На экскурсию в боевую авиачасть поехали по пять человек от каждого взвода. От четвертого — старшина роты Мигаль, помкомвзвода Славичевский, комсорг Захаров, «головастики» Доманова и Матвиенко.

Ребят доставили на аэродром, привели на пункт управления полетами. Из большой комнаты, уставленной пультами и приборами, видно было летное поле, вдали — ангары. Слышался непрерывный гул моторов: самолеты поодиночке, парами и тройками взлетали, делали круги над аэродромом, улетали куда-то за пределы видимости, шли на посадку. Майор за пультом негромко отдавал команды. Иногда голос его повышался, в речи появлялись неуставные словечки, и тогда он косил недовольным глазом в сторону спецов. А они сбились в кучку и присмирели: буднично-деловая, суровая обстановка действовала как команда «смирно».

Высокий подполковник с сухим неулыбчивым лицом — замполит командира полка повел ребят к одному из ангаров. День был ранневесенний — с легким морозцем, плавящимися на солнце льдинками лужиц, тяжелым влажным воздухом.

В ангаре перед ними предстала горбатая тупорылая машина со слегка скошенными назад крыльями. Манюшка, впервые увидевшая самолет на земле и к тому же так близко, никак не могла заставить себя поверить, что это та самая небольшая гудящая птица, что быстро проносилась над головой на средних высотах или маленькой точкой почти беззвучно перемещалась в далекой-далекой голубой вышине.

— Что, Марий, хорош красавец? — вполголоса сказал рядом Толик. — Главный самолет войны.

Манюшка покосилась на него с некоторым удивлением: в последнее время отношения у них были натянутые. Даже нет, не натянутые. После того спора у географической карты Захаров перестал подходить к ней, не приглашал больше в парк. Если обращалась к нему Манюшка, отвечал дружелюбно и выполнял просьбу, но продлить общение не стремился. Ее это задевало: она и сама почувствовала какой-то сбой в отношении к нему, разочарование — как если бы тянулась к тайне и вдруг однажды узнала, что никакой тайны нет…

Подполковник, оказавшийся рядом, благожелательно глянул на Захарова.

— Точно: машина, которую вы видите сейчас, — главный самолет войны, «летающий танк», «горбатый», штурмовик Ил-2. Чтобы не быть голословным, вот такая цифра: за годы войны мы выпустили сто восемь тысяч двадцать восемь самолетов, из них сорок одна тысяча «илов»… Вообще мы должны сказать доброе слово о Сергее Владимировиче Ильюшине. У него и кроме этого были знаменитые самолеты — например, бомбардировщик Ил-4.

Он использовался для рейдов по тылам противника. На нем балтийские летчики летом сорок первого — обратите внимание на дату — в самом начале войны! — впервые бомбили Берлин.

— Расскажите о штурмовике поподробнее, — попросил Мигаль. — Чем он взял? Почему такая слава?

Подполковник будто ждал этого вопроса: у него даже глаза заблестели. Он, видимо, был влюблен в «горбатого» и рассказывать о нем начал не сразу, а все как бы издалека подбирался.

— Ну, во-первых, два слова о броне. Без нее самолет беззащитен. Интересный факт: в годы первой мировой летчики, чтобы защититься, стали подкладывать под сиденья чугунные сковороды. В русской авиации броня впервые появилась на самолетах БИКОК-2 — «Илья Муромец» — и на «летающих лодках» М-9 Григоровича. К концу первой мировой войны был создан бронированный разведчик Ю-1 — тяжелый и тихоходный. В 1936 году под руководством Туполева построили АНТ-17, или ТШБ — тяжелый штурмовик, бронированный. Броня весила около тонны, самолет имел мощное вооружение. А скорость по всему поэтому была всего 256 километров в час… Броня создала парадоксальную ситуацию. Она была нужна только в короткие мгновения боя, а в остальное время являлась мертвым грузом. К тому же самолет за свою неуязвимую рубашку платил высокую цену скоростью и маневренностью.

