1

Воры – народ в основном суеверный и мнительный, и я не составлял исключения в воровской период своей жизни. Когда дождливым и туманным утром я выходил из дешевого номера ленинградской гостиницы «Балтика», в коридоре дорогу мне перебежала черная кошка. Целый день после этого какое-то смутное ощущение тревоги почти ни на минуту не покидало меня. Когда на город уже опустилась ночная мгла и я стоял, облокотившись о шершавый ствол старого тополя, не спуская глаз с дома напротив, и ожидал от подельников «цинка», мозг мой почему-то отказывался воспринимать тревогу и волнение сердца. В тот момент я думал только о предстоящем мне деле и мечтал, как и любой преступник, лишь о том, чтобы оно выгорело.

Приподняв короткий воротник модного японского плаща, который по случаю приобрел недавно в одной из московских «Березок», я оглянулся по сторонам. Вокруг было тихо и безлюдно, лишь только рядом с ярко освещенной детской площадкой прохаживалась молодая, элегантно одетая женщина. Она постоянно поглядывала на часы, по всей вероятности ожидая запаздывавшего возлюбленного.

Какое-то время игра этой актрисы меня даже забавляла, ведь этой юной темноволосой красавицей была никто иная, как пребывавшая в то время в самом расцвете цыганской красоты наша подельница Ляля, которая в тот момент стояла на стреме.

 

2

Начало того фартового года, как ни странно, выдалось крайне неудачным. Мало того, что кого-то из нас чуть не упекли за решетку (пришлось отстегнуть на лапу мусорам немалую копейку), нам к тому же еще и катастрофически не везло, куда бы мы ни поехали и за какую бы «работу» ни взялись. А тут еще, как нарочно, в начале марта неожиданно пришла малява из тобольской крытой тюрьмы, обязывавшая Дипломата, Карандаша и Цируля, как воров в законе, в назначенное время прибыть к братьям на сходняк.

При таком раскладе остановить уркагана могли лишь два обстоятельства: тюрьма или смерть. Слава Богу, ни того, ни другого пока не предвиделось, но, тем не менее, мы уже собрались пойти на дело, что называется, ва-банк, чтобы раздобыть денег. Но тут, как часто бывает, вмешался случай и изменил все наши планы.

В те не столь уж и далекие годы урка, срочно нуждавшийся в деньгах, в первую очередь думал о том, где бы их украсть. Я хочу особо подчеркнуть это слово – украсть. Конечно, существовали воровские общаки, из которых без проблем можно было взять ту или иную сумму, но в общую казну урки ныряли крайне редко. Разве что в случае, когда какому-нибудь жигану грозило что-то очень серьезное со стороны власть имущих. И тут уже не имело абсолютно никакого значения, в тюрьме или на свободе находился жиган. Общак существовал везде, где только были воры, а они были везде.

Наша ситуация была, с воровской точки зрения, банальной, поэтому не было необходимости обращаться к воровской кассе, пока не были испробованы все иные способы добычи денег воровским путем. Еще раз хочу подчеркнуть: воровским, и никак не иначе.

Для воров этот вопрос всегда был принципиальным. Человек, называвший себя вором в законе, обязан был жить только воровством, все остальные ремесла были не для него. Слово «вор» говорило само за себя. Даже игра в карты, поощрявшаяся на зонах, на свободе сводилась к тому, что урка мог, конечно же, и катать, но жить только игрой он не имел права. Если есть свободное от работы время, пожалуйста, «шпиль», «куражи» сколько хочешь, но не забывай о главном – ты вор!

Так что пришлось нам в спешном порядке покинуть Первопрестольную и направиться не в Ханты-Мансийский национальный округ, на территории которого и находилась тобольская цитадель – одна из трех полосатых крытых в стране, а в Питер.

В то время в Москве на Фрунзенской набережной жил один старый игровой по кличке Хряк. В прошлом слесарь-домушник, Хряк был страстным картежником, но до шулера ему было все же далековато. И хотя он и вел ту жизнь, которую в преступном мире называли «один на льдине», все же придерживался воровских традиций с должным уважением. Так что почти все украденные деньги Хряк мог позволить себе оставлять на зеленом сукне тогда еще подпольного казино.

В конце концов однажды Хряк доигрался до инфаркта и чуть было не крякнул на больничной койке. Но самым непонятным для братвы было в этой истории то, что после этого играть Хряк как раз и не бросил, а вот с воровством, основным своим средством существования, как ни странно, подвязал, непонятно каким образом добывая себе на хлеб насущный. Впрочем, на легавых он не пахал. Это точно, босота бы знала.

Так вот, примерно за месяц до описываемых событий на одной из малин в Марьиной Роще Хряк проиграл Карандашу приличную сумму денег, но уже через несколько дней неожиданно появился на нашей хазе в Подмосковье, где мы отдыхали бригадой, и вот что поведал нам.

Хорошо зная о том, что Хряк в своем деле был большим мастером, к нему обратился один молодой и состоятельный еврей с довольно-таки странным предложением. Странным оно было не по своей сути, ибо такие люди, как Хряк, уже давно перестали чему-либо удивляться, а по тому, кто его предлагал. Дело в том, что этот «бирор» давал наколку на ограбление собственного дяди.

