Часть первая

2001 год. Западная Сибирь, г. Колдино, войсковая часть 17141

Маяться осталось совсем немного — ночью два сеанса проконтролировать и утром к сдаче смены подготовиться. Последнее занимало достаточно времени и душевных сил. И если с наведением порядка и мытьем всего, что только можно, справлялись двое бойцов — операторов, то писать рапорт на прием — сдачу дежурства нужно было самому. А это, к слову, — полтора листа слов, написанных русскими буквами, но не имеющими никакого человеческого смысла. Смысл у букв — только военный, то есть помогающий в случае чего прикрыть одно очень чувствительное место официальной бумагой. Поэтому и писались изо дня в день фразы типа: «В течение прошедших суток по прогнозу погоды ветер был слабый, порывами до сильного, северо-западного направления. Визуальным наблюдением реальная погодная обстановка от прогноза не отличалась. Антенные устройства согласно показаниям действующей аппаратуры и визуально функционируют штатно». Как будто какой-либо ветер мог повредить двойной круг метрового диаметра, сделанный из дюймовой металлической трубы. Хотя, если не кривить душой, сам был причастен к появлению подобного шедевра. Не надо было поддаваться на уговоры «любимого» ефрейтора — Сашки Александрова, когда он предложил попрактиковаться в «альпинистской подготовке». И все едино ему, что высоты у двух этажей — шесть метров. Зацепил веревку за антенну, и полез карабкаться. Поднялся на два метра, а потом на землю брякнулся — вырвал крепление антенны на крыше. И ведь, умник, трос не к основанию, а к самому верху привязал. Ладно еще, что антенна была «запасная» — ту аппаратуру мы уже давно не использовали, но ведь числится, и в случае чего на нее переходить надо будет. Поэтому доложил по команде, получил по тому самому очень чувствительному месту (чисто фонетически — пять минут мата от начальника отделения) и выдал приемлемую версию для доклада заму по вооружению о порыве ветра ураганной силы, согнувшему АФУ (антенно-фидерное устройство) под углом в 28 градусов от вертикали. А также услышал от любимого начальника, что теперь он точно выбьет рубероид и битум для ремонта крыши и что теперь он точно знает, кто будет этим ремонтом заниматься.

Впрочем, обо всем по порядку. Меня зовут Журов Денис Анатольевич. Я три года назад окончил Академию имени А.Ф.Можайского, теперь таскаю погоны старшего лейтенанта и служу в Военно-Космических Силах, в Богом забытом городке Колдино в трехстах с чем-то километрах от ближайшего нормального города, с населением в три с половиной тысячи человек, включая нефтяников-вахтовиков и наших бойцов из батальона обеспечения. Служу я по своей специальности, на пункте точного времени, который контролирует привязку сигналов времени СДВ-радиостанций навигационного комплекса, а заодно обеспечивает точными сигналами и частотами все остальные станции части. (СДВ-сверхдлинноволновый диапазон). А также тащу службу в нарядах и занимаюсь прочей армейской рутиной, в которую входит и проведение занятий с ротой охраны по рукопашному бою и несению караульной службы. Не то, чтобы я был каким-нибудь Рембой или ниндзей, просто еще в школе начал ходить на дзю-до, потом бросил, потом снова втянулся, но уже на уровне солдата-срочника в учебке, у которого замкомвзвода имел черный пояс по Шотокану. Про нашего начфиза в Академии — это отдельная песня. Представьте себе 120 кг мышц и костей со взглядом ласкового убийцы и носящего кличку «Шварце тодт» (Черная смерть). Это и будет наш «любимый» майор Касатов. Специализация — самбо, дзю-до, рукопашный бой. Между прочим, поговаривали, что он выступал в составе сборной команды СССР на каких — то прямо таки заоблачных соревнованиях.

Потом, когда выпустился и приехал в часть, сошелся с фанатами-спотрсменами и занимались мы каждый своим, пока один из наших не съездил на семинар по системе Кадочникова. Рассказать и показать он смог не очень много, но даже то, что мы услышали и увидели, очень понравилось. Понравилось настолько, что после полугода занятий по двум видеокассетам и одной книжке, командир части, посмотрев на наши «фокусы», сделал из нашего «кружка по интересам» группу быстрого реагирования. Так, на всякий случай, — на артскладе 500 калашей, а кругом тайга. И привлек к занятиям с ротой охраны, — чтобы служба медом не казалась. То ли нам, то ли им. Поэтому, каждый день, если я не на смене, то после обеда в караульном городке дрессирую заступающий караул на предмет нападения на пост, на смену и т. д. А если на смене, то тренируюсь в свободное время со своим «любимым» ефрейтором — вышеупомянутым Сашкой Александровым по прозвищу «Сан Саныч», который увидев наши занятия с ротой охраны, возгорел непреодолимой тягой к данному виду смертоубийства.

В тот день вечером работы было мало и мы с ним пошли на первый этаж заниматься. И все было бы ничего, если бы начальником смены с нами не заступил наш «Тесла» — майор Тимин, который был в отделе единственным «научником». В полном соответствии с анекдотом: «Наш ЭВМщик-золотая голова и золотые руки, вот еще бы нормальный драйвер между ними…». Нет, мужик он и самом деле умный до невозможности, но увлекся теорией времени, благо по специальности, и постоянно находится на своей волне. То сидит на смене и журналы научные килограммами читает, то целыми ночами что-то вычисляет. Математические выкладки у него — по полтетради. Недавно из медной проволоки пирамидки паять начал, мол они еще в древнем Египте влияли на ход времени. Теперь вычитал где-то опыт с водой и загорелся его повторить. Опыт простейший — нужно моментально смешать два равных объема воды — часть при +4 градусах, часть — в момент закипания, тогда по его мнению, подтвержденному двумя общими тетрадями выкладок, ход времени ускорится на какую-то мили-микро-пико-секунду. Для этого он нашел в автопарке старый поршень с цилиндром от «Кировца» насверлил в нем дырок, как в мясорубке, присобачил в качестве двигающей силы тяговое реле с системой рычагов. А чтобы усилить эффект «эпохального» открытия, развесил вокруг этого монстра свои медные пирамидки. Причем вся конструкция была почти полностью запихнута в гелиевый стандарт частоты, стоящий в резерве. И теперь бегал, как ужаленный от закипающего чайника на крыльцо, где в ведре собиралась замерзать вода, благо на улице был легкий сибирский морозец — каких-то -20 градусов, и обратно. Мы с Санычем ушли немножко в сторону, чтобы не мешать стихийному бедствию в майорских погонах и начали работать с палками. Где-то минут через семь мимо нас пронесся «Тесла» с ковшиком холодной воды и исчез в аппаратной, затем туда же последовал кипящий чайник и в следующий момент одновременно произошли несколько событий. Во-первых, Саныч, зверь хитрый, умудрился пройти мою защиту и его палка полетела мне в лоб, во-вторых, из аппаратной донесся майорский вопль «Йопть!», а в — третьих, в глазах резко потемнело и появилось чувство, что меня в выворачивает наизнанку и я куда-то лечу… То ли вниз, то ли вперед, то ли во всех направлениях сразу…

Это удовольствие продолжалось одно мгновение, потом я открыл глаза и увидел перед собой край какой-то ямы, комья грязно — серого снега вокруг, мелкую пожухлую травку по краям, покрытую наледью … и шикарный взрыв в метрах пяти от себя… И наступила Великая Темнота.

Где-то… Когда-то….

Сколько прошло времени, пока в голову вернулись мысли, осталось неизвестным. Но когда они вернулись, почти все они были не очень цензурными. Если перевести их с армейского на русский, то звучали они примерно так:

1. Что…..случилось?

2. Что наделал этот……товарищ …..майор?

3. Неужто ……Саныч….. так …..хорошо ……приложил меня?

Потом появились новые ощущения — какой-то далекий шум и, почему-то запах то ли хлорки, то ли дегтя, а может и еще чего-то. Глаза открыть получилось только со второй попытки, но ясности это не принесло. Вокруг только расплывчатые двигающиеся тени. Далекий шум потихоньку стал превращаться в голос, говоривший кому-то: «Вот, вроде приходит в себя, а мы уже и не надеялись». Ощущения были схожи с теми, которые пережил после сотрясения мозга. А тени в глазах — это скорее всего действие закапанного атропина. Только голова раскалывается от жуткой боли. А потом опять все исчезло.

Второе пробуждение было легче физически, но в мою бедную голову принесло ОЧЕНЬ странную информацию. Полуоткрыв глаза, я увидел сначала белое небо, которое по мере наведения резкости оказалось потолком. Причем он был каким-то странным — высоким и с лепной розеткой по центру. Что сразу меня смутило, там не было люстры, то есть вообще никакой. И в нашем медпункте таких высоких потолков никогда не было. Чуть-чуть скосив глаза, что вызвало эффект карусели, типа голова остановилась, а глаза дальше поехали, я увидел кого-то медицинского, которого идентифицировал по красному кресту на переднике. Владелица красного креста (это я определил по голосу) наклонилась над неподвижно лежащей тушкой и достаточно приятным голосом изрекла: «Слава богу! Очнулся!» После чего исчезла из поля зрения, но скоро вернулась с еще одним служителем Эскулапа. Появившийся был худым, одетым в белый халат, человеком лет около пятидесяти, очень похожим на доктора Айболита из-за золотистого пенсне и козлиной бородки. Именно таким тот был в моей любимой в далеком детстве книжки с картинками. Он и оказался доктором, и по его словам, особо интересовался попавшим к нему контуженным близким разрывом германского снаряда прапорщиком, которого доставили на излечение без сознания и почти без признаков жизни…

Как только он закончил свою фразу, у меня опять все поплыло перед глазами.

— Какой разрыв???

— Какой германский снаряд???

— Какой прапорщик???

Ответы на вопросы зазвучали прямо в голове:

— Прапорщик Гуров Денис Анатольевич, младший офицер 2-й роты 1-го батальона Н-ского пехотного полка, попал под артиллерийский налет со стороны германцев…

— А я, старший лейтенант Журов Денис Анатольевич, ни хрена не понимаю, что сейчас происходит!

Я был у себя в техздании и вдруг — БАММ, и я здесь! И, вообще, здесь — это ГДЕ?! И что сейчас вокруг твориться?!

— Вокруг творится война. Мы с союзниками по Антанте воюем против Германии и Австро-Венгрии.

А именно сейчас мы, то есть я, прапорщик Гуров Денис Анатольевич, с непонятно как звучащим в голове чьим-то голосом нахожусь в госпитале, куда попал после контузии…

Сказать, что это была немая сцена, значит не сказать ничего. Минуты три, наверное, я пытался из всех известных мне букв собрать все ненормативные слова, которые я когда-то знал, чтобы осознать случившееся. Получается, что я живу в теле и как бы СОВМЕСТНО с сознанием какого-то прапорщика времен Первой Мировой войны…Это что, сделанная на коленке … машина времени … майора Тимина, или это какие-то непонятные глюки неизвестно с чего…

— Нет, это действительно 1915 год от Рождества Христова, это действительно война, которую ты назвал почему-то первой мировой, как будто была уже другая …и ты не мог бы высказываться поприличней, без низких слов, как подобает воспитанному человеку.

— Ах, простите ваше высокоблагородие! Не извольте сумлеваться, чичас исправлюсь!

— Во-первых, просто «Ваше благородие», высокоблагородием становятся после получения чина штаб-офицера, а я — обер-офицер. Во-вторых, если ты тоже носишь офицерские погоны, кстати, прости за тыканье, но обращаться на «Вы» к голосу в своей голове — это нонсенс. Так вот, если ты тоже носишь офицерские погоны, не к лицу разговаривать, как половой в третьесортном трактире. Хотя я только у флотских слышал это звание.

— Хорошо, извини. Просто я так привык …у себя, — и тут до меня окончательно дошло, что если это не бред и не галлюцинации, то я в другом месте и в другое время, и это «у себя» еще долго не наступит, да и наступит ли вообще. И что я не знаю, что делать и как себя вести в этом месте и в этом времени. Я беспомощен, как ребенок…

Тут наш диалог был прерван «доктором Айболитом»:

— Голубчик, вы меня хорошо слышите? Скажите что-нибудь в ответ, а если не можете, кивните головой или шевельните пальцами.

Оказывается, наш диалог в голове продолжался доли секунды.

— Док…тор… я…вас… слы…шу, — говорить было очень трудно, в горле пересохло и сильно першило.

— Дарья Александровна, голубушка, дайте ему попить, — это он обращался уже к медсестре («сестре милосердия» — прошелестело в голове).

Дарья Александровна, которой было от силы лет двадцать судя по симпатичному личику и огромным серым глазищам, поднесла к губам что — то похожее на малюсенький чайничек, и в рот полилась прохладная и очень вкусная вода. Простая вода, но она была настолько вкусна, что хотелось пить, пить и пить без конца.

— Хватит, голубчик, хватит на первый раз. Раз вы пришли в себя, я приставлю к Вам сиделку, но пить и есть много сразу не надо, будет только хуже. Я навещу Вас завтра, а пока — отдыхайте, — с этими словами доктор вышел из палаты. За ним выбежала и Дарья Александровна, а я остался переваривать все сказанное и осознанное за это время.

Двуединый Денис Анатольевич, госпиталь.

Из опыта занятий боевыми искусствами я давно понял, что как только начинаешь слишком эмоционально воспринимать стрессовую ситуацию, то ты уже проиграл ей. Нельзя оставаться в бездействии, поддаваясь эмоциям. Даже в прочитанной мельком и по случаю забугорной инструкции по поведению при взятии в заложники, рекомендуется загружать мозг активной логической работой. От вспоминания телефонов и адресов друзей до повторения таблицы умножения. Поэтому, сделав три глубоких вдоха-выдоха, я мысленно позвал своего «тезку» продолжить разговор. Он не откликнулся. Повторный вызов также остался без ответа… Ну и что мне теперь делать? А то же самое, только посильней захотеть! Есть универсальный способ: стиснуть зубы и сжать кулаки. И очень сильно захотеть… Звездочки перед глазами…

— ДЕНИС!!!!!

— Я здесь, не напрягайся, голова заболит… Что ты хотел?

— Послушай, Денис Алексеевич, как мы дальше-то жить будем? Я, вроде, как агрессор получаюсь, пусть и не по своей воле. Втиснулся к тебе в голову, в твое тело, в твое время и не знаю, как из этого всего выбираться буду. И, главное, когда… Попытаться стать тобой? Или будем жить с раздвоением личности?

— Ты знаешь, я до недавнего времени не дорожил совсем своим телом и своей головой, я и на фронт пошел, чтобы умереть.

— Ну, я догадывался, что на войне иногда умирают…

— Нет, ты не понял… Я хотел покончить с собой, но у меня не хватило для этого душевных сил. Поэтому я подал прошение об отправке на фронт вольноопределяющимся, но вмешался отец. Он не знал истинной причины, но решил, что быть нижним чином с высшим образованием невместно. Поэтому настоял на зачислении в военное училище. Я там отучился четыре месяца и, получив погоны прапорщика, попал на фронт. Служил в пехоте, сидел в окопах, даже в атаку ходил несколько раз, но пока под разрыв снаряда не попал, — не было ни единой царапины. Когда снаряд рядом рванул, подумал — «наконец-то», а потом очнулся здесь уже вместе с тобой. И я думаю, что если я, в смысле мое сознание, моя душа умрет, то ты останешься единственным хозяином моего тела.

— Извини за интимный вопрос, а в чем причина твоего желания умереть? Извини еще раз за то, что спрашиваю.

— Причина в девушке, которую любил. Мы были представлены друг другу на приеме у общих знакомых… Приехал тогда на каникулы на выпускном курсе, мне казалось, что еще немного, и весь мир будет у моих ног. Я не был круглым отличником, но на курсе шел в десятке лучших. Мои преподаватели предрекали мне блестящую карьеру, все казалось таким ярким, легко достижимым, а тут, на каникулах я еще познакомился с самой лучшей девушкой на свете…Она, кажется, начала отвечать мне взаимностью, мы часто встречались, о многом говорили, я был счастлив от того, что она смотрит на меня, слушает меня, понимает меня почти с полуслова…А потом в нашей компании появился новый человек, который попытался стать мне конкурентом… Дело было на именинах моего близкого друга. Я чувствовал себя превосходно, но потом как-то моментально опьянел буквально с трех глотков шампанского и не смог держаться на ногах. Поэтому мою девушку провожал мой соперник, а меня отвезли домой на извозчике… Спустя какое-то время это происшествие забылось, но Она немного ко мне охладела, а потом в один из дней, неприступная и ледяная, как айсберг, сказала, чтобы я не искал больше встреч с ней, что она порывает со мной всякие отношения, что я, подлец и низкий человек, распускаю о ней вздорные и неприличные слухи. Мне хотелось оправдаться, но Она не стала даже слушать и указала на дверь. А через месяц я узнал, что она помолвлена с тем самым моим соперником. Сейчас они, наверное, уже повенчались, но я не мог ее забыть… Дальше ты все знаешь…

— Я не знаю, как это доказать, но мне кажется, что твой соперник тебя самым подлым способом подставил. Подсыпал чего-нибудь в бокал, там ляпнул словечко, тут два, через третьи уши какую-нибудь гадость про нее сказал, сославшись на твои слова — и все. В мое время такие вещи просчитываются на «раз».

— Я об этом тоже думал, но доказать ничего никому не могу… Кстати, а ты можешь рассказать что-нибудь о себе, и что означает твоя фраза «в мое время»?

— Блин, вот что и как рассказывать человеку о том, что будет почти через сто лет?

— ………….!!!!!!!

— Да, я из того времени, которое для тебя является будущим, а для меня — настоящим… или уже прошлым? Не знаю… Я, старший лейтенант Журов Денис Анатольевич, твой тезка, проходил службу в Военно-Космических Силах Российской Федерации…

— Вы воплотили в жизнь идеи господина Циолковского? Он в 1911 году наделал много шума в научных кругах своей теорией…

— Дай мне договорить все по порядку, а то информация будет слишком сумбурной. Я служу, то есть служил в части управления космическими аппаратами, а до этого закончил Военную академию имени Можайского…

— Вы умеете запускать в космос какие-то аппараты? А из пушки на Луну вы летали? Французский писатель Жюль Верн написал книгу, где это описывается…

— Если выстрелить из такой пушки, до Луны в лучшем случае долетит фарш из человеческих останков, тщательно перемешанный с обломками приборов. А в худшем — упадет обратно на Землю. А космические аппараты мы запускаем… запускали… Короче, они в космос попадают с помощью ракет в полном соответствии с теорией Константина Эдуардовича Циолковского.

— А что за федерацию ты упомянул? Это какая-то страна?

— Российская Федерация — это страна, существующая на месте Российской империи в довольно урезанном виде, по своей структуре — демократическая республика, примерно как Франция, но со своими российскими прип… особенностями. Хм, извини, сорвалось. Холост, любимой девушки пока нет, впрочем ничего уже нет. Сижу вот в твоей голове и ничего не понимаю…

— А почему Российская империя стала Российской Федерацией?

— Да потому, что через пару лет будет революция, царь отречется от престола, появится Учредительное собрание, которое не сможет управлять страной, фронт развалится, потом власть возьмут большевики, заключат с немцами сепаратный мир, чтобы удобней было со своими воевать — «гражданская война» называется, потом станут строить коммунистическое государство… а лет через семьдесят это государство тихо рассыплется и на его обломках возникнет Российская Федерация, которую Европа будет стараться опустить ниже плинтуса…

— Подожди, ты говоришь такие вещи, что становится страшно…

— Ты знаешь, подробно это рассказывать очень долго, а я еще не все детали знаю, историей увлекался, но не очень, в основном любил читать о временах богатырской Руси. Меня сейчас больше волнует как мы вот таким двуликим Янусом жить будем.

— Volens-nolens, этот вопрос разрешится…Пусть это тебя не беспокоит… Расскажи мне лучше свою историю…

Два следующих дня были заполнены только лежанием и разговорами с самим «собой» — я рассказывал все, что знал о событиях после войны, о Гражданской, об истреблении Белого движения, о восстановлении страны, о голодающих Поволжья и Украины, о ДнепроГЭСе и индустриализации, о Второй мировой и Великой Отечественной войнах, в общем — о всей истории Советского Союза и постсоветской России. Этот долгий рассказ ненадолго прерывался с появлением «ангела милосердия» — Дарьи Александровны, которую доктор приставил ко мне сиделкой. Она кормила меня с ложечки и пичкала разными порошками и пилюлями, попутно сообщая мне важные по ее мнению новости — начиная от замечательной погоды до пересказа новостей с фронта, изложенных в газетах. Кроме этого из разговоров с ней я узнал, что она окончила гимназию в прошлом году, поступила на курсы сестер милосердия и после окончания попросилась в фронтовой госпиталь. Мне нравилась эта общительная и доверчивая барышня, старавшаяся помочь всем и везде в меру своих сил. Это время еще не знало жестокости других войн, когда бомбились и расстреливались с бреющего лазареты, когда снайперы специально ранили солдата и ждали, когда к нему подползет санитар, чтобы подстрелить и его, когда банды боевиков прикрывались живым щитом из беременных женщин и детей, чтобы выбраться из кольца…

Мне нравилось разговаривать с ней, впитывать вместе с ее словами какую-то особенную ауру этой эпохи, изредка пользуясь подсказками своего второго Я, чтобы не попасть впросак с реалиями этого времени. Наверное так же, с сияющими глазами, зачитывали сводки Совинформбюро о победах Красной Армии вчерашние школьницы, служившие медсестрами и санитарками в госпиталях Великой Отечественной. Прапорщик Гуров ушел куда-то вглубь, но иногда напоминал о своем присутствии, когда с языка был готов сорваться очередной ляп. Приходилось косить под кашель и по ходу разговора исправляться…

На третий день я попытался встать с койки, и это немного получилось. Тело после контузии не хотело слушаться. Поэтому попыток было четыре, а удачной — только последняя. Подъем в вертикальное положение как раз совпал с визитом Дарьи Александровны в палату. Было немного смешно видеть округлившиеся глазищи и приоткрытый от неожиданности рот. Потом была попытка удержать шатающееся «привидение» от падения и уложить обратно в койку. Напоследок прозвучало возмущенное обещание наябедничать доктору на мое плохое поведение и нарушение лечебного режима. Причем, обещание было выполнено незамедлительно, сразу после того, как я растянулся на койке. Но когда Михаил Николаевич появился в сопровождении «милосердного ангела» в дверях, я снова стоял возле койки и, наверное, глупо улыбался, пытаясь сохранить равновесие, которое никак не хотело сохраняться. Доктор оглядел палату, вдруг улыбнулся, вновь став похожим на сказочного Айболита, и произнес свой приговор:

— Ну-с, господин прапорщик, не лежится? Хочется побыстрее вырваться на свободу? А о последствиях своей контузии вы мне думать предоставили? Зачем, я вас спрашиваю? Для чего Вы над собой насилие учиняете?

— Доктор, я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы начать двигаться. Голова чуть-чуть кружится, а в остальном все в порядке.

— Хорошо, сударь мой, если сделаете хотя бы два шага, я поверю Вашим словам, только вот мы с Дарьей Александровной будем Вас на всякий случай поддерживать.

Ну, ладно… Как там мы учились? Сконцентрировать внимание в точке ДАНЬ-ТЯНЬ, вдох-выдох, и вперед помалу…

Стоя рядом с койкой, я пытался отдышаться, обтекал холодным потом, но на ногах стоял без всякой помощи. Рядом со мной возбужденно шумел доктор:

— Неделя едва прошла после контузии, а человек сам встает и идет?! Чудеса, да и только!

— Михаил Николаевич, ничего чудесного и волшебного, просто очень надоело лежать. Человеку нужно двигаться, ибо движение есть жизнь.

Доктор как-то по-особенному посмотрел на меня поверх пенсне, покачал головой абсолютно по-стариковски и произнес:

— Теперь вот молодежь меня еще медицине учить будет… Разворачивайтесь, господин прапорщик, и шагом марш в постель. Это я Вам как старший начальник приказываю.

— Слушаюсь, доктор!

Обратная дорога заняла времени и сил больше, но дошел сам, хотя звездочки перед глазами кружились. С большим облегчением плюхнувшись на койку, я не заметил, как заснул.

Проснулся от внутреннего толчка. В палате никого не было, сквозь высокие окна лился тусклый сумеречный свет, небо как будто было затянуто серым покрывалом. Внутри головы раздался голос «того» Дениса:

— Я хотел бы поговорить с тобой перед тем, как уйду… Ведь я и так не увидел особого смысла в дальнейшем существовании… А после того, как ты рассказал о тех ужасах, что ждут меня, да и всех остальных, в будущем, я окончательно утвердился в мысли, что ничего хорошего от жизни ждать не стоит…

— Подожди, мы можем попытаться изменить все, переделать Историю…

— А я не хочу ничего делать. Девушка, которую я любил и люблю, сейчас с другим. И, что самое страшное, счастлива… Страна, где я родился и вырос, через несколько лет начнет превращаться в нечто ужасное… И один человек ничего не сможет изменить… Поэтому я ухожу… Как и собирался… Прощай…

Внутри головы (а, может, где-то в невообразимой дали Вселенной) с печально хрустальным тихим звоном лопнула тоненькая струна… Сердце пропустило один такт работы, другой…

…Стиснуть зубы и сжать кулаки!.. Стиснуть зубы и сжать кулаки!..

— С-Т-О-Я-ТЬ!!!

Воздух стал таким вязким и тяжелым, что невозможно было протолкнуть его через горло…

…Стиснуть зубы и сжать кулаки!.. Стиснуть зубы и сжать кулаки!..

— Н-А-З-А-Д!!!

Тело судорожно напряглось в попытке противостоять наваливающейся черной Тьме…

…Стиснуть зубы и сжать кулаки!.. Стиснуть зубы и сжать кулаки!..

— Т-В-О-Ю!!!.. С П-Р-И-С-В-И-С-Т-О-М!!!..Ч-Е-Р-Е-З!!!.. К-О-Р-О-М-Ы-С-Л-О!!!

Угасающий мозг уловил какое-то движение на самой периферии взгляда, но было не до разглядывания…

…Стиснуть зубы и сжать кулаки!.. Стиснуть зубы и сжать кулаки!.. Дышать!.. Дышать!..

Со звуком, похожим на что-то среднее между свистом и хрипом, горло выдавило из себя первый выдох… Затем такой же хриплый вдох… И снова выдох…

…Стиснуть зубы и сжать кулаки!.. Стиснуть зубы и сжать кулаки!..

Сердце судорожно ёкнуло… Потом еще раз… Еще…

…Стиснуть зубы и сжать кулаки!.. Стиснуть зубы и сжать кулаки!..

Тьма перед глазами стала рассеиваться, появились плавающие очертания стен, потолка, окон… и чудесного сверкающего облачка прямо перед глазами… Оно начало увеличиваться, и в какой-то момент я очутился внутри него. Стало легко и спокойно. Воздух уже не рвался клочьями из легких, сердце стучало спокойно и уверенно…Сознания коснулась легкая, как дуновение летнего ветерка, мысль: «Спи! Все будет хорошо!»…

… Очнулся от негромкого разговора. Не открывая глаз, по голосам определил доктора и Дарью Александровну.

— Дашенька, это действительно из ряда вон выходящий случай. Такое бывает чрезвычайно редко. А Вы — молодец! Он ведь только Вашими стараниями жив остался, если б не Вы, свезли б уже прапорщика в покойницкую…

— Да что Вы, Михаил Николаевич, я в процедурную шла, сюда случайно заглянула…

— Голубушка, да ведь процедурная в другом крыле… Да не смущайтесь Вы так, ничего плохого в этом нет…

— Я увидела, что он в одно и то же время и хочет жить, и нет. Как такое может быть?

— Не знаю… Встречу Целителя, спрошу у него…

На этом я окончательно провалился в черный, тяжелый сон…

Проснувшись, почувствовал себя достаточно бодрым, чтобы сделать одно маленькое, но очень важное дело…

— ДЕНИС!!! — на этот раз он откликнулся с секундной заминкой.

— Что?

— Су…й потрох!!! Сам захотел сдохнуть, и меня за собой потянул!!! Обидели бедненького!!! Девушка не того, бл…, выбрала!!! А что в тебе есть такого, чтобы тебя выбирали?! А?! Студентом он почти лучшим был! И что?! Кто какую пользу с этого поимел?!

— Что ты себе позволяешь? Поче…

— М-О-Л-Ч-А-Т-Ь!!! Ты и в армию пошел, чтобы легче было помереть! Не напрягаясь! Все должны всё за тебя делать! Ты ужасался тому, что я рассказывал, а сам ничего не сделал для своей страны, своей Империи! Из-за таких ушлепков, как ты, мы проиграем войну! Потому что думать вы будете о своих никчемных жизнях, а не о том, как победить!

— Не смей так… Ох-х!

Ледяная злость наполняла меня, и чисто рефлекторно я направил ее, как луч фонарика, на «то место», где звучал его голос…

— Теперь ты будешь сидеть и молчать! Говорить только с моего разрешения, да и то, если я разрешу обратиться!.. ТЫ ВСЕ ПОНЯЛ?!!

— Да, — в голосе были слышны удивление и боль…

— НЕ СЛЫШУ!!! — еще один «выстрел на звук»…

— Уф-ф!.. Я понял, понял!!!

— Тогда исчезни, и пока я не позову, не появляйся! ПОШЁЛ!..

Прошло уже две недели после той «Битвы Титанов в одном флаконе». За это время мне смертельно надоело валяться на койке без дела и изучать трещинки на потолке вплоть до самых маленьких. Поэтому стал вспоминать точечный массаж, который показывал один из наших любителей у-шу. Попросил «няньку»-санитара, выстрогать маленький колышек наподобие карандаша. Тот удивился, но просьбу выполнил, за что и получил полугривенный. И теперь каждое утро в качестве зарядки прохожу «инструментом» по точкам от большого пальца до локтя. Помогает очень даже неплохо. А если прибавить к тому дыхательную гимнастику, то еще лучше. Правда, для этого нужно вставать, что пока нежелательно с точки зрения Михаила Николаевича, но санитар, приставленный ко мне «пестуном», поймав на этих занятиях, пообещал молчать, как рыба. Сам он, старый солдат, в Русско-японскую был ранен, вылечился, да так и остался при докторе то ли денщиком, то ли помощником… Теперь «смотрел» тяжелых лежачих раненых, выполнял все «грязные» процедуры, но у меня возникло подозрение, что Петрович — так звали его все, вплоть до самой последней прачки, был природным психотерапевтом. Настоящая его помощь была в разговорах. С трудом мог писать и читать, но скажет по-простому, по-деревенски несколько слов, и на душе становится как-то легче и спокойней. Он рассказывает о том, как в далекие годы, когда был еще мелким постреленком, лазил с друзьями по чужим садам, или ловил рыбу на речке, а я невольно ловлю себя на мысли, что слушаю сказку какой-то Арины Родионовны…

Два раза за это время был удостоен визита госпитального батюшки, высокого здоровяка с начинающей седеть бородой и пахнущего ладаном и воском. Разговоры с ним получались короткими. Было непривычно и неловко беседовать со священником, который в свою очередь воспринял это за последствия контузии, пообещал помолиться за меня и напомнил, что скоро уже Великий пост.

Дарья Александровна заходила теперь реже, только для того, чтобы «накормить» лекарствами и сопровождая Михаила Николаевича на обходе. Но и этого времени хватало, чтобы немного поболтать. Так, я узнал, что лежу, оказывается, на именной койке. С началом войны, когда военные госпитали перестали справляться с большим наплывом раненых, к этому делу подключились общественные организации и даже отдельные люди. Госпиталь, где я находился, был создан Российским обществом Красного Креста, а койка, на которой имел удовольствие располагаться, содержалась и финансировалась Гомельской женской гимназией, которую Дарья Александровна и закончила. И теперь, как было сказано, «считала своим долгом поддерживать реноме своей альма-матер».

Наконец, сегодня я услышал долгожданное разрешение вставать и даже прогуливаться (в меру сил, разумеется) по палате и в коридоре. Тут же был задан вопрос о прогулках на свежем воздухе, и после недолгого размышления получен положительный ответ. Помимо этого в процесс излечения была добавлена лечебная гимнастика и физиотерапия. С физкультурой все было понятно — сплошная тренировка вестибулярного аппарата. Но от физиопроцедур я «выпал в осадок». Ультрафиолетовые ванны и гальванизация… С первым проблем не возникало. Загорать, так загорать. На свежем воздухе. Солнышко греет совсем по-весеннему. Конец февраля, Масленицу уже отпраздновали, даже чучело сожгли. И блинов поели… А вот с гальванизацией — ну зачем я буду из себя резистор или конденсатор изображать? Но тут вмешалась Судьба и подкинула очень весомый аргумент «ЗА». Гальванизацию проводила… угадайте кто? Пришлось согласиться. И постараться при этом скрыть радостную улыбку…

На следующее утро я еле дождался брадобрея, переоделся в свою выстиранную форму, которую принес Петрович, накинул шинель на плечи и отправился на свою первую прогулку. Спустившись по лестнице на первый этаж, толкнул дверь и вышел во внутренний двор… И замер, как вкопанный!.. Это же футурошок наоборот… Ретрошок… Из окон палаты были видны только крыши других домов, да купола двух колоколен, стоявших вдалеке… Сейчас же на меня обрушился другой, новый мир… И через миг до сознания дошло, что это — всерьез и навсегда… Воздух, пахнущий по-другому, лавина запахов, из которых знакомыми были только конский пот, махорка и деготь… Скрип и шорох деревянных полозьев по подтаявшему снегу, даже матерная перебранка ездовых и санитаров, — все ощущалось иным… Вот теперь «пробило» окончательно и до конца… Чтобы прийти в себя, потребовалось какое-то время… По двору сновали люди, у госпитальных ворот стояли телеги с ранеными, рядом солдаты таскали носилки внутрь корпуса. Ко всем ощущениям добавился сладковатый запах крови и почти физическое ощущение чужой боли…

— Вашбродь, отойдьте в сторонку, дабы носить сподручней было, — Неизвестно откуда взявшийся Петрович потянул за рукав шинели, — вокзал переполнен, так доктор приказал пока у нас их разместить. Эшелон пришел, а людей-то и положить некуда. Так на перроне носилки и хотели оставить, да мимо Михаил Николаевич проезжал. Сейчас отогреем, перевяжем, чаем напоим…

Взгляд зацепился за две женские фигурки, стоявшие в стороне. Одну и узнавать не надо, — из миллиона узнаю Дарью Александровну. А вторая, видимо, — сестра милосердия, приехавшая с ранеными. И знают они друг друга не первый день, беседуют, как близкие подруги…

— Пойдем, Машенька, я тебе кофе приготовлю… — донесся обрывок фразы, когда девушки проходили мимо, — А то замерзла вся, дрожишь, как заячий хвостик…

Постояв во дворе еще минут десять, я немного продрог и побрел в палату. Завтра начинается новая жизнь…

Она началась с прогулок по маленькому парку, окружающему госпиталь. Правда, недолгих и медленных, в сопровождении «дядьки» Петровича. Часто к нам присоединялись другие раненые. Минут через двадцать все усаживались в заброшенной беседке, доставали свои кисеты и начиналась «дымовая атака» под разговоры за жизнь… Жизнь в разговорах чаще всего была военной и невеселой. Хватало и домашних проблем и окопного быта, и недостатка патронов, и придирок со стороны унтеров и офицеров. Правда, особо рьяных «критиков» осадил Петрович: «Вот помню в Артуре генерал Кондратенко Роман Исидорович нами командовал…Пулям не кланялся, солдатиков берег, да и погиб, как солдат…Да и у нас в госпитале, сколько их благородий пораненных лежало… Я-то их поболее вашего повидал…» А я сидел с закрытыми глазами, подставив лицо весеннему солнцу, слушал и узнавал для себя много нового и интересного…

Неспешно прошло еще несколько дней и, когда я почувствовал себя уверенно, пошел на прием к доктору на предмет выписки и отправки в часть. В результате долгого и продолжительного разговора на повышенных тонах со стороны Михаила Николаевича обе высокие договаривающиеся стороны пришли к согласию в том, что неугомонный прапорщик уйдет в отпуск по ранению, а потом, после освидетельствования вернется в строй, если его планы не изменятся, потому, как с такой контузией надо еще «на печи» полежать, а не по окопам прыгать, и что эпилепсия, да и апоплексический удар могут случиться, если на рекомендации врача внимания не обращать, и т. д. и т. п.

В качестве встречного предложения я выпросил разрешение провести этот отпуск при госпитале так, как о поездке домой в Томск речи не было, а искать внаем квартиру или комнату в городе долго и хлопотно. Мы располагались в довольно просторном особняке на окраине города, раненых после эвакуации было немного и пара небольших комнат даже пустовала. Михаил Николаевич предложил пока остаться в своей палате, достал из сейфа большой бумажный пакет и вручил мне:

— Эти вещи, сударь, были у Вас при поступлении в госпиталь. Шашки при Вас не было, пока Вы у нас квартируете, могу одолжить. Проверьте, пожалуйста, и распишитесь в получении.

Внутри лежал наган, кошелек, карманные часы и всякая всячина. Оставив ему немного денег, чтобы встать на довольствие (в госпитале кормили сытно и вкусно), я отпросился на прогулку в город. Нужно было купить нужные бытовые мелочи, а также найти что-то вроде спортивной формы для тренировок.

Выйдя за ворота, я геройски преодолел достаточно крутой спуск (не хватало еще грохнуться на гололеде) и, не торопясь, пошел по улице. Привыкший к безликим бетонным коробкам девятиэтажек, я с удовольствием рассматривал небольшие деревянные дома, украшенные ажурной резьбой. Несколько раз попадались двухэтажные особняки, затейливо сложенные из кирпича, с небольшими балкончиками, огражденными коваными перильцами. Каждый дом имел какую-то свою «изюминку», по нему уже можно было составить определенное мнение о хозяине. Пройдя мимо мужской гимназии, очутился на Базарной площади — этаком центре культурной, торговой и светской жизни любого маленького города. Торговые ряды, лоточники, снующие среди гуляющей публики, пара извозчиков со своими пролетками в ожидании «клиента», — все для меня было новым и интересным. Тут же, на площади находились «последние достижения цивилизации» — книжный магазин, типография, аптека, и даже ресторация. Пока все вышеперечисленное было мне без надобности, так что, немного погуляв, решил возвращаться. На обратном пути заходил во все магазинчики и лавочки, которые многие коммерсанты устраивали на первом этаже или в полуподвале своих домов. В одном из таких магазинчиков для публики среднего достатка я и обзавелся «трениками», хотя как такового понятия спортивной одежды еще не существовало. Народ кидался в крайности — от трико для вольной, то бишь французской, борьбы до специальной пиджачной пары для игры в «лаун-теннис». Про спортивную обувь — отдельная песня. В-общем, мне несказанно повезло в том, что я подобрал подходящие по размеру туфли для тенниса, холщовую рубаху-косоворотку и широкие шаровары. Все это было куплено в магазинчике для публики среднего достатка. Я уже собрался было уходить, как зацепился взглядом за компанию маленьких фарфоровых статуэток, стоявших на одной из полок. Мое внимание привлекли две небольшие куколки, стоявшие рядом. Одна изображала японку, одетую в кимоно, а вот другая… Мастерски расписанная кукла была очень похожа на Дарью Александровну, у меня возникло ощущение, что она смотрит на меня, будто живая, и хочет что-то сказать. Хозяин магазина, худой словоохотливый еврей лет сорока, увидев мою заинтересованность, подошел поближе.

— Хозяин, а что за барышни у вас на полке?

— Таки господин офицер увидел что-то интересное? Это моя дочка этим искусством занимается, когда у нее есть время. Упросила меня привезти ей дюжину кукол и краски, чтобы их раскрашивать. Платья сама сшила, теперь на полку поставила, говорит, что их обязательно купят. Я таки не совсем верю в этот гешефт, но пусть моя Соня попробует, вдруг у нее и получится их всех продать.

— Ну насчет всех я не знаю, но пару кукол я бы купил, только есть у меня одно условие. Могу я с твоей дочкой поговорить?

— Если она не убежала неизвестно куда со своими подружками, дай им Бог здоровья, то таки я ее сейчас позову. Пусть господин офицер подождет две минутки, — он скрылся за занавеской, отделявшей «магазин» от жилой части дома, и через минуту вышел обратно с девчушкой лет двенадцати, смущенно комкавшей в руках передник.

— Соня, будь таки воспитанной девочкой, поздоровайся с господином офицером. Я не знаю почему, но ему вдруг понравились твои куклы и он хочет купить целых две штуки.

Юная «кутюрье» Соня засмущалась, но потом совладала с собой и, глядя на меня, спросила:

— Какие куклы господин офицер хотел бы купить?

— Вот эту японку и куклу справа от нее в сером платье, только у меня есть условие: надо поменять у кукол костюмы. Вместо серого платья нужно сшить костюм сестры милосердия, передничек с крестиком, косыночку, а для японки я костюм сам нарисую и завтра принесу. Сможешь сделать такое?

Хозяин лавки понимающе улыбнулся, — Таки господин офицер, конечно, знает, что работа на заказ будет стоить дороже?

— И сколько запросишь, художница?

— Папа мне сказал, что если я не продам их по пять рублей, он больше не будет меня слушать… — выпалила она и осеклась, прикрыв рот ладошкой, — … и что бы я взяла аванс в два рубля…

Хозяин лавки хотел что-то сказать, но я только улыбнулся, — Хорошо, договорились.

Ну, не буду я торговаться с ребенком. Это же как амулет «на счастье». Такое не торгуется и не продается.

Я еще раз объяснил юной художнице что именно я хочу увидеть на кукле и пообещал принести завтра рисунок с костюмом для японки. Она с очень серьезным лицом пообещала сделать все необходимое за два дня. Как же, первый, наверное, заказ и первый клиент. Да и сильно подозреваю что последний. Кому это сейчас нужно? Кроме меня…

Оказалось, что нужно. На следующий день я отнес в лавочку рисунок с костюмом самурая, сделанным по памяти, и объяснил что к чему в нем. Маленькая модельерша разобралась во всех хитростях и пообещала сделать все очень быстро. Но когда я через несколько дней зашел за куклами, ее хозяин начал бормотать что-то невразумительное и оправдываться, путая русские слова с родными, что я не сразу понял, что именно он хотел сказать и за что извиняется:

— Таки, господин офицер, бедный Аарон всю свою жизнь работал на этот магазин вот этими руками и вот этой спиной. Вы можете мне не верить, можете сказать, что Аарон Вас обманул, что ему нельзя заниматься торговлей, а нужно идти и мести мусор на улицах, так от него будет хоть какой-то толк, но, господин офицер, это произошло только по невероятной случайности, я должен был уйти по делам, хотя я бы лучше совсем не имел никаких дел, лишь бы не расстраивать господина офицера, но когда меня не было в магазине, моя Соня поставила одну куклу, что Вы заказали, на прилавок и села рядом доделывать вторую. В это время к нам в магазин зашла дама, я часто оставляю свою Соню в магазине, когда мне надо уйти по делам, и ни разу я не думал, что я ошибаюсь, делая это, но в этот раз я таки зря ушел из магазина. Даме очень понравилась кукла в костюме сестры милосердия и моя Соня не смогла ей отказать и продала почти что Вашу куклу этой даме, хотя Вы, господин офицер, и не давали аванса за две куклы, а только за одну, вот Соня и не смогла отказать той даме…

Короче, как я понял, какая-то дама купила «куклу-медсестричку». Наверное, в подарок дочке, сейчас патриотические игрушки в моде… М-да, не срослось…Мне же осталась японка, точнее — японец, одетый в самурайское облачение.

Уже в госпитале вечером я стал доводить до ума маленького самурая — изменил прическу и прикрепил к поясу два меча, сделанных из полосок жести и бумаги. Получился молодой самурай серьезно глядящий перед собой. Вот и подарю я этого самурая Дарье Александровне, когда будет подходящий случай. Будет у нее свой маленький личный защитник. А «медсестричку» хотел на память оставить себе, да, видно, не судьба.

Со следующего утра начались трудовые, в смысле физкультурно-оздоровительные, будни. Начал я утреннюю пробежку с небольшой дистанции — 2 круга вокруг госпиталя, потом разминка в виде «24 форм» тай-цзи-цуань и немного силовухи, на следующий день стал давать нагрузку, да и начал вспоминать свои занятия по рукопашке из той жизни. В одиночку заниматься — то еще удовольствие, но пока что ставил своему «новому» телу механику движений, тренировал перекаты, кувырки, «домики» и «рамки». В госпитале появилось новое, но очень интересное развлечение — смотреть из окон, как контуженный «Вашбродь» физкультурой занимается, да по остаткам соломы во дворе катается кувырком. Пару раз приходил и наблюдал за ненормальным поведением Михаил Николаевич. Когда он на третий день вновь объявился, я приготовился спорить с ним по поводу полезности физкультуры, но в этот раз разговор зашел совсем о другом:

— Денис Анатольевич, если Вы не заняты сегодня вечером, приходите на маленькие посиделки. Дело в том, что у нас в госпитале традиция — устраивать раз в две недели вечерние посиделки с чаепитием. Там будут все свободные от дежурства, а также приглашенные офицеры из числа раненых. Вы приглашены нашим единогласным решением, хотя всем уже доказали, что контузия просто так не проходит, только на ноги встали, и начались чудачества. То бежите, как на пожар, то кувыркаетесь, как в цирке, то руками — ногами машете во все стороны, как мельница, — Михаил Николаевич все-таки не удержался от «шпильки», — я уже и сам склонен так думать, одна только Дарья Александровна Вас защищает…

Мысль о том, что Дарья Александровна обо мне говорит и даже перед кем-то защищает, обдала все тело горячей волной, я поспешил перевести разговор на другую тему:

— Михаил Николаевич, сами понимаете, прийти с пустыми руками неприлично. Посоветуйте как быть.

— Молодой человек, Вам уже сколько лет, а Вы все еще не знаете, что барышни любят цветы и сладкое. Цветы отпадают по причине февраля, а в остальном — выбор вышеозначенного за Вами.

— Доктор, спасибо за совет, кто еще будет?

— Будут еще Ваши соседи по палате — поручик Дольский и капитан Бойко. На сегодня Вы — единственные офицеры в госпитале.

Вчера ко мне в палату «подселили» двоих легкораненых офицеров — поручика Анатоля Дольского, кавалериста, поймавшего пулю в плечо во время атаки и капитана Валерия Антоновича Бойко, какого-то штабного офицера с наполовину отстреленным ухом. Это ранение он получил с его слов, когда сопровождал полкового командира по второй линии окопов.

— Спасибо, Михаил Николаевич. Когда являться?

— Да вот к шести часам вечера и ждем-с. Ваши соседи уже в город собрались, составьте им компанию.

Когда я прибежал в палату, там уже никого не было, так, что в город пришлось двигаться в грустном одиночестве. По пути размышлял что бы такого купить и как сделать так, чтобы Дольский с Бойко не купили тоже самое. Вдруг меня осенила «гениальная» мысль — как совместить цветы и сладкое. Прошлый раз, когда был в магазине у Аарона, краем глаза заметил букет цветов, сделанный из разноцветной папиросной бумаги. По-моему, Соня не только куклами занимается, она вообще мастерица на все руки. Летим туда спрашивать цветы, заодно и поинтересуемся, где можно найти приличные шоколадные конфеты.

В магазине было шумно, но… малолюдно. Весь шум создавался какой-то теткой с явно выраженной семитской внешностью, но одетой достаточно богато. Аарон на своем языке расхваливал свой товар, тетка явно сомневалась, судя по интонациям, и в его качестве и в честности хозяина. Соня в это время суматошно рылась в коробках под прилавком. Увидев меня, Аарон, не переставая уговаривать клиентку, сделал мне такие жалобные глаза, что я невольно улыбнулся — артист, да и только. Соня наконец-то нашла нужную коробку, достала оттуда какую-то разноцветную жестянку и протянула отцу. Тот передал ее тетке, которая повертела ее в руках, затем недовольно бурча, убрала ее в ридикюль и взамен достала кошелек. Рассчитавшись, она быстро вышла на улицу.

— Добрый день, господин офицер. Бедный Аарон очень рад, что Вы таки не забыли дороги в наш магазин после того, что случилось с куклой. Мы с Соней вспоминали Вас, боялись, что Вы обиделись за тот случай. Но я тогда еще сказал Соне: Господин офицер — добрый человек, он не будет обижаться на бедного коммерсанта и его дочь из-за случайности, пусть даже и неприятной. Я еще сказал Соне: Ты еще увидишь, господин офицер придет к нам, потому, что у нас хороший магазин и не такие высокие цены, как у других…

— И Вам доброго дня, хозяева, — перебил я словесный поток, — Мне нужна Ваша помощь. В прошлый раз я видел в магазине бумажные цветы…

— Мы всегда рады помочь господину офицеру. А у господина офицера хорошее зрение и хороший вкус, если он заметил то, что делает моя Соня. Ей эти цветы заказывают многие уважаемые люди, которые имеют свои кафе и ресторации, для того, чтобы украсить столы зимой вместо настоящих цветов. И только моя Соня умеет делать такие красивые, как настоящие, цветы…

— Хозяин, подожди, можно я поговорю с твоей дочкой? Соня, скажи, пожалуйста, есть у тебя сейчас готовые цветы? Такие, как те розы, что я видел прошлый раз? Мне нужно девять штук.

— Да, господин офицер, я только вчера закончила два десятка. Сейчас я их принесу, и Вы сможете выбрать какие понравятся, — и она умчалась за занавеску.

Тем временем я поманил Аарона и спросил:

— А где можно купить шоколадные конфеты?

Мой собеседник хитро улыбнулся, — Господину офицеру понравилась дама и он таки решил угостить ее шоколадом?

— Не даму, а дам. Меня в госпитале пригласили на чаепитие, а идти с пустыми руками неудобно.

Аарон еще шире расцвел улыбкой:

— Господин офицер — очень умный человек, он знает к кому обратиться, чтобы решить нужный вопрос.

С этими словами он откинул занавеску:

— Соня, иди сюда быстрей. Неси цветы господину офицеру и пока он будет выбирать, найди еще одну упаковку того чая, который ты никак не могла найти Риве Изельблюм.

Соня выскочила с охапкой красных роз, рассыпала их по прилавку, чтобы удобнее было выбирать, и снова стала возиться с коробками. Через две минуты она достала еще одну жестянку и поставила передо мной.

— Господин офицер, Аарон готов ручаться Вам чем угодно, кроме здоровья моей Сони, что такого чая Вы еще не пробовали…

— Хорошо, хозяин, с цветами мы решили, чай я возьму. А что ты скажешь за шоколадные конфеты?

— Господин офицер может быть абсолютно спокоен, Аарон знает ответ и за шоколадные конфеты. Сейчас Соня оденет свое пальто и проводит Вас до кондитерской старого Лейбы Когана. У него таки есть то, что надо господину офицеру. И Лейба Коган никогда не держит плохой товар. А моя Соня скажет Лейбе, что господин офицер — уважаемый человек и Лейба сделает маленькую скидку с обычной цены…

И мы пошли в «замечательную» кондитерскую Лейбы Когана. Конфет там был достаточно большой ассортимент, так что я даже призадумался что брать. Пока я раздумывал, кондитер, старый еврей с небольшим брюшком и гораздо большей лысиной, и Соня обменялись несколькими фразами на идише, потом он подошел ко мне и достал из-под прилавка небольшую коробочку. Открыв ее, он показал лежащую внутри дюжину конфет, обернутых золотистой фольгой.

— Если господину офицеру нужны действительно вкусные конфеты, то это — они. Это Вам советует старый Лейба, а он знает толк в конфетах. Соня мне сказала, что господин офицер — постоянный клиент Аарона, поэтому я не буду говорить господину офицеру за большие деньги, я буду говорить цену как для постоянных клиентов. Эти конфеты будут стоить Вам почти даром, всего восемьдесят четыре копейки.

— Я хочу попробовать одну штучку, а то вдруг они не понравятся.

— Конечно, господин офицер. Если Вы не верите тому, что говорит весь город, а весь город говорит, что у Лейбы Когана самые вкусные торты, пирожные и конфеты во всем уезде, то попробуйте и Вы убедитесь, что люди таки говорят правду.

Конфета действительно оказалась и свежей и очень вкусной. Что-то очень похожее на современные трюфели, то есть на трюфели из моего очень далекого будущего.

Я расплатился с кондитером и мы пошли обратно. По дороге я спросил Соню:

— Ты сможешь в серединку каждой розы вставить конфету, чтобы не было заметно?

Она посмотрела на меня удивленно и ответила:

— Да, смогу, это будет легко… А господин офицер очень интересно придумал за сюрприз. Наверное, дамам очень понравится… А господин офицер позволит пользоваться его придумкой?

— Как будто, если я запрещу, ты не будешь этого делать. Дарю идею…

В магазине, пока я торговался с Аароном, Соня успела вставить конфеты во все розы и теперь протягивала мне бумажный пакет с чаем и букетом.

— Может господин офицер возьмет еще две розы? А то в коробке остались еще две конфеты…

Было видно, как ей до смерти хотелось попробовать вкусняшку, но и поступить нечестно она не решилась.

— Эти две конфеты можешь взять себе в награду за хорошую работу.

Господи, как мало нужно ребенку для счастья. Две маленькие конфетки, — и в результате — сияющие глаза, улыбка до ушей, еще немного — и лопнет от радости.

На посиделки я успел вовремя, но после Дольского и Бойко. Когда я вошел, они уже сидели и воспроизводили на два голоса фронтовой треп для «сестричек». На столе стоял самовар, чайный сервиз и большой торт.

— А вот и наш прапорщик, — заметил меня Бойко, — подсаживайтесь к нам, Денис Анатольевич, расскажите что-нибудь героическое.

— Ну, Валерий Антонович, что может быть героического в окопной войне? Простые фронтовые будни.

— Прибедняетесь, прапорщик. А розы так и будете в руках держать, или нашим дамам подарите?

Я обошел по кругу всех «сестричек», вручив каждой по цветку. На их лицах было написано легкое недоумение, типа а зачем нам бумажный букет, но потом одна из них, разглаживая лепестки, наткнулась на конфету, удивленно воскликнула и достала из бутона золотистый шарик. Остальные немедленно последовали ее примеру… Один цветок так и остался в моих руках — Дарьи Александровны здесь не было.

Тоскливо заныло в груди… Не пришла. Наверное, на дежурстве…

— Дарья Александровна скоро придет. Она ассистировала мне на операции, пошла привести себя в порядок, — тихонько сказал подошедший сзади Михаил Николаевич, затем усмехнулся в ответ на мой недоуменный взгляд и добавил: — Ваш вопрос написан на Вашем лице, Денис Анатольевич. Подождите немного.

Очнувшись, я достал коробку с чаем и протянул ему: — Это Вам, доктор…

Все уже расселись за столом и начали разливать чай, Дольский с большим кухонным ножом навис над тортом, когда дверь распахнулась и в комнату вбежала чуть запыхавшаяся Дарья Александровна.

— Извините, пожалуйста, за опоздание, — скороговоркой произнесла она.

Я встал, чуть не опрокинув стул, сделал несколько шагов к ней (блин, а ноги деревянные и почти не слушаются) протянул ей розу и почему-то внезапно охрипшим голосом произнес: — Это Вам, Дарья Александровна…

Она взяла цветок и в этот момент прикоснулась к моей руке… Как током ударило…

— Даша, загляни в серединку, — послышался веселый совет из-за стола.

Она развернула бутон, увидела конфету.

— Боже мой, я такие ела последний раз на выпускном… Спасибо, Денис Анатольевич…Доставили мне радость…

— Кажется, наш прапорщик еще одну контузию получил! — это уже голос Дольского. Я развернулся, чтобы ответить что-нибудь резкое, но получил еще одну» контузию», уже третью — Дарья Александровна взяла меня под руку и шепнула: — Пойдемте пить чай…

Разговоры за столом велись в основном на повседневно-военную тему. Бойко, как штабной офицер, делился общей информацией о положении на фронтах. Анатоль Дольский, будучи истинным кавалеристом, уже вовсю атаковал взглядами и словами сидящую рядом с ним «сестричку», кажется, Катю. По его словам, если бы не высокое начальство, он бы со своим эскадроном эту войну давно бы выиграл, и поил бы сейчас своего коня из Шпрее. Ну, прям, Денис Давыдов ╧ 2, типа: «Мне бы шашку, да коня, да на линию огня…». Если бы все было так просто…

— Денис Анатольевич, а Вы как считаете, хорошо мы воевать умеем? — это он уже мне вопросики подкидывает.

— Мы, Анатолий Иванович, воевать умеем, но не так хорошо, как могли бы. А еще умеем геройствовать и этим геройством хорошо умеем хвастаться.

Я предостерегающе поднял руку, чтобы вскинувшийся Дольский дал мне договорить.

— Я не в том смысле, что позволяю усомниться в Вашей храбрости, да и многих других тоже…Вы спросили мое мнение — я его высказываю: героизм — это способность забыть себя для блага Родины, способность принести жизнь в жертву ради возвышенной цели. Вспомните слова князя Святослава: «Положим живот за други своя. А мертвые сраму не имут!» Однако, у нас часто бывает, что героизм одного — это действия в ситуации, созданной незнанием, ленью, разгильдяйством других. Если каждый будет исполнять свой долг на совесть, то вышеупомянутые случаи просто перестанут иметь место. Вот это, мне кажется, и называется умением воевать.

— Но, позвольте, а откуда Вам знать, как воевать по-другому? Этого даже в Генштабе не знают, — Дольский холодно-презрительным тоном пытался доказать мне мою несостоятельность в военных вопросах. Я не сдержался и перефразировал анекдот из далекого будущего:

— Господин поручик, в чем, по-Вашему, заключается долг российского военного?

— Умереть за Веру, Царя и Отечество!

— А я думаю, что долг заключается в том, чтобы немцы умерли за свою веру, своего кайзера и свое Отечество…

— Анатоль, довольно, — это уже произнес Бойко, обращаясь к поручику.

— Если позволите, я продолжу о героизме в стихах…

За столом воцарилось молчание, потом кто-то из «сестричек» вздохнул:

— Красивые стихи… И страшные… Как мороз по коже…

— Денис Анатольевич, а Вы хорошо держите удар, — теперь уже дружелюбно обратился Дольский ко мне, — с Вами можно будет иметь дело.

— А в чем будет заключаться это дело?

— Ну, скорее всего в том, чтобы как можно быстрее одолеть супостата, — включился в разговор капитан, — но давайте лучше поговорим об этом завтра, а то дамы заскучали от наших разговоров.

— Да, дамы заскучали и хотят веселиться, — это проявилась давешняя Катя, — поручик, расскажите еще что-нибудь смешное…

— Ну, скорее всего в том, чтобы как можно быстрее одолеть супостата, — включился в разговор капитан, — но давайте лучше поговорим об этом завтра, а то дамы заскучали от наших разговоров.

— Да, дамы заскучали и хотят веселиться, — это проявилась давешняя Катя, — поручик, расскажите еще что-нибудь смешное…

— Недавно наш батальонный вестового проучил за то, что тот в сарае дрых безбожно средь бела дня. Позвал денщика, тот ведро с водой на дверь сверху поставил, чтобы оно упало, когда дверь откроется, да как закричит: «Пронькин, собачий сын! Ко мне бегом!» Тот спросонья плечом — в дверь, а на него сверху — вода. Сразу проснулся, — завел Дольский очередную байку…

Я посмотрел на Дарью Александровну и встретился с ее смеющимися глазами.

— Гусар, — одними губами, что бы никто не услышал, сказала она и комично развела руками, мол, что с него возьмешь. Тут уже я не выдержал и улыбнулся.

Один из врачей-ординаторов вышел и вскоре вернулся с гитарой в руках.

— Давайте устроим небольшой концерт! К участию приглашаются все, умеющие играть и петь.

«Медсестрички» оживились:

— Олег Сергеевич, спойте! Просим, просим!

— Пожалуйста, «Гори, гори, моя звезда»!

— Нет, нет! Лучше «В лунном сиянии»! А мы будем Вам подпевать!

Доктор-певун откашлялся, приосанился, и довольно приятным голосом исполнил требуемое. После чего испросил антракт на пару глотков чаю и папиросу.

— Денис Анатольевич, будьте так любезны, передайте инструмент. — Дольский, видимо, решил показать себя со всех лучших сторон. Я поднялся, взял гитару в руки, и тут пальцы сами пробежали по струнам, проверяя строй… Будучи курсантом, все мы немного поигрывали на гитаре, но сейчас в руках была… семиструнка! Это что-же, мне вот такое «наследство» привалило? Ну ни ну…

— Вы тоже играете? — Анатоль заметил мои телодвижения.

— Одна дама, когда ее спросили: «Играете ли вы на рояле?», ответила: «Не знаю, я еще ни разу не пробовала!». Держите, Анатолий Иванович.

Дольского хватило на два цыганских романса и «Белую акацию», после чего он протянул гитару мне:

— Сыграйте что-нибудь, Денис Анатольевич!

Ну и что мне вам играть? Битловскую «She loves you» или «Поворот» Макаревича? Ха-ха три раза… Хотя есть идея… Этот марш очень люблю, аж до мурашек по коже. И написан он в 1912-м, сам интересовался. Только слова — из будущего, ну да будем надеяться, прокатит.

— Эта песня написана три года назад, но уже обрела популярность. Называется она «Прощанье славянки»

В комнате стало тише, присутствующие внимательно слушали…

— Я слышал эту песню, но слова были другие. — подключился к разговору Валерий Антонович, — А эти откуда? Кто автор, не знаете?

— Эти слова разучивали в школе прапорщиков, когда учился, автора назвать, к сожалению, не могу.

— Господа, хватит о грустном! Поручик, развеселите нас, расскажите что-нибудь еще смешное…

Компания разделилась. Трое «сестер» постарше и фельдшер вели между собой неторопливый разговор, скорее всего о семьях, о том, что сейчас творится в тылу, молодые «сестрички» смеялись от фраз Дольского, который был в ударе и вне конкуренции по части смешных историй и шуток, Михаил Николаевич с капитаном и врачом дымили папиросами возле открытой форточки и неспешно беседовали.

А я сидел рядом с Дарьей Александровной, смотрел на нее и не мог оторваться… Вот как понять женскую красоту? Изобретаем себе эталоны красоты, начиная от Венеры Милосской, вплоть до Барби-гёлз, спорим что красиво, а что нет. А тут смотришь на НЕЕ и не можешь отвести глаз, хочется смотреть и смотреть бесконечно, и не надо ни с кем сравнивать — так ОНА завораживающе красива сама по себе…

Я помимо этого еще что-то ей говорил, какую-то смешную ерунду, наверное, потому, что она смеялась и краснела от моего взгляда… Но потом время, отведенное Судьбой для счастья, закончилось. Доктор, оторвавшись от беседы, подозвал Дарью Александровну:

— Голубушка, будьте любезны, сходите, посмотрите нашего оперированного, как он там. По времени должен уже отходить от наркоза. Там «сиделец» дежурит, но мне спокойней будет, если Вы посмотрите.

— Конечно, Михаил Николаевич, я уже иду.

— А чтобы вам не страшно было темными коридорами идти, Денис Анатольевич вас проводит, тем более, ему таблетки принимать пора.

— Да, доктор, — я поднялся и мы вышли в коридор.

Сделав все дела, в том числе дав распоряжения дежурившему санитару и накормив меня таблетками, Дарья Александровна сказала:

— День был трудный, устала, пойду отдыхать. Спасибо Вам, Денис Анатольевич за приятный вечер…

— Дарья Александровна… Вы завтра не дежурите?.. Хочу пригласить Вас прогуляться после обеда по городу… (И, будь что будет)… И познакомить Вас с одним героем…

Она с интересом поглядела на меня, — Вы меня заинтриговали! Кто он?

— Могу рассказывать о нем только в его присутствии, единственное, что скажу сейчас — он молод, честен, храбр, верен клятве и очень хорошо владеет холодным оружием.

— Вы жестокий, я же теперь умру от любопытства… Хорошо, заходите за мной завтра в четыре часа, а сейчас — спокойной ночи, — она повернулась и пошла к себе в комнату.

— Спокойной ночи, хороших снов…

Когда я вернулся к остальной компании, поймал на себе взгляд доктора и его одобрительный кивок.

— Денис Анатольевич, присоединитесь к нам, уважьте стариков, — он показал на стул рядом с Бойко.

— Какой же Вы старик, Михаил Николаевич? — спросил я, усаживаясь.

— Да уж к молодежи я себя отнести уже не могу. Мы тут с Валерием Антоновичем говорили о вас, молодых, о вашей судьбе на войне и после войны…

— До конца войны дожить еще надо.

— Вот поэтому, — включился в разговор Бойко, — я и хотел бы с Вами побеседовать, Денис Анатольевич, но не сейчас, сегодня настроение не то, а завтра вечером, если, конечно Вы свободны.

— Завтра после обеда я, к сожалению, буду занят, — я поймал быстрый взгляд из-под бровей доктора, а утром — к Вашим услугам. После физкультуры.

— Да, а на вашу «физкультуру» можно будет взглянуть?

— Конечно, приходите, тут секретов никаких нет…

А какие есть, того вы все равно не поймете… А я рассказывать не буду. Вот так…

* * *

Я как раз закончил разминку «по-китайски» и теперь отрабатывал базовые движения под любопытным взглядом Бойко. Он сидел на скамейке и наблюдал бесплатное шоу. Когда закончил и отдышался, он помахал рукой, приглашая присесть рядом.

— Имею честь еще раз представиться: капитан Бойко Валерий Антонович, офицер разведотдела штаба армии. Приношу свои извинения за вчерашние пререкания и не обижайтесь на Анатоля, это я его попросил Вас расшевелить немного.

— Позвольте узнать, Валерий Антонович, с какой целью? Скучно стало лежать в госпитале?

— Не ершитесь, Денис Анатольевич, мне показалось, что Вы — подходящий для нас человек. Я должен был проверить Вас, так сказать, на разрыв, кручение и сжатие.

— Хотите предложить мне профессию шпиона?

— Нет, не шпиона а офицера разведки. Поймите, наша разведка была создана только в 1907, до самого начала войны существовала только на бумаге и то в зачаточном состоянии. На всю армию — десять офицеров, а ставить надо не только разведку, но и контрразведчикам помогать, вот и решили с Анатолем Вас прощупать. Вы думаете, только на передовой бои идут?.. Штаб посылает курьера в корпус с секретным пакетом — приказом о передислокации, а на него нападают из засады уже через несколько километров.

— Это ведь может быть и случайностью.

— Нет, ждали именно его. Благо, мне нужно было в штаб того же корпуса по своим делам, вот и поехали втроем на автомобиле.

— С Анатолем?

— Да, Анатолий Иванович служит вместе со мной. Они не ожидали, что нас будет трое, шофера застрелили, курьера ранили, только мы им в ответ из трех револьверов дали огоньку. В общем, трое убиты, двоих допрашивают. Они уже сказали, что знали где, когда и какой автомобиль ждать.

— А кто это был?

— Трое из немцев, бывавших здесь до войны, и один — обер-лейтенант, к сожалению — мертвый, поэтому и не можем узнать, как они сведения о курьере получили. Вы понимаете?! В двадцати километрах от линии фронта германцы свободно передвигаются и творят, что хотят! А нас — только десять на всю армию. Поэтому мы и ищем толковых офицеров, которые согласны нам помогать.

— А чем Вам может помочь простой пехотный прапорщик из шпаков?

— В Вас нет шапкозакидательства и ура-патриотизма судя по вчерашнему вечеру. Вы, как мне кажется, можете трезво и хладнокровно решать достаточно сложные логические задачи.

— Благодарю за комплимент. Валерий Антонович, сколько у меня есть времени на раздумье?

— Столько, сколько потребуется для Вашего выздоровления, хотя мне кажется, что вы уже приняли наше предложение. Но ответ дадите после выписки из госпиталя. Я договорюсь с Михаилом Николаевичем, чтобы Вам дали возможность связаться с нами перед выпиской.

Вернувшись в палату и завалившись на койку, стал размышлять о том сюрпризе, который мне сегодня подкинула судьба. Оставаться в пехотной роте младшим офицером, сидеть без всякой пользы в окопах, или бежать в атаку на пулеметы — смысла немного. Не то, чтобы я этого боюсь, просто хотелось бы большего достичь в этой войне, которая для России закончится очень плачевно — Брест-Литовским похабно-мирным договором. А вот попытаться этого большего достичь — для этого есть шанс. Только вот в чем будет заключаться моя работа? Что такое разведка в начала двадцатого века? Агентурная разведка — это не по мне, да и толку сейчас от нее. А вот прифронтовая разведка — это уже вкуснее. Сейчас из разведопераций — только языков, наверное, берут, да рейды по тылам устраивают. Для человека, хотя бы немного знающего о действиях партизан Великой Отечественной и спецназа, — непаханое поле деятельности. Если разрешат, конечно, это поле пахать. А вот на эту тему мы завтра и поговорим с господином капитаном… А на сегодня у меня есть более важное дело — прогулка в город. С Дарьей Александровной! Вдвоем!

* * *

Я стоял и ждал Дарью Александровну у входа в корпус. Еще днем она попросила меня ждать ее именно здесь. Якобы, для того, чтобы не наводить переполох в «женской» жилой половине, хотя в отсутствии переполоха я очень сомневался. Похоже, на той территории сейчас все были озабочены именно этим событием. Это проявлялось во взглядах, якобы незаметных из-за занавесок, в хихиканьи двух «сестричек», впорхнувших внутрь. Даже в том, что «старики»-санитары, дымившие невдалеке своими самокрутками, понимающе усмехались в усы, с одобрением глядя на меня.

Я был уверен, что выгляжу нормально, с формой все в порядке, даром что ли упросил прачку отгладить китель и шаровары, сам, как солдат-первогодок наяривал щеткой сапоги, пока они не стали напоминать зеркало. ТЩАТЕЛЬНО побрился, хотя опасной бритвой до сих пор бреюсь с опаской, это вам не одноразовый «Жиллет». В общем, стоял и ждал, делал вид, что наслаждаюсь свежим весенним воздухом и плывущими по небу облачками, изредка набегавшими на солнышко.

То, что в четыре часа ОНА не выйдет, я и не сомневался. По понятиям этого времени пунктуальность на свидании — это прерогатива кавалеров. Для дам же — наоборот, «моветон». Вот прохаживался и думал насколько чувство «отсутствия моветона» затянется — на 15 минут, или же дотянется до получаса…

И как бы я ни ожидал, Дарья Александровна вышла неожиданно. Хотя «вышла» — не то слово. Соизволила явить себя народу. В единственном числе — в моем. Народ обалдел, восхитился, шагнул навстречу, помог спуститься с крыльца, поцеловал руку, пахнущую какими-то вкусными духами, чем вогнал обладательницу руки в смущение и легкий румянец…

— Я не долго заставила себя ждать, Денис Анатольевич?

Какой коварный и провокационный вопрос! Даем адекватный ответ:

— Нет, что Вы, Дарья Александровна! Я готов ждать Вас до самой своей смерти, — я вытянулся во-фрунт и щелкнул каблуками, — но сильно подозреваю, что Вы мне не поверите и придется помереть в грустном одиночестве.

— Нет, я Вас пока в одиночестве не оставлю. Вы обещали интересное знакомство, и я до сих пор сгораю от любопытства.

— Потерпите еще немного, я знаю одно неплохое местечко, где Вы и сможете увидеть таинственного незнакомца. Если не возражаете… — с этими словами я взял ее руку, положил себе на сгиб локтя, и мы пошли к выходу в город…

Шли не торопясь по деревянным тротуарам, обходя подтаявшие сугробы. Город медленно просыпался от зимней спячки. Звонко стучала капель с крыш, в садах почерневшие яблони тянули свои руки-ветви в голубое небо, выпрашивая тепла и обещая хороший урожай… Несмотря на весеннюю погоду, моя спутница немного продрогла.

— Дарья Александровна, хочу предложить Вам зайти вот в это заведение, — с этими словами я указал на кондитерскую Когана, — это, конечно не «Кюба» и не «Метрополь», но мне кажется, мы сможем найти там что-нибудь вкусное. Тем более, именно там я выполню свое обещание — познакомлю Вас с таинственным героем.

— Давайте зайдем, тем более там, кажется, можно попробовать кофе.

— Вы любите кофе?

— Да, я его просто обожаю и стараюсь попробовать все виды. Даже в госпитале иногда с подругами его варим и каждая старается изобрести свой рецепт.

— Тогда заходим и вытряхиваем из владельца все его рецепты, чтобы Вы были вне конкурса, — я открыл дверь и пропустил Дарью Александровну внутрь. Навстречу нам уже спешил хозяин.

— Здравствуй, уважаемый. Зашли к тебе немного погреться и чем-нибудь полакомиться. Надеюсь, ты нам позволишь и первое и второе?

— Здравствуйте, господин офицер, здравствуйте, мадмуазель! Вы таки не представляете, как старый Лейба рад видеть у себя в заведении благородных и достойных людей! Проходите, пожалуйста вот за этот столик, сейчас буду Вас угощать!

Мы задержались у гардероба, я помог Даше (с некоторых пор я стал в уме ее называть так) снять серебристую каракулевую шубку и остолбенел… Сказать, что она была красива — значит не сказать ничего! Белая атласная блузка с пышными кружевами, темно-синий жакет и такая же юбка — все это вкупе с ее медно-рыжими волосами, убранными в замысловатую прическу, вогнали меня в ступор. А лицо!.. А глаза!.. От моего немого изумления она слегка покраснела, но в лукавом взгляде такие чертики плясали!!!

— Дарья Александровна! Вы… настолько восхитительны, что… Я даже не знаю, какими словами можно выразить… — тут я окончательно запутался в великом и могучем русском языке…

— Пойдемте, нас уже хозяин ждет, — улыбаясь, она прошла к столику возле «голландки», которая источала мягкое тепло.

Оставив шинель с шашкой в гардеробе, я застегнул ремень с кобурой, оправил китель и присоединился к ней. Кондитер уже стоял возле столика.

— Чем Вы нас угостите, уважаемый?

— Для такой прекрасной дамы, как Ваша спутница, старый Лейба может предложить только самые изысканные угощения! — было заметно, что и он потрясен Дашиной красотой, — я осмелюсь предложить Вам свежайшие эклеры, приготовлены за полчаса до Вашего прихода, есть также пирожные «Мадлен» и «Макарон». Если пожелаете, есть очень вкусные «трюфеля», и, конечно же, я сварю Вам кофе по своему фирменному рецепту! Такой кофе, как варит старый Лейба, не варит никто! Я делаю это вот уже тридцать лет и за это время ни один человек не сказал, что мой кофе ему не понравился! Подождите несколько минут, и Вы в этом сами убедитесь! — с этими словами он понесся со всей возможной для него скоростью за буфетную стойку.

— Денис Анатольевич, признайтесь, Вы меня разыграли. Обещали мне знакомство с таинственным героем, а кондитерская пуста, кроме нас здесь никого нет.

— Это знакомство сейчас произойдет, только прошу, закройте глаза и не открывайте, пока не скажу.

— Хорошо, я закрою глаза, но обещаю, что буду подглядывать…

Я с таинственным видом достал из кармана фигурку маленького самурая, поправил на нем мечи и поставил на стол перед Дашей.

— Все, можете открыть глаза, Дарья Александровна!

Самые красивые глаза в мире открылись, увидели куколку, открылись еще шире в восхищении:

— Боже, какой красивый! Это кто — японец? Какая прелесть!

— Знакомьтесь, отныне это — Ваш преданный слуга и защитник, японский самурай… Денио Гуро. Отныне его жизнь принадлежит Вам и единственная задача в этом мире — защитить Вас от любой опасности и неприятности, какими бы они не были. Сейчас он принесет клятву верности и освободить от этой клятвы можете только Вы, или смерть. Ты клянешься, Денио Гуро, защищать госпожу не щадя своей жизни?

Я наклонил фигурку в почти традиционном японском поклоне и ответил за нее: «Хай!»

Даша медленно взяла фигурку в руки и посмотрела на меня каким-то новым, глубоким, серьезным взглядом.

— Денио Гуро… А почему самурай? Они лучшие воины, чем наши богатыри, например?

— Нет, самураи, как и богатыри, были кастой профессиональных военных. В наше время их бы назвали нетитулованными или служилыми дворянами. Они с детства воспитывались как Воины, готовые умереть в любой момент. Самурай скорее сделал бы сеппуку, чем нарушил свою клятву или кодекс Буси-до, а там сказано: «Если самурай стоит перед выбором: жить, или умереть, то он должен выбрать смерть.»

— У каждой клятвы есть две стороны. Я тоже клянусь, что буду любить и оберегать тебя, мой отважный рыцарь! А что такое «сеппуку»?

Увидев, что к нашему столику уже спешит Лейба с подносом, на котором «дымится» небольшой кофейник и стоят две маленькие чашечки, я был вынужден поторопиться с ответом:

— Сеппуку — это особая форма ритуального самоубийства… Подробнее могу рассказать на обратном пути. А сейчас мы будем пробовать самый лучший в мире кофе самого лучшего в мире кондитера…

— Я таки вижу, что Вы не успели даже соскучиться, как я успел сварить кофе, — кондитер аккуратно расставил на столе чашечки и кофейник, — И еще раз не успеете соскучиться, как будете пробовать вкусные пирожные, — он опять убежал, но через минуту появился у стола с большой тарелкой различных пирожных и печений, — Таки пробуйте все, чтобы потом помнить где Вы получали такое удовольствие. Особенно порекомендую эклеры, таки я не зря предчувствовал, что сегодня будут в гостях такие хорошие люди… Не буду мешать, если я понадоблюсь, Вы только подумайте, и я таки сразу буду здесь…

— Денис Анатольевич, а Вы подробно знаете японские обычаи? Расскажите что-нибудь…

— Я знаю не так уж и много. И в основном, про японских воинов — самураев, ниндзя…

— Про самураев я немного знаю, а кто такие нидзя?

— Правильно называть их «ниндзя». На русский язык «нин» переводится как «красться, скрываться», еще «ниндзя» часто переводится, как «скрывающие личность». Это — профессиональные шпионы и диверсанты, отлично организованные и обученные. Никто в мире не может с ними сравниться. А самураи — это каста воинов, по аналогии с Европой это — рыцарское сословие, но есть и отличия. Если рыцари в своем большинстве хорошо умели только воевать, то настоящий самурай должен был разбираться в буддийской философии, живописи, музыке и поэзии. Особым шиком считалось сочинять трехстишия — «хайку», в трех строках порой заключался огромный смысл: и жизненный, и философский.

— А Вы можете что-нибудь прочитать, господин самурай? — Даша насмешливо прищурилась.

— А могу, слушайте:

Или вот еще:

— Как здорово! Несколько слов, а нарисована целая картина!.. А чьи стихи Вы читали на посиделках? Стиль не японский, а смысл… — тоже несколькими словами создан целый мир ощущений… Кто их автор?

— Я их вычитал в каком-то литературном альманахе и не запомнил автора…

(Да простит меня Мария Семенова, но она напишет своего «ВОЛКОДАВА» только в 90-е. А как я это объясню Даше?)

— Но запомнили стихи…

— Такие стихи стоит запомнить, они сразу на душу ложатся.

— Почитайте, пожалуйста еще, если помните.

— С удовольствием, слушайте…

— Да… Такие стихи стоит запомнить… В них такое… даже не объяснить словами… просто чувствуешь, что прикасаешься к чему-то сокровенному, тайному… Хотя, все самое обыденное — кот, пес, хозяин…

— Тут вопрос не в том, кто действующее лицо, а в том, как он воспринимает окружающий его мир. У тех же японцев есть пословица — «Будда в капле воды», в том смысле, что даже капля дождя на листике — это одно из бесконечных проявлений Божественного. Кто-то это видит, а других это оставляет равнодушным.

— Денис Анатольевич, Вы говорите так, будто выросли или долго жили в Японии. Я до сих пор ни от кого такого не слышала. Признавайтесь, Вы — японский шпион, — Даша смотрит на меня смеющимися глазами и лукаво улыбается. До чего же мне нравится ее улыбка!

— Нет, Дарья Александровна, в Японии не жил и шпионом не являюсь, тем более, что японцы — наши союзники.

Она вопросительно подняла брови, — Мы же с ними десять лет назад воевали. А теперь — союзники?

— Да, тогда были причины для войны, а теперь Германия мешает японцам на Дальнем Востоке, поэтому Япония объявила ей войну и снабжает нас своим оружием. А то, что я рассказываю — у одного моего товарища, с которым вместе учились, отец — достаточно известный доктор, к нему в гости приезжали японские врачи. Они и рассказывали нам обо всем этом.

— А про самураев тоже они рассказывали?

— Да, и не только рассказывали, но и учили разным приемам борьбы. Представьте, пожилой японец, ростом мне по плечо и два русских увальня, которые пытаются его схватить… и летят в разные стороны. Он потом и учил правильно драться, а до этого — правильно двигаться, дышать… И рассказывал нам о Стране Восходящего Солнца. Он сам — из знатного самурайского рода, после наступления эпохи Мэйдзи стал врачом, другие самураи становились чиновниками, инженерами, промышленниками, но обычаи своих предков не забыли.

— А до этого они только и делали, что воевали друг с другом?

— И да, и нет. У них был обычай «поединка на перекрестке дорог», так же впрочем, как и у викингов, и поединок этот заканчивался смертью одного из дерущихся, но и воспитывали их в духе того, что лучший бой — это тот, который можно предотвратить. Если хотите, я расскажу две легенды…

— Конечно, расскажите, профессор, я вся — внимание! — опять эти смеющиеся глаза, и опять я тону в них.

— Хорошо, мадмуазель, слушайте внимательно, а то получите неудовлетворительную оценку!

Первая легенда — о знаменитом мастере фехтования Миямото Мусаси. Однажды, путешествуя, он зашел на постоялый двор. Усевшись в углу, он положил рядом меч и заказал обед. А вскоре в дом ввалилась подозрительная компания. Все были увешаны оружием и выглядели разбойниками. Приметив великолепный меч по╛сетителя, бродяги принялись шептаться и угрожающе поглядывать на мастера. Тогда Мусаси спокойно взял палочки для еды и четырьмя уверенными движениями поймал четырех летавших над столом мух. Бродяги, видевшие эту сцену, стали пя╛титься к дверям, отвешивая низкие поклоны… Мастер не стал убивать и калечить, ему достаточно было вот такого предупреждения.

Вторая легенда — о двух знаменитых кузнецах-оружейниках, кстати, они тоже были самураями.

Их звали Мурамаса и Масаму╛нэ. Для того чтобы сравнить их мечи, оба клинка воткнули в дно ручья. Плывущие по течению листья, что прикасались к мечу Мурамаса, оказывались рассеченными на две части. Когда же листья приближались к мечу Масамунэ, они огибали лезвие и уплывали невредимыми. Этот случай и послужили основой идеи Меча в двух его ипостасях — меч разящий и меч, предотвращающий столкновение…

А я заболтал Вас. Кофе уже остыл, и тарелка с пирожными еще полная.

— Вы что, хотите, чтобы я ВСЕ это съела?! — с деланным возмущением воскликнула Даша, — Я же тогда растолстею, буду неповоротливой гусыней! Вы этого хотите, милостивый государь?!

— Нет, нет, что Вы, сударыня! У меня и в мыслях подобного не было! — шутливо испугался я.

— Тогда, чтобы заслужить мое всемилостивейшее прощение, попросите хозяина сварить еще чашечку кофе. У него такой замечательный вкус и аромат, я еще ни разу такого не встречала.

Я подошел к стойке. Кондитер меня опередил:

— Таки еще кофе? Будет готов почти моментально…

— Хозяин, а можешь открыть страшную коммерческую тайну? Я имею в виду твой рецепт кофе. Этой молодой даме он очень понравился, она сказала, что в жизни не пила ничего подобного.

Лейба хитро посмотрел на меня.

— Таки я больше чем уверен в двух вещах. Во-первых, старый Лейба уверен, что господин офицер с дамой не пойдут кричать на всех перекрестках за мой рецепт, а во-вторых, старый Лейба уверен, что Ваша дама приготовит кофе по моему рецепту не хуже меня, и господин офицер таки сможет в этом скоро убедиться. А сейчас я уже несу кофе.

… Мы потихоньку пили терпкий ароматный напиток, Даша заставила меня «в отместку» съесть пару «макарон».

— Чтобы у Вас, Дарья Александровна, не сложилось мнение, что я — чокнутый профессор — японовед, хотите сказочный анекдот о русско-германской войне? — дождавшись утвердительного кивка, продолжил (будем привязывать анекдотный эпос к здешним реалиям, а что делать?):

— Барон фон дер Пшик и Илья Муромец решили драться на дуэли. Вышли в чисто поле, барон подходит к Илье и рисует ему мелом на кольчуге крестик.

— Это еще что?.. — спрашивает Илья.

— Это то место, куда я попаду своей шпагой, — отвечает немец.

Илья поворачивается к секундантам:

— Хлопцы, посыпьте его мелом и дайте мне мою булаву!

Даша громко рассмеялась, а кондитер, тоже слышавший анекдот, чуть не выронил поднос из рук.

— Таки у господина офицера очень смешные шутки, старый Лейба чуть не упал, когда это услышал.

Мы не торопясь смаковали чудесный ароматный кофе. Не знаю, как другие, а я такой шедевр пробовал первый раз в жизни. Всякие «Нескафе» и рядом не стояли. Кондитерская стала потихоньку наполняться посетителями. Среди них появился какой-то субъект очень самодовольного вида, который усевшись за столик, стал буквально «сверлить» нас взглядом. Точнее, на меня он особого внимания не обратил, а вот Дашу буквально «фотографировал». Она почувствовала этот взгляд, и поежилась, как от холода.

— Дарья Александровна, мне кажется, вот тот господин слишком пристально смотрит на Вас…

— Да, он заведует снабжением госпиталей и лазаретов лекарствами и прочим имуществом. Был у нас несколько раз, решал какие-то вопросы с Михаилом Николаевичем. Наверное, узнал меня…

Внутри меня всепожирающим пожаром вспыхнула ярость. Никто не имеет права смотреть на Дашу таким липким, обволакивающим взглядом!.. Дальше все получилось как-то само собой. Дождавшись, когда он кинет быстрый взгляд на меня, я посмотрел ему прямо в глаза и мысленно представил, как я со всей дури бью ему в переносицу. И в этот момент почувствовал, как во взгляде выплескивается вся накопленная злость…

Господин снабженец вздрогнул, как от настоящего удара, и быстро отвел взгляд. Я посмотрел на Дашу:

— Сударыня, мы еще будем «пити и ести»?

— Нет, Денис Анатольевич, спасибо! Давайте уже будем собираться.

Подошедший Лейба выслушал нашу благодарность, взял причитающуюся плату и обратился к Даше:

— Старый Лейба таки слышал, что молодая дама очень любит кофе и ей очень понравился сегодняший напиток. Осмелюсь предложить молодой даме вот это, — с этими словами он протянул Даше небольшую коробочку, — таки там лежит написанный рецепт и немного составляющих для его приготовления. Если молодая дама будет довольна напитком, она всегда может найти все, что нужно для его приготовления в этой кондитерской. Я таки буду только рад, если молодая дама и господин офицер будут заходить в заведение старого Лейбы.

Мы оделись, попрощались с кондитером и вышли на улицу. Солнце уже садилось за горизонт но идти было не особенно далеко, поэтому мы не торопясь гуляли по тихим улочкам, пока не пришли в госпиталь. Я проводил Дашу до «женской» половины. Перед дверями ОНА повернулась:

— Большое спасибо, Денис Александрович, за сегодняшний прогулку…

Затем встав на цыпочки, тихонько поцеловала меня в щеку… Потом провела ладошкой по руке и повторила:

— Большое спасибо…

И пошла к себе в комнату. А моя окрыленная тушка, слегка помахивая этими самыми крылышками, полетела к себе в палату… где на все вопросы Дольского выдала интернациональный ответ: «No comments!», и с улыбкой от уха до уха завалилась на койку.

* * *

На следующий день состоялся достаточно интересный разговор с Алексом и Юстасом — так для себя я окрестил господ разведчиков. Алексом был Дольский, а Юстасом соответственно капитан Бойко. Я решил не размазывать кашу по тарелке, а сразу определиться:

— В чем будут заключаться мои обязанности? Что я должен буду делать, Валерий Антонович?

— Я не могу сказать Вам ничего определенного, пока Вы не дали согласие на работу в разведотделе, Денис Анатольевич. — Капитан смотрел на меня, хитро прищурившись.

— Хорошо, в присутствии поручика Дольского, официально заявляю, что согласен служить под Вашим началом.

Бойко утвердительно кивнул, потом на секунду задумался и ответил на вопрос:

— Ваши обязанности пока еще не определены до конца. Скорее всего это будет сбор данных о германцах, координация разведки с казаками-пластунами. Выздоравливайте, собирайтесь с силами и после выписки из госпиталя будем думать как Вас лучше использовать.

— Валерий Антонович, мои соображения и мысли будут учитываться?

— Конечно же, никто не будет требовать от Вас бездумных действий.

— А сейчас Вам интересно выслушать мои соображения?

После утвердительного ответа я начал рассказывать о том, как по моему мнению стоит организовать прифронтовую разведку. И не только…

— Кто сейчас ходит в разведку за линию фронта? И с какой целью? Отдельные охотники от разных подразделений и только посмотреть на то, кто где из германцев стоит и чем занимаются, на крайний случай «языка» приволочь, так? Или казаки в набег уходят.

— Ну, в целом, Вы правы. Да.

— А если этим будут заниматься специально обученные люди, сведенные в одно подразделение? Можно было бы сделать это на базе пластунов, но мы для казаков — чужие. И не всегда казачьи группы отличаются терпением и высокой дисциплинированностью.

— А откуда Вам это известно, Денис Анатольевич? — это поручик проявил интерес к разговору, — Вы с ними за линию фронта ходили? И сколько раз?

— За линию фронта не ходил, все рассуждения на основе обычной логики. Пока то, что они делают соответствует их подготовке. Но в случае, если круг задач расширяется…

— А что по — Вашему можно еще делать там? — Капитан выглядел удивленным.

— Там, Валерий Антонович, можно еще диверсии проводить, например, — в нужный момент перерезать железную дорогу, чтобы не позволить перекинуть подкрепления, продовольствие или боеприпасы, или устроить засаду, как Вы рассказывали, или скрытно сосредоточить несколько пулеметов в тылу или на флангах противника и в нужный момент нанести шоковый удар. Есть еще несколько задумок…

— Интересные мысли высказываете, господин прапорщик, продолжайте, пожалуйста.

— И я думаю, что такое подразделение нужно сделать на основе учебной полковой или пулеметной команды…

Все, минута на размышления пошла, как в «Поле чудес». Капитан задумался так, что забыл про папиросу, а поручик, удивленно подняв брови, посмотрел на меня, потом спросил:

— Денис Анатольевич, а как Вы представляете себе проход за линию фронта?

— Скрытно, в ночное время, после тщательной разведки места перехода. Как-то вот так…

— А почему учебная команда? — снова вписался в разговор Бойко — Чем это обусловлено?

— Во-первых, нужно место постоянной дислокации со стрельбищем и учебным городком…

— Позвольте, что такое «учебный городок»?

Блин, я и забыл, что тут до этого еще не дошли, — Учебный городок — это место, где можно отрабатывать какие-либо действия небольших групп либо по отдельным вводным, либо в целом. Допустим, мы хотим натренировать группу на переход линии фронта. Отдельно отрабатываем переползание по-пластунски, отдельно — проход в проволочных заграждениях, действия во вражеских окопах, в том числе и снятие часового, и взятие языка, да и многое другое. А еще нужна полоса препятствий…

Да, Остапа понесло, — капитан смотрит на меня очень внимательным и немного удивленным взглядом. Как учитель, которому ученик первого класса начинает доказывать, что Земля — круглая.

— Денис Анатольевич, а где это Вы таких идей нахватались?

Ну и что ему отвечать? В НФП и учебнике по тактике? Издания 199 какого-то года?

— В своей контуженной голове, Валерий Антонович, исключительно там, да и посмотреть, как наши солдаты в атаку поднимаются, — всякие мысли в голову приходят, в основном нецензурные.

Вот Вы когда-нибудь борцовскую схватку видели? Представьте, что на ковер к опытному борцу выпускают мальчишку, которому вчера показали два приема. Каков будет итог? А если этого мальчишку потренировать отдельно, да дать побороться с равными ему, да пусть наберется опыта, — тогда и итог схватки будет уже под вопросом.

— Все это так, конечно, только вот времени тренироваться у нас нет. Тренироваться надо было сразу после 1905 года, да не до того было. Сначала нам япошки накостыляли, потом свои же россияне добавили — помоями обливали с ног до головы.

А вот это — шанс выкрутиться…

— Вот тогда в гимназии и начал думать иногда об этом, хотя к военной карьере и не готовился. Вы знаете, господа, каждому, наверное, в отрочестве свойственно находить себе кумира из носящих такое же имя. Ну, а поскольку меня окрестили Денисом, то мимо личности полковника Давыдова, лихого рубаки восемьсот двенадцатого года, никак пройти было невозможно. Стихи Давыдова обожаю с детства, многие знаю наизусть. Про его подвиги тоже наслышан, мемуары Дениса Васильевича читать доводилось. Потом, во время боев и сидения в окопах, начал думать, а как бы мог поступить мой юношеский кумир этих условиях. Вот и додумался до этого…

И, так понимаю, что если воевать, то по-настоящему… А насчет времени, можно обучить пятерых, каждый из которых потом обучит еще пятерку, и так далее. Только надо делать это в одном постоянном месте, чтобы и контроль был и информация не разносилась. И еще, подчинены они должны быть штабу армии, нельзя распылять их по дивизиям и полкам. А вот разведку будут вести в интересах этих полков и дивизий по договоренности с полковым и дивизионным начальством.

— У нас при штабе есть казачья конвойная сотня, добровольцев можно попытаться найти там, да и учебная команда неподалеку имеется. Пока Вы в госпитале, напишите что-то вроде докладной записки, я ее покажу командующему, думаю, он согласится…

До конца отпуска еще неделя, хотя чувствую себя очень даже неплохо. Но Михаил Николаевич — перестраховщик известный, поэтому неделю придется «позагорать» в палате. Хотя, честно говоря, я этим совсем не огорчен. Потому, что еще целых семь дней буду видеть Дарью Александровну. Раненые потихоньку прибывают, каждые два дня госпитальный обоз уходит забирать их по лазаретам. Старшим обоза ездит либо один из фельдшеров, либо кто-то из «медсестричек». Дашу пока за ранеными не посылают. Во-первых, она у Михаила Николаевича — одна из лучших операционных сестер, а во-вторых, мне кажется, что наш доктор хитро дежурства и поездки назначает, уж больно подозрительно он улыбается, когда меня с ней видит…

Ну, что-то я отвлекся от темы. А потому, что — Даша. Потому, что приятно видеть ее, говорить с ней, думать о ней… Так, мысли с грифом «Личное» пока в сторону, а то так докладную капитану Бойко не напишу. Он завтра — послезавтра выписывается, швы с уха уже сняли, а сочинение о «пакостях супостату» желательно до отъезда отдать. Тогда, наверное, все быстрее завертится.

Итак, что мы имеем?

1. Цели и задачи.

2. Способы и методы эти задачи решать и целей добиваться.

3. Силы и средства, которыми это все будет делаться.

Цель у нас одна — нанесение максимального ущерба германским войскам путем проведения различных диверсий и получение информации от «языков» и местных жителей, а также визуальным наблюдением. Местным, скорее всего, можно будет доверять на 50 %. «Языков» добывать будем сами, но надо будет обеспечить обмен информацией с другими «разведчиками», теми же пластунами, например.

К диверсиям отнесем засады на дорогах на колонны снабжения, налеты на важные объекты типа складов с боеприпасами и т. д. Надо подумать о «рельсовой войне», только узнать сначала кто водит составы: наши, или немчура. Сюда же добавим подрыв мостов, только надо продумать чем, и кто этим будет заниматься. Я — ни разу не подрывник, казачки — тоже. Значит надо брать минеров-саперов и гонять их вместе со всеми.

Далее, способы. По засадам все более — менее понятно: обездвиживаем голову и хвост колонны, будь то автомобили или повозки, а потом то, что в середине — тоже к ногтю. Если сил хватит. А что бы хватило, — нужно побольше гранат, и патронов побольше. Короче всего побольше, сразу и желательно — бесплатно. А бесплатно у нас что может быть? Правильно, трофеи. Значит, вооружаться будем 98-ми Маузерами, тогда и с боекомплектом будет полегче. Будем одалживать у кайзера, отдадим по частям: пули — отдельно, гильзы — пусть сами собирают, если будет кому. Ну, это я уже в п.3 залез, замечтался. А замечтался потому, что сижу на скамеечке возле корпуса, солнышко пригревает, тетрадка на коленях, карандашик в руках… А мимо очень знакомая «медсестричка» пробежала. Увидела меня и улыбнулась. Так хорошо улыбнулась, что опять все мысли из головы как ветром выдуло. Улыбнулся в ответ. Она уже далеко, а я все вслед улыбаюсь, на мартовском солнышке греюсь. А, ну да, март же на дворе, самый кошачий месяц! Мяу! Мур-р!

Так, все, продолжаем работать. К винтовкам мне бы пулеметы добавить, но пока слышал только о ручных «Гочкисах» и «Мадсенах». Надо найти пулеметчиков и расспросить что из этого лучше. По «Белому солнцу пустыни» помню еще «Льюис», но про него никто, вроде, пока не слышал. Елки-палки, опять я на «силы и средства» перепрыгнул. Вот что весна-то с контуженными делает.

Так, про диверсии подумали, теперь — про разведку. Как уже говорил, информацию получать от «языков», и своих, и чужих, чтобы чтобы все данные в разведотделе собирались. И на карту наносились. Потом попытаться поработать с населением. Вроде бы у Валерия Антоновича должен быть какой-то денежный фонд на это дело. Надо с ним решать этот вопрос.

От местных требуются две вещи — наблюдение за немцами (кто, куда, когда), и приютить группу на ночь. Но с зтим надо очень осторожно. Короче, пока в теории, детали отрабатывать будем позже. А еще нужно узнать у Бойко, где тут «летуны» стоят. Видел пару раз какую-то «стрекозу» в небе, — тоже источник информации.

И последнее, чуть не забыл. Валерий Антонович сказал, что немцы себя неправильно ведут по отношению к раненым, пленным, гражданским. Пытки, издевательства, мародерство, реквизиции и все такое. Вроде бы при Ставке даже комиссия специальная создана, все это расследывать. Надо у Бойко уточнить и, если это правда, — утроить им адекватный ответ по полной. Вроде как помню, что в будущем во время Великой Отечественной Иосиф Виссарионович приказал не брать в плен солдат того немецкого полка, что Зою Космодемьянскую повесили. Надо это взять на вооружение. И обязательно оповещать «гансов», что из-за одного или нескольких извергов рано или поздно пострадают все. И по фактам несколько «показательных процессов» устроить. Чтобы помнили — кто с мечом к нам придет, от дубины и погибнет. В виде отбивной обратно в свой фатерлянд поедет… Что-то я развоевался…. Идем дальше, — п.3 «Силы и средства». Силы — это:

— добровольцы из казаков, у них есть хорошие практические навыки;

— добровольцы из других войск, особенно саперы и пулеметчики;

— добровольцы вообще, но физически подготовленные и, желательно, грамотные.

Потому, что предстоит нам и марш-броски бегать, и на полосе препятствий страдать и на стрельбище воевать, и подрывное дело, хотя бы в азах, изучать. А еще тактическое поле нужно.

Основная единица — группа: командир, пара пластунов, пара стрелков, сапер, он же минер. Должности могут и должны совмещаться. Хорошо, если следопыты — охотники попадутся. Бойко говорил о конвойной сотне — это где-то 100–120 человек. Взять оттуда пять добровольцев, будет первая группа. Поднаберутся опыта, набираем еще по 4–5 бойцов на каждого. В свободное время пусть учат, в том числе и личным примером.

И продумать мат. — тех. обеспечение. То бишь кухню, баню, прачечную и т. д. Я солдат послушал, чуть в осадок не выпал. Баня — раз в две недели, стирает каждый сам себе самостоятельно… Про продукты — вообще «Ужас, летящий на крыльях ночи». На завтрак — ржаной хлеб и чай, если солдат сам его купит. А если нет, то кипяточком обходятся. Обед — щи и каша. Ужин — то, что от завтрака и обеда останется. Про овощи — даже не слышал. И как с такой кормежкой полную нагрузку давать? Ладно, это тоже с Валерием Антоновичем обговаривать будем.

Теперь — последнее: средства. Про карабины и гранаты уже говорил, помимо этого нужен короткоствол для ближнего боя, то бишь пистолеты или револьверы. А еще нужны ножи, лопатки, «сбруя». Насчет последнего — надо думать сколько чего в нее впихнуть и где все это разместить. А еще нужно место постоянной дислокации, где мы тренироваться будем.

Да, чуть не забыл. Пора изобретать «коктейль Молотова» и, если получится, напалм. И поэкспериментировать с ним. А еще было бы неплохо иметь камуфляжи и «лохматки», бинокли… и губозакатывающий комбайн впридачу. А вот что еще забыл, у немцев нужно усиленно искать снайперов. И отбирать у них «игрушки». Нам они самим ой как пригодятся…

Все, мысли кончились. А кончились потому, что «медсестричка» Дарья Александровна обратно идет и опять улыбается… Сейчас точно кошачью серенаду петь буду!..М-я-я-у-у!!!

… Ну, вот и написали «шедевр». Теперь можно идти переписывать набело и отдавать… СТОЯТЬ!!!.. Какое «отдавать»!.. Слоник КМБшный!.. Ворона брезентовая!.. Конь педальный!.. В каком месте мозги живут?!.. Сейчас бы переписал и отдал… С орфографией конца XX века!.. И как мне сейчас все эти «яти» и «еры» писать?.. Стоп, кажется знаю, кто мне может помочь!.. Зовем Дениса Первого!

— Прапорщик Гуров, подъем!

…

— Денис, откликнись!

— Что тебе еще от меня нужно?

— Тут такое дело… Короче, мне нужно написать одну бумагу… По всем правилам вашего правописания.

— И ты хочешь, чтобы я тебе помогал после того, как ты меня загнал в самый дальний уголок мозга? Отнесся ко мне хуже, чем к бродячей собаке?

— А ничего, что ты меня чуть не убил?!

— Я просто хотел сам уйти…

— Ага, и меня за собой потащил. В-общем, я тут придумал кое-что… Когда напишем, поймешь, что если все получится, у тебя шансов уйти будет более, чем достаточно. Поможешь?

— Ну… Хорошо… Кстати, а Дарья Александровна очень недурна собой.

— Ну ты тут мне еще конкуренцию составлять будешь!..

* * *

Все хорошее когда-нибудь кончается. И обычно гораздо чаще и быстрее, чем плохое… Позавчера утром Михаил Николаевич провел последний осмотр и официально заявил, что я годен к службе и могу катиться под пули и взрывы, если не дорожу своей молодой драгоценной жизнью. Еще сказал, что Бойко прислал бумагу, по которой мне надлежало явиться в штаб армии для дальнейшего прохождения службы…

На дворе — весна, солнце светит вовсю, скоро уже зелень молодая пробиваться будет… А на душе — поздняя осень. Низкое свинцовое небо, противный моросящий дождь. И кошки скребут. Всеми четырьмя лапами… Потому, что сегодня в последний раз увижу Дашу… Пока лежал в госпитале, привык к тому, что ОНА всегда рядом, что можно быть счастливым оттого, что увидел ЕЁ, поговорил с НЕЙ…

Вчера было наше второе и прощальное свидание. Мы снова сходили в город, в «нашу» кондитерскую. Лейба принял нас как самых дорогих гостей, но весело не было. Не помогли даже свежайшие «вкусняшки» и кофе, заваренный хозяином по «фирменному» рецепту. Ел сладкое, а во рту ощущалась горечь. Даша была молчалива, серьезна и немного рассеяна…

Когда подошел к буфетной стойке, Лейба осторожно спросил:

— Таки у меня что-то со зрением, или у господина офицера и молодой дамы плохое настроение?

— Ты прав, хозяин. Настроение — хуже некуда… Завтра выписывают из госпиталя, и я уезжаю…

Лейба наклонил голову, мол, понимаю, помолчал, и вдруг спросил:

— Могу я сделать один маленький подарок господину офицеру и молодой даме? Это займет совсем немного времени…

Он открыл дверь на кухню и что-то крикнул на «идиш». Тотчас же появился мелкий чернявый поваренок, которому была дана инструкция на том же языке. Поваренок метнулся на выход, а я подошел к столику и сел напротив Даши.

— Денис, можно я буду называть Вас так? И Вы называйте меня — Даша. Денис, скажите, то место, где Вы будете служить далеко отсюда?

— Нет, недалеко… И при любой возможности я буду приезжать, чтобы увидеть Вас… Если Вы это позволите…

Я взял Дашину руку, медленно поднес к губам и поцеловал… Ее рука дрогнула, но осталась в моей и мы сидели и молча смотрели друг другу в глаза… Раздался стук входной двери. Повернув голову, увидел вошедших еврейских юношу и девушку лет 14-ти. Поздоровавшись, парень достал из футляра, который принес с собой, скрипку, приложил к щеке и поднес смычок. А девчушка запела… Она пела на своем языке, слова были непонятны, но звонкий голос, поддержанный скрипкой, завораживал и околдовывал. Мелодия была грустной, но одновременно была слышна светлая печаль и обещание чего-то хорошего …

«И не важно, что дорога длинна и тяжела, что над головой серые тучи, что дождь промочил тебя до последней нитки, а ветер норовит сбить с ног…

Если ты знаешь куда идти, если тебя там ждет та, которую ты любишь и которой ты дорог, ты дойдешь, ты обязательно найдешь свой путь в самой непроглядной тьме, ты преодолеешь все трудности и невзгоды. Ты дойдешь, и на пороге дома наградой будет тебе счастливое сияние любимых глаз…»

Даша смотрела на меня не отрываясь, по ее щекам катились две маленькие слезинки, а в глазах была и грусть и обещание новой встречи… и что-то, что я не мог еще понять… Понимал только, что теперь все будет хорошо. И у меня, и у нее… Точнее — у НАС…

Девочка закончила петь, а скрипач все еще продолжал мелодию. Он импровизировал, скрипка в перестала плакать, мелодия превратилась из грустно-печальной в светло-торжественную… Последний звук затих, в кондитерской стояла мертвая тишина…

— Денис, я буду ждать Вас… И молиться за Вас… Только Вы возвращайтесь…

… И сейчас я стоял на пороге госпитального корпуса, все вещи были давно собраны и уложены в вещмешок, уже попрощался с Дольским, с Михаилом Николаевичем, который в очередной раз прочитал мини-лекцию о сохранении здоровья… Не было видно только Даши. Спрашивать, где она не решался, поэтому стоял возле крыльца и пытался прикурить очередную папиросу. И что за дрянь эти спички! Вместо того, чтобы зажигаться, только ломаются…

Проходившая мимо «медсестра» из старших, внимательно посмотрев на меня, подошла и негромко сказала:

— Прапорщик, не уходите… Ждите здесь…

Прошла целая вечность, мимо меня сновали санитары, таская носилки с вновь прибывшими ранеными, переругивались возницы, царила обычная для госпиталя суета. Я бросил окурок в бочку с водой, повернулся и сделал несколько шагов в сторону выхода… И непроизвольно обернулся… Даша с чуть-чуть растрепавшейся прической, с припухшими глазами сбежала с крыльца.

— Денис… Я Вас провожу немножко… Хорошо?

Она взяла меня под руку и мы медленно пошли к выходу, провожаемые множеством взглядов, которые явственно ощущались спиной. Даша шла молча, сосредоточено глядя под ноги. Я не мог выдавить из себя ни одного слова, язык словно прилип к гортани. Мы прошли уже метров сто, когда Даша остановилась и посмотрела мне в глаза.

— Я не хочу, чтобы Вы уезжали… Будь проклята эта война… Я знаю, что Ваш долг — быть там… Очень Вас прошу — останьтесь в живых… И возвращайтесь!.. Вы подарили мне защитника, я тоже хочу сделать Вам подарок, — она протянула мне небольшой сверток, — только, откройте его, когда будете уже в пути…

— Спасибо, — Мой голос был сиплым и надтреснутым, — Я обязательно останусь в живых, и обязательно вернусь… вернусь к Вам, Даша… Потому, что Вы теперь — смысл всей моей жизни…

Я хотел взять ее руку, но она порывисто обняла меня … Потом повернулась и медленно пошла обратно. В глазах потемнело, я кинулся за ней…

— Даша!.. Дашенька!.. Я хотел Вам сказать… Я люблю Вас, Даша!..

Она провела рукой по моей щеке, обняла за шею и наши губы встретились… И не расставались долго — долго… Затем Даша сделала шаг назад, перекрестила меня и тихонько сказала:

— Иди, Денис…

… Я отошел на пару десятков метров, обернулся и смотрел на удаляющуюся тоненькую фигурку, пока она не исчезла в воротах госпиталя. Потом медленно развернул сверточек, подаренный мне на прощание… Внутри лежала куколка в форме сестры милосердия, очень похожая на Дашу… Та самая куколка, которую я не успел купить в магазине Аарона …

А вкус поцелуя я чувствовал всю дорогу…

* * *

В штаб армии я попал уже ближе к вечеру. У ворот меня тормознул часовой и, осведомившись о причине появления, вызвал унтера, который проводил к дежурному. Улучив момент, представился поручику, «воевавшему» сразу по трем телефонам, и предъявил предписание, которое капитан Бойко передал в госпиталь. Самого Валерия Антоновича на месте не оказалось, но дежурный сказал, что тот обязательно должен вернуться к вечернему совещанию и попросил подождать во дворе. Ну, что ж, солдат спит, а служба идет. Устроился на скамейке, видимо специально поставленной для посетителей, и стал наблюдать за тяжелой боевой службой штабных. Ну, если не ёрничать, все бегали, как наскипидаренные. Штаб напоминал большой муравейник, только муравьи в нем были цвета «хаки». Все куда-то спешили, несли бумаги, отдавали распоряжения… Спокойными были только радист в своем фургоне, охраняемый отдельным часовым, и казаки конвойной сотни, сидевшие возле коновязи и разговаривавшие о чем-то своем, станичном. Недалеко от крыльца водитель, или как в это время их называли — «шоффер», который открыл капот своего «пепелаца» и, не торопясь, копался внутри. Меня вдруг разобрало любопытство: чем отличается сей агрегат от, скажем «Жигуля», и я подошел познакомиться с последними достижениями «Автопрома». Водитель сначала косился на меня, но распознав после пары вопросов во мне человека, знакомого с техникой, стал разговорчивей. Мы с ним проболтали довольно долго, пока наконец-то не появился мой новый начальник. Валерий Антонович прискакал с тройкой казаков, спешился, кинул поводья коноводу. Заметив меня, улыбнулся и подошел. Поздоровавшись, мы прошли в штаб и зашли в большую комнату без таблички на дверях. Внутри обстановка была почти спартанской. Слева от входа стояла вешалка, рядом с ней шкаф с филенчатыми дверками. В дальнем глухом углу притаился массивный, скорее всего несгораемый сейф, рядом на стене висела зашторенная карта. Остальное место занимали три разнокалиберных письменных стола. За одним сидел, закопавшись в бумаги, поручик и что-то быстро писал, сверяясь со своими многочисленными листками.

— Сегодня все в разгоне, разъехались по делам, один только Петр Иванович над бумагами корпит. Вечером у командарма совещание, нужно подготовить доклад. Он у нас — человек пунктуальный, неясностей не любит. Я побегу, доложусь о прибытии, а Вы, Денис Анатольевич, подождите меня здесь. Да, после совещания будете представлены Командующему. Я подал Вашу докладную записку и так как ныне в верхах партизанство в моде, то он хочет поговорить с Вами.. — С этими словами Бойко устремился в коридор.

— Так это Вы — автор нашумевшего сочинения? Рад познакомиться, поручик Ломов, Петр Иванович. Отвечаю за обобщение и анализ поступающей информации.

— Прапорщик Гуров, Денис Анатольевич. Пока что ни за что не отвечаю. Но это ненадолго…

* * *

… После вчерашнего разговора с Командующим мне был дан карт-бланш на формирование группы из пяти человек и занятия с ними на базе учебной полковой команды. Вчера вечером еле успел стать на все виды довольствия, а сегодня утречком иду к сотнику конвойной сотни — людей выбирать. Вчера, когда сказали, что заберут нескольких казаков, было видно, что он не очень-то и доволен, но противоречить не стал. Значит, сейчас будем договариваться. Казаки — они все с гонором, попробуем их разагитировать…

А трудно их агитировать. Собрал сотник всех урядников и объяснил им, что господину прапорщику нужны люди «в разведку» служить. Да таким тоном объяснил, что все скептически улыбаются и даже слушать особо не желают. Ладно, зайдем с другой стороны…

— Здравствуйте, станичники. Обращаюсь я к вам по важному делу. Вы, казаки, всегда служили верой и правдой Государю и России-матушке. И не раз доказали это своими подвигами. В Отечественную войну 1812 года ваших земляков с атаманом Платовым французы больше черта боялись, да и с полковником Денисом Давыдовым они по тылам наполеоновским хорошо так прошлись. И в русско-японскую здорово отличились, и в эту войну земляк ваш, донской казак Козьма Крючков, первым из всей русской армии Георгия получил, в одиночку десяток немцев настрогал. И всегда станичники в самых трудных местах сражались, и ни разу славы своей не посрамили. Потому и пришел к вам, господа казаки. Война у нас теперь другая, немчура, как кроты в землю зарываться начала. Поэтому и воевать по-другому надо. Добровольцы мне нужны для важного дела — в тыл германский на разведку ходить, в окопах у немцев воевать, причем тихо и незаметно. Нужны мне четыре человека, которые хорошо пластунское дело знают, стреляют метко, в рукопашном за себя постоять могут.

— Дозвольте обратиться, Вашбродь! Да у нас тут все такие. И за себя постоим, и другим холку намылим, — это старший урядник, кряжистый русобородый детина, прорезался, — зачем нас еще чему-то учить, сами кого хошь научим, ежели попросят вежливо. Тока мы больше конным боем воюем, казак без коня — не казак, а так…

— Дело говоришь!.. Правда твоя, Еремей!.. — загудели остальные.

— Братцы, а может Гришу всем миром попросим? Он-то безлошадный ныне!.. На заводной ездит!.. — а вот это уже лучше, процесс пошел. Причем туда, куда надо.

— Чем без дела слоняться, так и пойду. Как, сотник, отпустишь? Тока его благородию надо еще три казака.

— Ну, ежели по доброму согласию, так и неволить не буду. И хлопцев своих бери — Гриню и Митяя. Да и Андрейку заодно. — сотник вынес окончательное решение.

В общем, взялся один казак, да и то, потому, что без коня остался. Но, старший урядник Митяев Григорий Михайлович, — это теперь первый боец спецназа Российской Императорской Армии. Крепкого телосложения, но подвижный смуглый брюнет 29 лет от роду с закрученными вверх усами и большим казацким чубом. Хотя, спецназ, как род войск еще не существует. И официально еще долго не будет существовать. Пока что мы вдвоем — командование отдельного взвода учебной полковой команды. И у нас аж целых три подчиненных. Двое — дальняя родня Михалыча, третий к ним прибился. Мне кажется, что Митяев специально вытащил своих парней, чтобы был какой-то шанс в герои пробиться. Ну, если не выдержат, спишу обратно. А так у них есть стимул, вот пусть и держатся за него обеими руками…

Парни слегка обалдели, когда узнали, что теперь их задача — бегать, ползать, стрелять и еще много чего странного и непонятного. Следующее утро началось с пробежки, небольшой такой, — всего километра на три их хватило. Потом продолжилось водными процедурами и «завтраком» — чаепитием. Кстати, надо с этим что-то решать. Но сначала доказать свою полезность. Поэтому — учеба, учеба и еще раз учеба.

Рукопашному бою обучены, навыки есть. Когда начали заниматься, — пришлось потрудиться, чтобы завалить всех. Все-таки уделал «молодых», но только за счет послезнания. С Михалычем пришлось особенно трудно — опытный чертяка, да и воюет не первый день. Так что разошлись вничью. Народ был удивлен: откуда знаю «казацкий бой». Да еще с некоторыми странностями. Пришлось многозначительно молчать и отговариваться «военной тайной».

С огневой тоже все в порядке, стреляют хорошо, хотя в движении — иногда в «молоко». Вот поэтому и отрабатываем прицеливание: «стоя — с колена — лежа — с колена — налево стоя — с колена — лежа — с колена — направо стоя …» и так далее. Показал им «звезду» и «крест» с револьвером — впечатлились. Хотя сам чуть не оконфузился. Оказывается, револьвер стреляет немного по-другому, чем «Макар». Линия прицеливания выше, ствол «кидает» по-другому. Но, из семи выстрелов, четыре — в мишенях. Крепкая «тройка». Пока отговорился контузией, но срочно надо запастись патронами и практиковаться.

А еще ползаем по-пластунски (тут уж они меня учат), выпрыгиваем из окопов, кидаем камни — «гранаты», потом снова рукопашка, потом снова действия с оружием — и так до позднего вечера. С перерывом на обед, разумеется. По питанию и обеспечению Бойко договорился с командиром учебной команды, — встали к ним на довольствие. Так что война войной, а обед — по распорядку. Вечером — отдых и теория. Разборка, чистка и сборка оружия, рассказываю им об организации засад, Михалыч делится своим воинским опытом, разбираем ситуации прямо на земле… Потом у меня уже индивидуальные занятия. Как-то втянулся я в «китайскую гимнастику», даже получаться стало лучше, чем тогда — в будущем. Еще понравилось шашкой махать. То есть Митяев теперь меня учит фланкировке. И мы с ним дополнительно рукопашкой занимаемся. Вечером поздно составляю план на завтра, и спать. Спать — теперь самое любимое мое занятие. И не потому, что — соня, а потому, что каждую ночь мне Даша снится…

Валерий Антонович приезжал сначала каждый день посмотреть чем мы тут занимаемся, потом пропал на неделю, а сегодня сюрприз устроил. Приехал не один, а вместе с Командующим. А генералы у нас просто так не ездят, они с собой охрану берут. Как раз те казаки, с которыми я беседовал. Как же, деды с батьками их с малолетства учили, а тут какой-то прапорщик вылез… Генерал проявил интерес к нашей рукопашке, потом попросил показать как мы обещанные диверсии устраивать будем. Вот тут я на казачках и оторвался…

— Ваше превосходительство, разрешите вводную озвучить. Вы едете с конвоем по дороге, справа — лес, кустарник, слева — поле. Задача Ваших казаков — довезти Вас до конца стрельбища и обратно. Наша задача — условно уничтожить Ваш автомобиль и всех пассажиров. Прошу разрядить оружие, чтобы не перестреляли друг друга.

У Бойко аж глаза на лоб полезли, а генерал поворачивается к конвойным:

— Ну, что, казаки, попробуем?

А те — только «за»…

— Нам нужна фора в пять минут, Ваше превосходительство…

Уходим в кусты, бежим до изгиба дороги, там автомобиль должен притормозить, в кустах прячутся Михалыч с Гриней, Митяй и Андрейка, как самые меткие метальщики гранат берут каучуковые мячики, которыми на тренировках пользуемся, залегают в канаве слева, я проверяю, чтобы их видно не было и сам прыгаю следом. Роли все расписаны, даже на природе пару раз отрабатывали. Ждем-с… Доносится звук мотора, машина проезжает мимо, следом рысят конвойные. Меня не заметили. Хорошо… Из кустов раздаются два выстрела — это Михалыч с Гриней стреляют в воздух — изображают нападение. Казаки сдергивают карабины, клацают затворами, целятся в кусты. Слева из канавы поднимаются мои «орлы» и точными бросками попадают мячиками внутрь автомобиля. Меджик Джонсон отдыхает! Встаю, разряжаю барабан нагана в воздух. ВСЕ!..

