1

Скорый поезд Ростов-Баку прибывал на первый путь Махачкалинского вокзала точно по расписанию, в 20 часов 55 минут по московскому времени. На сегодня это был последний подсад тех ширмачей, которые не смогли хорошо «откупиться» в течение дня, но для гастролеров он был только началом длинного пути в неизвестность. Тот ростовский поезд был действительно понтовым для пассажиров, которые отправлялись в путь по коммерческим или воровским делам, что для правоохранительных органов в те времена было одно и то же. Оба этих вида деятельности считались криминальными и преследовались законом.

Спекулянты, как тогда называли нынешних коммерсантов, отправлялись в Баку почти всегда только в пятницу. В основном это были многодетные работающие женщины. Вечером они выезжали из Махачкалы на ростовском поезде, чтобы в субботу, в шесть утра быть уже в Баку. Два полных выходных дня они проводили в хождении по магазинам, базарам и лоткам, где закупали товар, а вечером в воскресенье, уставшие и измотанные в постоянной сутолоке, со сбитыми ногами, эти бедолаги располагались, занимая целые купе целиком, в скором поезде Баку-Киев, который отправлялся из столицы Азербайджана в шесть часов вечера, и мгновенно засыпали прямо на вещах. Ночь с субботы на воскресенье они проводили на вокзале, чтобы не тратить деньги на гостиницу. В три часа ночи киевский поезд прибывал в Махачкалу, а в семь или в восемь эти труженицы были уже на своих рабочих местах. Что касается крадунов, то они следовали тому же дорожному сценарию, но лишь только до того момента, пока поезд не прибывал в Баку. На вокзале их дороги расходились. Куда держали путь «коммерсанты», я уже рассказал, босота же разбредалась по хазам и малинам, чтобы, отдохнув с дороги, узнать последние воровские новости от местной шпаны, пообщаться с коллегами по ремеслу, заручиться поддержкой ментов – держателей хлебных мест, чтобы свести к минимуму риск запала.

Был вечер пятницы душного и знойного лета начала шестидесятых годов прошлого века. Хотя с моря и дул легкий бриз, неся нежную прохладу седого Каспия, здесь, на перроне вокзала, его дуновение почти не ощущалось. Подошедший поезд вызвал среди отъезжающих обычную суету и ажиотаж, да и встречающие тоже не дремали.

Человеку искушенному было интересно наблюдать эту картину. Всех находившихся на бану людей в тот момент можно было условно разделить на четыре категории: отъезжающие, встречающие, карманники и тихушники. Как только небольшой состав, скрипя тормозами и выбрасывая из-под колес снопы искр, стал тормозить, к тамбурам вагонов с баулами, сумками и узлами тут же бросились отъезжающие. За ними неотступно следовали «втыкалы»; плотно упав карманникам на хвост, шла свора легавых.

В тот день я с бригадой махачкалинских ширмачей отъезжал на гастроли на юг нашей необъятной. Первой остановкой на нашем пути должна была стать столица солнечного Азербайджана, и подошедший майдан нас устраивал больше, чем какой бы то ни было другой. Со мной вместе покидали родные пенаты мои старые кореша: Шурик Заика, Джуст, Черныш, Шамиль Расписной и Витек Боксер. Бригаду нашу знали далеко за пределами Дагестана. Все представители этого дружного сообщества были настоящими кошелечниками, кроме Боксера. Витек не был вором, но исполнял не менее важную часть работы – был на пропуле и на отмазке одновременно.

Разбившись на пары, но не теряя друг друга из виду, мы не в кипеш нырнули в состав, не обращая внимания на работу своих коллег-щипачей, и разбрелись по нему в разные стороны. Мусора не должны были знать, что мы уезжаем на гастроли, иначе нам не дали бы это сделать.

У козырных кошелечников, а бригада наша принадлежала именно к этой категории карманников, на бану почти все было схвачено, так же как, впрочем, и в других хлебных местах города. За наш счет жили сотни легавых, их семьи, любовницы и престарелые родители. Кто же захочет отпустить курицу, несущую золотые яйца?

Из-под надзора легавых мы ушли в тот раз без лишнего шухера. Мусора прекрасно изучили наши повадки. Они, например, хорошо знали, что, если нам вдруг сразу не повезло, мы садились в уходящий поезд и, уже по ходу пьесы переквалифицировавшись в майданщиков, брали реванш по дороге – кто «уголком», а кто и «гарной дуркой». В таких случаях мы, как правило, не удалялись далеко от города, впрочем, иногда доезжали и до Дербента, но только в том случае, если еще на вокзале выпасали жирного бобра.

Отработав, мы возвращались в Махачкалу и на следующий же день отдавали долю мусорам, даже не помышляя утаить от них что-то. В воровских понятиях это означало – скрысятничать. Так же бродяге всегда было западло сдать мента.

Что касается дорожных служб, то почти все проводники поезда Баку – Ростов были куплены крадунами Северного Кавказа с того самого дня, когда он стал курсировать на этом участке дороги.

Мы расположились в разных купе, согласно купленным билетам, отложив на потом воровство. Глуп тот вор, который крадет там, где живет. А этот поезд, хоть и всего на девять часов, становился все же в какой-то степени нашим домом.

 

2

Столица Азербайджана встретила нас приятной утренней прохладой и суетой расторопных носильщиков, сосущих горький насвай и с диким скрежетом тащащих за собой по перрону железные тачки. Местные мусора тоже были тут как тут. Стоя на перронах с обеих сторон состава, они на всякий случай не сводили глаз с приезжих. На гастролеров-крадунов шнифт у них был наметан, как у профессионалов-сыскарей. Нюх вокзальных легавых был особый, даже острее, чем у хорошей борзой на дичь во время охоты.

Из поезда мы выходили строго по одному и из разных вагонов и сразу же старались просочиться в город по многочисленным переходам в здании вокзала. Конечно, зная весь расклад, можно было сойти с поезда и раньше, но ближайшей к Баку остановкой был Сумгаит, а это не просто лишние несколько десятков километров на такси или автобусе, но и потеря времени и, самое главное, во много раз большая вероятность запала. Тем более что среди нас не было людей, находящихся в бегах.

Построенный еще в позапрошлом веке, Сабунчинский вокзал Баку был в то время чем-то вроде штаба быстрого реагирования. Трамплином на пути гастролеров из России на Кавказ была Махачкала, ну а «пересылочным пунктом» по праву считался Баку. Эти города были до такой степени связаны между собой тесными узами сотрудничества, что об этом даже пели: «От Махачкалы до Баку волны катятся на боку и, вздымаясь, бегут валы от Баку до Махачкалы…» Что касается правоохранительных органов, то они песен по этому поводу не слагали, им было не до этого.

На запасных путях вокзала стояли несколько вагонов электричек. Один из них был оборудован под детский приемник, другие оперативники использовали в своих целях. Здесь круглые сутки кипела работа. Людей без документов, не успевших еще совершить преступление, водворяли на месяц в вагон-спецприемник и посылали на них запросы по месту жительства. В соседнем вагоне воров-гастролеров, катал и аферистов обрабатывали уже опера. Тех, кто спалился с поличным, они за определенную мзду отпускали на свободу, а тех, кто не мог заплатить, увозили в КПЗ, предварительно дав оторваться по полной программе.

Но больше всего возни у легавых было с малолетками. Послевоенное поколение подростков, выросшее на улице, было дерзким и не поддавалось никакому воздействию, а уж тем более мусорскому. Они знали, что пока неподсудны, а потому и выкидывали подчас такие кренделя, что даже опытные преступники диву давались от их выдумок и изобретательности. Потерявшие отцов, а порой не имея и матерей, злые на весь мир за свое голодное и ущербное детство, они мстили обществу.

За сутки через Баку проезжало огромное количество пассажиров, среди которых были преступники всех мастей. Попробуй определи, кто есть кто. Но вокзальные менты умудрялись это делать, и, смею заметить, весьма успешно.

Как обычно, наша стрелка состоялась под огромными круглыми часами на площади, возле входа в привокзальное кафе. Заведующим в этом кафе был старый еврей, но все почему-то называли его Рафик-Джан. При любом запале все сделки с мусорами велись через него, и не было случая, чтобы хоть одна из них сорвалась.

Я помог молодой женщине с ребенком выйти из вагона, а затем под строгим оком блюстителей порядка понес ее вещи к выходу, мило беседуя с ней – так, как если бы она была моей женой или сестрой. Обойдя огромный котлован тогда еще только строившегося бакинского метро, гостиницу «Баку» и примыкавшее к ней небольшое здание и сделав, таким образом, внушительный круг на случай возможного хвоста, я через несколько минут уже был на нужном месте.

