15

Бостон

Утро выдалось прекрасное. Даже оживленное движение в центре города, со всей его суматохой, не могло испортить такой погожий день. Отец Клоистер подошел к автомату для продажи газет, заплатил и, подняв крышку, достал одну. Взглянув на первую полосу, он сложил газету вдвое и сунул под мышку, прижав рукой, в которой нес толстый чемоданчик из черной кожи. Клоистер поймал такси, назвал адрес и, откинувшись на заднем сиденье, развернул газету. Его взгляд упал на сообщение о трагической смерти молодой румынской монахини во время совершения над ней обряда экзорцизма: «Власти страны сообщили, что полиция обнаружила тело в прошлый четверг. В ходе расследования удалось установить, что двадцатитрехлетняя женщина была распята священником и четырьмя монахинями, которые обвиняли ее в одержимости. Жертву — монахиню обители Святой Троицы в деревне Танаку — на три дня лишили воды и пищи, а потом приковали к кресту и провели над ней обряд экзорцизма. Священник, изгонявший злого духа, не признает своей вины, заявляя, что поступил так, как требовала от него вера. Патриархат Румынии пока не сделал официального заявления по поводу случившегося».

Прочитанное заставило отца Клоистера задуматься над тем делом, которое привело его в Бостон. Оно касалось обряда экзорцизма, проведенного над слабоумным стариком, во время которого одержимый выкрикнул фразу «АД ПОВСЮДУ». Сам Клоистер всегда был против подобных практик, считая их пережитками прошлого, несмотря на то что ритуал в последние годы был существенно осовременен. Двадцать одно правило, соблюдавшееся при изгнании злого духа, учредил Папа Павел V еще в 1614 году. На протяжении четырех веков отчитка бесноватых проводилась исключительно на латыни. Но в 1990 году Ватикан разрешил переводить текст экзорцизма на современные языки Церкви, чем окончательно приспособил обряд к новым условиям.

Однако, даже наперекор собственному мнению, отец Клоистер допускал, что психиатрия могла объяснить далеко не все случаи одержимости. За последнее время он столкнулся с фактами, которые заставили его пересмотреть свои взгляды. В случае со старым садовником многое настораживало: священник-экзорцист, проводивший обряд, услышав крики и фразу «АД ПОВСЮДУ», впал в глубокую прострацию и почти не говорил. Более того, психиатр, лечившая старика от навязчивых ночных кошмаров, исчезла, услышав нечто, что священник не разобрал до конца: что-то о «желтых шарах» и каком-то месте неподалеку от Нью-Лондона, штат Коннектикут. Вроде бы речь шла об острове. Одержимый сказал на ухо психиатру что-то еще, таким тихим шепотом, что отец Гомес ничего не расслышал. Альберта охватило смятение. Чувства могли ослепить даже самого искушенного исследователя. Клоистер был теологом и ученым, но видел много необъяснимого, вызывавшего у него вполне осязаемый страх.

Слуга Господа, он подавлял в себе эмоции во имя Божье, всегда оставаясь верным Господу и своим товарищам по конгрегации. Он знал, что, анализируя информацию, должен подражать бесстрастности компьютеров, но иногда это давалось нелегко. Особенно после того, как прочитал Кодекс Секретного архива. Навязчивая мысль стучала в его голове, как молот по наковальне; удары отзывались гулким эхом, не позволяя забыть того, что написано на хрупких листах папируса. Эти тусклые чернила, эти почти стертые греческие буквы, эти строки способны изменить взгляд на многое в истории христианства. И они потрясли его.

Клоистер выглянул из окна огромного форда «Краун-Виктория». Он нахмурился, задумавшись о том, как быстро проходит жизнь, скользя словно песок между пальцами. Его не оставляла в покое открывшаяся ему истина, сулившая разгадать тайну распятого Иисуса Христа. Машина плавно подъехала к светофору, и взгляд священника остановился на группе подростков в мешковатых разноцветных одеждах. Казалось, радость, могучая жажда жизни бьет в них фонтаном. Но как часто жизнь поворачивается к человеку сумеречной стороной. Клоистер знал об этом не понаслышке, ведь он был не просто священником — он был «Волком Бога».

Он не сразу заметил, что такси уже остановилось у приюта Дочерей Милосердия. Расплатившись с таксистом, священник проводил взглядом отъезжающую машину и на несколько секунд остановился в раздумье напротив фасада ветхого обшарпанного здания с грязными кирпичными стенами, окруженного железной оградой, которую не красили бог знает сколько лет. К порогу вела маленькая лестница с покосившимися и растрескавшимися ступенями. Он нажал на кнопку звонка и по привычке поправил жакет и брыжи. Ему открыла маленькая монахиня. Гигантские очки с толстыми линзами с трудом держались на ее сморщенном лице:

— Что вам угодно, святой отец?

— Я Альберт Клоистер.

— О да, да, проходите, пожалуйста. Мать настоятельница ждет вас.

Маленькая монахиня посторонилась и кивнула, указав, куда следует идти. Она была такой хрупкой, что ее шея, казалось, вот-вот сломается.

— Спасибо, сестра.

Монахини ордена святого Винсента де Поля были встревожены последними происшествиями: видениями старика Дэниела, обрядом изгнания дьявола, нынешним состоянием экзорциста, исчезновением психиатра, которая в последние годы лечила постояльцев дочерей милосердия. Сестры хотели превратить это место в приют для бедных или брошенных семьями стариков, слабоумных и неопасных сумасшедших. И доктор Одри Барретт, женщина твердых христианских убеждений, помогала ордену, наблюдая нуждавшихся в лечении стариков.

Правда, в последнее время с доктором Барретт творилось что-то странное. Несмотря на присущую ей меланхолию, она всегда старалась сделать все возможное, чтобы улучшить душевное здоровье обитателей приюта. Но ее грусть превратилась в нечто большее. Она впала в такое мрачное состояние, которое невозможно было ни скрыть, ни преодолеть. На ее лице выступили признаки внезапно навалившейся усталости: лицо осунулось, щеки ввалились, под глазами появились большие круги, губы вытянулись в тонкую прямую линию.

Отец Клоистер сидел на липком пластиковом кресле и уже почти задремал, когда окружавшее его безмолвие нарушил тихий приторный голосок.

— Вы можете пройти в кабинет сестры Виктории, — объявила очень красивая и стройная молодая монахиня.

Отец Клоистер вежливо кивнул и проследовал за девушкой в глубь темного кабинета. Покрывавший пол дешевый зеленый ковролин оттенял великолепное деревянное распятие, висевшее на стене напротив входной двери, прямо над столом настоятельницы монастыря. Приблизившись к монахине, Клоистер смог разглядеть тонкие черты старого лица и глаза, светившиеся грустью и мудростью. Они напомнили ему глаза его матери, которая не так давно погибла в автомобильной катастрофе.

— Мать Виктория, — приветствовал ее священник.

— Отец Клоистер, — ответила монахиня, не вставая с кресла. — Пожалуйста, садитесь. Я с нетерпением жду вас после вашего звонка.

— Благодарю вас.

— Но перед тем как отдать вам то, за чем вы пришли, позвольте задать вам вопрос.

— Конечно.

— Скажите, в этом деле вами движет вера в Господа?

Вопрос в данных обстоятельствах прозвучал несколько странно, но отец Клоистер сразу догадался о причине ее беспокойства.

— Да, — ответил он не раздумывая.

— Что ж, я рада.

Сомнения настоятельницы были не беспочвенны. Клоистер знал: в Соединенных Штатах Церковь часто пыталась замять сомнительные дела, и вовсе не потому, что того требовала вера и религиозный долг. Церковь просто боялась шумихи вокруг себя.

— Когда сталкиваешься с потусторонними силами — продолжила монахиня, — хорошо знать, что есть тот, к кому можно обратиться за помощью. Я имею в виду Всевышнего. То, что здесь произошло, выше моего понимания, поэтому я буду молиться, чтобы Господь ниспослал на вас озарение. Знайте, что вы можете рассчитывать на мою помощь и помощь нашего приюта. Но один момент, который уже я обсудила с его преосвященством, необходимо прояснить сразу: вы не должны привлекать Дэниела к вашим исследованиям. Надеюсь, вы поймете меня. Он слишком много страдал. У него чистая душа, он как малое дитя. Я не допущу, чтобы он снова страдал. И это мое окончательное решение.

Мать настоятельница действительно уже обсуждала этот вопрос с епископом Бостона, и у нее имелись на то весомые причины. Конечно, невозможность видеться с садовником затрудняла исследование Клоистера, но, не желая вступать в долгие и бесплодные дискуссии, священник готов был согласиться с требованием монахини. Как знать, может, ему и не придется встречаться со стариком. Время покажет. Сейчас лучше было уступить.

— Я понимаю, сестра Виктория, — сказал Клоистер, — и я сделаю все от меня зависящее, чтобы он не страдал. Его не будут беспокоить. Даю вам слово.

— Ваши слова меня обнадеживают.

Монахиня ненадолго замолчала, облегченно вздохнув:

— Вот бумаги доктора Барретт. Надеюсь, что ее записи вам помогут. Она оставила их здесь, и я предполагаю, что, поскольку она работала на нас, я могу располагать ими и отдать их вам. Здесь задействованы ужасные и скрытые силы, которые трудно застать врасплох. Я знаю, святой отец, вы некоторое время служили в Конгрегации по делам святых, вы исследуете случаи, которые никто не может объяснить. Все это поможет вам, я уверена. Но, прежде всего, не забывайте о вере. Вера — единственная твердыня в этом изменчивом мире.

И она указала пальцем на распятие, висевшее за ее спиной. Клоистеру показалось, что в этот момент лицо Иисуса исказилось от невыносимой боли.

Вера… Он согласен. Ни одна истина ничего не стоила без веры, веры в чувства, в разум, в возможность познания истины. Любопытно: истина нуждается в том, чтобы быть истинной; требуя определенного образа мысли, она стремится найти основание в самой себе, и в то же время она неспособна познать самое себя. Эту спираль никогда не удастся раскрутить полностью.

Некоторые священники считали, что иногда без экзорцизма не обойтись. Но главный экзорцист Святого престола Габриель Аморта неоднократно заявлял, что новый обряд, освященный Вторым Ватиканским собором, неэффективен. Из ритуала были удалены самые действенные молитвы против дьявола, как и то, что связывало экзорцизм с магией и оккультизмом. Новый ритуал предназначался для тех, кто уже на самом деле не верил в существование дьявола.

Величайшая хитрость дьявола — убедить нас в том, что его не существует.

Альберт Клоистер усмехнулся, вспомнив известное изречение Бодлера. Отец Аморта часто его повторял. Для многих зло — еще одна часть мира. Они не верят в то, что есть некий злой дух, который движет их поступками. Так проще. Если мир предлагает наслаждение, давайте наслаждаться. Таким видел отец Габриель Аморта современное гедонистическое и самодовольное общество, в котором единственной признанной мерой вещей было то, что приходится человеку по вкусу.

Бодлер оказался прав. Действительно, человек все больше слабел, все меньше верил в дьявола и одновременно с завидным упрямством воплощал в жизнь его заветы: война, голод, разруха, эгоизм, отсутствие милосердия. Зло вездесуще. Клоистер не мог забыть глаза, которые смотрели из огня, буравя его насквозь, пронизывая его душу. И снова ему вспомнилась фраза «АД ПОВСЮДУ». Он почувствовал себя подавленным и опустошенным.

Клоистер считал, что нет ничего более постоянного, более надежного, чем вера в Спасителя, но эта вера была у него слишком зыбкой. Теперь он понимал, как добрый Петр смог отречься от Христа. Нет, не из неверия, а из слабости, из неуверенности, из страха. Клоистер чувствовал себя кораблем, потерявшим курс в бурю. Что таилось в последних словах Иисуса: «Бог мой, Бог мой, почему ты оставил меня?» Правда ли то, что он прочел в Кодексе Секретного архива Ватикана? Какая сила привела его сейчас в Бостон и заставила столкнуться с тайной, к которой он так долго шел?

Кардинал Францик сказал, что никому, кроме него, не под силу разгадать эту сложную загадку. И Клоистер, несмотря на все свои страхи и смятение, не сомневался в этом. Каким-то шестым чувством священник догадался, что он избран.

 

16

Бостон

После встречи с сестрой Викторией отец Клоистер провел несколько часов в размышлениях. В его портфеле лежали записные книжки с пометками, которые сделала доктор Барретт во время психотерапевтических сеансов со старым садовником Дэниелом Смитом. Кроме того, епископат отправил ему запись ритуала, сделанную на домашней цифровой видеокамере.

Клоистер не счел нужным встречаться с Томасом Гомесом, испанским священником, который проводил этот ритуал. Он предпочел подождать до тех пор, пока в этом возникнет необходимость. Для того чтобы разобраться в произошедшем, для начала было вполне достаточно видеоматериала и медицинских отчетов. Альберту не терпелось просмотреть эту запись, увидеть момент, когда Дэниел говорит «АД ПОВСЮДУ», и установить точные причины, заставившие экзорциста и психиатра испугаться настолько, что последняя даже исчезла. Может быть, доктор слишком увлеклась этим случаем, и увиденное так потрясло ее, что ей отказала выдержка. Горько усмехнувшись, он подумал, что эта женщина, посвятившая себя тому, чтобы лечить и облегчать душевные страдания, под впечатлением от случившегося сама могла помутиться рассудком. Хотя эта гипотеза в любом случае не убеждала Альберта Клоистера. Если предположить, что случайностей не бывает, то эта ситуация была лучшим тому подтверждением.

После эксгумации испанского священника поначалу все происходящее казалось причудливым вращением разрозненных фактов, мыслей, слов в калейдоскопе судьбы. Но вышло наоборот: все события, может быть пока еще непостижимым для него образом, выстраивались в четкую логическую цепочку, медленно, но неуклонно приближая его к развязке. Теперь иезуит был в этом уверен.

Устроившись на мягком сиденье такси, он возвращался в колледж, куда поселила его конгрегация, и неожиданно вспомнил сказанное сестрой Викторией перед тем, как попрощаться: «В этом замешаны силы, о которых, как нам кажется, мы многое знаем, но на самом деле мы не знаем о них ничего. Я хотела бы ошибаться, но думаю, что права. Будьте осторожны, и да хранит вас Господь». Машина свернула на Бикон-стрит, на которой располагался знаменитый паб «Булл энд Финч», прямо напротив Паблик-Гарден. Отъехав чуть подальше, таксист сказал:

— Смотрите, там бар «Cheers»!

Клоистер отвлекся от своих мыслей:

— Извините, что вы сказали?

— «Cheers», — повторил таксист.

— Ах да, да…

— Вы видели этот сериал? Мы с женой смотрели его каждый раз, когда его показывали.

Непринужденная беседа о самом известном месте Бостона немного отвлекла священника от тягостных мыслей. Водитель был славным малым и принадлежал к той категории коренных бостонцев, чьи семьи жили здесь уже несколько поколений, поэтому он отлично знал историю города. Он рассказывал Клоистеру об англичанах, основавших Бостон, о Поле Ревере, о Войне за независимость, о церкви, где впервые зазвучали речи об отмене рабства; говорил о корабельных верфях и портах, из которых последние два века выходили в море самые быстрые парусники. Когда такси наконец подъехало к колледжу, священник почувствовал легкое сожаление. Занимательный рассказ водителя немного развлек Альберта, и теперь ему не хотелось выходить из машины. Он еще не готов был перевернуть страницу и открыть новую главу в своем исследовании, которое, может быть, превзойдет все предыдущие и откроет ему глаза на природу добра и зла. По спине Альберта пробежал холодок. Он проводил задумчивым взглядом такси, которое свернуло на соседнюю улицу и скрылось из виду.

Небо все еще было ясным и светлым, в то время как в душе Клоистера сгущались тучи. У него появилось странное ощущение, как будто время закончилось и начался новый отсчет; будто мир изменился и уже был не таким, как день, час, минуту назад. Отец Клоистер продолжал смотреть в ту сторону, где исчезло такси. Все оставалось по-прежнему: то же многоцветие и многоголосие людей и машин, но что-то изменилось внутри него самого. Священник провел языком по пересохшему нёбу и почувствовал металлический привкус. Он бросил курить. Его легкие буквально стонали от пачки сигарет, которую он выкуривал ежедневно на протяжении многих лет. И вот уже месяц он жил без табака, сегодняшний день был как раз тридцатым. Он достал из внутреннего кармана пиджака упаковку жевательной резинки с никотином и бросил в рот две пластинки, ощутив знакомый резкий вкус.

Энергосберегающая лампочка незаметно мигала и потрескивала. Альберт Клоистер вошел в комнату и, не раздеваясь, упал на кровать, погрузившись в чтение истории болезни Дэниела. Он хотел проникнуть внутрь его разума, прежде чем поставить запись. Клоистера чрезвычайно озадачило исчезновение доктора, тетради которой он держал в руках. Что-то произошло в ходе обряда экзорцизма: то, чего отец Гомес не смог понять, а она, должно быть, сочла очень важным. Экзорцист настолько увлекся борьбой с лукавым, что сам не заметил, как разорвал тонкую нить, связывавшую его с внешним миром, и это привело к частичной потере памяти. Он зарекся заниматься изгнаниями дьявола и даже не осмелился посмотреть видеозапись. Епископ сделал это сам и нашел несколько моментов, где увидел необычное для одержимого поведение. Злорадный вопль «АД ПОВСЮДУ!» заставил его позвонить в Рим старому другу, его преосвященству Игнатию Францику. Группа, которой руководил кардинал, как раз занималась исследованием подобных случаев.

Клоистер только что прочитал первую из тетрадей психиатра. В ней доктор Барретт описывала ужасные видения Дэниела. Она особо отмечала нетипичность таких видений для слабоумных вроде Дэниела Смита. Что-то не сходилось. Записи выдавали растерянность психиатра. Клоистер подумал, что она не готова была понять происходившее со старым садовником. Она не знала, как с этим бороться, и лишь признавала свое бессилие. Альберт согласился с ней, что описания дьявольских миров были чрезвычайно точными. Иногда садовник даже использовал не свойственные его речи выражения или слишком мудреные слова. Через Дэниела вещал кто-то другой, как это случилось и во время отчитки. Психиатр предположила наличие у старика телепатических способностей, в которые, как она считала (и была совершенно права), верил сам Альберт Эйнштейн. Клоистер невольно улыбнулся: он не ожидал подобных выводов от этой женщины, поскольку по опыту знал, что ученые скептически относятся к таким вещам. По статистике, мир, в большинстве своем, населен либо абсолютно доверчивыми людьми, либо закоренелыми скептиками. Золотая середина, в которую древнегреческие мудрецы помещали добродетель, встречается крайне редко.

В начале второй тетради психиатр развивала идеи, выдвинутые в первой, а также описывала новые сны Дэниела. Но что-то изменилось. Казалось, доктор постепенно и настойчиво вводит в описание не относящиеся к делу детали. Как будто она сама превратилась в активного участника этих видений. Строгие определения давались ей с трудом. Рассказы Дэниела производили на нее более сильное впечатление, чем вначале, и дистанция между пациентом и врачом сокращалась, а потом и вовсе исчезла. С какого-то момента заметки превратились в набор обрывочных мыслей, записанных короткими фразами. Казалось, что разум психиатра подвергся какому-то вторжению. Тот факт, что она сама попросила провести обряд изгнания демона, лучше всяких слов говорил: Одри хотела что-то выяснить. Клоистеру хорошо знакомо это желание. На одной из страниц второй записной книжки возникла загадочная заметка: «желтые шары». Она была написана крупными буквами и жирно обведена, так, что в нескольких местах порвалась бумага. Эти слова ничего не говорили Клоистеру. Священник-экзорцист упомянул в докладе, что Дэниел произнес их во время обряда, говоря о каком-то месте в Нью-Лондоне, штате Коннектикут, и еще, кажется, о каком-то острове, название которого не удалось расслышать.

Чуть ниже в той же тетради была другая запись, которую Клоистер также не знал как истолковать, — история гибели университетского охранника, сожженного студентами. Эта запутанная история сама по себе не представляла для Клоистера никакой ценности. Его как человека, занимавшегося графологией, заинтересовал почерк доктора. Сначала буквы были четкими и округлыми — таким почерком написана вся первая тетрадь и начало второй, — а затем словно сорвались в галоп. Это объяснялось лишь внезапным эмоциональным потрясением. Кроме того, именно с этого места стиль описания резко менялся: оставшуюся часть заметок можно было сравнить с беспорядочной стрельбой в ночной темноте. Равновесие сменилось хаосом бессвязных мыслей и ощущений.

Не стоило забывать к тому же, что после обряда врач исчезла, и до сих пор никто не знал, где она и что с ней. Ее мобильный был заблокирован, и ни один из ее знакомых не видел ее с того самого вечера. Хотя спрашивать особо было не у кого. Доктор жила одна, круг ее знакомых был ограничен. Если не считать профессиональных контактов, доктор Барретт общалась лишь с секретаршей, с парой священников в церковном приходе, который она регулярно посещала, и кое с кем из сестер в приюте. Встречалась ли она с кем-нибудь еще, неизвестно.

Клоистер догадывался о том, что за всем этим скрывалась какая-то тайна. Что-то подсказывало ему, что все это не случайно, что и слабоумный садовник, и исчезнувший психиатр, и сам город Бостон — звенья одной цепи. Объем информации за день превысил все допустимые пределы, и мозг священника был просто не в состоянии ее переварить. Он почувствовал, как тяжелеет голова и слипаются веки. Священник переборол желание посмотреть запись обряда. Сначала необходимо восстановить способность мыслить. Может, заснуть ему и не удастся, но, по крайней мере, он сможет лечь в кровать и хоть немного отдохнуть, приглушив свет. В его голове звучали различные фразы, заставляя его думать. За долгие годы работы в «Волках Бога» он научился многому, в том числе — обходиться без сна Он погасил настольную лампу, но света, проникающего сквозь оконное стекло, хватало, чтобы разглядеть лампу на потолке, круглую, со стеклянными подвесками: она будто гипнотизировала его. Он закрыл глаза и попытался не думать о видениях, мучавших старого бедного садовника. Постепенно он отключился от внешнего мира, как будто кто-то выдернул шнур из розетки. В его мозгу образовался темный вихрь, который, казалось, подхватил его и понес прочь сквозь века, тысячелетия, вечность.

 

17

Штат Коннектикут

«Месть». Одри не знала, произнесла она это вслух или просто подумала. Она, посвятившая жизнь тому, чтобы лечить психику других, не доверяла больше собственному разуму.

Уже стемнело. Отчасти поэтому, направляясь в Нью-Лондон, Одри свернула не туда и заблудилась. Машина остановилась на обочине проселочного шоссе, изрытого колдобинами. Ее окружал густой лес, лапы ветвей нависали над узкой лентой дороги.

Нью-Лондон был известен Одри не понаслышке. Там она провела почти все детство и большую часть юности, до тех пор, пока не переехала с матерью в Хартфорд, за три года до поступления в университет. К этому их вынудила смерть отца Одри, который никогда не считал деньги и оставил после себя лишь несколько сотен долларов на банковском счете. Одри смогла учиться в Гарварде только благодаря стипендии, и ей стоило немалых усилий получить и сохранить ее. Ничто в жизни не давалось ей легко. Эти воспоминания лишь на миг отвлекли ее от размышлений о последних словах Дэниела во время обряда экзорцизма. Услышав то, что Одри так хотела знать, она выбежала из приюта, села в машину, несколько часов ехала по городу, не разбирая дороги, пока у какого-то порта не закончился бензин. Тогда она зарыдала с таким отчаянием, что запершило в горле. Но и слезы не могли ее утешить.

Это были слезы гнева и ненависти. Ее сын Юджин не потерялся в Кони-Айленде пять лет назад. Он не ударился головой, забыв, кто он и где живет. Он не утонул в море, и его не сбило машиной. Ничего этого не случилось. Злой дух, вселившийся в Дэниела, поведал ей правду. Юджина похитили. И Одри знала, кто превратил ее жизнь в кошмар. Этого человека звали Энтони Максвелл. Если бы не Дэниел, Максвелл навсегда остался бы для нее неизвестным клоуном с желтыми шарами. Тем самым клоуном, который стоял рядом с Юджином на его последней фотографии. Стоит только представить, что она столько лет, ничего не подозревая, смотрела в улыбающееся лицо, размалеванное белым и красным… лицо этого проклятого ублюдка, который обосновался около Нью-Лондона, где жила когда-то Одри. Так Бог шутил над людьми. И в таких шутках, как эта, Бог был жесток. Тот, кто утверждал обратное, лгал или ничего не знал.

Одри жаждала мести. Гнев и желание убить этого человека разъедали ее душу. Для нее Максвелл больше не принадлежал роду человеческому, потому что только животное способно сделать то, что он сделал. Одри и сама превратилась в животное, в хищника. Теперь она жила лишь ради того момента, когда заставит Максвелла заплатить за свое преступление и узнает наконец то, что так и не открыл ей лукавый дух: жив ее сын, ее Юджин, или нет.

Разминая закоченевшее тело, она с трудом выбралась из машины: холод и сырость пронизывали ее до самых костей, несмотря на то что на ней было плотно прилегающее пальто. Фары машины выхватывали из темноты огромную кучу гниющей прошлогодней листвы. На дворе стояла поздняя весна, но с трудом верилось, что это разложение когда-нибудь даст начало новой жизни. Одри казалось, что она уже никогда не будет той, что прежде. Потеря Юджина ранила ее душу, превратила ее в грустную и безутешную женщину, ненавидевшую Бога больше всего на свете. Но она уже свыклась с этой болью. Вера в то, что Юджин жив, вера, с которой она всякий раз открывала доклады сыщиков, позволяла ей сохранять хрупкое подобие равновесия. Сказанное Дэниелом перевернуло все с ног на голову. Губы Одри тронула горькая усмешка: то, чего она не добилась от Бога, дал ей дьявол. Именно дьявол вдохнул в нее надежду, и она даже боялась подумать о том, что эта надежда может оказаться напрасной. Ведь тогда она не проживет и дня.

Одри пересекла шоссе, плохо осознавая, зачем и куда идет, но по привычке посмотрела по сторонам, словно эта забытая Богом дорога была оживленным проспектом. Привязанность к старым привычкам — иногда единственное, что нам остается. Напряженно вглядываясь в темноту, Одри ждала, что где-нибудь вспыхнут фары приближающейся машины, но напрасно. Она была одна, совсем одна. Однако Одри не чувствовала ни страха, ни жалости к себе. В ее мозгу как заноза сидела упрямая мысль, которая причиняла Одри такую же боль, как если бы она представила, что ее сын мертв. Если Юджин жив, что ему пришлось пережить? Какие муки пришлось вынести?

— А-а-а!

Одри крикнула изо всех сил, пытаясь заглушить эту ужасную мысль. Ее крик вспугнул какую-то птицу, она метнулась между деревьями и скрылась в ночи. И вдруг все смолкло. Одри страдала, и весь мир перестал для нее существовать. Она вернулась в машину и на этот раз, переходя через дорогу, не оглянулась по сторонам.

 

18

Бостон

Будильник не зазвенел в положенный час, семь утра, — отец Клоистер его уже выключил. Он проснулся в шесть тридцать, проспав два, максимум три часа. Остальное время он лежал в кровати и размышлял. Мысли вертелись в его голове калейдоскопом. На него так много всего навалилось. Альберт чувствовал себя ребенком, которого огорошили слишком сложной задачей. Он не мог собрать воедино разрозненные элементы мозаики, и это не давало ему покоя. Альберт не отличался тщеславием, иначе его гордость сейчас была бы сильно уязвлена. Его разума, его чувств, его знаний не хватало для того, чтобы понять, что же он носил в себе.

Клоистера мучительно тянуло курить. Вместо этого он вскочил с кровати и быстрым шагом пошел в ванную. Выпив немного воды и бросив в рот жевательную таблетку с запахом никотина, он принял душ, оделся и спустился на завтрак. Клоистер не остался в кафе колледжа, решив, что будет лучше, если он поест в каком-нибудь баре, среди незнакомых лиц, а потом совершит прогулку, чтобы привести мысли в порядок… Никакой новой информации, пока он не переварит того, что уже знает! Только тогда он вернется в комнату и посмотрит видеозапись. Не раньше.

После завтрака Клоистер отправился бродить по городу. Начав с Девоншир-стрит, он повернул налево, прошелся по Франклин-стрит, на которой располагалось общежитие колледжа, и направился в океанариум. Нельзя сказать, что его сильно привлекала морская фауна. Но Альберт подумал, что, возможно, вид этих безмятежных созданий позволит ему забыть о суете внешнего мира и остаться наедине со своими размышлениями. Но помещение было битком набито крикливой ребятней. Спасаясь от гомона, Клоистер случайно оказался у бассейна с тюленями. Тюлени плавали за стеклом в голубоватой толще воды, и, казалось, ничто не могло потревожить их спокойствия. Глядя на них, иезуит улыбнулся.

