Нещадно палящее солнце субтропиков, будто огненный шар Апокалипсиса, медленно надвигалось на землю, чтобы испепелить все вокруг. Казалось, что каждый из тех, кто отдыхал в тот момент под сенью экзотической зелени средиземноморского побережья Анталии, изнемогая от жары и зноя, мечтал о хорошей грозе с дождем и громом или, на худой конец, о дуновении хотя бы легкого бриза с моря, но, увы, природа никак не решалась расщедриться на подобную милость. Дым от горящего вдали мангала, над которым возился старый турок, то и дело крутя шампуры, жаря шашлык, стоял столбом и исчезал где-то далеко вверх у, в раскаленном небе.

Не было слышно даже привычного и радующего слух многоголосья райских птиц. Все будто вымерло кругом, и лишь доносившийся издали шум прибоя да частый треск поленьев сухой чинары в мангале, от которого шел аппетитный аромат мяса и восточных специй, нарушали эту знойную тишину и умиротворение.

Я нежился, удобно примостившись в гамаке под стройной и высокой пальмой, зонт из зелени которой, тенью падая на шикарный травяной ковер, образовывал небольшое убежище от зноя, и невольно вспоминал Север, тайгу и почти такой же гамак. Правда, тот гамак был сооружен из нескольких старых простыней, привязанных к двум кедрам. Ничего не скажешь, воспоминания – упрямая вещь, подумалось мне тогда, да и полезная к тому же. Они никогда не позволяют человеку излишне расслабиться.

Пять лет напряженного труда над книгами и нервы, издерганные воспоминаниями о прошлом, все ощутимее давали о себе знать. Стало пошаливать сердце, подниматься давление, открылись старые тюремные болячки, так что я решил на время бросить все и немного отдохнуть.

Разбогатеть, к сожалению, мне пока еще не удалось, поэтому и пришлось выбрать местом для своего отдыха относительно недорогую Турцию, о чем, кстати, в дальнейшем я ни разу не пожалел. Не все то золото, что блестит.

Этот райский уголок природы, а точнее – пляж, расположившийся на берегу лагуны, носил не менее экзотическое название, чем царившая в нем растительность, и назывался «Клеопатра». В данном случае турки как нельзя лучше почувствовали связь между далеким прошлым и настоящим, безусловно попав в самое яблочко. Ибо, видит Бог, будь жива владычица Древнего Египта, она, несомненно, одобрила бы это название. Тонко и со вкусом подобранный интерьер маленьких и удобных бунгало, схожих с жилищами древних египтян, комфорт и доброжелательность обслуживающего персонала здесь были на самом высоком уровне. Чего большего можно было желать человеку, привыкшему в основном к тюремной камере, нарам, да обслуживанию баландера с лепилой? Да, о такой жизни всегда мечтали и сколько еще будут мечтать не только бродяги с четвертаком за плечами, но и любой заключенный, проведший хоть несколько лет за решеткой. Немудрено, что я от души наслаждался благами, посланными мне Всевышним, млел от удовольствия и, потихоньку покачиваясь в гамаке из стороны в сторону, не сводил глаз с милой и очаровательной гречанки.

Таких красавиц, подобных самой Афродите, мне доводилось встречать нечасто. Стройная, как кипарис, с водопадом блестящих, ниспадавших к самой земле, длинных черных волос, она была похожа на живую богиню. В какой-то момент я поймал себя на том, что не просто разглядываю ее, но силюсь что-то или кого-то вспомнить. Именно это и не давало мне покоя, но почему, трудно было понять сразу. Вдруг шальная мысль молнией пронеслась и вторглась в мозг. Мой разум, как в кино, кадр за кадром, стал прокручивать какие-то отдельные эпизоды прошлого, и наконец я все понял.

Мое внимание привлекла вовсе не сама женщина, а сидевший рядом с ней ее друг. Некоторое время я буквально не находил себе места, силясь вспомнить, на кого же он был похож, но, увы, память, как ни странно, на этот раз отказала мне в милости, и я бросил эту затею.

Так прошел бы и этот день, ничем не отличавшийся от многих ему подобных, если бы вечером в баре на берегу залива я вновь не повстречался с этой парой. Я тут же вспомнил, кого напомнил мне этот молодой человек. Хотя слова «напоминал» или «был похож» не отражают сути: это был настоящий двойник моего старого друга, которого я не видел уже в течение многих лет. Меня даже в пот бросило от такого неожиданного открытия, но я тут же постарался скрыть свое удивление. Изъясняясь «по-рыбьи», как я умел это делать тогда, когда того требовали обстоятельства, я пригласил молодежь выпить со мной по бокалу шампанского, ссылаясь на то, что я оказался здесь совершенно один и мне не с кем разделить горечь тоскливого одиночества. Молодые люди переглянулись и, улыбнувшись друг другу, молча согласились. Этот изумительный вечер на берегу залива в приятной компании юных потомков древних эллинов и навеял одно из множества воспоминаний о моей шебутной и бродяжьей жизни.

* * *

Случай этот, так нежданно-негаданно пришедший мне на память в тот бесподобный южный вечер, произошел в далекой России чуть более двадцати лет тому назад, в городе, где я родился. По большому счету, Махачкалу тех лет и городом-то назвать было трудно. Это был маленький провинциальный городишко с двумя жилыми районами – Советским и Ленинским – и одним городским отделом милиции на Пушкинской, 25. Но местная шпана, когда дело того касалось, с уважением и босяцкой гордостью называла его городом без фраеров. Не прошло еще и месяца с тех пор как я освободился и, прежде чем вновь усвоить хитрую игру легавых в кошки-мышки и войти в обычную воровскую колею, я бродил по «хлебным» местам: по старой ещё автостанции, по второму рынку и вокзалу, ездил с поднятыми руками на самых понтовых садильниках, как бы присматриваясь к обстановке, делая для себя выводы и строя планы на будущее.

Как назло, на мусорском олимпе республики произошли к тому времени значительные перемены. Дело в том, что, как только в МВД Дагестана менялся министр (а в тот раз, буквально перед моим освобождением, у штурвала этого никогда не тонущего корабля генерала Рытикова Ю. А. заменил такой же генерал Титаренко И. Д.), вместе со старым хозяином уходило и большинство его приспешников. А новая метла, как известно, всегда метет по-новому, начиная с самого верха и кончая закутками внизу. Так что была не исключена очередная килешовка. Но вновь заступившим работникам нужно было какое-то время, чтобы успеть освоиться, занять полагавшиеся им по жизни ниши, а главное, установить для населения новый «тариф на услуги».

Что касается воров-карманников, то их плодотворная деятельность была для ментов настоящим золотым прииском и кормила, как минимум, четверть всего аппарата уголовного розыска. По неписаному закону того времени, если только что освободившийся карманник не хотел тут же возвратиться в тюрьму, воровать без разрешения легавых на подвластной им территории – то есть на тех хлебных местах, о которых я упомянул, – он не мог. «Мочить рога» я, конечно же, не собирался, поэтому мне не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать, что в самом скором времени, разобравшись со своими проблемами, новые мусора все же дадут мне добро на воровство.

Какова же была эта процедура, предшествовавшая «выходу на лед»? Карманники старались оказаться в местах, наиболее подходящих для выуживания денег из чужих карманов, но и менты-тихушники пытались попасть туда с не меньшим рвением. Расчет и у тех и у других был прост. Там, где удавалось больше украсть вору, конечно же могли урвать большую мзду мусора. Поэтому в такие районы посылали тихушников, у которых не только был уже немалый оперативный опыт, но и хватка настоящих легавых псов – верных и преданных своим хозяевам с большими погонами.

Они могли сами, на местах, решить любую возникавшую проблему. Лишь ими определялось, кому будет дозволено красть на их территории, а кто будет лишен такой милости, кого из числа карманников нужно будет арестовать за несанкционированное появление в запрещенных для них местах, а кого просто предупредить.

Критерии отбора кандидатов из числа карманников на разрешение воровства в «хлебных» районах у мусоров всегда оставались неизменными. Помимо того что «втыкала» должен был уметь хорошо воровать, его репутация в воровском мире обязана была быть безупречной. Менты прекрасно понимали, через какие тюремные препоны и пересыльно-лагерные сита проходят воры, мучаясь и страдая, но всегда стараясь сохранить свое честное имя, и какие последствия остаются после всех этих экзекуций. «Отсидели свой срок с достоинством – мы только рады этому, – как бы говорили легавые. Пожалуйста, злачные места для вас открыты, воруйте себе на здоровье там, где это позволено далеко не каждому. Отстегивайте нам и выделяйте сколько хотите на свой воровской общак. Не встревайте в то, во что не нужно встревать, попадая в стремные ситуации, и живите в свое удовольствие на свободе».

Эти слова смело можно было написать на флаге тихушников, если бы таковой существовал, ибо они были их неизменным девизом, что-то вроде воззвания к крадунам. Что характерно, они почти не противоречили законам, царившим в преступном сообществе бродяг. По сути дела, со всей серьезностью вникнув в глубину воровской идеи, мусора уже тогда прекрасно поняли почти совершенную систему отбора кандидатов из числа босоты в элиту преступного мира, то бишь, в клан воров в законе, и в своих личных целях взяли этот воровской опыт себе на вооружение. Правда, менты несколько переиначили его, но смысла своего он от этого не потерял. Мусора умудрялись до такой степени подражать блатным, что, как в шутку говорили сами босяки, из них некого было даже на х… послать.

Что же касается тех ширмачей, которые по тем или иным причинам не вписывались в эту мусорскую схему отбора, то они «тычили» там, где им заблагорассудится. Риск запала при этом у них конечно же возрастал, да и денег попадалось намного меньше, но что поделать, такова была жизнь. Всем приходилось выбирать, кем быть: либо «грешными по жизни», либо «щипачами-верхушниками».

Некоторым читателям, не знающим опасных воровских закоулков и не искушенным в сложных коррупционных лабиринтах уголовного розыска, такой расклад по ту и другую сторону преступного мира (а под «другой стороной» я, конечно же, подразумеваю правоохранительные органы) может показаться не вполне реальным, но все происходило именно так, а не иначе.

Сейчас, в наше время, я частенько встречаюсь с некоторыми людьми из числа бывшей махачкалинской шпаны, старыми ширмачами, прошедшими почти весь тот путь, о котором я писал в своих книгах. Их остались уже единицы. Кого-то съела чахотка, кто-то умер от передозировки наркотиков, кто-то по-прежнему сидит в лагере или тюрьме, так и не сумев переквалифицироваться и приспособиться к требованиям нового времени, а кто-то и вовсе навсегда покинул страну. Но, как бы там ни было, те, кто остался в живых, конечно же, помнят то шебутное время и сами могут рассказать о нем немало интересных историй, и, наверное, не хуже меня. Впрочем, все это почти в равной степени относится и к легавым. Правда, и из их числа многие тоже померли, туда им и дорога, ну а некоторые тормознулись благодаря колоссальной поддержке своего родственного или национального клана. Такие не просто остались в органах, но и умудрились даже подняться на невиданные доселе высоты. Но все они как были, так и остались марионетками. Впрочем, иные ушли из этой структуры с высоко поднятой головой, как и подобает честным и порядочным людям. Рассказ этот напрямую связан с одним из таких работников уголовного розыска.

В рядах этих самых «правоохранительных органов» не все было спокойно. К сожалению для одних и к счастью для других, не все были одинаково продажны. Иначе бы это был феномен, противоречащий всем законам природы.

Совестливым оперативникам поручались, как правило, самые запутанные дела, не сулящие никакой выгоды. Им вменялось в обязанность просиживать на разного рода собраниях и никому не нужных сборищах дегенератов из МВД, активно участвовать в «общественной жизни», выпускать стенгазеты и заниматься прочей белибердой. Их постоянно пытались спровоцировать на тот или иной неверный шаг, подсылая продажную падаль как из числа ренегатов преступного мира, так и из своих мусорских резервов. В общем, старались сделать все возможное, чтобы дискредитировать этих честных людей в глазах общества, сделав их, таким образом, похожими на подавляющее большинство. К сожалению, эти происки удавались чаще, чем хотелось бы. Но согласитесь, ведь очень сложно, пожалуй, почти невозможно порядочному человеку прожить среди стервятников.

