Разбудил его тихий разговор. Он открыл глаза. В окно смотрело солнечное утро. За столом пили чай Грушин и Варвара. Шофер говорил сокрушенно:

— Сорвалось с резьбы наше дело, Варвара Семеновна! Старший агроном уже на Жангабыле. Сегодня с утра небось за очистку и разбивку гонов принялся. А там, глядишь, и пахоту начнет. Вообразите, какую махину они поднимут, пока мы тут торчим? Там же целый табун тракторов, трактористы и прицепщики на плугах — орлы! И вся работа на ветер! Да, да, ветер развеет нашу пашню!

— Не унывайте, Степан Елизарович! — весело крикнул с лежанки Борис. — Товарищ Садыков уехал чуть свет. Я слышал. А найдет он дорогу — за пару часов до Жангабыла добежим!

— А пока сиди вот и жди у моря погоды, — зевнул сердито Грушин.

— Да, вернутся они не скоро, — посочувствовал Борис.

— Вот уж и нет! Кожагул обещал к обеду быть! — горячо возразила Варвара.

— Кожагул говорил, если точно по старой дороге ехать, по всем ее кривулинам и загогулинам, то добрых сто километров набежит, — собрав на лбу заботливые морщины и трогая лысину, оказал Степан Елизарович. — Однако обещал он по прямой товарища Садыкова вести и только трудные места показывать. Часам к двум бы хоть вернулись, и то хлеб.

— Товарищ Садыков в одной шинелюшке поехал, — вздохнула Варвара. — Сунулась я было к нему со своим шерстяным свитером. Бабий, конечно. Отказался. Гордый, офицер!

Борис торопливо умывался, торопливо пил чай, в нетерпеливом предвосхищении большого, интересного дня. Даже дух захватывало, так хотелось поскорее окунуться в солнечный день, в степной ветер, в людской говор и смех. Но прежде всего надо было поговорить с Корчаковым о Мефодине. Лучшего времени для разговора не найдешь. А где он, директор? Где его искать?

Борис вышел на крыльцо. Первое, что он увидел, были горы Султан-Тау, остановившие разбег степей. Горы были невысокие, окатистые. Тепло и густо обросшие лесом, они смешно напоминали мягких, сонных щенков, свернувшихся клубочком, уткнув морды в брюшко. Совсем не страшные горы.

Ломкая, крепкая свежесть воздуха потекла по всем жилам Бориса и, казалось, запенила кровь. Солнце стояло еще в полнеба, но уже жаркое, живое, ослепительно яркое на густой утренней голубизне неба. И совсем по-летнему трещали воробьями школьные акации, гудели крупные мухи, облепившие стены на солнечной стороне, по-летнему пахло горячей пылью, и гордо, кораблями плыли по небу белые облака. С утренней полнотой и свежестью чувств Борис радостно ощущал свое тело, здоровое, полное жизни, чувствовал себя совсем счастливым и… может быть, любимым. Много радостей и счастья в этом сияющем мире!

Борис хотел спуститься с крыльца и увидел директора. По обыкновению, он не шел, а мчался к школе крупными и быстрыми, бегущими шагами. Бармаш, отставая, шел за его спиной.

— На тебя персонально ответственность кладу, Федор! — зычно выговаривал, оборачиваясь на ходу, Егор Парменович. — Сам проследи, чтобы трос наготове был и в полном порядке. Старый, с заусеницами, откинь. Люди руки порежут. Не пришлось бы нам на своем горбу машины на эти кочки-горушки тащить, — кивнул он на горы. — Словом, действуй!

Бармаш на ходу повернулся и зарысил под сопку, к машинам.

— А-а, вы? Доброе утро, — поднял директор на Бориса отсутствующие, еще погруженные в заботы глаза. — Кстати. Говорят, вы всю ночь Темировы дневники читали? Интересно?

— Меня захватило.

— Значит, стоит почитать. Попробую сейчас заняться.

Он поднялся на крыльцо, взялся уже за ручку двери, но обернулся на какой-то шум и засмеялся.

— Поверите, как встал, умыться не могу, — с шутливой жалобой сказал он. — То то, то другое. У всех неотложные вопросы. И вот, извольте, опять…

К школе шли и даже бежали целинники, и одиночки я группы, и ленинградцы, и местные ребята. Кричать они начали еще издали:

— Товарищ директор, что слышно? Новости есть?

