Спецсвязь
О том, как Макеев стал председателем комиссии по общему согласованию, рассказывать надо долго и потому сейчас этого делать не надо. Сам Макеев путался в версиях своего назначения, в странных случайностях и переплетениях своих родственных связей, явных и тайных. Короче говоря, то, что он возглавлял сейчас, он совсем не знал, но это его нисколько не пугало, так как он всю жизнь занимался тем, чего не знал, получая при этом поощрения за успешную работу. Поэтому Еремей Никодимович привычно освоил новый шикарный кабинет буквально моментально, сев за полированный стол и перебрав разноцветные карандаши и блокноты. Сразу его внимание привлекли разноцветные телефоны. Сняв трубку черного телефона, он услышал услужливый голос секретарши. Сняв трубку белого телефона, он услышал привычный гудок и на всякий случай позвонил своему приятелю-министру какой-то мудреной отрасли. Ещё улыбаясь после приятной дружеской беседы, Макеев с интересом уставился на последний телефонный аппарат красного цвета с государственным гербом вместо наборного диска. Про такой телефон Еремей знал с раннего детства, но имел его в собственном кабинете впервые. Осторожно он снял яркую трубку, там что-то щелкнуло, и серьезный мужской голос твердо попросил назвать адресата. Неожиданно Еремей Никодимович вспомнил председателя городской комиссии по благоустройству его родного города. Когда – то давно этот председатель, тогда еще секретарь горкома комсомола голосовал против выдвижения Макеева на его первую руководящую должность. Он представил, как вытянется лицо у этого проходимца, когда он услышит, кем стал теперь Макеев. Он велел соединить с этим человеком. В трубке что-то щелкнуло, и Еремей услышал голос председателя. Макеев торжественно представился, выдержал паузу и сказал, что в центр поступили сведенья о том, что с благоустройством в городе есть проблемы. Все знали, что проблемы были со всем, но Макеев твердо велел готовиться к самой серьезной проверке.
Председатель несколько растерялся от такого обещания Макеева, но спохватился и несколько натужно выразил свое согласие со словами нового председателя неизвестной ему комиссии и пообещал люкс в местной гостинице и хорошую встречу. Макеев с удовольствием представил, с каким ужасом этот тщедушный председатель будет ждать обещанной проверки.
В хорошем настроении Макеев положил красную трубку и задумался, кому бы ему еще позвонить. Герб на телефоне спецсвязи говорил о неограниченных возможностях его владельца, и тут Еремею Никодимовичу вдруг вспомнилось первое лицо в стране. А если это лицо привычно прошамкает что-то в ответ, что же Макееву сказать такое, чтобы не показаться полным идиотом. Он задумался так, как не задумывался уже давно, и даже вспотел. Может быть, спросить дорогого руководителя об итогах посевной, но это и впрямь будет выглядеть глупо. Нет, лучше в связи с новым назначением представиться скромно и просто поинтересоваться указаниями высшего руководства в области общего согласования, которым собирался руководить Еремей Никодимович. Что-то внутреннее подмывало его на этот звонок.
Дрожащей рукой Макеев поднял красную трубку и тихо назвал должность первого лица. Из трубки совсем спокойно ответили, что соединят через минуту, потом раздался щелчок, и хриплый голос представившегося помощником первого лица по общим вопросам спросил его о цели звонка. Еремей Никодимович чётко отрапортовал. Помощник подумал и сказал, что первое лицо в настоящий момент обедает, но он доложит о вопросе Макеева при первой же возможности.
Макеев бережно положил трубку и улыбнулся: вот, мол, ему сообщено, что само первое лицо сейчас обедает. Другому бы просто что-нибудь хрюкнули, а ему при его новой должности сказали все откровенно. Он сам почувствовал к себе некоторое уважение и в состоянии глубокого удовлетворения отправился отобедать в спецстоловую.
Тысчонка
Наступила полночь. Тускло блестел мокрый асфальт и его матовый блеск обступал своими таинственными очертаниями темный, плохо освещенный город. Этот полумрак и таинственность большого города внушали страх. Душа куда-то проваливалась, не находя опоры и покоя. Сидя среди этой, леденящей душу, темноты в своей серой машине, Николай судорожно нащупал под сидением тяжелый разводной ключ, после чего немного успокоился и направил свою машину в середину пустынной и немного освещенной площади. Медленно выехав на пустое место, Николай заглушил мотор. Он все еще раз огляделся. Было видно далеко вокруг, и никто не мог приблизиться к его такси незамеченным, хотя бы метров за пятьдесят.
Только после этого Николай стал доставать из различных потайных мест деньги. Через полчаса надо было возвращаться в парк и сейчас наступило время подбить бабки. А эти бабки складывались из сотенных и тысячерублевых купюр в приличные пачки. Нервно оглядываясь, Николай пересчитал деньги еще раз. Выходило почти сто три тысячи. Когда-то таких денег хватило бы на весь таксопарк, а теперь это была ежедневная норма, хотя изрядный куш оставался и самому Николаю. Можно было бы ехать в парк, но что-то в самой глубине неясной человеческой сути подстегивало еще разок промчаться по пустым улицам, разбрызгивая лужи, и получить с тихого ночного пассажира лишнюю тысчонку.
Пассажир попался безопасный. Про себя Николай назвал этого сухонького старичка «профессором». Старичок сказал адрес и всем своим видом показал, что он готов сразу же ехать, но Николай с разгона ошарашил его чётким словом «тысяча».
Старичок не понял, а когда понял, стал говорить, что у него вся пенсия – семь тысяч, что он давно болеет, и сейчас едет от врача и никак ему в такое позднее время до дома не добраться. Говорил он это все со слезой в голосе, но Николай вспомнил, что ему еще за дачу отдавать почти двести тысяч, и спокойненько парировал:
– Не хочешь, дед, не езжай! А сейчас цены такие: хочешь кататься – готовь бабки! Скажи спасибо, что зелененьких не требую…
Сказал это Николай и вспомнил, что сейчас все что-то продают, совсем не ценят устаревший лозунг: «Человек – человеку – друг, товарищ и брат». Стали в последнее время все чаще предавать друзей и грабить братьев, своих и чужих. Успокаивает себя такими доводами Николай, но где-то и помнит, что не всегда он был таким, а даже наоборот лет десять назад, в начале своей таксомоторной карьеры был он вполне добреньким, жалел и старушек и старичков, но с годами понял, что всех не пережалеешь, а себе, таким образом, никогда не скопишь на кусочек полновесного сытого счастья.
Старик тем временем как-то сжался, но согласился с красноречивым водителем. Всю дорогу он обиженно молчал, но и в таком виде подвез его Николай довольно быстро и получил с него тысячерублевый билет, но сложенный в шестнадцать раз. Видать и впрямь старик держал эту бумажку в большой заначке.
Высадил Николай старика, всего доброго пожелал и проехал два квартала, но не забывался этот старик, от этого и на душе было как-то хлипко. Тут Николаю и подумалось, что сейчас неплохо кому-нибудь помочь для собственного душевного равновесия. С такими странными мыслями Николай вел свою машину по полутемному проспекту Ветеранов; пока не заметил высокую сгорбленную фигуру с поднятой жалобно рукой.