— Разрешите доложить, Ваше превосходительство! Автомобиль и пассажиры условно уничтожены двумя гранатами, конвой расстрелян из трех стволов, причем один стрелок «бил» в спину казакам…

— Мда… Прапорщик, я думаю, Вы правы… — генерал поворачивается к конвою, — Ну что, станичники, как нас…

Валерий Антонович был похож на кота, который нашел ничейную миску со сметаной. И который не стал этой миской ни с кем делиться. Вчера он уехал вместе с генералом, едва успев предупредить, что появится сегодня. Вот и появился. К моему неудовольствию и неописуемой радости бойцов — пришлось прервать пробежку с полной выкладкой. И пока «казачата» лежали, задрав ноги вверх (я научил!), мы с ним отошли пообщаться. Бойко сразу предупредил, что дело — не на пять минут, поэтому я поручил Михалычу погонять «молодых» на полосе. Не любим бегать, — будем ползать. А на следующей неделе я им еще и «гусиный шаг» покажу!..И ходить им заставлю!..

— Денис Анатольевич, честно говоря, я немного потрясен. То, что Вы вчера показали…

— Только самое начало того, что мы будем делать с немцами.

— Командующий вчера был очень доволен, но высказал мнение, что нужно Вас попробовать в реальных условиях. Поэтому, готовьтесь идти за «языком». Сколько времени Вам нужно для того, чтобы собраться?

— Это зависит от того, куда пойдем. На каком участке нужен «язык»?

— Сейчас заедем в штаб, определимся у Петра Ивановича. И, может быть, я зря это говорю, но если у Вас все получится, готовьтесь получать еще одну звездочку.

— Валерий Антонович, более звездочки мне нужны лычки. Молодежи — приказных, а Митяеву — вахмистра. Если это — много, звездочку можно отложить.

— Да, Вам палец в рот не клади…

— Они тянутся, их надо простимулировать, чтобы отдача была больше. Пока что я их только обещаниями кормлю. Кстати, про кормежку, — нужно было бы рацион немного поменять, а то после чая с хлебом много не набегаешь. Но это — после того, как вернемся.

— Хорошо, собирайтесь и поедем.

Я подошел к своим архаровцам:

— Михалыч, я уезжаю в штаб с капитаном Бойко, пока меня не будет, потренируйтесь с оружием, когда на полосе закончите, — и заметив довольную улыбку Грини, добавил, — А если некоторые будут вот так нагло ухмыляться, когда приеду, побегаем еще… пару часиков.

— Командир, ты сам же учил: «Наглость — второе счастье!», — «молодой» знал когда можно пререкаться, а когда — нет. И вообще, в самый первый день я объявил, что по-уставному мы общаемся только при посторонних, а между собой я буду звать их по именам, только Михалыч остается Михалычем, а они могут звать меня Командиром, и обращаться на «ты». Сперва смущались, теперь привыкли. Даже зубоскалят иногда… Орлята, блин…

На следующее утро я собрал всю группу:

— Значит так, господа разведчики, получено первое боевое задание. Завтра группа идет за «языком». Переходить на ту сторону будем вот здесь. Линия фронта начерчена красным карандашом. — С этими словами положил на стол кроки, сделанные с карты в штабе. Все подвинулись ближе и стали рассматривать рисунок.

— Командир, вот этот кружок — деревня, а вот чуть ближе маленький — это что? — Михалыч сразу стал разбираться в деталях. — И сколько верст до них?

— Маленьким кружком обозначен хутор верстах в полутора от деревни. От окопов до деревни около десяти верст, значит до хутора…

— До хутора восемь верст с гаком, — Митяй «блеснул» высшей математикой, — часа за три добежим.

— Это тебе не утром на зарядку бегать, как бы эти восемь верст ползти не пришлось. — Гриня решил притормозить «бегуна».

— Командир, а это что за клякса зеленая и кривулина рядом? — Андрейка задал «правильный» вопрос.

— Молодец, казак. Не то, что некоторые. Клякса — это лесок, где мы и будем прятаться. А кривулина — это дорога, откуда «языка» и надо будет брать. Она-то идет рядышком с фронтом, германцы туда-сюда и шастают.

— Значит надо на краю лесочка наблюдение выставлять. — Реабилитировался Гриня.

— Согласен. А какой вопрос еще задать надо было? Михалыч, молчи! — притормозил я Митяева. — Пусть «молодые» головенки поломают.

Двух минут головенкам хватило добраться до истины:

— Как мы на ту сторону перебираться будем?

— Ну, наконец-то! Туда и обратно тропку нам местная пехота покажет. Их «охотники» разведали. Так что сегодня готовим оружие, снаряжение, собираемся и отсыпаемся, а завтра с утра выходим. Вопросы есть? Нет? Тогда вперед! Михалыч, проследи, чтобы все сделали, а я с Гриней в штаб отскочу. Нам, спасибо капитану Бойко, обещали каких-то трофейных гранат подкинуть. И доложусь о готовности…

… Линию фронта мы проскочили легко. Помогли «местные» разведчики, проводили по своей «тропе», сказали, что будут ждать, и если что — прикроют. Да и их ротный командир обещал в случае чего свой пулемет подогнать. Задание для нас Ломов выбрал достаточно простое: сидеть в засаде на дороге, брать «языка», желательно офицера, или какого-нибудь вестового. Одного только не учел — дорога была оживленная. Мы по очереди наблюдали, и подходящего случая так и не нашли. Немцы шарились туда и обратно толпами, и выдернуть одиночку было нереально. Мои «орлы» загрустили, да и мне было как-то не по себе. Первый блин — и как в пословице… Промаявшись до вечера, мы посовещались и приняли решение остаться еще на сутки. А по темноте сходить на хутор, разжиться харчами…

И там нам повезло! Мы уже подобрались к хутору, собирались зайти, но в последний момент Митяй, сидевший в охранении, свистнул по-птичьи «тревогу», и мы замерли. Со стороны дороги к хутору кто-то приближался, во всяком случае, слышен был разговор двух человек. И, что характерно, велся этот разговор на немецком, который я уже сносно понимал и даже мог немного разговаривать благодаря «подарку» Дениса Первого. Один из «гансов» убеждал другого, что у хозяина хутора просто не может не быть спиртного, и что этот хозяин запросто поделится напитком с бравыми артиллеристами кайзера… Мимо нас протопали два немца, причем оба были, наверное, фельдфебелями, или унтер-офицерами. Потому, что в сгущающихся сумерках я заметил у них на ремнях кобуры. Кожаные. Длинные. Под «Люгер Ланге», он же «Артиллерийская модель». С деревянным прикладом. Мечта идиота!!! Только за эти пистолеты немцев нужно было брать! Тогда в группе у двоих уже будет короткоствол. Да еще какой!..

Пока я пускал слюни от жадности, бравые артиллеристы уже распоряжались на хуторе, как на своей батарее… Батарея… Артиллерийская… Немецкая… Четырехорудийная… Интересные мысли в голову лезут! Подползаю к Михалычу и делюсь мыслями. Михалычу они понравились и мы начали действовать. Немцы сами помогли, разделившись. Один с помощью кулаков пытался узнать у хуторянина где тот прячет самогонку. Другой тем временем зашел в дом, откуда тут же раздался женский крик, впрочем сразу оборвавшийся. Немец вышел, вытаскивая на крыльцо хозяйку. На одной руке были намотаны волосы женщины, другой он прижимал к ее горлу армейский тесак. Подталкивая свою жертву, он спустился к своему другу и они уже вдвоем стали громко «кошмарить» хозяина хутора… Поэтому и не слышали, да и не видели, как мы подобрались к ним вплотную. Роли были распределены заранее. Михалыч брал первого, я работал с любителем женщин, Митяй страховал нас, а Гриня с Андрейкой «держали» дорогу…

Ну, начинаем работать! Встаю ровненько за спиной своего «ганса», хлопаю его по правому плечу. Он на автопилоте начинает поворачиваться, рука с ножом расслабляется. Что мне и надо. Вписываюсь в его движение, захват руки, большие пальцы на кисти противника, поворот ее против часовой стрелки и от себя… Дикий вопль, обрываемый пинком в поддых… А не надо так орать, всех ежиков в лесу распугаешь… Одновременно со мной Михалыч тоже поднимается и очень так красиво бьет с ноги немцу между пальцами… Между большим пальцем правой ноги и большим пальцем левой… Сзади… Немец в этот момент как раз наклонился над хуторянином и полученный удар перекинул его через крестьянина. Шевельнуться ему уже не дали. Быстро связав пленных, положили их на землю. Сейчас очухаются и будем разговаривать…Через пару минут оба уже были в состоянии общаться.

— Итак, «храбрые» германские воины, воюете вы только с мирными жителями, как я погляжу. Объясняю кратко, чтобы было понятней: вас двое, а нам нужен только один «язык». Кто быстрее и больше расскажет, тот пойдет в плен. Другого прикопаем где-нибудь неподалеку. На раздумье — 30 секунд.

Да им и пяти хватило. Обоим. Потому, что оба очень хотят жить. Поэтому и просят доблестных «руссише зольдатен» забрать их в плен…

О, вот и интересное появилось. Служат оба на батарее, которая в соседней деревне на ночлег остановилась, до нее километра два. Пушки — на околице, охраняются двумя часовыми. И все солдаты по домам спят. Вместе с командиром … Ух, какая интересная мысль! Ну-ка, давай мы ее обдумаем.

— Михалыч, тут километрах в трех германская батарея стоит, откуда эти красавцы нарисовались. Пушки — на околице, часовых — двое. Мысль понятна?

— Ну дык, конечно! Не с пустыми руками вернемся!

— Мы и так с «языком» вернемся. Хочется офицера прихватить, да побезобразничать малость. Этих двоих оставляем здесь, и с ними — Андрейку. Сами вчетвером… Хотя, стоп! Есть идея получше. Берем этого говорливого, он нас и проведет, — обер-фельдфебель, как-никак. А там уже работаем по обстоятельствам. Ты гранаты брал?

— Только один «шарик» германский.

— Самое то. Организуй бечевку метров на пять…

Обращаюсь к «своему» немцу:

— Ты нас сейчас проведешь в деревню, покажешь дом, где спит офицер, потом ведешь на батарею. Если все правильно сделаешь, — отпущу.

Выбор между «майне фрау унд киндер» и присягой кайзеру был сделан незамедлительно. Немец только опасливо глянул на своего «напарника».

— Не бойся, он уйдет в плен, или умрет по дороге. В любом случае ты его вряд ли теперь увидишь. Теперь слушай сюда…

Я вздернул его на ноги, примотал к гранате бечевочную петлю, другой кусок бечевки привязал к запальному колечку. Показал все это немцу, от чего он затрясся мелкой дрожью, и повесил ему сзади на шею.

— Если все будешь делать правильно, все будут живы. Но одно неправильное слово, или движение, — я дергаю за бечевку… и все. Никаких «фрау унд киндер». Понял?..

Теперь поговорим с хуторянином:

— Тебя как звать-величать?

— Михасем кличуць… ваше благородие.

— Вот что, Михась. Утром германцы могут заявиться, искать этих двоих. Ты ничего не видел, не слышал и не знаешь. Никто к тебе не приходил. Если до правды докопаются, тебе же хуже будет. Расстреляют как сообщника. Понятно?

— Як жа, зразумею!

— В деревне много жителей осталось?

— Та не, тры сямьи тольки. Уцякли усе…

… Все получилось как нельзя лучше. В деревню мы вошли спокойно, встреченный патруль любезно поделился с нами оружием. Действительно, зачем карабины мертвецам?

Дошли до «офицерского» дома, и тут Судьба подбросила нам подарок. Пока мы с Михалычем думали как заходить и брать обер-лейтенанта, он сам вышел нам навстречу… В подштанниках и кителе … В том смысле, что он в сортир так намылился. Туда и пошел, а на обратном пути об мой кулак споткнулся и упал. А Митяев его и спеленал, как младенца. Соски, правда, не нашлось, но мы ее кляпом заменили. Сдали «младенца» с рук на руки Грине и пошли на батарею. Оба часовых на батарее при виде своего фельдфебеля сначала ничего не поняли… а потом было уже поздно…

Пока немец трясущимися руками (хотя гранату ему уже сняли) снимал замки у пушек, а Михалыч ему подсвечивал трофейным фонариком, я стоял и думал что делать со снарядами… Ничего не придумал, решил положиться на удачу. Открыл один передок, достал снаряд, на его место петлей привязал гранату, бечевку от запала протянул до крышки, закрепил. Дай Бог, сработает…

И мы ушли… Фельдфебеля оставили в бессознательном состоянии неподалеку, а обер-лейтенант пошел с нами. Поначалу упирался, но после короткого сеанса иглоукалывания (ножом по ягодицам), развил приличную скорость. Замки пришлось утопить. В том самом сортире, по которому ночью затосковал немец. Прицелы я нес отдельно — вещь хрупкая, тонкая… Подобрали на хуторе Андрейку с пленным, попрощались с хозяевами и ломанулись домой… И дошли благополучно. Под утро, когда нас уже перестали ждать и чуть не пристрелили свои же. Хорошо, что немцы матом не ругаются… Нас по этому мату и узнали после первых же выстрелов. И даже на радостях выделили две обозные телеги, так что в самый разгар дня мы вьезжали во двор штаба…

Хохот стоял знатный. Ржали не только казаки, но и их лошади… Представьте, вылезают из обозных двуколок пять полусонных, но очень довольных физиономий. Казаки на телегах — ха-ха три раза! Потом хохот немного поутих, когда я Валерию Антоновичу фельдфебеля из соломы откопал…А вот когда обер-лейтенант появился, я думал от хохота забор рухнет. Китель и подштанники — картина маслом!

— Вот, Валерий Антонович, Вы просили «языка» — получайте. Офицер — артиллерист.

— А почему он в таком виде?

— Господин капитан, что было, то и взяли, — когда я объяснил Бойко в двух словах как все было, он тоже начал смеяться, — А вот прицелы от пушек…

— Какие прицелы?.. Какие пушки?..

— Германские, калибра 77 мм, наверное. Темно было, не разглядели, — пробормотал нарочито виноватым голосом, — Артиллерист с вверенным ему имуществом никак расставаться не хотел. Пришлось поспособствовать. Правда, замки тяжелые оказались, пришлось утопить.

— Так Вы что, немецкую батарею разоружили?!

— Мы там еще гранату на зарядный ящик привесили. Но сработала, или нет — не знаю. Уходить надо было. Да, вот для поручика Ломова медальоны артиллеристов. В дополнение к тому, что обер-лейтенант расскажет.

— Ну, господин прапорщик, пишите рапорт… А свои слова я помню… И Ваши тоже… И все сделаю…

Ну, вот мы и дома, на базе. Теперь займемся бухгалтерией, будем дебет сводить с кредитом. Что мы имеем в остатке? Имеем: карабины «маузер» в комплекте — 4 штуки, пистолеты «люгер артиллерийский» — 2 штуки, тесаки — 2 штуки, немного патронов. Мелочевку типа фляг, «сбруй», подсумков, фонариков даже не считаю. Хотя один фонарик мне очень понравился. С защитной шторкой и откидной панелькой под блокнот. Как специально для наблюдателя сделан.

И все это богатство стоило нам 1 гранаты и немного понервничать и не поспать. А если серьезно, то группа теперь может неплохо поработать и вблизи, и издалека. Вот бы еще пулеметик какой найти…

Все, теперь отсыпаться. Спать! И чтобы обязательно приснилась… А не скажу!.. Это — личное…

Сидим в окопе, смотрим в бинокль по очереди, запоминаем подробности и радуемся погоде. Радуемся — потому, что небо облаками затянуто и солнышка не видно. А раз солнышка не видно, то и бликов от оптики тоже никто не увидит. А мы зато все увидим, что нам нужно, и зарисуем, и запишем, и запомним. А увидеть надо самую малость — немецкое пулеметное гнездо, где около большой железяки сидят, как минимум, два дятла в форме цвета «фельдграу» и периодически стуком этого агрегата нарушают гармонию Вселенной и спокойствие в окопах пехотного батальона, который пригласил нас на философский диспут на тему: «Можем ли мы этих дятлов успокоить, или же все это пустое»…

Примерно такие вот мысли крутились у меня в голове, пока я оглядывал немецкую линию обороны, протянувшуюся в метрах двухстах от опушки леса до глубокого оврага, пересекавшего и наши и немецкие окопы. Где-то на этой линии стоял немецкий пулемет, которым мастерски управлял какой-то Зигфрид, с артистизмом, надо сказать, управлял. То, что даже в затишье ходить по окопам надо было пригнувшись, пехота поняла довольно быстро. Но тевтонский гений на этом успокаиваться не желал, и всячески пакостил своим оппонентам. Последняя его выходка заключалась в том, что он подловил бойцов, тащивших в окопы бидоны со щами во время обеда. Сначала превратил бидоны в подобие решета, потом еще полчаса не давал носильщикам головы поднять. Малейшее шевеление, — и туда летит очередь. Специально перед лицом землю буравил, а когда попытались его ответным ружейным огнем прижать, двоих наповал уложил и троих ранил. И, что характерно, стрелял с разных точек. Пехота решила разобраться с пулеметчиками, но команду охотников закидали гранатами, когда они пытались пройти по оврагу. Тогда полковой командир вышел на штаб с ходатайством направить разведку для ликвидации пулемета. Вот Валерий Антонович и послал нашу группу, чтобы посмотрели что к чему. На этот раз пошли вчетвером. Огорченного Гриню с вывихом голеностопа оставили «на хозяйстве».

Часа два мы все вместе осматривали немецкие окопы, нашли три места, где удобно было бы сделать пулеметную позицию. Потом Михалыч отправил «казачат» обедать и спать, а мы стали искать пути подхода к немецким окопам и обговаривать свои действия. Сошлись на том, что сначала проверим проход через овраг, пошлем пару человек тихонько поползать, если будет тропинка, идем на ту сторону, проходим по окопу до пулемета, выводим его из строя и уходим.

Когда стемнело, двое самых мелких, Андрей и Митяй, ужами ввинтились между кустами, которыми зарос весь овраг и растаяли в темноте и тишине. Прошло минут десять, прежде чем они беззвучно вывалились чуть в сторонке.

— Колючка там, поперек оврага натянута, рядов пять, не меньше. На проволоке, кажись, банки консервные кое-где висят, — зашептал Митяй.

— Да, я там тихонько рукой пошарил, наткнулся на одну, — это уже Андрейка добавил, — овраг весь колючкой запутан, без ножниц не пройдем.

— Надо с другого бока, справа меж кустиков проползать.

— Германцы не дурнее нас с тобой, Митька, если ты там дорожку наметил, то и они ее наверняка без внимания не оставили. Значит, возвращаемся и готовимся к следующей ночи…

Весь следующий день я просидел в окопе, наблюдая за фронтовой жизнью и окопным бытом и своих и германцев. И если у нас все было понятно и доходчиво, то, глядя на противоположную сторону, у меня появились кое-какие вопросы, с которыми я не преминул поделиться с Митяевым.

— Михалыч, смотри, вон там, слева у березы кустики сидят, такие маленькие. Как думаешь, почему они так удобно для немца сидят? Слева кустик, справа кустик, а между ними аккуратненькая такая амбразурка получается. Если они щиток снимут с пулемета, их там никак не заметить. Утром туда немец протопал, потом обратно через полчаса. Дальше никуда не ходил, или после кустиков пригнувшись по окопу шел. Но там овраг через метров 20 начинается. А справа хождение как обычно, по всему окопу каски бегают. До самого леса. Где может пулемет стоять?

— Либо слева, возле березы, либо справа у кромки леса — фланг защищают на случай, если мы лесом пробираться будем. Либо вон тама, где куча бревен от блиндажа осталась, разнесло его, видать, прямым попаданием.

— Попали артиллеристы хорошо, только бревнышки легли как-то плоховато, домиком. Пулемет спрятать можно очень хорошо. И бревнышком прикрыть, а стрелять надо будет, то и оттолкнуть его легко можно.

— Одно непонятно, командир, как они его так быстро по окопу таскают? Железка-то здоровая, да неуклюжая, по тесному окопу тащить неудобно, а пехота гутарит, что он то тут, то там, зараза.

— Не знаю, Михалыч, может у них в расчете силачи цирковые служат…

Разгадка быстрого перемещения пулемета раскрылась в эту же ночь. Перед выходом мы с Михалычем обговорили еще раз все варианты, после чего одна пара поползла по дну оврага, вторая аккуратно и абсолютно бесшумно пошла по его краю. Добравшись до нужных кустиков, мы залегли и стали ждать. Мы — это потому, что я пошел в паре с Митяем и залег в засаду, а внизу Михалыч с Андреем должны были накинуть бечевку с крючком на колючку, отползти и немножко пошуметь. Что они и сделали через пару минут. Из оврага еле слышно донеслось бряцанье, потом еще раз. Кусты тихонько раздвинулись, и буквально трех метрах от нас из них показался немец, державший что-то в руках. Сделав пару шагов, он вытянул шею и начал вглядываться вниз. Рядом с ним абсолютно бесшумно возник второй. Теперь гансы в четыре глаза всматривались вглубь оврага и поэтому не видели, что творится у них за спиной. Митька дотронулся до моей руки, обращая на себя внимание, показал пальцем на себя и на дальнего немца, отполз на два метра в сторону, подобрался. Поймал мой взгляд и вскочил. Я, опоздав на долю секунды, рванулся к первому немцу. Он только начал поворачиваться ко мне, как раз для того, чтобы я с ходу пробил ему с левой ноги «пенальти» в солнечное сплетение. В жизни ни разу в футбол не играл, а вот пришлось. Левая рука — захват за шею, разворот против часовой, прижимаем голову к себе, резкий рывок, хруст позвонков. Тело оседает на землю. Митяй не стал издеваться над противником и с одного удара в висок отправил его в беспамятство. Тихонько обшарив тушки, мы стали богаче на шесть гранат-«толкушек» и два Маузеровских карабина. Казачонок по-птичьи чирикнул, подзывая остальных. Вот тут мне до казаков, как первоклашке до аттестата. Учиться и учиться. Ответный «чирик» — и все в сборе. Двигаемся дальше. Доползли до окопа, опять разбились по парам. Михалыч — на тыльной стороне, мы — по передку ползем. Вот и наши таинственные кустики возле березки. Тихо, спокойно, безлюдно. Насколько видим и понимаем, — оборудованная позиция для пулемета. Только без него, — значит, правда, таскают его по окопу. Так, пошли дальше…и стоим, точнее, лежим и молчим… Нюхаем…

Когда в несбывшемся будущем я носил курсантские погоны, наши преподы, дабы показать серьезность момента, вдалбливали нам в головы, что Уставы написаны кровью… Как сейчас помню: «Часовому запрещается: есть, пить, курить, отправлять естественные надобности и т. д.». Немцы, точнее немец этого еще не знал, или не придавал значения, но табачным дымом из окопа явственно тянуло. Нарушение Устава вредно для Вашего здоровья, может привести к летальному исходу. Уже привело. Часовой присел на корточки, прислонился к стенке окопа и заснул. Вечным сном. Дальше ползем медленно и «на цыпочках». Вот и разбитый блиндаж. Как его интересно разбило… Пулеметное гнездо, оборудованное тремя амбразурами, замаскированными обломками бревен и досок, а внутри… Внутри стоит, выражаясь «современным» языком, ружье-пулемет «Мадсен». И как же он сюда попал? А рядом кемарит его несчастливый обладатель.

Смазанное движение в сумерках, еле слышный вздох-хрип … и все. Выпрямляюсь в окопе, оглядываю это чудо-юдо, действительно «Мадсен», похожий на древний мушкет, только с магазином, торчащим вверх. Поворачиваюсь к Михалычу, спрашиваю одними губами: «Берем?» Тот утвердительно кивает, помогает вытянуть пулемет из окопа, тяжелый, черт, килограмм 10 будет. За ним следуют четыре магазина с патронами, сумка с какими-то железяками. Все взяли, ничего не забыли? Нет, забыли. Забыли немца посмотреть, бумажки какие забрать, если найдем. Оп-па, а что это у нас такое красивое на ремне висит в длинной кожаной кобуре? А это у нас пистолет такой красивый висит, люгер. И опять «Артиллерийская модель». Теперь их у меня уже три будет! Это мы оч-чень удачно зашли «в гости». Обшариваю немца на предмет медальона, тесака, патронов и вылезаю из окопа. Все в сборе, поползли домой. Стоп. А привет передать? Что-то меня на приколы потянуло. Берем нетолстое бревнышко от блиндажа, две длинные щепки, благо есть из чего выбрать — этого добра море, отрываем у Михалыча кусочек бечевки, стягиваем щепки крестом, втыкаем наподобие сошек в землю, сверху кладем бревнышко. Теперь последний штрих. В кармане нахожу огрызок «химического» карандаша», слюнявим, пишем почти наощупь на бревнышке: MASCHINENGEWEHR. NUR FUR DEUTSCHEN. (Пулемет. Только для немцев). Эксклюзив, типа, пользуйтесь, камрады. Теперь все, уходим домой.

Доползли нормально, без происшествий. В землянке, которую нам выделили, несмотря на поздний час нас дожидался ротный, которому мы и продемонстрировали нашу «высокотехнологичную» добычу. Все сгрудились возле нар, где в свете керосиновой лампы поблескивал необычный пулемет.

— Ну, теперь понятно, как они пулемет перетаскивали. Это — не станковый, на плечо взвалил, и вперед. А второй номер патроны тащит. — Михалыч был явно доволен «уловом».

— Вот если бы можно было его нести и стрелять во время атаки, — я взял пулемет и показал как, — представьте, что бы творилось у противника на бруствере в это время.

— А ничего бы не творилось, сидели бы германцы на донышке и ждали, когда мы им на голову спрыгнем, — кровожадно отозвался штабс-капитан, — Господин прапорщик, а давайте утром опробуем сей механизм.

— Извините, но я думаю, надо побыстрее доставить эту игрушку в штаб, чтоб ее там спецам показали и их авторитетное мнение выслушали.

— И кому это авторитетное мнение нужно? — обиделся ротный.

— Ну, хорошо, отстреливаем два диска, чтобы посмотреть, как он ведет себя во время стрельбы, и мы уходим…

Поспать нам дали немного, чуть более часа, до рассвета. Пока не пришли менять часового и не увидели наше художество. Я был разбужен беспорядочными, частыми винтовочными выстрелами, и полез из землянки наружу. Германцы, оценив наше «произведение», устроили громкие и продолжительные «бурные аплодисменты, местами переходящие в овации». Ротный был уже тут как тут.

— Повылезали, гады, лупят в белый свет, как в копеечку! Давайте опробуем трофей!

Тем временем Михалыч и оба моих разведчика уже тащили пулемет по окопу, выискивая хорошую позицию для стрельбы. Устроившись в одной из бойниц, урядник стал готовить пулемет к бою.

— Урядник, справишься?

— А то как же, Вашбродь!

— Добро, я дальше прогуляюсь! Вадим Викторович, — это уже штабс-капитану, — поторопитесь, а то мои все патроны сожгут!

С этими словами я нырнул снова в землянку. Схватил трофейный люгер, подсумок и вылез наружу. Штабс-капитан уже приложился к пулемету и короткими очередями пытался «успокоить» немцев. Солдаты уже занимали позиции, но мне все же удалось пробраться к сосновому пню, торчащему перед окопом. Отличная защита и маскировка. Раскатал лохматку, улегся, приклад присоединил, патроны в магазин, кто тут у нас на прицеле? Дальность — 200 метров? Отлично! Заряжаем, смотрим в прицел, видим какого-то ганса, который больше ругается, чем стреляет. Целимся ему в грудь, вздохнуть, на выдохе нажать. Хорошо попал, аж откинуло болезного. Ну еще бы 9 милиметров и длина ствола — 200. Следующий — хмырь с биноклем, что-то кричит, рукой машет. Выстрел, … уже никто никуда не машет. Следующий… Следующий… …Следующий остался жить потому, что сквозь грохот боя донесся свист приближающегося снаряда. Примерно посередине между окопами вспух взрыв.

— Михалыч, собирай манатки, уходим!

И мы повезли трофей в штаб, к капитану Бойко. Показать. Но отдать — только через мой труп!

 

Часть вторая

Валерия Антоновича в штабе ждать пришлось недолго. Узнав о нашем появлении, он в течение пяти минут закончил свои дела и пригласил в «кабинет». Михалыч поставил пулемет на пол и был отпущен покурить и пообщаться с земляками, дежурившими в этот день при штабе.

— Ну-с, докладывайте, Денис Анатольевич.

— Ваше приказание выполнено, господин капитан. С пулеметом разобрались, с пулеметчиком — тоже. Стрелять он больше не будет.

— Кто? Пулемет, или пулеметчик? — Улыбается довольный Бойко, стаскивая дерюжку, которая прятала «машинку» от лишних глаз. — Ого!.. Это что же за механизм хитрый? Хотя… Нам такой показывали в Офицерской стрелковой школе. «Мадсен», кажется, датского производства…

— Да, под патрон 7,62***54. Скорее всего был захвачен германцами в качестве трофея, отправлен на Западный фронт. Вы, кажется, как-то говорили, что немцы все трофейные пулеметы туда отправляли…

— Продолжайте, прапорщик. Я вижу, У Вас есть мысли на этот счет.

— Их две: главная и основная.

Капитанские брови удивленно взлетели. — Это, пардон, как?

— Главная — это присутствие на нашем участке подразделения противника, прибывшего с Западного фронта. Вопрос: когда и зачем они передислоцированы? И что это — простая замена, или усиление немцев у нас за счет ослабления в Европе? По моему скромному мнению, было бы правильным связаться с другими разведотделами и обменяться информацией по этому вопросу.

Жетон пулеметчика тоже может дать какие-то сведения.

— Да-с, в логике Вам не откажешь. Я учту Ваше мнение… А основная мысль?

— Валерий Антонович, я в рапорте буду указывать, что в ходе боя пулемет получил повреждения, исключающие его восстановление. И прошу поддержать меня в этом.

— Хотите оставить трофей себе, Денис Анатольевич? Понимаю, ручной пулемет в группе — это неубиенный козырь. Хорошо, я согласен. Только помните, трофеи нравятся не только Вам.

Вот эта последняя фраза вкупе с подмигиванием что должна означать? Что непосредственный начальник тоже не отказался бы от чего-нибудь трофейного? Добро, сделаем. И на будущее надо «обменный фонд» создавать для всяких презентов тыловикам и прочим нужным господам. Ну это не горит.

— Я еще хотел попросить Вас, Валерий Антонович, о помощи в поисках нужных добровольцев. Мне нужны саперы, или в крайнем случае артиллеристы. Короче говоря, люди, разбирающиеся в минно-взрывном деле. И чтобы они могли выдерживать наши нагрузки…

— Хотите увеличить группу, Денис Анатольевич?

— Завтра хочу устроить экзамен своим. По действиям в качестве командира группы. Если выдержат, можно будет комплектовать еще четыре.

— А почему только четыре? Вас же пятеро.

— Один из казаков на командира еще не тянет, зато к данному агрегату, — я показал на «Мадсен», — воспылал прямо таки неземной страстью. Будет универсальный пулеметчик для всех групп.

— Хорошо, экзаменуйте своих казаков, а я попробую подыскать Вам пополнение…

На следующий день я устроил «молодым» выпускной экзамен на тему «Рейд в тылу врага», то есть собрались по-боевому, с полной выкладкой — карабин, две сотни патронов, сухпай на сутки, фляги, лопатки, лохматки вскатку на вещмешок, «Оборотни» на пояс. Я хорошо помнил по будущей жизни как выглядел «Оборотень-2» и сподобился в кустарных условиях повторить его форму. Правда без всяких наворотов типа стропореза, обжимки для детонаторов, раскладывающейся рукояти и т. д. Получился хороший такой нож с лезвием типа «ятаган», или на американский манер — «спир пойнт». Моим ребятам он очень понравился, они просто скопировали его и отдали заказ в слесарные мастерские местного депо. Железнодорожники постарались, и ножи удались на славу. Сбалансированные, хорошо лежащие в руке…

Маршрут был проложен до линии фронта и обратно — километров 25–30 в один конец, преимущественно по лесам и болотцам вдоль дорог. Задача простая: довести «языка», то бишь меня любимого, до вышестоящего командования. И пройти маршрут должны были незамеченными. А еще должны были понаблюдать за какой-нибудь дорогой — кто и куда по ней едет. В составе группы у меня по-прежнему трое «казачат», и старший урядник Митяев, ими командующий. Ему экзамен устраивать не стал, — и так все видно. А вот «молодым» пообещал, что если сдадут экзамен, будут набирать свои группы. Туда командиром группы идет Митяй, обратно — Гриня. С Андреем сложнее, хорошо, что он сам это понимает. Пока он — наш штатный пулеметчик, с «льюисом» прямо сроднился. После наших «подвигов» я, вроде бы, заслужил доверие у казаков и недостатка в добровольцах не было, еще десяток человек тренировались «на базе»…

Мы уже дошли до наших окопов, немножко пошутили с нестроевой ротой какого-то пехотного полка — подперли толстым дрыном ворота в сарай, где они храпели в полном составе, включая дневального, и стали возвращаться обратно к себе, когда вдруг со стороны дороги раздались выстрелы. Идущий впереди дозорный упал на колено и вскинул вверх руку, согнутую в локте — «Всем — Стоп». Группа моментально присела, бойцы уже ощупывали свои сектора стволами карабинов. Гриня бесшумно подвинулся ко мне:

— Командир, надо посмотреть что там. Я Митяя пошлю.

Я согласно кивнул, казачок плавно перетек на три метра вперед, беззвучно хлопнул по сапогу казака, который был дозорным, что-то ему шепнул. Митька ухом ввинтился в траву и исчез. Гриня занял его сектор и стал осматриваться. Я устроился рядом с ним. Минуты через три появился Митька, его лицо было встревоженным.

— На дороге санитарный обоз, четыре телеги. Пятеро германцев-кавалеристов, застрелили ездовых, один стоит с конями, остальные возле передней телеги.

Ну и что это все значит? Откуда здесь гансы и что им нужно? Место выбрано ими с умом, кругом лес, достаточно хорошо гасит звук, на дороге никого, четыре телеги — легкая добыча. Но почему санитары? Надо посмотреть…

— Одеваем лохматушки, идем к обозу. Михалыч, ты — справа, Гриня — слева, Митяй со мной, Андрей — прикрываешь тыл. Двинулись.

Через минуту мы были возле дороги. Посередине колеи стояли телеги с ранеными, у последней один из немцев, видимо коновод, держал двух лошадей, остальные были привязаны к бортику.

Так, руки заняты, винтовка за спиной, пока не опасен. Дальше, двое стоят у второй телеги, в руках — тесаки, винтовки тоже за спиной. У первой телеги какой-то ганс держит сзади за локти медсестру, а перед ней стоит офицерик и что-то ей говорит. Охранения нет, ничего не боятся, все смотрят на офицера и ухмыляются.

Подозвав своих, даю ЦеУ:

— Михалыч, твой — коновод, потом контролируешь правый фланг и тыл. Гриня — контроль слева и страхуешь меня, Митяй, Андрей — валите «гансов» с тесаками, дальше — по обстоятельствам. Живым нужен только офицер. Начинаем по свистку, расползлись быстренько.

Так, а вот это уже неправильно, пощечины должны женщины мужчинам давать, а не наоборот. Это у вас, герр официр, недоработочка в воспитании, но мы ее сейчас быстро исправим. Все готовы, можно начинать. Достаю люгер, патрон уже в патроннике, — как услышал выстрелы, сразу дослал, даю короткий свист, за которыми следуют два винтовочных выстрела, вылетаю из канавы на дорогу, кувырок, выстрел с колена по ногам «держателя», потом — офицера. Все падают, перекат назад — влево, контроль своего немца, краем глаза замечаю Митяя с Андреем уже на дороге, выбить люгер у лейтенанта-кавалериста, добавить пониже каски, чтобы не делал глупостей, вот и все. Медсестричка начинает сползать по борту телеги на землю, подрываюсь, два шага вперед, подхватываю ее на руки, поворачиваю лицом к себе… И где-то я ее уже видел. Бережно укладываю ее на место возницы, подсовываю под голову сброшенную и скомканную лохматушку, оглядываюсь по сторонам. Сладкая парочка, Митяй с Андреем стянули руки за спиной герру лейтенанту и теперь перетягивают ему ремешком от пистолета бедро повыше раны, в общем, все — как учили. Немец скрипит зубами, но не орет, — типа нордический характер показывает. Погоди, гаденыш кайзеровский, ты у меня еще плакать будешь очень крупными слезами и сопли по всему мундиру размазывать. Мне нужно только выяснить, почему ты на обоз с ранеными напал. Но это пока подождет…

Снимаю с ремня фляжку, набираю в горсть воды и осторожно брызгаю медсестричке на лицо. Она тихонько стонет — вздыхает, потом приоткрывает глаза, потом они наполняются слезами, она прячет лицо в ладони и бьется в истерике. Я вижу, как вздрагивают ее плечи, как она задыхается от рыданий, глажу ее блестящие каштановые волосы, говорю что-то успокаивающее…

Все в этом мире проходит, истерики тоже. «Сестричка» потихоньку успокаивается, садится, смущается, краснеет, пытается найти у себя платочек, чтобы привести себя в порядок… Надо начинать разговор.

— Мадмуазель, позвольте представиться: прапорщик Гуров, Денис Анатольевич.

— Николаева Мария Егоровна. Простите… Сейчас дыхание переведу… Прапорщик, не смотрите на меня, я неизвестно как выгляжу… Мне неловко…

Мария Егоровна… Маша… Машенька! Та самая медсестричка, которую моя ненаглядная угощала кофейком в день моей первой прогулки в госпитале. Да, мир тесен!

— Хорошо, я закрою глаза, но не обещаю, что не буду подглядывать.

Она пытается улыбнуться, это уже хорошо.

— Что они, — киваю в сторону немецких тушек, — от Вас хотели?

— Мы забрали раненых, ехали в госпиталь, эти появились внезапно, будто бы из ниоткуда… Никто из санитаров не успел за ружья взяться, как они их всех убили… Меня стащили с повозки, стянули руки за спиной, их офицер подошел и сказал, что ему нужны медикаменты для перевязок, и еще… Еще он сказал, — ее глаза снова стали мокрыми, — он сказал, что они прирежут всех раненых… И что он этого не сделает только… Только если… Если я… буду…Буду благосклонна к нему и его солдатам…

Мир закружился перед глазами, быстрей, еще быстрей. Потом все заволокло горячей бордовой пеленой…

— Х-а-а-а-р-р-р-а-а-й!!! — Я пришел в себя, когда на плечах висели мои бойцы, пытаясь оттащить меня от лейтенанта, а он в свою очередь пытался отползти подальше, глядя безумными глазами и оставляя за собой две вспаханные шпорами бороздки. Мой нож валялся на дороге, я и не помнил даже когда и зачем я его выхватил. Оглянувшись на Машу, я заметил ее испуганно-округлившиеся глаза. Черт, как бы опять слезы не начались…

— Пустите, я — в порядке, — я повернулся к Грине, — Что случилось?

— Командир, ты барышню успокаивал, потом как заревешь дурным голосом и одним прыжком к немцу кинулся. На него прыгнул, нож в руке, штаны ему с одного маха распластал, вторым замахом собрался ему это…ну… его мужское дело отмахнуть, да тут мы с Митяем подоспели, да сразу и не оттащить было. Рычишь, как медведь, глаза кровью налитые, а силищи в тебе — вдвоем еле справились.

Так, понятно, почему ганс испуганный по самое-самое… Ну, это тебе только начало разговора. Сейчас отдышусь и продолжим…

Я вернулся к повозке, — Мария Егоровна, простите, что напугал… Обещаю, такое больше не повторится, во всяком случае в Вашем присутствии…

— Денис… Анатольевич, неужели Вы могли в самом деле с ним что-то сделать? Он же пленный…

Громкое покашливание Михалыча привлекло внимание.

— Командир, надо обоз уводить, не ровен час энтих искать будут.

— Так, собирайте все оружие, патроны, немецкую сбрую, грузите на одну лошадь. Михалыч, оставляешь Митяя со мной с двумя лошадьми, сам уходишь с обозом. Дозорного вперед пошлешь, чтобы больше не было сюрпризов. Быстро не гоните, мы с Митяем поговорим с гансом, если что прикроем с тыла. Минут через пять — десять вас нагоним.

— Добро, командир.

Я подошел к медсестричке, которая уже немного успокоилась и теперь осматривала раненых.

— Мария Егоровна, вы сейчас отправляйтесь, с вами поедут трое моих бойцов. Я минут через десять догоню.

Она испуганно схватила меня за рукав.

— Денис Анатольевич, я боюсь! А если еще германцы появятся?

— Теперь бояться не надо. С вами едут мои казаки…

— Может быть, мы подождем?

Ох, и напугали девочку… Ничего, и за это ответишь, горячий тевтонский парень!

— Хорошо, только все-таки надо отъехать метров на двести отсюда… Михалыч, — обращаюсь уже к своему заму, — отойдете на двести метров и ждете нас. Мы — быстро…

Так, теперь займемся герром лейтенантом. А что это он у нас такой испуганный? Личико бледное, глазки круглые… и, наверное, не такие бесстыжие, как до этого, когда ты тут со своими «порезвиться» хотел. Говоришь, пленный, под конвенцию подпадаешь?

Не сдержался, пнул по ребрам… И еще разок… И еще… Для взаимопонимания…

Хорошо, что немецкий немного знаю:

— Своим предложением сестре милосердия, которая является некомбатантом, ты вычеркнул себя из списка военнопленных. Поэтому у тебя есть только один выход: ответить на мои вопросы четко, быстро и правдиво. Чтобы избежать лишних мучений. Кто вы такие и что вам здесь нужно?

Так, проникся парень, а как иначе, если нож снова там, куда я с самого начала прицелился?

— Сколько вас и где вы находитесь? Какое вооружение? Какие задачи поставлены?

Понятненько, штурмовая группа немцев порезвиться приехала. Интуристы, блин! Около тридцати кавалеристов, четверо легкораненых. Сидят на хуторе, а где этот хутор? А на карте показать? Хорошая у немца карта. А не врешь? А если ножом посильнее надавить?

Нет, визжим, слюни пускаем и, наверное, не врем. По глазам вижу. Он сейчас готов рассказать все, что помнит и знает, начиная с детского садика. Лишь бы нож отодвинулся хотя бы на сантиметр. Так, вооружение — только стрелковка, пулеметы не таскаем, это есть хорошо.

— Что с хозяевами хутора?

Ага, хутор брошенный. Хозяева смотались подальше от германского орднунга. И правильно сделали…

— Слушай, «ганс»… Ты — не Ганс? Ты — Карл? Хрен редьки не больше. Ты женат? Да? Отлично! Так вот, Карл, если мы придем в твой фатерлянд и у тебя на глазах будем по очереди насиловать твою жену, — тебе это понравится? Нет? Так какого … вы здесь такое устраиваете?! Ладно…

Допрос прервался из-за топота копыт по дороге. К нам подскакал Гриня:

— Командир, тут это… Короче, барышня просила передать, что она очень просит тебя, чтобы ты раненого немца с собой взял. Мол, он раненый, пленный…

Ну вот как воевать в таких условиях?!

— Ох, блин… Добро, грузите его вьюком на лошадь и пошли…

Пока мы общались с «интуристом», Маша привела в порядок раненых и при нашем появлении поспешила оказывать помощь немцу, которого положили рядом с последней телегой. И пока она делала перевязку, я стоял рядом и смотрел на немца. Смотрел, поигрывая ножом в руках. А думал совсем о другом, точнее, о ДРУГОЙ. После этого случая не хочется совершенно оставлять ее в госпитале. Они ведь тоже ездят за ранеными…

После перевязки немца, еще ошалелого после всего случившегося, положили в повозку, и мы тронулись. Впереди дозором скакали Гриня с Михалычем. Я, как несведущий в лошадях, сидел рядом с медсестрой на первой телеге, которой правил Андрей, сзади тыловым дозором шел Митька, за возниц на остальных телегах были легкораненые. Мы проехали километра три, когда сзади раздался свист. Обернувшись, я увидел подъезжающего Митяя.

— Командир, там с немцем чегой-то делается. Воет, бьется по телеге, как юродивый…

— Колонна, стой!

Ну, пойдем полюбопытствуем, что там случилось.

— Я с вами, — у Маши в руках появилась сумка с медикаментами, — может быть ему нужна помощь.

— Лучшая помощь для него, — что бы я его подольше не видел и не мог до него дотянуться…

— Денис Анатольевич, не будьте таким жестоким, — Она говорила тихонько, чтобы слышал только я один, — Он, прежде всего, — раненый и ему нужна медицинская помощь…

И не дав мне раскрыть рта, побежала к последней телеге. Да, уж, воистину — сестра милосердия…

Поспешив за ней, я увидел интересную картину: на земле, воя что-то нечленораздельное и колотясь головой о тележное колесо, корчился герр лейтенант… Пены изо рта нет, да и на эпилепсию не похоже, скорее всего, — обычная истерика… Ну да на этот случай есть хорошее лекарство. Оттянув «ганса» от телеги, даю хорошую пощечину. Осторожно так, чтобы не сломать ничего, потом еще одну. Снимаю с ремня флягу, лью воду на лицо. Он перестает дергаться, только все еще стонет и скулит, закрыв глаза…

Рядом со мной опускается Маша.

— Ну и что это за концерт по заявкам?.. Рану разбередил?.. Так потерпи маленько, скоро довезем тебя до доктора…

— Найн… Ньет… Это есть не рана… — немец открыл глаза и смотрит на «сестричку», — Простьите менья, фройляйн!.. Нас училь, что всье руссише — есть не человек, унтерменшен!..

Вот я тебе сейчас такого «унтерменша» устрою, гаденыш, мало не покажется… Но немца несло далее…

— Фройляйн, битте… простьите менья! После наш разговор… Ви есть оказать мне помостчь!.. Ваш официр… дольжен биль… менья убийть!..Он есть везти менья в госпиталь… Ви есть спасти мой жизнь!.. Ви помогайт моя нога!.. Фройляйн!.. Я есть очьень просить… дать мне ваше прощений!..

Он перестал елозить по земле, только дыхание с хрипами вырывалось изо рта. Я молча сидел и смотрел на немца. Потом достал из ножен клинок, повернул лейтенанта на живот. Краем глаза заметив дернувшуюся Машу, перерезал ремешок, связывавший руки и помог подняться. «Ганс», в смысле Карл, ухватился за бортик повозки и стоял, не отрывая молящего взгляда от девушки. Она тихо ответила:

— Я Вас прощаю… Но оставайтесь человеком…

Капитан Валерий Антонович Бойко — змей еще тот! Искуситель и издеватель! Приехал к нам на базу, посмотрел на занятия с вновь прибывшими добровольцами — их набралось пока девять человек, оценил арсенал, нажитый непосильным трудом (в смысле глянул на нашу военную добычу). Затем получил в подарок трофейный люгер, и огорчил решением использовать меня, как курьера. Типа некому в корпус директиву отвезти. Я ему с пеной у рта начинаю доказывать, что нам заниматься и заниматься надо, а он стоит и улыбается. И никак его не пронять! И ведь благодарен должен ему быть — провернул приказ о присвоении званий за неделю. Это уметь надо, да и знать к кому и как подойти. И теперь наш дружный коллектив — это вахмистр, трое приказных. Ах, да, забыл. И подпоручик в качестве командира!..

А теперь вовсю пользуется правами благодетеля! И далась ему эта директива!.. Нет, обязательно я, и обязательно со своими в качестве конвоя!.. Хорошо, что штабной автомобиль дает, с ветерком поедем. Отмазаться не получается. Я уже смирился с тем, что день потерян, а он, змеюка — искуситель сообщает мне, что есть у него еще одно поручение, которое я якобы выполню с удовольствием! И на мой вопросительный взгляд сообщает с невинным видом, что я бы мог заехать в известный госпиталь и забрать Анатоля Дольского! Того уже выписывают, а мне — по пути… И стоит с довольным видом, рассматривает мое выпадение в осадок! Так и обнял бы его крепко-крепко, до асфиксии! Издеваться изволите, Ваше высокоблагородие? Знаете ведь, что от такого предложения я не откажусь! И с удовольствием поеду забирать Анатоля в госпиталь!.. И соберусь очень-очень быстро!.. И не дай Бог, мои «орлы» соберутся медленней меня!

…Решил брать с собой двоих, ехать недалеко, да и не так, чтобы опасно. Михалыч Гриню себе в помощь оставил, с оружием разбираться, а мы с Митяем и Андрейкой переодетые, чистые и надраенные, отправились на выполнение «очень важного и ответственного задания». Когда выехали из города, упросил шофера дать порулить, и теперь сижу за рулем и давлю на газ… Ну, что сказать с точки зрения водителя начала следующего века… Руль тугой, тормоза слабенькие, про синхронизаторы в КПП можно и не вспоминать. Скорости переключаются в два нажима сцепления, как на грузовых. Зато нет такой обезличенности машины, как в мое время… Водила сначала переживал за свой «Даймлер», потом смирился с неизбежным, да и я не так уж и лихачил. До корпуса добрались быстро, сделали все дела, и снова я за «баранкой». И каждый метр, каждая секунда, каждый удар сердца приближает меня к госпиталю. Еще чуть-чуть, и мы приедем… Вот и знакомые ворота, знакомое крыльцо. Чуть ли не бегом несусь в палату к Анатолю. Быстренько здороваюсь, мол, давай собирайся, а мне некогда… А он, еще одно, блин, приключение на мою голову, печально повествует мне, что он, поручик Дольский, нашел в этом госпитале мечту всей его жизни, и что как следует не попрощавшись с ней, он никуда не поедет. А заодно даст младшему товарищу, то бишь мне, пару часов времени, чтобы и я мог повидать некую особу, которая по наблюдениям всего госпиталя и его личным, после отъезда господина прапорщика, ходит грустная. И наверное, только в силах вышеозначенного прапорщика эту особу развеселить… Я быстро согласился с тем, что до темноты мы вернемся, даже если и выедем попозже, и выскочил в коридор, чтобы бежать искать… А вот где мне ЕЕ искать? В перевязочной?.. В операционной?.. Надо идти к Михаилу Николаевичу, он здесь самый главный…Вперед, аллюр «три креста»!

А вот и его кабинет. Из-за приоткрывшейся двери доносится голос старого доктора:

— Ну что же Вы, голубушка… Сейчас всем трудно, но раскисать нельзя… Надо надеяться и верить в лучшее…

Аккуратно стучу в дверь и вхожу:

— Здравствуйте, доктор! Простите, что помешал…

— Да никак Денис Анатольевич к нам пожаловали-с! — обрадовался тот, — Рад Вас видеть, какими судьбами?

Он повернулся к «медсестричке» Кате, которая сидела с удрученным видом:

— Катенька. Идите к себе… И не забивайте голову дурными мыслями! Все образуется…

— Михаил Николаевич, я к Вам ненадолго. Заехал забрать Анатоля, мы теперь служим вместе…

— Забирайте и побыстрее! А то он Екатерине Андреевне проходу не дает! Девочке надо о раненых думать, а не о гусарах! Сегодня вот лекарства больным перепутала, слава Богу, ничего страшного не случилось. Но ведь могло! А она только о вашем Анатоле и мечтает… Ну, ладно… Это я по-стариковски разворчался. Вы, как я понимаю, тоже хотели бы видеть кое-кого?

— Да, доктор…

— Дарья Александровна сегодня после ночного дежурства, отдыхает. Ну да я пошлю кого-нибудь, чтобы ее позвали.

— Только, пожалуйста, не говорите про меня…

— Хорошо, я ее вызову в кабинет, а Вы посидите, подождите здесь.

— Спасибо Вам огромное, доктор…

Михаил Николаевич вышел, было слышно, как он кого-то из сестер отправляет за Дашей. По очень срочному делу. А сердечко то колотится, места себе не находит… И ручонки дрожат… Как же медленно тянется время!..

Услышав легкие шаги в коридоре, встал за дверью и, когда Даша вошла, закрыл ей глаза руками и прошептал на ушко:

— Угадайте, кто пришел?

Она резко повернулась, обвила руками мою шею… Господи, какие вкусные у нее губы!

— Ты приехал!.. Я знала, что ты приедешь!..

Потом высвободилась из моих объятий, поправила косынку, лукаво улыбнулась…

— Ты мне сегодня снился, а потом мне приснился черный пушистый кот… Он запрыгнул ко мне на колени и стал мурчать и гладиться…

Ну вот что я могу на это ответить?

— Мур-р!

Она звонко рассмеялась. Потом посерьезнела, только в глазах плясали веселые искорки.

— Пойдемте, Денис Анатольевич, я угощу Вас кофе. Кофе по моему новому рецепту!

— Да, Дарья Александровна, я буду просто счастлив отведать сей напиток! — Тут уже мы оба рассмеялись. И пошли пить кофе…

Я сидел за столом в «гостиной», той самой, где проходили посиделки, и любовался Дашей… Ее фигуркой, плавными движениями, улыбкой, веселым взглядом. А она разожгла спиртовку, поставила на нее сеточку-рассеиватель и теперь колдовала над туркой. Что, впрочем, не мешало ей разговаривать со мной и делиться последними новостями:

— Знаешь, Денис, когда ты уехал, я места себе не находила. А потом мне в первый раз приснился черный кот. Я сначала испугалась, черный кот — к несчастью, но он был такой милый, так мяучил и урчал, что страх ушел и я стала его гладить… А потом мне ты приснился… А кот мне снится почти каждый день…

— Даша, я каждый раз перед сном загадываю желание: чтобы мне приснилась одна очень красивая рыженькая медсестричка… И каждый раз мое желание сбывается!

Даша при этих словах нарочито возмущенно посмотрела на меня:

— Все вы мужчины — изменники и ловеласы! Не успел из госпиталя выписаться, ему уже какие-то дамы по ночам снятся!..

— Ну, за мой моральный облик можешь быть спокойна, твоя младшая сестренка всегда со мной и все отслеживает. Если что, — сразу тебе наябедничает, — с этими словами я расстегнул китель и достал из внутреннего кармана «куклу Дашу» и две плитки бельгийского шоколада, — Я ее пробовал даже задобрить сладким, но она гордо отказалась и сказала, чтобы отвез вкусненькое старшей сестре…

Даша прыснула в кулачок. — кукла, обнимающая шоколад, выглядела уморительно.

— А по ночам мне снится мой «ангел милосердия» Дарья Александровна, которая мне очень нравится…

Я подошел к Даше и попытался ее обнять, но она мягко отстранилась.

— Денис, подожди, не мешай, а то кофе сбежит…

— Далеко не убежит, непременно догоним!

Снова звонкий смех…

— Я представляю, как грозный прапорщик Гуров гонится по коридору за кофе…

— И обещает его расстрелять, если он не остановится…

И все-таки смеющаяся оказывается Даша в моих объятиях… Кофе чуть не сбежал…

… Нашему уединению вскоре помешали. Дверь открылась, и в комнату вошли Анатоль с Катей.

— Вот так встреча! — Дольский широко улыбнулся, — А мы хотели кофию испить…

— Садитесь, сейчас я еще заварю… Ой! А кофе кончился! — Даша огорчилась, — Что же делать?

Я поспешил на выручку:

— У меня есть мысль, и я ее думаю! Если здесь нет кофе, то надо поехать туда, где он есть!

— Мысль отличная, Денис Анатольевич, но на чем мы туда можем поехать? Извозчиков здесь нет.

— К Вашему сведению, Анатолий Иванович, ваш непосредственный начальник прислал за Вами авто, так что вопрос с транспортом решен.

— А водитель пошел вместе с казаками обедать…

— А мы и без водителя справимся. Я умею им управлять. Заодно и наших дам прокатим с ветерком!

Предложение покататься было встречено с энтузиазмом, и мы через десять минут уже ехали в «одно восхитительное место, где готовят отличный кофе» по словам Дольского, который взялся показывать дорогу. Я посмотрел на Дашу и многозначительно улыбнулся, она ответила мне такой же улыбкой. Кажется, мы оба знаем, куда едем…

— Здравствуй, уважаемый! — Я первым приветствовал Лейбу, который вышел на порог посмотреть на «чудо», остановившееся возле его кондитерской, — Мы приехали еще раз восхититься твоим искусством! И нам очень хочется кофе!

— Таки Вы всегда правильно знаете, к кому обратиться! Заходите, пожалуйста, старый Лейба выполнит все Ваши пожелания!..

Мы просидели в «восхитительном месте» около часа, пока не перепробовали все виды вкусняшек, потом, попрощавшись с кондитером, поехали обратно в госпиталь.

Во двор нам заехать не удалось, он был забит санитарными повозками, на которых лежали раненые. В одном месте даже образовалась толпа, и мы подошли посмотреть что там происходит…

Говорят, у древних римлян был обычай — в самый разгар пира вносить в трапезную человеческий скелет, типа «помни о смерти»… То, что мы увидели, ударило по глазам, как обухом по затылку…

На земле стояли носилки, рядом с которыми неподвижно сидел крепкий, широкоплечий молодой солдат. Сидел и держал неестественно вывернутую руку лежавшего человека. Точнее, того, что раньше было человеком… Даша прижалась к мне, тихонько охнула:

— Кто же его так?

— Известно кто — германцы… — раздался негромкий голос из толпы, — А рядом брательник евонный сидит, и унести не дает …

Над раненым всласть поиздевались. Выколотые глаза, расплющенный нос, перебитые в суставах руки и ноги, и … огромные кресты на груди и животе, выжженные скорее всего каким-то железным прутом и потом засыпанный землей… Даша всхлипнула, уткнувшись в мое плечо… Сидевший рядом с носилками поднял голову и спросил ни к кому конкретно не обращаясь:

— Как же я бате с мамкой теперь отпишу про Ваньку?.. Что я им говорить буду?..

— Как это случилось? — я не узнал своего голоса.

— Германцы из пушек стрелять начали, мы с ним вместе в окопе сидели, так нас одним снарядом и контузило… Меня в беспамятстве вытащили, а Ваньку не успели, — они в атаку пошли… А сегодня утром перед окопами брата и нашли, дышал еще, видно ночью тихо нам подкинули… Чтобы страшно нам было с ними воевать… Я его в госпиталь повез, да он по дороге и кончился…

Я резко развернулся и пошел прочь. В голове колоколами стучал пульс, горло сдавливало от ярости … Кто-то тронул меня сзади за рукав, что-то спросил… Я проговорил сквозь зубы:

— Я буду мстить!

Две маленькие прохладные ладошки прикоснулись к моему лицу…

— Успокойся, Денис! Ради Бога, успокойся! Пойдем, — Даша повела меня в корпус, — У тебя такое лицо… Тебе надо успокоиться!

Ладошки обволакивающе и расслабляющее гладили по голове…

… Когда Анатоль собрался и я попрощался с Дашей, вышедшей вместе с Катей проводить нас в дорогу, перед самым автомобилем к нам подошел тот солдат.

— Вашбродь, дозвольте обратиться… Ваши казаки гутарили, будто Вы германца здорово бьете. Возьмите меня, за брата поквитаться надо. Отомстить за Ваньку хочу!..

— Через три дня, если не передумаешь, отдай доктору записку, — я написал на страничке блокнота просьбу к Михаилу Николаевичу отправить солдата ко мне…

… Мы сидим в окопе и ждем, когда заснут немцы. Те самые, что замучили до смерти солдата, виденного нами в госпитале… Проходы в колючке сделаны еще сутки тому назад, когда в разведку ходили. Ну, да обо всем по порядку…

Когда я привез Дольского, сразу рассказал Валерию Антоновичу о том, что видел в госпитале. И предложил нанести «удар возмездия». Тот сначала наотрез отказался санкционировать операцию, но Анатоль подключился с личными впечатлениями, так что в итоге Бойко сдался, но предупредил, что по этому вопросу он обратится к Командующему. Его Превосходительство затребовал нас для дачи объяснений, но когда мы разобрали по пунктам «Наказ Русской Армии о законах и обычаях сухопутной войны», Высочайше утвержденный в 1904 году, то «зацепились» только за фразу «Объявлять, что никому не будет пощады». В итоге, после наших горячих заверений в том, что германцы эту самую пощаду просто не успеют попросить, разрешил действовать, но предупредил, чтобы операция была подготовлена как следует. И еще дал добро забрать Федора, солдата из госпиталя, в группу, попробовать его в деле… Тот сейчас сидит тихонько рядом со мной, ждет команды «Вперед!». Приехав к нам «на базу» он получил настоящий шок от увиденного (чем и как мы занимаемся), теперь у него в голове — две мысли: отомстить за брата и продолжать воевать вместе с нами. Дольский тоже принимал участие в операции, но по отсутствии специфического опыта возглавил прикрытие с трофейным «льюисом»…

С собой взяли люгеры, наганы, холодняк, да гранаты. Карабины оставили на нашей стороне, в окопах ими неудобно работать. В руках только кинжалы, и у отдельных «счастливчиков» — «Оборотни».

Наша задача — тихо прийти, вырезать всех и уйти, оставив на прощанье записку. Перед выходом я собрал всех:

— Сегодня мы не будем воевать. Сегодня мы будем мстить. Уничтожать тех тварей в человеческом облике, которые войну превратили в кровавое пиршество, получая удовольствие, от мучений и истязаний раненых, попавших к ним в плен. Они уже не имеют права называться людьми, потому, что перешагнули ту границу, что отделяет человека от Зверя. Поэтому я не буду сегодня приказывать идти на задание. Каждый волен сам решать: идет он уничтожать Зверя, или нет. Но, убивая, нельзя уподобляться ему, поэтому — ничего сверх смерти. Это они могут выкалывать глаза, жечь каленым железом, а мы не имеем на это права.

Я свой выбор сделал. Сделал тогда, когда в госпитале увидел умершего солдата. Умершего не от ран, а от нечеловеческой жестокости. Я иду мстить. Со мной идет Федор, это его брата замучили. Кто хочет идти с нами, — встаньте!..

Встали все…

Когда немцы угомонились, мы выждали еще час и начали «работать». Разведчики ушли вперед, открыли два прохода в заграждениях и остались там, мигнув основной группе фонариками. Бесшумно и незаметно поползли две темные «змеи» к немецким окопам… Роли были расписаны заранее, еще вчера. По два человека должны были прикрывать основные группы от «соседей» слева и справа, а заодно поставить растяжки из трофейных гранат. Остальные разбились на боевые «двойки» и сейчас занимали свои места возле блиндажей, где спали германцы. Я прополз немного дальше окопов, ближе ко второй линии, развернулся и стал ждать… Через пару минут в темноте мигнули три фонарика, потом с задержкой блеснул четвертый. Все готовы! В ответ мигаю два раза, через пять секунд — еще раз. Почти одновременно с последней вспышкой приглушенно грохнуло несколько раз — каждая «двойка» в этот момент закинула в блиндажи по паре «колотушек» и захлопнула двери. Теперь бойцы уже внутри, проводят контроль… Через пять минут все было закончено. Все «двойки» собрались вместе, доложились и ждут команды на отход. У нас потерь нет, да и странно бы было, если б они появились. Я прекрасно понимаю, что убивать спящих — жестоко, но сегодня не тот случай. Именно этот взвод издевался над Фединым братом, и у меня нет ни малейшего желания разбираться кто это сделал персонально. Отвечать будет подразделение! Отныне будет только так! Об этом и говорится в записке, приколотой трофейным штык-ножом ко входу одного из блиндажей…

… Через три дня два российских пилота получили необычное задание: загрузить в свои аэропланы объемные пакеты и, пролетая над германскими окопами, разбросать листовки. Молодые авиаторы, привыкшие к постоянной игре со смертью в воздушных боях, хотели было оскорбиться использованием их в качестве почтальонов, но сопровождавший эти пакеты капитан с изуродованным ухом сказал, что это — личная просьба Командующего и дал им почитать одну из листовок:

«Германские солдаты!

Сейчас идет война, и мы находимся по разные стороны фронта. Но существуют законы Божьи и человеческие, цивилизованные правила ведения войны. Советуем вам не забывать об этом, так же, как и о гуманном обращении с пленными и гражданскими лицами. Те из вас, кто не будет этого делать, — умрут! Вместе со своим подразделением. Один из ваших взводов уже уничтожен за пытки и издевательства над ранеными. Не спешите с ними встретиться!

Неуловимые мстители»

29.10

В это воскресенье нас своим визитом снова порадовал капитан Бойко. И приехал он не один, а со священником. До этого взвод наставлялся на путь истинный приезжавшим из соседнего полка отцом Орестом, который очень напоминал мне представителей Церкви в крутые девяностые. Приедет на воскресный молебен уже «причастившись» как следует, пробубнит все положенное по случаю, развернется — и поминай как звали. У солдат отношение к нему было соответствующее. В принципе, меня это устраивало. Чем меньше людей знает о нас и лезет в наши дела, тем меньше разговоров будет ходить, обрастая слухами и небылицами.

Все утро Ваш покорный слуга добросовестно отдыхал от трудов ратных. Но как это повелось в армии со времен Петра Алексеевича, отдых состоял в смене вида деятельности. Сидел и сражался с самым неистребимым противником — служебным делопроизводством. Вооружившись пером, которым, к сожалению, владел хуже, чем штыком, я в который раз пытался пробиться сквозь врождённую патологическую скупость интендантов и обосновать необходимость дополнительных комплектов обмундирования, обеспечения мылом и усиленным питанием своего подразделения. Про оружие и боеприпасы я вообще молчу! Понадобилось личное распоряжение Командующего с подачи Валерия Антоновича, чтобы эти скряги и крохоборы выделили нам два ящика трофейных винтовочных патронов. И еще возмущались таким расточительством!

Сквозь открытое окно раздался шум приближающегося автомобиля, а чуть позже послышалась и легкая суета на входе, обычно свидетельствующая о явлении высокого начальства. Однако, отсутствие обязательного для такого случая зверообразного рева дежурного: «Смирно!!!!!», и следующего за ним раскатистого рапорта: «Ваше превосходительство…», позволило несколько расслабиться и вернуться к ненавистной бумажной баталии. Путаясь в казуистике казенных оборотов, я проигнорировал звук шагов по лестнице, тем более что он не сопровождался позвякиванием шпор.

Поэтому неожиданно раздавшиеся слова: «Мир дому сему», заставили меня буквально подпрыгнуть на стуле. Передо мной стоял невысокий, чуть полноватый, с прямо-таки шикарной седой бородой и шевелюрой батюшка, на вид — годков за шестьдесят. По-отечески улыбаясь и давая мне время прийти в себя, хорошо поставленным басом он представился:

— Я — иеромонах Александр Завьялов.

Ого, а батюшка-то непростой. Фиолетовое облачение, кажется, просто так не одевалось, а за какие-то заслуги. Ладно, придет время, узнаем…

— А это наш герой, организовавший последнее дело, — присоединился к разговору капитан Бойко, как всегда незаметно, по-кошачьи, вошедший в комнату. — Здравствуйте, Денис Анатольевич! Решил вот проведать вас, посмотреть, чем занимаетесь.

— Всегда рад, Валерий Антонович! Вверенные под мою команду нижние чины в данный момент находятся в казарме, ждут команды строиться на молебен.

— Вот ваш новый священник, дивизионный благочинный отец Александр. Он согласился подменить отца Ореста…

— На то время, пока отец Орест не исполнит епитимью, наложенную на него протопресвитером, да не освободится от греха винопития. — пророкотал новый батюшка, усмехаясь в бороду. — А это — дело не быстрое.

— Строить взвод на богослужение, отец Александр?

— Сделайте милость, господин подпоручик. Небось, рассупонились, лежебоки, минут пять собираться будут. — басит монах, испытующе поглядывая на меня.

— А вот и нет, отче. Здесь, как я понял, все делается очень быстро. — Поясняет Бойко, затем поворачивается ко мне. — Денис Анатольевич, покажите отцу Александру то, что Вы демонстрировали мне в прошлый раз.

Поймав мой вопросительный взгляд, поясняет:

— Отец Александр знает, что у Вас не совсем обычное подразделение. И не совсем обычный командир. Почему и будет приставлен к вам.

Так, понятно. «Замполита» или «Зоркого Глаза» мне на шею посадить хотят. Ну, может оно и правильно, посмотрим, что дальше будет.

— Ну, что ж, пойдемте…

Мы вышли из казармы, отошли на десяток метров и остановились. По дороге я подобрал небольшой камушек, и, вернувшись к крайнему окну казармы, кинул его внутрь и высвистел «Тревогу». Валерий Антонович с отцом Александром стояли поодаль и наблюдали за происходящим. Из окон вылетели мои «орлы» и «орлята» второго набора. Часть не по форме, кто — без фуражки, кто — без гимнастерки, но — с оружием. Две секунды, и все изготовились к стрельбе.

— Отбой вводной! Привести себя в порядок! Построение через две минуты!

Подзываю Митяева:

— Михалыч, на тренировках хуже получалось, секунд десять. А сегодня что за праздник такой?

— Командир, мы ж тоже не лыком шиты. Как ты вместе с начальством вышел, да еще камень поднял, так оно и понятно стало, что дальше-то будет, это — к бабке не ходи. Вот я всех по окнам и рассовал…

— Ну, вы и артисты!

— Как учили.

— Ладно, молодцы! Строй группу, сейчас нового батюшку представят и пошагаем на молебен…

Отец Александр проводил службу иначе, чем его предшественник. Было видно, что молитва для него не нудная обязанность, не пустой ритуал, доведенный до автоматизма, и поэтому не требующий никаких душевных сил. Он не читал молитву, он действительно молился. И за себя, и за тех, чьи души были вверены в его окормление. Мои бойцы тоже это почувствовали. Даже «казачонок» второго набора Егорка, егоза и хулиган, получивший в прошлое воскресенье от меня хорошего командирского «леща» за попытку помяукать в тон отцу Оресту, повторял слова молитвы с каким-то серьезным, взрослым выражением на лице. После окончания службы наш новый батюшка обратился к группе с проповедью. Прочитав небольшое поучение на Евангелие об укрощении Господом бури на море, он увещевал солдат веровать, что Он и среди военных бурь, сражений и походных трудов всегда со своим православным воинством, только надо крепко верить и усердно молиться Ему о даровании победы над супостатом.

После окончания службы отец Александр в сопровождении Бойко подошел ко мне.

— Денис Анатольевич, ежели надобность во мне возникнет, — обращайтесь безо всяких сомнений.

— Благодарю, отче. Пока что проблем душевных не возникало.

— Ложь есть грех, господин подпоручик. А ложь лицу духовного звания — вдвойне. Вижу в Вас душевную борьбу и терзания, — Батюшка пристально смотрит на меня. — Но не готовы еще Вы к разговору. Как сподобитесь, найдите меня…

По славному русскому обычаю праздновать все, что только можно, организовываю то, что гораздо позже будут называть коллективной пьянкой. Второй раз уже. И в обоих случаях являюсь виновником торжества. В первый раз действо называлось «представление, то бишь вливание в коллектив» В обоих смыслах. И влился в славный коллектив разведотдела, и влил в него две бутылки шустовского коньяка. Мог и больше, но Валерий Антонович воспретил ввиду большого на тот момент объема работы. Поэтому мероприятие было достаточно кратким. Всю торжественность отложили до следующего раза. Все выпили по паре рюмок, закусили папиросами и шоколадом, и пошли работать дальше. А я был послан набирать казаков-добровольцев.

Ныне — другое дело. Никто никуда не спешит, поэтому обстоятельно готовлю процесс обмывания звездочек и таинство превращения прапорщика в подпоручика. И пусть мне кто-нибудь докажет обратное! По еще несостоявшейся будущей жизни помню, как обижался на начальника отдела в первый год службы, когда он обращался: «Товарищи лейтенанты и офицеры!». И только получив третий «гвоздь» на плечо, да посмотрев на то, что выпустилось после меня, на эти довольно жалкие потуги котят копировать повадки взрослых котов, понял, что старый майор был прав.

На данное мероприятие был приглашен весь отдел. Я заранее начал запасаться нужным количеством веселящей жидкости и провизии. В небольшом городке ресторана по определению не было, да и разговоры, которые будут вестись «за столом» могли быть вредными для лишних ушей. Поэтому предложение устроить «пикник» на свежем апрельском воздухе вызвало полное одобрение со стороны начальства в лице капитана Бойко. В качестве закуски решил использовать ноу-хау опять-таки из будущего. Всем известные «шашлыки», поименованные «свининой на шомполах по-фронтовому».

На заранее облюбованную полянку рядом со стрельбищем потащил охапку березовых чурочек под удивленными взглядами своих «орлят». Удивление их, правда, длилось недолго. Гриня чуть ли не силой отобрал дрова, мотивируя тем, что: «Командир к нам — как к людям, в сотню праздновать погоны отпустил, ни слова потом не сказав, а мы, шо, бусурмане? Вспомочь не могем?» Митяй с Андрейкой прихватили корзинки и поспешили следом. Так что мне осталось разжечь костер и готовить угли. Кусок ошейка еще вчера был нарезан и замочен в маринаде, совсем простом — уксус, вода, лук колечками, соль, перец и чуть-чуть растительного, то бишь постного, маслица. Ни каких-то особых специй, ни лимона добыть не удалось, поэтому обходился простейшим рецептом. Итак, скатерть типа «поляна» расстелена на травке, бутылки, рюмки, тарелки с хлебом, весенним укропчиком, петрушечкой и зеленым лучком стоят как на строевом смотре ровными шеренгами. Угли скоро догонятся, бадейка с мясом в готовности ╧1, шомпола лежат и ждут своей очереди…

И тут появляется Митяев, который на пару с Гриней тащит еще одну большую корзину. Поставив ее на землю, он «берет под козырек» и изрекает:

— Вашбродь! Поздравляем со званием. Примите от казаков!

И теперь уже под моим удивленным взглядом достает из корзины горшки с солеными огурцами и грибочками, большой шмат одуряюще пахнущего копченого сала… и объемную, на четверть, бутыль с чем-то янтарно-золотистым. И я, кажется, догадываюсь с чем. Самогоночка на травках!

— Михалыч, спасибо! Откуда такое великолепие?

— Ну, я тут познакомился с одной… Вдовой-солдаткой… Ну, она и поспособствовала из своих запасов…

Редкое зрелище, наверное, видеть Митяева смущенным и даже слегка покрасневшим. Вот, значит, к кому мой вахмистр по воскресеньям в гости ходит…

— Михалыч, передай казакам мою благодарность. Спасибо вам за поздравление…

Теперь дело осталось за малым — дождаться честной компании. Которая не преминула появиться минут через десять, когда импровизированные шампуры были готовы.

— Здравствуйте, господин прапорщик!

— Здравия желаю, господа!

— Офицерское собрание разведотдела штаба армии прибыло в полном составе по Вашему приглашению. Как старший по должности и званию, капитан Бойко делегирован нами для проведения церемонии.

— Господа, я вижу, что господин прапорщик не готов к процессу. — Дольскому обязательно нужно погусарить. — Денис Анатольевич, а где же Ваш боевой снаряд?

— Анатолий Иванович, я уже давно нахожусь в полной боевой готовности, — с этими словами достаю из корзинки граненый стакан с блестящими на дне звездочками, — Дело только за Вами.

— Отлично! Поручик Дольский, Вы назначаетесь тамадой!

— Слушаюсь, господин капитан!

— Петр Иванович, Вам — обязанности виночерпия!

— Есть!

При этих словах, чуть сдерживаю смех, маскируя его покашливанием, что, впрочем не укрылось от Валерия Антоновича.

— Что-то не так, Денис Анатольевич?

— Извините, господа, вынужден отвлечься на две минуты к костру.

Раскладываю первую порцию на рогульки и возвращаюсь обратно.

— Итак, Анатолий Иванович, Петр Иванович, начинайте!

— Господин капитан, господа офицеры! Ваш покорный слуга имел удовольствие познакомиться с господином прапорщиком, будучи на излечении в госпитале. За то время, которое мы там провели, я видел Дениса Анатольевича только с лучшей стороны. Имея заслуженное право выйти в отставку в связи с контузией, тем не менее настоял на отпуске по ранению, за короткое время восстановил свою форму и вернулся в строй. Более того, такие боевые навыки, как у него, я еще ни у кого не видел. Как Вы знаете, я принимал участие в одном деле вместе с ним. Так спланировать и провести операцию по уничтожению взвода немцев может далеко не каждый кадровый офицер. Поэтому я рад, что господин прапорщик служит с нами в одном подразделении. Ваше здоровье, Денис Анатольевич!

— Благодарю Вас, Анатолий Иванович!

Все пьют, кроме меня, естественно. Моя очередь впереди. Ритуал-с, блин!

— Господа офицеры, кто-нибудь еще желает высказаться? — Валерий Антонович серьезен и торжественен.

— Позвольте мне, господа! — Это уже поручик Ломов берет слово. — Вы все знаете, что моя основная обязанность — анализ разведданных, так сказать — аналитическая работа.

При этих словах опять еле сдерживаюсь от смеха, но на улыбку все-таки пробивает. Петр Иванович тем временем продолжает:

— Мне приходится часто беседовать с пленными, кое-какой опыт в этом есть. И я заметил, что «языки», приведенные господином прапорщиком, гораздо охотнее идут на разговор. И еще, когда я допрашивал офицера-артиллериста, тот поначалу кочевряжился, вел себя достаточно высокомерно. В это время по своим делам прибыл Денис Анатольевич и остановился послушать. Так вот с того момента обер-лейтенант стал очень разговорчивым и вежливым, но самое главное, он, глядя на господина прапорщика, непроизвольно держался руками за свою, пардон, задницу!

Мне, господа, до сих пор интересно: почему немец себя так вел?

Объясняю сквозь общий хохот:

— Дело в том, господа, что когда я его вел в плен, приходилось подгонять немца, чтобы не тормозил всю группу. Лучшего способа, чем легкие уколы ножом в это место, я не нашел.

Все это приходится объяснять, манипулируя шомполами, чтобы мясо не подгорело.

— Так вот, я предлагаю выпить за удачу нашего прапорщика. За короткое время — три «языка», выведенный из строя пулемет вместе с пулеметчиком и уничтоженный взвод противника, причем без единой потери с нашей стороны! А казачки на него, как на икону молиться готовы! Это — тоже редкая удача!

Вторая рюмка пролетела мимо. Чувствую себя как зритель в кинотеатре, то есть наслаждаюсь эффектом присутствия, и только… И выпадаю в осадок от фразы одного из офицеров:

— Решили старинный рецепт вспомнить, Денис Анатольевич? Мой дед рассказывал, они в турецкую кампанию вот так же мясо на углях готовили.

Вот, блин, и ноу-хау!

— Господа, третий тост — командиру! Господин капитан, Ваше слово…

— Господа офицеры! Я так же, как поручик Дольский, познакомился с прапорщиком Гуровым в госпитале. И мое внимание он привлек одной короткой фразой, в которой четко обозначил цель этой войны. Денис Анатольевич, можете повторить еще раз для всех в чем заключается долг российского офицера?

— Так точно, господин капитан. Долг офицера заключается не в том, чтобы умереть за Веру, Царя и Отечество, а в том, чтобы принудить врагов умереть за свою веру, своего кайзера и свое отечество.

— Лучше не скажешь! И Вы начали доказывать это делом. Ну, а пока…

Валерий Антонович достает из нагрудного кармана кителя чистые погоны с одним просветом и протягивает мне, рядом появляется Петр Иванович с моим персональным стаканом, наполненным по самое-самое. Все стоят и с интересом смотрят, что же будет. А ничего особенного не будет. Берем стакан, делаем глубокий вдох, неспешно выцеживаем водку, ловим губами звездочки и раскладываем на погонах, «целуя» их. Выдох. Все… Все было бы гораздо сложнее, если бы незадолго до этого я не сьел пару бутербродов со смальцем… Теперь — доклад: «Господин капитан, господа офицеры, представляюсь по случаю присвоения очередного воинского звания, подпоручик Гуров.»

Стоим твердо, не шатаемся, речь внятная, вид адекватный. То, что надо…

— Господа офицеры, в нашем полку прибыло! — слова Бойко потонули в троекратном «Ура!» — Анатолий Иванович, разрешаю объявить перекур.

Ну, а мы вторую очередь шомполов на угли положим. А пока это делаю, сзади подходят Валерий Анатольевич и Ломов.

— Денис Анатольевич, нам показалось, что Вы как-то странно отреагировали на назначение Петра Ивановича виночерпием. Можете объясниться?

— Бога ради, Петр Иванович, не обижайтесь! Просто, зная род Ваших занятий, мне на ум пришло другое объяснение слова «аналитик». Тот, кто проверяет «а налито ли у всех?»

Секундная пауза, потом даже не смех, а хохот, к которому, по мере уяснения причины, присоединяются остальные…

… Утром состоялась интересная беседа с капитаном Бойко, которая по началу носила характер монолога. Командир был явно выбит из колеи, и ему было просто необходимо выговорится перед кем — то из близких по взглядам и, естественно, умеющих держать язык за зубами. Первоначально я думал убедить начальство в необходимости расширения группы, но не за счет казаков, а «технарями» — артиллеристами, радистами, саперами, а также обеспечения разнообразным имуществом, инструкциями и циркулярами не предусмотренном. Но говорить мы стали о другом…

— Денис Анатольевич, как Вы знаете, положение на фронте неважнецкое. На Юго-Западном фронте немцы с австрияками прорвали линию обороны в Горлице, теперь развивают успех в юго-восточном направлении. Наша 3-я армия с боями отходит. Здесь, в Польше, противник также усилил активность. Командующий поставил задачу: выяснить все, что только возможно о передислокации германских войск на участке нашей армии. И отслеживать постоянно. И немедленно докладывать ему обо всех изменениях. Он ездил в Ставку на совещание, со слов его знакомого из штаба Юго-Западного фронта, генерал Дмитриев, командующий 3-й армией, буквально засыпал вышестоящие инстанции требованиями об усилении, ссылаясь на данные разведки. Штаб расценил это, как ложную демонстрацию, а Ставка его в этом поддержала. В результате — перевес немцев только по артиллерии — в шесть раз. Оборона прорвана, а только сейчас на усиление отправлены войска. Будто это сможет что-то изменить! Я — не полководец, но чувствую, что придется и нам отступать, дабы избежать окружения.

— Господин капитан, жду постановки задач своей группе.

— Господин подпоручик, не разыгрывайте из себя тупого солдафона! Простите, Денис Анатольевич, положение наше — тяжелое с тенденцией к критическому. Это я Вам, как генштабист, говорю. Сейчас германцы будут выдавливать наши войска на север, чтобы потом совместно с Людендорфом окружить несколько наших армий здесь, в Польше. И, чтобы избежать этого, нам остается только отступать. Планомерно, вывозя все ценное, сохраняя войска для будущих сражений, но — отступать! И уничтожать все, что не сможем вывезти!

— Валерий Антонович, я не актер захудалого губернского театра, дорвавшийся до бесплатной антрепризы! Как командир группы разведчиков, жду дальнейших указаний и постановки задач.

— Извините, Денис Анатольевич. Сорвался. После этого известия — на нервах. Насколько я понимаю, все планы кампании 1915 года — коту под хвост.

— Господин капитан, в нашей жизни все болезни — от нервов, один только люэс — от удовольствия.

Бойко недоуменно смотрит на меня, потом через силу усмехается и выдает в эфир:

— Ваша парадоксальная логика иногда ставит меня в тупик, подпоручик. Хотя должен признать, что с такой точки зрения воспринимать события легче. Но это как-то не вяжется с теми чувствами, проявление которых имел честь наблюдать в госпитале…

— Госпиталь — это очень личное, господин капитан. И давайте не будем касаться этой темы без крайней на то нужды.

— Простите еще раз, Денис Анатольевич! И не обижайтесь. Поверьте, я не могу при всем моем уважении к Вам, рассказать все подробности и детали…

— И не надо. Валерий Антонович, ставьте боевую задачу моей группе, и будем думать, как ее выполнить… А к запланированному разговору вернемся позже, после ее выполнения …

В результате этого разговора, постановки задачи и решения насущного вопроса «Что делать?», мы в полном составе уходим в рейд по германским тылам. Идут все, вооружаемся стандартно: карабины, пистолеты, ножи. Андрейка и Федор тащат свой «Мадсен» с запасом патронов. Гриня вешает на плечо импровизированную аптечку, а Михалычу я доверяю очень ценное имущество — фляжку со спиртом. Для дезинфекции и в качестве противошокового. Хотя, лучше ее полную обратно притащить, нераспечатанную. Оставляем только лишние стволы и шашки, от которых казаки почти отвыкли. Казарму сдаем «на хранение» командиру учебной команды, нас приютившему. Старый штабс-капитан с протезом вместо кисти правой руки понимающе усмехается, глядя на наши сборы.

— Вы все-таки поосторожнее там, Денис Анатольевич.

— Андрей Владимирович, волков бояться, — в лес не ходить. Вы присмотрите, пожалуйста, за нашим хозяйством, а мы скоро вернемся.

— Мне бы Вашу уверенность, подпоручик… Тьфу-тьфу-тьфу, не буду каркать. Возвращайтесь все! А за хозяйством мы здесь присмотрим…

… Линию фронта перешли ночью «на цыпочках». Ждали, пока часовой в окопе закемарит, замирали по десять минут, пока не пройдут немецкие патрули, Я запретил трогать кого-бы то ни было, пока не уйдем вглубь верст на десять. Ушли, добрались до небольшого лесочка, и повалились там отсыпаться, выставив дозорных. Мне не спалось, сидел возле микроскопического костерка из веточек, оборудованного в ямке и думал. О поставленной задаче. Она была достаточно простой: собрать сведения о тех частях немцев, что стоят против участка ответственности нашей армии. Кто стоит, зачем стоит, чем вооружены и так далее… В принципе, задача не такая уж сложная. Пройтись в тактическом тылу вдоль линии фронта, собирая информацию, потом выйти на стыке наших армий и передать данные. Только это все — на бумаге. А реальность согласно старинной русской пословице может изобиловать оврагами. И надо их обойти, желательно, без потерь. Немцы — не дураки, могут прикинуть тенденцию пропажи солдат, и поставить на нашем пути несколько засад. Поэтому не должно быть явно тянущихся в каком-то направлении следов. Все должно быть максимально хаотично, и очень похоже на работу «охотников». Тогда никто не догадается ловить у себя в тылу крупную группу разведчиков. Значит, нужно найти место постоянной дислокации, и оттуда рассылать боевые «двойки» за получением информации. Вот и ищем на карте это удобное и безопасное место. Ищем, и пока не можем найти. Ладно, утро вечера мудренее, даже если вечер продлился до четырех ночи…

… Наутро проснулся гораздо позже, чем планировал. Сказал же: разбудить через три часа. То есть в семь. А, когда проснулся, солнце уже стояло в небе где-то на девять часов. И мой праведный командирский гнев разбился о честно-оловянные глаза дозорных и фразу: «Михалыч сказал не будить до особого распоряжения». Оный же Михалыч, будучи отведенным в сторонку и выслушавший все, что его командир думает о самовольных действиях в боевой обстановке, спокойно ответил, что с утра все действия группы, как то: смена дозорных, побудка, завтрак и прочие мелочи уже сделаны под его бдительным присмотром, а вообще-то, «командир должен думать, а не только шашкой махать», процитировав меня и героев фильма «Офицеры» с точностью до смысла. А для того, чтобы думать, нужно немного выспаться. Поэтому он, между прочим, целый вахмистр, и распорядился все утренние мероприятия провести без вмешательства командира, дабы тот, выспавшись, смог придумать, как им супостата получше одолеть. И что вышеупомянутый вахмистр окажет всю необходимую помощь в обдумывании этого одоления. Сплюнув с досады, попросил этого шибко самостоятельного вахмистра больше самодеятельностью не заниматься, и мы пошли обдумывать план дальнейших действий, где и озвучил ночные мысли.

— Смотри, Михалыч, судя по карте, мы сейчас — в этом лесочке. А он слишком близко к германской передовой стоит. Надо бы немного подальше в тыл немцам уйти, вот к этому местечку. Там и развилка дорог совсем рядом. И посмотреть, и поспрошать, если кто одинокий брести будет, гораздо удобней. Да и в самой деревне немцы могут стоять. И лесной массив прямо к околице выходит. Вот туда мы и пойдем, но не сейчас, а так, чтобы с сумерками подойти. Если никого нет, устраиваемся с комфортом, если есть, — ночуем в лесу.

— А сейчас надо пару-тройку казаков послать тропку разведать?

— Да, только посылаем две «двойки» вперед к деревне, и по одной вправо-влево в стороны. Осмотреться, определиться. Может соседи интересные попадутся. Остальные — охранение лагеря и резерв.

— Добро, командир. Сейчас отправлю.

— Собери всех, пару слов им скажу.

Через пять минут бойцы внимательно слушали последнее напутствие:

— Ваша задача сейчас — только наблюдение. Никакого геройства, никакой стрельбы. Незаметно пришли, посмотрели, и незаметно ушли. Вопросы? Нет? Замечательно! Проверились, попрыгали, и вперед. Часа через три жду всех обратно. Всех! Понятно?..

К обеду все вернулись назад. Новостей особых не было. По бокам — лес, граничащий с полями. Впереди есть удобный проход по мелкой ложбинке. В самой деревне никого нет. Потому, как сгорела полностью. Движения между развалинами не заметили. Но в километре стоит полуразрушенный фольварк, там можно переночевать. Значит, собираем группу и выдаем решение:

— Через час выступаем. Сейчас обед, потом — уборка. Чтобы после вас ни единой мусоринки не осталось. Оставить разрешаю только пару кусков немецкой газеты, использованной по предназначению.

Стараниями капитана Бойко с продовольствием нам повезло. Взяли с собой недельный запас сухарей, тушенку и неизвестно откуда на складе взявшиеся бульонные кубики. В наших условиях — самое то. Быстро, калорийно, и даже вкусно. Временами. Тушенка, сухарь, глоток бульона. На десерт — незаменимые чай и сахар… Романтика!

К деревне вышли под вечер, когда только-только начало темнеть, на западе горизонт занялся ярко-алым небесным пожаром с сиренево-дымными полосами облаков. На этом фоне черные обугленные головешки казались пальцами, протянутыми к небу в отчаянной мольбе, и закопченные печи на пепелищах стояли траурными обелисками, памятными знаками чей-то большой беды.

— Видать, наши жгли, когда уходили. — фраза-вздох кого-то сзади. — Лишь бы германцу не досталось. А ведь столько добра сгорело…

Я знал об этом идиотском приказе, идущем с самых верхов власти. И, к сожалению, ничего никому не мог объяснить. Это каким же недоумком надо быть, чтобы сорвать людей с насиженных мест, сжечь у них на глазах дом, где жили, наверное, их деды и прадеды. И угнать с немногочисленным скарбом на восток. И потом надеяться на их лояльность и уважение? Да с такими беженцами никаких диверсантов не надо. Только спичку поднеси, и как полыхнет! А мне в курсантскую бытность такие сладкие песни пели про мудрого царя, который не ел, не пил, не спал, — все о России-матушке думал. Правильно на Руси говорят: «Бей своих, чтоб чужие боялись!»…

Фольварк был не в лучшем состоянии, но стены двух домов устояли перед огнем. Мы лежали в сотне шагов от них и ждали разведку, которая почему-то задерживалась. Наконец из сгущающейся темноты вынырнул Егорка и, уже не таясь, направился к нам с Митяевым.

— Командир, в хатах никого, следов тоже нет.

— Михалыч, давай всех в большой дом, пусть располагаются, готовятся к ночевке, а потом посмотрим что там во втором…

Разместились, можно сказать, с комфортом. Часть крыши уцелела, поэтому «лежбище» устроили под ней, убедившись, что на голову ничего не рухнет. Пока бойцы обустраивались на ночлег, мы пошли глянуть на маленький домик. Тот был вообще без крыши, с выбитыми наружу окнами и дверью.

— Не иначе, гранату туда кинули, а, командир?

— Да нет, Михалыч, насколько я понимаю, тут что-то покрупнее рвануло. Граната крышу не снесет. А вот снаряд, — другое дело. И смотри сколько осколков. Не похожи они на гранатные. Ну да и Бог с ним, нам-то это без разницы. Вот здесь, возле окна место хорошее — все подходы из леса видны. Поставим сюда второй пост, и пусть дежурят. Давай прикинем варианты отхода, сектора обстрела по постам.

— Может, на всякий случай еще секрет поставить?

— Не надо, полгруппы не выспится. И всем свободным — отбой! А ты, Михалыч, завтра отсыпаешься! До десяти утра. Лично прослежу!..

И ему это почти удалось. Ночь прошла спокойно, и только в предрассветных сумерках второй пост «чирикнул» тревогу. Все-таки, тренировки сказываются. В лучшую сторону. «Дежурный по костру», услышав сигнал, тихонько дотянулся до нас с Митяевым и командиров групп. А те в свою очередь легкими тычками разбудили остальных. Никто не вскакивал, не шумел, все бесшумно взяли оружие на изготовку, рассредоточились и всматривались в отступавшую темноту. Тлеющие головешки в ямке сверху накрыли заранее приготовленным куском кровельного железа, оставив маленькую щель. Двое казаков по кивку Митяева еле заметными тенями выскользнули наружу, через минуту один вернулся.

— Со второго поста заметили кого-то в лесу. Думают, что человека три, не больше. Сидят у опушки, смотрят на деревню, выходить, наверное, боятся.

— Гансы бы так себя не вели. — шепчет Михалыч. — Пошлем группу?

— Давай, но брать только когда из леса выйдут. И пошли пару в обход, посмотреть: не идет ли кто за ними.

Минут через десять терпение у лесных обитателей кончилось, и они, пригнувшись, стали красться мимо фольварка в сторону деревни. Далеко, естественно, не ушли. В зыбком рассветном свете было видно, как внезапно за их спинами возникли фигуры в балахонах-лохматках, а вот дальше нас ожидал сюрприз. Двоих казаки спеленали сразу, даром, что один нес штыковую лопату с обгоревшим черенком, у другого в руках был немецкий штык. Упали на землю и больше не поднялись. А вот с третьим получилось не так гладко. Он будто спинным мозгом почуял момент нападения, дернулся в сторону, и атакующий казачок пролетел мимо, напутствуемый пинком в копчик. Неизвестный одним движением развернулся навстречу второму, подкатился и подбил противника. Но и встать уже не успел. Подоспевший первый боец прыгнул ему на спину и жестко провел удушение. Второй, пользуясь ситуацией моментально достал бечеву для вязки, приготовленный кляп, и через десять секунд все было закончено.

К нам подбежал Егорка:

— Командир, взяли троих. Вроде, на наших похожи. Гриня с Мишкой их караулят. А так все чисто.

… У стены лежали три человека, связанные по рукам и ногам. Ну, это Гриня умеет. По моему знаку он с казаком поднимает крайнего, ставит на колени. Потом протягивает мне отобранный штык от маузера и шепчет:

— В карманах и за голенищами у всех пусто.

Шепчу в ответ:

— Достань кляпы, разговаривать будем.

На меня в неярком утреннем свете смотрит заросший, всклокоченный, до черноты грязный мужик в изрядно излохмаченной солдатской форме Российской армии.

Так, а ведь мы все в балахонах, формы не видно, карабины немецкие… А вот на всякий случай проверим их на «вшивость». Делаю знак рукой «тихо» Михалычу и начинаю спектакль:

— Вер зинд зи, русише швайне? (Кто вы такие, русские свиньи?)

И смотрим на реакцию. Собеседник широко раскрывает глаза, полные отчаяния, судорожно глотает… Так, товарищ в ступоре. Второй, весь какой-то округлый и мягкий даже с виду, лежит на земле и дрожащими губами что-то шепчет, похоже — «Отче наш» читает, глаза плотно зажмурены, — сильно боится.

— Твою ж мать!.. Опять немчура…

Это уже третий, которого заломать сразу не смогли. Внешне — самый опрятный, в смысле, видно, что следит за одеждой, даже сапоги почище, чем у других. Лет тридцать-тридцать пять, коренастый, плечистый, широкая борода, фиолетовый синяк на одной скуле, большая ссадина на другой, хотя мои его по лицу не били. Пронзительный злой взгляд… Столько ненависти в глазах я никогда не видел!

Похоже, не «засланцы». Добро, меняем язык:

— Ну, доброго вам утречка, славяне.

И теперь шесть изумленных глаз смотрит на меня, аж стыдно немного стало. Михалыч приходит на выручку и принимается за допрос:

— Ты кто таков будешь, мил человек? Откель здесь взялся и что делаешь?

— Бомбардир-наводчик 6-й батареи 77-й артиллерийской бригады Савелий Малышев. Из плена я бегу, трое нас. Сначала убежало с десяток, да немцы по следам собак пустили. Мы-то ручьем в сторону ушли, а остальных — порешили, наверное…

— Когда и где это было?

— Да дня три как тому назад. А где — не знаю. Шли на восход, отсыпались в лесу… А вы кто будете? Вы же наши, рассейские?

— А вот это тебе знать пока необязательно. Ты посиди, отдохни малость, а я с другими побалакаю. Гриня, давай второго, который вам всем чуть не навалял… Ты кто будешь?

— А человек я русский буду! Тока вот не знаю кто вы есть, и как к вам обращаться — тоже мне неведомо!

Пора брать дело в свои руки. Больно уж норовистый собеседник попался. Весь напрягся, будто пытаясь порвать путы.

— А не боишься так разговаривать с русским офицером? За такое можно и под суд загреметь.

Собеседник даже оскалился по-звериному. Такое ощущение возникло — с волком, загнанным в угол, разговариваю. Вот этого силой не возьмешь. Скорее в глотку вцепится, умирая, но зубов не разожмет.

— Не вижу я пока офицеров! Каких-то мужиков в дерюжках вижу, а более — никого!

— Стоять! — это я уже казакам, которые собрались поучить вежливости грубияна с помощью сапог. — Пока он несвязанный был, не сразу его одолели, а теперь уж чего силу показывать?

Неторопливо расстегиваю свой балахон, показываю погоны:

— Этого достаточно? Теперь будем разговаривать?

— Встал бы во-фрунт, Ваше благородие, да руки-ноги связаны. Стрелок 2-й роты 1-го батальона 53-го Сибирского полка Семен Игнатов. Вместе с ними из этапного лагеря бежал.

— Это тебя в лагере так разукрасили? Германцы?

— Не-а, не только. Свои тоже постарались. За то, что своровать у раненых одежку, да сапоги не дал.

— Я так подозреваю, им не меньше досталось.

— Руки-ноги не ломал, жить будут, паскуды.

— Ладно. Гриня, развяжи их, и давай третьего сюда. Уже намолился за это время на год вперед, наверное.

— Ваше благородие! Обозный ездовой 6-й батареи 77-й артиллерийской бригады Платон Ковригин!

— Да не ори ты так, всех немцев в округе перебудишь. Тебя же обратно в плен и заберут.

— Не, никак не можно нам в плен. Очень уж там плохо. Мы лучше к своим…

— Он со мной с одной батареи, Ваше благородие, — пояснил бомбардир. — Нас тогда пятеро осталось…

— Так, добры молодцы, голодные наверняка? Митяй, твои сегодня кашеварят, добавь одну банку тушенки им на троих, и чаю побольше заварите. Завтракаем и идем дальше.

Обращаюсь к бывшим пленным:

— Сразу много не дадим. А то с голодухи наедитесь, потом животами маяться будете, все кусты по дороге обгадите. Да и гансы по запаху безо всяких собак след возьмут.

Ели быстро, но без суеты. Михалыч отдал новеньким запасную ложку, и они по очереди быстренько прикончили банку «диетического» продукта из говядины. Ковригин чуть ли не до блеска вылизал ложку, потом, глядя голодными глазами на казаков, и скорчив умиленно — жалкую физиономию попытался канючить еще кусок сухаря, но сибиряк его приструнил:

— Платошка, уймись! Сейчас набьешь пузо до отвала, потом и помереть с обжорства можешь. Я такое в тайге видел, как с голодухи мужики на заимке нажирались, потом от заворота кишок помирали. Так же хочешь? Терпи! Вона, чай пей.

— Семен, а ты сам откуда родом будешь?

— Я-то сам, Вашбродь, из Томской губернии, родом из села Колпашева…

— Ух, ты! Земляк, значит. Я сам — томич. Доводилось про ваше село слышать. Говорили, богато живете.

— А что не жить, земля щедрая. Обь, да Кеть рядом, тайга вокруг богатая. Рыбу артельно ловили, опять-таки к вам в Томск везли. Опять же — кедровый орех, ягоды, грибы. На охоту ходил с малолетства. Как десять годков минуло, меня батя стал в тайгу с собой брать. Заимка у нас своя была. Лося, медведя добывали, пушного зверя били.

К нашему разговору стали прислушиваться.

— А в армию как попал?

— Батя меня женил пять лет назад, женка сама с Новониколаевска. Там и поселились. А когда война началась, меня, как запасного, и мобилизовали. В сентябре 14-го отправили на фронт, а второго ноября первый бой приняли, который чуть последним не оказался… — Семен испытующе смотрит на меня, потом решается говорить дальше. — Извиняйте, Вашбродь, за правду. Командир наш, полковник Свешников, выгнал всех в атаку в чисто поле. Без артиллерии, без разведки, как коров на пастьбу. Германцы нас из пушек и накрыли. До окопов германских дойтить даже не успели. Сам-то командир в окопе командовать остался. От полка за три дня человек триста строевых осталось. Свели нас в роту, да в соседний 55-й временно отправили. Потом уже пополнение прибыло, снова мы полком стали. Тока вот офицеров старых осталось всего четверо, остальных сразу из школ прапорщиков прислали, — он зло сплевывает на землю и опять смотрит на меня, — молодых, да зеленых, пороха не нюхавших…

— Не горячись, земляк. Я понимаю: плен, побег… Но начальство судить — не наше с тобой дело. А к немцам-то как попал?

— Охотников в разведку выкликали, я и пошел. Языка взяли, да когда обратно ползли, сумел он, подлюка, тряпку изо рта вытолкнуть и на помощь позвать. На нас германцы и навалились, не сумел отбиться. Вот в лагере и оказался, там с Савелием и Платошкой сошелся? Потом, когда разговоры пошли, что в Германию повезут, решили бежать… Ну, а дальше — с вами повстречались…

Новое место дислокации организовали на другом краю леса, примыкавшего к фольварку. Нашли полянку с небольшим ручейком метрах в пятидесяти от края массива, выставили дозорных, затем я собрал всех оставшихся для постановки задачи:

— Слушаем все сюда, и смотрим на карту. Через полчаса первая пятерка выдвигается для наблюдения к железнодорожной станции. Гриня, как следует проверь своих. Я и Андрейка идем с вами. За пулеметчика остается Федор. Остальные ждут нас здесь до утра. Михалыч, если мы не придем к рассвету, уводишь группу дальше, вот в этот лесок, там ждете нас до обеда, после продолжаете рейд самостоятельно. Но надеюсь, до зтого не дойдет. Дальше, устрой новеньким банно-прачечный день, в смысле — пусть отмоются, приведут себя в порядок — ручей рядышком. С трех сторон не виден, а со стороны дороги — пошлешь пару человек в секрет на время купания. Пусть смотрят за ними и за дорогой.

Оборачиваюсь к «гостям»:

— Вам выход из лагеря запрещен. Мы вам верим, но это — необходимая предосторожность. Даже до ветру вдвоем ходить. Понятно?

И уже Митяеву:

— Посматривай за ними постоянно. Береженого Бог бережет… Все понял?

— Вопросов нет, командир.

— Ну, тогда мы пошли…

* * *

Отойдя несколько верст от леса, сделали мини-привал, где обговорили дальнейшие действия:

— Две двойки уходят влево и вправо, маскируются и отслеживают движение поездов на подъездах и на самой станции. Гриня, Андрей, берите себе по одному человеку. Я с оставшимися перехожу «железку», беру под наблюдение мост через реку. Наша задача днем — отследить все поезда, идущие и туда, и обратно. Кто, сколько и куда. И с чем. Обращать внимание на все непонятное и необычное. Посмотреть саму станцию, — что и где стоит. Осторожней с биноклями, могут «зайчика» немцам пустить. Наблюдать только из тени. Встречаемся здесь когда сумерки начнутся. Ночью уходим по дороге в сторону фронта, берем трех языков. Узнаём кто такие, запасаемся оружием и обмундированием для новеньких и уходим в лагерь. Так что гансов подбираем по размеру. Вопросы есть?

— Вопросов нет. — Гриня и Андрей отвечают хором, остальные кивают головами.

— Тогда разбежались. И удачи вам, казаки!..

… «Железку» мы перескочили спокойно. Может, немцы и патрулировали пути, но за двадцать минут лежания в кустах возле насыпи мы никого не заметили. Поэтому быстренько перемахнули через полотно и, прокравшись по кустикам две версты, вышли по речке к нужному нам мосту. Охрана объекта заключалась в том, что четыре ганса торчали парами по разным берегам и лениво перекрикивались друг с другом, дымя своими трубками. За все время по мосту прошло только три поезда: два товарняка и один «солдатский». Когда солнце уже стало садиться и мы собирались уйти к месту сбора, охранники оживились, привели в порядок внешний вид, даже как-то подобрались. Через минуту возле моста остановилась мотодрезина, обложенная мешками с песком, со стоящими впереди и сзади пулеметами. Видно, кто-то из немцев вспомнил хитрости англо-бурской войны, и решил по образу и подобию слепить вот такой эрзац-броневик. С этого шедевра военной мысли в тусклом свете ацетиленового фонаря спрыгнул какой-то офицер. К нему тут же подлетел старший наряда, (я разглядел в бинокль унтер-офицерские погоны), вытянулся с докладом. Приехавший задал несколько вопросов, видимо, удовлетворился ответами и отбыл дальше на станцию на своем драндулете. Оставшаяся охрана, оживленно переговариваясь, заняла свои места и смотрела на приближавшийся поезд. Паровоз, не торопясь, тащил десяток товарных вагонов, украшенных на центральных дверях германскими орлами. Замыкал состав пассажирский вагон, в котором мелькали немецкие пикельхельмы. А вот это уже интересней! Паровозная бригада — военная. Это, значит, раз. На десяток теплушек — целый вагон охраны. Это, значит, два. И по какой причине может быть такой кипиш? Я так думаю, что только по одной — они везут что-то важное, или опасное. Завязываем узелок в мозгу на память и делаем запись в блокнотике. И смотрим дальше. А дальше в шесть часов со стороны станции к ним приходит смена. Ночная, удвоенная. Это мы тоже запомним. Слева чуть заметно подполз Егорка и зашептал:

— Командир, может возьмем сменившихся? Сразу и ночную задачу решим.

— Нет, Егор. Здесь, как я понимаю, что-то важное возят, или уже провезли. На мосту пока шуметь нельзя. Разберемся что к чему, тогда уже и повеселимся. Зови Антошку, уходим на точку сбора…

По дороге, правда, пришлось задержаться. Рельсы перешли благополучно, а вот версты через три, перед гравийкой пришлось остановиться. И все из-за того, что на ней притормозили до нас три ганса и один мотоцикл с коляской. Мы уже подобрались почти к самой дороге, как издали донеслось тарахтенье моторов и появились германские предтечи байкеров. Семь мотоциклов неслись по проселочной дороге, оставляя за собой длинный пыльный шлейф. Треск моторов становился громче и громче, потом в эту симфонию бензиновых тарахтелок вплелся звук клаксона, исполнявшего сольную арию в стиле «Люди добры! Поможите кто чем может!». Второй с конца мотоцикл свернул на обочину и остановился. Его «братья» последовали его примеру, и кайзер-байкеры, собравшись у виновника остановки, стали выяснять причину и степень серьезности поломки. Судя по многочисленным наклонам и сиденью на корточках — что-то случилось с мотором. Остальные кригскамрады помогали ремонту своими шутками и гоготом. Это безобразие продолжалось до тех пор, пока самый старший из байкеров не пролаял команду, по которой все расселись по своим седлам и мотостадо, тарахтя и оставляя после себя клубы пыли и едкого дыма, унеслось в сторону станции. Неудачники, оставшиеся ждать, наверное, ремлетучку, по очереди выполнили священный ритуал всех водителей — пнули переднее и заднее колесо своего железного коня, и стали разводить в двух шагах небольшой костерок из веток, в изобилии валявшихся у дороги. Да, назвав это чудо техники «железным конем», я сильно погрешил против истины. Мотоцикл, скорее всего, напоминал не полноценного коня, а сказочного конька-горбунька. К чуть-чуть раздувшемуся велосипеду приделали снизу движок от бензопилы «Дружба», подвесили на раму жестяную коробку в качестве бензобака, и выпустили на большую дорогу. Но, смех — смехом, а коляска у него присутствовала, и не одна, а в компании с МГ-08. С моего места были видны даже коробки с запасными лентами.

Немцы время даром не теряли, и вскоре над костром уже закипал котелок. Весь экипаж микровундервафли расположился поближе к огню и ждал, когда можно будет испить кофейку. Ну, это они зря. Не то, чтобы нам тоже кофе хотелось, хотя доносившийся запах был заманчив. Только пора было уходить на встречу с остальными, а оставлять супостатов в тишине и блаженстве наступающей майской ночи не хотелось категорически. Поэтому тихонько ползем поближе…

Егорка брошенным по мотоциклу камушком изобразил металлический звук на дороге, прозвучавший неожиданно громко. Вся чужеземная троица тут же приподнялась с насиженных мест, схватилась за оружие и стала вглядываться в темноту. В сторону, противоположную от нас. Плохо вас учили, кайзер-зольдатен! После света костра вам чтобы что-то увидеть, проморгаться надо секунд десять. Которых у вас уже нет. Короткий, почти бесшумный рывок к огню, захват за козырек каски, рывок на себя, удар другой рукой по горлу. Хруст чего-то внутри, хрип, бульканье. Удар на добивание…Второй немец валяется рядом со сломанной шеей. Третий успел обернуться навстречу опасности, и Антошке пришлось его «порадовать» ударом ножа в печень. Все-таки без крови не обошлось. Придется отстирывать. Хотя для наших новеньких это — всяко лучше, чем их обноски. Быстренько раздеваем гансов, забираем карабины и очередной люггер и все, что нам может пригодиться — часы, фляжка со шнапсом… И чуть было не ушли! А байк? Немцам оставлять? Да ни за что! Шо ни зъедым, тое попыднадкусваем!

— Егор, Антон, мотоцикл под откос, тушки туда же!

Лезу в коляску поискать что-нибудь хорошо горящее. И сразу нахожу большую жестянку с маслом. Отлично! Теперь берем котелок, сливаем туда горючку из бака…

— Командир, а пулемет?!

— А пулемет останется здесь! Нам еще сколько по тылам бродить? Все это время ты его волочить на горбу будешь? Самому жалко, да ничего не попишешь.

Быстренько строгаем чопик, с помощью шомпола, приклада и общеизвестной матери забиваем его в ствол поглубже. Теперь проверяем ленту и (Господи, пронеси!) нажимаем на гашетку. Кажется, был услышан наверху, потому, как и руки целы, и пулемету конец. Пока его отремонтируют, — времени утечет достаточно. Теперь поливаем скульптурную группу сначала маслом, потом бензином. И кидаем спичку. Ух, полыхнуло здорово! Если не считать маленьких нестыковок типа «А чегой-то они, раздевшись, возле моторрада валяются?», подозрения раньше утра у немцев возникнуть не должны…

— Все, уходим!..

При подходе к оговоренному овражку нас «окликнули» условным свистом, и через пару минут мы были уже внизу, где в ямке горел «пластунский» костерок, рядом с которым сидел Гриня.

— Командир, все высмотрели, все записали. Последний поезд пришел где-то к половине седьмого. Его германцы загнали в тупик, и охрану отдельную выставили. Мы четырех часовых насчитали. Там еще вагоны стоят, но охраняют только эти.

— Видели мы этот состав. Там, похоже что-то секретное привезли…

Продолжить разговор нам помешал очередной сигнальный свист, на который невдалеке откликнулись без промедленья. Через несколько минут к нам присоединился Андрейка с напарником. Они доложили что и где видели, и тоже отметили усиление охраны возле таинственного эшелона.

— Так, братцы. Если поезд загнали в тупик, то, скорее всего, дальше он не пойдет, будет стоять и ждать. Значит, мы имеем пару дней на другие дела, которые будем делать подальше отсюда, чтобы на станции не встревожились. Поэтому тихонько уходим к основной группе, и там думаем дальше.

— Командир, а три убитых немца на дороге?

— До станции версты три-четыре будет. Расстояние большое, думаю, что все обойдется…

К остальной группе добрались далеко заполночь, хорошо, что луна временами подсвечивала. Привычно обменялись опознавательными сигналами, и через насколько минут были уже среди своих. «Костровой» успел разбудить Митяева, который уже подвесил над углями котелок с водой, и с нетерпением ждал новостей. Но сначала доложился сам.

— Вокруг лагеря все спокойно, никто не шастал. Новенькие наши помылись-постирались, теперь отсыпаются. У Платошки и артиллериста ноги сбиты, я их своей мазью попользовал.

— Это та, которая на топленом сале, и пахнет хуже не придумаешь?

— Командир, ею еще мой дед все раны да порезы лечил.

— Ладно, лишь бы на пользу пошло.

— Да, я тут с Семеном побалакал немного, серьезный он мужик. Мою мазь трогать не стал, попросился рядышком травок поискать. Знамо дело, пошли вместе. По лесу ходит — у нас не каждый пластун так сможет. Шагает, а ни травинка, ни веточка не шелохнутся, и не слышно ничего.

— Ну, так вы же степняки, к простору привычны, а он — лесовик, считай, полжизни в тайге провел.

— Допытывался про нас, я в ответ — молчок. Так он сам все мне и рассказал. Мол, для партизан — мало нас, оружие только легкое, да и безлошадные мы. Вот и выходит с его слов, что разведкой мы занимаемся, только больно далеко от своих ушли.

Какой умный Штирлиц нашелся! Все-то он подмечает! Прям, шпиён какой-то. Или просто глазастый сибирский охотник… Ладно, к своим выйдем, — разберемся!

— Травки он свои нашел?

— Нашел, разжевал, к морде прилепил, а часть заварил и выпил, да еще и товарищей своих угостил. Сказал, что завтра красавцем будет. Нам тоже предлагал, да мы от греха подальше отказались. Ладно, вы-то как сходили? Удачно?

— Сходили удачно. Посмотрели на станцию, на мост, на охрану. Сегодня туда странный поезд пришел. Около него и охрану отдельную выставили. Обратно шли, не смогли разойтись с мотоциклистами. Так что, три комплекта формы у нас есть. Там замаскировали под пожар, но на скорую руку, поэтому завтра отсюда уходим подальше. Через два-три дня гансы успокоятся, тогда вернемся, посмотрим, что сможем с этим составом сделать. А пока пьем чай, и — спать! Утро вечера мудренее…

Утро было не только мудренее вечера, но и оригинальней. Когда уже достаточно рассвело, проснулся, от того, что кто-то звал меня то ли наяву, то ли во сне, причем достаточно оригинальным способом:

— Старлей!.. Денис, просыпайся!..

— Ну и что это за глюки такие?

— Это не глюки, а я, Денис, которого ты зовешь Первым.

— Доброго Вам утречка, милостивый государь, блин! Столько времени молчал, и на тебе — проснулся в самый неподходящий момент. Не мог потерпеть до возвращения? Захотелось в очередной раз в жилетку поплакаться?

— А вот и не угадал, «Номер два»! Давай перестанем пикироваться, и ты послушаешь меня. Это недолго, потом будешь дальше своим храпом майских лягушек пугать.

— О-па! Вот это — что-то новенькое. Шутить научились, Вашбродь?

— Ты же сам говорил: «С кем поведешься, — так тебе и надо!».

— Так!.. Не хочу я сейчас соревноваться в изящной словесности. Слушаю внимательно.

— Во-первых, хочу серьезно и искренне сказать тебе «БОЛЬШОЕ СПАСИБО»! В прошлый разговор ты пообещал, что скучно не будет. Я не сразу тебе поверил, все это время просто смотрел, что ты делаешь и думаешь. Но когда начались боевые выходы, тогда понял, что имелось в виду. И, самое интересное, мне тоже захотелось принимать в этом участие. Умирать я больше не хочу! Хочу воевать по-настоящему, а не торчать в окопах и гонять солдат на пулеметы. Мешать тебе я не собираюсь, буду смотреть со стороны, и иногда подавать голос, когда посчитаю нужным. Я не слишком сумбурно объясняю?

— Нет, все предельно ясно. Типа будешь стоять в сторонке, и подсказывать, когда в голову взбредет. Хорошо придумал! А потом тебе надоест, и ты начнешь мне мешать. В результате — сдохнем оба.

— Не угадал. Буду учиться у тебя, и в некоторых случаях — страховать. Если ты, например, с дивизионным батюшкой будешь часто общаться, он сразу заподозрит неладное. Простейших вещей не знаешь, фразы не так строишь… Еще перечислять?.. Ты, как православный, должен знать наизусть «Символ веры», «Отче наш» и «Богородицу». Ты все это можешь рассказать? Я уж не говорю про правила политеса и комплименты дамам.

— Ну, тут ты прав. Не могу.

— Или разговор с кем-то будет важным, а ты не заметишь, и скажешь что-нибудь не так. А я в таких случаях буду рядом и подскажу. И вот первая подсказка: вспомни, про что рассказывал Анатоль Дольский, когда ТВОИ звездочки обмывали.

— Да этот балабол о чем только не рассказывал. Рот не закрывался.

— Он, в частности, рассказывал про одного польского пана-аристократа… Не помнишь? Где тот пан обитал, а?

Вот тут я окончательно проснулся. И вспомнил… Правила и нравы офицерской пирушки, практически не изменились за прошедшие (для меня) десятилетия. Чаще всего встречалось два возможных сценария: когда позабыв на время о причине и виновнике торжества, крепко спаянный коллектив распадается на небольшие группы, так сказать — «по интересам», либо общим вниманием завладевает тот, кто заслуженно считается душой компании. Именно таким человеком и был Дольский. А разговоры на войне, так или иначе, сводятся к ностальгическим воспоминаниям о маленьких прелестях мирной жизни. В перечень оных непременно входят: карты, рыбалка, охота, баня, скачки и, естественно, дамы (очередность обсуждения зависит от личных пристрастий рассказчика и общего градуса компании). Но в данном, конкретном случае, Дольский превзошел самого себя, а быть может и своего знаменитого предшественника, воспетого в стихах Дениса Давыдова — ротмистра Бурцева:

— Помнится, господа, аккурат после юбилея Отечественной войны 12-го года, служил я в этих местах старшим адъютантом штаба дивизии. Да, кстати, господин подпоручик, а почему бокал Ваш опустел? Непорядок, сейчас исправим…Так вот, командир нашей дивизии был большим любителем охоты и особенно — парфорсной. Говорят, заразился сей страстью еще в академии. И на сим увлечении близко сошелся с местным польским аристократом…

Далее следовал рассказ, как Анатоль несколько раз сопровождал своего командира в весьма приятных вояжах в некий «охотничий домик», который, по сути, был двухэтажным каменным строением, стилизованным под рыцарский замок. Хозяином сего гостеприимного дома был граф Ян Сигизмунд Каплицкий, который (по его собственным словам) состоял в родстве с несколькими «фамилиями» Пруссии, Австрии и, естественно, Польши. Впрочем, его гостей гораздо больше интересовали родословные графского охотничьего «смычка», чем «правдивое» генеалогическое древо самого графа. В стаю их сиятельство пан Каплицкий умудрился собрать польских гончих самых чистых кровей, и закономерно гордился этим… А находились его охотничьи угодья недалеко от городка Лович, — той самой станции, где мы сегодня были. Со слов Дольского, граф даже хвастался, что название местечку было дано в честь охот — «ловитв», которые устраивали его предки…

— Хорошо, «Номер раз», мысль интересную подкинул. Давай посмотрим, что получится из нашего дуэта. Но учти: Даша — это только моё! Понял?! Не смей вмешиваться!