Это сейчас, в начале двадцать первого века, люди уже стали привыкать к тому, что сын может заказать своего отца, а дочь – зарезать родную мать только лишь из-за того, что не смогла поделить с ней отчима в постели. В наше же время, в середине шестидесятых, такого ужасающего беспредела и махновщины не мог ни предвидеть, ни ожидать никто – ни самый рьяный мент, ни последний козел и убийца.

Наколка Хряку была дана неспроста. Жид проигрался ему по-крупному, но вовремя расплатиться не смог, хоть и слыл среди своих неплохим ювелиром, а значит, кредитоспособным человеком. В игровых кругах говорили о том, что еврей был не только неуемным картежником, но в придачу еще и наркоманом.

Блатным жид не был, так же как не был и «воровским мужиком» поэтому хоть он и «вкатил фуфло», все же расплатиться мог любым способом, лишь бы кредитор согласился. Иногда фраера расплачивались натурой своих жен и сестер, если те были смазливы и податливы. Проигравшимся парчакам было не западло подставить кого угодно, только бы не убили. Такие люди вообще очень боялись физической боли и, чтобы избежать ее, готовы были на все, что угодно. Так что жиденок этот вместо своей задницы подставлял чужую, и не чью-нибудь, а своего дяди.

С точки зрения воровской этики человек, дающий наколку, по определению не может быть порядочным. Но Хряк нам ее и не давал, а просто предлагал «работу», в которой собирался участвовать вместе с нами. Это круто меняло дело. Такому человеку доверие оказывалось. Наводчику, тоже идущему на дело, никто не мог впоследствии предъявить никаких претензий, если, конечно, они не возникали уже на месте.

Хряка мы с собой не взяли, нам достаточно было его информации, а вот его босяцкую корректность оценили по достоинству.

 

3

В деле нас было четверо: Дипломат, Цируль, Ляля и я. Больного Карандаша мы оставили дома, на попечение все того же Хряка. Так было спокойнее во всех отношениях. Вот только кто кого опекал…

С приходом весны у старого уркагана обострился туберкулезный процесс. Он температурил, харкал кровью, еле передвигался по комнате и ни в каком деле, при всем своем желании, участвовать не мог.

Покой того тихого апрельского вечера в одном из переулков на Васильевском острове неожиданно разорвал крик неизвестно откуда взявшейся ночной совы. Это Цируль – любитель импровизаций – цинковал нам, что все готово и пора начинать.

Сплюнув для масти через левое плечо и резко оттолкнувшись от ствола старого тополя, как в детстве услышав голос матери, из окна звавшей меня на ужин, я зашагал к нужному подъезду походкой загулявшего студента. И только ледяная сталь револьвера, обжигавшая правое бедро, не позволяла забыть о реальности.

Сложность предстоявшего дела заключалась в том, что хозяин квартиры – старый и известный даже за границей ювелир – дверь открывал только людям, которых хорошо знал. Больше того, для каждого из них он придумал определенный пароль, и эта осторожность была не лишней. Например, тот самый племянничек, который и дал на него наколку, при каждом появлении называл в определенной последовательности имена и отчества сначала своих дядьев, а потом и родных теток. И тех и других в роду было в избытке, к тому же называть их надо было именами, принятыми в семье, что чужаку было не под силу. Шмуэль Соломонович, так звали старика, не считал зазорным записывать все это в особую тетрадь, называемую его близкими «семейным Талмудом», иначе он и сам запутался бы.

Но мало было узнать пароль и умело воспользоваться им. Нам предстояло разыграть настоящий спектакль, да так, чтобы хозяин не почувствовал фальши и открыл дверь. Эта часть операции представлялась самой сложной и ответственной, и ее доверили не кому-нибудь, а именно мне, и, надо заметить, неспроста.

В то шебутное и неспокойное время я хоть и был, на взгляд старых урок, еще безусым юнцом, но все же в некоторых случаях уже успел зарекомендовать себя. Обо мне босота отзывалась как о шустром и толковом крадуне, подающем большие надежды. Я смолоду отличался аккуратностью и всегда старался выглядеть элегантно, одевался со вкусом, хорошо, но не вычурно и мог внушить доверие кому угодно. Всё это позволяло надеяться на успех.

Бесшумно ступая по лестничным ступеням, я наконец-то поднялся на третий этаж старого семиэтажного дома, собрался с мыслями и, переведя дух, уверенно нажал на кнопку звонка. Нужно было строго соблюдать интервалы: три коротких и два длинных звонка, потом повторить несколько раз, постоянно меняя последовательность.

Я сделал все правильно и стал терпеливо ждать. Сказать, что я был абсолютно спокоен, значит покривить душой. Конечно же, я волновался в тот момент, но это волнение никак не проявлялось внешне.

Слева от меня, прижавшись к стене, стоял Дипломат с взведенным пистолетом в руке; на площадке между третьим и четвертым этажом в темноте затаился Цируль, а внизу, у входа в подъезд, стрем охраняла Ляля.

 

4

– Кто там? – За дверью послышался мелодичный голосок девочки-подростка.