Но иногда коса находила на камень и ломалась. Шаткое положение честных мусоров можно было сравнить разве что с малолеткой или, того круче, с воровскими «ломками». Там тоже мучили людей и издевались над ними до тех пор, пока те не сдавались или, что бывало значительно реже, не отстаивали свои принципы, свою идею. Но если эти избранные легавые все же проходили через все «прожарки» своих старших коллег по ремеслу и не сдавались, их не просто оставляли в покое, их начинали уважать. А это обстоятельство, смею заметить, в любом из отделов уголовного розыска было не просто важно, а крайне необходимо.

В то время, о котором идет речь, проблема с карманными кражами в Махачкале вышла за все рамки дозволенного, поэтому в МВД Дагестана был открыт особый отдел по борьбе с карманниками, и на этот раз его возглавил некто Абдуразаков – грубый циник, похожий на гиену. Что же касается УУР (Управление уголовного розыска) республики, то руководил им в то время полковник Валиев. С ним я виделся всего несколько раз, да и то встречи наши были непродолжительны и носили «деловой характер», поэтому и говорить о нем что-либо существенное, думаю, я не вправе.

Как правило, каждый будний день после утреннего сходняка, или как он там у них назывался – «планерка» или «совещание», из здания МВД стайками выбегали легавые псы на охоту в город. Они тоже работали бригадами по двое или по трое, и было таких бригад в городе не менее десяти. Так вот, в одной из этих троек и находился герой моего рассказа.

Он был тезкой моего отца, звали его Магомед, и уже одно это обстоятельство заставляло меня относиться к нему если не с уважением, то хотя бы без презрения. Вообще-то, по имени его мало кто называл, в основном дразнили по погонялу Борода, хотя бороды, насколько я помню, он никогда не носил. Не знаю даже, кто и с какой целью дал ему такое прозвище – преступники или сами легавые. Окончив астраханскую школу милиции, он, вернувшись в Махачкалу, поступил в университет на заочное отделение юридического факультета. Проработал год в уголовном розыске Ленинского районного отделения милиции, а затем его перевели в МВД, в тот самый отдел по борьбе с карманниками, о котором я уже упоминал. Вот в связи с этим обстоятельством мы и познакомились с ним вскоре на одном из «садильников» города.

Это был молодой человек, немного старше двадцати лет, среднего роста, крепкого, я бы даже сказал, атлетического телосложения и довольно-таки приятной наружности. Характерной особенностью было то, что с его лица почти никогда не сходила улыбка. Даже когда он злился на кого-то из крадунов и предупреждал его о том, что если поймает с поличным, то непременно посадит, он все равно старался говорить это с улыбкой, как бы давая понять, что сам по себе он человек жизнерадостный и дружелюбный, но закон есть закон, и он не вправе его нарушать. И, честное слово, за порядочность и откровенность его уважали все без исключения. В общем-то, он был добрым малым и, как показало время, честным человеком.

Пять дней в неделю почти все махачкалинские ширмачи начинали свой рабочий день с «утренника», впрочем, почти точно так же, как и их противники – тихари, правда, с одной оговоркой. Дело в том, что рабочий день у всех легавых начинался, как положено, в девять утра, конечно же, никому из них и в голову не приходило следить и лазить за щипачами, спозаранку по переполненным автобусам и троллейбусам Махачкалы. Слежка за карманниками и их аресты не являлись какими-то особо важными заданиями, ради которых стоило так напрягаться. Это была постоянная рутинная работа мусоров. Просто, как говорится, кто рано встает, тому Бог подает, – и, к слову сказать, подавал Он им немало. Что же касается суббот и воскресений, то на выходные стопы избранных «втыкал» устремлялись на толкучки Дагестана и Чечни – в Хасавюрт, Дербент, Айябазар, в Хошгельды и Шали.

К тому времени, о котором идет речь, я уже успел выправить ксивы и решить проблемы, связанные с моим существованием на свободе, и наверстывал упущенное в тюрьме время, пропадая на садильниках и толчках с утра и до самого вечера.

Тот день я помню, как сейчас. Это был понедельник – единственный день в неделе, когда я мог позволить себе чуть-чуть расслабиться под теплым одеялом и проспать больше обычного. Тем более что на дворе стояла отвратительная, пасмурная погода: дождь, ветер и слякоть – обычное махачкалинское ненастье, характерное для этого времени года. Я как раз немного занемог. Старая лагерная чахотка давала о себе знать, и поэтому, укутавшись в теплую материнскую шаль, я лежал на диване, безучастный ко всему, и смотрел в экран телевизора. В таком подавленном состоянии, как правило, все вокруг бывает человеку безразлично, ничего не хочется делать, а видеть кого бы то ни было – тем более. Чахотка как бы съедает тебя изнутри, нашептывая своим прокуренным и омерзительным голосом: «Все твои усилия в борьбе за жизнь напрасны, ты все равно не жилец на этом свете». В общем, я пребывал в глубокой депрессии, когда вдруг в дверь позвонили.

Незваными гостями в моем доме могли быть разве что мусора, и я с головой спрятался под теплой накидкой, как будто она в тот момент могла спасти меня от легавых. Я закрыл глаза – так было лучше и привычнее слышать, что творится за закрытой дверью в коридоре, – и стал, как обычно, ждать непрошеных посетителей. Но, слава Богу, на этот раз пронесло. Я не услышал привычного ворчания матери, шума и гама детворы, которые всегда сопровождали прибытие легавых.

Нет, ничего этого не было. Мать разговаривала с кем-то как обычно – ровно и спокойно, безо всякого кипеша. Я подумал было, что пришла одна из ее подруг или соседка. Но каково же было мое удивление, когда, потихоньку открыв дверь в комнату, я увидел весьма симпатичную и стройную голубоглазую блондинку. «Здравствуйте», – проговорила она приятным, ласковым голосом, всего лишь раз взглянув на меня, а затем потупив взор, очевидно стесняясь моего наглого разглядывания.

Женщина присела на самый край кресла, предложенного ей матерью, грациозно повернула голову к окну и стала терпеливо ждать, пока я приведу себя в порядок. Я вскочил как ужаленный, будто и не болел вовсе. И откуда только силы взялись? Для матери это обстоятельство, конечно же, не могло пройти незамеченным. Она слегка покачала головой, как бы укоряя меня в чем-то и извиняясь перед девушкой. Оставив нас вдвоем, она молча вышла на кухню. Я тоже в свою очередь попросил у незнакомки прощения за свой наряд и проговорил какие-то второпях составленные дежурные фразы. Наскоро приведя себя в порядок, я сел на диван и стал наблюдать за ней. Удобно расположившись в кресле, положив на колени красивую белую сумочку, она глубоко погрузилась в себя, разглядывая расплывчатые узоры на стекле.

Судя по внешности и манере держать себя, передо мной, безусловно, была женщина из хорошей, да к тому же еще и состоятельной семьи. Об этом свидетельствовал ее строгий, но весьма дорогой наряд – брючный костюм модного покроя и белоснежная шелковая блузка ручной работы с высоким стоячим воротничком. Отдыхавшие на подлокотниках кресла, изящные, холеные руки с нанизанными на пальцы перстнями говорили о том, что ничто человеческое ей не чуждо. Прямая и гордая осанка, высокий лоб и задумчивый, я бы даже сказал, какой-то загадочный вид довершали картину.

После несколько затянувшейся паузы мы познакомились. Нелли, а именно так звали эту прекрасную незнакомку, была наполовину гречанка, наполовину русская. Коротко объяснив цель своего визита, она открыла сумочку, достала из нее письмо и протянула его мне с таким видом, будто в нем заключался весь смысл ее жизни.

Говоря откровенно, в тот момент я еще толком ничего не понимал. Пробежав протянутую записку, я сразу и не сообразил, от кого она, но вида, конечно же, не подал. Я заставил себя задуматься и, прочитав послание еще несколько раз, наконец, догадался. У меня как будто огромный груз упал с плеч.

Видел бы кто-нибудь, какими глазами смотрела на меня в тот момент эта молодая особа, как она была возбуждена и как любила! Можно было лишь позавидовать тому счастливцу, на котором она остановила свой выбор.

Слава Богу, память не подвела меня и на этот раз. Все сколько-нибудь существенные события, такие, например, как борьба с активистами на малолетке, а также лица и имена босяков, которые в ней участвовали, она всегда цепко удерживала в моем сознании. Только теперь, после ее рассказа и чтения этого любовного и драматичного послания, мне стала понятна вся сложность создавшейся ситуации и то значение, которое придавала всему написанному Нелли.

Письмо это было от человека, которого я не видел почти два десятка лет. Был у меня земляк у хозяина, когда я еще четырнадцатилетним пацаненком только-только начинал отбывать свой первый срок на малолетке. Кличили его Чапик. Я даже настоящего имени его не знал, отчего и прочел маляву несколько раз, не въехав сразу, от кого она. Парнем он был неплохим – дерзковатым в меру, но уважительным и добрым малым, да и воевал с активом не меньше нашего, это я помнил точно. Но в тюрьме он был случайным пассажиром. Его счастьем было то, что сроку ему дали – всего год. Это обстоятельство и спасло его от многих неприятностей и бед, которых мы с корешами, к сожалению, не смогли избежать.

Я слышал, что, откинувшись после малолетки, он поступил в какой-то столичный институт. Других сведений о нем у меня не было. И вот – на тебе, объявился, да еще таким странным образом!

Нелли рассказала мне, что они с Игорем, то бишь с Чапиком, познакомились еще в Москве, когда он, закончив экономический факультет МГУ, работал в какой-то престижной конторе, а она доучивалась там же, только на юридическом факультете. Его родители были достаточно состоятельными людьми, что позволило ему получить приличное образование, иметь хорошую работу, любить красивую женщину и ни в чем себе не отказывать. Но на их пути возникло труднопреодолимое препятствие – родители Нелли, точнее, ее отец.

Как правило, в нашей суетной жизни беда в одиночку не ходит. Незадолго до того, как должны были разрешиться проблемы со свадьбой, Игоря неожиданно постигло страшное горе. Погибли его родители вместе с младшей сестренкой и тетей. Все они гостили у бабушки Чапика в Ташкенте и, возвращаясь домой в Махачкалу, разбились на самолете где-то в горах Кавказа. Я помнил тот случай. В этом самолете тогда погибла вся ташкентская футбольная команда «Пахтакор».

Такое несчастье может свести с ума кого угодно, только каждый переживает удары судьбы по-своему. Чапик, к сожалению, запил и стал завсегдатаем сначала дорогих ресторанов, а потом и сомнительных забегаловок. В конце концов такая жизнь снова привела его на скамью подсудимых. Ему дали несколько лет, и уже в лагере со временем сердце его оттаяло ото льда отчужденности и недоверия и он, наконец, пришел в себя. Но в то роковое для них обоих время Нелли, потеряв всякую связь с любимым и отчаявшись бороться с обстоятельствами, успела выйти замуж по настоянию и выбору родителей и в том же году разойтись. Кстати, я сразу обратил внимание на то, что обручальное кольцо у Нелли было надето на безымянный палец левой руки.

Когда Игорь откинулся, они наконец встретились вновь и решили, что теперь это уже навсегда.

К тому времени Нелли работала старшим следователем прокуратуры РСФСР, которая находилась на Кузнецком Мосту. Она помогла Игорю восстановиться на прежней работе, благо он был там когда-то на хорошем счету. В тот момент уже не существовало родительского запрета, горе и одиночество уже не томили их сердца, воцарились любовь и понимание.

Казалось, что наступили наконец безоблачные дни, но злой рок по-прежнему преследовал их и, затаившись, ждал лишь удобного момента, чтобы вновь напомнить о себе.