— Да, понял, понял… Мне с женщинами все равно не везет. Так что, тут ты — вне конкуренции. Думай, старлей…

А думать особенно было не о чем. Покемарив до подъема, я поделился мыслью с Михалычем, и тот ее полностью одобрил. В смысле — сходить, посмотреть. В самом лучшем случае мы могли бы там пару раз переночевать, отсидеться в случае чего, а потом двинуть дальше. В худшем — не для нас, разумеется, разжиться каким-нибудь «языком» очень благородного происхождения. В пророссийский патриотизм польского графа я не верил ни секунды. Аристократы — вообще космополитичная банда, в смысле — каста. Многие не побоялись с российским мундиром носить траурные повязки по германскому принцу. И это было воспринято с пониманием. Как же, — Высший Свет, блин!..

Короче, собираемся и идем на северо-запад, Анатоль говорил тогда про это направление. Опознавательным знаком, опять-таки с его слов, должна быть ветряная установка, вырабатывающая электричество для поместья.

Когда все поднялись и позавтракали, я объявил следующий этап нашего «забега на длинные дистанции»:

— Слушаем все. Сейчас наводим здесь порядок, убираем лишний мусор и выдвигаемся к лесу западнее нашего лагеря. Там обустраиваемся и парами рассыпаемся веером по окрестностям. Ищем место, где есть поле, небольшой лесок и ветряная мельница. Как она примерно выглядит — сейчас нарисую. Рядом с ветряком должен стоять двухэтажный каменный дом. Кто найдет, себя не обнаруживать, к дому близко не подходить. Понаблюдать немного, и назад…

— Ваше благородие, дозвольте обратиться! — Семен уже закончил с переодеванием и решил подать голос. — Мы когда к фронту бежали, видели такое место недалеко отсюда. И дом каменный, и меленка вот такая ажурная с крыльями, и луг огромный рядышком. Возьмите меня проводником, я дорогу запомнил… Ежели доверяете…

За ночь его лицо немного посветлело, синяк спал со скулы, ссадина затянулась. То ли травки помогли, то ли здоровья в нем много. Смотрит просяще, но с достоинством. Видно, действительно, хочет помочь.

— Добро, пойдешь впереди с Гриней… И вот еще, — внезапно принимаю решение, наклоняюсь, поднимаю с земли трофейный маузер, протягиваю сибиряку. Краем глаза ловлю одобрительный кивок Михалыча. — Будем считать, что временно прикомандирован к нашей группе.

Если что пойдет не так, мы тебя все равно быстро успокоим… Семен бережно принимает карабин, ласково, как кошку, гладит цевье, клацает затвором. Потом поднимает на меня вроде как повлажневшие глаза.

— Поверили, значит… Земной поклон Вам за веру Вашу… Не подведу…

Чтобы скрыть его и свое смущение, подзываю Савелия и тоже вручаю ему винтовку. Остается безоружным один только Платошка. Ну да что-нибудь придумаем…О, штык трофейный ему в руки, чтобы от врага отбиваться!..

Все-таки, если Бог есть, то он — на нашей стороне. Мы только подошли к кромке леса, собирались уже выходить, как откуда-то сверху послышалось очень зловещее стрекотание. Наверное, у меня сработал киношный стереотип, когда заслышав звук летящего вертолета, все Рембы и Терминаторы вдруг желают заделаться шахтерами и закопаться куда-нибудь поглубже от такой очень опасной «стрекозы»:

— Воздух! Всем под деревья! Живо!!! Не шевелиться!

Несколько секунд — и все исчезли. Тормоза Платошку, недоуменно хлопающего глазами, чья-то рука, схватив за ремень, буквально зашвырнула в кусты, хорощим тумаком откорректировав направление полета. Над нами, не торопясь, проплыла пара аэропланов. Они шли так низко, что помимо черных крестов и прочих обозначений, можно было разглядеть мелкие детали фюзеляжа и крыльев. Нас они не заметили, да и, скорее всего, не искали. Шли по прямой примерно в нужном нам направлении. Проводив их нехорошими взглядами, мы двинулись дальше.

До нужного места добрались к полудню, оборудовали дневку и, наскоро перекусив, я с группой Митяя, ведомой сибиряком, отправился смотреть «коттедж», Проплутав по лесу часа три, мы вышли на этот «охотничий домик».

Домик представлял собой двухэтажное строение с остроконечной крестообразной крышей, крытой красной черепицей. Границы крыши были украшены зубчатыми башенками, которые и придавали дому вид замка. Первый этаж был выложен из необтесанного камня, второй напоминал старинные голландские дома — весь в горизонтальных и вертикальных балках. Парадное и служебное крылечки, и даже торцевой балкон, имели свои крыши. В-общем, неплохая дачка. Поодаль стоял одноэтажный флигель, скорее всего жилье для прислуги, и два длинных деревянных сарая — конюшня и псарня, наверное. Еще дальше, на краю леса стоял бревенчатый сарай с трубой на крыше и метрах в трех от него — ажурная металлическая конструкция с четырехлопастным пропеллером наверху. Примерно посередине между ветряком и домом, на берегу круглого, скорее всего искусственного, пруда стояла та самая, генеральская и еще не знаю чья, банька. Которая сейчас протапливалась, видимо, в ожидании гостей.

Учитывая, что нас тут точно никто не ждет, гости должны появиться в ближайшее время. Будто бы в ответ на мои мысли пробибикал клаксон и к крыльцу подъехал легковой автомобиль. Водитель в мгновение ока подлетел к задней дверце, открыл ее и замер в очень интересной позе. Нужно быть очень талантливым, чтобы так совместить строевую стойку с отданием чести и профессионально — угодливый лакейский поклон. Первым из автомобиля вышел гауптман, после него — оберст-лёйтнант с объемистым портфелем в руках. Продолжая о чем-то разговаривать, они подошли к крыльцу, на котором уже ждал их коренастый усач в охотничьем костюме. Поклонившись, он впустил их в дом, зашел следом и закрыл дверь. Едва они скрылись из виду, к дому подкатила еще одна машина, на этот раз небольшой грузовичок, из которого высыпался десяток солдат и построился перед крыльцом.

И как это понимать? Это что — почетный караул и охрана в одном флаконе? Ладно, смотрим дальше…

Командовал десятком ефрейтор, к которому тут же подошел штабной водила. И куда только девалась прежняя угодливость? Задранный подбородок, правая рука заложена за отворот мундира, левая — за спиной, ноги широко расставлены… Ну, прям, вылитый Наполеон в час триумфа. Правда, тоже с погонами ефрейтора. Жестом, по-королевски величавым, он остановил своего коллегу и, насколько можно было понять из дальнейшей пантомимы, дал указание выгрузить из его машины вещи офицеров и занести в дом. Данное предложение не вызвало энтузиазма и понимания у оппонента, который, опять-таки судя по жестикуляции, предложил шоферу заняться этим увлекательным делом самому, и не отвлекать по всяким пустякам героические войска кайзера Вильгельма, которые должны выполнять свою задачу. И ставить эту задачу будет его непосредственный начальник, а не непонятная прокладка между рулем и сиденьем. Во всяком случае, примерно так я представлял беседу, происходившую возле крыльца. А молодец ефрейтор, видно опытного вояку, не гнется перед штабной крысой, хотя понимает, что тот может напакостить… Спор был разрешен внезапно, и не в пользу штабного. На дороге, ведущей к дому из Ловича, показалась автоколонна. Сначала мотоциклист, затем — грузовик с бочками в кузове, наверняка, с горючкой. За ними шла машина с кузовом, отдаленно напоминавшим кунг, за ней — фургон с пародией на антенну на крыше. Скорее всего — радиостанция. Шествие замыкали два тентованых грузовика, последний из которых тащил на прицепе «гуляшную пушку» — полевую кухню, прозванную так немцами за длинную дымовую трубу. Автомобили остановились рядом с ранее приехавшим, из них повыпрыгивало еще два десятка солдат. Долговязый фельдфебель подошел к спорщикам, выслушал доклад «своего» ефрейтора, затем повернулся к несостоявшемуся «Наполеону» и что-то коротко ему сказал, сопроводив слова недвусмысленным жестом руки, мол «Работай, негр, солнце еще высоко!». Шофер буквально на глазах сник и поплелся к своему авто. Фельдфебель построил всех прибывших в две шеренги и зашел в дом, видимо для доклада о прибытии и получения дальнейших указаний.

Через пять минут снова нарисовался на крыльце, сопровождая гауптмана. Тот, увидев бездействие шофера, что-то недовольно ему сказал, показав рукой на дом, после чего отправился к грузовику. Пока штабной шофер изображал ослика, нагруженного чемоданами, грузовик отъехал на край луга, солдаты двинулись туда же, и мы стали зрителями спектакля с рабочим названием «Оборудование полевого аэродрома в минимальные сроки». Рассыпавшись редкой цепью, гансы по команде и под руководством гауптмана прочесали луг вдоль и поперек, потом достали из грузовика инструмент и стали огораживать нужную им площадь, вбивая в землю колья и натягивая между ними веревку с белыми флажками. Выкроив себе квадрат примерно четыреста на четыреста метров, притащили высокую лесину, которую закрепили вертикально с привязанным наверху длинным красным вымпелом, очевидно, для указания летчикам направления ветра при взлете и посадке. После этого четверо самых невезучих начали таскать на носилках землю и засыпать ямы, остальные ставили большую, минимум на взвод, палатку. Вот чему у немцев надо поучиться, так это тому, как надо организовывать работу. Господин фельдфебель сказал копать (засыпать, рубить, ставить и т. д.), — значит «Яволь!» и бегом выполнять. Никаких вопросов типа «Почему я?», или «А зачем мне это надо?». Землекопы и земленосы управились в полчаса. Гауптман все это время просидел на переднем сиденье грузовика, изредка поглядывая на наручные часы и посматривая на небо. После доклада фельдфебеля, он еще раз прошелся по полю, видимо проверяя качество засыпки, и вернулся обратно к автомобилю. Внезапно он встрепенулся, приложил руку козырьком ко лбу, и что-то скомандовал своему помощнику. Тот гораздо громче продублировал команду, после которой немцев как ветром сдуло с поля. Теперь и до нас донесся усиливающийся, уже знакомый треск моторов. Два аэроплана вынырнули из-за верхушек деревьев, сделали круг над полем. Гауптман выстрелил вверх белой ракетой, и дедушки Люфтваффе по очереди пошли на посадку на правую сторону летного поля. Притормозив где-то посередине поля, пара зарулила на импровизированную стоянку, где солдаты аэродромной команды развернули самолеты в линию. Так, зарисовываем где они стоят, чтобы потом в темноте не пройти мимо. Глядя на эти «этажерки» чувствую острое и непреодолимое желание стать пироманьяком, хотя бы временно…

Пилоты, совсем еще молодые парни, подходят с докладом к своему начальнику. Улыбаются, гады, шутки шутят. Сюда, на Восточный фронт, их отправляют отдохнуть после тяжелых и изнурительных боев на Западе. А любимый вид отдыха — пулеметный огонь и бомбометание по беззащитным лазаретам и эшелонам. А какие нам в свое, перестроечно-будущее, время песни пели сладкоголосые дерьмократы! Рыцари неба, честные дуэли, благородство и снисхождение к слабым! Ага, щаз-з!.. Что-то я разволновался не по теме. Задача сейчас — сбор информации, а не вынашивание злобы в отдельно взятом организме. Вот ночь наступит, тогда и будем хулиганить в меру сил и умений. А пока — «прикинулся ветошью, и не отсвечивай», как говаривал один смешной сатирик. Вот, кстати, и вторая ракета, еще пара на посадку заходит. Интересно, сколько их всего будет?..

Всего германских Икаров прилетело шесть штук. И шесть «небесных колесниц» выстроилось в ряд на краю летного поля. Возле них суетились технари, видимо готовя самолеты к новому вылету, хотя ночью они вряд ли куда полетят. Гауптман ушел в дом, летный состав разместился во флигеле, а зольдатены стали обживать свою палатку и нарезать круги вокруг дымящей полевой кухни. Радисты отъехали на своем авто к ветряку и теперь возились там, видимо подключая аппаратуру к халявному электричеству. Местных аборигенов почти не видно. Егерь-лакей пару раз мелькнул в поле зрения, пара работников возилась возле пруда, да какая-то белобрысая девка проскочила с черного входа до сарая и мигом вернулась в дом, таща большую корзину…

Оставляю наблюдать Митяя с одним из казаков, и с остальными возвращаюсь на дневку думать и совещаться. Потом все идем «в гости» к графу… Типа, «заглянуть на огонек». Или самим его разжечь…

После короткого перекуса зову Митяева, Гриню и Андрейку.

— Вкратце ситуацию я вам рассказал. Аэродром надо уничтожать. Сейчас почти вся разведка у гансов на авиации держится. Поэтому идем туда прямо сейчас, чтобы успеть до ночи. Разбиваемся на три группы, у каждой своя задача. Первая — захват хозяина и его гостей. Охрану в самом доме они вряд ли поставят, поэтому со мной идут два человека. Вяжем их, оставляем до поры в доме под охраной.

Вторая группа работает по летчикам во флигеле. Их там шестеро. Гриня, ты со своими их блокируешь в здании, пока остальные будут работать на аэродроме. Местные — тоже на тебе. Там мы насчитали четверых. Тихонько спеленаешь, и пусть лежат. Оружие применять только, если надумают сопротивляться и поднимать тревогу. Да, там могут быть собаки. Возьми с собой порошок на всякий случай.

Михалыч, ты ведешь третью группу. Надо сначала снять часовых, потом разобраться с тридцатью гансами. Работать только тихо. По мере возможности действовать без крови, но если не будет другого выхода, — брать в ножи. После того, как закончим с людьми, займемся техникой. Начинаешь работать одновременно с Гриней.

Андрей, ты один с пулеметом управишься? Твоя задача будет — контролировать солдатскую палатку. Постараемся взять их тихо, у меня есть кое-какие мысли на этот счет, но в случае чего — делаешь из палатки решето, пока они не выбрались и за оружие не взялись. Мне Федор со своими кулаками нужен для другого.

Вот примерно так. Будем на месте, все детали еще раз обговорим. Может, Митька что-нибудь новое заметит. Вопросы есть? Нет? Тогда собираемся и выходим…

На этот раз дошли быстрее. Митяй со своим напарником оказались на прежнем месте. Ничего особенного с его слов за прошедшее время не произошло. Летчикам возле флигеля организовали нечто похожее на летнюю веранду какого-нибудь ресторанчика. Натянули полотняный тент и поставили под ним три столика и стулья. Там эти горячие германские парни и отобедали под фляжку коньяка. Еду приносили две горничных, грязную посуду забирала белобрысая девка, которая работала кухаркой, или посудомойкой. Аэродромная команда полакомилась шедеврами полевой кухни, теперь несколько человек копались внутри передвижной ремонтной мастерской, оборудованной в кунге, возле самолетов тоже продолжалась возня, а остальные занималась дальнейшим обустройством аэродрома…

Михалыч организовал неподалеку маленькую дневку без костра, все готовились к предстоящей ночи. А она будет трудной, но интересной. Я с командирами групп продолжал наблюдать за тем, что творилось на аэродроме и возле дома. Гансы закончили свои дела, над «птичками» натянули тенты и фельдфебель выставил часового, который стал прогуливаться вдоль самолетного строя, освещаемый тусклым светом двух фонарей, висевших на ремлетучке, стоявшей неподалеку. Еще один часовой был выставлен возле автомобилей. Так, засекаем время… Первый немец делает круг за пять минут, второму хватает три. Запоминаем. Теперь ждем смены караула и пока смотрим в другую сторону. Замечательно! Со стороны леса к флигелю подобраться проще простого. Летуны сидят за столиками, развлекаются картишками, пьют кофе, время от времени прикладываются к фляжкам и весело ржут. О, а вот и горничные, ужин несут героям небес. О чем-то разговаривают, смеются, кокетничают. Но без вольностей со стороны немцев. Наверное, понимают, что планы у дамочек на сегодня уже расписаны старшими кригс-камрадами и, скорее всего, без учета их пожеланий. А вот кухарку пощупать им дозволяется, поэтому бедная после пары шлепков по интересным местам, как угорелая несется в дом с горой посуды на подносе. И не похожа она на горничных. Те — явно выраженные паненки, а она — скорее всего деревенская, батрачка. Взятая в услужение из милости, типа: «Подай, принеси, не мешай, пошла отсюда!». Уже смеркается, летчики пошли в дом.

Солдаты, сидят у костра что-то негромко напевая и аккомпанируя себе на губной гармошке и чем-то струнном, кажется, мандолине. Дождавшись команды «Отбой», втягиваются в свою палатку. Фельдфебель с ефрейтором делают «Круг почета» по территории, видно последнему сегодня предстоит поработать разводящим. После этого выкурили по папиросе возле угасающего костерка, и фельдфебель тоже ушел дрыхнуть.

Высшее руководство уже вернулось из бани, на первом этаже горит неяркий свет, значит, сидят развлекаются дальше. Увидев это возвращение, я в очередной раз проникся тяжестью штабной службы… В баню и обратно начальство перемещалось на своем автомобиле. Несмотря на «длинную» дорогу в целых пятьдесят метров! Доставив груз по назначению, водила с чувством выполненного долга тоже пошел спать. Теперь уточняем детали.

— Гриня, твоя пятерка заходит к флигелю со стороны леса. Задача, как и говорили, — блокировать летчиков и местных. Они спят в ближнем сарае. Сделаешь, и ждешь, пока отработаем мы с Михалычем. В случае обнаружения — работать тихо, ножами. Огонь открывать в самом крайнем случае. Один выстрел, или крик, — и конец всей операции. Забери у Митяевских парней гранаты. Тебе они могут пригодиться, а им — не к чему. Все понял?

Блеснувшие в улыбке зубы, и утвердительный кивок в ответ:

— Ясно, командир!

— Михалыч, тебе сначала снять часовых, потом отработать палатку. Подрезаете растяжки, палатка сама упадет. Гансы полезут наружу, скорее всего без винтовок. На входе поставь Федора и еще кого-нибудь с хорошо поставленным ударом, по паре человек им в помощь с заранее нарезанными веревками. Бить так, чтобы ни единого писка не было слышно. Врезали, оттащили, связали, кляп в рот, потом следующего. Или лучше их всех сразу кончить?

— Я, пока лежал, рассмотрел их. Мужики все в годах, не особо и на вояк похожи. Так, обслуга в мундирах…

— У этой обслуги винтовок хватает, да и фельдфебель с ефрейтором — волки опытные, видно сразу. Так что, давай решать.

— Командир, сделаем тихо, без крови. Я сам с Федором встану.

Митяев при этих словах показывает свою нагайку. Я поначалу пытался запретить казакам брать на их на задания, но он парой демонстраций меня быстро переубедил. Да и часовых снимать — милое дело. Видел и неоднократно. Короткий взмах, нагайка обвивается вокруг шеи, не давая крикнуть, рывок назад-вниз, — и все. Нет часового. Есть связанный испуганный человек, лежащий на земле. Видно и сейчас Михалыч что-то подобное задумал.

— Ну, смотри, главное — чтобы все было без шума. На веревки возьмите ограждение летного поля, флажки вместо кляпов сойдут. Андрей идет с тобой, как и планировали. Если что пойдет не так, гасите немцев прямо в палатке.

— Командир, у меня четыре магазина, хватит всем. — Андрейка вставляет свои «пять копеек». — Потом на месте перезаряжусь, а торбу с патронами мне Федор донесет.

— Я с Митяем и Егоркой иду в дом, когда вы займете исходные и просигналите фонарями. Когда мы закончим, маякну с крыльца. Сигнал обычный. После него начинаете работать одновременно. Вопросы есть? Нет? Ну, тогда — с Богом! Выдвигаемся…

Мы подобрались почти вплотную к постройкам и едва не столкнулись с парочкой, озабоченной эротическими проблемами. Хотя, озабоченным был только «самец» — один из работников графа. Его спутницу я узнал только по смутно белеющей в темноте одежде — та самая блондинка — кухарка. Разговаривали они на местном диалекте, впрочем, понятном всем:

— Идзи сюды!.. Што ты выкабеньваешся? Усё адно пад германцав ляжаш! Дак якая розница, разам больш, разам менш?

— Пусци!..

— Ахты, курва, кусацца заманулася?!

Видимо, «кусацца» у девчонки получилось, и она рванула во тьме прямо на нас. Кобель, в смысле «самец», рванул следом. Только вот результаты у бегунов оказались разными. Кухарку перехватил Михалыч и, зажав ладонью ей рот, достаточно бережно прижал к земле. Следовавший на большой скорости преследователь не разобрался в обстановке и со всей дури ударил солнечным сплетением мой кулак, летящий навстречу. После чего закономерно перешел в горизонтальное положение и начал учиться дышать заново. Его тут же связали и повернули мордочкой вбок. Так, подождем немного, пока отдышится, и будем разговаривать. А пока поговорим с блондинкой.

Девчонка была еле жива от испуга. Даже в темноте было видно, что лицо у нее такое же белое, как передник. В темноте, конечно, можно ошибиться, но на первый взгляд — лет восемнадцать-двадцать, белая рубаха с вышивкой квадратиками, темная юбка до пят, из-под которой торчат то ли ботинки, то ли сапоги из кожи грубой выделки. Сидит, колотится крупной дрожью, не понимая даже, что инстинктивно прижимается к Михалычу, будто ища у него защиты. Присаживаюсь на корточки рядом, прижимаю палец к губам, мол «Тихо!». Потом начинаем разговор. Шепотом.

— Не бойся, мы тебя не тронем. Кричать не будешь? Если нет, кивни.

Целых три кивка, и все очень энергичные. Показываю Митяеву, чтобы освободил ей рот. Девчонка начинает ловить ртом воздух… Наконец-то, отдышалась.

— А вы хто будзете, панове?

— Мы — не панове, мы — русские, солдаты.

— Русския? А ну, перакрэстись.

Блин, я перед батюшкой так старательно не крестился. Троеперстием, справа налево.

— Да русские мы, вот тебе крест. Ты-то сама кто будешь?

— Ганна я, у ихнега сияцельства працую. Кухарка, да посуд мыю, яшчэ у пакоях прыбираюсь.

— А гнался за тобой кто?

— Да Мыкола, егер графский. Ён дауно да мяне прыстае…

Из последующего разговора выяснилась очень интересная история. Помимо попытки изнасилования, этому Миколе можно инкриминировать еще шантаж и нанесение побоев. Причем разным людям. Побои он со-товарищи нанес русскому офицеру, «взятому в плен» графскими егерями, и содержащемуся сейчас на псарне в отдельной клети. А шантажировал он кухарку Ганну, требуя себе «особое» расположение в обмен на молчание о последней. Я слушал рассказ девушки внешне спокойно, но внутри клокотала злость. Граф, самка собаки непонятного происхождения, приказал связать и бросить за решетку в прямом смысле этого слова офицера, пробиравшегося к нашим из окружения. Да еще кормить его соленой селедкой и почти не давать пить! Девчонка пыталась тайком дать ему воды, но была поймана этим вот лежащим сейчас козлом Миколой, и перед ней стоял выбор: либо удовлетворить желания егеря, либо получить кнута на той же псарне в наказание. Я не понял! Тут что, возрождение крепостного права в отдельно взятом поместье? Этот хренов аристократ надеется на свою безнаказанность? При встрече надо будет рассказать ему один из законов Мерфи, о том, что пули не осведомлены что «старший по званию имеет привилегии»…

Ладно, беседуем дальше. Офицеру чуть позже поможет Гриня, который придет на псарню вязать холуев. А меня интересует господский дом.

— Ганна, а в дом нас сможешь провести?

— Да, тольки там жа нямецкия афицэры з графам! И Ванда з Ирэнай. Гэта пакаёуки… ну, горничныя…

— Вот эти офицеры нам и нужны. Так проведешь?

— Ага…

* * *

Все готовы, всем все понятно, часы сверили, порядок действий еще раз обговорили. Начинаем…

Я со своими казаками тихонько крадусь в трех шагах за Ганной. Которая ведет нас в дом. Псарню уже «держат» двое из Грининой пятерки. Заходим через черный вход и попадаем в коридорчик между кухней и кладовкой. Девчонка берет керосиновую лампу в ведет нас дальше. Оп-па, а вот про это мы забыли. Сапоги довольно громко стучат по полу, несмотря на все старания идти тихо. Останавливаемся, обматываем их заранее приготовленными тряпками. Дальше пойдем «полотерами»… Что-то меня на нервное «Хи-хи» пробивает. Впрочем, так всегда перед боем… Мы уже в холле. Лестница на второй этаж, несколько дверей, на стене неярким светом горят такие же лампы, как у в руке у девушки. В своей простой одежке, в тяжелых, грубых башмаках, она вдруг напоминает мне главную героиню знаменитой сказки — Золушку. Не хватает только чепчика… Ганна тихонько двигается вдоль стены, и вдруг одна из дверей распахивается. Хорошо, что в нашу сторону. Нас окутывает облако женского парфюма. Из комнаты выходят обе горничные, одетые достаточно фривольно. Открытые плечи, спина, шелковые юбки для канкана, чулки, туфли, пышные прически, сильный аромат ландыша…

— Цо ты тут робишь, паскуда?

Вопрос к нашей проводнице, которая прошла по инерции пару шагов дальше, и теперь дамочки стоят к нам спиной и нас не видят. Это же замечательно! Синхронное движение, одновременно с Митяем подлетаем сзади, зажимаю рот паненки ладонью, нож уже в другой руке, провожу мерцающим в свете керосинки лезвием перед глазами своей жертвы, чтобы прониклась и не сопротивлялась. Дамочка впечатлилась дальше некуда. Обвисла мешком на руке, ноги не слушаются. У Митьки — та же ситуация. Только выпяченные глаза бегают по сторонам и никак не могут остановиться. Тихо заводим их обратно в комнату, парни привычно связывают руки-ноги, кляпы в ротики, помаду размазали, ну да это — не беда. Она им в ближайшие сутки больше не понадобится. А, может, и дольше. Митька, злодей, умудрился «обыскать» дамочек на предмет оружия во всех самых потаенных местах. Обе тушки уложены на ковер, отдыхайте, милые. А мы пошли дальше…

Егорка кошкой бесшумно взлетает на второй этаж, через минуту спускается, шепчет:

— Никого, все двери закрыты.

— Добро, идем дальше.

Далеко идти не пришлось. Мы подошли к двери, из-за которой доносились звуки разговора и музыки — похоже, канкана. Вот сюда-то нам и надо. Тихонько отодвигаю нашу Золушку в сторону. Сейчас мы вам такое спляшем — до самой смерти не забудете! Разговор притих, послышались шаги и дверь внезапно приоткрылась. Это — приглашение? Типа «Заходите к нам на огонек…»? Показываю своим на пальцах «Раз, два, три!» Заходим!..

ИНТЕРЛЮДИЯ. За полчаса до описываемых событий.

Трое мужчин сидели, развалившись в удобных креслах, возле догорающего камина. Комната, где они находились, была похожа на кабинет в каком-нибудь рыцарском замке, правда, без обязательных для последнего сквозняков. Стены, обтянутые гобеленами вместо новомодных обоев, были завешаны десятком картин, в основном портретов мужчин в разнообразных доспехах, и искусно выполненными чучелами кабаньих, волчьих и медвежьих голов. Справа и слева от камина на стене висела большая и достаточно изысканная коллекция оружия. Скрещенные гусарские сабли мирно уживались с похожими на мечи палашами, кинжалы, кортики и шпаги веерами заполняли все пространство стен, ниже висели старинные ружья эпохи Наполеоновских войн. Снизу, от пола подпирали эти сокровища стойки, выполненные из мореного дуба, с охотничьими ружьями различных марок. Блики каминного пламени и двух настенных светильников играли на благородных стальных клинках и золотых ножнах, переливались загадочными огнями в драгоценных камнях, украшавших оружие. Возле окна пристроился массивный письменный стол и шкаф с книгами, также выполненные из дуба. Рядом стояло механическое пианино, наигрывающее вальсы Шуберта.

Мужчины сидели вокруг небольшого столика, на котором удобно для них расположились хрустальный графин с благородным напитком, имеющим все права именоваться «Коньяк», рюмки, ящичек с сигарами, гильотинка и пепельница. На небольшом подносе стояли тарелочки — с аккуратно нарезанными кружками лимона и с маслинами.

Хозяин дома, самый старший из них, был одет в «охотничий костюм» — вышитую золотом венгерку и бриджи с хромовыми сапогами. Его гости еще два часа назад были одеты в форму офицеров кайзеровской армии, но сейчас они были задрапированы в длинные, расшитые драконами халаты.

Аромат сигары, глоточек коньяка, задумчивое разглядывание языков пламени, или переливающихся различными оттенками красного, углей в камине — все это настраивает на расслабленный разговор, неторопливо текущий сквозь время. В данный момент говорил мужчина лет пятидесяти с лихо закрученными усами в подражание своему императору. Халат топорщил небольшой еще живот, которого на службе не было видно только благодаря искусству портного, сшившего мундир. Он обращался к своему спутнику, гладко выбритому, хорошо сложенному блондину лет тридцати пяти:

— Скажите, мой дорогой Генрих, Вам до войны не приходилось бывать в России? Нет?

Ну, мой друг, тогда Вы многое пропустили. Мне повезло побывать на столетии их знаменитой битвы — Бородино. Да, именно та война, когда мы вместе сломили хребет этому зазнайке Бонапарту. Парады, балы, охота… А какие в Москве Сандуновские бани! С несколькими офицерами одного из гвардейских полков мы провели там милый вечер. И там же один из них научил меня закусывать коньяк лимоном, сообщив по секрету, что способ лично изобретен кузеном нашего доброго Кайзера императором Николаем Вторым… Кстати, баня нашего любезного хозяина ничем, практически, не уступает московским. Поверьте слову знатока. Я за свою жизнь пробовал турецкую, японскую, финскую бани. И могу заявить, что русская баня занимает в этом списке далеко не последнее место. Все-таки, Генрих, эти русские не зря называют себя третьим Римом — их термы, это нечто. Но, у Вас все впереди. После победы, Вам несомненно предстоит вместе с иными славными воинами сопровождать нашего доброго Кайзера в его триумфе по покоренной России. Мы пришли в эту страну, как хозяева и нам, по священному праву победителей и настоящих германских рыцарей предстоит вкусить удовольствия. Их земли, их богатства, и, наконец, их вина, женщины и термы. Древние германцы покорили Рим, и теперь мы должны сделать это с новым, третьим Римом.

— Простите, мой любезный барон, — подал голос обладатель расшитой венгерки, граф Ян Казимир Каплицкий. — Вам с высоты начальника оперативного отдела штаба корпуса, конечно же, виднее. Но я не один год живу в этих краях, и знаю этих диких москалей. У них есть пословица — «Не делите шкуру неубитого медведя». Они еще сильны, и могут доставить много хлопот доблестным войскам кайзера Вильгельма. Да, кстати, Ваше сравнение с древним Римом навело меня на интересную мысль. У меня находится «в плену» русский офицер. Этот bastard пробирался к своим после очередного окружения и осмелился просить у меня приюта и помощи. К сожалению, он был вооружен, поэтому пришлось прибегнуть к хитрости. Штабс-капитан был накормлен, напоен, уложен отдыхать. Но, заснув на кровати, он проснулся связанным на псарне, где я держу своих гончих. Его саблю я решил использовать в качестве кочерги для камина. На что-то большее после пребывания в руках москаля она не годится. — С этими словами он поднялся и, взяв стоявшую в углу шашку с золоченой рукоятью, показал ее сидящим.

Самый молодой мужчина в компании презрительно-брезгливо усмехнулся, но граф, ворошивший угли в камине, этого не заметил.

— Так вот, господа, поскольку прозвучала аналогия с древним Римом, я считаю, что можно было бы возродить некоторые римские традиции, например, гладиаторские бои. Я завтра же отдам распоряжение, чтобы из моего поместья привезли медведя. И мы посмотрим, кто окажется сильней: мой зверь, или этот москаль. Как Вам моя идея, господин барон?

— К сожалению, граф, дела службы требуют моего постоянного присутствия в штабе. Я смог принять Ваше любезное приглашение только благодаря необходимости проконтролировать передислокацию авиаотряда нашего дорогого гауптмана, и передать ему необходимые бумаги и карты. Для нас, офицеров кайзера, воинский долг превыше всего. Все удовольствия мы получим после того, как разгромим русских дикарей. Их командование проявляет такое неумение управлять войсками, что я не сомневаюсь в скорой победе. Кстати, мой дорогой граф, отчего Вы не уберете вон ту фотографию, — барон указал на стоящий на полке шкафа фотоснимок, запечатлевший хозяина дома с группой русских генералов и полковников, стоящих возле охотничьих трофеев. — Она Вам дорога, как память? А не кажется ли Вам, что подобная ностальгия вызовет ненужные вопросы?

Глаза графа моментально стали холодно-колючими.

— Милый барон, мой патриотизм и преданность Германии и Кайзеру не требуют доказательств. Что же касается этой фотографии, — каждый приносит пользу Германии на своем месте. Каждый воюет на своем фронте. Этот снимок для меня — тоже охотничий трофей, причем один из самых удачных. Эти глупцы и болтуны и не подозревали, надменно позируя фотографу над поверженными животными, что истинной целью охоты были они сами. Содержание их разговоров очень быстро стало известно в узких кругах в Берлине и Вене. И в немалой степени помогло Генеральному штабу в планировании военных действий. Вы же не будете отрицать, что получали время от времени информацию, далеко выходящую за пределы компетенции начальника дивизии. Тем более, что в большой степени мне помогло одно из изобретений господина Эдисона.

При этих словах ошеломленный оберст-лейтенант непроизвольно покосился на стоящий на письменном столе фонограф, и сделал достаточно неуклюжую попытку «невзначай» прогуляться до окна и проверить, не включен ли аппарат.

Гауптман, воспользовавшись паузой, подошел к камину и взял в руки шашку. Обтерев клинок прихваченной по пути белоснежной салфеткой, высокомерно, тонко и леденяще вежливо поинтересовался у хозяина:

— Ваше сиятельство, золотая рукоять и вот этот красный крестик на ней, насколько я знаю, указывают на то, что оружие — наградное, не так ли? Не будете ли так любезны перевести эту надпись на немецкий язык? — С этими словами он протянул графу шашку эфесом вперед, и в свете углей сверкнула строка славянской вязи «За храбрость».

Оберст-лейтенант, почувствовав смятение графа и увидев возможность реванша, подошел к камину и заинтересовано осмотрел клинок. Граф, поморщившись, неохотно перевел. Гауптман тем временем продолжил более спокойным тоном:

— Вы правы, господин барон, мне не доводилось бывать в России. Но с русскими я не раз встречался в воздухе. И могу Вас заверить, господа, что они по-рыцарски, честно и храбро сражаются на своих аэропланах даже против превосходящего противника. И пусть их генералы тупы и неграмотны, зато солдаты и офицеры, по рассказам сослуживцев, сражаются храбро и мужественно. И я думаю, что исход войны от них зависит также, как и от решений их невежественного начальства, может быть даже в большей степени, чем мы предполагаем. А еще мне помнятся слова великого Бисмарка «Превентивная война против России — самоубийство из-за страха смерти». И если мы воюем против русских, то глупо не считать их опасными и достойными противниками.

Что же касается якобы плененного офицера, я бы настоятельно рекомендовал Вашему сиятельству передать его германским военным властям для помещения в лагерь для военнопленных согласно его статуса.

— Господа, давайте не будем в этот чудесный вечер рассуждать слишком много о серьезных вещах! — Граф быстро попытался выкрутиться из неудобной ситуации. — Сегодня наши волнения должны быть только приятными.

Он поднялся с кресла, подошел к замолкшей пианоле и стал менять перфоленту. После первых звуков канкана, подошел к двери, приоткрыл ее и, повернувшись к своим гостям, пафосно изрек:

— Оставим на время бога войны Марса, и обратимся к Эросу! Сейчас здесь появятся те, кто помогут окончательно превратить этот вечер в чудесный праздник, исполнят все Ваши самые смелые желания, и, надеюсь, произведут на Вас незабываемое впечатление…

* * *

На счет «Три» мы и зашли. Внезапно и быстро. Открывавший дверь поймал от меня коленом в ж… спину и решил научиться выполнять самый любимый армейский норматив. В смысле — «Вспышка сзади!». Люгер в руке, ствол — на сидящих, следом тут же влетают мои парни, тоже с пистолетами в руках. Грамотно, не перекрывая линию огня, обходят меня с двух сторон, еще мгновение, и стволы находятся в опасной близости от ошарашенных немецких мордочек, хозяева которых и не думали совершать какие-то телодвижения. Кроме хлопанья глазами. А что еще будут делать здравомыслящие немцы, если вместо двух «красоток кабаре» в комнате появились три непонятных человека, но с вполне понятным оружием в руках. Три черных дульных среза — достаточно убедительный аргумент сохранять неподвижность. Которая, оказывается бывает разной.

Лучше всех держался капитан. Бледный, ошеломленный, но сохраняющий спокойствие, достоинство и, видно по глазам, трезвый рассудок. Сразу все поняв, он медленно и аккуратно положил шашку на стол эфесом от себя. Грамотный!

Остальные находились в состоянии психологического нокаута, где-то на полпути между истерикой и обмороком. Граф даже не пытался подняться. Ну, пора и пообщаться…

— Бляйбэн штандхальтн! Капитулирн! (Оставайтесь на местах! Сдавайтесь!)

И персонально — графу:

— Штейт ауф! (Встать!)

— К-кто в-вы так-кие?.. Чт-то ва-вам н-надо?.. Ка-ка-к сюд-да п-по-опали? — У графа из-за трясущейся челюсти дикция сильно хромала, но общий смысл фраз был понятен.

— Исключительно из вежливости отвечу на ваши вопросы. Мы пришли за германскими офицерами и портфелем господина подполковника. А на вопрос «Кто мы такие?» можете ответить сами, вы же видите погоны.

— Майн гот… — побледнев, тихонько охнул подполковник, мешком оседая в кресло. Капитан решил проявить инициативу:

— Я — гауптман Генрих фон Штайнберг. С кем имею честь беседовать?

— Подпоручик Гуров Денис Анатольевич.

— Вы и Ваши люди — партизаны?

— В какой-то степени — да. Не будем сейчас вдаваться в тонкости нашей службы. Все, что вам необходимо знать — вы с подполковником взяты в плен. Обо всем остальном сможем поговорить чуть позже. А сейчас меня интересует только один вопрос — где портфель? И что в нем находится?

Колоть их надо сразу, чтобы не успели опомниться. Кажется, у Богомолова это называлось «моментом истины».

— А если мы откажемся отвечать? Согласно Конвенции мы можем сообщить только имя, звание и подразделение, где проходим службу.

Капитан, оказывается, не только самый храбрый, но и самый хитрый. Торговаться он еще со мной будет! Как говорил Киса Воробьянинов — «Я считаю этот торг неуместным!» И торговаться мы не будем…

— Мне нужен только один пленный. И он будет очень впечатлен геройской и мучительной кончиной своего коллеги от рук русских варваров. Мне все равно, будут на нем погоны гауптмана, или оберст-лейтенанта. Выбор за вами.

— А что будет со мной? — Польский аристократ довольно быстро пришел в себя, услышав начавшиеся торги.

— Вопрос не ко мне… — породистая сволочь при этих словах еще более приободрилась. — А к штабс-капитану, которого приводят в чувство на псарне.

Оп-па, а чего это мы так съежились? И взбледнулось их сиятельству совсем не по-детски. Ну, посиди, посиди, очухайся. Я же все понимаю, тонкая ранимая душа, тяжелые переживания, нечистая совесть, точнее — полное отсутствие таковой… А мы пока продолжим общение с геррами официрами:

— Повторяю свой вопрос — где портфель?! Чтобы вы не питали иллюзий, скажу сразу — все ваши люди блокированы, и на помощь прийти не смогут.

— Если я скажу Вам где портфель, Вы оставите мне жизнь? — Да, недолго аристократ переживаниями был занят. Сразу почуял, где можно гешефт сделать… Только вот глазки у него горят как-то нехорошо. Не иначе, пакость какую задумал. Ну, да и мы настороже будем, но показывать это не станем.

— Граф!!! Как Вы смеете?!! — Вот прорвало подполковника. — Этого никак нельзя делать!!!

И вскинулся бы, да пистолетный ствол, упертый в лоб, мешает. Как бы Егорка лишнюю дырку в немце не сделал.

Капитан тоже напрягся, но с места не двинулся. Понимает, что одно движение — и он превращается в труп. А раскраснелся-то как, хоть прикуривай. На груди из-под распахнутого халата виднеются два шрама в виде ромбиков. Наверное, дуэльные, от шпаги… На лице — ненависть и презрение… Пора продолжать спектакль.

— Если вы отдадите портфель, то еще немного поживете на этом свете. И молитесь каждый день, чтобы никогда больше со мной не встречаться.

— Идемте вон к той картине, — граф еще осторожно, но достаточно уверенно двинулся к портретам предков. — Там у меня потайной сейф.

Ну, пойдем, посмотрим. Заодно спровоцируем — пистолет в кобуру уберем. Подходим к стене, хозяин нажимает что-то снизу рамы, та откидывается на петлях в сторону, открывая доступ к небольшой металлической дверце, украшенной литыми завитушками с поворотным цифронабирателем, который напомнил сейф фон Борка из последней серии про Шерлока Холмса. Встаю за спиной, делаю вид, что смотрю в сторону стола. Щелчок замка, дверца с лязгом открывается, спина графа становится напряженной, он делает резкий разворот, в правой руке зажат револьвер. Моя правая рука уходит вниз по дуге, удар ребром ладони по запястью, железяка падает, рука возвращается и попадает снизу по челюсти. Ну, ты же не Цезарь, чтобы делать два дела одновременно. Если собрался стрелять — стреляй, зачем еще что-то говорить? Вот и прикусил свой язычок, правда, с моей помощью. И серьезно так прикусил, аж кровь на губах. А теперь и глазки закатывает, на ковер падает. Артист! Показываю рукой Митьке, чтоб связал сиятельного, сам возвращаюсь к столу.

Оберст-лейтнант смотрит на свое хозяйство в моих руках с таким отчаянием, что невольно я начинаю подозревать что выиграл очень крупный джек-пот. Гауптман катает желваки на скулах, глаза сузились, руки вцепились в подлокотники с такой силой, что аж пальцы побелели. Нет, так дело не пойдет. Надо их обездвижить. Ставлю портфель на стол, и в следующий миг гауптману внезапно прилетает рукояткой пистолета по темечку. Легонько, для расслабления, ничего личного. Немец теряет сознание, парни, сходу поняв что нужно делать, привязывают летуна к креслу. Надежно так, ручки к ручкам, ножки к ножкам. Теперь пусть попробует дернуться, когда очнется. Второй, по всему видно — штабной, глядя на младшего товарища, и не думает сопротивляться. Митяй его точно также привязывает к другому креслу. Пришедший в себя граф лежит связанный на полу, периодически постанывая. Револьвер я подобрал, так что никакого оружия у них под рукой нет. Значит, можно действовать дальше.

— Митька, с Егором остаетесь здесь, караулите этих, — киваю на немцев. — Смотреть внимательно, мало ли что удумают. Для нас важен только вот этот, — показываю на оберст-лейтенанта, — на него — особое внимание. И на его портфель. Кажется, непростую птичку поймали. Разрешаю при необходимости дать пару раз для успокоения, если ёрзать начнут. Со стола ничего не трогайте! Потом, после операции хоть ведро выпейте, но сейчас — ни-ни!

— Командир, — обиженно гудит в ответ Митяй, — Не маленькие, чай, понимаем.

— Я — во двор. Вернусь, постучу обычным сигналом…

Выскакиваю на крыльцо, даю во тьму две вспышки фонариком, потом еще одну. Митяев должен начать работать. А вот погода немного поменялась. Ощущается свежий ветерок, дует от леса в сторону флигеля. Вон, даже крылья мельницы медленно проворачиваться стали с тихим рокотом, который неплохо маскирует наши шорохи. Хорошо, что собак нет, почуяли бы нас еще на подходе. На небе — несколько облачков, наползающих на ночное «солнышко», и по горизонту темная полоса раскинулась. В лунном свете подбираюсь к флигелю, будто бы материализовавшись из темноты, появляется Гриня, шепчет, что летуны блокированы, графские холуи повязаны, штабс-капитана нашли, привели в чувство.

— Хорошо, ждите, когда Михалыч закончит, потом — ваша очередь. Я подойду, и начнем.

И что-то меня мучают смутные сомнения. Планировалось обезвредить нижних чинов, сжечь и взорвать все, что только можно, одного из офицеров брать с собой, остальных — в расход. А вот чем-то запал в голову гауптман. Понимаю, что враг, офицер неприятельской армии и все такое… Но, судя по поведению, — человек чести, «homme d'honneur» — шепот Дениса Первого тихим ветерком в голове. И резать его, как связанного барана, — рука не поднимется. И отпускать нельзя. И с собой лишнюю обузу не потащишь. Блин, вот ведь ситуация… Ладно, идем к Михалычу, потом решим эту загадку.

Когда добрался до рухнувшей палатки, веселье там почти закончилось. Большая часть немцев лежала вразброс, связанные и безмолвные. Кто не хотел разговаривать, находясь в бессознательном состоянии, кто просто не мог из-за кляпа. Когда в рот запихивают кусок полотна размером полметра на полметра, пусть даже разорванный пополам, особо не поговоришь, даже помычать трудно. Из палатки вылезали последние обитатели. Я аж засмотрелся, как красиво в лунном свете работает этот своеобразный конвейер. Стоит очередному гансу выпутаться из брезента, как ему прилетает или нагайка по темечку, или мощный кулак в поддых. Тут же появляются две пары рук, которые оттаскивают нокаутированного солдата в сторону, еще две-три секунды — и все конечности связаны, кляп во рту. Тем временем появляется очередная жертва, и весь цикл повторяется снова. Наконец, палатка опустела. Все тушки связаны, лежат более-менее компактно, хлопот не доставляют. Оружие отдельной кучей темнеет невдалеке. Михалыч оставляет караулить трех человек, с остальными бесшумно двигаем к флигелю.

Нас встречает вездесущий Гриня, распределяем казаков по периметру, отдельно собирается его пятерка. Иду с ними брать флигель. Ганна сказала, что там пять комнат, летуны по двое разместились в ближних к выходу. Окна темные, света нигде нет. Одна ночная птичка просвистела, что заняла позиции с тыла, другая ей в ответ чирикнула, что спереди тоже все готово. Поднимаемся и крадемся к двери. Перед крыльцом вперед проскальзывает один из казаков, тянет руку к двери, и в этот момент она открывается. На пороге стоит штабной водила в нижнем белье с лампой в одной руке и смяиой газетой в другой… ТВОЮ МАТЬ!!!.. Тихая работа кончилась! Мимо моего уха свистит брошенный нож, но ганс, выйдя из ступора, приседает, захлопывая дверь, и с воплем «Алярм!!!» несется по коридору. Изо всех сил дергаю ручку, которая после этого остается у меня в руке. Дверь закрыта! Внутри дома раздается шум, кто-то падает, что-то разбивается, внезапно распахивается окно. Ору, как бешеный: «Ахтунг! Дойче флигенде! Зи зинд унцигельн! Капитулирн!» (Внимание! Немецкие летчики! Вы окружены! Сдавайтесь!)

В ответ — столь привычные русскому уху «Шайзе… швайне… ферфлюхтер…». Из окна, оглушительно после ночной тишины, бахает выстрел, пуля проходит чуть выше головы. Ну, что ж, с дракой вам будет дороже! Скатываемся вместе с Гриней с крыльца в темноту, кричу уже своим: «Огонь!». Слитные выстрелы из темноты несколько охладили пыл немцев. Слышны опять «Шайзе!», топот ног и звон разбитого стекла. В одной из комнат из окна вырывается пламя, моментально освещающее все вплоть до мельчайших деталей, которому усиливающийся ветер не дает вырваться наружу. Похоже, там начинается пожар — видны отсветы пламени на стенах. От нас отстреливаются пять человек. Нас они не видят, ориентируются по вспышкам, но и сами для нас оказываются невидимы. Огонь, разгоревшийся в комнате, освещает подступы к зданию достаточно хорошо, штурмовать опасно. Кто-то из казаков неосторожно приподнимается, тут же из флигеля следует два выстрела, мои отвечают, но сквозь звуки боя я сумел расслышать крик боли. Ранили?! Или хуже? До сих пор в группе не было ранений и смерти. И не хочу я черный список открывать! Пусть лучше гансы сгорят в доме, на штурм не полезем! Их мне не жалко! В горящей комнате что-то глухо шипит. Ко мне подползает Михалыч.

— Командир, немцы круговую оборону держат, сзади тоже не подступиться. Что делать будем?

— Ждать будем, пока не поджарятся, или не сдадутся. Пошли пару человек на дорогу, если стрельбу услышали, могут приехать посмотреть.

— Уже послал.

Вот за что я люблю Митяева, — иногда так мысли читает, любые экстрасенсы отдыхают… Следующая фраза Михалыча была совсем мирной:

— А чем это пахнуло? Сеном? Откуда?

От этой мирной фразы мне вдруг резко поплохело! В горячке боя всякое, конечно, может показаться, но сено? Втягиваю в себя воздух, принюхиваюсь и обливаюсь холодным потом по самых пяток… Порыв ветерка явственно донес запах затхлого, прелого сена! БЛ…!!! ТВОЮ ЖЕ Ж МАТЬ!!!.. Лучше перебдеть, сомневаться потом будем! Срывая голос, ору:

— Всем!!! Бегом на ветер!!! Быстро!!!..

Есть в жизни вещи, которые не стоит подвергать сомнению. Как говаривал в курсантской юности наш курсовой офицер: «Здоровая подозрительность и тяжелая паранойя — суть синонимы!». И в мозгу любого военного человека конца двадцатого века, вбитые накрепко занятиями и тренажами по ЗОМП, при этом запахе вспоминаются несколько строчек из наставления по РХБЗ: «Фосгемн — бесцветный газ с запахом прелого сена или гнилых фруктов. Обладает удушающим действием. Контакт фосгена с легочной тканью вызывает разрушение альвеол и быстро прогрессирующий отёк лёгких. Антидота не существует». Рванули навстречу ветру, проскочили метров тридцать, развернулись, рассредоточились. Из пылающего флигеля вывалились корчащиеся, кашляющие гансы и поспешно отошли, отползли, оттащили тех, кто не мог идти подальше от пожарища. Казаки подскочили к ним, отобрали оружие, связали тех, кто уже очухался. Вот, в принципе, и конец первой серии. Теперь — серия вторая. Собираю своих. На всех — только одно ранение. Одному из казаков (его вскрик я слышал в бою) немецкая пуля раскроила спинные мышцы от шеи почти до поясницы. Крови натекло бы много, но перевязать успели вовремя. Значит, недаром гонял их на базе по оказанию первой медпомощи, в бою все сделали на автопилоте.

Теперь займемся делом. Как пелось в одной песне, «Первым делом, первым делом самолеты…». Идем смотреть наши трофеи. Аэропланы стоят под натянутыми тентами на границе летного поля. Аккуратные немцы уже успели разгрузить автомобили и отогнать их в сторону. А вот нам теперь их толкать обратно, да и еще запихивать между «птичками». Все, кроме одного грузовика и радиостанции. На грузовике, надеюсь, мы поедем дальше. А в радиофургоне надо будет покопаться на предмет шифров, пусть и самых простеньких.

Казаки на предложение поработать толкачом сначала поворчали секунд десять, потом подумали и согласились, что пленных немцев использовать не нужно. По причине того, что если те разбегутся, то ловить их в темноте будет затруднительно. Поэтому германские автомобили при помощи русского мата довольно быстро переместились на новую парковку. Затем настал черед бочек с бензином. Одну мы оставили себе в запас на дорогу, остальные пять развезли на специальной тележке с притороченной к ручке помпой для розлива в канистры. Пять бочек на шесть самолетов делится замечательно! Развезли, поставили, с помощью ведер и канистр наполовину опорожнили — облили вражескую технику. Пленных за это время увели под конвоем за конюшню, пятерых гансов, неспособных идти самостоятельно, тащили под руки, всех своих отослал прятаться туда же. Остался один, отошел подальше, чтобы не закоптиться, в руках — трофейная ракетница. С первого выстрела не получилось, прицеливаемся получше и получаем то, что заказывали. Ослепительно белый шарик ракеты попадает в кузов ближайшего грузовика. Полыхнуло там неслабо, сразу занялись два самолета, через несколько секунд огонь перекинулся на остальные. Зрелище красивое, но небезопасное — взрывная волна от первой бочки сбила с ног. Так и поджариться недолго! Пока убегал, получил еще два толчка в спину, в двух метрах справа меня обогнал рваный кусок от бочки, после чего я очень горячо возблагодарил Господа за толику везения, данную мне свыше. Остальное веселье наблюдал уже из-за стены.

 

Часть третья

Вместе со всеми там присутствующими. Правда, эмоции были разными. Немцы настороженно и угрюмо смотрели на два гигантских костра в ночи. Связанные, безоружные, в одном белье, они выглядели жалко и беспомощно. Летчики выделялись среди них закопченными мордочками, да болтающимися на шее грязно-белыми шарфиками, которыми они пытались прикрыть лица во время пожара. Холуи-егери графа сидели на земле отдельной кучкой и выглядели не лучше пленных гансов. Их ближайшее будущее представлялось не совсем радужным, судя по испуганным взглядам, украдкой бросаемым на штабс-капитана… Зато казаки, их караулившие, смотрели на горящие самолеты с выражением лица художника, только что закончившего свой шедевр. Ко мне подошел Митяев:

— Командир, я в дополнение к дозору на дороге выставил пост. Не помешает. Вдруг кто-нибудь на огонек заскочит.

— Добро, Михалыч. Как там штабс-капитан? Жив?

— Живой, да только в ногах слабый. Он связанный два дня пролежал, ноги и затекли. Мы его водицей помалу отпаиваем. Просил, когда ты освободишься, к нему подойти.

— Ну, если гора не идет к Магомету… Пошли, посмотрим что там за штабс-капитан.

Мы подошли к сараю, возле ворот которого сидел осунувшийся, изможденный человек в грязной и рваной форме Российской армии. На его принадлежность к офицерскому корпусу указывал только френч и кавалерийские галифе. Все остальное отсутствовало. На лице, заросшем щетиной, было расслабленно-блаженное выражение, глаза полузакрыты. Создавалось ощущение раненого зверя, который нашел ухоронку, забился туда и наслаждается отдыхом и неподвижностью. Главное — жив, а раны, забытые усилием воли, затянутся, зарастут. Услышав шаги, он поднял глаза, собрался вставать, но я его опередил, присев рядом.

— Как Вы себя чувствуете? Разговаривать можете?

— Спасибо, господин подпоручик, говорить могу. Представляюсь: штабс-капитан Волгин Иван Георгиевич, командир партизанского отряда. Честь имею! — Горькая усмешка, более всего напоминавшая гримасу боли, скривила его потрескавшиеся губы, на которых показались капли крови. — Бывший командир бывшего отряда…

— Прошу извинить, но об этом поговорим позже. Скажите, какое обвинение Вы могли бы предъявить графу.

— Эта сволочь натравила свою дворню на меня, когда я спал. Сорвали награды и погоны, отобрали оружие, документы, личные вещи, сняли сапоги… Держали в клети на псарне, кормили скудно, пить почти не давали. — Он скрипнул зубами, проговорил через силу. — Кнутом отходили, как самого последнего каторжника… Он сам приходил смотреть на это, разглагольствовал о том, как после победы германцев мы им служить рабами будем…

Так… Значит, барин зрелища кровавые любит. Ну, будут ему зрелища. Еще и поучаствует в них по полной программе! Поворачиваюсь к казакам, указываю на егерей:

— Развяжите им рты.

И уже холуям:

— Кто взял вещи офицера?.. Я даю десять секунд для того, чтобы признались. Потом — не обессудьте… Митяй, приготовь скамью и веревки. Нагайки при вас? Хорошо!.. Ну, кто?

Видно, «дворовые» знали что такое нагайка и какой эффект на здоровье она оказывает. Все уставились на Миколу, потом кто-то выдавил:

— Вось ён брау…Усё захапау…

Поворачиваюсь к «виновнику торжества»:

— Где вещи?

— Паночак!.. Миластивы!.. Ня бейце!.. Усё аддам!.. Христа ради!.. Тутачки усе, пад стрэхай!..

— Конечно, отдашь, куда ж ты денешься. И Бога не поминай, паскуда. Он тебе не поможет. Кузьма, развяжи его, обыщи, и веди за вещами, куда покажет. Если дернется, пару «горячих» ему нагайкой выпиши.

В карманах егеря нашлись карманный «Буре» с треснувшим стеклом циферблата, золотой нательный крестик, портсигар с гравировкой «За отличную стрельбу в присутствии Их Императорских Величеств». Из сарая к ним добавилось все остальное — сапоги, портупея, фуражка.

— Ордена где?

— Так граф узяу…

— Так как же ты, урод, осмелился руку поднять на русского офицера? Кнутом бить, а?

— Так як жа? Сам их сияцельства прыказау…

— А своя голова не думает? Ну, так мы это быстро исправим. Кузьма, Антон, вяжите его на скамью.

Даже в мерцающем свете пожара было видно, как побелело лицо, на лбу выступила испарина. Егерь бухнулся на колени:

— Памилуйце!.. Людзи!.. Памилуйце!!!

Казаки подтащили его к скамье, положили, распустили путы, затем заново связали руки и ноги под скамьей. Микола уже не умолял, а только тихонько подвывал на одной ноте. Остальные егеря испуганно отодвинулись как можно дальше от места экзекуции, съежились, стараясь быть незамечеными. Тоже, наверное, вину за собой чувствуют. Да, и у графа нормальные не служили бы. Только такие же мерзавцы, как и сам хозяин.

Кстати, о хозяине. Мы тут в Робин Гудов играем, а надо дело делать. Оставляю Гриню за старшего, и идем с Михалычем в дом. В комнате почти ничего не изменилось. Немцы и граф на прежних местах в прежних позах. Егорка держит их всех на прицеле, а Митяй деловито, не торопясь, проводит экспертную оценку коллекции, висящей на стене. Снимает по очереди клинки, критически их осматривает, потом либо вешает обратно, либо кладет на стол. Там, рядом с портфелем, уже лежит шашка с ножнами и рукоятью, полностью выполненными из серебра. Красивая вещь! Черненое серебро с замысловатыми узорами матово бликует на свету. К шашке добавляется такой же кавказский кинжал. Так они же сделаны одним мастером, видно, в пару. Рядом ложится еще одна шашка в богато отделанных прорезным золотом кожаных ножнах…

Так, тут процесс трофеизации идет полным ходом, не будем мешать специалисту. Меня больше интересует сейф, который остался открытым и сиротливо ждет своего исследователя. Переступаю через графа, который что-то невнятно шепелявит по-польски, во всяком случае, «пся крэв» и «курва москальска» я различаю вполне отчетливо в этом потоке глухих и шипящих звуков. Смотрим внутрь. И что мы видим? Часики карманные. И зачем они в сейфе лежат? Дороги, как память? Нет, сбоку ма-аленький такой объективчик виден Нажимаем пипочку, — щелкает… Фотоаппарат! Скорее всего шпиёнский. Ясно, идем дальше. Шкатулка. С российскими орденами. Ну, вот эти гражданские я еще могу представить у хозяина на груди, но офицерский Георгий! С треснувшей и чуть закопченной эмалью! А рядом — Владимир с мечами. И еще несколько. Что-то из этого, скорее всего, у штабс-капитана отобрали. Надо будет спросить. Так, а это что? Деньги — пусть остаются в сейфе. А вот и папочка пухленькая, с бумажками. А на бумажках — закорючки, похожие на арабское письмо… Или — на стенограмму! Вот этим надо поинтересоваться.

— Что это такое? — Подношу листы к лицу графа. В ответ — молчание. Так дело не пойдет. Звонкая оплеуха, голова болезного крутанулась из стороны в сторону. Немцы, вывернув шеи, следят за нашим, пока непродуктивным диалогом. Еще одна плюха. Молчание. Ну, не хотите по-хорошему, будет как обычно. Оттягиваем воротник венгерки, находим на основании шеи точку между ключицей и мышцей, и легонько нажимаем. Вопль, граф старается отползти, не понимая, что палец все равно движется быстрей. Достаточно, отпускаем.

— Повторяю свой вопрос. Что это такое?

В ответ только всхлипы. Нажимаем еще раз.

— Я скажу!..Всё скажу!!!

Еще бы ты не сказал. Сам на тренировках проходил такое, когда болевой порог повышали. Напарник жмет, а ты терпишь. Так и соревновались, кто дольше выдержит. Граф — не выдержал. Наверное, не тренировался. Даже про прикушенный язык забыл, шпарит, пономарь на службе.

— Что это?

— Это — стенограммы разговоров с … моими гостями.

— О чем велись разговоры?

— Мы обсуждали некоторые вопросы, касающиеся состояния русской армии.

— То есть, насколько я понимаю, ты подпаивал тех чиновников и генералов, которые приезжали поохотиться, и они разбалтывали секретные сведения. Так?

Граф очень внимательно следит за моим пальцем, точнее, за тем, чтобы он не приближался. Наконец, выдавливает из себя:

— Да.

Вот так вот. А наши доблестные контрразведчики высылают эшелонами евреев только по подозрению в шпионаже. Вот кого ловить надо! Всякую титулованную мразь, которая забыла, что такое «Родина». И высылать сразу в Магадан, или на Таймыр, моржей с белыми медведями приручать. Ладно, возмущаться потом будем.

— Где ключ к текстам?.. Еще добавить для большей откровенности?

— Нет! Не надо! Он — в папке под обложкой!

Смотрим. Пара листков есть. Хорошо.

— Чьи ордена в шкатулке? Не говори мне, что ты получал военные награды. Не поверю. Так что, побереги здоровье и отвечай на вопрос.

— Там… У меня раньше еще офицеры останавливались…

— Ага, и забывали ордена в бане, или спальне. Штабс-капитан был ведь не первым, а? Где они? — Легонько нажимаем на «кнопку правды».

— А-а!.. Их было двое… Их… Похоронили…

Ну, ты и сволочь! Титулованная сиятельная сволочь с австрийскими, польскими и еще неизвестно какими корнями! Род, наверное, от Иуды ведешь! Твоих предков надо было в колыбельках душить, чтобы ты, урод, родиться не смог!

Еле сдерживаюсь, чтобы не сломать шею этой твари. Ничего, недолго тебе осталось, полчаса, не больше. Ладно, пока остынем и посмотрим что там за подарки в портфеле у оберст-лейтенанта. Он, кстати, какой-то квелый, глаза пустые и бессмысленные. Шок? Ну да это — по-нашему. Берем портфель, открываем, достаем… и обалдеваем! Первая же карта — зона ответственности германского корпуса со всеми нанесенными подразделениями. Вот это — ДА!!! Это что, мы уже задание выполнили? Можно дырочку в кителе вертеть? К действительности меня возвращает ехидный голосок-шелест Дениса Первого: «Ты сначала «клюкву» на шашку получи!»

Все данные, которые нам нужны — вот они, на карте! А ведь внутри — целый ворох бумаг. Так, это, скорее всего, полетные задания. Типа — что и где посмотреть. И замечания на немецком… В-общем, рейд можно заканчивать. Информации — море. Пора собираться домой…

От состояния эйфории меня оторвал Михалыч, ласково поглаживающий в руках шашку, только что снятую со стены. По сравнению с другими, она выглядела достаточно скромно. Рукоять из слегка потемневшего от времени серебра с красивым кавказским чернением, слегка изогнутый хищный клинок, по которому бегут причудливо изломанные линии. На первый взгляд — красивая старинная вещь.

— Командир, это же Гурда! — Вахмистр похож на ребенка, которому дали в руки игрушку, о которой он давно мечтал. — Знаменитая чеченская шашка! Ей же цены нет!

— И что в ней знаменитого?

— Мой дед говорил, что Гурда может перерубить любой другой клинок, что даже панцири турецкие ей не помеха. Не сломается, не затупится, после этого платочек шелковый разрежет. Давай попробуем!

Жалко разочаровывать человека, да и самому интересно.

— Что рубить будем?

Михалыч оглядывается в поисках металлической «жертвы», берет бронзовый подсвечник, отставляет в сторону. Мой взгляд находит две немецкие сабли, лежащие на подставке. Это, скорее всего — гауптмана и оберст-лейтенанта, знать бы еще где чья. А по идее, какая разница-то? Беру в руки первую попавшуюся, достаю из ножен, киваю Митяеву, — мол, давай! Он примеряется к шашке, пару раз прокручивая в руке клинок. Гурда разгоняется в нескольких почти незаметных глазу восьмерках и петлях, и обрушивается на золингеновский клинок. Жалобное звяканье, на пол падает обломок сабли. Митяев осматривает лезвие, расплывается в довольной улыбке. Накидывает на него салфетку, аккуратно тянет ее к острию. Ткань, не пройдя и половины лезвия, распадается на две половинки.

— Ни царапинки, ни щербинки!

Я внезапно вспоминаю эпизод из романа Вальтера Скотта, когда султан Салладин и Ричард Львиное Сердце хвастаются своими клинками. По восточным понятиям лучший клинок — тот, который перерубит что-то несопротивляющееся. И араб легко рассекает своей саблей подушку…

— Ублюдочные варвары! Хлопы! Схизматики! Быдло немытое! — прорывает в истерике графа. — Вам руки следует отрубить, которые дерзнули коснуться этого оружия!

Видно, предстоящая потеря части коллекции заставила его забыть об инстинкте самосохранения. Или он всерьез надеется после всех своих фокусов остаться в живых? Вот это он зря. Очень даже зря! Впрочем, Михалыч с ответом не задерживается:

— Я не знаю, кем были твои деды, мои всегда вольными казаками ходили, а не холопами. Могли за такие слова убить, и были бы в своем праве. Да и батюшка им грехи эти враз отпустил бы…

Граф, услышав отповедь в таком стиле, немного поостыл.

— Батя мой говорил не раз: «Что с бою взято, то — свято!». А дед, когда я еще казачонком был, учил меня, несмышленыша: «Чтоб взятый с бою клинок служил тебе верой и правдой, его надобно напоить кровушкой прежнего хозяина»…

Оп-па, а чтой-то графу так взбледнулось? Не иначе, проблемы со здоровьем приключились. Или приключатся в ближайшее время. Пока я наблюдал за светлейшими метаморфозами, пропустил начало мастер-класса от Митяева. Увидел только двойной всплеск клинка у головы, и на пол упала часть графской шевелюры. А над ушами образовались две небольшие лысинки. Оказывается, мой Михалыч — куаффер, то бишь парикмахер, правда, слегка своеобразный. Но очень креативный. В памяти всплывает байка из будущего про Байконурского цирюльника. Ее рассказывал наш «старый зубр», подполковник Сарычев, в свое время отбарабанивший на Полигоне двадцать лет, и приехавший в Сибирь «отдохнуть от жары». С его слов, на «Десятке» жил старый гражданский парикмахер, страшный выпивоха, но супер-мастер. От постоянного употребления «шила» у него тряслись руки, и ради некоторого количества адреналина к нему ходили бриться. Работал он только опасной бритвой, и когда клиент был готов к процедуре, старик стоял перед ним с бритвой в трясущейся руке, выжидая момент. Потом следовал резкий взмах рукой, и щека была выбрита, наступала очередь другой стороны…

По мере осознания происшедшего изменения имиджа, поляк сначала по-поросячьи взвизгнул, потом громко испортил воздух и, судя по всему, бриджи. Наверное, непроизвольно. Вряд ли разумный человек стал бы использовать отравляющие вещества раздражающего действия в замкнутом помещении. Пришлось открывать окно, чтобы проветрить комнату.

— Мы служим своему Отечеству. А ты служишь тому, кто заплатит побольше. От шпиона нельзя ожидать верности. Так кто из нас холоп? И кому следует что-то отрубить? Да, и рубить мы не будем. Там, во дворе на лавке твой Микола ждет нагаек. Ты будешь следующим. А чтобы шляхтецкая гордость не пострадала, мы лавку застелим ковром. Это — по вашим обычаям? А потом в этот же ковер и завернем, прежде, чем закопать…

— Командир, смотри, какое ружье чудное! — подал голос Митяй, показывая на стену. — приклад какой-то круглый, да вот в сумке еще два — запасные, что ли? О, еще железяки какие-то…

Ну-ка, ну-ка… Блин, сегодня просто праздник какой-то. Целый День Подарков. Сначала — портфель, теперь — замечательное ружье. Пневматический многозарядный штуцер Жирардони! Тот самый, за который Наполеон приказал стрелков казнить на месте. Иными словами — почти бесшумное оружие, бьющее на 150–200 шагов мягкими свинцовыми пулями калибра 13 мм. И самое главное — магазин на двадцать пуль!

Вот это мы точно берем с собой! Даже если он неисправен, — отремонтируем. С помощью технических достижений начала 20-го века. На каждый австрийский штуцер найдется русский Левша.

«Ален ноби, ностра алис! Что означает — если один человек построил, другой завсегда разобрать может!» — Фраза кузнеца из культового фильма «Формула любви» в данном случае более чем актуальна.

И будет у нас «глухой» ствол. Длинноват, правда, но это — не страшно. Все замечательно, но надо заниматься делом. Гауптман уже пришел в себя, поэтому фразу дублировать не надо:

— Господа, вы сейчас переоденетесь в свою форму и пойдете с нами. В гостях хорошо, но пора собираться домой.

И уже на русском языке:

— Митяй, Егорка, отвяжите от кресел, потом пусть переоденутся и — во двор. Смотрите внимательно, фокусы всякие могут быть.

Оп-па, а оберст-лейтенант на ногах-то и не стоит. Совсем бедняга изнервничался. Так мы далеко не уйдем. Надо его в чувство привести. Тем более, что лекарство под рукой, то есть, на столе. Беру рюмку, наливаю до краев коньяком, протягиваю штабному.

— Выпейте! Это приведет вас в чувство.

Немец смотрит на меня непонимающими глазами, механически выпивает «лекарство», давится кашлем, зато глаза становятся осмысленными.

— Егор, и этого вонючку прихвати…

Да, чуть не забыл! Поворачиваюсь к графу:

— Где оружие и награды штабс-капитана? Быстрее, а то терпение кончится!

— Шашка на столе, ножны — вон там, в углу… Ордена — в шкатулке… — Испуганный аристократ торопливо докладывает, наверное, не хочет еще раз попасть «под раздачу». — Наган Вы уже забрали…

— Да, герр гауптман, где документация на аэропланы?

Фон Штайнберг стоит, расправив плечи, насколько это позволяют связанные руки, и, вздернув подбородок, высокомерно смотрит на меня. Ну, что ж, поиграем в «гляделки». Только не долго… Поняв, что своего я добьюсь все равно, отвечает:

— Все документы в автомобиле радиостанции, в сейфе… Надеюсь, вы поймете меня, как солдат солдата и выполните мою просьбу… Если мне суждено умереть, пусть это будет пуля, а не петля и не нагайки…

Ой-ой-ой, какие мы гордые! Не хочется мне что-то гауптмана на тот свет отправлять раньше времени…

— У нас будет время еще поговорить об этом. И у вас не будет причин быть недовольным моим решением. А теперь — идемте.

Беру шашку, ножны, ордена, и выхожу со всеми. Через пять минут мы — во дворе. Там ничего практически не изменилось. Пленные сидят на земле, ждут своей участи. Егерь на скамейке неподвижен и тих. Спит, наверное. Штабс-капитан сидит на том же месте, сняв китель. Неизвестно откуда взявшаяся Ганна аккуратно обтирает ему избитую спину. Увидев меня, Волгин отстраняет ее. Чувствуя особенность момента, одевает форму с уже прикрепленными погонами, встает, пошатываясь.

— Иван Георгиевич, это — Ваше? — протягиваю ему шашку, наган, ордена. Вижу, как предательски задрожал подбородок, на глаза навернулись слезы… Бережно, как новорожденного, штабс-капитан взял шашку на руки, потом очень нежно погладил золотистую рукоять с маленьким алым крестом на «клюве», вытянул клинок на треть из ножен, приложился к нему трясущимися губами…

— Ласточка моя милая!.. Вернулась ко мне… Не захотела покидать хозяина… Спасибо тебе …

Это может казаться мистикой, или простым совпадением, но лезвие после этих слов полыхнуло алым отблеском догорающего пожара. Стоявшие рядом казаки отвернулись, Митяев отчаянным движением смахнул слезу с лица. У меня отчаянно шипало в носу и я стоял с каменной мордой, не мигая, чтобы тоже не прослезиться…Непослушными руками положил ордена и револьвер в фуражку.

— Денис Анатольевич, я — Ваш должник. А в роду Волгиных долги всегда отдают… Спасибо Вам…

— Полноте, Иван Георгиевич! Какие долги могут быть между офицерами в военную пору!..

Так, лирику закончиваем, а то пауза затянулась, начинаем экзекуцию.

— Этому уроду, — показываю на растянутого Миколу, — что поднял руку на офицера Российской армии, всыпать двадцать «горячих». Останется жив, — значит, повезло сволочи. Михалыч, распорядись!

Митяев подзывает двоих казаков, те достают нагайки. Нет, сволочи не повезло! Не выдержит. И поделом.

Поворачиваюсь к графу и обращаюсь по-немецки, чтобы поняли все:

— Твой холуй сейчас получит плетей за то, что по твоему приказу поднял руку на русского офицера. Скорее всего, он умрет. Тебя же, как германского шпиона ждет другая участь. Как говорят в таких случаях НАШИ союзники англичане: «Вы будете повешены непременно за шею и провисите так, пока не умрете, да смилуется Господь над вашей заблудшей душой». Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

Граф мешком оседает на землю, кто-то из казаков оттаскивает его к стоящей неподалеку сенокосилке и привязывает к импровизированному «якорю».

— Начинайте!

Нагайка со свистом полоснула по спине егеря. Он отчаянно изогнулся, быстро засучил связанными ногами, пытаясь унять боль. Я ожидал дикого вопля, но слышно было только невнятное мычание. Рот, скорее всего, кляпом заткнули, чтобы не нарушал майскую ночную тишину… После пятого удара тело безжизненно обвисло и дальнейшее было делом техники. Михалыч послал одного из своих развязать двух егерей, чтобы те убрали тело с лавки. Напуганные зрелищем, они очень быстро утащили тушку куда-то внутрь сарая.

Теперь займемся графом. Оборачиваюсь в его сторону и замираю, как вкопанный… Его нет!.. В смысле у сенокосилки от него только обрезки веревок остались. Сбежал, тварь! Тревогу-то он не поднимет, в его возрасте бегать по ночному лесу — удовольствие еще то. Но и наказание должно быть исполнено!

На границе полумрака и тьмы еле видно мелькает его спина. Уйдет же! И попасть в него сейчас оч-чень проблематично. Но пока начальство думает, подчиненные действуют. Ветерок, на счастье, сдул с луны остатки очередной тучки, стало чуть светлее. Кто-то в полутьме выскакивает на несколько шагов вперед, чтобы глаз сбоку не слепило отблесками пожарища, вскидывает на ходу винтовку, тут же бахает выстрел. Бегущая вдалеке фигура падает. Только сейчас различаю стрелявшего — Семен, сибиряк, «найденый» в фольварке. Находка, что ни говори, отличная. Во тьме, с первого выстрела попасть в бегущую цель, и ведь не случайно. По поведению видно — знает, что попал. Видит мой взгляд, подходит.

— Вашбродь, дозвольте кого в помощь, щас приволокем обратно.

— Ну, земляк-сибиряк! Отлично стреляешь! Как умудрился не промазать?

— Я, Вашбродь, в темноте вижу чуть хуже, чем днем. На охоте с батей научился. А в тайге кабан, да лось могут и не дать второго выстрела. Да этот и поприметней был. Тока вот пулю жалко на такую тварь…

Вот, вроде бы все дела сделали. Автомобиль на ходу проверили, бочку с горючкой «пленные» холуи любезно закатили в кузов. Далее последовали наши нехитрые пожитки, «все, что нажито непосильным трудом» — ящик гранат, то бишь эрзац-авиабомб, мешок с затворами от винтовок (выкинем по дороге), пистолеты немцев — маузер К.96 в деревянной кобуре, принадлежавший ранее фельдфебелю и два офицерских «игрушечных» маузера 1910. Жалко, что люгеров у них не было. Хотя, большой К.96 сделан под 9-мм патрон. Так что разночтений в боеприпасах не будет. Свое место занял металлический ящик из радиофургона, в котором лежат шифровальные книги, документация на самолеты, графская папочка и заветный портфель оберст-лейтенанта. Рядом, кинув на пол кузова пару одолженных в доме тулупов и перинку, казаки бережно укладывают раненого. Под боком у него лежат завернутые в портьеру ружье, шашки и кинжалы. Пойдут на «презенты» начальству. Далее следует ящик консервов и остальные «плюшки». Хозяйственные казаки обшарили все в поисках полезного, и, самое интересное, кое-что нашли. В штабной машине из багажника достали странный агрегат, немного напоминавший то ли водолазное оборудование, то ли изолирующий противогаз. Кожаный шлем с круглым иллюминатором, забранным решеткой, баллон с надписью «Sauerstoff» (в голове опять шепот Дениса Первого — «кислород»), цилиндр, присоединенный к шлангам, еще какая-то металлическая ерунда…

Это они, типа, в пруду дайвингом хотели заняться? Или я чего-то еще не знаю? Надо будет в лагере расспросить пленного — зачем ему такой девайс. Отдаленное сходство с противогазом вызывает некоторые опасение. Оберст-лейтенант уже в кузове, привязан к крюку, забитому в борт предусмотрительным Михалычем. Штабс-капитан забрался сам, хоть и кривился от боли.

Теперь надо что-то решать с нашей помощницей. Оставлять ее тут нельзя, — изведут, или замордуют. Отвезти к родне, если таковая есть поблизости. А если нет? И, кстати, где она сама?

Ганна стоит в пяти шагах от меня. Поймав мой взгляд, нерешительно подходит поближе.

— Пан официер! Нельга мяне тутачки заставацца, гэтыя прыбьюць! Вазьмице да сябе! Усё робиць буду — и кухарыць, и сцираць, усё, што кажыце!..

— Ганна, я для тебя не «пан официер», а…Денис Анатольевич. (А как еще она может ко мне обращаться? Командиром называть? Ха-ха три раза…) А с нами идти — далеко и опасно. У тебя поблизости какая-нибудь родня есть? Может, тебе у них остаться?

— Дзядечку Командир! Богам прашу, вазьмице!.. У мяне тут тольки дзядька жыве, ён на чыгунке працуе. У яго сямья вяликая, я абузай буду! Вазьмице, дзядечку!..

Сама чуть не ревет, племяшка новонайденная. Видать, услышала, как ко мне казаки обращаются и решила тоже подлизаться в надежде, что не откажу. И ведь, правда, плохо ей тут будет после нашего ухода. А, ладно, где наша не пропадала! Если к дядьке не пристроим, возьмем с собой… Ну, вот и этот вопрос решили. Остается последний…

Ветер таки разогнал облака, появившаяся луна дает неплохую подсветку. Мертвенно-серебристый лунный свет вкупе с рдеющими багровым углями пожарища освещает толпу пленных, караульных казаков с карабинами наперевес… Ощущаю себя режиссером какого-то абсурдно-сумасшедшего спектакля. Достаточно одного-двух слов, и вся эта куча людей умрет. Казаки приказ выполнят. Только вот нужен ли он здесь и сейчас? То, что люди называют чуйкой или интуицией, категорически было против. И, наверное, было право…

Пленные гансы занервничали, чувствуя скорую развязку. Слышатся перешептывания, кто-то читает молитву, кому-то не сидится спокойно, начинает ерзать. Гауптман что-то вполголоса говорит им, наверное, призывает продемонстрировать силу тевтонского духа перед русскими варварами. Придется его разочаровать. Я не буду отдавать приказ о расстреле. В бою — совсем другое дело. Убей, или будешь убит. А здесь они даже на солдат не похожи. Толпа немцев в возрасте под сорок, в одном белье, связанные, дрожащие то ли от ночной прохлады, то ли от нервов — они вызывают чувство жалости, а не ненависти. Не вписываются абсолютно в образ врага. До утра все равно никто тревогу поднять не сможет, а мы тем временем будем уже далеко…

Гауптман видит мое приближение, снова расправляет плечи, стараясь выглядеть достойно в свой последний момент. Лицо бледное, на лбу блестят капельки пота, но не трусит. И даже хочет что-то сказать…

— Герр лейтенант, — перевирает на свой германский манер мое звание, — Я благодарен за то, что смогу умереть, как солдат… Если Вас не затруднит, в кармане кителя записка с адресом… в Германии… Прошу переслать через Красный Крест…

Не давая ему договорить, поворачиваю спиной к себе и перерезаю веревку на руках, повинуясь мелькнувшей, как молния, мысли:

— Вы можете дать мне слово офицера, что не будете воевать с нами?

От столь неожиданного предложения немец замер, как вкопанный, на лице отражается внутренняя борьба…

— Я… Я не могу… не могу этого сделать… Я давал присягу моему Кайзеру!.. Я не могу ее нарушить!..

— Герр гауптман, нечасто можно встретить на поле боя честного и достойного противника, которым, как мне кажется, Вы являетесь. Ваше поведение это доказывает. Поэтому примите совет: позаботьтесь о своем отряде. Аэропланы уничтожены, но люди живы. И Вы поставлены ими командовать.

— Но… Вы же сказали, что Вам нужен только один пленный…

— Да, поэтому оберст-лейтенант уезжает с нами. А вы остаетесь. И вот еще… Скорее всего во время пожара ваши пилоты получили отравление. Сейчас они чувствуют себя нормально, но через несколько часов возможно ухудшение. Они будут задыхаться, единственное, что сейчас может им помочь — давайте им дышать кислородом. Кажется у вас в машине была газовая сварка. Их нужно укутать во что-то теплое, давать пить горячий чай, и не беспокоить попусту. В доме развяжите горничных, они вскипятят воду.

— Откуда Вы это знаете? Вы — медик?

— Нет, когда я лежал в госпитале, к нам приезжал профессор медицины, начитавшийся книг Артура Конан-Дойла. Вы не читали его «Отравленный пояс»? Так вот, столичное светило решило проверить на практике действие кислорода на отравленных. Оказалось, что помогает, если не переборщить.

— Чем они могли отравиться?

— Вот это Вам лучше узнать у своих подчиненных. Скажу только, что ядовитый газ пахнет прелым сеном, или подгнившими фруктами…

— Фосген?! Но откуда?.. — Он повернулся к пленным, отыскал кого-то взглядом. — Отто, что произошло во флигеле?

— Мы легли спать, потом этот штабной идиот — шофер заорал «Тревога!» и уронил лампу в коридоре. Начался пожар в крайней комнате, где складывали имущество. Там лежали огнетушители, и мы с Дитрихом стали тушить огонь…

— Идиоты — вы, а не шофер! Этими огнетушителями нельзя пользоваться в помещении! Сопляки! Я же вам это не раз говорил!

А быстренько гауптман пришел в себя! Сейчас, когда гансы озабочены разборками, самое время нам исчезнуть. Можно даже по-английски, не прощаясь… Но не получится. Немец поворачивается ко мне.

— Герр лейтенант! Я, гауптман Генрих фон Штайнберг, восхищен и поражен как Вашим военным искусством, так и проявленным благородством! Я благодарен Вам за милосердие в отношении моих подчиненных и меня лично! Эту встречу я постараюсь запомнить на всю оставшуюся жизнь!

Пора затыкать этот фонтан красноречия. Я понимаю, что товарищ в состоянии эйфории, но нам надо спешить. Еще немного, и начнем брататься и дружить домами…

— Герр гауптман! Я рад нашему знакомству, пусть и при таких обстоятельствах! Повторюсь, в Вашем лице я встретил достойного и честного противника, соблюдающего рыцарские законы! Немецкий солдат всегда славился своим мужеством, еще со времен Фридриха Великого. И достойно противостоять ему мог только русский солдат. Но, увы, от этого противостояния выигрывают только Островные банкиры… Даст Бог, когда-нибудь при встрече мы не станем в боевую позицию, а просто отсалютуем друг другу… Щелкаю, насколько это возможно в траве, каблуками, кидаю руку к фуражке, — Подпоручик Гуров. Честь имею!.. Прощайте, герр гауптман!..

До старого лагеря у фольварка добрались уже засветло. Было опасение, что по дороге нарвемся на кого-нибудь из немцев, но все обошлось. Обустроились по новой, машину замаскировали ветками и кустиками, выставили посты, отдельный — к оберст-лейтенанту и ящику с документами. Быстренько перекусили, попили чайку, и все свободные завалились спать. Ночка была бессонная, и не сказать, чтоб спокойная.

Проснулся от аппетитного запаха, вызвавшего громкое бурчание в животе и целую гамму кулинарных ассоциаций. День перевалил уже за половину, народ потихоньку просыпался, приводил себя в порядок. Ганна возилась возле костра, на котором кипело несколько котелков, издавая тот самый аромат. Вокруг нее, стараясь помочь, крутились трое казаков помоложе и Федор. Бывший кузнец, потерявший брата, все время ходил угрюмый и молчаливый, несмотря на то, что с виновниками он не без нашей помощи рассчитался с лихвой. А тут, вроде как, повеселел немного. Сидел возле костра и что-то оживленно говорил нашей «шеф-поварихе», которая сновала туда-сюда, пытаясь приготовить из тушенки и германского «железного» пайка кулинарный шедевр. И небезуспешно, опять-таки судя по запаху. Наш сибиряк тоже внес свою лепту в этот процесс. Отнёсшийся к Ганне скорее по-отечески, походил с кем-то из казаков по округе и притащил к обеду в качестве витаминной добавки два хороших пучка молодой черемши.

— Вот, держи, красавица, к обеду медвежьего лука малость.

— Ой, дзякую! Гэта ж — чарамша! А чаму вы яе мядзведжым лукам назвали?

— А потому, что у нас в Сибири ее так зовут…

Лежу вот, смотрю и диву даюсь, как общение с женским полом на людей влияет. Вот если бы Михалыч, или даже я сам послал бы кого-нибудь из этих умников за водой, пошли бы, но недовольно ворча и спотыкаясь нога за ногу. А тут стоит этой, в сущности еще, девчонке спохватиться, мол «Ой, хлопцы, а вады-то няма! Трэба принесци!», как возле пустых котелков уже очередь стоит из добровольцев. Так все гуртом и ломанутся к ручью, забыв о том, что «в гостях» у немцев находимся. Они же перед тем, как к костру подойти, даже побрились своими «Оборотнями», чтобы произвести впечатление на даму! Крокодилы Данди, блин! Как бы не пересобачились между собой, пойдут ведь разборки в группе… Ладно, как говорила одна дамочка с фамилией О'Хара «Я подумаю об этом завтра». Негромко свищу, привлекая внимание «поварят», показываю два пальца, а потом — кулак. В смысле, идут двое, причем один другого страхует, а остальные сидят и не чирикают. Понятливые оказались, еще не все мозги гормонами затуманены. Встаю, обхожу лагерь — вроде все в порядке. Подхожу к костру, усаживаюсь на чурбачок. Ганна неуверенно улыбаясь, обращается ко мне своей коронной фразой, от которой все начинают ржать:

— Дзядечку Камандзир, пачакайце хвилинку, зараз будзе усё гатова.

— Ганна, я для тебя — Денис Анатольевич. — пробую еще раз вразумить это чудо природы. — Понятно?

— Зразумела, дзядечку Камандзир… Дзенис Анатолич…

Ну вот как с этим бороться? И эти клоуны по земле от хохота катаются… Мысленно махаю рукой на все эти нюансы.

— Ты говорила, что у тебя где-то поблизости дядька родной живет, так?

— Да, ён на станцыи працуе чарнарабочым. Жыве пад Ловичам, у слабаде.

— Тебя приютить он не сможет?

— Не ведаю, дзядечку Камандзир. У яго жонка, да дзве дочки. А працуе тольки ён. Трэба з ним гаварыць.

— Тогда давай ближе к вечеру к нему и сходим, поговорим. Как темнеть начнет, так и пойдем. В любом случае мы тебя не бросим… А сейчас покорми, пожалуйста, всю эту братию, пока время есть…

Солнце уже клонилось к закату, когда мы пощли знакомиться с дядькой. Мы — это Ганна, я, Егорка и Федор, который вдруг напросился с нами. Да так настойчиво просился, что аж неудобно стало отказывать. Интересно, что такое с ним вдруг приключилось? Уж не влюбился ли часом?

Михалыча оставил за главного в лагере, еще раз предупредил, чтобы за пленным и документами смотрели в оба. Это — наш главный приз, и не дай Бог, с ними что-нибудь случится. Обещал к полуночи вернуться. Вот теперь идем-крадемся к Ловичу. Путь недалекий, но идти надо осторожно, немцев здесь достаточно.

В слободу зашли, когда уже порядком стемнело, до этого полчаса лежали в кустах, смотрели что и как. Вроде, ничего опасного. Теперь наша красавица идет по улочке, а мы следом крадемся. Насчет красавицы я не преувеличил. В лагере после обеда она стала проситься к ручью сбегать, типа котелки помыть, самой сполоснуться, в порядок одежду привести, а то перед дядькой стыдно будет. При слове «сполоснуться» глаза загорелись почти у всех, от желающих проводить отбоя не было. Кобели, блин, коты мартовские! Пришлось прибегнуть к старой испытанной «фишке». Прошу Митяева назвать число от одного до семи, потом как в детской считалочке пересчитываю желающих. У всех на лице жутчайшее разочарование, только Федор, на которого почему-то выпал жребий, стоит красный, как вареный рак. Так что пошли они к ручью, провожаемые завистливыми взглядами, что даже Михалыч не выдержал и сказал пару ласковых своим станичникам насчет того что и кому он оторвет, если дурные мысли будут мешать службе. Так что, когда парочка возвращалась, все в лагере занимались своими делами, и на них внимания не обращали. Глядя на их дефиле, негромко пропел экспромтом:

Девушка поставила котелки с водой, села у костра сушить мокрые волосы, и через минут десять стала похожа на одуванчик. Но девчонка действительно симпатичная…

Наша симпатяга подошла к невзрачному бревенчатому домику, уверенно зашла в калитку. Там раздалось оживленное тявканье, потом скрипнула дверь, мужской голос ворчливо предложил собачке соблюдать тишину. Мы незаметно пристроились у забора и слушали разговор.

— Дзядька Михась, то я, Ганка!

— Ты откуль узялась, плямяшка? Граф з кухни выгнау?

— Не, дзядька Михась, яго больш нету, працаваць нема где. Вось я да вас и прыйшла…

— Так куды ж ён дзеуся? Да сябе у памесцье падауся?

— Забили яго…

— Як забили?.. Хто?..

Мы с Ганной договорились, что она дядьке скажет правду, а там посмотрим на его поведение. Если будет прогонять, уйдем, не здороваясь. Если будет возможность поговорить, будем общаться. Судя по всему, дядька Михась был озадачен новостями. Девушка говорила, что дядька — хороший, но только критерии этой хорошести у нее и у нас разные. Но гнать ее со двора он не собирался.

— Давай, Ганка, заходзь у хату…

— Дзядька Михась… я не одна прыйшла… Там людзи чакаюць, пагутарыць хацяць…

— … Якия людзи?..

— Тые, што графа забили… Жолнежи рассийския… То яны мяне да вас прывяли…

Несколько секунд длится молчание, чувствуется, что человек размышляет, потом он принимает решение:

— Зави гасцей у хату…

В доме было тесно и непривычно. До сих пор мне не приходилось бывать внутри «живых» домов. Развалин видел предостаточно, с жильем они имели мало общего. А тут — дом. Бедный, на грани нищеты, но достаточно чистый, деревянный пол выметен, стол затянутый льняной скатеркой, лавки, полки на стенах, две кровати, застеленные лоскутными одеялами, и даже небольшой иконостас с почерневшими от времени иконами — все было сделано своими руками, надежно и добротно. Заводских изделий было всего три: шкаф с потрескавшимися от времени филенчатыми дверками, зеркало на стене и керосиновая лампа, которая и освещала скудным светом все помещение. Кстати, а рядом с зеркалом — вырезанные из какого-то журнала фотографии Николая Второго и всей царской семьи. И ведь не убрал, когда немцы пришли. Это уже о чем-то говорит…

Почти остывшая печка давала еле ощутимое тепло. Возле нее стояла женщина лет сорока в простой крестьянской одежде — юбка, рубаха, да косынка. Видимо хозяйка, дядькина жена. К ее подолу прижалась девчушка лет двенадцати, теребящая в руках соломенную куклу. Вторая, постарше, стояла рядом с матерью. Сам хозяин, тоже одетый по-домашнему, стоял чуть впереди своего семейства. Все настороженно смотрели на нас.

— Здравствуйте, люди добрые. Мир Вашему дому. — надо разряжать обстановку.

— Дзень добры, панове… — хозяин не знает как себя вести, прихожу ему на помощь.

— Мы Ганну, родственницу Вашу привели. Ей там оставаться опасно стало, обидеть могли, вот мы и проводили к родне.

— А Вы сами-то хто такия будзете?

Хороший вопрос. Сказать, что мы — солдаты русской армии? Опасно. Девчушки еще несмышленые, сболтнут подружкам, несмотря на строгий родительский запрет, — кто его знает, чем это обернется. Форму нашу не видно, поверх «лохматушки» одеты, значит, просто так мимо гуляли, вот и зашли в гости.

— А мы — люди обычные, русские, к своим идем. Вот, по пути, к графу завернули на огонек, да огонек тот слишком сильно разгорелся, погорело там много всего, да и граф от огорчения помер…

— Чего же это граф так огорчился?

— Нас увидел, когда не надо, вот и огорчился до смерти. — пора раскрывать карты. Времени в обрез, политесы разводить некогда. — Ганна у вас может остаться, или она с нами дальше пойдет?

— Што ж гэта мы на ногах гаварым? Сядайце, госци дарагия. Маць, накрывай на стол.

Хозяйка двинулась к печке, чтобы достать оставленную на завтра еду. Мы их еще объедать будем? Щас! Знали куда шли, захватили с собой мешок с припасами.

— Хозяйка, не взыщи, мы к вам со своим угощеньем… — после моих слов Федор, тащивший мешок, ставит его со стуком на скамью, развязывает тесемки. А я продолжаю. — Продуктов хотели ей оставить, время-то сейчас голодное. Извини, дядька Михась, но давай к делу. Сможете ее приютить?

— Так мы ж яе не гоним, тока як яна здесь будзе? Хата сами бачыце якая. Летам яшчэ як-нибудзь, а зима прыйдзе? Ганка, ты ж мяне як дочка трэцья, апасля як бацькоу схаранила. Тольки ж куды я цябе спаць пакладу?..

— Та я ж ведаю, дзядька… — Ганна и рада повидаться с родней, и неловко ей стеснять их, а самое главное — вынуждать отказывать в гостеприимстве. — Негде мяне у вас…

Да я и сам вижу, что это — не вариант. Значит, придется брать девчонку с собой. Ну, может, это и к лучшему. Начнутся разборки, вспомнят, что кухарка исчезла. А там кто его знает, может и на дядьку Михася выйдут… Вот костьми лягу, а будет у нашей группы персональный повар!..

— Хорошо, хозяин, вижу, что не от хорошей жизни отказываешь. С нами она пойдет, там пристроим как-нибудь. А продукты забери, семье они сгодятся. У тебя две невесты скоро на выданьи будут. Только смотри, тут германские консервы есть, банки спрячьте как следует, не дай Бог кто-нибудь дознается. Тут еще сахарку немного, сала копченого шматок — подарок от графа.

Твою ж маман! У графа в сейфе деньги оставались, — и чего не взял? Мародерки испугался? Сейчас бы оставил людям, жить все полегче было бы! Не сообразил, растяпа!.. Стоп! И правильно, что не взял! У графа только крупные купюры были, Михась тут же «погорел» бы при обмене, или попытке что-нибудь купить. Но есть вариант! У меня же заначка есть. Мне Бойко в рейд дал запас денег из своих фондов. Вручил пачку потертых, засаленных купюр. Наибольший номинал — 10 рублей. В основном это были рубли и пятерки. Отдельно небольшой мешочек с несколькими десятками золотых и серебряных монет. И при этом цитировал Филиппа Македонского: «Осел, нагруженный золотом, возьмет любую крепость». Вот мы оттуда и возьмем немного…

— Ганка, а ты нам ласунков прынесла? — младшая девчонка теребит за руку свою кузину.

— Не, Алесенька, я ж адтуль сбяжала, не да ласункав мяне было.

А эти самые «ласунки», в смысле — гостинцы, мы сейчас и сообразим. Когда собирались в рейд, интенданты нас снабдили опять-таки с подачи капитана Бойко всеми «плюшками», которые только можно было найти на армейских складах. Среди них и пару десятков кубиков спрессованного порошка какао, смешанного с сахарной пудрой и сухим молоком. Чем не гостинец? Лезу в мешок, достаю кулечек и протягиваю Ганне:

— Угости своих сестренок!

Девушка дает им по кубику, остальное протягивает матери. Девчонки сначала недоверчиво лижут кубики, потом младшая, распробовав вкусняшку, запихивает его в рот и замирает с довольной улыбкой от уха до уха. И вся мордочка в разводах какао. А потом Егорка выдает такое, что я выпадаю в осадок. Достает из кармана и протягивает девчонкам плитку шоколада! Смотрит на меня, густо краснеет, но потом я наблюдаю его озорную улыбку и слышу отмазку:

— В комнате у графа взял посмотреть, да забыл на место положить…

Сластена, блин! Все вокруг мародерят, один я, как дурак, честный. Ну, я тебе устрою амнезийку. Но потом… А сейчас есть один очень важный вопрос, который надо решить с хозяином.

— Дядька Михась, пойдем на двор, потолкуем. Есть у меня к тебе вопрос один.

Хозяин очень внимательно смотрит на меня, потом кивает и идет к выходу. Я догоняю его на крыльце:

— А скажи мне, пожалуйста, дядька Михась, что сейчас на станции делается?

Хозяин насмешливо прищуривается, разглаживает свои вислые усы:

— А не пра той ли эшелон, яки в тупике стаиць, пытаеце? Так нам туды хода няма. Як ён прыйшоу, так германы усих са станции павыганяли, даже инжанерав. Сядзим вось па хатам, чакаем, кали нас абратна пустяць. А пакруг эшелона гэтыга ажно чатыры часовых ходзюць. А штое там унутри — не ведаю.

— А на станцию незаметно пройти как-нибудь можно? Так, чтобы часовые всякие не увидели? Ты ж там все ходы-выходы знаешь, как свои пять пальцев.

— Мяне ж недауна на работу узяли… — Дядька Михась держит паузу, потом решается — Прайци можна, ёсць там дарожка, пра якую ни германы, ни наша начальства не ведае.

Ины раз вядро вугля там пратаскиваем… Тольки нашто яно вам? Вы ж што-нябудзь запалице, аль взарвеце, а мы потым жывыми будзем? Станцыя ведзь пад бокам… Или германы нас у заложники возьмуць!..

— Не переживай, дядька Михась, мы тихо придем, посмотрим и тихо уйдем. Покажешь дорожку?

— Ну што з вами рабиць? Пойдзем прагуляемся трошки…

Вернувшись в дом, хозяин отослал своих девчонок спать, вполголоса успокоил жену, что, мол, скоро вернется. Девчонки, засунув за щеку по куску шоколада, забрались под одеяло. Мы уже были готовы. Ганна подсела к тетке и что-то тихо ей стала говорить. Наверное, за нас агитировала. Типа, они — хорошие, с ними не опасно и не страшно…

Прогулялись мы по темной улочке, плавно перетекшей в тропинку и приведшей минут через десять к забору станции. Наш проводник осторожно ощупывал доски в заборе, потом что-то повернул, раздвинул две доски и образовался небольшой лаз.

— Далей на каленках. — слышен его шепот.

Осторожно втискиваюсь в черную дыру, опускаюсь на карачки и в таким способом проползаю в каком-то туннеле метра четыре, потом вываливаюсь вслед за железнодорожником на открытое место. К своему удивлению обнаружил, что место действительно натоптанное, в смысле — наползанное. Не зацепился, не испачкался ничего не порвал. Оборачиваюсь, — возле забора в темноте видна куча какого-то металлолома, рядом валяется щедро измаранный чем-то вонючим железный лист, закрывавший лаз. За мной появляются Егорка и Федор.

— Эшелон вось там стаиць, — шепчет Михась, — праз две пути, у тупике… Я здесь застанусь.

Нахожу во тьме его руку, вкладываю в нее один из фонариков, взятых с собой.

— Пользоваться умеешь?

— А то як жа.

— Будем обратно ползти, мигни нам, чтоб мимо не промахнулись… Все, мы пошли.

Тихонько, «наощупь» крадемся к вагонам, залегаем, увидев свет фонарика, двигающегося мимо нас. Первый часовой. Хорошо, лежим, смотрим дальше. Второй нарисовался. Третий и четвертый, наверное с другой стороны. Шепчу на ухо Егорке:

— Дождись, когда разойдутся, нырни под вагон, посмотри остальных гансов.

Он одевает уже опробованные у графа мешочки-глушители на сапоги, исчезает во мраке. И тут со стороны вокзала появляется еще один фонарик. Замерли! Не шевелимся! Федор все прекрасно понимает, превращается в монумент. И у него, и у меня ножи наготове, спрятаны лезвием в рукав. Работать надо по-тихому. Фонарик тем временем приближается, часовой окликает идущих традиционным «Хальт!», потом рапортует разводящему о том, что все в порядке. Так это смена часовых пожаловала! Замечательно! Восхитительно! Изумительно! У нас в запасе будет уйма времени, пока поднимут тревогу. Главное, чтобы Егорка себя не выдал…

Смена прошла без замечаний и происшествий. Разводящий увел своих караульных, через пару минут появился Егор.

— Там с другой стороны еще двое, сходятся на середине поезда.

— Хорошо, здесь — то же самое. Ныряем под вагоны, чистим сначала ту сторону, потом эту.

— Командир, можно я с этой стороны сразу двоих сниму? — это уже Федор инициативу проявляет. — Я смогу, справлюсь.

— Подождешь, пока там сработаем, потом мы тебя здесь подстрахуем. Понял?

В ответ кивок…

Мы с Егоркой уже под вагоном, гансы вот-вот сойдутся, потом пойдут обратно. Тут мы их и приземлим. Шаги все ближе и ближе… Сошлись! Один пожаловался на тяжелую жизнь без курева, второй буркнул в ответ что-то типа «свое иметь надо!», на этом табачное вымогательство закончилось. Бардак, а не несение караульной службы! Впрочем мы не позволим никому портить здоровье никотином. Еле ощутимый хлопок по ноге, и Егорка отползает вправо на три метра. Я делаю то же самое. Гансы разошлись, считаем шаги… Вот приближаются, сошлись, поворачиваются, пошли обратно…Работаем! Выныриваю из-под вагона, левой рукой захват сзади за шею, одновременно удар ногой под коленку, немец заваливается на меня, правая с ножом круговым движением летит к груди противника, клинок с тихим хрустом входит в тело, укладываем тушку на землю, вытираем нож, оглядываемся. Егорка сделал то же самое со своим часовым. Вокруг тишина, никто ничего не увидел и не услышал. Это есть хорошо! Заползаем обратно под вагон, двигаем к Федору. Дождавшись нас, он ждет пока часовые сойдутся в одной точке, как только они начинают поворачиваться, появляется из-под вагона, хватает обоими руками гансов за шеи и, резко подавшись назад, сталкивает их лбами друг с другом. Даже каски не помогли! Ну, кузнец, он и в Африке — кузнец. Сила есть, — ума не надо. Хотя это — не про Федора… Раздается звук, похожий на удар кия по бильярдному шару, немцы — на земле, выскакиваем с Егоркой, удар ножом на добивание…Всё! Теперь можно посмотреть что там такого интересного внутри вагонов. Которые закрыты на замки и опломбированы… Но против лома — нет приема. Даже если в качестве этого инструмента использовать карабин Маузера. Легким движением руки замок приходит в негодность, дверь тихонько отодвигаем в сторону… И что? В свете фонарика видны какие-то баллоны, сложенные на специальных поддонах в три ряда. Что в этих баллонах может быть ценного?.. Какой-нибудь газ?.. Водород для дирижаблей? Тогда часовые про курево даже и не вспоминали бы… ТВОЮ Ж НЕМЕЦКУЮ МАТЬ!!!.. Я понял что это такое!.. И моментально покрылся холодным потом! В этих баллонах — отрава, скорее всего хлор, может с примесью брома. Если я правильно помню занятия в Можайке на кафедре ЗОМП. Нам тогда рассказывали про недостаточную эффективность химических снарядов, и про газобаллонные атаки… Значит, тот полуакваланг неспроста лежал в штабной машине! Теперь есть повод вдумчиво оберста поспрошать на эту тему. Но после!.. Мать!.. Мать!.. Мать!.. Что делать?!. Устраивать большую бяку — нечем и, главное, нельзя! Рядом буквально в километре — мирные жители… Дядька Михась, его жена, дочки… Ганна… Соседи, простые мирные белорусы, поляки… Им это за что? Лес рубят — щепки летят? Ни фига!!! Не будет этого! Только вот что делать сейчас?!. Стоп!.. Кажется… Кажется, я знаю что делать!

— Егор, Федор, быстро вскрыть все вагоны! Только тихо! Один работает, второй страхует! Бегом!

Так, когда ползли, видел по дороге кучку то ли мела, то ли извести. Нашел! Теперь фонарик в руки, и создаем граффити… Через пять минут на дверях всех вагонов появились надписи «Ахтунг! Минен!» (Внимание! Мины!), а на самом последнем вагоне добавил еще две строчки «Ферштэен зи винке? Унмэрклихэ рэхер» (Вы намеки понимаете? Неуловимые мстители)…

Теперь пора думать, как отсюда выбираться. Типа, обратно пройти тем же путем, или инсценировку учудить про то, как диверсанты ломанулись через забор в сторону фронта. В смысле, в противоположную сторону. Надо сделать ложный след, чтобы прикрыть дядьку Михася…

Мигаю фонариком, вижу в ответ вспышку-маяк. Быстренько ползем туда и начинаем думать.

— Дядька Михась, где здесь забор слабее? Мы через него пройдем, чтобы от тебя и твоего лаза подозрения отвести.

— Ну, так, вось там, гдзе склады стаяць. Прамиж ними тольки калючка нацянута. И да дароги близка. Зараз да стрэлки, потым улева и да забора.

— Тогда сделаем так: Вы с Федором уходите лазом, мы с Егором идем с этой стороны. Там на месте свистом опознаемся. Делаем проход в колючке, потом — на дорогу, а там пусть нас ищут хоть до Нового Года…

— Добре… Так мы палезли…

Дядька Михась ушуршал в свой лаз, за ним исчез и Федор. А мы прикрыли «дверку» в свободный мир, и пошли по названному маршруту — до одиноко стоящей стрелки, потом налево. Один раз переждали, затаившись под вагонами, пока пройдет патруль, и добрались, наконец, до складов. Забор — десять рядов колючей проволоки, натянутой между бревенчатыми стенами. Н-да, до Великой Китайской стены этому «произведению» далеко. Однако, судя по натоптанной тропинке, тут кто-то регулярно ходит. Знать бы еще кто!

Затаились, замерли, осмотрелись по сторонам, ждем сигнала с той стороны. Через несколько минут в кустах зашуршало, раздался тихий, знакомый «чирик». Егорка отвечает, из кустов появляется Федор. Показывает знаками, что нужно подождать. Добро, ждем, — и не даром. Минуты три спустя слышатся шаги, и мимо нас топает пара немцев, патрулирующих периметр. Вжались в какую-то яму, благо, она была в тени от склада. И в момент, когда гансы уже почти скрылись в темноте, на той стороне что-то хрустнуло! Да твою ж!.. Патруль возвращается, винтовки уже наготове. Останавливаются перед забором, вглядываются в кусты, подсвечивая фонариком… Сейчас заметят наших — и кранты!.. Надо валить этих любопытных! Рука уже нащупывает рукоять ножа… Группируемся, сейчас!.. И тут внезапно раздается дикий кошачий мяв! Тут же что-то прошуршало в стороне! Все произошло так неожиданно, что весь от макушки до пяток покрылся огромными такими мурашками… Немцы аж подпрыгнули на месте, как только не выстрелили — ума не приложу! Потом в ночной тиши в два голоса раздалась длинная и очень эмоциональная характеристика семейства кошачьих отряда хищных млекопитающих. Причем слова «шайзе», «бешёерт кетсе» и «аршлох» были самыми невинными и вежливыми. Поупражнявшись в красноречии, и поняв, что адресат уже далеко, гансы, пересмеиваясь, пошагали дальше… Ф-фух-х!.. А спина-то вся мокрая!.. Из кустов снова появляется Федор. Даже в неярком лунном свете вижу его радостно-довольный оскал. Вот, значит, какой у нас котик завелся… Кстати, а хорошо придумал, молодец! И получилось очень натурально! Ладно, все эмоции — потом. Нашариваю на земле какую-то железяку, похожую на кочергу, просовываю под нижним рядом колючки. Федор подхватывает ее с той стороны, синхронно тянем вверх… Тихонько лопается один ряд, натягивается второй. — все, хватит! «Котяра» перехватывает проволоку, я ставлю железяку распоркой. Полметра вполне достаточно, чтобы пролезть. Егорка ползет первым, я — следом. Так, теперь распорку убираем, кладем неподалеку. И не на виду, и найти легко. Ныряем в кусты, натыкаемся в темноте на Михася.

— Усе добра?

А голосок-то дрожит, — тоже напугался.

— Да, уходим. — Шепчу в ответ.

— Ходзем, тольки асцярожна, тутачки лужа мазуты, хтосци разлиу.

А вот это — хорошо! Снимаем наши «тапочки», макаем в мазуту, выбираемся на дорогу. Кидаем их в канаву в противоположном направлении. Типа, мы туда ломанулись. Пока гансы раскачаются, пока найдут проход в колючке, пока доберутся до тапок, — уже и утро будет. Собак розыскных на станции нет, пока привезут, по дороге не один десяток сапог пройдет, и наши следы затеряются гарантированно…

По дороге не удержался и задал мучавший меня вопрос:

— Федор, что это было в кустах? Ты где ночью кошку нашел?

Этот приколист в ответ чуть не ржет:

— Командир, это я с детства умею кошек передразнивать. Когда с брательником малые были, жили по соседству с лавочником. Он злой был, с батей, с мамкой постоянно лаялся. Вот мы и выучились кошек передразнивать. Как стемнеет, мы к забору подкрадемся и начнем мяукать. Евонный кобель чуть цепь не рвет, хозяин орет на пса, ну, чтоб тот заткнулся. А мы обождем немного, и снова мяукать. И так раз несколько за вечер…

— И что, так лавочник и не догадался?

— Ну, когда понял, натравил своего пса на нас с мамкой. Тока я уже у бати в кузне молотом махал, силушка появилась. Одной рукой закрылся от зубов, другой в лоб псу и засадил. Ему одного удара хватило.

— Да уж тебе под руку попадаться — дураков нет…

Дошли нормально, на прощанье еще раз проинструктировал дядьку о молчании, и чтоб дочкам своим то же самое разъяснил:

— Смотри, Михась, малые твои сболтнут что-нибудь подружкам про гостей, да шоколад, — и пойдет гулять молва.

— Та ни, никому яны не збалтнуць. Тут жа усе — паляки, з нами ня знаюцца. Маи деуки тольки удваём и гуляюць… Пан официер. — видя, как я морщусь, — Ваша благародзе!.. Не забижайце Ганну!..

Предмет разговора стоит рядом с Федором, потихоньку утирая мокрые глаза.

— Я ее никому не дам обидеть! — В темноте скорее чувствуется, чем видится, что Федор краснеет от своих слов. Вот это да! Типа «Ромео плюс Джульетта» объявились? Михась смотрит на него, потом достает из кармана какой-то сверточек, протягивает Ганне:

— Вось, Ганка, калечка, да цепка сярэбряная, тваёй мамки. Прыданным цябе аддала… Паспарт и бумага з царковнай книги аб нараджэнни.

— А благословишь, дядька Михась? — голос у Федора напряженно звенит, даром, что шепотом общаемся.

— А пра тое у яе самой пытай. Яна у сябе вальна. Як скажыць, так и будзе…

Нашли, блин, время… Вот выйдем на нашу сторону, тогда и играйте в «лямур-бонжюр-тужюр». Со стороны станции раздается шум, взвывает ручная сирена, вспыхивает прожектор, луч начинает лихорадочно скакать из стороны в сторону. Потом раздается несколько выстрелов…

Ганна обнимает дядьку на прощанье, оставляя, наверное, на его рубахе два мокрых пятна от слез. Жмем по очереди дядьке руку и исчезаем в темноте. Идем в лагерь.

* * *

В лагере в двух словах рассказываю Михалычу о наших приключениях и заваливаюсь спать. Мне утром еще баранку крутить. Без гидроусилителя, да на российских дорогах. Но, делать это не пришлось. Как рассвело, Митяев послал пару казаков на разведку, те вернулись с очень плохими вестями. На развилке дорог — немецкий пост. Проверяет всех идущих и едущих. Пока казаки наблюдали, в сторону фронта прошла без проверки только одна машина с солдатами. Ее старший показал какую-то бумагу солдатам на посту и его быстро пропустили. Значит, гансы уже очухались, и принимают ответные меры. Дороги они перекроют, а вот будут ли прочесывать лес? Вряд ли. Это же сколько народу надо снять, перевезти, развернуть в цепь, и т. д. В Великую Отечественную, насколько я знаю, этим занимались специально надрессированные части, а не простая пехота. Есть ли сейчас такие?.. Егеря?.. Так их мало, и здесь их нет по данным Бойко… Ладно, посмотрим.

Как ни жаль, а автомобиль придется бросить. В неисправном состоянии, конечно. Пока я издевался над движком, казаки распустили все колеса на ленточки. В буквальном смысле. Срезали со всех ободов покрышки и камеры, скатали в рулончики и засунули в один из вещмешков. Где-нибудь, да пригодится.

Двигаться теперь будем медленно и осторожно, пешком. Зато можно идти днем и по лесу вдоль дорог. В ядре группы — наше «сокровище» в виде оберст-лейтенанта, навьюченного вещмешками, и его конвоира, затем — двое казаков с секретным ящиком (тянут по очереди). Далее идут штабс-капитан, Ганна. Федор и еще двое казаков несут носилки с раненым. Кузнец от подмены отказался, обещал сдюжить. За ними — Платоша, несущий аж оставшиеся три вещмешка, бомбардир, нагруженный пневмоштуцером и шашками. Сзади замыкает шествие Михалыч. Впереди и сзади — парные дозоры, по бокам — по три казака россыпью.

Головной дозор идет в полусотне шагов, мы потихоньку топаем следом. Вскоре натыкаемся на просеку, идущую почти параллельно дороге. Пока разведчики сбегают посмотрят, всем остальным — привал, отдышаться, передохнуть малость. Разведка возвращается, по их словам просека — чистая, никого нет. Идти стало легче. Еще час хода, — и снова привал.

И опять находим себе приключения на известное место. В стороне дороги, недалеко, раздаются винтовочные выстрелы, потом в эту «музыку» вписывается пулемет, в небо взлетает красная ракета. Казаки реагируют моментально. Пару секунд, — и все «пассажиры» уже в лесу, в кольце ощетинившихся стволами бойцов, которые незаметно слились с лесом. Тут же беру Семена, Гриню, оставляю Митяева за главного, и летим посмотреть что там за фейерверк. Дорога оказалась ближе, чем я думал. Метров через триста лес заканчивается, видна дорога, автомашина и спины гансов, лупящих частым огнем по кому-то невидимому на лугу, разделяющем лес и дорогу с другой стороны. Оттуда отвечают редкими выстрелами, видны несколько лошадей, носящихся без всадников. Дистанция до немцев смешная — метров пятьдесят. Двое методично обрабатывают луг из пулемета, остальные ведут стрельбу из винтовок. Трое — под машиной, четверо отползли вправо на десяток метров, устроились в глубокой канаве возле дороги. Стреляют азартно, по любому движению в траве.

Девять гансов. А почему бы, собственно, и нет? Тылового охранения нет, что очень недальновидно с их стороны. Только один, самый умный, наверное, пару раз оглядывается на кромку леса за спиной. Остальные хотят за грохотом выстрелов услышать треск веток у себя за спиной? Ню-ню! А мы вот тихо подойдем, чтобы не отвлекать людей от развлечения. Показываю цели. Семену — пулемет, Грине — троицу под машиной, себе оставляю правое крыло. У меня — люгер и наган, пятнадцать выстрелов. Хватит на всех, и еще останется.

Проползаем вперед метров тридцать, привычный «чирик», начинаем! Несколько секунд бега, два выстрела, кувырок в траву. До гансов несколько метров, промахнуться ну очень трудно! Еще четыре раза бабахает люгер, тушки лежат неподвижно. Краем сознания замечаю какую-то необычность на земле, но нельзя останавливаться. Ухожу кувырком влево, смотрю как там мои. Гриня двоих под машиной успокоил, третьего вытащил на свет и вяжет ему ручки. Семен, видимо, сразу с места снял обоих пулеметчиков. Лежат они, болезные, обнявшись за Максимом. Кстати, трофейным, то бишь нашим. Сначала прилетело первому номеру, второй, видимо, попытался его оттащить, к и остался лежать, получив свою пулю.

Выстрелы затихли и с противоположной стороны. Значит, можно начинать диалог.

— Эгей! Есть там кто-нибудь живой?!

Никто не отвечает, сам кроме хромающей лошади никого не вижу.

— Не стреляйте! Если есть кто живой, отзовитесь!

Проходит секунд двадцать, собираюсь уже идти на луг, как вдруг раздается ответ:

— Сами-то кто таковые будете?!

— Так, православные, вылезайте, идите сюда, будем знакомиться! Германцы уже кончились!

Чуть в стороне поднимается из травы папаха, замирает, потом рядом с ней появляется голова. По виду — казацкая. Чуб, усы… Казак поднимается на ноги, оглядывается назад, потом сторожко идет к машине. Выхожу из-за кузова, немного страшновато, но, похоже, стрелять больше не будем. «Переговорщик» подходит, видит офицерскую фуражку, козыряет, затем оборачивается к лугу и оглушительно свистит, с характерным таким переливом. Из травы поднимаются несколько человек, один, видимо, раненый, припадает на одну ногу. Жду, пока не подойдут поближе. Все — казаки, старшим — черноволосый урядник с роскошными усами. Винтовки держат стволами вниз, но наготове. Семен и Гриня стоят сзади, подстраховывая меня и одновременно держат фланги. Если что, помогут. Урядник мнется, не зная кто перед ним и как к нему обращаться. Придется придти на помощь. Медленно, чтобы не спровоцировать, расстегиваю лохматку, показываюсь во всей красе, представляюсь первым, — не до церемоний:

— Подпоручик Гуров.

— Так что, Вашбродь, 1-го Донского казачьего генералиссимуса Суворова полка урядник Петряев. Состоим в партизанском отряде штабс-капитана Волгина.

Оп-па, тесен мир! Те самые казаки, которые погулять в деревне решили? А потом под немецкие молотки попали? Ну-ну, вояки… Ладно, разборки потом.