Я произнес несколько загодя заготовленных фраз, постаравшись при этом держаться, как можно непринужденнее:

– Bonjour, la mademoiselle! Pardon de vous deranger. On m’appelle Rouslan, je suis arrive de Moscou sur les affaires. Dites, s’il vous plait, si je peux parler au maitre?

По всей вероятности, в тот вечер здесь не ожидали услышать пусть и не безукоризненную, но все же французскую речь. В коридоре послышалось какое-то движение, затем, после небольшой паузы, тот же юный голосок ответил мне тоже по-французски:

– Одну минутку, мсье, я сейчас его позову. Затаив дыхание, мы вновь замерли в ожидании. Не прошло и минуты, как за дверью послышался спокойный и уверенный мужской голос:

– Dan’s quoi l’affaire? Que je peux aider? В чем дело? Чем я могу вам помочь?

Я знал, что хозяин квартиры владеет французским и несколько дней специально готовился к этой встрече.

– Простите, мсье, мне трудно говорить по-французски, – продолжал я, стараясь держаться как можно непринужденнее, поскольку голос человека часто выдает состояние его души. Видимо, мое поведение произвело нужное впечатление на собеседника. Все тот же голос, но уже по-русски, ответил:

– Ничего страшного, молодой человек. Я готов выслушать вас, на каком бы языке вы ни изъяснялись.

– Дело в том, что я несколько часов тому назад приехал в Ленинград на свадьбу сестренки, – продолжал я врать как можно убедительнее. – Ваш племянник Муся, с которым мы живем в одном доме и общаемся иногда, узнав о том, что я собираюсь в Питер, попросил меня передать вам кое-что от Самуила Яковлевича.

– А где он и почему не приехал сам? – прозвучал резонный вопрос за дверью.

Я ждал чего-то в этом роде, к тому же видел, что уже несколько минут этот бобер пожирает меня через «шнифт» наметанным глазом, а потому по-прежнему спокойно ответил:

– Он сказал, что дядя знает, что из-за гипертонии он на днях должен лететь в Австрию. Доктор прописал ему прогулки по Венскому лесу. (На языке Муси, насколько нам было известно, это означало, что он собирается ехать на лечение от наркомании в Кисловодск.) Затем я отбарабанил пароль в нужной последовательности, мило улыбнулся, глядя на глазок, и стал терпеливо ждать, не проявляя ни нервозности, ни нетерпения.

После довольно-таки продолжительной паузы и тихого разговора за дверью послышались звуки отодвигаемых задвижек и клацанье нескольких замков, как будто передо мной была дверь в хранилища банка, а не в обыкновенную квартиру советского гражданина.

Не успел Сим-Сим открыться до конца, как мы с Дипломатом были уже в прихожей, нацелив на опешившего хозяина сразу два ствола. С третьим на вздержке у входа застыл Цируль, резко закрыв за собой дверь и прильнув к ней, прислушиваясь, что происходило в этот момент в подъезде.

Перед нами предстал мужчина чуть ниже среднего роста, с маленьким животиком, выдававшимся из-под саржевой жилетки. Из кармашка этого нэпманского гнидника выглядывали золотые часы, от которых спускалась цепочка из того же благородного металла. Клифта на фраере не было, зато белоснежная сорочка в сочетании с модным галстуком и черной жилеткой подчеркивали его респектабельность. Судя по совершенно седым волосам, прорезанному глубокими морщинами лбу, по скорбному, усталому лицу, свидетельствующему о пережитых невзгодах, ему можно было дать гораздо больше шестидесяти лет. Но по уверенной, хотя и неспешной походке, по удивительной силе, чувствовавшейся в каждом его движении, нельзя было дать и пятидесяти. Его сжатые губы выражали странное сочетание суровости и смирения, а в глубине его взгляда таились какое-то скорбное спокойствие и благородство.

 

5

Мы стояли в тесной прихожей. Справа от двери, в которую мы только что ворвались, располагались ванная с туалетом, слева находилась жилая комната. Хотя свет в ней был потушен, я все же успел юркнуть туда и проверить на всякий случай. Это была спальня.

В столовой ужинала семья. Все здесь дышало спокойствием и домашним уютом. Интерьер был подобран под стать обитателям квартиры. Стол и стулья были выполнены под старину, с красивой резьбой и изогнутыми ножками, что только подчеркивало их изящество и искусство мастера. С потолка на белую скатерть и кремовые занавески лился мягкий свет.

За столом сидела пожилая супруга хозяина, рядом с ней – старшая дочь с мужем, чуть поодаль – младшая дочь, девочка лет четырнадцати-пятнадцати, которая, судя по всему, и разговаривала со мной из-за двери. К слову сказать, она была изумительно хороша собой. По обеим ее щекам катились детские слезинки. Мне хотелось ее успокоить, погладить по кудрявой головке, объяснить, что мы не какие-нибудь там бандиты или разбойники с большой дороги, а обыкновенные воры, стесненные обстоятельствами. И что, даже если отец ее ничего нам не даст, мы никого не станем обижать в этом доме, это не в наших правилах, лучше просто уйдем ни с чем. Но я подавил в себе этот порыв.