Когда он наконец решил вернуться, его дух немного укрепился. Как солдат перед битвой, когда заканчивается бессонная ночь и восходит солнце, он смотрел вперед и видел просвет. Может быть, просмотрев запись, он отыщет недостающее звено в этой истории, в которой он по какому-то странному стечению обстоятельств играл главную роль. Он почувствовал, что должен вернуться немедленно. Альберт поймал такси и доехал до колледжа. Поднявшись в свою комнату, он, не теряя времени, извлек из дорожной сумки видеокамеру, включил ее в сеть и подсоединил к телевизору. После этого он вставил кассету и, убедившись, что она полностью перемотана, нажал на кнопку воспроизведения. На экране возник размытый, затемненный образ: священник-экзорцист устанавливал камеру. До Альберта донесся его неприятный, приторный голос. Поставив камеру на комоде, экзорцист отошел назад, и теперь можно было увидеть его лицо, а также большую часть убогой комнатушки. Камера не захватила окна, но свет, проникавший сквозь него, плясал солнечными бликами на стене, у которой стояла кровать Дэниела. На кровати, возле привязанного старика, лежало простое деревянное распятие. Рядом, на ночном столике, священник поместил образ Девы и сосуды со святой водой и солью.

То, что иезуит увидел дальше, впечатляло и порой приводило в ужас: беспощадная битва добра и зла, которую вели три таких разных человека. Дэниел действительно был одержимым. Его голос превратился в смесь языков, которые, казалось, вырывались из самой преисподней. Но и отец Гомес изменился. Любой, взглянув в его лицо, побледневшее и исказившееся, с вытаращенными глазами, мог бы сказать, что в него, как и в старика, вселился бес. Изображение было нечетким из-за неважного качества камеры и плохого освещения, но Клоистер увидел, что поведение Дэниела — не только плод душевной болезни. Когда священника невидимой силой отшвырнуло назад, старый Дэниел не казался обычным сумасшедшим. И в этом не осталось никаких сомнений, когда с уст бедняги сорвался крик «АД ПОВСЮДУ!».

Даже через час после просмотра перед глазами иезуита по-прежнему мелькали картины отчитки, а в ушах гулким эхом разносился леденящий душу вопль, так хорошо ему знакомый. Он десятки раз перематывал запись, пытаясь разобрать еще один крик Дэниела, но не смог. Возможно, это был всего лишь бессмысленный набор звуков, хотя Клоистер так не думал. Он уже не верил ни в случайности, ни в совпадения.

Он подключил видеокамеру к своему ноутбуку и переписал фрагмент, где раздавался второй крик, на жесткий диск. Потом Клоистер отделил звук от изображения и сохранил аудиофайл, но прежде достал мобильный телефон и нашел номер Дориано Альфьери.

Отец Альфьери, новый эксперт «Волков Бога» по филологии, лингвистике и палеографии, был заместителем Джакомо Саноби, человека, о котором в организации слагали легенды. Случай отца Саноби вызывал одновременно и смех, и жалость. В свои шестьдесят он свободно разговаривал на тридцати языках, мог читать еще на пятидесяти — шестидесяти и знал их в общей сложности, хуже или лучше, около трехсот. Он был рассудительным и любезным человеком, но с ним стало невозможно разговаривать. Не из-за его характера. С некоторых пор в его мозгу как будто сломался какой-то механизм, и все языки, которые он знал, смешались. В одном человеке происходило что-то похожее на вавилонское столпотворение, но только наоборот: он отлично понимал то, что ему говорили, но сам изъяснялся на такой жуткой тарабарщине (в которую вплетались и редко употребляемые языки вроде санскрита, хопи и волапюка), что его собеседники приходили в ужас.

Лингвистическая карьера отца Саноби стремительно катилась к закату. Поэтому, чтобы не ставить под угрозу работу группы, и по его собственному желанию, к нему был приставлен сотрудник, который, обладая недюжинным терпением, помогал отцу Саноби продвигаться в его исследованиях. Клоистер считал случившееся большой потерей для «Волков Бога»: он всегда ценил и уважал отца Саноби.

— Отец Дориано Альфьери слушает.

Эта фраза, произнесенная сухим, официальным тоном, оторвала Альберта от его мыслей:

— Это Клоистер.

— Альберт! — ответил отец Альфьери, заметно оживившись. — Как дела?

— Спасибо, хорошо. В трудах, как всегда… Извини, что побеспокоил тебя, но у меня есть запись, и я хотел бы, чтобы ты ее прослушал.

— Конечно.

— Я не знаю, есть ли в ней хоть какой-нибудь смысл, но очень хотел бы это узнать. Я отправлю тебе ее прямо сейчас, по электронной почте. Идет?

— Договорились. Жду письма.

Клоистер открыл почтовую программу на своем компьютере, создал новое сообщение, отыскал в книжке адресов отца Альфьери и присоединил аудиофайл.

— Отправил.

— Очень хорошо… Секундочку, я посмотрю, что мне пришло. Идет получение, есть…

В телефонную трубку Клоистер слышал, как его коллега несколько раз прослушал запись.

— Мне очень жаль, — сказал наконец отец Альфьери, — но я не могу идентифицировать язык. В том, что это язык, я не сомневаюсь, но…

— Но?

— Да так, ничего. Дай мне немного времени, и я попытаюсь расшифровывать. Перезвони мне через полчаса. Когда я прослушал запись, у меня волосы дыбом встали. Откуда у тебя это?

— Это обряд экзорцизма. Я перезвоню.

Клоистер положил трубку, даже не попрощавшись, но он надеялся, что отец Альфьери не обидится. В ожидании звонка он воспользовался возможностью, чтобы привести в порядок свои мысли. Он взял диктофон, скопировал аудиофайлы на жесткий диск и еще раз прослушал свои голосовые заметки. Во вновь созданный документ он поместил самое важное, а также добавил несколько новых вопросов, пришедших ему в голову, и сохранил в папке, название которой отражало ее содержимое и имело порядковый номер — на случай, если к ней придется обратиться вновь. Неожиданно он подумал о докторе Барретт. Клоистер вспомнил, как она подошла к Дэниелу, чтобы он — или демон, говоривший его устами, — прошептал ей на ухо то, что настолько ее изменило. В этой женщине, должно быть, заключена часть загадки. Нюх исследователя говорил ему, что так оно и есть. Клоистер взял телефон и набрал номер приюта Дочерей Милосердия:

— Могу я поговорить с матерью Викторией? Это отец Альберт Клоистер.

На том конце трубки сообщили, что в данный момент монахиня находится в своем кабинете и не может подойти к телефону.

— Спасибо. Нет-нет, ничего передавать не нужно. Я позвоню ей позже.

Священник задумался. У него оставалось еще несколько минут. Клоистер почувствовал, что его голова начинает тяжелеть, и решил принять быстрый и расслабляющий душ. Он включил очень горячую воду и забрался под обжигающие струи. Ванная наполнилась паром, и Клоистер потерял счет времени, а когда взглянул на часы, обнаружил, что с тех пор, как он звонил отцу Альфьери, прошел почти час. Он закрыл кран, наскоро обтерся, обвернул полотенце вокруг талии и, возвратившись в комнату, снова позвонил лингвисту:

— Еще раз здравствуй, Дориано. Извини, что звоню с опозданием. Ты что-нибудь узнал?

— Мне очень жаль. Я не разобрал ни слова. Думаю, тебе все же стоит позвонить Саноби. Если этот крик хоть что-нибудь значит, уверен, Саноби единственный, кто в состоянии тебе помочь. Здесь мне с ним не тягаться.

— Да, ты прав. Я свяжусь с Саноби. Может быть, он с этим справится.

— Удачи тебе.

— Спасибо. Для разговора с Джакомо Саноби она мне понадобится.

— В любом случае — сказал Альфьери вместо прощания, — если я узнаю что-нибудь новое, я с тобой свяжусь.

Вздохнув, Клоистер взял карманный компьютер и нашел телефон отца Саноби. Как бы он ни желал избежать этого разговора, другого выхода не было. Только Саноби мог расшифровать этот крик или подтвердить, что он действительно не бессмыслен. А Альберту нужна эта информация. Что-то подсказывало ему — именно с ее помощью он найдет разгадку.

— Дворец Святой канцелярии. Слушаю вас.

— Здравствуйте. Я хотел бы поговорить с отцом Джакомо Саноби. Меня зовут Альберт Клоистер.

— Подождите, пожалуйста…

После ухода из «Волков Бога» отец Саноби жил и работал в одном из знаковых зданий Ватикана, бывшей резиденции Конгрегации доктрины веры, более известной как Святая канцелярия или инквизиция. Сейчас это здание служило местом жительства для кардиналов, епископов и других ватиканских клириков.

— Вы слушаете? — спросил тот же голос.

— Да-да, говорите.

— Соединяю вас с отцом Саноби.

Легкий сухой щелчок и тишина предшествовали новому гудку.

— Альберт! Comment are du? — Саноби говорил на смеси французского, английского и немецкого.

— Хорошо, хорошо. Спасибо, друг мой. Извини за внезапный звонок и беспокойство, но мне нужна твоя помощь.

— Covec.

По тону отца Саноби Клоистер предположил, что это — «да».

— Хорошо, я отправлю на твой электронный адрес аудиофайл. Твой заместитель уже слышал запись и не смог расшифровать, если она вообще что-нибудь означает. Альфьери посчитал, что означает, и посоветовал обратиться к тебе. В любом случае это нужно сделать. Давай договоримся: я задаю тебе вопросы, и ты отвечаешь мне одним словом: «да» или «нет». Договорились?

— Jai.

— Отлично… Все, я выслал тебе аудиофайл. Когда получишь, скажи.

Тягостная пауза длилась примерно минуту. Потом Саноби сказал:

— Ow.

— Очень хорошо. Открой его, пожалуйста, и прослушай. Дай знать, если сможешь что-нибудь разобрать.

Клоистер ждал, пока Саноби прослушает странные слова старика. Какие-то из них казались горловыми шумами или бессвязным бормотанием.

— Альберт, Альберт!

— Я здесь. Что случилось?

— Onmi sluder pragnam dot.

— Подожди, Джакомо. Ответь мне одним словом. У того, что ты услышал, есть смысл?

— Asgh.

Еще одно «да». Крик Дэниела не был бессмыслицей. Они с Альфьери оказались правы.

— Хорошо. Ты можешь расшифровать это?

— Po vul.

Два односложных слова. Это, видимо, означало «нет».

— Нет?

— Hoi ge.

— Извини, Джакомо, я не понимаю… Ты сможешь это сделать?

На другом конце трубки раздалось уверенное «ma».

— Превосходно. Давай поступим следующим образом. Если ты расшифруешь запись, позвони мне на мобильный. Или я позвоню тебе завтра утром. Ты полагаешь, речь идет о древнем языке?

Еще одно «да» на азбуке Морзе, с помощью которой общались два священника.

Клоистер задал этот вопрос не случайно: одержимые часто разговаривали на мертвых языках — санскрите, арамейском или латыни.

— Ну, друг мой, — сказал Альберт, — оставляю тебя. Спасибо, что уделил мне время. Крепко обнимаю.

Клоистер едва положил трубку, как тут же раздался звонок, заставив его вздрогнуть.

— Альберт?

Это был Саноби. Так быстро! Должно быть, что-то забыл.

— Что-то еще, мой друг? — спросил у него Клоистер.

— Fon ut.

— Ты расшифровал?

— Wee.

Гений. Так быстро разложить крик на отдельные слова — волшебство, да и только!

— Фантастика! — изумленно воскликнул Альберт. На миг он оживился, но стоило ему подумать о своем бедном друге, ставшем жертвой путаницы языков, как сердце защемило от жалости. Красноречие отца Саноби было притчей во языцех, пока его мозг не надорвался под бременем знаний.

— Отец Клоистер? — Голос, который Альберт сейчас слышал, принадлежал не Джакомо Саноби, а другому человеку, видимо более молодому. — Я — отец Лоренсо Понти, помощник отца Саноби.

— Рад познакомиться с вами.

— Мой начальник смог расшифровать запись, которую вы ему прислали. Странный текст. Произнесен на арамейском, но наоборот.

«Ну конечно, арамейский!» — подумал Клоистер. Поэтому, хотя слова и были перевернуты, они показались ему такими знакомыми. Клоистер не знал арамейского, но, прожив год в Израиле, приобрел некоторые познания в иврите: оба языка — одного корня, и у них немало общего. Именно арамейский был родным языком Иисуса Христа.

Понти продолжил:

— Ни с чем подобным мы еще не сталкивались. Я не знаю, что это может означать. Надеюсь, вам это поможет. Он говорит: «Я хочу познакомиться с тобой. Ты знаешь, что я имею в виду тебя. Встретимся на месте сбора винограда».

Клоистер медленно, словно пытаясь вникнуть в значение слов, записал на листе бумаги загадочные фразы:

— Спасибо, отец Понти, спасибо за помощь, и передайте мою благодарность отцу Саноби. Я думаю о нем.

Положив трубку, Клоистер на мгновение замер, задумавшись. Он уже догадался, кому адресовано послание. Он знал: странное существо, шевелившее губами старого садовника, имело в виду Клоистера. Как и те глаза, что смотрели на него из костра в Бразилии. Как и фраза внутри гроба набожного испанского священника.

Значит, оно ждет его и всегда ждало. Значит, и сейчас священник оказался здесь лишь потому, что так пожелало оно. Казалось, Альберт может коснуться нитей, которые опутали его и управляют им, как марионеткой, по прихоти неведомой силы. И от этой мысли становилось не по себе.

На мгновение показалось, что в комнату просочился странный цветочный аромат и тут же исчез. Руки сами потянулись за жевательной резинкой со вкусом никотина. Борьба с курением начинала приносить плоды. Клоистер попытался заглушить чувства и эмоции: сейчас ему, как никогда, требовалась ясная голова. Он включил компьютер, подождал, пока загрузится операционная система, и вышел в Интернет. Колледж располагал высокоскоростной Сетью. Священник открыл поисковик «Google» и ввел запрос: «Место сбора винограда». За доли секунды поисковик выдал почти девяносто тысяч результатов…

Первой шла ссылка на страницу отеля «Наппа-Вали» в Йонтвилле, Калифорния. Клоистер щелкнул левой клавишей мыши. Выскочила флэш-анимация: журнал «Сансет Мэгазин» сравнивал гостиницу по уровню роскоши и изысканности со старым добрым французским «Шато», вином из отборных сортов винограда. Это ничего не дало Клоистеру, но помогло на некоторое время отвлечься. Он должен оставаться исследователем, а не лезть внутрь пробирки. Это же элементарно. Что ж, у него еще будет время взглянуть на себя со стороны, а пока необходимо собрать разрозненную информацию и попытаться найти в ней хоть какой-нибудь смысл. Клоистер взглянул на экран и вернулся к реальности. Нужно набрать правильный запрос, иначе он рискует заблудиться в лабиринте ссылок. Альберт находится в Бостоне, обряд был совершен в Бостоне. Подумав, Клоистер добавил в конец строки поиска «Бостон».

Безрезультатно. Тогда он стер добавленное слово, написал его перед фразой «Место сбора винограда», а не после, как сделал ранее, и снова нажал на поиск. «Google» выдал два результата. Первая ссылка вела на порнографическую страницу: девушки, женщины, транссексуалы, парни, анальный секс, бисексуалы и т. д.

Вернувшись назад, Клоистер зашел по второй ссылке. Туристическое агентство приглашало всех провести отпуск в канадской гостинице. Не то. Но сдаваться не стоило. Даже у самых сложных головоломок в конце концов находится решение, стоит лишь выбрать правильный алгоритм. Клоистеру надоело ходить по кругу: что ему сейчас нужно, так это глоток свежего воздуха. Мысли часто приходят в самый неожиданный момент. Они как птицы, которые улетают, когда их пытаются поймать, и подбираются все ближе, если на них никто не смотрит. Он закрыл крышку ноутбука, оставив его в спящем режиме, накинул пиджак и вышел из комнаты.

На улице похолодало. Солнце клонилось к закату, заливая улицы оранжевым светом. В ясной лазури неба тянулась вереница курчавых облаков. Священник пошел куда глаза глядят. Он бродил так два часа, время от времени останавливаясь у какой-нибудь витрины или тумбы с афишами, и немного успокоился. Нервное напряжение, не отпускавшее его последние несколько дней, спало. Клоистер свернул с Дартмут-стрит на проспект Содружества, но, не сделав и двух шагов, остановился как вкопанный.

Прямо перед ним стояло великолепное здание, выдержанное в викторианским стиле с элементами неоклассицизма. На фасаде, украшенном тяжелой фигурной лепниной, он разглядел почти стертую позолоту букв. В этот момент надпочечники выбросили в кровь струю адреналина. «Отель „Венданге“». Сомнений не оставалось: он нашел то, что искал. Место сбора винограда.

 

19

Штат Коннектикут

В придорожной забегаловке пахло по том и пивом. Почти могильное безмолвие, целый час сопровождавшее Одри, нарушилось оглушительным гомоном и смехом. С отсутствующим выражением лица она направилась к барной стойке, уворачиваясь от брызг пивной пены и случайных толчков весело отплясывающих вокруг нее людей.

— Скажите, как я могу доехать до Нью-Лондона?

Хозяин забегаловки, стоявший за стойкой, крепыш лет пятидесяти, принадлежал к той породе людей, которые, кажется, никогда не теряют доброго расположения духа, но стоило ему поднять глаза на Одри, как его благодушие мигом улетучилось. Да, ее вид оставлял желать лучшего.

— С вами все в порядке, мисс? — обеспокоенно спросил он.

Одри посмотрела на него с каким-то странным любопытством, так, будто слышала подобный вопрос впервые в жизни или не могла понять, о чем ее спрашивают.

— Да, у меня не все в порядке.

«Глаза красные, зрачки расширены… эге, да она под кайфом», — подумал хозяин:

— Послушайте, кое-кому у нас здесь очень не нравится эта грязь, наркотики…

Беспокойство на его лице сменилось суровостью. Ответом ему был еще один удивленный взгляд.

— Так вы знаете, где Нью-Лондон, или нет? — повторила Одри.

Несколько минут хозяин колебался, выставить ли ему из бара эту странную дамочку или сказать ей то, что она хочет знать. Наконец он взял одну из дорожных карт, стоявших на продажу, и развернул ее на стойке напротив Одри.

— Мы здесь, — объяснил крепыш, ткнув толстым пальцем в лесную зону, окруженную цепью озер. — Проедете по шоссе, по которому вы добрались до бара, а потом повернете вот сюда, — палец скользнул по карте, — доберетесь до федерального шоссе девяносто пять. А по нему — прямиком до Нью-Лондона.

Громкий смех пьяницы заглушил ее «спасибо». Она не стала его повторять, а лишь спросила:

— Сколько стоит карта?

— Пять семьдесят три.

У нее не было наличных, только кредитные карты, совершенно бесполезные в этой забытой богом дыре. Тогда она начала рыться в сумочке в поисках завалявшейся мелочи.

— Возьмите, — угрюмо пробурчал хозяин, все больше убеждаясь в том, что незнакомка — типичная наркоманка. — Я дарю вам карту. Берите и уходите.

Ничего ему не ответив, Одри направилась к выходу. Когда она была в метре от двери, ее окликнули:

— Эй, красотка, может, потанцуем? Я только что поставил песню специально для тебя.

Она обернулась. Перед ней стоял, ухмыляясь, молодой деревенский увалень. И, точно в подтверждение его слов, в этот момент в музыкальном автомате заиграла песня — «Роза» Бетт Мидлер.

Наткнувшись на непроницаемое лицо Одри, парень осекся и потопал в глубь бара, чтобы сказать любой другой женщине то же, что сказал ей: «Я только что поставил песню специально для тебя». Но только это действительно была песня Одри. Ее и никого больше. Потому что Одри знала садовника, обладателя увядшего цветка, который он называл своей розой. И потому что было время, когда она часто пела эту песню. Особенно ей полюбился последний куплет.

Под эту песню каждую ночь засыпал ее сын, ее Юджин.

— Под глубокими снегами лежит зерно, которое весной любовь солнца превратит в розу… — чуть слышно напела она.

 

20

Бостон

«Бостон Венданге». Сорок девять результатов за 0,17 секунды. В первой ссылке сообщалось о мемориальной плите, установленной в память о пожаре 1972 года в здании «Венданге» — в свое время одном из самых фешенебельных отелей Соединенных Штатов. Этот пожар, самый крупный за всю историю города, унес жизни девяти пожарных, героически сражавшихся со стихией. Перейдя на следующие страницы, Клоистер посмотрел фотографии здания и мемориала, а также прочитал историю этого происшествия.

«17 июня 1972 года большой пожар уничтожил здание отеля „Венданге“, одно из исторических строений старого Бостона, расположенное на пересечении Дартмут-стрит и проспекта Содружества. Огонь бушевал три часа. Во время тушения пожара неожиданно обрушилась юго-восточная сторона здания: девять пожарных погибли, восемь получили тяжелые ранения. Их героизм и самоотверженность навсегда останутся в наших сердцах.

17 июня 1997 года, через двадцать пять лет после трагедии, в их честь был открыт памятник. Мемориал выполнен в виде небольшой стены из черного гранита, на которой лежат бронзовые каска и куртка пожарного. На стене выгравированы имена всех девяти пожарных, погибших при исполнении служебного долга. В результате трагедии восемь женщин стали вдовами, а двадцать пять детей осиротели.

Отель „Венданге“ изначально строился как роскошный дворец. Он был закончен в 1871 году и впоследствии неоднократно перестраивался. В нем останавливались многие знаменитости, такие как президенты США Бенджамин Гаррисон и Гловер Клеверланд или известные бизнесмены Эндрю Карнеги и Джон Рокфеллер».

Страшный пожар, уничтоживший здание, огонь — вечный спутник ада, боль, смерть, большая трагедия. Здесь было над чем задуматься. Но больше всего заинтересовала Клоистера дата пожара — 17 июня 1972 года. Он отметил ее в записной книжке. Семнадцатый день шестого месяца 1972 года. В мозгу вспыхнула идея, и пальцы вновь начали свой лихорадочный бег по клавишам. После нескольких неудачных попыток «Google» наконец выдал нужный результат. Как удалось установить впоследствии, причиной пожара стало медленное возгорание, случившееся накануне, предположительно, ближе к полуночи. Следовательно, пожар начался 16 июня — на шестнадцатый день шестого месяца. 6 и 16 — число Антихриста из Апокалипсиса святого Иоанна!

«Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его 616».

Большинство людей заблуждалось, считая числом зверя 666. Эта ошибка возникла благодаря изменению текста Нового Завета во времена императора Нерона — жестокого гонителя христианства, которому приписывали также — как оказалось, безосновательно — поджог Рима. Именно тогда первые христиане заменили первоначальное 616 Апокалипсиса на 666 — числовое значение имени императора. В таком виде текст сохранился до наших дней, а там за дело взялись литература и кинематограф. Как теолог, Клоистер отлично знал правду, но эта правда была горькой.

Все начинало вставать на свои места: фраза «АД ПОВСЮДУ», дьявольские глаза в костре, число 616… Если бы не свидетельства людей, побывавших на грани жизни и смерти, если бы не эта «незначительная деталь», все можно было бы объяснить дьявольским наваждением. Злой дух прощупывает людей, чтобы посеять в них отчаяние, сбить с истинного пути. Он борется с Господом, пытаясь заполучить души мужчин и женщин, населяющих землю, и превратить их в вечных пленников преисподней.

Клоистер никогда не верил до конца в существование этого физического, реального ада, пусть непостижимого, но вполне конкретного места в пространстве и времени. Зло, по его мнению, было еще одним испытанием, уготованным Творцом своим детям. Только после земной жизни, миновав Долину слез, можно соединиться с Богом. Люди должны познать боль, чтобы постичь блаженство, добраться до самых глубин отчаяния, чтобы вознестись к свету и спасению, — в этом суть Божественного замысла. В это верил Клоистер.

Но те ужасные свидетельства о последних моментах человеческого бытия, когда дух отделяется от тела, и прежде всего произошедшее с испанским священником и старой француженкой, повергали его в смятение… Что-то ускользало от понимания Клоистера. И он это знал.

Иезуит продолжал изучать результаты, выданные поисковиком, пока не наткнулся на кое-что действительно интересное. Речь шла о старых церквях Бостона. Какие-то из них сохранились, какие-то — нет. Среди последних упоминалась одна католическая церковь. Ее снесли в XIX веке, а на ее фундаменте возвели светское здание — ту самую гостиницу «Венданге». Все с предельной ясностью указывало ему направление дальнейших поисков, хотя замысел этой зловещей игры, напротив, продолжал оставаться загадкой. Что ждет его в конце пути? Самому себе Клоистер казался роботом, выполняющим заложенную в него программу. И снова ему стало не по себе.

На следующее утро, когда Клоистер выходил из душа, в комнате зазвонил телефон. Часы показывали 8.00.

— Альберт Клоистер.

— Здравствуйте, святой отец, — сказал приятный женский голос. — Передаю трубку матери Виктории.

— Спасибо.

Священник присел на угол кровати и дождался, пока монахиня возьмет трубку:

— Отец Клоистер?

— Да, слушаю вас, мать Виктория.

— Добрый день. Вы мне вчера звонили, правда? Поскольку вы не перезвонили, я решила потревожить вас сама.

— Ах да… Ничего срочного. Я только хотел спросить, нет ли новостей о докторе Барретт и ее местонахождении.

— Пока ничего нового. Вы продвинулись в своем исследовании?

— Немного… — солгал Клоистер. — Еще я хотел бы узнать, как чувствует себя Дэниел.

— Врач посетил его вчера и сказал, что он очень плох. Он уже стар, а его легкие сильно пострадали от пожара. Хотелось бы надеяться на лучшее, но его состояние не дает нам больших надежд. Ему по-прежнему снятся кошмары. Вчера вечером у него был еще один. Прежде чем вы меня спросите, скажу вам, что Дэниел не захотел рассказывать нам об этом кошмаре. Он замкнулся в себе, бедный. Я лишь прошу Господа уменьшить его страдание.

— Да будет так. Надеюсь, мать Виктория, Дэниел поправится и все будет в порядке. Не буду отнимать у вас больше времени. Спасибо, что позвонили. Если появится какая-нибудь информация о докторе Барретт, пожалуйста, дайте мне знать.

— Я так и сделаю. И да хранит вас Господь.

В последних словах монахини звучало нечто большее, чем просто вежливость.

— И вам того же, мать Виктория.

Положив трубку, Клоистер, утомленный, но свежий, оделся и вышел из комнаты, с диктофоном в одном кармане пиджака, цифровой фотокамерой — в другом и записной книжкой в руке. Он не остался на завтрак. За ночь в его мозгу созрел и выкристаллизовался план. Нужно пойти в отель «Венданге» и постараться выяснить все, что можно.

Уже проходя по улице, иезуит позвонил по мобильному телефону своему руководителю в Риме, рассказал о том, что произошло за последнее время, и поделился своими планами. Кардинал Францик одобрил их, не задавая лишних вопросов: он любил Клоистера и доверял ему больше, чем кому бы то ни было из «Волков Бога». И кроме того, его высокопреосвященство по опыту знал, что в такие моменты не стоит приставать к людям с ненужными расспросами. Он лишь надеялся, что исследование не погубит священника.

Как установил накануне Клоистер, здание «Венданге» занимало один из углов на перекрестке Дартмут-стрит и проспекта Содружества. Сейчас священник стоял на противоположной стороне, в центре бульвара, у памятника погибшим пожарным. Повторяя про себя слова молитвы, Альберт направился ко входу в гостиницу. Пройдя через полукруглую арку, он оказался в просторном вестибюле, украшенном в стиле начала XX века. От этого места веяло старомодной элегантностью.

— Здравствуйте. Чем вам помочь? — спросил, улыбаясь, юный портье в темной форме, поднявшись из-за стола и отложив в сторону газету. Вид Клоистера не вызывал подозрений: отправляясь на задание, он предпочитал не надевать черный костюм с брыжами, которые выдавали в нем священника.

— На самом деле, я не знаю, поможете ли вы мне…

— Я постараюсь, мистер.

— Я — журналист и пишу статью о зданиях, оставивших яркий след в истории Бостона.

Иезуит солгал, чтобы избежать ненужных объяснений. Он уже не раз представлялся журналистом, проводя свои исследования.

— О, вы обратились по адресу! — воскликнул юноша. — Само собой, вы уже знаете, что это здание было построено почти сто пятьдесят лет назад и восстановлено после большого пожара тысяча девятьсот семьдесят первого года. Вы видели памятник на бульваре?

Было видно, что мальчишка не прочь поболтать, но, если он ошибался даже в дате пожара (который случился не в 1971-м, а в 1972-м), вряд ли от него можно было ожидать мало-мальски стоящей информации. Однако Клоистер решил попытать удачу еще раз.

— Говорят, здесь когда-то была церковь.

— Церковь?.. — Брови юного консьержа удивленно поползли вверх. — В первый раз об этом слышу. Вы ведь не имеете в виду часовню бывшей гостиницы?

— Нет, нет. Я говорю о древней церкви, стоявшей когда-то на месте этого здания.

— Вот как? Что ж, я ничего не знаю о церкви, о которой вы говорите. Хотя…

— Что?

— Наверное, отец знает. Подождите, сейчас я его позову. Никуда не уходите. Я мигом.

Юноша убежал и через несколько минут вернулся в сопровождении грузного пожилого мужчины. Тот сутулился и всем своим видом демонстрировал, что жизнь обошлась с ним не слишком ласково. В ответ на дружелюбную улыбку Клоистера он лишь смерил его ледяным взглядом.

