На этот раз встали перед ручьем с низкими заболоченными берегами. По ручью уже бродил кто-то из шоферов, обутый в резиновые сапоги, выдирая ноги из грязи, как аист. Он неожиданно провалился в яму по пояс, и с берега ему весело закричали:

— Есть такое дело! Сто граммов имеешь, Петя! Особо строгим приказом директора пить во время похода было запрещено. Но людям, намокшим при переправах в холодной весенней воде, выдавали профилактические сто граммов. И сейчас на берегу стояла Квашнина с поллитровкой и мензуркой.

— Вы что же это, в ходячий буфет превратились? — засмеялся, подойдя к ней, Чупров.

— Прямо кафе-поплавок! — засмеялась и Шура. — Искупался — и ко мне.

— Тогда попрошу сто и бутерброд с сыром.

— Сначала искупайтесь да машину потолкайте! — Ого! Подорожала нынче водочка! — с шутливым испугом попятился от девушки Борис.

— На меня будете держать! — закричал шофер, бродивший по топи.

А где-то рядом закричал Садыков:

— Давай туда человек двадцать на страховку!

Не двадцать, а больше ребят, на бегу перешучиваясь, спустились к ручью и здесь, на берегу, смалодушничали, остановились. Перед ними была не добродушная российская грязь, а степная грязища, черная, тяжелая, злая, срывающая с ног сапоги и намертво хватающая за колеса. Но закричал задорно чей-то звонкий голос:

— Чего встали? Кишка тонка? Прошвырнемся!

И ребята побежали в грязь, к застрявшей машине.

Плачуще вскрикивая мотором, она беспомощно топталась на месте, кидаясь то вперед, то в стороны. Ребята толкали ее руками, плечами, спинами и неслаженно, вразноголосицу орали:

— Раз-два взяли!.. Еще раз взяли!..

— Плохо дело идет! Делай, малый, делай! — крикнул сзади Садыков.

Борис обернулся.

— А почему бы не взять на буксир? Ведь без дела стоят, — указал он на машины, уже перебравшиеся на тот берег. — И не будут ребята надрываться!

— Нельзя, нельзя! — испуганно замахал руками Садыков. — Пчихалки, тарахтелки имеем? Мотор имеем? Что?.. Передний мост разболтают! И раму тоже, и вся подвеска к шайтану! Понимаешь? Делай, жигиты, делай! — закричал снова Садыков и побежал к ручью. Но его на полдороге остановил Неуспокоев и что-то сказал, указывая на ручей. Завгар замахал руками, закричал сердито и, задрав полы шинели, полез в грязь. Прораб, глядя на него, засмеялся и пожал плечами.

— Николай Владимирович, идите сюда! Расскажите: в чем дело? — крикнула ему Шура.

Прораб оглянулся, увидел девушку и побежал к ней, не разбирая дороги, обдавая грязью модное свое, пальто. Шура смотрела на него счастливыми, смеющимися глазами.

— Видели? Первое боевое крещение. Грязью! — с недоброй иронией сказал прораб, глядя на ребят, толкавших машину. — Азиатчина! Бестолковщина! Вот как у нас делают историю! Опять все тот же Федька Умойся грязью! Я сейчас сказал Садыкову, что не — суйся, мол, в воду, не зная броду, что надо было за день-два до похода сделать разведку дороги. А теперь нам на переправах скаты пообрывает. Рассвирепел, закричал, руками замахал и сам полез в болото. А что толку?

— А почему он не хочет вытаскивать машины буксиром? На мой взгляд, людей мучают напрасно, — сердито сказал Борис.

— А-а, и вы здесь? — обернулся Неуспокоев и окинул Бориса невнимательным взглядом. — Воспеваете эту бестолковщину? Ну-ну. А вы бы Садыкову и сказали про буксир.

— Сказал.

— Любопытно, и что же?

— Тоже закричал и руками замахал: «Передний мост разболтается! Вся подвеска к шайтану!» Ему передний мост дороже людей.

Неуспокоев подумал, сцепив пальцы, и сказал, строго глядя на Бориса:

— А он, пожалуй, прав! Если мы покалечим машины, положение у нас будет аховое! Нет, этого нельзя допустить! Нам гнать надо вовсю!

Он снова посмотрел на ручей, где ребята раздраженно переругивались около застрявшей машины.

— Кажется, я тоже полезу сейчас в грязь толкать проклятую машину!

— Не глупите! — положила Шура руку ему на рукав. — Ну чем вы можете помочь?

— Вот этими руками! — широко развел руки прораб и поднял их, выжимая невидимую штангу. — Имейте в виду, у меня жим — девяносто, рывок сто десять. А здесь не столько руки нужны, сколько голова. Голова нужна!

— Да что с вами, Николай Владимирович? — послышалась в голосе Шуры ласковая тревога. — Почему вы так волнуетесь?