 

3

Баку был, безо всяких преувеличений, городом без фраеров, как любили выражаться в преступном мире, когда хотели подчеркнуть доминирующее положение шпаны в регионе. Это сейчас азербайджанцев обзывают лаврушниками, спекулянтами, черномазыми и прочими обидными прозвищами. Но в то время никто и не помышлял о межнациональных распрях, о том, чтобы обидеть кого-то даже словом. Весь преступный мир жил в мире и согласии. Жуликами в Баку были и азербайджанцы, и русские, и армяне, и представители некоторых других национальностей. Никакой статистики на этот счет, конечно же, не велось. У воров нет и никогда не было ни нации, ни вероисповедания, ни цвета кожи, ни возраста. Все воры равны между собой.

На Кавказе всесоюзные воровские сходняки проводились в Ростове, Баку и Ереване. Не менее жиганскими городами были Тбилиси, Сухуми и Кутаиси, но это была Грузия, где почти на каждой улице любого из городов жил уркаган. Ну и сходняки там проходили преимущественно между своими. Хотя, надо сказать, и в Москве воров в законе из Грузии было больше, чем представителей других республик.

В Баку, если мне не изменяет память, самыми блатными районами считались: Армяникент, Завокзальная, Баилова, Монтино, Восьмой километр и Девичья башня. Ребят из последних двух называли «восьмойскими» и «крепостными».

Был в Баку и знаменитый на всю страну район Кубинка, но его в двух словах не опишешь, это особый разговор. Кубинка была государством в государстве, что-то вроде Ватикана в Риме, только тамошняя вера была далека от католической. Здесь верили во что угодно: в черта, дьявола, в зелень долларовых купюр, но только не в Бога.

В те времена зараза спекуляции проникла повсюду. В рабочих кварталах Баку случалось видеть, как дети, едва научившиеся ходить и не вполне еще научившиеся говорить, торговали игрушками, превращали в объект купли-продажи и надкусанный пряник, и рваный бумажный змей. Большие дети перепродавали все, что только пользовалось спросом: наркотики, спиртное, табак, разное тряпье и женщин.

Все это происходило совершенно просто и естественно, и никому не приходило в голову возмущаться. Весь знаменитый район был оцеплен мусорским кордоном. Чуть ли не каждые пять – десять минут улицы патрулировали милицейские машины и мотоциклы с колясками, наводя шухер и жуть на окружающих. Но охраной правопорядка здесь и не пахло. Вся легавая псарня была куплена воротилами теневого бизнеса Кубинки для того, чтобы оградить преступников, посещавших ее злачные места, от непрошеных конкурентов.

Кубинка не спала ни днем, ни ночью. Круглые сутки здесь велась торговля. Купить можно было все, что душе угодно, от гвоздика до бриллианта. Это был своего рода грандиозный подпольный супермаркет, где девизом было: «Торгуй и обогащайся!»

Но главной статьей дохода была продажа наркотиков. Морфий, промедол, опий-сырец – так называемая черняшка, – гашиш и даже экзотический кокаин – вот неполный перечень продаваемой отравы.

Наркотики завозились в Азербайджан, и в частности на Кубинку, контрабандным путем, и в основном по морю. Чтобы оценить оборот денег от продажи наркотиков, достаточно сказать, что здесь, на Кубинке, ими отоваривались барыги из всех республик Северного Кавказа и Закавказья. Частенько приезжали купцы и из центральной России: Москвы, Ленинграда, Курска, Орла, Смоленска. Бывали гости и из отдаленных республик – Латвии и Эстонии.

Безопасность покупателя, начиная с момента приобретения товара и вплоть до проводов на вокзале, им здесь была гарантирована, что же касалось транспортировки груза, то это уже была забота самих барыг.

Следующей по значимости статьей доходов для боссов Кубинки была игра. На ее огромной территории функционировала целая сеть подпольных казино. За сутки в рулетку и в карты проигрывались баснословные суммы денег.

Однажды случайно я стал очевидцем того, как приезжий цеховик из Грузии схлестнулся на зеленом сукне казино с хлопкоробом из Узбекистана. Их баталию нужно было видеть! На кону попеременно стояли то завод по вязанию сеток-авосек с апельсиновой плантацией в Аджарии в придачу, то хлопковое поле в несколько сот гектаров под Самаркандом. Человеку грамотному нетрудно подсчитать, каких колоссальных денег стоила эта недвижимость в то время.

Публичные дома Кубинки, а их здесь тоже было немало, славились своей изысканностью и гостеприимством и отличались редким своеобразием и национальным колоритом.

Представьте себе добротное саманное одноэтажное строение. Казалось бы, ничего примечательного, но, попадая внутрь здания, посетитель тут же окунался в мир блаженства и сладострастной неги.

Началом небольшого пути по лабиринтам кайфа были турецкие бани. Вас, одного или с приятелем, встречал какой-нибудь Али – как правило, жирный и неуклюжий с виду увалень, похожий на евнуха, в белой набедренной повязке и с длинным полотенцем на шее. Это был массажист. Он провожал посетителей до нужного места и ждал их возвращения, расположившись в удобном массажном кабинете, примыкающем к банному комплексу.

Прелесть турецкой бани общеизвестна – большое и теплое мраморное ложе, которое, как зуб, уходит своим острым корнем под пол, где его нагревают. А вы лежите на этом камне, расслабившись от его тепла, негромкой восточной музыки и задушевной беседы с другом. Затем вам делают отличный массаж, во время которого вы как бы погружаетесь на некоторое время в забытье.

Позже вы оказываетесь в помещении, будто сошедшем с книжных иллюстраций «Тысячи и одной ночи», с восточным интерьером и соответствующим колоритом. Нежные мелодии древнего Востока, стройные, как кипарис, красавицы, исполняющие танец живота, чилим, набитый кашкарским планом, со знанием дела заваренный зеленый чай – и вы вновь погружаетесь в мир видений. Все это происходит до тех пор, пока одна из красавиц не оказывается в ваших объятиях на ложе из белоснежных материй, где одеялом служит огромный кусок голубого китайского атласа. И так продолжается до самого утра.

Такое трудно описать, а забыть – невозможно. Конечно же, этот отдых стоил сумасшедших денег, и позволить его себе мог далеко не каждый.

В течение суток на Кубинке вам могли найти валюту любой страны мира, только заказывай и плати. То же самое относилось и к драгоценным металлам, но наибольшим спросом пользовалось золото. Его скупали приезжие иностранцы, чаще всего турки, в неимоверных количествах, ведь наше российское золото во все времена очень высоко котировалось на международном рынке.

Однажды мой старый друг – москвич захотел подарить своей возлюбленной – нумизматке четвертак царской чеканки, который она искала повсюду несколько лет, но никак не могла найти. Кореш решил пошукать по своим каналам, через барыг и фарцовщиков, но и здесь его ждало разочарование, хотя цена для него не играла никакой роли – он был состоятельным малым. Как известно, таких четвертаков было выпущено в свое время всего несколько тысяч, и они, естественно, давно разошлись по свету. Так вот, ему посоветовали поискать четвертной в Баку, на Кубинке. Он тут же позвонил мне в Махачкалу и попросил об одолжении. Отказать своему корешу я, конечно же, не мог и немедля отправился в Баку. Тем же вечером я уже садился в поезд Баку-Москва, увозя с собой заветный сувенир для возлюбленной моего друга.

Алмазы, насколько мне известно, доставлялись в Баку самолетом из Якутии. Кстати, такой же рейс, но только с золотом, был из Магадана. Его так и называли: «золотой рейс».

Каналы эти были налажены много лет назад и функционировали без перебоев и запалов, поскольку в этом бизнесе были задействованы и самые высокопоставленные чиновники аппарата обкома Коммунистической партии Азербайджана, и их кремлевские боссы.

 

4

Остановились мы в тот раз на одной из улиц, прилегающих к Сабунчинскому вокзалу, у хорошо знакомого нам крадуна Юры Богдасарова. Чуть позже преступный мир Страны Советов узнает его как вора в законе Амбалика Бакинского.

Родословная этого уркагана была любопытной. Его мать, которую звали Марго, была профессиональной карманницей. Три ее сына, среди которых Амбалик был старшим, и дочь занимались тем же самым, и, стоит отметить, «тычили» они превосходно. Впоследствии сестра Амбалика вышла замуж тоже за вора в законе, но его вскоре развенчали по настоянию самого Амбалика. С чем это было связано, я, честно говоря, не знаю. В то время в Завокзальном районе и соседнем с ним Армяникенте жили преимущественно армяне, – веселый и общительный народ, преступный мир которого всегда славился хорошими карманниками.