— Вот, папа, это — журналист, — объяснил консьерж. — Он хочет знать, была ли здесь раньше церковь.

— Да, действительно здесь была церковь. Но очень давно. Еще до моего рождения. Мы всегда жили здесь. Я раньше работал в отеле, как и мой отец. А вы из какой газеты?

— Я не из газеты, из журнала. Он называется «Грани».

— Никогда о таком не слышал — пробормотал мужчина, подозрительно взглянул на сына и добавил: — А ты, сынок?

— Я тоже.

— Это новый журнал, — перешел в наступление Клоистер. — Естественно, что вы его не знаете. Мы только начинаем работать, и у нас большие планы. Да, кстати, в нашем журнале предусмотрен небольшой бюджет для людей, которые с нами сотрудничают.

Деньги — ключ, идеально подходящий к любой двери. Глаза мужчины алчно заблестели.

— В таком случае, — произнес он вкрадчивым голосом, — я бы мог вам кое-что показать. А какая сумма, если не секрет?

— Триста долларов.

Клоистер специально назвал небольшую сумму: когда работаешь с людьми, которые общаются с тобой ради денег, без торга не обойтись.

— Что-то негусто.

— Ну, если то, что вы покажете, действительно интересно, мы могли бы обсудить сумму.

— О’кей! Мы договоримся. Правда, сынок?

Юноша взглянул на человека, породившего и вырастившего его, с долей стыда, но без осуждения: отец принадлежал к тому поколению, которому приходилось пробиваться в жизни своим горбом. Единственное, чего он не мог взять в толк, что за диковину собирается показать отец этому журналисту.

— Нам потребуется это, — сказал мужчина, доставая пару карманных фонарей из шкафчика сына. — Следуйте за мной.

Все трое покинули вестибюль и направились ко входу в бывший угольный сарай. Оттуда они проникли в небольшой внутренний дворик, пересекли его, вышли через железную калитку, покрытую слоем ржавчины, и очутились в темном коридоре, который переходил в узкие скользкие ступеньки.

— Нам сюда. Спустимся — и мы на месте.

Лестница привела их в помещение с потолком, провисшим на несущих балках. Дойдя примерно до середины, старик смел ногой скопившуюся грязь и освободил люк.

— Подними-ка, сынок. У меня болит спина, и мне нельзя нагибаться.

Мальчик тут же подчинился, удивленный не меньше Клоистера. Он бывал здесь, хотя и нечасто, но даже не догадывался о существовании потайного люка, который со скрежетом открылся, словно пасть мифического зверя. Он посветил фонариком вниз и увидел отвесную металлическую лестницу.

— Спускайтесь аккуратно, — предупредил мужчина. — Этой лестницей никто не пользовался с тех пор, как… В общем, давно.

Слова мужчины заставили Клоистера насторожиться. Он явно чего-то недоговаривал.

— Я должен вернуться на свое место, — сказал юноша. — Я не могу отлучаться без уважительной причины.

— Не бойся, сынок.

— Я не боюсь, папа. Но я не хочу туда спускаться, и мне нужно работать.

Клоистера удивила неожиданная позиция юноши. Когда тот ушел, иезуит, следуя за его отцом, спустился в подземелье бывшей церкви. Атмосфера была угнетающей, плотной, воздух спертым. Здесь пахло сыростью и гнилью. Кое-где еще сохранились заложенные кирпичом арки, у дальней стены высился полуразрушенный алтарь, из пола торчал покосившийся крест. Кроме того, здесь было много грязи, щебня и гнилой древесины. И что-то еще. То, что невозможно определить.

Крест сильно накренился вниз. Эта деталь бросилась ему в глаза сразу, как только он вошел. Паранойя? Вряд ли. Перевернутое распятие — знак врага Христа — так хорошо согласовывалось с тем, что привело его в этот город и в это место.

— Ну что, начальник, я заслужил небольшую прибавку?

— Да, признаю. Держите.

Клоистер открыл бумажник и достал шестьсот долларов:

— Я дам вам четыреста и еще двести сверху, если вы расскажете мне то, что недоговорили, когда сказали: «Этой лестницей не пользуются с тех пор, как…» С тех пор, как что?..

— Вы ставите меня в неудобное положение… Это очень давняя история. Мой отец привел меня сюда, когда я был еще ребенком. Он работал в отеле. Отец был человеком верующим, ревностным католиком, как и моя мать. Он починил люк и вновь поставил лестницу… После того, как вход в подземелье замуровали.

— Так вход был замурован… И почему я вас ставлю в неудобное положение?

— Потому что… Как бы вам это сказать… Потому что, когда мне было столько же, сколько сейчас моему сыну, ну, может, чуть больше, босс моего отца, директор отеля… убил здесь свою жену. Никто не знает, что здесь произошло. Возможно, он сошел с ума, а потом покончил жизнь самоубийством. Мой сын ушел, потому что знал от меня… Он никогда не приходил сюда. Я рассказал ему историю бывшего директора отеля, но без подробностей. Это грустная история, а мой сын впечатлительный мальчик, понимаете?.. Рассказывают, что директор и его жена спустились сюда и… Я уже говорил, никто точно не знает, что здесь произошло. Босс, кажется, не совсем обычно проводил время…

— И почему они пришли в подвал? — спросил Клоистер.

— А это уже другая тайна; ясное дело, не молиться. — Мужчина взглянул на иезуита с некоторым презрением. — Вы, журналисты, всегда ищете сенсацию, да, начальник?

— У нас эго в крови, — ответил Клоистер. — Ну, спасибо, что привели меня сюда. Это — то, что я искал для… для моей статьи. Мне нужно будет спуститься сюда еще раз, одному. Это можно устроить?

Мужчина недовольно нахмурил брови и вздохнул. Не давая ему ответить, Клоистер добавил:

— Естественно, я смогу дать вам еще шестьсот долларов, если вы позволите мне приходить сюда, когда я захочу.

— Конечно, вы можете приходить сюда, когда захотите. Но не могли бы вы дать мне тысячу зеленых? Я, знаете ли, уже стар, а жизнь такая дорогая…

— Ладно, тысяча. Но мне потребуются ключи от угольного сарая и металлической калитки во дворе.

— Без проблем. В угольный сарай уже давно никто не заглядывает. Вы никому не помешаете. И кроме того, вы журналист… Беспокоиться не о чем.

Мужчина вручил Клоистеру два ключа и попросил вернуть их его сыну, когда Альберт закончит работать и уйдет из подвала. Иезуит захотел остаться один, чтобы записать кое-что на диктофон и сделать фотографии. Старик не возражал. Конечно, ему хотелось остаться и посмотреть, но от добра добра не ищут. Надо радоваться подарку судьбы.

Мужчина с трудом поднялся по металлической лестнице и вышел, прикидывая в уме, что бы еще такого рассказать этому журналисту, у которого, похоже, денег — куры не клюют. Ведь он знал, как директор отеля убил свою жену. Эту историю поведал ему отец, взяв с него обещание молчать.

Эта история была слишком ужасной для того, чтобы ее рассказывать. Директор и его жена занимались любовью на алтаре, и он, лежа под ней, достал охотничий нож, вонзил ей во влагалище, потом схватил за рукоять и вспорол ей живот. Женщина умерла в огромной луже крови, которая хлестала фонтаном на некогда священную землю… Нет, решительно он не должен открывать эту тайну никому, даже за хорошие комиссионные. Мертвые есть мертвые. Не нужно раскрывать их секреты.

Оставшись в одиночестве, Клоистер подошел к кресту, торчавшему из земли, и поднял его, оперев на стену. Он глубоко вдохнул затхлый воздух и с трудом подавил позыв к рвоте. В луче карманного фонаря кружились бесчисленные пылинки. Стоя посреди мрачного подземелья, иезуит готовился добавить еще одно открытие к своему исследованию.

 

21

Нью-Лондон

Церковь Святых Петра и Павла располагалась в портовой зоне на севере от местечка Нью-Лондон, рядом с железнодорожными путями, проходившими вдоль федеральной трассы девяносто пять. Приходский священник, польского происхождения, был благочестивым человеком. Этой ночью ему никак не удавалось заснуть. Утомившись ходить вокруг кровати, он спустился в церковь и сел на одну из деревянных скамеек, ожидая, когда же его наконец сморит сон. День выдался холодный, но ничто не предвещало грозы, которая разразилась этим вечером. Дождь хлестал как из ведра. Трудно было припомнить, когда в последний раз был такой ливень. Вода падала с неба сплошным потоком.

Доброе сердце приходского священника сжалось, стоило ему подумать о тех беднягах, которые оказались на улице. В городе не осталось ни одного сухого уголка. Но здесь, в церкви, частая дробь дождя звучала приглушенно, убаюкивающе. Священник почувствовал, как его веки слипаются, и вскоре заснул.

Ему приснилась чудесная долина, посреди которой возвышался монастырь. Белоснежная отара овец паслась в его окрестностях, довершая идиллическую картину. Овец не встревожили удары колокола в монастыре. Священник подумал, что колокол, должно быть, зовет на вечернюю мессу, но увидел, что двери храма закрыты. Внутри не было никого, хотя колокол продолжал бить с настойчивостью, которая уже начинала беспокоить.

Священник с трудом открыл глаза и недоуменно оглянулся по сторонам, еще не осознав, что заснул в церкви. Последние обрывки сна исчезли. Он помнил лишь настойчивые удары колокола. Понемногу до него стало доходить, что кто-то звонит в дверь.

— Иду! Иду! Вы испортите мне звонок… — отозвался священник, раздраженный визитом непрошеного гостя, так некстати разбудившим его.

Быстрыми шагами он прошел по длинному коридору, затянул пояс халата, накинутого на пижаму, и распахнул деревянную дверь. Шквал дождя и леденящий ветер ворвались в церковь. На секунду ему показалось, что дождь и ветер принесла с собой женщина, стоявшая на пороге его церкви.

— Ну, и что вам угодно? — сказал священник женщине, не узнав в ней свою давнюю прихожанку.

— Исповеди, святой отец. Я должна исповедоваться. Прямо сейчас.

— Вы уверены в том, что с этим нельзя подождать до утра? Мне кажется, ваше состояние не настолько уж безнадежно.

Горькая усмешка тронула ее губы.

— Клянусь Господом, что это необходимо, — тихо ответила она. — Сейчас.

— Ну, будет вам! Проходите. Вы промокли насквозь — пробормотал священник, сторонясь и пропуская ее внутрь. — И не поминайте имя Господа всуе.

— Спасибо, отец Литва.

Непринужденность, с которой женщина произнесла его имя, была бальзамом для священника. Его плохое настроение и сдержанность мигом улетучились.

— Кто ты, дочь моя? Я тебя знаю?

— Одри Барретт… Малышка Одри.

— Малышка Одри, я припоминаю. Ну конечно, семья Барретт! Как же я мог забыть! Ты и твои родители не пропускали ни одной воскресной мессы, ни одного праздника. Прости, я не узнал тебя. Прошло столько времени…

— Да. Я почти двадцать лет не была в Нью-Лондоне.

— Что ж, чудный денек ты выбрала для возвращения, ничего не скажешь! Ночь тысячи демонов.

— О да, демоны вырвались на свободу, — произнесла она загадочно.

— Снимай пальто и шляпку. Я повешу их сушиться.

— Оставьте, святой отец.

— Но они вымокли!

— Все равно. Я не задержусь.

— Как хочешь.

Священник довел ее до нефа церкви:

— Садись и рассказывай мне, что привело тебя сюда ужасной ночью. Насколько тяжки твои прегрешения?

Оба присели на деревянную скамью. Одри вздохнула. Этого вздоха оказалось достаточно для того, чтобы ее тревога передалась священнику. Одри вновь терзали сомнения. Потерявший опору разум метался из крайности в крайность, не давая психиатру покоя. Секундой раньше ей хотелось исповедоваться во что бы то ни стало, но сейчас она подумала, что это бессмысленно, что ей не следует обманывать себя. После того, что она сделала, наивно было бы думать иначе.

— Исповедуюсь я или нет, моя душа осуждена на вечные муки в аду, святой отец.

— Не говори так, дочь моя! Бог всегда милостив к нашим грехам. Даже к самым ужасным.

Произошедшее во время обряда экзорцизма отняло у Одри все силы. Но присутствие этого доброго и радушного человека, всегда относившегося к ней с любовью, вернуло ей часть энергии и, может быть, даже придало ей немного надежды.

— Вы в самом деле думаете, что Бог прощает все?

— Ну конечно. Ты хочешь покаяться в своих грехах, Одри?

— Да. Да, — повторила она, будто убеждая себя. — Благословите, святой отец, ибо я согрешила. Последний раз я исповедовалась пять лет назад.

Священник, человек не только добрый, но и чуткий и проницательный, спросил:

— И что случилось пять лет назад?

— Моя жизнь закончилась.

Искренность этого ответа впечатлила отца Литву:

— Не говори так, дочь моя. Несчастья, подстерегающие нас в этой жизни, делают слаще вечное блаженство, которое ожидает наши души.

— Бог бьет, но не добивает, так? — усмехнулась Одри.

— Бог любит нас, несмотря ни на что.

Одри недоверчиво и как-то обреченно покачала головой. Ее сомнения возвращались:

— Хотелось бы мне в это поверить.

— Мы все вольны выбирать свою дорогу, Одри. И менять ее, если так нужно.

Психиатр снова вздохнула, взглянув на священника. В его глазах она прочла сочувствие и надежду. За окном не прекращался дождь, выл диким зверем ветер. Косые струи воды хлестали по стеклам и барабанили в деревянную дверь церкви.

— Благословите, святой отец, потому что я согрешила, — повторила Одри, опускаясь на колени.

В этот момент одно из окон — наверное, его забыли плотно закрыть — распахнулось. Новый шквал воды и ветра ворвался в храм, всколыхнув льняное полотно, покрывавшее алтарь, и погасив огонь в дарохранительнице.

Это внезапное вторжение разбушевавшейся стихии сорвало пелену с ее глаз. Проблуждав несколько дней, Одри решила прийти в эту церковь, куда она часто приходила в детстве и всегда находила утешение. Прежде чем встретиться лицом к лицу с тем, кто отнял у нее сына, ей нужно было помириться с Богом. И она надеялась, что отец Литва снимет камень с ее измученной души. Но это оказалось всего лишь иллюзией. Сейчас она не сомневалась в этом. Одри поднялась со скамьи:

— Мне пора.

— Но как же исповедь?

Одри ничего не ответила, лишь сказала:

— Прощайте, отец Литва, прощайте.

 

22

Бостон

Подземелье старинной церкви, которое находилось теперь под зданием «Венданге», представляло собой самое унылое зрелище, какое Клоистеру когда-либо приходилось видеть. Развалины алтаря на постаменте в глубине подземелья, крест, поднятый Клоистером и прислоненный к стене за алтарем, — и больше ничего, что напоминало бы о церкви. Сероватый плиточный пол, покрытый толстым слоем грязи и засыпанный обвалившейся со стен штукатуркой. Груда бесполезного хлама: масляная лампа из темного металла с разбитым стеклянным колпаком в виде усеченного конуса, пара кресел с протертой до дыр обивкой, круглый деревянный столик и непонятно как оказавшаяся здесь аляповатая картинка маслом, изображавшая Бостонский порт со стройными парусниками XIX века. Это были самые красивые корабли, когда-либо спущенные на воду, в большинстве своем из Новой Англии.

Оглядевшись по сторонам, отец Клоистер перекрестился, прочитал про себя молитву и принялся за дело. Положив записную книжку на алтарь, он достал из карманов фотокамеру и диктофон на длинном белом шнурке, включил его и повесил на шею, убедившись, что тот работает в режиме автоматической записи голоса. Клоистер тщательно осмотрел все углы, но ничто не привлекло его внимания. Достаточно было того, что судьба в лице отца консьержа привела его в это место. Хотя, учитывая все обстоятельства, улыбка судьбы может запросто обернуться злой насмешкой.

И чего еще он ожидал от этого подвала? Обычное подземелье вполне заурядной церкви. Клоистер смахнул платком грязь со ступеньки, которая вела от алтаря, и сел, держа в руках включенный фонарик. Иезуиту показалось, что в куче строительного мусора что-то блеснуло. Он подошел к куче, предусмотрительно сняв с шеи диктофон, погрузил руку в щебень до самого пола и шарил до тех пор, пока не нащупал что-то твердое… И острое. Это был кусок стекла. Взяв его, Альберт порезал палец. Крупная капля крови на мгновение повисла в воздухе и упала на пол. Клоистер вновь достал носовой платок и обернул порезанный палец, чтобы грязь не попала в рану.

Казалось, больше не было ничего интересного. Клоистер направился к алтарю, чтобы забрать записную книжку, но остановился в двух шагах, заметив какую-то надпись на престоле. Нераненой рукой он смахнул пыль и увидел три грубо выведенные цифры: 1, 0, 9. Само число ничего ему не говорило, но на секунду священнику показалось, что оно намалевано… Да-да, кровью. Но чья это кровь? Может быть, это кровь тех несчастных, которые погибли здесь?

На иезуита вновь нахлынуло ощущение подавленности. Он попытался убедить себя, что это лишь его субъективное переживание, и не стоило обращать на него внимание. Но Клоистер ошибся. В этом подвале произошло нечто действительно важное. В тот самый момент, когда Альберт порезался осколком, его диктофон включился, как бывало, когда он начинал улавливать звуки. Но никто не произнес ни слова. Сработали электрические импульсы, и цифровая память беспристрастно зафиксировала что-то, что длилось не более двадцати секунд.

Священник сфотографировал алтарь и в последний раз окинул помещение беглым взглядом, скользя по углам лучом карманного фонаря. Он не знал, что хочет здесь найти.

— Уже уходите? — спросил портье, который стоял, прислонившись к двери, и видел, как Клоистер вышел из угольного сарая.

— Да. Но я еще вернусь. Только захвачу лампу, чтобы делать фотографии.

— Очень хорошо… И спасибо за то, что дали денег моему отцу. Я надеюсь, вы простите его… заинтересованность.

Поймав на себе робкий доверчивый взгляд мальчишки, священник не смог удержаться от улыбки:

— Не беспокойся. Его помощь была бесценной. Я благодарю вас обоих за то, что уделили мне время. Спасибо за все.

Попрощавшись с молодым человеком, Клоистер зашагал по проспекту Содружества. Посещение подземелья старой церкви оставило у него впечатление, которое невозможно было передать словами.

Вернувшись в колледж иезуитов, он загрузил ноутбук и открыл текстовый документ, в котором хранилось все, что имело отношение к исследованию: заметки, идеи, планы. Он дописал пару новых строк, включил диктофон, нажал на воспроизведение и прослушал свой голос. Священник внес в документ описание подземелья и свои впечатления. Его последние слова были о том чувстве подавленности, которое он ощутил, когда покидал подвал. Но на этом запись не закончилась. Там было что-то еще. Другой голос, почти шепот.

От неожиданности Клоистер чуть не подпрыгнул на месте. Этот голос обрушился на него и разнесся гулким эхом в ушах и мозгу. Очень тихий, но, без сомнения, мужской. Когда голос замолчал, священник едва не упал со стула. Мышцы лица заныли, по всему телу пробежала дрожь.

«Ты уже здесь? Я ждал тебя. Как я рад, что ты пришел. Ты будешь моим другом? Уверен, ты хочешь знать, кто я, и ничего не можешь с собой поделать. Это сильнее тебя. Ты хочешь знать правду, а я тот, кто может открыть ее тебе».

Сокрушительной силы взрыв сотряс мозг Клоистера, разметав последние остатки сомнений. Страх растекся по венам густой черной жижей. Все это происходило с ним. Он добрался до сути, и уже от одной мысли об этом у него закружилось голова, лишив его холодной ясности разума, как это случилось с доктором Барретт во время ее сеансов с Дэниелом. Клоистер был уверен: беспристрастная цифровая память запечатлела тот самый голос, которым вещал старый садовник. И сейчас этот голос звал иезуита. Звал его к себе. Он должен был немедленно вернуться в отель «Венданге». Побороть страх и броситься в пучину неизведанного.

Этот голос был психофонией, но не простой психофонией. Слишком четкой. Ужасающе четкой и разборчивой. Психофонию — явление, когда голос, распространяющийся на частотах, недоступных человеческому слуху, фиксируется звукозаписывающим устройством, — открыл в 1959 году шведский актер и кинопродюсер Фредерик Гюргенсон. Открыл, как это часто бывает, случайно. Гюргенсон подбирал звуки природы и пение птиц для радиорепортажа. Позже, проверяя записанные звуки, он убедился, что на пленку «прокрался» чей-то голос, который он не мог услышать при записи. В нем Гюргенсон признал свою покойную мать. Голос называл его так, как это делала только она: «Фридель, Фридель, ты слышишь меня?» Незадолго до этого, в двадцатых годах двадцатого века, случаи психофонии были зарегистрированы в Советском Союзе. В это же время, в октябре 1920 года, величайший изобретатель современности Томас Альва Эдисон заявил в интервью престижному «Сьентифик Америкэн», что работает над устройством, которое позволит ни больше ни меньше как связываться с духами умерших. Он считал, что это научно обосновано. Он верил, что после смерти человека его душа сохраняется и даже способна взаимодействовать с материей.

В любом случае, психофония была фактом, хотя до сих пор не существовало убедительной теории, объяснявшей ее происхождение. Одни считали ее «голосом с того света», другие — пойманным эхом прошлого. Кое-кто, правда, объявлял психофонию домыслами самих исследователей.

Многим из тех, кто смеялся над психофонией или считал ее надувательством, никогда бы не пришло в голову оставить диктофон включенным у себя дома, чтобы потом проверить то, что записалось. Юмор и презрение — лучшее средство от призраков. Но психофония — не шутка, а беспокоящая, иногда пугающая, реальность, которая привлекала к себе внимание таких серьезных организаций, как Ватикан или НАСА. Поэтому Клоистер удивился не самой записи, сделанной диктофоном в подземелье, а ее специфическому содержанию. Очевидно, он вошел в контакт с каким-то существом, бесспорно наделенным разумом, которое обращалось к нему не из прошлого — из другого измерения. Оправившись от первого потрясения, Альберт решил, что нужно повторить контакт, но на этот раз самому выступить его инициатором.

Он подошел к столу, вывел компьютер из спящего режима и создал новый документ, которому дал название «Контакты». В нем он записал все вопросы, которые пришли ему в голову, создав что-то наподобие теста. Это были те вопросы, которые возникли у Клоистера, когда он стоял посреди подземелья с включенным диктофоном. Если он не ошибался — существо ответит ему. В конце концов, оно само привело иезуита в подвал и пообещало открыть правду, в которой он так нуждался. Он вновь прослушал этот голос, сохранившийся в цифровой памяти диктофона, — спокойный, может быть немного ироничный. Этот голос вселял ужас.

 

23

Фишерс-Айленд

Одри еще раз выглянула из укрытия, чтобы убедиться, что из дома никто не выезжал. Она ждала здесь, стоя за деревьями, с рассвета. Всю ночь Одри провела в машине, припрятанной неподалеку, в буйных зарослях, не включая печку, и поэтому страшно замерзла. Иногда она просыпалась, но потом снова проваливалась в сон. Открыв глаза в пять утра, Одри, повинуясь какому-то странному импульсу, сделала то, чего не собиралась: включила свой мобильный, который был отключен с тех самых пор, как она сбежала из Бостона, и набрала номер Джозефа Нолана. Ближе его и матери Виктории у Одри после пропажи Юджина никого не было. Джозеф долго не подходил к телефону. Ничего удивительного. В такой час большинство людей еще видят седьмой сон. Наконец на другом конце трубки кто-то, подавив зевок, ответил:

— Да, слушаю вас.

Когда Одри услышала родной голос, ее сердце сжалось от нежности и грусти. Грусти по мечте, которой не суждено сбыться. «Думаю, у нас не все так плохо, Джозеф, — вырвалось у нее. — Думаю, я могла бы тебя полюбить…» Она уже любила Джозефа, но признаться в этом было выше ее сил. Не дав ему ответить, она тут же сбросила вызов, а затем снова выключила телефон.

Ей предстояло провести еще один день на острове Фишерс-Айленд. Здесь, в великолепном доме из белого дерева и изящного кирпича, неподалеку от тихого водоема, гордо именуемого озером Сокровищ, жил Энтони Максвелл — человек, похитивший ее сына в Кони-Айленде. Максвелл был мерзавцем, но далеко не глупцом, иначе где бы он нашел деньги на такие хоромы.

— Что тебе можно делать и чего нельзя, ты узнаешь с Бобби Бопом, — рассеянно прошептала Одри.

Эта фраза присосалась к ней как пиявка, и она не могла выкинуть ее из головы, потому что эта фраза принадлежала Максвеллу. Одри пришла в ужас, узнав, что объект ее ненависти — известный детский писатель. Рассказы для детей, написанные им за последние три года, принесли ему славу и богатство. Об этом ей сообщил моряк службы береговой охраны Фишерс-Айленда, когда Одри спросила у него, как пройти к дому Максвелла. Моряк маялся скукой на пустынном причале и поэтому, обрадовавшись возможности переброситься с кем-нибудь словечком в этот ночной час, выложил ей как на духу всю историю писателя. В течение последних трех лет Максвелл стал знаменитым и очень богатым. Моряк, между прочим, произнес эту фразу, которой завершались все рассказы Максвелла: «Что тебе можно делать и чего нельзя, ты узнаешь с Бобби Бопом». «Это наживка. Рыболовный крючок, на который он их ловил», — неожиданно подумала Одри, и ее губы побелели от гнева. Одри приехала на Фишерс-Айленд только ради того, чтобы заставить этого ублюдка заплатить за все. Она сама накажет его — так она решила еще в Бостоне. Обращение в полицию приведет лишь к бесконечной судебной волоките, и кто знает, удастся ли ей собрать все необходимые доказательства, чтобы засадить Максвелла за решетку. Нет, Одри не могла рисковать. Ей оставалось одно: взять правосудие в свои руки. Но ей все еще недоставало решимости, или, скорее, она боялась ошибиться и поэтому решила пока понаблюдать за ним. Так Максвелл из хищника превратился в добычу Одри.

Наконец он появился. Одри все еще сидела в укрытии, когда увидела, что писатель выходит из дома. Было слишком далеко, и она не могла разглядеть его лицо, но все ее тело взорвалось от мощного выброса адреналина. От страха ли, а может, от того, что в ней проснулся охотничий инстинкт.

На Максвелле был потертый фланелевый пиджак в коричневую и зеленую клетку. Одри увидела, как он зашел в пристройку, примыкавшую к дому, и вышел, неся корзину, полную дров для камина. Повседневные заботы типичного обывателя. «Само собой, — сказала себе Одри. — А что ты еще рассчитывала увидеть?» Она не смогла ответить на этот вопрос. Труднее всего было смириться с мыслью, что вид этого человека не вызывает у нее ни ненависти, ни отвращения. Ничто не выдавало в Максвелле убийцу, похитителя или, что хуже всего, гнусного педофила.

Одри предположила, что Максвелл, должно быть, собирается завтракать. Хотя у нее самой со вчерашнего дня не было во рту ни крошки, она не чувствовала голода. Этим завтраком писатель только отнимал у нее время. Он проторчал дома с час. Потом Одри увидела, что Максвелл садится в машину, и поспешила вернуться в свою. От дома Максвелла вело единственное шоссе, поэтому Одри не сомневалась в том, куда он направился. Она поехала следом по направлению к центру острова, стараясь держать порядочную дистанцию, скорее под влиянием просмотренных фильмов, чем по необходимости.

Кроме них на этом шоссе, где иногда дежурили частные охранники, больше никого не было. К счастью для Одри, в эту ночь охранники на шоссе не стояли, иначе ей было бы нелегко нести круглосуточную вахту у дома писателя. Без особых приключений они добрались до городка. Одри колесила по улицам, стараясь не терять Максвелла из виду, и, когда тот остановился, проехала немного вперед и припарковала машину за углом. Писатель вошел в единственный на острове супермаркет «Виллидж-Маркет». Сначала Одри решила остаться в машине и подождать, пока он не выйдет, но потом, сообразив, что в супермаркете, пожалуй, есть другой выход и мужчина запросто может ускользнуть от нее, отправилась за ним. Писатель болтал с какой-то женщиной. Одри подошла к витрине и сделала вид, что выбирает товар, хотя все ее внимание сейчас было направлено на эту пару. Ей хотелось, ей просто необходимо было услышать его голос, то, что он скажет.

— Спасибо, миссис Хольстер. Надеюсь, вы придете, когда я буду подписывать книги.

— Конечно, приду, мистер Максвелл. Каждую ночь я читаю внукам какой-нибудь из ваших рассказов.

От этой сцены, почти идиллии, как будто сыгранной двумя неплохими актерами, Одри пробил озноб. Внутренний голос подсказывал ей: Максвелл — всего лишь увлеченный своим делом писатель, который благодаря упорному труду превратился в маленькую знаменитость, а эта женщина — почтенная бабушка, которая обожает своих внуков и преклоняется перед талантом Максвелла. И вновь ее охватило чувство — что-то не сходится. Максвелл не был монстром или, по крайней мере, не казался таким, и это сбивало ее с толку, хотя, будучи психиатром, она отлично знала: люди всегда не те, кем пытаются казаться.