А вот Дипломат, оправдывая свое погоняло, сумел убить одним выстрелом сразу двух зайцев. На чистом французском, которому он был обучен еще в детстве и которым, в отличие от меня, владел в совершенстве, он доходчиво и доброжелательно объяснил присутствовавшим, что волноваться за жизнь близких не стоит. Только и всего. Но надо было видеть в тот момент выражение его лица. Оно было мягким и суровым одновременно, и, самое главное, в нем чувствовалось неподдельное благородство.

Напряженная атмосфера, еще совсем недавно царившая за столом, после слов уркагана рассеялась. Впрочем, к хозяину дома это не имело никакого отношения. Мы проводили его к тому же самому месту во главе стола, которое он недавно покинул, а сами расположились по углам комнаты так, чтобы из этого садильника не могла выскочить даже муха, не прокомпостировав билет.

– Что вам угодно, господа? – спросил старый еврей так невозмутимо, будто мы пришли не грабить его квартиру, а открывать счет в банке.

– Деньги, мсье, конечно же, деньги. Чего еще могут желать люди нашего ремесла в подобных ситуациях? – лаконично и жестко ответил ему Дипломат, по привычке прищурив немного левый глаз, которым, со времен колымских «замесов», он видел не слишком хорошо.

– Вы хотели сказать: бандиты? – подавив гнев, продолжал испытывать наше терпение Шмуэль Соломонович.

Услышав такую дерзость из уст своего супруга, хозяйка дома от страха вжалась в стоящее рядом со мной кожаное кресло, в которое она успела пересесть, и закрыла глаза.

– А вы, я вижу, привыкли называть вещи так, как вы их представляете? Ну что ж, пусть бандиты, если вам угодно, – все так же невозмутимо и с некоторым цинизмом ответил ему Дипломат. Он не обращал никакого внимания на окружающих, но при этом не сводил глаз с хозяина дома.

– Сколько? – неожиданно спросил старик, почти не задумываясь.

Такой простой и в то же время естественный вопрос, заданный терпилой в таких обстоятельствах, мог застать врасплох кого угодно.

Дипломат улыбнулся, пытаясь скрыть замешательство, и принялся еще внимательнее вглядываться в умное лицо еврея.

В преступном мире люди такого ранга и склада характера, каким был Дипломат, не любят людей, остающихся для них загадками. Но, как ни странно, за несколько минут общения с хозяином квартиры Дипломат каким-то чудом успел проникнуться искренней симпатией к этому человеку. Я знал Дипломата слишком хорошо, чтобы ошибиться в своих суждениях о нем и не заметить эту характерную особенность в его поведении.

– Что значит «сколько», Шмуэль Соломонович? Ну что за банальный и нелепый вопрос? Чем больше, тем лучше, – ответил уркаган тоном посетителя дорого ресторана, заказывающего себе обед. Он по-прежнему улыбался кончиками губ и не сводил пытливого взгляда с хозяина квартиры.

Над комнатой вновь повисла гнетущая тишина. Прервал ее спокойный голос главы семейства:

– Не угодно ли вам, господин бандит, пройти со мною в гостиную, чтобы обсудить условия сделки, – обратился он к Дипломату, поднявшись из кресла и указывая левой рукой в сторону смежной комнаты.

Какой еще «сделки»? Богатый еврей продолжал говорить загадками, но Дипломат лишь молча кивнул ему, как бы соглашаясь на эту игру, и последовал за ним следом, опустив правую руку. В ладони урка сжимал рукоять тяжелого «вальтера».

Ближе всех к двери комнаты, в которую уже успел войти Шмуэль Соломонович, стоял я, поэтому, поймав цинк, я нырнул в нее следом за Дипломатом. Цируль же остался присматривать за присутствовавшими в столовой домочадцами.

 

6

Спектакль, который разыграл в комнате Шмуэль Соломонович, нужно было не только слышать, но и видеть. Все же я попытаюсь его описать. Мудрый еврей разложил такой пасьянс, который, как показало время, не только оправдал все его ожидания, но и дал ему возможность оставшиеся годы прожить в относительном спокойствии.

– Скажите, пожалуйста, если не секрет, – начал он даже с некоторой долей наглости, – какую сумму вы рассчитывали получить от меня?

Дипломат как будто ожидал такой постановки вопроса, поэтому и ответил не задумываясь:

– Двадцать пять тысяч рублей.

Хочу заметить, что в то время «Жигулей» еще не было и в помине, а «Волга» стоила пять тысяч четыреста рублей. Нетрудно подсчитать, о какой огромной сумме шла речь.

Но еврей оказался находчив и выпалил в ту же секунду:

– Я дам вам в два раза больше, но с одним условием.

– И с каким же? – глядя не отрываясь прямо в глаза Шмуэлю Соломоновичу, серьезно спросил Дипломат.

– Завтра весь Питер должен знать, что меня ограбили на миллион и камешков немного прихватили в придачу.

«Ну и наглец!» – подумал я в тот момент, а Дипломат уже продолжал торг, как будто в последние годы только и делал, что вел переговоры с дельцами такого рода.