Что-то было нерешительное и ущербное в этой худосочной несуразной фигуре. Николай притормозил, и этот худой верзила сложился пополам, открывая дверцу, и дрожащим голосом стал просить подбросить на пару остановок за «полштуки». Николай сразу согласился, и верзила плюхнулся рядом и сразу ткнул под ребра чем-то твердым. Николай обмер; в его куртку упирался вороненый ствол. Как-то сразу забывалось о ключе под сидением, и вспомнились похороны всех убитых за последние два года таксистов с вереницами гудящих машин…
Как во сне, Николай выгреб всю свою выручку, хотя можно было бы и утаить половину, но он отдал все до последнего рубля, даже боясь взглянуть в мутные глаза верзилы. Тот тем, тяжело, нервно дыша, сгреб кипу денег и бросил ее в клетчатую авоську и, не закрыв дверцу, быстро рванул в ближайший двор. Минут пять Николай сидел неподвижно, полулежа на таком знакомом до последней отметинки руле. Сердце бешено колотилось. Вдруг кто-то распахнул заднюю дверцу и почти одновременно в салон ввалились два крепких парня в кожаных куртках. Таких крутых парней в обычное время Николай никогда бы не решился пустить в свою машину, но тут они подкрались откуда-то сзади. Крутые ребята без всяких сомнений сразу стали требовать денег. Тут Николай расхохотался. Эти двое от неожиданности растерялись, так как до этого никто не смеялся, когда они его грабили. Николай резко прервал свой смех, мгновенно сообразив, что если он сейчас все не объяснит грабителям, они его просто прирежут. Удивительно четко он все рассказал в двух словах и показал арку, куда скрылся худосочный верзила. Старший из кожаных парней приказал ехать туда же. Машина сразу завелась и въехала в большой темный от деревьев двор, окруженный горящими окнами огромного девятиэтажного дома.
Посередине этого, полного деревьями и кустарниками, двора находилась детская площадка. На этом пустынном и потому немного освещенном пространстве возвышалась темная беседка. В беседке мелькнул свет карманного фонарика, и угадывалась скрюченная фигура высокого худого человека. Вероятно, верзила пересчитывал украденные деньги.
Сминая кустарник, машина подъехала почти вплотную к беседке. Через несколько секунд двое в кожаных куртках ввалились в неё. Фонарик погас и тотчас из беседки выпал верзила, растянулся плашмя. Две плотные фигуры сосредоточенно попинали его ногами и двинулись к такси. Почему-то Николай уже ничего не боялся, а только ждал, чем это все закончится. Дождавшись, когда его невольные спутники усядутся, он ловко объехал деревянный грибок и вывел свою машину на проспект. Один из пассажиров велел ехать на улицу Достоевского, и уже через десять минут хорошей езды такси остановилось на этой старинной улице. Тут только Николай заметил, что в руках у того, кто велел ехать на улицу имени писателя-гуманиста, находится авоська верзилы. Этот крутой парень сказал четко: «Спасибо, шеф!» Затем он сунул руку в эту памятную для Николая авоську и извлек из нее несколько бумажек, отобрал одну и кинул на сидение рядом с водителем.
Уверено и неторопливо двое крутых парней в модных кожаных куртках уходили по пустынной улице, унося авоську с деньгами. Николай понял, что сегодня все приключения для него окончены. Он поднял бумажку с сидения. Это была тысячерублевая банкнота, вся поделенная на маленькие квадратики из-за того, что она была недавно сложена в шестнадцать раз.
Демократия
Нынче очередями никого не удивишь, да этому явлению никто не удивляется, а даже, наоборот, все стараются побыстрее пристроиться в этот ряд людей с тайной надеждой что-то приобрести. Такой у нас народ, что он быстренько пристраивается в любую очередь, и только потом разбирается, что же всё-таки продают и на каких условиях. Вот и скромный труженик интеллигентного труда Вадим Никодимов, нисколько не выделяясь из этой общности воспитанных в очередях людей, шёл однажды без какой-либо цели и заметил ныне уже редко встречающуюся шикарную очередь, огибающую угол дома и уходящую в неведомые дали к каким-то неизвестным и потому таинственным прилавкам.
Недолго думая, Вадим с хода пристроился в эту очередь за женщиной вполне культурного вида, которая всё время старалась сохранить дистанцию от стоящего впереди мужчины потрепанного вида в старенькой кепке. Мужчина этот старался приблизиться к Вадиму, отчаянно наступая на ноги нашему интеллигентному герою, и стараясь спихнуть его в близ лежащую лужу гигантских размеров. Вадим сразу всем своим видом показал, что он слишком крут для того, чтобы позволить какому-то мужику унизить перед всем народом и свободным Западом русскую интеллигенцию в его лице. Данное же обстоятельство не давало ему возможности выглядеть робко и потому он, постояв безмолвно минуты три, уверенно обратился к стоящей перед ним женщине с вполне законным вопросом, за чем же таким странным эта удивительная очередь образовалась…
Женщина оглядела внимательно Вадима и доверительно прошептала:
– Демократию, говорят, завезли…
Вадим Никодимов всегда считал себя приверженцем демократических принципов, как впрочем, и все иные наши граждане, но никогда не мог представить, что демократию куда-то можно завести, но в данной ситуации он сделал вид, что совсем не удивлён, а даже наоборот, что ему уже не впервые стоять за этой демократией в очереди. Он опять промолчал пару минут, а только потом поинтересовался с самым безразличным видом, не по талонам ли нынче отпускает данный товар, на что мужчина в кепке заметил о полном отмирании в эпоху рыночных отношений всяких талонов и карточек.
Против рынка выступать в последнее время стало неприличным, и потому Вадим немного притих, а потом очень осторожно поинтересовался, много ли завезли товара, а то в такой огромной очереди не мудрено и зря простоять. Женщина опять откликнулась:
– Вот вчера моя соседка здесь простояла почти три часа…
Так она рассказывала, что сперва давали по паре в одни руки, а потом как все закричали, что надо давать по штуке, так продавец закрыл ларек, а когда открыл, товар пошел бракованный, который расхватали всякие инвалиды, а перед соседкой все и кончилось…
Вот как обидно!
Спрашивать о цене разговорившуюся женщину Вадим не решился, а стал судорожно прикидывать, хватит ли у него денег. Он почувствовал, что женщина желает поддержать разговор, и заметил неопределенно, что совсем не плохо бы узнать какого же нынче качества демократию продают. Женщина тотчас откликнулась и сказала, что знакомая продавщица ей шепнула по секрету, что сегодня завезли, вроде бы, качественную, возможно, даже гуманитарную. Эти слова возмутили мужчину в кепке, и он опять промолвил:
– Никакую, блин, не гуманитарную, а свою заразу завезли, в самую паршивую бумагу завернутая… А мне один кореш говорил, что им на работе как-то давали гуманитарную, так та была в отличной коробке и каждая, блин, в полиэтиленовый мешок запаянная… Да ещё на каждой была этакая золоченая пробка…
В это время подошел пожилой мужчина и тоже поинтересовался, зачем это народ стоит, на что Вадим ответил точно также, как ответили и ему десять минут назад. При упоминании о демократии пожилого мужчину несколько передернуло, но он тоже занял место в очереди и спросил с интересом:
– А по сколько этой штуки дают в одни руки сегодня?