— Вам помочь, мисс?

— Что?

Одри было трудно перевести внимание с Максвелла на продавца, который как раз направлялся к ней.

— Я говорю, может быть, вам нужна помощь?

— Нет, спасибо… Думаю, сегодня я не буду покупать овощи.

Продавец кивнул, на его лице сверкнула дежурная улыбка:

— Если вам потребуется что-нибудь еще, только скажите.

— Я так и сделаю. Спасибо.

Проводив продавца косым взглядом, она услышала голос за спиной:

— Этот лук-порей великолепен. Они выращивают его прямо здесь.

Это говорил Максвелл. Старая миссис ушла, и сейчас писатель пытался заговорить с Одри. В этот момент она пожалела, что вышла из машины. Ей не хотелось слышать, как Максвелл нахваливает лук-порей Фишерс-Айленда. Ни слышать, ни знать ничего, что обнаружило бы в нем человека.

— Ненавижу лук-порей, — произнесла Одри ледяным тоном, не оборачиваясь.

Как она ни пыталась сдержаться, это было сильнее ее. Максвелл обошел ящик с овощами и оказался к ней лицом:

— А как насчет тыквы? Из нее можно приготовить восхитительное пюре.

Если до сих пор Одри еще в чем-то сомневалась, то теперь от ее сомнений не осталось и следа: Максвелл и клоун с желтыми шарами — одно и то же лицо. За пять лет он прибавил десяток-другой килограммов, обзавелся двойным подбородком и парой новых морщин. Но это был он. Клоун, который позировал с Юджином на последней фотографии.

— Позвольте представиться, я — Энтони Максвелл.

— Я знаю… О, я хотела сказать…

— В самом деле? Но я вас не знаю. Это несправедливо.

В реплике Максвелла не было ничего, кроме обычной вежливости, но, растерявшись, Одри все же представилась:

— Меня зовут Одри Ба… Бакер.

Она не назвала свою настоящую фамилию, хотя ей трудно было бы объяснить, к чему все эти отговорки.

— Очень приятно, Одри. Но вы оставили меня без темы разговора, потому что, я подозреваю, если вы знаете, как меня зовут, вам известно и то, чем я занимаюсь.

— Вы пишете рассказы для детей.

— Да. Под псевдонимом Бобби Боп… Дети — моя страсть. В этом мире нет ничего лучше детей. А у вас есть дети, Одри?

Ответить на этот вопрос было для Одри пыткой, но, собравшись духом, она выдавила из себя:

— Нет, у меня нет детей.

— О, жаль. Дети украшают жизнь, я убежден.

Разглагольствуя, Максвелл взвешивал в руке блестящий арбуз, разрезанный напополам. Он заронил в голову Одри мысль, что человек, которого она так ненавидит, может оказаться чьим-нибудь отцом.

— А у вас? У вас есть дети?

Писатель отложил арбуз в сторону и внимательно посмотрел на Одри:

— Своих — нет, но я обожаю всех остальных.

— Извините, — только и смогла произнести Одри.

Волна обжигающего жара окатила ее с ног до головы, и, казалось, скажи Максвелл еще хоть слово, ее сердце разорвется в груди. Максвелл скользнул равнодушным взглядом по ее спине, когда она выбежала из магазина.

— Какая муха ее укусила? — спросил продавец, давая понять, что он слышал разговор.

— Не имею ни малейшего понятия, — ответил Максвелл. — Я возьму обе, — добавил он, имея в виду две половины арбуза.

 

24

Бостон

Вернувшись в гостиницу «Венданге», Клоистер и сам не знал, что делал. В его душе боролись два непримиримых желания. Как исследователь он не мог позволить себе сбежать как раз сейчас, когда разгадка так близко, но человеческая природа, с присущими ей страхами и сомнениями, элементарный инстинкт самосохранения противились голосу разума. Уже в подземелье Альберт вновь испытал чувство подавленности, вполне реальной, почти осязаемой. И на этот раз дело было не в его ощущениях, не в нем самом… Здесь происходило то, что коллеги по «Волкам Бога» называли «высокой концентрацией психической энергии». Но раз уж Клоистер оказался здесь, ему оставалось лишь следовать правилам и, в первую очередь, не суетиться. Священник разместил по центру принесенную с собой переносную лампу, извлек из портфеля записную книжку и диктофон с новыми батарейками. Поставив диктофон на алтарь, он еще раз просмотрел свой ежедневник, глубоко вздохнул и поставил диктофон на запись. Клоистер читал вопросы, выдерживая после каждого — строго по часам — шестидесятисекундную паузу. Альберт счел, что минуты для одного ответа вполне достаточно, так как вопросы были простыми и недвусмысленными. Немного подумав, он добавил к списку еще один вопрос, пришедший ему в голову лишь сейчас.

1. Меня зовут Альберт Клоистер. Ты уверен, что я — тот, кто тебе нужен?

2. Почему ты хочешь говорить со мной?

3. Кто ты?

4. Что тебе от меня нужно?

5. Ты можешь дать о себе знать каким-нибудь другим способом?

6. Ты — дух умершего человека?

7. Кто ты?

8. Откуда ты?

9. Где ты обитаешь?

10. Ты доброе или злое существо?

11. Это ты вещал через слабоумного садовника?

Некоторые вопросы, сформулированные Клоистером, повторялись. Но в ситуации, когда ты не слышишь гипотетического собеседника, лучше переспросить дважды, чем ошибиться. Так надежнее. В конце концов, он пришел сюда не для того, чтобы блистать красноречием, а в поисках достоверной информации.

Когда закончилось это странное интервью, Клоистер остановил запись, нажал на воспроизведение, до предела увеличив громкость, и весь превратился в слух. Его собственный голос звучал твердо, маскируя внутреннюю дрожь:

— Меня зовут Альберт Клоистер. Ты уверен, что я — тот, кто тебе нужен?

— Да.

Сущность ответила ему, и сделала это коротко и ясно.

— Почему ты хочешь говорить со мной?

— Потому что и ты хочешь поговорить со мной.

— Кто ты?

— Твой невидимый друг… Или, скорее, твой невидимый враг.

Сейчас в этом голосе проскользнула ирония, которую Клоистер узнал по первой записи.

— Что тебе от меня нужно?

— Твою душу.

— Ты можешь дать о себе знать каким-нибудь другим способом?

— Да.

На этот раз существо не торопилось с ответом, словно рисуясь перед священником, давая понять, с кем он имеет дело.

— Ты — дух умершего человека?

— Нет.

— Кто ты?

— Я — это я.

— Откуда ты?

— Я был всегда, с начала времен.

— Где ты обитаешь?

— Везде.

— Ты доброе или злое существо?

— Я за пределами добра и зла.

— Это ты вещал через слабоумного садовника?

— Да.

С каждым ответом тревога священника нарастала как снежный ком. Все ответы были четкими, они не оставляли места для раздумий. И в первый раз с самого детства Клоистера охватил не страх, а панический ужас. Схватив диктофон, он выскочил из подземелья и едва не поскользнулся на отвесной лестнице, которая вела наружу. С трудом уняв дрожь в коленях, он вышел из здания и быстро зашагал по улице. Уже стемнело и начало холодать. Высоко над головой, в безоблачном небе зажигались величественные звезды. Их было видно даже сквозь световую завесу неоновых вывесок и рекламных билбордов ночного города. Нет, Бостон не шел ни в какое сравнение с Нью-Йорком, городом, над которым никогда не зажигались звезды, который никогда не ложился спать и никогда не смотрел в ночное небо, для которого существовал лишь бесконечный бег миллионов ватт, выходящих из земли и возвращающихся в нее. Но Бостон еще мог позволить себе роскошь в ясную ночь посмотреть на звезды и почувствовать, как душа наполняется пленительным светом и уносится ввысь, далеко-далеко, к иным, неведомым мирам.

Клоистер побродил по бульвару проспекта Содружества и присел на скамейку, прямо у памятника аболиционисту Уильяму Ллойду Гаррисону. Рука, сжимавшая диктофон, уже начала болеть. Он отставил его в сторону, будто надеясь, что это позволит ему на какое-то время отстраниться от услышанного, и, запрокинув голову к небу, выдохнул белое облачко пара. Ночной город притих, оставив священника наедине с его мыслями. Клоистер снова включил диктофон и в который раз прослушал запись — безмолвие подземелья бывшей церкви оказалось обманчивым.

— Эй, приятель!

Из темноты показалась чья-то фигура.

— Что?..

— Закурить не найдется, приятель?

— Мне очень жаль, — ответил священник, увидев перед собой старого попрошайку лет семидесяти, с редкими грязными волосами, в сильно изношенном пальто и синей шерстяной шапке. — Я уже месяц как не курю.

— Дело дрянь.

— И не говори.

— Ну-ка… посмотрим. — Нищий запустил руку в засаленные складки пальто и достал оттуда смятую пачку. — Ба! Да у меня осталась еще парочка! «Лаки Страйк».

— Чудеса да и только, — произнес Клоистер, взяв протянутую ему сморщенную сигарету.

— У меня, должно быть, где-то завалялась коробка спичек…

Священник понял, что не хочет курить. Достаточно того, что он уже выкурил за свою недолгую жизнь. Но ему показалось, что, отказавшись от сигареты, он обидит нищего. Тот дал ему огня и, дождавшись приглашения, сел рядом с Клоистером на скамейку.

— Они красивые, правда? — сказал старик, глядя на небо.

— Да, это так.

— И что же делает солидный господин вроде вас на улице, да еще в такое время? Если не секрет, конечно… Вас выставила из дому благоверная?

— Я не женат. Я пошел погулять.

— На ночь глядя! В такой холод… Нелучшая идея.

Клоистер курил, не глотая дым, но делал это почти на автомате. Мыслями он был далеко отсюда. Разговор со старым попрошайкой занимал верхний слой его сознания, в глубине продолжалась совсем другая беседа.

— Эй, приятель, может, по глоточку? — предложил нищий, извлекая на свет плоскую бутыль виски «Джеймсон».

Услышав такое предложение, священник улыбнулся. Он только сейчас представил себе, как это выглядит со стороны: бедняга, без крыши над головой, одетый в бог знает что, приглашает разделить с ним табак и выпивку.

— Нет, спасибо, я обычно этого не делаю…

— Не делаете чего?

— Я хотел сказать, что я не пью… Хотя какого черта! Давайте бутылку. Мне и в самом деле не помешает глоток-другой.

Двое мужчин на скамейке бульвара делили друг с другом ирландское виски, курили и смотрели на звезды. Священник сидел молча, стараясь найти объяснение произошедшему или, скорее, отыскать щель, сквозь которую виден свет. Непонятно почему он был абсолютно спокоен.

— А вы знаете, что Кеннеди любил смотреть на небо?

Голос старика изменился, сейчас он звучал мягче, в глазах блестели слезы.

— Кеннеди, — продолжал он, — обещал, что человек отправится на Луну, так оно и вышло. Если бы нынешние политики чаще смотрели на небо…

Он не закончил фразу. Редкие волосы бороды намокли от слез. У каждого человека есть своя история, но у нищих она почти всегда грустная. Сколько обычных порядочных людей видят в них бездельников и бродяг, которым по душе грязь улиц. Но на самом деле многие из них больше всего на свете ценят свободу. Как часто багаж вещей, который ты тащишь за собой по жизни, превращает тебя в их добровольного раба!..

— Пора возвращаться в приют, — сказал нищий, поднимаясь со скамейки.

— Спасибо за сигарету и виски, — ответил Клоистер, тоже поднимаясь со скамейки. — Позвольте, я дам вам немного наличных.

— Ничего не имею против, приятель…

Клоистер достал из бумажника двадцатидолларовую банкноту и протянул ее нищему. Тот взглянул на нее и сжал руку священника своей рукой в шерстяной перчатке без пальцев:

— Эндрю Джексон. Большое спасибо! Вы очень добры.

Старик спрятал деньги в карман, изобразил на лице что-то, отдаленно напоминающее благодарность, и медленным шагом удалился. Клоистер проводил его взглядом. Он повторил себе, что ничто не происходит просто так. Между этими событиями была какая-то связь. Возможно, эта связь не слишком очевидна. Но он не зря повстречался с этим попрошайкой, который оказался великодушнее многих обеспеченных людей, сразу после того, как записал психофонию в подземелье. За человечество стоило бороться, несмотря на все его проблемы, противоречия или ошибки. И это не просто красивая мысль. Это урок, извлеченный священником из этой ночной встречи.

Под светом звезд, живых, пульсирующих в черном космосе, Клоистер еще несколько раз прослушал запись. После этого он успокоился и взял себя в руки. Он должен был вернуться в подземелье, скрытое под зданием «Венданге», и снова встретиться с существом, которое разговаривало с ним. Встретиться с истиной.

По дороге Клоистер шептал про себя молитву. В глубине души он предпочел бы никогда не сталкиваться с этим существом. С невидимым врагом, который привел его сюда. С тем, кто, по его собственным словам, пребывал везде, как сам Господь, и, опять же если верить ему, находился по ту сторону добра и зла. С тем, кто желал заполучить его душу. Клоистер должен был вернуться в подземелье и на этот раз не отступить. Перед тем как повернуть к двери угольного сарая, располагавшейся напротив главного входа в гостиницу «Венданге», Клоистер задержался взглядом на столбе со стрелкой, указывающей на улицу, идущую под прямым углом к проспекту Содружества. Дартмут-стрит. Это название встречалось в «Собаке Баскервилей», в книге, повествующей о приключениях самого знаменитого из всех сыщиков, Шерлока Холмса. В этой книге говорилось о том, что жизнь и смерть включают в себя понятия, которые мы не в силах осознать. И это правда. «Дартмут» — жало во рту, ранящее слово. Усмехнувшись, Клоистер вновь прошел через угольный сарай, пересек внутренний дворик и спустился в подвал. Будь что будет, а там посмотрим.

 

25

Бостон

Звонок Одри поднял Джозефа среди ночи. Он не на шутку забеспокоился. То, как она попрощалась с ним, повергло его в недоумение. Джозеф испугался. Он попытался перезвонить, но она, скорее всего, отключила мобильный. Что-то давно мучило ее, и, возможно, смерть жены друга, преподавателя Гарварда, стала последней каплей в море ее отчаяния. Джозеф должен был найти ее. Он искал ее все это время, но напрасно. Одри испарилась. Так сказала ему секретарша, которой он позвонил на рассвете, чтобы навести справки. Беседа с матерью настоятельницей в приюте, куда Джозеф направился вскоре после этого, также ничего не дала. Мать настоятельница не знала о местонахождении Одри и ужасно волновалась: «Она оставила здесь чемоданчик, не вернулась за ним, не позвонила. Это так не похоже на Одри. Она — настоящий профессионал. Всегда такая собранная». Тревога монахини была искренней, но Джозеф почувствовал, что она что-то недоговаривает. Он был прав, но даже не представлял насколько. Он и не догадывался, что в приюте был проведен обряд экзорцизма, после которого Одри уехала в страшном смятении. Мать Виктория опасалась за ее здоровье, но еще сильнее — за ее душу. Монахине очень хотелось поделиться тем, что так тяготило ее, но благоразумие взяло верх: пожарный не должен знать о произошедшем. Никто больше не мог объяснить Джозефу, куда пропала Одри, но он решил не сдаваться. Ни разу за всю свою профессиональную карьеру он не бросал тех, кто оставался в огне, боролся за них до последнего, если была хоть малейшая надежда. Он не позволил Дэниелу сгореть во время пожара в монастыре, несмотря на то, что напарник советовал ему отступиться. И Одри он тоже не бросит.

 

26

Бостон

В этом забытом подземелье, наполненном враждебной энергией, мысли в голове Клоистера кружили беспорядочным вихрем. Непонятно отчего иезуит почувствовал неожиданную тошноту и вынужден был присесть. Почти в то же мгновение он погрузился в глубокий сон, пронзивший бесконечную вселенную его подсознания. Перед ним возникла реальность, не имевшая ничего общего с той, к которой он привык: здесь не существовало ни пространства, ни времени, ни гравитации. Цвета и формы были иными. Очертания тел истончились и исчезли. Небо огромным куполом нависло над зеленым полем. Оно было синим и бездонным, без единого облачка. Незнакомые дружелюбные животные паслись на берегах тихих речушек. В воздухе разливался аромат цветов. Клоистер летел над полем. Его уносило к горизонту, и горы двигались ему навстречу. Они были великолепны, с вершинами, покрытыми шапкой снегов. Вдалеке плескалось волнами белой пены бирюзовое море. Тысячи рыб поднимались на поверхность, выпрыгивая из воды. В этом нереальном мире счастье было таким возвышенным и всеобъемлющим, каким на самом деле быть не могло.

На горизонте уже садилось солнце, и высоко в небе величественно сияла луна; Альберт почти мог дотронуться до нее рукой. Неожиданно он увидел, что пролетает над городом. Он мог различить плоские крыши, выложенные сланцем и черепицей, ночные улицы, блеск разноцветных огней. Внезапно перед его глазами возник фасад здания «Венданге». Клоистер направился туда. Он осознал свое одиночество. Чувство радости жизни покинуло его. По мере того как он, во сне, приближался к подземелью бывшей церкви, его дыхание учащалось.

Оказавшись внутри, он продолжал парить, по-прежнему не чувствуя тяжести. И тут Альберт увидел женщину. Обнаженная, ослепительно красивая, она лежала на алтаре. Ее пышная грудь плавно вздымалась, а в самом низу плоского живота угадывалось манящее лоно, скрытое аккуратными кольцами черных волос. Она была очень смуглой. Альберт еще не приблизился к ней, но уже почувствовал, как в нем пробуждается желание. Она повернулась, взглянув на него. Он испытывал одновременно и влечение, и желание убежать. Данный им однажды обет целомудрия не позволял ему безоглядно броситься в водоворот сладострастия. Но его влекло, и он ничего не мог с собой поделать… Она раздвинула ноги. Ее прелести предстали перед священником во всем великолепии. Женщина положила пальцы себе в рот и с наслаждением провела по ним языком. Затем она погрузила руку между ног и ласкала себя до тех пор, пока ее лоно не наполнилось горячей влагой. Клоистер приблизился и обнял ее. Их губы соединились, языки переплелись. Она начала раздевать его. Сняла с него жакет, рубашку, расстегнула ремень и стянула брюки; а затем плавным движением подтолкнула его к алтарю. Священник опрокинулся на спину, чувствуя, как его плоть наливается силой. Женщина яростно нанизалась на него, и все сомнения, терзавшие его, исчезли, растворившись в неистовой страсти движений. Женщина быстро скользила вверх и вниз. Стоны удовольствия превратились в крики боли.

— Прекрати! Прекрати! — кричал Клоистер, пытаясь остановить женщину.

Ему показалось, что его обжигает кровь, низвергающаяся на его тело, как лава вулкана. Подняв глаза и взглянув на женщину, он усилием воли подавил крик ужаса. Ее лицо исказилось. Глаза закатились, а ртом она хватала воздух, как рыба, которую вытащили из воды. На смуглом теле жемчужной россыпью блестели капельки пота, но вдруг ее кожа стала сухой и дряблой. Лицо увяло, глаза погасли, губы плотно сомкнулись. Раздался жалобный стон, и когда-то прекрасная женщина стала распадаться на части, прямо на глазах священника.

Клоистер проснулся в холодном поту. Он был сильно напуган, но очень быстро пришел в себя. Ему приснился кошмар. В голове беспорядочно скакали мысли, сердце бешено колотилось. Он испытывал тот же страх, который испытывает ребенок, когда внезапно гаснет свет и он оказывается в кромешной тьме. Сон был таким живым, таким реальным, что Клоистер начал себя разглядывать, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке. Ему стало стыдно за влажное пятно на брюках.

Конечно же, иезуит не мог знать, что в то же время неподалеку отсюда, в приюте, Дэниел тоже проснулся в липком холодном поту, со слезами на глазах, вцепившись в одеяло. Он не кричал. Его паника была безмолвной. Ему тоже приснился кошмар.

Немного успокоившись, священник ощутил, что во рту все пересохло и горело огнем. Он должен немедленно связаться с преследующим его существом. Этот ночной кошмар не был случайностью. Священник не знал, что стоит за этим ужасным сном, но был уверен — продолжение не заставит себя долго ждать.

— Ну как тебе мой подарочек? Понравилось? Не говори «нет». Я знаю, тебе понравилось…

С этих слов начиналась диктофонная запись, прозвучавшая в плотной гнетущей тишине, после того как Клоистер нажал на воспроизведение. Это еще раз говорило о том, что существо всегда открыто для общения. Альберт сделал жадный глоток воздуха. Он был в руках того, кто стремился поработить его душу. В руках дьявола? Это заключение казалась слишком простым. Но, возможно, правильным. Ему удалось заставить Клоистера испытывать чувство вины за полученное им греховное удовольствие. Посетившая его во сне женщина пробудила в нем самые низменные инстинкты. С тех пор как священник принес обет безбрачия, у него не было женщины. Но сегодня он готов был поверить, что этой ночью занимался любовью. Сон был абсолютно реален.

В мыслях или на деле грех остается грехом. И это факт. Многие люди не способны совершить греховный поступок, но в мыслях они грешат постоянно, снедаемые завистью, мелочностью, обидами. Однако в глазах Бога все грехи равнозначны.

Последовала небольшая пауза, а потом существо запело. Оно пело песню, напомнившую Альберту Клоистеру его молодость, его первую и единственную любовь. Ему показалось, что в его сердце распахнулась потайная дверка, и оттуда выпорхнуло нечто изумительно прекрасное, спрятанное где-то глубоко-глубоко. Это была песня «Она — загадка для меня», и Альберт сразу представил себе ту, которую он так любил, в золотом ореоле юности и счастья. Она принадлежала прошлому, но это было чем-то очень родным и чистым.

Язвительный тон, прозвучавший в последних строках, этот смех в конце — кошмар продолжался. Почему и над чем он смеялся?

— Ты ищешь истину? — от интонации, с которой был задан этот вопрос, веяло могильным холодом. — Да, ты хочешь знать истину. Истину, которая не нуждается ни в вере, ни в верующих.

Дрожь пробежала по телу Альберта. Злой дух буквально повторял слова Клоистера, те, которыми он завершил докторскую диссертацию по теологии: «Вера проводит нас к истине, а в истину не нужно верить, потому что истина не требует веры; но вера сама требует истины».

Истина. Иезуит действительно хотел знать истину. Хотя он не стал бы доверять той истине, которую собирался сообщить ему злой гений, пытающийся управлять им как марионеткой, смущая его дух, возбуждая страхи, сводя с ума. Альберт знал себе цену и всегда находил то, что искал. Он предпочитал любое знание неведению, даже если оно было неприятным или болезненным.

— Что означают слова «АД ПОВСЮДУ»? Что этот мир, полный тьмы и зла, тянет нас всех в преисподнюю? — выкрикнул Клоистер, встревожив вековую пыль.

Священник не ждал ответа, подозревая, что он — всего лишь пешка в заранее разыгранной партии. Он боялся Князя Тьмы, но его желание узнать истину было сильнее страха. Его охватила та волнующая дрожь, которая с детства наполняла паруса его души попутным ветром. Альберт Клоистер готов был стать разменной фигурой на шахматной доске, в игре, которая велась на человеческие души. Истина — единственное, что стоит любых жертв.

По телу Клоистера вновь пробежала дрожь. Он приблизился к престолу алтаря, на котором согрешил в своих снах. На рисунке, изображавшем число 109, проступила свежая кровь. Она алела ярким пятном в тусклом свете электрической лампы. Еще немного — и, казалось, она закипит.

Запись уже закончилась, но Клоистер продолжал нажимать на пуск. Он жаждал получить ответ. И тут он увидел, что загорелся индикатор записи звука.

— Что я должен делать? — спросил священник. — Кто ты?

Через несколько минут он услышал голос, перекрывавший его вопросы. Он звучал, как и прежде, четко, точно чеканя каждое слово. И у Клоистера снова возникло ощущение, что его ночной кошмар еще не закончился, и он вот-вот проснется.

— Ты уже догадываешься, кто я? Но ты должен в это поверить. Истина открывается только тому, кто действительно верит. В твоем сердце не должно оставаться ни капли сомнения. Впрочем, когда ты прозреешь, ты перестанешь сомневаться. Ты должен найти книгу, которая откроет то, что тебе необходимо. Она спрятана в хорошо знакомом тебе месте. Далеко отсюда, но рядом с твоей обителью. Рядом с тем местом, где ты впервые узнал обо мне… Запомни число — 4-45022-4. Истина — одна, но дорог, ведущих к ней, — бесконечное множество. Истина… Истина, которую ты откроешь, не сделает тебя свободным.

 

27

Фишерс-Айленд

У Одри был час. Писатель Энтони Максвелл отправился на праздник, посвященный Дню ветеранов, подписывать свои книги и участвовать в детской благотворительной акции Американского легиона Фишерс-Айленда. Одри предположила, что все это затянется часа на два, но ей столько не требовалось. На то, чтобы проникнуть в дом писателя и осмотреть его, хватит и часа.

Внезапно нахлынувший страх чуть было не заставил ее отступить, но Одри переборола его, воспользовавшись методами убеждения, которые она обычно применяла при разговоре с пациентами: ей нужно сделать это сейчас, другого случая может не представиться. Никакой спешки. Необходимо тщательно продумать каждое действие. Первый шаг был очевиден: выяснить, как попасть в дом Максвелла. Можно взломать дверь кухни, а можно попытаться влезть в окно, но Одри тут же отказалась и от того и от другого: писатель, обнаружив следы взлома, непременно вызовет полицию. Кроме того, возможно, у Максвелла установлена сигнализация.

Одри обошла дом по периметру в поисках малейшей лазейки, но напрасно. Дом казался неприступной крепостью. Уходя, Максвелл не оставил открытым ни одного окна на верхнем этаже, хотя одинокие люди часто страдают подобной забывчивостью. К несчастью для Одри, писатель оказался человеком осторожным и педантичным, впрочем, она это предвидела. Она уже хотела отказаться от безумной идеи. Время неумолимо ползло вперед. У нее оставалось всего сорок пять минут.

Решение пришло неожиданно: ей подсказал его пролетавший мимо воробей.

«Бред какой-то…»

Несомненно, так оно и было. Более того, это еще и опасно. Не ровен час, она свернет себе шею, но ничего лучшего в голову не приходило. Одри решила проникнуть в дом через каминную трубу, широкую, накрытую металлическим листом с острыми краями. Во всяком случае, трубочисту, прочищавшему дымоход в ее собственном доме, это удавалось. Одри мысленно прикинула, что и как она будет делать. Чтобы забраться на черепичную крышу, нужно было залезть на дерево, росшее неподалеку. Последний раз Одри лазала по деревьям лет в десять, но, к счастью, на дерево у дома Максвелла было не сложно взобраться. Его ствол, шероховатый, покрытый множеством мелких сучков, казалось, просто создан для этого. Перебраться с дерева на крышу тоже не составляло труда: толстая ветвь почти на метр нависала над черепицей.

План Одри сработал как часы. Менее чем через десять минут, отделавшись парой пустяковых царапин, она уже стояла на крыше. Теперь ей нужно было отдышаться и немного прийти в себя. До трубы оставалась всего пара метров, но сейчас, перед тем как двигаться дальше, ей требовалось собраться и быть крайне осторожной. Ночью прошел дождь, и черепица была скользкой. Малейшая неосторожность, и Одри могла рухнуть на землю с шестиметровой высоты. Затаив дыхание, она медленно поползла по крыше, вспугнув сидевшего неподалеку воробья, возможно, того самого, который навел ее на мысль забраться в дом подобным способом. Уже добравшись до трубы, она взялась за ручки, припаянные к металлической пластине, закрывавшей дымоход, и с силой рванула ее вверх. Та без труда поддалась.

Еще один шаг был сделан.

Вздох облегчения вырвался из ее груди, хотя блузка взмокла от пота, а в горле пересохло. Теперь ее волновало два вопроса: сможет ли она пролезть в трубу и разжигал ли Максвелл камин этим утром. Одри не раз слышала в новостях о ворах, которые застревали в дымоходах, пытаясь проникнуть в дом. Но она верила в то, что с ней этого не произойдет. Одри не жаловалась на полноту, а труба была достаточно широкой по периметру, но перспектива поджариться заживо ее явно не привлекала. Если бы Максвелл действительно разжег огонь, то железная лестница внутри дымохода не успела бы остыть, и Одри не смогла бы спуститься по ней. Она вспомнила, что видела, как Максвелл прошел под навес за дровами, но могла поклясться, что он не разжигал камин. Наконец она решилась.

— Ну, вперед, — подбодрила она себя.

Взобравшись на трубу, Одри сняла ботинки и спрятала их под одеждой, а потом надела перчатки, чтобы не оставлять черных следов в доме Максвелла. Одри опустила ногу, коснувшись первой ступеньки, и погрузилась в кромешную тьму. Она спускалась очень медленно, останавливаясь после каждого удачного шага. Где-то на середине пути у нее невыносимо защекотало в носу из-за мелких частичек сажи, которая начинала разъедать глаза и лезла в пересохшее горло. Трубочисты честно зарабатывали каждый цент, который они получали за чистку подобных дымоходов.