– Что-то не пойму, где же ваша знаменитая национальная практичность? – спросил его с некоторой долей сарказма Дипломат.

– Что вы имеете в виду?

– Как «что»? А где же гарантии, что мы не обманем вас?

– Ну, тут вы, голубчик, ошибаетесь, – ответил хозяин, широко улыбнувшись. Я успел заметить ровный ряд белых зубов, похожих на молодой кукурузный початок. – Мои гарантии – в вас самих, молодой человек, в вашем образе жизни, в ваших «понятиях», наконец, – объяснил еврей, как будто зная, что из троих грабителей, ворвавшихся в его дом, двое – воры в законе. – Такие люди, как вы, не бросают слов на ветер. Не имеет значения, даны ли они отъявленным негодяям или, наоборот, честным и порядочным людям, свои обязательства они выполняют во что бы то ни стало. И не надо на меня смотреть с таким удивлением, будто вы только что выиграли автомобиль! Я уже давно понял, что вы не обыкновенные преступники. Никогда не слышал, чтобы в Советском Союзе бандиты при ограблении объяснялись со своей жертвой на французском, а разговаривая по-русски, не употребили ни одного матерного слова.

Мы с Дипломатом улыбнулись одновременно, даже не взглянув друг на друга. Что тут можно было возразить этому умному и дальновидному еврею, да и нужно ли было это делать?

– Деньги при вас? – резко спросил Дипломат.

– Нет, мне необходимо их приготовить. Я надеюсь, вы понимаете, что такую сумму дома никто не держит?

– Что значит «приготовить»? – с подозрением спросил Дипломат.

– Да не волнуйтесь вы так! К чему бы я весь этот сыр-бор разводил? Что же касается вас, джентльмены, – с некоторой долей сарказма продолжал дразнить нас старик, – то вам придется подождать меня в каком-нибудь условленном месте, куда я, ну, скажем, через несколько часов и доставлю деньги. Вам следует лишь указать место. Да, кстати, я вожу автомобиль, у меня «Москвич» зеленого цвета.

Пока Дипломат думал и прикидывал, что к чему, несколько раз переглянувшись с Цирулем, я посмотрел на часы. Было начало седьмого.

– Ладно, – прервал уркаган затянувшуюся паузу. – Ровно в десять мы ждем вас в самом конце Невского проспекта, в переулке за зданием гостиницы «Москва».

Выпалив эти слова на одном дыхании, Дипломат дал мне цинк, что пора сваливать. Спрятав стволы, мы уже вышли было из комнаты, оставив обескураженных домочадцев с раскрытыми от удивления ртами, когда услышали за спиной какой-то растерянный голос хозяина:

– Это что же, вы вот так вот запросто и уйдете, поверив мне на слово и не взяв никаких ценностей?

– А вы, видимо, почитали себя за единственного знатока человеческих душ, этакого «дедушку Соломона» из Питера? До встречи, Шмуэль Соломонович, до самой скорой встречи, папаша! Желаю вам удачи в этот вечер, и дай Бог, чтобы по дороге на рандеву с вами не произошло какого-нибудь несчастного случая! Да, и вот еще что. Вам следует запомнить одну простую истину, которая крайне необходима всем: смелость хороша только до тех пор, пока она не превращается в самонадеянность.

Сказав это, Дипломат резко повернулся и пошел прочь, даже не обратив внимания на то, с каким интересом смотрят на него четыре пары удивленных глаз. Мы с Цирулем, который за все это время не проронил ни единого слова, поневоле сыграв немого, молча последовали за своим корешем и вожаком. Счет в этой необычной, но благородной схватке сравнялся, а я еще раз убедился в том, что урки никогда и ни перед кем не остаются в долгу.

Молча и с опаской озираясь по сторонам, мы вышли втроем из подъезда на улицу, где нас встретила охранявшая стрем Ляля. Мы разделились на пары и разошлись. Дипломат с Лялей пошли по одной улице, а мы с Цирулем двинули по параллельному переулку, чтобы вновь встретиться через квартал, где нас поджидала машина. За рулем «Волги» с шашечками сидел старый каторжанин. Босота дразнила его Толиком Колымским. Воровской мужик по жизни и лагерный кореш Карандаша, он обладал двумя незаменимыми качествами для преступника и верного друга: был большим молчуном и очень надежным человеком.

По дороге мы заехали в какой-то кабак, чтобы опрокинуть по рюмашке «на ход ноги» и обсудить наши дальнейшие действия, а за полчаса до назначенного времени тронулись к условленному месту. Ровно за пятнадцать минут до встречи с евреем мы с Лялей сидели в тачке в квартале от гостиницы «Москва».

На стрелку пошел один Дипломат, а страховать его вызвался Цируль. Действия урок не обсуждались, и мы с Лялей, конечно же, отдавали должное благородным воровским порывам наших братьев, хотя в любую минуту не прочь были бы поменяться с ними местами.

Когда огромные зеленые стрелки часов на крыше гостиницы замерли на отметке 22:00, я почувствовал, что пульс мой заметно участился. Молча переглянувшись и поняв друг друга без лишних слов, мы с Лялей вышли из машины и, смешавшись с прохожими, которых в этот час было особенно много, стали врозь тусоваться по узким тротуарам.