Женщина охотно ответила, что, вроде бы, не более двух пар…
Пожилой мужчина примолк, а потом про себя тихонько говорит:
– Раньше-то давали, кому сколько требуется, да и гниль какую-то не пытались всучить… Продавцы так боялись всех обвесить, что даже лишнее привешивали… Цены были такие дешевые, что когда что купишь, то сразу и не заметишь, что денег поубавилось…
А на работе отношения были самые демократичные: начальник если рявкнет по-простому, а я ему в ответ, но в кулачок, то все довольны, но план давали любой ценой. Вот и вся демократия…
Потрепанный мужчина в кепке запетушился:
– Нечего вспоминать тото… Тота-литр… Тота-литаризм!
Только сейчас мы в очередях и вздохнули свободно… Сейчас отстоим, купим за свои кровные и выпьем…
Женщина так удивилась, что чуть не споткнулась:
– Так что вы демократию пить собираетесь? Моя подруга, что достала ее совсем недавно, рассказывала, что это такая добротная вещь, вот тут на груди все в цветочках, а по бокам – рюшечки…
Вся Европа второй сезон носит и радуется…
– Какие там рюшечки, – возразил мужчина в кепке, – это же водка новая такая в литровых бутылках… Этакая крепкая водяра на полсотни градусов…
Пожилой мужчина наступил Вадиму на ногу и тоже сказал:
– Пускай это водка или что там еще, но ветеранов надо бы пропускать без очереди, а то названия новые, а хамство старое, этакое неуважение к старшему поколению…
После этих слов наступило молчание, так как очередь, быстро продвигаясь, вынесла наших очередных собеседников за угол дома, и они увидели, что полчаса простояли в очереди за газетой, на первой странице которой чернело название «Демократия», а ниже мелким шрифтом было начертано, что цена на данную газету договорная.
Смерть начальника
(К 105 годовщине первой публикации рассказа А. П. Чехова «Смерть чиновника»)
В один прекрасный вечер не менее прекрасный старший инженер Дмитрий Иванович Бризжалов сидел во втором ряду партера и глядел в бинокль на «Корневильские колокола». Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства, но вдруг… В рассказах до сих пор встречается это «но вдруг». И тут авторы правы: жизнь так полна внезапностей!
Но вдруг лицо нашего Бризжалова поморщилось, дыхание остановилось… он отвел от глаз бинокль, нагнулся и… апчхи!!!
Чихнул, как видите. Да и чихать никому и нигде не возбраняется. И посему чихают все: и рабочие, и интеллигенция, и иногда даже космонавты в свободное от полетов время. Наш Бризжалов нисколько не сконфузился, утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого своим чиханием? Он увидел, что человек, сидевший впереди него, старательно вытирал свою лысину платком и бормотал что-то. Человек оглянулся и тут Бризжалов узнал в нем начальника одного из отделов проектного института, где он имел счастье работать. Бризжалов кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал начальнику на ухо:
– Извините: товарищ Червяков, я вас того… обрызгал нечаянно… Червяков повернулся и ответил довольно спокойно:
– Ничего, ничего… Со всяким может приключаться…
Он до этого происшествия тоже с удовольствием смотрел на сцену, а тут вдруг заметил, что в голову ему полезли разные мысли. Он знал Бризжалова по словам его приятеля Никитина, как человека и это обстоятельство забеспокоило его.
В антракте Червякову снова попался на глаза Бризжалов, и он подумал, что это все неспроста, тем более, что тот сам подошел к нему и еще раз извинился. Червяков опять принял извинение, но что-то недоброе ему почудилось в глазах извиняющегося.
Придя домой, Червяков сразу рассказал жене о своих тревогах, так что та смогла вспомнить, как в прошлом году ее мужа хотел спихнуть с его должности некий Чубаков. Тогда ему этого не удалось, а теперь, возможно, чихание этого анонимщика Бризжалова может явиться поводом для будущей травли Червякова и его смещения.
Жена попричитала и предупредила мужа:
– Тебе это нельзя пускать на самотек, надо что-то предпринимать, надо привлечь самого Ивана Сергеевича на свою сторону…
Червяков был подавлен, но все же тихо пролепетал:
– То-то так и есть… И извинялся он как-то странно, будто наоборот угрожал…
На другой день Червяков специально встретил Бризжалова в коридоре, поздоровался тихо и неторопливо начал:
– Как вам вчера понравилась постановка? Не правда ли, интересным оказалось режиссерское решение сюжета?
Бризжалов куда-то и что-то пробурчал недовольно, а Червяков все не хотел его отпускать:
– Вы знаете: так хочется иногда найти собеседника, своего брата театрала… А вообще то, что вы того… Я нисколько не обижаюсь. Я даже обрадовался, когда увидел, что вы сидите сзади: мол, есть с кем обсудить спектакль…
Бризжалов опаздывал и отвечал уже раздраженно:
– Я, конечно, извиняюсь за вчерашнее, но это еще не повод для каких-либо нравоучений с вашей стороны…
«Каких тут нравоучения? – думал Червяков в своем кабинете. Вовсе нет никаких нравоучений, я только хотел с ним по-хорошему переговорить, а он свою морду воротит… Не иначе, как уже в министерство анонимку накатал, что я в жилищной комиссии голосовал в прошлом году против предоставления ему по его липовым справки трехкомнатной квартиры… И все это из-за его дурацкого чихания, а может быть, и чихнул-то он специально… А может быть, он и не послал анонимку, ведь анонимки нынче не в моде. Он просто мог нажаловаться на меня в совет трудового коллектива, что я свожу с ним личные счеты и что я зазнался, и самое время меня снять…
Весь день Червякову совершенно не работалось. Он все представлял различные варианты расправы над ним его врагами, которых развелось большое количество, а после рабочего дня он опять под караулил Бризжалова. Тот шел с хорошенькой женщиной и над чем-то безмятежно смеялся. Червяков извинился вежливо и сказал, что должен переговорить с Бризжаловым по важному делу. Тот неохотно приготовился выслушать Червякова, но тот замялся и выдавил из себя:
– Вы знаете, в прошлом году в жилищной комиссии я голосовал за предоставление квартиры, но, понимаете ли, директор тогда настоял… и вам квартиры не дали… А что касается вчерашнего, то я совсем не думал ставить вам в вину…
– Вы что смеетесь надо мной, – быстро заговорил Бризжалов, я ведь извинился, а то, что вы – начальник не дает вам право издеваться над человеком! Не такие нынче времена…
Он все больше распалялся перед застывшим Червяковым.
– Не думайте, что теперь не найдут управу на самодура, хоть он и начальник… теперь у нас на зарвавшихся начальников, которые мешают перестройке общества, очень много появилось средств! Я ваше издевательство без последствий не оставлю!
В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся по шуму городу… Придя машинально домой, не снимая пиджака, он лег на диван и… помер.
Размышления
Как всегда, Лев Клевцов пришел домой в половине седьмого с больной головой, голодный и несколько помятый в городском транспорте. Жене, которая уже хлопотала на кухне, он не сказал ни слова и правильно сделал, ибо ничего доброго после обычного трудового дня старшего инженера он сказать никому не мог. Со злостью Лев швырнул сапоги, напялил тапочки, взял свежую газету и тяжело сел за стол. Тихо вошла жена. Она знала, что трогать Льва пока не следует. Поэтому незаметно и тихо она принесла ужин. Клевцов вырвал кусок хлеба, отхлебнул из ложки глоток супа и углубился в статью, дружно работая челюстями.
– Вот ведь пишет какой-то ученый, – думал Клевцов, – подсаливая суп.