— Урядник, сколько с тобой человек, и что вы тут делали?

— Десяток нас, за харчами на дорогу подались, хорунжий послал. Нас германы пощипали, так он ранетый в лесу с остальными. А мы отправились провиянт добывать.

— А командир ваш, штабс-капитан Волгин, где?

— Так эта… Как на нас в деревне германцы напали, так и пропал он. Таперича хорунжий старшим.

Пока разговариваем, из леса появляются еще четверо. С лошадьми. Итого, вместе с урядником, — девять. А где десятый? А, не мое это дело…

— Петряев, не в службу, а в дружбу, пошли верхами пару казаков за поворот дозором. Не ровен час еще кто нагрянет.

Урядник спорить не решается, да и не в его это сейчас интересах. Поворачивается к своим:

— Сашко, Матвей! На-конь, и на поворот! Ежели кто тама появится, тревогу подымете!

Двое названных взлетают в седла, и уносятся вдаль. А мы теперь посмотрим что тут интересного в машине, и с пленным побеседуем.

— Гриня, ты кого там вязал?

— Да гефрайтера поймал, видно, у гансов старшим был. Тащить?

— Не надо, сам подойду. Ты, пока я с ним общаться буду, посмотри, что в кузове интересного есть.

Пленный в ступоре, не понимает до конца радикального изменения своей судьбы. Развязываю ему рот, и тут же слышу:

— Ферфлюхтер руссише (Проклятые русские)!

Ну, ты тут мне еще ругаться будешь! Твоя задача сейчас бояться и говорить правду. Поэтому тычком в печень привожу ганса в более адекватное для исповеди состояние и, состроив зверскую морду лица, рычу прямо в ухо:

— Наме?! Регимент?! (Имя? Подразделение?)

И тут же добавляю еще раз… О, подействовало!

— Гефрайтер… Иоганн… Кляйзе… 49-я дивизия ландвера…

Тут меня осеняет догадкой, задаю самый главный вопрос:

— Что за сигнал был красной ракетой? Говори!

— «Обнаружил бандитов! Все ко мне!»…

Я тебе сейчас за «бандитов» отбивную из печени сделаю! А насчет всех — тут давай поподробней.

— Кто должен появиться? Ну! Быстрее!..

— Взвод кавалеристов…

— И все?

— Да, здесь больше никого нет…

Меняем прицел, следующий удар прилетает ребром ладони по шее. Полежи, отдохни. Не знаю, правду ты мне сказал, или нет, нам все равно отсюда надо сваливать как можно быстрее.

Пока беседовал, Гриня нашел в кузове еще один Максим, семь коробок с лентами и ящик патронов к маузерам. Казаки тем временем поймали своих коней, безлошадными остались двое. Да еще вытянули на дорогу тело одного из своих. Три пулевых в грудь, ровной строчкой, — пулеметчик сработал. Итого, из десятка один убитый и двое раненых. Тому, что хромал, повезло — чиркнуло по бедру, ничего важного не задела, а вот второй поймал пулю в руку возле локтя, кость, похоже перебита, кровь остановили, сделали лубки из веток, но долго без доктора не протянет. И без обезбаливающего тоже. Надо будет ему спиртику плеснуть, когда невмоготу станет.

— Вашбродь, гляньте! — Семен бесшумно подошел сзади и протягивает мне одну из винтовок. Так вот что заметил, но не додумал в горячке! На маузере стоит оптический прицел! Вот это подарок! Беру в руки, прикладываюсь, целюсь, — оптика замечательно увеличивает все детали, пространство скачком приближается к глазам. Очень полезное приобретение! Отрываюсь от винтовки, отдаю Семену:

— Пока к нашим не выйдем, отвечаешь за нее, у тебя — не пропадет… Меня обрывает конский топот на дороге. Оборачиваюсь и вижу дозорных казаков, несущихся к нам.

— Германцы! На дороге с полста конных!

Урядник смотрит на меня, тут же нахожу вариант решения задачи.

— Петряев, всех, кто может — в седло! Как гансы появятся, делаете вид, что автомобиль раздуванили, и сматываетесь от них! Вы же знаете что такое ложное отступление!

— Вашбродь, а вы?

— А у нас два пулемета. Гриня, бери Максим, Семена в помощь, и вон за те кустики. Возьми пару лент, мало ли что. Как до во-он той березки доскачут (на глаз до нее метров двести), начинай. Я — за вторым буду, прямо из кузова. Петряев, дай мне одного казака вторым номером, да спрячь раненых за машиной. Отскачите метров сто, и потихоньку возвращайтесь. Все понятно?

Лезу в кузов, подкатываю пулемет к открытому заднему борту, обкладываю ранцами для маскировки. В кузов, кряхтя, забирается раненый в ногу казак.

— Вашбродь, дозвольте помогу. Я в пулеметной команде ранее служил.

— Ты ж раненый.

— Та рана лежать, да ленту направлять не помешает.

— Ну, давай, укладывайся, да заряжай…

Германцы появились из-за поворота неожиданно, и уже на хорошей скорости. Значит, заметили дозорных и решили познакомиться с ними поближе. Ну, давайте, храбрые германские парни. Урядник со своими очень натурально изображает поспешное бегство от неотвратимого возмездия. Немцы, видя, что добыча хочет ускользнуть, прибавляют скорости. Над головами мерцают клинки, слышен ор «Хох!!!». Растянулись вдоль дороги, несутся, как оглашенные. Три секунды, две, одна. Есть! Первые ряды поравнялись с березкой! Гриня из кустов лупит длинной очередью, нажимаю на гашетку, через секунду присоединяюсь к нему. Передние ряды смешиваются, падают. В голове появляется цитата из Лермонтова «Летят на землю кони, люди…». Задние пытаются затормозить, развернуться. Пулемет бьется в руках, ритмично выплевывает смерть из ствола, промахнуться трудно. Цель групповая, да и дистанция детская. Ствол вязко двигается слева направо, потом прицел чуть выше, и в обратную сторону. А потом вдруг не в кого стало стрелять. Клокочет закипающая вода в кожухе, на дороге — кучи лошадиных и человечьих тел, кто-то еще дергается, бьется в агонии. Натурально, картина из Апокалипсиса…

— Все, Вашбродь, нету больше германцев. Все полегли. — мой второй номер щерится в довольной улыбке.

Возвращается урядник со своими бойцами, на лицах смешанные чувства — удивление, радость, недоумение, мол как можно за неполных три минуты положить полусотню кавалеристов. А вот и можно. С помощью двух пулеметов…

— Петряев, пошли своих добить германцев, только смотри, осторожней, мало ли там какой недобиток найдется. Гриня, сходи с ними, собери жетоны. И люггеры, там их штуки три будет.

Пять минут, и все наши дела здесь окончены. Пора двигать к своим. Смотрю на часы, — с момента, как мы ушли с привала, прошло семнадцать минут. Так, и надо что-то делать с казаками Волгина.

— Урядник, бери пару человек, пойдем с нами, остальные пусть прячутся и ждут вас здесь. Винтовки можете затрофеить, но пулеметы я вам не дам. И автомобиль не трогайте. Он еще пригодится…

Никогда не думал, что увижу наглядное пособие на тему «Глаза на лоб вылезли». Именно так и смотрелся урядник Петряев, когда увидел перед собой якобы погибшего штабс-капитана Волгина.

— Ваше благородие, так Вы живые?!

— Да, Петряев, живой. Спасибо вот подпоручику Гурову, вызволил из плена… А что с остальными? Сколько вас осталось?

— У нас, Вашбродь, сорок три казака, из них семеро раненых, трое — тяжело. Нас хорунжий в лес увел, потом вот сюда поближе перебрались. Харчей совсем нет, пошел вот с десятком на дорогу, да на германцев нарвались.

— Наскочили на машину-ловушку, — вступаю в разговор, — С виду — обычный автомобиль, а внутри — десяток гансов с двумя пулеметами. Видно, после наших шалостей на станции взбудоражились. Да и гауптман из поместья уже выбрался, доложил по команде. Так что, надо принимать решение, Иван Георгиевич. Или вы с нами уходите, или остаетесь партизанить самостоятельно.

— У меня, по словам урядника, семеро раненых… Даже не знаю, Денис Анатольевич…

— Я пока тоже не принял окончательное решение, Иван Георгиевич. У меня раненый, некомбатант, и, самое главное, очень важный пленный с кучей секретных документов. Мне бы сейчас тихой мышкой к своим проскочить незаметно, да пока не получается. Машину и кавалеристов скоро искать начнут, всех на уши поднимут. Отсиживаться нет смысла, завтра еще плотнее перекроют ходы-выходы. Хотелось бы автомобиль использовать, но слишком заметно. Хотя, до линии фронта — километров десять-двенадцать, если внаглую прорываться, — есть шанс.

— Денис Анатольевич, у меня есть предложение. Вы забираете моих раненых, на автомобиле как можно дальше продвигаетесь к линии фронта, а я со своим отрядом постараюсь прикрыть вас с тыла. Если обнаружат, свяжем боем, отвлечем, дадим хоть сколько-нибудь времени, чтобы вы ушли. Если все получится, уйдем дальше по тылам. Нет, — следом за вами выскакиваем к своим. Как Вам такое решение?

— Хорошо, Иван Георгиевич, я согласен. У Вас пулеметчики есть? Я один пулемет отдам, вьюком повезете.

Волгин одобрительно кивает, и мы начинаем сниматься с привала. Выходим к машине, там повторяется картина внезапного узнавания пропавшего командира. Пока мы готовим автомобиль к дороге, Волгин отправляет нескольких казаков ловить уцелевших немецких лошадей, а сам едет в лес за остальной частью отряда. Когда они возвращаются, машина спрятана на ближайшем съезде в лес, отдельной кучкой сложены все консервы, которые были у нас и в трофейных ранцах. Себе оставили только по банке тушенки на человека. Если Волгин уведет своих дальше в рейд, они им пригодятся. Рядом — один из трофейных пулеметов, три коробки с патронными лентами. Все наше богатство — пленный, ящик с секретами, тюк с трофеями, — уже в кузове. Там же раненый казак. По прибытию отряда Волгина к нему добавляются еще семеро, из них трое лежачих. Прибывшие казаки быстро разобрали «подарки», но есть не стали, сказали, что на ходу по паре галет сгрызут, — и ладно.

Выдвинулись, когда солнце только начало клониться к западу. Десять километров. Два часа прогулочным шагом. Пятьдесят шесть минут согласно НФП в режиме марш-броска. И бесконечно-долгое ожидание всевозможных пакостей и заподлянок во время движения. Пока, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, все идет нормально. За два часа преодолели около шести-семи километров. Головной дозор пока не поднимает тревоги, казаки Волгина неторопливо трусят в сотне метров за машиной, мои орлы, что не поместились в кузове, едут на трофейных конях. Где-то тут должен быть неглубокий овраг, тянущийся почти до наших позиций. Разведка сейчас усиленно его ищет. Доберемся до него, считай, уже пришли…

Но, как говорится, хочешь рассмешить Бога, поведай ему о своих планах. От кромки леса слева от нас отделяется с полдесятка всадников, скачущих наперерез. Наших тут быть не может по определению, — значит, гансы! Прибавляем скорости, насколько это возможно, казаки Волгина разворачиваются в сторону противника, быстро набирают скорость. Те шарахаются обратно к лесу, на ходу сдергивая карабины. Раздаются первые выстрелы. Мои казаки рассредотачиваются полукругом сзади автомобиля, прикрывая собой самое ценное — кузов с пленным и ранеными. От леса в нашу сторону скачет уже около сотни кавалеристов. Волгинские казаки пытаются отстреливаться на ходу, но их слишком мало для отпора. Машина, воя мотором, прыгает на кочках, качается из стороны в сторону. Раненым в кузове сейчас ох как хреново, но вариантов нет. Единственная надежда на обезбаливающее. Там, в кузове, его — целая фляжка. Расстояние пока велико для прицельного огня, побережем патроны. Впереди появляется разведка, машут фуражками, привлекая внимание. Подскакивают к мчащейся машине, орут на скаку: «Там овраг! Чутка влево!». Доворачиваю руль, давлю на газ изо всех сил. Часть немцев скачет наперерез, оставляя против волгинских казаков заслон. Машина влетает в низину, мои втягиваются следом, оглядываясь на немцев. Впереди видны чахлые кустики, проскакиваем мимо них, проезжаем еще метров пятьдесят… и мотор глохнет! ТВОЮ МАТЬ!!! Выскакиваю из кабины, ору «Все здоровые — из машины!». Собирается вся моя группа — часть пешком, часть — верхами. Оглядываюсь назад, на спуске в ложбину появились всадники в фуражках, значит — Волгинские.

— Михалыч, бери троих верховых, твоя задача — доставить пленного и ящик с документами к нашим.

— Командир, я со своими останусь…

— Вахмистр! Выполнять!!! — Повышаю голос, потом уже тише, — Михалыч, да пойми ж ты, я должен быть уверен, что немец с ящиком попадет к нашим во что бы то ни стало… А мы их здесь задержим и помотаем.

И совсем тихо:

— Ганку с собой забери…

Митяев пристально смотрит на меня секунд пять, потом козыряет, что случается крайне редко, поворачивается к группе:

— Антон, Михайло, Юрко! Грузим германца, ящик и девку. Уходим верхами. Живо!

Связанного оберст-лейтенанта, как барана, перекинули через седло на заводную лошадь. Ничего, переживет их немецкое благородие. Другой казак прихватывает ремнями ящик с бумагами позади себя. Третий, не слезая с коня, подхватывает тоненько пискнувшую Ганну в седло. Федор сунулся было вперед, но встретил мой взгляд и отступил.

— Так, братцы, толкаем машину, пока возможность есть. На руках мы раненых не унесем.

Казаки без слов упираются в кузов, подлетает Волгин со своими, кричит:

— Германцы уже недалече!

Тем временем трое его казаков разматывают веревки, притороченные к седлам. Затягивают петли на передке автомобиля, ставят своих коней буксировать спереди. Три коня и десяток казаков — хорошая тягловая сила. А мы сейчас займемся другим.

— Андрей, Федор, Семен, ко мне!.. Андрей, ты с мадсеном — на ту сторону, Семен, — туда же, вторым номером. Федор, ты тащишь максим наверх. Будешь со мной. Смотрите за оврагом и поверх его. Все, разбежались!

На бегу кричу Волгину:

— Мы будем прикрывать сверху оврага! Иван Георгиевич, уводите остальных! Метров через триста поставьте свой пулемет, только чтоб нас не перестреляли!..

Хватаю коробки с лентами, бегу догонять Федора. Этот здоровенный лосяра навьючил пулемет на шею и прет бульдозером наверх. Даром, что в железяке с полста килограммов. С другой стороны Андрей с Семеном уже выбрались и нашли себе укромное местечко. Ну, теперь и мы — за кустики, и ждать гостей. Минуты через три появляются первые кентавры «made in Reich». Идут, как волки по следу. Насторожено и неотвратимо. Если их командир — не дурак, то пошлет по обоим скатам дозоры. А если дурак, — тем хуже для него. С нашей стороны достаточно плотный кустарник, так что дозор будет двигаться громко и не быстро.

Гансовский командир оказался умным. На другой стороне грохнул выстрел, следом — три короткие очереди. Андрейка с Семеном начали. Доворачиваю ствол в сторону кустов, они тут же раздвигаются, жму на гашетку, — ганс с конем рушится вниз со склона. Рядом Федор прикладывается к винтовке. Выстрел, лошадь потащила обратно повисшего седока. Андрейка перетащил мадсен ближе к скату, экономными очередями отпугивает основную часть немцев. Жаль, что я не могу сделать то же, — станкач, он и есть станкач. Трое самых храбрых ганса карабкаются по склону к Андрейке задавить огневую точку. А вот тут и мы поможем! Короткие очереди, две тушки катятся вниз. Третьего, на секунду высунувшись, снимает Семен.

К нам, вроде, никто не лезет. Осторожно выглядываю, смотрю вниз. Немцы отступили за кусты и спешиваются. Пора и нам исчезнуть. Свищу на ту сторону «Отход», ныряем с Федором в кусты, утаскиваем пулемет. Метров через сто находим новую удачную позицию, занимаем ее. Дыхание со свистом вырывается из легких, пот льет ручьями. Неподалеку раздается «чирик», — Андрейка с Семеном тоже нашли себе местечко, обозначают себя. Машу рукой в ответ, обустраиваемся на новом месте. Минут пять-семь мы отыграли. Из оврага со стороны немцев взлетают две красные ракеты. Наверное, подмогу вызывают. Скоро начнется «вторая часть Марлезонского балета». В тишине проходит несколько минут, вдруг краем глаза замечаю движение справа в кустах. Гансы! Тихо подобрались, хотят обойти! До них — рукой подать, метров десять всего. Хорошо, что мы в лохматках. Показываю Федору, мол, оставайся с пулеметом, сам тихонько ползу к «гостям». Их — трое, напряженно осматриваются по сторонам. А мы заползем сбоку. Люгер — в руке… Семь метров… Пять…Еще чуть-чуть… На той стороне слышатся выстрелы, немцы смотрят туда. Три выстрела, перебежка, еще три для контроля… Все…

Интересно, где сейчас моя «конно-механизированная группа»? И где Михалыч?.. Хотя в том, что он доберется, — сомнений нет. Больше тревожит обоз с ранеными. Надеюсь, Волгин сможет дотащить их до своих…

Как видно, Наполеон был прав, рассуждая о том, что «Бог всегда на стороне больших батальонов». Сзади загудела земля. Обернувшись, вижу конную лаву. Около сотни всадников, разогнав коней, несется к лощине. Да, действительно, атака кавалерии — зрелище не для слабонервных! Мимо проносятся несколько наиболее отчаянных, вырвавшихся вперед. Поднимаюсь с земли, машу рукой, чтобы заметили. Рядом встает Федор.

Передовой дозор, хищно подобравшись в седлах, начинает гарцевать в отдалении. Карабины — в руках, глаза внимательно ощупывают местность. Берем пулемет, спускаемся вниз к подъехавшему офицеру — коренастому драгуну с лихо закрученными усами а-ля Буденный. Рядом появляются Андрейка и Семен. Четыре человека, два пулемета. Убитых — ноль, раненых — ноль. Всегда бы так!

Драгун спрыгивает со своего коня, идет навстречу. Подхожу, представляюсь:

— Подпоручик Гуров, штаб 2-й армии.

— 19-го Архангелогородского драгунского полка поручик Потанин. Ну, здравствуйте, подпоручик. Мы — за Вами. Остальных уже подобрали.

Оборачивается к своим, командует:

— Коней сюда!

Нам подводят пятерку заводных. Быстро вьючим максим на лошадь. Андрейка взлетает в седло, — соскучился казак по ветру! Федор с Семеном тоже в седлах. Неловко следую их примеру, — у меня же опыта наездника — два месяца. Пехота-с! Драгуны втихаря перемигиваются и усмехаются. Трогаемся с места, двигаемся шагом, потом переходим на тихую рысь. В смысле, мы, пехтура, едем рысью, драгуны же носятся вокруг, поглядывая на нас и ехидно скалясь. Только Андрей не может удержаться, уносится вперед поиграть в догонялки с каким-то унтером. Непорядок, конечно, ну да пусть отведет душу. Драгунский командир едет рядом, пряча усмешку, потом и он не выдерживает:

— Ну, что, подпоручик, не растрясло?..

Через полчаса нас благополучно доставили в расположение эскадрона. Слезаю с лошади и шагаю к виднеющемуся возле коновязи почти уже родному трофейному «пепелацу». Вижу двух казаков в кузове, охраняющих все наши сокровища, — от пленного до тюка с трофеями. Рядом расположилась вся группа. Кто валяется на траве, кто травит байки с приютившими нас кавалеристами. Отходняк-с, однако. Увидев нас, появляется Михалыч, улыбается:

— С прибытием, командир! Раненых уже забрали, остальные все на месте. Что дальше делать будем?

— Домой ехать будем, только вот автомобиль заведем…

Нас прерывает подбежавший молодой солдат:

— Вашбродь! Вас их благородие господин ротмистр к себе приглашают! Чаю испить!

Снимаю лохматку, привожу себя в порядок, и иду к командирской палатке, возле которой уже дымит самовар. И откуда только взяли? С собой, что ли таскают?

Знакомлюсь с ротмистром Уваровым, штабс-капитан Волгин тоже здесь, возле костерка. Денщики организовывают что-то типа пикника на траве, мы же пока перекуриваем и присматриваемся друг к другу.

— Не расскажете, Денис… Анатольевич, что за важный такой пленный у Вас в автомобиле, что казаки к нему на выстрел не подпускают?

— А Иван Георгиевич Вам ничего не рассказал, Владимир Сергеевич?

— Нет. Молчит-с и улыбается. Наш разъезд прискакал, говорят. — там казаки автомобиль толкают, штабс-капитан, который с ними, — легкий поклон в сторону Волгина, — просит помочь. Мол, германцы преследуют. Я полуэскадрон в седла поднял, — и Вам на выручку отправил.

— Пленный — оберст-лейтенант, начальник оперативного отдела штаба III резервного корпуса.

Ротмистр даже удивленно присвистнул:

— Вот повезло, так повезло! Где же Вы его нашли-то?

— Недалеко, под Ловичем. Встретили, пригласили в гости. Он, конечно же, отказывался, но мы были очень настойчивы. И вот мы — здесь. Осталось проблему с транспортом решить. Наш почему-то не хочет дальше ехать.

— Неподалеку отсюда стоят обозники. Я видел у них парочку авто. Пошлю сейчас кого-нибудь к ним с просьбой помочь. — Ротмистр отошел отдать распоряжения. Пока его не было, появился поручик Потанин.

— Ну что, господа, почаевничаем? Или желаете чего-нибудь покрепче?

— Нет, спасибо, Антон Петрович. Ни малейшего желания. Нам еще до штаба сегодня добраться надо.

— Ну, как знаете. Кстати, Денис Анатольевич, что там, в штабах слышно? Когда, наконец воевать начнем как следует? Вы же ближе к начальству обретаетесь, расскажите.

— Знаю не больше Вашего, Антон Петрович, со мной секретами никто не делится. Прорыв Макензена в Горлице, говорят, приведет к тому, что придется и нам отступать, чтобы не быть окруженными…

Стратегические рассуждения прерывает громкий свист «Все сюда!». Несусь к машине, возле которой уже толпятся драгуны, пробиваюсь сквозь толпу. В центре — Федор, сзади него — казаки, взявшие Ганну в кольцо. Стоят внешне расслаблено, но видно, что готовы к бою. Рядом Михалыч невзначай так нагайкой поигрывает. Напротив — двое драгун, машут руками, орут, поддерживаемые товарищами. Сейчас в драку полезут. И тут же на травку и лягут. Надрывая горло, ору:

— Отставить!!!

Вроде, перекричал, толпа отступила. Прохожу в центр, задаю самый невинный вопрос.

«А что, собственно, случилось?» и получаю на него развернутый ответ, содержащий не только события, последних минут десяти, но и развернутую морально-нравственную и физиологическую характеристику действующих лиц и их ближайших родственников. Причем и с одной, и с другой стороны. Страсти опять накаляются. Придется принимать радикальные меры.

— Всем молчать!!! — короткая фраза заставляет всех притихнуть. Задаю вопрос еще раз, обращаясь к своим. В ответ слышу полную трагизма историю о том, что девушка по имени Ганна замаялась сидеть в кузове, да и понадобилось ей отлучиться в… кустики. Решив, что находится среди друзей, она отправилась в вояж вполне самостоятельно. Что, конечно же, не прошло незамеченным для двух драгун, которые были озабочены не служебными обязанностями, а физиологическими потребностями и, за неимением других развлечений, предложили ей увлекательную прогулку на троих по близлежащим окрестностям. Отказавшись от подобного удовольствия, Ганна вернулась обратно, но избавиться от излишнего внимания не удалось. Тут, как назло, появился Федор, который решил… Короче говоря, или в мире имя женщине — коварство, или на войне все мужики очень быстро тупеют, стоит им увидеть юбку. Тем временем появляется Потанин, удивленный моим исчезновением. С лету врубается в ситуацию и решает помочь:

— Скворцов, Тюрин, если не понимаете нормального языка с первого раза, я дам время подумать. Обоим — по четыре часа под ружьем. Устроит? Доложитесь взводному. Всем разойтись!.. Денис Анатольевич, там командир вернулся, просит на чай…

Да, наверное, если в армии и есть что-то эротичное, то это — дисциплинарные взыскания. Так было, есть и будет…

Через час, напоенные чаем (мои все-таки с драгунами помирились и тоже почаевничали), дождались автомехаников, которые исправили машину, и отправились дальше, отблагодарив «хозяев» парой люгеров. Типа, на долгую память…

Наконец-то въехали во двор штабного особняка. Оставив всех возле машины, бегу искать Валерия Антоновича. Господин капитан изволили находиться в кабинете, и вместе с Дольским и Ломовым что-то негромко обсуждали. Увидев меня, вся троица удивленно приподняла брови. Типа, картина «Не ждали». Раскланиваюсь:

— Здравствуйте, господа! Здравия желаю, господин капитан! Разрешите доложить, группа с задания прибыла.

— Здравствуйте, Денис Анатольевич. Удивлен, не ждал Вас так скоро. Что-то случилось?

— Нет, Валерий Антонович. Группа задание выполнила. В качестве языка взят в плен начальник оперативного отдела III резервного корпуса. При нем — портфель с картами и документами. Также захвачена документация летного отряда и шифровальные книги германской радиостанции. Аэропланы и автомобили уничтожены. После этого счел задачу выполненной, принял решение возвращаться. Во время отхода совместно с партизанским отрядом штабс-капитана Волгина были уничтожены экипаж машины-ловушки и кавалерийский взвод противника. При прорыве через линию фронта были встречены драгунами 19-го Архангелогородского полка, Благодаря ротмистру Уварову и его молодцам сумели дойти без потерь. Пленный и документация находятся в трофейном автомобиле во дворе.

Присутствовавших коллег выводит из оцепенения фраза Бойко:

— Анатолий Иванович, распорядитесь насчет пленного. Документы отправьте сюда. Петр Иванович, сие — по Вашей части. Готовьтесь, будем изучать добычу. Денис Анатольевич, доложите подробней. Вы что, умудрились разгромить германский штаб?

— К сожалению, не сподобились. Пленный и вся документация были захвачены в охотничьем домике графа Каплицкого, который предоставил его в распоряжение германского авиаотряда.

— Вот как?.. Граф Каплицкий… — Капитан Бойко непроизвольно бросает взгляд на дверь, за которой скрылся Дольский, встает и начинает расхаживать по комнате. — Сидите, сидите, Денис Анатольевич. Мне так удобнее думается. Продолжайте, пожалуйста.

— Техника отряда уничтожена. Но есть одно щекотливое обстоятельство. Командир гауптман фон Штайнберг с личным составом был взят в плен. Но по окончании операции по ряду причин пришлось предоставить им свободу.

Валерий Антонович останавливается и пристально смотрит на меня.

— Объяснитесь, подпоручик. Причины, которые заставили Вас принять такое решение?

— Германцы почти все попали в плен в бессознательном состоянии. Расстреливать их я не стал, тем более, там присутствовали гражданские. Часть пилотов получила химическое отравление при попытке потушить пожар. Не исключен летальный исход. Тащить с собой полсотни пленных — значило бы погубить группу и провалить операцию. Мы и так с трудом оторвались от преследования. В отношении германцев руководствовался, в частности, Памяткой русскому солдату, и соображениями о том, какой шум в мире поднимет германская пропаганда, если всплывет факт расстрела пленных русскими войсками. Не говоря уже о том, что акция возмездия за замученного солдата будет дискредитирована.

— Хорошо, докладывайте дальше.

Далее подробно рассказываю обо всем случившемся за последние несколько суток. В конце добавляю самое, на мой взгляд, важное:

— Судя по содержимому эшелона, в ближайшее время возможна газобаллонная атака по нашим позициям. Считаю необходимым выявить подходящие для этого места и подготовить артиллерию, чтобы уничтожить баллоны до их применения. Немцы будут ждать подходящих погодных условий…

— Если бы она еще была, артиллерия. Пушек кот наплакал, снарядов почти нет…

— Валерий Антонович, для подрыва эшелона не было взрывчатки. Тем более, рядом со станцией находится поселок с мирными жителями. Облако могло накрыть их.

— Хорошо, Денис Анатольевич. Я, в принципе, согласен с Вашими доводами. Но, последнее слово — за начальством. — Он показывает пальцем в потолок. — Есть еще какие-нибудь соображения? Нет? Тогда можете отправляться в расположение. Баня, обед, и — спать. Завтра утром жду Ваш рапорт…

На следующий день я дал своим отдохнуть и привести себя в порядок. И тут же к нам пожаловали гости. В лице Валерия Антоновича и молодого незнакомого прапорщика. В ответ на мои объяснения почему никто не бегает, не прыгает, не дерется и не стреляет, капитан Бойко понимающе кивнул и усмехнулся:

— Денис Анатольевич, я прибыл к Вам не для проверки. Во-первых, позвольте представить прапорщика Оладьина. Сергей Дмитриевич откомандирован а Вашу группу. Со временем, надеюсь, станет Вашим заместителем. А то Вам, наверное, будет трудно справиться с полусотней человек…

Жму протянутую руку, представляюсь:

— Подпоручик Гуров, Денис Анатольевич. Извините, Валерий Антонович, а откуда и какими чудесами появятся тут эти полсотни?

— Начштаба вчера после ознакомления с содержимым портфеля, что Вы привезли, был похож на ребенка, которому на именины подарили вожделенный велосипед. Поэтому пообещал увеличить группу. И на юридические тонкости рейда только махнул рукой. Мол, такой пленный с такими документами стоит гораздо больше. Я же свою и Вашу точку зрения уже доложил Командующему. С ссылкой на Походную памятку русского солдата и необходимость противодействия германской пропаганде. Он согласился с моими доводами, тем более, что… Впрочем, об этом чуть позже. Пока что, вводите Сергея Дмитриевича в курс дела, показывайте свое хозяйство. Я думаю, что получаса Вам хватит?

— А что за спешка? Есть новое задание?

— Экий Вы быстрый! Нет, мне по служебной необходимости нужно посетить госпиталь. Надеюсь, Вы догадываетесь какой? А, учитывая Ваше недавнюю контузию, и принимая во внимание жалобы на состояние здоровья, — усмехаясь, смотрит на меня, — намерен отправить Вас на консультацию к врачам.

Блин, вот стоит благодетель и издевается!!! Нет слов, одни буквы, да и те — нецензурные! А он еще и продолжает:

— Я думаю, двух дней Вам будет достаточно? Представьте Вашего заместителя личному составу, и собирайтесь. Я — на автомобиле, жду Вас…

Еще никогда на свистел «Тревогу» с таким энтузиазмом. Все, кто был в казарме, с оружием вылетели на улицу, быстро построились. Причем по полной форме. Михалыч с правого фланга усмехается и, вроде бы, даже подмигивает. Быстро довожу до всех о «пополнении», распускаю строй. Подзываю Митяева и прапора:

— Вы уж извините, Сергей Дмитриевич, но на эти два дня старшим оставлю вахмистра. Не обижайтесь, но у нас своя специфика, а Вы — человек новый. Посмотрите что и как делается, присмотритесь к людям, побеседуйте с ними. А там и я приеду.

— Что Вы, Денис Анатольевич, господин капитан меня уже немного ввел в курс дела, да и предупредил, что подразделение особое, и отношения — тоже. Прямо-таки какой-то осназ получается.

Я выпадаю в осадок от фразы и даже на секунду забываю собираться. Это — как? Он — тоже? Смотрю на него недоуменным взглядом. Он отвечает мне таким же. Ладно, разберусь после приезда. Сейчас главное — Даша!

— Вот и чудненько, … Михалыч, сегодня — как договорились: отдыхаем, приводим себя в порядок, отсыпаемся. А завтра — тренировки в полный рост. Тройку беглецов пока не трогай, неизвестно, будут они с нами, или нет. А остальных — гонять и гонять.

— Добро, командир, сделаем…

Так, теперь быстренько собираться! Натягиваем на себя все «парадно-выходное», наяриваем сапоги, и — вперед! Сажусь на заднее сиденье к Валерию Антоновичу, водитель трогается с места…По дороге отдаю любимому начальнику рапорт о проведении рейда и папочку с графскими стенограммами, которую вчера не рискнул передавать при свидетелях. Мало ли кто там замазан. В двух словах объясняю что и как, Бойко сразу врубается в ситуацию:

— Денис Анатольевич, больше об этом — никому ни слова. До тех пор, пока не расшифруем записи…

Хорошо, меняем тему. Тем более, что есть более насущные и срочные дела:

— Валерий Антонович, у меня есть несколько вопросов насчет дальнейшего расширения группы.

— Слушаю Вас, Денис Анатольевич. — Бойко отрывается от своих мыслей.

— Хотел спросить, могу ли я оставить в группе бежавших из плена солдат, которых мы встретили? Разумеется, с их согласия. Один из них, сибиряк, — отличный стрелок, охотник. Хочу попробовать его снайпером. Второй в русско-японскую служил бомбардиром-лаборатористом, то есть, должен разбираться в снарядах, взрывателях и прочей опасной химии. Если получится, в группе будут снайперы и подрывники.

— Простите, а зачем? Вы же группу готовите для работы на коротких дистанциях. — Взгляд у Бойко серьезный и пристальный. — Хотите менять тактику? Или есть еще какие-то причины?

— Других причин нет. Хочу разнообразить формы воздействия на немцев.

— И как это будет выглядеть?

Я, конечно, помню про то, как Зайцев сотоварищи в Сталинграде воевал, но ведь это рассказывать нельзя. Попробуем более обтекаемо:

— Замаскированная группа снайперов может за минуту выбить прислугу артбатареи, сорвать атаку пехоты, уничтожив командиров, затормозить на дороге обозную колонну, а потом с помощью остальной группы расстрелять ее. Естественно, снайперы должны работать под прикрытием.

— Интересно рассуждаете, Денис Анатольевич. У нас над этим никто еще не задумывался. Да и германские снайперы больше в одиночку воюют. Хорошо, я подумаю над этим.

— За счет кого будет расширяться группа? Казаки, конечно, отличные бойцы, но нужны еще и технические специалисты. Чтобы можно было заминировать дорогу и подорвать ее в момент прохождения вражеской колонны, например, или рассчитать подрыв склада с боеприпасами. Нужны артиллеристы, которые смогут использовать захваченные орудия, нужны несколько человек, умеющих водить автомобили и мотоциклы…

— Остановитесь, Денис Анатольевич! У меня возникает ощущение, что Вы эту войну хотите в одиночку выиграть. Я же не золотая рыбка из сказки господина Пушкина. Где, по-Вашему, я найду таких специалистов?

А у меня ответ уже есть, осталось только убедить начальство:

— Снайперов можно поискать хотя бы в Сибирском полку, пусть мой Игнатов поговорит с земляками. А технарей взять из вольноопределяющихся, студентов технических университетов.

— Ну, во-первых, Игнатов еще не Ваш, его переубедить надо. Я с сибиряками общался, они себя за отдельный род войск чтут, к пехоте никакого отношения не имеющий. И вольноопределяющиеся — народ тоже с гонором. Попытайтесь, а там видно будет.

— Хорошо, Валерий Антонович. Теперь — последний вопрос. Подскажите, как можно беженку, Ганну, при группе оставить.

Начальство смотрит на меня недоуменно, потом изрекает:

— Насколько я понимаю, дама, которая волнует Ваше сердце, служит сестрой милосердия в госпитале. Тогда мне непонятна причина, по которой хлопочете за эту девушку. Объяснитесь, пожалуйста.

— Если бы не ее помощь, был бы не один раненый, а больше. Она очень помогла нам. А хлопочу из-за привязанности к ней одного моего бойца.

— Ну, Денис Анатольевич, Вы же все-таки не сваха, а офицер. Война идет, по всей России бабы своих мужиков с фронта ждут.

— Валерий Антонович, она — сирота. Вся родня под немцем осталась. Куда ей податься?.. К тому же, кухаркой у графа была. При группе ее оставить, пусть занялась бы кухонными и прочими бытовыми делами.

— И Ваши орлы будут питаться лучше, чем начальство? Шучу. А вообще, есть у меня к Вам разговор серьезный. Но, чуть позже, когда окончательно буду к нему готов. И Вы поспокойней будете. А то, как гимназист, на сиденье от нетерпения ерзаете. Скоро уже прибудем, потерпите…

Уже в городе соображаю, что надо бы не с пустыми руками заявиться в гости. Заворачиваем к Лейбе в кондитерскую. И тут же нарываюсь на приключение. Залетаю в зал и наблюдаю картину маслом. Несколько посетителей за столиками с интересом наблюдают зрелище «Воспитание нижних чинов офицерами русской армии». Возле прилавка стоит солдат, напротив него — корнет, судя по погонам, и одновременно — придурок, судя по выражению мордочки. А она — довольно живописная. Представьте себе мелкого приказчика в стиле «Чего изволите-с?». Пухлые щечки, губки бантиком, усики колечками закручены, глазки вот-вот из орбит вылезут. Рядом с ним обретается мамзелька. Не мадмуазель, не барышня, а именно — мамзелька. Стоит себе с видом очень оскорбленной невинности и с интересом ждет, что же будет дальше. А дальше недоразумение в корнетских погонах размахивается и отвешивает солдату хорошую оплеуху. Да еще и орет при этом:

— М-мерз-завец!!! Вон отсюда!!! С-скотина!!! Здесь нижним чинам не положено!!! Оставил кулек и пошел, стервец!!!

Вот это уже интересней. То, что солдатам запрещено бывать в заведениях, где продают спиртное, — это я знаю. Только у Лейбы из спиртного — максимум рюмка ликера к кофе, и простому солдату это — не по карману. И без интереса.

Так, бл… Стоять!!! От удара с солдатской головы слетает фуражка, голова мотается в сторону, и я узнаю… Петровича. Санитара из госпиталя, который меня гулять выводил после контузии. Вот это уже мне оч-чень не нравится. Не представляю, что же такого мог тот учинить, чтобы такой скандал вызвать.

Пока все это думаю, оказываюсь перед корнетом и перехватываю руку, занесенную для следующего удара. Тот, не ожидая подобного поворота событий, еще больше пучит глазенки. А вот не дам продолжить удовольствие. Петрович, он мне — не чужой. В голову приходит старый незабвенный «Эскадрон гусар летучих». Цитирую:

— Сударь, Вы ударили моего боевого товарища! Извинитесь!

Немая сцена. Для всех. Петрович сзади меня, кряхтя, поднимает упавшую фуражку. Ступор прошел, корнет срывается на фальцет:

— Он не имеет права здесь! Быдло окопное!

А мы сейчас посмотрим, кто тут быдлом будет. Навечно! Включаю тумблер «Дур» в положение «Вкл».

— Что?! Вы кого, меня, фронтовика, быдлом окопным назвали?!

— …Не-нет!

— Повторяю! Извинитесь перед солдатом! Он ничего не нарушил!

— Он — хам! Сволочь! Скотина!

Так, меня этот громкоговоритель уже достал. Популярно объясняю этому… чуду в погонах где, когда и перед кем он будет отрабатывать командный голос. Слова конца двадцатого века произнесены в лучшем стиле начала оного. Повторяю последний раз:

— Извинитесь! Нет? Хотите поединок?

Ответная пощечина уже от меня. С виду — обычная, но если слегка согнуть расслабленные пальцы «лодочкой», да попасть в нужную точку, где лицевой нерв близко к коже проходит, — то это уже совсем другое впечатление. Корнет улетает на пол между стойкой и мамзелькой, включившей свою сирену на полную. Жду минуту, когда тот наконец сможет сориентироваться в пространстве и подняться:

— Секундантов будете присылать? Меня найдете в госпитале. Буду ждать.

Что-то мне подсказывает, что никакой дуэли не будет. Как и продолжения разговора.

Оборачиваюсь к замершему Лейбе:

— Хозяин, мне вот этих эклеров полдюжины.

Беру сверток, расплачиваюсь, забираю Петровича, и выходим из заведения. Уже в автомобиле старый «дядька» поведал нам, что госпиталь расформировали, раненые солдаты скинулись копейками, попросили его, Петровича, сходить купить чего-нибудь сладенького для «сестричек». А в кондитерской он взял шоколадных конфет на все деньги, а потом подошел господин корнет с дамой, которая увидев эти конфеты, возжелала непременно их, несмотря на уверения хозяина, что таких больше не имеется. А может, именно поэтому. А их благородие господин корнет потребовал оставить покупку и убираться из заведения, не слушая объяснений. И навесил оплеуху. А тут и господин подпоручик нарисовался. И что спасибо их благородию преогромное за то, что выручили старого солдата…

Утешаю Петровича, что никакого спасибо не надо, и тут до меня доходит!!! Госпиталь расформировали!!! Когда?!! Куда?!! Толкаю водителя:

— Давай быстрей! Не успеем!..

До госпиталя домчались очень быстро. Взлетаю на крыльцо, уворачиваюсь от выходящих людей. Вот и кабинет Михаила Николаевича, одновременно стучу и распахиваю дверь.

— Доктор, здравствуйте!..

Михаил Николаевич отрывается от написания каких-то бумаг, видя мое состояние, сразу берет быка за рога:

— Голубчик, Денис Анатольевич, рад Вас видеть… Дарья Александровна с полчаса назад на вокзал уехала. Эшелон еще не отошел, наверное. Поторопитесь!.. Только потом заскочите ко мне, пожалуйста! Всенепременно!

Эти слова я услышал уже в коридоре. Даша уезжает! Куда?! Где ее потом искать?!

Вылетаю во двор, чуть не сталкиваюсь с Бойко, кричу водителю:

— Заводи! На вокзал! Быстрее!

Летим по улице, распугивая прохожих и собак. Перед вокзалом, как назло, затор из телег, чем-то нагруженных. Выпрыгиваю из машины, бегу на перрон. Где ее искать? Толпа беженцев осаждает эшелон, вокруг настоящее столпотворение, островок порядка создают городовые с солдатами, оцепив один из вагонов СВ. Кое-как протискиваюсь через людское море, озираюсь по сторонам. Где же ОНА?.. Вижу какую-то даму вдалеке, прибавляю ходу. Продираюсь через полубезумную толпу, все ближе и ближе к заветному вагону… Не она!.. Бегу дальше, впереди маячат две дамские шляпки. Протискиваюсь в том направлении. Еще немного, еще пару десятков метров. Скорее чувствую, чем вижу — ОНА!!! Её движения, жестикуляция, прическа! Рядом с ней стоит еще одна девушка. И они вдвоем спорят с каким-то очень большим господином в чиновничьем мундире. Чиновник изображает Наполеона в час величия, что-то цедит через губу. Вылитый Весельчак У в фильме «Гостья из будущего». Рядом с ним — сопровождающее лицо. В количестве одной тушки. Какой-то субтильный хлыщ в таком же мундире с презрительно-ехидной ухмылкой обретается рядом. Подбираюсь ближе, уже слышен Дашин негодующий, возмущенный голосок:

— У нас бронь на два места в этом вагоне! Как Вы смеете?

И ответ шныря, масляным взглядом обволакивающего девушек. Причем так, что вторая медсестричка инстинктивно пытается спрятаться за мою милую… Убью гаденыша!

— Барышни! Нам нет дела до вашей брони! Мы должны уехать в этом поезде! Освободите проход! Прочь с дороги!

Ну ни… себе!!! Это что тут такое происходит?! Вперед! Пробираюсь почти вплотную. Еще пару метров!

— Сударь, я Вам повторяю, у нас бронь, подписанная начальником станции! Это — наши места!

Шнырь пытается взять девушек под локотки и отвести в сторону:

— Мамзели, господин титулярный советник выполняет особое поручение губернской управы! И нам начхать на ваши бумажки! Отойдите!!!

Твою ж мать! Я уже рядом! Что делать?..

Пока мозг думает, руки моментально принимают решение. Шашка, молнией блеснув на солнце, упирается в стенку вагона, отделяя чинушу от входа. Потом поворачивается лезвием в сторону скандалиста и замирает в нескольких сантиметрах от его шеи. Точнее, — от того места, где она должна находиться. Вот это кабанище! Как в том анекдоте: «Метр шестьдесят на метр шестьдесят на метр шестьдесят. Где будем делать талию?». Вместо шеи — гирлянда из второго, третьего и остальных подбородков. Морда бледнеет, заплывшие жиром глазки фокусируются на блестящем лезвии. Сзади слышится:

— Ах!.. Денис!..

Небольшое движение рукоятью, суперколобок от испуга дергается назад, открывая рот и распространяя вокруг коньячный амбре, отшатывается, роняет саквояж, рушится на перрон. А баульчик-то опечатанный. Сургучными печатями… Интересненько! Сопровождающий шнырь собирается что-то вякнуть. О, а тут уже родимой беленькой запахло! Так и остается с раззявленной хлеборезкой, увидев мою любезную улыбку. Если, конечно, этот кровожадный оскал можно назвать таким словосочетанием. Пока куча сала, краснея до зрело-помидорного цвета, пытается подняться с помощью своего подпевалы, поворачиваюсь к НЕЙ.

— Здравствуйте, Дарья Александровна!..

Чинуша уже на ногах, пытается помешать разговору:

— Эт-то что значит?! Как вы смеете?! Кто вы вообще такой?!

Блин, до отхода поезда осталось совсем чуть-чуть, а эта сволочь беззастенчиво крадет у меня драгоценные секунды! Убью!!! Сейчас ты у меня получишь!

— На каком основании собирались занять места в поезде? Ваши бумаги!

— Да я… У меня… Я, титулярный советник, Бибик Валерий Евгеньевич… Я выполняю устное распоряжение столоначальника губернской управы! Я старше вас по чину! Извольте соответствовать!!! Я этого так не оставлю! Да я вас под суд!..

В праведном чиновничьем гневе шарик с салом пытается топнуть тумбообразной ногой, но попадает по своему саквояжу. Замки и печати не выдерживают подобного издевательства и багаж открывается, вываливая часть содержимого на перрон. Газеты, бумажки, всякая дребедень… Оп-па, вот это номер!.. Из одного конверта высыпается около десятка фотографий… ну как бы это сказать-то… откровенно-непристойно-интимного содержания. Под занавес с печальным звоном вываливаются и заканчивают свое существование на шпалах две бутылки Шустовского.

— Это и есть ваше поручение от столоначальника, господин титулярный советник?

— …

— Убирайтесь отсюда, или разговор продолжим в жандармском управлении!

Все, бобик сдох. В смысле, Бибик. Сладкая парочка достаточно быстро исчезает в людском водовороте…

— Денис! Милый! Откуда ты здесь?

— Дашенька, ехал к тебе в гости… А вот приехал на проводы!

— Наш госпиталь расформирован, мы с подругой возвращаемся домой, в Гомель. Ой, прости, я Вас не представила! Моя подруга Маша. Мария Егоровна Николаева…

Где-то я уже слышал это имя. Смотрю на девушку, в голове проносится прогулка в госпитале, когда привезли раненых, и Даша ведет свою подругу согреться кофейком… И санитарные двуколки на дороге, медсестру перед сопливым германским лейтенантом… Она тоже узнала меня, вцепилась в Дашин локоть:

— Вы?!

— Добрый день, мадмуазель. — Обращаясь к Даше, объясняю. — Мы уже знакомы. Правда, мимолетно.

— Дашенька, это — ОН!.. Тогда, на дороге!.. Я же тебе рассказывала!..

Четыре широко распахнутых глаза смотрят на меня. Чувствую, что начинаю краснеть…

— Милые дамы, Вам пора садиться в вагон. Поезд скоро тронется. Позвольте, я помогу с вещами.

Беру их саквояжи, пропускаю обоих в вагон. В тамбуре стоит пожилой проводник, обращается к нам, глядя в поданные бумаги:

— Пшепрошам, миле паненки! Ваши месцы — двудзаць чтвярто и двудзаць пьято.

Провожаю по проходу до самых мест, убираю багаж. Все, рукам работы не осталось. Наступает минута прощания…

Даша уже отошла от неожиданного известия, успокоилась.

— Почему ты мне ничего не рассказывал?

— Про что, любимая?

— Про случай с Машей! Она тогда в волнении не запомнила как тебя зовут, мы после гадали, как найти спасителя, хотели даже через Михаила Николаевича просить капитана Бойко, чтобы он помог нам в поисках…

Ну да, он бы помог…Нарочито смущенно улыбаюсь.

— Извини, Дашенька! Не мог рассказать. Это — военная тайна!

В ответ получаю маленьким, но крепким кулачком по плечу. Но в глазах — радость и веселье:

— Врун! У тебя не должно быть никаких тайн от меня!

— Мадмуазель! А как же присяга? И тайна исповеди?

И опять кулачок попадает в меня.

— А что, есть повод исповедаться?

И снова — кулачок. И не подумаю уворачиваться! Всю жизнь терпел бы такие побои, только чтоб ОНА была рядом! Но мое счастье было разбито голосом станционного дежурного, проходившего мимо вагона:

Отправляемся через пять минут! Займите свои места!

Даша грустно смотрит на меня, в уголках глаз появляются маленькие капельки влаги, тихонько шепчет:

— Денис, мой хороший, я буду ждать тебя…

— Любимая моя, где я тебя найду?

— Я возвращаюсь к родителям, буду работать в новом госпитале княгини Паскевич. Запомни адрес: улица Павловская, дом 9.

Осторожно беру ее маленькую ладошку в свои лапы, медленно подношу к губам… Как же я не хочу уходить отсюда!!!

— Я обязательно приеду!.. Обязательно!..

— Сейчас поезд тронется… Иди…

Стою на опустевшем перроне напротив ее окна. Даша прижимает ладонь к оконному стеклу, накрываю через стекло ее ладошку своей рукой. Звон станционного колокола, гудок паровоза, поезд трогается… Иду, потом бегу вместе с двигающимся вагоном, пока не кончается перрон. И долго смотрю вслед уходящему эшелону…

Настроение по возвращении в госпиталь испортилось. Все вокруг напоминало о Даше. И о том, что я ее теперь нескоро увижу. Словно с кровью оторвали от души что-то самое важное, самое драгоценное. То, без чего жить не хочется…

На автопилоте поднимаюсь на второй этаж, захожу в кабинет Михаила Николаевича. И вижу там капитана Бойко. На столике возле дивана — чашки и сверток с эклерами, которые я в суматохе бросил здесь. Пахнет свежесваренным кофе. Но запах чужой, у Даши получалось гораздо лучше…

— Присаживайтесь, Денис Анатольевич, — Бойко стоит у окна, выглядит каким-то слишком сосредоточенным и напряженным. Или мне это только кажется? — Есть серьезный разговор.

— Слушаю, Валерий Антонович. Какова тема беседы?

— Э-э, молодой человек, кажется, Вы не совсем в своей тарелке. — Вступает в разговор доктор. Капитан, как по команде, подходит вплотную и протягивает стакан с водой. Движение получается каким-то дерганым, часть воды выплескивается мне на протянутую руку.

— Ох, простите, Денис Анатольевич…

Беру стакан, делаю глоток. Михаил Николаевич снова берет инициативу в свои руки:

— Я, как врач, порекомендую Вам успокоительное другого рода.

С этими словами ставит на стол бутылку коньяка и рюмки. Сейчас лучше бы стакан водки, и отключиться. Беру наполненную посуду, механически выпиваю, абсолютно не чувствуя вкуса. Мои собеседники переглядываются. Ну, что там еще за разговор?

— О чем Вы хотели поговорить?

— У меня к Вам, Денис Анатольевич, всего один вопрос. Но он очень важный… Кто Вы на самом деле, господин подпоручик?

Оба внимательно смотрят на меня. И ждут ответа. Серьезно так, настороженно ждут.

— На самом деле, это как? Я — Гуров Денис Анатольевич, в настоящее время имею честь быть офицером Российской армии. Воюю во второй армии Северо-Западного фронта, о чем Вам, господин капитан, отлично известно.

— Денис Анатольевич, я имею все основания задать этот вопрос. Поэтому прошу Вас ответить честно: Кто Вы?

Да что ж ты привязался, как банный лист к… тазику. Какие еще основания?

— Валерий Антонович, не сформулируете ли вопрос точней?

— Ну-с… хорошо. Коль Вы настаиваете, я оглашу некоторые факты и умозаключения. Я беседовал с командиром роты, где прапорщик Гуров проходил службу до контузии. Он охарактеризовал вышеупомянутого господина в нескольких словах: «Ни рыба, ни мясо». Ничем не выделялся, инициативу не проявлял. По его мнению — гражданский «шпак», неизвестно зачем отправившийся на войну. Авторитетом ни у других офицеров, ни у солдат не пользовался. Бродил по окопам, пытался ловить шальные пули, что вызывало смех и пренебрежение. Был контужен при артобстреле, отправлен в госпиталь.

Далее, отец Александр, человек очень проницательный, отметил Вашу необычность в вопросах Веры. По его словам Вы, Денис Анатольевич, играли роль верующего, но настолько поверхностно, что это сразу бросалось в глаза. Ошибались в таких пустяковых вопросах, где даже гимназист младших классов дал бы правильный ответ. Можно, конечно, стать атеистом, повзрослев, но некоторые вещи делаются автоматически с детства. Как, например, поклоны батюшке во время службы, сложение пальцев в троеперстии, или ритуал поведения на исповеди. Вы же просто неумело копировали поведение подчиненных.

Поэтому я связался через своих коллег из контрразведки с жандармским управлением в Томске и попросил опросить знавших Вас людей. Кстати, родителям после выписки из госпиталя Вы не написали ни одного письма, хотя до этого писали регулярно. Они уже стали подозревать, что их сын погиб, или попал в плен. Кстати, графолог, сравнив Ваш почерк до и после контузии, уверял, что написаны документы разными людьми.

Так вот, все опрошенные отзывались о Денисе Анатольевиче Гурове, как о неплохо образованном, благовоспитанном молодом человеке, одаренном студенте, романтическом юноше. Но абсолютно гражданском человеке! Который и в армию пошел, чтобы решить свои личные проблемы. Никаких выходок, никаких конфликтов. Стопроцентный гуманитарий. И, попав под разрыв снаряда, человек вдруг становится совсем другим. Проявляет инициативу в создании особой группы, воюет так, что знающие люди только удивляются и руками разводят. Последний рейд — тому яркое подтверждение.

Ваше отношение к нижним чинам тоже бросается в глаза. Даже самые ничтожные прапорщики военного времени изо всех сил желают называться «Их благородиями». Вы же требуете от своих солдат чуть ли не панибратского обращения. Никому из обычных офицеров не пришло бы в голову мстить за какого-то неизвестного солдата, чей брат попался им на глаза. А Вы разрабатываете и, самое главнее, отлично проводите показательную экзекуцию. После этого все в группе чуть ли не боготворят Вас. А сегодняшний вопрос о девушке-беженке? А самосуд над графским егерем и самим графом? А ошибки в разговоре? Вы иногда начинаете разговаривать совсем другим языком. Русским, но все же другим… Хотя, пьете, как истинно русский.

Валерий Антонович отпивает кофе и смотрит вопросительно на меня. Блин, оказывается накосячил, и достаточно много. Ладно, будем отбиваться…

— Вы меня в чем-то подозреваете? Да, рос тихим благовоспитанным юношей, попав на фронт, растерялся, и только контузия помогла понять что такое война. После нее в голову стали приходить все мысли, которые Вам докладывал. И, замечу, ни разу еще не подвел. Священник — тоже человек, и тоже может ошибаться. Что же касается подчиненных, то они такие же люди, как мы. И если я веду их в бой, то должен быть в них уверен. Вспомните Лермонтовское «Слуга Царю, отец солдатам». Графский егерь — остатки романтического робингудства. Насчет почерка, — после контузии изменилась моторика рук.

— Я, признаться, стал подозревать Вас в принадлежности к какой-то революционной организации, но потом понял, что неправ. Но Вы — все-таки другой человек. Согласитесь, Денис Анатольевич, у меня есть основания для беспокойства. Одно дело, когда есть сомнения в стабильности модуса операнди командира небольшой группы и совсем другое, если речь идёт, например, о кандидате на должность командира роты. Особой роты. Вот я и хочу, чтобы Вы развеяли мои сомнения.

— Позвольте, господа, я Вас перебью. — Подает голос Михаил Николаевич, до этого сидевший молчаливым наблюдателем. — Денис Анатольевич, я по смежной специальности — психиатр, и могу авторитетно заявить, что при контузиях, конечно, бывают изменения в моторике и поведении, но не на таких глубинных уровнях сознания. Если отбросить в сторону всякую мистику, создается впечатление, что в тело прежнего Гурова вселился другой человек.

И еще, первые несколько дней в госпитале Вы были без сознания и бредили. Причем бред был таким странным, что меня позвали послушать. Это были не бессвязные слова, а вполне конкретные фразы. Но смысл их ни мне, ни Валерию Анатольевичу непонятен. Я записал несколько для памяти. Может быть, поясните нам что это такое?

На стол из кармана халата ложатся несколько листков. Читаю… и… охреневаю! Профессорским почерком написано: «Товарищ майор, дежурная смена 2-го отдела… Куб-Контур в семиградусной зоне… Сеанс управления по ноль-ноль-третьему окончен… Поправки в шкалу времени введены… Относительная нестабильность пять на десять в минус двенадцатой…». ПИ…Ц! ПРИПЛЫЛИ!..

Медленно и очень осторожно, как очень хрупкую вещь, кладу листочки на стол. Глаза собеседников, кажется, просверлят меня насквозь. Валерий Антонович напряжен, готов вот-вот вскочить… Таким же медленным движением наливаю в рюмку коньяк, выпиваю…

Ну и что делать? Отбрехиваться дальше? Типа, не понимаю, о чем Вы? Думай, голова, думай!..

Чтобы потянуть время, достаю папиросу из портсигара, взглядом испрашиваю разрешения старшего по званию. Получив разрешение, закуриваю. Ну, и что делать будем? Если играть в несознанку, или рассказывать сказки о снизошедшем откровении свыше, то остаюсь странным младшим офицером с непонятными мыслями-тараканами в голове, который пока дает неплохой результат. А дальше? Втемную капитана использовать не получится, будут вопросы. Причем чем дальше, тем больше…Валерий Антонович — не тот человек, который удовольствуется сумбурными объяснениями. Генштабист, аналитик, ему все нужно разложить по полочкам. Всякие двусмысленности и недоговоренности только усилят подозрения…

Дым колечком в потолок, взгляд туда же… Еще одна затяжка… Ох, блин, начальственное терпение испытываю. Сейчас как взорвется господин капитан!.. Мало не покажется!..

Хорошо, если рассказываю все начистоту, что будет? Или сочтут сумасшедшим и отправят в дурдом, или поверят. Пусть и не сразу. Особенно, если смогу на вопросы четко ответить, не размазывая кашу по тарелке. А если Бойко поверит, он сможет подключить все свои возможности, их не может не быть. Цель-то у нас одна. И стоим мы по одну сторону баррикады…

Последняя затяжка… Ну и что делать будем?.. Как ни крути, второй вариант лучше. Не считая опасности попасть в гости к Наполеону и другим веселым обитателям желтого дома…

По глазам вижу, пауза затянулась… Вдох, выдох, и как с обрыва в реку…

— Хорошо… Я понимаю, что это будет выглядеть почти невозможным… но, пожалуйста, доктор, не зовите санитаров со смирительной рубашкой… Я — не сумасшедший… Я… Я — Журов Денис Анатольевич, 1977-го года рождения… Старший лейтенант Военно-Космических Сил Российской Федерации… Как и зачем сюда попал — не знаю…

Немая сцена. Собеседники смотрят на меня очумелыми глазами, потом уже Валерию Антоновичу требуется коньячный допинг, а доктор переводит взгляд поверх меня куда-то в пространство. Сидит так минуты две, потом, словно очнувшись, обращается к Бойко, который уже успел выглянуть в коридор на предмет отсутствия лишних ушей и поплотнее захлопнуть двери:

— Голубчик, и мне тоже. Это — невероятно, но, скорее всего, он говорит правду. Но как это может быть?! Человек из будущего!

На душе становится гораздо легче, как будто невидимый груз упал с нее. Наверное, так чувствуют себя раскаявшиеся грешники. Хотя я никаких грехов за собой не помню. Капитан наливает рюмку доктору, потом еще раз себе… Прав был Экклезиаст, утверждавший, что «Во многих знаниях — многия печали. И умножая знания, умножаешь скорбь».

— Он говорит правду! Но этого не может быть!

Ага, этого не может быть, потому, что этого не может быть никогда. А я тогда получаюсь — какое-то недоразумение. Загадка природы, блин. Валерий Антонович, как военный человек, приходит в себя быстрее:

— Денис… Анатольевич… Расскажите, что означает «Старший лейтенант Военно-Космических Сил Российской Федерации»… Вы — флотский?

— Старший лейтенант — офицерское звание, аналог чину поручика. Военно-Космические Силы — род войск в Российской армии. Российская Федерация — название России в моем, теперь уже бывшем времени.

— Но федерация — это же не монархия!.. Что случилось с Российской Империей?!

— Валерий Антонович, рассказ об этом будет долгим и неприятным. Вы уверены, что хотите именно сейчас узнать об этом?

— Наверное… Да, наверное, Вы правы… Но, расскажите хотя бы о войне!

— Война закончилась в моей истории в 1918-м году. Антанта победила, но России в рядах победителей не было.

— Почему?!

— Потому, что воевали в угоду союзникам. В неподготовленных наступлениях полки и дивизии на смерть посылали, лишь бы на себя поболее немца оттянуть. За поставки оружия не только золотом, но и солдатской кровью расплачивались… А те союзники нам пакостили, как только могли. На Черном море линкор «Императрица Мария» около года отвоевал, взорвался прямо на Севастопольском рейде неизвестно отчего… Наши радиошифры, наверное, всему миру были известны, а мы по ним шпарили, да иногда и открытым текстом умудрялись секретные приказы доводить. Солдаты в окопах наслушались всяких агитаторов, да и озверели до того, в феврале 1917-го в России произошла революция. Император отрекся от престола в пользу Великого князя Михаила Александровича. Тот не нашел в себе сил принять престол и тоже отрекся. Власть перешла к Временному правительству, созданному Государственной Думой. А в октябре этого же года партия большевиков свергла Временное правительство и захватила власть. Не знаю с чьей подачи, но началась Гражданская война, которая длилась до 1920-го… В 18-м большевики подписали с Германией сепаратный мир на очень унизительных условиях, Императора и его семью расстреляли, пошли дальше якобинцев. Те хоть ребенка пожалели… После войны не стало трех империй: Российской, Германской и Австро-Венгерской. Простите, забыл, — четырех. Еще Османской.

— Господи Всеблагий! За что?!

— Этого я Вам не могу сказать, Валерий Антонович. Сам не знаю, за что такая судьба России…

— Да, Денис Анатольевич… Лучше бы это оказалось бредом сумасшедшего… Но Михаил Николаевич утверждает, что с Вами все в порядке. А я привык ему верить… Что же делать?!

— Пока — воевать. За Веру, Царя и Отечество. И даже если Царя не станет, Вера и Отечество останутся. Вот за них и драться беспощадно…

Остаток дня был похож на что-то среднее между допросом с пристрастием, правда без применения физической силы, и относительно подробной лекцией по истории. К концу этого мероприятия я чувствовал себя, как выжатый лимон, и даже изрядное количество влитого внутрь коньяка не могло исправить ситуацию. У капитана Бойко и доктора, на мой взгляд, голова шла кругом от обилия непереваренной информации. Поэтому было принято единогласное решение сделать перерыв до утра. Чтобы я не страдал ерундой и не маялся бессонницей, доктор дал какую-то хитрую микстурку, которая быстро свалила в тягучий сон, едва добрался до койки. Поэтому и не мог видеть, как, оставшись одни, мои собеседники закурили, думая каждый о своем. Когда пауза затянулась, доктор пристально посмотрел на Валерия Антоновича.

— Ну-с, помогла Вам святая водичка отца Александра? Изгнали беса?.. А по поводу психического здоровья нашего пациента могу сказать, что это не похоже на ни на бред, ни на сумасшествие. Логически полный рассказ. Можно выдумать общий ход событий, но не обилие непротиворечащих друг другу деталей. Да и я его смотрел во время разговора, а в моих способностях Вы, надеюсь, не сомневаетесь?

— Нет, Михаил Николаевич, нисколько… Но… это настолько невероятно!..

— Успокойтесь, голубчик. В жизни случаются и более удивительные вещи… Вспомните Козьму Пруткова: Многие вещи нам не понятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий… Вы готовили себя к стезе военного, я же по роду своей деятельности знаком с некоторыми удивительнейшими случаями, среди которых феномен нашего юного друга не столь уж невероятен. Вы никогда не слышали о монахе Авеле? Который предсказывал будущее, написал три книги, в коих очень точно и подробно описал скорую кончину Екатерины Великой, Павла I, нашествие Бонапарта. А история генерала Ермолова? — Доктор, увлекшись монологом, все больше и больше оживлялся.

— Который, по слухам, был с Авелем знаком. Генерал знал свою биографию вплоть до самой смерти! И являлся обладателем дара предвидения! Ермолову посчастливилось повстречаться с самим собой, но… из будущего! Вы представляете?! Из бу-ду-ще-го!!! Совсем, как наш юный друг…А то, что в 1875 году при Санкт-Петербургском университете была организована медиумическая комиссия под руководством Дмитрия Ивановича Менделеева, Вы знаете?. И пыталась она найти не что иное, как научное объяснение такому явлению, как спиритизм… А работы Бехтерева по изучению мозговой деятельности?.. И его же предположения о том, что душа имеет энергетическую природу, и, следовательно, бессмертна и может переселяться в разные тела?.. Я уж не говорю про Бадмаева!..

Доктор перестал возбужденно бегать по комнате, сделал небольшую паузу, закуривая очередную папиросу.

— Вы не представляете, Валерий Анатольевич, что сейчас творится у меня на душе! Как будто бы скинул лет тридцать с плеч! Какой-то прямо щенячий восторг и охотничий азарт раскрыть эту тайну!

Капитан, во время монолога сопровождавший на автопилоте невидящим взглядом бегающего доктора, резко выдохнул воздух, налил коньяку и выпил одним глотком. Потом аккуратно поставил рюмку и, внезапно размахнувшись, грохнул кулаком по столешнице:

— Но то, что он рассказал!.. Не верю!.. Нет Императора, нет России!.. Как такое, черт побери, может быть?!! Не понимаю!!!

— А, может быть… он сюда и попал, чтобы этого не случилось? Как Вы думаете, господин капитан?..

Утром Михаил Николаевич заявил, что никаких разговоров сегодня он не допустит и утащил меня на медосмотр. Который, впрочем, ничего не выявил. Перед отъездом доктор заявил, что он тоже попытается помочь по своим каналам. На наши удивленные взгляды пояснил:

— Ваш покорный слуга, господа, имеет кое-какое влияние в столичных кругах, причем не только в медицинских. Так что, Вам, Денис Анатольевич, придется навестить Санкт-Петербург в ближайшем будущем. Надеюсь, Валерий Антонович этому поспособствует. Я вскоре еду туда, сообщу Вам адрес, где можно будет меня найти. А я тем временем подготовлю почву…

На обратном пути мы с Бойко продолжили разговор о наших военных делах.

— Но что мы можем сделать, Денис Анатольевич? Все решения принимаются в Ставке, после одобрения Главнокомандующим. Наш генералитет все равно будет делать то, что считает нужным.

— Генералы, Валерий Антонович, принимают решения на основе тех данных, которые им предоставляет разведка. Правда, решения зачастую неправильные. Но тут мы и можем на что-то повлиять. Вы же взаимодействуете с разведотделами других армий, с штабом фронта, со Ставкой. Неужели у Вас нет там неофициальных контактов, сослуживцев, коллег по Академии?

— Есть, и предостаточно. Еще в Академии в нас вбили этакую корпоративную солидарность генштабистов. Но ведь не каждому можно объяснить что и зачем. Чтобы разобраться кто есть кто, нужно время. И еще, Денис Анатольевич… В целом я Вам верю и признаю необычность ситуации. Но внешне наши отношения должны остаться прежними, ву компренэ?

— Валерий Антонович, с моей стороны было бы глупо требовать особого к себе отношения. И, тем более, пытаться командовать Вами, или еще кем-то. Мне достаточно моей группы.

— Кстати, о группе. Мы с Вами уже говорили о расширении штата, и все доводы я помню. Не хотел говорить это до вчерашнего разговора, теперь же… Начштаба предложил увеличить численность личного состава до роты. С добавлением «технарей», как Вы просили. Чтобы одновременно работало несколько групп. Подготовьте предложения по вооружению и оснащению, только реально обоснованные. Что сможем, найдем.

— Спасибо, требования остаются прежними — все трофейное. Может быть, будут какие-то изменения в форме одежды, но только в боевых условиях. Вот если бы найти где-нибудь ручные пулеметы…

— Ну, начинается!.. «Тетенька, дайте попить, а то так есть хочется, что аж переночевать негде». У нас сейчас каждый патрон и снаряд на счету, а Вы — про пулеметы!

— Валерий Антонович, знаменитый русский бардак не сегодня и не вчера родился. Может быть, лежат себе на складе невостребованные, у нас под носом. Надо интендантов потрясти как следует.

— Ладно, подумаем. А Вы пока поговорите с беглецами — сибиряком и артиллеристом. И в ближайшем будущем ждите приказ по итогам рейда. Надо же неявно создавать Вам реноме любимчика и протеже. Я на пару дней уезжаю в штаб фронта, — везу пленного оберст-лейтенанта и его драгоценный портфель. Попробую прощупать там почву.

— Если позволите, я завтра утром передам трофеи, а заодно и отчитаюсь по финансам.

— Пригодились все-таки деньги? Вот-с. А Вы их брать не хотели. Да, а что за трофеи?

— Несколько клинков из графской коллекции, ну и пару люгеров из старых запасов могу отдать. Мы себе еще добудем.

— Добудете, не сомневаюсь. Вам дай волю, так у всей германской армии пистолеты поотбираете. И чем они так приглянулись?

— Валерий Антонович, на сегодняшний день это самый точный и надежный ствол. Конкуренцию ему может составить только американский кольт М1911, но у него отдача сильнее. Не каждому подойдет. А маузер — его же заряжать неудобно.

— Любите Вы, Денис Анатольевич все заграничное. А как же наш наган?

— Единственное его достоинство по сравнению с пистолетами — безотказность. Патрон дал осечку, — жми еще раз на крючок, сработает следующий. Но это перекрывается двумя недостатками: поочередной перезарядкой и слабым патроном. Для обычного офицера это некритично, а у нас каждая секунда может быть вопросом жизни и смерти. А насчет нашего, родного — насколько я помню, сейчас должен уже быть создан автомат Федорова, но в войска в моей истории он не пошел. Валерий Антонович, можно ли как-то узнать о его судьбе?

— Попробую разузнать что-либо. Хотите заменить ими ручные пулеметы?

— Нет, они все равно не будут полноценной заменой. Но десяток человек с автоматами всяко лучше такого же количества бойцов с винтовками.

— Кстати, Денис Анатольевич, ничего не вспоминается насчет событий этого лета? Как велись боевые действия в Вашей истории?

— Валерий Антонович, я уже говорил, у нас эту войну называли «забытой». И широкая публика ей не интересовалась. Я постараюсь, пока Вас не будет, что-нибудь вспомнить…

Так, я снова «дома», в смысле — на базе. А вокруг — моя «семья». Все — как и должно быть. «Малышня» носится по полосе препятствий под руководством «младшего папы» Михалыча. «Дядя» — прапорщик Оладьин стоит рядом. Судя по выражению лица — уже немного попривык.

— Ну как, Сергей Дмитриевич, освоились?

— Не совсем, Денис Анатольевич. У Вас… простите, у НАС — действительно подразделение для особых задач. Как я понимаю, чтобы оные решать, необходима особая подготовка, которой сейчас они и занимаются. И, думаю, мне тоже предстоит этими навыками овладеть. Только вот… как-то неловко… вместе с нижними чинами…

— Сергей Дмитриевич, наша специфика еще и в том, что командир на практике должен знать и уметь чуть больше подчиненных. И они должны это видеть. Тогда будет уважение и авторитет.

— Да, но… драться с подчиненными!.. А если…

— Если кто-то из нижних чинов Вас одолеет, появится отличный стимул для тренировок. И ничего постыдного в этом нет. Невозможно всегда быть победителем. Вспомните историю нашу. Пестунами у князей киевских простые дружинники были. И сам Петр Алексеевич не гнушался службу начинать рядовым в бомбардирской роте. И еще, каждый синяк или ссадина на тренировках могут спасти Вам жизнь в бою. Я, когда набрал первую пятерку, без оружия казаков одолел, только с Михалычем в ничью разошелся. А на шашках они меня тут же уделали. И — ничего, с тех пор тот же Митяев меня в фланкировке натаскивает. А я его с пистолетом работать учу. И бегаем все вместе.

— А бегать-то зачем? Польза от этого какая?

— Во-первых, бег, как упражнение, прописан в «Наставлении для обучения войск гимнастике», А во-вторых, спросите казаков — помогло им это в рейде автомобиль с ранеными толкать и быть готовыми к бою с германцами?

— Ну, хорошо, убедили… Разрешите еще один вопрос, Денис Анатольевич. Насчет денщика.

— А вот тут, Сергей Дмитриевич, я ответить не готов. Пока был один. — сам справлялся, столовался из общего котла, особых проблем не было. Но сейчас надо думать. Есть у меня один вариант, главное, чтобы его начальство одобрило. Что касаемо занятий, — рукопашным боем вместе будем заниматься. А все остальное — когда обещанное пополнение получим, тогда в полную силу и начнем. Теперь же прошу простить, необходимо поговорить с нашими беглецами. Впрочем, если хотите, можете поприсутствовать. А вечером мы с Вами еще побеседуем. Расскажите мне, как докатились до такой жизни… В смысле попали в нашу группу…

Собеседники нашлись легко. Вся троица беглецов из плена сидела в казарме и занималась обычными солдатскими делами. Сибиряк разложил на нарах чистую дерюжку, разобрал снайперский маузер, и, не торопясь, чистил оружие. Рядышком пристроился артиллерист Савелий со своей винтовкой. Платон за неимением оружия занимался подгонкой выданной вчера формы — сидел в одних шароварах и что-то подшивал в гимнастерке, тихонечко напевая под нос какую-то песенку. Увидев нас, поднялись, принимая положение строевой стойки.

— Ну что, орлы, оклемались? — после обязательной бани, стрижки, бритья, смены одежды, горячей сытой еды и отсыпания выглядели они не в пример лучше, чем в нашу первую встречу. Почувствовали, что уже — «дома».

— Так точно, Вашбродь. Благодарствуем. — за всех ответил Семен. Вот так и рождаются стихийные лидеры. Надо запомнить.

— Заканчивайте дела, мне необходимо поговорить с вами. Через пять минут жду вас в канцелярии.

Там от канцелярии — только название, стол, да несколько стульев. Ну да разговор будет официальный, нужно соответствовать. Сажусь за стол, Оладьин устраивается у окна, наблюдает, как казаки шашками машут. Потом поворачивается ко мне:

— Денис Анатольевич, о чем разговор будет?

— Да вот хочу эту троицу в группе оставить. Отпускать их хлопотно, могут разболтать про странных разведчиков. А нам лишние разговоры ни к чему.

— Так попросите капитана Бойко, чтоб поспособствовал. Приказом оформят и всего-то делов.

Ага, а глазки-то хитрые, хоть и напускает на себя простодушный вид. Вот чует моя ж… мое сердце, что «казачок-то — засланный». Ладно, не понравится, будет посланным. В «прекрасное Далёко». Или еще куда…

— Видите ли, Сергей Дмитриевич, мне нужны добровольцы, а не простые исполнители. Чтобы не случилось, как в том анекдоте про… денщика. — Видя заинтересованное выражение лица, рассказываю одну из армейских баек. — Поручик приходит со службы на квартиру, а там его встречает денщик. Вытянулся во фрунт и докладывает:

— Вашбродь! Честь имею доложить, Ваше приказание выполнено!

Поручик задумался на пару минут, потом и говорит:

— Васька, так я же ничего не приказывал!

Денщик в ответ:

— Так точно,! Дык я ничего и не делал!..

— Вашбродь! Честь имею явиться! Стрелок 53-го Сибирского полка Семен Игнатов!

— … Бомбардир-наводчик 6-й батареи 77-й артиллерийской бригады Савелий Малышев!

— … Обозный ездовой 6-й батареи 77-й артиллерийской бригады Платон Ковригин!

Во как дружно, чуть ли не хором. Спелись, красавчики. Ладно, не будем уточнять кто в армии является, а кто прибывает… Оп-па, а сибиряк-то непрост оказался! На гимнастерке Георгиевская медаль «За храбрость» висит. И где же он, шельма, ее все это время прятал? В сапоге, скорее всего. Ладно, поговорим, узнаем…

— Садитесь, в ногах правды нет. Есть к вам серьезный разговор… К своим мы вас вытащили, но больно многое увидали вы за это время. Того, о чем рассказывать никак нельзя. Никому. — Ага, сейчас нагоним страху, мол, слово и дело государево. — Поэтому хочу предложить вам остаться у нас в группе.

Тебя, Семен, хотел бы снайпером оставить, то бишь, «охотником» за гансами. И по лесу ходить умеешь, и в засаде сидеть, и стреляешь — не всякий так сумеет. Будешь на охоту ходить, как раньше, только дичь будет двуногая. Всяко лучше, чем в окопе сидеть. Подумай…

Артиллеристы мне, Савелий, тоже нужны. Дело тебе будет не совсем привычное, фугасы и мины из снарядов делать, да взрывать их у германцев. Ты лаборатористом в японскую был, тонкости знаешь, думаю, справишься…

И тебе, Платон, дело найдем. Не всем в разведку ходить, кому-то надо и за хозяйством приглядывать. Будешь у нас за каптенармуса, денщика, да и так, по хозяйству командовать.

Сидят, думают, переглядываются. Если артиллеристы, вроде, согласны, то сибиряк какой-то мутный. Нахмурился, смотрит под ноги. Тишина в канцелярии напряженная, аж какая-то зловещая.

— Ну, что скажете?

— Ваше благородие, так мы согласные, вон Платошка уже надоел аж со своими причитаниями, мол, чё дальше будет. — Подает голос Савелий, — Тока вот сумлеваюсь я, потяну ли. Посмотрел, как Ваши казаки воюют. А как не сдюжу?

— Тебе, Савелий и не надо будет германцев толпами резать, да в штабеля укладывать. Немного поднатаскаешься, — за себя постоять сможешь. А задача твоя будет — взрывать, мины закладывать. Да и делать это будешь не в одиночку. Найдем тебе грамотных помощников. Согласен? А ты, Платон? Ну вот и ладушки.

Теперь — последний. Семен-сибиряк. Что-то не видно на лице особой радости. Интересно, что ему не так?..

— Ну, а ты, Семен, что скажешь? Вижу, не хочешь. Почему так?

— Ваше благородие, извиняйте, коль что не так скажу. Мы — сибирские стрелки, а не пехота какая, нам бы в полк родимый, обратно. Да и в Новониколаевске ишо с мужиками-промысловыми артель составили земляцкую. Друг за друга клялись держаться. Хотел бы у Вас остаться, да слово дадено — вернуться, если жив буду. — Семен поднимает на меня глаза, полные решимости. — Не можно мне из артели нашей охотницкой уйтить. Нас и так в ней пятеро осталось.

— Жаль, очень жаль. Ты бы мне очень к месту пришелся… — Вдруг в голову приходит интересная мысль. — А давай вот что сделаем! Я к тебе в полк съезжу, коль у вас там артель, с ними со всеми поговорю. Может быть отпустят тебя?

А, может, и всех охотников к себе сагитирую. С их начальством мне проще договориться будет. Если Бойко поможет…

После обеда решил подготовить трофеи для Валерия Антоновича. В смысле, для его вояжа в штаб фронта. Поэтому попросил Михалыча принести пару люгеров, которые у нас остались. Естественно, не длинноствольных артиллерийских. Их я никому не отдам! А какому-нибудь тыловому интенданту сойдет и обычный в обмен на помощь в поисках нужных нам мадсенов. Клинки же пойдут в подарок кому-то более важному и всемогущему. Например, адьютанту командующего, или еще каким-нибудь персонам, приближенным к Верхам.

Митяев вошел с пистолетами в руках, по привычке совершенно без звука.

— Командир, у нас коротких только два осталось. Их отдадим, с чем тренироваться будем?

— Они, Михалыч, сейчас важнее в штабе в виде подарка. Капитан Бойко раздаривать их направо и налево не будет. Не пригодятся. — обратно отдаст.

На лице Митяева была прям-таки написана цитата из «Иван Василича». В смысле — «Чтож ты, сукин сын, самозванец, казенные земли разбазариваешь?!». Но вслух ничего не сказал, положил кобуры на стол. Хотя по поводу самозванца был очень недалек от истины.

— Григорий Михалыч, давай-ка ты клинки подготовишь, ну там подточишь, смажешь. А я пистолетами займусь.

Митяев уходит и через пару минут возвращается с ветошью, оселком и какой-то баночкой. Садится за стол у окна и начинает править шашку. Я тем временем разбираю пистолет и начинаю его чистить. И увлекаюсь этим занятием настолько, что перестаю обращать внимание на то, что происходит вокруг. А потом, прихожу в себя от наступившей тишины. Оселка больше не слышно, Михалыч сидит и медленно ласкает бархоткой лезвие Гурды, как будто гладит шею своего боевого коня. На лице такое похоронное выражение, что мне моментально становится не по себе и немного защипало в носу… Да японский городовой! Придурок из будущего! Для казака шашка — это все! А тут очень редкая и ценная. И видно, что ковалась для войны, а не для парадов… А пошли они все… к одной всеизвестной матери! Тыловым крысам и штабным остального хватит за глаза! Чтобы скрыть собственное смущение, нарочито грубым жестким голосом спрашиваю:

— Вахмистр, почему боевое оружие среди этих парадных висюлек держишь? Ему не место здесь!

Митяев недоуменно смотрит на меня, потом по старой вьевшейся привычке вскакивает, держа клинок в руках. Видно, что не знает, как меня обозвать. То ли «Командиром», то ли «Вашбродью».

— Михалыч, ее судьба — в бою сверкать, да вражьей кровью умываться, а не висеть на пыльном ковре у какого-нибудь шпака. Посему, друг мой любезный, забирай-ка ее себе…

Оно, наверное, того стоило! Увидеть, как у вечно невозмутимого Михалыча руки дрожат. От ведь проняло казачину!

— Вашбродь!.. Командир!.. Ей же цены нет!.. А ты ее мне!.. — и совсем как-то по-детски и шепотом. — Спасибо…

— За что? Ты ее у врага взял, она по праву — твоя. Так что, владей. Придет время, обязательно сыну передашь. А как она к тебе попала, — другим знать совсем необязательно. И даже опасно для здоровья…

Под вечер никто, наверное, не чувствовал себя обделенным командирским вниманием. Скорее, наоборот. Судя по выражению даже не лица, а глаз, у многих в голове свербела мысль типа: «Да когда ж ты, наконец, угомонишься?!» А вот фигушки вам, ребята! Скоро прибудет обещанное пополнение, и мне нужны инструктора на пике формы, а не слегка расслабленные «ветераны». Поэтому, — бегать, прыгать, стрелять, драться, и т. д. Вы у меня за линию фронта на отдых проситься будете!

Но рано или поздно все хорошее на свете кончается, в том числе и командирская забота. Война — войной, а ужин — по распорядку. Тем более, что его готовила наша Ганна. В самый первый день хотел устроить ее на квартире у кого-нибудь из местных, но стоило только сообщить о своих намерениях, получил с полведра слез от нее самой и недовольные взгляды в спину от своих «орлов». Пришлось плюнуть на все, и оставить ее в расположении. Договорился с начальником учебной команды и поселил ее в лазарете, благо, больных и раненых не предвиделось. Старший из фельдшеров, пожилой уже дядька, взял ее под свою опеку, пообещал озаботиться одеждой на первое время. Мы же с Михалычем, собрав унтеров, попросили довести до сведения всех нижних чинов, что любое необдуманное слово, или действо в отношении «дочери полка» и «любимой племяшки Дядечки Командира» будет очень сурово караться. И что лучше, если виновники оного сразу переоденутся в чистое, найдут кусок мыла и веревку и вздернутся, а то с нашей помощью все произойдет гораздо больнее. А дядька-фельдшер добавил, что со своей стороны обещает в качестве прелюдии к суициду клизму на полведра скипидара с ржавыми гвоздями. Оказывается, у этого выражения долгая и славная история!

Унтеры, достаточно повидавшие наши тренировки, прониклись темой и пообещали ежели что, кому-нибудь чегой-то оторвать и выбросить. Так что теперь «племяшке» обеспечено уважение и неприкосновенность. А так же всевозможная помощь во всех начинаниях. Вот и сейчас тележку с ужином катят сразу двое энтузиастов. Пока накроют стол, успею сбегать к летнему душу и сполоснуться. И по дороге вдруг убедился, что голова, оказывается, очень сложный и неизученный предмет. Исходным толчком к этому выводу стал запах хлорки, засыпанной в яму с кухонными отходами, мимо которой в данный момент проходил. Раньше неоднократно встречал этот «аромат», и единственной мыслью было убраться от вони подальше и побыстрее. А тут как накатило!.. Воспоминание из будущего, блин!

После попойки в Беловежской пуще и последовавшего за нею развала страны к нам в Можайку перевелись несколько преподов из ХРЯКа, не желавших обретать самостийность и нэзалэжность. Один из них и рассказал историю про курсанта, который сумел позаимствовать немножко хлорпикрина во время окуривания противогазов на «Хим-дыме». Заимствованное было осторожно помещено в воздушный шарик специального назначения и благополучно вынесено в город. Там данный индивидуум не нашел ничего интересней, чем положить эту гадость на печку трамвая перед тем, как сойти на остановке. Трамвай остановился неподалеку, пассажиры к вящей радости будущего защитника Отечества стали изображать тараканов при включении света на кухне. Тайное очень быстро стало явным, «виновник торжества» получил пи… строгое внушение на предмет того, что можно и что нельзя делать с цивильными. Небольшое, на пять суток. Злоумышленнику была показана «коза» из растопыренных пальцев, после чего он с упавшим сердцем спросил: «Это — два?» И услышал в ответ: «Нет, сынок, ПЯТЬ!» Весь остальной курсантский коллектив отделался продолжительной лекцией на тему различных аспектов химзащиты и торжественным обещанием начальника курса довести время пребывания личного состава в противогазах до 26 часов в сутки (в Советской Армии был такой параметр боевой учебы). Причем исключительно в выходные и праздничные дни. Так вот одним из аспектов, изложенных в лекции было использование для защиты от хлора марлевых повязок, смоченных раствором питьевой соды, которая нейтрализует газ! И тут же в памяти всплывает: «Осовец… Атака мертвецов»! Надо будет срочно узнать у Бойко относительно крепости и изобретателей противогазов! И попытаться кое-что присоветовать… Ну это — когда Валерий Антонович приедет, а сейчас — под душ и ужинать…

Рано утром был уже в штабе, чтобы не заставлять начальство нервничать и маяться ожиданием. Успел вовремя, капитан Бойко уже собирался в дорогу.

— Валерий Антонович, здесь «ясак» для штаба фронта, — показываю на тюк, привезенный с собой, — Три шашки, пять коротких клинков и два люгера. Все, что смогли. Без ущерба для группы.

— Денис Анатольевич, Вы могли бы и поделикатней выражать свое отношение к штабным работникам. Тем более, что Ваш начальник тоже из их числа. — Господин капитан, улыбается. — Вот засажу Вас за рутинную штабную писанину, будете знать!

— Виноват! Кстати, о писанине. Прилагаю отчет об израсходовании денежных средств. Вся сумма потрачена на Михася Кунцевича, работника железнодорожной станции Лович.

— Полагаете, что он в будущем будет нам помогать?

— Думаю, да. Он помог нам «пошутить» на станции с химическим эшелоном. На будущее его можно будет использовать в качестве хозяина явки и сборщика информации о германцах. Да, насчет химии, — перехожу на серьезный тон, — Валерий Антонович, я кое-что вспомнил из истории насчет крепости Осовец. Если коротко, немцы провели против крепости газовую атаку, но когда пошли в наступление, им навстречу поднялись уцелевшие солдаты, не больше роты, и встречной атакой обратили в бегство несколько полков германской пехоты. После боя в живых почти никого не осталось. Их подвиг впоследствии назвали «Атакой мертвецов».

— Почему — мертвецов?

— Германцы не дали ни единого шанса выжить защитникам крепости. Хлор тяжелее воздуха, он затекал в окопы, подвалы. Высота облака достигала десяти метров. Остались в живых только те, кто дышал через портянки, гимнастерки, шинели. Они шли на немцев, полузадушенные газами, выплевывая на ходу кровь и куски легких… Гансы всерьез подумали, что это мертвые восстали и идут за их душами.

— … Да, действительно… Картина из Апокалипсиса… И — великий Подвиг!

Капитан снял фуражку и перекрестился.

— Валерий Антонович, к чему это все рассказываю. Если сможете, узнайте в каком состоянии дела в крепости. Если еще не поздно, мы могли бы прогуляться в том направлении. Только уже с достаточным количеством взрывчатки. Надо же прививать противнику аллергию к химии.

— Простите, Денис Анатольевич, я когда-то слышал термин «аллергия», но смысл его до конца так и не понял.

— Думаю, Михаил Николаевич сможет более авторитетно ответить на Ваш вопрос, я — все же не медик. Насколько знаю, аллергия — болезненная непереносимость чего-либо.

— Ага, и Вы хотите привить эту непереносимость германской армии? — Бойко снова улыбается.

— Пусть это звучит и кощунственно, но было бы неплохо добиться того, что бы гансы использовали газы на Западном фронте. А как только привезут их на Восточный, будут случаться трагические неприятности. То эшелон взорвется, то газ из баллонов невовремя вырвется, то артиллерия по газовым батареям очень прицельно отстреляется. Тут фантазия может быть неограничена. И, главное, надо попытаться связаться с химиками, работающими над защитой от газов. Я ведь примерно знаю как был устроен противогаз в моем времени.

— Насчет обстановки в Осовце, — узнаю, хотя это — участок 10-й армии, насколько я помню. А про химиков Вам надо было поговорить с нашим доктором. Он скорее сможет свести Вас с нужными людьми… Все, извините, мне пора ехать. Подробно поговорим потом, когда я вернусь из штаба фронта.

— Валерий Антонович, прошу разрешения съездить в 53-й Сибирский полк. Хочу пообщаться с ними на предмет пополнения группы.

— Это тот полк, откуда Ваш Семен? Хорошо, поезжайте…

В 53-й Сибирский приехали в середине дня. Дорога была знакома. По ней же совсем недавно и уходили в рейд. Только линию фронта переходили в другом месте, немного севернее. В штаб полка решили не заезжать, сразу двинулись в расположение Семеновой роты. Автомобиль оставили метрах в пятистах от окопов, в мелком кустарнике, чтобы гансы не заметили. А то узнают родное авто, обидятся, стрелять начнут… Дошли быстро, в ходе сообщения Семен встретил весьма обрадованного земляка, который объяснил где найти ротного, чтобы доложиться. Посланные в нужном направлении, мы уже через три минуты были возле командирского блиндажа. Пока Игнатов докладывался о прибытии, я решил осмотреться. Сибиряки выгодно отличались от обычной пехтуры хорошо обустроенными окопами полного профиля, оборудованными позициями для пулеметов, ходами сообщения, землянками. Стенки траншей укреплены досками и жердями, везде порядок. Чувствуется сибирская основательность.

Мои наблюдения были прерваны появлением ротного командира — совсем еще зеленого прапорщика, скорее всего — вчерашнего студента. Поздоровались, познакомились, по фронтовому обычаю попытались обменяться папиросами, — предложили друг другу портсигары с «Дукатом». Комизм ситуации вызвал улыбку, но ритуал был соблюден. Каждый угостился любезно предложенной папиросой.

Семен ускакал к своей «артели», — здороваться, да рассказывать про житие-бытие. Надеюсь, что лишнего не наболтает. Еще по дороге предупредил его, чтобы не вдавался в лишние подробности. Типа, сбежал из плена, встретил своих, они помогли добраться до полка.

— Денис Анатольевич, это, конечно, Ваше дело, но я не могу понять: зачем простого солдата сопровождает офицер?

— Дело в том, Григорий Петрович, что мне этот солдат нужен. Причем не по принуждению, а с добровольного согласия. Он — отличный стрелок, о чем Вы, наверное, в курсе. А мне как раз и необходим такой.

— У меня в роте много хороших стрелков. Сибиряки, они почти все — охотники, промысловики.

— Вы предлагаете мне забрать всех? Мне необходимы четыре, или пять человек. К тому же, Игнатова я уже видел в деле. Поэтому и приехал «сватать».

— Ну, что ж, Бог в помощь. Они же тут как бы «обчество» организовали. Зная их характер, предскажу Вам нелегкую задачу…

— Надеюсь с Божьей помощью справиться. Я-то и сам из сибиряков. Не будете в обиде, если уведу от Вас несколько человек?

— А Вы их сначала уведите… Нет, не буду. Я тоже считаю, что солдат должен осознано выполнять свой долг…

Сопровождаемый вестовым, я вскоре дошел до нужной мне землянки. Постучал по бревну, поддерживающему накат, рукоятью нагана и протиснулся внутрь. В достаточно просторном «помещении» сидело шестеро. Включая Семена. Как я понял, он уже успел вкратце рассказать о своих похождениях и о нашем с ним знакомстве.

— Здоровы будьте, люди добрые! — когда-то так в детстве учил здороваться «по-сибирски» меня, то есть Дениса Первого, старик-дворник, проживший полжизни в тайге, и лишь к старости переехавший в Томск к сыну.

— Здравия желаем, Ваше Благородие! — раздался в ответ хор голосов. Помня еще один правильный обычай — «Пока не поел с одного котла, или не покурил с одного кисета, — разговора не будет!», достаю заранее приготовленную пачку папирос.

— А пойдемте-ка, сибиряки, на свежий воздух. Покурим, да поговорим.

— Чего ж не пойти? Айда, мужики. — за всех ответил приземистый коренастый ефрейтор, в усах которого даже в тусклом свете были заметны серебряные нити седины. Отошли подальше от любопытных ушей и взглядов, солдаты степенно угостились «Дукатом», задымили.

— Вопрос у меня к вам есть, сибиряки. Земляк ваш, Семен, говорил, что вы здесь вроде как артелью охотницкой живете. Вот я и пришел просить вас отпустить его ко мне, нужны мне меткие стрелки, которые зазря порох жечь не станут.

— Вашбродь, мы с Семеном тут накоротке побалакали, обсказал он нам и то, что земляком будете, с Томску, и язык правильный знаете, и обхождение… Только и то, что обещался он, — тож ведь знаете. Мы с мужиками еще дома, в Новониколаевске слово кругом пустили, что друг за дружку стоять будем. Негоже от него отказываться. — Ефрейтор не торопясь говорил, смотря прямо в глаза цепким, испытующим взглядом. Наверняка он — старшой в артели.

— Добро, а если я всю вашу артель позову? Вы ж все охотники, стрелки меткие, да по лесу пройдете — травинка не шелохнется, веточка не хрустнет. И храбрости со смекалкой вам не занимать. Другие ведь в тайге не выживут… Чай замечали иной раз, что как только к наступлению изготовитесь, германцы начинают снарядами швыряться, или роту, например, снимут с фронта, переведут на другое место, а колбасники тут же в атаку кинутся. Народу много ни за что пропадает. Вот я и предлагаю вам по-другому воевать, чтобы побольше германцев в землю положить, тогда, может, и война быстрее закончится. Другим здорово поможете, и сами в героях ходить будете.

— Пойти-то мы, может и пошли бы. Да только люди мы государственные, подневольные. Начальства над нами много. Да благословления у отца Федора, нашего полкового батюшки, испросить бы надобно. Без этого — никак.

Ага, значит, принципиальных возражений нет. И для меня экзамен устраивают, — типа, смогу ли с их начальством вопрос решить. И со священником — тоже… М-да, а с начальством, наверное, будет проще. Валерий Антонович сможет продавить в штабе нужное решение. А насчет батюшки — подумаем…

— Тогда давайте, земляки, сделаем так: коль смогу убедить свое и ваше начальство, через неделю приеду за вами. Ну, а не смогу, — не взыщите…

Обратно к себе вернулся уже под вечер, как раз к ужину. В очередной раз Ганна буквально из ничего сотворила шедевр. Ингредиентов всего два — гречка и мясо. А вот попробуйте отказаться от разваристой каши да с небольшими, хорошо прожаренными кусочками говядины, да еще под каким-то хитрым соусом Честное слово, талант у девчонки. Мой зам, который Сергей Дмитриевич, уже не жалеет, что ест из одного котла с нижними чинами, — до того вкусно. Уплетает за обе щеки. Оно и понятно, не хочет отставать от остальных, пытается тянуться за «ветеранами». После приема пищи народ пошел маяться бездельем, то бишь использовать личное время в личных целях. Кстати, в голову пришла очень неплохая мысль. Я охренел, когда узнал, что в свободное время солдатам «полагается» читать вслух Библию или хором петь песни. Художественная самодеятельность, блин, декламаторы и певцы! Нефиг баловаться! Будем проводить ликбез. В том числе и политический, в нужном нам направлении. С казаками потихоньку уже беседую на скользкие темы, вроде бы понимание достигнуто. Когда придет пополнение, будут у меня помощники не только на занятиях, но и после них…

Так, хватит мечтать, пошел заниматься делом. А дело очень важное и нужное. Начинаю писать Валерию Антоновичу воспоминания обо всем, связанным с войной. И свои предложения в том числе. Итак, сегодня на повестке дня:

Первое. Защита от газов. Пока гансы используют только хлор и его смесь с бромом. Необходимо защищать дыхалку и глаза. Для последних вполне подойдут прилегающие очки, наподобие мотоциклетных, а для защиты легких — ватно-марлевая повязка, смоченная раствором питьевой соды. Это я помню еще по той знаменитой лекции. Изготовить проще простого, надо только много соды найти. А еще надо узнать: кто занимается разработкой противогазов. Ненавязчиво присоветовать, чтобы маска была резиновая, во всю мордочку, бачок надо набивать активированным углем… Устройство выпускного клапана, кстати, я тоже помню, надо нарисовать.

Затем, второе. Это уже вопрос нашему доктору, Михаилу Николаевичу. Универсальное лекарство от любого воспаления под названием «пенициллин» было получено из какого-то плесневого грибка. И очень здорово помогало. Надо ему сказать, что необходимы исследования в этом направлении. И как можно быстрее. Интересно, Александр Флеминг уже начал работать над этим?.. Или мы сможем запатентовать важную и нужную «фишку»?

Далее, не знаю, получится ли внедрить это сейчас, но начинать надо. Тачанка. Вундервафля батьки Махно и Буденного. Но к сожалению, это связано со стратегией, а значит, — с генералами. Которые, как известно, всегда готовятся к прошлой войне. Найти извозчичьи повозки — не такая уж проблема, снять все лишнее, усилить кузов, переделать упряжь под четверку лошадей, поставить пулемет, — и все! Правда, сейчас они смогут быть эффективными только в кавалерийских рейдах по тылам. Стоп! А почему только кавалерийских? Кто мешает посадить пассажирами по нескольку человек? И получаем пулеметный БТР на конной тяге!

И последнее на сегодня. Ракеты. Если я не ошибаюсь, еще в середине прошлого века их испытывали и использовали в боях. А сейчас почему-то забыли. Непорядок! Хочу персональную «Катюшу»! Тем более, машина под нее уже есть. Надо срочно рассказывать начальству о реактивных системах залпового огня! О том, как они могут перепахивать землю вместе с солдатами противника. И о том, какой психологический эффект при этом производят.

 

Часть четвертая

ИНТЕРЛЮДИЯ.

Доктор молча смотрел в окно вагона на проплывавший мимо бесконечно-однообразный пейзаж. Ему срочно нужно было попасть в Москву. Старый друг, однокашник и сослуживец Михаила Николаевича сподобился достать два приглашения на очередной съезд Общества русских врачей, называемого в просторечии Пироговским по имени основателя, который открывался на днях. Дела по передаче госпитального имущества задерживали отъезд, но в конце концов удалось закончить всю бюрократическую тягомотину и оставалось еще время, чтобы добраться до Первопрестольной. Однако задержки с отъездом всё же сказались, и прежде всего на собственном бюджете Михаила Николаевича — приобрести билет удалось только в первый класс. Задавив мимолетное сожаление о незапланированных тратах и утешая себя надеждой о том, что получил идеальную возможность в дороге отдохнуть и привести в порядок мысли, он решительно направился в своё купе.

Ехать надо было более суток, и не хотелось попасть «с корабля на бал». Тем более, что появилась возможность посидеть вечерком со старым другом, вспомнить молодые годы, общих знакомых, обменяться новостями, да и просто насладиться неспешной беседой под бутылочку «Старки», которая уже заняла свое место в походном саквояже. Столица столицей, а с принятием дурацкого сухого закона было опасение в качестве и подлинности продукта, купленного в Москве. Рядом лежал сверточек буженинки домашнего приготовления, который заботливо упаковал Петрович, как всегда ворчливо рассуждая о том, что доктор только о чужом здоровье заботится, а о своем и не подумает, ежели не напомнить.

Мысль о главной теме съезда вызвала мимолетную усмешку. В этом году совещания были посвящены борьбе с пьянством в России. Ничего нового для себя в этом вопросе Михаил Николаевич услышать не надеялся, и так было понятно по опыту предыдущих лет, что речь пойдет о переустройстве страны, на этот раз закамуфлированном под заботу о трезвом образе жизни народа. В принципе, те, кто утверждал подобное, были не так уж и неправы. Доктор не был отъявленным монархистом, он прекрасно видел, и то, что изменения необходимы, и то, что Власть всеми силами пытается сохранить существующее положение вещей, загнать болезнь вглубь вместо лечения.

Но теперь, зная со слов своего очень необычного пациента во что это выльется, Михаил Николаевич пребывал в некоторой растерянности. Десятки, сотни тысяч загубленных жизней в Революции и Гражданской войне, — не слишком ли велика цена того Светлого Будущего, к которому будут все призывать?.. Только сейчас чуть-чуть стала осознаваться вся тяжесть положения Царя. Ни одно из сословий, составлявших Российское общество, не было довольно его властью. Начиная от забитых, бесправных низов, спивающихся от безысходности, кончая аристократией, купающейся в роскоши, богатстве и вседозволенности, и желающей еще большего. А тут еще эта страшная, жесточайшая война. И неизлечимая болезнь сына…

В поездке доктору с попутчиками не повезло: напротив, на диване разместилась дама средних лет, которая пыталась откровенно кокетничать, а после взаимного представления, решила, по-видимому, сменить тактику обольщения и страдальческим голосом попросила измерить пульс и прослушать сердце. Но и после прощания с ней долгожданный покой не пришел. Новым соседом, который ехал, увы, до самой Москвы, оказался коммивояжер, специализирующийся на реализации патентованных лекарственных средств и с хорошо отрепетированным восторгом рекламировал «чудо-препарат от кашля фирмы «Байер»». Сухо высказав всё, что думает как врач и человек о наркотиках, оставшиеся ночные часы Михаил Николаевич просидел у окна, вглядываясь в едва освещенный лунным светом поля и леса. В его голове пульсировала одна и та же мысль: «Как это ВСЕ могло случиться?» И извечный вопрос русского интеллигента: «Что делать?»…

— Дамы и господа! Прибываем! — голос проводника оторвал Михаила Николаевича от невеселых размышлений. Не до конца веря в реальность происходящего, доктор нащупал в кармане пиджака мятую телеграмму, машинально коснувшись маленького маузера, подаренного Денисом Гуровым. Пистолет и трость были взяты в путешествие по совету капитана Бойко, который предупреждал об активизации преступного элемента в столице. Доктор вытащил бланк, чтобы прочитать еще раз: «Миша вскл срочно приезжай зпт есть два приглашения на пироговский съезд тчк остановишься у меня зпт есть о чем поговорить тчк николай».

Николай Петрович Бартонд, однокашник и друг «давно минувших дней», встретил доктора на перроне. После обязательных рукопожатий, объятий и приветствий друзья вышли на привокзальную площадь, быстро сторговались с извозчиком, и на пролетке направились на квартиру московского врача. Михаилу Николаевичу, отвыкшему от «цивилизации», было непривычно видеть в витринах магазинов рядом с рекламой военные плакаты, рассказывавшие о том, как лихой казак Козьма Крючков пачками насаживает врагов на пику, или призывавшие жертвовать 20–21 мая на табак солдату и подписываться на военный заём под пять с половиной процентов.

Пестрота московских улиц быстро закончилась, лихач довез пассажиров до места, получил свою оговоренную полтину и с присвистом умчался. Хозяин с гостем поднялись в квартиру, где их уже ждал поздний обед, плавно перешедший в ужин. Неспешно утолив голод и отпустив прислугу, два старых холостяка перешли в кабинет, где и расположились поудобней. Привычки студенческой жизни не были забыты. Хозяин в расстегнутой домашней куртке расположился на диване, а доктор, скинув в хорошо протопленной комнате пиджак и жилет, ослабив галстук, оккупировал кресло по другую сторону сервированного столика.

Разговор, как всегда, начался с традиционных «А помнишь?», «А знаешь?», потом плавно перетек к текущим событиям и предстоящему съезду. Ощущая кожей тепло, идущее от печки-голландки, доктор блаженно прикрыл глаза.

— Что, Мишель, жмуришься как кот?

— Я, Коля, за зиму в госпитале так наморозился, теперь любое тепло для меня — в удовольствие. Кстати, а вы как перезимовали?

— Ничего, нормально. Красные флаги на каланчах только три раза вывешивали.

Доктор встрепенулся при этих словах. Воображение, подстегнутое рассказами Гурова, нарисовало ему в уме картину боев революционеров с полицией на улицах Москвы, введения военного положения, цензурного запрета на все публикации по этой теме…

— Миша, Миша! Что с тобой? Аж в лице переменился!

— …Красные флаги…

— Ну да. Ты, что, забыл? Если мороз за минус двадцать пять, на каланчах красные флаги поднимают, и ребятня в гимназию не идет…

Совсем вымотался в своем госпитале. Я правильно сделал, что вытащил тебя, Мишенька, в Москву. Пообщаешься со старым другом, немного развеешься. Ты ведь там не имеешь возможности отслеживать чем дышит нынешняя интеллигенция. А у нас тут жизнь бурлит вовсю. Все, кому не лень: промышленники, юристы, помещики, даже купцы и торговцы, артисты и литераторы, — все лезут в политику. Ты же знаешь, наша уже почти национальная забава — болтать о ней и хаять Правительство. И я, грешен, иногда принимаю в этом посильное участие.

— Неужели ты, Коленька, стал интересоваться политикой? Небось, и в партию какую-нибудь вступил, а?

— Нет, друг мой, не вступил, и не собираюсь. У меня не хватает времени на медицину, не то, что на пустую болтовню. Хотя у конституционных демократов достаточно четкая программа обустройства страны и ограничения самодержавного произвола властей.

Доктору пришли на ум дорожные размышления, и он решил поделиться ими с собеседником.

— Ты знаешь, Коля, пока ехал, в голове крутились некоторые мысли. Я вдруг осознал как тяжело нашему Императору.

— Ты стал монархистом, Миша? С каких это пор?

— Нет, просто по-человечески посочувствовал ему. Крестьяне хотят земли, защиты от произвола землевладельцев и чиновников. Вспомни последний неурожай, когда они у помещиков хлеб забирали. Не для торговли, а чтоб детишек прокормить. Кто-то с голода пухнет, а кто-то зерно на экспорт продает, дождавшись хорошей цены. Да еще штыками солдатскими прикрывается. Я в госпитале наслушался разговоров. Мол, если опять голодать бабы с детишками будут, солдаты домой подадутся, да с винтовками. Вот тогда как полыхнет по всей Руси-матушке, не враз потушишь.

Доктор раскурил душистую папиросу и продолжил:

И в городе — не лучше. Рабочие живут как каторжники, работают по 14–16 часов в день, хотя есть царев указ об ограничении до 10-ти. Штрафы и произвол на заводах — везде и всюду. И инспекторам не пожалуешься, они все куплены. И хотят промышленники только одного — еще туже мошну набить. А для этого им парламент нужен, выгодные законы принимать. Вот поэтому в политику и лезут. И для всех Царь — плохой.

— Знаешь, мон шер, ты прав, наверное. Кстати, бомонд тоже все неудачи пытается повесить на Императора. Вспомни назначение Великого Князя Николая Николаевича Главнокомандующим. Каких только дифирамбов ему не пели! А сейчас ходят слухи, что Царь его снимет. За все «удачные» отступления. И Сам станет Главкомом.

— Вот, Коля, еще и тут он будет виноват. Тут поневоле монархистом из жалости сделаешься. Душа болит. И за Царя, и за Отечество…

— Ладно тебе. Послушай лучше наши медицинские сплетни. По большому секрету мне сообщили, что на съезде будет сам Павлов!..

— Да неужели?!

— Да. Несмотря на все козни ему прислали приглашение… А еще Академик стал достаточно тесно общаться с технарями-электротехниками. Одним словом, выбрался из своей башни, пошел в народ, записался даже на лекции по гальванизму и электричеству. Причем, ну это, конечно, слухи, но… Когда лектор попытался пошутить над Иваном Петровичем, получил, говорят, вполне квалифицированный отлуп. Еще он тесно сошелся с Павлом Ивановичем Ижевским, профессором Военно-Медицинской Академии.

— Это который изучает влияние электрических полей на человека?

— Да, сейчас они вместе с Павловым ведут какое-то совместное исследование, скорее всего в военной области… Так вот, Академик будет председательствовать в нашей секции…

— Николенька, а почему ты манкируешь своими обязанностями? Я «Старку» вез не для того, чтобы она выдыхалась…

— Она и не успеет!. Эх, хороша!..Да с буженинкой!..

ИНТЕРЛЮДИЯ. Продолжение.

Доктор стремился на съезд отчасти, чтобы увидеть Павлова. В Московский Императорский Университет они приехали за час до начала. Николай Петрович тут же умчался решать какие-то оргвопросы, а доктор неспешно прогуливался по коридорам знаменитой альма-матер. Мимо пробегали чем-то озабоченные участники, в то же время гордые своей исключительностью, которая позволила им находится здесь. У некоторых это было явственно написано на лице. Внимание привлек господин, одетый по последней моде потомственных тыловиков: китель без погон, брюки-галифэ, английские армейские ботинки с крагами. Он что-то глубокомысленно втолковывал группке молодых людей, скорее всего студентов-медиков, оживленно жестикулируя. Проходя мимо, Михаил Николаевич услышал обрывок фразы: «…обращайте особое внимание на людей, могущих быть полицейскими шпиками. Они могут быть особенно опасны…» Чем могут быть опасны полицейские чины, надзирающие за порядком, доктор так и не понял.

Пройдя по коридору, он решил идти в зал, но по дороге решил заглянуть в туалетную комнату. Зайдя, Михаил Николаевич опять увидел давешнего господина, который на звук открываемой двери отреагировал неловким дерганьем. Засунув что-то в карман, тот поторопился на выход, икнув и обдав при этом доктора коньячным ароматом.

В назначенный час секретарь-распорядитель постучал карандашом по графину с водой, тем самым призывая к тишине, и озвучил приветствие, повестку дня съезда и регламент. Потом за трибуну поднялся первый докладчик…

Как и предвидел Михаил Николаевич, с первого же момента работы съезда вопросы медицины стали лишь прикрытием политических агитаций, и в первый момент он почувствовал себя попавшим во времена революции 1905 года. Доктор терпел все эти словоблудия, стараясь не выказать разочарования. Но его выдержка стала давать трещину при выступлении незнакомого приват-доцента из Петрограда, того самого военизированного господина, который начал с обоснования необходимости запрета употребления вина простым народом, а закончил завуалированными призывами к свержению самодержавия, и немедленного «установления демократических свобод слова, печати и союзов». Доктор пытался сдерживаться до конца, но то, что оратор, остался на подиуме и стал раскланиваться с аплодирующими, стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. Он, решительно встав с места, поднял руку с тростью вверх и командным голосом заявил: «Прошу слова!». После чего, не дав оторопевшему распорядителю возразить, занял место на трибуне.

— Уважаемые коллеги и некоторые милостивые государи, коих я не считаю возможным причислить к своим коллегам, забыли, что Все мы, вступая на врачебную стезю, давали священную Клятву Гиппократа и прежде всего — не навредить пациенту. А что делаете вы, господа? Сейчас Пациентом у нас — вся Россия. Да-с! Вся Империя! А вы призываете к неслыханным, и я бы сказал, смертельным экспериментам над организмом больного.

Если вы позабыли слова великого гражданина Петра Аркадьевича Столыпина, обращенные к безумным, одурманенным вольнодумцам: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия!»… — Речь стала прерываться топотом ног и свистом либерально настроенной публики. Но это не смутило оратора, не заставило отказаться от речи. Удар тростью по трибуне был подобен пушечному выстрелу, а он, воспользовавшись растерянной паузой, продолжил:

— Если вам не по себе слушать слова человека, положившего жизнь на алтарь служения Отечеству, то я процитирую вам великого Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка — копейка».

Кроме того бунта, к которому вы призываете, и в который ввергаете Россию, Вы норовите вскользь или явно облить грязью Императора и его семью. При этом вы не хотите видеть того, что Императрица и Великие Княжны трудятся как простые сестры милосердия. Не все ладно в нашей Державе и многое нужно менять. Менять, но не разрушать, как призывают господа современные карбонарии: «Весь мир насилья мы разрушим»… Не забыли ли вы, что злодейская рука, бросившая бомбу к ногам императора Александра-освободителя, навеки остановила его руку, готовую подписать Конституцию для России. Выступавший передо мной оратор слишком, вжился в амплуа Робеспьера и, видимо, забыл, о том, что революция пожирает своих детей. Вы можете возразить, что мы — не политики, а врачи и ученые, но я напомню вам о печальной и трагической судьбе великого Лавуазье. Мы живем в Росси, и ужасы английской и французской Революций покажутся невинным водевилем по сравнению с теми потоками крови, которые могут пролиться не далее, чем через 2 года, если вы не образумитесь, господа!

Сейчас — война. Я сюда прибыл из прифронтового госпиталя, где имею честь выполнять свой долг. И должен заметить вам, коллеги, что сия война — уже не та, которая была с японцами или турками. Мы для тевтонов, господа, не просто варвары, а недочеловеки! Да-с! Славянские свиньи! И я могу вам привести немало случаев, когда ни красный крест на груди сестры милосердия, ни крест на груди священника, ни беспомощность раненого воина не останавливают штык или пулю врага. И эта война поистине становится второй Отечественной.

Нам нужно и должно сплотиться, спасти Россию, и сохранить себя человеками. О переустройстве Державы будем говорить после победы. Если вы не хотите через два года быть растерзанными обезумевшей от крови толпой, чтобы ваши жены и дочери были «социализированы» уголовниками, выпущенными из тюрем либеральным адвокатом, вообразившим себя Бонапартом, то мы должны работать, рвать жилы и забыть, господа, о некой нашей национальной слабости, — разглагольствовать о политике после сытного обеда, расстегнув крючки на вицмундире. И это в то время, господа, когда наш с Вами русский народ не просто живет впроголодь, а голодает. Четверти века, господа, не минуло, как незабвенный Антон Павлович Чехов не на словах, а на деле спасал голодающих от смерти.

И упаси Вас Бог от попыток заигрывать с теми, кто пытается уничтожить Россию. Революция как правило, кончается войной. И не простой, а гражданской, которая не в пример страшнее. Вспомните, господа, как во Франции герцог Орлеанский рядился в одежды раволюционера, Вы хотите увидеть это в России, только не с белыми розетками, а с красными бантами?..

Когда полный георгиевский кавалер станет вторым Мюратом, когда поручик гвардии превратится в кровавого маршала, когда раздастся призыв «сбросить Пушкина с корабля истории», — то тогда воистину воцарится Содом и Гоморра (наступит Конец Света для всех нас)!

Сидевший в президиуме академик Павлов на протяжении всей пламенной речи доктора что-то помечавший на листе бумаги, при последних словах поднял голову, и неотрывно сверлил взглядом выступавшего.

Присутствующие в зале разделились на две примерно равные части. Одни аплодировали и кричали «Браво!», другие свистели и вопили что-то оскорбительное про голубые мундиры и жандармских провокаторов. Особенно усердствовал десяток студентов-медиков, расположившихся на галерке. Речь доктора получила неожиданную поддержку из президиума. Академик Павлов неспешно поднялся, опираясь руками о стол и став похожим на льва, величественно оглядел мгновенно притихший зал, затем несколько раз хлопнул в ладони, выражая одобрение. Державшиеся отдельной кучкой и спешно строчившие в своих блокнотах корреспонденты, увидев действия академика и Нобелевского лауреата, устроили рукопашную схватку, стремясь первым выскочить, поймать извозчика и домчать сенсацию на стол главного редактора.

Михаил Николаевич уже вернулся на свое место, распорядитель тщетно пытался успокоить зал. Наконец, ему это удалось, начал выступать следующий оратор, и в это время доктору по рядам передали записку. Ожидая увидеть очередные ругательства и оскорбления, он был немало удивлен прочитанным:

«Милостивый государь! Если Вас не затруднит, не согласитесь ли встретиться со мной по окончании заседания? Буду премного обязан. Павлов».

Оставшееся время доктор сидел как на иголках, пытаясь понять подобную реакцию Академика. И несколько раз ловил на себе его внимательный и, как бы, изучающий взгляд…

* * *

В перерыве к доктору подошел молодой аспирант и вежливо пригласил пройти в кабинет. Там его уже ждал Сам!!! Ждал с нетерпением, выражавшимся в нервном хождении из угла в угол. Судя по всему, разговор предстоял продолжительный и приватный. На столе попыхивал паром новомодный электрический чайник, заварник источал очаровательный аромат, стояли стаканы в серебряных подстаканниках, вазочки с сахаром и булочками.

— Здравствуйте, коллега. — Павлов протянул руку. — С кем имею честь?..

Рукопожатие было сильным и энергичным.

— Михаил Николаевич Голубев, хирург и психиатр. До недавнего времени заведовал госпиталем. — Доктор все не мог взять в толк: зачем он понадобился великому ученому. Не для того же, чтобы поблагодарить за пламенную речь. Но Иван Петрович не зря был известен как радушный и гостеприимный хозяин и сразу, же пригласил гостя за стол.

— Не обессудьте, Михаил Николаевич, но коньяк предлагать не стану. Сам зелье сие не жалую и Вам не советую. Да и пить сегодня, когда народ наш отучить от пьянства пытаемся, — так и фарисеем стать недолго.

Пока хозяин и гость не отдали должное дарам «Товарищества Петра Боткина и сыновей», а так же знаменитой московской сдобе, разговор велся исключительно на околомедицинские темы. Иван Петрович посетовал на лекарственный голод и нехватку самых необходимых медикаментов, что нашло самый искренний отклик у доктора, который не раз сталкивался с этой напастью у себя в госпитале. И его очень заинтересовала одна из фраз Павлова о возможных перспективах безмедикаментозной терапии и электромагнитных полей.

Допив чай, Павлов предложил Михаил Николаевичу пересесть в уютное кожаное кресло и сам расположился напротив.

— А теперь, если Вы не возражаете, коллега, позвольте мне вернуться к нашему съезду и Вашему столь неожиданному, но очень яркому экспромту на нём. Если не ошибаюсь, Ваше выступление отсутствовало в программе?