Ожидание затянулось. Прошло уже больше десяти минут, а наши друзья все не возвращались. Я уже начал волноваться, нервы и без того были напряжены до предела, как вдруг увидел с другой стороны улицы Лялин маяк. Присмотревшись, я разглядел в толпе подвыпивших, но, видно, не добравших еще до своей нормы гуляк Цируля, который втолковывал этой пьяной братии что-то свое, размахивая при этом над головой измятой трешкой, а левой рукой пытаясь обнять соседа. Его острый, живой ум, глубокое знание людей и легкое вживание в образ могли бы, я думаю, привести его на театральную сцену, где он стал бы прекрасным актером.

Разобравшись в ситуации и успев в доли секунды оценить игру партнера, я закинул шнифт влево. Вдали виднелась одинокая фигура Дипломата, устало шагавшего по правой стороне тротуара и несшего в руке увесистый кожаный портфель, такой, с каким в те времена обычно ходила советская профессура. Его походку и умение держать себя везде и при любых обстоятельствах нельзя было спутать. Но сегодня и Дипломату пришлось проявить артистический дар. Уставший, сгорбленный вид и весь его облик говорили о том, что это преподаватель вуза, обремененный повседневными заботами, возвращается домой. Казалось, что ему ни до кого не было дела.

Мы с Лялей дождались, пока Цируль с Дипломатом прошли мимо нас и по очереди сели в машину, а сами отправились в сторону гостиницы и остановились неподалеку от нее, перейдя на другую сторону Невского проспекта.

Постояв немного, оглядевшись по сторонам и не увидев ничего подозрительного, мы не спеша вернулись. Машина уже ждала нас, урча мотором, так что нам с Лялей оставалось только вскочить в приоткрытые двери.

 

7

Рассекая непроглядную ночную мглу острым носом отполированного до блеска локомотива, «Красная стрела» уносила меня вместе со всей нашей воровской бригадой все дальше и дальше прочь от сырого и промозгло апрельского Ленинграда с приличным кушем, доставшимся нам в награду за терпение и выдержку.

Спать не хотелось. Я стоял в тамбуре у окна, курил и глядел в ночь, предаваясь мечтаниям и необузданному полету фантазии.

До столицы-матушки мы добрались, слава Богу, без каких-либо приключений. Да здесь и ехать-то было всего ничего. Из Ленинграда мы выехали около полуночи, а в Москве были уже под утро. Через день, закончив все дела, связанные в основном с болезнью Карандаша, мы были опять в дороге. И хотя путь тот и вел нас в неведомое, мы были полны оптимизма. Мы шли подобно древним волхвам, следовавшим за путеводной звездой, которая привела их к колыбели Иисуса. Наш же путь лежал в Тобольский равелин на воровскую сходку.

С тех пор уже прошло без малого тридцать пять лет. Из всех участников этой истории, к сожалению, в живых остался, пожалуй, только я один. Уже больной и старый, проездом в Финляндию, я посетил как-то обретший свое первоначальное имя Санкт-Петербург. И надо же такому случиться, чтобы через столько лет я случайно вновь встретился со Шмуэлем Соломоновичем. И хотя ему было тогда уже за девяносто, выглядел он, как и много лет назад, моложавым, дерзким и заносчивым. Да и чего ему теперь уже было бояться? Время на дворе стояло совсем другое. Мудрые глаза повидавшего виды еврея могли рассказать о многом.

Мы узнали друг друга сразу, как будто и не было этой временной пропасти длинною в целую вечность. Давно порвав с прошлым, к этому времени я стал писателем и борцом за права заключенных. Не стану описывать, как проходила наша встреча, но в конце нашей беседы я спросил:

– Так все же зачем вам, Шмуэль Соломонович, понадобилось тогда платить в два раза больше той суммы, которой вы спокойно могли откупиться от нас?

Он ответил:

– В этой истории, Заур Магомедович, вы видели лишь одну часть айсберга – ту, которая была на поверхности и оказалась непосредственно связанной с вами и вашими друзьями, и, разумеется, ничего не знали о другой, подводной, его части. Да она в принципе вам и не нужна была. Сегодня, когда моего племянника давно нет в живых, да и конец моего существования в этом мире уже не за горами, я могу вам открыть эту тайну. Режиссером того спектакля был не кто иной, как я сам!

Сказав это, Шмуэль Соломонович по привычке окинул меня изучающим, внимательным взглядом и замер, ожидая ответной реакции. Меня как будто кипятком ошпарили.

– Простите, но я не совсем понял вас. Вы что же, хотите сказать, что всю эту постановку осуществили вы вместе со своим племянником? – проговорил я своим грубым, с хрипотцой, голосом, не скрывая удивления и интереса. Чувства, обуревавшие меня в тот момент, могли быть знакомы разве что старому, потерявшему нюх волку, неожиданно попавшему в западню, которую он многие годы удачно обходил стороной, полагая, что капканы – не для таких матерых хищников, как он.