– Знаем мы этих ученых, пишет себе чушь, чтобы гонорар зашибить, знаем мы таких: научный делец какой-нибудь, диссертацию выклянчил себе у начальства, подхалимничал…
Клевцов давно замечал, что частенько за едой головная боль у него проходила. Вот и сейчас тепло растекалось по телу, и мягкий покой охватывал его. Лев аккуратно перевернул страницу и приступил к котлетам, он продолжал читать статью, но уже другие мысли бродили в голове.
– Вот любят у нас, – думал он, – порассуждать обо всем, даже о чепухе, да все с умным видом, да все так разведут, так представят… Вот статейка – плюнуть да растереть, а тоже проблемы. Ах, кругом проблемы да рассуждения пустые, где надо и где не надо…
Так вот взять эту статью… (Клевцов взял чайной ложечкой варенье и понес ко рту). Нет! К концу этот ученый липовый все так гладко завернул и даже современно, но…
– Радость моя, еще полчашечки налей… Спасибо!
Клевцов размешал сахар в чашке, отодвинул газету и неторопливо, смакуя, развернул конфетку и откусил кусочек.
– Что греха таить, любят все-таки некоторые деятели проблемы обсасывать, будто это конфеты…
Лев вытянул ноги в теплых тапочках и совсем медленно, с удовольствием рассуждал дальше:
– Ещё что ли конфетку откушать? Так потом во рту от сладкого противно, снова пить захочется. А если потом конфету чаем запить, то вкус конфеты пропадет, будто и не ел ее. Тоже проблема!
И Лев, уже улыбаясь жене, отхлебнул из чашки чай с вареньем. Часы в спальне тихо пробили половину восьмого.
Мечта бухгалтера
Человек должен мечтать, любой человек обязан мечтать, даже если он по профессии повар или, как я, бухгалтер. Вот и я сегодня всё мечтаю, хотя как раз сегодня и не до мечтаний: подбиваем бабки, пишем месячный отчёт, а вот мечтается…
Расходы, доходы, снова расходы… Все расходится, только одни мечты и остаются. Но человек должен мечтать, должен! Цифры… Кругом цифры! Только человек сумел родиться, так сразу ему пишут даты, граммы… Все цифры цифры, цифры… А для чего? Да чтобы через двадцать лет ему счёт и представить. Извольте расплатиться!
Вот это всё мы сложим и запишем вот сюда, на эту строчку. Записываем… Однако надоели мне эти записи. Вот я подбиваю смету дома по вечерам, а другие отдыхают: в очередях у ресторанов стоят. Просто это я рассчитываюсь по счёту, что мне за двадцать лет насчитали. А об этом ли я мечтал?! И как мечтал! Да и сейчас бывает даже в рабочее время так хорошо, так сладко мечтается. Ну, здесь я все на этой строчке записал…
А мечта, она не по расписанию приходит… Вот, скажем, какой случай. Иду я, положим, по улице, а дождь моросит… Или лучше светит солнце. Нет! Иду я по тротуару, а дождь ну прямо невыносимый идёт… Бац! Машина грязью меня обрызгала с ног до головы. Ругаюсь я, естественно, а машине уезжает. Нет, все-таки не так! Останавливается машина, а из неё девушка выглядывает, красивая такая девушка. Это она вела машину…
– Извините, – говорит девушка – то да сё…
– Садитесь, – говорит, – в машину, а на даче у меня отмоетесь.
Сажусь я в машину, разговариваем, да не просто о чепухе какой-то, а всё больше об импрессионистах, о художниках и об их художествах, да не просто о художниках, а все больше о Мане и немного обо мне.
Вообще разговор у нас с этой красивой блондинкой всё больше о высоком искусстве. Опять же из разговора я узнаю, что машина у неё своя личная, папа-генерал подарил… Ну что там еще дальше? А дальше мы приезжаем на дачу. Дачка вся голубая, под цвет её глаз… И в этой дачке целых три, нет семь комнат и еще две веранды. Мебель на даче из черного дерева, ванна розовым кафелем выложена, а во всех комнатах холодильники стоят, некоторые даже отечественного производства…
Через полчаса я моюсь в ванне, а моя знакомая кидает мне свой японский халат. Затем мы пьём по-турецки бразильский кофе на веранде и непринуждённо разговариваем. Она оказывается тоже бух… Нет всё-таки она не бухгалтер, а наоборот – балерина…
Ну, вот мечты: только отвлекают, а мне еще пару листов написать осталось. Вот здесь мы вычтем, занесём в эту графу…
А дальше-то о чём мы разговариваем с этой брюнеткой, генеральской дочкой?! Она мне улыбается так странно, вежливо извиняется и говорит, что сегодня у неё запланирована встреча с друзьями. Я сижу, розовый после ванны, симпатичный, остроумный, и против встречи совсем не возражаю. И вот к даче начинают подходить друзья, всё творческая молодежь, хорошие такие ребята, только навеселе немного. Стали говорить об искусстве, об итальянском кино, а потом стали танцевать. Вина выпила за вечер моя новая знакомая немало и решила проводить меня на станцию, а сама так ко мне и льнет…
Так опять расходы, расходы… А я устал, надоело смотреть на эту смету, но начальник велел всё закончить… Вот здесь надо расписаться и останется совсем немного… Ну, последний порыв усталого ума, и вот видна победа разума над статьями расхода… Эх, мечты, мечты!
Ну, скажем, женился я через год на этой, ну которая с машиной. Пошли дети… Трое, или, нет, двое… Такова жизнь: это тебе не мечты, а серая, так сказать, реальность. Ну а что потом? Потом, скажем, папу-генерала похоронили, дача сгорела. Жена врезалась на машине во что-то: пришлось заплатить за разбитое что-то. Машина, считай, вдребезги, а жена ноги переломала, лечилась долго и теперь балериной работать не может… Творческая молодежь, друзья, значит, кто постарел, а кто просто спился…
Так, а что же я?! Полысел, обрюзг и с женой ругаться научился: характер-то у неё через пару лет плохой оказался… Тоже мне генеральская дочка! На работе тоже у меня много неприятностей образовалось: отчёт, скажем, аварийно составлять надо… Но человек должен мечтать, должен!
Вроде бы всего этого и не было, а помечтаешь и приятно… А может и было?! Двое детей у меня есть! Да и с женой ругаюсь частенько… А возможно, и девушка была на машине, только грязью меня не облила?! Жаль… А может быть и нечего жалеть?! Тем более, что смету я подбил, закончил.
Мечты, мечты… А жена моя и правда очень давно мечтала балериной стать. Мечтала!
Исполнение желаний
Вадим Никанорович шел по улице Халтурина в довольно плохом расположение духа из-за сытой скуки окружающего его застойного времени. Улица эта была, как обычно, грязной, так как субботников давно не было, а дворников вообще не наблюдалось.
Вадим помнил, что когда-то в Санкт-Петербурге эта улица называлась Миллионной, что говорило о растущем благосостоянии живущих на ней господ. А теперь сам город назывался по-другому, и все его жители назывались товарищи, хотя частенько просто оказывались настоящими товарищами по несчастью.
Вадим Никанорович неожиданно взглянул на проезжающую черную «Волгу» и увидел в ней круглое, рябое лицо директора их знаменитого завода товарища Хренкина Пал Палыча.