Одри сосчитала в уме до четырех: четыре, три, два, один… И прыгнула вниз. Пепел в камине был холодным. В стороне штабелем лежали дрова. Одри сняла перчатки и положила их в карман. Несмотря на все предосторожности, пальто испачкалось. Она сняла его и положила на дрова: не стоит оставлять следов; потом, на обратном пути, она его подберет.

Одежда под пальто осталась почти чистой. Отряхнув ноги и снова надев ботинки, Одри была готова к осмотру дома Максвелла. Ей еще не верилось, что все получилось. На ее испачканном сажей лице вспыхнула белозубая улыбка. И тут же погасла, стоило Одри вспомнить, где она находится и что ее сюда привело. Она вновь обеспокоенно взглянула на часы. У нее оставалось меньше двадцати минут.

Гостиная не представляла собой ничего особенного. Она напоминала любое другое жилище холостяка средних лет, не испытывающего финансовых трудностей и не лишенного вкуса: два дивана, старое кожаное кресло напротив камина, дорогая мебель, торшеры, ряды деревянных стеллажей, забитых книгами. Хозяин отдал дань и своим капризам: большой плазменный экран, музыкальный центр и акустическая система «Марантц». Одри передернуло от мысли, что ее гостиная могла выглядеть точно так же.

Она решила подняться на верхний этаж, где, как полагала, находятся комнаты. Если его спальня и кабинет были не заперты, то следовало начать с них. Оставалась четверть часа. Первая комната, в которую заглянула Одри, оказалась рабочим кабинетом Максвелла. На столе стоял компьютер и лежали какие-то бумаги с пометками, сделанными от руки. Рядом находился стеллаж с книгами, написанными Максвеллом под псевдонимом Бобби Боп. Одри достала одну, открыв наугад на первой попавшейся странице. Время поджимало, но любопытство взяло верх. Крупные простенькие рисунки, как это обычно бывает в детских книжках: улыбающийся поезд, синие колечки дыма из трубы, а рядом, на зеленой лужайке среди цветов — главный герой рассказа, Бобби Боп.

— У него — его лицо, — сказала Одри, неприятно удивившись. Лицо Бобби Бопа было нарисовано грубо, но сходство между ним и Энтони Максвеллом, его создателем, бросалось в глаза. Задумавшись, Одри начала читать текст с самого начала:

«— Здравствуйте, сеньор Трен!

— Здравствуй, Бобби Боп! Что ты будешь показывать детям сегодня?»

Одри продолжила читать, перевернув страницу. Там снова появлялись сеньор Трен и Бобби Боп. Оба были очень серьезными.

«Сейчас я покажу вам, чем знакомый человек отличается от постороннего».

Одри вздрогнула. Это и есть мораль рассказа. Она переворачивала страницу за страницей, пока не дошла до последней, где прочла совет мудрого Бобби Бопа: «Никогда, никогда, никогда не уходи с посторонними».

И неизменное: «Что тебе можно делать и чего нельзя, ты узнаешь с Бобби Бопом».

У Одри задрожали руки. Она поставила книгу на место. О, если бы ее сын Юджин последовал этому совету, если бы не уехал с посторонним из Кони-Айленда. Сдерживая выступившие на глазах слезы, Одри вышла из кабинета Максвелла и направилась в соседнюю комнату. В ней никого не было, как и в следующих двух. Осталась последняя, в глубине, — спальня Максвелла. У Одри было менее десяти минут. Дверь комнаты оказалась закрытой на нижний замок. Одри так долго ломала голову над тем, как попасть в дом, что совершенно не озаботилась, как открывать запертые двери. Она опустилась на колени и заглянула в замочную скважину в отчаянной попытке разглядеть хоть что-нибудь, но ее взгляд уперся в окно. Тогда она схватилась за ручку и сильно толкнула дверь плечом, надеясь, что та закрыта неплотно и язычок выпрыгнет, не сломав замок. Но этого не случилось.

— Черт!

Глупо было так орать, потому что, несмотря на все принятые предосторожности, Максвелл мог вернуться в любой момент. Стиснув зубы, она спустилась вниз и проверила весь первый этаж: кухню, столовую, маленькую кладовую и комнату, служившую прачечной. И нигде не нашла ничего подозрительного. Оставался только подвал, куда она не могла войти, потому что он, как и спальня Максвелла, был заперт на ключ. Одри готова была разреветься от бессилия и злости. Она потратила время попусту. Хуже того, отведенные ей двадцать минут истекли. Ей следовало уходить. Немедля. Кляня себя на чем свет стоит, она вернулась в гостиную, забрала пальто и направилась с ним к двери. И уже стоя на пороге, вспомнила, что так и не проверила сигнализацию. Одри вышла на крыльцо. Все было так же, как полтора часа назад, только немного стемнело. Ее ноздри жадно вдохнули чистый леденящий воздух. За спиной начала медленно закрываться дверь. Час назад Одри заставила себя проникнуть в дом Максвелла, предполагая, что другой возможности может не представиться. Но если это и была единственная возможность, то она ее упустила. Одри резко обернулась.

— Никогда! — крикнула она.

Она стремительно пересекла гостиную, ворвалась в кухню и вышла оттуда с огромным ножом. Крепко сжимая нож в руке, она бросилась вверх по лестнице, перескакивая через ступеньки, потом по коридору верхнего этажа, пока, задыхаясь, не остановилась перед комнатой Максвелла.

— Никогда! — повторила она.

Ее крик смешался с жалобным скрипом дрогнувшего дерева.

— Никогда!

Держа нож обеими руками, Одри продолжала вонзать его в ненавистную дверь. Она не остановилась даже тогда, когда замок с грохотом провалился вовнутрь…

Дверь сама распахнулась, и взору Одри открылась спальня Максвелла.

У того, кто здесь жил, с головой явно не в порядке, в этом не было никаких сомнений. С первого взгляда могло показаться, что она случайно забрела в детскую… В изголовье маленькой кроватки торчали уши Микки. Ее боковые стенки, черные, как лапы диснеевского грызуна, заканчивались двумя деревяшками в форме белых перчаток. Рядом на разноцветном коврике улыбались другие забавные персонажи мультфильмов: неуклюжий Дональд и его племянники, Минни и Дейзи. С потолка свисала вертушка — такие обычно вешают над колыбелью младенца. Одри заставила себя включить проектор с Винни Пухом, стоявший на таком же крошечном, как и все вокруг, ночном столике.

Заиграла детская музыка. В сомнамбулическом хороводе закружились на потолке картинки: собаки и коты, луна и звезды, коровы и улыбающиеся овцы. Одри представила себе пятидесятилетнего мужчину, лежащего в детской кроватке и перед сном восхищенно созерцающего в темноте светлые картинки, и ее едва не вырвало.

Она перевела взгляд на стены и онемела от ужаса, увидев, что все они испещрены рисунками. Ей сразу вспомнились те, другие, намалеванные Дэниелом на стене терапевтического кабинета багровой, похожей на запекшуюся кровь, краской. Сейчас она знала, что это было не случайно. Наверное, и здесь не обошлось без дьявола, потому что стены дома Максвелла тоже покрывали, нет, не знаки карт Зенера, а что-то гораздо более странное. Это были рисунки самого писателя, но с первого взгляда казалось, что их создал ребенок. Кривоватые линии, фигурки без пропорций складывались в сюжеты, а те — в истории. Из проектора все еще лилась убаюкивающая музыка, и улыбающиеся фигурки продолжали вращаться, пока Одри, почувствовав сильное головокружение, не села на пол. Взгляд вырвал из хаоса фигурок одну — клоуна с шарами. Шары не были раскрашены, но Одри знала, что они желтые. Перед ее глазами разворачивалась история ее сына Юджина. Вот женщина и ребенок у водокачки. Вот к ним присоединился клоун с шарами. На третьем рисунке женщины, Одри, уже нет. Юджин исчез за те полминуты, пока она покупала ему сладкую вату. Одри зарыдала. И далась ей эта чертова вата! Если бы она тогда не отвлеклась, никакой клоун с желтыми шарами не увел бы ее сына. Вот ребенок и клоун сидят в машине. Оба улыбаются. На пятом, предпоследнем рисунке — сельская местность, речушка, пара деревьев, пять звезд и луна — не было ни ребенка, ни клоуна, но зато появились привязанные к забору желтые шары. Мутными от слез глазами Одри взглянула на последний рисунок. Клоун снова сидел в машине. Один.

 

28

Бостон

Альберт Клоистер не вернулся в колледж иезуитов. Опустившись на скамью протестантской церкви Святой Троицы, что на проспекте Сент-Джеймс, окруженный тонкой аурой тысячи молитв, он бился над загадкой числа 4-45022-4, но ему ничего не приходило в голову. Книга, на которую указывало это число, была далеко от Бостона, но рядом с его обителью, в том месте, которое он хорошо знал. Там, где он впервые получил послание от злого духа.

Его обителью мог быть Рим или Чикаго. В Чикаго был его дом, именно там Альберт принес первые обеты Господу, но в Риме находились Святой престол и резиденция «Волков Бога», которым Клоистер подчинялся как священник и как исследователь сверхъестественных явлений. Хотя в данный момент «Волк» на службе Всевышнего вместо того, чтобы защищать овец Господних, сидел на скамье протестантской церкви в центре Бостона и тщетно пытался разгадать то, чего не понимал.

Внезапно смутная догадка промелькнула в мозгу, словно дождевой червь, который появляется из земли и тут же исчезает. А что, если это число — сигнатура книги? Но где, где он мог видеть эти цифры? Мысли лихорадочно сменяли одна другую, и тут его осенило.

Ну конечно! Так помечают книги в Национальной библиотеке Испании, в Мадриде. Все сходилось. Мадрид, от которого рукой подать до римской обители Клоистера — Ватикана, расположен в области, граничащей с провинцией Авилла, где находится городок Хоркахо-де-лас-Торрес. Там Клоистер впервые столкнулся с фразой «АД ПОВСЮДУ». В здании Национальной библиотеки Испании, построенном в XIX веке, священник провел множество долгих часов, работая с документами, рукописями, кодексами, и поэтому хорошо знал это место. Он подружился с руководителем пресс-службы библиотеки Сесилио Грасиа, человеком умным и проницательным, всегда готовым прийти на помощь. Клоистер взглянул на часы. Половина второго. Разница во времени — пять-шесть часов, значит, в Мадриде сейчас полседьмого или полвосьмого вечера. У него был шанс застать Грасиа на работе.

— Здравствуйте! Могу я поговорить с сеньором Сесилио Грасиа?

— Как вас представить? — спросил женский голос.

— Я его друг, Альберт Клоистер.

Иезуит говорил по-испански свободно, с легким акцентом, выдававшим в нем англосакса.

— Альберт! Какой сюрприз!

— Рад, что ты еще у себя, Сесилио.

— Ну, я в реставрационном зале. Наблюдаю, как приводят в порядок одну очень ценную рукопись Беата из Лиебаны. Твой вызов перевели сюда. Чем могу быть тебе полезен?

Догадка священника подтвердилась. Сигнатура 4-45022-4 действительно существовала в Национальной библиотеке.

— Подожди немного или перезвони мне через пару минут, Альберт, я проверю по базе данных «Ариадна» и скажу тебе, о какой книге идет речь.

— Я подожду, если тебя это не затруднит.

— Ничуть… Ну-ка, посмотрим… 4-45022-4… Есть! «Доклад об аудиенции, данной в Риме Его Святейшеством Папой Павлом V и кардиналами посланнику японцев».

— Японцев? — переспросил сбитый с толку Клоистер.

— Ну да, японцев. Так в средневековых кастильских текстах называли Японию.

— Спасибо за помощь, Сесилио, — сказал священник, записав название книги. — А сейчас мне пора. Надеюсь, ты не обидишься. Как-нибудь в другой раз я позвоню, и мы обязательно поболтаем. Обещаю.

— Прощай, дружище. Я понимаю, ты занят. Крепко тебя обнимаю. Звони в любое время.

Итак, он выяснил, что за книга скрывается под сигнатурой 4-45022-4 и где она находится. Отлично, но что это ему дает? Ничего. Совсем ничего. Не стоит расслабляться. Он должен сам отправиться в Испанию и выяснить все на месте, в конце концов, оно того стоит. Ведь призом в этой борьбе была долгожданная истина. Ради нее Альберт был готов на любые жертвы. Однажды он даже пострадал за свое правдолюбие, отказавшись признаваться в том, чего не совершал: это стоило ему нескольких пощечин взбешенного преподавателя (кажется, его звали Гудман) и исключения из колледжа. И если тогда он принял на себя удар из-за сущего пустяка, то как он может отступить сейчас, когда столько всего произошло? Хотя, может статься, эта истина обернется для него вопиющей ложью. Возможно, дьявол, разговаривавший с ним в подземелье бывшей церкви, просто водил его за нос. Но в любом случае его ждала Испания.

 

29

Фишерс-Айленд

Джозеф резко затормозил. Машину занесло еще до того, как он смог это заметить. От этого проклятого шоссе, по которому он несся на полной скорости, осталось только название. Он должен был сэкономить время, потерянное в Нью-Лондоне. На последний паром, отплывавший утром, он опоздал минут на десять, а следующий отправился, когда уже почти стемнело. Всю дорогу Джозеф не находил себе места и мрачно бродил по палубе от борта к борту.

С приближением вечера Джозеф все сильнее ощущал необходимость срочно найти Одри. Чтобы определить место, откуда она звонила ему с сотового телефона, он нарушил закон, вынудив по старой дружбе одного полицейского воспользоваться своими связями. До этого дня Джозеф даже не подозревал о существовании Фишерс-Айленда. Обычно он никогда не торопился, чтобы не заблудиться. Но в этот раз он мчался из Бостона как сумасшедший, всю дорогу не снимая ноги с педали акселератора. Ему повезло, и на шоссе он не встретил ни полицейской машины, ни радара.

Паром задерживался, Джозеф потерял много времени. Ему удалось выяснить, что Одри звонила ему с Фишерс-Айленда, но где конкретно она находилась и там ли она до сих пор, он не знал.

— Она там, — громко произнес Джозеф и стиснул зубы, вперившись взглядом в кривую дорогу. Он подумал, что в Фишерс-Айленде зимой не так много приезжих, и у него возникла надежда, что хозяин какого-нибудь магазина или другого заведения вспомнит Одри и хоть как-то поможет с поисками. И действительно, продавец маленького, единственного на всем острове супермаркета «Виллидж-Маркет» смог опознать Одри по описанию.

«Не каждый день здесь появляется такая симпатичная незнакомка», — заметил продавец. Он не знал, где ее найти, однако порекомендовал ему обратиться в береговую охрану порта: «Они знают всех, кто приезжает на остров и уезжает отсюда». Воспользовавшись советом, Джозеф узнал, что Одри приехала днем раньше, на рассвете. Она спрашивала, где находится дом Энтони Максвелла, известного детского писателя. Единственное, что оставалось сделать Джозефу, — это отправиться к дому Максвелла и, скрестив пальцы на удачу, надеяться найти там Одри. Джозеф интуитивно почувствовал, что еще немного, и он может не успеть. И ускорил шаг.

 

30

Мадрид. Испания

В самом сердце Мадрида расположена Национальная библиотека Испании — одно из крупнейших книгохранилищ мира. По значимости для мировой культуры она сравнима со знаменитым музеем Прадо, чье собрание историко-художественных ценностей, по данным ЮНЕСКО, превосходит аналогичные коллекции Италии, Греции, Франции, Мексики или Китая. Сотни стеллажей и полок, миллионы томов и фолиантов, покрытых вековой пылью, среди которых такие сокровища, как две тетради по механике и инженерному делу Леонардо да Винчи, рукописи «Песни о моем Сиде» и первое издание «Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского», — бездонный колодец знаний и загадок, открытый для тех, кто имеет доступ к фондам.

Альберт Клоистер опаздывал. Он совсем позабыл о вошедших в поговорку столичных пробках. Его такси по-черепашьи медленно ползло по проспекту Прадо. Кое-как добравшись до площади Сибелес, священник попросил водителя остановиться, оплатил поездку и пошел пешком. Пусть он потеряет время, плевать… Куда хуже изнывать от жары в этой консервной банке посреди огромного затора. В теплом пальто, сжимая в руке портфель, Клоистер достиг библиотечной ограды и, пройдя внутрь, набрал на мобильном телефоне номер Сесилио Грасиа:

— Сесилио?

— Ты уже здесь?

— Да. Я опоздал.

— Пробки, я полагаю.

— Ты, как всегда, прав. Я вхожу в стеклянную дверь справа.

— О’кей. Жди меня там. Я буду через минуту.

Сесилио спустился в холл библиотеки через сорок пять секунд. Он весь светился искренней радостью. Друзья обменялись крепким рукопожатием. Они не виделись целый год.

— Рад тебя видеть, Альберт.

— Взаимно. Хотя, если бы у меня вчера не возникла проблема, мы вряд ли встретились бы. Сегодня я должен вернуться в Бостон.

Отец Клоистер выглядел изможденным, не физически — духовно, что не могло укрыться от проницательного взгляда Грасиа. Однако тот не подал виду.

— Ну что ж, в таком случае я рад твоей проблеме. Следуй за мной, я отведу тебя в книгохранилище.

Проведя священника сквозь металлоискатель, Грасиа открыл своей карточкой дверь, и они очутились в обшитом деревянными панелями коридоре, который привел их к лифту.

— Самый короткий путь.

На четвертом этаже двери лифта распахнулись, и к ним, толкая тележку с аккуратно сложенными в стопки книгами, присоединился библиотекарь — неряшливо одетый юноша с видом левого интеллектуала. Его футболку украшала надпись: «Спаси литературу! Скажи „нет“ бестселлерам!»

— Борец и нонконформист, — прокомментировал его появление Грасиа, незаметно усмехнувшись.

В другой ситуации Альберт Клоистер и сам бы посмеялся, но сейчас ему было не до шуток. Он вдруг осознал, что потерял чувство юмора, а оно умирает последним. Даже позже, чем надежда.

— Хочешь, расскажу тебе, над чем я сейчас работаю? Пишу статью об одном из самых запутанных дел в истории Национальной библиотеки, — начал Сесилио Грасиа, пытаясь отвлечь своего лучшего друга от черных мыслей. — Здесь о нем частенько вспоминают. Кстати, во всем этом замешан один твой соотечественник, Юлиус Пиккус.

— Юлиус Пиккус? Это имя мне ни о чем не говорит.

— Это случилось в шестидесятых, и об этом писали в «Нью-Йорк таймс». Юлиус Пиккус — тот самый исследователь, который отыскал потерянные тетради Леонардо да Винчи.

— Они были потеряны? Где?

— Среди миллионов томов библиотеки. На любом стеллаже полно книг, единственная ценность которых — их содержание, а этого уже немало… Тетради гения из гениев постигла та же участь. Они затерялись, как островок в безбрежном океане книг.

— И как же он нашел их?

— Юлиус Пиккус выяснил, что сигнатура была спутана, и смог выпросить их у библиотекаря.

— Но как он смог вычислить правильные сигнатуры?

Грасиа попал прямо в точку: каждый раз, когда затрагивалась интересная тема, Клоистер хотел знать больше.

— Ага. В том-то и загвоздка. — Он сделал типичную театральную паузу, которую Клоистер заметил и робко улыбнулся. — Оказывается, сотни лет они стояли под носом, но никому до них не было дела! Кроме Пиккуса. Это история достойна Рокамболя. Когда я закончу статью, я вышлю тебе копию. Ну вот мы и пришли.

Неисчислимое количество книг громоздилось на стеллажах до самого потолка. Пройдя по центру, Грасиа повернул направо, сделал несколько шагов, вглядываясь в сигнатуры книг, и наконец, повернул налево. Он протянул руку и указал пальцем на книгу с сигнатурой 4-45022-4:

— Она?

— Да. Она самая. Но… Скажем так, это не совсем то, что я искал.

— Позволь я посмотрю… — произнес с торжественным видом Грасиа. — «Доклад об аудиенции, данной в Риме Его Святейшеством Папой Павлом V и кардиналами посланнику японцев». Ошибка исключена. Расположение правильное, и сигнатура тоже. Именно о ней я говорил тебе по телефону пару дней назад. Но… Может, я чего-то не понимаю? Это не совсем то, что ты ищешь… А что ты хочешь найти? Или это тайна, которую ты не хочешь раскрывать?

— Если честно, да. Эта книга не дает мне ровным счетом ничего. Я сбит с толку, — ответил Клоистер, сняв книгу со стеллажа и бросив на нее беглый взгляд.

— Что-то подсказывает мне, что ты пересек океан не ради дипломатического протокола четырехвековой давности. В нем нет большой тайны. Но если ты так и будешь ходить вокруг да около, вряд ли я тебе помогу.

Альберт Клоистер поставил книгу на место, про себя отметив, что она увидела свет в 1616 году.

— Я и вправду предпочел бы не впутывать тебя во все это, дружище. Скажу только, что у меня были кое-какие надежды насчет ее содержимого.

— Ну ладно, не хочешь — не надо, дело твое. Я не настаиваю. Но что я еще могу для тебя сделать?

Священник ничего не ответил. Его вниманием всецело завладел фолиант, стоявший справа от «Доклада об аудиенции…» Оба издания были похожи как две капли воды. На самом деле книги располагались здесь не по эпохам — за исключением особо ценных, — а по размеру. Стоило ему взглянуть на корешок с золотым тиснением, как от его убежденности в том, что все происходящее — лишь дурной сон, не осталось и следа. «Codex gigas».

«Гигантский кодекс» — это название мало что говорило непосвященному. Оно было присвоено чешской Библии XIII века, которая включала в себя множество различных, ранее неизвестных книг. За самым большим библейским кодексом Средневековья из века в век тянулась дурная слава. По преданию, один бенедиктинский монах продал свою душу дьяволу и написал кодекс за одну ночь. Книга была вывезена из Чехии шведами во время Тридцатилетней войны и доставлена в Стокгольм по распоряжению королевы Кристины. Там ее скопировал испанский священник, сопровождавший посла, в которого была влюблена королева. Так копия этой книги — нелучшего качества — попала в Испанию, откуда в немногочисленных списках распространилась по Европе.

— «Codex gigas»! — пробормотал отец Клоистер и, сильно побледнев, добавил: — Библия дьявола.

— Что?!.

— Я должен взглянуть на него.

Схватив книгу со стеллажа, Клоистер подбежал к одному из столов, стоявших по обе стороны от входа в книгохранилище, с шумом опустился на стул и открыл тисненую кожу переплета:

— Библия дьявола из Подляшицы…

— О чем идет речь? Ты меня пугаешь.

В голосе Сесилио Грасиа прорезался страх.

Альберт Клоистер пришел в себя. Он обернулся к другу и спросил:

— Ты не знаешь «Гигантский кодекс»? Ты никогда не слышал о нем?

— Нет, никогда.

— Этот труд был занесен в индекс дьявольских книг. Его создал один богемский монах, который умер замурованным в стену. Говорят, он потратил на это всего одну ночь и ему помог сам дьявол. Эта Библия на латыни, кроме того, включает «Чешскую хронику» и книги Галено, Иосифа Флавия и святого Исидора Севильского. Оригинал книги почти метр в высоту, с роскошными гравюрами. В Швеции, где хранилось самое большое собрание запрещенных книг Европы, ее считали украшением коллекции.

— Богемия, Севилья, Швеция… Я ничего не понимаю!

— Прости, я так взбудоражен, что мои мысли скачут галопом. Книга оказалась в Швеции в семнадцатом веке, и она до сих пор там. До этого ею владел Рудольф II, известный поклонник оккультизма, который, как считают, хранил ее в своем замке в Праге. Но самое страшное то, что, согласно легенде, между ее страницами появляется образ самого дьявола…

Альберт Клоистер прервал объяснение. В это мгновение он ясно осознал значение находки. «Гигантский кодекс» был не просто книгой, а про клятой Библией, созданной дьяволом.

И тут его осенило: «Доклад об аудиенции, данной в Риме Его Святейшеством Папой Павлом V и кардиналами посланнику японцев» издан в 1616 году. 616 — число зверя, истинное число Князя Тьмы из Апокалипсиса. И более того: именно Папа Павел V в 1614 году учредил Римский ритуал, процедуру изгнания дьявола. Однако этот ритуал был опробован на практике лишь через два года, в 1616-м. Заключение, к которому пришел иезуит, одновременно восхитило и ужаснуло его. Подозрения превратились в факты: существо, говорившее с ним с помощью психофонии в подземелье бывшей католической церкви, под зданием «Венданге» в Бостоне, не кто иной, как сам дьявол.

Клоистер понял, что дьявол снова обманул его, заставив пересечь Атлантический океан. Но этот обман выводил его на извилистую тропу к истине, что само по себе немало. Все фрагменты головоломки — не только те, которые он обнаружил в Испании, в Национальной библиотеке, но и другие, — складывались в целую картину: гостиница «Венданге» находилась на Дартмут-стрит, 160; там случился самый ужасный в истории Бостона пожар, в котором погибли девять человек. Огонь загорелся на шестнадцатый день шестого месяца, то есть — 6.16. Единственное, что до сих пор оставалось неясным, так это число, написанное кровью на алтаре подземелья, — 109. Оно никак не связано с дьяволом. Или все же связано?

Клоистер достал записную книжку и написал число 109 еврейскими, греческими и римскими цифрами. Он вглядывался в них некоторое время, но ни одна из трех цифр не сообщила ему ничего конкретного. До тех пор, пока он не догадался сделать то, что до сих пор не приходило ему в голову. Сесилио Грасиа стоял не шелохнувшись, будто боялся вспугнуть мысли Клоистера.

— Боже правый! — прошептал священник.

— Да что с тобой? — обеспокоенно спросил Сесилио.

Он знал, что Альберт Клоистер исследует сверхъестественные явления, тайны, загадки, покрытые мраком времен. И подобное поведение иезуита не предвещало ничего хорошего.

Если записать 109 римскими цифрами, то получалось CIX. Справа налево оно читалось как XIC, что в данной системе счета не значило ровным счетом ничего. Но в греческом исчислении….

— Хи, йота, сигма, XIC — 616!

Не лишенный чувства юмора Князь Лжи загадал Альберту шараду, которую он только что разгадал. Он вспомнил перевернутую арамейскую фразу, которую выкрикнул Дэниел во время обряда. Это был тот же трюк. Плотное облако заволокло разум священника. Скопившаяся усталость разом навалилась на него. Клоистер склонил голову и коснулся лбом стола.

— Что ты сказал, Альберт? Ради бога, объясни мне, что с тобой происходит!

— Нет, я не могу ничего тебе рассказать. Тебе лучше не знать, поверь мне. Ты должен мне доверять. Я надеюсь, ты не обидишься. Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль. Прощай.

Еще до того, как Грасиа открыл рот, чтобы ответить, священник взял свои вещи и поспешил к выходу. Он не стал дожидаться лифта, спустился по лестнице и вышел через служебную дверь. Грасиа едва поспевал за ним. Альберт прошел сквозь металлоискатель, поймав пристальный взгляд охранника, и лишь сейчас обернулся к другу:

— Мне очень жаль, Сесилио.

— Мне тоже, — ответил тот.

Но Альберт его уже не слышал. За ним бесшумно захлопнулась дверь из пуленепробиваемого стекла.

 

31

Фишерс-Айленд

Ничто не нарушало тишины безоблачной ночи. Только двигатель внедорожника Максвелла, да и тот вскоре замолк. Выйдя из машины, писатель зашагал к дому, насвистывая навязчивый детский мотивчик, который обычно служит прелюдией к появлению главного героя. Максвелл написал целую кучу рассказов. Родители обожали его. А он обожал их детей. Максвелл обожал всех детей мира. О да, еще как обожал… Его вельветовые брюки вздыбились от эрекции. Он сгорал от нетерпения войти в дом и немного поразвлечься с игрушками, спрятанными в подвале, и поэтому ускорил шаг. Подойдя ближе, Максвелл оцепенел. Дверь в подвал была распахнута. Кто-то выбил замок. На его месте зияла черная дыра. Писатель почувствовал, как гнев выжигал его изнутри.

— Кто?! Кто?!

Тишина. Блаженная улыбка медленно сползала с лица, на лбу вздувалась синяя вена, в уголках губ скапливалась слюна. Безумные глаза шарили вокруг и готовы были выскочить из орбит. Не зажигая свет, Максвелл ринулся в подвал, кубарем скатился с последних ступенек и уже внизу дернул шнур торшера.

— Не-е-е-е-ет!

Нечеловеческий вопль вырвался из груди писателя. Кто-то осквернил его храм. Кто-то украл его любимую игрушку. Максвелл поднялся на первый этаж. В воздухе витал странный, едва уловимый запах. Запах женских духов. Писатель поднял глаза вверх и крикнул:

— Шлюха!

Он пересек кухню и взбежал по лестнице на второй этаж, с разбегу впечатавшись в железный косяк. Нос Максвелла с мерзким скрипом свернулся набок, кровь залила лицо. Не чувствуя боли, он добежал до спальни. Дверь в комнату была распахнута. Максвелл задержался на пороге. В руке тускло блеснуло лезвие ножа. Каждая клетка его существа дрожала от ненависти. Он сплюнул кровавую слюну и повторил гнусавым голосом:

— Шлюха…

На кровати сидела женщина. Та самая приезжая, с которой он разговаривал в супермаркете. На ее лице не дрогнул ни один мускул. Она шептала песню «Роза» Бетт Мидлер, прижимая к себе худое тело подростка в одежке пятилетнего ребенка.