— Пора бы трогаться, товарищ директор!

— Успеешь еще наездиться, обожди!

— На «обожди» мы не согласны!

— А когда товарищ Садыков из разведки вернется?

Они подвалили вплотную к крыльцу.

— Что это вы на меня скопом навалились? — засмеялся Корчаков.

— Скопом и батьку легче бить! — ответил весело рябой водитель.

— Разве что. А теперь, ребята, давайте потише. Отвечу разом на все ваши вопросы. Разведка из гор вернется часам к двум-трем. А потому быть всем в готовности номер один, как летчики говорят.

— И тогда сразу тронемся? — с горячей заинтересованностью спросил стоявший в первом ряду Яшенька.

Директор смутился, но скрыл это под деланым раздражением.

— Да дайте вы мне умыться, ребята! — крикнул он, повернулся и ушел в дом.

— От як у нас. Ты куму про Тараса, а кум тоби — полтораста! — выступил из толпы Шполянский. Он обернулся к людям, ожидая одобрения.

Люди молчали.

Директора Борис нашел в кухне. Он умывался. Довольно пофыркивая, он говорил державшему наготове полотенце Галиму Нуржановичу:

— Всю жизнь вот так. Только утром продерешь глаза, обступят тебя хлопоты да неотложные дела. Будто они, понимаете, около кровати ждали. Кончено! Выхожу на пенсию! Буду в «Огоньке» кроссворды решать и чаек с медом попивать.

— Не будете вы чаек попивать, Егор Парменович, — засмеялся Борис. — А у меня, извините, тоже…

— Тоже неотложное дело? — поднял директор от таза густо намыленное, с закрытыми глазами лицо.

— Не то что неотложное… Я о Мефодине хотел.

— А-а, — открыл Егор Парменович один глаз. — Попозже нельзя? Я хотел для начала хоть бегло ознакомиться с дневником Темира Галимовича.

— А мне хотелось бы поскорее, — нетерпеливо вздохнул Борис. — Но ради такого дела… Во всяком случае, часа через два разрешите к вам заглянуть! — крикнул он уже из передней.

— Горяч! Хорош! — сказал Егор Парменович учителю, когда Борис вышел из кухни. — Немного, правда, витает! — покрутил он рукой над головой. — Молодой!

А Борис, выбежав на крыльцо, снова остановился. Люди еще не разошлись, они стояли теперь теснее, окружив Вадима, Сашку-спеца, Сычева и Зубкова.

— В штопор попал ваш Садыков! — говорил Вадим, поглаживая стиляжью бородку. — Напылил, надымил и затолкал нас в тупик! В безвыходное положение поставил.

— Брось, Вадька! — хлопнул его по плечу Костя Непомнящих. — Какой тут тупик может быть. Перепрыгнем горку!

— Прыгай! А я лично голову ломать не согласен. Придумали тоже по горам прыгать! — сказал вызывающе Сашка-спац.

Он стоял, навалившись на плечи маленького Зубкова, и тот ответил Сашке не оборачиваясь:

— Твое суверенное право, Сашок. Не прыгай.

— И не прыгну! Альпинистов ищите для ваших гор, а я лично пас. И вообще поворачивать надо назад.

— Что, что? — не оборачиваясь спросил Сергей.

— Оглох?! — крикнул Сашка в самое ухо Зубкова. — Говорю, назад надо поворачивать. Не прошел номер.

— А ты чего, гад, на спину мне лег? Отойди! — скинул Сергей с плеч руки Сашки.

— А что, не верно я сказал? — удивился обиженно Сашка-спец. — Не бывает разве в жизни такое? Бывает! Где грудью вперед, а где и назад на корячках. Маневр! Был уже со мной однологичный случай…

— Аналогичный, дура стоеросовая, — холодно поправил его Зубков.

— Брось учить, не маленький!

— А придется тебя поучить, придется! — повернулся Сычев к Сашке всем корпусом, боясь потревожить разболевшуюся шею. И резко приказал: — Серега, засучивай рукава! За это самое «назад» линчевать будем Сашку!

— Давай! — охотно согласился Зубков, скинул полушубок и, засучивая рукава, спросил деловито: — А по какому разряду — до полной смерти или до полусмерти только?

— По делу глядя. Там видно будет, — серьезно ответил Сычев.