Когда Пал Палыч начинал говорить, все сразу видели, что он родом из глухой деревни Хренки, но это не помешало ему начать свой трудовой путь в заводском профкоме. Профсоюз тогда обзывали школой коммунизма. За шесть лет молодой Хренкин в этой школе выучился на секретаря парткома, что послужило не плохим основанием для его назначения на директорский пост. Тот, кто его назначал, считал главным не то, как человек говорит, а то, что он говорит.
Вадим давно не любил в глубине души этого серого директора, хотя тот об этом даже не догадывался. И сейчас сытно отобедавший Пал Палыч просто не заметил плюгавого мужчину на грязном тротуаре, который смел думать в этот момент, что в каком-нибудь другом обществе он, образованный горожанин, не подал бы руки какому-то малообразованному Пал Палычу, а теперь должен бояться того, что тот может заинтересоваться его прогулкой по городу в разгар рабочего дня.
Приятель Вадима как-то ездил в это другое общество и обрисовал это общество такими красками, что даже в глазах рябило. Там, якобы, все трудящиеся только и ждали, чтобы стать безработными и хорошо отдохнуть на этом основании на огромное пособие. В магазинах там, вроде бы, всё есть, кроме очередей, так сказать, всё для блага покупателя.
Вспомнил Вадим Никанорович про эти рассказы приятеля, и так ему захотелось попасть в это другое общество, что он чуть не сбил с ног чернявую женщину в светлом итальянском плаще. Что эта женщина не была итальянкой, Вадим понял, когда она с характерным акцентом попросила позолотить её ручку, хотя та и так была вся в золотых кольцах. Она ещё добавила о своей материальной заинтересованности в величине гонорара за свои специфические услуги, а при солидности этого вознаграждения обязуется выполнить три любых желания щедрого клиента. Неожиданно для себя Вадим Никанорович послушно достал свой кошелёк и широким жестом аристократа всё его содержимое в руку женщины. Он оглядел грязную пыльную улицу, и ему захотелось, чтобы она изменилась, засияла шикарными витринами. Поэтому он сразу сказал, что для начала желает, чтобы ему довелось пожить в самом Санкт-Петербурге.
Затем Вадим представил, как он кучеряво живёт на огромную зарплату инженера из другого общества и ждёт, когда его сделают безработным, чтобы отдохнуть на пособие по безработице на великолепных Багамских островах. Поэтому наш инженер попросил также изменить форму собственности его орденоносного завода до соответствующей другому обществу.
После этих пожеланий Вадим Никанорович перевел дыхание и тут вспомнил физиономию директора Пал Палыча. Он представил директором их завода настоящего хозяина, человека новой формации, заботящегося о своих рабочих, которые не будет ездить по старой парткомовской привычке на траурной «Волге», а будет кататься в сверкающем белом «Мерседесе» с красивой длинноногой секретаршей.
Чернявая женщина спрятала щедрый дар клиента, состоящий из трех мятых трешек и пары пятерок, и мгновенно исчезла без лишних слов. Вадим хотел было закричать, что цыганка обманула его самым наглым образом, но сразу осекся. Витрина магазина рядом с ним стала шире и тотчас покрылась иностранными буквами, в ней стали появляться товары в пестрой упаковке достойной самого другого общества. Очередь совершенно не наблюдалась. На табличке с номером дома появилась надпись «УЛИЦА МИЛЛИОННАЯ», а над ней реклама: «Иди по улице Миллионной к твоим миллионам!» Рядом сидела старуха-нищенка и держала коробку полную сотенных бумажек.
Вадим Никанорович заметил, что реклама была на многих домах, но и мусора на улице стало намного больше. Особенно много валялось жестяных банок из-под немецкого пива. В руках своих Вадим обнаружил газету «Вечерний Петербург», где говорилось, что его завод уже стал акционерным обществом и его новый хозяин, человек новой формации, собирается уволить треть рабочих. В статье почему-то пособие по безработице называлось нищенским и наш Вадим Никанорович как-то испугался, что и его могут выкинуть с его уютного рабочего места. Тут он увидел хозяйский новенький «Мерседес», а он сразу угадал в этой белой машине машину хозяина их завода. Итак, он увидел белый «Мерседес», в котором на заднем сидении сидел рядом с умопомрачительной секретаршей Пал Палыч и курил сигарету «Мальборо». Именно пустую пачку этих сигарет он вышвырнул из окошка автомобиля. Вадим Никанорович увернулся от этой пустой пачки, отчаянно низко поклонился и неожиданно для себя громко крикнул вслед удаляющейся машине:
– Будьте здоровы, дорогой Пал Палыч!
Пустобрех
Смотрел как-то Михаил Ильич телевизор и увидел на экране знакомую физиономию. На экране знакомые физиономии всегда видеть приятно, а тут Михаил Ильич даже узнал того, кому эта физиономия принадлежала, а принадлежала она бывшему директору их завода, бывшему депутату Верховного совета Виктору Ивановичу Пустобрехову. Узнал Михаил Ильич бывшего директора, а ныне одного из руководителей новой партии «Единая демократия» и даже позвал свою жену показать ей бывшего директора. Всего каких-то пятнадцать лет назад Михаил Ильич, тогда молодой фрезеровщик пришёл на приём по личным вопросом к директору своего родного завода. Тогда все личные вопросы сводились к вопросу жилищному, то есть, все хотели получить от родного директора ордер на отдельную квартиру. Тогда это было возможно. Желающих было много и поэтому по личным вопросам обращалось много трудящихся. Секретарь их для быстроты дела запускал парами. В паре с Михаилом тогда шла пожилая женщина, одна из старейших работниц архива. Она начала говорить раньше. Она с любовью смотрела на директора и быстро говорила:
– Дорогой Виктор Иванович, как мы все рады, что вас снова выбрали в Верховный совет, ведь вы всегда помогали нам, простым людям, вы всегда были близки к народу… Вам, наверное, сообщили, что я вдова и мой муж героически погиб, а я с сыном живу в коммунальной квартире уже двадцать лет. Поэтому слёзно прошу посодействовать мне в получении квартиры…
Директор посмотрел на записку со сведеньями о посетителях, что давал ему секретарь, и сказал:
– Мария Ивановна, я понимаю ваше горе и наш долг всё сделать для вас. Ветераны войны и их вдовы у нас находятся на особом учёте, но во всём нужен порядок. Насколько я знаю, вы находитесь на учёте в военкомате. От него вы и должны получить жилплощадь, а если мы начнём во всём проявлять свою доброту, то весь порядок нарушится. Тогда наступит такой бардак, до которого мы допустить не должны…
Женщина заморгала быстро глазами и прошептала:
– Виктор Иванович, вы, что отказываетесь мне помочь хотя бы ходатайством в военкомат? Я проработала на заводе тридцать лет… А в городе я родилась. Я – коренная ленинградка….