Уже довольно долго они жили вместе где-то в Кунцеве и подали заявление в ЗАГС, собираясь во время летнего отпуска расписаться и уехать на бархатный сезон куда-нибудь на юг, но судьба распорядилась иначе.

В Махачкале младшая сестренка Нелли выходила замуж. Не поехать к ней они, конечно же, не могли. Поэтому, приготовив необходимые подарки и отпросившись с работы на какое-то время, Нелли с Игорем вылетели в столицу Дагестана. Здесь на свадьбе и произошел тот случай, который перечеркнул все планы этой прекрасной пары и на долгое время лишил их возможности не то что общаться, но даже и видеть друг друга.

Женщины такой своеобразной красоты, такого ума и интеллекта, каким обладала Нелли, всегда были предметом поклонения и восхваления, причиной множества ссор и даже кровопролитных войн не только у мужчин Кавказа, но и среди всей сильной половины рода человеческого. Что же тут говорить о Дагестане? Но поклонение прекрасной даме, ее очарованию и душевной тонкости – и бычье, упрямое стремление обладать ею насильно, лишь только потому, что ты богат и имеешь много влиятельных родственников, согласитесь, абсолютно разные вещи.

В общем, на свадьбе Игорь сцепился с тремя подонками. Его дважды ударили ножом, но и он не остался в замазке, успев садануть осколком бутылки одного из нападавших, как раз того самого норовистого хама, который умудрился порвать на Нелли платье. И саданул по-хозяйски, так, что мразь эта почти полгода провалялась в больнице.

И снова тюрьма, следствие и суд, который первоначально приговорил его к восьми годам особого режима. Но через некоторое время все же состоялось повторное слушание. Множество свидетельств в пользу осужденного и деньги, данные на лапу судье с прокурором, сделали свое дело, и ему скинули не только пять лет, но и изменили режим с особого на строгий.

Все это время, больше года, Игорь находился в махачкалинской тюрьме. За это время Нелли успела родить ему двойняшек – мальчика и девочку и жила, будучи в декретном отпуске, в Махачкале, чтобы быть поближе к любимому. Когда же его отправили на этап, она вернулась в Москву.

На этот раз судьба забросила Чапика подальше, чем в прежние годы, и он очутился в одном из лагерей Алтайского края.

У человека, постоянно живущего на свободе, постепенно складываются свои взгляды на жизнь, ничего общего не имеющие с тюремными представлениями. Совсем другое дело, когда он попадает в неволю. В заключении мировоззрение каторжанина меняется буквально на глазах. И это в принципе нормальное явление для дилетантов, случайно связавших свою жизнь на какое-то время с преступным миром. Ну и, само собой разумеется, если человек не так далек от законов этого самого преступного мира и отнюдь не дилетант в тюрьме, то, попав за решетку, он в первую очередь интересуется теми из бродяг, с кем ему приходилось когда-то чалиться вместе.

Так случилось и с Чапиком. Оказавшись за решеткой, он почти непроизвольно стал «пробивать» у каторжан о своих старых знакомых босяках и таким образом узнал и обо мне: где я, какой образ жизни веду, на каких ролях пребываю в преступном мире. И вот, через несколько проведенных в лагере лет произошло непредвиденное, и он вспомнил обо мне еще раз.

Представляете, человеку остается до свободы несколько месяцев – и тут какая-то мразь повязочник достает его так, что он не выдерживает наглости и издевательств провокатора и разбивает ему макитру табуреткой. Козел с сотрясением мозга попадает в лазарет, тем самым набрав очки у начальства, а Чапика после карцера водворяют в камеру под раскрутку, откуда он и пишет маляву своей благоверной.

Бывает порой в нашей жизни, что никакого терпения и выдержки не хватает обуздать свой ретивый нрав, свои эмоции и порывы, направленные против коварных замыслов негодяев. Да, я прекрасно понимал Игорька, читая его ксиву, и вся вина происшедшего живо представала передо мной. Знал я, конечно же, и то, что мусора лагерные могут достать так, что и за день до обретения долгожданной свободы совершишь то, что сделал этот человек. Я и сам ведь когда-то был на его месте. В ксиве Чапика было несколько строк, адресованных лично мне.

«Заур, бродяга, здравствуй! Знаю, что если это письмо попало в твои руки и если ты не на смертном одре, то поможешь моей жене во всем, в чем сможешь. Заранее тебя благодарю. Бог вам в помощь! С уважением Чапик».

Знаете, что перво-наперво пришло мне в голову после того, как я все уже решил для себя? Я от души позавидовал этому парню. Ну что же я мог еще предпринять при таком раскладе, как не готовиться тут же в дорогу? Благие дела ждали меня впереди.

Нелли прибыла в Махачкалу с тем, чтобы оставить детей у матери, взять денег для отмазки Игоря и со мной или без меня тронуться в путь. Пока ей везло. Карта, легшая в масть, как мне казалось, могла послужить неплохим стимулом для убитой горем и почти отчаявшейся матери двоих грудных детей. А в том, что это было именно так, я догадался сразу, но вида, конечно же, не подал. Для меня, сотни раз видевшего на лицах дорогих мне женщин страдание, горе и отчаяние, это было более чем очевидно, и любые слова здесь были излишни. Но вместе с тем по поведению этой женщины, по ее манере держать себя и выражать свои мысли посторонний наблюдатель не смог бы заметить и капли сомнения или отчаяния. Она была гордой и независимой в своем горе и не искала жалости и сострадания. И это не могло не внушать к ней уважения всех мужчин, с которыми ей приходилось иметь дело в тот момент, начиная с родного отца и заканчивая лагерным кумом, который позже встретился нам на вахте, у ворот колонии. Хотя мужчиной его можно было назвать лишь только потому, что он носил брюки галифе и огромную форменную фуражку, всю в следах от птичьего помета. После того как все вопросы с отъездом были решены, Нелли на минутку вышла из комнаты в коридор, а затем, вернувшись с большим бумажным пакетом, не высыпала, а буквально вытряхнула его содержимое на диван.

«Как вы думаете, Заур, этого хватит?» – спросила она, улыбаясь и одаривая меня при этом добрым и наивным взглядом восточной принцессы. Сказать, что я был удивлен увиденным, значит не сказать ничего. Да и было отчего. Двадцатипяти-, пятидесяти- и сторублевые пачки в банковских упаковках, перехваченные поперек белой бумажной тесьмой, были сложены, будто дрова для костра. Говоря откровенно, я впервые видел женщину, так открыто пренебрегающую деньгами, ради которых я всю жизнь рисковал буквально всем, что может быть дорого человеку в этой жизни. Я неспеша и ласково, как собственных детей, пересчитал лежащие на моем скромном ложе банковские билеты. Набралось ровно тридцать тысяч рублей. Для того времени это была огромная сумма, Думаю, достаточно будет вспомнить, что обыкновенный «жигуленок», «шестерка», стоил тогда чуть больше семи тысяч.

«Вы, Заур, пожалуйста, прикиньте, что к чему, вам ведь лучше знать, – продолжала она, подождав, пока я пересчитаю все деньги. – Меньше всего вас должна беспокоить сумма. Если вы не уверены, что этого хватит, то скажите, сразу, не стесняясь. А то потом на месте будет поздно. Слава Богу, деньги у меня еще есть. Родители меня очень любят и не отказывают ни в чём».

«Да что тут прикидывать, Нелли? Хватит сполна, да еще и останется», – ответил я не задумываясь, а про себя усмехнулся: «Да за такие деньги самый последний парчак на зоне мог бы поставить все лагерное начальство в шеренгу и поиметь их по очереди, на глазах у собственных жен». Пока я, присев к столу с картой СССР и расписанием самолетов из московских аэропортов, прикидывал предполагаемый маршрут и приблизительное время пути, Нелли, взяв мой паспорт, продиктовала кому-то в телефонную трубку его серию и номер, а затем, видимо довольная ответом, попросила, чтобы я пригласил в комнату маму. Я позвал мать и вышел покурить на балкон, оставив женщин наедине. Уж и не знаю, о чем они говорили, но беседа их длилась долго, около часа, затем Нелли тепло попрощалась с нами, а особенно с матерью (они даже обнялись и поцеловались, как близкие родственницы), и уехала на ожидавшей ее у подъезда «Волге» с двумя обкомовскими нолями на госномере. До полуночи я готовился в дорогу, а мать по моему заказу сшила мне пояс в виде патронташа, с кармашками разных размеров для разных купюр – все деньги Нелли оставила у меня. Утром, как мы и договаривались, она заехала за мной на том же автомобиле, который и доставил нас в аэропорт. Судя по тому, что после одного-единственного ночного звонка у нас уже на следующее утро были два билета на первый рейс до Москвы, в то время как простые люди заказывали их минимум за месяц до вылета, мне же долгое время не нужно было беспокоиться о надзоре, можно было с уверенностью предположить, что у Нелли были очень влиятельные родственники. Хотя об этом я догадался ещё накануне вечером, провожая её к машине.

Описание всего нашего пути из Махачкалы до лагеря, где находился Игорь, заняло бы очень много времени и места, поэтому я ограничусь малым. Перед обедом мы были уже в Москве, а ближе к вечеру вылетели из аэропорта Домодедово в Новосибирск. Ночь застала нас уже в поезде, следовавшем из Новосибирска в Барнаул, но и на этом наш путь не заканчивался. Утром, по прибытии в столицу Алтайского края, мы умудрились буквально на ходу вскочить в электричку, следовавшую до Горно-Алтайска и лишь к обеду прибыли в этот маленький, но довольно-таки красивый городишко. Только здесь мы немного перевели дух и отдохнули, если, конечно, хождение по базару и магазинам и затаривание всякой снедью можно назвать отдыхом.

Дело в том, что по моему настоянию выехали мы налегке, не считая кругленькой суммы в моем поясе да модной сумочки в руках у Нелли. Я слишком хорошо знал дорожно-баульную суету женщин-бедолаг, направляющихся в лагеря на свидания к своим родственникам. Они никогда не могли ограничиться малым, постоянно забывая что-то и распихивая это что-то по сумкам и сидорам. Таким образом, вместо разрешенных тогда пяти килограммов продуктов они везли с собой минимум пятьдесят, и поездка в лагерь им запоминалась на всю жизнь. Я уж не говорю о тех приключениях, без которых не мог обойтись ни один вояж подобного рода. Так что, здраво рассудил я, «кешара» нам будут только мешать в дороге, а хавкой можно и на месте отовариться, хватило бы лаве, а его-то как раз было в достатке.

Далее до зоны, около ста километров, нам предстояло добираться на автобусе, но мы могли позволить себе такси, что и сделали с превеликим удовольствием, ибо тянули к хозяину не просто «дачку», а вагон и маленькую тележку…

К сожалению, зачастую в нашей суетной жизни неудачи преследуют нас во всем. За что бы мы ни взялись, что бы ни пытались сделать, все напрасно. А бывает и наоборот, реже, конечно, но бывает. Так случилось и на этот раз. Как пошла масть с самого начала, так и баловала она нас все то время, что нам пришлось провести в этом Богом забытом месте.

Еще по дороге я выяснил у Нелли все, что мне необходимо было знать для осуществления наших замыслов. В частности, я узнал, что Нелли еще ни разу не была у Игоря на свидании. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Так что мы начали свои действия с того, что Нелли подала хозяину зоны заявление о регистрации брака с Игорем.

Я рассчитал все правильно. Дело в том, что по тогдашним законам, где бы ни находился в тот момент заключенный: в карцере, БУРе или даже под раскруткой, если к нему приезжала женщина для того, чтобы расписаться, его выводили из камеры, регистрировали, как положено, в кабинете хозяина и давали трое суток свидания. Не знаю, что за польза от этого была мусорам, но для нас лучшего нельзя было и придумать. Я сам когда-то прошел через такую процедуру в лагере с одной из своих «боевых подруг», поэтому мог себе представить душевное состояние Чапика.