— Мы ждали тебя, — сказала Одри.

Максвелл бросился на нее со свирепым криком. Два ножа с ужасным хрустом вонзились в тела, разрывая плоть и ломая кости. Мальчик сидел на кровати и не двинулся с места. Он молча созерцал кровавую сцену. Ни слова, ни стона, ни вопля о помощи не вырвалось из его рта. Энтони Максвелл позаботился об этом.

 

32

Бостон

— Ты Люцифер? И если ты это он, ты — можешь открыть мне истину?

Вернувшись из столицы Испании, отец Клоистер вновь начал психофоническое общение с духом, обитавшим в подземелье здания «Венданге».

— Да, я Люцифер. И ты знаешь, что это так, — ответил голос и, немного помолчав, продолжил: — Открыть тебе истину? Нет. Учись читать между строк. Имеющий глаза да увидит. Я дам тебе слова, но ты соединишь их в строки! Мои слова полны боли и отчаяния. Жгучего отчаяния. «Ад повсюду?» — спрашиваешь ты, но вряд ли до конца понимаешь подлинное значение этой фразы. И я не в состоянии тебе помочь. Даже если бы хотел. Ты все равно не поверишь мне, ты просто не сможешь поверить. Перед этой великой истиной бледнеет даже смерть. Но ты должен сам найти эту истину.

Дрожь пробежала по спине священника, и волосы встали дыбом. Он стиснул зубы. Возможно, еще не поздно было убежать, скрыться от всего этого, но забыть — никогда. В голове Клоистера бушевал смерч. Лицо горело, а тело сковало холодом. Вены на шее бились в учащенном ритме сердца.

Он вновь включил диктофон и крикнул в пустоту:

— Хорошо, черт побери, я остаюсь в игре! Веди куда ведешь!

Тяжело дыша, он ждал, пока погаснет красный индикатор записи звука, а потом нажал на воспроизведение. Существо ответило на его предложение без условий:

— Идет, хоть это и не игра. Ты, как всегда, сделал правильный выбор. И, как всегда, истина огорчит тебя. Прочитай Бытие, первую главу. Прочти внимательно. Она изменит твой взгляд. До сих пор ты не замечал того, что видно невооруженным глазом. Прочти и другие тексты. Те, которые твоя Церковь называет апокрифами. Она не хочет признавать их, не без основания считая опасными, хотя вряд ли представляет, почему их следует остерегаться и насколько они действительно опасны. Ты получишь эту привилегию. Возьми Евангелие от Никодима и Евангелие от Фомы о детстве Иисуса. Читай их между строк. И тогда ты кое-что поймешь. А потом возвращайся ко мне.

Клоистер вздохнул. Скопившееся напряжение отдалось в мышцах невыносимой болью. Он взял диктофон и записную книжку, погасил лампу и при свете фонарика поднялся из подземелья. Уже вернувшись в колледж, он долго молился, после чего взял Библию и лег на кровать. Молитва смягчила боль, но в его душе по-прежнему клубилась тьма. Он открыл книгу Бытия и прочел: «Вначале Бог создал небеса и землю…»

Почти не замечая, он читал стих за стихом, параграф за параграфом. Он прочитал, как Бог создал мир из ничего. Как он отделил свет от тьмы… Как создал рай на земле и первых людей, Адама и Еву, которых благословил плодиться и умножаться. Бог отдал им власть над всеми другими существами, но запретил им есть плоды с древа жизни, которое росло посреди рая. Он не хотел, чтобы открылись их глаза и они узнали, что есть добро и зло. Лукавый змей прельстил их, говоря: «Бог обманул вас, он знает: в тот день, когда вы вкусите плодов запретного дерева, вы не умрете, но станете как боги, знающие добро и зло». И они не умерли. Змей прельстил их, но Господь солгал. Пелена спала с глаз Адама и Евы. Они почувствовали страх и стыд.

И тогда Господь сказал странные слова: «Вот человек стал как один из Нас». Но к кому он обращался?

Бог лгал… Неожиданно Клоистер замер.

— Бог лгал? — спросил он себя растерянно. Альберт хотел бы заблуждаться, но не мог думать иначе.

Книга Бытия была развернутой метафорой. Любой теолог это знал. Только простаки могли принимать его за чистую монету. Главное — смысл. И сейчас Клоистер ясно понимал, что Бог солгал.

Священнику не хватало воздуха. Дьявол оказался прав. Клоистер испугался; все его лицо горело, в ушах стоял звон. У него не было текстов, на которые указывал ему дух, но под рукой был Интернет. Он зашел на страницу, где были собраны электронные копии всех апокрифов — от пергаментов Мертвого моря до рукописей Наг-Хаммади.

Кривая улыбка тронула его губы: ведь когда-то Евангелие от Иоанна чуть было не объявили апокрифом. Граница между каноническим и неканоническим текстом довольно зыбкая. Даже Библии различных христианских церквей различались какими-то книгами. Что же касается Нового Завета, повествования о жизни Иисуса и первых годах христианской Церкви, то они не отличались научной строгостью. О самом Иисусе сведений мало, и еще меньше — достоверных. Поговаривали, что он родился не в Вифлееме, что он был богат, что в его жилах текла египетская кровь, что он путешествовал по Персии, Индии и Тибету, что он сместил Иоанна Крестителя как своего соперника, что он женился на Марии Магдалине и прожил с ней до самой смерти. И умер-де он не на кресте, с которого, по-видимому, никогда не воскресал. Его могилы раскинулись по всему свету: от Иерусалима до японской провинции Шинго. Называли также Розабал в Кашмире и другие не менее странные места.

Все еще размышляя об этом, Клоистер сбросил на компьютер апокрифические евангелия от Никодима и Фомы в формате «pdf». Он что-то слышал о них, но никогда не читал. Сейчас он просматривал Евангелие от Никодима в поисках «ключей» и вскоре их нашел. Это были слова дьявола: «Готовься встретить Иисуса, который похваляется, что он — мессия и Сын Божий, но на самом деле он — человек, который боится смерти, потому что я сам слышал, как он говорит: „Моя душа печалится в ожидании смерти“. И тогда я понял, что он боялся креста».

Страх?.. У Иисуса?.. Страх перед смертью? Возможно, он потерял веру в Отца? Возможно, он не знал, что был Сыном Божьим? Иисус боялся смерти — это не укладывалось в голове. Клоистер мог бы еще понять его страх перед способом казни. Римляне знали толк в профилактике преступлений. Как правило, осужденный умирал на кресте медленно, корчась в страшной агонии, напрягая ноги и ломая руки, чтобы схватить немного воздуха. Жестокие времена, жестокие нравы.

Прочитанное привело Клоистера в замешательство. Если верить этим апокрифам, Иисус был дерзким, жестоким ребенком, ни в грош не ставившим ни жителей Назарета, ни собственных родителей. Он развлекался тем, что губил всех, кто смел ему перечить.

Скорее, это напоминало детство дьявола.

«И фарисей, который был с ребенком, взял ветвь оливкового дерева и разрушил источник, построенный Иисусом. И Иисус, увидев это, рассердился и сказал: „Безжалостный и невежественный содомит, чем помешали тебе источники, созданные мной? Быть тебе как сухое дерево, без корней, без листов и плодов“. От этих слов фарисей иссох и упал на землю замертво. И его родители пришли к Иосифу и сказали ему: „Посмотри, что наделал твой сын. Научи его молиться и не проклинать“.

В другой раз Иисус шел по селению, и бежавший ребенок налетел на него со спины. И Иисус, раздраженный, воскликнул: „Ты не тронешься с места“. И тут же ребенок упал замертво. И какие-то люди, видевшие, что произошло, спросили: „Откуда этот мальчик, что все сказанное им сбывается так быстро?“ И родители мертвого ребенка нашли Иосифа и пожаловались ему: „С таким сыном ты не можешь жить рядом с нами. Ты должен был научить его благословлять, а не проклинать, а он убивает наших детей“.

И Иосиф отвел сына в сторону и отчитал его, говоря: „Почему ты так поступаешь? Эти люди страдают, они ненавидят и преследуют нас“. И Иисус ответил: „Я знаю, что слова, которые ты произносишь, не твои. Однако я буду молчать ради тебя. Но их не минет возмездие“. И в тот же миг все те, кто обвинял его, ослепли».

Иезуит ничего не понимал… Иисус боялся смерти, но в детстве был жесток, как Антихрист… Как такое может совмещаться в одном человеке? Был ли Иисус воплощением зла? Клоистер уже мог поверить во что угодно. Возможно, он начинал понимать что-то, что приведет его к долгожданной истине. Но нет, Иисус не мог быть противоположностью того, во что Альберт всегда верил…

Если он хотел узнать истину, ему следовало освободить свой разум. Приблизиться к краю бездны и заглянуть в нее. И он знал, что никакая бездна не в силах остановить его. Загадка, над которой бился Альберт Клоистер, была более запутанной, чем мифический гордиев узел. Но Александр Великий доказал, что любой узел можно разрубить.

— Разрубить! Разрубить его! Но как?!.

Безумный смерч, бушевавший в его голове, выплеснулся наружу. Он вновь перечитал тексты Никодима и Фомы… Иисус боялся умереть на кресте и в детстве вел себя как обычный смертный. Страх, опять страх. Зло — порождение страха. Надменность, зависть, тщеславие… Все то, что побудило Люцифера восстать против Бога. Восстать против Бога…

Внезапно иезуит вспомнил о докторе Барретт. Что прошептал Дэниел во время обряда? Лукавый предпочитал говорить загадками.

Он должен отыскать Одри во что бы то ни стало. Она обладала тем, что может прояснить, почему обряд экзорцизма не состоялся. Истиной, изреченной шепотом.

Скорее всего она недопонимала свою истинную роль в пьесе, слишком ужасной, чтобы быть правдой. Игра вступила в заключительную фазу. Существо пообещало иезуиту, что он не обретет свободы, узнав истину. Но Альберт созрел для того, чтобы понимать и верить.

 

33

Фишерс-Айленд

Джозеф заметил проблеск между деревьями. Это был дом писателя Энтони Максвелла. Подойдя поближе, он увидел, что входная дверь распахнута, и на душе стало еще тревожнее. Никто не оставлял двери нараспашку, даже в такой дыре, как Фишерс-Айленд. Он припарковался у пристройки, задев цветочные горшки, украшавшие основание лестницы, вышел из машины и бросился к входу.

— Боже мой!..

Весь день Джозеф, не переставая, думал, что же случилось с Одри, но то, что он увидел, превзошло худшие ожидания. Кровь была повсюду. По белой плитке пола тянулись две дорожки кровавых следов — от ботинок женщины и босых ног ребенка.

— Какого дьявола… Что здесь произошло? — прошептал он, входя в дом.

Следы привели его к подвалу. Дверной замок был вырван с мясом. Осторожно, почти на цыпочках, он приблизился к лестнице. Сердце бешено колотилось. Струя ледяного воздуха, проникая с улицы, превращала его дыхание в пар. Он услышал шум, доносившийся из подвала. Казалось, будто кто-то пытается позвать на помощь с зажатым ртом. Ступенька под ногой предательски скрипнула, и шум тут же смолк. Джозеф вдохнул затхлый воздух и поморщился: повсюду в подвале распространялось ужасное зловоние. Лишь оказавшись внизу, он обнаружил источник этого зловония.

Джозеф хотел закричать, но не смог. Он хватал губами воздух, как рыба, выброшенная на песок… Если у страха было лицо, то сейчас он увидел его. Пятеро детей смотрели на него безумными глазами — если эти изможденные, почти бесплотные существа можно назвать детьми. В их глазах плескалось безграничное страдание.

— О боже, боже мой! — как заведенный повторял пожарный.

Если этот подвал существовал, то Бога нет. Дети не могли позвать на помощь: их рты были предусмотрительно зашиты грубой нитью. Никто и никогда не мог назвать Джозефа Нолана слабаком, но от увиденного у него подкосились ноги, и в поисках опоры он схватился за первое, что попалось ему под руку. Раздался щелчок, и заиграла радостная детская музыка. Лица детей, словно по команде, приникли к железным прутьям клетки. Они смотрели на Джозефа. Дрожащими пальцами он шарил в темноте, пытаясь выключить эту чертову шарманку, но она продолжала играть и играть.

— Твою мать!

Магнитофон ударился о стену и разлетелся на куски.

Джозеф выбежал из подвала, и его вырвало. Отдышавшись, он набрал 911 и срывающимся голосом попытался объяснить дежурному, что он обнаружил в доме писателя Энтони Максвелла, но еще до этого успел заметить, как на пороге дома возникла странная маленькая фигура. Ребенок двигался медленно, сгибаясь почти до земли: каждый шаг причинял ему страшную боль. Годы заточения в тесной клетке превратили его в ходячую тень. Но он вернулся в дом, чтобы найти тетрадь с рисунками. Он гордился своими рисунками и мечтал, что однажды покажет их своей матери. Преодолев последнюю ступеньку, отделявшую дом от земли, он застонал, но его стон был едва слышен: толстая нить не давала ему открыть рот.

Мальчик сделал шаг и, прихрамывая, побежал к той, что освободила его из этого страшного подземелья. Она лежала неподалеку, в густой траве, раскинув руки. С каждым вздохом из ее груди, отвратительно булькая, хлестала кровь. Но Одри не чувствовала боли. На лице застыла безмятежная улыбка. Ее мальчик, ее Юджин снова с ней, и, значит, все хорошо. Одри повернула голову к сыну, и в глазах заблестели слезы. Проклятая нить. Она не могла вырвать ее, даже если бы захотела. Воистину человеческая злоба безгранична. И Юджин знал это лучше, чем кто бы то ни было.

Одри увидела, что он протягивает ей тетрадь. Ее страницы пестрели рисунками. При свете полной луны она даже смогла разглядеть некоторые из них.

— Они… прекрасны… Юджин.

Слова Одри утонули в предсмертных хрипах. Но в этот момент она заметила, что в потерянных глазах сына мелькнула улыбка. Все будет хорошо. Юджин поправится. Когда-нибудь он снова сможет говорить и смеяться. Нечеловеческим усилием Одри разжала губы и улыбнулась ему в ответ.

— Шкаф… — сказала она. — Твои… подарки… в… шкафу.

Конечно, мальчик не понял, о чем говорит ему мать. Он даже не мог представить, что дома его ждет шкаф, полный подарков. За все праздники, за все дни рождения, которые Максвелл отнял у него. Юджин протянул ей свою тетрадь, которую он хранил все эти годы для нее.

Одри не услышала шум, который привлек внимание Юджина. Его худенькое тельце напряглось, как будто в ожидании удара.

— Одри! Одри, ты?!

Пожарный разглядел только темный силуэт, но он уже знал: это женщина, которую он искал. И подойдя поближе, Джозеф увидел, что Одри была не одна. Возле нее на коленях стоял мальчик. Как и у других пленников подвала, у него был зашит рот. Но пожарный не ужаснулся, увидев его. На него горячей волной нахлынула нежность.

— Это… мой… сын… Юджин — прошептала Одри.

Джозеф опустился рядом с ней. По разорванной блузке Одри расплывались красные пятна. Она была тяжело ранена…

На втором этаже дома Джозеф натолкнулся на тело мужчины. Наверное, это был Максвелл. Он лежал мертвый в своей спальне, в огромной луже крови. И в этой луже сморщенное тщедушное тело казалось детским. Теперь Джозеф знал, что заставило Одри окружить себя неприступной стеной.

— Все будет хорошо, Одри. Вот увидишь.

— Пообещай мне… — с трудом сказала Одри. — Обещай мне… что… позаботишься о нем… ради меня.

— Мы вместе позаботимся о нем, — с трудом сдерживая подкативший к горлу ком, проговорил Джозеф. — Ты и я, Одри. Не сдавайся сейчас, пожалуйста.

— Пообе… щай мне…

Пожарный нежно взглянул на нее и уже не смог сдержать слез. Он и сам не понял, что плачет, пока Юджин не протянул к нему руку, коснувшись глаз длинными тонкими пальцами. Ребенок с зашитым ртом, переступивший границу человеческого страдания, утешал его, закаленного в огне вояку пожарного. Слезы хлынули с удвоенной силой. Джозефу захотелось обнять Юджина, но он не осмелился это сделать от страха, что мальчик испугается. Тогда Юджин опустил голову на грудь Джозефа и положил хрупкую ручонку ему на спину, другой рукой продолжая обнимать мать, лежавшую рядом.

— Клянусь, я позабочусь о нем, — сказал Джозеф, гладя волосы Юджина.

Одри кивнула. Она хотела сказать что-то еще, но не смогла. Она потеряла сознание. Последнее, что она увидела, был белый ослепительный свет фонаря. Потом весь мир закружился перед ее глазами в бесконечном хороводе света и тьмы.

 

34

Бостон

Телевизор едва слышно зажужжал, и на экране появилась картинка. Священник не переставая читал апокрифы, пытаясь найти то, что спрятано между строк. Корреспондент вел телерепортаж из Иллинойса: там был ограблен и убит владелец магазина. Грабители забрали всего сорок долларов — ничтожная плата за человеческую жизнь. Криминальную хронику сменила спортивная, потом — прогноз погоды и краткий блок других, менее значительных новостей, но Клоистер их не слушал, целиком погрузившись в тексты, которые Церковь заклеймила как еретические. Звонок мобильного телефона вернул его к реальности. Он не знал номера абонента. Стоило ему нажать на прием, как вызов тут же сорвался. Наверное, кто-то ошибся номером. В этот момент репортаж об урожае арахиса неожиданно прервался. Диктор поставленным голосом зачитал текст сообщения: «Как стало известно из полицейских источников, в Фишерс-Айленде, штат Коннектикут, было обнаружено тело знаменитого детского писателя Энтони Максвелла, больше известного под псевдонимом Бобби Боп. В подвале его дома нашли нескольких похищенных детей. В окрестностях дома также была обнаружена тяжелораненая женщина. Полиции удалось установить ее имя: это врач-психиатр Одри Барретт».

В глазах потемнело. Услышав имя Одри Барретт, Клоистер вскочил со стула.

«Группа репортеров находится на месте происшествия. Мы будем оперативно сообщать вам обо всех подробностях».

Священник обнаружил, что он стоит на коленях, прижавшись лбом к экрану телевизора. В руке был зажат мобильный. Клоистер набрал номер приюта:

— Это отец Клоистер. Мне необходимо поговорить с сестрой Викторией. Срочно.

— Но мать настоятельница уехала. Она в обители. Что случилось?

— Пожалуйста, вызовите ее. Мне обязательно нужно поговорить с ней. Сейчас.

Монахиня, подошедшая к телефону, ничего не ответила. Но Клоистер слышал, как глухо ударилась о стол телефонная трубка. Конечно, его тон заставил ее понять, что он не шутит.

— Говорите, святой отец. Это сестра Виктория. Что случилось?

— Сестра, вы смотрели выпуск новостей?

— Нет, я была в келье, молилась.

— Тогда включите Си-Эн-Эн. Только что нашли доктора Барретт.

— Где?

Голос монахини стал тревожным.

— Кажется, она тяжело ранена, но жива.

— Боже святый! Как же это произошло?

— Они еще многого не знают. Сообщат позже.

— Спасибо, что позвонили мне, святой отец.

Потрясенная известием, мать настоятельница положила трубку. Священник прибавил громкость. Ему было все равно, сколько времени он проведет у экрана в ожидании новой информации: он не хотел ничего пропустить. Слишком многое поставлено на карту. Доктор Барретт жива, хотя и тяжело ранена. Она не могла умереть и унести тайну с собой в могилу. Только не сейчас! Вскрикнув, Клоистер одним прыжком преодолел расстояние до шкафа, где хранились записные книжки доктора Барретт. Он схватил одну из них и принялся внимательно просматривать страницы. Ну конечно! Священник-экзорцист говорил, что во время обряда Дэниел упоминал о городке Нью-Лондон в Коннектикуте и об острове неподалеку. Доктор Барретт была обнаружена на острове Фишерс-Айленд, в том же штате. Теперь священник начинал понимать то, что прежде оставалось для него загадкой. «Желтые шары», мертвый писатель, похищенные дети в подвале — этот Максвелл, видимо, был педофилом. И возможно, одна из его жертв — ребенок Одри Барретт.

«Мы ведем репортаж с Фишерс-Айленда, штат Коннектикут».

На экране возник загородный дом, окруженный полицейскими машинами. На первом плане стоял репортер и, укрывшись под зонтиком — шел сильный дождь, — комментировал происшествие.

«Мы перед домом писателя Энтони Максвелла, автора десятков детских рассказов, писавшего под псевдонимом Бобби Боп. Его труп был обнаружен этим вечером. В его подвале полиция нашла шестерых детей, страдающих крайней формой истощения. Их рты были зашиты, так что они могли питаться лишь жидкими кашами через соломинку. Все дети госпитализированы. Кроме того, в доме были найдены трупы, по меньшей мере, еще десяти детей. Власти штата пока воздерживаются от комментариев.

Но можно с полной определенностью утверждать, что тяжелораненая женщина, обнаруженная полицией неподалеку, — доктор психиатрии Одри Барретт. Возможно, она пыталась доползти до машины, стоявшей на другой стороне озера Сокровищ. Доктор доставлена в больницу Нью-Лондона. Сейчас врачи сражаются за ее жизнь. И еще одно сообщение: в эти минуты полиция допрашивает друга доктора Барретт, Джозефа Нолана. Возможно, его показания смогут пролить свет на эту трагедию».

Альберт был потрясен. Все обретало смысл, и, кроме того, в игре появлялась новая фигура. Зазвонил его сотовый телефон. На дисплее высветился номер матери Виктории.

— Вы знали, что у доктора Барретт был друг? — спросил священник.

— Нет… Она была так одинока… Хотя, и правда, в последнее время у нее завязалась дружба с пожарным, который спас Дэниела.

— Это о нем говорили в новостях?

— Да, о Джозефе. Я знаю, он хотел найти Одри. Он сильно страдал. Но я не заметила, что между ними было что-то еще…

— Почему же вы мне ничего не сказали?

— Я не знала, что это имеет хоть какое-то отношение к вашему исследованию.

Клоистер был несправедлив к монахине. С тех пор как Альберт оказался в Бостоне, он сильно продвинулся в своем исследовании. Сестра Виктория действительно не могла знать, как все обернется. Она не видела никакой связи между исчезновением доктора Барретт и обрядом экзорцизма, совершенным над Дэниелом.

— Простите меня, сестра, вы правы. На меня что-то нашло. Если Джозеф Нолан вдруг позвонит вам, пожалуйста, скажите ему, что мне нужно с ним поговорить.

— Я так и сделаю.

— Скажите, вы не знаете, есть ли у доктора Барретт дети?

— Нет, насколько я поняла. Она сказала мне, что никогда не была замужем, и я сделала вывод, что у нее нет детей. Но постойте… Боже мой! Вы говорите про этих бедных детей…

— Именно.

— Надеюсь, вам это поможет: Одри провела детство с родителями в Нью-Лондоне. Они переехали оттуда после смерти отца. Им оказалось не по карману содержать дом, которым владела ее мать.

— Спасибо за все, мать Виктория.

Монахиня простилась с Клоистером, но, прежде чем положить трубку, повторила то, что сказала при первой встрече: здесь задействованы ужасные и скрытые силы.

Священник ничего не ответил, но он знал: монахиня права. Она даже не осознавала, насколько она права.

 

35

Бостон

Все исследователи человеческого мозга и сверхъестественных явлений знают: слабоумные обладают шестым чувством, они способны видеть то, что скрыто от глаз нормальных людей. Как будто их приемник настроен на другие частоты. Ведь не секрет, что многие выдающиеся личности — музыканты, художники, скульпторы — страдали психическими расстройствами. Сейчас мозг старого садовника был приемником, настроенным на волну зла. В подземелье под зданием «Венданге» Клоистер еще раз попытался вступить в контакт со злым духом, но у него ничего не вышло. Тогда он решил пропустить через фильтр ту часть записи обряда, где Дэниел что-то говорит доктору Барретт на ухо, и улучшить качество звука. Губ Дэниела не было видно, иначе любой, кто умеет читать по губам, смог бы перевести то, что он сказал. Но священник все равно выделил этот фрагмент в отдельный файл, пропустил его через аудиоконвертер, а потом, увеличив звук до максимума, терпеливо манипулировал датчиками настройки. Каждый шум отдавался в барабанных перепонках, но голоса Дэниела не было слышно. Даже шепота.

И вдруг его озарило. У него был университетский приятель, эксцентрик Гаррингтон Дюран. И как он не вспомнил о нем раньше? По чистой случайности тот проживал неподалеку, в фешенебельном районе Бруклина. Клоистер бросил взгляд на часы. Два.

Любой нормальный человек в этот час бодрствовал, но Гаррингтон не был нормальным человеком. В любом случае этот звонок слишком важен, чтобы колебаться. Иезуит набрал номер его телефона и дождался гудка.

— Да?..

Удивительно, Гаррингтон сразу же ответил. И тон его был радостным.

— Гаррингтон, это Альберт Клоистер…

— Не беспокойся! Меня нет дома. Так что жди у моря погоды. Всех благ.

Этот каналья записал шутливое сообщение на автоответчик, чтобы сбить с толку тех, кто ему звонит, — сначала обнадежить, а затем окатить кувшином холодной воды. Но Клоистер не собирался так быстро сдаваться. Он набирал номер снова и снова, но слышал все то же сообщение.

Либо Гаррингтона действительно не было дома, либо у него заложило уши. Клоистер досчитал до ста, а потом снова нажал на вызов. После десятого гудка, когда он уже почти отчаялся, в телефонной трубке раздался шепот Гаррингтона:

— Да?..

— Привет, это Альберт Клоистер. Мне нужна твоя помощь…

— К сожалению, я не могу говорить сейчас…

— Это очень важно, Гаррингтон. Я прошу тебя об одной услуге.

— Сейчас это невозможно. Я нахожусь на важной… хм… встрече. Тут повсюду цветные господа, помешанные на безопасности.

— Цветные господа?

— Ну да, синие, зеленые и черные. Военные и чиновники.

— Пожалуйста, позвони мне, как только освободишься.

Гаррингтон положил трубку. Клоистеру слабо верилось, что даже гениальный мозг его друга способен справиться с этой задачей. Но пока ему не оставалось ничего другого, как ждать и вести работу в других направлениях. Поскольку доктор Барретт была в коме, идти в больницу было незачем. Однако Клоистеру предстояло решить еще два вопроса. Во-первых, он должен встретиться с экзорцистом. По прибытии в Бостон Альберт решил отложить разговор с ним до лучших времен, и вот это время настало. В отчетах епископата сообщалось, что экзорцист до сих пор не оправился от шока. Тщеславный юнец взялся за дело, которое оказалось ему не по зубам. Во-вторых, Клоистер должен был, несмотря на запрет сестры Виктории, поговорить с Дэниелом. Если он не ошибался и доктор Барретт действительно была ключевой фигурой в этой игре, то разгадку следовало искать в тех словах, которые прошептал ей на ухо старый садовник.

 

36

Бостон

В резиденции архиепископа Бостона, в простой, со вкусом обставленной гостиной, Клоистер дожидался священника, совершившего по просьбе дочерей милосердия и при участии доктора Одри Барретт обряд изгнания беса из Дэниела. Все это время Альберт думал о писателе Энтони Максвелле, и, конечно, ему не могли не вспомниться все тяжкие обвинения в педофилии, которые часто звучали в адрес епархии. Всего четыре года назад кардинал Бернар Лав вынужден был из-за скандалов отказаться от епископата Бостона. На католическую церковь США легло несмываемое пятно позора. Все церкви состоят из людей, а люди несовершенны. Клоистер не считал, что такие преступления должны предаваться забвению. Напротив. Церковь может претендовать на роль пастыря для других, только признавая собственные грехи и ошибки.

— Здравствуйте.

В комнату вошел высокий стройный молодой человек пуэрториканского происхождения:

— Я Томас Гомес.

Клоистер никогда не встречался с ним раньше, но узнал его по видеозаписи. Такой тип людей, самоуверенных, обожающих всякого рода церемонии, был ему хорошо знаком. В отчете сообщалось, что, несмотря на свою молодость, отец Гомес был опытным экзорцистом, провел десятки обрядов изгнания злых духов в Южной Америке. Но случай с Дэниелом поставил крест на его карьере. Он столкнулся с чем-то недоступным его пониманию.

— Добрый вечер, — ответил Клоистер, поднимаясь со стула. — Мне необходимо задать вам несколько вопросов.

— Я в вашем распоряжении.

Молодой священник сел напротив Клоистера. Стол разделял их, как барьер. Гомес выглядел подавленным. Глаза у него нервно бегали.

— Спасибо. Я займу у вас всего несколько минут. Мне нужно, чтобы вы вспомнили тот момент, когда доктор Барретт, перед тем как выбежать из комнаты, приблизилась к Дэниелу.

— Да, ее как будто заколдовали.