Директор поморщился:
– Вы, дорогая Мария Ивановна, хотите сказать, что, если я родился в псковской деревне, то я являюсь гражданином второго сорта. Нет, такого наша советская демократия допустить не может. А если сказать с государственных позиций, то кому я должен давать заводскую квартиру, вам, кто завтра пойдет на пенсию и будет обузой для трудового народа или ему (директор показал на Михаила), которой приехал в город и работает в полном расцвете сил по две смены?! Исходя из государственных интересов, я должен дать ему квартиру первому, чтобы парень смог создать семью, вырастить детей, которые, кстати, тоже смогут назвать себя коренными ленинградцами… Но подать депутатский запрос я смогу. Это допускает наше законодательство…
Женщина как-то сникла и уже в дверях тихо промолвила:
– Виктор Иванович, уж я вас попрошу не забыть обо мне…
Когда женщина ушла, Михаил придвинулся к директорскому столу:
– Виктор Иванович, как вы хорошо сказали… Я и дальше готов работать по две смены, если вы дадите мне квартиру…
Директор насупился и остановил молодого рабочего:
– Ты не забегай вперёд. У нас недаром говорится, что молодым везде у нас дорога, а старикам везде у нас почёт! Это в странах капитала стариков выбрасывают на улицу, а у нас я должен каждого заслуженного ветерана обеспечить квартирой… Что, по-твоему, я не дам вдове героя квартиры?… Нет! Я сделаю всё, чтобы женщина почувствовала заботу нашей партии. Этому учит наша демократия! За неё мы боролись с антигуманным режимом. Эту демократию мы не предадим!
Короче, тогда пятнадцать лет назад Михаил квартиры не получил. Теперь он смотрел на постаревшего директора, который разворачивал предвыборную агитацию за свою новую партию. Виктор Иванович остановил жестом комментатора с телевидения и заговорил:
– Наша партия делает много для того, чтобы бюджетникам платили во время зарплату. Если мы этого не добьёмся, то чего будет стоить наша молодая демократия? Мы взяли шефство над ветеранами. Приведу один пример: при советской власти тогдашние чиновники много лет не давали квартиру вдове героя Марии Ивановне Ч. Так вот адвокаты нашей партии добились, что пенсионерку поставили на льготную очередь, и она скоро получит квартиру. И это в наше время, когда уже не принято бесплатно давать квартиры. Если мы не поможем нашим ветеранам, чего будет стоить наша демократия. За неё мы боролись с античеловечным режимом! Эту юную демократию мы никогда не предадим!
Реванш
Самые лучшие рыбные блюда в нашем городе бывают у Сергея Романовича Бибикова. Готовить к нему приглашают двух китайских и одного французского повара из лучших ресторанов, а они за хорошие бабки творят такие чудеса, что гости Сергея Романовича долго не могут прийти в себя от божественного вкуса рыбных изысков. Надо сказать, что устрицы в доме Бибикова всегда свежайшие, но они идут на любителя. Устриц и вина привозят на вечера Сергея Романовича самолётом из Франции. Поэтому любителей этого на вечерах по пятницам собирается великое множество. Их собралось бы ещё больше, но кабы кого Бибиков к себе в шикарный загородный дом не приглашает. Здесь публика собирается известная и не только самому хозяину, но и всему городу. Часто заезжает мэр Тюкалов и все его восемь замов. Городской прокурор и начальник милиции никогда не пропускают эти вечера. Они раскланиваются с гостями, среди которых много авторитетных деятелей без определённого рода деятельности, что не мешает им вести удачно свой бизнес, про который говорят только шепотком. Ну, конечно, на вечерах у Бибикова бывает и творческая прослойка города, всякие артисты, но больше, артистки, поведение которых сейчас мы обсуждать не будем. Попадаются и журналисты, которые описывают эти вечера в светской хронике. Забредают некоторые писатели, но какой от этих писателей толк, так одна болтовня, что тоже случается за бокалами хорошего шампанского.
Сам Сергей Романович, которого некоторые приятели называют просто «Серым», занимается бизнесом неопределённого свойства, что не мешает ему показать своё богатство и живой ум, который нравится многим. Особенно любил Сергей Романович рассказывать анекдоты. Не было приёма, где он не показывал это своё свойство. Вот и сегодня он собрал вокруг себя корешей и их подружек с бокалами и начал сразу:
– Тут один кореш загремел в тюрягу. Пришла к нему туда жена и спросила, как ему отсидка, а мужик тот в натуре и говорит, что сидеть ему западло, но одно только в кайф, хоть его и кормят, но никто не заставляет после этого посуду мыть…
Все дружно засмеялись, а артистка Светочка даже взвизгнула:
– Ну, вы, Сергей Романович, сегодня просто в ударе!
Бибиков пришёл в отличное расположение духа и продолжал:
– Тут другой кореш купил говорящего попугая, а попугай этот всё больше ругался. Сначала мужик даже радовался попугаевым матюгам, а потом типа обалдел от этого. Решил он эту птичку отучить от выражений в натуре. Он даже побил попугая, а тот зараза всё ругается. Тут один спец и посоветовал мужику запереть попугая в холодильник, чтобы тот немного дал дуба. Сперва попугай и в холодильнике ругался, а потом затих. Мужик испугался, что заморозил в натуре птичку. Он открыл, а попугай ему вежливо говорит, что вёл себя хреново, но теперь всё осознал. Посадил мужик попугая в клетку. Тот отошёл от дубака и говорит через полчаса, что осознал свою ошибку, но просит объяснить, почему в холодильнике сидит курица, которая не только молчит, но и даже ощипана…
Тут все зааплодировали хозяину, а тот продолжал:
– Много ещё у нас козлов, которые нас жить учат, даже Достоевского вспоминают, а не поймут в натуре, что не Достаевский им товары из Турции привезёт. Вот говорили, что ученье – свет, а как конкретно оказалось, что всем учёным совсем не светит в нашей жизни. Эй, Хмырь, пойди сюда! Скажи нам, кем был твой папаша!
Подошёл сутулый человек в очках. Он побледнел и ответил:
– Да, мой отец был академиком, а теперь его институт распродали, и помещение купил Сергей Романович… Он и меня к себе пристроил…
Бибиков торжественно усмехнулся:
– Вот этого Хмыря мне ставили в пример, говорили, что, если я не буду учиться, то буду простым токарем, а теперь токарями у меня инженеры работают, а Хмырь с его университетом у меня в секретарях бегает… Скажи, Хмырь, не обижаю я тебя!
Хмырёв ещё больше побледнел и устало промямлил:
– Нет, Сергей Романович, вы у нас, можно сказать, благодетель!
Бибиков тоже немного насупился:
– А помнишь, Хмырь, как твоя маман Роза Абрамовна говорила, что нечего водить меня, пэтушника к ним в дом, где бывают просвещенные люди?! А где теперь эти просвещенные люди? С лотков книжками торгуют, а кому эти книжки нужны… А мои товары и прочая жрачка нужны, потому что люди – скоты… Скажи, Хмырёв, что люди – скоты!
Хмырёв ещё больше сгорбился и звонко сказал, оглядев присутствующих:
– Да, конечно, Сергей Романович вы правы, что все люди – скоты!
Бибиков тоже оглядел притихших артистов, певичек и опьяневшего мэра и прокричал резко:
– Вся эта интеллигенция у меня в кулаке! Хочу, помилую, а хочу, размажу всех этих учёных козлов!
Светочка нервно хохотнула:
– Не расстраивайтесь так, Сергей Романович… Вы, можно сказать, хозяин города, хозяин нашей новой жизни… Давайте радоваться жизни!
Все зашумели, и Бибиков утих и выпил залпом новый бокал. Он махнул рукой:
– Давайте купаться в фонтане! Гулять так гулять, раз жизнь такая весёлая началась, когда мы всех головастиков на место поставили!
Лунная соната
Давненько это было. И случилось это в одной кубанской станице. Как раз возле этой станицы построили аэродром и военный городок, потому что аэродром этот был военным. Стали в Дом культуры наведываться молодые лётчики на танцы. Местные красавицы забыли про соседских парубков, а стали во все глаза глядеть на этих весёлых лейтенантов. Некоторые глядели не без толку и вышли замуж за лётчиков, после чего поняли, что это не самое большое счастье в жизни, а до него ещё надо столько жить, что страшно и подумать.