Пока мы сначала несколько дней ждали работников городского ЗАГСа, а потом еще три дня эти голубки ворковали на личном свидании, я потратил время с большей пользой, чем, откровенно говоря, сам ожидал. Отмазать Игоря подчистую не представлялось возможным, так как его уголовное дело уже получило ненужную огласку в самом управлении и было взято на контроль. Поэтому я постарался купить всех лагерных офицеров, которые имели хоть какое-то отношение к этому происшествию, не говоря о непосредственных свидетелях, а затем отправился в Горно-Алтайск.

В городе я без особого труда разыскал судью, которая должна была через несколько дней председательствовать на процессе в зоне, и, отстегнув ей на клык такую сумму денег, от которой она никак не могла отказаться, еще раз убедился в верности пословицы, которая гласит: «То, что нельзя купить за деньги, всегда можно купить за очень большие деньги». Теперь оставалось только ждать.

Примерно через неделю после того, как Нелли посетила убогую комнату свиданий этой колонии, состоялся суд. Для пущей убедительности он продлился целых четыре дня. И нужно было видеть этот превосходно разыгранный спектакль! Были задействованы: профессиональный судья с ручными «кивалами», массовка, состоящая из лагерных офицеров, и сохатый чёрт с еще не зажившей, перевязанной башкой. Очень щедро оплаченное представление стоило потраченных денег. Действующие лица этой трагикомедии отработали свои гонорары сполна, и в результате уголовное дело против Игоря было прекращено за отсутствием состава преступления и его выпустили в зону. Потерпевший и свидетели изменили свои показания, ну а Игорь с самого начала был в несознанке.

После окончания суда, с разрешения все того же купленного судьи, мне удалось перекинуться парой-тройкой слов с Чапиком. Представляете, в каком он был настроении? Как был рад всему происшедшему и как благодарил меня? Он даже хотел имя, данное его сыну дедушкой, – Александр, поменять на мое – Заур, но я вовремя отговорил его, объяснив, что имя у нас меняют в том случая, если ребенок тяжело болен. Так что нечего гневить Бога! Конечно же, к такому аргументу он не мог не прислушаться.

Вот ради таких моментов, думаю, и стоит жить человеку на этом свете. Благородные порывы жиганской души никогда не требуют чего-то из ряда вон выходящего. Здесь нужна самая малость, всего лишь простое желание помочь ближнему. Тогда и судьба не преминет вам улыбнуться, будьте в этом уверены, я знаю, что говорю.

Все остальное – уже детали. Пробыли мы с Нелли в этом поселке ровно двадцать один день. Я так хорошо запомнил эту цифру, потому что она напоминала название карточной игры. Как видите, результат нашего вояжа не заставил себя ждать слишком уж долго по лагерным меркам. Вот что значит, когда «масть катит в рыжей упряжке».

Перед отъездом, пока Нелли собирала нас в дорогу, я сделал все, о чем попросил меня Чапик: на случай шмона капитально затарился малявами в дорогу, сделал жиганский подогрев лагерной братве и купил для нескольких солдат и одного нужного босякам прапорщика всякой всячины, которая стоила приличных денег.

Через два дня, попрощавшись с Игорем и всей босотой лагеря еще раз с небольшого бугорка возле забора зоны, мы с Нелли тронулись в обратный путь. Преодолев огромное расстояние с севера на юг страны, уже через четверо суток мы вернулись в столицу Дагестана. В Москве, в Неллиной квартире, куда мы заглянули по дороге, чтобы привести себя в порядок, а главное, исполнить некоторые поручения Игоря, мы задержались на двое суток. За то время, пока я разъезжал по городу да наводил нужные «коны», Нелли побывала у себя на службе и позвонила в Махачкалу, порадовав своих близких. Поэтому в аэропорту уже стояла все та же черная «Волга» с обкомовскими номерами, которая и развезла нас по домам.

Настроение в тот момент у меня было превосходным, но, к сожалению, это продолжалось недолго, ибо именно с этого дня масть для меня резко переменилась. Впрочем, к подобного рода нападкам судьбы, к ее крутым виражам и обрывам я был готов каждую минуту и почти никогда не расслаблялся, хотя, говоря откровенно, с каждым разом они становились для меня все круче и ощутимее и выбивали из привычного ритма жизни на все больший срок.

Меня не было в городе почти месяц. Вот за этот относительно короткий отрезок времени и произошло то событие, которое так неожиданно пришло мне на память в эту чудную анталийскую ночь.

Но все по порядку. Итак, до Нового года оставалось около двух недель. На следующее после приезда домой утро я собирался ехать в город за елкой. Накануне вечером, радуясь подаркам от тети Нелли, мои маленькие дочери буквально достали меня этой просьбой, но порадовать детей мне, к сожалению, так и не удалось. Не успел я расположиться за столом на кухне, как раздался звонок. Звонили моим «цинком», поэтому я и подумал, что пришел кто-то из корешей, и попросил маму, убиравшую в коридоре, открыть дверь. На этот раз на пороге я не увидел прекрасной незнакомки, да и кентов моих там тоже не было, зато там столпилось человек шесть, не меньше. Это были легавые, которых я не знал. Лишь один из них показался мне знакомым, он в дальнейшем и разговаривал со мной.

Сначала я даже рассмеялся им в лицо. Вы что, мол, «крестного отца» брать пришли? – подшучивал я над ними. Но они не склонны были шутить, и это настроение поневоле передалось и мне. Ты где был, Заур? – на полном серьезе спросил меня один из них, пропустив мимо ушей мою иронию.

Уезжал по делам, – не задумываясь, ответил я, почувствовав в интонации легавого что-то неладное и спрятав на всякий случай свою улыбку подальше. – А что случилось?

Да нет, ничего, – ответил все тот же мент, как-то подозрительно переглянувшись с остальными. Он кивнул головой в сторону легавки: – Давай одевайся поживей, да пойдем, тебя уже целую неделю там ждут не дождутся!

Я, пожалуй, ненадолго прерву свое повествование и постараюсь объяснить читателю некоторые нюансы, связанные с подобного рода визитерами, и расскажу, с чем они у меня ассоциировались и что представляло собой это самое второе отделение милиции.

В то время в Махачкале, помимо городского отдела милиции, было еще три как бы «мини-отделения» милиции. Одно находилось в Первой Махачкале, напротив церкви (теперь это ГАИ Кировского района), третье отделение было в центре города (сейчас там находится народный суд Советского района), а второе отделение милиции на территории Пятого поселка, которое, к счастью, перестало существовать уже добрых полтора десятка лет назад. Так вот, это самое второе отделение милиции находилось прямо напротив моего дома, их разделял лишь детский садик да ряд гаражей.

Надо ли подчеркивать, что я в этом заведении не был редким гостем? Это маленькое и ветхое двухэтажное здание было для меня, пока я находился на свободе и в городе, вторым домом. В любое время суток и в любую погоду, по поводу и без такового, меня приглашали, но чаще доставляли туда в принудительном порядке как вора и нарушителя покоя граждан. Так что, если вдруг ко мне на квартиру заявлялся гонец в милицейской форме, ему никто в доме не удивлялся, а я, конечно же, и подавно.

Как правило, мент, которого посылали за мной, предупреждал меня о том, чтобы я явился в участок в назначенное время, и уходил. В крайнем случае, если мусор был новенький, он ждал, пока я соберусь, и мы отправлялись вместе. Не было случая, чтобы я убежал от конвоира или пообещал и, обманув, не пришел в назначенное время. Такие действия могли мне дорого обойтись. Дело в том, что в округе было несколько доверенных лиц, которые почти всегда могли договориться с сотрудниками – за определенную плату, конечно же, – о том, чтобы я остался на свободе или, на худой конец, чтобы мера наказания была смягчена. Подобная система «отмазки» в структуре правоохранительных органов страны практиковалась повсюду. От денег не отказывался никто.

Начальником второго отделения милиции был тогда Тагиров Роберт Гаджимирзоевич, далеко не глупый человек, хорошо понимавший менталитет своего народа и основные принципы работы руководства МВД, которое предоставляло множество лазеек для обогащения своих подчиненных, но не прощало и строго карало за допущенные ошибки даже самых приближенных коллег. Как видит читатель, дуракам и идеалистам на руководящих постах делать тогда было нечего.

Ко мне Роберт был всегда снисходителен и относился с должным уважением, никогда не допуская ничего лишнего. Знали мы друг друга, можно сказать, с самого детства, да и жили по соседству. Так что визит ко мне на квартиру целой делегации мусоров, из которых я был знаком лишь с одним, да и то поверхностно, меня весьма удивил. Прекрасно зная повадки местных легавых, я, естественно, почуял в их поведении что-то неладное и призадумался. Хоть я и не чувствовал за собой никаких особых грехов, кроме разве того, что воровал безбожно, все же, коснись чего серьезного, я знал это наверняка, меня «загасят», даже не удосужившись собрать достаточного количества улик, доказывающих мою вину. И если впоследствии мусора все же выяснят, что я невиновен, спешить с моим освобождением они не станут, а, скорее, сфабрикуют какое-нибудь уголовное дело за хранение наркотиков или оружия, да и дело с концом. Такова уж была повсеместная практика следственных органов по отношению к таким горемыкам, как я. Вот как я рассуждал в тот момент – и, как показало время, не без оснований. В общем, изменив своему обычному правилу, я на всякий случай оделся по-спортивному, будто заранее знал, что мне придется рвать когти, и, настроив себя на небольшую разминку с бегом и взятием препятствий, молча последовал за мусорами.

Пройдя с таким почетным эскортом метров двести пешком и обогнув детский садик, уже через пять минут я был на месте, и здесь, в коридоре отделения милиции, меня ждал главный сюрприз этого дня. Когда мы вошли в здание, менты почему-то остались внизу, расположившись в дежурке, а я стал не спеша подниматься на второй этаж, где и находился кабинет начальника, к которому меня должны были доставить. Поднявшись по лестнице, я остановился, чтобы отдышаться. До двери его кабинета оставалось всего несколько метров. Справа и слева от нее был коридор, а напротив, тоже в нескольких метрах, стояло две скамейки, на одной из которых сидела молодая и привлекательная на вид девушка и смотрела на меня не отрываясь с таким нескрываемым бесстыдством, на которое способны одни лишь шлюхи и дурочки.

Через минуту, переведя дух, я хотел было уже взяться за ручку двери кабинета, как вдруг неожиданно почувствовал сильный толчок в спину: кто-то оседлал меня, как дикого мустанга, а через мгновение по моим бокам посыпались, как из рога изобилия, удары руками и ногами, сопровождаемые дикими криками и визгом. На какое-то мгновение я растерялся, но затем, сообразив, что верхом на мне девушка, которую я только что видел в коридоре, попытался по возможности мягко избавиться от нее, теперь уже нисколько не сомневаясь, что она сумасшедшая, но не тут-то было. И если бы не мусора, прибежавшие снизу и с великим трудом оторвавшие ее от меня, не знаю, чем бы все и закончилось, ибо уже за это короткое время мои лицо и шея были исцарапаны в кровь, рубашка и свитер разорваны, а на кожаной куртке недоставало одного рукава. Это была не женщина, а настоящая пантера. Несколько ментов еле удерживали ее, пока она с нечеловеческим криком пыталась вырваться из их цепких рук и разорвать меня на части. Сказать, что я был обескуражен ее поведением, значит не сказать ничего, но самое главное в этой истории было еще впереди.

Еле оторвав от этой фурии, менты буквально втащили меня в кабинет, дверь которого уже давно была кем-то открыта, и, захлопнув ее за собой, удалились. Немного очухавшись и неспеша приводя в порядок свой изрядно потрепанный гардероб, я, не в кипеш, исподлобья косил взглядом на людей, находившихся в помещении, и бурчал, проявляя недовольство по поводу буйных идиотов, разгуливающих на свободе.

