Просеки, прорубленные в недрах леса, казались узенькими тропками, и Борису с трудом верилось, что по этим щелям пройдет громоздкая автоколонна. А она начала уже свой марш по лесу. В низовом, тяжелом ветре смешались свежий запах смолы и горечь бензиновой гари. А поверху летели в ночь, меж соснами, огромные и сердитые шмели: наплывало гуденье моторов. И вдруг темная стена сосен отворилась, выбросив сноп света. Машины вышли из леса. И тотчас кто-то встал рядом с Борисом. Это была Шура.

— Вы поедете со мной. Хорошо? — просительно сказала она.

Борис молча кивнул, скрывая радость. Все острее и острее чувствовал он необходимость ежеминутно видеть ее, слышать ее голос, просто ощущать ее рядом. Он вздрагивал от нежности, даже когда на него падала ее тень; он безошибочно узнавал ее голос в хоре других голосов по тому волнению, которое охватывало его.

Они на ходу сели в тихо двигавшийся, вернувшийся из рейса в школу санитарный автобус. Там был Неуспокоев, и он подхватил Шуру в дверях. Увидев Бориса, прораб прошел в дальний конец и сел, отвернувшись к окну. Все они расселись в разных местах, как чужие люди, и долго молчали. Шура часто взглядывала на спину отвернувшегося Неуспокоева, и на переносице ее появилась морщинка, какой раньше Борис не видел.

Автобус шел уже полным ходом, его дергало и мотало во все стороны, мелкая щебенка щелкала по кузову. Молчание натягивало нервы, и Борис не выдержал.

— Посмотрите сюда, Александра Карповна, — указал он в окно.

В автобусе не было огней, и горы были еще ясно видны.

— Видите, две жуткие, исковерканные скалы друг против друга? Когда не бывает луны, ночкой потемнее они сходятся и зверски дерутся, калечат друг друга. Не верите? Честное слово! Поэтому они такие исковерканные, изломанные, вывихнутые. Эх, черт, вот бы посмотреть драку скал! Почему они дерутся? Они полюбили одну и ту же девушку.

— Ну и фантазия у вас! — покосилась на него Шура, и глаза ее блеснули в полутьме, засмеялись.

— А теперь вон туда смотрите, — повел Борис пальцем по стеклу, пытаясь указать на угрюмую гору, куполообразная вершина которой блестела как костяная. — Видите, голый череп, низкий лоб, жесткие морщины на щеках? А глаза, подлец, спрятал! Это старый отставной палач или сам Вий. Такое если приснится ночью!.. — Он засмеялся.

Шура тоже засмеялась и крикнула Неуспокоеву:

— А вы видите Вия, Николай Владимирович?

Прораб не обернувшись пожал плечами. Шура нахмурилась и, остро щелкнув замочком сумочки, решительно встала. Покачиваясь на дергающемся полу автобуса, она подбежала к Борису, села рядом, обняла за плечи и горячо зашептала:

— Выпрыгнем, когда до обрушившейся скалы доедем? Хорошо? И встанем там… Покажем машинам край… Борис Иванович, милый, ну пожалуйста! — обжигала она щеку Бориса горячим дыханием.

И Борис, счастливо улыбаясь, молча, медленно опустил ресницы: «Вы еще спрашиваете? С вами куда угодно!»

На шепот Шуры обернулся Неуспокоев, включил свет и посмотрел на них подозрительно и ревниво. Они сидели, как и прежде, далеко друг от друга, но во взглядах, которыми они обменивались, был веселый сговор.

Автобус вошел в горную щель. Свет фар запрыгал по черным с прозеленью скалам. Борис распахнул дверь и выпрыгнул. Ветер сорвал с него шляпу, и она, подпрыгивая, унеслась. Он обернулся на слабый вскрик, успел подхватить выпрыгнувшую Шуру и услышал испуганный, ревнивый голос Неуспокоева:

— Куда вы, сумасшедшая?

Затем мигнул красным глазом уходивший автобус, и они остались вдвоем в угрюмом ветреном ущелье. Взявшись за руки и раскачивая ими на ходу, как расшалившиеся дети, они, смеясь, пошли в сторону «Слез шофера». Шура, сбросив неудобные боты, была в туфлях на толстой подошве. Она шла легко, радостно припрыгивая, порываясь бежать, и Борис робко и жадно косился на ее фигуру, проступавшую под облепляемой ветром одеждой, на ее круглые колени, обнажаемые раскинутыми полами.

Вышла молодая, озорная луна, и стало видно, что дорога качнулась не крутым, но длинным уклоном. Лес внизу смутно чернел под луной густой щеткой. Здесь и нагнала их очередная машина. Испуганно повизгивая тормозами и скуля мотором прошел большой самосвал. За ним осторожно, как на цыпочках, прокрался бензовоз. А шедшая за ним кузовная машина, тяжело нагруженная станками, пошла неверно, налезая правым крылом на скалы и обдирая об них борт. Задний ее скат пополз к уклону. Шура вскрикнула и кинулась к машине. Борис успел схватить ее за локоть и рвануть к себе.