Станица эта была большая, и вскоре в ней открыли музыкальную школу, куда на работу прислали женатого директора и трёх молоденьких незамужних учительниц. Музыкальная школа располагалась в двухэтажном деревянном здание на краю станицы. Я тогда тоже был холост и служил на аэродроме авиационным техником. Днём я ремонтировал самолёт и наблюдал, как на нём летает мой приятель старший лейтенант Гуськов Слава. Было нам в ту пору по двадцать пять лет. Всё казалось радостным и будущее наше представлялось постоянным праздником. И мы ходили на танцы, но местные красавицы не очень нам нравились. И не потому, что мы выросли в Питере, а потому, что хотелось чего-то более возвышенного. После рабочего дня мы со Славой обычно возвращались в военный городок. Иногда наша дорога лежала вдоль музыкального училища. Как сейчас помню, что наши прогулки вдоль музыкального училища тогда происходили уже глубокой осенью. Погода была уже холодной и это не располагало к степенным пешим прогулкам, Хотелось поскорее прийти в тёплое общежитие, вытянуться на мягкой койке с приятной книгой.
И как – то в конце октября стали мы со Станиславом замечать, что угловое окно музыкального училища освещено. Заметили раз, а потом другой, а на третий день решили посмотреть, кто там так поздно занимается. Подошли мы со Славиком к окну и увидели там, что за пианино сидит девица такая кучерявая и играет медленную музыку. Слава сразу узнал, что играет она «Лунную сонату». Но больше всего нас удивило то, что в холодной комнате эта девушка сидит в лёгком платьице с короткими рукавами. Полюбовались мы её игрой, и пошли к себе в общежитие. Назавтра мы, не сговариваясь, снова заглянули на огонёк в музыкальное училище. Снова посмотрели на девушку, а Слава тут и предложил заглянуть к ней в комнату. Зашли в училище, постучали в комнату. Девушка перестала играть свою сонату и приятным таким голосом поинтересовалась, кого принесла нелёгкая. Мы не знали, что ответить, а просто зашли в комнату. Славик представился галантно, а девушка тоже сказала, что её зовут Зоей. Помолчали, а потом разговорились. Оказалось, что девушка из Перми и что мама у неё настоящая француженка, только родом тоже из Перми. Слава заулыбался и попросил Зою ещё чего-нибудь сыграть. Она сыграла. Слава даже стал насвистывать и спросил Зою, когда она перестала играть, не холодно ли ей. Та сказала, что она привычная и так хорошо Славе улыбнулась. Слава был доволен и попросил ещё раз сыграть «Лунную сонату».
Зоя снова заиграла. Эта соната, надо сказать, у неё лучше всего получалась.
Был у нас во второй эскадрильи такой лейтенант Говорков. Это про него придуман анекдот про то, как командир спрашивает лётчика, о чём он думает, когда его самолёт срывается в штопор. В анекдоте лётчик честно отвечает, что он думает о бабе. На удивлённые слова командира тот анекдотичный летун отвечает, что он всегда думает о бабах. Вот так и Лёня Говорков всегда думал о женском поле, и эти его думы часто находили реальное продолжение. Через неделю после того, как Слава стал встречаться с Зоей, я как-то разговорился с Говорковым. Тот мне и рассказал про Зою некоторые вещи. Он сказал, что еще в августе Сашка Кабанов из второй эскадрильи проходил мимо музыкального училища и увидел играющую на пианино девушку. Это была Зоя. Кабанов подвалил к девушке. Та с ним поговорила, но, выяснив, что тот родом из псковской деревни, быстренько отшила парня. Кабанов и поведал тогда Говоркову, что девушка начинает свои вечерние концерты только тогда, когда мимо окна школы проходят офицеры с аэродрома. Она также выясняет у тех, кто решился к ней зайти, где осталась его квартира. Если парень из Питера или из Москвы, она с ним заводит шуры-муры. Такие шуры-муры завёл с ней и Говорков, наврав, что в Москве у него есть четырёхкомнатная квартира и папа, который работает большой шишкой в министерстве. Зое расклад понравился, и она целый месяц крутила с Говорковым роман в постельных тонах. А когда тот сообщил, что он родом из маленького городка на Волге, Зоя расплакалась и выгнала ухажёра. В октябре она снова начала свои вечерние концерты. Тут подошли и мы со Славиком.
Я рассказал Славе всё, что услышал про ловительницу москвичей и питерцев. Тот сначала не хотел ничего слушать, но потом решил поговорить с девушкой. Через пару дней он поделился со мной. Слава сказал, что Зоя твердила, что давно мечтает окунуться в культурную жизнь большого города с филармониями и оперными театрами, но Славу она любит и готова с ним ехать на край земли. Про то, что ответил Славик Зое, он мне не сообщил, а только сказал извечную офицерскую поговорку:
– Зачем попу гармония, а офицеру филармония?!
Короче говоря, разговор Зои о крае земли как-то странно всплыл, когда нас послали на границу с Китаем. Тут Славик засуетился и сказал, что женится. Я его отговаривал, но он сказал, что на слухи о Зое он плевал. В декабре сыграли свадьбу. Уже в Сибири у молодых родилось двое мальчиков. У одного из них я был крестным отцом. Сейчас мальчики уже выросли и сами стали офицерами, а Зоя со Славой живут хорошо. Зоя преподаёт в музыкальной школе, но ту сонату уже не играет. А живут Зоя со Славой не в каком-то культурном центре, а в маленькой квартирке в Перми. Я часто вспоминаю их, когда прохожу мимо филармонии. Вспоминаю, но в филармонию не захожу. Помните поговорку про офицера, который обходится без этого музыкального заведения. Кстати, мой знакомый священник отец Владимир тоже на гармони не играет.
Разговор по душам
Крупный бизнесмен Хренов Павел Ильич приехал в свой загородный дом в хорошем подпитии. Как всегда по пятницам он встречался в Английском клубе со своими партнёрами по бизнесу Фуфайкиным и Плоткиным. Как это случалось довольно часто, в этот раз тоже несколько перебрали в части крепких напитков. Поэтому Павел Ильич некрепко стоял на ногах и в голове чувствовался некоторый сумбур, вызванный жидкостью, произведённой в далёкой Шотландии. Собственно, кроме этой жидкости и флага футбольного клуба «Челси», подаренного клубу его владельцем, ничего английского в клубе не было.
Павла Ильича немного качало, и было тошно всё по той же причине злоупотребления виски. Именно в таком состоянии он ввалился в биллиардную. Он заметил у камина своего верного друга Ричарда. Ричард не любил, когда Хренов был выпившим. Он повернул голову и посмотрел осуждающе грустными глазами на Павла Ильича. Хренов понял осуждающий взгляд друга и начал:
– Ричард, дружище, прости меня, что я сегодня не в форме, но только ты меня и понимаешь… Только с тобой я и могу поговорить по душам. Это только считается, что Фуфайкин и Плоткин мои друзья, а эти друзья так и норовят меня загрызть. Это же настоящие волчары! Как они загрызли Филю… Тот только ослаб, так они на него набросились и загрызли. Правда, то, что урвали, они до сих пор делят, но, поверь, Ричард, они ещё покажут свою волчью натуру! Разве это люди?! Это сволочи!