Как правило, кошелечники на гастролях не задерживались в одном городе подолгу. Четверо из шести членов нашей бригады, кроме меня и Боксера, плотно сидели на игле. Поэтому, купив на Кубинке отраву по сходной цене, мы уже решили было сваливать из Баку в сторону Армении, где в одном из районов Еревана нас ожидали коллеги по ремеслу. Вот в этот-то момент местная шпана и попросила нас об одолжении. Позвонив в Ереван и сообщив о том, что немного задержимся, мы решили помочь местным.

Жила в районе Армяникента женщина-барыга с распространенным в те времена в армянских кругах именем Мэри-Джан. Она походила на самку Кинг-Конга, никогда не была замужем и торговала наркотиками, но не брезговала скупкой краденых вещей и содержанием публичного дома среднего пошиба, имея к тому же доход от нескольких торговых точек на Верхнем базаре.

В каждом районе Баку были свои барыги наподобие Мэри-Джан. Получая большие партии товара от воротил Кубинки, они брали его на реализацию и тут же запускали в действие мудреный механизм сбыта. Очень скоро они расплачивались с кредиторами, и все начиналось сначала. Как это происходило? Ну, во-первых, товар Мэри-Джан отпускала в больших, по сравнению с барыгами средней руки, количествах и только проверенным людям. Эти люди подразделялись на две категории. Наркоманы, покупавшие товар для своих потребностей, которых было большинство, и те, кто его перепродавал, – те же самые барыги, только рангом пониже Мэри-Джан. Что касается наркоманов, то здесь читателю и так все ясно, а вот о перекупщиках стоит немного рассказать.

Зная конъюнктуру рынка и спрос основных покупателей, Мэри-Джан приобретала в основном беляшку с черняшкой и хороший кашкарский план. Беляшку, то бишь сухой морфий, она расфасовывала в граммовые пакетики и отдавала перекупщикам по пятьдесят рублей за грамм. По тем временам это были большие деньги. Те, в свою очередь, из трех пакетов делали четыре, мешая чистый морфий с каким-нибудь веществом белого цвета, не особенно вредным для здоровья человека, и в результате махинаций получали навар. Учитывая огромный спрос, этот навар был немалым. Что же касалось черняшки, то бишь опия-сырца, то здесь предприимчивые перекупщики умудрялись химичить с еще большей выгодой.

Черняшку Мэри-Джан им продавала, как правило, по пятьдесят, а то и по сто граммов. В то время наркотиков было много, а наркоманов мало, поэтому и спрос на черняшку должен был быть намного меньше, чем в более поздние годы. Но это только так кажется. Да, безусловно, процесс был относительно долгим. Черняшку нужно было сначала жарить на ноже, промокать масло, затем варить и уже потом, остудив и отфильтровав, колоться. Морфий же достаточно было взболтнуть разок-другой в теплой воде или, на худой конец, вскипятить и, остудив, тут же употреблять.

Беляшка была безопасней, но она и стоила намного дороже. Не каждый наркоман мог позволить себе такое удовольствие. Поэтому черняшка и в те времена была самым ходовым товаром. Перекупщики продавали ее барыгам мискалами (мера веса, принятая на Востоке, равная 4,5 граммам), а те, в свою очередь, разбивали порции и тоже имели свой доход от махинаций.

Единственный наркотик, который в те времена и наркотиком-то не считался и за который не сажали в тюрьму, потому что и статьи такой не существовало в природе, была анаша. Как правило, на Кавказе барыги ее продавали башами, по пять косяков каждый. Но не надо путать гашиш, то бишь пыльцу, с высушенной шелухой от стеблей и листьев конопли, которую курят теперь.

Но, как бы там ни было и кто бы ни химичил с отравой, все равно все дороги босоты, желавшей кайфануть, вели к Мэри-Джан. Почти вся шпана в округе ходила в должниках у этой обезьяны в юбке. С бродягами она всегда вела себя вежливо и предупредительно, к другим же клиентам относилась с необыкновенной надменностью. Она разговаривала с ними так высокомерно, так задирала нос и повышала голос, принимала такой внушительный вид и горделивую осанку, что у всякого, кому приходилось иметь с ней дело, возникало сильнейшее искушение вырвать ей кадык вместе с глоткой. Но терпеть приходилось и тем, и другим.

Каким же образом парни умудрялись попадать в зависимость к этой мегере, спросите вы? Да очень просто. Хоть в то время наркотики и стоили относительно дешево, все же человеку, употреблявшему их, они были необходимы постоянно. Но ведь не всегда у крадуна есть деньги, тем более если он наркоман на ломке! Вот в такие-то моменты Мэри-Джан и оказывалась тут как тут, щедро снабжая людей отравой. Она была далеко не глупой коммерсантами и, прекрасно изучив воровской мир Баку, хорошо понимала, что возврат долга у воров – это дело их чести.

Не было никакой разницы, сидит ли на игле бродяга или нет. Больше того, очень часто вместо денег жиганы приносили украденные драгоценности, дорогую «мануфту» из норки или соболя, высоко ценившиеся тогда изделия из хрусталя и венецианского стекла и много других ценных вещей, отдавая свою добычу за полцены.

Но ведь для того, чтобы знать, кто сколько принес и кто еще остался должен, даже феноменальной памяти было маловато. Существовала целая бухгалтерия, и бестия хранила ее не где-нибудь, а в собственном бюстгальтере. Это был обыкновенный тетрадный лист в клеточку, исписанный мелким почерком, одной ей известным шифром, который мне и предстояло впоследствии утащить.

Но здесь возникает уместный вопрос, а можно ли было грабить эту барыгу, ведь она всегда давала в долг босоте и шла на всевозможные уступки? Против нее – да, можно было!

За каждое слово, написанное о законах преступного мира на страницах моих книг, я отвечаю своей головой перед людьми, которых считаю эталоном воровской совести и чести, так что не стоит сомневаться ни в одном из них. Барыги, вне зависимости от их пола, нации и вероисповедания, были особой категорией людей, со своим душевным устройством, непохожим на внутренний мир настоящих преступников. Посудите сами, в то время в основном только они и имели в жизни какие-либо ощутимые материальные блага: деньги, фешенебельные дома, шикарные квартиры, автомобили. При этом они почти не рисковали свободой, тогда как крадуны, которые и приносили им эти блага, наоборот, проводили большую часть жизни в заключении и не имели ровным счетом ничего, кроме тюремной шконки да пайки черного хлеба. Я имею в виду истинных крадунов, а не бандитов и им подобных отморозков.

Нет ничего удивительного в том, что барыг ненавидели, причина была проста и банальна. Они избрали себе самый легкий, но и самый низкий путь в жизни, который презирали настоящие преступники. Не следует путать барыгу, продававшего наркотики, и скупщика краденого с обыкновенными спекулянтами или, как нынче принято их называть, коммерсантами. Это разные категории людей, хоть и схожие по духу.

Всегда существует нечто, способное облегчить нашу жизнь. Для барыг был общак. Чтобы не оказаться ограбленными, не слышать в свой адрес оскорблений и не подвергаться всякого рода унижениям и насилию, некоторые из них отстегивали на общак, как правило в тюрьму или в лагерь, определенную мзду: наркотики, деньги или что-либо другое, нужное в тот момент. Только в этом случае они могли спокойно приторговывать и не бояться за жизнь и благополучие своей семьи. Одно из неписаных правил преступного мира гласило: человек, кто бы он ни был (кроме парчаков, конечно), уделивший на общее, автоматически попадает под защиту общака, а значит, под воровскую защиту. Эти привилегии не распространялись на людей лишь в том случае, если они при разборе оказывались не правы, но все же «уделение на общее» всегда учитывалось. Так вот, Мэри-Джан не отстегивала на общее, а значит, на нее правила преступного мира не распространялись. Думаю, мне удалось объяснить ситуацию.

Теперь, почему эту сложную операцию кореша доверили именно мне, ведь по возрасту я был самым младшим из всех членов нашего дружного сообщества карманников высшей квалификации? Да просто они помнили, как в Пятигорске я умудрился через ширинку брюк вытащить у фраера две пачки денег. Это был сложнейший воровской трюк, требовавший не просто мастерства, собранности и внимания, здесь нужно было нечто большее. Много позже я понял, что именно – воровской талант. Хочу заметить без ложной скромности: справился я тогда с этой задачей блестяще.

 

5

Когда вору-карманнику предстоит серьезная работа, сродни той, которая ждала меня, он прежде всего должен знать, где именно находится то, что его интересует. Но в данном случае мне нужны были дополнительные и абсолютно точные сведения о том, в чем именно оно лежит. Точнее, меня интересовал материал, из которого был сделан бюстгальтер Мэри-Джан. И эта задача оказалась самой сложной при подготовке к задуманному. Наблюдая за своей будущей жертвой целую неделю, я узнал весь ее распорядок на каждый день недели. Несколько раз мне даже удалось выпасти, как она прячет в левую сторону бюстгальтера свой список.