— Нет уж, не мешайте! — сердито крикнул он. Машина выровнялась, вцепилась в дорогу всеми четырьмя колесами и, пахнув горячим ветром, скрылась в темноте. Отброшенные ею камни бесшумно полетели вниз.

Лицо Шуры было бледно при луне.

— Дайте мне руку, — сказала она.

Руки их снова встретились. Борис вздрогнул и нахмурился.

— Вы не обращайте внимания, что у меня рука дрожит, — засмеялась она вздрагивающим смехом. — Думаете, от страха? Страшно, конечно, но почему дрожу — и сама не знаю.

Борис смятенно молчал. Трудно быть спокойным, когда влажный весенний ветер плещется в камнях, как река в половодье, когда лукавая весенняя луна то спрячется за тонкое облачко, то снова выглянет, то отдалив, то приблизив милое побледневшее лицо, и когда в руке твоей вздрагивает узкая теплая девичья рука.

Они шли молча, обгоняемые машинами. Ущелье сделало поворот, они увидели обрушившуюся скалу и остановились, удивленные. Дорога со стороны пропасти была обставлена железными бочками с растительным маслом, деревянными бочатами с селедкой, поставленными на-попа ящиками с консервами и папиросами. На бочке с селедкой, равнодушно спустив ноги в пропасть, сидел статный парень в туго подпоясанном широким армейским ремнем белом полушубке, в галифе, сапогах и аккуратной шапке-ушанке. Такими наши художники рисовали во время Отечественной войны молодецких офицеров и сержантов.

Он скучающе покачивал ногой и насвистывал «друзей-однополчан».

— Что здесь происходит? — подходя, спросил Борис.

Человек в полушубке быстро обернулся и чуть было не свалился в пропасть со своего пахучего сиденья, увидев в голубом лунном дыме мужчину с длинными волосами, вставшими от ветра дыбом, и девушку, закусившую зубами рвущуюся с головы косынку. Испуганно разглядывал он городское пальто мужчины, щегольской, с оленями на груди свитер девушки и ее белую лаковую сумочку. Как занесло этих явно городских людей в безлюдные горы в шальную ветреную ночь? А Борис уже узнал завхоза, недавно демобилизованного старшину, я закричал командирским разносным голосом:

— Так-то вы, товарищ старшина, несете караульную службу? Подпустили посторонних людей вплотную к охраняемому объекту?

— Товарищ корреспондент? Вы? А это вы, товарищ доктор? — облегченно засмеялся завхоз. — Ох, и напугали! Я подумал было, не диверсанты ли какие, а я без оружия.

— А вы что, селедками фарватер отмечаете? — тронул Борис бочку.

— Здо́рово придумано? Теперь шофер как за перилки руками держится, — гордо ухмыльнулся завхоз.

— Выдумка неплохая. А чья?

— Тут не разбери-поймешь! — засмеялся завхоз. — Начал этот сабантуй Воронков. Знаете такого? Бывший сержант, мы с ним из одной части. Поговорил Илюшка с комсомольцами, встанем, мол, по краям обрыва, чтобы указывать шоферам опасный рубеж. Одним словом, как на фронте: здесь «разминировано», а здесь «берегись, мины!» Ребятам лестно, конечно, в герои попасть, они сейчас же посылают к деду, к товарищу директору то есть, делегацию: так, мол, и так, разрешите нам этот акт самопожертвования! Мы под танки, обвязавшись гранатами, не бросались, амбразуры в дотах своей грудью не закрывали, так разрешите нам хоть на краю пропасти вместо столбов встать.

— Сочиняете, старшина! — подмигнул Борис завхозу.

— Самую малость если. Я их слов не слышал, но считаю, что геройское дело и слов геройских требует! А по-вашему, как? А дед покрутил усы да как жахнет по ним и фронтальным, и кинжальным, и косоприцельным! Да вы что, говорит, психически больные? Неужели мы пустим машины по краю гибели без техники безопасности? Мы уже послали людей обставить по способу товарища Садыкова бочками и ящиками вое опасные и подозрительные места. Спасибо вам, но пока вашего геройства не требуется. А вот на целине-потребуется!.. Видите, как получилось? Разберись тут, чья выдумка? — Завхоз полез в карман и вытащил пачку «Дели». — Получка еле-еле, а курим «Дели». Закуривайте, товарищ корреспондент. А вы как на дороге очутились, не пойму я что-то?

Борис гмыкнул:

— Отстали. Случайно.

— Бывает, — деликатно отвел глаза завхоз, явно подумав о чем-то очень веселом.