— Ну и что же Ил? — нетерпеливо перебила Манюшка. — Вы нам про «горбатого», пожалуйста.

— Минуточку, минуточку. Я к нему и веду… Накануне войны, укрепляя оборону страны и понимая, что наиболее вероятный противник — германский фашизм, наше политическое и военное руководство не могло не обратить внимания на то, что немцы выпускают большое количество танков — в официальных документах они называли их сельскохозяйственными тракторами. По всей вероятности танки становились главной ударной силой германской армии. Нужно было позаботиться о средствах борьбы с ними. И вот в 1936 году Чкалов испытывает штурмовик Поликарпова ВИТ-1 — воздушный истребитель танков. ВИТ-1 и появившийся вслед за ним ВИТ-2 были хорошими машинами — быстроходными, сильно-вооруженными, но их слабо защитили броней. А увеличить защиту означало потерять скорость и маневренность. Так зашли в тупик. — Подполковник любовно похлопал ладонью по фюзеляжу. — Ил-2— выход из тупика. Во-первых, на него поставили новую марку брони, и, поскольку она была более прочной, — вес бронезащиты снизился. Во-вторых, кислород в системах заменили инертным газом. Что это дало? А вот что. Если раньше пуля или осколок пробивали броню, то кислород загорался, ну, и самолет. А теперь — нет. В третьих, в бензобаках сделали каучуковые прокладки. Раньше, если пуля или осколок пробивали бензобак, горючее вытекало. А теперь дырка затягивалась каучуком. В результате в тысяча девятьсот сороковом году мы имели исключительно надежную и живучую машину. Во время войны «илы» возвращались с боевых вылетов со смертельными, казалось бы, повреждениями крыльев, оперения, хвостового отсека. Я сам сел однажды после боя — фюзеляж как решето, тяги управления перебиты, внутри кабины — чад, дымок и за машиной тянется… Видать, такой развалюшный вид был у моего самолета — когда вывалился из кабины, возле него уже толпились человек десять аэродромного люда. Даже генерал прикатил. Спрашивает: «Как же это тебе сесть удалось?» — «Да так вот, — отвечаю, — летел на честном слове, а сел на одном крыле».

— А почему в нем два места? — спросил Славичевский. — Ведь лишний человек — это лишний вес, да и… лишний солдат.

Подполковник кивнул, как будто и этого вопроса он ждал.

— Вначале выпускали одноместные самолеты. Они были уязвимы сзади, и их часто сбивали. Сделали двухместный вариант: посадили сзади стрелка — и машине не стало равных. На борту «ила» имелись бомбы, пулеметы, пушки, реактивные снаряды. Он успешно бомбил различные цели, истреблял танки, на равных дрался с истребителями. Когда на Орловско-Курской дуге у немцев появились новейшие тяжелые танки, «илы» оснастили более мощными пушками и противотанковыми бомбами ПТАБ, которые запросто пробивали и прожигали бронированную шкуру «тигров» и «пантер». Гитлеровцы пытались противопоставить Илу-2 «Хейнкель-129». Но соперничества не получилось. В одном из первых вылетов этого штурмовика он был пленен нашим «илом», и всем стало ясно, какой самолет чего стоит… Техника не стоит на месте, — закончил замполит. — «Горбатый» воевал, а конструктор совершенствовал его. Так появились Ил-8 и Ил-10. Дали нам, летчикам, на выбор, и мы выбрали Ил-10, более скоростной и маневренный, хотя он уступает восьмому в броневой защите. Ну, а потом появились и другие отличные машины. Про них как-нибудь попозже, — подполковник лукаво улыбнулся, — когда чуток подрастете… Так что Ил-второй уходит со сцены. Служил он честно и с великолепными результатами, дай бог и другим послужить так же.

Ребята поглядывали на «горбатого» с уважением. Руки сами тянулись к крылатой легенде — потрогать.