Для чего мне нужно было знать столь интимные подробности? Дело в том, что я, обладая неплохой сноровкой по выуживанию кошельков из чужих карманов, был еще и «писакой», то есть работал «монетой» и «мойлом» – в то время популярным среди карманников лезвием «Нева», и от того, с каким именно материалом мне предстояло иметь дело, зависел едва ли не полностью успех предприятия.

Я твердо решил «работать письмом». Но работа работе рознь. Одно дело – разрезать кожаную сумочку, висящую на плече, и совсем другое – каким-то образом незаметно запустить руку под платье и возиться там с бюстгальтером из шелка или атласа. Поэтому, чтобы не попасть впросак, я купил в лавке у старьевщика пару десятков самых разных бюстгальтеров и стал готовиться к предстоящей встрече с барыгой.

Завокзальная босота выделила мне одного фуфлыжника, ростом и габаритами схожего с Мэри-Джан, который ради того, чтобы с него списали картежный долг, должен был целыми часами служить чем-то вроде учебного материала для моих опытов. С утра и до самого вечера, почти не выходя из дому, я тренировался, напяливая на этого черта плотно набитые ватой лифчики разных размеров и фасонов, надевал на него сверху платье именно такого покроя, который Мэри-Джан предпочитала остальным, и таким образом набивал руку.

За этим процессом стоило наблюдать. Я до сих пор веселюсь, вспоминая иногда некоторые моменты этого представления. Можете себе представить физиономию фуфломёта, когда я заставлял его напяливать очередной изрезанный бритвой, а потом зашитый бюстгальтер, а сверху натягивать приталенное платье? Больше того, я требовал от него, чтобы он не просто стоял, как истукан, а постоянно двигался, каждый раз объясняя этому увальню, что мне от него нужно.

Бродяги, порой наблюдавшие эти сцены с переодеванием, умирали со смеху и говорили, вытирая слезы: «Ничего, Заур, не переживай, братан, если твой фокус не удастся. Ты и без того такой нам спектакль продемонстрировал, что всю жизнь помнить будем». Я в тот момент был серьезен и сосредоточен как никогда, прекрасно понимая всю ответственность, возложенную на меня. Но главным было, конечно же, сохранить репутацию «карманника по большому счету».

Побывав в свои неполные восемнадцать лет во многих вороватых городах Страны Советов, я ни разу не слышал, чтобы кто-то из карманников умудрился вытащить что-нибудь из дамского лифчика. Мне же предстояло это сделать. К тому же моя «терпила» была крученой, как поросячий хвост, барыгой, которую охраняли два мордоворота. Но зато и награда была высока. Свое погоняло Заур Золоторучка я всю жизнь отрабатывал, рискуя свободой. Иногда на карту приходилось ставить, ни много ни мало, собственную жизнь. Это было чем-то вроде планки для спортсмена. Ваш прежний уровень стал уже для всех привычным и обыденным. Прыгнете выше – и вас ожидает новый триумф. Если же высота не взята, то это равносильно краху всей вашей карьеры. Таковы были правила карманников того времени, распространявшиеся на всех без каких-либо исключений.

Когда нужда в чучеле фурманюги, который позировал мне, отпала, я отпустил его и, конечно же, проконтролировал, чтобы должок его был списан подчистую, как и договаривались.

Плотно присев на хвост Мэри-Джан, я стал отслеживать все ее передвижения. Так прошла еще неделя, но нужный момент все никак не наступал. Помог мне случай. Я уже привык к тому, что рядом с этим монстром в юбке постоянно находились два амбала, от рождения немые и выросшие в детском доме. Один из них был под стать своей хозяйке – рослый и грузный дуболом с мордой бульдога, другой напоминал змею, ищущую добычи, чтобы вонзить в нее свои ядовитые зубы. Лучших телохранителей найти было трудно. Они были преданы ей, как выдрессированные псы, охраняли ее, одновременно исполняя роль грузчиков. Амбалы таскали сумки, когда она бродила по базарным рядам или заходила в магазин, крутились неподалеку, когда она отпускала товар или собирала долги, разбирались с подвыпившими клиентами в ее борделе.

На углу улицы, почти напротив ее дома, местные пацаны целый день, с утра и до темноты, играли в кости. Лучшего места для наблюдения мне было не найти. Всю ту неделю, каждый день, я регулярно проигрывал им по мелочам, изображая огорчение при очередном проигрыше, и, надо отметить, у меня это неплохо получалось. Меня жалели, мне сочувствовали, но продолжали нагло обманывать, обыгрывая раз за разом. Я, прикидываясь лохом, делал вид, что не замечаю этого, ибо только таким образом мог войти к ним в доверие и собрать нужную мне информацию. Я уже знал об этой бестии такие подробности, о которых она и сама вряд ли догадывалась.

И вот на восьмой день слежки, когда я, как обычно, ни свет ни заря прибыл на свой наблюдательный пункт, там никого не оказалось. Это было очень странно. Трудно было даже поверить, что пацаны, все как один, отказались от своего излюбленного занятия. Но ларчик просто открывался. Оказалось, что накануне в город приехал тогдашний кумир миллионов советских людей, звезда индийского кино актер и певец Радж Капур. Он пользовался в то время такой любовью и популярностью, что в Москве и в Ленинграде, в Киеве и в Баку – во всех городах, которые он посещал на протяжении своего турне, его встречали буквально все, от мала до велика. Ясное дело, что такое событие в городе не мог проигнорировать никто – ни пацаны с Монтино, ни шпана с Завокзальной, ни барыги с Армяникента, не говоря уже о других слоях общества.

Когда я узнал от одной из торговок, продающих каждое утро молоко на углу, о готовящемся в Баку грандиозном мероприятии, я сразу же всеми фибрами воровской души почувствовал, что это мой шанс, который я не должен упустить: другого такого случая судьба мне больше не предоставит.

Знать, как нужно действовать, – лишь половина дела; другая половина – верно определить время, когда это действие можно совершить лучше всего. Для всех дел на свете есть надлежащее время. Часто люди упускают его, но я поступил иначе. Какой бы толстокожей ни была Мэри-Джан, рассуждал я, она ни за что не захочет пропустить такое зрелище, как приезд звезды индийского кино, и обязательно придет на площадь имени Ленина возле Дома правительства, где будет проходить представление.

 

6

Обычно я появлялся на людях в обычных черных брюках, в рубашке с короткими рукавами и в модных тогда и в Махачкале и в Баку «чарыках» – туфлях, сделанных из тонких переплетенных разноцветных полосок кожи. Но, где бы я ни был, даже тогда, когда ложился спать, у меня при себе постоянно была фартэцала – тонкая хлопчатобумажная куртка и «мойка» под губой. Подыскав пару подходящих дощечек для лангета, я дождался, пока откроется аптека, купил большой кусок марли, детскую присыпку, лейкопластырь, несколько широких бинтов и, расположившись на развалинах какого-то древнего строения, стал аккуратно перебинтовывать правую руку. Делал я это так, чтобы локоть был свободен и я мог в нужную минуту воспользоваться рукой.

Когда операция была закончена, я превратился в инвалида с перебинтованной правой цапкой. Я выбрался на противоположную от улицы сторону дома, привел себя в надлежащий для предстоящего спектакля вид, и, оглядевшись по сторонам, пошел к дороге. Нарочито хромая, я припадал на правую ногу, а на лбу у меня была приклеена небольшая полоска лейкопластыря. Весь вид мой свидетельствовал о том, что совсем недавно я стал жертвой какого-то несчастного случая. Поймав мотор, я попросил водителя, чтобы он подогнал машину поближе к дому Мэри-Джан, заплатив ему наперед двойную таксу, и, по-барски расположившись в салоне двадцать первой «Волги», стал терпеливо ждать своего часа, молча наблюдая за интересующими меня воротами.

Читателю, наверное, будет интересно узнать, почему я перебинтовал именно правую руку и хромал на правую ногу. Дело в том, что свой список Мэри-Джан постоянно хранила в бюстгальтере с левой стороны, а перебинтованная правая рука и хромая нога были не чем иным, как дополнением к фартэцале, тоже перекинутой через правое плечо.

Фартэцала для хорошего карманника – это что-то вроде шпаги для искусного фехтовальщика – продолжение его руки. То есть, если карманнику нужно было забраться в левый карман брюк или в сумочку, которую женщина держала на изгибе левой руки, ему необходимо было держать фартэцалу в правой руке, и никак не иначе. Это воровская аксиома была проверена многими поколениями карманников и со временем лишь развивалась и совершенствовалась артистичными кошелечниками. Ведь каждый «карманник по большому счету» – своего рода универсал с характерным воровским почерком и индивидуальной манерой актера-импровизатора.