– Да-да, вы меня правильно поняли, господин писатель, – продолжал говорить загадками старый еврей. – Запомните, на этом свете нет ничего невозможного для того, кто способен все хорошо обдумать. Нет не поддающейся расчету неизвестности, как нет и уговора, которого нельзя бы было нарушить, и клятвы, из которой не было бы потаенного выхода.

Я попросил Шмуэля Соломоновича рассказать все подробнее.

– Ну что ж, я, пожалуй, поделюсь с вами некоторыми нюансами той давней и интересной истории, но лишь в том случае, если вы дадите мне слово не писать обо всем этом до моей смерти. Думаю, что я окажу эту услугу не только вам, непосредственному участнику событий, а теперь ко всему прочему еще и литератору, но и всем тем, кто в ней действительно будет нуждаться.

Я, конечно же, дал такое слово и свято держал его до тех пор, пока несколько месяцев назад не получил письмо из Санкт-Петербурга от внука Шмуэля Соломоновича, его тезки, художника-реставратора Эрмитажа. Внук написал, что дед упокоился с миром. Кстати, внук этот был сыном той самой милой девчушки, с которой я пытался когда-то изъясняться по-французски. Освобожденный таким образом от пут, я и попытался написать этот рассказ, связав его название с мудростью великого иудейского царя Соломона.

 

8

Не мной сказано: «Если человек обманет меня один раз, то да проклянет его Бог! Если же он обманет меня два раза, то да проклянет его Бог вместе со мной! Если же три раза, то пусть Бог проклянет меня одного!» Будучи опытнейшим ювелиром-огранщиком, мастером, которых в то время в Советском Союзе можно было пересчитать по пальцам, и, само собой разумеется, весьма состоятельным человеком, Шмуэль Соломонович имел огромное количество друзей, но еще больше – недругов.

При таком жизненном раскладе отдыхать бы ему давно на нарах Крестов или Лефортова, а возможно, и париться на вечной койке в Казани, если бы не был он постоянно востребован сильными мира сего. Но рано или поздно «все проходит», как говаривал когда-то его древний библейский предок, и кому, как не Шмуэлю Соломоновичу, было лучше других понимать это?

Но как отличить зерна от плевел? В определенное время сделать эту пробивку на вшивость бывает просто жизненно необходимо. Вот и решил старый еврей разыграть со своим племянником спектакль, который, как показало время, они с блеском нам и продемонстрировали.

Кстати, оказалось, что Муся, племянник Шмуэля Соломоновича, никогда не был ни картежником, ни тем более наркоманом. Он даже и табака-то не курил на самом деле. Для того чтобы умудриться промести пургу на малинах среди катал и игровых – в основном старых каторжан, а значит, и прекрасных психологов, – у человека должен был быть не просто Божий дар пургомета, но и отважный дух в сердце. И хотя я ни разу в жизни не видел этого Мусю, не отдать должное его артистизму, уму и преданности я не могу.

После того как все, кому нужно было узнать о том, что Шмуэля Соломоновича «выставили», узнали об этом, ему стали соболезновать и первое время присматриваться, а не мудреный ли ход конём сделал старый еврей?

Но почти все склонялись к тому, что грабеж все же имел место. Ведь любому и каждому в этой стране было ясно, как белый день, что советские грабители, не выжав все, что только можно выжать из богатого и влиятельного ювелира, никогда бы не оставили его в покое. А любой еврей при таких обстоятельствах готов отдать последнее, лишь бы сохранить жизнь, здоровье и покой своей семьи. Да и дети с зятем были искренни, не догадываясь, что произошло на самом деле, и это не могло не броситься в глаза любому умнику. О супругах и говорить было нечего: краше в гроб кладут… Шмуэль Соломонович был слишком умен, чтобы доверять женщинам такие тайны.

Время шло, и все постепенно становилось на свои места. Не зря ведь говорят, что время – не просто хороший доктор, но и прекрасный учитель. Когда окружающие поняли, что Шмуэлю Соломоновичу в этой жизни уже вряд ли что-нибудь поможет подняться и вновь стать на обе ноги, его стали сторониться и обходить вниманием, что старику только и было нужно.

Но главным все же было не это. Мудрый еврей застраховал себя не только от зависти своих сородичей и коллег, но и от неизбежного рэкета со стороны власть имущих. Пусть страховки этой хватило и не на всю оставшуюся жизнь, но несколько лет передышки он получил. «А за это время, как говорят на Востоке, либо шах умрет, либо ишак сдохнет», – справедливо рассуждал ювелир.

Так и произошло. И лишь несколько бедных родственников, о которых он прежде вспоминал разве что в дни еврейской Пасхи, протянули ему руку помощи, ничего не требуя взамен. Они были искренни и бескорыстны и, самое главное, не считали свой поступок чем-то особенным. Они были истинными евреями, которые привыкли помогать попавшим в беду сородичам, нисколько не думая о какой-либо благодарности, кроме уважения к себе. Эти люди жили по древним заветам Моисея, который говорил когда-то: «Если же будет у тебя нищий кто-либо из братьев твоих, возьми его и пусть живет с тобой».

И это обстоятельство было старику дороже, чем все сокровища Гузерта и Офира.