Сам кабинет я описывать не буду, – по всей стране они были в то время похожи друг на друга, как сиамские близнецы. В глубине стоял казенный стол, за которым восседал начальник отделения, еще несколько человек сидели в разных местах – кто у стены на стульях, а кто и рядом с хозяином кабинета, «Железный Феликс», как и было ему положено, висел за его спиной. Все присутствовавшие, не отрывая глаз, разглядывали меня, как бы изучая. Я почувствовал этот неподдельный интерес внутренним чутьем преступника, но не подал виду. Наконец тишину кабинета прервал его хозяин.

– Ты где был неделю назад, Заур? – сурово спросил меня Роберт.

– Уезжал, гражданин начальник, – лаконично ответил я, подчеркнуто называя его начальником при посторонних.

– А кто тебе разрешил покидать пределы города, находясь под надзором?

Я, естественно, не мог ответить на этот вопрос, поэтому, состроив виноватую мину, опустил голову и молчал.

– Ну ладно, с этим мы потом разберемся, – продолжал он. А можно узнать, куда ты ездил, с кем и зачем?

Эти вопросы, которые не были неожиданными, заставили меня на долю секунды призадуматься. Видно, сказалось нервное потрясение, которое я перенес минуту назад.

– Ездил в лагерь старого кореша повидать, – ответил я через минуту. – А с кем и зачем, не обессудьте, сказать не могу, – это не моя тайна.

– Посмотрите на него, какой джентльмен выискался!

– Придется сказать, Зугумов, еще как придется, – вдруг услышал я сбоку от себя хриплый и высокомерный голос, явно привыкший командовать. – Можешь в этом не сомневаться.

Я повернул голову в сторону говорившего. Это был грузный мужчина высокого роста, с широкими черными бровями. Он почему-то напомнил мне в тот момент Карабаса-Барабаса из детской сказки. Хорошо еще, что у меня хватило ума не улыбнуться. Попытавшись внимательнее разглядеть это чудо природы, я с презрением окинул его взглядом голодного волка, а затем, приняв исходную позицию, ответил как можно спокойнее:

– Это не моя тайна, гражданин начальник, и отвечать на ваши вопросы я не стану.

Боров, разговаривавший со мной, встал и подошел ко мне вплотную, а я в тот ответственный момент даже не пошевелил головой. Как стоял, так и остался стоять на месте.

– Послушай меня внимательно, ублюдок, – продолжал он. – По большому счету меня не интересует, где ты был и с кем. Если у меня и были еще какие-то сомнения на этот счет, порожденные доводами начальника отделения, то минуту назад в коридоре они рассеялись. Чуть позже и в другом месте ты мне расскажешь, как ты посмел сделать то, за что в былые времена казнили без суда и следствия, и, глядя на тебя, мразь, я не нахожу ни одной причины, почему нельзя восстановить этот справедливый закон. И будь я проклят, если будет что-то не так, как я задумал!

Махом выпалив свою угрозу, он вернулся на свое место. Все то время, пока он говорил мне эти любезности, я еле сдерживал тошноту, ибо из его рта шла такая вонь, будто возле меня остановилась ассенизаторская машина. Зная этот свой недостаток, он, наверное, специально подошел ко мне так близко. Но что бы там ни было, мне это не помешало здраво оценить обстановку и отчетливо осознать, что я попал в чье-то дерьмо, и не просто попал, а увяз в нем по уши. Я по-прежнему маячил посреди кабинета, и это положение начинало меня злить.

– Ну ладно, – собравшись с мыслями, я как бы парировал выпад этой вонючки, – что вы там будете предпринимать по отношению ко мне, это ваше мусорское дело, но мне бы все же хотелось узнать, в чем меня, в конце концов, обвиняют?

Видимо, мое законное желание показалось высокому собранию уж слишком циничным.

– Да эта тварь, по-моему, просто издевается над нами, – проговорил сидевший у окна рыжий верзила в дубленке до колен. Он встал и, подойдя ко мне с левой стороны, безо всяких предупреждений нанес такой удар в челюсть, после которого устоять на месте смог бы разве что телеграфный столб. Я рухнул на ковер как подкошенный и тут же вырубился.

Очнулся я уже на стуле. Молодой мент, один из тех, что приходили за мной на квартиру, держал меня за плечи и брызгал в лицо водой из графина. Делая вид, что еще не пришел в себя, и не открывая глаз, я пытался понять обрывки слов присутствующих в кабинете. Они собирались куда-то уезжать, и тот, который обещал заставить меня заговорить, сказал Роберту:

– Приведи его в чувство и закрой пока. Вечером после развода я пришлю за ним машину.

– Слушаюсь, товарищ полковник, – по-гвардейски отчеканил Роберт и пошел провожать своих гостей.

Голова моя гудела, будто это был пчелиный улей, зато мозг работал как ЭВМ. Теперь я понимал больше, чем когда-либо, что главное для меня – узнать, в чем меня обвиняют, и, уже исходя из этого, строить планы на ближайшее будущее, ибо потом, когда я окажусь в тюрьме, будет уже поздно. Оттуда у меня лишь два пути: этапом в лагерь или ногами вперед, третьего не было, и я знал об этом наверняка.

Когда я наконец оказался в «красном уголке», как местные уголовники называли каталажку во втором отделении милиции, то, безо всяких преувеличений, находился на грани нервного срыва. Видит Бог, я даже не мог припомнить, когда еще со мной случалось что-либо подобное, и случалось ли вообще.

Не успел Роберт проводить «козырных» мусоров за дверь своего кабинета, как тут же отослал и того, кто возился возле меня с графином воды. Он даже не стал дожидаться, пока я открою глаза и буду готов его слушать, а сразу же, без какого-либо вступления, начал объяснять мне суть дела. Я слушал его очень внимательно и, по мере того как он углублялся в тему, чувствовал, что на столько же погружаюсь в чужое дерьмо. Один из законов, открытых Архимедом, здесь был явно налицо. Мы всегда испытываем некоторое облегчение, когда узнаем истинную причину наших несчастий, даже если не в силах ничего исправить. Так что же произошло за неделю до этих событий и в чем меня обвиняли? Девушка, которая кинулась на меня в коридоре, неделю назад была еще действительно девушкой, то бишь девственницей. Они с подругой возвращались домой с какой-то вечеринки. Идти было далековато, поэтому и решили поймать мотор. Проголосовав у дороги, они остановили «Волгу», приняв ее за такси и поначалу даже не заметив, что в ней, кроме водителя, находилось еще двое молодых людей, изрядно принявших на грудь. Эти подонки увезли девушек, изнасиловали их и, выбросив из машины, уехали. Но главным для меня стало то, что предводителем этих ничтожеств был, оказывается, не кто иной, как я сам. Люди, которые со мной разговаривали и только что покинули кабинет, состояли в близком родстве с той, что сидела в коридоре. Они работали в прокуратуре, МВД и даже органах Дагестана, и не какими-нибудь рядовыми служаками. Это были монстры с большими звездами на погонах. Когда Роберт перечислил их должности, у меня дрожь пробежала по телу. Их фамилии были на слуху преступного мира Махачкалы. Да уж, веселые у нее были родственники, нечего сказать! Для них я был не более чем букашка, которую можно раздавить одним пальцем, даже не утруждая себя. И я это прекрасно понимал.

Вкратце я рассказал Роберту, что в городе меня не было почти месяц, а ездил я в лагерь к старому корешу на свидание. Куда и с кем, я, конечно же, промолчал, но подчеркнул, что летал в оба конца самолетом и это можно легко проверить.

По-прежнему нисколько не сомневаясь в моей непричастности к этому преступлению, Роберт вызвал дежурного следователя, кстати, тоже знакомого мне мусора. В этот момент я находился в весьма щекотливом положении. Казалось бы, расскажи я все, как есть, и дело с концом, но закавыка была в том, что отец Нелли – второй секретарь горкома партии Махачкалы, а эта должность в то время была самой козырной в городе, тем более что вторые секретари обкомов и горкомов союзных и автономных республик были непосредственными ставленниками Москвы и обязательно русскими. Да и сама Нелли, как я уже упоминал, была старшим следователем прокуратуры РСФСР.

Люди старшего поколения, думаю, поймут меня без каких-либо дополнительных объяснений и осознают, что могло ожидать эту семью, поведай я мусорам все, как было на самом деле. Так что следователю я рассказал почти тоже, что и Роберту.

Взяв показания, он отправил меня в каталажку. Здесь в привычном для меня камерном одиночестве я постарался успокоиться и раскинуть мозгами, как обычно бывало при сходных обстоятельствах, но мысли путались в голове, как рой обезумевших пчел. Это было какое-то наваждение. Со мной творилось что-то невообразимое. Лицо горело, как угли жаровни, нервная дрожь сотрясала все тело. Затем, через некоторое время, оно покрылось капельками холодного пота, а по спине он стекал уже тоненьким ручейком, так что вся одежда успела промокнуть и прилипла к телу. Меня даже бил озноб.

Только сейчас я окончательно понял, что ничего подобного еще в жизни не испытывал. Но все же опыт крадуна и старого арестанта взял верх над обывательской растерянностью и чувством безысходности. Постепенно я стал возвращаться в нормальное состояние и наконец, взяв себя в руки, успокоился. Лишь один-единственный момент в этой истории по-прежнему не давал мне покоя. Я терялся в догадках и никак не мог понять, что это: красиво разыгранный спектакль, удачно подобранная подстава или что-то другое? Если это подстава, то для чего, с какой целью? Для отчетности? Вряд ли. Для мусоров я, по большому счету, не представлял особенного интереса. Карманный вор, да и только. Да если бы даже и представлял, наши махачкалинские легавые никогда не пошли бы на подобные розыгрыши. Они, скорее, спокойно закинули бы мне в карман анашу или пару ампул морфия, и делу конец. Эта практика была у них отработана до мелочей и всегда действовала без сбоев. Значит, эта версия отпадала. Но тогда что же?

Я тусовался по камере, как только что пойманный зверь в клетке, и лихорадочно размышлял, отбрасывая одну версию за другой. Даже в самом страшном сне я не мог представить себе ничего подобного. Человеку, не искушенному в разного рода законах преступного мира, трудно понять, что могло ждать в тюрьме бродягу, не просто грубо преступившего порог нравственности, но и опозорившего своим поступком весь воровской клан, к которому он принадлежал. Такого человека ждало наказание, далеко не равное наказанию для простого арестанта. Что же касается продолжения воровской карьеры, то на этом смело можно было ставить жирную точку.

И тут в относительной тишине камеры меня осенила одна спасительная мысль, но для ее осуществления я должен был быть на свободе, а не находиться под стражей. Не торопясь и пытаясь по возможности не сбиться с метки, я обуздал этот лихорадочный порыв, прекрасно понимая цену выдержки и спокойствия, и в голове моей все стало потихонечку проясняться.

В первую очередь я должен был прикинуть, что меня может ожидать в каземате НКВД, потому что это было определяющим моментом в моей дальнейшей участи, и здесь, к сожалению, и я это понимал больше, чем когда-либо, утешительного было мало, если не сказать, что его не было вообще. И все это несмотря на то, что у меня было поистине железное алиби – я имею в виду билеты на самолет. Так что отбитые почки и поломанные ребра были ничто по сравнению с тем, что меня ожидало на самом деле.

Время, когда меня водворили в камеру, было обеденным. Развод у мусоров происходил в пять часов вечера. Значит, где-то в шесть, в половине седьмого за мной приедут, и кто его знает, как в дальнейшем ляжет моя карта.

У меня оставалось в запасе целых пять часов. Ну что ж, будем думать, уже окончательно придя в себя, решил я, прилег на скамейку и, закрыв по привычке глаза, продолжал лихорадочно искать выход из создавшейся ситуации.

Вы знаете, Всевышний иногда проявляет милость к арестантам, тем более к тем из них, кто был несправедливо обижен власть имущими, и наводит бедолаг на спасительные мысли. Не обошел Он в тот раз и меня. Я вспомнил, что несколько лет назад, еще задолго до того срока, после которого я недавно освободился, мы с Валерой Писклей, – моим старым приятелем и коллегой – пытались освободить нашего друга, который спалился на наших глазах в «марке» и был доставлен во второе отделение милиции. Вот что мы предприняли тогда.