В тот момент, когда я увидел вышедшего из ворот Мэри-Джан одного из ее телохранителей, мной овладела такая уверенность в себе и такой оптимизм, что я был готов до кучи отстегнуть на ходу еще и подметки с ее туфель. Мэри-Джан и ее охранники, стоя у ворот, недолго посовещались о чем-то и направились в сторону трассы, проходившей перпендикулярно улице, на которой они жили. Еще несколько минут им потребовалось для того, чтобы поймать машину и тронуться в путь. Я плотно сидел у них на хвосте, на всякий случай доплатив таксисту еще пару червонцев.

Хотя стояло утро выходного дня, тем не менее проехать к центру города оказалось делом проблематичным. Выехав на проспект имени Сталина, мы с грехом пополам добрались до улицы Шаумяна – ближайшей к центральной площади. На ней уже было выставлено милицейское оцепление. Дальше пути не было. Время в пути до места назначения составило не меньше сорока минут.

 

7

Один Бог знает, чего мне стоило пробраться через людской океан, заполонивший всю площадь и прилегающие к ней улицы, улочки и тупики, с перебинтованной рукой, хромая на правую ногу, но ни на секунду не упуская из виду Мэри-Джан. Ее модное платье с красными розами служило мне прекрасным ориентиром в этой бешеной людской толчее. Я неотступно следовал за ней, как бык за красной тряпкой, и старался ни на мгновение не упускать ее из виду.

Наконец процессия остановилась. Выбрав более или менее свободное место, я решил перевести дух, рассудив, что слишком приближаться к этой троице и тем самым светить себя раньше времени не следует.

По всему было видно, что до начала представления оставалось совсем немного времени. Я огляделся вокруг. Мы стояли в двух сотнях метров от огромной, наспех сколоченной сцены. Я отметил про себя огромное количество «мушкетеров», сновавших в толпе с такой сноровкой, какую обычно проявляют охотничьи псы в тот момент, когда нужно найти где-нибудь в камышах на болоте дичь, подстреленную хозяином. Все эти мусорские маневры я предвидел заранее, когда гримировался в развалинах Армяникента, поэтому в тот момент чувствовал себя во всеоружии, всем своим видом показывая, что я – простой бакинский обыватель. И если даже я и сбежал из больницы, то с одной лишь целью: посмотреть представление.

Наконец народ загудел и на несколько шагов приблизился к сцене. Послышались крики и стоны придавленных, ругань, мат, женский визг. В этот момент я понял: пора. В любой толпе я всегда чувствовал себя как рыба в воде, эта атмосфера была моей стихией. Проскользнуть ужом среди нескольких десятков человек мне ничего не стоило, поэтому уже через минуту я очутился по левую руку от Мэри-Джан. Этот мой маневр не мог пройти незамеченным для ее телохранителей, которые были зажаты толпой, но, с презрением окинув взглядом покоцанного инвалида, они успокоились и вновь устремили свои взоры на сцену.

Никогда не забуду тех минут. Видеть происходящее я не мог, мешал какой-то мотыль, маячивший впереди, зато слышал все прекрасно. Чтобы Мэри-Джан смогла привыкнуть к моему присутствию рядом, я с самого начала представления старался как можно плотнее прижаться к ней, как бы промацовывая ее бочину. Как раз в тот момент я и услышал, как ведущего перебил голос самого Капура. Всего несколько слов, сказанных тем на хинди, толмач перевел, впопыхах даже не успев осмыслить услышанное. «Трижды миллионер Радж Капур!» – выпалил он, и толпа взорвалась шквалом аплодисментов. Со свистом и криками люди принялись размахивать транспарантами с надписями о мире и дружбе между советским и индийским народами. Собравшимся настолько понравились слова их кумира, в которых главной составляющей были деньги, что они еще долго не могли успокоиться. Видать, заранее приготовил «Бродяга» свою реплику. Хитер был индус, знал, что за публика была перед ним…

Улучив момент, я достал из левого кармана брюк платочек и, сделав вид, что вытираю со лба пот, круговым движением руки прикоснулся ко рту. Незаметно вытащить двумя пальцами мойло из-за губы труда не составило – этот прием отрабатывался нами, «писаками», годами.

Положив платочек в нагрудный карман рубашки и постаравшись выровнять дыхание, я сделал глубокий вдох, а затем потихоньку выпустил из легких весь воздух и задержал дыхание на несколько секунд. Этого времени было достаточно, чтобы я быстро просунул левую руку под перебинтованную правую и зацепился мизинцем и безымянным пальцем (между средним и указательным – была зажата мойка) за край рубашки.

После этого я слегка прижал ладонь перебинтованной руки к правой стороне груди и постарался вывести немного вперед локоть. При этом я скорчил недовольную гримасу на лице и для пущей убедительности выжал из себя жалобный стон, давая понять таким образом, что меня со всех сторон сдавили и мне больно.

Неожиданно справа я услышал целую тираду, выпаленную с армянским акцентом:

– Нет, ара, на этого сопляка посмотри, э? Зачем сюда пришел, такой покалеченный? Тебе что, ара, опять хочется в больницу попасть? Не видишь, что ли, сколько людей стоят, ара, странный какой! Слушай, что, не мог по телевизору посмотреть?

Этот голос принадлежал не кому-нибудь, а Мэри-Джан. Я мгновенно собрался, будто перед экзаменом, заговорил писклявым, жалобным голоском молодого бакинского повесы:

– Ай, ханум, извините, пожалуйста! Мне так хотелось увидеть Радж Капура вживую, что я даже из больницы убежал ради этого. Мама узнает – клянусь, убьет меня.

– Ну хорошо, хорошо, не бойся, – смягчила она гнев на милость, в доли секунды окинув меня изучающим взглядом и одарив звериным оскалом. – Ничего она не узнает. Ну-ка иди сюда, пацан. Ара, смотри, хилый какой! Тебя что, не кормят, что ли?

Она обняла меня левой рукой за плечи и, прижав к себе, проговорила:

– Прижмись сюда и вот так стой, чтобы не задавили, понял? Только смотри, щенок, не щупай, а то я боюсь щекотки!

Дикий смех и сиплый чахоточный кашель мордоворотов чуть было не ввергли меня в панику, но через несколько секунд, слава Богу, умолкли. Все взоры устремились туда, где началось грандиозное представление. Под музыку оркестра над площадью разлились хорошо знакомые индийские мелодии.

Я закрыл глаза и перевел дух. Век мне воли не видать, если такой ход событий мог предвидеть даже самый козырный провидец!

 

8

Для того чтобы прийти в себя, мне потребовалось не более минуты. В который уже раз собравшись, словно пружина, готовая в любое время, распрямившись, выстрелить, к тому же еще и плотно прижатый огромной ручищей Мэри-Джан к ее левому боку, я стоял и с трудом переводил дыхание. Левую руку с мойкой между пальцами мне пришлось опустить на время вниз, но зато локоть перебинтованной руки я все же сумел выставить вперед. Я поднял его на уровень груди Мэри-Джан и теперь уже сам постарался еще сильнее прижаться к ее бочине. Затем не спеша приблизил локоть «больной» руки к ее соску, который выпирал из платья, и стал в такт с ее дыханием его теребить, будто ненароком.

Мой прием удался. Боковым зрением я наблюдал за тем, как она, вероятнее всего и сама не понимая в тот момент, откуда идет эта приятная волна, старалась выпятить грудь вперед. Я понял, что настала пора приступать к основной работе.

Левой рукой с зажатой между пальцами мойкой я чуть-чуть приподнял правую полу своей фартэцалы, которая была у меня накинута на плечи, немного согнул ладонь и внешней стороной пальцев стал потихоньку водить возле ее огромной, как резиновый мяч, груди. От прикосновения обеих моих рук она получала двойной кайф и млела под убаюкивающую индийскую мелодию, раскачиваясь из стороны в сторону Я тут же прочувствовал это ее состояние и, слегка обнаглев, стал, в буквальном смысле слова, шарить по ее груди.

Наконец после непродолжительных поисков я нашел то, что искал. Это была застежка с двумя маленькими кружочками, которая соединяла боковую тесемку бюстгальтера с его чашечкой и немного выпирала из-под платья. Значит, вспомнил я тут же недавнюю подготовку к предстоящей операции, на ней был бюстгальтер из ситца. Ну что ж, это упрощало мою задачу, потому что ситец легко разрезался мойлом. Теперь оставалось сделать правильный разрез на платье, так, чтобы лезвие зацепило вместе с шелковым материалом платья еще и тесемку, но именно в том месте, где она держала левое полушарие бюстгальтера, – где-то под мышкой.