Как только подполковник отвернулся на минутку, Манюшка мигом очутилась в кабине. Она вцепилась в ручку управления и, забыв обо всем, медленно повела взглядом по приборной доске — слева направо — и «дала газ». И вот уже понеслась под колесами бетонная дорожка, и распахнулись голубые просторы. В уши ударил разнобой эфирных голосов, среди которых — чужие, испуганные: «Ахтунг, ахтунг, Доманова!» У нее восторженно и тревожно заколотилось сердце, стеснилось дыхание, как будто она прыгнула с кручи и, подхваченная тугими струями воздуха, летит, летит, летит.

Щеки ее располыхались, глаза смотрели завороженно и излучали зеленый свет. Спецы, кивая на нее, понимающе улыбались и подталкивали друг друга.

Подполковник тронул Манюшку за плечо и, когда она обернулась, улыбнулся ей тепло и чуть насмешливо:

— Поздравляю с возвращением из боевого полета! — Постучал пальцем по циферблату часов. — Но у нас еще много дел. Следуйте все за мной!

Ребят привели в клуб, где одну комнату занимал музей части. Здесь по стенам были развешаны различные документы: схема боевого пути полка, фотографии и биографии героев, в которых рассказывалось об их подвигах, их личные вещи. На длинном столе стояли модели самолетов, на которых летали пилоты с первых дней существования части.

Манюшке больше всего запомнился рассказ замполита о лейтенанте Алексее Давжинце. В 1942 году он был сбит в Крыму и, раненый, попал в плен. Ранение — в ногу — было легкое, но поскольку в концлагере пленных не лечили, то выздоровление затянулось. Едва подсохла рана, стали гонять на работы — сначала внутри лагеря, а потом и за проволоку. Первое время — на строительство склада горючесмазочных материалов, позже «специализировали» на аэродромных подсобных работах. Таскал разные грузы, подкрашивал металлические части самолетов, приборы, чистил колеса.

И присматривался. Мелькнула однажды шальная мысль и больше не оставляла отчаянную голову. Мысленно сто раз прорепетировал задуманное — каждый шаг, каждое движение. И вот настал звездный час летчика Алексея Давжинца. Оглушив часового, он прыгнул в кабину «хейнкеля» и включил двигатель. Немцы спохватились, когда он оторвался от взлетной полосы. Открыли стрельбу, в небо поднялось звено самолетов. Но было уже поздно.

Невредимым перелетел Давжинец через линию фронта и тут едва не был сбит нашими истребителями. Большой летный опыт лейтенанта, сноровка и отчаяние — чудом вырваться из плена и быть сбитым своими! — помогли ему оторваться от «негостеприимных» товарищей и посадить угнанный самолет на кочковатом пастбище.

Видимо, не одну Манюшку зацепила за сердце эта история. Посыпались вопросы:

— Какую награду получил Давжинец за этот подвиг?

— Для него высшей наградой было то, что удалось добиться права воевать в небе рядом со своими товарищами, — уклончиво ответил подполковник.

Почуяв что-то неладное, ребята стали задавать окольные вопросы. Замполит доверительно сказал:

— Давайте, хлопцы, не будем ворошить это. В войну ведь всякое бывает. Человек попал все-таки в плен… при каких обстоятельствах — не ясно.

— Но вы же сами говорили: был ранен.

— Ну, так об этом я знаю с его же слов. В полку-то поверили ему, а вот официально он доказать сразу не смог… Да разве в наградах дело, а, хлопцы? Разве мы фашисту рыло чистили за награды… Ну, все, ваше время истекло, пора на обед. Приглашаю в столовую.

Молча шли по раскисшим под полуденным солнцем дорожкам. Только у входа в столовую Манюшка со вздохом восхищения воскликнула:

— Какие люди!

— Могучее, лихое племя. Богатыри — не мы! — откликнулся Вася.

А Захаров непонимающе пожал плечами.

— Почему, собственно, он должен доказывать, что не верблюд? Это вы доказывайте, что верблюд, раз не верите ему на слово!