— Меня интересует, слышали ли вы что-нибудь из того, что сказал Дэниел. Вы смогли что-нибудь разобрать?

— Я уже писал об этом в докладе…

— Я прочел ваш доклад. Вы упомянули в нем о «желтых шарах» и острове недалеко от Нью-Лондона. Можете ли вы вспомнить что-то еще?

— Прошло время, и в моей голове — туман… Я слышал бессвязное бормотание… Нет, думаю, я не вспомню больше, чем уже сказал. Мне очень жаль.

— Пожалуйста, я прошу вас, постарайтесь вспомнить. Это очень важно для меня и моего исследования.

Экзорцист был так удручен, что Клоистер понял: давить на него бесполезно, он все равно ничего не скажет. Если он ничего не слышал, то ему нечего вспоминать. Он навсегда запомнил крик «АД ПОВСЮДУ!», так же как когда-то запомнил его сам Клоистер.

— В таком случае извините за беспокойство. Спасибо за все. Вы сделали все, что было в ваших силах. Если вам вдруг удастся вспомнить что-нибудь еще, даже если это покажется вам незначительным, пожалуйста, позвоните.

Выйдя на улицу и включив мобильный, Клоистер получил сообщение о пропущенном звонке. На экране высветился номер Гаррингтона. Это рассеяло мрачные мысли священника. Еще не все потеряно.

— Гаррингтон?

— Я так думаю, что ты видел мой вызов.

— Только что. У меня была… встреча.

— Дрожь в голосе выдает тебя с потрохами. Ну да ладно. Ты чего-то хотел от меня этим утром. Это еще актуально?

— Извини, что побеспокоил тебя, но мне нужен хороший звуковой фильтр. Прежде чем ты спросишь, я скажу тебе, что нужно расслышать шепот, который перекрывают сильные, но не слишком высокие шумы.

— Ты хочешь сказать, что речь идет не о концерте?

— Нет. Тут более громкий фон и очень тихий шепот. Микрофон был удален от источника звука метра на три.

— Хорошо… Дай подумать… Задача не из легких, но ты же знаешь, для меня нет ничего невозможного.

— Я знаю. Я в Бостоне. Ничего, если я нанесу тебе визит?

— Обойдемся без церемоний. Будь у меня через полтора часа. Я сейчас еду из аэропорта.

Клоистер немного прогулялся, наскоро поужинал, а после вернулся в колледж, чтобы забрать ноутбук с аудиофайлом обряда.

Гаррингтон был его последней надеждой.

 

37

Бруклин

Дюран Гаррингтон, с которым Альберт Клоистер познакомился, изучая физику в Чикагском университете, был весьма умным человеком и непревзойденным программистом. Более половины своей сознательной жизни он посвятил чтению. Остальное время, украденное у сна и сокращенное до необходимого, он тратил на то, чтобы создавать самые удивительные компьютерные программы — для гражданской и военной промышленности — и, кроме того, чтобы слушать классическую музыку (он и сам немного музицировал), посещать музеи или смотреть фильмы. Он выходил из дому лишь в библиотеки, книжные магазины, видеосалоны или выставочные залы. Кроме эпилепсии он страдал болезнью, которую можно назвать социофобией. Он испытывал страх перед общением с незнакомыми или неприятными ему людьми.

Он постоянно испытывал душевные терзания вместо того, чтобы получать удовольствие. Так было, когда он навещал университетскую проститутку по имени Рейчел, к которой сильно привязался. Если прибавить к этому его абсолютное безверие и пессимизм, то характеристика «аскета от нигилизма», данная ему Альбертом Клоистером, более чем верна. Дружба двух таких не похожих друг на друга людей основывалась на взаимном уважении. Каждый из них своим путем стремился к познанию истины.

Клоистер прождал целый час, прежде чем поймал такси и отправился в Бруклин. Расположившись на заднем сиденье машины, иезуит думал о жизни и смерти, о Творении и о доброте Господа. Ничто не происходит без Божьей воли.

Альберт долго жал на кнопку звонка, прежде чем дверь открылась и на пороге появился Гаррингтон в халате, накинутом поверх одежды. В руке он держал книгу. Времени суток для него не существовало. В отличие от всех остальных смертных он жил по фазам луны. Так что его визитерам приходилось приспосабливаться к его экстравагантному расписанию и заявляться к нему либо в пять утра, когда он просыпался, либо в одиннадцать вечера.

— Заходи, — произнес вместо приветствия Гаррингтон. — Тебе повезло. Эти назойливые козлы выбили меня из ритма.

— Ты имеешь в виду чиновников?

— А кого же еще? Разве я не говорил тебе, что они козлы? Ладно, не буду надоедать тебе своим нытьем. Ты читал «Эссе Хомо» Ницше?

Гаррингтон показал Клоистеру титульный лист книги, которую держал в руках.

— Нет, не читал.

— Напрасно. Рекомендую. Хорошее средство от всех этих… Истинное наслаждение. Ты только послушай названия глав: «Почему я такой мудрый», «Почему я такой умный», «Почему я пишу такие хорошие книги». Ницше — гений, мать его… Разумеется, недопонятый человечеством.

— Еще бы! — согласился Клоистер с некоторой иронией. На душе у него скребли кошки.

— Ты должен прочитать Ницше. Начитанного человека трудно провести на мякине. Взять хотя бы такую штуку, как современное искусство…

Альберт не засмеялся, ему было не до шуток.

— Ты действительно так считаешь?

— Да… Если бы люди понимали, как может повлиять искусство… Ах, какое блаженство стоять на вершине горы вдали от всякого сброда! Как прохладны воды источника там, где не ступала нога отребья!

— Тебе с каждым днем все хуже, дружище.

— Я знаю. То же самое говорит мой психиатр. Он такой назойливый… Может быть, я покончу с собой…

— Надеюсь, ты не всерьез!

— Ну, может быть, я об этом только подумываю. Но перед тем, как это делать, я сначала убью мою горничную. Она меня достала. Она нарушает мой порядок. Трогает мои вещи. Перекладывает их с места на место — специально, чтобы насолить мне. Поскольку мечтать не вредно, я подумал о том, что нужно пригласить ее сюда на чашечку кофе, может быть, даже с мужем, а потом облить их бензином и поджечь.

— На самом деле ты не такой сумасшедший, каким пытаешься казаться.

— Конечно, нет. Но иногда меня посещают такие мысли… Столкновение с реальностью ужасно. Я предпочел бы жить в мире, созданном моей фантазией. Как в матрице, но только чтобы из меня не выкачивали энергию. Ладно, хватит обо мне! Ты говорил по телефону, что тебе нужен звуковой фильтр, не так ли?

— Именно.

— Конкретнее, пожалуйста. Пока ты думаешь, я, пожалуй, приму таблетку.

Гаррингтон ушел и вернулся со стаканом воды и огромной красно-белой капсулой. Он заглотил ее, как удав заглатывает кролика, и снова сел.

— Проклятые мигрени, — объяснил он, покачивая головой. — Ты не знаешь, что мне приходится выносить. Они убивают меня. Ты знаешь, что говорил Шопенгауэр о наслаждении и боли?

— Нет, не знаю. Но уверен, что это ужасно.

— Твоя правда. Шопенгауэр говорил: чтобы понять, что сильнее, удовольствие или страдание, сравним удовольствие, которое испытывает животное, пожирающее других, со страданием, которое испытывает пожираемое существо.

Когда Клоистер на секунду представил себе такую картину, ему стало не по себе.

— Что должно произойти с человеком, чтобы он такое сказал?

— Ну это же элементарно. Достаточно хоть раз очутиться в его шкуре. Бедняга страдал от запоров…. Ну ладно, вернемся к нашим баранам.

— У меня есть запись, сделанная домашней видеокамерой. Я выделил звук в отдельный файл. Слышны крики и шум, но мне нужно прослушать один фрагмент. Человека, говорящего шепотом, заслоняет другой человек. Поэтому я решил обратиться к тебе. Думаешь, у тебя получится?

— Как я понимаю, тебе нужно удалить громкие звуки и усилить шепот. Речь идет о каком-то из твоих исследований, иезуит? Ты опять пытаешься найти то, во что я не верю, хотя допускаю, что существует немало вещей, не поддающихся объяснению. Судя по всему, это запись экзорцизма, я угадал?

Эксцентричный Гаррингтон Дюран попал не в бровь, а в глаз.

— Да. Это экзорцизм. Как ты догадался?

— Женская интуиция. Хотя, по правде говоря, я — человек рациональный… Так что оставим интуицию в покое. Поскольку ты мне кажешься слишком вялым, предлагаю подзарядиться. Виски, джин?

— Нет, спасибо. Я не пью алкоголь.

— Тогда кока-кола, «Доктор Пеппер», сок?

— Нет-нет, ничего не нужно, в самом деле.

— А я, пожалуй, выпью немного алкоголя. Он усиливает эффект таблетки, которую я только что принял.

Плеснув в стакан виски и бросив туда кубик льда, Гаррингтон возвратился к разговору о фильтре:

— Необходимо разложить звук на частоты. Без проблем. Как сейчас помню фильм, который я смотрел пару лет назад…

— Гаррингтон, пожалуйста! У меня нет времени.

— Извини. Ты же меня знаешь. Я многофункционален, как компьютер. Хотя он тупой, а я — нет.

— Гаррингтон!

— Фильтр, фильтр, фильтр. Да запросто. Если ты притащил аудиофайл, я могу написать код приложения для фильтра прямо сейчас, за пять минут. Следуй за мной.

Клоистер достал из портфеля ноутбук и отправился вслед за Гаррингтоном. Из салона в классическом стиле — кресла «Честер», шкафы из красного дерева, чудесный персидский ковер, копии (может быть, и подлинники, кто его знает) фламандских мастеров на стенах, часы с ходиками «Эрвин Саттлер» — они словно перенеслись в капитанскую рубку космического корабля. Сейчас их окружали цветные пластиковые панели, плазменные мониторы компьютеров и множество других приборов.

— Мой тронный зал, — торжественно произнес Гаррингтон. — Садись куда хочешь, но не в черное кресло.

Клоистер опустился в кресло с темно-зеленой кожаной обивкой. Гаррингтон, заняв место за «штурвалом», разместил на столе компьютер иезуита, включил его и, дождавшись загрузки системы, застрекотал клавишами, как заядлый пианист. Все это время Клоистер не произнес ни слова, боясь его потревожить, но Гаррингтон, не отрывая взгляд от монитора, сказал:

— Можешь говорить, если хочешь. Напоминаю: я могу делать сто дел одновременно. Не думай, что ты меня собьешь. Я никогда не ошибаюсь. Это как религиозный экстаз. Берется неизвестно откуда.

Он снова принялся болтать, демонстрируя своеобразное чувство юмора. Но разумом он находился там, где решалась проблема.

— Нам нужно, чтобы фильтр отсеял не только шумы, но и все посторонние звуки. Иначе будет трудно хоть что-нибудь разобрать. Будет лучше, если мы установим несколько уровней фильтрации.

— Разве это возможно? Я не эксперт, но и не невежда. Ты сможешь отфильтровать похожие звуки?

— Обижаешь, маловерный. Ясное дело, могу. Это военная тайна, но я, так и быть, поделюсь ею с тобой. Такой тип фильтров используется в армии. Военные постоянно переговариваются на разных частотах, а на выходе звук получается чистым как слеза младенца. Это элементарно.

— Элементарно для тебя.

— Ничего подобного. Я могу назвать, по крайней мере, с десяток инженеров, которые способны проделать то же самое. Ну, пять-шесть, делая поправку на виртуозность исполнения… Так что это сущий пустяк. А сейчас, будь так добр, займи себя чем-нибудь и не отвлекай меня, когда я начну программировать.

Через несколько минут, к изумлению Альберта, гениальный сумасшедший завершил работу, с торжествующим видом поместил курсор мыши на окне «сохранить» и щелкнул левой клавишей мыши. Повернувшись в кресле, он взглянул на Клоистера, изобразил неуклюжее воинское приветствие и объявил:

— Вот и все. Сейчас я выключу твой компьютер. Считай, программа у тебя в кармане. Делай с ней, что хочешь.

— Мы не будем проверять? — удивился Клоистер.

— Я никогда не проверяю мои коды. Зачем? Это для лузеров. Надеюсь, ты не хочешь обвинить меня в том, что я впарил тебе неработающую программу. Кроме того, звук полностью соответствует записи обряда, и для меня этого вполне достаточно. А сейчас, с твоего позволения, я вернусь в постель. Я сделал то, о чем ты меня просил, и не хочу иметь с этим ничего общего.

Этот странный тип остался таким же, как и пятнадцать лет назад, когда Альберт впервые увидел его в аудитории университета. Однокурсники не доверяли Дюрану, смеялись над ним и не допускали в свой круг. Но Альберт сразу разглядел в нем нечто особенное. Несмотря на непростой характер Дюрана, между ними завязалась дружба, и они многому друг у друга научились. Да, славное было время. Альберт пожал ему руку, попросил поберечь себя хоть немного, а потом ушел.

Он взял напрокат машину, маленький «Додж-Неон». Его дух на несколько часов удалился с поля битвы, но теперь Альберт снова бросился в гущу сражения, и у него было секретное оружие. Вернувшись в Бостон, Клоистер включил ноутбук и запустил программу Гаррингтона. С ее помощью он открыл аудиофайл обряда и переместил датчик на то место, которое предшествовало внезапному бегству доктора Барретт. Приложение заработало. Рычаг показывал процентное содержание звука. Клоистер подключил наушники и нажал на воспроизведение. Он никогда бы не поверил, что такое возможно, если бы сам этого не услышал. Все громкие звуки исчезли, как будто их никогда и не существовало. Шепот, напротив, стал громче. До него донеслось прерывистое дыхание больных легких Дэниела. Свистящий звук, за которым последовал крик, был стерт, и Клоистер услышал слова старика. Он сказал «желтые шары», а еще «клоун с желтыми шарами», потом «Фишерс-Айленд», «Нью-Лондон», «ты и сама знаешь». И в самом деле, доктор Барретт знала, где находится Нью-Лондон: она провела там большую часть своего детства. За этим последовал какой-то шепот, который Клоистер не смог разобрать. Как раз в этот момент голова доктора Барретт закрыла губы Дэниела. Что-то похожее на «эойейм» или «эойайм». В конце концов Клоистеру удалось разобрать «дом», «озеро» и «сокровище» — бессвязный набор слов. Когда шепот прекратился, священник увеличил звук до максимума и снова прослушал весь фрагмент, останавливаясь на основных моментах. Больше он ничего не понял. Но теперь, по крайней мере, он смог дать объяснение звукам, которые показались ему бессмысленными. На самом деле старик произнес: «Юджин». Имя, в переводе с греческого означающее «рожденное добро». Кто такой Юджин? Может быть, это сын доктора Барретт?

Все пути исследования завели его в тупик. Теперь ему оставалось два выхода. Первый — поговорить с самой Одри Барретт, когда та придет в себя. И последний, возможно, самый простой, — навестить Дэниела и попробовать вытянуть из него хоть что-нибудь, но, впрочем, это маловероятно.

 

38

Бостон

В справочной службе Клоистер узнал номер больницы Нью-Лондона. Дождавшись соединения, он спросил у диспетчера о состоянии Одри Барретт. Немного помолчав, та ответила, что ей очень жаль, но она не имеет права давать ему какую-либо информацию. Ей запретила полиция. Клоистер поблагодарил ее за внимание и положил трубку. Он нашел в записной книжке другой номер — номер телефона в Риме. Человека, поднявшего трубку, священник хорошо знал, хотя и не испытывал к нему большого уважения. Это был сотрудник Секретной службы Ватикана.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Клоистер и объяснил, что он хотел знать.

Человек на другом конце провода попросил немного подождать и повесил трубку. Через полчаса он перезвонил и сообщил Клоистеру, что доктор Одри Барретт чувствует себя намного лучше, чем передавали в новостях. Она не в коме, хотя, судя по всему, перенесла сильный эмоциональный шок. Ее палата находилась под круглосуточным наблюдением полиции, так как доктор была помещена под арест по подозрению в убийстве писателя Энтони Максвелла.

— Я не спрашиваю, как тебе удалось раздобыть эту информацию так быстро.

— Тем лучше для тебя.

Священник понял, что, учитывая все обстоятельства, встретиться с психиатром будет намного сложнее, чем он предполагал. Тогда он решил отправиться к старику Дэниелу. Но на его пути стояла сестра Виктория. Священник колебался, стоит ли ему сразу обратиться за разрешением в Ватикан или для начала все же поговорить с монахиней. Что бы ни случилось, он не хотел доставлять ей беспокойство и причинять боль Дэниелу. Но этого разговора не избежать. Он должен идти до конца. Наконец, он решил: эта изумительная храбрая женщина заслуживала того, чтобы знать правду, не следовало провоцировать ее на конфликт.

— Сестра Виктория? — спросил священник, когда на другом конце провода подняли трубку.

— Рада слышать ваш голос. Узнали что-нибудь новое?

— Боюсь, что нет… — Он помялся немного, перед тем как сказать:

— На самом деле, да. Я прошу вас не говорить это никому больше. Доктор Барретт пришла в сознание.

— Она вне опасности?

— Нет. Но она не в коме. Я думаю, для вас это важно.

— Конечно. Это хорошая новость, несмотря на все, что произошло.

— Да-да, это так. Хотя то, что я должен вам сказать, вряд ли вас обрадует, сестра.

Монахиня промолчала. Клоистер мог поклясться, что услышал напряженный вздох.

— Сестра Виктория, — решился наконец священник, — необходимо, чтобы вы позволили мне поговорить с Дэниелом.

— Нет! — тут же ответила она. — Я ждала, что вы попросите меня об этом, но я не могу вам этого позволить. Дэниелу и так многое пришлось вынести. Вам этого недостаточно?

— Я знаю, он много страдал. Поверьте, сестра, я бы никогда не попросил вас, если бы это не было действительно необходимо.

— Это важно для вашего исследования?

— Да. Я уверен в этом.

— И все же — нет. Дэниел важнее любого исследования. Я не позволю. Вы обещали мне, что оставите его в покое. Вы дали мне слово.

— Я обещал вам, что сделаю все, что в моих силах. Я вынужден обратиться в Ватикан, и мне действительно очень жаль.

Монахиня вновь промолчала. Она не рассердилась или, по крайней мере, не подала виду, лишь ответила:

— Если все зашло так далеко, мне не остается ничего другого, как подчиниться. Но, заклинаю вас: одумайтесь!

— Я должен это сделать. Я не могу объяснить вам причины, но у меня тоже нет другого выбора. Даю вам слово.

— Хорошо. Я должна вернуться к молитвам. Спасибо, что сообщили мне о бедной Одри.

Клоистер почувствовал приступ вины, и не в первый раз. Если работаешь на «Волков Бога», путь Господа иногда оборачивается извилистой тропой. Это жестоко, но необходимо. Поэтому священник не колебался, обратившись к своему непосредственному начальнику, кардиналу Францику, с просьбой повлиять на сестру Викторию.

Дэниел в панике забрался с ногами на кровать, когда в его комнату в сопровождении сестры Виктории вошел отец Клоистер. Его маленький мозг не в силах был понять и принять происходящее.

— Спасибо, сестра, — смиренно произнес Клоистер.

— Запомните, отец: даю вам час. Если вам нужно больше времени, потребуется разрешение самого Святого Отца. Хотя я не думаю, что вы зайдете так далеко.

Мать Виктория ошибалась. «Волки Бога» при крайней необходимости могли пойти еще дальше.

Но священник ничего не ответил, лишь кивнул головой.

— Сестра Маргарет останется за дверью. Если вам что-нибудь понадобится, попросите у нее. Когда истечет время, я вас предупрежу.

Прежде чем уйти, монахиня бросила нежный взгляд на Дэниела:

— Не беспокойся, сын мой, этот человек — один из наших друзей, он не причинит тебе зла. Он лишь задаст тебе несколько вопросов, хорошо?

Старик издал звук, который трудно было принять за согласие, но сестра Виктория довольствовалась этим и добавила:

— Отлично. Потом я принесу тебе твои любимые пастилки.

Шум захлопнувшейся двери заставил Дэниела вздрогнуть. Клоистер присел на единственный стул, стоявший в комнате:

— Привет, Дэниел.

— Но… она.

— То, что сказала сестра Виктория, — правда, — сказал священник, разглядывая Дэниела, — я не причиню тебе зла. Только задам вопросы и уйду. Договорились?

Старик кивнул, плотно сжав губы:

— Идет.

— Ты должен попытаться вспомнить кое-что. Это неприятно, но это уже случилось. Ты понимаешь?

— Да.

— Хорошо. Ты помнишь разговор с доктором Барретт?

— Одри… моя подруга… Она уже давно… не заходила… навестить меня. Я скучаю по ней.

Бедняге, должно быть, не объяснили, что доктор пропала. И обо всем, что с ней произошло, ему, конечно, тоже не рассказывали.

— Она сказала мне, — солгал Клоистер, чтобы сблизиться с Дэниелом, — что иногда ты говоришь как другой человек.

— Как другой чело… век? — испуганно пробормотал старик.

— Да. Не так, как обычно.

— Я не…

Бедняга не понимал, какую роль ему приходилось играть, и боялся. Священник догадался, что так он ничего не добьется, и решил попробовать последнее средство.

— Ты можешь сделать это сейчас? Ты — дух, который обитает в подземелье здания «Венданге»! Ты здесь?

— Нет… Я…

Дэниел всхлипнул, испугавшись смены поведения своего собеседника, которого он не знал, но который напоминал отца Гомеса, экзорциста, принесшего ему столько страданий. Всхлипы переросли в жестокий кашель.

— Спокойно, Дэниел, спокойно. Забудь о том, что я тебе сказал, ладно? Еще один вопрос, и я оставлю тебя в покое. Я произнесу несколько слов, а ты ответишь, знакомы они тебе или нет. Итак: «Клоун с желтыми шарами».

Молчание.

— «Фишерс-Айленд».

Молчание.

— «Нью-Лондон».

Молчание.

— «Ты и сама знаешь».

Молчание.

— «Юджин».

— Это… мальчик Одри!

— Сын доктора Барретт? Сын Одри?

— Да. Она мне говорила.

— Что еще она тебе говорила?

— Ничего. Только то, что это ее сын.

— И все?

— Да.

Иезуит чуть слышно вздохнул.

— Спасибо, Дэниел. Извини, что побеспокоил тебя. Я не должен был этого делать.

Перед уходом Клоистер взглянул на цветочный горшок, стоявший на окне. Из него торчал сухой стебель. Должно быть, это и есть та самая роза, с которой, согласно заметкам Одри, старый садовник никогда не расставался. Его мертвая роза.

— Вы уже закончили? — спросила молодая сестра Маргарет, видя, что Клоистер выходит.

Клоистер лишь улыбнулся ей в ответ и, не оглядываясь, ушел. Дэниел дал ему зацепку: Юджин — сын доктора Барретт. Теперь ему просто необходимо навестить саму Одри Барретт. Когда через час появилась сестра Виктория, девушка сообщила, что отец Клоистер ушел более получаса назад. Он улыбнулся, но она не знала почему.

 

39

Нью-Лондон

Главный корпус больницы Нью-Лондона отдаленно напоминал китайскую пагоду, с большой кровлей, свисавшей по краям, увенчанную фонарем. Клоистер попросил водителя такси высадить его неподалеку от больницы. Он не хотел привлекать внимания. Священник знал, что Одри Барретт лежит в палате 517. Ему будет нетрудно найти ее, ведь у двери постоянно дежурит полицейский. Оставалось только определить, в какой части больницы находится палата. Он вошел в главный холл и взглянул на схему отделений. Палаты больных, чьей жизни не угрожала смертельная опасность, располагались в соседнем корпусе. Узнав у охранника дорогу, Клоистер вышел через стеклянную дверь и зашагал по вымощенной каменными плитами тропе, когда до него донесся голос журналиста, сообщавшего по телефону подробности убийства знаменитого Бобби Бопа:

— По последним данным, состояние здоровья психиатра Одри Барретт, обвиняемой в убийстве писателя Энтони Максвелла, более известного под псевдонимом Бобби Боп, — удовлетворительное. Предыдущая информация о ее коме опровергнута. Доктор Барретт пришла в сознание и находится вне опасности, хотя у нее шок. Судя по всему, она не помнит того, что случилось… Нет-нет, это не врачи мне сказали! Но ты записывай и не бери в голову, парень. Я тебе позже все объясню, о’кей? Отлично. Поехали дальше. После «случилось» точка. До выздоровления доктор Барретт находится под арестом в больнице Нью-Лондона, штат Коннектикут, неподалеку от Фишерс-Айленда, где произошло убийство. У меня все… Ничего не пропустил?

Слушая крикливого журналиста, Клоистер был должен признать, что SP, одна из лучших разведывательных служб мира, клон американского ЦРУ, и на этот раз сработала без сучка и задоринки.

— От них ничего не скроешь, — пробормотал священник.

Клоистер вошел в корпус и направился к лифтам. Один из них только что остановился на первом этаже. Он зашел в него и нажал кнопку пятого этажа. Поднявшись, он медленно вышел из кабины, точно боялся сбиться со следа. Коридор продолжался в разные стороны и метров через двадцать симметрично изгибался под прямым углом. В большом окне напротив лифтов отражался закат. За стойкой регистратуры сидели две дежурные сестры.

Не зная, куда ему идти, священник повернул налево, следуя инстинктам мужского мозга. Женщина, вероятно, пошла бы направо.

Стоило ему сделать несколько шагов, как прямо над его головой неожиданно раздался голос из громкоговорителя:

— Доктор Меннинг, пройдите в отделение кардиологии!

Вздрогнув, Клоистер ускорил шаг, еще несколько раз повернул налево, прошел по прямому коридору и вернулся туда, откуда начинал свой путь, описав полный круг. Палаты… располагались прямо за регистратурой. У одной из дверей стоял полицейский.

В коридоре он был не один: больной старик, сопровождаемый молодой девушкой, две медицинские сестры, бегающие из палаты в палату, и несколько посетителей. Полицейский, высокий грузный мужчина лет пятидесяти, с густыми усами, пристально смотрел по сторонам. Крепкий орешек. Пожалуй, будет непросто убедить его, что священнику необходимо увидеть Одри. Но в этой женщине заключалась разгадка. Все извилистые тропы исследования сходились к ней. Наконец-то Клоистер был близок к цели. Он решил, что будет лучше, если он представится священником, хотя это вряд ли ему поможет. Он был одет в штатское, и у полицейского могли возникнуть подозрения. Правда, в кармане всегда лежал документ, удостоверяющий его духовный сан, но вряд ли этот мужлан умеет читать по-итальянски. В любом случае Альберту стоило рискнуть.

— Извините.

Человек скользнул по нему равнодушным взглядом, который тут же стал враждебным:

— Что вам угодно?

Клоистер предпочел не бродить вокруг да около:

— Я — священник. Мне нужно поговорить с доктором Барретт. Это вопрос жизни и смерти.

— Мне жаль, но это невозможно. Таков порядок.

— Посмотрите, я могу доказать, что я — священник.

Полицейский скользнул беглым взглядом по документу и вновь поднял глаза:

— Да будь вы хоть самим Папой. Не обижайтесь, я не могу позволить вам войти.

В палате был кто-то еще: за дверью послышались шаги. Дверь распахнулась. Обернувшись, Клоистер увидел высокого человека со смуглым лицом. Опухшее лицо и синие круги под глазами говорили о том, что у него была долгая бессонная ночь.

— Что-то случилось? — спросил он полицейского.

— Все в порядке, мистер Нолан.

«Нолан?» — подумал Клоистер.

— Вы Джозеф Нолан? Пожарный, который спас Дэниела?

— Да. А вы кто такой? Я вас знаю?

— Мое имя — Клоистер, Альберт Клоистер. Я — иезуит. Меня послал Ватикан, чтобы исследовать случай Дэниела. О вас мне рассказала мать Виктория.

— Вы знаете мать Викторию?

— Она очень беспокоится об Одри, — сказал Клоистер. — Мы все очень беспокоимся. Я не могу объяснить вам причины, но клянусь вам, мне необходимо увидеть доктора Барретт сейчас.

Глаза священника убедили Джозефа, что тот говорит правду. Но было в них что-то еще — ужас, с которым пожарный сталкивался уже не раз. «Кто этот странный священник и что ему нужно от Одри?»

— Она очень слаба. И кроме того, она спит. Я не думаю, что это хорошая идея…

— Я должен поговорить с ней, — перебил его Клоистер. — Уверяю вас, что это займет всего одну минуту. Мне нужно спросить у нее кое-что. Я должен сделать это, вы понимаете?

— Скажите, что вы хотите знать, и я спрошу у нее сам.

Нет, пожарный не должен знать того, что знает Клоистер. Наверное, сейчас священник выглядел умалишенным.

— Если бы я мог это сделать, мистер Нолан! Но я не могу. Позвоните матери Виктории. Она подтвердит вам, кто я. Но, пожалуйста, позвольте мне войти.

— Эй, минуточку! — вмешался полицейский. — Здесь я решаю, кто может входить, а кто нет. И я уже сказал вам, что ни вы, ни кто другой в палату не войдет.