Тем не менее, я должен признаться, что был очень удивлен Вашей речью. Приятно удивлен. Далеко не каждый сейчас думает так же, как Вы. И тем более еще меньше людей осмелится произнести такие слова с трибуны. Вы очень смелый человек, доктор.

Павлов пристально смотрел на своего визави. У того даже сложилось впечатление, что академик пытался разглядеть в нем кого-то знакомого. Таким взглядом человек смотрит на лучшего друга, с которым судьба разлучила много лет назад, и теперь он, внезапно повстречав пропавшего, ищет сквозь морщины и седину черты того сорванца, с кем в далеком-далеком детстве совершали геройские мальчишечьи подвиги.

— Спасибо за лестный отзыв, профессор, но я просто высказал свое мнение. То, к чему призывают эти господа — смертельно для страны!

— Давайте обойдемся без званий, Михаил Николаевич. Называйте меня по имени-отчеству. Мы все же не на официальном приеме… Я согласен, что господа либералы не осознают всей опасности положения в стране, — Павлов вдруг как-то неуловимо поменялся в лице, — И могут привести ее к катастрофе, если дорвутся до власти… Скажите, а откуда у Вас такие точные сроки — два года?

Доктора бросило в жар. Во-первых, он только сейчас осознал, что в пылу выступления озвучил некоторые детали из рассказов Гурова, а во-вторых, академик, вцепившись в ручки кресла и подавшись вперед, буквально прожигал взглядом, ожидая ответа. Как будто от этого зависело что-то очень важное.

— Иван Петрович… Я многого насмотрелся и наслушался за время работы в госпитале…. И среди моих пациентов и простые солдаты, и офицеры, да и со штатскими общаться приходится часто. Снабженцы, фармацевты, купцы — с кем только не приходилось иметь дело. Те два года, про которые говорилось — это мой личный прогноз, если хотите. Я ведь не только хирург, но еще и психиатр. Сиречь обязан уметь анализировать и предвидеть поведение людей. Так вот, глядя на то, как ведут себя раненые, слушая их, разговаривая с ними, я пришел к выводу, что максимум через два года терпение народа иссякнет.

— Ну, что же, это вполне возможно. Наблюдательный человек способен порою сделать поразительные выводы, порою из незначительных деталей. Тому порукой биржевые маклеры, что порой миллионы из ничего наживают. Но есть два момента, которые не объяснишь простым анализом бесед с раненными и знанием жизни, а именно: кто такие Либеральный Адвокат, Мюрат Љ 2 и Кровавый Маршал?

Михаил Николаевич почувствовал себя в амплуа, не подготовившегося к серьезному экзамену первокурсника. А Павлов…. Павлов явно что — то знал или о чем — то догадывался. Его глаза пронзительно смотрели на доктора, и он невольно проникся тем ощущением, которое вероятно испытывает подопытный кролик, который попал в руки экспериментатора. Несмотря на то, что в этом кабинете было не жарко, щеки и лоб горели, как после парной. Кроме того, на протяжении этой беседы, у него возникло чувство того, что с ним одновременно говорят ДВА разных собеседника. Неуловимо менялся тембр голоса и порою, хирургу с закаленными нервами и опытному невропатологу инстинктивно хотелось перекреститься — он был готов поклясться, что у Павлова меняется цвет глаз. Сказать правду? Но это нарушит обещание данное Гурову и Бойко. Лгать? Это недостойно, да и врун из него никакой. Остаётся только полуправда. Желая получить хоть малую толику времени для принятия решения, доктор вынул из кармана брюк портсигар и обратился к Павлову:

— Вы позволите?

— Не сочтите меня бестактным, коллега, но — нет! Ибо: не пейте вина, не огорчайте сердце табачищем — и проживете столько, сколько жил Тициан. И кроме того, Михаил Николаевич, я с нетерпением жду ответа на свой вопрос, и будьте уверены, это не праздное любопытство.

— Вы можете мне не поверить, Иван Петрович, но информацию и об этом я почерпнул из беседы с одним из своих многочисленных пациентов, а точнее из его бессвязных монологов в беспамятстве. Молодой прапорщик, после контузии поступил к нам в госпиталь. Признаюсь, шансы на выздоровление были ничтожны, но делали всё, что могли. Наши сестрички, истинные ангелы дежурили возле его постели денно и нощно и когда услышали странные слова, вызвали меня. Я и запомнил кое — что. Тем более, что есть поверья, что человек в беспамятстве пребывает сразу в нескольких мирах одновременно.

— А как же звали этого новоявленного монаха Авеля и какова его дальнейшая судьба?

— К сожалению, Иван Петрович, госпиталь готовился к расформированию, неразбериха, наплыв новых раненых, операции днем и ночью. Абсолютно точно могу сказать только одно: прапорщик выжил, выздоровел и, отказавшись от отпуска — сбежал на передовую.

— Да-с, очень жаль. И в какую часть он был отправлен, Вы тоже не знаете?

— Увы, нет. А мой помощник по общим вопросам, который мог что-то знать, переведен на другое место.

— Жаль, очень жаль. Ну, самое главное, что жив Ваш оракул, а остальное — дело наживное.

Кстати, Михаил Николаевич, не желаете перейти ко мне? Мы совместно с профессором Ижевским….

— Простите, Вы имеете в виду Павла Ивановича Ижевского?

— Да, именно его. Павел Иванович первым в России, а может быть и в мире, обратил внимание на влияние переменных электромагнитных полей на человека. И не остановился на теоретических исследованиях, а получил реальные результаты на практике — поставил на ноги сотни, если не тысячи пациентов. А теперь, пользуясь поддержкой принца Александра Петровича Ольденбургского, мы развернули нечто вроде научно — исследовательского центра и работаем в интересах Армии и Флота.

— Заманчиво, ей Богу, очень заманчиво, Иван Петрович! Но у меня назначение к новому месту службы. Придется разворачивать госпиталь практически на пустом месте и, наконец, я и сам пообещал, да и людей с собой сманил. Так уж, не взыщите, вынужден — отказаться.

— Не упрекайте себя по-напрасному, Михаил Николаевич. Дело — превыше всего. Но если не возражаете, мы вернемся к этому разговору несколько позже. Единственная просьба, если фронтовая судьба вновь сведет Вас с этим необыкновенным прапорщиком, то передайте ему, что Тесла просит простить себя, да и поинтересуйтесь заодно: не забыл ли он отпраздновать 12 апреля… Прошу Вас — всенепременно!

Уф….Неужели этот неожиданный и до конца не совсем понятный разговор подошел к концу?

Возле двери Михаил Николаевича встретил заждавшийся и нервно расхаживающий Бартонд. И по пути к гардеробу состоялся короткий диалог:

— Ну, Миша, растревожил ты улей. Вся альма-матер прямо таки гудит. Но как ты ораторствовал: то ли Цицерон, то ли сам Вещий Олег.

— Ты все шутишь, Коленька, но я серьезно боюсь оказаться Вещим, а точнее Вещей Кассандрой. Которую слушали, но не услышали.

— Ну, кое — кто услышал. Ко мне подходил наш с тобой однокурсник Х. Помнишь, он ещё на студенческих пирушках тост подымал за Государя и норовил выпить за каждого в отдельности, начиная с Михаила? Хе, хе, хе… Так теперь он профессор и предлагает тебе, Мишенька, выступить перед собранием студентов — монархистов, воодушевить их, а то: «…декабристы новоявленные эти, окаянные, совсем одолели. И кабы только из студентов были, так и преподаватели подключились…».

Последняя фраза прозвучала при подходе к окошечку гардеробщика. Забрав плащи и оставив традиционную дань уважения в длани служителя, который по слухам был современником если не Ломоносова, то Пирогова, друзья направились на выход.

Поблагодарив врачей, учтивым, если не сказать — аристократическим полупоклоном, Михаил Васильевич (именно так звали почтенного служителя гардероба), неожиданно огорошил вопросом и так донельзя растерянного доктора:

— А, что, многоуважаемый Михаил Николаевич, Вы, стало быть, у нас теперь служить снова будете?

— А с чего Вы это взяли, милейший Михаил Васильевич?

— Так шестеро студентов здесь крутились и все выспрашивали: не выходили ли Вы, а то, мол, им о переэкзаменовке договориться нужно. Вас завидели, да и выскочили как наскипидаренные. Да видать, кокаину нанюхались — глазки-то шальные совсем.

Уже перешагивая через порог, подчиняясь некому наитию, Михаил Николаевич достал из внутреннего маузер, взвёл, поставил на предохранитель и аккуратно переместил в карман плаща и пару раз крутанул трость, проверяя баланс. За всеми этим действием с удивленным лицом наблюдал Бартонд и, желая, видимо скрыть смущение несколько игриво спросил:

— Помнится, Мишенька, ты в молодости французскими романами увлекался, но чаще господина Жюля Верна перечитывал, а ведешь себя как персонаж Доде, ну вылитый — Тартарен из Тараскона. В тросточке, стало быть шпага, а в «левом кармане кастет»?

— А ты забывчивым становишься, Николай. Запамятовал, что-ли, как в Харькове до избиений студентов-академистов и угроз убийств доходило. А сейчас близятся времена пострашнее.

Но, желая видимо не выглядеть окончательным параноиком, доктор решительно отказался от предложения взять извозчика и друзья решили излечить расстроенные нервы, сочетая прогулку и дружескую беседу вдыхая очищающий легкие и голову аромат майского вечера.

Умиротворенная тишина и малолюдье улицы, еще не совсем вступивший в свои права вечер, настроили двух почтенных медиков на лирический лад и воспоминания о пикантных моментах сдачи экзаменов в родном университете. Как это бывает практически всегда, они дружно сошлись на том, что студент нынче пошел какой-то не такой: в голове лишь вечеринки, танцы со знакомыми курсистками, а иной раз, чего греха таить, — пивные, плавно перетекающие в кулачные, дуэли со «школярами из иной бурсы». На последней фразе, друзья внезапно замолкли, переглянулись и дружно рассмеялись, ибо всё то, о чем они говорили, происходило именно с ними, в годы далекой, но прекрасной юности. И вдруг, словно ожившее воспоминание, навстречу им из подъезда вышла девушка, судя по одежде курсистка. «Гений чистой красоты», скромно опустив глаза, двигалась им навстречу, и оба доктора, не сговариваясь, расступились в стороны и синхронно приподняли шляпы, приветствуя «гостью из прошлого». Юная прелестница учтиво присела, приоткрыла сумочку и, буквально в последний момент Михаил Николаевич успел заметить кричаще вызывающую косметику, щедро покрывающую не такое уж и невинное личико. Но было уже поздно, Николай Петрович получил прямо в глаза целую жменю ядреного нюхательного табака и буквально ослеп от рези и боли в глазах.

А из парадного с топотом, напоминающим грохот копыт атакующего эскадрона, вылетела шестерка студентов, и угрожающе наклонив головы, пряча руки в карманах, попытались взять Михаила Николаевича в кольцо. Всё это сопровождалось обрывочными фразами о жандармском прихвостне, монархической шкуре, Иуде и прочими перлами. Особенно усердствовал упитанный юноша, с еще безусым, но с уже достаточно потасканным лицом, выглядевший, как карикатура на Наполеона 1. Окинув презрительным, и откровенно плотоядным взглядом Михаила Николаевича, который перехватил трость за нижний конец, «Бонапарт» под гогот «свиты» издевательски процедил сквозь зубы:

— А тросточку-то, господин Держиморда, от греха бросьте в сторонку. Глядишь, и без членовредительства излишнего, обойдётся. Мы сегодня добрые.

Доктор, внезапно почувствовал себя абсолютно спокойным и готовым к действию. Перед ним стояли не одурманенные кокаином и иезуитскими речами агитаторов молодые люди, это были враги.

— Бросить, стало быть, советуете, юноша? Ну, что ж, извольте.

Трость, подобно, городошной бите, врезалась в коленную чашечку и буквально выбила из игры Бонапарта, который с воплями боли, прерывающимися ругательствами, катался по мостовой, сжимая обоими руками пострадавшую конечность. На мостовую со звоном упал латунный кастет.

Одновременно из темноты подворотни противоположного дома раздались трели свистка.

Это не остановило нападающих, а лишь только ожесточило, тем более, что их противник только что, как они считали, лишился своего единственного оружия… Из карманов появились кастеты, но вдруг прогремел выстрел. Рука доктора привычно и твердо сжимала рукоятку пистолета, а на лице была написана решимость, направить следующую пулю пониже вечернего неба.

Мгновенно присмиревшее шакальё, подхватив под руки обезоруженного в обоих смыслах этого слова главаря, бросилось наутёк, тем более что совсем рядом раздавались трели свистков и топот тяжелых полицейских сапог. Через несколько минут, из-за перекрестка появилось четверо городовых, левой рукой придерживающих рукояти шашек, а правой расстегивая на ходу кобуры с смит-вессонами. Из уст одного из них, судя по лычкам на погонах — старшего унтер-офицера, и, как видно, самого ловкого, так как он уже сжимал в руке наган, прозвучали вопросы:

— Кто стрелял, что случилось?! — И, наконец, очень вежливо. — Городовой старшего оклада Иванов. Прошу Вас, господа, представьтесь.

Имеющие видимо немалый опыт в подобных делах городовые оцепили место происшествия, а удаляющиеся звуки свистков дворников, говорили о том, что охота на убегающих преступников в самом разгаре.

Пригласительные именные билеты на съезд врачей, документ начальника госпиталя, имеющийся у Михаила Николаевича, а так же явно пострадавший и до сих пор ничего не видящий Бартонд, вполне их устроили, и друзей пригласили в участок для составления протокола о нападении и оказания помощи пострадавшему.

Извозчик материализовался буквально из вечерней полутьмы и старший, деликатно пропустив вперед докторов, к их удивлению скомандовал: «Гони, к ближайшей аптеке, а потом — прямо на Петровку 38».

Удивление было вполне обосновано: ведь ехать им предстояло не в рядовой полицейский участок, а в Управление корпуса жандармов, так сказать, «гнездо голубых мундиров и душителей свободы». Впрочем, Михаил Николаевич оставил вопросы на потом и сосредоточился на оказании первой помощи своему пострадавшему другу, тем более что тот, с упрямством ребенка, позабыв все врачебные заповеди, пытался тереть и без того горящие красным огнем глаза. Слава богу, провизор аптеки Форбрихера, задержался на рабочем месте и они в четыре руки с Михаилом Николаевичем, вернули Бартонду временно утраченную способность видеть.

На Петровке друзей передавали из рук в руки, каждый новый собеседник был стандартно вежлив и предупредителен. Наконец, их разместили в небольшом, уютном кабинете, в котором молодой корнет задал полагающиеся по такому случаю вопросы и дал подписать аккуратно составленный протокол, оформленный почти каллиграфическим почерком. После чего, внимательно просмотрев документы, произнес:

— Господа, к Вам нет никаких претензий. Вы действовали как законопослушные подданные. Единственно, к многоуважаемому Михаилу Николаевичу есть небольшой вопрос. По-видимому, на имеющийся у Вас пистолет Маузер нет документа, оформленного в соответствии с утвержденными правилами? Не переживайте, в этом нет большого греха, но у меня будет к Вам убедительная просьба моего прямого начальника ротмистра Воронцова — пожертвовать часок времени и дождаться его, тем более что он в курсе Ваших приключений. А пока, прошу выпить чаю. Если есть необходимость проинформировать близких или начальство о месте Вашего пребывания, то мы это непременно организуем. Во всяком случае, телефон в Вашем распоряжении.

Михаил Николаевич был в Москве проездом, поэтому, любезно предложенной возможностью позвонить воспользовался только Бартонд. Связавшись через барышню, со своим коллегой и заручившись его согласием на проведение занятий, он с удовольствием отдал должное чаю с бутербродами, тем более что в отличие от друга, который успел перекусить с Павловым и после перенесенных испытаний испытывал поистине волчий голод. Впрочем, его друг немногим уступал ему в аппетите, и новый поднос с сэндвичами оказался очень кстати. Владислав Викторович взирал на сие лукуллово пиршество с улыбкой гостеприимного хозяина и, заявив, что: «преломленный вместе хлеб, делает людей друзьями» внес и свою лепту в эту очень позднюю трапезу.

Когда первый голод был утолён, друзья совсем освоились в этом, не совсем обычном месте и с любопытством оглядели кабинет. Михаил Николаевич, который и вправду увлекался приключенческой литературой и кроме романов Жюля Верна с не меньшим удовольствием почитывал произведения своего английского коллеги — сэра Артура Конан Дойла. И вот теперь он решил выступить в амплуа сыщика Шерлока Холмса и по внешнему виду помещения, мебели, книгам и прочему составить представление об его хозяине, ибо столь молодой офицер им не был, хотя явно проводил в нем немало времени.

И так: несколько книжных шкафов. Перечень книг вызывало удивление: Статистические ежегодники России соседствовали с томами Военной Энциклопедии Сытина, издания по криминалистике с подшивками журнала «Наука и Жизнь» и несколькими томами Карла Маркса на английском языке. Между ними стоял внушающий уважение сейф, а чуть далее шахматный столик с неоконченной партией. Массивный письменный стол был абсолютно свободен от бумаг. На нем стояла лампа с зеленным абажуром, письменный прибор и, как это не странно, — арифмометр. Несколько кресел, на которых разместились доктора, невысокий столик с самоваром, чашками и подносом с бутербродами. Доктор долго не мог понять, что именно по его мнению не хватает в этом кабинете. Но затем понял: в кабинете не было портрета царствующего Императора Всероссийского!! Но зато весело сразу три небольших портрета. Это были цветные изображения Императоров Николая Павловича и Александра Александровича, а так же графа Александра Христофоровича Бенкендомрфа. Михаил Николаевич так и не смог прийти к каким-то выводам по личности хозяина кабинета, но пока оставил свои мысли при себе. А вот его друг не сдержался. Бартонд умиротворённо оглянулся вокруг и одобрительно произнес:

— А уютно, здесь у Вас, Владислав Викторович. Прямо-таки и не верится, что всё это можно встретить… — Здесь он запнулся и, закашлявшись, попытался скрыть смущение.

— Вы, вероятно, хотели сказать в управлении жандармерии, там, где допрашивают, секут и вздергивают на дыбе? — понимающе улыбнувшись, спросил корнет.

Бартонд покраснев, пробормотал, что он: «совершенно не это имел в виду». Но затем, видимо решив, что слишком уж тушуется перед этим «юнцом в голубом мундире», с вызовом, и чуть резче, чем собирался поначалу, выпалил: «Можете на меня обижаться, но — почему бы и нет?!».

— А я и не обижаюсь, привык-с. — Иронично усмехнулся его собеседник. — Немудрено, что среди просвещенных и ученых мужей, — чуть привстав и наклонив голову в сторону визави, — распространены подобные заблуждения. Особенно после пасквилей аналогичных вот этому.

Достав из кармана записную книжку, он зачитал несколько фраз: «…В Царском Селе принимают не очень ласково, но оригинально. Как только я вошёл, меня окружила толпа жандармов, и руки их тотчас же с настойчивой пытливостью начали путешествовать по пустыням моих карманов. Наконец, один из них отступил от меня шага на три в сторону, окинул мою фигуру взглядом и скомандовал мне:

— Раздевайтесь!

— То есть — как? — спросил я.

— Совершенно! — категорически заявил он….

Двое из них, обнажив сабли, встали у меня с боков, третий пошёл сзади, держа револьвер на уровне моего затылка. И мы, молча, пошли по залам дворца. В каждом из них сидели и стояли люди, вооружённые от пяток до зубов. Картина моего шествия была, видимо, привычной для них, — только один, облизывая губы, спросил у моих спутников:

— Пороть или вешать?

— Журналист! — ответили ему.

— А… значит — вешать! — решил он…».

Сочинение почетного члена Императорской Академии Наук Максима Горького, он же Алексей Максимович Пешков. А может быть, господина Лермонтова процитировать?

— Господа, господа, — умиротворяюще произнес Михаил Николаевич, — довольно спорить.

Вот кстати, позвольте полюбопытствовать: а почему у Вас в кабинете портреты именно Императоров Николая Павловича и Александра Александровича размещены? Не Петра или Екатерины Великих, к примеру?

— Кабинет это не мой, а ротмистра Воронцова. Если не возражаете, то он сам и ответит.

— А никакой тайны здесь и нет, — раздавшийся от двери уверенный мужской голос заставил всех дружно обернуться.

— Позвольте представиться, господа, ротмистр Воронцов Петр Всеславович, честь имею. Не взыщите, что без стука, но кабинет сей, в некотором роде мой.

На пороге стоял высокий мужчина лет тридцати пяти. Кавалерийский китель с серебряным аксельбантом, знаком кадетского корпуса и юнкерского училища как влитой сидел на стройной, мускулистой фигуре, которую скорее ожидалось встретить в строю кавалергардов, чем в кабинете жандармского управления. Мелодичное позвякивание шпор на высоких сапогах, напомнили доктору пару строчек из стихов, которые любил напевать в минуты хорошего настроения, записной сердцеед и гусар по убеждениям — поручик Дольский, серьёзно уверовавший в то, что в прошлой жизни был легендарным Бурцевым и Денисом Давыдовым, причем одновременно: «Запомни, юный друг корнет, чем громче шпоры звон, звучит пленительней сонет — шедевром станет он…».

Короткая стрижка, на лице ни единой морщинки и совершенно седые виски и — шрам. Профессиональный взгляд хирурга, безошибочно идентифицировал последствия ранения холодным оружием.

Подойдя к письменному столу, он положил на столешницу несколько номеров свежих газет, — А который теперь час, неужели уже утро? — подумал Михаил Николаевич.

Словно отвечая на невысказанный вслух вопрос, ротмистр подтянул гири массивных напольных часов и выставил по карманному хронометру стрелки. При этом на эфесе шашки стал, виден алый медальон Анны 4 — й степени.

— Владислав Викторович, — обратился ротмистр к корнету, — прибыли срочные документы. Прошу Вас, изучить и доложить свои соображения как можно быстрее.

— Непременно, Петр Всеславович, разрешите идти? Получив разрешение, корнет щелкнул каблуками и, попрощавшись, удалился.

— Ну-с, господа, ещё буквально полчаса, и Вас доставят домой. — Очень быстро просмотрев протоколы, ротмистр отложил их в сторону и внимательно посмотрел на докторов. — Получается, нападение неизвестных. Причина не ясна, лиц не запомнили. Единственная зацепка: девица, одетая курсисткой, которая несколько нетрадиционно использует нюхательный табак. Я ничего не упустил, господа? Нет?

— Тогда, не сочтите за попытку оскорбления, Михаил Николаевич, ибо господин Бартонд действительно ничего не мог видеть. Лукавите, а возможно не хотите говорить или не можете. Боитесь?! Нет, нет, не спешите требовать сатисфакции, или же, как в русских сказках говорят: не вели казнить, вели слово молвить. Договорились? Тогда, позвольте озвучить мои соображения, а засим вынесите свой вердикт.

Вы уже почти год возглавляете прифронтовой госпиталь, то место, в которое не заманишь не карьериста, не мздоимца, ни просто бездельника. В Первопрестольной, Вы чуть более суток и почти сразу: с корабля — на бал, простите за каламбур, с поезда — на съезд.

И, наконец, Ваш неожиданный экспромт, сравнимый в некотором роде, с разорвавшейся бомбой. Не стану скрывать, в соответствии с установленными правилами, в зале присутствовал представитель МВД, отвечавший за контроль над порядком. И даже он, не будучи медиком, заворожено выслушал именно Вашу речь, которую, кстати, высоко оценил сам академик Павлов.

В этот момент побледневший Михаил Николаевич, вскочил со стула. От возмущения, он даже не мог сразу подобрать слова:

— Милостивый государь, да Вы….. Как Вы осмелились подслушивать приватные беседы?!

— Ну что Вы, уважаемый доктор, за кого Вы нас принимаете?! Вот извольте взглянуть на ночной выпуск — и протянул ему одну из принесенных им газет. В глаза бросился заголовок на первой странице: «Нобелевский лауреат и академик Павлов рукоплещет речи патриота прибывшего с фронта. Интервью нашего специального корреспондента».

— А после разговора с Павловым, наш сотрудник случайно услышал слова гардеробщика о студентах-кокаинистах, которые назойливо пытались встретиться с Вами, и сделал профессиональные выводы. Не буду посвящать в детали, но от здания университета Вас с другом на расстоянии сопровождал сотрудник полиции в штатском, который, между прочим, первым и подал сигнал тревоги, помните свист? Он же слышал и состоявшийся разговор, в общем, был свидетелем от начала и до конца.

И Вы и сейчас продолжите утверждать, что не запомнили нападающих и не подозреваете о причине сего инцидента?

Теперь доктору пришел черед покраснеть, он не знал, что ответить и осторожный стук в дверь показался ему спасительной отсрочкой от этой невольной, но вполне заслуженной пытки.

В кабинет вошел давнишний корнет, за которым последовал вахмистр с большой коробкой, прикрытой крышкой.

— Всех забрали, всё собрали, Петр Всеславович, разрешите предъявить?

И на столешницу письменного стола поочередно выложили три студенческие фуражки, два кастета, по-видимому, старинный двуствольный пистоль, и, отдельно, — завернутую в пергаментный листочек гильзу от пистолетного патрона.

— Вы вероятнее всего не в курсе, уважаемый Михаил Николаевич, что в Москве вот уже несколько лет действует кабинет научно-судебных экспертиз? К слову, еще перед войной, французские криминалисты объявили о возможности идентификации огнестрельного оружия по гильзе. Аналогичного мнения придерживается и тайный советник Сергей Николаевич Трегубов. Именно поэтому, я настоятельно рекомендую Вам, в случае утери по любым причинам пистолета, зафиксировать сей факт документально. Ибо неизвестно, в какие руки он сможет попасть.

Имея эти вещественные доказательства, показания гардеробщика и нашего сотрудника, мы обратились за помощью к одним из лучших сотрудников Московской полиции и задержали двоих из нападающих, а уж они сдали своих товарищей. Кстати, разрешите Вам их представить: околоточный надзиратель Дмитриев, профессиональный проводник, и его Треф.

И в кабинет, дружелюбно помахивая обрубком хвоста, зашел ведомый хозяином красавец доберман — пинчер, подойдя, деликатно обнюхал докторов, затем усевшись возле стола, по-приятельски протянул ротмистру лапу, которую тот пожал с дружеской улыбкой.

Появление красивой и добродушной собаки разрядило обстановку, тем более что Треф был любимцем москвичей и героем многочисленных криминальных хроник.

— Прошу Вас, Владимир Дмитриевич, присаживайтесь и расскажите, как прошла операция? — спросил ротмистр проводника.

— Как обычно, Ваше….,- но увидав, как укоризненно покачал головой хозяин кабинета — поправился, — Петр Всеславович. Прибыли на место происшествия, взяли след и прошли по нему до лежбища. А дальше уже работали Ваши молодцы. Тем более что — весна, мостовая сухая, да и наследили эти архаровцы изрядно.

— Великолепно, просто великолепно, Владимир Дмитриевич. Буду ходатайствовать о Вашем награждении. А вот это, пока для нашего общего любимца. Треф, ты не возражаешь? — ротмистр достал из ящика стола конверт и показал его собаке. Дождавшись радостного и одобрительного «Гав», передал его хозяину.

Вновь оставшись втроём, хозяин кабинета мгновенно согнал улыбку с лица:

— Господа, Вы не являетесь сотрудниками МВД Российской Империи и не состоите под следствием. Я не вправе требовать от Вас подписку о неразглашении информации, которую можно отнести к секретной, прежде чем ознакомить с некоторыми фактами, но прошу дать слово чести, что всё услышанное останется между нами.

Дождавшись согласия, ротмистр обратился к Бартонду:

— Простите, Николай Петрович, а что сейчас в медицинской среде говорят о деятельности академика Павлова? Не упоминают ли в этой связи профессора Ижевского?

Бартонд вначале нехотя, а затем более увлеченно повторил то, что давеча уже рассказывал Михаилу Николаевичу.

— Так-с, значит работы в интересах обороны страны, электромагнитные поля и полное отсутствие отражение полученных результатов в научных изданиях, я ничего не упустил? Нет? Отлично, то есть, очень плохо. Где-то мы допустили утечку информации, но, слава Богу, без конкретики. Ничего — разберемся.

Господа, дело в том, что академик Павлов возглавляет одно не совсем обычное научно — исследовательское учреждение, и если и дальше работа пойдет успешно, то это сразу почувствуют и наши войска и тевтоны. Только, вот ощущения будут противоположными.

— Но катастрофически не хватает времени и специалистов. Иван Петрович, как бреднем прочесал обе столицы. Война — многие в армии или вот, как Вы, Михаил Николаевич — в прифронтовой зоне. И вот, что знаменательно, стоит найти нужного человека, так буквально из ниоткуда возникают проблемы. У профессора Ижевского в кабинете кто-то проводку испортил. И если бы не внимательность ассистента, то несколько пациентов, (а среди них была очень высокопоставленная особа), могли бы отправиться в мир иной, а Павел Иванович — в Сибирь. Естественно, что все его методики мгновенно были бы объявлены вредительскими и лженаучными. Тем более что, исцеляя без лекарств, он ударил по карману фармацевтических фирм, которые чаще всего, увы, имеют немецкое происхождение. По оперативным данным уже были подготовлены разгромные публикации, запросы в Думе, но, волею Божьей, да и нашими стараниями — не вышло-с! Но не всегда всё так благостно заканчивается. Михаил Николаевич, а Вам, как невропатологу, знакома печальная судьба профессора Пильчикова?

— Это тот, который покончил с собой в одной из больниц Харькова, страдая душевным недугом?

— Так было сказано в официальном заключении. Самоубийство посредством выстрела из револьвера. Только вот, незадача, «бульдог» аккуратно лежал на столике рядом с кроватью. По частному мнению нескольких экспертов — это было умышленное убийство. А, кроме того, как говорили древние: «Is fecit cui prodest» — сделал тот, кому это выгодно! Область научных интересов профессора и самое главное реальные результаты чрезвычайно Важны и прежде всего, для сферы вооруженной борьбы. Во много он опередил Маркони и Попова, и даже Теслу. Вопросы управления по радио боевыми судами теперь пытаются реализовать в Германии. И вот именно поэтому, мы взяли под неусыпную охрану Павлова, его близких и сотрудников. И что удивительно, это вызвало горячую поддержку самого академика. Да и нападение на Вас, господа, произошедшее сразу после столь решительной отповеди, данной Михаилом Николаевичем тем, кто за красивыми фразами скрывает призыв к «топору и красному петуху» и за последующей после этого долгой беседе, — отнюдь не дикая выходка одурманенных кокаином юнцов. Вас шли убивать, потому, что Вы оказались нужны академику Павлову. Обратите внимание, на сей, на первый взгляд музейный экспонат, — ротмистр продемонстрировал двуствольный пистолет. — Вот извольте видеть: произведен на Императорском Тульском Оружейном Заводе, заряжается с казенной части, охотничьими патронами 16 калибра — снаряжены волчьей дробью. Для приобретения и ношения разрешение не нужно.

И им бы всё удалось, если б не Ваше мужество, доктор, наличие эффективного оружия, — подарок с фронта, если я не ошибаюсь? — и оперативность наших сотрудников. И не забудьте, Михаил Иванович, свечку поставить за здравие тезки Вашего Михаила Васильевича! Вот чутьё у старика, да и глаз видящий. Он ведь в участок позвонил, не поленился….

— Довольно, Петр Всеславович, я всё понял. Безнаказанность порождает вседозволенность. Я готов дать показания и в суде и перед присяжными, да и мой друг добавит своё слово.

Бартонд при этих словах согласно кивнул.

— Вот и чудесно господа. Уже светает, извозчик Вас ждет, и уже знакомый Вам старший унтер-офицер Иванов тоже. Так уж случилось, что он проживает по соседству с доктором Бартондом, Вы же у него остановились? А вечерком, позвольте напроситься к Вам в гости, хотелось бы поговорить о детях Священной дружины, да и о портретах в моем кабинете расскажу подробнее.

Валерий Антонович приехал из штаба фронта через три дня. По телефону сразу вызвал к себе, поэтому, не теряя времени, я оставил Сергея Дмитриевича за главного и помчался в штаб. Постоянно гонять машину по таким случаям было проблематично ввиду перебоев с поставками бензина, поэтому взял у обозников смирную лошадку, с которой успел подружиться, сунул ей в качестве взятки и аванса на будущее кусочек сахара, и укопытил неспешной рысью в направлении штаба. По дороге предавался мечтам как-нибудь при случае заиметь свой мотоцикл. И добираться быстрей, и управлять проще.

Доложившись о прибытии, узнал, что капитан Бойко вернулся с вестями, но, как всегда бывает, они были и хорошими, и плохими. Сначала Валерий Антонович сообщил, что вопрос формирования роты решен, и даже выделен личный состав для этого. А потом радостно улыбающийся подпоручик был внезапно опущен любимым начальником ниже плинтуса. В присутствии старшего товарища, что, в принципе, не запрещалось Уставом. Поручик Дольский сидел за столом, заполнял какую-то ведомость и усиленно делал вид, что ничего не слышит и не видит, пока начальство снимало с меня тонкую завивающуюся стружку.

— Денис Анатольевич, Ваши подвиги стали известны командованию фронта, которое очень заинтересовалось, и, как всегда, направило проверяющего разобраться на месте. Вот он завтра и прибудет с инспекцией. Начнет с нашего разведотдела, потом и к Вам пожалует. Так что отчасти Вы к этому руку приложили…

Да, а Вы готовы к проверке? Учитывая то, что не далее, как послезавтра необходимо будет разместить около сотни солдат. Готовы к приему пополнения?.. Казарма обустроена?.. С довольствием вопрос решен?.. Отхожие ровики вырыты?.. Их размеры соответствуют установленным?.. Кстати, они Вам известны?…

— Так точно, господин капитан, известны! Ширина — пол аршина, глубина — аршин, длина — от трех до пяти саженей на роту! Порядок пользования докладывать?

Спасибо Денису Первому, выручил познаниями!.. Вот, блин, влетел! Придурок лагерный! Знал же, что будет пополнение, что люди прибудут!!! И пустил все на самотек!.. Размечтался он о мотоцикле, блин!.. Тебе людей дают, на роту ставят, а ты где-то в облаках байкерских витаешь!..

Великомудрое начальство тем временем продолжало оттаптываться на моей личности и гордости.

— Господин подпоручик, если Вы помните наш последний разговор, то должны понимать разницу между требованиями к командиру отдельной группы и командиру роты. Это — разные уровни, и разная ответственность. Мне кажется, что уровню ротного командира Вы соответствуете с определенной натяжкой.

Ага, натяжка, оценка — «пять». Три — в зачетку, и два — не буду говорить куда. Блин, и что мне прикажете отвечать? Типа «Виноват, дурак, исправлюсь!»? Не прокатит. Значит, молчим, делаем вид, что раскаиваемся.

— Если Вы этого не знаете, то сообщу Вам, что потери от болезней, в том числе от кишечных инфекций, сопоставимы с боевыми, от пуль и снарядов!.. А Вы пускаете на самотек такой важный вопрос! Кстати, не подскажете, что по этому поводу говорил князь Багратион?

Блин, и причем здесь герой 1812-го года?.. Вот, загадки начальство задает!

— Какой Багратион? Тот, что вместе с Кутузовым французов воевал?

— Нет, полковник Генерального штаба Багратион, который сказал: «С каждым годом армия русская становится все более хворой и физически неспособной… Из трех парней трудно выбрать одного, вполне годного для службы»…

Повторю свой вопрос: если сейчас я отдам Вам приказ о размещении пополнения, Вы сможете его выполнить? Без ущерба для офицерской чести и человеческой совести? Мне кажется, что не сможете…

В этот момент Дольский хлопает себя по лбу и, видимо, желая немного облегчить мою участь, вступает в разговор:

— Кстати, господин капитан, говорят, кто-то из пехотных прапорщиков попался на глаза начальству с кирасирским палашом на портупее. Теперь готовится приказ по армии: всем офицерам сдать шашки на предмет соответствия Высочайше установленному образцу.

— Да-с, зная наших бюрократов, не удивлюсь, если так оно и будет. — Валерий Антонович отстегивает шашку от портупеи, протягивает поручику. — Денис Анатольевич, последуйте примеру командира, Анатолий Иванович примет у Вас оружие.

Протягивая свою шашку Дольскому, вижу его подмигивание, мол, не робей, начальственный фитиль — как стихийное бедствие, никого не минует. Дурдом! Второй год воюем, а тут кривизну лезвий проверяют! Будто от этого что-то зависит! Придурки с генеральскими погонами!..

Дольский с шашками исчезает за дверью, мы с Валерием Антоновичем остаемся одни. Неожиданно для меня Бойко добродушно улыбается и произносит вполне мирным тоном, абсолютно не вяжущимся с его предыдущими сентенциями:

— Ну, что, Денис Анатольевич, увидели начальство в гневе? Еще фитиля не желаете?

Немая сцена!.. Это что получается, капитан сейчас спектакль играл? Ну, артист!.. Нет, не желаю больше всяких фитилей, протяжек и тому подобного.

— Валерий Антонович, скажите, к чему было все это представление? — теперь уже меня тянет поактерствовать, стать в позу непризнанного героя, оклеветанного завистниками.

— Это представление, Денис Анатольевич, было необходимо потому, что во-первых, в штабе появились шепотки, что подпоручик Гуров — любимчик начальника разведотдела, а, может, и самого Командующего. Теперь, с помощью Дольского эти слухи пресекутся. — Видя мой удивленный взгляд, Бойко поясняет — Анатоль по моей просьбе шепнет кому надо, что подпоручик Гуров получил от своего начальника шикарный разнос…

А во-вторых, Вы же действительно не готовы принять пополнение, о котором так пеклись. Я Вам его нашел. Не рады?

— Виноват! Рад, но не думал, что это будет так быстро. Что за пополнение?

— Завтра отправляетесь в Новогеоргиевск, там в Ваше распоряжение поступит 2-я пешая сотня 8-й Граевской пограничной бригады. Она составит костяк отдельной резервной роты штаба 2-й армии. Они несли сторожевую службу в крепости, но сейчас все, кто умеет сидеть на лошади, сведены в кавалерийские полки, осталась только эта самая сотня, которую в штабе фронта решили отдать нам. Для пехотной роты там людей все равно мало. Все офицеры и часть нижних чинов переведены в кавалеристы. Осталось 85 строевых и 12 нестроевых нижних чинов. За старшего — фельдфебель Остапец. Вот приказ из штаба фронта.

Убираем ценную бумагу в карман, затем подходим к карте и смотрим. До крепости — около сорока километров, пардон, верст. Никак не могу привыкнуть к истинно русским мерам длины. Скорей бы ввели метрическую систему! Ладно, расстояние — день пешком топать.

— Помимо этого, Денис Анатольевич, в Новогеоргиевске будет еще одно дело. Вы были правы, говоря про наш русский бардак. Я попросил своих м-м-м… знакомых в штабе фронта навести справки насчет пулеметов, и, представьте себе, они нашлись, как Вы и говорили — прямо под боком. На складах крепости до сих пор лежит около сотни мадсенов. Короче говоря, вот распоряжение о передаче пятнадцати пулеметов и десяти тысяч патронов к ним в учебную команду. Еще, на свою ответственность, я приписал к ним крепостное ружье Гана и запас патронов к нему. Думаю, что дальнобойное оружие, пробивающее броню, Вам пригодится.

— Стрелять — не перестрелять! Вот это — подарок! Премного благодарен, господин капитан! А что за ружье Гана такое? Ни разу не слышал.

— Крепостное ружье Гана-Крнка было принято на вооружение в 1869-м году. Калибр — восемь линий, — видя мое недоумение, укоризненно качает головой и поясняет, — Денис Анатольевич, пора бы уже привыкнуть к нашим единицам измерения. Линия это — одна десятая часть дюйма, 2,54 миллиметра. Соответственно, восемь линий — 20,3 миллиметра. На дистанции в тысячу двести шагов пули пробивают трехлинейную броневую плиту. Вот, возьмите и почитайте «Вооружение русской армии за XIX столетие» генерал-майора Федорова. — Валерий Антонович подходит к столу, достает из ящика книжку, обернутую в газету, и протягивает мне. — Крепостные ружья доказали свою эффективность во всех последних войнах, от франко-прусской до русско-японской. Использовалось даже китайцами в Восстании боксеров.

Берем книжку, открываем и читаем… Так, 600 шагов равны 427 метрам, соответственно 1200 — 853, а 1500… - это уже за километр! На восемьсот метров пробить броню — оч-чень хорошо! И рассеивание при выстреле очень даже неплохое.

— Так это же получается настоящее ПТР!

— Пардон, что такое ПТР? Какое-то особое ружье? Что-то похожее было в… в Вашем времени?

— Ну, не совсем в моем. Если помните, я Вам рассказывал о второй мировой войне. Тогда все страны использовали бронированные машины на гусеничном ходу. Название в целях конспирации им придумали британцы, первыми их применившие. Мол, самодвижущаяся цистерна — tank. Соответственно, для борьбы с ними создавались крупнокалиберные ружья, названные противотанковыми. Кстати, танки скоро должны заявить о себе и на нашей войне. — Во время учебы в Можайке я состоял во ВНОКе и даже написал статью-обзор по развитию танков. — По-моему, в сентябре 1916-го они должны появиться на Западном фронте. Хотя некий аналог принимал участие еще в англо-бурской войне. Те же британцы создали тогда «безрельсовый бронепоезд», состоявший из блиндированного паровика-тягача и двух бронированных вагонов да еще со 150-миллиметровыми пушками на прицепе…

— Ну, в основном, эти ружья применялись для борьбы с орудийной прислугой, но я предполагаю, что Вы будете творчески подходить к их использованию. Борьба с блиндированными автомобилями, например.

— Наша фантазия в этом вопросе не будет иметь границ. Спасибо, Валерий Анатольевич!

— Да не за что. Лишь бы на пользу. И на десерт — через пару дней прибудут трое вольноопределяющихся. Двое — студенты Горного института, и один химик. Вы просили «технарей», — пожалуйста! — Капитан ехидно улыбается. — Посмотрим, как со всем этим Вы справитесь. Примите только совет: то, что хорошо в узком кругу, не подходит для большой компании. Это — про Ваши взаимоотношения с подчиненными. Теперь их у Вас будет больше ста. Подумайте, Денис Анатольевич!

— Об этом я уже думал, Валерий Антонович. И решил, что прежнее обращение останется у командиров групп.

— Хорошо… Кстати, как съездили в 53-й Сибирский?

— Сибиряки не отказываются, но нужно распоряжение сверху, да со своим батюшкой посоветоваться хотят.

— Сколько их? Пятеро? Будет им распоряжение, — начальство на секунду задумывается, потом продолжает. — И к отцу Александру надобно обратиться, пусть поможет со своей стороны… И вот еще какой момент, Денис Анатольевич… Я сейчас дам Вам одну бумагу, только прошу обращаться с ней очень осторожно, и без крайней на то нужды не применять. Получена она от… моего старого приятеля, он сейчас адьютантом у комфронта. Не хотелось бы бросать на него тень.

Беру лист, читаю… и выпадаю в осадок: «Предъявитель сего является офицером для особых поручений командующего армиями Северо-Западного фронта. Военным и гражданским чинам предписывается оказывать всемерное содействие. Генерал от инфантерии Алексеев».

Мотаю головой, как лошадь, чтобы отогнать навязчивую ассоциацию из будущего — фильм «Три мушкетера» с Боярским, и письмо: «То, что сделал этот человек, сделано по моему приказу и для блага Франции. Ришелье»… Вот это карт-бланш!!! Да, такую бумагу нужно хорошенько спрятать, и показывать в самых крайних случаях!

— Впечатлились, господин подпоручик? Теперь вернитесь на землю. Завтра утром езжайте в Новогеоргиевск. На авто, бензин пока, слава Богу, есть. Загружайтесь пулеметами, решайте вопросы с переподчинением стражников ОКПС, — у Вас на это целый день уйдет. Переночуете там, а послезавтра — обратно. К вечеру, думаю, доберетесь.

— Валерий Антонович, разрешите взять штабного водителя. Он обратно с грузом поедет, а я с погранцами пешком пойду.

— Погранцы… Хм… Непривычное название. Это у Вас… там… так их называли? — Прежде чем спросить, Бойко оглянулся по сторонам, желая убедиться, что никто не услышит.

— Да. Официально — пограничники, а так — погранцы… Так что делать с водителем?… И с шашкой?

— Штабного водителя Вам не дадут, поговорите в автоотряде Красного Креста, они, вроде бы, в ближайшие дни никуда не собираются. А шашка… Возьмите у кого-нибудь из своих. Я думаю, своему командиру казаки не откажут.

— Все понятно. Разрешите идти?..

Получив начальственное разрешение, отправился заниматься вдруг возникшими неотложными делами. Достаточно быстро решив вопрос в штабе о постановке будущих «бойцов невидимого фронта» на все виды довольствия, отправился в отряд Красного Креста клянчить водителя. Договорился быстро и насчет шофера, и насчет подготовки автомобиля к маршу. И совсем недорого. Всего за… Не буду раскрывать свои коммерческие тайны… В общем, договаривающиеся стороны остались довольны друг другом.

Теперь отправляемся на базу. А там уже вовсю кипит работа. На мой вопрос Сергей Дмитриевич удивленно отвечает, что с самого утра, как только я уехал, по телефону было получено указание капитана Бойко о подготовке казармы и о завтрашнем убытии штатного командира в командировку. Ох, темнит что-то Валерий Антонович! Без меня, типа, меня женили! Или господин капитан просто решил подстраховать меня. Ладно, подумаем об этом на досуге. А сейчас собираемся в далекий путь. Да, чуть про шашку не забыл!.. О, как раз и Митяев навстречу идет.

— Михалыч, подскажи-ка мне — кто из казаков может шашку одолжить на два дня. Мою в штабе на проверку забрали.

— Командир, возьми мою. Я же теперь с новой. — Он похлопывает по рукояти Гурды. — А что за проверка такая?

Узнав правду, удивляется и пехотной тупости, и му… дрости начальства. Через десять минут с одолженной шашкой в трофейном авто я еду готовиться к командировке. Блин, вся жизнь в кредит!

В Новогеоргиевск прибыли в полдень, и то, благодаря тому, что шофер из санитарного отряда знал короткий путь, который тянулся между хуторами, фольварками и деревнями. По его словам все основные дороги были забиты беженцами, добровольными и вынужденными. Снова поднималась волна шпиономании, на этот раз обращенная против местных евреев. Хотя, на мой взгляд, командование во главе с Великим Князем Николаем Николаевичем пыталось в очередной раз найти виноватого в проигрыше войны. Недаром в офицерской среде у Ник Ника прозвище — «Лукавый». И командующий фронтом до недавнего времени был соответствующий — генерал Рузский. Один другого стоили. Два придурка с манией величия в генеральских погонах.

Я, конечно, — не стратег, императорских академиев не кончал, но после того, как положили полсотни тысяч солдат в наступлении, отдать приказ вернуться на исходные?! Или операции получше готовьте, или вообще освободите места для более грамотных. Хотя, последнее время, стал сомневаться, что подобные феномены могут существовать в среде российского генералитета. И тогда, и сейчас. Так, подъезжаем. Вот уже и мост через Вислу, скоро будем в крепости…

Ага, скоро!.. Около часа пришлось простоять, пока до нас дошла очередь. Один унтер-офицер из жандармской крепостной команды проверял документы, пока второй досматривал машину. Закончив формальности, нас пропустили внутрь. А там бардак еще тот! Толчея как на базаре. Все какими-то делами заняты, куда-то бегут, что-то круглое тащат, квадратное катят. На плацу две роты занимаются повышением боевого духа посредством строевой подготовки, шестерка лошадей, надрываясь, пытается подтащить к каземату пушку «времен Очаковских и покоренья Крыма». В общем, типичный армейский бардак и людской муравейник в одном флаконе, в смысле, — крепости.

Оставляю водителя с машиной недалеко от ворот, иду в штаб, ориентируясь для поиска по куполам Новогеоргиевского крепостного храма. Наверное, гансы их тоже хорошо будут видеть и даже смогут по ним пристреляться. Хотя, зная германскую разведку, не удивлюсь, если у них обнаружатся подробные планы крепости. Правая рука быстро устает от частого отдания чести. Ох, хреново быть подпоручиком! До нужного мне заведения дохожу минут через двадцать, предъявляю документы дежурному, он посылает меня в нужном направлении — в строевую часть и к оружейникам. В первой инстанции вопрос решился довольно быстро, во второй, из уважения к бумаге из штаба фронта, даже дали сопровождающего — молодого прапорщика. Наверное, вашбродь только-только из школы выпустился, совсем, на первый взгляд, зеленый еще. Что, однако, не помешало ему устроиться в тепленьком местечке. И, скорее всего, этому поспособствовали деловые качества, принесенные с «гражданки». Я ему понравился, точнее, не сам, а кобура с люгером, висевшая на поясе. Пока шли к машине, всерьез опасался, что человек косоглазие заработает. Хотя, правду сказать, мне этот тип пистолета тоже очень симпатичен.

На складе нужное нашли довольно быстро, и, пока невесть откуда взятые «грузчики» заполняли кузов разными полезностями, мы отошли в сторонку, дабы не мешать процессу. Тем более, что кто-то на кого-то уже орал:

— Черт косорукий! Ходи аккуратней, морда деревенская! Тут вона ящики с пироксилином стоят! Осторожней надоть, чтобы раньше времени на небеса не вознестись!

Опаньки, слово-то какое красивое — «пи-ро-кси-лин»! А ведь нам его тоже надо. И побольше, побольше! Надо поинтересоваться!

— Послушайте, господин прапорщик, а что там в ящиках? — Отрываю сопровождающего от просверливания кобуры завистливым взглядом.

— Пироксилиновые шашки, господин подпоручик.

— Позвольте взглянуть?

— Господин подпоручик, прошу подтвердить отсутствие у Вас спичек, зажигалки, иначе не имею права допустить к ящикам. У меня тут служебный кабинет имеется, пройдемте туда.

В маленькой каморке, гордо именуемой «кабинетом», прапорщик оживляется, видя мой интерес:

— Интересуетесь? Могу предложить… Если договоримся.

— И насчет чего будем договариваться?

— Ну как же, насчет шашечек пироксилиновых. И всего, к ним прилагающегося.

— А как же сопроводительные бумаги?

— Не беспокойтесь, будут в лучшем виде! Комар носу не подточит.

Вот так вот! Вопрос решается очень просто, как во все времена: Ты — мне, я — тебе. Ну, ладно, твое счастье, крысеныш, что мне взрывчатка нужна.

— И что Вы за это желаете получить?

— Да очень у Вас пистолетик красивый…

А мы сначала пойдем, посмотрим… Ящики, как ящики. Обычные деревянные, на одних маркировка «ШР», на других — «ШЗ». Открываю один из ящиков, там ровными рядами лежат завернутые в вощеную бумагу небольшие шашки в виде шестигранных призм. В другом ящике — такие же, но с отверстиями для детонаторов.

Через несколько минут я стал беднее на один трофейный люгер, зато богаче на два ящика пироксилиновых шашек, три пенала с взрывателями и моток огнепроводного шнура. В качестве бонуса бойкий юноша притащил вместе с накладными пустую кобуру от нагана, чтобы я не нарушал уставной вид. И в ответ на предостережение о штрафных санкциях, заверил, что никто еще не жаловался. То ли не надеялся меня больше увидеть в живых, то ли качество действительно было хорошим. После чего мы тепло попрощались с героем тыловых баталий в расчете на дальнейшее взаимовыгодное сотрудничество, и покатили знакомиться с пополнением.

Погранцы размещались в отдельной казарме, которую мы нашли, немного поплутав по цитадели. Меня возле входа уже встречает невысокий светловолосый веснушчатый крепыш лет тридцати пяти с Георгиевской медалью на груди, отрапортовавшийся ротным фельдфебелем Остапцом, временно исполняющим должность сотника. Видавшая виды, но опрятная, тщательно подогнанная форма, начищенные сапоги, — полная ассоциация с образцово-показательным старшиной из будущего. Выражение лица тоже уставное — никаких эмоций, только в глазах прописано любопытство, типа, а с чем к нам пожаловали? Представляюсь ему, рассказываю зачем приехал, показываю бумагу с приказом. Информация воспринимается адекватно, единственный вопрос, который возникает: «Построение командовать?»

Киваю в ответ, и через несколько минут перед казармой замирают шеренги. Погранцы стоят, не шелохнувшись, по стойке «Смирно». Карие, серые, черные, даже голубые глаза смотрят на меня. Шестьдесят две пары глаз. Остальные еще не сменились. Смотрят с любопытством, настороженно, с напускным безразличием, призванным спрятать волнение, и даже насмешливо. У двоих демонстративно пытающихся скрыть усмешку — медали «За храбрость». Ну, хохотать мы будем после двух-трех дней обучения. По полной программе. Вот тогда и посмотрим куда денется эта насмешливость. Хотя, народ по виду бывалый, новобранцев не видно. Так, это все — лирика, надо делом заниматься. Здороваюсь со строем, получаю в ответ стандартное: «Здравия желаем, Вашбродь!»

— Я — подпоручик Гуров Денис Анатольевич, ваш новый командир. С сегодняшнего дня ваша сотня переподчиняется штабу 2-й армии. Завтра утром выступаем пешим порядком на новое место дислокации, в сорока верстах отсюда. За оставшееся время всем подготовиться к походу. Вопросы есть?

Сейчас посмотрим кто тут самый смелый с вопросами вылезет. О, появился! Высокий и немного нескладный чернявый погранец поднимает руку:

— Дозвольте обратиться, Вашбродь! А мы там опять кого-нибудь стеречь и охранять будем, как жандармы какие? Или все же германца воевать пойдем?

Сквозь одобрительный гул голосов в строю слышу почти змеиный шепот Остапца:

— Пилютин, сгною под ружьем!

— Чем вы будете заниматься я расскажу… и покажу на новом месте. Так что умерьте свое любопытство. Про Варвару на базаре помните присказку? Вот и берегите свои носы, они вам еще пригодятся. А насчет германцев, — повидаете их достаточно. А то как бы и много не оказалось… Еще вопросы есть? Нет? Фельдфебель, распускай строй.

Когда озадаченные бойцы разошлись готовиться к предстоящему маршу, подозвал Остапца, чтобы проверить имущество сотни и просто познакомиться поближе.

— Так, фельдфебель, скажи-ка мне как тебя звать-величать. А то я об твое звание язык сломаю скоро.

— Дмитрием, Вашбродь.

— А по батюшке? — Ого, как бровки-то взлетели удивленно. Ничего, то ли еще будет. Чуйка внутри подсказывает, что отношения с ним будут не хуже, чем с Михалычем.

— Ивановичем… Вашбродь, а это зачем?

— А затем, что начинай привыкать к новым для тебя порядкам. У меня в подчинении два десятка казаков, среди них — вахмистр и несколько приказных. Так я их зову по именам, а они меня — Командиром. Это, — если рядом нет чужих. Для тебя и унтеров будет то же правило. Уяснил, Дмитрий Иванович? — Да, надо дать время человеку оклематься. Ждем-с.

— Так это… не по Уставу, Вашбродь!.. Неположено ведь…

— А сокращать «Ваше благородие» до «Вашбродь» по Уставу?.. Нет?.. Тогда — не спорь с командиром. Сейчас всего не скажу, прибудем в наше расположение, многое станет ясней. Теперь давай к делу. Вопрос первый: Сколько оружия в сотне и какое?

— В наличии десяток винтовок Бердана и три карабина Нагана…

— Что за карабины такие? Ну-ка, пойдем, покажешь.

Да, действительно, карабин. Револьвер Нагана, но с очень длинным стволом и отъемными деревянными цевьем и прикладом. Принцип тот же, что и у артиллерийского люгера. С слов фельдфебеля, эти шедевры выпускались для пограничной стражи. Выданы были унтер-офицерам, и благополучно пережили перевооружение сотни в крепости на берданки. Последних выдали на всех аж десять штук, мотивируя тем, что для одного состава сторожевого наряда больше и не надо. В очередной раз поражаюсь «уму» высокого начальства. Гансы придут, а тут на почти сотню человек целых ДЕСЯТЬ устаревших винтовок! Обхохотаться, блин! Так, ладно, эмоции — в сторону. С оружием разобрались.

— Дмитрий Иваныч, вопрос следующий. Давай-ка, зови своих взводных и фельдшера, если таковой имеется, и будем разбираться по завтрашнему путешествию…

Унтер-офицеры появились почти сразу после исчезновения посыльного. Два добрых молодца почти одновременно подошли и представились. Почти точная копия Остапца, только без веснушек, и помоложе, лет двадцати пяти. Зовут Михаилом Черновым. Второй — Борис Сомов, худощавый шатен, по правой щеке от уха до середины челюсти тянется тонкая ниточка шрама, скорее всего от холодняка. Через пару минут появляется и местный «Айболит» — фельдшер Игнат Тимофеевич Ковалевский, сорокалетний «дядька» с пышными запорожскими усами.

Рассказываю им о «новом» порядке обращения, вижу еще три пары удивленных глаз, и после этого перехожу к интересующему вопросу. — Значит так, кто из стражников не сможет завтра топать пешком? Больные, там, хромые, у кого сапоги каши просят?

— Больных — три человека, — первым докладывает Игнат Тимофеевич. — Один животом мается, двое хромых. У обоих — вывихи. Так-то ходят, но дальнюю дорогу не сдюжат.

— Добро, их завтра — в кузов, Дмитрий Иваныч, выдашь им берданки и полный запас патронов. Ценный груз охранять в дороге будут. Да, — обращаюсь к унтерам, — один из вас с ними старшим поедет. Кто — решайте сами. По обмундированию — все в порядке, или есть вопросы?

— Никак нет, Вашбродь, у меня, в первом взводе, все в порядке. — Отвечает Чернов. — Мы — пешие стражники, нам не привыкать на своих двоих топать.

— Мой второй взвод тоже не под лавкой найден. — Это уже Сомов, второй «замок»… Так, а похоже, тут есть нездоровая конкуренция. Надо это запомнить на будущее.

— Так кто из вас завтра едет? Или мне назначить? — В ответ — тишина. Тогда снова ввергаем присутствующих в ступор. — Иваныч, скажи мне число от одного до десяти.

— … Семь…

Простейшая детская считалочка выбирает Михаила «пассажиром», чему он совсем не рад.

— Вашбродь! А может я — со своими?..

— Нет, командир сказал: хорек, значит — никаких сусликов! — после этой загадочной фразы переходим к вопросу продовольствия, потом — к следующему… И так — до самого вечера. Ужинать нас с водилой пригласили к общему столу, и дабы не показаться нахлебником, выставил на стол пару запасенных в дорогу банок тушенки и кулечек рафинада.

За чаем в компании Остапца и унтеров хотел поинтересоваться состоянием дел в сотне, но фельдфебель, хитро поглядывая на меня, опередил:

— Вашбродь… Дозвольте вопрос. Тут к нам посыльный со штаба прибегал. Говорил, что по нашу душу офицер пожаловал, подпоручик. Мол, из самого штаба фронта бумаги у него. Да и Вас подробно описал. Только… Извиняюсь, конечно… Но болтал он, что у того офицера пистолет ненашенский в кобуре на поясе висит. А у Вас, как я гляжу, кобура — нагановская… Да к тому же и пустая.

Вот ведь глазастый какой попался… Верно все подметил. Ну, ладно, правда в этом случае не помешает. Больше доверия завоюем.

— Все-то ты, Дмитрий Иванович, подмечаешь! Поменял я пистолет на два ящика пироксилина. Очень нужная и полезная штука в нашем хозяйстве. Вам в будущем тоже может пригодиться.

Остапец вылезает из-за стола и идет к своим нарам. Копается в вещмешке и возвращается с тряпичным свертком в руках. Разворачивает ветошку, и протягивает мне наган. Потертый, не раз побывавший в деле.

— Вот, Вашбродь, возьмите. А то офицеру без нагана никак нельзя… Мало ли что…

— Спасибо, Дмитрий Иваныч! Придем к себе, отдам. — Засовываю револьвер в кобуру. — А скажите-ка мне, господа командиры, чему в сотне люди научены, что умеют?

«Замки» Михаил с Борисом синхронно открывают рты, чтобы ответить, и, видимо, опять поспорить у кого солдаты лучше, но Иваныч останавливает их одним только взглядом из-под белесых бровей. Затем неспешно отставляет кружку и рассказывает:

— Нас еще до войны учили, крепко в головы науку вбивали. Сейчас спасибо сказать надобно командирам нашим за это, только вот где их сыскать… Стрелять нас обучали, сторожевой службе, сопровождению походных колонн, пути разведывать, засады устраивать, железную дорогу портить. Сначала офицеров на сборах в бригаде учили, потом они — нас, в свободное время.

Ух ты, наполовину готовые диверсанты. Ладно, посмотрим что они на базе покажут…

— И что, все это хорошо умеют, Иваныч?

— Нет, конечно, одинаковых нету. У каждого что-то лучше, что-то хуже получается. Только в крепости это никому не нужно было. Ходили как пугалы, да по кустам шпиенов ловили…

— И много поймали?

— Двоих. Германские бумажки на форты таскали. Вот мы их и сцапали, да в жандармскую команду сдали. А что с ними дальше было, — то нам неведомо.

— Ну, нужно, али нет, только мои все ученые, все смогут. — Сомов решил вставить свои «пять копеек».

— Так и мои твоим не уступят! — это уже Михаил влезает в разговор.

— Цыть вам, петухи драчливые! — останавливает обоих Иваныч. — Толку от вашего кудахтанья! Вот будет дело, тогда и увидим.

Мне остается только подтвердить правоту фельдфебеля. И добавить кое-что от себя:

— Прежде, чем воевать идти, поучитесь немного. На время учебы разобьем всех на пятерки, и над каждой поставлю командиром казака. Но по вопросам внутренней службы взводы так и останутся. А вам, унтер-офицеры, надо будет самим стать командирами пятерок. — По глазам вижу, только разница в погонах не позволяет спорить со мной. С чего они такие гонористые, интересно? Надо будет разобраться. — Теперь скажите мне вот что: с пулеметами в сотне кто-нибудь умеет обращаться?

— Нет, нам они не положены были. Вот из винтовки многие хорошо бьют. В стражники-то набирали из местных охотников.

— И что, прямо все охотники?

— Да нет. Сотню потом пополняли с бору по сосенке. Но народ толковый, без гультяев… Вашбродь… Командир, а нам не скажете, — чем заниматься будем?

— Еще не догадались? Ладно, удовлетворю ваше любопытство. Будем ходить в тыл к германцам, разведку проводить, диверсии устраивать, пакостить кайзеру всячески. Артиллерию уничтожать, обозы громить, мосты взрывать.

— Дело хорошее. А то засиделись тут в крепости. Только и делов было, что на плацу шагать, да по кустам прятаться, ловить всякую шушеру.

— Ну вот завтра и отправимся хорошими делами заниматься… Спасибо за хлеб-соль. Иваныч, пойдем-ка сходим посмотрим как обоз в дорогу собрался…

В путь отправились по утреннему холодку, пока солнце в полную силу не припекло. Да и на дороге было посвободнее. Автомобиль с грузом и охраной ушел вперед, сотня мерно шагала по утоптанной грунтовке, первая и последняя шеренги несли берданки, сзади двигался обоз из оставшихся пяти двуколок с имуществом. Догнали одну толпу беженцев, потом другую… Жалко было смотреть на людей, в одночасье лишившихся почти всего. Все, что имело колеса, было приспособлено для перевозки домашнего скарба. Да и люди навьючили на себя все, что можно было унести. Когда-то, будучи еще курсантом, видел хронику Великой Отечественной, там тоже показывали беженцев. Но сейчас перед глазами не кадры шестидесятилетней давности из будущего, а реальный исход в Неизвестность. Приглушенная ругань взрослых, плач детишек, скрип телег, мычанье голодных, или недоенных коров, до сих пор не понимающих почему хозяева увели их из родного хлева на дорогу, — все это било по ушам и навевало беспросветную тоску и глухую злобу от невозможности помочь и что-то изменить. Глядя на лица уже своих погранцов, понимал, что они думают и чувствуют примерно то же самое.

От тяжких дум отвлекли затор и оживленная перепалка на дороге. Посреди небольшой толпы стоял еврейская девчушка лет десяти и сквозь плач тараторила на своем языке. Ей аккомпанировали тихие подвывания женщин. На нас обратили внимание и все испуганно притихли.

— Что тут у вас? — Совсем не хотелось задерживаться на дороге для выяснения кто кого толкнул, или не пропустил вперед.

— Господин офицер, за что нам это? — из толпы вышел седой раввин. — Нас изгнали из наших домов, стариков и детей гонят пешком неизвестно куда, и еще грабят по дороге!

Не понял! Все предыдущее настроение куда-то улетучилось…

— Уважаемый, кто и кого грабит?

— Там, за поворотом на развилке дорог стоят солдаты, которые обыскивают и забирают себе все, что понравится. Они говорят, что это — в наказание за то, что мы все — шпионы!

— И много их?

Старик переспрашивает у девчонки на идиш, потом отвечает:

— Их там пятеро.

Так, это уже интересно. Кто ж такой умный тут пост организовал и грабежом занимается? Ну-ка, сходим, посмотрим…

— Дмитрий Иваныч, оставляй старшим Сомова, возьми пару человек с берданками и пойдем прогуляемся за поворот.

Остапец подзывает к себе пару бойцов и мы идем на смотрины. Нас еще раз окликает раввин:

— Господин офицер, Хая говорит, что у них пять ружей, а у Вас — только два…

— Что мы тут, стрелять друг дружку будем? — это Остапец рядом ворчит под нос. — Так разберемся. Командир, разрешите этих двоих отправлю вдоль дороги. На всякий случай.

Умный у меня фельдфебель. Я и сам про это подумывал.

— Не нашумят?

— Эти — нет. — Увидев одобрительный кивок, оборачивается к «свите». — Так, хлопцы, вы кустиками идете, только тихо. А там смотрите как дело обернется. А мы с Их благородием по дороге пойдем.

Рука на автопилоте опускается на кобуру… И тут я вспоминаю, что люгера уже нет. Из оружия — одолженный наган, шашка и «оборотень» за голенищем… Ну и ладно! Будто воевать сейчас будем…

Проходим за поворот, и вижу, что скорее всего воевать придется. Ожидал увидеть какой-нибудь пост с патрулем, а тут — «Гуляй, рванина, от рубля и выше». Их даже солдатами назвать можно трудно. Только один полностью в форме, остальные — кто в чем. Домашняя рубаха с армейскими шароварами и лаптями, гимнастерка с гражданскими штанами и обмотками… Двоих не смог рассмотреть потому, что зарылись в телегу в поисках чего-нибудь полезного, одни только ноги торчат. Но — с винтовками. На земле лежат два тела, наверное, хозяева. Интересненько! Нас увидели, насторожились. Главный, тот, который в форме, смотрит исподлобья, жестко и неприветливо… Подходим ближе. Надо начинать разговор…

— Что вы тут делаете, служивые? — будем «косить под дурачка», — кто старший?

— Я за старшого, вашбродь. — как и ожидал, «солдат» у них за главаря. — Вот проверяем тут…

Двое в телеге высунулись, но пока просто смотрят, остальная троица двигается нам навстречу, причем достаточно грамотно. Заходят с двух сторон. Будем надеяться, что фельдфебель справится с одним. Лишь бы стрелять не начали… Хотя, пока не собираются.

— Ты бы, вашбродь шел своей дорогой, нас не трогал, и мы — не тронем.

Ага, понятно. Типа «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла». Ну, начали… Делаю шаг в сторону от Остапца, чтобы не мешал, главарь кричит: «Бей!». Левый придурок пытается ударить прикладом сбоку в голову. Долго пытается, шашка вылетает из ножен, клинок под винтовку, шаг навстречу, немного приседаю, помогаю нападающему податься вперед, в левой руке уже его чуб, рывок вниз, тушка падает в одну сторону, винтовка — в другую. «Стреножу» пяткой в ухо, краем глаза вижу движение главаря. Развернуться не успеваю, ухожу в кувырок, встаю… Остапец катается по земле в обнимку со своим противником… Промахнувшийся «солдат» хватает оброненную мосинку, укол штыком, ухожу вправо, рукоять шашки прилетает ему в нос, подножка, — полетел чудила. Низко пошел, к дождю, видать. Встает, морда в кровищи, в руках уже ножичек порхает. Чувствуется, что он с ним поболее общался, чем с винтовкой… А вот так не хочешь? Раскручиваю шашку, фланкировке меня Михалыч научил-таки немного. Клинок аж гудит в воздухе. Удар обухом по вооруженной руке, нож, блеснув на солнце, улетает в сторону, и последний удар слева направо плашмя по уху. Все, лежит, болезный. Глазки — в кучку, юшка из носа — на травку. Идилия!

Иваныч своего противника уже захомутал, от кустов погранцы двоих беглецов, что деру дать намылились, пинками подгоняют. Все, спектакль окончен. Подхожу к телам на дороге, щупаю пульс. И хозяин, и хозяйка живы. Видно, оглушили обоих прикладами, чтобы не мешали. Наши клиенты уже все связаны, лежат себе смирненько, не телепаются. Шашку — в ножны, поднимаю слетевшую фуражку, отряхиваюсь. От поворота бежит толпа беженцев. Так они подсматривали, что ли? Вот ведь… бесплатный цирк! Позади них появляется моя сотня…

Через пятнадцать минут благодарностей, криков, воплей, пинков по тушкам от беженцев, и прочих проявлений радости мы сворачиваем на развилке и продолжаем свой путь. Нам сегодня еще домой попасть надо. Пленники идут с нами. Первый раз вижу такое художество! Ширинки расстегнуты, пуговицы на них срезаны, штаны поддерживаются связанными сзади руками. В таком виде далеко не убежишь. Иваныч рассказал, что они так до войны пойманных контрабандистов водили. Сначала хотели их отвести в крепость, но потом подумали, что возвращаться — плохая примета, и решили взять с собой. Надо же кому-то отхожие ровики копать, пока жандармы не приедут по их душу.

По дороге любопытный фельдфебель поинтересовался, где можно научиться так драться. Пришлось открыть ему страшную тайну. В смысле, что — только у нас на базе…

* * *

Дошли нормально и вовремя. Пленные сначала упрямились, хотели отдохнуть, потом раздались призывы к национальным чувствам, мол, православные против своих же единоверцев за каких-то евреев вступились. Когда и это не помогло, устроили саботаж. Остановились и заявили, что никуда не пойдут. Что они — такие же солдаты, только отставшие от своих частей, и их надо передать начальству, а не издеваться над бедненькими. Пришлось повторить трюк с «иглоукалыванием», а чтоб не орали и не портили хороший летний день матерщиной, забили кляпы в верхние акустические отверстия и для надежности подвязали веревочками. Остаток дороги они прошли с хорошей скоростью, благо желающих подогнать дезертиров было в избытке.

На базе нас встретили радостно и гостеприимно. Стараниями Сергея Дмитриевича, как организатора, и Ганны, как главной исполнительницы, все получили вкуснейший ужин. Даже криминальной пятерке досталось… по паре сухарей. У некоторых погранцов при виде нашей стряпухи взыграло ретивое, загорелись глазки. Немного притухли, когда она спросила у «дядечки Командира» понравился ли ему ужин, и услышали в ответ: «Спасибо, племяшка!» А потом пришлось им объяснить существующее положение дел, и попросить Федора исполнить свой «фирменный» трюк — скручивание лопаты в трубочку. После этого в подразделении наступил мир и благополучие.

На следующее утро, загрузив всех поручениями, отправился в штаб докладывать капитану Бойко о прибытии. Пока ждал начальство, пообщался с коллегами. Правда их было всего двое — Ломов и Дольский, причем оба как-то хитро на меня поглядывали. Не иначе, хотели устроить какую-нибудь заподлянку. Но рассказ о командировке выслушали внимательно. Петра Ивановича больше заинтересовал способ добычи пироксилина, а Анатоль озадачился дальнейшей судьбой пойманных грабителей, позвав господ из жандармской команды. На мою просьбу забрать их попозже те удивились, но не возражали. А гусар Дольский долго ржал, когда я объяснил, что действительно поставил их благоустраивать отхожие места, рассказав, что копать надо отсюда и до вечера. Естественно, под охраной казаков, — от них не убегут. Разве что — на тот свет.

Валерий Антонович вскоре появился, выслушал мой доклад, похвалил за проявленную инициативу, согласился с тем, что затрофеенные винтовки я оставлю в роте, и под конец выдал:

— Да, кстати об оружии, Денис Анатольевич. У Вас единственного из всех офицеров отдела шашка не соответствовала. Более того, это дошло до Командующего, он даже хотел поговорить с Вами лично… Но ему пришлось уехать. Поэтому мне, как Вашему начальнику, приказано принять меры. Пришлось даже задействовать оружейника.

Блин, да что с моим клинком-то не так? Стандартный офицерский массовый ширпотреб Златоустовского завода! Ничего же в нем не переделывал! А чего это господа офицеры так мило улыбаются во все тридцать два зуба каждый?..

Валерий Антонович тем временем достает из сейфа мою шашку, и протягивает мне… Сначала ничего не понял, потом до меня начинает доходить! На «клюве» рукояти прикреплен маленький золотистый медальон, красный эмалевый крестик в ободке, над ним — изображение короны… Краповый темляк… На самой рукояти каллиграфическим почерком выгравировано: «За храбрость»… Анненское оружие! Орден Святой Анны четвертой степени!

— Господа офицеры! Подпоручик Гуров! Поздравляю Вас первым боевым орденом! — Капитан серьезен и торжественен. Зато у остальных — улыбки до ушей. — Денис Анатольевич, я уверен, что эта награда будет не единственной. И я рад, что у меня служат такие офицеры… Вручать должен был Командующий, но он — в Ставке, поэтому поручил это сделать мне в порядке исключения. С Вас причитается, господин подпоручик!

— Благодарю, господин капитан!.. Валерий Антонович, как я понимаю, проверка оружия была розыгрышем?

— Ну должны же у нас быть какие-то невинные шалости!

— Когда прикажете накрыть? — Ну, ладно, я когда-нибудь вас всех тоже разыграю. Вот тогда и похохочем!

— А давайте сегодня вечером и совершим это действо. Только в сильно урезанном составе. Весь отдел в разгоне, будут присутствующие здесь и, может быть, штабс-капитан Зайцев вернется…

Вернувшись к себе, сразу отнес Михалычу его шашку. Он, глазастый до невозможности, сразу увидел изменения, поздравил, посмеялся вместе со мной над приколами начальства, а потом новость со скоростью урагана разнеслась по казарме и все пытались ненароком подойти поближе и посмотреть на награду. Мне это вскоре надоело, и я пообещал внеочередной марш-бросок тому, кто не знает чем себя занять. Командирский рык быстро дошел до сознания, и все сразу занялись своими делами.

На сегодня было запланировано показательное выступление перед новичками. Сначала сходили на стрельбище, где Гриня с Митяем показали как надо стрелять из карабинов. В смысле во всех положениях, в движении, вскакивая, падая, и извращаясь всеми другими изученными способами. Потом настал черед револьверов и Митяева, который не ударил в грязь лицом. Но, после показа, демонстративно громко попросил меня показать хотя бы «крест». Отступать было некуда, потому со своим верным наганом пошел к мишеням. С люгером было бы удобней, но за неимением гербовой пишут на простой.

— Объясняю вводную. Вы стоите с револьвером против троих вооруженных противников, — по центру, справа и слева. — Показываю на мишени. — Задача — поразить всех троих и при этом остаться в живых. Чтобы было понятней… Михалыч, дай фельдфебелю и унтерам разряженные револьверы. И потом посчитаешь… Ваша задача — пытаться удержать меня на мушке и потом честно вслух сказать сколько раз это получилось. Здесь нужно учитывать, что во-первых, противник не сможет стрелять, если на линии огня находится его товарищ, и во-вторых, стрелку-правше легче наводить оружие справа налево, а не наоборот. Ну, вы это сами попозже почувствуете. А теперь — начали!

Выхожу на исходный. По команде Митяева «Пошел!» резко делаю кувырок вперед, луплю с колена два раза в центральную мишень, тут же с разворотом влево падаю на спину, выстрелы в левого «противника», кувырок назад, — две пули рвут правого. Поднимаю руку, встаю. Слышу голос Михалыча: «Пять секунд!». Спрашиваю у Остапца:

— Сколько раз мог попасть в меня?

— … Ни разу… Не успевал целиться…

Унтеры всем видом показывают, что у них такая же ерунда. Обращаюсь к погранцам, стоящим с круглыми глазами:

— Вот и вы должны научиться также. И с карабином, и с пистолетом. Понятно?..

Потом было выступление дуэта «Андрейка и пулемет». Стоя, лежа и на ходу. Полосу препятствий показывал Егорка, мелкий, гибкий и быстрый, как ящерка. А после этого инструкторы показали рукопашный бой один на один, один против двух, один против трех. И снова Михалыч, видимо преследуя какие-то свои цели, вызвал меня на «показать». Минут пять мы с ним валяли друг друга по травке, потом согласились на дружескую ничью. Ну а после этого устроили пострелушки. Не пожалели запасов, но все погранцы отстреляли по три патрона из трех положений. Результаты были очень даже неплохие. Значит, будем оттачивать мастерство. И овладевать новыми навыками…

В шесть вечера, как и было определено, выбритый, вымытый и отчищенный, сидел в кабинете в узком кругу и усердно выполнял ритуал обмывания ордена. Термин «клюква» мне как-то сразу не понравился. Зато теперь у моей шашки есть имя — «Аннушка»! Через час времени и две бутылки «Гданьской вудки» под жаренную говядинку мы остались втроем — Бойко, Дольский и виновник торжества. Разговор шел ни о чем, то есть о фронтовой жизни. Анатоль притащил откуда-то гитару, исполнил несколько романсов, потом протянул инструмент мне.

— Господин подпоручик, Ваша очередь!

— Да, Денис Анатольевич, сыграйте что-нибудь… ОТТУДА. — Пристально глядя на меня, произносит Валерий Антонович, да еще и голосом выделяет… Вот ни… ж себе!.. Немая сцена!.. Вопросительно смотрю на капитана, он медленно утвердительно кивает в ответ. Это что, будет еще один посвященный в тайну?.. Ну-ну, вы этого сами захотели!.. Перебираю струны, думаю, что ж Вам, господа, преподнесть. А давайте-ка начнем с чего-нибудь бодренького, в духе времени. О, придумал! Одна из песен Булата Окуджавы была любимой строевой нашего курса в Можайке.

Первые аккорды Анатоль встретил снисходительно и с одобрением, мол, признанный маэстро прослушивает начинающего музыканта. Услышав первые строчки Анатоль удивленно и немного даже ревниво смотрит на меня, мол, почему не слышал до сих пор этой песни, потом, внимает, улыбаясь, даже пытается аккомпанировать, барабаня пальцами по столу, за которым сидит. Вот, что хорошая музыка с человеком делает!..

Дольский едва дождался, пока закончу песню:

— Денис Анатольевич, откуда этот шедевр? Никогда не слышал ничего подобного! Не откажите в любезности, потом напишите мне текст и напойте мотив! Очень Вас прошу!

— Конечно, Анатолий Иванович, всенепременно! — Ага, сейчас тебе не до песен будет. Смотрю на Бойко, он еще раз кивает, подтверждая свои предыдущие слова. Ну, что ж, господин капитан, насколько я его узнал, ничего просто так не делает. «Клиент» созрел, то бишь, настроился. Хорошо, что теперь петь будем? Какую-нибудь белогвардейскую из репертуара Жанны Бичевской?..

Дольский, поначалу настроенный на аналогичную песню, вцепился руками в столешницу и впился в меня горящими глазами. Ну да, это — как вместо марша Мендельсона услышать похоронный… Бойко неотрывно смотрит на меня…

— Что?!!.. Панихиду?!!.. — Анатоль вскакивает с места, стул отлетает к стене, кулаки сжаты аж до посинения.

— Анатолий Иванович!!! Возьми себя в руки! — Капитан чуть ли не силой усаживает Дольского на поднятый стул. — Дослушай до конца, потом поговорим!

Что это?! О ком эта песня?! — Дольский, будто задыхаясь, рвет воротник кителя так, что пуговица чудом остается на месте, затем снова вскакивает со стула. — Вашу мать!!!.. Японское море!.. Про кого ты пел, Денис?!

Валерий Антонович наливает полный стакан, силой впихивает ему в руку.

— Выпей! — Фраза звучит как приказ. Капитан дожидается, пока водка не исчезнет в поручике, закуривает, предлагает нам сделать то же самое. — Сейчас разговаривать будем!

— Господа, объяснитесь! Что все это значит?

— А это значит, поручик Дольский, что сейчас будет серьезный разговор. Так что приведи мысли и чувства в порядок и выслушай подпоручика Гурова. Он тебе расскажет невероятную историю.

Ну, что ж, начинаем по новой. Я, блин, скоро свою исповедь на бумаге напишу и издам крупным тиражом, чтобы язык не мозолить.

— Я — Журов Денис Анатольевич, 1977-го года рождения. Старший лейтенант Военно-Космических Сил Российской Федерации…

По ходу моего рассказа Анатоль быстро протрезвел но и немного успокоился, только дрожащая в руке папироса выдавала его взвинченное состояние. Когда я закончил свою, очень краткую, историю, он затянулся аж до гильзы, смял окурок в пепельнице, очень внимательно посмотрел сначала на Бойко, потом — на меня.

— Судя по серьезному выражению лица Валерия Антоновича — это не розыгрыш… Значит — правда. Я, признаться, задумывался иногда над Вашим, Денис Анатольевич, поведением. Но относил все странности за счет особенностей характера и контузии. М-да-с… Картину Вы описали ужасную… Неужели Россия-матушка до такого докатиться может? Не могу поверить. Точнее, верю, но принять не могу… И что теперь прикажете делать?

Анатоль потянулся за очередной папиросой, Валерий Антонович подошел к двери, открыв ее, осмотрел коридор. Затем вернулся на свое место.

— Анатоль, ты вправе задавать любые вопросы. Но сначала подумай, хочешь ли ты услышать ответы на них прямо сейчас. И еще, я слышу эту историю не впервые, но до конца поверил только сейчас. Можно выдумать легенду, подтасовать факты, но придумать песни — это невозможно для одного человека.

— Да, черт возьми, у меня очень много вопросов к Денису… Анатольевичу!.. Вы назвали эту песню белоэмигрантской… Белое движение — это, по-Вашему, стремление Российского офицерского корпуса восстановить статус-кво в стране… Если Вы — посланник… Посланец…

— Попаданец, блин!

— Да… попаданец из будущего, то должны знать и какие-то песни этих… как их… большевиков! Можете исполнить?

— Да пожалуйста! — срочно вспоминаем «Собачье сердце», и куплеты Шарикова:

… Нравится? Ага, аж желваки по скулам гуляют… А есть и другое…

… А есть еще их гимн, называется — «Интернационал»:

— Гимн рабов!..

— Если так рассуждать, Анатолий Иванович, то перед Вами — правнук тех рабов. И что, чем я отличаюсь от других? Может, Вы укажите мне, как рабу и быдлу, мое место?..

Дольский замирает с открытым ртом. Вот так! Клин клином вышибают. А то что-то он слишком эмоционален. Пусть охолонет.

— Анатоль, прекрати истерить! То, что ты — потомственный дворянин и кадровый офицер, не дает тебе права так себя вести! — Валерий Антонович вновь усаживает поручика на место и наливает еще один стакан «успокоительного». Потом поворачивается ко мне. — Денис Анатольевич, Вы к нам не присоединитесь?..

Следующий день был богат на события. Три из них были приятными. Во-первых, как и обещал, съездил в 53-й Сибирский полк к Семену и его артели. Приказ из штаба армии и отеческое наставление полкового священника отца Федора, которому до этого передал письмо от благочинного отца Александра, сделали свое дело. Пятеро сибиряков теперь у меня — снайперское отделение. Правда, ствол с оптикой только один, но это — пока. Зато есть еще «глухой» штуцер Жирардини, который уже привели в боевое состояние и даже пристреляли.

Во-вторых, «племяшка» Ганна принята на военную службу в качестве вольнонаемного нестроевого кашевара пограничной сотни. С принятием присяги, зачислением в штат, выдачей обмундирования и головной болью — как её научить разговаривать нормальным армейским языком. Пока что вместо «Так точно» и «Никак нет» — одни «Ага» и «Не-а». Федора, что ли, попросить? Я эту сладкую парочку частенько по вечерам вместе вижу. Вот пусть заодно он будущую жену и поучит. Еще одна проблема заключалась в опасности для всех заработать косоглазие после того, как девушка переоделась в гимнастерку и галифе с обмотками. Переоделась, правда, с трудом — стеснялась одеть на себя штаны. Только отеческое внушение отца Александра и помогло. В том смысле, что если уж воинство от Постов освобождается в войну, то одинаковую форму носить сам Господь велел. А я сам себя ловил на том, что как только вижу стройную фигурку в форме, непроизвольно вспоминается знаменитое Кутузовское «Корнет, вы — женщина?» в исполнении Ильинского.

В-третьих, прибыли обещанные вольноопределяющиеся из студентов. Два горняка и один химик. Они сейчас устраиваются в казарме и, надеюсь, знакомятся с остальными. А я пока следую на беседу к начальству, о которой договорились вчера вечером. Дольский под конец «концерта» почти успокоился и стал вполне адекватным. А Валерий Антонович в приказном порядке попросил нас сегодня к шести вечера прибыть для важного разговора. Вот и тороплюсь, чтобы не опоздать.

Перед штабом меня перехватывает Анатолий Иванович и сразу берет быка за рога.

— Добрый вечер, Денис Анатольевич, не торопитесь, начальство еще не вернулось с совещания… Господин подпоручик, приношу свои извинения, если мои вчерашние слова показались Вам обидными и оскорбительными. Право слово, абсолютно ничего против Вас не имею, просто вчерашние события выбили из колеи.

— Анатолий Иванович, и в мыслях не имел обижаться. Потому, как не за что. Если бы мне такое сообщили, даже не представляю, как бы себя повел.

— …Тогда у меня есть предложение — перейти на «Ты», хоть и не пили брудершафт.

— Согласен. А насчет брудершафта — еще успеем…

Валерий Антонович собрал нас в пустом кабинете, предупредил, что разговор будет очень секретным и, возможно, долгим.

— Я планировал рассказать тебе, Анатоль, все немного позже, но появились форс-мажорные обстоятельства, поэтому необходимо поговорить начистоту и каждому из нас принять определенное решение… Ты уже представил картину, что ждет нас в будущем. Денис Анатольевич расписал все красочно… Но сейчас у меня к этой картине маленький штришок. Когда я был в штабе фронта, имел интересную беседу с бывшими коллегами по Академии. Разговор велся намеками, но…

Во-первых, почти достоверно известно, что Царь снимет Ник Ника с поста Верховного, а во-вторых, мне дали недвусмысленно понять, что скоро, возможно, придется делать выбор между двумя императорами… Николаем II Александровичем и Николаем III Николаевичем. И происходить это будет, скорее всего, когда Император приедет в Ставку. За него будет только лейб-конвой, а за Великого Князя… Я так думаю, он сможет собрать в Ставке куда больше своих сторонников.

Ага, а там и до удара табакеркой в висок недалеко. Будут еще одни геморрагические колики… Охренеть!.. Вот так новости!.. Мало нам немцев, так еще и между собой драться начнем на два года раньше! А, собственно, в чем проблема? На чьей стороне подпоручик Гуров? Так это не вопрос, — на стороне России. Да и коней на переправе не меняют… А что это все на меня так смотрят?

— Господа, если Вас интересуют мои пристрастия, то отвечаю честно: из двух зол выбирают наименьшее. Я — за Россию с ныне здравствующим Императором.

Валерий Антонович кивает в знак того, что ответ принимается, затем поворачивается к Дольскому:

— Поручик?

— Господин капитан, я еще по выпуску из Николаевского кавалерийского училища присягал Императору, — Анатоль машинально притрагивается к золотому имперскому орлу с орденом Андрея Первозванного на кителе. — Поэтому считаю вопрос излишним.

— Ну, что ж, я — тоже за Императора Николая Александровича… Тогда возникает вопрос: что мы можем сделать в этой ситуации? И можем ли вообще? Меня выспрашивал насчет двух императоров полковник Генерального штаба. Учились вместе, вот он по старой дружбе и решил узнать настроения офицеров 2-й армии. Служит он сам в штабе фронта, а куда от него ниточки тянутся, — я даже не берусь предположить. Может быть, и к самому Великому Князю. Неравные весовые категории получаются. Вариант с предупреждением царя считаю неверным. Нам просто никто не поверит, даже если письмо и дойдет до адресата… Я просмотрю еще раз стенограммы, которые Вы, Денис Анатольевич, от графа привезли. Может быть, там кто-нибудь проявится по этому вопросу по старой памяти. Тогда хоть будет за что зацепиться.

— Что мы имеем в плюсе? — Дольский начинает рассуждать вслух. — Три офицера разведотдела армии, и, возможно, пару десятков казаков Дениса Анатольевича. Да и тем надо умудриться объяснить ситуацию так, чтобы сомнений не было. А с той стороны — сторонники Ник Ника, и я думаю, их поболее нас будет. Тем более, мы не знаем кто они…

Так, думай, Денис, думай! Блин, грохнуть Великого Князя для острастки, что ли?.. Типа: нет человека — нет проблемы. Стоп!.. А вот грохать никого не надо! Надо напугать до мокрых подштанников. И не самого Ник Ника, а… хотя бы того самого полковника. А там пойдет цепная реакция.

— Валерий Антонович, кажется, я знаю, что делать. Своих казаков я смогу убедить. Двадцать человек, шестнадцать пулеметов, маузер с оптикой, — если все это правильно и, главное, вовремя расставить в Ставке… У противника шансов не остается. В любом случае, прикрыть Императора и дать ему уйти мы сможем. И сами уйдем. Нам только нужно быть там заблаговременно, и, желательно, на двух автомобилях… И вот еще, я должен быть уверен в том, что Ваш полковник — действительно человек Великого Князя. Если это так, то прямо сейчас мне нужны его фамилия, один человек в помощь и липовая командировка на два-три дня куда-нибудь подальше от штаба фронта.

— Что Вы задумали, Денис Анатольевич?

— Господин капитан, Вам известно латинское изречение «Praemonitus praemunitus» — «Предупрежден — значит вооружен»? Я хочу устроить маленький спектакль для одного зрителя под этим девизом…

Перед убытием в командировку я взял в нашей оружейке немецкую гранату-«шарик», потом нашел Платона, чьи навыки резчика получили известность и поэтому в данный момент вырезавшего для поручика Дольского шахматы в качестве мастер-класса, и поручил ему срочную и очень важную работу…

Полковник Шубин возвращался на квартиру после службы в прекраснейшем расположении духа. Помимо удачно складывающихся личных дел, не имеющих особо отношения к службе, но приносящих определенный доход, ему удалось найти для своего «суверена» еще нескольких офицеров, согласившихся на некоторые действия, которые в случае удачного завершения, могли открыть перед ними очень радужные перспективы. На фразу дежурного по штабу о том, что его спрашивал какой-то подпоручик, полковник не обратил внимания. Мало ли обер-офицеров крутится в штабе. Будучи полностью погруженным в свои мысли, он потянул на себя ручку двери в свою комнату…

Натянутая бечевка выдернула терку из запала Kugelhandgranate13, привязанной к вешалке у входа, и в сторону внезапно остолбеневшего полковника вырвался небольшой факел. Ухнули куда-то в пустоту приятные мысли о будущей карьере. Граница между жизнью и смертью была заключена в маленькой латунной трубочке, внутри которой догорала пороховая мякоть… Секунды неторопливо текли мимо, шипение пламени прекратилось, а граната все не взрывалась. Каким-то подсознательным чувством полковник понял, что ничего больше не будет, но унять зашедшееся сердце и сдвинуться с места на непослушных ногах смог далеко не сразу…

… Вот уже полчаса он сидел возле стола и бездумно смотрел на лежащую перед ним выкрашенную черным деревянную колобашку, которой неизвестный умелец смог талантливо придать форму гранаты, и запечатанный конверт с именем адресата, который так и не решался взять в дрожащие руки…

На следующий день полковник был в кабинете Верховного. Высоченный худющий генерал от кавалерии, похожий на Дон Кихота своими усами и бородкой, и его «Санчо Панса» молча смотрели на лежащий перед ними лист бумаги, на котором на пишущей машинке была отпечатана только одна фраза: «Полковник, боевых гранат хватит и на тебя, и на других заговорщиков любого ранга. Молись почаще:… и не введи нас во искушение, но избави нас от «Лукавого»!»…

Из командировки я вернулся вовремя. Доложился по команде, рассказал подробности. Валерий Антонович в свою очередь поведал, что договорился с «нужными людьми», которые смогут сообщить за сутки о прибытии интересующей персоны. Потом, видя наше с Дольским удивление, пояснил, что агентов в высших сферах у него нет, просто за сутки до приезда Ставку по телеграфу должны уведомить об увеличении количества едоков. И теперь — не только тыловиков, но и разведотдел 2-й армии. Теперь оставалось только ждать дальнейшего развития событий…

Интерлюдия.

В небольшом ресторанчике «Фатерланд» на Унтер-ден-Линден было немноголюдно, если учесть, что в столь раннее время все честные немцы должны быть на своих рабочих местах и трудиться во имя доброго кайзера Вильгельма II и скорейшей победы Германии в этой войне. План Шлиффена позволял добиться этой победы, тем более, что все мужчины Германии давно были приучены к трем мужским буквам К — «Кайзер, Кригс, Канонен» в отличие от четырех женских — «Киндер, Кирхен, Кюхен, Клейдер». Род фон Штайнбергов не являлся исключением, исправно поставлял для службы Родине образцовых офицеров… до недавнего времени.

Механическое пианино «Вурлитцер», стоявшее в углу, меланхолично наигрывало «Ах, мой милый Августин», что как нельзя лучше соответствовало ходу мыслей одиноко сидящего гауптмана. Как только мелодия заканчивалась, офицер поднимался из-за стола и запускал песенку заново, бросая монетку в щель и нажимая нужную клавишу, а затем возвращался на место. Официант, вот уже несколько дней обслуживавший мрачного посетителя, наряду с немногочисленными завсегдатаями старались не обращать внимания на эти причуды. В конце концов, если германский офицер что-то делает, то, значит, так и должно быть.

Генрих фон Штайнберг поставил коньячную рюмку на стол и угрюмо посмотрел на четыре уже пустых, стоявших перед ним ровной шеренгой, как солдаты на плацу. Гауптман саркастически усмехнулся. Еще пару недель назад он командовал авиаотрядом, летал на своей «птичке» над бескрайними русскими просторами, если, конечно, Польшу можно считать русской. Были рутинные разведовательные вылеты, были бомбежки русских окопов и немногочисленные, но ожесточенные схватки с русскими авиаторами. Вот именно — были!.. А теперь благодаря ветренной девке Фортуне он, потомок древнего рода, вынужден маяться в неведении в «Эксельсиоре», известном «джентльменскими вечерами» кайзера Вильгельма, и ждать решения своей дальнейшей судьбы штабными крысами из Военного Министерства. Про столь любимую авиацию можно теперь забыть навсегда. Может статься, сделают командиром пехотной роты, и он будет вкушать все прелести окопного быта наряду с солдатами. Причем, это — еще не самый худший вариант. Ему уже несколько раз намекали, что возможно такое назначение, после которого выход только один — пуля в висок из собственного пистолета. Им всем нужен козел отпущения из-за истории с оберст-лейтенантом. И он, гауптман фон Штайнберг, для этого как нельзя лучше подходит. Приятельски беседовал с противником, был отпущен на свободу. А то, что спас техников и пилотов, кроме тех, что отравились по собственной глупости, — об этом никто не хочет вспоминать… Марки тают очень быстро. Но все-таки их должно хватить, чтобы продержаться до конца. До любого конца… И все из-за того проклятого русского лейтенанта с его казаками, возникших ниоткуда в ночной тьме, как черти из Преисподней. Как им это удалось, он до сих пор не может понять, хоть и неоднократно расспрашивал всех оставшихся в живых.

Гауптман поднял руку и щелкнул пальцами, подзывая официанта с очередной полной рюмкой. Тот, изучивший за несколько дней пристрастия молчаливого угрюмого офицера, поспешил к столику с подносиком в руках. Пригубив очередную порцию коньяка, фон Штайнберг еще раз пересчитал рюмки, стоявшие на столе. Шесть, включая только что принесенную. Дьявольское число. Три шестерки — число Зверя по Библии… Вот и он выпьет три раза по шесть рюмок чтобы забыться и побредет в гостиницу, желая уснуть и вычеркнуть из жизни очередной день, не принесший никакой ясности и определенности.

Гауптман обвел слегка осоловелым взглядом зал ресторана. За соседним столиком сидели двое господ, по внешнему виду похожих на банковских служащих, о чем-то негромко переговаривавшихся. Еще один стол занимала какая-то парочка, мужская половина которой, по-видимому, сгорала от нетерпения, а женская старалась как можно дольше продлить удовольствие и намекала на необходимость повторения заказа… Никто не обращал внимания на офицера, погруженного в свои мысли и неторопливо тянущего коньяк, уткнувшись взглядом в ряд рюмок. В следующий момент Фортуна еще раз доказала свою изменчивость.

— Вы позволите, герр офицер? — раздался над ухом негромкий голос. Штайнберг недовольно поднял глаза на вопрошавшего. Рядом стоял один из банковских клерков с соседнего столика. Не дожидаясь разрешения, мужчина уселся на стул.

— Что вам надо? — раздраженно буркнул гауптман, поняв, что день все же пойдет не так, как он запланировал.

— Совершенный пустяк. Мне интересно насколько глубоко барон Генрих фон Штайнберг погрузился в отчаяние и как долго он собирается заливать его коньяком.

Гауптман хотел уже было вспылить, но тут до него дошло, что незнакомцу просто неоткуда знать его имя.

— Кто вы такой? Откуда знаете как меня зовут?

— Нам известно очень многое о вас, герр гауптман. Но я озвучу лишь то, что в данный момент имеет значение. Если мой рассказ покажется вам неинтересным, я тут же откланяюсь. Если же нет, я представлюсь, и мы сможем продолжить разговор…

Итак, гауптман Генрих фон Штайнберг, до недавнего времени командовавший авиаотрядом, приданным III резервному корпусу. Отличный командир, грамотный в военном и техническом отношении. Храбрый пилот. Имеет одну личную победу в воздушном бою… Во время передислокации отряд уничтожен русскими казаками. Точнее, уничтожены аэропланы и вся техника. Личный состав за исключением нескольких человек, погибших при нападении, отпущен во главе со своим командиром на свободу. Как утверждает один из очевидцев, гауптман фон Штайнберг при этом довольно мило беседовал с командиром русских. Кстати, вы не вспомните его имя?

— Если вы интересуетесь русским офицером, то его зовут… Гурофф Денис Анатольевич, лейтенант Российской армии. Очевидца же зовут Ганс Обермайер, он служит водителем при штабе корпуса. Льстец, подхалим и сволочь! И, черт возьми, русский офицер вел себя не в пример честней и благородней, чем эта лакейская свинья… А откуда, собственно, вам все это известно?

— Извините, герр гауптман, я все же продолжу сначала свой рассказ, тем более, что он уже подходит к концу. После служебного расследования вы отстранены от должности и направлены в распоряжение Генерального штаба. Находитесь в Берлине вот уже неделю, постоянно бываете в этом ресторанчике, где и пытаетесь уничтожить запасы коньяка в Фатерлянде. Я прав? Разговор вам интересен?

— Да кто вы такой, черт подери?! Откуда вы все знаете?

— Дело в том, что вы заинтересовали своим рапортом о случившемся нашу организацию. Именно поэтому я сейчас с вами разговариваю. Если уж вам так интересно, — майор Хельмут фон Тельхейм, представляю отдел III-b Генерального штаба.

— А, господа шпионы! Хотите меня завербовать?

— Гауптман, не шпионы, а разведчики. Граф, в имении которого был уничтожен ваш отряд, являлся шпионом потому, что был гражданским лицом и, невзирая на напыщенные речи о своем служении Рейху, деньги брал исправно и даже с жадностью. И должен сказать — не только у нас. И то, что его пристрелили русские, вполне закономерно. Скорее всего они просто несколько опередили события. Рано или поздно, но это пришлось бы сделать нам… В какой-то мере русские свершили благое дело, пристрелив его потому, что негодяям верить нельзя… Я хочу, чтобы вы поняли — у вас два варианта. Первый: вы отказываетесь от сотрудничества и уже завтра получаете назначение командиром роты на фронт. И второй: вы принимаете наше предложение и работаете в разведке. Тем более, что вы это уже делали со своими авиаторами. Поймите, Генрих, помимо явной войны с пушками, солдатами, окопами идет еще и тайная война, которая по ожесточенности не уступает первой. Разве не долг каждого честного немца служить Фатерлянду? На том месте, где он может принести наибольшую пользу. Вы в училище изучали историю. Скажите мне, пожалуйста, могли бы наши генералы так быстро победить лягушатников и промаршировать по Парижу, если бы не разведка Вилли Штибера, которая могла сообщить все вплоть до того, какой кофе заваривают на завтрак солдаты противника. Кстати, во время русско-японской войны эту функцию выполняли самураи древних родов, а иные — в генеральском звании, отнюдь не считая это занятие недостойным.

В Порт-Артуре, например, подрядчиком по очистке нечистот был помощник начальника штаба осадной 3-й японской армии. Частые свободные поездки по городу «китайца», обычно сидевшего на ассенизационной бочке, оказались чрезвычайно полезными для командующего осадной армией генерала Маресукэ Ноги…

Подумайте о нашем предложении. Хотя, я по вашим глазам вижу, что вы почти согласились. Завтра в девять часов в гостиницу за вами зайдет вот этот молодой человек, — «клерк» кивает на соседний столик. — Он сопроводит вас для дальнейшей беседы… Кстати, может быть, говорю это преждевременно, но я привык доверять интуиции. Вы ведь жаждете реванша с тем лейтенантом Гуровым? Поиск его и будет вашим первым заданием… И дружеский совет, гауптман: не злоупотребляйте коньяком. Спиртное вредно пилоту, а Вам, возможно, еще придется летать и не мало…

* * *

Нервное напряжение, в котором оба доктора находились последние часы, сменилось закономерной апатией. Практически весь путь домой они продремали под негромкий мерный цокот копыт, а уж добравшись до обволакивающей неги диванов, отдали достойную дань объятиям Морфея. Тем более, что домработница ещё накануне была награждена внеплановым выходным, и друзья были избавлены и от сердобольных охов и ахов, и от допроса с пристрастием на правах домоправительницы со стажем. Проснулись они почти одновременно благодаря бодрящей свежести, которая являлась следствием непротопленной печи, и от смутной мысли о некоем обязательстве, выданным на сей вечер. Часы неспешно с достоинством отбили шесть ударов, и одновременно с последним раздался звонок в дверь.

«Ротмистр!!!!» — именно эта мысль в сочетании с некими, не совсем лицеприятными комментариями по поводу собственной забывчивости, пронзила мозги обоих эскулапов и подстегнула к немедленному действию.

Михаил Николаевич, словно перейдя в славное пролетарское сословие истопников, лихорадочно пытался реанимировать печь, а Бартонд, натянув тужурку на мятую рубашку, с красными от смущения щеками направился к двери.

Надо отдать должное ротмистру, едва зайдя в комнату, он мгновенно оценил несколько натянутую атмосферу и с ловкостью профессионального психолога мгновенно её разрядил.

— Михаил Николаевич, позвольте Вам помочь. Разжигать печь, — это моё любимое занятие ещё с детства. Помнится маменька, наказывая за шалости меня или младшую сестру, лишала кого-то из нас этого почетного права.

Мягко, но настойчиво он оттеснил доктора от «заупрямившейся» печки, он как-то по-особому переложил поленца, щелкнул зажигалкой, и через несколько минут языки огня заплясали, словно подразнивая неудавшегося Прометея.

Повернувшись к Михаилу Николаевичу, ротмистр поразил доктора выражением лица. Оно было по-детски беззащитным, в уголках глаз что-то блестело. Желая проверить неожиданно пронзившую его мысль, доктор спросил:

— А Ваша сестра, она, скорее всего уже замужем и вероятно сама учит детей этому хитрому искусству?

— … Увы, нет. Она, а точнее они…. В общем, пока я рубился с японцами… Революция, бунты. Дома сгорали порой не пустые… Собственно, поэтому я и перешел в корпус, и буду служить и драться пока…. Пока не воздастся по грехам их… Но, полноте, господа, довольно о прошлом.

В комнате между тем стало теплее, и Петр Всеславович, с разрешения хозяина, расстегнул пиджак и снял галстук.

— Николай Петрович, прошу меня простить, но я позволил себе прийти не с пустыми руками. Из небольшой плетеной корзины с крышкой ротмистр извлек пару бутылок «Ай-Даниль» Пино Гри, пакет с фруктовыми пирогами и сыром. Хозяину ничего не оставалось, как мысленно проклиная несвойственную ему забывчивость, направится к буфету за необходимой сервировкой. По предложению ротмистра кресла были передвинуты поближе к печке, на невысоком столике возле блюда с пирогами и сыром в отсветах огня темно-янтарным цветом переливалось вино в хрустальных бокалах, тонкий аромат айвы, гречишного меда и пряной гвоздики радовал обоняние.

— Вы, помните господа, эти слова Пушкина, — нарушил затянувшиеся молчание ротмистр. -

Еще будучи юнкерами, мы с друзьями любили их напевать на манер гусарского романса, вот так же возле огня…

Но я обещал кое-что рассказать и поэтому не смею долго испытывать Ваше терпение. — Ротмистр сделал небольшой глоток вина. — Замечательный букет, 1880 год. Он для меня символичен тем, что спустя несколько месяцев был подло убит Государь-Освободитель Александр Николаевич, и на его тризне родилась Священная дружина. По Вашим лицам, господа, я вижу, что это название Вам мало что говорит. А вот мой отец, служивший под началом генерала Фадеева, успел мне многое поведать об этих замечательных людях и о той святой цели, которой они служили. Увы, это движение, поставившее перед собой задачу борьбы с революционным террором, была распущено крепко державшим штурвал Руси императором Александром III.

Теперь на престоле Николай Александрович, а у гидры террора, подобно ее мифической тезке выросли новые, еще более ядовитые и смертоносные головы. И, боюсь, что обладай Император даже силой Геракла, ему не одолеть ее в одиночку. Тем более, что он, увы, он не может похвастаться теми талантами, которые были у его венценосного прадеда и отца — Николая Павловича и Александра Александровича. Эти люди сумели победить самого страшного врага — внутреннего, обуздать придворную камарилью, всех этих Романовых в энном колене, уверовавшим, что кровь далекого общего предка, дает им индульгенцию от всего и право на всё. Тем более, что зачастую они являются ярыми германо- или англофилами. Последнее, пожалуй, страшнее всего.

— Простите, Петр Всеславович, но англичане же — наши друзья и союзники, и мы вместе противостоим тевтонам, — возразил Бартонд.

— Ах, доктор, доктор, — укоризненно покачал головой ротмистр. — Запамятовали Вы, что писал Александр Сергеевич:

Мне гораздо менее отвратительны тевтоны, хотя бы тем, что они не скрывают своей враждебности, а островитяне…. Если вспомнить историю всех российских смут, то практически везде найдутся ниточки, тянущиеся на Остров. Для этих джентльменов мы все, от последнего трубочиста и до академика, или генерала — не люди, а дикари, которые имеют наглость жить в такой богатой стране. Мой дед бился с горцами на Кавказе, отец сражался в Средней Азии, и везде были английские деньги, английское оружие, английские инструкторы. Да и за японцами маячил Сити и Роял Неви. Где и на чьи деньги печатал свои издания господин Герцен? Кто стоял за декабристами, в планах которых было убийство всей правящей царской семьи? С легкой руки Пушкина мы привыкли идеализировать этих господ. Да простят меня боги Парнаса, но:

Время бежало незаметно. Оба доктора заворожено слушали ротмистра, который периодически подкладывая полешки в печь, говорил, говорил, говорил… Это был непохожий ни на что монолог, лишь изредка перебиваемый вопросом или возгласом несогласия. Впрочем, с каждым сказанным словом, этих возгласов становилось все меньше. В этой лекции, а скорее — исповеди, перемешались и дела давно минувших дней и то, о чем писали совсем недавно газеты, или перешептывались обыватели. Многовековая ложь: от кровавого маньяка на троне и убийцы собственного сына, до пригревших Герцена и поздних марксистов английских банкиров, до сих пор щедро отпускающих фунты на развал России. Все то, что сделало британское адмиралтейство, дабы поспособствовать прорыву Гебена и Бреслау в Черное море, поближе к российским рубежам, нанеся этим сильнейший удар по ее торговле.

— Все, что Россия покупает за золото у так называемых «союзников», друзья мои, все к чему имели отношения британцы, оказывается никуда не годным, — с горечью продолжил ротмистр, — к нам относятся так, как, будто мы попрошайки, стоящие с протянутой рукой. Условия зачастую кабальные, или просто унизительные. И это не моё мнение, а заключение профессора Бахметьева. Борис Александрович считает, что это не ошибки или разгильдяйство, а целенаправленная подрывная деятельность, направленная на ослабление Российской Империи и уничтожение её армии.

Видимо высказав наболевшие, ротмистр замолчал и несколько минут просто смотрел на огонь. Николай Петрович никогда не отличавшийся флегматичностью, прервал затянувшуюся паузу извечным русским вопросом, но прозвучавшим как вскрик:

— Петр Всеславович, так что же делать?! Нельзя же просто сидеть и ждать неизбежного? Или все-таки можно с этим бороться?

— Это зависит от того, какую цель Вы перед собой ставите. — Усмехнулся ротмистр. — На это вопрос в разное время пытались давать ответ и известный Вам господин Чернышевский, да и более знакомый нам «товарищ» Ульянов. Надеюсь, что всем здесь присутствующим не по пути с этими оракулами? Нет? Отлично. Тогда нам предстоит тяжелая, опасная и, скажу сразу, неблагодарная работа. Представьте себе, что чистящий Авгиевы конюшни Геракл был бы вынужден отбиваться одновременно от Стимфальских птиц и Эриманфского вепря… Но Вы господа, уже вступили на этот путь. Ваша отповедь, Михаил Николаевич, данная на съезде противникам России, — это Ваш первый выстрел по врагу. Но в одиночку невозможно победить…

Есть патриоты, господа, начавшие возрождение Священной дружины и Ваш покорный слуга имеет честь в ней состоять. Только мы не должны повторять ошибок прошлого. В этой когорте должны быть лучшие сыны Отечества невзирая на сословную принадлежность, возраст и вероисповедание. Мы должны подняться над предубеждениями, вернуться к тем основам, на которых Минин и Пожарский возрождали Россию. И я рад, господа, что могу сообщить Вам, что академик Павлов — один из нас. Но мы не должны стать некой сектой, этаким орденом иезуитов на российский манер. Иван Петрович как-то сказал, что мы должны сохранить холодные головы, горячие сердца и чистые руки. Я не знаю, кому принадлежат эти слова, но именно так действовал генерал Бенкендорф, чей портрет висит в моем кабинете. Александр Христофорович, всю жизнь хранил чистый платок, подаренный ему Императором Николаем I со словами: ««Вот тебе все инструкции. Чем более отрешь слез этим платком, тем вернее будешь служить моим целям!». У каждого из нас, кто хочет принести реальную помощь стране, должен быть такой «платок»…

Настенные часы, купленные, наверное, еще отцом Николая Петровича, начали отбивать очередной час. И с каждым ударом становилось понятно, что сегодняшний вечер близится к завершению.

— Благодарю покорно, господа, за приятно проведенный вечер. — Ротмистр тоже это понял. — Прошу извинить, время уже позднее, вынужден откланяться.

— Петр Всеславович, Бога ради, останьтесь! Мы ведь только начали беседу. Да и Михаил Николаевич только на два дня сумел вырваться! — Было заметно, что Бартонду до смерти не хотелось отпускать гостя.

— Прошу еще раз простить, время уже позднее, сегодняшний день и так преподнес Вам слишком много впечатлений. Если же захотите продолжить разговор, послезавтра вечером я Вас навещу. Честь имею, господа!..

После ухода ротмистра два доктора еще долго обсуждали рассказанное гостем и строили различные версии того, что произойдет, или может произойти в ближайшем будущем и с ними, и с Империей в целом.

Утром Михаил Николаевич прибыл в Московское управление РОККа, чтобы сдать документы по госпиталю и получить новое назначение. Молодой чиновник, принимавший бумаги, остановился взглядом на фамилии доктора, потом сверился с каким-то списком, лежавшим на столе, после чего произнес:

— Вам, милостивый государь, для получения новой вакансии придется обождать пару дней. Да, для Вас тут оставлено письмо, будьте любезны забрать.

Доктор с недоумением посмотрел на конверт, и не найдя подписи отправителя, вскрыл его и достал небольшой листок бумаги, на котором было написано торопливым почерком: «Уважаемый Михаил Николаевич! Не откажите в любезности еще раз побеседовать со мной и Петром Всеславовичем! Павлов».

* * *

Прошло еще несколько дней. Сотня, точнее, теперь уже рота потихоньку втянулась в занятия и тренировки. Поначалу было еще много вопросов, и главным из них был: «Зачем столько бегать?» Пришлось объяснить, что мы этим заменяем строевую подготовку, а если кому не нравится, можно быстро перевестись в любую пехотную роту. Желающих задавать вопросы больше не нашлось. Также, как и соединять приятное с полезным после одной «образцово-показательной экзекуции». Трое погранцов втихаря решили вечерком отметить знаменательное событие и нашли способ добыть «огненной воды» непонятного происхождения. Да еще и подкатиться к рядовому Ганне с непристойным предложением — найти какую-нибудь закусь. Девица-красавица, естественно, послала их по общеизвестному маршруту, а Федор, «случайно» оказавшийся рядом сначала хотел каждому из них что-нибудь сломать, потом одумался (вот что воинская дисциплина с человеком делает!) и пошел посоветоваться с командованием. Которое нашел в лице Михалыча по причине моего с Сергеем Дмитриевичем убытия к тыловикам решать насущные и иногда весьма болезненные для них вопросы. Вахмистр, не долго думая, нажал на клавишу «Пауза» и запер бутылку и ее обладателей в соседних кладовках, против чего фельдфебель Остапец и унтеры-погранцы были абсолютно не против. До прибытия командира.

Ну, а по прибытии меня чуть ли не хором «обрадовали» этим известием и с интересом стали смотреть, как будет свершаться правосудие. Приговор был скорым, но справедливым. С моей точки зрения. Предупреждал же всех, что спиртосодержащие жидкости будут доступны либо в качестве анестезии, либо по оч-чень важным поводам. Типа награждения орденом, присвоения звания, или еще какого-нибудь знаменательного события. Поэтому вместо личного времени рота построилась перед казармой, с любопытством глядя на «злодеев» и стоящую перед ними скамью, застланную скатеркой. На импровизированном столе красовалась роковая бутыль и прикрытая полотенцем тарелка с тремя сухарями и кружками. Народ ждал торжественного уничтожения «проклятой», и их ожидания сбылись, но немного нестандартным способом. После пламенной, но короткой лекции о вреде зеленого змия прозвучал приказ открыть, налить, выпить, закусить… и выйти на исходную для марш-броска. Я с Егоркой составили им почетный эскорт. Ну там, вздбодрить, указать правильное направление… Виновники пробежали полторы версты, пока не выплюнули из себя все выпитое и съеденное. Возвращаться пришлось тем же способом для закрепления условного рефлекса «Будем пить — будем бегать». А мне на будущее — поразмышлять о том, что рыба гниет с головы. Хоть и чистят ее с хвоста. Пока, вроде бы, не отличался тягой к спиртному, но надо себя контролировать. Чтобы пример командира всегда был перед глазами. Желательно со зверским оскалом и в кошмарных снах.

А еще вспомнилась мысль, давно забытая в текучке дел. Когда-то ведь хотел в личное время устроить вечернюю школу. Вот и надо этим озаботиться. И других озаботить. Поэтому после роспуска строя подзываем для разговора наших вольноопределяющихся:

— Так, господа студиозусы. Вам будет особое задание, с которым Вы, я надеюсь, блестяще справитесь. Как посмотрите на то, чтобы в личное время поработать учителями?

— А кого и чему учить прикажете? — интересуется Вадим Федоров, один из студентов-горняков.

— Писать, читать и считать. Многие в роте неграмотны. Поспрашивайте, поговорите, подумайте — что для учебы будет нужно и в каком количестве, потом скажете мне. Два дня хватит?

— А если они не захотят? Или стесняться будут? — это уже второй будущий горный инженер, Илья Буртасов, деловито спрашивает.

— Стесняться тут нечего, а кто не захочет учиться, будет… Что?

— Бегать?..

Приятно иметь дело с умными людьми…

Через день назначенные «педагоги» доложили, что для моей затеи нужно как минимум шестьдесят восемь тетрадей, столько же карандашей и хотя бы два десятка букварей. А также что-нибудь напоминающее классную доску и мел, чтобы писать на ней. Впрочем, с последней вопрос решился просто. Егорка, которому всегда до всего есть дело, притащил откуда-то лист кровельного железа, выкрашенный в черный цвет. И заверил отца-командира, что имущество ничейное, хозяин не объявится, а если и нарисуется, то он, Егорка, с ним на раз договорится. Остальное доставать надо будет самому. Интересно, сейчас кто-нибудь благотворительностью занимается в прифронтовой полосе? Надо будет поинтересоваться у капитана Бойко.

Назавтра такой случай представился, правда, перед достаточно напряженным разговором на совсем другую тему. К шести вечера прибыл на становящиеся традиционными «посиделки» в штабе. Валерий Антонович уже был на месте, а вот Анатоль задерживался. Пользуясь случаем, озадачил любимое начальство проблемой организации ликбеза, и получил полное одобрение затеи и очередное доказательство того, что инициатива в армии наказуема исполнением этой инициативы. Пока придумывали где взять требуемое, после аккуратного стука в дверь появился старый знакомый, отец Александр. С ходу уловив смысл разговора, похвалил господ офицеров за заботу о нижних чинах и заявил, что, скорее всего, сможет поспособствовать решению проблемы. Потому, как церковно-приходская школа закрылась из-за нехватки детей, которые вместе с родителями уезжали подальше от войны. И не далее, как в воскресение привезет все, что сможет найти. А заодно с новой паствой познакомится и старую поокормляет. Потом, хитро посмотрев на меня, поинтересовался у господина капитана помогла ли ему святая вода, которую тот испрашивал для одного очень важного дела. Валерий Антонович, как мне показалось, несколько смутился, но потом ответил, что водичка была использована по назначению и разрешила некоторые его сомнения. Обратившись ко мне, сказал, что в воскресение приедет «в гости» вместе со священником и, скорее всего, мне придется повторить монолог, который был на днях в присутствии Анатоля. Блин, да что же это такое?! Мне проще теперь повесить на шею табличку «Попаданец из будущего. Часы приема не ограничены»!.. На мой недоуменный взгляд сделал знак, мол, потом все объясню и перевел разговор на другие важные для батюшки дела. Решив все вопросы, священник откланялся и ушел, столкнувшись в дверях с Дольским, летевшим как на пожар.

— Виноват, господин капитан, боялся опоздать. Докладываю: объехал все места, которые были назначены. Положение аховое. Оружия не хватает, в одном полку винтовка аж на троих солдат. Патронов тоже мало. «Языки», которых приволокли охотники, показывают, что германское командование накапливает и перегруппировывает свои войска. По слухам — в северном направлении.

