Траппер снова сел на диван и взял ее руку без грубости, но с такой силой, что она поморщилась от боли.

— От кого вы слышали об этом золоте?

Она высвободила руку и ответила с вызовом, под которым скрывалось смущение:

— Не все ли вам равно? А вот попробуйте отрицать это!

— На эту тему мы поговорим после. А сейчас я требую ответа: кто сказал вам о золоте?

Она, молча, оскорбленно вздернула плечи. Затем вытащила из кармана платья жестяную коробочку, наполненную плоскими английскими сигаретами и закурила, пустив через нос две тонкие струйки пряного дыма. Он смотрел на нее с удивлением. Курящие женщины были тогда редки. Коробка эта показалась ему почему-то странно знакомой. Где он видел точно такую же, ярко красную, с золотым ярлыком? И вдруг вспомнил: в руках маркиза дю-Монтебэлло.

Траппер порывисто встал.

— Я знаю, кто нагудел вам в уши эту глупость о золоте. Маркиз Луи Шапрон-дю-Монтебэлло! Теперь вот вы попробуйте отрицать это!

Она ответила просто и спокойно:

— Да, он. Дня три назад он как о курьезе рассказал мне о траппере, привезшем в Новоархангельск целый воз золота. Но маркиз не называл фамилии траппера, вскользь описав лишь его наружность. А я, взглянув на вас, сразу решила, что вы и есть этот Крез. Вот как было дело. Что же тут страшного? Почему это вас так взволновало?

Но траппер, не слыша ее, словно озаренный какой-то внезапной мыслью, воскликнул:

— Постойте, постойте! Вы говорили, что приехали из Петропавловска на американской шхуне. Вы ехали вместе с маркизом, да?

— Да, если это вас почему-то интересует.

— И шхуна эта называлась «Белый Медведь»? А шкипер, он же владелец ее, носит фамилию Пинк. Да?

— Нет шхуна называлась не «Белый Медведь». Я не знаю, как она называлась. А фамилией шкипера я вообще не интересовалась. Но что это за допрос? Вы с ума сошли?

Погорелко сел на ручку дивана, на достаточном расстоянии от нее.

— Аленушка, вам нравится маркиз, не правда ли? — со страданием в голосе спросил он. — Но скажите мне, какие отношения у вас с дю-Монтебэлло, этим типом, трепавшимся по всем притонам мира?

Она отодвинулась насколько позволял диван. По лицу ее прошло что-то враждебное.

— Мне не нравится, что вы третируете маркиза, — сказала она, гладя Хрипуна по спине, где виднелась основательная плешинка, след зубов волка.

— Пошел вон, мерзавец! — взвился вдруг Погорелко, топая ногами. — Убирайся отсюда, скотина!

Хрипун испуганно поджал хвост и вылетел из комнаты, грудью раскрыв дверь.

— Зачем вы выгнали его? — спросила с удивлением Аленушка.

Траппер захлопнул дверь за собакой и, стоя у порога, заговорил, не отвечая на ее вопрос:

— Маркиз очень красив, у него такие манеры, что я в его присутствии чувствую себя ломовым извозчиком. Но он мошенник.

— Может быть, — холодно ответила она. — Меня это не интересует. Давайте поговорим о вашем золоте.

— Оно не мое! — резко бросил Погорелко.

Аленушка рассмеялась. Смех ее, горловой и наигранный, звучал фальшиво, словно в горле у нее просыпались стекляшки.

— Вы здесь болтали о счастье, о нашем счастье, — подчеркнула она. — Но разве можно быть счастливым без гроша в кармане? Смотрите на жизнь трезвее. Взгляните хотя на эту комнату. Большего у меня нет. Могу я жить в такой обстановке? Хватит ли у вас духа и совести предложить мне жизнь в таких условиях?

Он обвел комнату хмурым взглядом: окна с тремя стеклами, заплывшие вершковым льдом, стены, оклеенные старыми газетами, жесткий, набитый мочалой диван, пара грошовых стульев, стол, покрытый продранной клеенкой с изображением пожара Москвы, сальная свеча — единственное освещение комнаты. Он взглянул также на свои бесформенные мокассины из красной дубленой оленьей кожи — собственной работы, перевел взгляд на ее изящные туфельки из серого шелка — и потупился еще безнадёжнее.

— Вы хотите, чтобы я осталась жить здесь навсегда? — продолжала она. — Что бы я сделалась опустившейся неряхой, питалась бы олениной и гнилой мукой? Но я ведь не индеец с луженым желудком. Здесь жить я не могу. А хватит ли у вас средств на нашу жизнь в России?

Траппер упорно смотрел на какой-то сучок половицы, попрежнему молчал и думал: «Страсть к богатству, к роскоши в ней сильнее всех других чувств, даже любви ко мне. Да полно! Не ошибся ли я? Я люблю ее как жизнь, как горячее солнце. Она — солнце мое… Так ли? Не ложно ли это солнце, одно из тех, которых я достаточно насмотрелся за свои бродяжничества по Аляске? Эти солнца не светят и не греют, они — лишь бледный отблеск настоящего солнца в крошечных ледяных кристалликах облаков…»

— Ну, что же вы молчите? — строго спросила она. — Отвечайте что-нибудь, скупой рыцарь!

— Видите ли, у нас, трапперов, есть такой неписанный закон, — заговорил он, попрежнему не отрывая взгляда от пола. — Если два человека скитаются по лесам, то один не бросает другого в нужде. Каждый из нас рискнул бы, не задумываясь, ради другого жизнью, если бы например перевернулась лодка, либо этот другой сломал ногу, или напал на него медведь. Таков закон Севера. А я слишком долго жил на Севере и слишком многим обязан ему, чтобы не прислушиваться к его голосу. Это золото не мое. Оно принадлежит другим людям, дано мне для известных целей, и если я присвою его себе, то преступлю именно этот закон Севера. Я брошу в нужду даже не одного человека, а многих людей. Этого я сделать не могу, не потеряв свою честь.

— Что и честь, коли нечего есть! — с откровенным издевательством бросила она. — И можете быть спокойны — я не посягаю ни на это золото, ни на вашу честь. Пусть они остаются при вас. Но не пеняйте, если счастье, которого вы ждали семнадцать лет, и на этот раз пройдет мимо вас. С человеком, для которого какие-то дикарские законы дороже чем моя любовь, я не могу связать свою жизнь. Вот все, что я хотела сказать вам. А теперь… приличным людям пора спать.

Это было похоже на то, что его попросту выгоняли. Он молча поклонился и пошел к дверям.

— Подождите, глупый! — крикнула вдруг Аленушка. Он обернулся. Она смотрела на него с улыбкой, но без прежней заносчивости и злобы. Скорее даже это была улыбка прощения.

— Вот что я еще хотела бы сказать вам, большой ребенок, — подошла она к нему вплотную. — Во-первых, не думайте обо мне плохо, во-вторых, подумайте за ночь хорошенько над моими словами, и в-третьих, я жду вас завтра снова в семь. Вы придете с окончательным ответом. А сейчас я не требую от вас ни да ни нет. И давайте же простимся как следует. Вот вам моя рука в знак того, что я на вас не сержусь.

Он порывисто схватил ее руку. Но в тот момент, когда нежная атласная ладонь Аленушки коснулась его ладони, твердой как древесная кора, с костяными наростами мозолей, Погорелко ясно увидел на ее лице гримасу брезгливости. Вспыхнувшая было нежность снова угасла. Он вышел от нее с тяжелым чувством горечи и обиды.