После этих слов воцарилось молчание. Клоистер почувствовал себя бессильным. Он не собирался уходить, не поговорив с Одри. Его мозг начал лихорадочно искать варианты. Отчаявшись, он подумал даже о том, чтобы поджечь этаж и, воспользовавшись суматохой, проскользнуть в палату психиатра. Он зашел слишком далеко. Отступать было некуда.

— Я… — начал было иезуит, не зная, что и сказать, но, на его счастье, в разговор вмешался Джозеф:

— Пропустите его, агент Коннорс. Беру ответственность на себя.

— Но… У меня инструкции…

— Всего на минуту. Вы и я — практически коллеги. Сделайте одолжение коллеге. Никто не узнает. Кроме того, вы всегда можете сказать, что Одри вызвала священника.

Полицейский размышлял несколько секунд, потом сказал, глядя на Клоистера:

— Я иду пить кофе. Когда я вернусь, надеюсь, вас уже здесь не будет.

— Большое спасибо, агент, — облегченно выдохнул иезуит.

Комната была погружена в полумрак. Лишь неоновая лампа над кроватью заливала ее холодным лунным светом. Странно, но все это время Клоистер даже не поинтересовался, как выглядит Одри Барретт. Сейчас священник видел ее впервые. На ее лице лежала печать бесконечной усталости, но она по-прежнему была красивой женщиной. От ее тела тянулись провода и трубки. На экранах мерцали разноцветные индикаторы. Одри спала, как и говорил Джозеф.

— Как она? — спросил иезуит.

— Врачи сказали, что состояние стабильное. Все не так плохо, как думали вначале, хотя она потеряла много крови, — ответил Джозеф, не отрывая нежного взгляда от Одри.

Клоистер увидел, что на груди у психиатра что-то лежит. Это была тетрадь, которую она прижимала к себе.

— Это подарок Юджина. Она не отпускает ее ни на минуту, — не дожидаясь вопроса, объяснил Джозеф.

У священника защемило сердце, когда он услышал это имя.

— Юджин — ее сын, не так ли?

— Да, — ответил Джозеф с отсутствующим видом. — Бедные дети… У него был зашит рот… У всех были зашиты рты. — Пожарный внимательно посмотрел на священника и добавил: — Какой зверь способен на такое? Куда смотрит ваш Бог?

Иезуит мог бы ответить, что Бог не виноват, что он дает людям право выбирать между великим добром и самым ужасным злом, как отвечал обычно в таких случаях. Мог, но не стал.

— Я не знаю, Джозеф. Я и в самом деле не знаю, почему Господь допускает это.

— Когда все закончится, я хочу сделать эту женщину счастливой. И Юджина. Врачи говорят, что он может выкарабкаться. Шансы примерно пятьдесят на пятьдесят. Но я уверен, он справится. Он сильный мальчик.

В этот момент Одри открыла глаза.

— Доктор Барретт? Одри? Вы слышите меня? — спросил Клоистер.

— Кто вы? — произнесла она слабым голосом, убедившись, что тетрадь Юджина с ней.

— Я — священник. Отец Альберт Клоистер. Они позвали меня, когда вы исчезли после изгнания беса из Дэниела.

— Изгнание беса?! — удивленно воскликнул Джозеф. Он слышал об этом впервые.

— Я не могла рассказать тебе, — сказала Одри. — Прости меня, Джозеф… Ты все узнаешь… потом… Чего вы хотите… отец… Клоистер?

— Я должен знать, что сказал вам Дэниел во время обряда. Что сказал вам на ухо тот, другой Дэниел, Одри?

Пожарный посмотрел на них растерянно.

— Он сказал, что у меня украли сына.

— И ничего больше?

— Нет. Я… так устала.

Джозеф положил руку на плечо священника:

— Видите, она ничем вам больше не поможет, святой отец. Пойдемте, дадим Одри отдохнуть. Пожалуйста.

Пожарный забеспокоился. Во время последнего разговора с матерью Викторией в приюте ему показалось, что она что-то недоговаривает. И теперь он не мог избавиться от мысли, что, возможно, знай он всю правду, ему удалось бы спасти Одри.

Клоистеру были нужны ответы. Неважно, что подумает пожарный. Но, прежде чем он снова открыл рот, в барабанные перепонки ударил пронзительный свист. Кривая, отмечавшая ритм сердца Одри, взорвалась.

— Врача! — крикнул Джозеф, замерев посередине комнаты.

Его крик смешался с новыми свистами, наводнившими воздух. Казалось, индикаторы экранов сошли с ума. Все жизненные системы Одри вышли из строя. Дверь распахнулась от сильного удара, и в палату ворвались два врача и три медицинские сестры.

— Немедленно выйдите! — приказала одна из них.

Но Джозеф Нолан и Альберт Клоистер не двинулись с места. Оцепенев, они наблюдали за тем, как врачи пытаются вытащить Одри с того света. Судороги немилосердно сотрясали ее тело.

Тетрадь Юджина упала на пол. Медицинская сестра наступила на нее ногой. Врач, колдовавший над Одри с дефибриллятором, отшвырнул ее в сторону, даже не заметив. Тетрадь отлетела под ноги священнику в тот момент, когда новый свист разорвал воздух. На сердечном мониторе появилась прямая линия.

— Мы ее теряем! Разряд! На двести пятьдесят!

Несколько минут врачи боролись за жизнь Одри, но напрасно. Со слабым вздохом ее душа отделилась от тела. Ладони раскрылись, как лепестки розы. В этот момент в палату, сжимая пистолет, вошел агент Коннорс. Он услышал крик, возвращаясь из кафе. Медсестра гасила мониторы.

— Она умерла, — сказал полицейскому один из врачей. — Спрячьте пистолет. Это больница.

Джозеф сник. Он обнял Одри и повторял между всхлипываниями:

— Почему?! Почему?! Они сказали, что ты вне опасности!

Клоистер хотел подойти к Джозефу и утешить, но услышал сердитый шепот полицейского:

— Немедленно убирайтесь отсюда!

— Мне очень жаль…

— Вон! — прикрикнул агент.

Сделав первый шаг к двери, Клоистер наступил на тетрадь Юджина. Иезуит нагнулся, чтобы поднять тетрадь, заработав новый яростный взгляд полицейского.

— Дайте мне секунду, чтобы вернуть ее…

— Если вы сию же минуту не уберете отсюда свою задницу, обещаю, эту ночь вы проведете в полицейском участке.

Не желая больше испытывать судьбу, священник быстро сунул тетрадь в карман пальто и в сопровождении полицейского вышел из палаты. Он слышал, как пожарный пробормотал: «Я позабочусь о Юджине. Клянусь».

Агент Коннорс довел священника до лифта. Клоистер спустился в холл и вышел из здания. На улице похолодало. Накрапывал дождик. Он прошел пару кварталов, туда, где ждало его такси, пробираясь сквозь бесконечный ряд машин. Священник не торопился: у него было все время мира, но он не знал, что с ним делать. Все его старания пошли прахом. Надежда умерла с последним вздохом Одри Барретт. Истина, которую он так долго искал, ускользнула из рук.

— У вас не найдется сигареты? — спросил он у водителя такси.

— Пожалуйста, — ответил тот, протягивая мятую пачку «Мальборо». — Возьмите сами.

Клоистер стал шарить по карманам в поисках зажигалки и в одном из них нащупал что-то морщинистое и твердое. Это была тетрадь Юджина. С незажженной сигаретой во рту, иезуит открыл тетрадь на первой странице и начал рассматривать рисунки. Сначала, пока искал зажигалку, — рассеянно, а потом ему и вовсе расхотелось курить. Рисунки Юджина были удивительны. Казалось невероятным, что у маленького мальчика такая совершенная техника. В каждом штрихе угадывалась рука гения. Все рисунки изображали одно и то же, но с разных точек зрения. Это был монастырь, и Клоистер знал, где он находится. Гора Небо!

Его словно ударило электрическим током. Все это время он заблуждался, считая, что разгадка заключена в докторе Барретт. И Одри, и Джозеф Нолан, и мать Виктория, и Дэниел, да и он сам со всеми «Волками Бога» — всего лишь винтики в этом механизме. С момента его первого разговора с духом подземелья здания «Венданге» прошли месяцы. А то, что он держал в руке, — результат нескольких лет поисков. Ничто не происходит просто так. Тетрадь Юджина также оказалась у него не случайно.

На последней странице тетради священник обнаружил рисунок скалы и входа в пещеру. Под ним большими круглыми буквами Юджин написал: «Истина — в скале. В земле, которая видела смерть Моисея», — и ниже две комбинации чисел: 31–46–24, 35–45–17.

Истина — в скале… Земля, которая видела смерть Моисея… Эти числа… Скала. Моисей. Числа.

Скала всегда была символом силы и твердости. А пещера или грот символизировали Вселенную и начало сущего. Великие мудрецы, такие как Пифагор, получали посвящение в пещере. На горе Кармель рыцари-тамплиеры принимали в орден новых братьев. Алхимики всегда искали тайные знания внутри прародительницы-земли. Если верить некоторым апокрифическим текстам, то и Иисус родился не в яслях, а в пещере. Игнатию Лойоле, основателю ордена иезуитов, было видение в пещере, после того как его ранили в битве. Моисей, египетский вельможа, привел евреев к свободе и Земле обетованной. Кое-кто, правда, утверждает, что Моисей был египтянином, который отрекся от своих и объединил еврейский народ. Как бы там ни было, согласно Библии, Господь не позволил Моисею прийти в Землю обетованную, и тот мог лишь видеть ее с горы Небо, с территории сегодняшней Иордании.

Пещера в горе Небо. Две серии, состоящие из трех чисел. Все это напоминало географические координаты: градусы, минуты и секунды.

 

40

Иордания

Дорожная пыль вздымалась под колесами, как морская пена. Воздух был сухим, но жара еще не началась. Прошло уже больше часа с тех пор, как Клоистер выехал из Мадабы и двигался на северо-запад. Он взял напрокат единственное доступное транспортное средство, английский «Лендровер», который рассыпался на куски. Если верить навигатору Джи-Пи-Эс, ему оставалось еще немного. Видавший виды мотор был на последнем издыхании — в этом иезуит убедился, как только повернул ключ зажигания. Ему стоило немалых усилий достать колеса в Мадабе, но «Лендровер» с горем пополам довез его до нужного места, и лишь это имело значение. Клоистер вышел из машины, держа в руке бутыль воды. Он сделал большой глоток, оглянулся по сторонам и сверился с Джи-Пи-Эс. Грунтовая дорога, проходившая по бывшему руслу, углублялась в небольшую долину. Отсюда были видны только голые скалы. В одном из склонов чернела дыра. Кажется, это и есть та самая пещера, которую Клоистер видел на рисунке Юджина, сына доктора Барретт. Священник поднялся по склону к пещере.

Координаты совпадали. Перед тем как войти, он взглянул на карту. Двадцать пять километров от Кумрана, столько же от Иерихона, пятьдесят — от Иерусалима и Вифлеема. Святая земля. Чтобы войти в пещеру, Альберту пришлось нагнуться. Глаза иезуита начинали привыкать к темноте. Вход в пещеру был широким, и лучи солнца достигали самых отдаленных мест. Лишь когда он свернул в узкую галерею, спускавшуюся вниз, ему потребовался фонарь. Он тщательно исследовал каждый камень, каждый уголок, но ничего не нашел. Священник не знал, что он хочет найти. Он даже не был уверен, что не сошел с ума. После разговора с Дэниелом и краткой встречи с Одри перед самой ее смертью Клоистеру и в самом деле казалось, что у него не все в порядке с головой. Только безумный мог решиться на путешествие по пустыне к мифической горе Небо в одиночку, на «Лендровере», таком же дряхлом, как тот араб, который сдал его в прокат. Но он должен был завершить то, что однажды начал. По крайней мере его выводы оказались верны: числа под рисунком Юджина соответствовали географическим координатам местности, видевшей смерть Моисея. Сверившись с сайтом-спутником «Google If», Клоистер нашел восемь точек с такими координатами. Одной из них была гора Небо. Другие семь не подходили: четыре находились посреди Атлантического океана, на юге Азорских островов и у побережья Южной Америки; другие две — в Индийском океане, между Южной Африкой и Мадагаскаром; и последняя — на востоке Средиземного моря, недалеко от острова Кипр.

Ступив на пустынную землю между долиной Иордана и Мертвым морем, Клоистер невольно вспомнил о Моисее и ковчеге Завета. По преданию, освободитель еврейского народа от египетского рабства смотрел отсюда на Землю обетованную, перед тем как умереть и передать бразды правления Иисусу Навину. Здесь же находится могила Моисея. Но еще более удивительной кажется история о том, как пророк Иеремия спрятал в пещере горы Небо главную святыню евреев — ковчег Завета, вместе со скинией и жертвенником, созданными Моисеем в ознаменование перехода через Красное море. В Библии по этому поводу говорится следующее: «Придя туда, Иеремия нашел жилище в пещере, и внес туда скинию и ковчег и жертвенник кадильный, и заградил вход. Когда потом пришли некоторые из сопутствовавших, чтобы заметить вход, то не могли найти его. Когда же Иеремия узнал о сем, то, упрекая их, сказал, что это место останется неизвестным, доколе Бог, умилосердившись, не соберет сонма народа. И тогда Господь покажет его, и явится слава Господня и облако, как явилось при Моисее, как и Соломон просил, чтобы особенно святилось место». «Божественное провидение», — подумал Клоистер. Хотя его привело сюда провидение дьявола.

Внимательно обследовав всю пещеру, он выбился из сил. Его внимание неожиданно привлекла большая каменная глыба в глубине пещеры, перед самым спуском вниз. Казалось, эта глыба высечена рукой человека. Нагнувшись, он отбросил в сторону несколько камней поменьше и, посветив фонариком, увидел небольшой боковой паз. Священник попытался сдвинуть глыбу с места, но у него ничего не получилось. Он попробовал еще раз, навалившись на нее всем телом, но снова безрезультатно. Тогда он вернулся к «Лендроверу» и, открыв багажник, в куче старого хлама и железяк отыскал длинный стальной прут и пару больших гаечных ключей. Он вставил прут в щель и положил поперек один из ключей — получился рычаг. Потянув прут на себя, Клоистер не рассчитал силы и опрокинулся на спину, больно ударившись головой. На секунду он почувствовал себя оглушенным, но адреналин заставил его прийти в себя, стоило ему увидеть, что глыба сдвинулась почти на пядь. Засунув руку в образовавшуюся брешь, он нащупал что-то, по форме напоминающее кувшин. Но щель была слишком узкой, и тогда Клоистер лег на землю и толкнул глыбу ногами. Глыба с грохотом рухнула, освобождая вход в тайник.

Наконец, исцарапав об острые камни руки до крови, он извлек на свет грязный глиняный кувшин с луковичной крышкой, запечатанной древесной смолой или чем-то похожим. Он попробовал открыть кувшин, но не смог. Отчаявшись, Клоистер схватил стальной прут и с одного удара снес узкое горлышко кувшина. Сейчас он напоминал пьяницу, дорвавшегося до бутылки. В кувшине обнаружился небольшой свиток, завернутый в липкую кожу.

Выбравшись из пещеры, Клоистер зажмурился: лучи полуденного солнца больно хлестнули по глазам. Откинув в сторону кожаный покров, он положил свиток на капот «Лендровера» и принялся разворачивать его. Пыльный пергамент, пропахший маслом, казалось, вот-вот рассыплется в руках. Если бы его увидел сейчас какой-нибудь реставратор Секретного архива, то пришел бы в ужас от такого варварского обращения с исторической ценностью, но иезуиту не было до этого никакого дела, ведь на кону стояло нечто несоизмеримо большее, чем необходимость сохранить древнюю реликвию. Клоистер немного прищурился, чтобы разобрать полустертые письмена. Без сомнения, это греческий. Этот язык был распространен во времена Иисуса на всем Ближнем Востоке. Солнце стояло в зените, но первые строки пергамента наполнили душу священника кромешной тьмой. Прав был Эмерсон, говоря, что у каждой бездны есть своя бездна.

«Последние дни равви Иисуса Назарета — от его ученика Иуды Искариота».

Иуда Искариот! Предатель. Самая загадочная и противоречивая фигура в современной теологии. Разменная пешка в игре, которую Иисус вел за души людей. Иуда, осужденный ради искупления человечества. Не так давно Папский комитет исторических наук, возглавляемый Его Святейшеством Вальтером Брандмюллером, подтвердил, что Иуда был орудием Божьего замысла. Он повесился, если верить Евангелию от Матфея, единственному каноническому тексту, в котором упоминается о самоубийстве апостола-предателя. Но существовал апокриф, так называемое «Евангелие от Иуды», о котором упоминал в конце II века святой Иереней Лионский, отец Церкви. Копия «Евангелия от Иуды» до сих пор хранится в Секретном архиве Ватикана, хотя о его существовании мало кто знает. Отдельные его фрагменты вошли в римский «Codex Bezae» V века: этот труд упоминали другой отец Церкви, святой Епифаний, и епископ Феодор Сирский. Национальное географическое общество располагало еще одной копией IV века, найденной в Египте. Это был текст гностической секты каинитов, написанный на греческом, а потом переведенный на коптский. В нем Иуде отводилась положительная роль в осуществлении Божественного замысла.

Но «Евангелие от Иуды» не было сочинением самого Иуды Искариота: оно написано век спустя после его предполагаемой смерти. В этом апокрифическом тексте Иуда предстает героическим защитником Иисуса, его самым лучшим другом и учеником. Он любил Спасителя больше всех и сдал его Синедриону по его собственной просьбе. И самое важное, Иуда был единственным, кто знал истину…

Истина. Но если этот свиток был подлинным и принадлежал перу Иуды Искариота, здание Церкви, возведенное на фундаменте Нового Завета, сильно пошатнется. Клоистер продолжал разворачивать пергамент. Его было трудно читать, так как чернила почти исчезли. Он приблизил глаза насколько возможно и прочел:

«Скорее я отрубил бы себе руку, чем причинил зло Иисусу. Я не хотел знать того, что я знаю, делать то, что я сделал. Я любил Иисуса, как брата, как лучшего из друзей. Я чтил его как учителя. Он и был учителем. Он дал бесценные уроки. Мне все равно, был он сыном Бога или нет. Я не присутствовал при его воскресении, но знаю его чудеса. Иисус имел власть над телами и душами.

Он был спасителем народа и святым человеком. Поэтому я страдал больше, чем кто бы то ни было, когда Синедрион предал нас. Остальные друзья Иисуса думали, что предатель — я. Но они не знали правды. Я лишь хотел спасти Иисуса. Синедрион обманул и меня. Он дал мне денег, чтобы я мог купить верблюдов, нанять караван и уехать из Иерусалима перед Пасхой. Каким же я был глупцом! Каифа, верховный священник, послал со мной нескольких солдат, но не для того, чтобы схватить Иисуса, а якобы затем, чтобы защищать и сопровождать его. Но он замыслил другое. Я запутался в его лживых словах, как рыба Тивериадского моря в сетях рыбаков. Петр хотел убить меня. Я должен был бежать. Я поклялся, что повешусь на первом же дереве, которое встретится мне по дороге, но у меня не хватило мужества. Я удалился в пустыню, чтобы жить отшельником, вдали от людей. Каждый день я молил Бога простить меня. Я обрек Иисуса на смерть, и мне нет оправдания. В пророчествах древних закралась ошибка. Но Иисус желал, чтобы они исполнились, и попросил меня о помощи. После возвращения из пустыни он ходил мрачнее тучи. И он открыл мне причину своего беспросветного отчаяния. Эти слова я не забуду до конца своих дней.

Не сомневаюсь, что Иисуса сильно тяготила участь, уготованная ему Богом. Отец из сострадания открыл ему лишь часть правды. Он попросил Иисуса принести себя в жертву и оставил на произвол судьбы. Иисус тоже ждал от меня жертвы. Страшной жертвы. Однажды он спросил меня, его самого любимого и верного ученика: «Ты примешь презрение до конца Времен? Ты согласишься стать самым презренным из людей и навеки покрыть свое имя позором?» — «Ради тебя — приму». Мы заключили тайный договор, который я в неведении своем нарушил и тем самым приблизил его смерть. До сих пор, прожив до глубоких седин, я не могу понять, как это случилось. Может быть, Судьба плела в это время свой собственный замысел. На закате дней, вдали от дома, посреди ужасной пустыни, которую пересекли предки моего народа, у подножия горы Небо, с которой Моисей видел Обетованную землю, я пишу эту историю: мою и Иисуса из Назарета.

За все время, что я провел здесь, я никогда не думал браться за перо. Я даже не уверен в том, что кто-то прочтет мой труд. Конечно, люди уже позабыли Иисуса, если вообще когда-нибудь о нем вспоминали. Этот египетский юноша, Сеннефер, которого я нашел при смерти под палящими лучами солнца, никогда не слыхал об Иисусе. Но его молодая горячность, его отважное, победившее уныние сердце вошли в мой дух, как раскаленное лезвие клинка в холодную воду. Он стремился к мечте, и я тоже. Он должен был бежать, чтобы остаться в живых, я же бежал, чтобы спасти душу.

Сеннефер поведал мне простую и волнующую историю своих злоключений. В детстве он был взят в плен и отправлен в столицу Набатии Петру. Прожив там несколько лет, он влюбился в красавицу Нофрет, рабыню родом из Египта, как и он сам. Потеряв голову, он преступил грань дозволенного: девушка была наложницей господина, их хозяина, богатого и могущественного купца. Сеннеферу пришлось бежать. Он не смог освободить любимую. Он порывался вернуться и отдать себя на милость палача, но одумался. Живым Сеннефер мог принести в мир гораздо больше добра. И он не ошибся. Он разбудил меня, заставил взяться за перо, а это — благое дело.

Кто-то помнит несколько дней из жизни равви Иисуса из Назарета, но никто не знает того, что знаю я. Даже его мать, Мария, и та, другая Мария, его спутница. Я не продавал Иисуса за 30 сребреников, как говорил Петр. Я уже писал, что это были деньги на побег из Иерусалима. Но Синедрион лгал. Когда я хотел вернуть их первосвященникам, Каифа и Анна только посмеялись надо мной. Они спросили, неужели я настолько глуп, что на самом деле поверил, что они позволят Иисусу сбежать без наказания за его богохульства. Но я-то знаю, дело не в богохульстве: они ненавидели Иисуса. Проповедник из Назарета угрожал их власти. Я швырнул деньги на землю и ушел, заливаясь слезами.

Как это могло произойти?

Когда я встретил Иисуса, я был человеком без убеждений, без пути. Он помог мне, поверил в меня, сделал меня своим другом. Я был единственным учеником, который происходил из Иудеи, а не из Галилеи, как остальные. Сам Иисус родился в Вифлееме Иудейском. Может быть, поэтому он так сильно привязался ко мне. А еще потому, что одного из его братьев звали Иудой, как и меня. Другие ученики относились ко мне с ревностью и подозрением. Но Иисус не делал разницы между нами. Он отправил нас искать потерянных овец дома Израиля, и мы ходили повсюду и проповедовали, и творили добро его именем. Те, кто хотел услышать нас, услышали нас. В противном случае, уходя, мы отрясали пыль с сандалий. Не раз я испытывал желание отряхнуть пыль с сандалий в присутствии Петра и прочих. Он всерьез думал, что я продал Иисуса Синедриону за тридцать сребреников. Смешно. Такой ничтожной суммы едва бы хватило, чтобы купить раба или маленький бесплодный клочок земли. Во время трапезы накануне Пасхи, до того, как Иисуса схватили в Гефсиманском саду, он сказал, что его час близок. И один из нас приблизил начало его конца. Сказав это, он с любовью взглянул на меня. Но я не собирался предавать Иисуса, нет! Я хотел предотвратить исполнение пророчества. Иисус говорил, что тот, кто поможет ему исполнить предначертанное пророками, до конца будет влачить бремя позора и страдания. Я не смог сдержать слез и выбежал из трапезной. Никто не должен был знать того, что известно лишь нам с Иисусом. Тогда я отправился к первосвященникам, и те отрядили солдат, чтобы сопровождать Иисуса. Я обрадовался, ведь солдаты могли заставить его покинуть Иерусалим. Его гнев не имел для меня значения, я желал спасти его жизнь. Но все вышло не так, как было задумано. Каифа и Анна обманули меня. Будь они прокляты во веков веков! И будь проклят я, что поддался их лживым словам. Когда солдаты арестовали Иисуса, Петр попытался убить меня. Он ранил одного из солдат и был готов пронзить меня мечом. Потом все убежали, бросив Иисуса. Мое сердце разрывалось на тысячу кусков от горя. Те, кто называл себя верными, убежали, до смерти перепугавшись. Я — единственный верный — оказался грязным предателем. Однако все произошло так, как хотел Иисус. Мне не удалось пойти наперекор судьбе. Возможно, учитель так задумал. Я не знаю. Потом Иисуса судили и обвинили в богохульстве. Когда я со слезами молил их отпустить его, говоря, что он невиновен, я не нашел сочувствия у тех, кого считали святыми и праведными мужами. Римляне не захотели перечить Синедриону. Так было проще. Они предпочли справедливости порядок. Они осудили его на распятие, дурно обращались с Иисусом, пойдя на поводу у сброда, нанятого Каифой и Анной. Империя обмельчала, как душа наместника Пилата.

Они распяли невинного. Из ненависти и бесстыдной злобы. Небеса сотрясли землю, когда Иисус испустил дух с криком: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?!»

Иисус действительно сошел с ума от отчаяния. Как мог Отец бросить его, единственную надежду мира? Страшное сомнение наполнило мою душу черной липкой смолой. Я вспомнил, что говорил Иисус, вернувшись из пустыни. Дьявол подступал к нему три раза, искушая его. Дьявол сказал, что он победил в божественной войне, пленил Бога и теперь он, Люцифер, воплощение злобы и зависти, властвует во Вселенной. Когда-то он был самым прекрасным из ангелов, но, возгордившись, отринул добро, взрастившее его. Он стал злом. И еще он сказал, что хотел освободить мир, но сам поработил всех существ. Люди пребывают в неведении до самой смерти, но там, за гробовой доской, их не ждет ничего, кроме страдания и отчаяния. Когда Иисус испустил предсмертный вопль, дьявол снова победил, ибо Иисус был последней надеждой Бога и мира, но жертва оказалась напрасной. Уже на кресте Иисус усомнился в Отце, вера обратилась в прах, и ветер развеял его по свету. Зло правит миром. Дьявол попирает ногами Божий престол. Меч архангела Михаила сломался. Зависть взяла верх над кротостью, зло над добром. Как ужасна эта истина, если только я под старость лет не выжил из ума и в моей седой голове сохранилась хоть капля разумения!»

Падение кометы не вызвало бы такого взрыва в мозгу Альберта Клоистера, как этот текст, который он только что прочел. Все мысли закружились в бездонном потоке. Все нити связались в узел. Результат оказался вулканической лавой, превращающей в пепел все, что попадается ей на пути. В древности были те, кто считал мир порождением злой воли, темницей для страдающей души человека. Не все ранние христиане были монотеистами. Какие-то секты верили в десятки богов и даже в триста шестьдесят пять богов, по числу дней в году. Еще будучи семинаристом, Клоистер думал, что им недоставало одного бога, бога високосного года. Этот бог, которого не хватало первым последователям Христа, мог быть тем, кого древнегреческий философ Платон назвал демиургом и который позже был воспринят гностиками и отождествлен с Сатаной, превратившим человека в раба низменных плотских страстей. Гностики считали, что душа и тело находятся в вечном борении, что ад — одна из отдаленных провинций небес, и этим адом является земля из-за ее удаленности от рая. Лишь любовь может избавить человека от рабства материи.

Многие католики жалуются, что, в отличие от протестантов, не знают Священного Писания дальше Нового Завета. Но они забывают, что Ветхий Завет показывает сурового, мстительного и неумолимого Бога, который обманывает людей, наказывает, проклинает, истребляет их. Бога, который, как в случае с Иовом, обрекает человека на страдания, чтобы доказать его веру, и заключает пари с дьяволом на человеческие души. Иуда Искариот смог постичь истину: Иисус был последней надеждой, последним пари Бога, побежденного Люцифером в битве, разыгравшейся на Небесах.

Легионы архангела Михаила дрогнули под натиском бунтующих. Ангелы Люцифера нанесли поражение Богу и оставшейся кучке верных ему. Гнев и ненависть придают сил. Так один из самых прекрасных ангелов, возгордившись, некогда восстал на Бога и сверг его с престола. С тех пор зло правит миром. В последнем крике Христа слышится отчаяние: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?!»

Своей позорной и мучительной смертью Иисус не искупил грехов человеческих, так же как не искупил грехов Люцифера. Спасения нет. Ад повсюду, с каждой Божьей тварью.

Душа вовлечена в нескончаемый водоворот страданий. Самое ужасное, что человек способен это понять, как понял когда-то Иисус. И словно в насмешку Сатана, Князь лжи, обманывает людей, заставив их поверить, что он проиграл битву против Бога. Он вселяет в них напрасную надежду. Но надежды нет, есть лишь боль и зло. Помутневшими от слез глазами Клоистер смотрел вдаль. Теперь он знал, что этот мир проклят. Человек живет в аду и никогда его не покинет. И это была истина. Единственная истина.