Двор второго отделения милиции был небольшим. В левом его углу, прямо напротив самого здания легавки, в десяти метрах от нее, находился навес из бревен, покрытый шифером, при этом ни стены, ни дверей на нем не было. Он предназначался для двух милицейских «бобиков», один из которых постоянно был в ремонте, и мотоцикла с коляской. В правом углу двора одиноко маячил дальняк, сбитый из деревянных досок, а напротив него, метрах в пятнадцати, стояли такие же деревянные ворота, давно покосившиеся от времени, которые и днем и ночью были открыты. По крайне мере, я их закрытыми не видел никогда. Забор, ближе к которому находились навес для транспорта и туалет, разделял мусорскую и гаражи, стоящие по соседству с домами.

Ближе к ночи мы с Писклей проползли по крышам гаражей, перелезли через этот забор и, подкравшись к задней части туалета, вытащили плоскогубцами четыре гвоздя из двух средних досок, два из середины и столько же снизу. Корешу нашему оставалось лишь повернуть две доски в разные стороны и сделать ноги. Ближе к ночи, когда сестренка нашего друга принесла ему харчи в мусорскую, то сообщила ему все, о чем мы ее попросили. Парень все понял. Ему оставалось лишь улучить время, выждать благоприятную возможность и, попросившись в туалет, исчезнуть.

Но в тот раз ему даже не пришлось бежать. Приятелю тогда крупно повезло. Среди ночи в отделение милиции приехал какой-то его родственник, работавший в одной из структур МВД, надавил на ментов и кореша нашего выпустили на свободу под подписку о невыезде. Прекрасно понимая, что рано или поздно в такой же ситуации может оказаться любой из нас, на следующую же ночь мы с Писклей вновь посетили дворик отделения милиции и вставили гвозди на место, предварительно расширив дырки и разрубив гвозди пополам. Теперь, чтобы проложить себе путь к свободе даже без поддержки со стороны, достаточно было слегка толкнуть доски сортира изнутри.

Но тогда никому из нас не пришлось воспользоваться этой заготовкой. Все, кто знал о ней, в течение пяти-шести месяцев были пойманы и во время ареста содержались под стражей либо в другом городе, или же в ином отделении милиции. И вот теперь, вспомнив о нашей с Писклей выдумке, я терялся в догадках, осталось ли там все по-прежнему или нет? Ведь мусора могли обнаружить подвох. Да и за прошедшее время гвозди вполне могли заржаветь, могло произойти и что-то другое, непредвиденное, кто его знает? Если все осталось, как было задумано много лет назад, то шансов на удачный побег у меня было предостаточно. Но где найти сообщника?

Я весь превратился в слух, уверенный в том, что Бог меня не оставит, кто-нибудь из знакомых все же зайдет в дежурку до вечера и я смогу склонить его на свою сторону. Знаете, когда вы сильно верите во что-то, Всевышний всегда оказывается на вашей стороне и никакие козни дьявола ему не помеха. Всегда будет только так, как Ему угодно.

Через час или полтора моего лихорадочного ожидания я не только услышал, но и увидел знакомого мне поселкового парня, которого кличили Сатера, а звали Магомед.

В Дагестане Магомедов – что в России Иванов. В милиции он оказался случайно. Его двоюродного брата задержали несколько часов тому назад за драку, и он хотел узнать, куда того доставили. Не имея почти ничего общего с преступным миром, Сатера тем не менее был своим в доску. В первую очередь он был настоящим работягой. Твердый дух в благородном сердце, честность и серьезное отношение буквально ко всему, за что бы он ни брался, создали ему немалый авторитет среди сверстников. Так что на него я мог положиться почти как на себя самого. Но главным для меня в тот момент было его согласие, ибо я знал наверняка: если он скажет «да», то наверняка выполнит свое обещание.

Дверь в каталажке была деревянной и только с виду казалась надежной и неприступной. Огромный, величиной со спичечный коробок, глазок давал возможность не только общаться с арестантом, но и, например, передать ему в это отверстие что-нибудь нужное.

Слева от двери «красного уголка» располагалась дежурка. Обычно к вечеру в отделении милиции оставалось трое дежуривших здесь ментов, не считая следователя, работавшего на втором этаже. Один мусор сидел непосредственно в дежурке, на телефоне, двое других и следователь часто разъезжали на «бобике» по вызовам.

При таком раскладе мне не составило особого труда подозвать Сатеру поближе к двери и объяснить ему суть дела. Тем более, и это было очень важно, говорил я с ним на его родном кумыкском языке, тогда как мент, дежуривший у стойки, был аварцем. Это я успел выяснить сразу же, как только был водворен сюда. Сатера понял меня без лишних расспросов и обещал помочь. Больше того, он успел сказать мне, что, если даже менты забили новые гвозди или они заржавели, он опять вырвет их, как только стемнеет. Теперь я был почти уверен в успехе задуманного и от меня уже, можно сказать, ничего не зависело. Оставалось только терпеливо ждать и надеяться.

В тот момент я еще даже не догадывался о том, что звук чахлого двигателя мусорского уазика скоро станет для меня самой долгожданной и желанной музыкой. Дело в том, что мент, дежуривший в отделении милиции, не имел права выводить меня в туалет, пока не прибудут остальные двое, выехавшие на очередное происшествие на этой самой машине. Я на всякий случай теребил его каждые полчаса, и он, входя в мое положение, обещал по приезде коллег сразу же сопроводить меня по нужде.

Уже с час, как стемнело, а машина все не возвращалась. Зимой сумерки наступают рано, но, по моим расчетам, было уже около шести часов вечера. С минуты на минуту за мной должны были прибыть гонцы из управления, и тогда все было бы кончено.

У законопослушного человека, прочитавшего эти строки, может возникнуть вопрос: зачем бежать, если ты невиновен? Ведь побег всегда скорее доказывает вину, нежели опровергает ее. Но, смею вас уверить, это утверждение справедливо лишь для правовых государств, для стран с крепкими демократическими устоями и принципами, тогда как Советский Союз, да, собственно говоря, и нынешняя Россия эти нормы никогда не соблюдали. Так что в подобных ситуациях и я, и мои собратья по несчастью всегда полагались в первую очередь на самих себя, ну и на верных друзей, конечно же, а не на действующий закон и тем более не на абстрактную справедливость.

И вот наконец во дворе отделения раздался долгожданный рев двигателя мусорской таратайки. В коридоре началась суета, зашумели кованые сапоги, послышались грязные шутки плебеев в милицейской форме и все, что обычно сопутствует этому. Менты привезли с собой какого-то парня, и, пока на него составляли протокол задержания, я все же добился, чтобы меня наконец-то вывели в туалет. Представляете, с каким чувством я шествовал в направлении дальняка? Благо опыта было не занимать, иначе пришлось бы изрядно понервничать, а именно этого в столь ответственный момент и нельзя было допустить ни в коем случае. Хотя путь и не был дальним, я все же умудрился за это время перекинуться парой слов со своим конвоиром, рассказав ему анекдот про идиота-постового. Но, судя по его поведению, этот увалень лишь совсем недавно спустился с гор в поисках лучшей жизни и поэтому концентрировал все свое внимание не на речи задержанного, а на его руках, вернее, на руках его родственников.

Я вошел в туалет. Кряхтя и недовольно бубня под нос, чтобы меня хорошо было слышно, я, не теряя ни единой секунды на размышления, приступил к действиям. С ловкостью пантеры, в полпрыжка, я очутился у задней стенки туалета, дотронулся до досок и, вдохнув в грудь побольше воздуха, слегка надавил на них. Когда я почувствовал, что они ходят под руками, я выдохнул так, будто пробыл под водой не меньше минуты. Мысленно от всей души поблагодарив Сатеру за его жиганский поступок и наскоряк скинув с себя кожаную куртку, которая теперь больше походила на душегрейку, я повесил ее на крючок возле двери и, аккуратно раздвинув доски, потихоньку пролез наружу.

Холодный порыв ветра, будто напутствуя меня в дорогу, обжег мое лицо. Прижавшись к промерзшей земле, я замер на мгновение, весь превратившись в слух, но голову, как змея, на всякий случай держал чуть приподнятой. Не уловив ничего подозрительного и хорошенько осмотревшись вокруг, в следующую секунду я уже полз в сторону спасительного забора, как диверсант в тылу врага.

Я хорошо запомнил тот наш ночной рейд с Писклей. Мы тогда промацали буквально каждый метр вдоль забора и пришли к выводу, что преодолевать его удобнее всего было в углу, за которым был какой-то мануфактурный цех. Хоть беглец и находился в этом случае на виду у любого, кто мог появиться во дворе, все же для побега ему понадобились бы лишь доли секунды. Дело в том, что этот угол с годами превратился в настоящую лестницу с глубокими выбоинами в кирпичной кладке, а кое-где и со сквозными дырами, а оба забора были очень высокими, и беглецу вряд ли удалось бы с ходу взять хоть один из них.

Забор был уже прямо передо мной, и мой конвоир повернулся в сторону дежурки. Момент для рывка был самый подходящий, и я хотел уже воспользоваться обстановкой, но именно в этот момент, как назло, один из мусоров, который оставался в дежурке, вышел во двор с родственником арестованного, видно договариваясь о мзде, И мой конвоир тут же подошел к дальняку и, ударив по нему несколько раз ногой, заорал так, чтобы его слышал не только я: «Эй ты, давай поторапливайся там! Что, веревку проглотил, что ли?»

Я еще сильнее прижался к земле, готовый в любую минуту броситься на барьер и рвать когти. Ведь, не услышав моего ответа, мент заподозрил бы что-нибудь неладное. Но, слава Богу, легавый оказался, ко всему прочему, еще и туповатым. Не знаю, сколько я пролежал на холодной земле, уже успев замерзнуть, как суслик, десять секунд или минуту, но точно помню, что я заставлял себя терпеливо ждать столько, сколько потребуется.

За мою выдержку Всевышний щедро отблагодарил меня. Мент, что стоял у подъезда с гражданским, вдруг повернулся к моему конвоиру и крикнул ему, неуклюже мешая аварскую и русскую речь: «Иди сюда на минутку. Не бойся, никуда твой засранец не денется, а если что, хлопну его как муху, и все дела». При этом он постучал рукой по своей кобуре, в которой вместо пистолета, скорее всего, лежала пара огурцов и луковица на закуску: таким олухам, как этот, боялись выдавать табельное оружие, а они просто бредили им.

Мой провожатый оказался возле них тут же, как будто давно ждал, что его позовут. Они вошли, в подъезд и стали там о чем-то договариваться, видно, деньги делили между собой. В этот момент я вскарабкался на забор, как кошка, и замер на доли секунды, но уже лежа на крыше одного из гаражей с другой стороны забора.

Хоть я и продумал весь план побега почти до мелочей, все же даже доли секунды, выигранные у мусоров, были дороги для меня. Поэтому, следя за легавыми в подъезде, я пытался рассчитать, когда они меня хватятся. Убежав сразу, я бы не знал, сколько времени у меня в запасе. Ведь кто знает, что случится в пути. В побеге иногда даже маленький камушек может сыграть роковую роль.

Наконец я скатился с промерзшей крыши гаража и, в мгновение ока перелетев через следующий забор, очутился во дворе детского садика, который находился прямо напротив подъезда, где я жил. Так что через какое-то мгновение я оказался в собственной квартире.

Но был ли смысл прятаться у себя дома? В этом-то и состоял мой расчет. Я нисколько не сомневался, что менты станут разыскивать меня где угодно, только не у себя под носом. Именно так я мог выиграть несколько дней. Ведь их учили всегда действовать, руководствуясь логикой, ни на йоту не отступая от нее и не выставляя себя белой вороной. Но парадокс состоял в том, что вся милиция как раз и держалась на таких вот нескольких «белых воронах», которые эту самую логику не особенно жаловали. С несколькими из них мне довелось столкнуться в своей жизни и в Махачкале, и в столице. И, к моему сожалению, всего лишь один-единственный раз мне удалось выйти из этой борьбы победителем, но это – уже другая история.