Представляете, какой это был риск? Одно лишь неверное движение, толчок сбоку, затекшая рука, ну мало ли, какие могли случиться помехи в тот момент, и все – «Шура веники вязала»…

Неписаное правило карманника-«писаки»: хорошим бывает только разрез, сделанный углом, и никак не иначе. Но здесь была иная ситуация, не подходившая ни под какие правила, а точнее, это было исключение изо всех правил, и решение приходилось принимать мгновенно. Больше того, решение это должно было быть выверенным и точным.

Безо всякой скромности могу сказать, что если бы в природе существовали учебники по ремеслу «карманной тяги», то этот эпизод, без сомнения, вошел бы туда, как один из ярчайших примеров сноровки и ювелирного мастерства карманного вора.

Продолжая локтем перебинтованной правой руки теребить сосок груди Мэри-Джан, я осторожно перехватил лезвие большим и указательным пальцами левой руки и, вывернув руку у нее под мышкой, приступил к делу. Поначалу лезвие между пальцами я вывел всего на несколько микрон, лишь для того, чтобы его хватило распороть шов на платье. Мэри-Джан уже убрала руку с моих плеч, и мне стало намного сложнее продолжать работу. Аккуратно распоротый мойкой шов, шедший из-под мышки вниз, чуть ли не до самой талии, был идеальной работой писаки-ширмача. Один опустившийся конец материи я, не в кипеш, пропихнул немного вперед, обнажив левую часть бюстгальтера, второй же конец, соскользнув вниз, оказался где-то за ее спиной, придавленный в толпе мордоворотом телохранителем.

Теперь мне предстояло «расписать» комбинацию, и, если бы я ненароком зацепил тело Мэри-Джан, крови бы видно не было, потому что она была тоже красного цвета. Ранее я даже и не подозревал, что именно эта часть работы как раз и окажется самым сложным этапом операции, ибо не мог просчитать все заранее. У меня просто не хватало опыта: я был еще слишком молод и, по большому счету, не знал, какую мануфту может надеть женщина в том или ином случае. Камнем преткновения была все та же комбинация, которая прилипла к мокрому от пота телу Мэри-Джан. Стоя рядом, я терялся в догадках, как отлепить от ее тела хотя бы маленький кусочек материи, чтобы добраться до тесемки?

Но я зря волновался – в тот день я был на вершине воровской удачи. Обдумав все хорошенько, я понял, что нечего было даже и помышлять о том, чтобы работать лезвием по самой комбинации. «Писать» нужно было по левой бретельке, которая и держала ее на плечах Мэри-Джан. Но как до нее добраться? Перекинув, по ходу пьесы, фартэцалу на правое плечо и закрыв таким образом возможный обзор, я выбрал момент и добрался до того места, где бретелька соединялась с комбинацией. Я поддел ее двумя пальцами с зажатой между ними мойкой и чиркнул по тонкому шнурочку. Я еще даже не успел убрать руку, как кусочек тонкой материи, скользнув по груди Мэри-Джан, опустился на ее пышный бюст, теперь уже оголив тело вместе с частью лифчика.

Напряжение нарастало с каждой секундой, с каждым выверенным движением пальцев. Еще сильнее прижавшись к боку терпилы, с тем чтобы ее рука оказалась у меня за спиной, я еще немного выпустил лезвие. Дождавшись очередных бурных аплодисментов публики, я резким движением в третий уже раз писанул мойлом по тесемке именно в том месте, где ее соединяли с чашечкой бюстгальтера два маленьких кольца. Это было одно из двух мест, где между лифчиком и телом была хоть какая-то пустота, образованная этими кольцами. Одновременно я надавил на левую грудь Мэри-Джан локтем правой руки, зажав ее, чтобы освободившееся от тесемки полушарие бюстгальтера не соскочило с груди и не повисло в воздухе.

Все прошло блестяще. Когда я почувствовал, как тесемка повисла на платье Мэри-Джан, я скинул мойку на землю. Она сделала свое дело, и в ней больше не было надобности. Дождавшись, когда после очередной песни в исполнении Раджа Капура, Мэри-Джан стала аплодировать, вскинув вверх руки, я потихонечку пропустил средний и указательный пальцы между ее голой грудью и чашечкой бюстгальтера. Когда кончиками пальцев я почувствовал заветный клочок бумаги, сердце мое вновь стало отбивать барабанную дробь, но спешить было смерти подобно. Я знал это и потому остановился, чтобы перевести дух.

Через какое-то мгновение, сделав два глубоких вдоха и выровняв дыхание, я осторожно раздвинул пальцы и затем резко, как клещами вцепившись ими в список, аккуратно выволок эту заветную бухгалтерию из гашника барыги. Локтем правой руки я постарался вновь прижать чашечку лифчика в исходное положение, так как почувствовал, что она немного ослабила грудь и могла вот-вот сползти с нее.

Когда все было кончено, я замер, обливаясь потом. Он заливал мое лицо и временами капал с чисто выбритого подбородка на землю. Долго так продолжаться не могло, пора было делать ноги.

 

9

Все четверть века, которые я провел в тюрьмах и лагерях, я играл в карты, и поэтому мне не понаслышке знаком такой феномен, как «бешеная масть». Это когда при любой подаче и при любом раскладе вы, так или иначе, остаетесь в выигрыше. Что-то подобное происходило со мной, когда я стоял с зажатым в руке списком должников двух районов Баку, думая о том, как бы поскорее соскочить с этой прожарки. Но, прежде чем исчезнуть, я подтолкнул к Мэри-Джан стоявшего рядом со мной лысого мужика в очках.

С великим трудом выбравшись из толпы и уже оставив далеко позади площадь имени Ленина, я поймал мотор на проспекте Сталина и велел водителю отвезти меня на Шиховский пляж. Прибыв на место, я пешком добрался до небольшого баркаса, который вдали от суеты людской ржавел на берегу уже не один десяток лет. Я забрался на него, спустился в кубрик и, скинув весь свой маскарадный костюм, целый день затем провалялся на песке, загорая и купаясь, снимая с себя таким образом напряжение и усталость. Вечером я был уже на нашей хазе, где меня ожидал настоящий триумф. К тому времени уже почти весь блатной мир* Баку знал о горе, постигшем Мэри-Джан, и радовался. Когда кого-нибудь из козырных мусоров, центровых барыг или высокопоставленных чиновников настигала заслуженная кара, преступный мир по этому поводу всегда праздновал. Но в первую очередь об этом происшествии узнали мусора. Когда легавые рассказывали босоте, в каком виде они застали на площади эту бакинскую кошелку, не было ни одного слушателя, который бы отнесся к этому рассказу равнодушно, все хохотали до слез.

Как я уже говорил, по площади шныряло несколько сотен мушкетеров, и на душераздирающий крик потерпевшей тут же примчалось сразу с десяток легавых. Мэри-Джан была еще в шоке, поэтому предстала перед ними в том виде, в каком я оставил ее незадолго до этого. Левый бок шелкового платья был разрезан, как я и предполагал, почти до пояса и развалился на два куска. Один из них болтался сзади, другой висел спереди, чуть не у самого подола. На нем лежал кусок комбинации с перерезанной бретелькой на конце, а уже на нем, как детская панама, мирно покоилась огромная чашечка белого, как снег, бюстгальтера.

Стоя между двумя обалдевшими мордоворотами, так и не догадавшимися, как же могло произойти такое в их присутствии, расставив ноги, как перед занятиями гимнастикой, с оголенной грудью и налитыми кровью, бешеными глазами, она так колотила ладонями по своим толстым ляжкам, что было слышно далеко вокруг, рвала на себе волосы, орала что есть мочи благим матом и все время проклинала кого-то. Слушая пересказ одного из босяков, очевидца происходящего, я был склонен предполагать, что ее проклятия были обращены именно в мой адрес, и не ошибся. И все же больше всего меня интересовало не это, а то, что же произошло с ней позже, когда ее доставили в районное отделение милиции.

 

10

Через какое-то время Мэри-Джан, конечно же, пришла в себя и смогла объяснить, что с ней случилось. Думаю, нетрудно догадаться, что с мусорами у нее все было «схвачено». Но все же ей пришлось ответить на вопрос, не помнит ли она, кто стоял с ней рядом во время праздника. И тут в ее памяти возник хромой молодой человек с перебинтованной рукой в лангете и покоцанным лицом, которого она сама, пожалев, прижала поближе к себе.

Когда Мэри-Джан поняла, кто ее обокрал, она завыла сиреной и прокричала находившимся рядом легавым: «Клянусь Богом, озолочу того, кто найдет этого вора!» Клич был брошен, и свора легавых устремилась в погоню.

Ближе к вечеру на хату к Амбалику заехал его кореш-карманник с наркотой. Босота кумарила, и им было не до веселья. Мы с Боксером не кололись, поэтому решили выйти на улицу и прогуляться по свежему воздуху. Витек предложил отправиться в какую-нибудь кофейню, выкурить косячок-другой и поболтать о том о сем.