— Спасибо, Анатоль, хотя сведения ты привез и неважнецкие. Но я собрал Вас, господа, для другого… Есть очень серьезный разговор. Дело в том, что мне кажется несколько преступным, зная о том, что рассказал Денис Анатольевич, сидеть, сложа руки. Я сейчас попытаюсь обрисовать ту картину, которая сложилась в моей голове… Положение в армии не ахти. Убыль кадровых офицеров составляет сейчас около шестидесяти процентов, недостаток восполняется за счет прапорщиков военного времени. Добро, если из толковых унтеров, а ведь многие — из студентов, которые, не в обиду господину подпоручику, почти ничего не умеют, да и не хотят уметь. Единственное, чему выучились — в лобовую на пулеметы — «За Веру, Царя и Отечество». Зато в голове — куча либеральных идей. Дисциплины никакой. Пополнение приходит на фронт мало того, что необученным, даже не переодетым в форму. Вооружения и провианта не хватает. Более того, как генштабист скажу Вам, что наши генералы тоже воевать не способны за очень редким исключением. Прорыв германцев на Юго-Западном фронте заставляет и нас отступать. Но эвакуировать какие-то статуи и картины из Варшавы и оставлять на произвол судьбы все арсеналы и магазины Новогеоргиевска — это верх безрассудства. Причем, Высочайше утвержденный Верховным. Да и вывезти имущество теперь невозможно. Все дороги забиты беженцами, выгоняемыми из домов опять-таки по приказу Великого Князя. Создается даже впечатление, что все это делается нарочно, чтобы вызвать недовольство в народе. И, сыграв на этом, прийти к власти, сменив Императора.

— Валерий Антонович, а что могут сделать в этой ситуации трое обер-офицеров? — Дольский вопросительно смотрит на начальника. — Вариант со Ставкой мы обговорили. Кстати, Денис, как к этому отнеслись твои казаки?

— Нормально отнеслись. Собрал свою первую группу, да и поговорили. Объяснил им ситуацию, сказал, что Великий Князь, возможно, захочет сам сесть на трон вместо Императора. Спросил, могу ли в этом деле на них рассчитывать. Мои «ближники» сказали, что лично на них — да, а с остальными казаками они тихонько переговорят.

Между прочим, все остальные бойцы прекрасно видят тот бардак, про который сейчас Валерий Антонович рассказывал. И уже задаются вопросом — кто в этом виноват. Погранцы рассказывали, что в крепости к ним уже агитаторы какие-то подкатывали с листовками, мол, война нужна только буржуям, чтобы деньжищи лопатой загребать.

— И что они сделали? — Анатоль заинтересовался. — Дали по шее и отправили восвояси?

— Нет, скрутили и сдали жандармам. У тех агитаторов блокнотик нашелся, где подходы к фортам нарисованы были.

* * *

— Так, господа офицеры, мы немного уходим от темы разговора. Приезд Императора в Ставку — частный случай, а я хочу поговорить с Вами о другом… В 1881-м году, после убийства народовольцами императора Александра II, была создана тайное общество, целью которого являлась охрана царя и противодействие революционному террору. Об этом мало кто знал, а сейчас помнят еще меньше. Называлось — «Священная дружина», в него входили определенные персоны Высшего cdtnf, как статские, так и военные, дворянство. Мне об этом рассказывал отец после русско-японской войны, потому как был некоторым образом причастен к этой организации. Позже она была распущена… Сейчас ситуация складывается намного хуже. И на аристократию надежды очень мало. Поэтому я и предлагаю попытаться создать нечто подобное, но с опорой на офицерский корпус, во всяком случае, на тех его представителей, которым небезразлична судьба страны. Мне приходится регулярно общаться с офицерами как в нашей армии, так и в масштабах фронта, поэтому знаю настроение многих батальонных и даже полковых командиров. Они все недовольны существующим положением вещей. И отношением к себе и своим подразделениям со стороны генералов, и тем, как последние планируют и руководят боевыми действиями.

— Валерий Антонович, я полностью с Вами согласен, но нам не грозит встреча по этому поводу с господами в голубых мундирах? Вы же прекрасно знаете, что офицерам запрещено заниматься политикой. Разжалуют в солдаты, сошлют в окопы, — и все.

— Встреча с ними, Анатоль, будет и не одна. Но не так, как ты себе это представляешь. С коллегами из контрразведки я тоже давненько общаюсь, у многих — схожие настроения, тем более, что информацию они имеют более подробную. Что, однако, не отменяет конспирации. Поэтому мы сейчас сделаем вот что. — Валерий Антонович открывает ящик стола и извлекает на свет Божий бутылку коньяка. — Присаживайтесь поближе, господа, разрешаю курить. Анатоль, достань рюмки и разливай… Так вот, у меня на примете уже есть трое офицеров, с которыми можно провести предварительные беседы.

— Ну, хорошо, нам удастся создать подобную дружину. Но в ней практически все будут военными. Цель создания — в чем она заключается? — Не унимался Дольский. — Выиграть войну и после этого дублировать Охранное отделение?.. Или что-то еще?

— Валерий Антонович, а ведь Анатоль прав. Мы еще не определили четкие цели, средства для их достижения… И, возможно, то, что я сейчас скажу, будет для Вас неожиданным… — Закуриваю, чтобы оттянуть время, уж больно шоковую информацию надо преподнести. — Скажите мне, господа, как Вы мыслите себе будущую Россию? Я не против монархии, но какой она должна быть?..

И — тишина. Почти мертвая…

— Объяснитесь, Денис Анатольевич! — Капитан Бойко пристально смотрит на меня. — Что Вы имеете в виду?

— Валерий Антонович, я просто хотел узнать Ваше мнение о государственном устройстве в будущем. Из своей истории я знаю, что основной причиной революции было недовольство царской властью со стороны всех слоев общества. Что многие хотели бы ограничить самодержавную власть, заменить ее на конституционную монархию, а то — и на республику. Вот и хочу узнать, что Вы думаете об этом.

— В начале своего царствования император Александр III подтвердил три принципа построения российского общества, определенные еще в 1832-м году Николаем I: самодержавие, православие, народность. Я считаю, что для России это — вполне подходящий вариант. А Ваше мнение?

— Насколько я знаю, Александр III держал твердой рукой и страну, и всю Великокняжескую… свиту. Ныне здравствующий Император этого сделать не может в силу ряда обстоятельств. А что делают мыши, когда кот спит?.. Особенно, если до них правосудию очень трудно дотянуться. Я хочу сказать, что есть несколько условий, при которых возможно дальнейшее развитие страны с сохранением монархии.

— Так все-таки — монархия, а не республика? Отчего же, можете объяснить?

— Могу. При республиканском строе к власти приходит политик, выбранный на недолгое время, — максимум пять лет. То есть, партия, находящаяся у руля, гарантированно может выполнить программу, разработанную на этот недолгий срок. А учитывая «честность» большинства современных политиков, их действия будут направлены на обогащение себя любимых. Потом к власти придет другой лидер, другая партия, и процесс управления страной, то есть набивания собственных карманов, начнется по новой, а все огрехи будут сваливаться на предшественника. В своем времени я на это успел насмотреться, да и пример Северо-Американских Соединенных Штатов у всех нас перед глазами. Республиканцы и демократы сменяют друг друга с завидной периодичностью, а все идет так, как надо всяким банкам и трестам.

Так вот, чтобы сохранить власть, Царь должен объявить о национализации всей земли и бесплатной раздаче ее крестьянам. С учетом их заслуг в войне, то есть, лучшую землю должны получить те, кто проливал кровь на фронте, или семья погибшего воина…

— Подожди, Денис, ты хоть представляешь сколько крупных землевладельцев в России? Ты думаешь, они обрадуются? — Дольский следует моему примеру и тоже закуривает.

— Анатоль, пойми! Один из основных лозунгов революции был «Землю — крестьянам!». Если это сделать сверху, то крестьянство будет за царя, а не за революционеров. А вообще, скажи мне, почему основная часть населения империи живет в беспросветной нищете, деградирует и спивается от безысходности? При этом еще обязана кормить остальных, которые их и за людей не считают? И потом, кого проще прижать к ногтю — миллионы озлобленных крестьян, или несколько пусть даже десятков тысяч помещиков и землевладельцев. Тем более, что им будет предложена определенная денежная компенсация, правда, растянутая лет на двадцать-тридцать.

— Да, Денис Анатольевич, удивили Вы меня, — Валерий Антонович, до сих пор внимательно слушавший нашу с Дольским перепалку, решил вступить в разговор. — Не скажу сразу, что я — за, но доводы заслуживают внимания. Чем еще удивите?

— Еще — смягчение отношений между сословиями, национализация стратегических отраслей промышленности, улучшение условий жизни и труда рабочих, в том числе и жестко установленная законом продолжительность рабочего дня, всеобщее образование, бесплатная медицина. Это так, навскидку.

— Ты хочешь уравнять в правах дворянина, купчину и крестьянина?! Ты представляешь, какой поднимется вой?

— Анатоль, скажи, пожалуйста, что дает тебе твое потомственное дворянство? Изжившие себя надуманные привилегии? Тебе это нужно?.. Тем более, что отменять ничего не надо, просто границы между сословиями сделать более прозрачными. Вспомни Петра I: «За ум графами жаловать буду!» Возьми, например, Демидовых. Да и Светлейший князь Александр Данилович Меньшиков свою карьеру начинал с пирогов. Дворянство должно служить стране. Не за страх, а за совесть. Как самураи в Японии…

— Хорошо. Тем более, что на войне пуля одинакова и для крестьянина, и для дворянина… А почему у тебя рюмка полная? Манкируешь?

— Нет, с позавчерашнего дня в роте — сухой закон. Для всех.

— Почему же, Денис Анатольевич? — Господин капитан с интересом смотрит на меня, ожидая ответа. Рассказываю историю трех незадачливых погранцов — пьяниц. Дольский ржет, а Валерий Антонович высказывает то ли похвалу, то ли осуждение:

— Вот вечно Вы, Денис Анатольевич, оригинальничаете. Они же теперь или пить разучатся, или бегать будут быстрее командира… Ну да шутки — в сторону. Вы назвали ряд преобразований в стране и обществе. А какими силами собираетесь это делать? Ваши слова достаточно близки к программе кадетов, но примут ли они нашу сторону? Тем более, что Ваши идеи гораздо радикальней. А они ведь сами рвутся к власти. И не они одни.

— Валерий Антонович, вопрос должен стоять по-другому — примем ли мы их в свои ряды? В моей истории было несколько случаев, когда военные брали власть в стране. Про младотурков Вы и сами знаете. А вот в Испании в начале тридцатых была революция, которая уничтожила монархию. Республиканцы разных партийных принадлежностей не могли выработать единой политики и грызлись между собой. А попутно отрывались на крестьянах. Представьте себе запрет на свободную торговлю продуктами в аграрной стране. Они же потом начали политические репрессии. А в 1936-м году восстали военные во главе с генералом Франко. И до 1939-го была гражданская война, которую армия, естественно, выиграла. Генерал стал диктатором, но сразу заявил, что передаст власть над страной наследному принцу Хуану-Карлосу, но только когда положение в стране это позволит. Что впоследствии и сделал, но сначала хитро обошел Вторую мировую войну, потом провел индустриализацию, — в общем, вывел Испанию из отсталых аграрных стран в развитые индустриальные. Националистической партии оставил только социальную направленность, тесно сотрудничал с религиозной организацией «Опус Деи»…

— Вот, мы и переходим к следующему принципу — православию. — Капитан задумчиво смотрит на мою полную рюмку, потом кивает Анатолю, чтобы налил себе и ему. — Что Вы думаете по этому вопросу, господин реформатор? Скажу сразу, я — человек верующий, и отказываться от Бога не собираюсь. Кстати, после нашего первого разговора задался вопросом: Не являлась ли именно религия той связующей силой, что подняла весь русский народ на войну с Бонапартом? Ведь он, вроде, обещал крестьян освободить от крепостничества. И ведь не помогло… Так что же делать с Церковью?

— Ну, во всяком случае, устраивать склады и клубы в церквях и взрывать Храм Христа-Спасителя по примеру большевиков нет необходимости. Но церковники сами же себя компроментируют в глазах народа. Вспомните того же попа, который на воскресные службы к нам приезжал до отца Александра…

— А сам отец Александр? Он для Вас — авторитет? — Валерий Антонович хитро смотрит на меня и неторопливо затягивается папиросой. — Он отличается от того попа?.. Молчите?.. Вот я Вас и поймал! Вы, Денис Анатольевич, родились и выросли в атеистическом обществе, и Вам не понять чувства верующего человека. Не почувствовать до глубины души того… окрыления, что ли, той возвышенности, возникающих от перезвона колоколов, от пения церковного хора… Что-то я расфилософствовался… Так что же делать с религией?

— Не знаю, Валерий Антонович… Сейчас не могу ничего сказать…

— Вот поэтому Вам и надо побеседовать с отцом Александром. И открыться ему. Если я не ошибаюсь, то он может стать нашим союзником. Могущественным, верным, незаменимым в своей области. Не бойтесь, святой водой он Вас окроплять не будет… Я уже это сделал. В первый разговор, когда стакан подавал… Поговорите с ним. Может быть, он ответит на некоторые вопросы… Так, возвращаемся к нашей беседе. Нужно обговорить наши действия. Я хочу предложить Вам, Денис Анатольевич, вспомнить все, что знаете о тактике ведения боевых действий в будущем.

— Валерий Антонович, у меня же специальность другая была, я тактику знаю на уровне взвода, не более того.

— Вот именно поэтому я и хочу предложить поработать вместе с поручиком Дольским. Он — кадровый офицер, училище окончил по первому разряду. Думаю, что разберетесь. Потому, как он вскоре примет под команду полуэскадрон… Не смотри так удивленно, Анатоль! Который будет дислоцироваться вместе с Вашей ротой, господин подпоручик. Вы будете, как и прежде, заниматься диверсионной деятельностью, а господин поручик будет готовить штурмовые группы. Кажется, Вы их так называли? В штабе фронта уже в полный голос болтают о создании партизанских отрядов по примеру Отечественной войны 1812-го года. Поэтому наш Командующий решил выделить для этого в дополнение к роте драгунский полуэскадрон под команду опытного офицера. Я же займусь поиском новых кандидатур и попытаюсь поработать с контрразведчиками…

И еще, Денис Анатольевич, я понимаю, что это будет трудно, но необходимо Ваших казаков хотя бы раз в два-три дня отправлять в разведку. На передовой охотники таскают только тех, кто им в окопах попадется, а нам желательно иметь информацию о том, что творится верст за десять от линии фронта. Иной интендант может дать информации больше, чем штабист.

— Валерий Антонович, я буду отправлять по две группы одновременно в разные места. В задачах только разведка, или разрешается немного пошалить?

— Главная задача, — да, разведка. Кто, куда, откуда. Хотя, если германцы не досчитаются пары-тройки обозов, возражать не стану. А Вы, как я посмотрю, что-то опять задумали?

— Хочу с казаками отправлять по несколько наиболее подготовленных погранцов. Во-первых, пускай набираются опыта, а во-вторых, в роте уже недовольное бурчание идет, мол, сидим без дела и без оружия. В крепости отобрали у всех винтовки, дали взамен несколько берданок, — и воюй, как хочешь. На складах оружия нет и, наверное, еще долго не будет. Пять карабинов из загашника сейчас используем для огневой подготовки. Вот поэтому будем устраивать своеобразный экзамен огнем и кровью. Каждый новичок своего ганса грохнет, винтовку с патронами заберет. И нам хорошо, и германцам — не очень. Потом сможет честно сказать: убил немца, забрал оружие, готов воевать дальше.

— Нет, ну это уже какой-то кровожадный янычар или башибузук получается! Денис, ты моим драгунам тевтонов немножко оставь, а то ведь обидятся. — Анатолю идея пришлась по душе. — Я их с твоими отправлять буду. А то все себе, да себе. Прям, купчина какой-то жадный.

— А вот и не получится, господин поручик! Старший начальник что сказал? Твоя задача — штурмовые группы. Для взлома укрепленной обороны противника. Вот там и резвитесь. И не надо нам конкурентов!

— Вы, Денис Анатольевич, прям-таки каким-то коммерсантом стали. Первый раз сталкиваюсь с тем, чтобы германцев рассматривали не как врага, а как добычу. — Капитан смеется вместе с нами. — Осталось еще расценки установить: сколько рядовой стоит, сколько — фельфебель, сколько — офицер. Мы же с Вами не на Диком Западе в ковбоев играем, за индейцами охотимся.

— Если серьезно, Валерий Антонович, то война у нас какая-то обезличенная. Все — на фронте, с оружием, все воюют. Но никто, за редким исключением, не может сказать — сколько колбасников он положил. А я хочу, чтобы каждый мой солдат смог потом сказать своим родным и односельчанам: «Был на войне, убил столько-то германцев, вот поэтому они и лежат сейчас тихонько под землей, а не топчут нашу землю и не сжигают наши дома!»

— Так, господа офицеры! Время идет, так что заканчиваем разговор, и — за дела!..

— Валерий Антонович, я тут вот еще о чем подумал… Наше отступление очень пагубно сказывается на настроении солдат, да и офицеров чаша сия не миновала.

— Есть какие-то предложения, Денис Анатольевич?

— Наступление германцев можно придерживать точечными болезненными для них уколами. Тогда и солдаты будут видеть не только драп, а, следовательно, и настрой не будет таким пессимистичным. И еще, этим моментом обязательно воспользуются всякие агитаторы от эсеров, социал-демократов и прочей революционно настроенной публики. Нужно как-то организовывать контрпропаганду, да и саму агитацию поприжать.

— Хорошо, попытаюсь выяснить этот вопрос у наших коллег из контрразведки. Но сомневаюсь, что они смогут сказать что-нибудь полезное…

* * *

В воскресение к нам пожаловали «гости» в лице капитана Бойко и отца Александра, который, как и обещал, привез буквари и тетрадки с карандашами. Хватило этого богатства не на всех, около десятка бойцов остались обделенными, но дело все-таки сдвинулось с мертвой точки. И не только в этой области. Вчера после обеда вернулась первая разведгруппа с новичками. Командовал ей, естественно, Михалыч, с которым перед выходом был проведен подробный инструктаж на тему «Как и рыбку съесть, и косточкой не подавиться». В смысле — провести разведку и обкатать стажеров в деле. Вахмистру удалось и одно, и другое. Сначала погранцы ночью вырезали часовых с обоих сторон моста через какую-то речушку, естественно, с подстраховкой казаков, потом вся честная компания, натаскав на деревянный настил каких-то дровишек и перенеся туда же ближайшую скирду сена, стала баловаться спичками. Деревянный мостик, не выдержав подобного издевательства, загорелся как пионерский костер. Все это время мои орлы сидели в засаде на случай если кто-нибудь из гансов задумает испортить им праздник. Таких нашлось немного — парный патруль, посланный от расположившейся в деревеньке пехотной роты. Полюбовавшись разгорающимся пожаром, они улеглись рядышком с часовыми, а все погранцы обзавелись личным оружием. После чего группа затеяла марш-бросок подальше от полыхающего вовсю моста и поднятых по тревоге немцев, которые с радостными воплями «Алярм!» уже неслись на бесплатное шоу. Тут-то, по словам Михалыча, и пропали последние сомнения насчет полезности забегов на длинные дистанции с полной выкладкой.

Весь день после этого бойцы отсиживались в лесочке, перемежая отдых с наблюдением за дорогой и охраной лагеря. А поздно вечером «романтики с большой дороги» с блокнотом, полным данных о германских перевозках к фронту и обратно, двинулись домой. Попутно разорив пару обозных двуколок, застрявших на дороге из-за поломки и подвернувшихся под горячую руку. Отогнав выпряженных лошадей и взяв пару ящиков с патронами, остальное облили керосином из фляги, найденной в одной из повозок и снова чиркнули спичкой… Геростраты, блин!

Сразу по прибытии группы вся рота выстроилась на плацу перед казармой, глядя завистливыми глазами на героев дня с трофейными маузерами, висящими на гордо расправленных плечах. А уж когда после командирской благодарственной речи появилась Ганна с подносом в руках и торжественно поднесла каждому вернувшемуся погранцу чарочку водки, предусмотрительно приготовленной заранее, во взглядах остальных можно было прочесть почти непреодолимое желание немедленно бежать к немцам за трофеями. До самого вечера казарма бурлила от разговоров, шуток, расспросов и прочего радостного шума. А у меня назавтра появилась новая головная боль — выбрать кандидатов в следующий рейд из огромного количества желающих, и постараться никого не обидеть. Потому, что унтеры тоже одновременно попросились «прогуляться» и было достаточно сложно выбрать кого-то одного. В конце концов решили вопрос с помощью двух спичек. А чуть позже Остапец поведал мне причину их соперничества. Оказалось, что они, во-первых, — земляки, из одного местечка, а, во-вторых, оба сватались к одной селянке, которая не нашла ничего лучшего, как на вопрос отца «Кого выберешь?» ответить: «Кто лучше отвоюет, за того и пойду!»… Мне сразу вспомнился фильм «Александр Невский», когда Василий Буслаев и Гаврила Олексич оказались в такой же ситуации. Иногда женскую логику понять не только трудно, но и невозможно… И в XIII — м веке, и в XX-м…

Отец Александр после окончания воскресной службы остался побеседовать с несколькими бойцами, а мы с капитаном Бойко ждали его в канцелярии. Блин, до этого ни разу так не волновался, когда рассказывал о себе. Наверное, потому, что собеседники были другие — Валерий Антонович, Анатоль, доктор… А тут — особа духовного звания. Что-то такое непонятное простым смертным. Хотя в своем будущем успел насмотреться на новых русских бизнесменов от религии. Но то — там, а я теперь — здесь. Вот и маюсь будто школьник, которого застали за исправлением оценок в дневнике.

Батюшка наконец-то появился, но разговор начался все же не так, как я рассчитывал.

— Порадовали меня Ваши солдаты, Денис Анатольевич. Оживленные, разговорчивые… В других местах куда как похуже настроение будет. Озлобились воины православные, ожесточились сердцем. Да кабы злоба их против врага была направлена… Трудно стало с ними иной раз даже разговаривать. Или вовсе не слушают, или вопросы разные ехидные, да насмешливые задают. Мол, ты, поп, к Богу поближе будешь, спроси, когда землю раздавать будут? А мне и ответить им нечего. Всего-то я Вам, господа офицеры, рассказать не вправе, — тайна исповеди, сами понимаете. Но мне солдат один даже германскую листовку принес. И спрашивает, — правда ли то, что там написано? Вот, посмотрите сами…

Читаю текст, отпечатанный на небольшом оранжевом листочке. И слегка охреневаю! Потому, как там чуть ли не слово в слово отпечатана программа небезызвестной «группы товарищей» по превращению войны империалистической в войну гражданскую:

«Солдаты! Православные!

Правительство, которое всегда и всюду обманывало вас, оно обмануло вас и теперь. В угоду Англии, которая подкупила правительство, царь погнал вас на войну против Германии и Австрии.

Чтобы не дать вам необходимых внутренних реформ и, главным образом, чтобы не наделить крестьян землею — царь и правительќство затеяли эту войну.

Как во время Японской войны, так и теперь в России происходит истребление народа.

В то время когда вы сражаетесь, в городах козаки бьют рабочих, в селах стражники избивают креќстьян! Опять тысячи невинных ссылают в Сибирь!

Вспомните 1905 год!»

— Отец Александр, а Вы уверены, что это — германская листовка? Уж больно грамотно напечатано. Такое ощущение, что писал ее человек, чей родной язык — русский.

— Тот воин, что мне ее отдал, врать не станет. Их германцы с аэропланов разбрасывают над нашими окопами.

— Валерий Антонович, помните наш разговор насчет агитации? Вот тому явное доказательство. Или все же соврал солдат, или господа социал-демократы работают «на заказ». Ну, не бывает таких совпадений!

— Денис Анатольевич, я с Вами согласен, но сейчас все-таки нужно поговорить о другом…

Ну, что ж, начнем наши «откровения от Дениса»…

— Отче, Вы как-то сказали, что я смогу поговорить и исповедаться, когда буду к этому готов. Похоже, этот момент наступил. Только исповедь моя будет довольно необычной. И чтобы Вы не подумали, что я сошел с ума, пусть капитан Бойко поприсутствует здесь, поскольку мне верит…

Все рассказанное отец Александр воспринял с удивлением, но достаточно спокойно. По окончании «исповеди» сотворил короткую молитву, прикрыв глаза, и осенил себя крестом. Затем, помолчав немного, сказал, что пути Господни неисповедимы, и Он знает, что делает. Заинтересовало его другое:

— Скажите мне, Денис Анатольевич, какова была судьба Церкви в Вашей истории?

— Деталей, отче, я не знаю, но в общих чертах рассказать могу. Во время Февральской революции Церковь отказалась от царя, поддержала Временное правительство в обмен на невмешательство в свои дела, и тут же ввела патриаршество, отмененное Петром I. После октября, когда к власти пришли большевики, патриарх Тихон призвал всех верующих поддерживать белогвардейцев. Вроде как даже монашеские подразделения где-то воевали, наплевав на все каноны и правила. Большевики не остались в долгу, массовые расстрелы священников, устройство складов, овощехранилищ и клубов в храмах, конфискация церковных ценностей, — это далеко не полный список. Забегая вперед, скажу, что в тридцать первом году взорвали даже Храм Христа-Спасителя, который якобы мешал перепланировке Москвы. После окончания Гражданской войны Советская власть провоцировала и поддерживала расколы среди священников, оставшихся в России, с целью уничтожить религию как явление, а потом, когда это не получилось, тайная полиция ГПУ подмяла их под себя и даже руководила кадровыми перестановками. А в эмиграции образовалась Заграничная Русская Православная Церковь для тех, кто успел уехать.

— А что было потом? Гонения продолжались?

— В тридцатых годах, с перерывом в один год, священники подвергались массовым репрессиям, и только тяжелейшая война с Германией остановила этот процесс. Во время войны Церковь, как могла, помогала стране. На собранные деньги строились колонны броневиков, эскадрильи аэропланов, во всех приходах шла агитация за борьбу с германцами. Во время обороны Москвы даже аэроплан с иконой Казанской Божьей матери вокруг города летал, творя обережный круг.

— Германцы дошли до Первопрестольной?! Как такое стало возможно?

— Да. Тому есть много причин, и это — тема отдельного разговора… После Победы новых репрессий не последовало. Власти делали вид, что не замечают Церкви, хотя управление ею осталось в их руках. Ну, а после развала Советского Союза быть религиозным стало модно, и все кинулись в храмы. К тому же сами священники этому способствовали, переведя служение Господу на коммерческие рельсы. Освящали бандюкам машины, квартиры, дачи, даже публичные дома. — только плати. На Украине возникла своя Украинская Православная Церковь Киевского Патриархата, которая провозгласила себя наследницей Константинопольской.

— То, что Вы рассказываете — страшно! Если служители Божьи стали вершить такие дела, значит этим… большевикам, почти удалось уничтожить Церковь! От нее осталась только внешняя оболочка, а внутри — ничего. Внешняя благообразность и одновременная внутренняя гниль — это же заклейменное Евангелием фарисейство. Теперь понятно и Ваше поведение, и отношение к церкви. Я, признаться, считал Вас, Денис Анатольевич, атеистом, человеком, которому при рождении была дана частичка благодати Божьей, но он от нее отказался по каким-то причинам. А получается, что Вы ее и не знали совсем.

— Ну, «Отче наш» я знаю, и креститься умею…

— Вы, сын мой, сейчас тоже говорите о внешнем. А главное — не это. Главное — это сама вера и образ жизни. Внешний образ изменится по мере прихода к истокам, но не наоборот. Истоки как раз от внешнего подражания не обретаются. Борода до пупа ничего не прибавит к невежеству, и ничего не отнимет от хамства и самолюбия. Скорее — наоборот. А сейчас для Вас самое важное — в вере назидаться, и в ней же укрепляться. Все же остальное добавится и приложится… Если позволите, я буду помогать в учении воинов грамоте, а заодно и с Вами, Денис Анатольевич, буду беседовать и, если получится, наставлять на путь истинный…

* * *

В течение следующих двух недель рота училась и потихоньку втягивалась в боевую работу. Каждые два-три дня опытные группы из казаков с новичками-стажерами уходили в немецкий тыл поразведывать и поиздеваться над знаменитым немецким орднунгом. И им это вполне удавалось. За это время бойцы записали в актив роты уничтожение обоза с фуражом и походной хлебопекарни, не считая мелких пакостей типа снятия часовых, ликвидации патрулей и минирования германских блиндажей их же гранатами. Принцип срабатывания запала от рывка в свободном падении, отработанный на полковнике из штаба фронта, оказался достаточно эффективным. Гансы, наверное, в полосе фронта верст на двадцать теперь не выбегают по тревоге из своих норок, а тихонечко приоткрывают дверь, глядя, не свалится ли что-нибудь смертельно-опасное сверху. Почти все мои бойцы уже вооружены трофейными маузерами, которые добыли в немецких окопах. И все они прошли через неписанный обряд принятия в боевое братство, когда по возвращении новеньким перед строем торжественно подносили чарку. А еще Ганна по своей личной инициативе стала выпекать для каждой вернувшейся группы сладкие коврижки, за что, к неудовольствию Федора, вся рота была готова носить ее на руках в прямом и переносном смысле. Но самое главное — у нас не было потерь. Вывихнутая нога и несколько синяков у одного из погранцов — не в счет, да и с лихвой компенсируются добычей. Одна из групп, возвращаясь «домой», наткнулась в окопах второй линии на блиндажик, служивший пунктом боепитания. Помня о том, что патронов бывает или мало, или очень мало, командир группы принял решение о приватизации запасов, то есть, взять сколько можно унести, а остальное — «Шо ни зьим, тое попыднадкусваю». Спавший на патронных ящиках ганс, не приходя в сознание, переселился в лучший из миров, бойцы быстренько навьючились полудюжиной ящиков и оттащили их в безопасную темноту. Все остальное было посыпано бумажными накладными, найденными тут же, полито керосином из стоявшей рядом «летучей мыши» и подожжено. Дождавшись, когда гансы проснутся и побегут посмотреть на внеплановый салют, диверсанты-поджигатели спокойно переползли в наши окопы, попутно придавив двух немецких часовых, вдруг захотевших поднять тревогу. При этом один из погранцов, из природной жадности схвативший аж два ящика, вывихнул ногу, попав в темноте в рытвину. Остальным пришлось тащить и его, и ящики, за что виновник торжества узнал о себе много нового и интересного, преимущественно в ненормативных выражениях. Как бы то ни было, теперь почти весь личный состав имел и боевой опыт, и личное оружие. Исключение составляли полтора десятка пулеметчиков, которым надо было где-то найти пистолеты и вольноопределяющиеся-студенты, которые вместе с бомбардиром Савелием Малышевым составили группу подрывников. Пока что они на нашем «тактическом полигоне» отрабатывали различные способы подрывов и поджогов, опытным путем подбирая состав «коктейля Молотова» и варианты инициации имеющихся пироксилиновых шашек электрическим и химическим путем помимо бикфордова шнура.

Сибиряки же за это время освоили и снайперский маузер, и пневматику от Жирардони. Даже с открытого прицела каждый из «охотницкой артели» выбивал на стрельбище как минимум сорок семь из пятидесяти. Практически единственное, над чем пришлось поработать — пристреляться из маузера с оптикой на дистанцию в полверсты и дальше вместо привычных ста-двухсот сажен. Семен, постоянно кладущий все пули «в кокарду», объяснил как-то, что без особого чутья человеку с ружьем в тайге делать нечего. Только порох потратит и зверя рассмешит. В переводе его слов на нормальный русский, каждый толковый охотник как-то интуитивно чувствует, где должны встретиться зверь и пуля. Видя результаты стрельбы, спорить с ним не стал.

Федор, получив разрешение потратить немного патронов, пристрелял свое крепостное ружье, а заодно, вспомнив навыки кузнечного дела, смастерил под сей монструозный агрегат невысокую складную треногу. И теперь, если нужно было попасть куда-нибудь ста двадцатью граммами стали на большое расстояние, надо было свистнуть его. Кучность стрельбы оставляла желать лучшего, но по автомобилю, или орудию промахов не будет. Если поставить его в засаду на пару с кем-то из сибиряков, любому германскому авто будет конец. Вместе с пассажирами, независимо от их количества.

Меня же эти две недели настолько достали своей рутинностью, что в конце концов решил сделать себе выходной. В смысле, поехал с очередной группой обеспечивающим на пару с Андрейкой-пулеметчиком. Тем более, что это был первый самостоятельный выход моего зама, Сергея Дмитриевича. Естественно, в компании опытных казаков. На передок поехали на нашем трофее, и, на следующее утро, отправив группу, решил немного повозиться с машиной. Переоделся в подменку и полез смотреть что там внизу иногда стучит на бугорках. Нашел на одном из кронштейнов полуоткрутившийся болт и решил вернуть его на место, что оказалось возможным, только применив в помощь к гаечному ключу несколько общепринятых в этом случае выражений. От этого увлекательного занятия меня оторвал несильный пинок по сапогу и голос:

— Слышь, штабной, хорош материться. Давай-ка вылазь, поговорить надоть.

Ну-ка, ну-ка! Кто это тут у нас такой резкий? Вылезаю из-под чуда германского автопрома и только сейчас понимаю, что меня из-за рабочей робы приняли за водилу. Ну, давайте, поиграем… Перед машиной стоят три представителя «местной» пехтуры. Один ефрейтор, долговязый мужик с нехорошим таким взглядом, и по бокам от него двое рядовых, видно, «шестерки».

— И чего надо, дядя?

— Я тебе не дядя, а господин ефрейтор! Усек?.. Курево есть?

— Я тоже — ефрейтор. Так что тут мы равны, дядя. А насчет курева, — найдется немного.

Достаю свой «Дукат», троица нагло угощается — одну за ухо, вторую — в рот. Ну, ну. Мне папирос не жалко, да упаси Господи! Что дальше будет? Кошельком, или сапогами поделиться?..

— Богато живут штабные! — Ефрейтор зло усмехается. — Мы тут воюем, кровь свою проливаем, а они, значит, в штабах отсиживаются, да по бабам на фтомобилях ездют!

Интересно, и где же это они ее проливают, если специально подбирали самый спокойный участок?

— Ты, дядя, по своим делам шел? Так иди дальше. У меня работа стоит. Наши вернутся, надо их будет сразу везти.

— Ты мне особо не указ. Тута мы — хозяева! Вот вы щас германца разозлите, а он по нам стрелять начнет!

— Так и вы стреляйте. Кто мешает? Или не умеете?

— Мы много чего могем! — Ефрейтор начинает закипать — И стрелять, и ножиком ребра пощекотать!

Этот придурок мне еще угрожать будет? Так, пора кончать этот балаган!

— Ты меня, дядя, на испуг не бери, пуганый уже! Я шоферю, пока замена не прибудет. А так, с парнями не раз на ту сторону ходил. И в убытке ни разу не был. Вот своих дождусь, и поедем дележку делать…

— Это каку таку дележку? — Прорывает одного из «свиты».

Ну, сейчас я вам по ушам бульдозером проедусь. Такую дезу запущу!

— Как какую? Земельную… — Видя недоумение и явную заинтересованность, вдохновенно продолжаю. — Наш шофер, ну, которого заменяю, в штабе услышал разговор офицерский. Мол, царь скоро манифест объявит, что тех, кто воевал хорошо, землей будут наделять. Мол, чем больше германцев положил, тем больше и дадут. Да самую лучшую давать будут!

— Брешешь!..

— Не собака, брехать не приучен. Вот мы с парнями и ходим на ту сторону в разведку, да пару-тройку колбасников придушить.

— А как соврет кто, что воевал, да убивал германцев? — У главного вид ошарашенный, но мозги уже работают в нужном направлении. — Кто чего докажет?

— А вот тут-то наш прапорщик нас и надоумил. Говорит, прибьете германца, снимайте у него с шеи жетон. Это и будет доказательством. Чем больше жетонов возьмете, тем больше земли и дадут. Понял, дядя? Так что скажи своим в окопах, чтобы не зевали, когда случай представится.

— Побожись!..

— Да вот тебе крест!..

Вроде и грех — лгать, отец Александр уже просветил насчет десяти заповедей и, конкретно, «Не произноси ложного свидетельства…». Но ведь, вроде, не соврал. Разговор об этом в штабе был? Был. Говорили об этом офицеры? Офицеры. А то, что я — один из них, так кто об этом знает?..

Когда озадаченная новостями троица ушла, из кузова выпрыгнул Андрейка и стал засовывать нагайку обратно за голенище. Надо же, подстраховывал!

— Ну, Командир, ты и шутник. Они же сейчас по всему фронту эту новость разнесут, сороки болтливые.

— Пусть. Может, после этого воевать лучше будут. А насчет шуток, — вдруг и вправду так выйдет… — Гляжу на оторопелого казака и думаю, может, сболтнул чего лишнего. — Только это пока между нами, и больше — никому. Понял?.. А раз понял, давай-ка, разводи костерок, скоро обедать будем, да отсыпаться. Ночка впереди бесонная…

Ближе к полуночи выбрались в окопы первой линии на то место, откуда отправляли группу и стали ждать. Андрейке разрешил подремать после того, как оборудует позицию для своего любимого мадсена и предупредил, что через час поменяемся. Тот быстренько расчистил себе сектора для стрельбы и улегся на охапку сорванной травы. Вот так вот: солдат спит, служба идет. Хотя это я немного ерничаю. Спит чутко, от малейшего чужого шороха проснется, — и сразу за пулемет. Уже проверяли…

Шорохи раздались совсем не с той стороны. По окопу, крадучись, подошли несколько фигур, и первая хриплым шепотом осведомилась, где тут командир охотников. Также шепотом называю себя, «гость» докладывает, что ефрейтор Пашкин с десятком солдат прислан на усиление. Значит, ротный все-таки расщедрился и дал людей. Это — хорошо. А голосок-то — знакомый. Утренний знакомец пожаловал. Сейчас будем веселиться!

— Ну, что… дядя… пришел жетоны германские добывать?

В ответ изумленная тишина, и только через полминуты раздается:

— В-ваше благородие… Так эта… с Вами мы днем разговаривали?..

— Со мной, со мной.

— Так мы эта… Прощеньица просим… Не знали мы… Погонов-то на Вас не увидеть было…

— А если не видно, то и буром переть надо?.. Ладно, проехали.

— Так что, не сердитесь, Вашбродь?

— Нет, не сержусь… Сколько народу привел?

— Десяток, сам — одиннадцатый. Все с ружьями… И с патронами. По десятку на человека.

— Что, так и воюете под счет? Ни больше выстрелом, ни меньше?

— Да у нас и винтовок на всех не хватает. Треть народа в роте пустыми ходют. А начальство все обещает и обещает. Только все без толку.

— А винтовки, Пашкин, вон там лежат, шагах в ста, у гансов в окопах. И патронов там — завались.

— Странно Вы как-то говорите, Вашбродь, — «гансы»… Дык ведь у них энти винтовки ешо отобрать надоть.

— Нужно. И прибить ганса нужно перед тем, как оружие забрать. И сделать это тихо, чтоб другие не чухнулись. У нас вот пополнение пришло, на восемьдесят человек — десяток берданок. За последние две недели почти у всех трофейные винтовки появились. И ведь каждый сам себе оружие добывал. А вы чем хуже?.. Не знаешь, как сделать? Сейчас попробую объяснить…

Разговор шел долго, на часах было уже начало пятого, небо за спиной стало светлеть. Вдруг как-то, скорее интуитивно почувствовал, чем услышал шорохи в утренних густых сумерках. Прерываем беседу, прислушиваемся… Есть! Ползут, родимые! Хлопаю Андрейку по сапогу, тот моментально просыпается, сразу врубается что к чему, занимает свое место у пулемета. Шорохи слышатся все ближе и ближе… И тут неожиданным грохотом по ушам доносится взрыв гранаты в стороне немецких окопов. Пауза, в которой явственно слышен опознавательный «чирик», затем пара пистолетных выстрелов, еще один взрыв, хаотичная ружейная трескотня, даже пулемет свое слово добавил… В окоп сваливаются двое казаков, волокущих «языка», затем — Сергей Дмитриевич, и еще двое станичников… Стоп!!!.. А где еще один?!!

— Сергей Дмитриевич, где Митяй?!

— Командир, он остался нас прикрыть. На последнем окопе германцы тревогу подняли, за нами сунулись. Мы с пленным бы не ушли… Я ему люгер отдал и две обоймы…

Казаки кивают головами в подтверждение его слов. Невдалеке темнота все еще освещается вспышками, слышны выстрелы, гранатный взрыв… И вдруг все затихает! Несколько отдаленных воплей гансов, и — тишина. Оглушающая до боли в ушах… Митяй… Что я теперь Михалычу скажу?..

* * *

Что?.. А то, что или вытащили, или отомстили!..

— Прапорщик Оладьин! Ваша задача — в любом случае доставить «языка» в штаб! Остаетесь здесь, с Вами — … Вот он! — Киваю на ближайшего казака. — Мы — за Митяем!.. Андрейка, дуй в машину, тащи шашки… Хотя, нет, отставить! Так, бойцы, карабины оставляем здесь, берем «Оборотни» и штык-ножи…

Тут взгляд падает на одного из солдат, присланных в усиление. Точнее, на лопатку, висящую у него на ремне. То, что надо! Где там ефрейтор?..

— Пашкин, сколько лопаток у твоих солдат?

— Дык, семь штук…

— Давай сюда пять, только — живо!

Пока собирают лопатки, отстегиваю шашку и протягиваю ефрейтору:

— Сбереги!.. Бойцы, штык-ножи отставить, берем лопатки. Они сподручней будут… Все готовы?.. Пошли!..

Ох, никогда я еще так быстро не ползал! До гансов — шагов сто-сто пятьдесят. Мы их проползли на одном дыхании. Перед окопом затормозились, прислушались… Справа, метров пятнадцать — блиндаж, откуда еле слышно раздаются голоса… Там же, рядышком торчит пикельхельм часового. Больше никого не видно, наверное, унтеры разогнали кайзерзольдатенов досыпать по блиндажам. Вот и замечательно. Только вот слева тоже должен быть часовой, а я его не вижу… Да и хрен с ним! Оставляем одного казака прикрывать с этой стороны. Еще один неслышно перемахивает окоп, спускаюсь вниз, за мной — Андрейка… Ну, начали…

Тихонько крадемся к блиндажу… И замираем! Тут, оказывается, есть еще один, и из него какой-то ганс намылился «до ветру», остальные обитатели негромко обсуждают ночное происшествие… Иди, иди, родной. Сегодня мы тебя не тронем… Наверное… Судя по голосам и звукам в командирском блиндаже, Митяй — там, и, самое главное — живой! Потому, что мертвые не умеют посылать очень старым пешим эротическим маршрутом кого бы то ни было. Часовой, вместо того, чтобы бдеть, торчит у входа, слушает, и, кажется, даже подглядывает в щелку двери. До него три метра… два… Под ногой что-то хрустнуло, немец оборачивается, видит мою фигуру в лохматке, открывает рот, чтобы закричать… И сбоку в шею ему прилетает лопатка. Да так, что полгорла перерублено. Вместо крика — тихий хрип и бульканье. Кидаюсь вперед, чтобы подхватить это мясо, а то что-нибудь еще звякнет… Тихонько переступаю через труп, подхожу вплотную к двери.

А в щелочку-то все видно! За столом в свете керосиновой лампы сидит одетый по всей форме лейтенант, возле стены двое гансов привязывают руки Митяя к чему-то вбитому в стену. Судя по всему, казака контузило гранатой, и его еще тепленького взяли немцы. И теперь сгорают от любопытства на предмет: что же ему здесь понадобилось?.. А вот бить пленных нехорошо! Тем более так сильно. Митька аж обвис на привязанных руках… Лейтенант берет со стола очень знакомый артиллерийский люгер, вертит его в руках, достает обойму… Показываю Андрейке, мол, я захожу первым, вперед не лезь, снимай Митьку и страхуй вход. Тот утвердительно кивает, тянется к ручке и распахивает дверь. Тело внутри становится как бы невесомым, глаза замечают малейшие детали, даже мелкие капельки пота на затылке у первого ганса. Понеслась!.. Влетаю вовнутрь, лопатка свистит в ударе, разрубает наискосок правую шейную мышцу и, кажется, даже достает до позвоночника… Левой рукой отпихиваю начинающее валиться тело за спину, чтобы не мешало, шаг вперед… Как в замедленном кино вижу лейтенанта, только начинающего поднимать взгляд от пистолета, второй немец поворачивается ко мне лицом, лезвие лопатки прямым ударом входит под подбородок… На развороте вкладываюсь всем телом в удар ногой по столешнице и буквально припечатываю офицера ею к стене… Знаю, что больно, когда вот так по ребрам. Но боль — это ненадолго. Сейчас я тебя от нее избавлю. Левая рука с «Оборотнем» летит к голове лейтенанта, нож входит в правую глазницу снизу вверх под сорок пять градусов. Все!.. Убивать больше некого… А жаль…Оборачиваюсь назад, Андрей уже отвязал Митьку от стены, осторожно укладывает на пол. Ну, и что там с ним?.. Пришел в себя, по мутному взгляду вижу — контузия, на голове справа длинная рваная рана, уже с подсыхающими потеками крови, на гимнастерке сбоку и на рукаве пятна крови. Наверное, осколками посекло… Надо посмотреть, насколько серьезно. Задираю рубаху… Я, конечно ни разу не доктор, но, похоже этот счастливчик словил осколок ребром. Наверняка, перелом, или трещина. Но жить будет!..

А теперь пора отсюда сваливать. Только сначала дать проснувшемуся хомячизму несколько секунд на сбор трофеев. Хотя их немного. Два люгера — наш и лейтенантский, затем срезаем жетоны, — и в обратный путь. Митька может идти на своих ногах, правда, с поддержкой Андрейки. Значит, иду первым, они — за мной. Выходим из блиндажа, страхующий казак уже перебрался с тыльной стороны на бруствер. Потихоньку крадемся обратно… Да что за напасть такая!.. Из примыкающего к окопу хода сообщения слышны шаги и голоса… Вроде бы трое шлепают. И чего им не спится? Лежали бы сейчас в своих норках, глядишь, и живы бы остались… Казаки моментально втягивают Митьку за бруствер, затихают. Сам прячусь с тыльной стороны. Из-за поворота появляются гансы. Первым, кажется, какой-то офицер идет, за ним двое солдат с винтовками… Пропускаем начальство вперед, сзади идущий получает лопаткой по темечку, даже пикельхельм не спасает, второму в мордочку прилетает мой сапог. Лежа, конечно, трудно играть в футбол, но возможно. В голове у ганса что-то хрумкает, он мешком оседает на дно окопа. Офицер разворачивается посмотреть что происходит, Андрей сзади одной рукой цепляет его за каску, заставляя задрать голову, вторая рука с ножом скользит по горлу. Хрип, черный фонтанчик на стенку окопа… Все, готовый… Спускаюсь вниз забрать еще один пистолет и винтовки, выбираюсь из окопа. Можно ползти домой… Негромкий «чирик», из сумерков появляется казак, «державший» тыл. Тоже с трофейной винтовкой в руках. Значит, не у одного меня в роте рефлекс хомяка развит. Это радует… Вопросительно киваю на маузер, казачина шепотом объясняет, что часовой шел себе, шел по окопу, споткнулся обо что-то и упал на нож. И так пять раз… Все, уползаем, пока гансы не очухались…

Дотянули Митяя до окопа, спустились вниз… Да, совсем рассвело… И жутко хочется курить!.. А чего это все на меня так смотрят, будто привидение увидели?..

— Денис Анатольевич, держите! — Сергей Дмитриевич протягивает мне дымящуюся папиросу, словно угадав желание. — И умыться бы не мешало. Да и постираться тоже…

Смотрю на себя… Мама дорогая, вся лохматка в крови забрызгана… Мордочка, наверное, тоже. Во, блин, новый Дракула нашелся! Подхожу к ефрейтору, он протягивает мне мою «Аннушку», цепляю ее на портупею. В голову приходит интересная мысль! Беру два трофейных маузера, протягиваю ему.

— Держи, Пашкин. Дарю. Видишь, десять-пятнадцать минут, и у тебя — две винтовки. А у них, — киваю головой в сторону немцев, — на две меньше. И германцев меньше. На восемь человек. Патроны сами добудете…

— Денис Анатольевич, вас не было около сорока минут, — Оладьин держит в руках свои часы и удивленно смотрит на меня на пару с ефрейтором. — Я засек время, когда вы ушли.

Надо же, как быстро летит время. Наверное, адреналиновый допинг виноват. И не только в этом. Какая-то апатия появилась, ничего и никуда не хочется. Несвоевременный, однако, отходняк. Так, собираемся, концентрируемся, нам еще кучу дел сделать надо…

— Ну, сорок, так сорок. В конце концов, — не на соревнованиях по смертоубийству… Все, бывай, Пашкин, нам еще раненого к доктору везти… Да, чуть не забыл! Братцы, верните лопатки хозяевам… Извини, испачкали инструмент.

Лопатка, которую до сих пор сжимаю в руке, вся в крови, в сумерках выглядит черной и маслянистой. Втыкаю несколько раз в бруствер, чтобы очистить лезвие, и протягиваю ефрейтору… По дороге, пока казаки несут потерявшего сознание Митяя и ведут пленного, тихонько, чтобы никто не слышал, да и сил нет громко говорить, объясняю видение ситуации своему заму, идущему рядом с видом провинившегося щенка:

— Сергей Дмитриевич, все было сделано правильно. До того момента, пока Митька не принял бой. Вы по логике вещей в данном случае должны были скинуть мне «языка» и умчаться обратно, чтобы помочь казаку. Возможно, даже с пулеметом. Учитывая, что это первый выход и нестандартная ситуация, Вы растерялись. Поэтому принял командование группой на себя. На будущее запомните: разведка своих врагу не оставляет. Ни живых, ни мертвых. Или похоронили, или принесли. Понятно?..

Ефрейтор Пашкин задумчиво смотрел вслед исчезающим в сумерках фигурам, неспешно покуривая в кулак.

— Видал, Прокопыч? — подошедший солдат прикурил от самокрутки, затянулся дымом. — Нам бы такого командира заместо нашего «теленка». В пекло полез, а своего вытащил. С ножами да лопатами против винтарей… И покрошили там, грит, человек восемь…

— Видать-то видал, Емельян. Да не в первый раз. В госпитале когда лежал, санитарный обоз привезли побитый. Мужики баяли, на германцев нарвались. Те санитаров постреляли, а сестричку решили всем скопом огулять. Дык пока решали, прапорщик с четырьмя казаками как из-под земли выскочил, положил супостатов, а когда узнал, что хотели девку снасильничать, говорили, рычал, как медведь бешеный, свои же еле оттащили от офицерика, что германами командовал, все хотел хвост его паскудный отрезать. Того прапорщика тож Денисом величали. А вдругорядь обоз пришел, тама солдата привезли с брательником, которого… «гансы» поизломали всего, поизмывались над человеком. Так тот прапорщик опять появился. С ним ишо сестричка была такая рыженькая. Красивая цаца, да вся такая ладная… Ну да не о том… Прапорщик, как увидал что с солдатом сотворили, побелел весь, кулаки сжал, да и говорит, будто зверь рычит, мол, мстить он будет…

— И как? Отомстил?

— Нам Петрович, санитар главный, потом говорил, что отомстил. Он от дохтура узнал. Мстивец тот своих взял, ночью пришел, да блиндажи тех германов, что такое сотворили, гранатами закидал. А потом ножами всех добили. Никого не оставили…

— Да иди ты!..

— Вот те крест! Я тогда лицо запомнил, теперь гляжу — он енто.

— А утром-то не признал?… Как думаешь, Прокопич, правду он про землицу говорил, аль сказки все это?

— Не знаю, Емеля. Думаю только, ежели он чего захочет, на пути не становись. Порешит и не заметит. Одно слово — Бешеный…

* * *

Вернулись благополучно, Митяя отправили в госпиталь с контузией и осколочными ранениями. Ему здорово повезло, между ним и гранатой кочка располагалась. Она-то и приняла почти все осколки. Сам казак поймал только четыре. В ребра (все-таки перелом), в руку и один — в голову по касательной. Теперь старается всеми правдами и неправдами сбежать обратно в роту.

Наши студенты вместе с Савелием уже освоили подрыв с помощью электрической машинки, которую Бойко неизвестно за какие плюшки выбил из тыловиков и теперь постоянно спорят о том, в каком месте лучше всего подрывать пушки. Я, честно говоря, не вижу разницы между тем, куда присобачить заряд: к накатнику, шестерням вертикальной наводки, или замку, но пообещал дать им через несколько дней потренироваться на германских орудиях. Но при условии, что все свое хозяйство они потащат сами. Потом ко мне пришел будущий «Менделеев» Максим Горовский и, посетовав на трудности в добыче химикатов, позвал на испытания запала нажимного действия. Для эксперимента выбрали место за казармой, будущий Нобелевский лауреат от химии притащил откуда-то плоскую железяку, разлохматил кончик огнепроводного шнура, предварительно разрезав его под острым углом, насыпал какого-то черного порошка и положил сверху небольшую стеклянную ампулу. Потом попросил тишины, сказал, что при нажатии на ампулу, она разбивается, содержимое выливается на перманганат калия, происходит реакция с выделением тепла и шнур загорается. После чего несильно тюкнул по стекляшке лезвием ножа. Как ни странно, все произошло так, как он и наколдовал. Через пару секунд появился дымок, потом — огонек, от которого сработал шнур имени мистера Бикфорда. Замечательно! Осталось теперь придумать, где это использовать…

Когда Валерий Антонович вызвал к себе, я уже знал, что есть новое задание. Оно заключалось в том, что почти вся рота должна была уйти в тыл к гансам поработать «камушком в сапоге» рейхсвера. Осталось только уточнить детали…

— Положение армии тяжелое. Мы отступаем, и никто пока не знает, где и когда остановимся. Вам, Денис Анатольевич, надлежит сформировать из самых опытных солдат роты три отряда, которые будут совершать диверсии в тылу германских войск. Главная задача — максимально затруднить переброску подкреплений к линии фронта. Начнем с левого фланга. Там нет железной дороги, поэтому основной целью будет разрушение моста и переправ через реку Равка. Туда уходит первый отряд. Южнее реки Пилица забираться не надо, там зона ответственности 4-й армии.

Второй должен нарушить железнодорожное сообщение на узловых станциях Скерневицы, Лович и Сохачев. Через них проходят все пути на Варшаву. Особое внимание Скерневицам, там колея двупутная. В Ловиче отдельной целью является мост через реку Бзура. Саму реку необходимо контролировать до Сохачева на предмет строящихся переправ.

Третий отряд будет действовать от вышеупомянутого Сохачева включительно к северу до крепости Новогеоргиевск. Задача та же — нарушение коммуникаций противника, всяческая задержка его продвижения. Уничтожение мостов и переправ через Вислу. Порча железнодорожной колеи.

Отдельной задачей ставится уничтожение артиллерии противника, особенно крупнокалиберных орудий. Германцы иной раз даже не утруждают себя атаками. Ведут разведку и закидывают наши позиции «чемоданами». А нам, к сожалению, даже ответить нечем… Вопросы есть?

— Вопросов нет, Валерий Антонович. Задача ясна. Первый отряд будет включать в себя четыре боевых группы по пять человек. Один из студентов идет инструктором-подрывником. Отряду придается снайпер. Командиром — прапорщик Оладьин.

Второй отряд: шесть «пятерок», два снайпера. Поведу сам, подрывниками беру химика и бомбардира. Необходимо взять по максимуму взрывчатки — узловые станции все-таки. Третий отряд — такой же. Шесть групп, пара снайперов, подрывник. Командиром — вахмистр Митяев.

У всех отрядов вооружение штатное, каждая «пятерка» берет пулемет, гранаты, патронов — как можно больше, сухпай.

— Денис Анатольевич, я лично ничего не имею против Митяева, но отрядом командовать должен офицер… Анатоль, не радуйся, ты забираешь оставшихся и передислоцируешься на новое место, где к вам присоединятся обещанные драгуны.

— Господин капитан, я — не тыловая крыса!..

— Поручик Дольский, прекратите!.. Анатоль, ты же прекрасно понимаешь, что там специфическая работа. У тебя должные навыки есть?.. И, потом, отрядам надо куда-то вернуться. Вот подготовкой нового места ты и займешься. И не спорь!..

Дольский закурил, и, подойдя к окну, стал выпускать дым в открытую форточку, всей спиной изображая оскорбленное самолюбие. Капитан устало махнул рукой в его сторону, и продолжил:

— Денис Анатольевич, я взял на себя смелость назначить командиром третьего отряда штабс-капитана Волгина.

— Ивана Георгиевича?.. Откуда он взялся?..

— Он неделю назад вернулся со своим отрядом. Казаков отправил в сотню, а сам он остался не у дел. Я предложил ему поработать с Вами, но сразу предупредил, что в этом рейде командиром отряда он будет номинально. Руководить будет Митяев, а он пусть набирается опыта и присматривается к людям.

— Хорошо, Валерий Антонович, я согласен. Но хочу сам переговорить с ним.

— Штабс-капитан будет у вас в роте сегодня вечером. Надеюсь, ему найдется местечко?… На подготовку к рейду двух дней Вам хватит? Вот и хорошо…

Вечером собрал роту и объявил всем о ближайших планах. Подразделение с образцово-показательной дисциплиной в мгновение ока превратилось, судя по громкости воплей и накалу страстей, в филиал привокзального базарчика, когда стало известно, что идут не все. Пришлось как следует рявкнуть, да еще с применением специфических выражений, характеризующих всех галдящих в весьма неприглядном свете с точки зрения мыслительной деятельности. Народ, услышав новые неизвестные выражения, заинтересованно примолк, и стал внимать отцу-командиру, который, борясь с першением в горле, объяснял принципы «естественного» отбора…

— Если вы, бракованные человеческие индивидуумы, разучившиеся думать верхней головой, будете и дальше так орать… К-хм… к-хе-хх… Х-ргм… То я сам назначу тех, кто пойдет в рейд!.. Х-гр-рм… Остальные могут обижаться, рвать себе волосы во всех интимных местах и плакать горькими слезами об упущенной возможности… Унтер-офицеры, перестаньте орать друг на друга, как два мартовских кота, и наведите порядок среди подчиненных! Только без рукоприкладства… К-хе-рм…

Стоящий рядом Волгин усмехается и негромко произносит:

— Да, Денис Анатольевич, Вам бы эпистолярным жанром на досуге заняться… Очень яркие и выразительные эпитеты умеете подобрать… Ваши предки, случайно боцманами на флоте не служили?..

Нет, флотских в роду не было, а вот как только свободное время появится, сяду книжки писать. И первой напишу «Парень из преисподней» братьев Стругацких. Надеюсь, они не обидятся на плагиат… Но это — в далеком будущем. А сейчас есть более важные и неотложные дела…

— Если бы вы, стадо баранов, по ошибке одетое в военную форму…

— Это почемуй-то мы — бараны? — Недовольно бурчит кто-то в задних рядах.

— Потому, что когда говорит командир, все остальные должны молчать так, чтобы было слышно, как мухи на лету детей делают! Понятно?.. Так вот, продолжу с вашего разрешения… Кха-гхм… Если бы вы дослушали меня до конца, не перебивая, то сразу поняли бы, что все — в ваших руках. Завтра с утра сдаем нормативы: марш-бросок, полоса препятствий, стрельба. По рукопашке бои устраивать не будем, еще покалечите друг друга до дела. В рейд уходят шестнадцать «пятерок», показавших лучшие результаты. Снайпера и подрывники — не в счет, идут все. Я думаю, так будет справедливо…

До самого отбоя казарма бурлила, кипела, шипела и пузырилась. Бойцы, собравшись в боевые группы, увлеченно обсуждали свои шансы попасть на «праздник». Мы же с штабс-капитаном Волгиным уединились на свежем воздухе для разговора…

— Иван Георгиевич, насколько я знаю, капитан Бойко уже имел с Вами беседу по этому вопросу, но я хочу объяснить со своей колокольни…

— Простите, Денис Анатольевич, что перебиваю, но сам все прекрасно вижу. Я — человек чужой в Вашем подразделении и взят только для того, чтобы один из отрядов мог самостоятельно поработать. На что отнюдь не обижаюсь.

— Нет, Вы меня не так поняли. Не знаю, что Вам говорил Валерий Антонович, но у Митяева будут его казаки. С которыми он еще до войны жил, буквально, плетень в плетень у себя в станице. У них — особые отношения, что совсем не влияет на выполнение боевой задачи, — наоборот. Вахмистр всегда найдет способ и германцам накостылять, и всех своих сохранить. Вы же, впрочем, как и я, — человек со стороны. И все Ваши приказы казаками будут подвергаться сомнению. А в бою иногда дело решают доли секунды. Еще, кажется, Суворов говорил, что промедление смерти подобно.

— Ну, Вас-то, положим, они слушаются без всяких сомнений. Скажите, как Вы этого добились? Откройте секрет, Денис Анатольевич.

— Для этого нужно было всего лишь пройти вместе с ними через все трудности и в учебе, и на операциях. Чтобы они видели, что командир требует от себя столько же, если не больше, чем с подчиненных. И никогда не пошлет их на бессмысленную гибель. А если надо, сам первый встанет.

— Да, господин подпоручик, интересные вещи рассказываете… Что ж, буду учиться у Ваших казаков… Да и у Вас заодно, если к себе возьмете. — Видя мое недоумение, добавляет. — Мне кажется, за этим способом боевых действий большое будущее. Да и люди у Вас на фоне всеобщего уныния в бой рвутся с радостью. А разница в чинах меня не смущает…

На следующий день мы провели мини-олимпиаду по военно-прикладным видам спорта и различным видам умервщления ближнего своего. Как и было обещано, отобрал «пятерки» с самыми лучшими результатами, потом пришлось особо проследить, чтобы среди остающихся не возникли разборки с применением подручных средств по вопросу «Кто виноват?». Предупредил, что одной только мысли об этом будет достаточно для списания в элитные сортиростроительные подразделения. Затем отдал оружейку «на поток и разграбление», в смысле, бойцы готовили оружие, запасались патронами, подгоняли снаряжение, точили ножи, — в общем, готовились к операции.

Немного дополнительных хлопот добавил Валерий Антонович, приехавший проверить подготовку к рейду и попутно доставивший подарок «с барского плеча», — два ящика пироксилиновых шашек в дополнение к имеющимся, и ящик каких-то очень новых гранат англичанина Миллза. Вместе с командирами отрядов пошли посмотреть на это чудо. Ну, граната, как граната. По форме очень похожа на французскую F-1, то бишь, «лимонку», но вот запал!.. Почти такой же, как на гранатах моего времени. Прижимная скоба с чекой в виде кольца. Единственное отличие от «феньки» — с другой стороны нужно выкрутить перед броском пробку, вставить капсюль-детонатор, и снова закрутить. Ну, это — дело несложное. Гораздо важнее то, что эти гранаты существуют в качестве винтовочных. В будущем надо будет этим озаботиться, а сейчас нет времени, — надо все проверить и перепроверить…

Выезжаем после обеда, ближе к вечеру. Машины уже готовы, три из автоотряда, присланные капитаном Бойко, и одна наша. Отвезут нас на «передок», потом вернутся, чтобы перевезти все оставшееся имущество на новое место. Ну, да это — уже проблема Дольского. А наша задача — очень тихонько пройти в тыл гансам, и там уже начать безобразия нарушать и дисциплину хулиганить. То бишь посмотреть насколько крепок знаменитый германский орднунг. Как там у классика? «Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт…». Вот и посмотрим, как они будут «марширт», если им нарушить снабжение разными плюшками. Из своего будущего помню, что взвод янки в одном из мест установления свободы и демократии отказался воевать ввиду того, что на позицию не были доставлены свежие биотуалеты. Гансы, конечно, не такие привереды, но и им мало будет удовольствия считать каждый патрон из подсумка и каждую галету из «железного пайка»…

Погрузка подходит к концу, иду в казарму за своими вещами и, проходя мимо кустов, слышу какую-то возню и шепот. Теперь понятно, куда наша сладкая парочка делась. Останавливаюсь и обращаюсь в пространство:

— Федор, через пять минут вижу тебя в кузове. Время пошло… Племяшка, до свидания!

Или мне показалось, или даже кусты покраснели в смущении. Ладно, пусть прощаются…

Учитывая наступление немцев, линия фронта не была сплошной, и найти подходящую дырку для сотни человек особого труда не составило. Прошли по небольшой ложбинке, выставив наверху по обе стороны по пулеметному расчету, затем дождались их и тихонько двинулись к лесу, в котором планировали устроить лагерь. Добрались, выставили охранение, всухомятку перекусили (костры зажигать запретил «во избежание») и стали ждать рассвета.

Светать начало примерно через час. Ну, что ж, пора начинать делиться как амебе. Подзываю Оладьина, который о чем-то шепчется с Волгиным. Подходят оба. Ну, ладно, у меня тайн нету. Пока…

— Сергей Дмитриевич, доставайте карту… Сейчас собираете своих и по этому лесу уходите как можно дальше на юго-запад. Там будете почти на месте. День отдыхаете, потом выходите на берег Равки, двигаетесь вдоль реки и ищете, где гансы переправляются. Таких мест там несколько, правый берег, в основном, лесистый, на восток ведет пара дорог. Ну, а дальнейшие действия, — на Ваше усмотрение. Чем дольше немцы не смогут переправить через реку ни повозки, ни солдата, тем лучше для наших. Старайтесь не держать группу вместе, пусть «пятерки» рыщут по местности в поисках объектов для диверсий. Только не засветите свою базу. Через неделю возвращайтесь сюда. Если в течение дня никто не подойдет, выходите к своим самостоятельно, только оставьте нам знак, — например, две зарубки косым крестом вот на этом дубе. Если нам придется раньше уйти, сделаем также. Вопросы ко мне есть?

— Нет, Денис Анатольевич, все понятно… Разрешите действовать?..

— Идите. И Бог Вам в помощь…

Жму руку своего зама, затем смотрю, как собирается его отряд… Вот и все, последний боец неслышно растворился в утренних сумерках. Хочется надеяться, что вернутся все… Ну, а мы поворачиваем на север и идем до речушки с очень интимным названием — Пися. Двигаемся днем потому, как достаточно углубились в глухой лес, и встретить тут немца будет очень проблематично. Ну не любят европейцы русские леса. Наверное, еще со времен Ивана Сусанина. Которого Глинка потом прославил в своей опере. Его все считали и поныне считают героем и патриотом. А в моем будущем кто-нибудь, наверное, додумается скоро этого крестьянина назвать палачом и организатором геноцида против благородных польско-литовских шляхтичей, несших свет свободы и демократии на Русь… Так, что-то я сам с собой разболтался не по делу. Не расслабляться!..Витать в облаках потом будем, когда дела сделаем…

Третий отряд ушел дальше по берегу до самого Сохачева, там по дороге должен быть интересный мостик, который надо проверить на взрывоустойчивость. А мы повернули на запад и крадемся в сторону уже известного нам Ловича. Скоро к дядьке Михасю в гости заглянем, узнаем, что на станции новенького, только по пути чего-нибудь испортим. Тот же мост, например, который через Равку у Болина перекинут. Мне лично он уже несимпатичен тем, что по нему гансы свободно ездят. Как по своему собственному.

Опасаться пока некого, вокруг пустынно, но — береженого Бог бережет, дозоры налегке разослал во все стороны. Остальные бойцы малость притомились со своей и чужой поклажей, как-никак, навьючились мы будто ослики. Один только Федор свое ружье тащит, не напрягаясь, за спиной помимо обязательного джентльменского набора диверсанта еще тренога в сложенном виде, патронов с полсотни, а каждый, между прочим, двести грамм весит, десятка два пироксилиновых шашек, детонаторы, шнур, да еще у кого-то вещмешок взял. Здоровый бугай, да и гормончики пошаливают, вот и прет как тяжелый боевой слон… Так, пора остановку сделать. Торможу колонну, по цепочке передаю волшебное слово «привал», народ тихонечко расползается по укромным местечкам.

Вечером разведка сбегала к Воле Шидловской. Возле которой должна была состояться немецкая газовая атака, которую мы, скорее всего, сорвали в прошлый раз. Во всяком случае, я про применение газов ничего не слышал, а когда пристал с расспросами к капитану Бойко, был вежливо послан… подумать над режимом секретности, да еще и с цитатами из классиков древнего мира. Типа: «Во многих знаниях — многия печали, и вообще, что Вам, Денис Анатольевич, так неймется по поводу оберст-лейтенанта и его необычного дыхательного аппарата?».

В деревне квартирует около роты гансов, так что мы обойдем их незаметно. Хоть и есть искушение зайти «в гости». Но и поднимать шум преждевременно тоже не хочется, их коллеги у моста могут насторожиться. Поэтому, еще немного стемнеет, и идем к мосту, до него верст восемь осталось. Вот там и повеселимся…

Дошли, лежим, смотрим. Наверное, когда наши отступали, либо взрывчатки не хватило, либо спички отсырели, либо срочно драпать надо было. Короче, мостик-то через реку цел и невредим. И гансы по нему много чего нужного везут своим передовым подразделениям. А рядом в силу своей немецкой основательности наладили понтонную переправу. Запчасти для второй такой же сложены на берегу. Я так понимаю, — для пехоты, чтобы не мешала тяжелые грузы переправлять на этот берег. Охраняется все это богатство тремя часовыми, — двумя на мосту, и одним — возле палаток. Их — две. Одна, поменьше, — наверняка для офицера, побольше — человек на двадцать. А хорошо, что гансы на этом берегу устроились. Всем кагалом, включая повозки и лошадей. Значит, ждем рассвета, а пока посмотрим как часовые службу бдят.

Гансы здесь непуганые. Вот что значит глубокий тыл. Боятся, наверное, только одного — своего унтера-разводящего. Как только начинает светать, собираю командиров «пятерок», ставлю им задачу. Одна остается в тыловом прикрытии, одна идет к мосту снимать часовых, остальные четыре бесшумно окружают лагерь, оставляя свободным только берег. Со стороны моста дважды ухнула сова, — значит, там часовых уже нет. Третий пережил своих товарищей на пару минут. Подбираюсь к командирской палатке, откуда слышен заливистый храп. Бойцы тем временем блокируют выход из второй…

Ну, начали! Откидываю занавеску на входе, пригнувшись, ныряю внутрь. Фонарик — в левой руке, «Оборотень» — в правой. Жму на кнопку, направляю луч света по звуку на храп, который тут же меняется на хриплый спросонья голос «Вас ист лос?». Да, собственно, ничего и не случилось, просто к вам в гости пришел толстый и пушистый полярный лис. Вы, майн хер, все равно этого не поймете, поскольку не знаете всех тонкостей великого и могучего русского языка. Но лучше вам от этого не будет.

Не давая его обладателю подняться, несильно бью углом фонаря в висок, разворачивая голову, лезвие ножа входит в шею сбоку между ключицей и трапециевидной мышцей, перерезая сонную артерию, яремную вену и трахею… Все, готов клиент. Вылезаю из палатки, мои показывают мне семь винтовок, составленных в козлы. Это что же, тут только караул? Тем лучше для нас и хуже для колбасников. Киваю бойцам на маузеры, в смысле, работаем штыками, подрезаю растяжки, палатка оседает вниз и тут же начинается шевеление с недовольными возгласами. Это даже и лучше, не промахнуться. Какой-то самый прыткий пытается вылезти из парусины, получает мой клинок в печень и валится под ноги. Палатку разрезают и проводят контроль. Или мизерикордию, это как посмотреть. Теперь идем и смотрим что тут у нас сложено на берегу. Так, Брикеты сена, какие-то доски, брусья… На воде качаются шесть жестяных понтонов. Подзываю подрывников, мол, работайте, ребята… Хотя, стоп! А зачем тратить взрывчатку попусту? «Взрывателей» посылаю минировать уже готовую переправу. По паре шашек между днищевыми досками и жестянкой, думаю, будет достаточно. Командирам групп выдается задача — натаскать сено на пиломатериалы, переправу и мост, благо, что он деревянный, вытащить из воды приготовленные полулодки и сделать из них решето трофейными топорами. После чего две штуки водрузить на будущий костер, остальные утащить на мост, и ждать сигнала. Идем дальше. Так, а что это тут так противно воняет?.. Скипидар в бочке. Замечательно! А рядом — еще бочечка, поменьше. Там какая-то липкая, тягучая, дурнопахнущая масса. Может быть, деготь? Хрен его знает! Зачем это все тут, хотел бы я знать?.. Пропитывать настил?.. Не знаю, да и не важно это.

Озадачиваю двух человек поиском ведер, затем начинаем обильно поливать сено, чтобы лучше горело. Через несколько минут весь берег благоухает специфическим запахом, аж лошадки заволновались. Кстати, надо бы их отвязать, жалко животинку. Еще двое бойцов побежали к коновязи…

Группа переправилась по пока еще целому мосту на ту сторону, остались только подрывники. Ко мне подбегает довольный и радостный Максим-химик, докладывает, что все готово. Ну, поехали!.. Даю сигнал, в предрассветной мгле видны огоньки горящих шнуров. Проходит секунд тридцать, слышны негромкие хлопки взрывов. Четыре… Пять… Шесть… Все! Теперь в каждом «корыте» по паре больших дыр в днище. Переправа оседает в воду, ее настил и доски на берегу разгораются, освещая неровным багровым светом прибрежные кусты. Пропускаю вперед себя студента с Савелием-бомбардиром, бегу через мост замыкающим. Кричу командирам, чтобы проверили людей. Вроде, все на месте. Возвращаюсь на мост к наваленным брикетам сена, воняющим скипидаром и накрытых очень дырявыми лодками, разжигаю приготовленную трофейную газетку, кидаю в кучу. Язычки пламени, набирая скорость, заплясали свой веселый танец огня, в небо поднимается качающийся дымный столб… И вот уже на мосту горит огромный костер. Все, дело сделано. Пока гансы прочухаются, мост, по любому, сгорит. Хорошо, если остатки свай останутся. Командую «Вперед», и отряд растворяется в лесу…

Там, где крутой правый берег Равки становился пологим, испокон веков пролегал шлях с переправой. Многие тысячи ног прошли за это время по утоптанной до каменной твердости земле. Шлях помнил топот копыт монгольских туменов и польских хоругвей, скрип селянских телег, мчащихся по своим делам почтальонов и фельдегерей, Великую армию Наполеона, сначала гордо шествующую на восток, а потом удирающую, подобно побитой собаке от русских войск. Кровь и золото, любовь и ненависть, радость и унылая безысходность, жизнь и смерть, — все это было ему знакомо.

Теперь хозяевами шляха считали себя глупые и самодовольные люди, одетые в серо-мышиную форму, которую они называли «фельдграу», сидящие по обе стороны реки возле недавно сооруженной ими переправы и делающие вид, что помогают одетым в такую же одежду перебираться на другой берег, перевозить на повозках какие-то важные для них вещи, очевидно, нужные им для войны с другими людьми, одетыми в форму незрелой пшеницы.

Несколько таких людей уже день, как незаметно следили за движением по дороге из прибрежных кустов. Один из них, наверное, самый главный, отправил десять человек выше по течению, где через несколько верст пролегал такой же шлях, похожий на первого, как родной брат. Остальные, сменяя друг друга через равные промежутки времени, смотрели за тем, что творится на переправе. Наверное, они тоже хотят воевать с теми, в серо-мышиной форме. Шлях в отличие от людей был очень стар, и поэтому мудр. За свою бесконечно долгую жизнь он понял порядок вещей в природе. За зимой обязательно придет весна, за ней — лето, которое сменится осенью, после которой придет новая зима. И так будет всегда. И войны всегда будут заканчиваться миром, который по прошествии времени нарушится новой войной. Люди глупы. У них жизнь гораздо короче, чем у шляха, к тому же они сами специально ее укорачивают, — обманывают, предают, убивают друг друга. Шлях уже давно потерял счет потокам крови, которые проливались на него время от времени. Вот и сейчас, как только стемнело, и на прибрежные заросли опустилась летняя прохлада, люди в форме цвета незрелой пшеницы очень осторожно и тихо стали подкрадываться к людям в серо-мышиной форме, большая часть которых уже спала…

Двое бойцов, натянув лохматушки на голое тело, бесшумно входят в прохладную июльскую воду. С собой из оружия — только ножи в зубах. Без всплеска переплывают водную преграду, исчезают в прибрежных кустах неподалеку от скучающего часового. Еще шестеро появляются возле палатки, где спят сменившиеся караульные во главе с разводящим унтер-офицером и нарезает круги вокруг костра второй часовой. В ночной тишине над рекой разносится уханье совы. Одновременно с этим на той стороне перед часовым из ниоткуда возникает фигура в лохматке, левая рука с ножом отбивает в сторону ствол винтовки, правая пробивает удар в печень. Часовой падает на землю бесформенным мешком, как будто из него выдернули все кости. Клинок входит в правую почку, проворачивается в ране и выдергивается. Поднимается второй боец, страховавший с другой стороны… В это время часовой возле палатки пытается сделать свой последний судорожный вздох перерезанным горлом. По знаку старшего все фигуры, кроме одной, прячутся за деревьями, оставшийся срывает кольцо с приготовленной гранаты, распахнув полог, кидает ее внутрь, изо всех сил несется к глубокой рытвине и падает в нее. Палатка одновременно подсвечивается красным светом разрыва и большим пузырем подлетает в воздух… Через пять минут мост, оседая в воду на пробитых лодках-понтонах и чадя горящими досками щитового покрытия, подобно погребальному дракару викингов, медленно уплывает по течению…

* * *

Вечером следующего дня, оставив отряд в лесу готовиться к ночным кошмарам, иду с двумя бойцами к дядьке Михасю «в гости». Подобраться к его дому в сумерках было несложно, хотя и видели пару раз немецкий патруль. Свет в окне еще горит, значит, спать не легли. Оставляю «свиту» маскироваться во дворе, сам тихонько стучу в дверь. С той стороны несколько секунд напряженной тишины, затем слышны крадущиеся шаги и испуганный женский голос:

— Хто там?

— Вам Ганна привет просила передать…

Опять молчание, затем, видимо, хозяйка собирается с духом, отодвигает засов и приоткрывает дверь, стараясь разглядеть незваного гостя в неярком свете керосиновой лампы.

— Доброго вечера, хозяйка. Мы как-то заходили к вам вместе с Ганной. Мне бы мужа вашего повидать. Поговорить с ним надо.

— Нету яго, — женщина тяжело вздыхает. — Увяли германы. Казали, што заложникам будзе. Тры дни как нямае… Да вы праходьте у хату.

Осторожно, стараясь не шуметь, прохожу в дом. Девчонки уже спят на кровати, прижавшись друг к другу, хозяйка, судя по всему собралась доставать угощение из печи. Ага, щас я буду тут объедать людей!

— Хозяюшка, не надо ничего, расскажите лучше про заложников, кого и зачем забрали?

— Так людзи гавораць, што якись-та эшалон важны на станцыи стаиць. Вось каб з ним ничога не здарылася, германы людзей и пахватали. Казали, што растраляюць, як што…

Вот так номер! Это что за эшелон такой, интересно? У кого бы узнать?.. Мои размышления были прерваны еле слышным стуком по оконному стеклу. Один, пауза, два. — «Чужой». К нам идут гости!.. По крыльцу протопали тяжелые шаги, затем в дверь забарабанили кулаком.

— Машка, адчыняй! — Голос мужской, грубый и сильно пьяный. — Слышь мяне?

Та аж побелела лицом, прижала к груди рушник. На мой вопросительный взгляд еле слышно отвечает:

— Гэта Казимеж, войтов спадручник…

— Холера ясна! Адчыняй, гавору! — за дверью, похоже начали злиться.

— Мария, откройте ему. Если что не так пойдет, успокоим очень быстро.

Женщина идет к двери, шагаю следом и встаю за дверью, чтобы меня не было видно. Дверь приоткрывается и ночной гость пытается войти, несмотря на нежелание хозяйки.

— Што табе трэба, Казимеж? Ноч на двары. Пашто шумишь? Дзяцей пабудишь…

— Ты у мяне яшчэ пагавары тут! Больна смелая стала! Аль бо таишь каго?

Мужик рвется в дверь, женка из последних сил его не пускает… Блин, а перегар слышен даже за пару метров.

— Та нету тут никога! Чаго прыдумау! Идзи да дому, праспись.

— Нету? Гэта здорава… Ци не прыгалубишь мяне, а, Машка?

Твою маму, да нехорошими словами! Я тебе, самка собаки, сейчас устрою сеанс любви! Надолго запомнишь! И оторванные запчасти в руках домой унесешь!..

— Пусти, ирад!.. — В голосе женщины возмущение пополам с отчаянием. — Не замай мяне!

Еще секунду, и вмешаюсь в процесс! И мало придурку не покажется!.. Кажется, алко-Ромео уловил угрожающие флюиды, потому, как сдал назад. Но ротик свой поганый не закрыл.

— Михася свайго ждешь? Ну-ну… Пока ешалон з гэтыми жалезками не уйдець, никога не адпусцяць. А как зоусим не вярнецца? Адкуль палево у лампе, а? Твой варюга са станцыи спер? Я ж шапну войту славечка на вушка, ён — бургамистру, вось и няма твайго Михася. На каленках, паскуда, да мяне прыползешь, каб девак сваих байстрючками не заставиць! Падумай, я заутра знова зайду. Штоб паласкавей была!..

Дверь захлопывается, хозяйка тяжело вздыхает. Дожидаюсь, пока хлопнет калитка, приоткрываю дверь и тихонько цокаю языком. Тут же появляется один из погранцов. На пальцах показываю, что гостя нужно немного проводить, потом притормозить, и всем вместе ждать меня. Он кивает головой и исчезает в темноте. Оборачиваюсь, Михасева жёнка смотрит на меня почти квадратными глазами, в которых читается немой вопрос.

— … Вы яго?..

— Хочешь, чтобы он снова пришел? — в ответ — энергичное мотание головой. — Значит, не придет. Ни завтра, ни в какой другой день.

Достаю из кармана заранее приготовленный сверточек с потертыми серебряными монетками, завернутыми в обрывок «Железнодорожника» за октябрь 1910 года. — Валерий Антонович выдал «боевые» на подкуп и оплату, протягиваю женщине.

— Паночак… Вы ж ничога ня будзеце з пояздам робиць?..

— Пока он на станции, и заложников не отпустили, — ничего. — Видно, что собеседница потихоньку успокаивается. — Спасибо, что пустили поговорить. Михась вернется, передайте ему привет от меня и от Ганны.

— Як яна? Где зараз? — запоздало прорывает хозяйку.

— С ней все в порядке. Кашеварит у нас в роте. Обижать ее никто не думает, — слишком уж это опасно. Жених у нее очень уж суровый.

— Гэта не той, што з маим пра благаславленне гаворыу? — женщина слабо улыбается. — Здаровы таки, як мядзведь? Ну, за ним не пропадзе…

— Он самый. Ну, нам пора. До свидания…

Бойцы вместе с жертвой алкоголя и гормонального токсикоза ждали меня неподалеку в кустах. Казимеж, правда, еще не был в курсе, что его судьба меняется самым кардинальным образом, поскольку находился в отключке. Петро, один из погранцов шепотом сообщил, что болезному хватило несильного «леща» по затылку. Это все, конечно же хорошо, только вот что теперь делать с этим придурком, и, главное, — где? То, что он сегодня помрет, — это однозначно. После того, как расскажет про интересные железки в поезде, ему прямая дорога в лучший из миров. Но смерть его должна быть как можно более естественной. Хотя… Кажется, придумал. Теперь надо найти укромный уголок, где сможем пообщаться без лишних ушей. А ближайший такой — недалеко, в овраге. Вот туда и пойдем…

Вся процедура была недолгой и успешной. Сначала оттащили тушку в овраг, один из бойцов устроился в охранении, а я с помощью второго привел зама старосты в чувство. Это нетрудно, надо только знать, куда нажать, а потом сильно потереть уши для экспресс-протрезвления. После чего объяснил здыхлику что от него нужно, пояснив, что узнаю это в любом случае, но будет больно и очень больно. Хватило двух легких уколов ножом в шею, чтобы пташечка запела.

На станции стоит германский эшелон из пяти вагонов, который охраняется усиленным караулом. Более того, из гражданского населения было взято два десятка заложников. Их закрыли в пустом пакгаузе, и комендант объявил, что если с этими вагонами что-то случится, пока поезд стоит в тупике, все они будут расстреляны. А в вагонах лежат на стеллажах какие-то большие железяки, около полутора аршин длиной и в две пяди шириной. Казимеж видел их издалека, когда с войтом был на станции, а германские офицеры открывали и проверяли вагоны. И в руках они держали что-то белое, — то ли тряпки, то ли повязки. А еще войт сказал, что завтра-послезавтра эшелон должен уйти, но куда — никто не знает.

От этих слов мне стало как-то неуютно… Так, так, так… Эти, бл… твари опять свою химию сюда привезли?.. Или это очень крупнокалиберные снаряды? Но тогда каждый должен быть в отдельном деревянном ящике. Значит, все-таки химия… Интересно, где конечная точка маршрута? Сейчас наши отступают по всему фронту, а газы, если это, конечно, они, необходимы при длительной осаде. В которой у нас сейчас две крепости — Новогеоргиевск и Осовец. Похоже, что не зря я рассказывал Валерию Антоновичу про «атаку мертвецов». Туда едут баллончики… Но, не доедут.

Ладно, пора заканчивать беседу и возвращаться. Очередным ударом отправляем источник информации в нирвану, выволакиваем тело на дорогу. Находим на обочине подходящий булыжник. Последний и самый сильный удар в многострадальный висок, теперь уже рукоятью люгера, укладываем придурка раной на камень. Щупаем пульс на шее, — нету. Для завершения картины выливаю на мордочку немного спирта из карманной фляжки, хоть и жаль тратить драгоценную жидкость на эту сволочь. Вот теперь готова агитка о вреде алкоголя. Типа, — шел пьяный, споткнулся, да об камень головой и приложился. Причем, — насмерть.

А мы быстрым ходом идем на базу, чтобы отменить ранее запланированные ночные кошмары. Нам до убытия поезда нужно сидеть тихо-тихо. Дабы не вызвать ненужных подозрений. Эшелон окупит все затраты…

В лесу все уже морально настроились немного повоевать, поэтому команда «Отставить» была воспринята с ворчливым недовольством. Собираю командиров групп и подрывников, ставлю новые задачи:

— Значит так, орлы! Планы меняются из-за эшелона, который стоит на станции. Что в нем, — не знаю, но предполагаю, что отравляющие газы. Если поблизости от станции нашумим, гансы могут всполошиться и даже расстрелять заложников. Поэтому до ухода поезда со станции — тишина. Пару часов отдыхаем, затем первая и вторая «пятерки» уходят на юг, к Скерневицам. Там производят детальнейшую разведку всего, через сутки возвращаются. Меня интересуют все дороги и мосты, кто по ним гуляет и ездит, стоят ли где-нибудь германские подразделения. Сколько их, чем вооружены. Задача ясна?.. Хорошо, сейчас закончим, — и готовьте людей.

Дальше, третья и четвертая группы идут вдоль железной дороги от Ловича к Сохачеву, ищут подходящие места для засад и диверсий. Ближайшее, судя по карте, верст десять от станции. Там как раз рядом с «железкой» холмик, или возвышенность, на ней можно оборудовать позицию. С собой берете подрывников. Максим, твои взрыватели готовы?.. Добро. Дополнительную взрывчатку берешь у первой и второй групп. Им она пока — без надобности. Минируешь полотно так, чтоб по времени от момента срабатывания до взрыва прошло секунд десять. Тогда рванет под вторым, или третьим вагоном. Савелий идет с тобой. Потом ставите растяжки перед огневыми позициями на случай, если гансы ломанутся в атаку. Места подберете с командирами групп. Основная засада нужна не ближе десяти-двенадцати верст отсюда. Как будете готовы, шлете сюда двух бойцов с весточкой. Если эшелон тронется раньше, мы с оставшимися рысью мчимся следом, но если не успеем, — действовать самостоятельно. Подрыв, уничтожение всех сопровождающих, — и ждать нас. В вагоны без лишней необходимости не лезть! Если при взрыве пойдет облако газов, быстро уходить под прямым углом к направлению ветра в сторону возвышенности. Вопросы есть?.. Нет?.. Замечательно!

Далее, пятая группа, — остаетесь здесь, в лагере. Задача: сохранить его в целости и вести наблюдение за станцией. Обязательно определите где содержатся заложники, сколько там охраны, ну и все остальные детали. Оставшиеся вместе с шестой «пятеркой»: смотрим только за поездом. Как только его вытянут из тупика, срываемся с места и идем вперед, стараясь дойти до засады раньше гансов. Как рассветет, наблюдатели парами выдвигаются к станции. Поочередно один смотрит, другой готов бежать с вестями.

Всем все понятно?.. Добро. Тогда охранение проверить, и всем свободным — отбой на пару часов…

Ранним утром, едва на востоке стало светлеть, в лагере началась бесшумное движение. Пользуясь тем, что из-за высоких деревьев дымок сейчас не виден, быстренько вскипятили воду на маленьком костерке, перекусили и четыре группы разбежались по своим направлениям. Надеюсь, у них все получится. Ну, а оставшиеся отправились подглядывать за немцами. Место для наблюдения нашли очень хорошее, спрятались в полукилометре от станции, как раз напротив того самого тупика, где стоят таинственные вагоны. Охраняют их, и правда, тщательно. Возле каждого вагона по два часовых ходит, да плюс патрули вдоль колючки шастают. Место полностью оцеплено, никого туда не пускают. На остальной территории начинается обычная толкотня. На повозки какие-то мешки грузят, рядышком автомобили ящиками забивают, скорее всего, патронными. Еще дальше паровоз заправляют, готовят в путь, наверное. Маневровая «кукушка» туда-сюда носится, состав формирует. В общем, суета сует и всяческая суета…

Только после обеда, когда солнце уже начало спускаться, началась странная беготня. Всех лишних с территории вывели, маневровый медленно вытащил нужные нам вагоны из тупика, подпихнул их к магистральному паровозу, уже стоявшему под парами. Ага, скоро двинется. Пора и нам собираться. Бегом возвращаемся в лагерь, хватаем свои пожитки и уносимся на север. Надеюсь, там уже нашли место для засады…

Отмахали за два часа верст восемь, наверное, и только тогда нас обогнал знакомый составчик, только в конце был прицеплен еще и вагон с охраной. А много вас едет, полсотни человек, не меньше. Пропустили гансов вперед, подождали немного, вылезли из кустиков, и — аллюр «три креста». Хочется успеть на праздник!..

Но «первая часть Марлезонского балета» началась без нас. Впереди, верстах в двух за лесом грохнул взрыв, над верхушками деревьев появилось облако дыма, затем раздалась винтовочная трескотня. Прибавляем скорости, вылетаем из-за поворота… Красиво-то как здесь! Состав сошел с рельсов, хорошо, что вагоны не опрокинулись. Впереди заканчивает дымить раскуроченный паровоз, — Максим, наверное, пожалел детонационного шнура, а охреневшие гансы, решив поиграть в горных козлов, лезут вверх по склону небольшого холмика, поросшему невысоким кустарником, лупя на ходу из винтовок. Действительно, — тупые и упрямые козлы. Кто же в горку, да по пересеченной местности, да под двумя пулеметами атакует? О, вот и первая растяжка сработала… Еще одна… Залегли, придурки импортные.

Вступившие в «разговор» с фланга пара мадсенов и снайперский маузер, прибывшие со мной, не оставили охране ни малейшего шанса. Через минуту все было закончено, народ спускается с холмика, по пути проводя контроль. Идем смотреть вагоны. Да, там — именно то, что я предполагал. Уже знакомые баллоны с вполне понятной надписью «Actung! Gefarlich! Chlor!». Так, ветер дует слева от дороги. Смотрим карту, на ней ближе двадцати пяти верст ни одного селения. Уже хорошо! И что мне с этой гадостью делать прикажете? Рвануть эшелон — взрывчатки не хватит. Баллоны хоть и под давлением, но какой-то запас прочности имеют. Не факт, что все повредятся… Думай, Гуров, думай!.. Основная задача — не дать немцам применить их на фронте. Подрыв гарантий не дает… Выпустить газ?.. Облако должно получиться немаленьким, насколько помню «Хим-дым», из одного литра жидкого хлора имеем четыреста пятьдесят литров газа… Да мы тут задохнемся в момент! Во, гансы обрадуются!.. Думай, думай, Денис!.. Достаю папиросу, чтобы стимулировать процесс, прикуриваю… И, задумавшись, смотрю на огонек спички до тех пор, пока он не обжигает пальцы… А почему бы и нет?!. Вагоны деревянные, внутри тоже дров хватает, — распорки там всякие, ложементы. Гореть будет хорошо! Баллоны если и не рванут, то перекалятся, наверняка поведет стеночки-то. А там и между вентилем и корпусом прорыв может случиться, все-таки из разного материала сделаны. Вот и получается, что прямо вот здесь придется германским химикам-саперам работать, тем более, что путь освободить надо… Мы их время от времени навещать будем!.. Да, последний вагон надо будет все-таки заминировать, пару растяжек поставить. Устроим гансам торжественную встречу! Работать буду сам… Не знаю почему, но чуйка говорит, что сделать надо именно так! Остальные пусть поджогами займутся…

— Всем слушать сюда!.. Максим, Савелий, сейчас идем ставить растяжки в последний вагон, будете мне помогать. Пятая группа! Ваша задача — после того, как мы с «взрывателями» закончим, из паровозной топки достать весь горящий уголь и, насколько его хватит, рассыпать ровным слоем по полу оставшихся вагонов. Там, на паровозе, должна быть масленка, ее — тоже в дело, ветошь — туда же. Лучше гореть будет! Работать осторожно, баллоны не ронять, на них ничего не крутить, двери не закрывать! Командиры, смотреть в оба!..

Третья и четвертая группы!.. Так, братцы, вы здесь, можно сказать, уже обжились, поэтому остаетесь встречать вторую порцию гостей. Мы когда к вам бежали, по той стороне, вроде, кто-то из гансов за помощью спешил. Пару часов ему — добежать, да еще пару, чтобы они сюда приехали. Так что, быстренько те трупики, которые настреляли, стаскиваем к рельсам и укладываем рядочком. Это — чтобы приехавшие не сразу догадались, где вы прячетесь. Без мародерства, ничего не брать, кроме жетонов и боеприпасов! Стоп! Штык-ножи тоже соберите, мне они скоро пригодятся. Винтовки отдайте пятой группе, пусть сожгут в вагонах. Затем сидите и ждете, когда подмога прискачет. Мы четыре вагона подожжем, пусть разгораются, пятый будет заминирован. Как только немчура в него полезет, рванут растяжки на баллонах, и пойдет облачко хлора, — не попадите под него. В три пулемета добиваете оставшихся, в первую очередь — всех командиров вплоть до ефрейтора. После чего быстро-быстро убегаете на место встречи. Да, поставьте заново растяжки перед холмиком. Ясно?.. Ну, вот и славно! Остальные возвращаются на базу, и ждут вас там…

Ну-с, а мы идем в последний вагон готовить сюрприз. Пока озадачивал бойцов, студент Макс уже достал из кармана несколько жилок от телефонного провода и скручивает их «тросиком» для прочности. Савелий, справедливо рассудив, что плох тот машинист, который не имеет заначек с самым необходимым для мелкого ремонта, нашел моток железной проволоки подходящей толщины. Беру пару англицких гранат, вставляю запалы, бомбардир отламывает два подходящих куска проволоки, и идем к вагону.

Максим со своим напарником осторожно сдвигают дверь теплушки, залезаю внутрь. И только сейчас как током шибануло ощущение опасности… Здесь, за тонкими стенками безобидных на вид баллонов, притаилась до поры Смерть. Которую готовили нам немцы, и которую теперь готовим им мы. Там, в моем прошлом будущем Она собрала щедрую жатву в наших рядах. Теперь будет по-другому… Так, прекращаем эти игры разума, и начинаем работать! Осторожно, одними пальцами сворачиваю защитный колпак с вентиля, теперь между мной и вышеупомянутой Седой Старухой всего-то несколько миллиметров латуни с каким-нибудь шариковым клапаном… Отче наш, иже еси… Какой умник там надумал мне на ухо молитву читать в такой момент?.. Да святится имя твое… Да, бл…, хватит на нервы давить!.. Закончу, вылезу, прибью шутника!.. Да будет Воля твоя яко на небеси… Да е…!!! Надо вытереть внезапно вспотевшие ладони. Штаны как раз для этого подойдут… Хлеб наш насущный дашь нам днесь… Хватит!!!.. А кому это я, собственно, ору здесь? А, понятно! Денис Первый проснулся! И испугаться решил… Яко же мы оставляем должникам нашим… М-да, явный неадекват. Ничем не пронять… Хотя, сам-то я, вроде, немного успокоился… Вдох-выдох, работаем!.. Молитву — на задний план, сосредотачиваемся на действиях. Гранату вплотную к вентилю, приматываем тремя витками «трофейной» проволоки (хорошо, что не сталистая!). Проверяем плотно ли прикручена… БЛ…!!!.. Или мне показалось, что провернул немного вентиль?!. Шипения нет, запаха — тоже… Ф-фух-х… Вся спина мокрая, пот заливает глаза, и руки опять вытирать!.. Чуть не обосц… Короче, теперь я знаю, куда в организме выделяется адреналин. И в качестве чего… Крепим на соседний баллон вторую гранату, Вроде, легче пошло… На кольцах уже прикручены проволочки. Подрывники по моему знаку прикрывают дверь, оставляя щель — только-только протиснуться наружу. Догадливый Максим подсвечивает мне снизу фонариком. Так, вот здесь вверху двери есть какой-то торчащий болтик, проверяем, — не шатается, сидит прочно. Замечательно! Закрепляем проволочки другим концом за этот болт почти внатяг. Теперь — самое важное… А молитвы уже почти не слышно… Все, не отвлекаемся! Очень осторожно отгибаем усики чеки на дальней гранате, все внимание, все чувства сосредоточились в кончиках пальцев… Медленно вытягиваем чеку, пока не остается буквально пары-тройки миллиметров с той стороны. И с некоторым усилием заставляю себя отпустить предохранительную скобу… Вдох-выдох… Теперь повторяем эту же операцию со второй гранатой… Все!.. Можно вылезать!..

Отошел на пару десятков метров, чуть не поскользнулся на деревянных ногах, сел на травку, никак не могу прикурить. Руки колотятся, спички ломаются, пару раз даже мимо коробка промахнулся. Максим помогает прикурить, сочувственно улыбается и отходит на всякий случай в сторону.

Да… На базе вместе со всеми отрабатывал установку растяжек и подрывы. Но одно дело, когда «условный противник условно уничтожен», и совсем другое, когда вот так… Как сейчас. Все, хорош рефлексировать, дела не ждут…

Когда вернулись в лагерь, уже начало темнеть. Проверив, что здесь все в порядке, прогулялся к наблюдателям. На станции с их слов был большой шухер. Куча народу с каким-то очень энергичным герром официром оседлала паровоз с одной платформой и унеслась спасать имущество и камрадов. А вот к пакгаузу приставили дополнительную охрану, теперь там два ганса ходят. И никого оттуда не выпустили… Так!.. Весело, блин!.. Значит, надо срочно готовиться в гости к немцам, и истерику им устроить из-за того, что они не держат своего слова. С летальным для них исходом.

Ближе к полуночи вернулись остававшиеся в засаде. По рассказам командиров групп и Максима, немцы остановились в сотне шагов, выскочили на полотно и, подгоняемые каким-то майором, побежали к единственному целому вагону, остальные горели уже основательно. Как только дернули дверь, там рвануло. Осколками, а затем облаком накрыло с десяток самых резвых, включая голосистого офицера. Остальных положили за пару минут. Оставшиеся невредимыми водители второго паровоза и два ганса из охраны решили тем временем оттуда исчезнуть, но у них это не получилось. Пока разгонялись, к ним на ходу подсели попутчики, и, объяснив, что им все равно по пути, оказали посильную помощь. В смысле, подгоняли пинками бригаду, чтобы пепелац ехал быстрее. Попросили остановиться за версту до станции, привязали всех к деревьям неподалеку, бросили винтовки в догорающую топку, стравили пар из котла, и ушли. Кому-то в голову сначала пришла идея отправить неуправляемый локомотив на станцию в качестве брандера, но потом решили не рисковать. Так оно, наверное, правильно.

М-да, если на место диверсии выехал сам начальник, то здесь должен оставаться его зам. Который не рискнет ничего делать с заложниками без санкции сверху. Значит, до утра время у нас есть. Тем более учитывая, что Биг Босс уже не существует, как понятие. Тогда проверяем охранение, и — отбой до рассвета…

За час до того, как начнет светать, костровой разбудил командиров, а те, в свою очередь, своих подчиненных. Пока бойцы быстро, по-деловому собирались, еще раз обговорил наши действия…

— Заложники — наша главная задача. Пакгауз стоит на въезде, значит, входить будем оттуда. Первая группа убирает всех лишних от ворот и остается там дежурить на случай прибытия подмоги из городка. Остальные тихо и незаметно проходят внутрь. Вторая группа «на цыпочках» подходит к пакгаузу, берет часовых на прицел. По сигналу убирает гансов и выпускает гражданских. Третья — блокирует караулку и опять-таки по сигналу забрасывает ее гранатами. Так, чтобы никто не выжил. Четвертая вместе со мной, Федором и Семеном берет на себя здание управления, где сидит этот временный начальник станции. Убираем там всех и организованно отходим. Семен, ты сегодня — снайпер в свободном поиске, но особое внимание обрати на часовых у вагонов и патрули. Они тоже захотят пострелять. Держись вместе с пулеметчиком, долбите тех, кто будет сопротивляться. Минеры, вы как, очень устали кататься на паровозе? Нет? Вам тоже работка найдется. Всю оставшуюся взрывчатку берете с собой. Там будет, где порезвиться.

Так, сигнал к началу… Федор, радость моя, а ты очень громко сможешь котика изобразить?.. Ну, вот и ладушки! Этот «МЯВ» и будет сигналом к началу… И чего все ржут? Сигнал, как сигнал…

Сонную предрассветную тишину в клочья разрывает дикий крик озабоченного и очень разозленного кота. Часовые возле пакгауза, не успев удивиться, тут же получают по пуле и ложатся на землю бесформенными кучками. Темные тени появляются возле ворот, замку хватает пары ударов трофейным прикладом. Одновременно звенят разбитые стекла в помещении, приспособленном под караулку, внутрь залетает стайка гранат, почти в унисон бахают разрывы…

Мы в это время уже поднимаемся на второй этаж управы, несемся по коридору, не забывая проверять все двери. Пока что все они заперты. О, вот одна открывается. Кольцо с гранаты, хлопок капсюля, «двадцать два», и закидываем. Бамс!.. Бежим дальше. Вот и заветная дверь в торце этажа. Здесь, судя по свету в окошке, скорее всего и сидит нужный нам герр официр. Показываю рукой, чтобы встали справа и слева от двери, сам тоже суюсь в сторону, резко дергаю ручку наружу. В ответ из глубины комнаты начинают стрелять. Судя по звуку, это — не люгер, а что-то малокалиберное. И магазин у него не резиновый. Пять… Шесть… Наверное, все! А нет, еще два выстрела по брошенной в проем фуражке. И щелчок доставаемой обоймы. Пора! Разворот против часовой стрелки, одновременно сажусь на правое колено, руки с пистолетом чуть согнуты. Веером высаживаю в темноту всю обойму и слышу между выстрелами вскрик. Да, наверное, это больно, когда в тебя попадает пуля. Ну, а что делать?.. Кому легко?.. На пол что-то падает с металлическим стуком. Теперь меняем обойму, включаем фонарик, а то света из коридора недостаточно.

На полу лежит обер-лейтенант, и под ним расплывается лужа, кажущаяся в таком освещении абсолютно черной. А ганс-то уже и не дергается почти, затихает. Интересно, куда я попал? Переворачиваю труп, правое бедро сочится кровью. Вот и входное отверстие. Перебил я ему бедренную артерию. Это — стопроцентные похороны… А нефиг было к нам с войной лезть. Сидел бы где-нибудь в своем Гамбурге, или Дортмунде, глядишь, — и жив бы остался! А пистолетик заберу на память. Маузер 1910. Будет еще один «сувенир».

Так, теперь займемся любимым делом, — поджогами. Все, что горит, должно гореть! И, в первую очередь, — всякие бумаги. Бойцы по моему знаку уже сваливают все бухгалтерские книги, тетради, накладные в большую кучу на полу. Я тем временем осматриваю стол. Ага, вот и она! Та самая бумага, где фамилии заложников прописаны. Ее мы возьмем с собой, на память. Все остальные бумажки летят на пол в общую кучу, один из погранцов выливает на нее из лампы керосин. Чиркаем спичкой, — занялось! Даю команду, чтобы во всех остальных комнатах постарались сделать то же самое, и бегу на перрон, услышав пальбу со стороны въезда…

Подбегаю к воротам и вижу, что личного вмешательства в ход событий не понадобится. На помощь гансам из города бежало штук пятьдесят их камрадов. Первая «пятерка», отвечавшая за пропускной режим, положила их всех за полсотни метров с помощью трех пулеметов, которые им оставили в начале операции. Ну и ладно. Интересно, а еще гансы в городе остались? Сомнительно, иначе все уже были бы здесь… Все, пойдем дальше безобразничать.

В живых из колбасников осталось человек десять, в том числе две паровозные бригады. Одна каталась на маневровом, другая только-только загнала магистральный паровоз на поворотный круг. Благоразумно не успевшие дотянуться до оружия, они теперь сидели связанными возле одного из вагонов. Бойцы уже зачистили территорию и ходили любопытничали на предмет того, что где лежит интересного. Подзываю Максима с Савелием, ставлю задачу на подрыв всех, по возможности, стрелок на путях. Те в ответ жалуются, что шашек осталось мало. Мало?.. Значит, — надо поискать! Только получилось, что уже нашли без них. Ко мне подходит один из командиров и задает вопрос, типа, а зачем германцам столько мыла, да еще и хренового, — не мылится совсем, сколько на него не плюй… Оп-па, а пиротехники ушки моментально насторожили. Одновременно с диким криком «Где?». Идем разбираться на месте, но я уже догадываюсь что именно там увидим. Подходим к одному из вагонов, наполовину загруженному деревянными ящиками. На который трафаретом отбита надпись «Achtung!Gefarlich! Der Sprengstoff!». В смысле, — «Внимание! Опасно! Взрывчатка!». Студент тут же лезет внутрь, через пару минут слышен его торжествующий вопль «Есть!». Появляется в проеме, держа в руках какие-то блестяшки.

— Командир, тут в отдельных ящиках детонаторы и шнур! Давай рванем этот вагон к чертовой матери!

— Ага! Тебе в детстве не говорили никогда, что жадность — это плохое чувство? Во-первых, мы не успеем уйти отсюда, контузит взрывной волной. А во-вторых, пол-Ловича вместе со станцией на воздух взлетит. Или, как минимум, без окон останется. Так что, умерьте свой пыл, юноша. Теперь взрывчатки хватит на все стрелки и на поворотный круг. Кстати, на круге надо подорвать направляющую рельсу, по которой ролики катаются. Нужно найти люки, через которые можно проникнуть вниз… И чего стоим? Бегом! Нет! Отставить!

Быстренько идем к пленным. Задаем очень важный вопрос:

— Кто из вас может переключить стрелки в нужном направлении?

В ответ — тишина, хотя сидеть им очень неуютно. На глазах камрадов никто не хочет быть предателем. Внезапно выручает один из погранцов.

— Командир, я до службы стрелочником и кочегаром работал. Могу сам сделать.

— Ай, молодца! Слушай задачу! Надо прицепить вагон со взрывчаткой к маневровому паровозу и отправить его со станции в южную сторону. Справишься? Возьми себе помощника. Савелий поедет с вами. Отойдете от города версты три, он заминирует вагон, разгоняете паровоз, поджигаете шнур, — и мухой в кусты, чтобы не задело ненароком. Савелий, слышал? Шнур подлиннее, где-то минуты на две. Действуй! После того, как «подарочек» уедет, самостоятельно добираетесь до лагеря.

Максим, сгружайте четыре ящика и нужное количество детонаторов и шнура. Ну, ты лучше меня все знаешь! Два ящика — на поворотный круг, третьим минируете стрелки, а четвертый забираем с собой. Все понял?.. Тогда, — вперед!

Смотрю на часы, — оказывается уже сорок с лишним минут воюем. Неужели действительно гансов в городе нет? Хотя, городишко маленький, глубокий тыл, — что здесь боевым подразделениям делать? Но расслабляться не будем.

— Командиры групп, ко мне!.. Одна пятерка — в помощь нашим «взрывателям», остальные — за периметр станции и готовиться к бою. Не ровен час, гансы откуда-нибудь выползут. Все, разбежались!..

Поворотный круг рвануло просто замечательно. Его аж немного приподняло вместе со стоящим на нем паровозом, потом опустило набекрень, к тому же и локомотив завалился набок. Про эту конструкцию немцам можно надолго забыть. Все стрелки Максим с добровольными помощниками рванул еще раньше, да еще и умудрился в боевой обстановке провести собственный мастер-класс. То бишь, дать потренироваться остальным бойцам на конкретных объектах. Закончив разгром и веселье, и прихватив в качестве сувениров помимо тротила еще и пару ящиков консервов, отправились обратно в лагерь…

* * *

Интендатуррат Артур Штольц неприязненно смотрел на нового посетителя в своем кабинете. Полчаса назад ему позвонили из штаба 9-й армии и, сначала ехидно поинтересовавшись когда же бравые солдаты кайзера получат в полном объеме обещанные боеприпасы и продовольствие, посоветовали в ответ на оправдания не сваливать вину на обозные колонны, а почаще отрывать свои жирные задницы от мягких стульев и хоть что-то делать для того, чтобы в окопах ни в чем не нуждались. Абонент на том конце провода был баварцем, и обладал присущим всем им грубоватым чувством юмора, что, впрочем, не мешало ему быть также «своим парнем» и за определенную мзду помогать время от времени зарабатывать небольшие суммы своим подчиненным. В этот раз разговор пошел о другом. Штольцу было сообщено, что скоро его посетит офицер, приехавший из Берлина, и имевший аудиенцию у командующего. После чего неукоснительно было предписано выполнять все требования и пожелания данного господина, выполняющего какое-то очень важное поручение.

И вот в кабинете появляется худощавый гауптман с жестким и немного надменным выражением лица, который с порога заявляет, что ему и его егерям требуются грузовые автомобили для перевозки, а также неограниченное обеспечение топливом, боеприпасами и продовольствием любыми органами снабжения армии. В роте вместе с ним ни много, ни мало, — 4 офицера и 180 нижних чинов. И вся эта орава должна по первому требованию получить все желаемое на любом складе, находящемся в его, Артура Штольца, ведении! Никогда еще и никому не давались такие привилегии. Всегда все делалось веками установленным порядком, и тут — на тебе. Но бумаги, привезенные гауптманом, недвусмысленно указывают на обязательность исполнения.

— Вы не будете любезны просветить меня, герр гауптман, с чем вдруг связаны столь неординарные требования? Чтобы я смог наилучшим образом обеспечить Вас всем необходимым.

Гауптман, как показалось чиновнику, слегка презрительно улыбнулся одними уголками губ, помолчал несколько мгновений, видимо, решая что-то для себя, и ответил:

— Герр интендатуррат, Вы, вероятно в курсе того, что за последнюю неделю снабжение передовых частей значительно ухудшилось?..

— Да, но это — не по нашей вине! Наша служба все требуемое отпускает со складов вовремя!

Офицер недовольно поморщился в знак того, что ему не нравится, когда его перебивают, но, сдержавшись, продолжил:

— Я вас ни в чем не обвиняю, герр интендатуррат. Дело в том, что в тылу вашей армии действует подразделение русских. По аналогии с Наполеоновской войной их можно назвать партизанами. Вот они-то и являются причиной срыва поставок на переднюю линию.

— Но, герр гауптман, как такое возможно? Целый полк, или даже больше русских находится в нашем тылу, и наши доблестные войска до сих пор с ними не покончили?!

— Не полк, и даже не батальон. Я сомневаюсь, что их численность превышает сотню человек. Но, тем не менее, они — очень опасные противники. За несколько дней они сумели уничтожить два моста, три понтонных переправы, причем, одну из них — дважды, второй раз — уже после того, как саперы ее восстановили. Выведена из строя железнодорожная станция, между прочим, имевшая стратегическое значение, и пути от нее в обе стороны. Помимо этого подорваны две гаубичные батареи, уничтожена обозная колонна с боеприпасами, не говоря уже об обстрелах маршевых рот.

— Но как такое может быть?! Эти варвары не умеют воевать! Наши войска продвигаются на восток, и вряд ли русские генералы могут этому противостоять.

— И все же, это так. Эти дикие скифы еще в древности умудрялись громить армии персов. Из-за действий этих русских вы не в состоянии наладить снабжение восточней рек Равки и Бзуры. Все обозы останавливаются из-за отсутствия переправ. Я имею задачу уничтожить партизан и возобновить снабжение армии. Вот именно поэтому мне необходимо в любом месте пополнять припасы.

— Со своей стороны, герр гауптман, наша служба сделает все, что в наших силах, чтобы обеспечить вас всем необходимым. — Интендатуррат гордо выпрямился за столом, будто бы почувствовав себя причастным к такому важному и ответственному поручению. Тем более, подумал он про себя, что при такой постановке вопроса открываются новые возможности для увеличения его, Артура Штольца, личного благополучия. В конце концов, никто не будет проверять с точностью до пачки патронов, литра газолина и банки консервов, сколько и что именно получал со склада этот гауптман из Берлина…

Закончив с вопросами снабжения, Генрих фон Штайнберг отправился в Лович, где его уже ждала рота прусских егерей. Туда же должны были прибыть автомобили, с помощью которых он надеялся добиться высокой мобильности своего отряда.

Гауптман оставил автомобиль возле ворот, а сам решил пойти посмотреть последствия диверсии. Зрелище его не обрадовало. Торчащие в разные стороны изогнутые рельсы и исковерканное железо в местах стрелок, лежащий на боку паровоз, который бригада ремонтников тщетно пыталась поставить на колеса с помощью талей, обугленные, воняющие недавним пожаром, остатки здания, бывшего, по всей видимости, раньше вокзалом, — все это говорило о долгом ремонте и восстановлении. Егеря уже облюбовали для проживания один из пакгаузов, сохранившихся после налета русских, и обустраивали там казарму. Распоряжались всем унтер-офицеры под присмотром коренастого, крепко сбитого блондина с погонами обер-лейтенанта. Увидев идущего фон Штайнберга, он поспешил навстречу.

— Командир роты обер-лейтенант Майер.

— Гауптман фон Штайнберг.

— Нас предупредили, что мы поступаем в Ваше распоряжение, герр гауптман. Но мне хотелось бы ознакомиться с письменным приказом.

Получив листок с машинописным текстом, обер-лейтенант Майер внимательно прочел приказ, предписывающий поступить в подчинение офицеру из штаба, аккуратно его сложил и спрятал во внутренний карман кителя. Затем, щелкнув каблуками, стал ожидать дальнейших указаний, первым из которых, по его мнению, должно было быть построение роты.

— Обер-лейтенант, кстати, как Вас зовут?

— Иоганн Майер, герр гауптман! — Командир егерей еще не до конца определился, как вести себя с гостем из Берлина.

— Генрих фон Штайнберг. В офицерском кругу можете звать просто по имени. — Такой порядок был заведен им еще во время командования авиаотрядом… При мысли о том, что произошло с ним, фон Штайнберг скрипнул зубами. — Командуйте построение, а потом я расскажу о стоящей перед нами задаче.

Через пять минут рота замерла в строю. Пока Майер доводил приказ, фон Штайнберг осматривал своих новых подчиненных. Ровные, неподвижные ряды, спокойные, уверенные в себе взгляды, фуражки с темно-зеленой тульей, в цвет мундира, добротное снаряжение с подсумками на поясе. На правом плече висит маузер, слева на боку у каждого — длинный егерский тесак. Отличные, опытные солдаты, не раз понюхавшие пороха… После того, как рота вернулась к своим делам, гауптман с офицерами уединился в отдельной комнате, которой в будущем суждено было стать ротной канцелярией.

В этой сырой, неуютной комнатушке едва успели прибрать на скорую руку. На чудом сохранившихся после взрывов оконных стеклах красовались грязные разводы, а под подоконником пауки сплели свои сети с таким искусством, что брабантские мастера от зависти сжевали бы свои кружева.

У гауптмана заныла шея, простуженная в продуваемой всеми ветрами кабине аэроплана, и он с тоской подумал о чашечке горячего кофе (пусть и без коньяка), как о манне небесной. Раньше после возвращения из полета его всегда ждал термос, наполненный свежесваренным кофе. Но, прусский офицер — это истинный солдат, а посему Генрих позволил себе лишь слегка поморщиться и мысленно поднять планку претензий к русским партизанам еще на несколько пунктов.

Внезапно Штайнберг почувствовал, что старина Гегель был все-таки прав, твердя о материализации мыслей. В дверь аккуратно постучали и, после прозвучавшего разрешения, в канцелярию осторожно вошел низенький, полноватый солдат с хитроватым выражением лица. Осторожность объяснялась тем, что в одной руке он держал сразу четыре жестяных кружки, а в другой (о чудо!), — старый, закопченный и слегка помятый кофейник, носик которого источал божественный аромат кофе.

— Спасибо, Ганс, очень кстати, — одобрительно произнес Майер, — но как ты сумел?

— Ничего сложного, герр обер-лейтенант, в лесах, да еще после грозы бывало и посложнее.

Поставив нехитрый сервиз на стол, и получив разрешение уйти, Ганс вышел, чуть припадая на левую ногу.

— Это мой денщик Ганс Ланге. — Иоганн Майер выглядел донельзя довольным. — Непревзойденный специалист по умению устраиваться с максимальным комфортом в самых невероятных условиях. До войны служил лесником. Хромота осталась на память об осечке ружья и встрече с кабаном. Кстати, большую часть окороков из него, Ганс закоптил и съел лично. Правда, здесь в роте у него появился достойный конкурент — Фриц Кляйн, денщик лейтенанта Курта Зайгеля. Готов держать пари, что и он скоро объявится. У них идет бесконечный турнир, по умению угодить своему офицеру… Ну, вот, что я говорил?

В дверь еще раз постучали, и, чуть пригнувшись, дабы не задеть макушкой о притолоку, зашел громадный, мощный солдат, достойный служить в гренадерах самого Фридриха. На двух алюминиевых тарелках были аккуратно выложены галеты, щедро намазанные яблочным джемом. Штайнберг сразу понял, почему такой богатырь служит денщиком: на указательном и среднем пальцах правой руки не хватало по фаланге.

— А это последствия схватки с браконьерами, — объяснил лейтенант. — Но железная хватка Кляйна оказалось прочнее стали. Герр обер-лейтенант, счет ничейный — 1:1?

— Не спешите, Курт, мне кажется, что Ганс заготовил еще один сюрприз.

И через несколько минут за дверью негромко зазвучала губная гармошка, наигрывавшая тирольскую мелодию. Отхлебнув кофе, офицеры почувствовали себя почти на Родине. С сожалением подавив нахлынувшее наваждение, гауптман решил поменять тему разговора:

— Итак, майне хэррен, наша задача заключается в уничтожении русского отряда, который занимается диверсиями. Вы уже успели рассмотреть, что творится на этой станции. Русские, сделавшие это, отличились не только здесь. Район их действий — вся полоса фронта 9-й армии. На протяжении более, чем ста километров с севера на юг невредимыми остались только две переправы, которые сейчас усиленно охраняются. Остальные уничтожены таким же способом. Все, что может быть взорвано, — в руинах, то, что может быть сожжено, — уже сгорело. Помимо этого уничтожены две гаубичные батареи и обозная колонна, в которой были снаряды к ним.