В нашей квартире было два балкона. Один смотрел в сторону двора и того самого детского садика, через который я бежал, другой выходил на противоположную сторону дома, на улицу Гагарина. Уже давно я соорудил на этом балконе что-то вроде потайного лаза наверх, на балкон четвертого этажа, для того чтобы в случае шухера меня не было видно снизу. Для этой цели я приспособил высокий кухонный шкаф. Он стоял на балконе с краю, и мама на зиму обычно убирала в него банки с соленьями и вареньем. Но после моей реконструкции шкаф имел уже не одну, а две задние стенки.

Напротив балкона росли два тополя, один из которых стал для меня чем-то вроде убежища и одновременно лестницы. В свое время я до такой степени натренировался прыгать на него с перил как своего балкона, так и балкона четвертого этажа и мгновенно спускаться вниз, что мог проделать этот финт даже с закрытыми глазами. А в случае, если бы я вдруг оказался ранен или болен, тонкий, но крепкий трос, намертво соединявший дерево с перекрытиями между обоими балконами, помог бы мне преодолеть это расстояние.

Этажом выше жили добрые и отзывчивые люди, которые не возражали против моей затеи, тем более что пользовался я этим приспособлением крайне редко – лишь когда был на свободе и моя воровская жизнь вынуждала меня прятаться от легавых.

Не успел я войти в дверь, которую открыла мне мать, как тут же попросил ее завести детей в спальню, и, лишь убедившись, что они не видят меня, вошел в дом. Предосторожность эта не была излишней. Дело в том, что много лет тому назад, еще не зная как следует многих нюансов нашей бродяжьей жизни, я был научен горьким, роковым опытом друга детства, которого выдала ментам его малышка дочь. Незадолго до их прихода он играл с ребенком, а увидев легавых, исчез в своем схроне во дворе. Менты ни за что не додумались бы найти его тайник, но какой-то ушлый пес обманом выведал у крохи, где спрятался ее папа. Ему, кстати, втерли тогда десять лет особого режима, и он, в конце концов, умер в лагере от чахотки.

Жена моя была в отъезде, отец находился в рейсе, так что мама одна управлялась с детьми, поэтому и не смогла сразу прийти в милицию, но, уверенная в том, что меня через час-другой отпустят, была относительно спокойна. В нескольких словах я рассказал ей о происшедшем и, увеличив громкость дверного звонка до максимума, скрылся на балконе.

Пролежал я там довольно долго, но вокруг, как я и предполагал, все было тихо и спокойно. Мне было отлично видно все, что творилось напротив дома. Еще несколько часов назад, находясь в «красном уголке» второго отделения милиции, я точно знал, что если моя затея удастся, то именно здесь, лежа на грязном половичке балкона четвертого этажа, я и намечу план следующего этапа побега.

При моем образе жизни загадывать наперед было по меньшей мере глупо. Поэтому, обдумывая тот или иной план действий, я всегда разбивал его на этапы. Эта система помогала избежать многих ошибок, экономила поистине драгоценное время на размышления, в общем, была чрезвычайно эффективной. Теперь, укутавшись в отцовский тулуп и озираясь по сторонам, как загнанный волк, я пытался найти и сделать следующий ход. От правильности выбора зависела не только моя жизнь, но и воровская честь, что было для меня важнее всего остального.

Представляете, в каком я был положении? Этот день был поистине богат на сюрпризы. Пришедшая вдруг мысль стала не чем иным, как подарком Божьим. Откинув одну за другой все иные версии, я сосредоточился на одной. Я вспомнил частые высказывания того самого «правильного мусора», Бороды, который при случае любил подчеркнуть свою порядочность и преданность идеалам правосудия. И чем больше я думал об этой безумной на первый взгляд затее, тем больше убеждался в том, что в моем положении лучше и правильнее выхода просто не было.

Голова раскалывалась от напряжения. Я решил подождать до утра, а там, как говорится, что Бог пошлет, то и будет.

Глубоко за полночь я спустился к себе в комнату и уже подробно объяснил матери, что произошло в милиции. «Не беспокойся, сынок, – сказала она мне. – Что бы ни случилось в будущем, ты крепись и знай, что я скорей умру, чем позволю кому-то возвести на тебя напраслину и тем самым погубить тебя. Хотя, как мать, я эту несчастную девушку, конечно же, понимаю».

Всю ночь мы проговорили, обсуждая мое нынешнее положение, а под утро я уснул на диване, даже не сняв верхней одежды, но ненадолго. В десять часов утра дверной звонок исполнил свою традиционную «Калинку», оповестив о приходе какого-то раннего гостя. Гость был незваным, а значит, это был мент. Он был в штатском и провел у нас около часа, внушая все это время моей матери, как важно, чтобы я сам пришел в милицию с повинной, и прочую чушь. В конце визита он не преминул заглянуть на всякий случай в спальню, кладовку и туалет и лишь потом наконец откланялся и ушел.

Вернувшись, я поделился с матерью своим планом относительно Бороды, и она одобрила его сразу же, безо всяких оговорок, будто пророчески предвидела все наперед. Я попросил ее позвонить Нелли и объяснил, что нужно было ей сказать. Домашний телефон мог прослушиваться, поэтому мама одела детей и ушла с ними к сестре, заодно дав мне немного отдохнуть и прийти в себя. Я проспал почти до самого вечера, и никто меня не побеспокоил за это время. Это лишь укрепило мои предположения о том, что за квартирой было установлено наблюдение.

Борода приехал часов в десять вечера. Я был приятно удивлен его поведением и манерой держать себя. В присутствии матери я подробно и во всех деталях рассказал ему обо всем, что произошло со мной за последний месяц, пока еще не называя при этом ни имен, ни фамилий. Это и немудрено. Я скорее поверил бы в существование жизни на Марсе, чем в честность и порядочность местного легавого, тем более в тот момент, когда за мою голову была обещана немалая награда. А в том, что награда уже была обещана, я не сомневался ни на секунду. Кроме того, воровская этика не располагала к излишней откровенности: одно дело, если твой язык подведет лишь тебя самого, и совсем другое, когда от него будут страдать другие. Борода выслушал меня молча, ни разу не перебив, и, когда я закончил, сказал, даже не выдержав паузы: «Мне все понятно, Заур, ты действительно невиновен. Это ясно как белый день, но твою невиновность еще надо доказать. Что же касается билетов на самолет, то это, к сожалению, не алиби. Алиби, которое можно легко опровергнуть, уже не алиби, а лишь одна из версий, правда, в твою пользу, но что толку-то? Дело ведь может и не попасть в руки следователя, я уже не говорю о судебном процессе. В конечном итоге наверняка все так и будет, попадись ты им в лапы. Ну да ладно, что тут сейчас гадать, как и что, давай-ка мы лучше вот что сделаем. Оставаться здесь тебе больше нельзя, ты и сам это прекрасно знаешь, поэтому слушай меня внимательно. Недалеко от твоего подъезда, в засаде в сером «Москвиче» сидят работники милиции. Не знаю, есть ли кто-нибудь за домом, но этих я не только видел, но даже поздоровался с ними и немного поговорил, прежде чем подняться к тебе. Поэтому я проеду по улице Гагарина несколько раз в ту и другую сторону, осмотрюсь и, если все чисто, просигналю фарами прямо напротив твоего балкона, два раза дальним и два раза ближним светом с длинными интервалами. Если же я замечу засаду, то уеду и вернусь чуть позже. Ты в это время не нервничай и ничего не предпринимай, пока я не придумаю, как тебя вызволить отсюда, понял?»

Выбора у меня не было. «Да», – ответил я не задумываясь и, прежде чем Борода вышел из дома, уже лежал на балконе этажом выше. Я хорошо знал его машину. Это был «жигуленок» красного цвета, «шестерка», с номерным знаком 05–34.

Несмотря на то, что улица Гагарина освещалась относительно неплохо, ночью, как говорится, все кошки серы. Так что мне трудно было отследить именно его машину, зато когда я увидел, как напротив остановилась легковушка, то понял, что это именно он, впрочем, с окончательными выводами пока не спешил. Прошло уже несколько минут, как автомобиль остановился, но из машины никто не выходил и никаких знаков не подавал. Я уже было подумал, что обознался, как вдруг два дальних и столько же ближних лучей с длинными интервалами прорезали ночную мглу. Ни секунды не задумываясь и даже не тратя драгоценного времени на спуск, я мгновенно оказался на перилах балкона и огромным прыжком, которому позавидовал бы, наверное, даже снежный барс, перемахнул на дерево, а уже в следующую минуту, так же быстро спустившись с него, оказался на земле. Присев на корточки, я тут же огляделся по сторонам, но, слава Богу, все было тихо и спокойно.

Придя в себя настолько, насколько это было возможно, я поднялся на ноги и непринужденной походкой направился в сторону поджидавшей меня машины. Спокойно перейдя проезжую часть улицы и все еще озираясь вокруг, я поравнялся с красным «жигуленком» Бороды, резко открыл заднюю дверь и так стремительно запрыгнул в машину, будто от этого прыжка зависела вся моя жизнь. Автомобиль медленно тронулся, а затем помчался, набирая скорость, по темным улицам и грязным закоулкам в сторону Первой Махачкалы. Борода жил тогда между телестудией и городской тюрьмой. И когда, лежа на заднем сиденье машины и озираясь вокруг, пытаясь разглядеть возможных преследователей, я увидел, что мы свернули именно в ту сторону, то понял – он везет меня к себе домой. Мои последние сомнения рассеялись, и я немного успокоился. Теперь, пожалуй, можно было и передохнуть.

Магомед заехал прямо во двор и, остановившись в самом конце, возле какой-то пристройки, велел мне выходить из машины. «Все. Приехали, бродяга!»

Он поселил меня в этой самой пристройке, которая оказалась на самом деле летней кухней. В этом уютном и скромном домике, переоборудованном за несколько часов в жилище отшельника, мне пришлось провести почти месяц. Месяц тревог и ожиданий, надежды и благодарности. Разве можно забыть это время? Нет, конечно. Такое не забывается никогда. Но во сто крат оно ценнее и памятнее тем, что помогал мне во всем мент, который при других обстоятельствах, окажись я виновным в каком-либо преступлении, не задумываясь, упрятал бы меня за решетку. Но воспоминания эти были бы тусклы и неполны, если бы я не упомянул об очаровательной хозяйке этого теплого, гостеприимного дома и их маленькой красавице дочке, похожей на сказочную восточную принцессу.

Порой случается, что некогда чужие друг другу люди оказываются схожи буквально во всем: во взглядах и мнениях, в непринужденной манере держать себя в обществе и в то же время быть скромными и ненавязчивыми. Такие душевные качества присущи лишь людям с отзывчивыми и чуткими сердцами, людям прекрасно воспитанным и в высшей степени порядочным. В какой-то момент у меня даже сложилось впечатление, что это были дети одной матери. Да и по национальности оба они были кумыками. Набат, так звали супругу Бороды, была чуть ниже среднего роста. Ее отличала приветливая и мягкая улыбка и красивые зеленые глаза, похожие на два благородных изумруда, в которых почти всегда искрился лучик добра и нежности. Аккуратно причесанные недлинные темно-русые волосы делали ее похожей на Шемаханскую царицу, а природная скромность и величавая стать лишь только подчеркивали это сходство.

Когда у себя дома я рассказывал Бороде, где и как провел последний месяц, я побоялся открыться ему полностью, и читатель знает почему. Лишь теперь, находясь под его кровом и видя его красавицу жену, ее доверчивые глаза и милую, доброжелательную улыбку, я понял, что такие люди не способны на предательство. Тем более, как я успел заметить, они были действительно схожи буквально во всем. Ночью, когда Борода закончил все свои дела, по большей части связанные именно со мной, и возвратился домой, я извинился перед ним за недоверие и дополнил свой предыдущий рассказ недостающими подробностями.