— Но-но, вы это бросьте! — опасливо попятился Сашок.

— Слушай, Сашка, ты же утечь с целины грозился, — схватил его за воротник полушубка Сычев и притянул к себе. — Уходил бы ты, правда. Надоел ты нам с Серегой хуже горькой редьки! Всем ты надоел!

— А теперь я принял решение остаться, — ухмыльнулся с издевкой Сашка-спец. — Хочу посмотреть, что у вас с этой самой целиной получится. Понял, Левка?

— Остаться? — выпустил Левка его воротник, помолчал и тоже улыбнулся. — Тогда вот что!

Он вытащил из кармана большой блокнот, написал что-то и, вырвав лист, протянул его Сашке:

— Держи! Собери двести подписей ребят и девчат, что они согласны взять тебя на целину.

— Чего, чего? — голос Сашки притих.

— Ладно. Собери сто, хватит. А без этих подписей вышвырнем тебя к чертям собачьим, хоть ты и принял решение остаться. Верно, товарищи? — посмотрел Сычев на ребят.

— Верно, верно! — захлопал в ладоши Яшенька, а остальные ребята поддержали его веселым смехом.

— А ты, дяденька с бородкой, о каком тупике говорил? — повернулся Сычев к Вадиму. — Солидаризируешься с нашим Сашком?

— А ну его, вашего Сашка! — отмахнулся трубкой Вадим. — Такое плел, в никакие ворота не влезет!

— Ну тогда привет! — помахал ему рукой Сычев и вместе с Зубковым отошел от крыльца.

Начали расходиться и другие ребята. Не уходил только Сашка-спец, разглядывая встревоженно и удивленно листок сычевского блокнота.

Улыбаясь, Борис спустился с крыльца и пошел мимо раскрытых интернатских и школьных окон. За окнами было шумно, болтливо, хлопотливо. Борис искал Мефодина. Надо с ним поговорить, парень, наверное, совсем нос повесил. Но в окнах Мефодина не было видно. «Посмотрю, нет ли его на дворе», — решил Борис.

На школьном дворе было шумно и тесно, как на базаре. Земляки держались стайками, отдельно областники и отдельно ленинградцы. Преувеличенно громко и значительно смеялись девчата. Где-то прожалобился баян. К нему мягкими шажками подкралась гитара, и горестно, нежно до слез, поплыла над казахскими степями ленинградская песня:

Не было Мефодина и на дворе. Подтягивая баском песню, Борис направился к школьному саду. Под садовой оградой, на сухой лужайке стояли вещи Крохалевых, создавая впечатление комнаты без стен и потолка. На столе бушевал паром самовар. Чаевничали Ипат, насупившийся Полупанов и Виктор, одновременно читавший толстую книгу. Тоня и Лида Глебова, обе с квадратно накрашенными ртами, сидели на очищенном от посуды крае стола и гадали на картах. Был здесь и Помидорчик. Он сидел в стороне, на деревянной куриной клетке, и что-то жевал, держа ладонь у подбородка, чтобы не уронить ни крошки. Привязанный к клетке за ногу белый петух укоризненно косился на него одним глазом.

— Семейный уют налаживаем? — подходя, спросил с улыбкой Борис.

Виктор, познакомившийся с Борисом еще в городе, встал и поздоровался. За ним протянул руку и отец, вытерев перед этим рот ладонью, будто собирался целоваться. Задержав руку Бориса в своей, он спросил с любопытством:

— По какой линии на целину едете?

Борис объяснил. Ипат довольно кивнул:

— Будете делать фактические наблюдения? Это нам тоже требуется.

— Не может папаня без анкеты, — усмехнулась Тоня, стреляя в Бориса проворными, бедовыми глазами.

— Дочь моя, — объяснил Борису Ипат. — Гадалка-активистка, за день по десять клиентов пропущает и как в воду смотрит. Всем дальнюю дорогу и большие хлопоты предсказывает. Будто без нее это не известно.

— Помолчали бы, папаня! — обиделась дочь.

— А вам не страшно на целину ехать? — выпытывающе спросил девушку Борис. — Не боитесь так вот, не узнав броду?..

Антонина смущенно молчала. Ответил отец, осуждающе глядя на Бориса:

— Как это — не узнав броду? В Кремле-то, чай, не одну ночку посижено-подумано об этом. Не-ет, теперь дело вознесено! — посмотрел он вниз, на открытую в синюю даль степь.