Ричард окончательно отвлёкся от камина, громкие слова Павла Ильича привлекли его внимание. Он стал слушать Хренова более внимательно, а тот продолжал:
– А взять, милый друг, всех этих чиновников, всех этих налоговых паразитов… Это же настоящие козлы. Они и кормятся зеленью, а где кормятся, там и дерьмо своё подкладывают тем, кто их кормит. Глава администрации, правда, записался в медведи, а туда же норовит на халяву зелени ухватить. Так что, можно сказать, что большей свиньи я у нас в городе не видел…
А менеджеры у меня – сущие шакалы. Чуть зазеваешься, сразу выхватят то, что упало. А взять моих рабочих… Да это просто бараны. Они толпой толкутся у кормушки, а потом дружно плюют на хозяина. И за это быдло мы когда-то стояли горой, боролись за их права, давали им диктатуру пролетариата… А помнишь, Ричард, какие тогда лозунги были?! За дело партии, за дело трудового народа мы готовы на бой! А когда надо было вставать на бой, все эти бараны разбежались… Тогда и мы идеологи рабочего класса не понимали, что не только тем, кого эксплуатируют, живётся плохо, но и у эксплуататоров тоже есть свои заморочки… То бабки достань из воздуха, то подкинь кому капусты… Тут не трудно и прогореть, ведь у богатенького всякая пиранья свой кусочек отщипнуть хочет!
Да! Было когда-то время молодое, комсомольское… Всё говорили, что жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно… Вот посуди, Ричи, теперь на виллах кому мучительно больно за бесцельно прожитые годы? А ухватить бабок побольше, это что не цель, чтобы любая сволочь тебя уважала, чтобы кланялась и говорила: «Чего изволите, господин?!» Господин это тоже звучит гордо, не хуже, чем просто человек. Просто одним для того, чтобы стать господами, пришлось предать всё, убить кого-нибудь, а другим всё так досталось, на халяву! Вот взять мою Люську… Эй-то всё даром досталось, как приложение ко мне… Когда-то она меня любила, нищего комсомольского секретаря, а теперь морду воротит. Вот что я тебе скажу, друг Ричард, Люська настоящей сукой оказалась… А Светка, зазноба моя, подружка моей дочки, тоже шалава… Я то знаю, что обе они за кобелями так и бегают, думают мои денежки прикарманить. А мне в мои пятьдесят за ними не поспеть… Кругом одни предатели и мерзавцы… Только ты, Ричард, мне и друг, только ты и понимаешь меня!
Ричард завилял хвостом и лизнул потное лицо хозяина. Он не знал, что это большой бизнесмен, но он знал, что это его друг и вожак стаи, где много разных свиней и шакалов и где ему, породистому Ричарду, есть своё почётное место у камина в хозяйской биллиардной.
Благодетель
Виктор Максимович, владелец предприятий и торговых точек, остановил свой белый «Мерседес» у железных ворот своих загородных владений, где горделиво торчал среди многочисленных построек трёхэтажный коттедж с башенкой. Впереди был отдых после дел неправедных и просто торговых, а рядом сидел его милый приятель из мэрии Павел Седов, человек, несомненно, влиятельный и приятный. Виктор Максимович нажал на кнопочку на руле, машина просигналила невидимой прислуге. Железные ворота отворились, и машина въехала во двор мимо худощавого мужчины у ворот. Мужчина этот низко кланялся машине. На нём была красная фирменная рубашка. Виктор Максимович сказал, вылезая из машины:
– Это, Паша, мой дворецкий Илья Ильич, бывший кандидат наук с двумя дипломами. Вообще народ у меня работает башковитый, даже у кухарки высшее педагогическое образование…
Тем временем Илья Ильич крикнул в сторону построек:
– Татьяна, Санька, Виктор Максимович приехали… Готовьте стол, а ты, Санька, неси Матильду – любимицу нашу. На крыльцо, улыбаясь, вышла женщина тоже в красном сарафане. На руках она несла маленького «пекинеса». Собачка стала повизгивать, увидев своего хозяина. Виктор Максимович протянул собачке руку для традиционного облизывания, а другой привычно, по-хозяйски хлопнул женщину по упругой попке. Он улыбнулся:
– Александра, готовь нам баньку и Татьяну про это предупреди. Пусть тоже будет готова…
Он хотел ещё что-то добавить, но заметил, что дворецкий любовно протирает стёкла хозяйской машины. Виктор Максимович толкнул локтём своего приятеля и молвил с ухмылкой:
– Так ты что, Илья Ильич, и впрямь рад меня видеть? Больше рад, чем в своём поганом НИИ десять лет назад, когда я его купил со всей его байдой, со всеми докторами наук?!
Илья Ильич подскочил с улыбкой:
– Да как же, наш дорогой Виктор Максимович, да без вас мы пропадём совсем, ведь вы даёте нам работу, вы платите нам… Без вас у нас за кредиты всё отберут, и вся ипотека за квартирку рухнет… Нет, без вас, нашего благодетеля, мы никуда!
Через час, когда уставшая Татьяна задремала на банной полке, блестя мокрым белым задом, Виктор Максимович в простыне отхлебнул немецкого пивка из банки, и сказал посоловевшему Седову:
– Вот ты, Паша, как бывший пропагандист обкома, скажи мне такую вещь… Вот говорят, что мы у народа всё забрали, а народ нас всё равно любит, потому что мы народу дали работу, мы показали народу, что есть другая жизнь, хорошая жизнь, к которой надо стремиться…
Да, я горжусь, что я – благодетель этих бывших совков. Я не заставляю их ишачить за идею, я даю им хорошую зарплату, я забочусь о них…
Виктор Максимович покосился при этих словах в сторону Татьяниного зада и продолжал:
– А что эти люди видели на своих заводах? А теперь у них работа непыльная и никакой классовой ненависти, про которую вы трезвонили из своего обкома. А почему? А потому, что люди видят от нас только добро. Это когда-то хозяева грабили народ, а теперь они заботятся о народе… И правильно это придумано, что заводы закрыли. Мы проживём и без этой дурацкой индустриализации, и без этого грязного пролетариата с его идеями побастовать и всё отобрать у хозяев… Вот и немцы что-то стали халтурить. Какой-то запах у их пива неприятный….
Ночью, когда хозяин с приятелем заснули на третьем этаже, налюбовавшись из башенки на ночной посёлок с двумя бутылками виски, Илья Ильич вылез из-под тёплого Татьяниного бока, и вышел на крыльцо. Растревоженная Матильда увязалась за сонным дворецким, поводя ушами на далёкий собачий лай. Илья Ильич пнул собачку так, что та взвизгнула и побежала обратно в дом. Илья Ильич подошёл к хозяйскому «Мерседесу» и сунул гвоздь под заднее колесо. Своим научным расчётом он просчитал так, чтобы гвоздь сработал километров через восемь. Довольный, Илья Ильич снова поднялся на крыльцо. Там он заметил сумку с пивными банками, что вчера бросил хозяин. С мечтательной улыбкой дворецкий расстегнул ширинку и щедро оросил пивные банки. То ли от выполнения естественной потребности, то ли от распиравших его чувств, Илья Ильич расслабленно улыбнулся, вдохнул пряного ночного воздуха и с чувством прошептал:
– Чтоб ты подавился, козёл вонючий!