— Сам не знаю, что со мной, — доверчиво посмотрел на нее Неуспокоев. Глаза его, в длинных девичьих ресницах, блестели чересчур ярко, лихорадочно, как у изголодавшегося или азартного игрока. — Я сейчас как наизнанку вывернутый. Все чувства наружу! Ехать нужно, работать начинать нужно, дорогая Александра Карповна, а мы без толку в грязи валандаемся! Нет, вы посмотрите на эту дикость! Расстановка людей неправильная! Вое кричат, все командуют, а команду никто не слушает. Не могу! — возмущенно крикнул прораб. Обрывая пуговицы, он расстегнул пальто и сунул его Шуре, пахнув приторными духами. — Держите! Надоест держать — бросьте. И приготовьте ваши сто граммов.

— Там уже Садыков, — с хмурой насмешкой сказал Борис. — Есть кому командовать.

— Шляпа ваш Садыков! — резко бросил Неуспокоев и, повернувшись, помчался к реке, легко и высоко прыгая через лужи, согнув по-спортсменски руки в локтях.

— Сумасшедший! Правда, Борис Иванович? — посмотрела Шура горячими глазами на Чупрова.

— Не согласен, — спокойно ответил Борис. — У него же все «по велению ума».

А прораб ворвался уже в толпу ребят и расставил их по-другому — не только к заднему, но и к боковым бортам, и к кабине, и к передним крыльям. И машина пошла, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, выбрасывая в обе стороны веера жидкой грязи. Кипела, бултыхала, чавкала тяжелая грязь, ревел мотор, ребята кричали, теперь уже дружно и весело:

— Раз-два, взяли!..

Кричал вместе с ними и Неуспокоев, а солнце, зажигая в грязных брызгах мгновенную, но яркую радугу, превращало тяжелую, грязную работу в смешную, веселую игру.

— Я поняла, в чем тут дело, — воскликнула Шура. Лицо у нее было счастливое и нежное. — Нужен пример, веселый, зажигающий, чтобы работа за душу взяла! И тогда самая тяжелая и неприятная работа становится красивой и веселой.

Борис самолюбиво насупился и не ответил. Он с завистью и даже вспыхнувшей враждебностью, которую тотчас же постарался заглушить, думал о Неуспокоеве: сделал на копейку — полез в грязь, только и всего, а как ярко и красиво у него это получилось. И сам он, красивый, ловкий, нарядный, и в грязную работу ворвался весело, азартно, и солнце зажигает над ним ликующие радуги, и с берега глядят на него ласковые девичьи глаза.

Делая вид, что жмурится от солнца, Борис исподтишка посмотрел на Шуру. Ну конечно, он для нее сейчас не существует, все ее внимание отдано одному Неуспокоеву. Она смотрела на ручей, а когда доносился оттуда голос Неуспокоева, затаенно улыбалась и, сама того не замечая, прижимала к груди его модное пальто.

Позабыв жмуриться, Борис смотрел на нее уже открыто и жадно. И, непонятно взволнованный, видел, словно впервые и по-настоящему, ее узкие, длинные, подтянутые к вискам глаза, ее жестковатые выступающие скулы, широкий, чуть приплюснутый нос и припухшие, как неумело нарисованные, губы. Совсем китаянка, но светлокожая и светловолосая, с гладкими лакированно-блестящими русыми волосами. Бориса волновала и трогала ее доверчивость к людям, ее очень правдивые глаза и та милая простота во всем облике, которой нельзя подражать: получится фальшь.

Шура почувствовала, что Борис на нее смотрит, и ответила лукавым, изучающим взглядом. Борис смутился, как пойманный во время подглядывания.

— Извините, вспомнил… спешное дело, — пробормотал он и торопливо отошел, сделав озабоченное лицо.

Выйдя на дорогу, он оглянулся и посмотрел на ручей. Завязшая машина уже поднималась на противоположный берег, а к ручью спускались очередные машины. Ребята ждали их на опасном, топком месте. Они кричали, гоготали, пинали друг друга под бока, а лица их — блестели от горячего молодого пота. Среди них стояли прораб и Садыков. Они тоже кричали, гоготали и с размаху били друг друга по плечам. Прораб был заляпан грязью выше колен, в грязи были и его руки до локтей. А глаза — яркие и горячие, как у игрока, дорвавшегося до игры.

«Вот чертушка! — с вернувшейся симпатией к прорабу, улыбаясь, подумал Борис. — А все-таки он хороший парень. И вообще все хорошо!..»

На дороге, где стоял Борис, было безлюдно и тихо. Слышно стало порханье ветра и птичьи голоса в небе. Пахло ожившей землей, молодыми травами, свежим ветром. Борис поднял лицо к небу, забыв на губах улыбку. От солнца, от ветра, от запахов весны в теле было горячо и звонко…

* * *

Переправившись через ручей, колонна снова устремилась на восток, оставляя на коротких стоянках затоптанные костры, окурки, консервные банки, запах пролитого бензина. Придет сюда степной рыжеватый волк, опасливо понюхает и, учуяв злой бензиновый запах, порскнет ошалело в сторону.

К концу дня, когда степь задумалась, задымилась сумерками, когда на западе раскинулся ослепительный, охватывающий полнеба закат, колонна подошла к Цыганскому двору.

В первый день было пройдено двести километров — точно по графику завгара Садыкова.