– Это обстоятельство намного упрощает нашу задачу, Заур, но, к сожалению, не решает проблемы полностью, – сказал Борода, выслушав меня. – Ну, ничего страшного, думаю, теперь нам будет полегче.

Под утро, после нашей беседы, я позвонил Нелли. Она ждала моего звонка с нетерпением и, по ее словам, еще даже не ложилась спать. Назначив ей встречу на шесть часов вечера возле кинотеатра «Комсомолец» и предупредив о том, кто придет вместо меня, я успокоился и заснул, а Борода уехал на работу, так и не сомкнув глаз.

Вечером я внимательно, не отрывая глаз, наблюдал за двумя «сыщиками» и выслушивал их версии. Смею заметить, что оба они были на высоте и стоили друг друга.

Вот что у них получилось. Во-первых, и это было совершенно очевидно, один из насильников внешне был на меня очень похож. Но как его найти? Ведь, судя по тому, что он был схож именно со мной, этот человек не принадлежал к преступному миру, иначе эту особенность давно бы уже отметили как сотрудники правоохранительных органов, так и мои друзья. Уж меня-то трудно было с кем-нибудь спутать. Значит, искать моего двойника придется по всему городу, а возможно, и не только по городу, и сделать это будет очень непросто. Тем более что никто и не собирался искать никакого двойника – мусора ловили именно меня.

Исходя из этих соображений, Нелли и пообещала, что завтра, кровь из носу, через своего отца повлияет на ход следствия с тем, чтобы дело передали Бороде. К нашему общему удивлению, да и к счастью, конечно, на следующий день ей это удалось без особых проблем, и теперь вся ответственность за поимку преступника легла именно на Магомеда. Вопрос заключался лишь в том, кто и кого считал преступником. По сути, только два человека всерьез занимались этим делом и были заинтересованы в Поисках истины: Борода, который руководил операцией, и Нелли, помогавшая ему советами и доживавшаяся чего-то через своего отца. И уже на первых повторных допросах потерпевших результат этого плодотворного сотрудничества не заставил себя ждать. Им удалось выяснить несколько важных деталей этого преступления. Как показало время, они были на правильном пути.

Дело в том, что, по словам обеих потерпевших, все трое негодяев были, без сомнения, студентами какого-то махачкалинского вуза. Но какого именно? Их в городе было в то время четыре или пять, точно уже и не помню. Больше того, они явно были сыновьями весьма состоятельных родителей, по крайне мере тот из них, кто был похож на меня. Иметь собственную «Волгу» в таком возрасте мог позволить себе тогда далеко не каждый. Поэтому Борода для розыска банды насильников подключил к операции всех младших сотрудников уголовного розыска, которые были у него в подчинении, но дал каждому из них не мою фотографию, а «фоторобот», то есть портрет предполагаемого преступника, сделанный на основании показаний девушек.

Такой подход к делу в корне менял картину следствия. Это могло прийти в голову лишь настоящему сыщику. Около десяти дней ушло у оперативников на поиски, и наконец преподавательница одного из факультетов медицинского института Махачкалы узнала в показанном ей «фотороботе» своего студента.

Нечего сказать, мне действительно крупно повезло. Новогодние каникулы были в разгаре, и все студенты, так же как и их преподаватели, разъехались по домам, а вот именно эта преподавательница иностранного языка, которая и была нам нужна, осталась.

Это я к тому, что если Всевышний с вами, то беспокоиться нечего. Но, к сожалению, мы никогда не знаем до конца, с нами Он или нет. Отсюда и вера в Бога. Или ты веришь – и тебе нечего бояться в жизни и ты спокоен, или хотя и веришь, но все-таки сомневаешься, и тогда ты пребываешь в постоянных тревогах.

Студент, похожий на меня, на самом деле оказался грузином из Кутаиси и был действительно сыном очень высокопоставленных родителей. В Махачкале он жил у родной тетки, сестры отца, и учился в медицинском институте, но на каникулы уехал домой.

Только теперь, когда все стало на свои места, Борода открылся начальству. Ведь до этого они думали, что он ищет именно меня, и вот на тебе… Но они с Нелли подготовились к этому основательно и были уверены в успехе. Я даже не знаю, что бы мы, а точнее, они делали, если бы не ее отец. Ведь вступить в открытое противоборство с власть имущими родственниками потерпевшей мог лишь очень влиятельный человек. У него должны были быть такие длинные руки, чтобы он мог зашнуровать ботинки не нагибаясь. Но отец Нелли был покруче всех их, вместе взятых, тем более что дело касалось справедливости, которая, и он знал это лучше, чем кто-либо, была на нашей стороне. Так что Бороде были предоставлены все необходимые полномочия. Теперь успех зависел только от его расторопности и смекалки, и здесь Магомед вновь был на высоте.

Сразу же после новогодних праздников опергруппа под его руководством выехала в Кутаиси и через несколько дней арестовала преступника, прятавшегося в доме у своего друга. Нашли и «Волгу», на которой насильники увезли девушек, и, перегнав ее в Махачкалу, произвели необходимую экспертизу. Впрочем, и так на первом же допросе это ничтожество призналось во всем и выдало своих подельников с потрохами. Их арестовали в тот же день. Только после этого Борода привез меня в МВД, якобы только что обнаружив после долгих поисков на одной из махачкалинских «блатхат».

И тут началось самое интересное. Меня завели в огромный кабинет, где с непривычки от яркого блеска больших звезд на погонах у меня даже зарябило в глазах. Стояла мертвая тишина. Я сел на стул прямо возле двери, на который указал мне один из присутствовавших, и стал исподлобья разглядывать эту пеструю публику. Того, кто ударил меня месяц назад в кабинете у Роберта, я узнал сразу, но, не подавая вида, скользнул взглядом мимо. Я попал в контору, с которой не следовало шутить, и тем более проявлять свои эмоции.

Не успел я еще как следует прийти в себя в этой обстановке, как дверь неожиданно открылась, и на пороге появился мусор, которого я не мог разглядеть, потому что дверь полностью заслоняла его от меня.

– Разрешите, товарищ генерал, – услышал я голос.

– Привели?

– Так точно!

– Ладно, давайте его сюда.

В кабинет завели задержанного, но я пока видел только его руки с надетыми на них сзади наручниками. Дверь закрыли и задержанному приказали сесть напротив меня. Он присел, а у меня от неожиданности отвисла челюсть. Передо мной как бы предстал я сам, и это было чем-то вроде наваждения. Я даже ущипнул себя за руку. Я ожидал всего, но только не этого. Если бы передо мной в тот момент оказался двухголовый монстр, я, пожалуй, удивился бы меньше. Такого поразительного сходства я никогда больше не видел, ни до этого случая, ни позже. Даже менты, находившиеся в кабинете, были поражены не меньше, чем я.

Первым прервал молчание один из родственников потерпевшей, все тот же генерал, к которому обращались за дверью. Он оказался одним из заместителей министра внутренних дел Дагестана. Как бы оправдываясь перед всеми, он подчеркнул, что сходство действительно поразительное и подобное он видит впервые. Затем, что было уже совсем не в характере таких вот легавых бонз, извинился передо мной и даже осчастливил меня своим рукопожатием. Я молча встал и протянул свою руку, что еще оставалось мне делать? Если бы даже я и захотел пойти на принцип, вид этого необычайного сходства, думаю, остудил бы мой пыл.

Но на этом представление еще не закончилось. Пока мусора разговаривали между собой, а один из них нахваливал Бороду за профессионализм и смекалку, дверь снова открылась, и в кабинете опять воцарилась тишина.

– Заходи, заходи, дочка, – пригласил кого-то один из козырных легавых в форме прокурорского работника. Сначала я услышал легкий стук каблучков модных сапожек, а уж затем увидел и их хозяйку. Это была та девушка, которая кинулась на меня в коридоре второго отделения милиции. Но теперь, не видя меня, она уставилась на моего двойника и чуть не бросилась на него, видно проклиная на своем родном аварском языке этого подонка.

– Уберите, уберите эту мразь отсюда, – приказал все тот же генерал. Один из мусоров вывел его прочь, и, когда она повернулась, провожая проклятиями, наши взгляды встретились. Бедная девушка даже вскрикнула от неожиданности, поднеся обе руки с платочком к губам, и замерла как вкопанная.

– Да-да, моя хорошая, – продолжал все тот же мусорской голос, – это как раз и есть тот самый человек, которого ты по ошибке приняла за преступника.

Я молча встал со стула, глядя прямо в глаза этой несчастной, и услышал тихое и трогательное:

– Простите меня, пожалуйста, я так виновата перед вами.

– Ничего страшного не произошло, не стоит так переживать. В жизни нашей бывает еще и не такое, – ответил я так же тихо и даже постарался улыбнуться, но у меня это так и не получилось.

 

Сноски к рассказу «Борода»

Баландер – в местах лишения свободы, разносчик пищи или повар.

Босота – представители преступного мира, которые не только придерживаются воровских традиций, но и живут по их канонам.

Выправить ксивы – исправить поддельные документы удостоверяющие личность человека (паспорт, водительское удостоверение и т. д.) на настоящие.

В несознанке – не признавая за собой вины в инкриминируемом ему преступлении.

Дальняк – 1) изначально – уборная, которая находилась на улице. Позже так стали называть все уборные вообще. 2) – Исправительная колония, расположенная где-нибудь на Урале, в Сибири, на Крайнем Севере или на Дальнем Востоке.

Жиганская душа – воровская душа.

Жиганский поступок – поступок, достойный вора в законе.

Здание легавки – здание, в котором находится МВД или ОВД.

Кешар – (от польского «kieszeń») – съестные припасы и предметы первой необходимости, отправленные в передаче, содержащиеся в посылке или находящиеся в сидоре.

Кивалы – «народные заседатели» в бывшем СССР, участвовавшие в судебных процессах, восседавшие по обеим сторонам от судьи, но ничего, по сути, не решавшие.

Килешовка – перевод из одного помещения в другое. Как правило, этими помещениями являются тюремные камеры, корпуса и т. д.

Кипеш – бунт, шум, волнение, скандал.

Крадуны – преступники, занимающиеся исключительно воровством и строго придерживающиеся воровских законов. Кандидаты в воры в законе. В блатном мире ворами называют только тех, кто носит эту масть, то есть высших авторитетов. Других же определяют по «специальности» (домушник, медвежатник, гопстопник) или в целом называют крадунами.

Лепила – медицинский сотрудник (например, медбрат) в местах лишения свободы.

Менты-тихушники – сотрудники уголовного розыска, которые занимаются поимкой карманных воров, поэтому постоянно ходят в штатском.

На мусорском олимпе республики – высшие государственные служащие республики.

Наскоряк – быстро, без задержек.

На случай шмона капитально затарился малявами – на случай обыска хорошо спрятал все записи от сотрудников администрации колонии.

Отмазки – отговорки.

Парчак – одна из самых презираемых категорий сидельцев в колонии. Униженный, грязный и неряшливый человек, зачастую страдающий венерическими заболеваниями. Это, как правило, отчаявшиеся и опустившиеся люди, на которых, кроме заключения под стражу, обрушилась еще масса, по их мнению, неразрешимых проблем.

Пересыльно-лагерные сита – издевательства и пытки, которые проходят осужденные, придерживающиеся воровских канонов, в момент этапирования.

Промацали – проверили.

Садильники – автобусы.

Стремные ситуации – ситуации, которые заставляют о многом призадуматься.

Тормознулись – остановились.

Тычили – совершали карманные кражи.

Хавка – еда.

Шебутное время – время, полное приключений.

В шебутной в бродяжьей жизни – в полной приключений, воровской жизни.

Щипачи-верхушники – одна из множества категорий карманных воров.

Шпана – 1) Беспризорники. 2) Мелкие воры, промышляющие в людных местах, в поисках денег на пропитание. 3) Воры в законе.