По соседству в тени нескольких фруктовых деревьев стояла уютная небольшая чайхана, вот туда-то мы и зашли.

Этот шаг оказался необдуманным, поэтому впоследствии и привел к большим неприятностям. Как таксисты по всему Союзу, так и почти все чайханщики на Востоке были в то время мусорскими осведомителями. Разумеется, мы с приятелем знали об этом, но были слишком молоды, чтобы подумать о том, что наш чайханщик – эта паскуда в белом переднике – мог вломить нас при первой же подвернувшейся возможности. Да и ожидать от легавых такой оперативности и прыти, что они буквально за несколько часов успеют оповестить обо мне всех своих подручных, мы, конечно же, тоже не могли.

Расположившись в уголке поближе к двери, мы заказали чаю и, пока его принесли, успели заколотить по косячку. За душевным разговором и время пролетело незаметно. Хорошо еще, что, когда я расплачивался. Боксер вышел в туалет, а оттуда, почуяв неладное, дворами ушел от погони, иначе и ему легавые сплели бы лапти.

Не успел я дойти до двери, как, откуда ни возьмись, на меня кинулась целая свора. Меня повалили на пол и, защелкнув сзади наручники, буквально вытолкали на улицу. Все произошло так стремительно, что я пришел в себя лишь на заднем сиденье машины, зажатый с обеих сторон мусорами.

Через полчаса со всеми почестями я был доставлен в отделение милиции. Здесь, в кабинете начальника, куда Мэри-Джан привели для моего опознания, и состоялся третий акт представления. Что тут началось!

В этом мире есть два существа, испытывающие равный по силе глубочайший внутренний трепет: мать, разыскавшая ребенка, и львица, схватившая добычу. Мне показалось, что в тот момент, когда Мэри-Джан увидела меня вновь, она почувствовала именно такой трепет. Перешагнув порог, она тут же заверещала так, что у меня мороз пробежал по коже. Глаза ее налились кровью, щеки покрылись темно-багровыми пятнами, гнилые зубы оскалились, длинный нос заострился и вытянулся, придавая ее лицу еще более страшный и зловещий вид.

На некоторое время Мэри-Джан замерла, как истукан, а затем, безо всякой подготовки, в тигрином прыжке бросилась на меня и, уцепившись одной рукой за мои брюки в области паха, другой попыталась добраться до глаз. Ожидая чего-то подобного, я был начеку и не допустил ее к цели, иначе ходить бы мне после этого кастрированным или слепым. Все же она успела изрядно исцарапать мое лицо и пару раз укусить со всей силы.

Да, таким зрелищем даже мусорам удавалось наслаждаться не каждый день. Некоторые из них веселились от души, другие прятали улыбки, опасаясь открыто проявлять переполнявшие их чувства и лишиться заслуженной награды. Лишь начальник милиции до поры до времени оставался серьезен. Но в конце концов не выдержал и он, и, закашлявшись, залился безудержным, истерическим смехом со слезами на глазах.

Казалось бы, какой смысл отнекиваться и отпираться, если все было против меня? Ан нет! Смысл был, да еще какой. Мне приходилось вновь играть роль, но теперь уже не травмированного больного, а возмущенного лапотника-недотепы. Никаких документов у меня при себе не было; кто я и откуда прибыл, менты не знали, так что хоть и до поры до времени, но все же я мог навешать им на уши лапши столько, сколько захочу.

Главной моей задачей в той ситуации было выиграть время. «Женщину эту вижу впервые, – начал я твердо отвечать на вопросы. – На площади никогда не был и быть не мог, потому что приехал в Баку из Москвы, по поручению деда, только вечером, на поезде Москва – Баку. По карманам никогда в жизни не лазил и не знаю даже, как это делается. А паспорт мой, наверное, выпал в чайхане, когда на меня напали милиционеры и повалили на пол».

Когда я давал эти показания, я знал, что ожидает меня впереди, но боялся вовсе не этого. Мэри-Джан в тот момент была похожа на пациентку, сбежавшую из сумасшедшего дома. По ее подбородку текли слюни, а она, то и дело вытирая их рукавом, не переставала кричать, чтобы легавые отдали меня ей на растерзание. Эту дикую прыть обезьяны едва сдерживали двое мусоров, но было ясно, что она в любую минуту готова ринуться на меня и разорвать в клочья. Я старался вообще не смотреть в ее сторону.

Мусора, конечно, не поверили ни единому моему слову и дали мне оторваться по полной программе. Когда же и это не помогло, они решили оставить меня в кабинете наедине с Мэри-Джан и двумя ее телохранителями. Это было их главной ошибкой и моим единственным шансом на спасение.

Мордовороты-охранники оттеснили Мэри-Джан в угол и стали объяснять ей что-то на пальцах (если читатель помнит, оба они были немыми). Она, как ни странно, в тот момент молчала и в растерянности глядела по сторонам, видно еще не решив, что предпринять в следующую минуту. Наконец, судя по всему, согласившись на пока еще мирные переговоры, она кивнула им и демонстративно отвернулась к окну.

Посовещавшись между собой около минуты, один из телохранителей, прекрасно зная вспыльчивый нрав своей хозяйки, остался стоять с нею рядом, а другой, подойдя к столу, присел напротив меня и постарался объяснить мне на пальцах, чтобы я вернул список.

Конечно же, я прекрасно понимал всю его жестикуляцию, но лишь пожимал плечами в ответ и с дурацким видом смотрел этому удаву прямо в глаза. В какой-то момент терпение дуболома лопнуло, он уставился на меня безжизненными рыбьими глазами, скрипнул своими железными челюстями, пригнул жирную шею, на которой ясно обозначились складки, сжал кулаки и изо всех сил ударил обеими руками по столу. Затем замычал, как буйвол, и попытался было встать. Но тут уже я, недолго думая, с силой вонзил ему два пальца, указательный и средний, в оба шнифта, как учили. Это был один из самых эффективных методов самообороны в тюрьмах.

Второй раз за час с небольшим в этом кабинете раздался душераздирающий крик потерпевшего, и оба раза виновником кипеша был я. Эта мысль успела лишь промелькнуть в моей голове, ибо уже в следующее мгновение я лежал на полу без сознания. Второй амбал не придумал ничего умнее, как схватить со стола графин с водой и со всего маху садануть им мне по голове.

 

11

Очнулся я в городской больнице на четвертые сутки после событий, происшедших в кабинете начальника милиции. У меня было тяжелое сотрясение мозга и открытая черепно-мозговая травма, но об этом я узнал позже. С опаской открыв глаза и увидев, где нахожусь, я в первую очередь возблагодарил Бога за то, что Он не лишил меня памяти и рассудка, а уже потом принялся соображать, что к чему.

Почти вся моя голова была обвязана бинтами, но боли я, как ни странно, почему-то не чувствовал. Вокруг сновали какие-то люди в белых халатах, но ни один из них не был мне знаком. Поскольку мусора не знали, кто я, а теперь и спросить было не у кого, они установили слежку за моими посетителями, но гостей все не было. Босота, конечно, узнала обо всем случившемся в тот же вечер, но, затаившись, ожидала, что будет дальше.

Целый месяц я пролежал на больничной койке не только под наблюдением медицинского персонала, но и под суровым надзором легавых. Но как бы ни был надзор строг, все же «вольный крест» – это вам не тюремные стены! Друзья уже давно наладили со мной связь и лишь ждали удобного случая, чтобы выкрасть меня из больницы.

Такой случай скоро представился. Договорившись с одним врачом о консультации, кореша отправили его в больницу. Доктор без проблем нашел повод для обследования и, убедившись в том, что я транспортабелен, дал босоте добро на мой побег. Улучив момент, он объяснил мне некоторые детали и, прощаясь, пожелал удачи.

Ночью друзья помогли мне бежать, привезли на автостоянку, где меня ждала груженная помидорами «Колхида», следовавшая из Баку куда-то в Россию, и уже через сутки я был в своей родной Махачкале.

 

Сноски к рассказу «Список»

Ай, ханум – на Кавказе, в Средней Азии, обращение, которое направлено преступником в адрес любимой или очень уважаемой женщине.

Амбал – человек плотного телосложения, верзила. Как правило, это люди недалекие, которых состоятельные люди держат скорее для устрашения конкурентов, нежели для каких-то серьезных действий, хотя, иногда им приходится исполнять и очень грязную работу.

Анаша – высушенный и перемолотый куст конопли с листьями и стеблями и головками растения после снятия пыльцы (гашиша). Хотя это слово – южного происхождения, его с дореволюционных времен употребляют во всех регионах страны, кроме южного, поскольку в республиках Северного Кавказа, Закавказья и в Средней Азии говорят: «план». Не следует путать с гашишем.