Там после вчерашнего ливня густо и неправдоподобно ярко, как на детском рисунке, зазеленела трава.

— Эка, свету сколько, простора да сияния, сверкания всякого! Голова закружится!

— Это и главное! На большую вышку поднялись! И друзья и враги видят, каждый твой шажок учитывают, — сказал Полупанов, вздыхая виновато.

— Самокритикуется, — шепнул Ипат Борису. — Утопил машину-то.

Но внимание Бориса привлек Помидорчик. Алчно выпятив нижнюю челюсть, он заправил в рот большой бутерброд с маслом, не спуская с Бориса раздражающе пристального взгляда.

— Вы хотите меня о чем-то спросить? — не вытерпел Борис.

— Да, хотел бы. У нас в Ленинграде, среди окончивших десятилетку, усиленно муссировался слух, что абитуриенты, проработавшие весну и лето на целине, будут пользоваться большими льготами при приеме в вузы. В газетах об этом ничего не было?

— Нет, не было.

— Почему вы улыбаетесь? Для меня это очень важный вопрос. Вы точно это знаете, не было?

— Точно знаю. Это же чепуховина!

— А я вам говорю, не чепуховина! — почему-то обиделся Помидорчик и оскорбленно поднес к глазам, не надевая, большие черные очки.

Борису, почувствовавшему себя виноватым, захотелось сделать что-нибудь приятное парню.

— Вы, наверное, на переправе простудились? — участливо спросил он, глядя на грязное полотенце, кутавшее горло Помидорчика. — Когда из машины до берега добирались?

Глаза Помидорчика стали злыми.

— Где же ему простудиться, когда он в болото и пальчика не окунул, — сузил Ипат глаза в веселые щелки. — Его Витя на закорках с машины на берег вынес.

Мрачный Полупанов неожиданно захохотал, за ним засмеялись Тоня и Лида. А Виктор густо покраснел, отчего яснее проступил на его лице персиковый юношеский пушок.

— Вы не подумайте чего-нибудь такого, товарищ корреспондент. Он дал мне за это «Королеву Марго» почитать. А так ни в какую, не давал. Такой крот! — зло посмотрел он через плечо и, шумно захлопнув книгу, швырнул ее Помидорчику. — Ну тебя к черту! И дочитывать не буду!

Но раздражение его не разрядилось. Поглядев на девушек, он сказал зло:

— Стерли бы свои квадратные уравнения! Раскрасились!

Тоня только вызывающе посмотрела на брата, а Лида, низко нагнувшись над столом, крепко провела по губам носовым платком, разом содрав всю краску. Потом, подняв голову, потрогала разложенные Антониной карты, вздохнула:

— Ничего эти карты сказать не могут. Я так считаю. Никому не известно, что нас впереди ожидает.

— Мне, например, известно! — бросил Виктор. — А тебе чего не известно? Ты чего здесь искать приехала?

— Я, может, счастье свое искать на целину приехала, — посмотрела девушка на Виктора, и была в ее глазах открытая, но робкая любовь, ожидание и надежда.

— Ваше счастье на танцплощадках ищут или на вечеринках, — сказал насмешливо Виктор, не поняв ее взгляда.

— Ух ты, смотри какой… механизатор! — повела в его сторону надменной бровью сестра. — Тоже мне, решающая фигура!

— Ты подожди, чудовища, не встревай, — остановил ее отец. — Давай далее, Виктор.

— Даже у паровозов, которые нас сюда везли, на груди лозунги были и к подвигам нас призывали! А она со своим бабским счастьем. Мне вот интересно, какой он, подвиг? — Лицо юноши смягчилось, стало задумчивым и нетерпеливым. — Их тоже, наверное, искать надо, подвиги.

«Расскажу-ка я им о Темире! — решил вдруг Борис. — Интересно, как они к нему отнесутся?» Но мысли его перебил веселый голос Воронкова, издали кричавшего:

— Тонечка, быстренько! К нам колхозники казахи пришли!

— Нашли важное кушанье! — надула Тоня губы. — На колхозников смотреть.

— Дело-то в том, что они никогда обожженного кирпича не видели! Сидят вокруг кирпичей и языками цокают! Эх, куда мы заехали! — обрадованно засмеялся он.