— Там же должна была быть толпа орудийной прислуги и обозников! Неужели они не смогли оказать сопротивление?! — Удивился лейтенант Курт Зайгель.

— Они в это время спали. Нападение было совершено под утро. Часовые не успели подать сигнал тревоги. Орудия взорвались, наверное, почти одновременно с повозками. Солдатские палатки стояли как раз между ними. Итог — остались в живых не более десятка человек, и те — контуженные. Кстати, у нападений есть общих черты: во-первых, во всех случаях часовые не успевали даже пикнуть, во-вторых, нападающие атаковали все объекты одновременно, по сигналу, и в-третьих, они мастерски владеют холодным оружием.

— Они, должно быть, хорошо тренированные, опытные солдаты, раз могут такое. — задумчиво произносит обер-лейтенант.

— Ну, наши егеря им не уступят! — вскидывается второй лейтенант, Отто Венцель, похожий своей мощной фигурой на медведя.

— Иоганн, можете рассказать, что за люди в роте?

— Конечно! Рота состоит из уроженцев Пруссии. Подавляющее большинство солдат в прошлом — охотники, жители лесных хуторов, лесничие. Одним словом, знающие лес и умеющие в нем воевать. Выносливы, неприхотливы, метко стреляют. Успели побывать в боях под Калишем и Лодзью. Офицеры также являются заядлыми охотниками. У Отто в охотничьем домике висит с десяток оленьих голов, — кивок в сторону покрасневшего от похвалы Венцеля. — Курт также промахивается очень редко.

— Хорошо! Что же касается поставленной задачи, то я считаю необходимым оставить на всех трех узловых станциях по тридцать человек под командой офицера, или фельдфебеля. Они будут прочесывать окрестности, не удаляясь слишком далеко, и отбивать нападения партизан, если те на них осмелятся. Остальных разбиваем на две группы и, начиная с южного фланга, от реки Пилица, прочесываем все подозрительные лесные массивы по обоим сторонам Равки, постепенно поднимаясь на север. Особое внимание следует уделять правому берегу. Если мы отрежем им путь на восток, на соединение со своими, то тогда они будут вынуждены нападать на обозы, чтобы не подохнуть с голоду. И здесь мы сможем подготовить им ловушку. Да, учтите, что они могут разбиваться на группы по пять человек, причем каждая может действовать самостоятельно. Этим и объясняется их высокая мобильность.

— Откуда такие сведения, герр гауптман? — лейтенант Зайгель вопросительно поднимает брови.

— На этот вопрос я пока не могу вам ответить! — ответ прозвучал неожиданно резко. Неловкая тишина на секунду повисла в комнате. Потом лейтенант, блеснув белозубой улыбкой, постарался свести все к шутке:

— Ну, что ж, пять, — это даже удобно. Одна обойма — одна группа…

* * *

Штабс-капитан Волгин слушал прибывших в лагерь разведчиков очень внимательно. После расставания с отрядом Гурова они дошли до Сохачева, рванули мост через Бзуру вместе с проходившим поездом, и ушли немного восточнее города на дорогу, ведущую к Варшаве. Там, в пяти верстах, в густом лесу устроили лагерь, и вахмистр Митяев разослал своих станичников на разведку. Вернулись еще не все, но последняя пара принесла интересную информацию. На дороге, по которой постоянно снуют автомобили и повозки, они нашли развилку с парой германских солдат, расположившихся возле будки, сколоченной, как видно, из заранее подготовленных щитов. Казаки умудрились незаметно пройти пару верст вдоль свеженаезженной колеи, и оказалось, что там за небольшим ельником расположился какой-то странный склад. Описать, что там хранится, разведчики не смогли, сказали только, что сделаны навесы с опорами из свежеспиленных елок, хвоя которых использовалась для крыши, вокруг них насыпан земляной вал и стоят столбы с колючей проволокой. Охрана присутствует в большом количестве, казаки заметили даже два пулемета в оборудованных гнездах. Рядом со складом стоят несколько палаток, полевая кухня, а неподалеку — даже сортир на несколько посадочных мест.

Увидев, что Митяев задумался, Волгин подсел к нему поближе. Положение «свадебного генерала» его совсем не устраивало, хоть казаки и приняли его, как своего. Штабс-капитан прекрасно понимал, что этим он, в основном, обязан подпоручику и, в гораздо меньшей степени, — себе и общим воспоминаниям о прошлой операции, и поэтому хотел сам завоевать авторитет у разведчиков. Может быть, после этого его не будут мучить воспоминания о первой неудачной вылазке в тыл германцев. Тогда он представлял себе партизанскую войну немного иначе, в стиле лихих набегов Дениса Давыдова, за что вскоре и поплатился. Теперь же, посмотрев на действия Гуровских бойцов, он понял, насколько поверхностно он тогда судил о предстоящем рейде. И, самое главное, он вдруг страстно захотел стать таким же, как они. На первый взгляд, обычные казаки и солдаты, каковых штабс-капитан перевидал за свою долгую службу бесчисленное множество, тем не менее, все бойцы Гурова чем-то неуловимо отличались от общей безликой солдатской массы… А, может, в этом-то и заключается различие?! Они — не безликие Ваньки, Петьки, Кольки и Сашки. Каждый из разведчиков обладал своей индивидуальностью, но в группе они работали, как единый организм, дополняя друг друга. И, если у кого-то что-то не ладилось, другие, не задумываясь, приходили на помощь. Бойцы понимали друг друга буквально с полувзгляда. И Иван Георгиевич Волгин, штабс-капитан Российской Императорской армии, очень хотел стать таким же бойцом, как и те, кем он якобы командовал, и с которыми сейчас обсуждал дальнейшие действия…

— Судя по тому, братцы, что вы рассказали, там находится германский артиллерийский парк. — Видя непонимание в глазах слушавших, Волгин объясняет. — Это такой большой склад, где хранятся запасные стволы к орудиям, снаряды, в общем, все необходимое для снабжения, обслуживания и ремонта пушек.

— Это скока ж там добра лежит-то. Вот бы рвануть все к… нахрен. — Выпустив облачко махорочного дыма мечтательно произносит один из командиров «пятерок».

— Ага! Тама охраны тож немало будет. — Вступает в разговор один из разведчиков. — Мы с Тимофеем не меньше двух взводов колбасников насчитали. Тут с умом делать надо-ть…

Казаки, сидевшие вокруг костерка, обсуждали способы проведения диверсии, не находя пока оптимального варианта. Митяев, казалось бы, витал мыслями где-то далеко, неторопливо попыхивая самокруткой и не принимая участие в общем разговоре. Кто-то из казаков вполголоса затянул «Наши жены — пушки заряжены…». Услышав строчку из песни, вахмистр вдруг повернулся к штабс-капитану и задал неожиданный вопрос, громко прозвучавший среди внезапно наступившей тишины:

— Вашбродь, Вы, говорят, в конной артиллерии служили? Из германской пушки стрелять смогете?..

Замешкавшийся Волгин не смог сразу взять в толк к чему тот клонит. А когда догадка молнией мелькнула в мозгу, он поразился простоте решения, казалось бы, почти неразрешимой задачи. И с каким-то радостным воодушевлением ответил:

— Конечно, это не трудно! Только вам, казаки, придется за орудийный расчет поработать. Я потом скажу кому что делать… А для начала нужно эту пушку где-то найти.

— Ну, придется, — так придется. Не развалимся. — Вахмистр весело и азартно улыбнулся и тут же отправил две группы на поиски подходящей жертвы…

Едва краешек неба на востоке начал светлеть, отряд снялся с места и направился к биваку германской батареи, остановившейся на ночевку в трех верстах от лагеря. Через час с небольшим по сигналу, имитирующему крик какой-то птицы, началось «веселье». Штабс-капитан вместе с группой подрыва сразу очутился возле 77-миллиметровых пушек. Осмотрев одну из них и проверив стоявший рядом зарядный ящик на наличие в нем фугасов, он стал помогать специально выделенным бойцам запрягать коней, пасшихся неподалеку. Казаки, чуть ли не с детства умевшие обращаться с любыми лошадьми, справились очень быстро. Не прошло и десяти минут, как орудие в походном положении стояло на дороге. Неподалеку грохнуло шесть взрывов, — казаки рванули накатники и казенники остальных пушек, личный состав батареи уже, наверное, прибыл на конечную станцию своего последнего пути.

Еще три минуты, и весь отряд в сборе. Упряжка покатила по дороге, справа и слева по бокам неслышно бежали группы прикрытия, готовые в любой момент огрызнуться огнем. На безлюдной развилке отряд свернул направо, мимо пустой будки к обнаруженному артскладу. Штабс-капитан даже и не знал, то ли солдат выставляли только днем для указания дороги, то ли они, уже бездыханные, валяются в придорожных кустах. Да его, признаться, это не сильно заботило. Все мысли были о предстоящей стрельбе. Взрывы наверняка были слышны здесь, так что охрана будет начеку. А это значит, что стрелять придется с дистанции в полторы-две версты. В заряднике шестнадцать снарядов, хватит по любому, но Волгину почему-то хотелось попасть первым же снарядом, и тем самым подтвердить свое мастерство. Не просто же так в нагрудном кармане лежит портсигар с надписью «За отличные стрельбы в присутствии Его Величества».

Подходящее место нашлось быстро, на опушке ельника. Пушку привели в боевое положение, часть казаков залегла в охранении, с штабс-капитаном остались всего лишь несколько человек, назначенных в помощь. В рассветной дымке уже ясно просматривались контуры вала, окружавшего склад. Волгин приник к прицелу. Расстояние он определил на глазок, опытному артиллеристу это нетрудно. Дал команду «Заряжай!», проконтролировал все действия, затем еще раз проверил наводку. Вроде, все правильно… Мысленно произнеся «Господи, помоги!», штабс-капитан дернул шнур. Выстрел, несмотря на его ожидание, был оглушительно громким. Но он тут же заглушился звуком разрыва. Есть попадание! Дослать еще снаряд, проверить прицел, и — «Огонь!»… И снова… И снова… Германские пулеметы попытались достать их огнем на пределе дистанции, но двое снайперов-сибиряков, заранее подобравшихся к ним поближе, парой выстрелов заставили их замолчать. Кинувшихся было в атаку германцев остановили четыре мадсена.

Четвертый выстрел оказался особенно удачным, сразу после него в небо поднялся гигантский разрыв, земля под ногами вздрогнула, двое казаков даже не смогли устоять на ногах от упругой волны воздуха, докатившейся спустя мгновения. Теперь корректировке прицела помогало зарево разгорающегося пожара. Выпустив еще десяток снарядов, Волгин махнул рукой бойцам, стоявшим наготове с подрывными шашками. Те быстро прикрепили заряды, подожгли шнуры и весь «расчет» со всех ног кинулся в спасительный лес. А за спиной все еще грохотали и грохотали взрывы. Добежав до условленного места сбора, штабс-капитан с бойцами залегли в ожидании остальных. Дыхание постепенно восстановилось, кровь больше не стучала в висках. Казак, лежавший рядом, вдруг повернулся к Волгину и, широко улыбаясь щербатым ртом, выдал:

— А здорово Вы их, Вашбродь! Изуродовали, как Бог черепаху! — И, видя недоумение на лице офицера, подмигнул и продолжил. — Командир как-то сказал так, а мы переняли. Теперича и Вы привыкайте!..

Почему-то штабс-капитану Волгину эти слова простого казака показались такой же ценной наградой, как и портсигар, лежавший до сих пор нетронутым в кармане кителя…

* * *

Ну, что ж, в Ловиче мы повеселились, пора и честь знать. Теперь пойдем в гости в Скерневицы. Осмотрим достопримечательности, попробуем их на прочность. Может, еще какую пакость гансам сотворим. По моим прикидкам, сейчас через эту станцию идет основной грузопоток, — все-таки две колеи…

А немцы-то уже прочухались. Что, при их знаменитом «орднунге», и не удивительно. К самой станции — не подобраться, куда ни плюнь, часовые торчат и патрули бегают. Мост в трех верстах охраняется точно также. Даже пулеметные гнезда оборудованы, причем, с той и другой стороны. И, что самое интересное, — кажется, за нас решили взяться всерьез. Хорошо, что сам решил сходить понаблюдать за мостиком, и дважды хорошо, что поосторожничал, и не полез в рощу, стоявшую почти рядом с ним, остался в лесу. Видимость и так неплохая, а риску меньше.

Едва рассвело, у рощицы останавливается грузовик, и из него выпрыгивают зеленые человечки. Не в том смысле, что инопланетяне высадились, или глюки у меня начались. Гансы, только в зеленых мундирах вместо «фельдграу». Я так понимаю, — егеря. Вопрос в том, что они здесь делают? Профилактику проводят, или конкретно по нашу душу явились? Интересненько! А вот мы отползем сейчас тихонечко в сторонку, да и посмотрим за ними.

Гриндойчи, ну, в смысле, егеря тем временем быстро, без суеты построились в цепь, и по взмаху руки офицера начали прочесывать рощу. Это что же, они за нами охотиться будут?.. М-да, похоже, задачка-то усложняется. Иметь на хвосте такую свору — удовольствие не из приятных. Надо что-то срочно придумывать… И уходить отсюда от греха подальше. Они ведь на этой рощице не остановятся. Оставляю одного наблюдателя подальше отсюда, чтобы гансы его не срисовали, сам несусь в лагерь.

Перебираемся из основного лагеря в запасной, обустраиваемся, и отсылаю одну группу пробежаться вдоль «железки», поискать там подходящие для нас места. Прибежавший погранец-наблюдатель рассказал, что егеря после прочесывания рощи и лесочка, откуда мы очень вовремя свалили, погрузились на автомобиль, и укатили в сторону Скерневиц. На ночь выставляем усиленное охранение. А завтра, когда вернется путешествующая «пятерка», дам команду установить растяжки на всех подходящих тропках. Звериных следов здесь не наблюдали, так что совесть может спать спокойно.

Утром, на рассвете, прискакала обратно «пятерка» унтера Михаила Чернова, которую посылал в разведку. И обрисовали очень интересную картину. Дорога Скерневицы — Варшава, оказывается, очень оживленная. Поезда идут почти впритирку, один за одним. То есть, гансы нарушают правила железной дороги: «Один перегон, — один состав». Во как им приспичило!.. Но самую вкусную новость Михайло приберег на потом. В семи верстах от города обе колеи проходят по небольшому виадуку, соединяющему края оврага. Там рядышком лесочек, почти вплотную к колеям подходит. Самое подходящее место для диверсии. Гансы это тоже просекли, поэтому поставили там вооруженную охрану. Аж семь человек во главе с каким-то фельдфебелем. Пайку им привозят раз в день на дрезине, примерно часов в семь утра. Вот тут начинаем думать и замышлять коварство и злодейство. Вечером все, кроме одной группы, имеющей задачу издали «пасти» егерей, уходят на новое место, — поближе к виадуку. Роли расписаны, детали обговорены, осталось все сыграть как по нотам.

Дрезина появилась в начале восьмого, кайзерзольдатен быстренько разобрали термосы и ящики, и транспортное средство с эротическим ручным приводом отправилось домой. Гансы собрались было позавтракать, но к ногам усевшихся в кружок вокруг костра караульных прилетела граната. Одновременно часовой заработал свой персональный приз в виде пули в голову. Чтобы долго не мучиться. Минута ушла на то, чтобы добить колбасников, скинуть тела в овраг и прикрыть сверху свеженарубленными кустиками. Пайку забрали с собой, — не пропадать же добру. Еще несколько минут уходит, пока Максим с Савелием возятся со своими химическими запалами, минируют обе пути так, чтобы был двойной подрыв независимо от того, с какой стороны пойдет поезд. На двух рельсах лежат спичечные коробки, из которых тянутся детшнуры к закладкам из трофейных шашек. Теперь, — ждем-с!

Ждать пришлось недолго. Через полчаса вдали раздалось астматическое пыхтение паровоза, затем показался и он сам. В компании десяти вагонов. Ну, давай, милай! Ближе… Еще ближе… Есть! Колесо наезжает на коробок, затем целую вечность кажется, что ничего не происходит, но вдруг замечаю дымок над рельсой. Уподобляясь коту Матроскину, мысленно ору: «Ура!!! Заработало!!!»… Взрыв был не очень громким, но второй вагон пошел в сторону и потянул за собой остальные. Машинисты, гады, умудрились вовремя включить реверс и погасить движение. Состав замер. Вперед! Два выстрела, сделанные охраной, никого не задели. Зато дали законную возможность открыть огонь на поражение, которое незамедлительно последовало. Еще пять немецких трупов отправляются в овраг. Осматриваем пути, — все четыре рельсы изогнуты и покорежены взрывом. Просто праздник какой-то! Подбегают бойцы, шуровавшие в вагонах, докладывают, что там, в основном, какие-то железки, мешки с крупой и ящики с консервами. Берем немного на прокорм, и по старой доброй традиции поджигаем вагоны. Придется вам, немчура, немного попоститься. Зато на том свете есть все шансы попасть в рай. Так что, будем считать, мы еще и доброе дело сделали. Теперь нужно сваливать как можно быстрее. На этот фейерверк однозначно примчаться егеря. Поэтому убегаем версты на четыре отсюда, в соседний лесок. Там и оборудуем новый лагерь. А сюда вернемся через пару дней…

* * *

Группа лейтенанта Венцеля вчера добралась до Равы во второй половине дня. Остаток времени егеря готовились к предстоящей «охоте». Рано утром пешком, чтобы не выдавать себя шумом мотора, лейтенант повел солдат к реке. После того, как саперы восстановили переправу, русские появились только один раз — два дня назад. Им удалось подстрелить водителя автомобиля, и грузовик остался неподвижно стоять на понтонах. Все попытки других шоферов завести машину и освободить проезд пресекались редкими, но точными выстрелами. Только когда из остановившегося сзади обоза притащили МГ-08 и стали лупить по всему, что казалось подозрительным на другом берегу, выстрелы прекратились… Чтобы возобновиться с тыла! Пока один меткий стрелок удерживал внимание на берегу, около десятка русских незаметно переправились ниже по течению и, подобравшись поближе к колонне, открыли огонь. Оставшиеся в живых рассказывали о пяти пулеметах, но лейтенант больше склонялся к цифре «три». Во-первых, обозники со страху могли еще и не такое увидеть, а во-вторых, учитывая слова гауптмана фон Штайнберга о делении на группы по пять человек, пулеметов могло быть два, от силы три.

После того, как сопротивление тыловых крыс было подавлено, русские не нашли ничего лучше, чем газолином, слитым из бака, облить сам автомобиль и пару следовавших за ним повозок с патронами, а потом поджечь их. Сделав свое подлое дело, они ушли. И, само собой, никто их преследовать не решился. Сейчас егеря должны были попытаться найти следы русских бандитов, и пройти по ним как можно дальше, а еще лучше — сесть им на хвост и уничтожить всех до единого, Хотя, нет, гауптман просил, если будет возможность, взять живым кого-нибудь из русских, желательно командиров, и доставить в Лович. И он, Отто Венцель, постарается это сделать, поэтому и поставил впереди всех самых опытных следопытов во главе с Густавом «Длинный Нос». Этот тощий, несколько нескладный солдат получил свое прозвище за необыкновенно острое обоняние.

Егеря шли по обоим берегам в пределах видимости друг друга. Скорее всего, русские, отступая, уходили по воде, но ведь где-то они должны были выйти на берег. Это место скоро нашлось. Среди двух кустов, полоскавших свои длинные ветви в воде, был небольшой проход, где на влажном песке отчетливо отпечаталась подошва сапога. Группе, шедшей по противоположному берегу, лейтенант приказал возвращаться к переправе и ждать там. С ним оставалось пятнадцать солдат. Этого, наверняка хватит для внезапного нападения, если удастся все же выследить противника. Отто Венцель скинул с плеча свой любимый и ухоженный маузер с оптическим прицелом, дослал патрон в патронник, пробрался в голову колонны, оставив перед собой «Длинного Носа» и толстяка Бауэра, и скомандовал выдвижение…

Прапорщик Оладьин еще до восхода солнца разослал почти весь свой отряд на свободную охоту, которая, как и предполагалось ранее Гуровым, приносила свои плоды. Смысл ее состоял в том, что «пятерка» находила удобное место, где лес подходил близко к дороге, ждала какую-нибудь колонну, обстреливала первую и последнюю повозку, или автомобиль, чтобы притормозить движение. Потом пулеметчик выпускал пару магазинов по остальным гансам, и группа уходила, не дожидаясь, пока противник начнет преследование. Немцы несли небольшие, но постоянные потери, график перевозок срывался, на дороге образовывался на какое-то время затор, который группа могла использовать для такого же нападения в километре-другом от первоначального места. Несколько прицельных выстрелов по лошадям и ездовым, при удачном раскладе — бросок гранаты и отход. Если гансы бросались вдогонку, с фланга стучал пулемет, заставляя самых азартных моментально одуматься.

В лагере кроме прапорщика осталась одна «пятерка» и снайпер-сибиряк в качестве резерва. Трое сидели в охранении, остальные готовили на всех «легкий завтрак» — чай, заваренный на брусничном листе и разогретые консервы с сухарями. Сергей Дмитриевич подумал, что пора бы уже разжиться провизией, раздраконить какой-нибудь обоз с продуктами. Германский «железный паек», конечно, похуже качеством, но выбирать не приходится…

Шедший впереди по еле заметной тропке «Длинный Нос» вдруг остановился и нагнулся к земле. Получилось это до того неожиданно, что лейтенант Венцель даже не успел удивиться странному поступку, солдата. Который уже поднялся и, упреждая праведный командирский гнев, протянул ладонь, на которой лежал какой-то предмет. Новый, блестящий медной гильзой, патрон от винтовки Маузера. Еще одно доказательство того, что егеря на правильном пути, кроме русских бандитов некому было его тут обронить. Знакомое ощущение охотничьего азарта охватило Венцеля. Точно такое же состояние бывало у него на охоте каждый раз, когда удавалось выследить зверя, и до победы нужно было только выйти на дистанцию выстрела. Скоро они обнаружат логово этих московских «медведей» и поставленная задача будет выполнена. Лейтенант махнул рукой, поторапливая подчиненных…

Гордей Ступкин, сибиряк-охотник, поначалу обижался на обращение «снайпер», неизвестно почему присвоенное командиром роты каждому из их «охотницкой артели». Это потом уже ему объяснили, что так называют метких охотников, способных сбить мелкого и шустрого бекаса. Невелика заслуга — малую пташку уронить на землю. А вот с первого выстрела завалить сохатого, или выйти один на один с Хозяином тайги, — тут и сноровка нужна соответствующая, и особое охотницкое везение. Начиная с двенадцати годков ходил Гордей со своим дедом и отцом на промысел, многие хитрости и ухватки перенял. Знал тайгу, и тайга его тоже знала, привечала, как своего. Здесь-то лес — не ровня ей, так, редколесье. Да только и охота другая идет у них. Не на зверя, на человека. Германец, он хуже будет. Зверь в тайге убивает, чтобы наесться, сытым быть, а энтие — и живут, вроде как говорили, получше мужика русского, а все одно, воевать лезут. Не иначе, от жадности. Вот и воюет уже второй год Гордей с пришлецами… Ухо охотника, сидящего в охранении, привычно отметило возмущенное стрекотание сороки. Неспроста лесная сплетница-болтушка всполошилась. Кто-то спугнул…

Сибиряк поправил свежие ветки на капюшоне лохматки, и замер, превратившись в почти настоящий куст. Глаза рассеянным зрением медленно осматривали свой сектор. Это тоже подпоручик придумал. Мол, так чужое движение быстрее замечается. Проверили с мужиками, — а, действительно! И винтовку обмотать полосой от рогожного мешка, вот как сейчас, тоже он надоумил. И ведь правда, сам Гордей прошел мимо Семена, лежащего в «засаде», и не заметил. А еще…

Глаза уловили какое-то неправильное движение слева. Гордей медленно повернул голову. Недалекий куст опять шевельнулся в безветрии, и из-за него появился… германец. В зеленой форме вместо обычного серого колера. Постоял, приглядываясь, затем обернулся и махнул рукой. Гордей, не раздумывая больше ни секунды, по-синичьи чирикнул сигнал тревоги, и чуть-чуть подался за бугорок, стараясь слиться с лесом в одно целое. На охоте это умение его не раз выручало. Теперь все зависело от того, услышали в лагере сигнал, или нет… Во всяком случае, поохотиться здесь он успеет.

«Длинный Нос» тихонько высунулся из-за куста и осмотрел тропку. Не найдя ничего подозрительного, егерь, тем не менее, еще раз обшарил взглядом окрестности, затем сделал рукой знак «Вперед». Тут его внимание привлек птичий чвирк. Густав мысленно выругался. Сначала сорока, теперь еще какая-то птица, — скоро весь лес будет знать, что пришли «гости». И ничего не поделаешь, осталось только надеяться, что русские не столь внимательны к звукам леса и не сочтут птичий гомон за сигнал тревоги. Тут порыв ветерка донес до его носа запах костра. Егерь тут же обернулся и, сделав два быстрых шага к лейтенанту, шепнул новость ему почти на ухо, — шуметь было нельзя. Отто Венцель расплылся в довольной улыбке. Кажется, Фортуна благоволила им. Лагерь русских найден! Сейчас егеря охватят это место кольцом, встанут «на номера», и начнется потеха!

Солдаты вышли на прогалину и, разбившись на пары, стали уходить поперек тропы в лес. Сибиряк догадался, что сейчас они окружат дневку и, не высовываясь из кустов, перестреляют всех, как куропаток. Винтовочный ствол медленно пополз в сторону германцев, оставшихся на тропе, мушка нашла цель и больше с нее не съезжала. Гордей, беззвучно шевеля губами, считал про себя. Он решил, что если до пятидесятого счета ничего не будет, надо открывать огонь. Эту парочку он грохнуть успеет, а там — до речки всего десяток метров. По ней к своим и пробьется…

Находившийся всего в двух десятках шагов другой дозорный, Алеха Макеев, услышал сигнал Гордея и стал внимательней вглядываться в зелень листвы, но ничего не заметил и успокоился. Мало ли что привиделось сибиряку! Услышав шорох справа, он дернулся в ту сторону, и в то же мгновение жесткие руки сжали сзади горло, не давая возможности даже пикнуть, винтовка отлетела в сторону, выбитая из рук, и сильный удар по голове погасил сознание… Третий дозорный успел заметить немцев и моментально нажал на спусковой крючок, но и сам тут же получил две пули, одна из которых перебила сонную артерию на шее… Услышав выстрелы, сибиряк нажал на спуск, не отрывая глаза от прицела, передернул затвор и выстрелил во второго германца. После чего юркой змейкой скользнул в кустарник, тянущийся до речной кромки, оставив после себя два трупа…

Прапорщик Оладьин услышал свист — сигнал тревоги. Раздумывать было некогда! Все четверо оставшихся в лагере моментально похватав оружие, заняли оборону за бугром, прикрывавшим спуск к воде. Сзади послышался короткий свист «Свой» и рядом с ними плюхнулся мокрый по пояс Гордей.

— Вашбродь, германов там — Шестнадцать голов. Было. Я двоих уложил… А, они в зеленых мундирах, в кустах не видно.

— Добро, Гордей! Смотри реку и левый фланг. Ты, Митрий, отползаешь вон туда, на тебе — правая сторона. Ну, а мы с Прохором в центре будем…

— Вашбродь… А наши услышат?.. — три пары глаз вопросительно смотрели на прапорщика, как будто в его силах было это сделать возможным.

— Не знаю, братцы… Лес, звуки хорошо глушатся… Но, если услышат, прибегут. Нам надо держаться до последнего… Если был виноват перед вами, простите Христа ради…

— И гансов побольше с собой на тот свет утащить. Только там дорожки наши разойдутся. Им — в аду гореть. Ну, а нам — райские кущи. — Прохор даже сейчас не прекратил своего зубоскальства. — Как нам батюшка обещал? Воины, душу за други своя положившие, прямиком в рай попадают.

— Утихни, балабол! — Гордей относился к религии гораздо серьезней. — Смотри по сторонам, а не языком мели… И Вы нас простите, Ваше благородие…

Лейтенант Венцель, опустившись на колено, раздвинул стволом ветки и через прицел осматривал брошенный лагерь. Дымился покинутый костерок, валялись вокруг него брошенные вещмешки, но самих русских нигде не было видно. Скорее всего, спрятались в какой-нибудь яме, если не убежали по реке. Хотя, вряд ли. Егеря из первой пары обязательно бы их увидели, а то и подстрелили парочку. Как того дозорного, который поднял тревогу. Хорошо хоть, что второго удалось взять без шума, связанный по рукам и ногам, он теперь валялся позади без сознания.

Лейтенант хлопнул по плечу сидевшего рядом егеря и кивнул в сторону поляны. Солдат, перехватив поудобней винтовку, осторожно раздвинул ветви кустарника и выглянул наружу. Не увидев ничего подозрительного, он вышел из-за кустов, все еще готовый при малейшей опасности упасть на землю и ответить огнем. Поляна и окружавшие ее кусты оставались безжизненно неподвижны. Справа и слева от него появились еще два егеря, их винтовки буквально ощупывали пространство перед собой…

Две «пятерки», отправившиеся на задание, успели отбежать неторопливой рысью версты три. Как вдруг сзади, ослабленные расстоянием, послышались выстрелы. Обе группы, как по команде, остановились.

— Братва, вроде, в лагере стреляют! Надоть туды бечь! На подмогу!

— Ванька, сопля зеленая, тут люди постарше, да поглавнее тебя есть. Не бухти. — Командир одной из групп осадил своего подчиненного и обернулся к командиру другой «пятерки». — Слышь-ка, Ляксаныч! Ворочаться надо. Там, видно, дело — табак, коли до стрельбы дошло.

Второй согласно кивнул головой. Через три секунды десять бойцов неслись в обратном направлении так, как ни разу не бегали на тренировках…

Прапорщик Оладьин видел сквозь реденькие веточки, как из кустов появился сначала один немец, затем спустя немного времени, — еще двое. Когда они отошли от зеленой стены, окружавшей поляну на пару шагов, шепнул «Огонь!» и выстрелил в германца, которого с самого начала держал на мушке. Одновременно бахнули мадсен Прохора и винтовка Гордея. Три тела изломанными куклами упали на землю. Загрохотали выстрелы из кустов, взбивая фонтанчики земли и ломая хрупкие веточки перед самым лицом. Опытные стрелки, егеря сразу засекли позицию обороняющихся, и под прикрытием беглого огня еще трое кинулись вперед, надеясь проскочить опасное пространство и расстрелять в упор упрямо сопротивляющихся русских.

Прапорщик с Гордеем успели сделать по выстрелу, Прохор, сорвав кольцо одной из приготовленных гранат, рывком приподнялся и кинул «англичанку» под ноги набегавшим немцам, но тут же упал ничком, на траве под ним начало расплываться темное пятно крови…

Отто Венцель довольно улыбнулся, передергивая затвор. Охотничий сезон открыт! И пусть загнанные «звери» положили уже шестерых, им никуда не уйти. Скоро пара егерей обойдет их по реке и расстреляет с тыла. Один пленный уже есть, может быть, разживутся и вторым…

Прапорщик подтащил к себе ставший бесхозным пулемет и сумку с запасными магазинами. Теперь их осталось трое. А гансов — почти в три раза больше. Если те кинутся толпой, отбиться можно и не успеть. Оладьин посмотрел на начинающее голубеть рассветное небо… Вдруг очень захотелось просто вот так лежать, дышать утренней летней прохладой, закрыть глаза и ни о чем не думать… Со стороны речки донесся тихий свист «Я свой», и спустя несколько секунд рядом с Оладьиным плюхнулся пулеметчик одной из ушедших «пятерок». На удивленный взгляд Сергея Дмитриевича, переводя дыхание, пояснил:

— Вашбродь… Услышали стрельбу и вернулись… Фух-х… Никогда так не бегал… Меня к вам послали… С пулемета толку в кустах-то… Остальные их слева обходят…

Гансы решили не менять тактику. Снова залп, сбривающий остатки растительности на бугорке, затем под прикрытием беглого огня еще одна тройка рванулась через поляну. Их встретили две очереди из пулеметов и вспышки выстрелов, внезапно загрохотавшие в кустах слева. Взятые в клещи, немцы ничего не смогли сделать. Кроме как попадать на землю. Одного отшвырнула назад пуля, и он больше не шевелился, другой катался по земле, прижимая руки к животу. Третьему повезло больше. Он, по-звериному извернувшись всем телом, в два гигантских скачка достиг спасительных кустов. Прапорщик и второй пулеметчик, торопясь, били короткими очередями по кустам, где, по их предположению, был противник. Подошедшая на помощь «пятерка» также вела беглый огонь… Но немцы ответили только одним залпом. Мадсены, выпустив из магазинов последние патроны, замолчали. Перезарядка не заняла много времени, но целей для стрельбы не было. Над поляной повисла тишина, пахнущая свежей кровью и пороховой гарью…

«Длинный Нос» чудом избежал смерти во время третьей атаки. Ныли растянутые связки на ноге, сердце выпрыгивало из груди, но и на этот раз Старуха с косой разминулась с ним. Гораздо хуже было то, что их осталось пятеро и то, что лейтенант Венцель был ранен. Пуля нашла его в тот момент, когда он целился, раздробила локоть левой руки и чиркнула по ребрам. Густав понял, что Судьба дает ему шанс выжить, да еще и отличиться, спасая своего лейтенанта. Быстро сорвав с себя ремень, он умело перетянул руку повыше раны. Дав залп в сторону приближающихся русских, егеря, следуя команде «Длинного Носа», перенесли своего потерявшего сознание командира на расстеленную плащ-палатку, подхватили ее с краев, пинками подняли пленного и скрылись в зарослях. Сам Густав бежал последним с офицерским люгером в руке, прикрывая отход. И думал, где остановиться, чтобы перевязать лейтенанта…

По поляне, не торопясь бродили бойцы, собирая уцелевшие пожитки. Кто-то принес из зарослей кучу винтовок, в том числе и очень красивый, скорее всего штучного исполнения, маузер с оптическим прицелом. Прапорщик, не долго думая, отдал его Гордею, который тут же взялся его чистить от грязи и крови. Несколько человек только что вернулись из леса и подсели к почти угасшему костру рядом с Оладьиным.

— Так что, Вашбродь, ушли германы обратно к переправе. Кого-тось раненого тащили, — кровь на ветках была. И еще, худо то, что одного из наших с собой вели… Следы на земле видел. — Пояснил командир группы. — Наших полегло двое, да трое легкораненых… Я тама, перед лесочком-то трех бойцов оставил с пулеметом. На случай, если к гансам подмога пойдет. Таперича вот думаю, как бы они по этим не шмальнули. Нашего заденут. Кстати, кого это они?

— Макеева… Алексея. Он в охранении был.

— Да… Дела… Что делать-то будем, Вашбродь?..

Командир «пятерки», старый, опытный вояка-пограничник, сидел и ждал ответа от прапорщика Оладьина. Который в свою очередь думал о том, что не даст больше возможности подпоручику Гурову обвинять его в том, что бросил своего бойца. И медленно, невольно подражая Командиру, произнес:

— Разведка своих не бросает… Только думать надо как следует, как Алешку вытаскивать будем…А наших похороним тут…

 

Часть пятая

Командир «пятерки», старый, опытный вояка-пограничник, сидел и ждал ответа от прапорщика Оладьина. Который в свою очередь думал о том, что не даст больше возможности подпоручику Гурову обвинять его в том, что бросил своего бойца. И медленно, невольно подражая Командиру, произнес:

— Разведка своих не бросает… Только думать надо как следует, как Алешку вытаскивать будем. А наших похороним тут… Как думаешь, Петр Игнатьич, догоним германцев?

— Догнать-то догоним, Вашбродь. — Погранец почесал затылок и стал говорить, будто бы рассуждая сам с собой. — Тока вот нас-то всего-ничего, четыре человека, да Вы — пятый… Ну дык и их, чай, не полк. Я следы пятерых насчитал, помимо нашего. И ранетого тащут, стало быть, руки заняты и бежать быстро не с руки… Да чё тут думать, надо на след вставать, да гнать их на засаду. А там видно будет. До войны за контрабандистами и меньшим числом гонялись…

Оладьин прочитал во взгляде старого воина спокойную уверенность, которая тут же передалась ему. Сомнения кончились, пора действовать.

— Раненые и пулеметчик остаются здесь, ждут нас. Мы — за гансами, Макеева отбивать. Гордей, ты — с нами. И это… Могилы нашим выройте…

Отбежав на безопасное расстояние, егеря по команде Длинного Носа остановились, чтобы сделать носилки и осмотреться. То, что за ними сразу не кинулись в погоню, говорило о том, что русские оказались опытными лесовиками, и понимали, что в лесу охотник в мгновение ока может превратиться в добычу. Несколько взмахов тесаками, и две жерди были готовы, прикрепить к ним плащ-палатку было делом недолгим. Густав подошел к лежащему на земле пленному, перерезал веревку на руках и, сильно размахнувшись, врезал русскому по зубам. После чего показал рукой на носилки спереди и произнес:

— Форвертс, русише швайн!..

Погранцы двигались с виду неторопливой трусцой, но прапорщику вдруг пришло на ум сравнение со стаей волков, обложившей добычу. Вроде, и бегут с ленцой даже, не пластаются в бешеной гонке, но жертве от них уже не уйти… Командир «пятерки», бежавший в трех метрах от Оладьина, проговорил на ходу:

— Я, кажись, знаю, как… Нашим в засаде сигнал подать… Мы такое раньше делали…

И, повернув голову чуть в сторону, набрал воздуха в легкие… По лесу понесся леденящий душу волчий вой. Сергей Дмитриевич споткнулся о корень ставшими вдруг от неожиданности ватными и непослушными ногами, еле удержал равновесие. Слева, а спустя мгновение и справа клич подхватили еще два голоса…

Когда этот вой ударил в спину убегавшим егерям, они сбились с шага, замедлили движение и завертели головами.

— Вольф?!. Эс ист унмёглих!.. (Волк?! Это невозможно!)

— Шайзе!..

Никто из них не мог заметить, как загорелись радостью глаза у несшего впереди носилки русского пленного…

— Форвертс, камраден! Шнель, шнель!..

Для сидевших в засаде троих погранцов волчий клич, раздавшийся со стороны леса, тоже был неожиданностью. Они моментально переглянулись.

— Братцы, вроде, Игнатьич сигнал дает. Его голос. Гонят они кого-то на нас…

— И кого ж они могут гнать, окромя гансов?

— Разворачиваемся! Я с пулеметом здесь остаюсь, а вы дуйте вон туда, да притворитесь кочками. Сдается мне, там они побегут. Больно место удобное…

Егеря выскочили из леса внезапно. Но самым неожиданным было то, что впереди бежала фигура в такой знакомой и родной лохматке… Пулеметчик убрал со спускового крючка напряженный палец. Слава Богу, не стал сразу стрелять, решил подпустить поближе… Моргнув несколько раз, снова приник к прицелу, сажая на мушку одного из егерей, бегущих рядом с носилками…

Пулеметная очередь татакнула неожиданно. Франц, бежавший справа, сунулся с разбега головой в землю. Егеря не успели ничего понять, когда будто из-под земли с обоих сторон возникли две фигуры, увешанные ветками и травой. Расстояние в несколько метров они преодолели в одно мгновение. Взмах руки с ножом, — Отто, не успевший среагировать, опускается на землю с рассеченным горлом. Рядом падает уже бесполезная винтовка. Брызги крови яркими горошинами летят в траву… Длинный Нос видел все это, но тело охватил ступор, не дававший даже пошевелить пальцем. Другой русский (Густав уже узнал их лохматую одежду) тем временем был уже возле Клауса, опустившего жердину и пытавшегося сдернуть с шеи карабин. Ему это почти удалось, когда рука противника с ножом неуловимым движением метнулась вниз, и клинок вошел в живот егеря, согнув его пополам. Шульц, последний из егерей, рыча от ненависти, катался по земле с одним из напавших, пытаясь его задушить, когда ему на спину прыгнул пленный с егерским тесаком в руке. Длинный Нос прицелился в спину русскому, но выстрелить не успел. Сзади раздался выстрел и одновременно с ним страшный удар в спину опрокинул его на траву. А мгновение спустя пришла жуткая боль в правой лопатке и сознание померкло…

— А хороша машинка! — Гордей протянул Оладьину люгер, выпавший из руки Длинного Носа. — Вашбродь, трофей возьмите.

— Это не мне. Петр Игнатьич, прими, не побрезгуй. Твоя заслуга… Ну, что, Макеев, живой? — Прапорщик смотрел на потупившегося перед ним солдата. — Ладно, разбираться потом будем. Сейчас уходить надо…

Через час с небольшим группа егерей, возглавляемая унтер-офицером Кранцем, нашла на выходе из леса трупы своих товарищей и двух раненых, находящихся в бессознательном состоянии, — лейтенанта Отто Венцеля и Густава Длинного Носа. Отправив их в сопровождении восьмерых носильщиков к переправе, унтер с остатками группы через двадцать минут вышел на поляну, где, аккуратно сложенные, лежали убитые в бою егеря и поодаль белели два березовых креста над свежими могилами.

— Чертовы русские собакоголовые свиньи! — Один из егерей подошел к насыпанным холмикам и начал расстегивать штаны. — Сейчас я провожу вас в Преисподню!..

— Вилли, идиот из Сольдау! Застегни свою мотню и уберись оттуда подальше! — Кранц зло смотрел на своего подчиненного. — Тупой ублюдок, ты забыл что такое охотничья удача и как легко ее спугнуть? Хочешь всех нас ее лишить?!. Бери Хоффмана и пройдите по реке метров триста, ищите следы русских. Если ничего не найдете, возвращаемся к переправе…

* * *

Благими намерениями устлана дорога в… Короче говоря, обратно к виадуку мы через пару дней не пошли, хотя и собирались. Основываясь на старой армейской истине, что легкая подозрительность и паранойя — суть синонимы, выставил в облюбованном лесочке помимо дозорных еще и двух наблюдателей, которые «пасли» проходящие рядом дороги. Один из них утром и поднял шум, примчавшись с сенсационной новостью, что к нам приехали гости. На грузовике, в зеленых мундирах. Значит, к сожалению, я был прав — на нас объявили охоту. Ну, что ж, господа ягеры, поиграем.

В темпе собираем манатки и уходим в сторону Ловича, но по дуге. На месте дневки оставили немного мусора. Слегка заминированного. Не пожалел пары гранат, одну подсунули под ящик от тротила, который перекочевал в вещмешки, вторую привязали к дереву на высоте человеческого роста и протянули жилку к вконец разодранной гимнастерке, висящей на кусте. И там, и там расчет был на человеческое любопытство. Мы отмахали уже верст пять, как замыкающие передали по цепочке, что слышали взрывы…

До нашего «стойбища» под Ловичем добрались уже в потемках. Вспомнив о том, что утро вечера мудренее, выставили охранение и завалились спать. Перед рассветом разослал во все стороны разведчиков, чтобы узнать, не изменилось ли чего в наше отсутствие. Оказалось, что — да. Во-первых, станцию пытаются восстановить, правда, не очень удачно. Все-таки, не умеют гансы организовывать субботники, а Ильич еще в Швейцарии, упражняется в красноречии.

Во-вторых, дорогу на Сохачев мы закупорили основательно. Разведка доложила, что остовы вагонов до сих пор не убраны с путей, баллоны очень аккуратно сложены рядом, и даже тент от солнца над ними умудрились натянуть. И часовых, как тараканов за печкой, куда ни плюнь, — попадешь в ганса с винтовкой. Видно, всерьез опасаются за сохранность ценного имущества. Ну, мы им в этом поможем, и очень скоро. Дождемся нужной погоды, и пустим все по ветру.

Самая же плохая новость заключалась в том, что «зеленые человечки» обосновались на станции. Один из пакгаузов был переоборудован ими под казарму. И несколько офицеров там крутилось. Иметь таких соседей под боком — удовольствие небольшое, но выбора нет. Значит, будем ходить «на цыпочках». Как в том анекдоте: «Партизаны тихо и незаметно подорвали склад боеприпасов и двинулись дальше».

Посчитав егерей, крепко призадумался. Этих гадов по станции штук семьдесят-восемьдесят шарится, нам с ними в открытый бой вступать не с руки. Значит, будем наблюдать за их поведением. И подкинем одну, или несколько вводных. Отправляем «пятерку» по дороге на Скерневицы с важной миссией. Там, где недавно рванул вагон с тротилом, сейчас во всю мочь немчура пытается засыпать воронку и восстановить путь. Не менее сотни саперов увлеченно создают эффект муравейника. Задача моих орлов состоит в том, чтобы немного его разворошить. Помелькать среди кустиков, пострелять малость, разрешу кого-нибудь ранить, или даже убить. Потом очень быстро исчезнуть с места происшествия.

И для солидности придаем им Котяру с его карамультуком. После нападения на станцию, Федора с моей легкой руки все стали называть только так, и никак иначе. Чему он, впрочем, был только рад. Особо словоохотливым показал свой немаленький кулак, и заявил, что они — мелочь сопливая, а у него уже позывной имеется, как и у всего Первого Состава. Со временем Гриня стал Пан Атаманом по ассоциации со «Свадьбой в Малиновке», Андрейка — Зингером за свое умение «вышивать» из пулемета, Митяя сначала хотел сделать Шварцем, как Арнольда Терминаторовича, но он категорически не воспринял германское прозвище, поэтому остановились на Рэмбе. В оправдание рассказал ему, что читал одну книжку про воина с таким именем, которого нечаянно обидели, и что потом из этого получилось. Ну, а Михалыч им же и остался… Что-то я в воспоминания ударился, не о том думаю. Сейчас надо смотреть, как «зелененькие» будут реагировать. И насколько хорошо у немчуры система оповещения работает…

Оказывается, она работала хорошо. По моим подсчетам туда — час ходу, да там еще столько же. Осмотреться, подготовиться, и пошуметь. Через два часа с небольшим часть гриндойчей быстро, без суеты собралась, залезла в грузовик и укатила в нужном нам направлении. Одновременно с ними еще десятка два егерей пешком двинулась на восток от станции, отрезая путь моим бойцам. А вот это уже не есть гут! Возвращаемся в лагерь, поднимаем еще две группы, и посылаем следом с задачей себя не обнаруживать, но если наши нарвутся на немчуру, помочь пробиться к лагерю.

Обошлось без эксцессов, все вернулись целые и невредимые. Рассказали, что появились в тот момент, когда какое-то гансовское начальство устраивало разнос своим подчиненным. Чтобы на наших обратили внимание, Кот сделал из своего ружья аж три дырки в маневровой «кукушке», которая притащила платформы с щебнем, а остальные малость постреляли по саперам, дружно выполнявшим команду «Ховайся, кто где может!». Потом начальство попыталось поднять этих землекопов в атаку, и вся группа ржала, глядя на то, как резво они штурмуют рощицу, из которой все давно уже ушли. Напомнив о себе фланговым огнем, «пятерка» не стала ждать продолжения спектакля, и отошла на безопасное расстояние. Тем более, что в бинокль было видно, как какой-то немец, бурно жестикулируя, орет в телефонную трубку в то время, пока его камрады пытаются настичь и покарать русских. Повалявшись еще немного на спелой июльской травке, группа все-таки дождалась приезда «зеленых», и посмотрела за их действиями. Они им показались очень грамотными, поэтому было принято решение вернуться на базу. Вторую команду егерей они опередили и, соединившись с подстраховывавшими, прискакали в лагерь.

А выводы из всего этого будут следующие: Первое, — у гансов хорошо налажена телефонная связь. Второе, — егеря могут толково организовать прочесывание, и, наверное, умеют вести бой в лесу. Последнему тезису подтверждение было получено в самом ближайшем времени.

Подробности боя узнали только на рассвете, когда в лагерь пришел отряд прапорщика. По каменно угрюмым лицам пришедших, даже без объяснений, было понятно, что случилось нечто очень нехорошее. Потом уже бросились в глаза белеющие в сумраке повязки. Оладьин, держась неестественно прямо, подошел и собрался рапортовать. Увидев его лихорадочно горящие глаза и побелевшие от волнения скулы, решил его опередить.

— Костровые, накормить и напоить чаем всех прибывших… Пойдемте, Сергей Дмитриевич, к моему костерку, там все расскажете.

Прапорщик как-то вдруг сгорбился, будто из него вытянули стержень, и пошел за мной…

— Докладывайте, Сергей Дмитриевич, что произошло.

Оладьин, уставившись невидящими глазами в мерцающий огонек костра, стал рассказывать, как бы через силу выговаривая слова:

— Отряд прибыл. Задание выполнено. Потери… Два человека убитыми, трое ранены… Легко…

Потом, подняв глаза, ожег меня взглядом и перешел на сбивчивый полушепот:

— Мы на дневке были после очередного налета на переправу. Я «пятерки» на задание отправил, потом охранение поменял, как положено. Эти… Появились внезапно. Первым их Гордей заметил, подал сигнал тревоги. Мы тут же заняли оборону. Второго дозорного они застрелили, а третьего… Третьего взяли без шума… Пытались нас атаковать, мы их отбили два раза, а там и ребята обратно подоспели… Они с пленным ушли, но мы догнали. Их около полутора десятков положили, но и наши… Прохор и Тимофей… Убиты… Мы их похоронили, на карте есть отметка. Кресты поставили… Березовые… Вот их вещи. «Оборотни»… Кисет Прохора… Часы Тимофея… Жетоны… Служебные книжки…

Последние слова прозвучали в мертвой тишине… Все уже на ногах, смотрят на меня. На ватных ногах встаю к своему вещмешку, достаю оттуда спиртовую фляжку, выливаю все в котелок.

— Вечная память! — Пускаю «братину» по кругу. Достаю люгер, вытаскиваю обойму, передергиваю затвор. Командую всем:

— Разрядить оружие…

По всей поляне слышен лязг металла.

— Делай, как я… — Вскидываю руку и жму на спусковой крючок. Потом еще раз. И еще…

Оладьин, еще не успокоившийся, упрямо смотрит на меня и говорит, как гвозди вбивает:

— Я же все делал, как учили!.. Почему же… Почему так все получилось?..

— Сергей Дмитриевич! Я понимаю Ваше состояние, мне тоже нелегко, — первые потери в роте. От этого никто не застрахован… Мы с Вами в первый раз столкнулись с сильным и умным противником. Который тоже умеет и хочет побеждать… И еще, запомните, — в памяти каждого командира есть два кладбища. Первое — тех врагов, что он положил… И второе — тех солдат, друзей, боевых товарищей, которым не смог помочь, не сумел прикрыть от огня… Теперь и у нас с Вами есть такое. И помнить об этом будем всегда… А нам еще похоронки писать…

* * *

Гауптман сидел за столом, задумчиво рассматривая карту. Услышав за окном шум подъезжающей машины, поднялся и выглянул в окно. Возле автомобиля стояли командир егерей и только что приехавший лейтенант Зайгель. Через минуту они уже были на пороге канцелярии…

— Курт, рассказывайте, что Вам удалось узнать в госпитале. — Фон Штайнберг внимательно смотрел на офицера. — Нам нужна сейчас любая информация.

— Немногое, герр гауптман. Венцель после операции еще не пришел в сознание, Ампутация руки, плюс большая потеря крови… Хирург сказал, что надежда только на крепкий молодой организм. Егерь, которого доставили вместе с ним, пока не вкололи очередную дозу морфия, рассказал, что они шли по следам русских, наткнулись на их лагерь, и даже скрутили одного из дозорных. Лейтенант отдал приказ о штурме, но их встретили организованным огнем, а потом взяли в клещи. — часть русских непонятно как обошла егерей с фланга. В этот момент Венцель был ранен и потерял сознание. Длинный Нос… Извините, герр гауптман, егерь Густав Мюлле принял решение об отходе. Они забрали лейтенанта и пленного, отошли в лес, рассчитывая, что русские бросятся вдогонку, и можно будет устроить западню и перебить их из кустов. Но те оказались хитрее. Неизвестно каким образом, но на пути отхода егерей они организовали засаду. Я отношу слова Мюлле к последствиям инъекции морфия, но он сказал, что было всего три человека. Один — с пулеметом, и двое набросились с ножами. Причем нападавшие были одеты «в траву»… Это его слова: «Две кочки вдруг вскочили и перерезали всех».

— Но у самого Густава ведь огнестрельное ранение! — Иоганн Майер удивленно поднял брови. — Причем в спину. Значит, за ними все-таки шли русские. И еще один егерь погиб от пули…

— Еще Мюлле сказал, что перед нападением они слышали волчий вой!

— Вервольфы?!.. — Губы Майера скривились в саркастической усмешке. — По-моему, Длинному Носу это действительно привиделось. Я сам — охотник, и знаю цену этим многочисленным легендам и слухам про оборотней и прочую лесную нечисть.

— Я хочу напомнить, что место потом осматривал унтер-офицер Кранц, один из наших лучших следопытов. Он утверждает, что напавших действительно было двое. Также он нашел следы пулеметчика и пути их отхода в лес с остальными русскими. — Зайгель никак не мог уняться. — Эти же следы вывели их на лагерь, и Кранц потом сказал мне, что когда он увидел аккуратно сложенные тела наших солдат возле двух русских могил, в голове как будто прозвучало предупреждение: «Не трогать!». У него возникло даже ощущение, что за ними из леса кто-то наблюдает. Кстати, он отметил, что русские не взяли ничего, кроме оружия и жетонов.

— Майне хэррен, мы сейчас говорим не о том. — Фон Штайнберг решил прекратить ненужный спор. — Сейчас я сообщу вам информацию, являющуюся секретной. Надеюсь, вы понимаете, что кроме нас троих никто не должен ее знать… Начальник штаба армии сообщил мне, что Его Императорское Величество Кайзер Вильгельм II имеет намерение посетить наш участок фронта в ближайшее время. Представьте себе, что русские попытаются напасть на поезд, или кортеж. Поэтому наша задача — в течение трех суток уничтожить их отряд.

Ошеломленные офицеры несколько секунд переваривали новость. Первым очнулся Майер:

— Но ведь нашей роты будет недостаточно для проведения такой операции! Всего сто шестьдесят четыре человека, тем более, солдаты находятся в трех разных точках!

— Не волнуйтесь, Иоганн. Никто не собирается использовать ваших егерей в качестве затычки к дырявой бочке. В Скерневицах задержана отправка двух маршевых рот, они временно переподчиняются нам, еще одна рота должна к концу дня прибыть в Лович. Помимо этого кавалерийский эскадрон будет действовать на флангах, прикрывая «загонщиков», второй будет дожидаться русских у Сохачева совместно с пулеметной командой на моторрадах. Смотрите на карту. Ландвер будет прочесывать леса, гоня русских на север вот к этому месту, где заранее веером будут расставлены девять пулеметов. Оставшихся уничтожит кавалерия.

Задача егерей — идти позади пехоты, усиливая особо опасные места. Но, кроме того, вам, Иоганн, необходимо отобрать десяток опытных следопытов, которые пойдут проводниками впереди пехоты. Кстати, с ними пойдут четверо местных лесников, которые хорошо знают эту местность. Местному старосте-войту приказано отобрать и привести подходящих людей.

— Герр гауптман, а насколько мы можем быть уверены в лояльности местных? — Зайгель вопросительно посмотрел на Штайнберга. — Не исключено, что они могут быть связаны с русскими.

— Местные поляки, Курт, ненавидят русских также, как и нас. А, может быть, даже сильнее.

— А помимо этого, — вступает в разговор Майер, задумчиво молчавший до этого, — Я думаю, что их семьи необходимо поместить под охрану здесь, на станции. Пока не закончится эта «охота».

— Вы хотите взять заложников, Иоганн? — Фон Штайнберг пристально посмотрел на командира роты.

— Мне мои егеря дороже каких-то там поляков, и в случае чего я не буду церемониться.

— Я разделяю ваши чувства, но примите совет. Сделайте это тихо и, по возможности, незаметно. Я долго пытался понять логику действий командира русских… Он не собирался нападать на Лович, целью был состав с газовыми баллонами. Но когда заложников не отпустили, русские появились на станции, и первое, что они сделали — освободили местных. А потом уже устроили этот разгром… Это — вполне в его духе…

— В духе кого, герр гауптман?!. Вы знаете русского командира? — Лица обоих егерей вытянулись от удивления.

— Я очень хотел бы надеяться, что ошибаюсь… Не так давно мне довелось встретиться с русскими партизанами. — Фон Штайнберг с закаменевшим лицом помолчал несколько секунд, потом продолжил. — Они действовали очень похоже. И я не удивлюсь, если ими командует тот же офицер…

— Вы… Вы встреча… — Вопрос Зайгеля был оборван красноречивым взглядом Майера, впрочем, подкрепленным толчком в бок.

— Да, лейтенант. Я командовал авиаотрядом. Русские напали ночью, неожиданно, захватили врасплох. Аэропланы и технику сожгли… Мы уже готовились к самому худшему, тем более, что большинство отряда составляли казаки, которым ничего не стоит ради удовольствия подрезать человеку поджилки и бросить в воду, да еще и спорить, сколько он продержится. Но офицер, ими командовавший, приказал никого не трогать, и даже дал несколько дельных советов по уходу за отра… ранеными.

Сейчас я прибыл сюда с задачей поймать этого лойтнанта Гуроффа. Но, сказанное сегодня в штабе полностью все меняет. Русский отряд должен быть уничтожен до того, как прибудет Его Императорское Величество. Если эти партизаны себя никак не проявят, начинаем завтра утром. Если нет вопросов, готовьте людей…

Уже выйдя из пакгауза, Зайгель поинтересовался по какой причине он получил по ребрам.

— Видишь ли, Курт, когда нас отправляли сюда, командир батальона рассказал мне историю этого гауптмана. Для того, чтобы я мог принимать ПРАВИЛЬНЫЕ решения. Фон Штайнберг сейчас всеми силами будет пытаться выполнить поставленную ему задачу потому, что на кону его репутация. Ему надо очиститься после гибели авиаотряда.

— Что же в этой ситуации будет делать обер-лейтенант Майер? — Вопрос прозвучал шутливо, но глаза Зайгеля смотрели серьезно. — И что он посоветует делать своему младшему товарищу?

— Эти чистоплюи-летуны заигрались в рыцарей там, в небе. И совсем забыли, что на земле война — это кровь и грязь. Обер-лейтенант Майер будет думать о своей роте, а не о том, как помочь выправить карьеру какому-то берлинскому выскочке. И посоветует делать то же самое лейтенанту Курту Зайгелю…

* * *

Несмотря на то, что все в лагере занимались своими делами, чувствовалась напряженная атмосфера. Слишком неожиданной была гибель наших. И теперь, наверное, почти все думали об этом. И думы эти были не слишком хорошими. А, самое главное, нельзя бросать ситуацию на самотек, — только хуже будет. Нам сейчас нужна маленькая победа. А еще всех озадачу по полной, чтобы не раскисали. Как неоднократно говорил наш начальник курса в Можайке: «Чем бы солдат не занимался, лишь бы за… устал до невозможности подумать о чем-то запрещенном». Звучала эта фраза обычно после ставшего традиционным десятикилометрового марш-броска в ночь с субботы на воскресенье, потому и запомнилась. Так что, сейчас все получат работу для рук и головы, только сначала проведем небольшую политинформацию.

— Внимание всем!.. — Все свободные поднялись, обступили меня кружком. — Послушайте меня… То, что вчера произошло, случилось бы рано, или поздно… Не думайте, что мне все равно… Это не так… Но мы — на войне, где вопрос стоит так: или тебя убьют, или ты убьешь… До сих пор мы работали против тыловых подразделений. Сейчас же против нас кинули егерей. Эти гансы могут больше обычных. Хорошо стреляют, умеют незаметно подкрадываться, организовывать засады в лесу… Отряд прапорщика Оладьина застали врасплох, в лагере, неожиданно, с большим перевесом в людях. По всем правилам войны егеря должны были перебить всех наших без потерь, с сухим счетом… Мы потеряли двоих… Им — Вечная Память и Царствие Небесное!.. А у гансов — пятнадцать трупов! Дальше будет еще больше!.. Но от случайной пули никто не застрахован. Помните об этом!.. Не в наших силах заставить Смерть отступить, но отпугнуть ее может каждый. Умением воевать и готовностью прийти на выручку товарищу!..

Теперь слушай приказ! Командирам групп — проверить сколько осталось боеприпасов и консервов. Когда закончу, доложите.

Две «пятерки», бывшие у виадука, готовятся снова идти туда с прапорщиком Оладьиным. Сергей Дмитриевич, берете с собой подрывников и оставшийся запас взрывчатки. Нужно постараться вывести его из строя надолго. Егерей по моим подсчетам там осталось немного, человек десять-пятнадцать, но все равно особое внимание — охранению. Если им отсюда отправят подкрепление, мы их притормозим по дороге. Времени у Вас немного, завтра утром быть… в запасном лагере. Отряду пора уходить «домой», задание мы выполнили. Да, Кот со своим ружьем идет с Вами. На всякий случай. Заодно поможет дотащить тротил… Федор, ты трофейную проволоку с собой захватил?.. Оставь здесь!

Чернов, готовь свою группу в разведку. Я с вами пробегусь по окрестностям, посмотрим, кто чем занимается. Да и едой на дорогу надо запастись. Идем налегке, часа через три вернемся.

Далее, свободные три «пятерки», берете трофейные штыки, их должно быть штук сорок с лишним. Нарубите толстых веток, каких — я покажу, прикручиваете к ним железки, и делаете ловушки. Семен с Гордеем объяснят, как их ставить, и помогут, если что. Все остальные — подготовка к походу и охрана лагеря… Вопросы есть?.. Тогда — работаем!

Объясняю замысел заподлянок сибирякам и командирам «пятерок». Берем две палки толщиной с палец и длиной в пару ладоней, складываем их крестом. К ним проволокой вертикально приматываем за рукоять маузеровский штык острием вверх и получаем конструкцию, отдаленно напоминающую противотанкового ежа. В нужном месте лопаткой подрезаем и откидываем дерн, выкапываем ямку нужной глубины и на дно устанавливаем конструкцию. Потом немного присыпаем землей основание, утрамбовываем, и на веточки укладываем срезанный дерн. Если кто наступит сверху, тридцать сантиметров хорошо заточенной стали в ноге ему обеспечено. Лишний грунт в мешках убираем и высыпаем в укромное место…

Идея миниатюрной волчьей ямы понравилась всем, и народ с энтузиазмом принялся за дело. Семен с Гордеем пообещали сделать все незаметно и оставить проводника, когда мы будем возвращаться. Вот теперь пойдем посмотрим, что в мире творится…

Побродив пару часов рядом с близлежащими дорогами, нашли подходящее место для засады на гансов, если те ломанутся к Скерневицам. Там был такой симпатичный поворотик, на котором всяко придется скидывать скорость. И он отлично просматривался с нескольких точек. Если поставить два пулемета, то можно таких дел наворотить! Пометив место на карте, пошли к другой гравийке. Она была не столь оживленной, как предыдущая, но все же пришлось прождать полчаса возле ответвления, переходящего в просеку, пока не появилась подходящая цель. Четыре повозки, нагруженные мешками и ящиками, неспешно катили в сторону Ловича. На передней, соорудив из мешков какое-то подобие дивана, сидели два офицера и о чем-то мило беседовали под скрип колес. На следующей помимо возницы сидел еще один ганс с винтовкой в руках. Этот может и стрельнуть не вовремя, начинать надо с него. Показываю своим, что его надо гасить первым, брать тихо, без шума, и начинаем.

Сбить с повозок и связать полусонных от монотонности путешествия немцев было нетрудно. Офицеры, удивленно вылупившие глаза на диссонанс между вежливым «Гутен морген» и смотрящим на них пистолетным стволом, даже и не подумали хвататься за кобуры. А спустя пару секунд их содержимое перекочевало в мои шаловливые, но цепкие ручки, и я стал обладателем какого-то револьвера 1883 года выпуска и непонятного пистолета-уродца с именем «Мента 6,35» на затворе.

Обоз быстренько увели сначала на просеку, потом — на полянку невдалеке, и бойцы стали разбирать какого же счастья им столько привалило. Сам, пользуясь знанием немецкого, решил пообщаться с пассажирами первого экипажа. Эти двое неподвижно сидели, наверное, боясь шевельнуться и этим вызвать неконтролируемую вспышку гнева со стороны русского варвара и бандита. Внешне они были похожи друг на друга, оба невысокие, упитанные, курносые и веснушчатые. У обоих усики щеточкой, скорее всего по последней армейской моде. Разница заключалась только в том, что один был бледным и рыжим, а другой — блондином с нервными красными пятнами на щеках.

Ладно, начнем с рыжеватого толстячка в мундире военного врача.

— Ваше звание, имя, подразделение? Куда и зачем следуете?

Немчик впечатлился, очевидно ему еще не попадались русские разбойники, хорошо знающие немецкий язык, и тут же ответил:

— Ассистенцарцт Йозеф Вальтрауб, полевой госпиталь III резервного корпуса. Направлен в Лович в распоряжение… э… обер-лейтенанта Майера, командира роты егерей для оказания медицинской помощи… Герр официр, я — медик и, согласно всех международных соглашений, являюсь некомбатантом… Вы меня не убьете?..

— Ну, что Вы, герр доктор! Мы стараемся соблюдать конвенции. Правда, не всегда это получается… — Что-то Айболиту взбледнулось. — Но в Вашем случае волноваться не стоит. Я отпущу Вас, как только узнаю все, что мне нужно… Кстати, а что за чудо техники Вы таскали в кобуре? Ни разу не видел таких чудовищ.

— Видите ли, герр…

— Называйте меня герр лойтнант, так Вам будет проще.

— Видите ли, герр лойтнант, я — хирург, и скальпель в руках держу гораздо чаще, чем пистолет. К тому же я давал клятву Гиппократа…

Ага, сейчас прям слезу пущу. Доводилось уже слышать про обращение с нашими ранеными в лагерях, и как такие вот врачи их там лечат. Ладно, убивать тебя все равно не будем, сделаем вид, что поверили в твою белую пушистость.

— А Ваш сосед не желает представиться?

— Цальмайстер-аспирантен Михель Залесски, герр лойтнант!!!

Ох и ничего себе! Орет этот начфин, как на плацу на строевом смотре. И даже умудряется сидя принять положение «Смирно»… Опаньки, а сидит клоун не на мешке, а на прикрытом дерюжкой железном ящике-сундуке. Интересненько! Угадайте с трех раз, что в нем. Мне и одного раза много!

— Встать, цальмайстер-аспирантен! — Вот за что гансов уважаю, сначала команду выполнят, потом уже думают, что с этого получится. — Что в ящике? Отвечать!

— … Герр лойтнант!.. Там… Э-э…

— Не слышу!

— Там… деньги, герр лойтнант! Денежное довольствие!..

— Откройте ящик!

— Но, герр лойтнант… Я Вас очень прошу!..

— Открывайте!

«Финик» от волнения стал полностью красным, хоть папиросу об него прикуривай. Переживает, однако. Можно подумать, мне лично нужны его рейхсмарки! Никакой другой поклажи у него с собой нет, значит, ведомости должны лежать внутри. Вот я и хочу посмотреть, кому денежки предназначены. Просто так, из праздного любопытства и от нечего делать.

— Цальмайстер, открывайте, или я сам это сделаю! Посажу на ящик вместе с тротиловой шашкой и подожгу фитиль! Так, или иначе, ящик откроется!..

Тихонько бормоча из опасения навлечь на себя еще большую немилость, чинуша трясущимися ручками пару раз промахивается фигурным ключиком, выуженным из потайного кармашка брюк, мимо нужного отверстия, но потом все-таки отпирает замок и откидывает крышку. Ящик наполовину заполнен мешочками с монетами, сверху лежат пачки банкнот. Как и ожидал, сразу под крышкой обнаруживается картонная папочка. «Лениво» берем и смотрим… Гыр-мыр-пыр ягер компани, это понятно. Первая ведомость — на четырех офицеров, следующая — на нижних чинов в количестве ста восьмидесяти тушек. Стоп!.. А что я интересное пропустил?.. Возвращаемся к офицерской ведомости и читаем: гауптман фон Штайнберг… Старый знакомый… И, как я понимаю, он и руководит поимкой русских партизан. Одной встречи не хватило, соскучился?.. Или отомстить захотел?.. Ню-ню. Мститель крылатый! Орел без самолета! Ладно, поиграем в прятки и догонялки…

Так, смотрим дальше бумажки. Якобы бегло и невнимательно. Оп-па, а это еще интересней! Раздаточная ведомость какой-то «моторизирт машиненгевер абтайлюнг». Я так понимаю, что это байкеры-пулеметчики. И, если у них экипаж — три человека, то против нас играют девять пулеметов. С достаточно хорошей мобильностью. Самое хреновое, — я их в окрестностях еще не встречал. Значит, что? Значит, они или очень скоро прибудут на базу егерей, или будут ждать нас где-нибудь в удобном для них месте…

Ага, еще и рота ландвера где-то должна поблизости находиться… И кавэскадрон… Гансам не откажешь в масштабности. Начнут искать всем кагалом, кого-нибудь из моих и прищучат! Пора отсюда сваливать. Вот только дождусь группу Оладьина, и, как сказал шакал Табаки: «А мы уйдем на север». Желательно, незаметно…

Что-то я задумался не вовремя. Совсем про собеседников забыл.

— Цальмайстер, возьмите свои бумаги. Что касается денег… Я еще подумаю, как поступить со всем этим богатством.

Возвращаемся к эскулапу. К нему тоже есть несколько вопросов… В этот момент меня окликает Чернов, закончивший инвентаризацию повозок:

— Вашбродь! В телегах мешки с крупой, консерва в ящиках, галеты, бидон с керосином и чтой-то докторское. Бинты, склянки разные, порошки.

Боковым зрением замечаю, что «финик» прислушивается к нашему разговору, причем, делая вид, что его это абсолютно не интересует. Но в глазах промелькнуло понимание… Он, что, русский язык знает?.. А это — идея!

— Берите три ящика консервов, галеты… Или вот что, зови кого-нибудь из своих, пусть этих посторожит, я сам посмотрю…

Вместе с Михаилом идем к телегам, по пути объясняю ему, какой спектакль должны сейчас разыграть перед гансами. Через несколько минут возвращаюсь обратно, чуть позже подбегает Чернов.

— Вашбродь, все сгрузили, как Вы и сказали! С остальным что делать?

— Мешки вспороть, крупу — ровным слоем по поляне. Пусть воробьи с синичками порадуются. Лошадей выпрячь, повозки облить керосином, и поджечь. — Краем глаза вижу, как чинуша ловит каждое наше слово. Вот и ладненько! — Обозников пока не развязывать. Еще не придумал, что с ними делать. И с этими — тоже.

О, краснощекость резко уменьшилась. Теперь рядышком сидят две бледных тени отца Гамлета, — финик якобы незаметно перевел фразу доктору. Ну, а теперь, — самое главное!

— Из медикаментов взять пару десятков бинтов, остальное — оставить здесь.

Михаил, изображая недоумение, вступает в спор:

— Вашбродь! Дык у меня же во взводе из двадцати — семеро ранетых! И трое — тяжко! Давайте все заберем, нам же по лесам еще неделю шастать!

Цальмайстер, делая вид, что любуется окружающим пейзажем, превратился в одно большое ухо. Ну, слушай, слушай…

— Чернов! Сам сказал, что раненых семеро. Это сейчас — три версты до лагеря. — Как бы автоматически машу рукой за спину, в сторону противоположную «стойбищу». — А потом уходить под Раву надо. Нам и их тащить, и весь этот груз? Не потянем… Все, делай, как сказал!

Деза ушла прямо в широко распахнутые уши! Теперь займемся финансовым вопросом. Желания тащить тяжелый железный ящик с собой нет абсолютно никакого. Но и оставлять здесь его тоже нельзя… Значит, придется помучиться.

— Залесски!. Я, конечно же, верю в вашу честность, но, кажется, слишком велико будет искушение присвоить деньги, списав это злодеяние на русских бандитов. Не пытайтесь лепетать что-то о мародерстве. Поскольку деньги еще не выданы на руки, они являются собственностью Германской империи, с коей моя страна находится в состоянии войны. Поэтому, я забираю ящик с собой. А для того, чтобы это действо ваше начальство не посчитало банальным разбоем, составим бумагу примерно следующего содержания: Я, представитель Российской Императорской армии такой-то, в присутствии цальмайстер-аспирантена Михеля Залесски и ассистенцарцта Йозефа Вальтрауба реквизировал деньги в сумме (прописью). Дата, наши подписи. И составить документ необходимо в двух экземплярах. Один — вам, один — мне. В этом случае, если мне будут предъявлены обвинения в криминальных действиях, я сумею оправдаться. Понятно? Вот и славно. Будьте добры, ключик… А эти ведомости можете оставит себе на память о нашей встрече.

На «финика» больно было смотреть, когда он корябал карандашом текст на обратной стороне одной из раздаточных ведомостей. На мордочке — вселенская скорбь и уныние, ручонки трясутся от жадности, но деваться некуда. Отдать такое богатство в алчные руки жестоких русских варваров!.. Ничего, сейчас мы тебе сейчас еще один сеанс шоковой терапии проведем!..

После написания «индульгенции» к нам подходит Чернов, невзначай так поигрывая ножом, и задает очень своевременный вопрос:

— Вашбродь, а с германцами что делать?

— А что нужно делать с солдатами противника? Которые не сдались в плен сами, а взяты «с бою»? А, унтер?

В этот момент прорывается просительный писк доктора, которому начфин нашептывает перевод разговора. Вот интересно, есть у него в роду одесские корни? На мордочке написано что-то типа: «Таки я вас умоляю, дайте мине сказать за эту тему!»:

— Герр лойтнант… Вы же обещали нас не убивать…

— Вальтрауб, я не собираюсь вас расстреливать.

— Я позволю себе попросить герра лойтнанта во имя христианского милосердия отпустить возниц вместе с нами… Они… Они не являются солдатами… Ну, в смысле, никогда не были на фронте, не стреляли в Ваших солдат… Им уже много лет, у них — семьи, дети… Не оставляйте их без кормильцев…

Да вижу я, что тут зольдатен только по названию. Мужики, которым уже за сорок, если с чем и умеют обращаться, так это с хомутом и вожжами. Но ты уговаривай, уговаривай меня, чтобы я проявил великодушие, а не кровожадность, присущую всем варварам.

— Герр лойтнант, Вы же незлой человек… Пожалели лошадей… Проявите благородство к этим пожилым мужчинам, у них — большие семьи, отпустите их с нами… Они будут молиться за Вас…

После минуты «тяжких» раздумий принимаю решение:

— Хорошо. Я оставляю им жизнь. Развяжете своих солдат, через пять минут после того, как мы уйдем.

Господи, так и вывих шейных позвонков заработать можно. Если так сильно и энергично кивать головой. Зову Чернова, бойцы навьючиваются добычей, хватают тяжеленный ящик с деньгами, и мы исчезаем в лесу.

* * *

На подходе к лагерю нас встретил дозор и провел через ямы-ловушки. Причем классно и мастерски сделанные. Во всяком случае, на мой дилетантский взгляд трава ничем не отличалась от других мест, и по каким признакам бойцы определяли, где не нужно ходить, я так и не понял. Надо будет поблагодарить сибиряков и поинтересоваться, в чем фишка.

«Пятерке» Чернова отдохнуть не удалось. Их, как знающих место, отослал в засаду на дорогу к Скерневицам, придав на усиление три мадсена и Гордея с его новой винтовкой. Он должен был засесть с другой стороны дороги, естественно, так, чтобы не попасть под дружественный огонь, и под шумок валить тех гансов, которые попытаются спрятаться за автомобилями. На всякий случай, в качестве оружия ближнего боя выдал ему трофейный револьвер. Ну и, само собой, после акции им возвращаться уже на «запаску». В том, что она будет, я, почему-то, не сомневался. Денежный ящик тащить поручил пока другой «пятерке».

Две группы наблюдателей отправились «мониторить» Лович, народ уже собрался перекочевывать на запасную стоянку, как к нам пожаловали дорогие гости. Прибежала разведка от Михалыча и доложила, что отряд — на подходе, через пару часов прибудет. Пришлось менять им маршрут и тоже направлять в запасной лагерь. На вопрос «Как дела?», казаки сказали, что троих потеряли, есть несколько легкораненых, подробно доложит командир по прибытии, и умчались предупреждать своих.

Твою мать!.. Опять потери!.. Знаю, что война, но все равно тяжело… Одно только радует, — теперь отряд будет единым кулаком-тараном. Правда, лагеря еле-еле хватит, чтобы всех разместить, но мы и так собирались уходить «домой». Мавр сделал свое дело, мавр может уйти. Почти по Шиллеру. А отбиваться от погони всяко лучше одним большим кулаком.

Все уже отправились на новое «ПМЖ», здесь осталась одна группа, которая должна была уйти позже и устроить на пути отхода ловушки из десятка оставшихся невостребованных штыков, когда со стороны станции прибежал связной с сенсационными новостями. Во-первых, два грузовика, набитые егерями, вырулили на дорогу к Скерневицам, и, прямо со старта, устроили пародию на ралли «Париж — Дакар». Сами того не зная, что «скорая помощь» и персонал пит-стопа уже заняли свои места на том самом повороте.

Во-вторых, а станции появилась традиционная немчура, то есть, цвета «фельдграу» в количестве аж за две сотни солдат. Очевидно, это и есть та рота, которую дали на усиление фон Штайнбергу. Кавалеристы, однако, не появились. Значит, где-то прячутся. Будем иметь в виду.

Ну, и в-третьих, появились байкеры с пулеметами. Два экипажа остались возле пакгауза, один умчался вместе с грузовиками, остальные сдернули куда-то в северном направлении. Есть о чем подумать с картой в руках… Передаю команду разведчикам появиться в лагере к рассвету, и вместе с последней «пятеркой» ухожу в отряд.

Когда пришли на место, отряд Михалыча был уже там. Встреча была тихой, но очень радостной. Митяев сразу доложил о состоянии отряда, а потом, пока ждали обед, он с Волгиным рассказали все в подробностях.

После того, как мы распрощались, они двинулись дальше по маршруту, дошли до моста, взорвали его, как и обещали, а потом пустились во все тяжкие. В смысле, начали пакостить германцам. Благодаря Ивану Георгиевичу, удался оригинальный план уничтожения то ли склада боеприпасов, то ли артпарка. Помимо этого в обычную практику групп вошла охота на артиллерийских батареи и обозные колонны, которые постоянно сновали по дорогам. Чаще всего под утро, в ранних сумерках, когда все счастливчики досматривают сны, а сонному часовому мерещится его то ли Анхен, то ли сосиски с кислой капустой по-баварски, из кустов негромко хлопает пневматика, тушка аккуратно кладется на землю подоспевшими бойцами. Спустя несколько минут то же самое происходит с другим несчастливчиком. После этого действия группы напоминают хорошо сыгранный оркестр. В нужных местах к орудиям прикручиваются пироксилиновые шашки, прицелы достаются из футляров и складываются в вещмешок в качестве доказательств, поджигаются детшнуры, и в предрассветной тишине бабахают взрывы. По вырвавшимся из палаток очумелым от такого способа побудки гансам пулеметчики отстреливают по магазину, и группа исчезает. С обозами картина обстояла немного иная. Предпочтение отдавалось автоколоннам из-за их высокой грузоподъемности. На каком-нибудь удобном повороте опять-таки с помощью пневмоштуцера, дай Бог здоровья нашим умельцам, отстреливались шофер и сопровождающий первой машины, которая, никем не управляемая, скатывалась в кювет. Вся колонна тормозилась, и в это время начинали работать мадсены. После зачистки с помощью имеющегося газолина авто поджигались, и группа исчезала в лесу.

Но после того, как на третьи сутки среди бела дня угробили крупнокалиберную гаубичную батарею, и гансы потеряли шесть орудий и столько же полугусеничных транспортеров — прадедушек Ганомагов, на партизан была объявлена охота. Две «пятерки» нарвались на колонну-ловушку. Стоило им грохнуть водилу первой машины, как с кузова слетел тент и по кустам начали работать два МГ-08. А со второй машины мигом сгрузилась пехота и понеслась в атаку. Наших спасли от полного уничтожения канава, в которой они укрылись от огня, растяжки, заранее выставленные вдоль дороги и пулемет, фланговым огнем притормозивший шустро бегущих гансов. Но, тем не менее, отряд потерял троих убитыми. Плюс пятеро были ранены. Идти своим ходом без помощи они могли, но в операциях участия уже не принимали. Волгин с Михалычем оставляли их костровыми в лагере, и к условленному сроку решили возвращаться… В ответ рассказываю обо всех наших новостях, пополнении у немчуры, и, как следствие, сделанном выводе о необходимости уходить из этого района. А также сообщаю о взятой казне, показываю расписку немецкого «финика», и прошу коллегиально разобраться с деньгами, отделить банкноты и серебро от прочего металлолома.

Через час возвращаются ребята Чернова. Они, как и было задумано, подловили колонну егерей на повороте. Едущий впереди мотоцикл с пулеметом их смутил едва ли на секунду, потом Гордей сделал водиле лишнюю дырку в голове, агрегат перевернулся, и вопрос был закрыт. Из автомобилей с помощью пулеметов сделали подобие дуршлага, немногих выскочивших из кузовов навсегда приземлил сибиряк. После чего вся веселая компания хотела рвануть в лес, но унтер Михаил внезапно заболел острым хомячизмом и тут же заразил всех остальных одной единственной фразой: «Хлопцы, ни у кого станкача нету, а у нас есть!» Хлопцы прониклись идеей, вытащили из-под ретробайка 08-й МГ-шник и поперли его в лагерь, ободряя себя на ходу тем, что если тащить вчетвером, то по пуду на брата — это нормально. Типа, ящик с валютой тащили, — и ничего. Теперь ходят гордые по лагерю, не понимая, что на длинном переходе с них семь потов сойдет. С другой стороны, можно не заморачиваться на короткие очереди, если сильно прижмут, максимка и полленты выпустит без проблем. Ладно, будем посмотреть. Станут тормозить отряд, выкину железяку к чертовой матери… Теперь осталось дождаться возвращения группы Оладьина, и готовиться к отходу.

Они появились вечером, когда уже начало темнеть. Как в том анекдоте: уставшие, но довольные. А, главное, — без потерь. Самым интересным было возвращение ящика с тротилом и последующий рассказ. Когда увидел взрывчатку, сначала решил, что дело не выгорело. Но Сергей Дмитриевич доложился о выполнении задания. Причем достаточно оригинальным способом.

Группа прибыла на место, заняла позиции и стала наблюдать. Пути на виадуке немчура уже восстановила, и поезда шли достаточно часто. Учитывая, многочисленность охраны и возможность нарваться на «зеленых» немцев-охотников, Оладьин решил попытаться притормозить какой-нибудь эшелон прямо на месте, прорваться к нему, и, пока часть группы сковывает боем немцев, подорвать вагон прямо на виадуке, чтоб труднее было восстанавливать. Для этого Федору было предложено сделать из своей «фузеи» несколько дырок в паровозе, чтобы состав остановился в нужном месте. Кот приготовился к длительному наслаждению, и, когда появился натужно пыхтящий паровоз, дождался, пока тот въедет на мостик, и выстрелил… После чего не стало ни виадука, ни локомотива, ни пары вагонов, следовавших за ним. Все остальные слетели под откос, как будто пушинки. Половина группы получила легкую контузию, остальные — недоумение. Добивать охрану не стали, тем более, что в бинокль Оладьин увидел относительно живого ганса, который уже трезвонил кому-то. Считая задачу выполненной, прапорщик решил уводить группу.

И через пару верст чуть не нарвался на крупные неприятности в виде германских кавалеристов. Спасла счастливая случайность. Перед выходом из леса был объявлен десятиминутный привал. За это время дозорные и засекли сначала разъезды, а потом и сам эскадрон, двигавшийся в сторону «аварии». Причем, по поведению гансов было заметно, что они целенаправленно кого-то ищут. Так что все решила пара минут и простое везение. Если бы их засекли на открытом месте, у группы бы не было шансов. Благополучно пересидев первую волну, Сергей Дмитриевич увел бойцов в соседнюю рощицу, и уже оттуда наблюдали за тем, как на автомобилях подъехал взвод пехоты, и принялся прочесывать лесок, где они недавно сидели. На обратном пути наши пару раз останавливались и проверяли — нет ли хвоста. И только после этого пришли в лагерь.

Все понятно, кроме одного: почему взорвался паровоз?.. Поворачиваюсь к Котяре, сидевшему рядом у костра:

— Федор, ты чем заряжал свой карамультук? Гранатой?.. Или умудрился трехдюймовый снаряд внутрь запихнуть?.. Что это было?

— Да я и сам не знаю!.. Зарядил обычным патроном, пуля — стальная. Прицелился перед будкой, выстрелил… А оно как рванет!.. До сих пор в ушах звенит!

— Разрешите?.. — Подает голос Илья Буртасов, студент-горняк, «работавший» одним из подрывников. И, несмотря на все, умудрившийся остаться немного застенчивым и очень вежливым юношей из хорошей семьи. — Я всю дорогу думал, почему так произошло… И вот что вспомнил. Мне мой дядя, инженер-путеец, как-то давно объяснял… В-общем, если в котле вода под большим давлением, то… Ну, температура закипания — не сто градусов, а больше… Замкнутый объем…

Весь народ у костра смотрит на юное научное дарование с недоумением. Еще немного, и кинутся лоб щупать, — а вдруг температура? С чего бы заговариваться и бредить начал?..

— Продолжай, Илья.

Студент собирается с духом и выпаливает фразу, как ответ на экзамене:

— В замкнутом объеме при повышенном давлении температура кипения повышается. Если в котле сделать дырку, давление моментально упадет, и вода испарится в доли секунды. А пар стремится резко увеличиться в объеме… Может быть, такое закипание и произошло?.. И разорвало паровоз?..

Только теперь, вспомнив школьные азы физики, до меня дошел ход его мыслей.

— Точно, законы термодинамики!.. Молодец! Ставлю «двенадцать» по предмету!.. А вы чего так смотрите? Своей версии нет?.. Значит, будем считать, что все правильно сказано. И сделано…

* * *

На рассвете пришла разведка от станции. Теперь осталось дождаться группу, ушедшую к месту «химической» диверсии, и можно было бы уходить. Их отправил еще с вечера с заданием посмотреть, как обстоят дела с баллонами, и максимально «помочь» гансам с их эвакуацией. В качестве «тяжелой артиллерии» с ними ушел неустающий Котяра со своей неразлучной «фузеей». Особо предупредил, чтобы не зевали и смотрели по сторонам, — могут быть разные неожиданности. Например, в виде зеленых человечков с винтовками, или еще кого.

Они вернулись, когда все были уже на ногах и собирались в дорогу. И рассказали, что пока мы гуляли по окрестностям, гансы подогнали со стороны Сохачева несколько вагонов и уже успели погрузить часть опасного груза. Немчура, наученная горьким опытом, на этот раз организовала хорошую охрану, поэтому командир группы, предварительно выставив на флангах пулеметы на случай, если германцы рванут в атаку, предложил поработать Федору с дальней дистанции, шагов с пятисот. Что тот и сделал. Сначала отстрелял пяток патронов по баллонам, оставшимся под тентом, и, когда там образовалось облачко, перенес огонь на вагоны, которые вскоре тоже окутались зеленоватым дымком. Саперы, как тараканы, ломанулись во все стороны подальше от этого «дихлофоса», но тут из-за рощицы вылетели германские кавалеристы в количестве тридцати штук и, с нетерпеливым пылом юноши, увидевшего симпатичную девушку, понеслись знакомиться. Мадсены притормозили пыл «влюбленных», а после того, как Котяра попал в переднего «кентавра», и лошадь повезла дальше только пародию на Майн Рида — Всадника без головы, и без верхней части туловища, немцы вспомнили старую латинскую пословицу «Festina lente», в смысле, — «Торопиться надо медленно», и решили, обогнув огрызающуюся добычу, отрезать их от леса. Вот тут-то и пришлись к месту регулярные и систематические марш-броски на базе. Последний боец скрылся в спасительной зелени кустов, когда гансы только выходили на дистанцию уверенной стрельбы.

Все было бы отлично, но командир вспомнил мои слова про неожиданности и решил проверить, нет ли кого на хвосте. И, к сожалению, не ошибся. Тыловой дозор высмотрел идущих за ними егерей. Чтобы их притормозить, на расстоянии полусотни шагов одна от другой поставили растяжки из двух последних гранат, и изо всех сил ломанулись к нам. Причем, когда бежали, слышали оба взрыва.

Делаем выводы. Во-первых, мы имеем кавалерию и справа, и слева. Хреноватенько придется на открытых участках, если они нас обнаружат. Отбиться, конечно, сможем, но, скорее всего, с потерями. Которых нам абсолютно не надо. А во-вторых, к нам в гости спешит группа германцев неустановленной численности. Их, скорее всего, не более двадцати человек, но, опять-таки, в бой ввязываться не с руки. По той же причине.

Срочно зовем наших студентов, и ставим задачу:

— Так, господа «взрыватели». Вы сейчас срочно берете ящик с тротилом, оставляете пяток шашек, столько же детонаторов и немного шнура. Остальное богатство устанавливаете на тропе, по которой пришла последняя группа. Ящик располагаете на высоте человеческого роста, вместо детонатора — гранату на растяжке, если получится. — с петлей, чтобы побольше немчуры в зону поражения попало. Все как следует замаскировать, изобразите что-нибудь типа куста… Жалко, конечно, тротил изводить вот так, но что поделать. И обидно, что нет ничего типа шрапнели.

— Денис Анатольевич, если не возражаете… — Сзади меня негромко окликает штабс-капитан Волгин. — Мне кажется, я знаю, чем ее, в смысле, шрапнель, можно заменить.

С этими словами он показывает веточкой, которую держал в руках, на денежный ящик… Нет слов, одни многоточия, да и то — нецензурные!.. И почему я сам до этого не додумался?! И тащить меньше, и есть чем погоню приветить!..

Читая ход мыслей на моей мордочке, Иван Георгиевич, улыбаясь, поясняет:

— Фокус старый, известен еще с времен Пугачевщины… Вы не поверите, но история артиллерии знает и более курьезные случаи. Царь Петр Алексеевич, например, баловался в своих потешных войсках стрельбой яблоками и репой, а в войне между Бразилией и Уругваем как-то стреляли из пушек сыром…

Посылаю за Гриней и Митяем, они теперь будут за казначеев, и начинаем готовить «подарок». Достаем все деньги из ящика, студенты плотно укладывают внутрь тротиловые шашки, закрепляют их только что выструганными из толстых веток клиньями, сбоку крепится граната. Поверх укладываются мешочки с отсортированной мелочью, — медь, бронза, никель, алюминий (серебро уже лежит у Митяя в «сидоре», а Гриня потащит банкноты). Все это великолепие обвязывается трофейными бинтами, и наши пиротехники под руководством штабс-капитана уже несут эту импровизацию к месту раздачи жалования…

Все, время не ждет, пора выступать. Две «пятерки» ушли в головной дозор, столько же народа образовало арьегард, и по бокам отряда топали две группы. Курс — на восток, через несколько верст Равка должна впадать в Бзуру. Там первоначально и планировалась переправа на правый берег. Но германцы, видать, просчитали такую возможность, и на подходе нас встретила пара дозорных из «головняка», которые и обрадовали известием, что место уже занято. На том берегу, ничего не боясь, фланируют кавалерийские разъезды. Ясно давая понять, что проход закрыт. Никаких засад разведка не обнаружила… Подозрительно это все. Я бы, наоборот, убрал всех с глаз долой, скрыто разместил людей и прищучил противника на переправе, когда нет пути ни вперед, ни назад. А они как бы намекают: «Не ходите сюда!»… И, как подсказывает мне одно место в организме, слева будет такая же картина. Похоже, нам отвели роль волков в облавной охоте… Кавалеристы с боков выполняют роль флажков, пехота и егеря, подпирающие с юга — загонщики… А в роли стрелков — моторизованные пулеметчики… Или я что-то упустил?.. Приглушенный расстоянием звук взрыва оторвал от неприятных мыслей. Ладно, об этом будем думать позже. Сейчас нужно разворачивать отряд к северу, форсировать Бзуру где-нибудь в укромном месте, и дальше двигаться параллельно реке…

* * *

Оберегерь Петер Нойман считался одним из опытных следопытов роты, уступая в мастерстве только старому унтер-офицеру Кранцу, проведшему за свою жизнь в лесах времени больше, чем среди людей. И поэтому в настоящий момент бесшумно крался по еле заметной тропе, оставленной русскими, цепким взглядом высматривая что-либо подозрительное. После двух внезапно прогремевших злосчастных взрывов, покалечивших пятерых человек, становиться шестым никому не хотелось. Правда, пришлось двигаться медленней, но преследуемым бандитам все равно не уйти. Их уже почти окружили, а, по рассказам Ганса Ланге, для поднятия духа обер-лейтенант назначил награду за каждого пойманного партизана. Денщик, конечно, еще тот трепач, но чем черт не шутит, а вдруг в кармане Петера появятся несколько «лишних» монет?..

Занятый этими мыслями, Нойман, а за ним еще несколько егерей вышли на небольшую полянку и, подчиняясь приказу, стали методично ее обшаривать, не забывая, впрочем, держать оружие наготове. Оберегерь первым пересек открытое пространство и собрался было снова нырнуть в кусты, но его внимание привлек блеск в траве. Нагнувшись, Петер, ожидавший увидеть потерянный патрон, или пряжку от ремня, поднял… монету в двадцать пфеннигов. Удивленные возгласы других солдат заставили заподозрить, что и их Фортуна побаловала приятными сюрпризами. Сделав шаг, Нойман подобрал еще пару «подарков» по пять пфеннигов. Если дело пойдет так и дальше, то скоро он разбогатеет. Еще через пару метров оберегерь увидел в траве разорванный мешочек. В таких обычно привозили в роту денежное содержание!.. Подняв его, Петер стал обладателем еще двадцати пфеннигов. Сзади солдаты ползали на четвереньках, собирая рассыпанное богатство. Нойман успел разбогатеть еще на пять пфеннигов к тому времени, как на поляне появился взводный унтер-офицер Клабке, взбешенный задержкой.

— Вы, отродье портовой шлюхи! Долго еще будете копаться в траве, как черви в навозе? Герр лойтнант ждет выполнения приказа, и я надеру задницу любому идиоту, который будет задерживать остальных!

Командирский окрик привел было егерей к порядку, но в этот момент старый приятель Петера проныра Вальтер, ликующе вопя, потянул из-под куста еще один мешочек, на этот раз целый и, судя по виду, полный монет!..

Одновременно с его движением дернулся соседний куст, из листвы раздался металлический щелчок, и на траву упала маленькая изогнутая железка. Оберегерь, мгновенно почувствовав смертельную опасность, невероятным прыжком заскочил за ствол ближайшего дерева… Краем глаза увидел ослепительную вспышку, и жгучий воздух ударил в лицо, погасив сознание…

* * *

Хмурое утро удивительно точно соответствовало настроению гауптмана фон Штайнберга, которое определялось вполне серьезными причинами. В бытность командиром авиаотряда, и, сражаясь практически на передовой, он не имел столько потерь. Кроме того, он никак не мог пробить некую стену официальности, а, скорее даже, отчужденности, которая отделяла его не только от солдат, но и от офицеров роты. Упаси Бог, речь не шла о каком-либо неподчинении приказам, но он чувствовал только одно — он здесь чужой. И лишь легендарная прусская дисциплина заставляет выполнять его распоряжения. Это предположение получило свое подтверждение уже через несколько минут.

Один из рядовых, Вильгельм Камелькранц, назначенный временным денщиком Штайнберга, и прикладывающий неимоверные усилия, чтобы сменить этот статус на постоянный, занеся в комнату надраенные до зеркального блеска сапоги, несколькими намеками сообщил о настроениях, царивших в казарме в отношении нового начальства. Егеря обсуждали события последних дней и неоправданно большие с их точки зрения потери. Вслух это не говорилось, но между собой солдаты шептались, что связано это с гауптманом, поставленным ими командовать. Ему же в вину ставились и утеря денежного довольствия. Данная информация не прибавила оптимизма, тем более, что через несколько часов предстояло участвовать в церемонии похорон погибших вчера егерей. Для отпевания погибших должен был прибыть пастор из полка, дислоцированного в Скерневицах. От этого визита фон Штайнберг не ждал ничего хорошего. Наверняка это будет еще не старый, но уже весьма упитанный святой отец, скорее всего, очень неравнодушный к пиву. Который, отбывая назначенный ему ордер, озвучит заученные на память слова подходящей по случаю проповеди, будет вещать почти как сам Лютер, и, считая свой долг выполненным, отбудет обратно.

Через какое-то время фон Штайнберг натренированным чутьем летчика почувствовал изменение погоды. И, действительно, через полчаса поднялся легкий ветерок, довольно быстро разогнавший тучи. Солнце сначала робко выглядывало из-за редеющих туч, потом, освоившись, прочно обосновалось на небосклоне. Как оказалось, относительно священника гауптман ошибался. К ним из штаба приехал старший пастор. Один, верхом, несмотря на опасный путь. Высокий, подтянутый мужчина лет шестидесяти, со знаком ордена «Пур ле Мерит» слева от золотого распятия…

Обер-лейтенант Майер находился не в лучшем расположении духа, и причиной тому служило бросавшееся в глаза несоответствие летней солнечной погоды с прозрачно-голубым безоблачным небом и поющими в бездонной вышине птичками, и того печального действа, которое происходило сейчас на маленьком военном кладбище неподалеку от Ловичского костела. Два ряда прошлогодних оплывших могил несколько дней назад дополнились пятнадцатью свежими. На сей раз Молох войны взял жертву из его роты. Но, этого ему показалось мало, и сегодня его солдаты закопали еще двадцать два гроба со своими товарищами. Последняя почесть и последняя дружеская услуга, которую они могли оказать своим сослуживцам. Теперь — уже бывшим. Лютеранский пастор с торжественно-скорбным выражением читал подходящую проповедь из Военного молитвенника, егеря внимательно его слушали…

Пастор сумел подобрать ключик к умам и сердцам солдат. Даже те, кто потерял своих близких друзей, почувствовали определенное облегчение от, казалось бы, простых и привычных слов о вечной жизни и неисповедимости путей Господних. А упоминание святым отцом того, что смерть на поле брани за Императора, за добрую старую Пруссию рождает новых героев и он, еще юношей прошедший через картечь и пули под Седаном, счастлив видеть перед собой продолжателей славных дел их отцов, заставило солдат развернуть плечи и гордо оглядеться. Тем паче, что слова похвалы прозвучали из уст того, кто с честью носил рядом с распятием «Голубого Макса».

После окончания похорон патер не стал торопиться обратно, а, испросив разрешения поговорить с солдатами, отправился с ними, пообещав задержать их не более получаса. Когда беседа была окончена, офицеры подошли к пастору и, с искренним уважением отдав честь, поблагодарили за проведение траурной церемонии. От приглашения выпить чашечку кофе священник отказался, сославшись на неотложные дела:

— Извините, майне хэррен, но Ваши егеря — не единственная моя паства. Меня ждут еще в трех местах… Возможно, мне не стоило это говорить, но солдаты обескуражены и испуганы тем, как много их товарищей погибло. Одно дело — на передовой, под огнем, но вот так… Вы и сами это видите. Не смею давать советы, но на мой взгляд ничто так не поднимает настроение, как, пусть и небольшая, но победа над неприятелем…

Обманчиво-ленивым движением опытного наездника вскочив в седло подведенной лошади, попрощался и ускакал в свой полк.

— Интересно, где он так научился держаться в седле? — Майер наконец-то сумел оторваться от своих мрачных размышлений. — Такое ощущение, что он управляется с лошадью еще лучше, чем читает проповеди и проводит службы.

— Мне говорили о нем в штабе. В прошлую войну он служил в черных гусарах… Да-да, в тех самых… Под Седаном они шли по горам трупов, своих и чужих. Но все же одержали победу, за что он и получил этот орден. Сейчас ему за шестьдесят, но свой долг по-прежнему выполняет, правда, уже в другой роли. Как говорится, нет святее ангела, чем бывший черт… Пойдемте, Иоганн, продолжим наши дела. Я хочу еще раз побеседовать с чиновником и врачом.

Разговор продолжился уже в канцелярии:

— Сейчас мы столкнулись с необычным противником в лице этого… лойтнанта Гуроффа и его отряда. И то, что мы до сих пор не смогли его не то, чтобы уничтожить, но даже найти, говорит о не только о выучке его солдат, но и о том, что русские применяют какие-то новые способы ведения войны. И я был послан сюда, чтобы захватить этого офицера и узнать все, что можно. Но сейчас моя задача — уничтожить весь отряд и при этом сохранить жизни как можно большему количеству германских солдат, в том числе и Вашим егерям, Иоганн, что бы там обо мне не шептались в казарме по углам!..

— Но как, дьявол их всех раздери, такое может быть возможно?! До войны мы знали о русской армии если не все, то очень многое. Они целый год воевали в полном соответствии с французской доктриной маневренной войны, наши генералы нашли свои способы противодействия, мы их побеждали… И никто никогда не говорил, что в русской армии существуют такие вот подразделения. Зная их вечный бардак, не могу в этом усомниться! Но сейчас у меня возникает ощущение, что мы воюем с абсолютно другими людьми. Да и людьми ли? Они, как будто, читают наши мысли. Все наши удары наносятся в пустоту, а когда дело все-таки доходит до непосредственного контакта, мы хороним пятнадцать человек, они — всего лишь двоих. При вчерашнем нападении на автомобили мы теряем тринадцать человек убитыми, я уж не говорю про количество раненых! Группа унтер-офицера Клабке — еще девять трупов от одного взрыва! Счастье Зайгеля, что он шел сзади и остался жив! Если бы я был таким же суеверным романтиком, как он, я бы тоже поверил в русских вервольфов и всякую мистику!.. Только трупы и следы!..

Разговор был прерван появлением цальмайстер-аспирантена Михеля Залесски. Оба офицера постарались скрыть непроизвольную усмешку, возникшую от попытки абсолютно цивильного человека пытаться выглядеть заправским воякой, изо всех сил втянув живот, и отдать честь так, как он это понимал правильным и модным.

— Гутен таг, майне хэррен!

— Здравствуйте, цальмайстер, садитесь. Расскажите нам еще раз о своей встрече с русскими. Нас особенно интересует офицер. Как выглядел, как себя вел, как разговаривал?

— Господа, это был типичный образец русского варвара, грязного и отвратительного. Воняющего немытым телом, костром и подгнившей травой. Его немецкий был едва понятен. А при каждой заминке он хватался за пистолет… Кстати, ржавый, и, по-моему, незаряженный. У него был еще нож… Тоже ржавый, видимо, он никогда не стирает с него кровь. И когда он не держал в руках пистолет, он брался за него!.. Нам всем угрожала смертельная опасность!.. Но мы держались, как подобает цивилизованным людям и доблестным воинам!.. Враг не узнал от нас ничего! Что касается лично меня, я до последнего скрывал наличие денежного ящика, и только дьявольская наблюдательность позволила этому питекантропу обнаружить его… Я пытался оказать сопротивление, но силы были неравны! Он чуть не убил меня, пытаясь забрать деньги!.. Я остался жив только благодаря Божьему провидению!..

Пафосная речь военного чиновника была прервана появлением ассистенцарцта Йозефа Вальтрауба. Доктор, входя в канцелярию, услышал последнюю фразу и саркастически усмехнулся, что не прошло незамеченным со стороны фон Штайнберга.

— Хорошо, цальмайстер, можете быть свободны. Если вы нам понадобитесь, мы вас позовем… А вы, доктор, что можете нам сказать?

— Если, герр гауптман, ваш вопрос касается раненых, то я — только что с осмотра. Кто находился в тяжелом состоянии, еще вчера были отправлены в госпиталь, здесь остались только те, кому повезло… М-да, за свою практику я повидал достаточно, но чтобы доставать из ран монеты, — такого еще не было ни у меня, ни у коллег… Извините, господа, немного отвлекся. Итак, что вы хотите от меня услышать?

— Герр Вальтрауб, нас интересует впечатление, которое произвел на вас русский офицер. Ведь вы, врачи, имеете привычку наблюдать за пациентами.

— Насчет этого вы правы, герр гауптман. Такие наблюдения помогают найти правильный подход к больному и, соответственно, способ лечения. Ну, я думаю, вам это будет неинтересно… Что же касается того офицера, — о нем можно сказать следующее… — Ассистенцарцт задумался на несколько секунд. — Хладнокровен, хорошо владеет собой. Умеет быть убедительным… Сначала, признаюсь, я испугался за свою жизнь, но потом понял его игру. Не лишен артистизма, во всяком случае, то, что Залесски знает русский язык, понял довольно быстро, а затем убедительно разыграл со своим подчиненным скетч-импровизацию. Вы ведь посылали солдат на предполагаемое место их стоянки? И никаких следов там не нашли?.. Я бы не верил ни одному слову цальмайстера, принявшего этот фарс за чистую монету, тем более, как мне кажется, он является поклонником барона Мюнхгаузена, вот ему и мерещатся ржавые ножи и пистолеты…

Хотя, в медицине бывали случаи, когда такое поведение замечалось у людей с психическими отклонениями. Человек ведет себя, как обычно, его поступки ничем не выделяются, но вдруг становится непредсказуемым… и чаще всего — опасным.

— Ну, за его психику я бы переживать не стал. — Фон Штайнберг задумчиво пробарабанил пальцами по столу. — Все говорит о том, что он тщательно просчитывает все свои действия…

За окном послышался невнятный шум, который по мере усиления превратился в столь знакомый и дорогой гауптману звук летящего на небольшой высоте аэроплана. Выйдя наружу, офицеры увидели, как самолет разворачивается вдалеке, и летит обратно, превращаясь из небольшой и малозаметной черточки в страшную большую «птицу», чей клюв обрамлен блестящим ореолом вращающегося винта. Заметив, видимо, что на него смотрят с земли, летчик покачал крыльями, демонстрируя черные кресты Fliegertruppe (военная авиация), затем внезапно снизился и с ревом пронесся над головами зрителей, направив биплан к небольшому полю, расположившемуся рядом с въездными путями на станцию. Там развернулся против ветра и зашел на посадку.

— Шмидт! — Гауптман подозвал дежурного. — Возьмите мой автомобиль, пару человек для охраны, и привезите ко мне летчика. Возле аэроплана выставить пост. Выполняйте!

— Цу бефель (Слушаюсь), герр гауптман! — Унтер-офицер козырнул, затем подозвал двоих солдат, и через несколько минут автомобиль уже мчался к севшему аэроплану.

— Пойдемте, Майер, мы еще не закончили разговор. — Фон Штайнберг направился в канцелярию, где их терпеливо дожидался врач.

— Герр Вальтрауб, скажите, как быстро раненые солдаты смогут вернуться в строй? И что из медикаментов для этого необходимо? — Командир роты решил уточнить интересующие его вопросы.

— Герр обер-лойтнант, в каких-либо боевых действиях они смогут участвовать не ранее, чем через неделю. Но по внутренней службе смогут исполнять свои обязанности уже послезавтра. Что же касается лекарств и перевязочных средств, у меня все в наличии. Благодаря честности русского офицера.

— Благодаря этому русскому у нас большие потери! Если вы забыли, я напомню, что только вчера мы похоронили двадцать два человека! Еще восемь солдат ранены при взрывах гранат!.. А разве не вы оказывали помощь пехотинцам, провалившимся в ямы с штыками? Сколько из них остались хромоногими калеками?.. Вы это называете честностью?!.. Так что я бы на вашем месте, герр ассистенцарцт, не восхвалял бы врага так открыто. Мои егеря могут неправильно это понять!

— Я — в первую очередь врач. И сужу обо всем происходящем по тому, насколько это полезно, или вредно моим пациентам. Ваши егеря могут думать все, что угодно, но если получат ранения, то приползут ко мне, и я буду их лечить теми лекарствами, которые удалось сохранить в том числе и благодаря русскому офицеру. Что касается потерь, — A la guerre comme a la guerre, как говорят французы, не мне объяснять, что это значит. Вам же, как командиру, я посоветовал бы озаботиться более обильным и калорийным питанием для раненых. По госпитальному опыту знаю, что у местных можно вполне недорого купить мясо, пару свиней, например.

— Извините за некоторую резкость, герр доктор. Что же касается питания, то еще вчера мы с бургомистром договорились о закупке мяса. И я с утра отправил людей, чтобы привели обещанную корову. Надеюсь, это поможет моим солдатам так же, как и ваши пилюльки.

Обмен любезностями прервал дежурный унтер-офицер, который открыл дверь и собирался что-то доложить, но был решительно отодвинут в сторону, и в комнату ворвался коренастый обер-лойтнант с Железным крестом на кителе.

— Генрих, черт побери! Я очень рад снова видеть тебя, старина!.. — Он с распростертыми объятиями двинулся было к гауптману, но, заметив присутствующих, обратился к ним. — Извините, господа, позвольте представиться — барон Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки!

— Лотар?!.. Ты?!.. Здесь?!.. Как ты здесь очутился?.. — Вид у фон Штайнберга был несколько обескураженный. — Последнее, что я про тебя слышал, — рассказы о твоих подвигах на Западном фронте! Я думал, что ты там уже командуешь отрядом, и вдруг — такая встреча!.. Не могу поверить, — старый добрый друг, верный рыцарь Ланселот!..

— Да, Генрих, это я. Переведен сюда со своим отрядом. Получается — на твое место. Сочувствую тебе, дружище! Может быть, расскажешь, как это случилось?.. Потом… — Добавил летчик, видя заинтересованность на лицах врача и Майера. — В штабе намекнули, что еду на отдых, поскольку у русских почти нет аэропланов. Но, как оказалось, что помимо них существуют и другие опасности. Стоило мне приземлиться, как был атакован местной коровой, которую два твоих недоумка вели на расстрел. Она решила не сдаваться без боя, и вызвала меня на поединок. Я даже на секунду почувствовал себя в роли тореро в Мадриде. Это чудовище попыталось боднуть крутящийся винт. К счастью, он оказался прочнее коровьего черепа… В общем, Генрих, с тебя — бифштекс. А сейчас, — поехали, покажу, на чем мы теперь летаем…

Через три минуты тряски по ухабистой разбитой дороге фон Штайнберг со своим другом были уже возле аэроплана.

— Смотри, Генрих! Новая машина! Альбатрос С1! Скорость — сто сорок километров в час, поднимается почти на три с половиной тысячи метров! Скороподъемность и маневренность гораздо выше, чем у того же Авиатика, и это — при таком же моторе! Берет в полтора раза больше бомб, — почти сто килограмм, а, самое главное, — два пулемета, один из них — курсовой. Правда, пока ставят австрийские Шварцлозе, наверное, из-за недостатка наших Шпандау. Но, скажу тебе по секрету, говорят, что Фоккер у себя в Шверине придумал какую-то замечательную штуковину, которая позволяет стрелять сквозь винт, и мы, наконец-то, сможем вернуть должок и надрать задницу бриттам и лягушатникам! И, наконец, конструкторы все же сделали место летчика впереди. Теперь обзор ничем не закрывается в самый неподходящий момент! — Восторженный поклонник авиации, фон Шмеллинг готов был говорить о новом аэроплане бесконечно. — Я встречался с несколькими ребятами из нашей летной школы, отзывы о нем только хвалебные. Да и сам успел полетать немного. Это — не машина, это — верный и надежный товарищ, который понимает тебя с полуслова!

— Лотар! Мне теперь долго не подняться в небо! — Гауптман говорил жесткими рубленными фразами. — Из-за этой чертовой истории с отрядом я теперь не скоро взлечу!..

— Друг мой Генрих, как ты ошибаешься! Готов поспорить на бутылку хорошего французского коньяка, что ты сегодня же очутишься в небе. — С этими словами барон похлопал по крылу своего аэроплана.

— Лот!.. Ты хочешь сказать, что…

— Я хочу сказать, что самолет двухместный, а мне что-то не хочется сегодня больше сидеть за штурвалом. И я с удовольствием уступлю место тебе. Покатаешь меня? А, Генрих?..

— Но… Если твоему начальству станет известно, что…

— Эти зажравшиеся штабные крысы могут катиться ко всем чертям в Преисподнюю! Мне плевать на то, что они скажут, или подумают. Во всяком случае, Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки всегда мог постоять за себя! И, насколько я помню, мой друг, Генрих фон Штайнберг, — тоже! Ты же — отличный летчик! Вспомни летную школу, — ты, я и небо!.. Кстати, я предусмотрительно захватил с собой второй пилотский шлем… Ну, так что, летим?.. Я думаю, что нам обоим не помешает небольшая прогулка перед обедом, которым, я надеюсь, ты угостишь своего старого друга. И не забудь про коньяк!..

Через полчаса дозаправленный аэроплан был готов к взлету. Гауптман занял место пилота, фон Шмеллинг устроился сзади в роли наблюдателя. Водитель и автомеханик были привлечены в качестве наземного персонала.

— Лот, заряди пулеметы!

— От кого ты собираешься отстреливаться, Генрих? В небе давно уже нет ни одного вражеского аппарата, а коровы, к счастью, пока не летают.

— Я хочу слетать на разведку. Мы зажали русских в клещи, но до сих пор не знаем их места базирования. Егеря и пехота вслепую прочесывают леса, мы теряем драгоценное время. С помощью твоей «птички» можно сделать это гораздо быстрее. Но им вряд ли понравится, если их обнаружат.

— Хорошо!.. Это — те, из-за кого у тебя неприятности?

— Да. До вчерашнего дня сомневался, теперь — знаю точно: это они! Подробно расскажу тебе за обедом…

Прозвучали давно не слышанные, но до сих пор милые уху команды «Заводи!» и «От винта!», мотор затарахтел, прогреваясь. Фон Штайнберг проверил ход штурвала, работу рулей, осторожно тронул аэроплан с места, начал разбег… И через несколько мгновений ощутил ни с чем не сравнимое чувство радости от полета, когда они оторвались от земли. «Альбатрос» действительно был легким в управлении, моментально слушался малейших движений опытных рук на штурвале. Сделав пару кругов, чтобы окончательно освоится с аппаратом, гауптман направил «птичку» на северо-восток.

Ветер радостно обдувал лицо, под крылом проплывали темно-зеленые пятна рощиц и лесов, поля, тонкие ниточки дорог. Справа вдали блеснула водная гладь реки. Гауптман развернул аэроплан в пологом вираже и взял курс на лес, в котором, по его мнению, мог разместиться русский отряд.

Сзади, дотянувшись со своего места, его хлопнул по плечу Лотар, потом показал куда-то вниз и в сторону. Фон Штайнберг послушно довернул штурвал, одновременно снижаясь, чтобы получше разглядеть, что же привлекло внимание его друга. Увиденное заставило его напрячься. Внизу на вытянутой поляне группа егерей, судя по мундирам, вела перестрелку с кем-то, засевшем на опушке. А чуть дальше, невидимые для его солдат, сбоку подползали люди в форме российской армии. Взгляд гауптмана смог разобрать даже два ручных пулемета, уже установленные для ведения огня. Решение пришло мгновенно. Крикнув Лотару «Стреляй!», фон Штайнберг нацелился носом аэроплана на засаду. Сзади сверху, приглушенный мотором, раздался перестук пулемета. Заходя на следующий круг, гауптман подумал, что теперь для егерей вторая группа не будет неожиданностью. Повторный заход получился неудачным. Поняв, что успеха не добьются, русские отходили к лесу. Небольшой доворот штурвала, и прямо перед ним видны бегущие фигурки. Сзади снова заработал пулемет. Бегущие бросились врассыпную, кто-то пытался отстреливаться из винтовок, но попасть по летящему аэроплану было непросто. Впрочем, так же, как и с воздуха по маленьким и юрким человечкам на земле.

Фон Штайнберг слишком увлекся охотой за бегущими, поэтому не сразу понял, какую ошибку он допустил. Прозрение пришло к нему лишь в тот момент, когда сильный удар сбоку в голову, подобный боксерскому, сорвал со шлема очки, и по лицу потекла горячая кровь. Опешивший гауптман промедлил одно мгновение, но его было достаточно, чтобы в середине бензобака, закрепленного на верхнем крыле, появилась маленькая дырочка, и в течение нескольких секунд вытекающий газолин воняющей аэрозолью обдавал обоих летчиков.

— Генрих! Пора уходить! Топлива осталось совсем чуть-чуть! — Лотар пытался перекричать мотор, рискуя сорвать голос. — Тем более, ты — ранен! Поворачивай, уходим!

Гауптман почти закончил разворот, как почувствовал сильный толчок в руку, отозвавшийся затем жуткой болью. Левое предплечье налилось свинцовой тяжестью, двигать им было очень мучительно, из раны на голове все текла и текла кровь, но фон Штайнберг понимал, что сейчас все зависит только от него. Поэтому, ругаясь сквозь стиснутые от напряжения зубы, вцепился в штурвал, держа курс на Лович. Кровь, заливавшая глаза, мешала ориентироваться в полете, но в левой руке он чувствовал только онемение, чередовавшееся с вспышками боли при малейшем движении, правую он не рисковал оторвать от штурвала, поэтому приходилось раз за разом наклоняться вниз, чтобы обтереть лицо о рукав кителя. Лотар сзади что-то кричал, но фон Штайнберг не мог разобрать слов, в мозгу билась только одна мысль: «Долететь!».

Ему это удалось, скоро под крылом появились знакомые очертания станции. Гауптман сразу направил аэроплан к тому месту, куда садился Лотар. Земля надвигалась все ближе, все быстрей неслась под крылья. Толчок шасси вызвал мучительный прострел в раненой руке, от которого потемнело в глазах, но фон Штайнберг последним отчаянным усилием воли заставил себя сбросить газ, выдержать ровно штурвал, пока скорость не упала до пешеходной. Теряя сознание, он выключил двигатель, а потом его с головой накрыла темно-багровая волна боли и он провалился в небытие…

Он не помнил и не чувствовал, как выскочивший на крыло Лотар отстегнул его ремень и помогал подоспевшим егерям осторожно доставать из кабины бесчувственное и податливое тело, как, сняв с него исковерканный пулей шлем, бинтовал голову своим белоснежным шелковым шарфиком, на котором тут же проступали кровавые пятна, как его везли на автомобиле, и шофер грязно ругался сквозь зубы каждый раз, когда наезжал на кочку, или попадал в рытвину, как маленький полноватый асистенцарцт Вальтрауб стоял возле стола с разложенными хирургическими инструментами, и, когда Штайнберга положили, неожиданно громким, жестким голосом скомандовал «Все — вон!», и даже обер-лойтнант Майер не рискнул с ним спорить… Даже когда доктор закончил с ранами на голове и на руке, гауптман лежал неподвижно и безучастно ко всему, его душа в это время была далеко, в детских воспоминаниях, когда маленький Генрих на деревянной лошадке размахивал жестяной саблей и спасал прекрасную принцессу от многочисленных разбойников и злых колдунов…

* * *

В голове постоянно крутится «Свадьба в Малиновке», точнее, — фраза дня от Попандопуло: «Сдается мне, что мы накануне грандиозного шухера!». Гансов в этом районе стало слишком много для нормальной жизни. Последний штрих — группа егерей, с которой сцепилась разведка, возвращавшаяся на базу. Немчура двигалась очень уверенно и, главное, — в правильном направлении. А самое интересное, — наши заметили среди зеленых мундиров цивильную одежонку. Это что получается, — нас сдает кто-то из местных?.. Решил подзаработать? Типа: бизнес, ничего личного? Или маленькая личная месть клятым кацапикам-москаликам?.. Да, ладно, это не столь важно.