Шура села на ящик, сразу почувствовав усталость, пустоту и холод в душе. Что-то отнято, что-то погасло. Исчезло в душе летящее чувство, и опять все стало будничным. И она рассердилась на себя, когда от вкусного селедочного запаха у нее вдруг разыгрался хороший аппетит.

А мимо шли машины: с прицепным инвентарем, станками, телогрейками, сапогами, матрацами, кирпичом, лесом, книгами, папиросами, консервами. Они шли уверенно, и лишь один раз, когда одна из них так чиркнула бортом по скале, что затрещало дерево, Шура запоздало ахнула, но ее успокоил завхоз:

— Напрасно нервничаете, товарищ доктор. Теперь у них дорожка верная.

Шура встала. Ей стало скучно и досадно на что-то. Она раздраженно крикнула Борису:

— Борис Иванович, вы нанялись селедочные бочки охранять? Я пошла!

Досаду, пожалуй, она чувствовала именно на Бориса. Водит большим носом по записной книжке, записывая что-то при луне, и не замечает, как двусмысленно поглядывает на них завхоз. Борис поспешно захлопнул книжку, но уйти им не удалось.

Из-за скалы выскочил на дорогу весь «большой хурултай». Крохалевых: отец, мать, Виктор и Тоня. Некоторое время люди удивленно смотрели друг на друга, потом Ипат спросил с трепетной надеждой в голосе:

— Петуха не встречали?

— Какого петуха? — обалдело посмотрел на него завхоз. — Да вы чего, правда?

— Петушок у нас из клетки вырвался и залился по дороге. Такое горе! — расстроенно объяснила мать.

— Пропала моя птицеферма местного значения! — сокрушенно шлепнул по бедрам Ипат. — Ты гляди, какая неудача!

Завхоз странно икнул и захохотал, застонал, схватившись за голову:

— Лиса вашим петухом закусила!.. Ой боженька, вчетвером за одним петухом гоняются!..

Теперь засмеялись все, даже Крохалевы, кроме Тони. Она надменно вскинула голову:

— Довольно глупый смех!

— Ух ты… какая! — оборвав смех, восхищенно прошептал завхоз. — Да вы не горюйте, девушка, я вам десяток петухов доставлю.

— Даром не надо твоих петухов, дитенок, — вздохнул горько Ипат. — Тут настоящего петуха нет. Ни хвоста, ни кукареку, ни ухажерского таланту. Наш-то забияка был и ворюга, каких поискать еще. А голос — что у дьякона!

— Наш-то хоть маленький был, а ё-ёрник! — вздохнула и мать.

Завхоз снова заикал, но захохотать не успел. Из-за скалы вышел Неуепокоев.

Он подошел к Шуре и спросил спокойно, но кривя некрасиво рот:

— Зачем вы выпрыгнули из машины?

Шура виновато улыбнулась и в смущении подняла плечо к наклонившейся голове. Она не знала, что ответить. Борис громко задышал и двинулся к девушке. Неуспокоев встретил его вызывающим взглядом и опустил руки в карманы пальто, оставив снаружи большие пальцы. Он ждал, пошевеливая высунутыми пальцами, и его тень от яркой луны тоже шевелила пальцами, длинными, как хвосты озлившихся котов. Борис молчал, ревнивая ненависть перехватила горло.

— А если крушение, если раненые и покалеченные люди валяются на дороге? — зловеще растягивая слова, спросил Неуспокоев, переводя взгляд на Шуру.

— Крушение? — прошептала Шура, прижав руки груди. И закричала, рванувшись бежать: — Где крушение?.. Пустите, да пустите же! — била она по рукам перехватившего ее Неуспокоева.

— Нет крушения, и раненых нет! Я выдумал! — крикнул прораб, напуганный ее порывом.

И когда Шура перестала рваться из его рук, он напряженно улыбнулся:

— Извините, напугал вас. Глупая, конечно, шутка. Я знаю, зачем вы здесь. Боже мой, все рвутся совершать подвиги! А ваше геройство, ваш самоотверженный порыв заменили, как видите, бочкой с селедкой. И проще, и легче, и скучнее.

Шура молча, не мигая смотрела ему в лицо, в его глаза, полные холодного лунного блеска.

— Что вы так смотрите на меня? Сердитесь? Не надо, — ласково взял он ее под руку. — Идемте. Колонна стоит недалеко.

Шура не шевельнулась, потом медленно освободила руку и пошла одна.

— А почему колонна стоит, товарищ прораб?! — крикнул завхоз.

— Дальше хода нет. Дорогу размыло, — любезно улыбнулся ему Неуспокоев.

— И еще новость! Васька Мефодин поймался. Допрыгался! — мстительно сказал Виктор.

— Как поймался? Кто его поймал? — вынырнул Борис из омута ослеплявших и оглушавших его чувств.

— Вы же слышали: дальше дороги нет! Нет, нет дальше дороги! — со злой настойчивостью повторял за его спиной Неуспокоев.