Аферисты – мошенники.

Барыга, барыги – спекулянт-перекупщик, торгующий товаром, который пользуется особым спросом в преступном мире: наркотиками, драгоценными камнями, золотом, антиквариатом и другими вещами.

Беляшка – Наркотические препараты: морфий, амнапон, промидол и им подобные, чаще – в ампулах.

Бестия – проныра.

Бешеная масть – сумасшедшее везение.

Блатными районами – городскими районами, в которых живет больше всего преступников.

Босота – представители преступного мира, которые не только придерживаются воровских традиций, но и живут по их канонам.

Босота кумарила – «босота» страдала из-за отсутствия внутривенных наркотиков.

Бригадой ширмачей – устойчивая группа карманных воров.

«Бродяга» – кинофильм с участием Радж Капура.

Бродяги – то же, что и «босяки».

Вероятность запала – вероятность ареста.

Вломить – предать.

Вольный крест – больница находящаяся на свободе.

Воры в законе – высшая ступень в иерархической лестнице преступного мира.

Воровские новости от местной шпаны – новости обо всем, что касается воровского мира СССР, которые обязаны были знать «бродяги», где бы они не находились.

Воровские понятия – своеобразная мифология, которая сформировалась в среде беспризорников и позже легла в основу воровских законов.

Всесоюзные воровские сходняки – собрание воров в законе всесоюзного масштаба.

Втыкалы – карманные воры.

Выпасти – выследить.

Гастроли – поездка по региону, стране, миру с целью совершения преступлений.

Гастролёры – преступники, промышляющие в разъездах по региону, стране и миру.

Гашника барыги – потаенного место, куда «барыга» прячет свои ценности.

Городом без фраеров – город, у жителей которого, из числа преступного мира, доминируют воровские понятия.

Дуболом с мордой бульдога – верзила с лицом бульдога.

Жиганскими – воровскими.

Жирный бобёр – очень богатый потенциальный потерпевший.

Жулики – «воры в законе».

Западло сдать мента – нарушение воровских норм, которые исключают предательства кого бы то не было, даже сотрудника правоохранительных органов.

Кайфануть – ощутить состояние эйфории, как правило, после приема наркотиков.

Карманники – карманные воры.

Каталы – профессиональные карточные шулера.

Кашкарский план – особый сорт гашиша, произведенный в кашкадарьинской области Казахстана, который наряду с чуйкой высоко ценится наркоманами.

Кипеш – бунт, шум, волнение, скандал.

Козырные кошелёчники – опытные, знаменитые карманные воры.

Кореш – друг.

Кошелёчники – карманные воры.

КПЗ – камера предварительного заключения.

Крадуны – преступники, занимающиеся исключительно воровством и строго придерживающиеся воровских законов. Кандидаты в воры в законе.

Кто «уголком», а кто и «гарной дуркой» – кто чемоданом, а кто и красивой женской сумочкой.

Лапотника-недотепы – простаки.

Легавые сплели бы лапти – милиция бы арестовала.

Майдан – подпольный игорный дом.

Майданщики – профессиональные карточные и иные игроки.

Малолетки – несовершеннолетние.

Мануфту из норки или соболя – верхняя одежда из норки или соболя.

Менты, легавые, мусора – милиционеры.

Мордоворот – верзила, огромного роста.

Мотор – такси.

Мотыль – высокий, худой человек.

Мушкетеры – сотрудники уголовного розыска, специализирующиеся на ловле карманных воров. Слово употребляется исключительно в Азербайджане, особенно в Баку.

Навар – прибыль.

На бану – на вокзале.

На пропуле – быть готовым к приему кошелька, наличных денег, золотых украшений и других ценностей, украденных одним карманным вором и переданных другому для того, чтобы избежать поимки с поличным.

На отмазке – быть готовым помочь избежать каких-либо неприятностей или выбраться из щекотливой ситуации.

Напяливая – надевая.

Наркоман на ломке – наркоман, который испытывает наркотическое голодание.

Находящихся в бегах – те, кто находится в розыске по линии МВД.

Наша стрелка – наше место встречи.

Не в кипеш – очень осторожно, тихо, без шума, незаметно.

Общак – своего рода касса взаимопомощи, существующая внутри того или иного криминального сообщества.

Опера – оперативные сотрудники милиции.

Откупиться – произвести кражу.

Оторваться по полной программе – выжать из сложившихся обстоятельств все, что только можно.

Отрава – наркотики.

Отстегивали на общак – уделяли внимание «общаку».

Парчак – одна из самых презираемых категорий сидельцев на взросляке. Униженный, грязный и неряшливый человек, зачастую страдающий венерическими заболеваниями. Это, как правило, отчаявшиеся и опустившиеся люди, на которых, кроме заключения под стражу, обрушилась еще масса, по их мнению, неразрешимых проблем.

Паскуда – человек, умышленно допустивший проступок, идущий глубоко вразрез с понятиями арестанта и бродяги, например, преступник-ренегат, поддерживающий постоянную связь с милицией.

Писакой, то есть работал «монетой» и «мойлом» – карманный вор высшей категории, разрезающий с целью кражи карманы и сумочки. Для этого он применяет лезвие опасной бритвы, половинку безопасного лезвия, которую держит за губой, или заточенную с одной стороны полукругом медную монету.

Пацаны – осужденные, занимающие самое высокое положение в сообществе несовершеннолетних заключенных, настоящий, полностью сформировавшийся преступник, при соответствующем поведении имеющий все шансы стать со временем вором в законе. Эта категория преступников возникла во времена, когда массы беспризорников сколачивались в банды, возглавляемые матерыми уголовниками.

Писаки-ширмача – карманные воры высшей квалификации.

Погоняло – прозвище.

Подсад тех ширмачей – скопление народа на остановке общественного транспорта, где орудуют карманные воры.

Покоцанного инвалида – избитого инвалида.

Прикидывался лохом – прикидывался простодушным, наивным, доверчивым человеком. Деревенским жителем, приехавшим в город из далекой глубинки.

Продавали башами, по пять косяков – имеется ввиду анаша, которую продавали пакетиками, в которых было по пять доз.

Прожарка – издевательства и пытки, применяемые администрацией ИУ над осужденными, придерживающимися воровского образа жизни.

Промацовывая её бочину – прощупать карманы потенциального потерпевшего или потерпевшей.

Пошукать – поискать.

Работать письмом – применять во время карманной кражи лезвие или отточенную монету.

Разбредалась по хазам и малинам – расходилась по разного рода конспиративным квартирам преступников.

Саманное строение – строение из больших глиняных кирпичей называемых саманами.

Скрысятничать – своровать у заключенных в местах лишения свободы или у близких людей, которые тебе доверяют.

Сосущих горький насвай – вещество зеленого цвета, которое употребляют для того, чтобы не курить или уже бросив курить. Его заворачивают в тонкую папиросную бумагу и отправляют под язык. В основном, на Кавказе и Средней Азии.

Спалился с поличным – арестован, пойман с поличным.

Спекулянты – коммерсанты.

Сходняки – собрания, на которые собираются преступники.

Терпила – потерпевший.

Тихушники – сотрудники уголовного розыска, специализирующиеся на ловле карманных воров. Они всегда одеты в штатское, более того, порой разыгрывают роли преступников.

Тычили – совершали карманные кражи.

Уркаган – вор в законе.

Фартэцала – предмет, с помощью которого сподручней совершить преступление, связанное с мелкой кражей. Таким предметом, например, может быть обыкновенная газета или перекинутый через руку пиджак.

Фарцовщики – барыги, специализирующиеся на спекуляции валютой и иными ценностями.

Фраер – Если исходить из воровских понятий, то это любые люди, не являющиеся ворами в законе. В ГУЛАГе фрайером или фрайерюгой называли простачка, лопуха. Теперь так называют потерпевших и, вообще, наивных и доверчивых людей, непрактичных, а иногда и ни на что не способных. Кроме того, фрайер – это рядовой уголовник.

Фуфлыжник, фуфломёт – проигравший и не уплативший вовремя картежный долг.

Хаза – конспиративная квартира преступников, притон.

Хата – конспиративная квартира преступников, жилище вора.

Цапка – рука.

Цеховик – деятель теневого бизнеса.

Черняшка – опий-сырец.

Чилим, набитый кашкарским планом – приспособление для курения, набитое анашой самой высокой пробы.

Четвертак царской чеканки – имеется ввиду золотая монета достоинством в двадцать пять рублей, отчеканенная еще при последнем русском царе.

Шнифт – глаз.

Шура веники вязала – ничего из задуманного не получается, все затеи рушатся, как карточные домики.

Шухер – возглас атасника, оповещение соучастников преступления об опасности.

Щипачи – карманные воры.