 

Сноски к рассказу «Соломонова мудрость»

Беспредел – крайняя несправедливость, попрание всех прав, открытое, насильственное нарушение воровских традиций и законов со стороны администраций ИУ или осужденных-нечисти по отношению к осужденным бродягам и воровским мужикам.

Бирор – брат, в переводе с языка горских евреев, проживающих и ныне в Дагестане, а теперь и во многих республиках Северного Кавказа, России и за рубежом.

Блатным жид не был – сочетание качеств хорошего крадуна и бродяги. Отличие блатного от вора в законе состоит лишь в том, что блатной не был признан на воровской сходке.

Босота – представители преступного мира, которые не только придерживаются воровских традиций, но и живут по их канонам.

Братьям на сходняк – ворам в законе на воровскую сходку.

Вкатил фуфло – проиграть в азартную игру под интерес и либо вовсе не уплатить долг, либо сделать это позже оговоренного срока.

Воровским мужиком – самым уважаемым в арестантском мире категорией мужиков, которые чтят воровские законы, поддерживают блатной мир, хотя сами в состав отрицалова не входят.

Воровские общаки – общаки, который собирается как в местах лишения свободы, так и на воле, исключительно на нужды воров в законе.

Воровской этики – правила хорошего тона, с воровской точки зрения.

В то шебутное время – в то время, когда жизнь круто менялась в разные стороны.

Давал наколку – давал наводку.

Для братвы – для единомышленников.

Для масти – для везения.

До шулера – до картежного афериста.

Жид, жидяра – еврей с польского языка.

И катать – и играть в карты на какие-либо ценности: деньги, золото и т. д.

Клифта на фраере – пиджака на человеке.

Корешем и вожаком – другом и предводителем.

Крадуне – преступнике, занимающемся исключительно воровством и строго придерживающимся воровских законов. Кандидат в воры в законе.

Каторжанин – осужденным с большим стажем отсидки, который не изменяет воровскому образу жизни. Им может быть как блатной, так и мужик по – жизни.

Куражи – выигрыши.

Малява – тонко скрученная записка (не толще сигареты), обмотанная целлофаном и аккуратно запаянная со всех сторон, чтобы предохранить от намокания.

Махновщина – крайняя несправедливость, нарушение всех правил, открытое, пренебрежение воровскими традициями и законами.

Мент – сотрудник какой-либо из правоохранительных структур.

На легавых – на сотрудников какой-либо из правоохранительных структур.

Не западло – действовать в рамках тюремно-лагерных норм, которые для заключенных разных мастей могут быть различными. Например, шнырю не западло сдать мусорам кого-либо, а петуху – убирать сортир.

Начало того фартового года – начало того удачливого года.

На зонах – в исправительных колониях.

На нашей хазе – на квартире, где собираются преступники.

На одной из малин – на одной из конспиративных квартир преступников.

Не прокомпостировав билет – в данном случае не предупредив кого следует.

Нэпманского гнидника – старого нижнего белья.

Один на льдине – мужик вне зависимости от режима их содержания, не входящий ни в одну из воровских группировок и ведущий себя замкнуто и независимо. Неуважаемая лагерным сообществом масть. Иногда их называют меринами. В условиях изоляции от общества самое опасное для арестанта – это оказаться в положении «одного на льдине», ибо при этом он рискует слишком многим.

Ожидая от подельников цинка – ожидая от соучастников преступления опознавательного сигнала.

Отстегнуть на лапу мусорам – дать взятку кому-либо из сотрудников правоохранительных органов.

Парчакам – одним из самых презираемых категорий сидельцев на взрослой зоне. Униженных, грязных и неряшливых людей, зачастую страдающих венерическими заболеваниями. Это, как правило, отчаявшиеся и опустившиеся люди, на которых, кроме заключения под стражу, обрушилась еще масса, по их мнению, неразрешимых проблем.

Первопрестольную – Москва.

Погоняло – прозвище в преступном мире.

Подельница стояла на стреме – соучастница преступления наблюдала за окружающим с тем, чтобы в случае опасности подать сигнал тревоги.

Полосатых крытых в стране – тюрем крытого режима.

Садильника – автобусы.

Слесарь-домушник – одна из нескольких категорий квартирных воров.

Сплюнув для масти – сплюнул на удачу.

Спрятав стволы – спрятав огнестрельное оружие.

Старый игровой – старый картежник.

Стрём – место, откуда преступник наблюдают за опасностью во время преступления совершаемое его соучастниками.

Терпилой – потерпевшим.

Тобольской крытой тюрьмы – крытой тюрьмы расположенной в городе Тобольске.

Уркаган – вор в законе.

Фраера – если исходить из воровских понятий, то это любые люди, не являющиеся ворами в законе. В ГУЛАГе фрайером или фрайерюгой называли простачка, лопуха. Теперь так называют потерпевших и, вообще, наивных и доверчивых людей, непрактичных, а иногда и ни на что не способных. Кроме того, фрайер – это рядовой уголовник.

Цинканул, цинковал – дать опознавательный знак.

Шнифт – в данном случае глаз.

Шпиль – играй. Имеется ввиду азартная игра.