Командир разведчиков принял самое правильное решение. Сковал гансов боем, а к нам отправил посыльного за подмогой. Я туда и рванул. В надежде допросить кого-нибудь из германцев по горячим следам. В смысле: кто, где, сколько и, самое главное, — когда? Две дежурные «пятерки» ушли вправо устраивать фланговый удар. Сам бегу к основной группе в сопровождении Семена и Гордея, которые под руку в лагере подвернулись… Или мне мерещится всякое от хронического недосыпу, или что-то тут не так. С недавних пор стал замечать, что возле моей скромной персоны постоянно тусуются или «охотницкая артель», или мои казаки Первого Состава. Ненавязчиво, по одному — два человека. К чему бы это?…Ладно, это — потом!

Егерей мы положили бы без вопросов, но оказалось, что удача сегодня играет на стороне противника. Фланговая группа уже вышла на рубеж атаки, как очень неожиданно с неба гансам пришла помощь. В виде летающей этажерки. С пулеметом. Немецкий аэроплан появился в самый неподходящий момент, и, пилот, моментально сообразив что к чему, атаковал бойцов, которые сверху были видны, как на ладони. Старший группы скомандовал отход россыпью, потерь не было, но сам факт появления воздушного прикрытия менял очень многое. Остальные гансы, ободрившись, усилили огонь. Надо срочно что-то делать!..

— Семен, Гордей! Приземлите эту летающую сволочь!.. Прохоров!.. — Командир ближайшей «пятерки» моментально оборачивается. — Своих бойцов — в помощь сибирякам! Огонь по самол… по аэроплану! Двое — с упреждением в корпус, остальные — в полкорпуса! Быстро!..

Бойцов как ветром сдуло с места. Через несколько секунд снова застучали выстрелы. Сквозь ветки замечаю, как пулеметчик, положив ствол в развилку, короткими очередями пытается достать эту летающую гадость.

Занимаю оставленную позицию, схваченный в лагере маузер давно готов к работе. Что-то вон там веточки подозрительно шевелятся. Целимся, плавно выбираем спуск… Бам!.. Кустик дернулся и замер… Следующая цель… И вот туда еще разочек… Рядом приземляется догнавший нас Андрейка «Зингер» со своим мадсеном… Короткие очереди пулемета вписываются в общий шум боя…

Не знаю, насколько результативной была наша импровизированная ПВО, но после повторного захода пилот отвернул в сторону и ушел обратно. Бойцы дали залп по егерям, и те, не будучи дураками, и поняв что за этим последует, помчались догонять своих небесных собратьев. А мы вернулись в лагерь, быстро собрались и перебазировались в соседний лесочек, подальше, — береженого Бог бережет!

Похоже, нас действительно обкладывают, как волков, а на номерах, скорее всего уже стоят стрелки. Вопрос: что делать?.. Ответ, — как в «Детях капитана Гранта». В смысле — «Бороться, искать, найти и не сдаваться!». Или я это в фильме «Два капитана» по Каверину видел и слышал? Сейчас и не вспомню… Похоже, ночка сегодня будет бессонной. Для нас, — так это однозначно. Теперь сижу, жду, пока командиры соберутся на военный совет, и обдумываю выходы из положения в прямом и переносном смысле. Хотя, кажется, уже знаю, что надо делать…

Днем дергаться против немчуры нет смысла. — задавят, как котят. Но и сами ночью ничего предпринимать не будут, дождутся рассвета. Блокирование, скорее всего, они закончили. Выставят усиленные дозоры, секреты, и будут караулить добычу. А как посветлеет, начнут выдавливать нас на открытое место и прижимать к лесу, протянувшемуся севернее. Там, скорее всего, уже стоит «моторизирт машиненгевер абтайлюнг» (моторизованное пулеметное подразделение), исчезнувшее из Ловича. И кто-нибудь для оцепления и добивания.

А если я ошибаюсь, и нас будут тупо выщемлять на север до Вислы, чтобы потом прижать к воде, перестрелять и похоронить?.. Все может быть, но на другом берегу начинается зона ответственности 12-й армии Гальвица, насколько я помню инструктаж Валерия Антоновича. Смогут гансы обеспечить взаимодействие в таком случае? Да, но только через свой полевой генштаб. С постоянным покрикиванием друг на друга, потому, как у каждого корпуса и армии есть свои задачи. И волокиты с бюрократией в этом случае будет гораздо больше. Значит, — маловероятно. Да и сор из избы по эту сторону реки никто выносить не захочет…

Ладно, все собрались, пора принимать решение:

— Так, господа командиры, составляем план дальнейших действий. Если у кого-то возникнут возражения, дополнения, предложения, — говорим в порядке очередности. Ситуация такова. С тыла и флангов нас окружили германцы. Вправо мы уйти не можем, там Бзура, за ней — заслон. Слева — тоже кавалеристы. Можно попытаться пробиться, но окажемся еще дальше от линии фронта. Сзади — две пехотные роты и егеря. Остается единственное направление — на север, куда нас упорно, не вступая особо в бой, толкают гансы. И я так думаю, что не далее, как перед ближайшим лесочком завтра утром мы встретимся со свежей немчурой и заряженными пулеметами.

— Те самые моторрады? — Иван Георгиевич понимающе усмехается. — Скорее всего, — да. Сколько их осталось? Восемь? Поставят по краю леса, — и все.

— А в промежутках между ними разместят пехоту, или, например, спешенных драгун. — Добавляет Оладьин. — И окажемся мы между молотом и наковальней…

— Ну, не надо быть таким пессимистом, Сергей Дмитриевич. — Волгин с хитринкой в глазах смотрит на него, потом — на меня. — Мне кажется, наш командир уже придумал, как выпутаться из западни, и сей момент сообщит нам свои умозаключения, не ломаясь, как барышня на первом свидании.

— Сообщу всенепременно, Иван Георгиевич, хотя эротики там будет очень мало… Начну с того, что, как мне кажется, наш единственный шанс — эта ночь. Гансы к темноте закончат блокирование, а завтра, с первыми лучиками солнца начнется, как у Льва Николаевича: «Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт». Ночью, даже с усилением нарядов, как минимум половина германцев будет спать, кавалеристы расседлают почти всех лошадей, отправят их пастись. В готовности будет только часть немцев. Вот этим я и предлагаю воспользоваться. После проведения разведки определяем место, тихонько убираем лишние глаза и уши, и уходим в тыл стрелкам-засадникам. Сможем уйти тихо, — отлично, если нет — будем прорываться с боем. Нам ночью воевать привычней, чем немчуре. А потому, как закончим, вахмистр Митяев отправляет своих казаков на «поискать-посмотреть».

Михалыч, все это время молча сидевший, поднял голову и улыбнулся несколько кровожадной улыбкой.

— Нет, друг мой любезный, резать никого не надо! Задача — только разведать: кто, где и с чем в лесу стоит. Ни в коем случае не поднимать шум! Тихо пришли, посмотрели, и тихо ушли. Нужно, чтобы твои станичники буквально обнюхали каждую кочку, каждый пенек. Повоюешь позже. Ты со своими будешь группой прорыва. Пойдете первыми, за вами — все остальные.

Далее… Сергей Дмитрич, возьмете студентов, Савелия и две группы для прикрытия. Соберите гранаты… У всех, кроме казаков. По краю леса, где мы сейчас обретаемся, на всех тропинках и удобных местах поставите растяжки. Кажется, у Максима оставался достаточный запас провода.

Иван Георгиевич! Вашему попечению хочу поручить основную колонну. Я планирую тоже быть там, но черт его знает, как все повернется. Раненых — в центр, две группы освободить от тяжести, — будет боковое охранение и подвижный резерв на всякий случай… У кого есть вопросы, предложения?..

— Командир, может шумнем в другой стороне, когда выходить будем? — Митяев загорелся идеей «Смерть гансам!» — Отвлечем внимание от основной группы?

— Это будет зависеть от результатов твоей разведки, Григорий Михалыч…

* * *

Через два часа с небольшим на карте были нанесены последние данные, добытые разведчиками. Весь лес, как и предполагалось, был нашпигован немчурой. По самому краю в выкопанных ячейках уже стояли пулеметы с наполовину дежурившими расчетами. В смысле — один бдит, другой спит. Гансы расположили их не равномерно по всему фронту, как предполагал Волгин, а парами по флангам, и в центре. Еще два МГ-шника нашлись на небольшой полянке неподалеку, куда были отогнаны мототачанки. Типа, подвижный резерв. И возле них тоже был выставлен пост. Пространство между огневыми точками заполнили сторожевые посты и секреты гансов, располагавшиеся через сорок-шестьдесят шагов друг от друга. Что, впрочем, не помешало казакам пройти весь лес насквозь и обнаружить с другой стороны бивак драгунского эскадрона. Около полусотни лошадей стояли у коновязи оседланные, но с ослабленными подпругами, остальные паслись неподалеку под присмотром пяти солдат. Короче, все было почти так, как и предполагали. Никаких следов подготовки к ночным действиям. Это хорошо, что гансы такие предсказуемые. Нам же проще будет…

Сергей Дмитриевич вернулся с «взрывателями» еще раньше и доложил, что все проходы перетянуты растяжками, после чего взял на себя формирование бокового охранения. Сегодня ночью он будет командовать «пожарной командой». Михалыч долго ходил вокруг со следами мучительных раздумий на лице, потом не выдержал, и попросился отправить две «пятерки» еще раз в гости к супостату:

— Командир, разреши еще разок пробежаться до леса. Тут такое дело задумали… Те пулеметы, что стоят посередке и с другого боку, их же гансы могут быстро переправить против нас. И тогда кисло станет всем. Я десяток своих отправлю, они пулеметчиков тихонько прирежут, а сами машинки испортят. Тогда, случись что, у них на четыре пулемета меньше будет. Разрешишь?..

Ну, определенный резон в его словах есть. Только не хочется спугнуть немцев раньше времени. А так, мысль замечательная…

— Михалыч, я согласен, но при одном условии. Твои должны будут снять немцев точно по времени, ни секундой раньше намеченного срока. Отправишь их заранее к лесу. Сам поведешь группу прорыва, как и было уговорено. Пройдем через гансов, подождем твоих. Так устроит?.. Ну вот и ладушки!..

На этот раз обошлись без костров. Бойцы, понимая, что их ждет сегодняшней ночью, постарались урвать побольше времени для сна. А вот сам заснуть никак не мог. Несколько раз прокрутил в голове варианты действий, а потом незаметно сам для себя задремал. И, что самое удивительное, увидел сон. Яркий, цветной, почти реальный… Мы с Дашей, не торопясь, прогуливались по какой-то городской улице, а между нами, держась крохотными пальчиками за наши руки, неуверенно топал только что научившимися ходить ножками по брусчатке маленький человечек с рыжими кудряшками. Очень похожий личиком на мою медсестричку… Интересно, к чему бы это?.. Ха, тормозишь спросонья, подпоручик. У каждого человека в каждой ситуации есть выбор. Вот тебе его и показали… А в качестве альтернативы — безымянная могилка где-нибудь в лесу под каким-нибудь деревом… Выбирай, Денис Анатольевич!..

Очнулся от легкого прикосновения дежурного. Погода сегодня нам помогала, в неярком лунном свете видел, как проснувшиеся бойцы собираются, стараясь не шуметь. Михалыч своих головорезов отправил заранее, снабдив часами, и еще раз проинструктировав, чтобы начали работать точно по уговору, в назначенное время. Решено было поднимать шум только в случае обнаружения основной колонны, а если все пройдет тихо, вывести из строя пулеметы и пулеметчиков, и догонять своих.

Все собрались, Митяев увел свою группу вперед, остальные двинулись спустя уговоренные пять минут. Пользуясь облачками, набегавшими на «волчье солнышко», до леса дошли довольно быстро и незаметно. В сопровождении поджидавшего казака прошли мимо обезвреженной пулеметной ячейки, на дне которой скрючились две теперь уже безжизненные фигуры. Проводник шепотом сказал, что с соседним пулеметом такая же ерунда приключилась, но машинки тяжелые, потому надо тащить их в основной группе. Типа, так попросил передать вахмистр. Сами пулеметы стоят на полянке рядом с «тацихлами», которые ждут-не дождутся неосторожного обращения с огнем. Охранявшие технику гансы, как оказалось, померли с горя. Правда, их скорбь была напрямую связана с травмами, несовместимыми с жизнью, но это уже не имело ни малейшего значения.

Бойцы неслышно проходили мимо, в мозгу выстраивалась какая-то сюрреалистическая картина. Черное небо, легкий шорох ветерка в листве, заглушающий шаги, лунный свет, изредка бликующий на вороненом металле и отбрасывающий на землю причудливые тени… Отряд напоминал многорукую и многоногую гигантскую гусеницу, впрочем, двигающуюся бесшумно. Сзади отдельно шагала компания куркулей под командованием унтера Чернова, упрямо тащившая трофейный МГ-шник.

Через несколько минут пришлось убедиться, что «куркулизм» заразен. Нас догнали казаки, которых Михалыч отправлял на правый фланг. Услышав сову, передавшую им, что весь отряд благополучно прошел линию сторожевого охранения, они побежали за нами. Но при этом умудрились прихватить еще два станкача с центральной позиции. Им никто не возразил, потому, что за минуту до этого пулеметные расчеты скоропостижно скончались. Шепотом пытаюсь орать на командиров групп:

— Вы, раздолбаи, хоть понимаете, что сторожевые посты могли вас заметить и поднять тревогу?

— Так мы их тоже… того…

— Всех?!

— Не-а, от центру до вас. Там их всего-то и было четыре секрета по трое гансов. Делов-то, — раз плюнуть…

— А если придет смена и поднимет тревогу раньше времени?

— Так они ж поменялись прям перед нашим носом. Ежели б по-другому, так мы бы их и не тронули.

— А те два пулемета на правом фланге?

— Мы в кажную ствольную коробку по жменьке песка сыпанули, и под станины по гранатке расчекованной положили. Ежели будут ворочать, должно бабахнуть. И уж во всяком случае не выстрелят…

А что я, собственно, кошмарю? Как раз тот редкий случай, когда инициатива не наказуема, а поощряема. Все пулеметы теперь у нас, сзади никто, скорее всего, атаковать уже не будет, гансов стало на шестнадцать человек меньше, и все это без единого выстрела. Имея такие козыри, как шесть МГ-08, можем теперь и пошуметь немножко.

— Добро, братцы, вернемся, с меня представления к награде. А там — как Дума решит.

Теперь надо догонять Митяева и остальных… Догнал, рассказал, заинтересовал и убедил. Очередная разведка убежала во все стороны убедиться, что поблизости больше никого нет, три «пятерки» пошли помогать тащить внезапно свалившиеся на нашу голову пулеметы, остальные залегли, окружив бивак кавалеристов. Двадцать минут ночной тишины, потом прибывают МГ-шники. Волгин с Оладьиным расставляют их по позициям, я все жду возвращения Михалыча. Наконец, он появляется вместе со своими разведчиками, докладывает, что вокруг все чисто, никого лишних не обнаружили, можно начинать. Сова ухает сигнал, что можно поджигать мотоциклы и вставать в заслон с одним МГ-шником против тех, кто сдуру побежит гансам на помощь. Спустя секунду в стороне, где паслись кони, раздается жуткий волчий вой. Табун, набирая скорость, устремляется от лагеря. Вдогонку им выскакивают из палаток полуодетые драгуны, хорошо заметные в свете костров. В момент, когда «шатры» почти опустели, раздается свист, и ночная тьма оживает пятью пульсирующими огоньками, сопровождаемыми грохотом пулеметов. Светящиеся красные цветы исполняют на срезах пламегасителей танец Смерти… Стрельба заканчивается, когда в лагере немцев все замирает, не видно ни малейшего движения. В наступившей тишине раздаются несколько условных «чвирков», отряд быстро собирается в походный ордер, дожидается тыловой заставы, пополняя тем временем воду для МГ-шек, и исчезает во тьме. Теперь вся надежда на компас и тренированные ноги. Курс — на север, к месту где Бзура впадает в Вислу. И если с нами Бог, как говорил апостол Павел, то кто против нас?..

* * *

К рассвету мы уже были на берегу. Правда, вымотанные почти до предела. Бежать ночью, освещаемыми только тусклым лунным светом, делающим обманчивыми силуэты деревьев и кустов, спотыкаясь о невидимые коряги и рискуя вывихнуть ноги, попав в рытвины, — удовольствие еще то. Учитывая оружие и вещмешок на спине, а также дополнительную тяжесть в виде «сидора» раненого товарища и трофейных пулеметов, передаваемых из рук в руки. Даже Котяра, навьюченный своим карамультуком, двумя «сидорами» и коробками с пулеметными лентами, под конец еле волочил ноги.

Но добежали, не потеряв ни одного человека, уже в густых рассветных сумерках нашли возле реки густые заросли ивняка, и, невзирая на гостеприимную песню радости комаров, повалились спать. Предварительно выставив сторожевое охранение и отпугнув кровососущих большим количеством обсыхающих на ветерке портянок. Причем, к моему удивлению, на посты напросились раненые бойцы, которые могли держать в руках оружие. Мотивируя тем, что народ за них тащил поклажу, а они налегке, как баре, путешествовали. Так что, мол, отдыхайте, братцы, а мы покараулим…

Проснулся, когда стало совсем светло, от каких-то непонятных звуков. Спросонья принял их за перезвон колоколов, но потом сообразил, — во-первых, тональность только одна, а во-вторых, церкви здесь просто неоткуда появиться… Кузница? Она откуда здесь?.. Проснувшийся Котяра тоже хлопает глазами в непонятках.

Окончательно придя в себя, умылся и даже побрился «оборотнем» и сполоснул мордочку остатками спирта за неимением лосьона, после чего имел полное моральное право командира опускать подчиненных ниже плинтуса за неопрятный внешний вид. Затем выслушал доклад дозорных, что стучать стали совсем недавно, судя по звуку, где-то в версте выше по реке, и решил сам туда прогуляться с парой человек, которым эта музыка тоже помешала. Действительно, пройдя около километра по берегу, густо заросшему кустами, наткнулись на заброшенный съезд к воде, заканчивавшийся почерневшими от времени мостками. К нему, абсолютно не вписываясь в местный пейзаж, приткнулся пароходик. Небольшой такой, метров на сорок. По моему, еще год назад этот «пенитель морей» занимался мелкими грузоперевозками. Светло-серые борта, более темные надстройки, две невысокие мачты с грузовыми стрелами, длинная и тонкая дымовая труба, слегка дымящая. Но на мачте лениво трепыхается от легкого утреннего ветерка флаг Кайзермарине! Помимо этого на принадлежность к военному флоту указывают аж целых две пушечки почти игрушечного калибра миллиметров так в тридцать семь. И еще одна деталь, резавшая взгляд, но только сейчас дошедшая до сознания!.. В своем теперь уже очень далеком детстве одно время увлекался судомоделизмом. И корабли этого времени для меня представлялись стремительным силуэтом эсминца «Новик», хищными контурами крейсеров «Россия» и «Громобой», грозным величием броненосцев типа «Севастополь»… Так вот, у этого представителя водоплавающих гансов движителем служили… гребные колеса! Скрытые почти до воды в кожухах, но явственно ностальгирующие по временам более чем полувековой давности… Охренеть! Только парусов для полноты ощущений не хватает! Или рабов, прикованных к веслам!..

Одно из них сейчас и ремонтировалось. Нижняя плица была снята, и обод колеса рихтовался с помощью кувалды и двух матросов, стоявших по пояс в воде. Остальные члены команды занимались обычными делами — драили палубу, проверяли крепление ящиков с грузом, в общем, делали все, чтобы не вызвать недовольства боцмана, который наблюдал за течением корабельной жизни, прохаживаясь по палубе, и изредка выдавая язвительные замечания, как и положено старому речному волку. С его слов я понял, что они вчера вечером попали правым колесом на корч или топляк, лопасть наполовину рассыпалась, да и обод колеса тоже пострадал. И все это произошло потому, что рулевой Блюм и вахтенный матрос Гройц вместо того, чтобы смотреть куда надо и выполнять свои обязанности, предавались в своих абсолютно никчемных головах сексуальным фантазиям в отношении своих будущих невест и всех их родственниц по женской линии. Почему вся команда и считает справедливым очень активное участие данных матросов в ремонте корабля. И если они через час его не закончат, то он, как старший по должности, обещает этим двум ослам, по ошибке надевшим форму германских моряков, длительное приятное времяпрепровождение на палубе со швабрами в руках.

Ага, кажется, я знаю, как мы будем дальше путешествовать! Команды на корабле — вряд ли больше двух десятков, оружия я ни у кого не заметил, никого не боятся. А зря!.. У нас в запасе час-полтора. Самое время отсюда сваливать, а то, неровен час, наши старые друзья-преследователи пожалуют по горячим следам. И, главное, нас никто не будет искать на реке! Посылаю одного из бойцов в лагерь с командой двум «пятеркам» прибыть сюда во всеоружии, а остальным собираться в круиз по Висле.

За те двадцать минут, пока группа захвата скрытно пробиралась на место, проштрафившиеся уже успели наполовину присобачить запасную лопасть к ободу. Кочегары на судне тем временем начали разводить пары, труба задымила гуще. Еще немного, и можно будет «идти в гости»… Осталась четыре незакрученных гайки… Три… Две… Одна!.. Проштрафившиеся, мокрые с ног до головы, вылезают из воды, видно, как капитан в рубке что-то кричит в переговорную трубу, колеса медленно проворачиваются пару раз. Судя по лицам немцев, эксперимент удался. Значит, пора и нам. Неразличимый неопытному уху «чвирк-чирик», — и фигуры в лохматках появляются на берегу, и через несколько секунд взлетают на борт. Атака происходит настолько неожиданно, что только один боцман успевает оказать сопротивление, пытаясь ударить ломом подбежавшего к нему абордажника. А дальше происходит то, что и должно произойти. Железяка по дуге летит к голове бойца, тот моментально приседает, разворачиваясь навстречу опасности, подныривает под руку немца, которого инерция разворачивает дальше. Разворот в обратную сторону, толчок в спину, и неудачливый фехтовальщик на ломах переваливается через борт. Всплеск воды подтвердил, что закон всемирного притяжения еще никто не отменял. Равно, как и закон Архимеда, согласно которому голова немца в венке из водорослей появляется на поверхности. Он сначала собирается отправиться вплавь на другой берег, но ласковое обращение «Комм, дойч, комм! Шнелль, дойч, шнелль!» вкупе с приглашающим жестом рукой и двумя нацеленными карабинами заставляет его поменять направление движения. Ты подумай, мои бойцы уже немецкий почти выучили!.. Я наблюдаю это все мимоходом, по пути в рубку, где германский капитан хочет, наверное, задать мне ряд очень важных для него вопросов. Так же, как и я ему. И тут же приходит в голову шальная мысль!.. Сейчас мы проверим чувство юмора и уровень логического мышления немецких моряков, в смысле, речников. А если все пройдет удачно, такую дезу запустим!..

Захожу в рубку, охреневший шкипер сидит за крошечным столом, держа руки на виду. Стороживший его боец передает мне очередной трофей — громадный рейхсревольвер М 1879, из которого последний раз стреляли, наверное, еще в прошлом веке. Не без некоторого напряжения извилин вспоминаю выученный в школе английский и выдаю в эфир фразу:

— Good morning, skipper! As a real sailor, I think, you must know English in little, isn***t it?. (Доброе утро, шхипер! Как настоящий моряк, вы должны немного знать английский, не правда ли?).

— … Yes… Sir… (…Да… Сэр…)

— Ship is captured by Russian unit. You must answer my questions. (Судно захвачено русским подразделением. Вы должны отвечать на мои вопросы.)

— … But… Who are you… sir? (Но… Кто вы такой… сэр?)

— I am lieutenant Bond, James Bond. Royal Navy. (Я — лейтенант Бонд, Джеймс Бонд. Королевский Военно-Морской Флот Великобритании.)

Вот это точно — немая сцена! С открытым ртом и выпученными до предела глазами! Похоже, ганс в ступоре. И никаких вопросов о том, что делает английский морской офицер на сухопутном Восточном фронте?.. Нет, ошибся!

— Но… Сэр! Что вы можете здесь делать?..

— Не знаю, насколько приняты правила вежливости среди германских моряков, но британский джентльмен всегда представится собеседнику, прежде, чем начать разговор.

— Простите, сэр! — немец пытается встать, но дернувшийся ствол карабина заставляет его замереть. А потом плюхнуться обратно. — Клаус Кёллер… Капитан этого парохода.

— Что же касается вашего вопроса, — то я выполняю особое поручение адмирала Фишера. По данным нашей разведки ваш пароход перевозит очень важный и секретный груз. Поэтому мое командование обратилось к российским союзникам с просьбой о помощи в захвате судна. Мы долго поджидали вас здесь, на реке. Кстати, я имею указание при необходимости не придерживаться обычных правил ведения военных действий. Вы меня понимаете, шкип?.. Что вы перевозите на корабле?! Отвечайте!.. Плохо понимаете английский?.. Хорошо, перейдем на ваш немецкий, но заранее прошу простить за ошибки.

— У нас только обычный груз!.. Продовольствие, фураж для лошадей, и… немного патронов и… снарядов для пушек!

— Вы лжете, Кёллер! Не может быть, чтобы капитан корабля не был в курсе того, какой груз он перевозит! Очень жаль, но мне, наверное, придется применить особые меры убеждения в отношении вас.

— Лейтенант! Сэр! Выслушайте меня!.. Я действительно не знаю, о чем вы говорите!.. Вы можете обыскать весь пароход от киля до клотика! Груз — только тот, который я вам назвал!..

— Мы именно так и поступим. Сейчас заберем с берега остальных наших людей, и можете отчаливать. Пока будем обыскивать пароход, вы должны идти вверх по реке. Через несколько миль нас будет встречать мини-субмарина. Она заберет груз и отправится домой, в Англию.

Мне было дано указание не принимать во внимание судьбу команды захваченного судна, однако я, как благочестивый христианин, не чужд сострадания и милосердия. Но если вы попытаетесь выкинуть какой-нибудь фортель!.. Пеняйте на себя! Сейчас сюда придет русский офицер, который будет следить за вашими действиями. Не советую его сердить. В этом случае даже я не смогу спасти вас. — И обращаясь уже к бойцу, несколько минут с интересом слушающим, по его мнению, сплошную тарабарщину. — Позови сюда прапорщика Оладьина.

Сергей Дмитриевич появляется через несколько минут с докладом, что все лишние гансы связаны и заперты в кубрике, кочегары в машинном — под контролем двоих бойцов, отряд готов грузиться. Вкратце вдаваясь в подробности, прошу своего зама в присутствии немца обращаться ко мне «Сэр» и объясняю, что он должен побыть «нянькой» шкиперу, пока мы осматриваем посудину. После чего выхожу на палубу и даю отмашку подниматься на борт…

Погрузка отряда произвела на шкипера неизгладимое впечатление. Семьдесят с лишним человек появляются на берегу, который до этого был абсолютно пустынным, и в хорошем темпе начинают забираться на палубу, — зрелище еще то! Пароход погружается по самую верхнюю риску грузовой марки на носу и корме, но тонуть, или переворачиваться, вроде, не собирается. Вот и ладушки, несколько километров в таком положении, думаю, пройдем, а там и надобность в этом железном корыте исчезнет. Но для конспирации загоняю почти всех в трюм, оставляя наверху только пулеметчиков с их машинками, и даю команду командирам групп поискать там что-нибудь съестное и накормить своих людей. Бойцы быстро находят ящики с консервами и галеты, и устраивают импровизированные Лукулловы пиры по отсекам, предварительно озадачив развязанного кока на предмет утренней чашки кофею, или чаю. Естественно, под присмотром.

Вроде бы пока все отлично. Пароход пыхтит, колеса неторопливо шлепают по воде, напоминая виденный когда-то фильм «Волга-Волга», где Америка России подарила пароход. Только вот топать по нему, и иными способами проверять на прочность пока не будем, и, надеюсь, наш шкипер знает мели лучше своего киношного коллеги. Насчет тонуть, — всему свое время. А к этому времени команда знатоков из моих «взрывателей» и штабс-капитана Волгина, сумевшего найти общий язык с этими пироманьяками, должна придумать способ гарантированно пустить на дно этот антиквариат. В минуту, конечно, они не уложились, но способ придумали неплохой. В трюме отыскали снаряды для крупнокалиберных гаубиц, и предложили затащить пять ящиков в машинное отделение, облить чем-нибудь горючим и поджечь. Пороховые заряды должны сработать от огня, а двадцать фугасов калибра 210 миллиметров сделают немаленькую дырку в днище, тем более, что взрыватели к ним были в комплекте. Получив «Добро», студенты понеслись осуществлять свой коварный замысел, а Волгин, задержавшись, сообщил, что по личной инициативе поставил импровизированные орудийные расчеты по два человека на пушку. Благодарю его, и возвращаюсь в рубку продолжать спектакль.

— Видите, кэптен, как вы не старались, мы нашли то, что нам нужно. Новые секретные газовые снаряды к вашим пушкам… — Умолкаю сначала многозначительно, потом тяну паузу, глядя, как Михалыч спешит к мостику, держа в руках какой-то белый сверток. Сергей Дмитриевич, въехав в ситуацию, выскакивает наружу, тормозит вахмистра, они коротко о чем-то говорят, и потом уже оба влетают в рубку. С горящими глазами и жаждой крови на лице. Шашка Митяева шипящей змеей вылетает из ножен и упирается в горло ганса. Люгер Оладьина смотрит в переносицу шкипера.

— Мать твою, паскуда германская!!! Это что?! — Михалыч встряхивает рукой и сверток превращается в белое полотнище с двумя диагональными голубыми полосами — Андреевский флаг. Чем-то запачканный, прожженный в нескольких местах. — Это у них заместо скатерки на обеденном столе лежало!.. Убью, тварюга!!!

Русского языка, конечно, колбасник не знал, но тут и перевода не требуется. Стоит белый, как мел, губы трясутся мелкой дрожью, по лбу текут крупные капли пота. Так, пора вмешиваться, а то ведь действительно умрет немчура. Не от шашки, так от испуга. И кто тогда поведет пароход?

— Stop it! (Остановитесь!) — делаю шаг вперед, кладу одну руку поверх Митяевской ладони на рукояти гурды, другой опускаю руку Оладьина с пистолетом. А дальше выпадаю в осадок. Михалыч кидает шашку в ножны, потом берет под козырек и рявкает:

— Так точно!.. Сер!

Затем поворачивается и выходит из рубки, кинув на прощанье на ганса испепеляющий взгляд, от которого тот съеживается чуть ли не вдвое.

— Вот видите, кэп, какие у русских солдаты. Впрочем, я могу понять этого казака. Раньше этот пароход был русским?.. Не удивлюсь, если после этого ваш флаг они пустят на… носовые платки. Если бы это был Юнион Джек, я бы тут же прострелил вам коленные чашечки и выбросил за борт, очень сожалея, что поблизости нет акул. Цивилизованное поведение по отношению к дикарям необязательно, так? Что молчите, Кёллер?.. — Пора идти на воздух, а то могу не сдержаться и сам прибью эту трусливую сволочь с идиотскими идеями пангерманизма в тупой башке. Но сначала выясним еще один вопрос. — Кстати, вы не сказали мне конечный пункт вашего рейса. Покажите на карте, куда вы шли, и где мы сейчас… И не делайте удивленное лицо! Я — морской офицер, и разбираюсь в картах. Но те каракули шизофреника, что лежат на столе, не имеют с ними ничего общего.

Двигаясь со скоростью пешехода, прогуливающегося перед обедом, мы за несколько часов прошли более одинадцати километров, и плыли бы дальше, если бы не услышали вдалеке на берегу раскатистое «Бу-бум!». Которое повторилось через пару минут. Ага, значит, крепость близко, и гансы по ней лупят из пушек. Пора нам и на бережок сходить, неуютно как-то вдали от твердой земли. Но сначала разыграем эпилог истории про Джеймса Бонда.

— Кёллер, правьте к левому берегу! Вон там есть удобное местечко. — Поворачиваюсь к Сергею Дмитриевичу, который уже все понял и готов подыгрывать, естественно, на русском языке на случай, если ганс понимает его. — Мистер Оладайн! Наше путешествие подошло к концу! Сейчас судно пристанет, ваш отряд сойдет на берег. Здесь со мной останутся мистер Волгин, его помощник и два солдата, охраняющих команду. Они помогут мне загрузить ящик с секретными снарядами на субмарину, и на приготовленном плотике доберутся до берега.

— Сэр, что будем делать с германцами?

— Я предлагаю их отпустить. Пусть берут шлюпку и плывут на противоположный берег.

— Но…

— Мистер Оладайн, мне не хотелось бы нарушать международные договоры, в частности, протоколы Гаагской конвенции.

— Теперь снова переходим не немецкий и обращаемся уже к шкиперу. — Кёллер, после того, как высадите русских, выходите на середину реки, бросаете оба якоря, спускаете на воду шлюпку и со своей командой плывете на правый берег, после чего быстро исчезаете из поля зрения. Если вздумаете что-то высматривать, русские пулеметы отобьют у вас охоту к таким вольностям.

— Но, сэр! Вся команда в шлюпке не поместится! Надо будет сделать как минимум два рейса…

— Кэп! Мне кажется, вы сейчас не в том положении, чтобы диктовать условия! Можно плыть, держась руками за борт лодки. В прочем, если кого-то не устраивают условия, может остаться на корабле… И вместе с ним пойти на корм рыбам!

Вот, теперь видно, что немца всё устраивает. Чуть ли не прыжком подскакивает к штурвалу и поворачивает к берегу. Замечательно! Оладьин уже внизу, готовит личный состав к высадке. На корме бойцы заканчивают связывать из подручных материалов плот, способный выдержать пять человек…

Ну, в принципе, спектакль заканчивается. Пароход стоит на якорях посередине фарватера, если верить немецкому шкиперу и его карте, штабс-капитан Волгин с Максимом спустились в машинное отделение на предмет создания пожара с последующим подрывом, двое бойцов наблюдают, как немчура после недолгих споров занимает места в спасательном плавсредстве и в воде около оного. Гансы оказались смекалистые. Поняв, что плывущие будут мешать веслам, шкипер наделал петель на длинной веревке и привязал ее к корме. Вот уже минуту шлюпка буксирует за собой излишки команды. Да и хрен с ними, нам сейчас нужно быстро поджечь тюки с фуражом, лежавшие на палубе и перемещенные вниз, на площадки перед гребными колесами. Они должны сыграть роль дымзавесы и скрыть виртуальную встречу с виртуальной подлодкой. Сено быстро разгорается, но после пары ведер воды пламя сменяется белым удушливо-горьковатым дымом, который окутывает полпарохода. Дожидаемся «взрывателей» из машинного, спрыгиваем на плотик, где лежат немногочисленные трофеи — бухта тоненького тросика на всякий случай, пара фляг со шнапсом, ящик тушенки, аптечка и бинокль, завернутые в снятый германский флаг, даем отмашку на берег, натягивается бечева, привязанная к плоту. Гребем к берегу, используя доски вместо весел, помогая «бурлакам», благо, тут недалеко. Едва успеваем вылезти на сушу и пройти пару десятков шагов, как в спину нам прилетает ощутимый толчок и грохот взрыва. Оборачиваюсь, и не вижу на воде ничего, кроме каких-то обломков и мусора. Эх, хороший пароход… Был…

 

Часть шестая

Отряд опять растворился в прибрежных кустиках на случай, если кто-нибудь любопытный припрется на звук взрыва, и в течение пяти минут, которые ушли у нас на осмотр местности и принятие решения, напрасно прождал непрошенных гостей, что, впрочем, не вызвало особого разочарования. После этого бойцы построились в походный порядок, и мы двинулись по заросшей редколесьем низинке на север. Идти пришлось недолго, уже через полкилометра лощинка закончилась, выводя нас на огромный луг, за которым виднелась какая-то деревенька. Если верить карте, называлась она Божево, и в данный момент служила местом дислокации германских артиллеристов, судя по чему-то ритмично бахающему за околицей и висящему вверху Винни-Пуху на воздушном шарике, в смысле, корректировщику на аэростате. Ну, что ж, наведаемся в гости. Во-первых, чтобы не нарезать круги, обходя центры цивилизации, а во-вторых, с недавних пор появилась какая-то странная привычка — ни дня, чтобы не уничтожить что-нибудь германское. Правда, сегодня пароход уже рванули. Но не проходить же мимо такого подарка Судьбы!

Вот поэтому лежим и смотрим в трофейный бинокль. Между прочим, настоящий морской! На одном латунном ободке выбито: «6x30 Marinetrieder D.R.P.C.P. Goepz Berlin», на другом — шестизначный номер. Видно все! Коротенькая «колбаса» аэростата, трос, тянущийся к лебедке, установленной в кузове автомобиля, стоящий рядом тентованный грузовик, обычный деревянный стол с двумя телефонными аппаратами, «человек-коммутатор» в форме гефрайтера, передающий поправки наблюдателя пушкарям. Рядом в горделивой позе покорителя Вселенной застыл гауптман-артиллерист и несколько рядовых гансов, скорее всего, вестовых. Все смотрят только вперед, туда, где немецкие снаряды ровняют с землей то, что осталось от наших орудий. Почему-то стоящих без укрытия, прямо в поле. Батарея, наверное, пыталась фланговым огнем сорвать атаку германской пехоты на форт, но сейчас явно проигрывала поединок с немецкими пушками.

Волгин, лежавший рядом и смотревший в свой бинокль, вполголоса выругался, когда султаны разрывов легли почти рядом с двумя оставшимися орудиями:

— Мать их за ногу, да поперек зарядного ящика! Почему молчит форт?! Надо же что-то делать!

— Надо, Иван Георгиевич, и вот что… Я с «пятеркой» Митяя иду в гости в деревню. Вы же берите подрывников, человек двадцать для прикрытия и полным ходом к немчуре на батарею. Убираете прислугу и ждете нас…

М-да, не выставить тыловое охранение со стороны немцев большая ошибка и большая наглость. Эх, давно не брал я в руки шашку! Все как-то больше ножом работал. Единственное, что для своей «Аннушки» сделал, — приспособил к ремешку портупеи небольшую петельку, и шашка теперь благодаря ей висит за спиной, не мешая ни бегу, ни ходьбе. Казаки, посмотрев на это изобретение, сделали себе такие же и ходят очень довольные… Подбираемся к немцам, прячась за стеной ближайшего дома… И вылетаем на оперативный простор крошечной деревенской площади. На бегу ловлю ладонью над плечом рукоять шашки, выдергиваю из ножен, и клинок, продолжая движение, врубается по диагонали в основание шеи ганса, стоящего позади герра официра. Солдат кулем валится влево, гауптман начинает поворачиваться, чтобы посмотреть кто же посмел помешать его триумфу. Мое движение вперед завершается прямым ударом ноги в… В поясничный отдел позвоночника, ну, может быть, чуть пониже. Немчура через пару метров приземляется, все же успев немного самортизировать руками, поворачивается мордочкой к нам, правая рука тянется к кобуре, потом судорожно взлетает к хлещущей кровью ране на шее, герр официр хрипит и стекленеющими глазами смотрит на меня… Ну, извини, не до вежливости. Как в том анекдоте: «Некогда нам, Колобок! Торопимся мы!». Трое вестовых и водитель тоже лежат на земле с травмами, несовместимыми с жизнью. Все, враги пока кончились, осматриваемся вокруг. Красота! Казаки обтирают клинки от крови. Крик одного из бойцов «Берегись!», хлопок заранее приготовленной тротиловой шашки, обрубившей канат аэростата, и германский Винни-Пух отправляется в свободный полет. Заглядываю под тент второго автомобиля, на долю секунды замираю, потом до меня доходит, что баллоны не такие, и на каждом написано: «Achtung! Gefährlich! Wasserstoff!». В смысле — «Внимание! Опасно! Водород!». Это я так понимаю, запас для аэростата. Замечательно!

За деревней раздаются выстрелы, различаю даже пару раз грохот Котяриной «базуки», потом все стихает. Оп-па, а аэростатик-то снижается. Низко пошел, — это или к дождю, или в нем что-то чужеродное дырок понаделало. И несет бедолагу-наблюдателя прямо на форт. Ну, будем надеяться, что мучиться он будет недолго.

Заводим авто и едем на батарею. Сзади автомобиль с лебедкой превращается в огненный шар из-за взорвавшегося бензобака. На позиции германской батареи уже вовсю хозяйничают мои бойцы. Двое помогают Котяре снимать замки с орудий. Любо-дорого смотреть, как работает увлеченный своим делом человек! Стопорную чеку долой, кольцо-шайба падает на землю, несколько ударов найденным тут же молотком по штифту, освободившийся замок вываливается из крепления на землю. Его подхватывают четыре руки, оттаскивают к снарядным ящикам, где уже колдуют «взрыватели». Задаю оживленному Максиму жизненно важный вопрос:

— Вам снарядов хватит, чтобы наиграться? А то мы тут бесхозный грузовик с водородными баллонами нашли. Пойдет в довесок? Много не будет?

— Никак нет, взрывчатки много не бывает!

Глядя на улыбающуюся физиономию, думаю, что даже если дать этому Герострату эшелон тротила, он все равно будет недоволен количеством. Ма-аньяк-с!.. От грустных размышлений отвлекает штабс-капитан Волгин, подошедший с трофейными прицелами.

— Еще одна батарея, Денис Анатольевич. Тяжелые гаубицы, калибром 150 миллиметров. Четыре штуки-с!

— Замечательно, Иван Георгиевич. Давайте поскорее рванем все это богатство, и — в путь! Очень хочется сегодня ночевать среди своих, в форте!

— Думаете, прорвемся? Хотя, шесть максимов и десяток ружей-пулеметов… Это — весомый аргумент в нашу пользу.

— Тогда еще пять минут на сбор патронов, — они нам сегодня понадобятся, и можно все взрывать.

— Патроны мы уже нашли. Какой-то запасливый фельдфебель возил в обозе несколько ящиков.

— Ну, тогда забираю всех свободных в отряд, и ждем вас. И фейерверк…

Фейерверк подарил краткие, но незабываемые впечатления. Хорошо, что все находились с другой стороны деревни. Я не знаю, кто водил руками моих «взрывателей», но, похоже, они случайно подобрали рецепт вакуумной бомбы. То бишь, объемно-детонирующего боеприпаса. Сначала рванули баллоны с водородом, создав в воздухе ослепительный огненный шар размером, наверное, с полдеревни, потом, спустя какое-то мгновение сдетонировали снаряды. Впечатление было такое, будто за околицей в одночасье возник вулкан. Или миниатюрный ядерный взрыв, виденный когда-то в учебном фильме по ЗОМП. Еле удержался, чтобы не заорать «Вспышка спереди!». Хорошо, что предупредил всех, чтобы закрыли уши руками. Взрыв был такой силы, что под ногами вздрогнула земля. Через несколько минут появился Максим. Весь всклокоченный, обсыпанный землей и каким-то мусором. Но больше всего меня поразило выражение его лица — восхищение Прекрасным и гордость за свой шедевр. Нет, подрывник — это диагноз, и это не лечится!

Собрав полуоглохших командиров групп, объясняю порядок дальнейших действий. По идее, он прост, как мычание. Создаем ударную группировку, выдвигая вперед почти все пулеметы, оставляем для охраны тыла МГ-шник и пару мадсенов, и ускоренным темпом чешем к форту, который сейчас штурмует немчура. Уходим вправо, чтобы не попасть под дружественный огонь, и из всех стволов лупим гансам во фланг, ставя перед выбором: или очень быстро бежать отсюда, или очень долго ждать похоронную команду. Вопросов нет, всем все ясно, даю команду «Вперед!».

Весь отряд, наверное, понимал, что сегодня наш рейд имеет все шансы закончиться ночевкой среди своих, в форте, без назначения костровых и сторожевого охранения. Эта мысль, скорее всего, и заставляла бежать из последних сил, изредка матерясь, чтобы не сбить дыхание. Как и было условлено, приняли вправо, огибая германский батальон, штурмующий укрепления. Гансы были настолько увлечены своим делом, что никто ничего заметил, даже когда пулеметчики вышли на дистанцию в сто шагов. Бежавшие первыми расчеты мадсенов заняли позиции, сошки воткнулись в землю, вторые номера, разложив запасные магазины, прикипели к своим карабинам. Теперь они прикрывали «тяжелые» пулеметы, которые спустя полминуты заняли свои места на флангах. Открыть ствольную коробку, вставить и протянуть ленту, проверить установку прицела, — на все это ушло несколько секунд. Оборачиваюсь назад, тыловое охранение тоже готово к бою, у Оладьина все под контролем. Ну, тогда… ОГОНЬ!!!

Десяток стволов выплевывает огненную смерть, безошибочно находя свои жертвы. Очереди выкашивают немецкие ряды, как сорную траву. Фигурки в сером фельдграу отхлынули от рва, который пытались преодолеть, многие из них падают на землю и остаются неподвижно лежать. Воздух буквально напичкан свистящим свинцом. Кто-то из гансовских офицеров пытается навести порядок. А нам этого и не надо. Ору, стараясь перекрыть грохот выстрелов:

— Снайперы! Выбейте всех командиров вплоть до самого последнего ефрейтора!

Семен с Гордеем, постоянно находящиеся рядом, разбегаются метров на двадцать, залегают и начинают работать. Проходит еще пару минут, и батальон германских солдат, славящихся своим порядком, превращается в человеческое стадо, охваченное паникой, без малейшего намека на дисциплину. Затаптывая своих же раненых, гансы ломятся обратно, подальше от страшного места. Стрельба стихает, целей больше не видно. Теперь пора идти знакомиться с защитниками форта.

Беру у одного из бойцов винтовку, цепляю к стволу отбитый на пароходе андреевский флаг, встаю. Блин, а стремно, все-таки. Сейчас прилетит от какого-нибудь русского Ваньки, разгоряченного боем, «подарок», — и все! Или немец-недобиток решит пальнуть сдуру… Но идти все равно надо. С первым десятком шагов страх куда-то исчезает, остается только настороженность, звенящая во всем теле мелкой-мелкой дрожью. Форт смотрит на меня множеством черных бойниц, и в каждой из них, наверняка кто-то целится в непонятно откуда взявшуюся фигуру с флагом. Наверное, больше для того, чтобы приободриться, чем в качестве опознавательного сигнала, начинаю громко петь, если эти вопли можно назвать песней:

Ф-ух! Вроде, совсем успокоился… Так, а кто это мне там подпевать надумал?.. Ага, Михалыч с Гриней меня с боков конвоируют. Ну, теперь и в три глотки поорать можно…

Уже почти добрались до рва… Осталось каких-то пятьдесят метров. Поднимаю импровизированный флаг повыше и начинаю им размахивать. Так, на всякий случай. А то не увидят в начинающихся сумерках. Зрелище, конечно, странное, напоминает анекдот про чукчу, норд-вест и заблудившихся подводников…

— Эй, стой! Кто такие?

— Свои, российские! Позови кого-нибудь из офицеров! — Сейчас будем проситься попить, а то так есть хочется, что аж переночевать негде…

* * *

Пустили и попить, и поесть, и переночевать достаточно быстро, но не без некоторого замешательства. Солдаты запустили нас во внутренний двор, где уже дожидался комитет по встрече в лице штабс-капитана, отрекомендовавшегося Федоренко Игорем Александровичем и двух прапорщиков. Невольно стал просчитывать, в каких окнах-амбразурах могут размещаться стрелки-пулеметчики, которым дана команда в случае чего уничтожить переодетых диверсантов. И тут же себя одернул. Все же 1915-й на дворе. Правила ведения боевых действий чтут во всех армиях, и до создания 800-го Бранденбурга еще жить и жить. Хотя, если подумать, — не факт, что он появится на свет Божий.

Комендант форта не скрывал своего удивления. И его можно было понять. Крепость в осаде, форт постоянно штурмуют или обстреливают из пушек, а тут появляется сотня добрых молодцев, которые просятся на постой, будто все происходящее их не касается. Впрочем, его удивление было недолгим. Узнав, кто мы и откуда, и поблагодарив за помощь в отражении атаки, распорядился, чтобы отряду выделили казарму, из которой всего несколько дней назад отправили в цитадель пехотную роту. Затем вызвал фельдфебеля с выражением глаз образцово-показательного старшины:

— Пантелеич, всех прибывших накормить горячим ужином.

— Так, Вашбродь, неположено! Оне ж на довольствии не стоят! Чем я их кормить-то буду?

— Я ж тебя знаю не первый год, не прибедняйся. Всегда запасец на черный день имеешь. Люди две недели по германским тылам гуляли, надо накормить как следует! Все, иди.

Фельдфебель, бормоча под нос что-то типа «Шастают тут всякие, корми их, дармоедов!», удалился, а штабс-капитан поворачивается ко мне:

— Можете размещать своих чудо-богатырей, Денис Анатольевич. За фельдшером для раненых я уже послал. А затем, через полчасика, милости прошу вновь прибывших господ офицеров отужинать с нами. Взял за правило собирать вечером, если к тому есть возможность, своих прапорщиков для обсуждения дел насущных. Заодно и вы сделайте милость, расскажите, что там снаружи творится, а то мы здесь в осаде закисли слегка.

— Так мы уже сколько времени по германским тылам болтаемся, Игорь Александрович. Сами толком не знаем никаких новостей.

— Ну, тогда расскажите о своих подвигах. Поделитесь, так сказать, боевым опытом. Новые люди, новые мнения…

После того, как каждый боец получил спальное место, кусок хлеба, миску горячей каши и кружку с чаем, вестовой привел нас с Оладьиным и Волгиным в большую комнату, на языке сухопутных шпаков, тащивших службу в форте, гордо именовавшуюся: «Помещение для начальствующего состава», и представлявшую собой что-то среднее между канцелярией, столовой и библиотекой. Кто-нибудь из флотских, попав сюда, назвал бы, наверное, ее кают-компанией. Окон не было ввиду того, что находилась комната в подвальном уровне, но промозглости и сырости отнюдь не чувствовалось. Крашеные светлозеленой краской стены, неяркий свет плафонов, дополнявшихся настольной лампой в зеленом абажуре, два длинных стола, составленных вместе, десяток стульев вокруг них, диван в дальнем углу, этажерка с книгами возле стены, — все это создавало некоторое подобие уюта и напрочь отбивало подсознательное ощущение казармы, или, как это называется сейчас — «казенного присутствия».

Штабс-капитан был занят достаточно серьезной, если судить по выражению лиц, беседой с худым чернявым подпоручиком, который, оживленно жестикулируя, пытался что-то доказать собеседнику. Трое молоденьких прапорщиков пускали в вентиляционную трубу клубы табачного дыма, изредка перекидываясь репликами. Увидев нас, Игорь Александрович остановил собеседника и обратился к присутствующим:

— Минуту внимания! Я пригласил на ужин офицеров партизанского отряда, который пробился к нам и помог отбить атаку германцев. Знакомьтесь, господа!

Ритуал знакомства очень напомнил порядок проведения строевого смотра. Каждый по очереди называл свои анкетные данные: должность, звание, фамилию, имя и отчество. Молодые прапора смотрели на нас, как на какое-то непонятное явление природы. Особенно после того, как Волгин с Оладьиным дружно отказались от водки, а мне пришлось объяснить, что в роте — сухой закон, и не к лицу командирам подавать ненужный пример. Тем не менее, беседа потихоньку закрутилась вокруг сегодняшнего штурма. Первый вопрос был задан одним из прапоров и был вполне ожидаем:

— Скажите, господа, а откуда у вас Андреевский флаг? Я сначала глазам своим не поверил. Везде поля, леса. А тут — люди с морским знаменем.

— Видите ли, мон шер! — В словах прапорщика Сергей Дмитриевич, наверное, уловил некую насмешку, потому и отвечал, на мой взгляд, излишне вежливо. — Дабы наше с вами рандеву состоялось, пришлось захватить германский пароход и на нем добираться до крепости. Могли бы и пешком, но боялись не успеть.

Двусмысленность последней фразы дошла до оппонента с некоторым опозданием, он, покраснев от возмущения, хотел что-то ответить, но штабс-капитан Федоренко перебил своего подчиненного:

— Денис Анатольевич, я все-таки не могу понять — откуда же все-таки взялся флаг?

— Дело в том, что пароход, захваченный у германцев, раньше был нашим и, скорее всего, состоял в Вислинской речной флотилии. Гансы после захвата судна использовали флаг в качестве скатерти…

— Простите, кто?

Блин, совсем забыл, что нужно следить за речью и фильтровать базар. Привык уже сам и всех своих приучил к жаргонизмам. Моветон-с, однако!..

— Гансы, они же: немчура, колбасники, тевтоны, — в общем, германцы.

— А как вам удалось захватить пароход? И где он теперь? — Это уже другой прапор, невысокий щуплый блондин, вливается в разговор.

— На самом деле, взять эту посудину на абордаж, Владимир… Валерьянович, было нетрудно. Стоял у берега, чинился. Когда ремонт закончился, группа захвата быстренько поднялась на борт. Сопротивление оказал только один человек. Капитан, оценив ситуацию, любезно согласился нас подвезти. Потом команду отпустили, высадились на берег, взорвали пароход, и — прямиком к вам. Только по пути в близлежащую деревушку заглянули, успокоили германскую батарею.

— Группа захвата — это, как я понимаю, специально обученные солдаты?

— Да, те, кто хорошо умеет драться, стрелять, преодолевать препятствия. — Не очень хочется распространяться на эту тему перед случайными собеседниками, но никуда не денешься. — Мы перед рейдом немного потренировались у себя в расположении.

— Позвольте, так германский наблюдатель на «Парсевале» — ваших рук дело?.. Спустился к нам прямо на бруствер. Даже пистолет свой заранее выкинул, когда увидел, что в него целый взвод целится. Связали болезного, да отправили в цитадель.

— А что за взрыв был возле деревни? — Штабс-капитан весело улыбается. — Боезапас рванули?

— Не только снаряды, Игорь Александрович. — Теперь уже Волгин вступает в беседу. — Там еще баллоны с водородом для аэростата были. Красиво получилось?

— Да уж, смотрел бы и смотрел. Если б германскую атаку не надо было отбивать. Теперь они до утра не сунутся.

— Да, хорошо вам, господа, с таким оружием воевать. — Щуплый прапор снова берет слово. — Все с винтовками, полтора десятка пулеметов. Даже у унтеров револьверы в кобурах. А у нас оружия — кот наплакал.

— Не прибедняйся, Вольдемар! — Давешний брюнет-подпоручик хлопает блондина по плечу. — Твои-то все вооружены. Это мне думать надо, где снарядами разжиться. Второй день из цитадели не могут подвезти. Мол, перерасход у нас! Не укладываемся в норму!

— Ну, насчет снарядов, — это не к нам, а вот винтовок с патронами сотни две, наверное, мы вам обеспечили. Перед рвом лежат. — Оладьин ехидно смотрит на жалобщика.

— Уже собирают, Сергей Дмитриевич. — Штабс-капитан, по-видимому, решил закончить дебаты. — И, господа, хватит ёрничать! В конце концов, одно дело делаем!

— Действительно, не будем тратить время на пустяки. — Поддерживаю штабс-капитана. — Игорь Аркадьевич, лучше введите нас в курс дел…

Дела, как оказалось, обстояли не самым лучшим образом. Крепость была в осаде, немцы давили со всех сторон, пытаясь нащупать слабые места в обороне. На северном направлении вчера два форта были ими даже взяты, хоть и с большими потерями. Хуже всего было то, что с той стороны действовало что-то очень даже крупнокалиберное. Подпоручик Роман Викторович Берг, оказавшийся артиллеристом и потому быстро нашедший общий язык с Иваном Георгиевичем, отвлекся от их темы разговора и сообщил, что там стреляют орудия в двенадцать, а то и больше дюймов. Мол, это ему сообщил приятель в цитадели, когда он пытался выбить снаряды для своих пушек.

— Ну, это мы можем проверить, и по возможности поправить. Нам бы только взрывчаткой разжиться.

— Это утопия, Денис Анатольевич. Во-первых, если это «Берты», то штат прислуги составит около двухсот человек. Ваш отряд просто задавят числом. А, во-вторых, попасть туда невозможно. Любой комендант форта в приказном порядке отправит вас обратно, а если начнете самостоятельно действовать, примут за сдающихся в плен, и могут даже открыть огонь в спину. Мне тот же приятель рассказал, что после первого же штурма из предфортовых укреплений две тысячи солдат сдались в плен.

— Две тысячи?!

— Да, к сожалению, самая, на мой взгляд, большая беда крепости — настроение солдат. — Игорь Александрович задумчиво крутит в руках вилку. — У нас в 63-й дивизии еще получше, — кадровые, воюем давно, да и с начальством повезло. «Молодая» 58-я дивизия тоже неплоха. А вот 114-я и 119-я дивизии — те целиком из ополчения набраны. Видел я тех ополченцев… Мужики все уже в возрасте, в армию случайно попали. Ничего не умеют, да и не хотят уметь. Подавляющее большинство офицеров — свежевылупившиеся прапорщики… Не обижайтесь, господа, вы же у меня уже обученные и обстрелянные… Так вот, о чем я… Да, командование этих дивизий — еще те «боевые» генералы. Генерал Прасалов в Кушке и Закаспии отличился в 1907-м, фон Лилиенталь — в Бухаре в 1910-м. Революционные выступления подавляли. Только в 14-м выяснилось, что германцы воевать умеют получше азиатских декхан и чабанов.

Но больше всего на настроение нижних чинов повлияла шпиономания, неизвестно кем развязанная. И на этом фоне — оказия с полковником Короткевичем, начальником инженеров крепости.

— Это который чертежи крепости германцам сдал? — щуплый прапор Вольдемар вновь решил обратить на себя внимание, но потом сообразил, что перебивает старшего по званию, да к тому же, своего командира, и сконфуженно умолк.

— Юноша! Не уподобляйтесь базарной бабе и не повторяйте за своими солдатами всякие россказни и небылицы! — Штабс-капитан очень выразительно посмотрел на своего подчиненного, который от этого даже уменьшился в объеме, и продолжил. — Хотя история действительно темная. Месяц назад полковник в сопровождении своих инженеров выехали на автомобиле осматривать передовые позиции. На обратном пути решили, чтобы не возвращаться плохой дорогой, выехать на Закрочимское шоссе возле Крочево, сделав небольшой крюк вне линии укреплений. Автомобиль неожиданно наскочил на наступавшую немецкую роту. Немцы раздолбали его в пух и прах, все погибли, а в руки противника попал генеральный план укреплений крепости с обозначением мест расположения тяжелых батарей.

— А конвой? — Волгин вопросительно глянул на штабс-капитана. — Кто-нибудь в живых остался?

— В том-то и дело, что автомобиль шел без охраны… И вот еще что… Я после этого общался с саперными офицерами, выходит так, что полковнику для инспекции сектора обороны вовсе не нужно было брать с собой карту всей крепости.

— Вот видите, Игорь Александрович, сами же подтверждаете мои слова! — Вольдемар никак не мог успокоиться. — Измена, не иначе!

— Видите ли, господин прапорщик, чтобы обвинять русского офицера в измене, нужны более веские доказательства, нежели чьи-то умозаключения. Вы готовы дуэлировать с друзьями погибшего, если вас вызовут? — Мне уже надоел этот кликуша. Прапор оскорблено уединился в районе вентиляции, чтобы выкурить папиросу и полелеять обиженное самолюбие. Но, честно говоря, изрядная доля правды в его словах есть. Точнее, есть о чем подумать. Почему, зная о близости немцев, полковник выехал за пределы линии обороны без охраны, да еще прихватил с собой не рабочие чертежи сектора, а карту всей крепости с подробными обозначениями… Не подумал?.. Ню-ню… Уж больно все удачно складывается для перехода к врагу, ценные документы — залог безбедного существования в будущем. А немчура взяла, и сэкономила. Подарила только по пуле… Хотя, это уже мои домыслы. Но факт остается фактом: все укрепления гансам известны. И они теперь смогут, наверное, одной артиллерией превратить здешнюю местность в филиал лунного пейзажа. Значит, надо лишить их этого козыря. А для этого нужно три вещи: взрывчатка, взрывчатка, и еще раз взрывчатка. И очень нужно подружиться с человеком, который ею заведует. Стоп! А у нас есть такой человечек. Прапорщик, у которого я пироксилин менял. Надо только найти его в крепости. Я ему в дополнение к люгеру еще и пулемет подарю, пускай таскает…

— Денис Анатольевич, о чем задумались? — Иван Георгиевич заметил отрешенность во взгляде и выпадение из общего разговора.

— Думаю, где бы пироксилинчиком разжиться, чтобы по немецким батареям пробежаться.

— Ну, с этим, я думаю, нам Роман Викторович помочь может.

Подпоручик заговорщецки подмигнул и подтвердил:

— У меня есть в загашнике ящик пироксилина. Со всеми причиндалами для производства взрывных работ. Саперы месяц назад оставили по распоряжению штаба на всякий случай, для подрыва при отступлении в цитадель. Так что, могу поделиться.

— А, случись что, как же форт подрывать будете?

— Мне и десятка шашек достаточно. В артпогребах лежат бомбы от 48-линейной гаубицы. Аж целых шесть ящиков. И пороховых зарядов к ним столько же. Батарея Љ3 должна была стоять между нами и одиннадцатым фортом, перекрывать то самое злополучное шоссе на Закрочим. Они у нас часть боезапаса и оставили. Потом их перекинули куда-то севернее, а в спешке все вывезти не успели. Нам этого добра за глаза хватит. Завтра с утречка пришлете солдат, отдам. Для хороших людей не жалко.

— Спасибо большое, выручили…

— Так, господа заговорщики, что задумали? — Штабс-капитан, оказывается, слышал наш разговор. — Денис Анатольевич, не пускайтесь в авантюру. Одной Вашей ротой, без согласования с командованием, без приказа свыше… Не знаю, я бы не рисковал.

— Игорь Александрович, утро вечера мудренее, завтра подумаем на свежую голову. Однако, приказ у меня есть — уничтожать врага любыми способами и в любое время…

Наш спор прервал стук в дверь и появление унтер-офицера с несколько растерянной физиономией. Найдя взглядом штабс-капитана Федоренко, он отрапортовал:

— Вашбродь, дозвольте обратиться! Телефонограмма из крепости.

— Ну что там еще? — Игорь Александрович взял протянутый бланк, пробежав его глазами, оглядел всех нас, потом еще раз, уже внимательно, будто пытаясь найти ошибку, перечитал текст. — Михайлов, можешь идти.

Дождавшись, когда за телефонистом закроется дверь, медленно и негромко произнес:

— Комендант крепости отдал приказ об отводе войск от фортов «Царский дар» и Љ16.

В комнате повисло тяжелое молчание. Несколько секунд все переваривали полученную новость, потом заговорили наперебой:

— Это — безумие!.. Оба форта оставлены?!. Что они там себе в цитадели думают?!.

Подпоручик, видя мое недоумение, объясняет смысл происходящего:

— Простите, Денис Анатольевич. Вы, скорее всего, в школе прапорщиков только полевую фортификацию изучали, не до крепостной было. Во внешнем кольце обороны образовалась брешь, через которую германцы смогут ввести войска и артиллерию в междуречье Вкры и Нарева. Внутреннюю линию обороны составляют старые форты «Закрочим», «Коссево» и «Помехувек». Там бетонных сооружений почти нет, все из кирпича, артвооружение слабенькое… В общем, можно считать, что германские пушки уже в трех верстах от цитадели, ландвер приобрел ряд плацдармов для дальнейшего наступления, а наши войска утратили возможность организовать оборону на реке Вкра. А самое гадкое то, что остальные форты тоже придется оставить, дабы избежать окружения…

— Вот видите, господа! — Белокурый Вольдемар вновь обрел дар речи. — Вот видите!.. Это — измена!.. Сначала чертежи, теперь вот это!.. Мы обречены!.. Нас всех ждет или смерть, или плен!..

— Прапорщик!!! Прекратите истерику! Вы офицер, или кисейная барышня, обнаружившая первые признаки беременности? — Комендант форта пришел в себя от неожиданной новости и рявкнул разъяренным медведем. — Забыли присягу?!. Так я вам ее быстро напомню!..

— Игорь Александрович, Вы же видите — господин прапорщик Щавельков немного не в себе. С кем не бывает? — Подпоручик Берг поднялся из-за стола и подошел к Вольдемару с фужером водки. — Сейчас он примет чару «на посошок», и отправится к себе. А завтра будет, как положено, командовать своей полуротой. Не так ли, Володенька?

Пародия на вещую Кассандру в прапорских погонах неуверенно кивнул, потом сумел таки осилить предложенную дозу, после чего в сопровождении вызванного вестового удалился в свою опочивальню, а за столом, как ни в чем не бывало, продолжился ужин и разговор, тема которого, впрочем, была уже определена. Типа, что делать, и кто виноват. Два извечных русских вопроса…

Когда все стали расходиться, штабс-капитан Федоренко еще раз попросил меня не делать опрометчивых по его мнению шагов насчет поиска немецких пушек с их последующим уничтожением, не скрывая своего интереса. Очень уж ему хотелось иметь под рукой нештатный резерв в сотню бойцов с пятнадцатью пулеметами…

Когда пришел в казарму, почти все бойцы уже спали. Все-таки, в рейде народ вымотался, да и после многочисленных ночевок в лесу поваляться пусть даже и на нарах — в удовольствие. Митяев, остававшийся за старшего, доложился, что все накормлены-напоены, к раненым приходил фельдшер, сделал перевязки. Затем протянул мне небольшой белый сверток.

— Командир, это мы тебе оставили… Тут это… портяночки новые.

— Спасибо за заботу, Михалыч… Стоп, а откуда такое богатство? Склад какой-то гробанули?

— Нет, то мы на пароходе у немчуры простыней чистых понабирали. Им они все равно уже без надобности, а нам — как раз кстати будут.

— Ну ты посмотри, везде успели! И Отечеству послужили, и себя не обидели. Молодцы!

Михалыч расплывается в улыбке и отвечает ставшим модным в роте «А то!», но потом, посерьезнев, рассказывает интересную новость:

— К нам тут гости заходили из местных служивых. Типа, познакомится, разузнать, кто такие и чего тут делаем. Про наши подвиги послушали, а потом предупредить решили, чтобы мы не особо геройствовали, германца не злили. А то, мол, осерчают, да и начнут «чемоданами» швыряться. Тогда всем амбец будет.

— И что, прониклись предупреждением?

— Ага. Котяра вперед вышел, свой кулак им показал, они и сдулись. Но потом еще один прибегал. Обозвался сицылистом, и стал агитировать народ, чтобы не воевать. Мол, война нужна только царю и буржуям, а помирать за них мы должны.

— И где этот Цицерон доморощенный? — Видя недоумение Митяева, поправляюсь. — Куда агитатора дели? Закопали уже?

— Не-а, сам ушел. Тока вот вольноперы наши вослед пошли. Сказали, что поговорить с ним хотят. До сих пор не вернулись.

— Ну, ладно, сходим, поищем. Я и сам с ним поговорить не против. Хочу посмотреть что за гусь.

— Командир… А он правду говорил?.. Ну, насчет буржуев?.. Мы-то тут воюем, а эти и впрямь наживаются. Скока всего для фронта надо, и за все копеечку получают, да и немалую.

— Эх, Михалыч… Тут так просто сказать нельзя. Наши купцы и заводчики действительно жиреют на фронтовых поставках, и горло друг другу за выгодный заказ готовы порвать. Только ведь и кайзера одолеть надо. Придут ведь германские буржуи, нас всех вообще в рабов превратят. Тевтоны есть тевтоны. Очень давно, еще при Александре Невском, их прапрадедушки малых детей во Пскове в огонь бросали. Вон, вспомни хотя бы графа под Ловичем. Кем мы для него были?

— А почто царь-батюшка такое терпит? Не видит, что творится вокруг?

— Ну, ты и вопросы задаешь, друг мой любезный. Откуда я знаю, что у императора в голове? Думаю только что, если к власти дорвутся «сицылисты», будет еще хуже. Как там, в Библии: «Предаст же брат брата на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их». Вот так и будет. Вам, казакам, в первую очередь не поздоровится, потому, как независимые вы очень.

— Так что делать? Сидеть и ждать, пока они мошну свою набивают? Была б моя воля, я б их всех в капусту порубал!

— Погодь, Михалыч, рубать направо и налево. Мне тоже это не по душе, но тут крепко думать надо… А вообще, давай сначала вернемся, тогда и поговорим.

— Командир, помнишь, ты с нами собирался в Ставку… Ну, когда амператор должен был приехать. Мы свое слово держим, куда ты, туда и мы пойдем… Тока понять охота, за что головы складывать будем.

— Григорий Михалыч, я тебе обещаю: прежде, чем куда-то вас позову, объясню, что и зачем. И если не по нутру будет, неволить не стану…

Разговор прервал вестовой от коменданта, сообщивший, что мои «их благородия» в количестве двух душ отправились в импровизированную баню, которая, как выяснилось, состояла из железной бочки, подвешенной под потолком в одной из прачечных, куда уже натаскали горячей воды. И что меня приглашают туда же. Для остальной роты баню протопят завтра, по распоряжению коменданта. Ну, сполоснуться перед сном — это здорово, поэтому быстренько подрываюсь и шагаю в указанном направлении.

Только вот, по пути происходит небольшая задержка. Из какой-то каморки доносятся приглушенные закрытой дверью, но, все же, узнаваемые голоса моих студентов. Похоже, там у них какой-то спор. Скорее всего, с давешним агитатором. Надо бы зайти, поучаствовать.

Внутри комнатушки на колченогом столе стоит «летучая мышь», разливающая по маленькому помещению неяркий свет и сладковатый запах керосина. А рядом, на табуретках сидят два моих орла и какой-то субтильный солдат из местных. И смотрят на меня. Оп-па, а что это мы все такие смущенные и испуганные? Словно первоклашки, которых завуч за курением в туалете поймал.

— И чего вы орете, господа студиозусы, на весь каземат? А это кто такой тут прохлаждается? Ну-ка, поднимись, служивый, да назови себя… Да не дрожи ты так, я ж не кусаюсь.

— Ря… Рядовой Бейцин… Ваше Благородие…

— А зовут как?

— Миша… Михаил.

— Что тут делаешь, рядовой Миша Бейцин? — Только теперь замечаю на столе рядом с лампой несколько листков бумаги. Берем и читаем. Ага, листовка, она же — прокламация. Все старо, как мир. Царь и правительство обманывают народ, не хотят давать реформы, землю, свободу, ну и так далее. Где-то уже это читал… Ну да, погранцы мне что-то такое показывали. Только тогда у нее немецкое происхождение было. А теперь вот пятая колонна проклюнулась…

— Вот что, солдат… Да хватит уже трястись, раньше надо было бояться. Когда начинал этой пакостью заниматься. Не буду я сдавать тебя жандармам, просто поговорить хочу, кое-что для себя уяснить. Ответишь на мои вопросы, и пойдешь отсюда целый и невредимый. Понял?

— … Так точно…

— Ну, тогда вопрос первый: от какой партии ведешь агитацию?..

Агитатор мнется, но потом, осмелев, отвечает:

— РСДРП…

— Социал-демократ, значит… Марксист? — Дождавшись утвердительного кивка, продолжаю. — И за что агитируешь?

— Ну, это… Чтобы людям лучше жилось… Буржуев всех поскидывать с шеи и…

— Ну, продолжай… И царя тоже, так?.. Так… Курить хочешь? На, кури. И вы, юноши, тоже можете присоединиться. — Прикуриваю папиросу от лампы, выпускаю облачко дыма в потолок. — А подробней можешь?.. Что молчишь?.. Нет?.. Тогда слушай сюда. Вы хотите разрушить существующий строй, взять власть в свои руки, опираясь на диктатуру пролетариата, который ошибочно считаете всем народом, не признавая за крестьянством этого права. Даже понятно, почему. В деревне силен традиционный уклад жизни, а пролетарий — изгой, не имеющий ничего, кроме своих цепей, как правильно заметили ваши основатели Маркс и Энгельс. И еще добавили, что у пролетария нет Родины, значит и защищать в случае войны ему нечего.

— Откуда вы это все знаете? — Мой любимый «взрыватель» Максим изумленно замирает, забыв про субординацию. — Денис Анатольевич… Виноват… Вы, что, — тоже…

— Нет, я — не тоже. Просто знаю немного побольше, чем вот этот оратор… — Ага, благодаря бесконечным разговорам с нашим бывшим замполитом, почти мгновенно перекрасившимся из ярого коммуниста в столь же непримиримого борца за демократию в масштабах отдельно взятой планеты. — Так вот, объясни мне, Миша, почему твой любимый Маркс разделил народы на передовые и недочеловеков, коими являются славяне, которые, по его мнению, являются природными реакционерами и контрреволюционерами, посему не имеют право на существование. Почему его теория подразумевает людей без каких-либо идеалов, действующих только в случае получения материальных выгод. Потому, что, по его мнению, бытие определяет сознание? Черта с два! У людей бытие определяется их сознанием! На то и даны человеку осознание себя, чувства, эмоции.

— Этого не может быть! — Агитатор возмущенно сверлит меня глазами. — Он не мог такого написать!

— Карл Маркс называл всех славян, в том числе и нас, русских, контрреволюционной расой, раковой опухолью Европы. А его друг и соратник Фридрих Энгельс пошел еще дальше. Цитирую по памяти: «На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает еще быть у немцев их первой революционной страстью». Взято, если мне не изменяет память, из статьи «Демократический панславизм». Можешь проверить по первоисточнику… Что молчишь?

— …

— Ну, молчи, молчи. А я продолжу. Объясни мне, темному, почему германские социал-демократы желают кайзеру победы в войне, а вы желаете поражения России. Тут я с вами никогда не соглашусь. Все получается так, как говорил Петр Аркадьевич Столыпин: «Вам, господа, нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». Ну, есть, что сказать?.. Нет?.. Агитатор, блин! Двух слов в свою защиту сказать не можешь… Тогда бегом к себе. А вы, господа студенты, через пять минут в расположении. Все, шагом марш!..

И мне — шагом марш. В душевую. Помыться, да переодеться. Штабс-капитан Федоренко с вестовым подарок передал — комплект бельишка подогнал. Знает, змей хитрый, что нужней всего после скитаний по лесам. Вот такая вот философия…

* * *

Утром, после завтрака, встретил на плацу штабс-капитана. Игорь Александрович, осведомившись, как спалось на новом месте, попросил дать саперам, восстанавливающим проволочные заграждения, пару расчетов с пулеметами в прикрытие на всякий случай. Работяги войны стояли тут же возглавляемые прапорщиком Володенькой, выглядевшим помятым и смурным. Видно, «анестезия», проведенная Бергом, сделала свое дело. Ну, может, оно так и надо. Пусть лучше мается похмельем, чем тяжкими думами и муками совести за неподобающее поведение. В голове мелькает интересная мысль:

— Кстати, Игорь Александрович, сколько оружия вчера собрали?

— Сто семьдесят две винтовки, Денис Анатольевич, патронов много. Теперь даже запас имеем. Хотите, поделимся.

— Мне бы для пулеметов боекомплект пополнить, мало ли что. Да, а гранаты собирали?

— Нет, брали только стрелковое вооружение. — Штабс-капитан на секунду задумывается. — Нам бомбы особо не нужны, кидать неоткуда. Разве, что германец совсем вплотную подберется.

— Тогда, в дополнение к пулеметчикам, я десяток своих отправлю, пусть поищут. Нам-то они как раз нужны, поистратились в дороге.

Через пятнадцать минут пулеметные расчеты и десяток бойцов с пустыми вещмешками отправились вместе с саперами на сбор трофеев. Командира группы проинструктировал на предмет действий, особо предупредив в присутствии Щавелькова, что их задача — собирать и охранять, не более, чем нанес самолюбию прапора еще одну обиду. А вот фиг тебе, а не мои солдаты. Мне они самому нужны, причем, живыми и здоровыми.

Все остальные были озадачены приведением себя в порядок, посменной чисткой оружия и ожиданием обещанной бани. Немного улыбнуло, что мои куркули-трофейщики даже на ночь МГ-шники поставили возле нар. Типа, чтобы втихаря не стащили, или начальство не замылило. Как же, Георгиевские кресты пропадут!

Приведя в порядок форму, почистил свой люгер и подточил «Аннушку», а затем, не имея срочных дел, прогулялся по форту, поднялся по эстакаде на артиллерийскую позицию, прикрытую невысоким бетонированным бруствером. И почти сразу же увидел подпоручика Берга, который вместе с Волгиным разглядывали окружающий пейзаж в бинокли. Ну-ка, ну-ка, и что же интересного там есть? Подхожу ближе, здороваюсь. Роман Викторович весело улыбается:

— Пришли посмотреть на дело рук своих и наших? Милости прошу, любуйтесь.

— Да, картина почти по Пушкину: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?»

В оптику хорошо видно, как копошатся саперы, натягивая порванную вчера колючку, чуть в стороне мои «мародеры» ходят среди лежащих гансов, наклоняясь время от времени. А вот пулеметики нашел не сразу, с некоторым даже затруднением. Хорошо замаскировались, молодцы! Так, а это что за ерунда? Над деревней, в которой мы недавно «гостили», опять какой-то пузырь, вроде, в воздухе болтается. Еще один аэростат?.. Сбегать туда, что ли, еще одного ганса в свободный полет отправить?.. Не-а, слишком он подвижный для привязного. Значит, что? Значит, дирижабль! Шуршит прямиком сюда, типа, на разведку. Замечательно!

— Снова эта колбаса германская сюда летит! — Рядом ругается подпоручик. — Черт! Сейчас опять начнет нашего Володеньку по всему предполью гонять!

— А что, были прецеденты?

— Да, он тут частенько появляется. Против форта ему делать нечего, а вот саперов, или пехоту бомбить любит, стервец! Пробовали его пулеметным огнем достать, — пока не получалось.

— Роман Викторович, дайте мне кого-нибудь вестовым. — Кажется, я знаю, чем гансов можно прищучить. Берг подзывает одного из своих артиллеристов, ставлю ему задачу. — Знаешь, где мы квартируем?.. Хорошо. Беги туда, найдешь прапорщика Оладьина, скажешь, что срочно нужен Котяра со своим ружьем. И пусть патронов возьмет побольше!

— Чем Вы хотите испугать германца, Денис Анатольевич? Винтовкой?

— Нет, есть у нас крепостное ружье Гана. Думаю, дистанция будет подходящей. Тут же около версты будет до заграждений?

— Да, почти угадали, около километра. Ну, посмотрим, что из этого получится. Я пока посигналю Вольдемару, чтобы был наготове…

Когда Федор со своим ПТРом появился на позиции, немец подлетел совсем близко. В оптику были видны черные немецкие кресты, огромная надпись Z-12 на фюзеляже и даже открывшаяся дверца на гондоле.

— До дирижабля восемьсот метров! — Роман Викторович азартно крутил верньеры дальномера. — Идет почти на форт, немного влево!

Федор, давай! Наделай ему дырок! — Иваном Георгиевичем тоже овладел азарт.

Кот цепляет крюк ружья за орудийный щит. Десять секунд томительного ожидания, потом грохочет выстрел.

— Мимо! — Не отрываясь от стереотрубы, подпоручик комментирует выстрел. Федор перезаряжает ружье, приникает к прикладу, снова грохот и облако белого дыма.

— Есть попадание!!! Молодец! Дай ему еще! — Берг очень смахивает на футбольного фаната, чья любимая команда забила пенальти. Следующий выстрел, похоже, почувствовали и на дирижабле, который, забыв про бомбардировку, стал неторопливо разворачиваться влево. Пока он там телепался, Котяра еще пару раз попортил ему шкурку стодвадцатиграммовыми стальными «подарками». Вот теперь вся надежда на то, что мои пулеметчики сообразят, что делать.

Они сообразили как нельзя лучше. Дождались, пока «колбаса» приблизится, и дали хорошую такую очередь патронов на сто по пролетавшему над ними чудищу. Это, вкупе с последним выстрелом Федора, разнесшим вдребезги один из иллюминаторов гондолы, стало решающим доводом для немецких летунов в пользу скорейшего возвращения обратно на базу.

Обед фельдфебель Пантелеич, вдохновленный рассказами Михалыча о наших похождениях, организовал на славу. Наверное, армейская кухня — отдельный вид кулинарного искусства. Из небольшого ассортимента простых продуктов некоторые уникумы могут приготовить настоящие шедевры, что и было им доказано. Единственным препятствием к сему может быть неистребимая тяга к воровству из солдатского пайка, но в данном случае никто у самого себя красть не будет.

Хотя, признаться честно, уже успел соскучиться по Ганниной стряпне. Ну, а после праздника живота вся рота, изображая табун радостно оживленных коней, ломанулась в баню. Спустя пару часов свежевымытые и отстиранные бойцы вернулись в казарму и занялись дальнейшим приведением себя к уставному виду, дабы в крепости не находить приключений на свои… пятые точки опоры. Похоже, остаток сегодняшнего дня пройдет тихо и мирно.

Но, все-таки, законов Мэрфи никто не отменял. Давно пора было усвоить: если вы считаете, что дела идут хорошо, то, значит, чего-то не заметили. В начале шестого меня нашел вестовой от штабс-капитана Федоренко и передал убедительную просьбу Игоря Александровича срочно прибыть к нему. С хорошими вестями так не вызывают, поэтому, оставив роту на попечение Сергея Дмитриевича, быстренько поскакал в «кают-компанию». Там уже собрались почти все офицеры, после меня прибежал только Щавельков. Штабс-капитан мрачно оглядел всех присутствующих, затем выдал в эфир сногосшибательную новость:

— Господа, получен приказ… Ввиду сложившейся обстановки оставить форт и следовать в крепость на соединение с полком…

— Как же так, Игорь Александрович!.. Это же прямой путь к сдаче крепости!.. — Подпоручик Берг был вне себя от возмущения.

— Прав был Вольдемар, это — измена! — Это уже кто-то из компании прапорщиков. — Что нам теперь говорить солдатам?

— Господа офицеры! — Игорю Александровичу пришлось повысить голос, чтобы навести порядок. — Я разделяю Ваши чувства, но приказ должен быть выполнен! Все войска отводятся на линию старых фортов!

— И, что, все остается германцам в целости и сохранности? — Роман Викторович саркастически улыбается. — Господин штабс-капитан, прошу Вашего указания подготовить фортовые сооружения к взрыву!

— Со своей стороны готов оказать возможную помощь. — Вставляю свои «пять копеек» в общий разговор. — Мои вчера собрали около тридцати трофейных гранат, можем заминировать часть дверей и помещений..

— Хоть в приказе об этом ни слова не сказано, считаю правильным и необходимым подрыв форта. — Федоренко обводит нас взглядом, затем обращается к своим прапорщикам. — Вам, господа, час на сборы и вывод подразделений. Я дал команду Пантелеичу раздать продукты нижним чинам. Саперы под командованием прапорщика Щавелькова и подпоручика Берга готовят к подрыву орудия, артпогреба, склады, газолиновую цистерну, артезианскую скважину, если сможете, — часть несущих конструкций в казематах. Помните, господа, ни один ствол в форте после нашего ухода не должен выстрелить. Ну, а Вы, Денис Анатольевич, помогите им.

Вот так вот… Мощнейшая крепость, огромный гарнизон… После пары дней окружения и осады, нескольких не самых сильных штурмов, одним росчерком пера идиота и труса в генеральских погонах… Я, конечно, не самый большой знаток военного искусства, но тут и ежику понятно, что Новогеоргиевск обречен, и сдача — дело ближайших дней…

— Денис Анатольевич, уделите пару минут, будьте любезны. — Берг выглядит озабоченным. — Хотел обсудить с Вами один вопрос.

— К Вашим услугам, Роман Викторович.

— Тут вот какое дело… Я от своих артиллеристов наслышан о действиях Вашего отряда. Смею предположить, что в случае капитуляции крепости Вы в плен сдаваться не будете.

— Совершенно верно. Мы будем пробиваться к своим.

— И даже нарушение приказа, буде такой последует, о сдаче в плен Вы выполнять не намерены?

— Нет, не намерен. Мы все равно уйдем. А там пусть мое начальство решает, правильно ли я поступил.

— Собственно, я задаю эти вопросы единственно с целью уйти вместе с Вами. — Берг внимательно смотрит на меня. — Обузой не буду.

— Ну, что ж, Роман Викторович, милости прошу к нашему шалашу. Только сразу хочу предупредить, что будет или трудно, или очень трудно.

— Ну, значит, быть по сему… А теперь пойдемте, займемся минированием…

Мои «взрыватели» с нетерпением дождались, пока рванут все заряды, заложенные саперами и Бергом, и пыль от взрывов еще не улеглась, как чуть ли не галопом понеслись обратно в форт ставить растяжки. Времени на это у них ушло немного, чувствуется, что ребята набили руку и теперь продемонстрировали свое мастерство Бергу, который, впрочем, не остался сторонним наблюдателем, а принял в веселии самое непосредственное участие. Теперь, если все пойдет так, как рассчитали, мелкие неприятности будут сопровождать гансов, начиная от самых ворот. Использовали все собранные гранаты и часть пироксилина, обещанного подпоручиком. Отдельно заложили пару захваченных ранее из погребов 48-линейных снарядов в указанный Бергом штатный колодец для подрыва моста через ров. Добавили сверху немного пироксилина и приспособили к этому «коктейлю» в качестве украшения последний химический взрыватель студента Максима, который разве что крест не целовал, убеждая Романа Викторовича в работоспособности девайса.

По шоссе до ворот Парижского фронта было верст восемь, но не всё меряется только расстоянием и временем. Дорога тянулась бесконечно. Долго и тяжело. Наверное, так всегда бывает при отступлении. Длинная темная змея батальона штабс-капитана Федоренко вползла внутрь крепости, когда уже почти стемнело. Еще час ушел на то, чтобы разыскать их родной 249-й Дунайский полк. Оставив народ размещаться в казармах, пошли представляться командиру полка полковнику Асташеву.

По дороге Игорь Александрович кое-что рассказал про него. Командир 249-го пехотного Дунайского полка 63-й пехотной дивизии полковник Александр Васильевич Асташев, оказывается, был толковым и храбрым офицером. По словам штабс-капитана, бывший флотский, кавторанг, командовал несколькими придворными яхтами, затем вышел в отставку, но позже, в русско-японскую вернулся в строй, получил батальон. В 14-м формировал их родной 249-й Дунайский, затем возглавил его. В феврале, командуя полком, был ранен и контужен, попал в плен под Праснышем, умудрился сбежать и был возвращен на прежнюю должность. В Новогеоргиевске дунайцев поставили оборонять 15-й и 16-й форты, — ту самую группу «Царский дар», которая приняла на себя бомбардировку «Большими Бертами» и основной удар штурмовой группы немцев, только батальон Федоренко был откомандирован на западный фланг ввиду того, что соседние укрепления занимали ненадежные ополченцы, собранные с бору по сосенке. Штабс-капитан охарактеризовал своего командира, как спокойного, интеллигентного человека, уважающего своих офицеров и солдат, что, по общему мнению, являлось большой редкостью.

Слишком долго шагать по коридору, напоминающему тоннель метро, нам не пришлось. Зайдя в одну из дверей, попадаем в «предбанник» — небольшую комнатушку, где за письменным столом между двух телефонов сидит молодой поручик с щеголеватыми усиками, и увлеченно что-то пишет. Увидев нас, улыбается и вылезает из-за стола.

— Игорь Александрович, Роман Викторович, здравствуйте! Рад Вас видеть! — Замечает меня и, после секундного замешательства, представляется. — Поручик Вязьмин, полковой адъютант.

— Подпоручик Гуров, командир партизанского отряда 2-й армии.

— Партизанский отряд? — Его брови удивленно взлетают вверх. — Какими судьбами здесь оказались?

— Они, Алексей Витальевич, вышли к нашему форту, причем, очень даже вовремя. Помогли отбить атаку германцев. — Федоренко в двух словах вводит адьютанта в курс дела. — Затем вместе с нами эвакуировались в крепость… А кого там наш отец-командир распекает? Право, давно не слышал, чтобы он так шумел.

Из-за двери доносится чей-то голос. Слов не разобрать, но громкость и интонации говорят сами за себя.

— У Александра Васильевича какой-то прапорщик из автоотряда. Что уж там у них случилось, не знаю. На моей памяти был только один случай, когда он использовал по старой памяти флотский «фольклор» на повышенных тонах, причем, было за что. Сейчас доложу, надо же спасать беднягу.

Поручик открывает дверь в кабинет, откуда тут же доносится:

— Вас не то, что перед строем расстрелять надо! Пули для вас жалко, ничтожество! Повесить, как бешеную дворняжку!.. Что там еще, Алексей Витальевич?

— Штабс-капитан Федоренко, подпоручики Берг и Гуров, господин полковник!

— … Пусть зайдут… А вы — вон отсюда, мерзавец!.. Наш разговор еще не окончен!

Мимо нас из кабинета вылетает взмокший съежившийся прапор с мордочкой красно-фиолетового цвета, и очень быстренько покидает помещение, видно, опасаясь, что начнется вторая серия. В кабинете нас встречает высокий, чуть полноватый полковник, еще не остывший от разноса. Или в понимании Игоря Александровича так выглядит спокойный интеллигентный человек, или автопрапор накосячил что-то очень нехорошее. Полковник здоровается с моими спутниками, хмурит брови, глядя на меня, очевидно, пытаясь вспомнить, знакома ли ему моя мордочка, потом опускает взгляд на «Аннушку» и более спокойным голосом предлагает:

— Представьтесь!

— Подпоручик Гуров, командир партизанского отряда 2-й армии. — Скоро на языке мозоль набью от этих представлений.

— Партизаны?.. Хм, однако… Извините за шум, господа, не смог сдержаться!

— Значит, было за что? — Дипломатично спрашивает Федоренко.

— Вы же знаете, Игорь Александрович, что полк поставили на тяжелый участок — «Царский Дар», «Голавицы» и 16-й форт, а Ваш батальон кинули на «Закрочим». В ночь на 1 августа германцы начали штурм фортов, главный удар пришелся по 14-му и 15-му. Четыре дня мы отбиваем атаки ландвера, сидим под обстрелом крупнокалиберной артиллерии. Можете представить себе силу взрывов, если после падения одного снаряда перед укреплением бетонная стена длиной в 6 метров и толщиной в два откололась от свода и сдвинулась на два сантиметра внутрь.

— Ничего себе… — Потрясенно шепчет Роман Викторович. — Не иначе, «Убийц фортов» подвезли…

— Да-с, Роман Викторович, мои артиллеристы потом измерили воронку от него. Глубина — четыре метра и диаметр — десять с половиной. Осколки разлетаются до двух километров. Наши батареи в ответном огне расстреляли почти весь боезапас, мои трехдюймовки тоже стоят с пустыми зарядными ящиками. Телефонирую в крепость, мол, нужны снаряды. На другом конце провода отвечают, что высылают колонну… Мы ждали два дня! Я дозвонился аж до генерала Римского-Корсакова, помощника коменданта по артиллерии. Ответ тот же: «Ждите! Скоро будут!».

Полк все эти дни дрался достойно, и если бы вовремя подбросили нам подкрепления, штурм имел бы все шансы быть отбитым даже несмотря на отсутствие поддерживающего артогня! Но нам присылают несколько разрозненных и недоукомплектованных батальонов, состоявших из ополченцев, да еще когда все кончено!.. Помните, господа, штабс-капитана Войтенковского? Он с остатками своей роты остался в укреплении ХV-а и прикрывал отход полка. Резервы подошли, только когда германцы взорвали горжевые ворота и ворвались внутрь.

Но даже в таком положении можно было обороняться. Сразу за фортами лес, превращенный в укрепленный район. Уже присмотрели новую позицию, как приходит приказ: «Отходить в крепость!»… Я привел полк… Наши потери — более тысячи двухсот нижних чинов, восемь офицеров убито, пятеро ранены. Здесь, в крепости, решил разобраться со снарядным вопросом. И, господа, Вы мне не поверите! Автоотряду действительно было приказано доставить снаряды. Но тот… негодяй, которого Вы видели, побоялся ехать и отправил колонну без сопровождения. А солдаты-водители взяли пример со своего начальника, и на полдороги скинули ящики в какой-то рощице…

— Но, Александр Васильевич, это дело так оставлять нельзя! — Федоренко вскипел, как электрочайник. — Это же даже не саботаж, а невыполнение приказа в боевой обстановке! Нужно писать рапорт, пусть назначат расследование…

— Милый мой Игорь Александрович! Я не хуже Вас знаю, как поступать в таких случаях! — Полковник как-то враз сгорбился и обмяк. — Но… До сдачи крепости, как мне кажется, не более суток… Наша битва проиграна… Сегодня сдал полковое знамя авиаторам. Они поклялись начальнику штаба уничтожить всю секретную документацию и регалии, если их собьют. Завтра утром они вылетают…

Охренеть!!! Офицер БОИТСЯ ехать на передовую выполнять приказ!!! И даже не в бой идти, под пули, а просто подвезти снаряды! В каком бреду такое может привидеться?! Твою ж маман! И, самое обидное, теперь уже никто не будет разбираться кто прав, кто виноват!

— Зачем я тащил свои пушки в крепость?! — Подпоручик Берг в отчаянии сжимает кулаки. — Чтобы они стали трофеями германской армии? Лучше бы там, в форте подорвал!.. И что нам теперь делать?

— Сидеть и ждать, Роман Викторович. Ждать дальнейших указаний. — Асташов смотрит на Романа Викторовича, в глазах явно читается безысходность. — Больше мы не можем сделать ни-че-го!

— Простите, господин полковник! — Мне не слишком понравилась обрисованная перспектива. — Если я правильно понимаю, на данный момент крепость обречена. И кто бы ни взял на себя командование, результат будет один — капитуляция и плен.

— Да, подпоручик… Э, да что там… Сейчас это все уже не имеет никакого значения… Однако, я надеюсь на Вашу честность и умение хранить тайну, господа… По прибытии был вызван к генералу Веневитинову. Там еще были некоторые полковые и бригадные командиры. Между нами состоялся разговор о положении дел в крепости. И, в частности, было предложено отстранить коменданта от командования и организовать действенную оборону. Но часть офицеров сослалась на субординацию, часть — на низкую обученность и ненадежное моральное состояние нижних чинов. И сколько бы наш генерал не пытался их убедить, вывод был сделан один: после того, что наворотил генерал Бобырь, никто уже не может исправить ситуацию. Остается только плен… Господи, дай мне силы испить сию чашу…

— Александр Васильевич, Вы ведь уже один раз бежали из плена. — Роман Викторович, кажется, догадался, куда я клоню, и теперь пытается агитировать командира полка. — Зачем опять попадать туда?

— Поясните свою мысль, подпоручик. — Асташев с любопытством смотрит на Берга. — Если Вы хотите предложить сражаться дальше, то, боюсь, я Вас разочарую. Даже большинство наших солдат, не говоря уже об ополченцах, свыклись с мыслью о плене. Да и смысла в этом я не вижу. Напрасную и бессмысленную гибель людей на свою совесть брать не хочу.

— Извините, господин полковник! — Пора вписываться в этот «конструктивный» диалог. — Подпоручик Берг, по-видимому, хочет предложить Вам вместе с вверенным полком пробиваться к своим. Я прав, Роман Викторович?

— Да, Денис Анатольевич. Именно это я и хотел предложить.

— Мальчишки… Вы хоть представляете себе, как далеко сейчас линия фронта? До наших передовых позиций около ста километров! Вести полк придется по территории, занятой германцами, которые вцепятся в нас, как цепные псы! И отнюдь не факт, что мы сможем прорвать немецкую оборону!

— Я со своими людьми уже две недели хожу по германским тылам. И ничего особенно трудного в этом не вижу.

— Денис… Анатольевич, сколько у Вас человек в отряде? Какое вооружение?

— Около сотни, все вооружены винтовками Маузера, помимо этого десяток ружей-пулеметов Мадсена и шесть трофейных МГ-08.

— Ого! Где это Вас так снабдили? Я себе в полк не мог выбить пулеметы месяца два.

— В начале лета я получил под командование пограничную пешую сотню в Новогеоргиевске. Вооруженных несколькими берданками. Здесь же, на складе взял мадсены. Всем остальным, Вы не поверите, нас снабдила германская армия.

И все дружно глядят на меня, будто увидели что-то сверхъестественное, приходится объяснять:

— Каждый солдат сам добыл себе оружие в рукопашной схватке. Естественно, под присмотром опытных товарищей. Тем самым, сдал экзамен на право воевать в отряде.

— Однако… Как Вы воюете, я посмотрел. — Штабс-капитан поворачивается к полковнику. — Александр Васильевич, во время атаки на форт, Денис Анатольевич со своими незаметно зашел во фланг тевтонам…

— И лихим штыковым ударом их обратил в бегство? — В словах Асташева звучит ирония.

— Никак нет! Поставил пулеметы и положил роту германцев. Мы потом собрали сто семьдесят винтовок.

Полковник смотрит теперь на меня с интересом, потом спохватывается и возвращается к теме разговора:

— Вы представляете скорость прохождения колонн? И их длину? С обозами, артиллерией… Это у Вас, подпоручик, сотня человек, которых можно спрятать в любом лесу. А у меня в полку — более трех с половиной нижних чинов, полсотни офицеров… Да одних только лошадей сто пятьдесят голов. А обозы с патронами, продовольствием и фуражом? Артбатареи?.. Вы — утописты, господа!

— Если идти несколькими колоннами сначала вдоль Нарева, а потом — Буга, — показываю на висящей на стене карте, — то полк будет двигаться компактно. Сто километров — это три дня пути. Взять с небольшим запасом консервы и фураж, если решитесь бросить обозы, каждому солдату ноша будет по силам. Все попадающиеся по дороге германские части уничтожать, чтобы информация о нашем движении не просочилась к противнику, заодно разживетесь винтовками и патронами. Я со своим отрядом буду работать сторожевым охранением…

— Допустим, а как Вы добьетесь разрешения вывести солдат за пределы крепости? Генерал Бобырь Вам точно не разрешит.

Ну, вот и настало время открыть все карты. Точнее, достать тот заветный листочек, врученный капитаном Бойко.

— Извините, господа. — С этими словами расстегиваю китель, достаю из внутреннего кармана пакет из вощеной ткани. Ножом распарываю нитки, достаю еще конверт из пергаментной бумаги, и уже оттуда на свет Божий появляется «индульгенция». Протягиваю листок полковнику. — Прошу, господа.

Александр Васильевич берет бумагу в руки, Федоренко и Берг заинтересованно придвигаются, чтобы удобней было читать. Текста там немного: «Предъявитель сего является офицером для особых поручений командующего армиями Северо-Западного фронта. Военным и гражданским чинам предписывается оказывать всемерное содействие. Генерал от инфантерии Алексеев».

— Шустрый Вы… партизан, Денис Анатольевич. На все ответ найдете, и бумажка у Вас сильная. Я не говорю «Нет», но все необходимо как следует обдумать. Давайте вернемся к этому разговору завтра, а сегодня — идите, господа, отдыхайте. — Асташев вежливо дал понять, что аудиенция закончена.

— Простите, господин полковник, еще один вопрос. Не подскажите, как могу я связаться по радио с штабом 2-й армии? Хотел сообщить о выполнении задания.

— Это можно сделать только с разрешения начальника штаба. Вам завтра представляться ему, заодно и решите этот вопрос…

Стоило появиться в расположении, как ко мне подошли Оладьев с Михалычем.

— Неважнецкие дела, Денис Анатольевич. — Сергей Дмитриевич выглядит озабоченным. — По всей казарме ходят разговоры о близкой сдаче крепости. Только малая часть, в основном старослужащие, готова воевать. Молодые, недавно призванные, кричат во всю глотку о том, что в плену лучше, чем в окопах. Более того, появлялась пара каких-то агитаторов, чуть ли не митинг устроили, мол, во всем виноваты царь и генералы с офицерами. Дескать, гонят нас, бедных-несчастных, как скотину, на убой, а сами жируют с кровушки солдатской.

— Могу Вам сказать, Сергей Дмитриевич, что среди офицеров — примерно такие же настроения, с той только разницей, что во всем виноват тупой комендант Бобырь, дурак и трус… Наши как?

— Мы заняли одну сторону казармы, держимся все вместе. — Михалыч спокоен и невозмутим, прям, Чингачгук какой-то. — К нам подкатывали, интересовались настроением, спрашивали что, да как.

— И что?

— Да ничего. Послали их, куда Макар телят не гонял. А чтоб неповадно было вдругорядь лезть, мои казаки с погранцами спор устроили, кто кого в рукопашке одолеет. Выборных бойцов выставили. Тока без оружия. Ну, как на базе, занятия проводили. До сих пор балуются.

— А вот это — молодцы! Здорово придумали!.. Значит, вот что… Нам здесь, наверное, только переночевать придется, а там — пойдем дальше. Крепость больше двух дней не протянет, сами видите. Поэтому с утра иду к начштаба, попробую дать радиограмму нашим в штаб. Ну, а дальше — собираемся и уходим. Если повезет, с нами пойдет 249-й Дунайский. Их полковой командир сейчас думает: оставаться, или нет. Ужинаем сухпаем, если не будет других вариантов. На ночь надо будет выставить дежурных, мало ли что…

Разговор сам собой прервался, когда зашли в отведенную роте часть каземата. На свободном месте между нарами шел ожесточенный бой… почти без правил. Двое погранцов, сняв сапоги и ремни, боролись, как я понимаю, за звание чемпиона казармы по рукопашному бою. Оба уже красные, потные, тяжело дышащие, сошлись снова. Видно, взыграл гонор, и никто не хочет уступать. Но самое интересное было в том, что их окружала толпа солдат, и не только моих. Соседи тоже пришли посмотреть на бесплатный цирк. Отовсюду, даже с верхних нар, где расположились счастливчики, занявшие лучшие места, неслись азартные выкрики.

Наконец, один из бойцов допустил промашку, и был пойман на болевой, и ему пришлось хлопнуть по полу, признавая поражение. Конец схватки отозвался ревом голосов. Блин, хоть шапку по кругу запускай, — озолотиться можно! Недавние соперники обнялись, хлопнули друг друга по плечам и собирались уступить место следующей паре, но из толпы «гостей» раздался голос:

— Постой, паря! Со мной сойдешься? — Вперед, отдав кому-то фуражку и расстегнув ремень, выходит какой-то незнакомый унтер. Которого местные «фанаты» поддержали одобрительным гулом.

— А не боишься, дядя? — Разгоряченный погранец оборачивается к новому поединщику.

— Ты меня сначала завали, а уж потом я тебя бояться буду. — Унтер, не торопясь разувается и двигается вперед.

— Ну, как знаешь. Только потом чтоб обид не было. — «Чемпион» идет ему навстречу…

Ой, нарвется сейчас мой обалдуй! Унтер, дождавшись захвата, плавным движением обтек противника и в свою очередь попытался провести удушающий. Нет, не зря я гонял их до седьмого пота! Накрепко вбитое на тренировках движение, — и унтер падает… Но в падении умудряется подбить ноги противника. Так что на пол грохнулись оба… Никогда не считал себя азартным человеком, но сейчас поддался настроению толпы. Хотя, впрочем, не я один. Вон, Михалыч непроизвольно двигает плечами, примеряя схватку на себя, Оладьин тоже не остается равнодушным, глаза горят, что те фонарики. Хотя, мне больше интересны унтеровские движения. Что-то похожее на казачий стиль, но в то же время неуловимо отличающееся в деталях…

Бой между тем уже закончился. Победой унтера к радости соседей, выразившейся в громком, торжествующем рёве. Погранец прижат к полу, рука на болевом удержании. Отпущенный победителем, встает, разминает кисть и локоть, виновато смотрит на свою группу поддержки. Так, а не размяться ли мне лично?

— А со мной, унтер, слабо?

— Дык это, Вашбродь… Нельзя нам. Подсудное ж дело, ежели что…

— Да не робей, пехота! Даже если проиграю, слово даю, — ничего тебе не будет.

Расстегиваю портупею, не слушая Митяева, который сам рвется в бой, сапоги долой, выхожу на «ринг». Унтер валко поводит плечами, движения чем-то напоминают китайский стиль пьяного, пытается захватом поймать за ворот. А мы тебя вот так! Проворачиваюсь навстречу, правая рука взлетает под локоть противника, захват за рукав, тянем на себя, поворот корпуса в обратную сторону, левой рукой «обнимаю» за голову, указательный и средний пальцы давят на точку между основанием носа и верхней губой. Круговым движением запрокидываю голову противника вверх, затем вниз, унтер сдавленно охает и падает. Да, вот эту точечку ты и не знал… Твою мать, растяпа хренов!.. Тоже падаю, причем с трудом перехожу в кувырок назад. И как это он меня зацепил? Не углядел. Ладно, все мысли из головы вон, есть только ты и твой противник… Унтер осторожничает, крутит несколько обманных движений, затем быстро делает захват за локоть. Который я ему позволяю, а потом, вместо того, чтобы выдирать рукав из руки противника, двигаюсь навстречу. Правая рука захватывает кисть противника со стороны мизинца. Запястье согнуто, локоть — тоже. Замечательно! С шагом назад сажусь на одно колено, нажимая на захваченную кисть. По себе знаю, это очень больно и неприятно, но унтер рушится рядом, не проронив ни звука. Хлопает ладонью по полу, признавая поражение… Встаем, он потирает запястье, которое, видно, я все-таки помял. Но улыбается.

— Ну и хитры Вы, Вашбродь! Николи такого не видывал. Покажете ешо разик?

Ну, для хорошего человека ничего не жалко. Медленно, с объяснениями, показываю прием еще раз.

— Благодарствуем за науку, Вашбродь!

— А теперь ты покажи, как сначала меня сбил.

— Ну, дык ето просто. Коли падаешь, одну ногу под себя нужно поджать, другой супротивника за пятку подцепить, а потом ужо поджатой ногой в колено и ударить. Да не прямо, а по кругу.

Да, все просто. Обычные «ножницы», только сбоку. И движение ногой не прямое, а по спирали.

— Ты где так драться научился?

— Дык, дед учил. Хоть и в годах уже был, а нас, всех четверых, по двору, как котят гонял. Теперича вот батя сынов моих учит.

— А что не сам? У тебя, вроде, неплохо получается.

— Батя сказал, шо молод я других учить. Поди, грит, на войну, там учись, ума набирайся. А возвернешься, ежели по сердцу будет твоя наука, пущу мальцов учить.

— И где же такие богатыри живут на земле русской?

— Тверские мы. А про богатырей, так ето не к нам, ето вон к их благородию прапорщику Завьялову. Он нам все про богатырей стихи читал. Етого… как его… А, господина Пушкина!

— Про Руслана и Людмилу?

— Ага. Тока у нас в деревне каждый, почитай, богатырь. Как на масленицу мужики на реку выйдут, да Минька-гармонист заиграет «Кровь младенька грает, побузиться хочет», дык тока держись! Ухайдокают в два счета. И фамилие не спросют…

Наш разговор был прерван появлением Пантелеича, который объявил, что ужин готов, типа, кушать подано. Остаток вечера прошел, как говорили в далекое Советское время «в теплой и дружеской обстановке».

С утра получил почти эротическое удовольствие. После двух недель умывания в ручьях и соскабливания щетины ножом, пусть и очень острым, просидеть аж пять минут с распаренным полотенцем на мордочке, потом быть побритым настоящим парикмахером из нестроевых все того же Дунайского полка настоящей бритвой с помощью взбитого настоящего мыла и горячей воды, и в качестве «десерта» быть обрызганным настоящим одеколоном, — ощущения выше среднего, причем, намного! С самого подъема полковник Асташев прислал нам маленького щуплого брадобрея, который «осчастливил» своим искусством сначала меня, потом Волгина, Оладьина, и, за компанию, Михалыча. Тепло попрощавшись с маэстро, очень характерно произносившим звук «р», и отдав в качестве благодарности пачку трофейных сигарет, помчался искать сапожную щетку и ваксу. Нашел только у денщиков, которые выпали в осадок, узнав, что у командира роты нет их коллеги, и что вышеупомянутый командир собирается САМ!.. чистить свои сапоги!!! В ответ на предложения помочь, выдал в эфир «Не учите меня жить…», превратил свои «шузы» в подобие зеркала, и умотал в штаб крепости представляться начальству и решать свои проблемы.

К начальнику штаба попал довольно быстро, через каких-то полтора часа ожидания в компании с другими «везунчиками», предъявил официальную бумагу, полученную как раз на такой случай, мол «Подпоручик Гуров с Особым партизанским отрядом выполняет…» за подписью нашего командарма. Генерал-майор Глобачев уделил ничтожному подпоручишке аж целых две минуты, выслушав доклад и просьбу разрешить связаться со своим начальством. Собственно, сам доклад занял тридцать секунд, остальные полторы минуты ушли на обдумывание ответа и требование показать ему текст радиограммы. К этому повороту событий я подготовился с вечера, и перед глазами начальства появился листок с колонками непонятных цифирок. На вопрос «Что это?» был дан развернутый и исчерпывающий ответ, что это — шифровка, и ключ к шифру я могу дать только по личному указанию командующего 2-й армией. На самом деле перед выходом на задание мы с Валерием Антоновичем договорились, что если представится возможность, будем общаться по радио с помощью нехитрой уловки. В качестве ключа к шифру мы решили использовать романс Булата Окуджавы, спетый Анатолю Дольскому в «Вечер откровений». Начиная с конца текста, каждая буква имела свой номер, получился цифровой алфавит. А для пущей секретности Бойко предложил воспользоваться новым, в смысле, «моим» алфавитом. Без ятей, еров, фетов и подобной ерунды. Текст донесения был краток: «Задача выполнена. Потери: пятеро убитых, двенадцать легкораненых. Нахожусь в Ново-Георгиевске, крепость собираются сдать. Буду уходить к линии фронта».

Начальник штаба, недовольно посопев, все-таки разрешил воспользоваться радио, о чем и информировал появившегося по звонку адьютанта-делопроизводителя. Затем сдуру спросил, что еще желает мелкий, наглый, назойливый тип с погонами подпоручика. В смысле, чем он еще может быть полезен генералу от инфантерии Владимиру Васильевичу Смирнову. В ответ получил заверения, что Его Превосходительство будет очень признателен, если его Особый партизанский отряд выпустят без всяких проволочек из крепости. Представитель этого отряда в моем лице получил искреннейшие заверения в том, что никто не будет мешать катиться нам ко всем… жителям определенной области тонкого мира, чаще всего пахнущего серой, лишь бы не создавали проблемы для начальства. В переводе на русский язык это означало:

— Получите пропуск на выход в строевой части. Более не задерживаю.

Все складывалось как нельзя более удачно, если бы… В этот момент не появилось… ОНО, по названию, — как у Кинга. К Мужскому роду ЭТО на мой взгляд трудно было причислить по морально-деловым качествам, а к женскому — мешали кустистые седые брови, бакенбарды, усы и мундир. Комендант генерал от кавалерии Николай Павлович Бобырь нарисовался с той стороны дверей, когда подпоручик Гуров собирался, открыв вышеназванную деталь интерьера, покинуть кабинет. И пришлось этому подпоручику сделать шаг назад, потом — в сторону и повернуться налево и принять строевую стойку, дабы приветствовать ярчайшее светило в российской военной науке сдавать без боя мощнейшие крепости. А еще «принять перед лицом начальствующим вид лихой и придурковатый», вспомнив слышанную когда-то цитату от Петра Алексеевича, «дабы разумением своим не смущать начальство». Стоим «грудь колесом», едим глазами начальство, выражение лица — тупое, но решительное. Вроде, как понравилось. Похожий на старого облезлого кота генерал проходит мимо, безразлично бросает:

— Кто таков?

— Подпоручик Гуров, Ваше Высокопревосходительство!!! — Ну, орать — не мешки ворочать, а генералу понравилось.

— Свободны, подпоручик. — Бобырь поворачивается к своему начштаба, и, прикрывая дверь, непроизвольно слышу. — Николай Иванович, я только что радировал в Ставку…

Прекрасно могу себе представить, Чего он там нарадировал. И в связи с этим нужно как можно быстрее отправить свою депешу. Так, а что там на улице за грохотание? Типа, грозовые раскаты, но при безоблачном небе. Кажется, догадываюсь, — громы и молнии имеют исключительно крупповское происхождение. Оживились, блин, гансы!

Адъютант, закончив выписывать пропуска, протягивает мне два листочка бумаги, и, видя мою вопросительную мордочку, мрачно поясняет:

— Германцы начали штурм II и III фортов. Скоро всему конец… А Вы-то на что надеетесь, уходя из крепости?.. Лучше уж плен… Или пулю в лоб…

Не самое подходящее время вступать в бесплодные дискуссии, поэтому исчезаю, буркнув вполголоса:

— Вольному — воля. Хочет — живет, хочет — удавится.

Спешу. Через десять минут быстрого шага предъявляю пропуск часовому возле радиостанции. А еще через минуту чернявый юноша очень интеллигентного вида, отрекомендовавшийся прапорщиком Бенинсоном, с удивлением рассматривает столбики цифр на листке блокнота и на всякий случай переспрашивает:

— Что, так и передавать?

— Да, именно так. И, пожалуйста, постарайтесь ничего не перепутать.

— Как можно-с? И за кого Вы нас принимаете? — С этими возмущенными словами, прапор отправляет унтера-телеграфиста на «покурить» и, заняв его место, начинает передачу. Две минуты, и дело сделано. И сделано очень вовремя. Потому, как почти сразу же звонит телефон, стоявший рядом на столе. Местный «Маркони» берет трубку, представляется, а потом его лицо начинает выражать сильное недоумение и растерянность:

— Так точно… Я уже отправил радиограмму… Что?.. Никак нет… Слушаюсь…

Дав отбой, радист ошарашено смотрит на меня, потом трагическим шепотом выдает:

— Только что звонил сам начальник штаба… Интересовался, отправлена ли Ваша радиограмма. Потом приказал от Вас ничего больше не передавать…

— А больше ничего и не нужно. Спасибо, господин прапорщик. Я через пару часиков заскочу к Вам, — а вдруг ответ будет?

— И все-таки, интересно, что же там было написано?

В ответ многозначительно улыбаюсь, прикладываю указательный палец к губам, призывая к молчанию, потом, достав спички, демонстративно сжигаю текст шифровки и исчезаю за дверью. Теперь мне срочно надо к своей роте! Бежим туда со всей возможной поспешностью, которую может себе позволить офицер Российской армии. И на ходу вспоминаем старый анекдот: «Почему в армии полковники не бегают? Потому, что в мирное время это вызывает смех, а в военное — панику». Потом в голову приходит мысль. Одна, но очень важная и значимая. А что, если Бобырь радировал в Ставку о невозможности далее защищать крепость, о своих «героических», но напрасных усилиях, о грудах убитых германских солдат, закрывающих сектора обстрела пулеметам, о супертяжелых снарядах чудовищных пушек, от взрывов которых бетонные казематы лопаются, как ореховая скорлупа, и так далее!.. Мы, в смысле, моя рота, мой отряд абсолютно не нужны ему в качестве свидетелей его трусости, а, может быть, и предательства. И не выпустит он нас из этого каменного мешка, сдаст вместе со всеми остальными в плен. Ну, это он так думает, что сдаст. Не знает, дурень, с кем связался! Дорого обойдутся кошке мышкины слезки! Как бы не летальным исходом для него все может закончиться… Вот, уже и казарма рядом. Залетаю в свой каземат, там — тишь, да гладь, да Божья благодать. Народ частью дрыхнет, частью травит байки. Настроение боевое, без какой-либо паники. Замечательно!

Подошедший Михалыч рассказывает последние новости. Прибегал вестовой из штаба, затребовал кого-нибудь из господ офицеров для постановки роты на довольствие, несмотря на то, что получено «добро» на выход из крепости. Волгин ушел разбираться, до сих пор не вернулся. Оладьин предупредил, что пойдет проведать каких-то знакомых в штабе, вернется к обеду, или чуть позже.

Черт! Как же не вовремя! Сейчас нужно держаться всем вместе, а не бегать по крепости! Ладно, делать нечего, будем ждать… Кстати, насчет обеда! Надо будет озадачиться запасом консервов на дорожку. А то германские поднадоели, хочется «Щей с мясом и кашей» от отечественного производителя. Хотя бы. Так, ладно, все соберутся, тогда устроим военный совет. А пока схожу, посмотрю, как там дела у штабс-капитана Федоренко.

— Михалыч, роте — полная боевая готовность. Не уверен, но вполне допускаю, что придут нас разоружать. От имени коменданта. Расставь стрелков по окнам, пулемет — на вход. В общем, быть готовым ко всяким неожиданностям. Может, и немного паникую, но лучше перебдеть, чем потом сокрушаться. Я — к соседям. Посмотрю, что там творится. Скоро буду. Да, и не пристрелите меня по ошибке.

Митяев широко улыбается, показывая, что командирскую шутку понял и оценил. А я уже бегу в гости к дунаевцам. Там, как Винни-Пух, всеми лапами попадаю в растревоженный улей, только пчелки уж больно большие, да и одеты в солдатскую форму. Но жужжат точно так же. Тема, насколько понимаю, у всех одна: идти в плен, или к линии фронта. Пока простой народ перебирает плюсы и минусы обоих вариантов, нахожу шестерых, нет, восьмерых прапорщиков батальона в отдельной комнате. В компании нескольких бутылок водки, пачек папирос и пары пепельниц, полных окурков. Это, типа, они так переживают грядущие изменения в своей жизни. От предложения присоединиться отказываюсь, спрашиваю, где начальство, получаю неопределенный ответ, мол Федоренко с Бергом куда-то час назад ушли, и больше не появлялись. Корчу разочарованную мордочку и убегаю обратно к себе. Блин, все где-то бегают, какие-то вопросы решают, один я не у дел, позабыт, позаброшен… Хотя, кажется, знаю, чем заняться.

Возвращаюсь к себе, сажусь в «канцелярии», и не торопясь, под папиросу с крепким чаем после сытного обеда (спасибо дежурным!), еще раз прорабатываю по карте наш анабазис, не претендуя, впрочем, на лавры нового Ксенофонта. Самую большую проблему составляет форсирование рек. Если мы будем уходить по правому берегу, то придется переплывать Нарев у Зегржа после слияния с Бугом, а потом двигаться к Цехановцу. Это при условии, если идти на восток. Есть альтернативный вариант — переправиться на левый берег Нарева сразу за Новогеоргиевском, а потом двигаться тихонько на юго-восток в направлении Дрогичина, и там форсировать вышеупомянутый Буг… М-да, задачка… Самое хреновое — пользоваться придется гансовскими переправами. Наверное, от этого и придется танцевать. Где будет возможность, там и переправимся…

Мои стратегические размышления были прерваны появлением сначала Ивана Георгиевича, который обрадовал возможностью порезвиться на продскладах, в смысле постановки роты на полное довольствие. Видно, некоторые генералы действительно решили нас сдать немцам с потрохами. Интриганы, блин! Им в голову, наверное, даже и не приходит, что мы все равно уйдем при любом раскладе. Ну, не нравится нам здешний климат. В основном, — моральный. Волгин снова исчезает, обещая появиться через минут двадцать.

После обеда отправлю Оладьина с бойцами на склады затариваться продуктами. А то взяли некоторые моду ходить по знакомым, когда командиру скучно. Наверное, мои негодующие мыслеформы были ретранслированы в голову нужного абонента, поскольку буквально через пару минут Сергей Дмитриевич соизволил явиться в канцелярии, причем, отнюдь не в одиночестве. Вместе с ним пришли еще трое офицеров. Оп-па, а одного из них я знаю! Тот самый прапор из артупра, который у меня самым наглым образом выцыганил люгер взамен на пару ящиков пироксилина. На ловца и зверь бежит!.. Так, а что это он смущенно мнется за спинами товарищей? Ладно, все по порядку.

— Денис Анатольевич, знакомьтесь! Прапорщик Бер Николай Павлович. Подпоручик Стефанов Дмитрий Любомирович. Прапорщик Синельников… Матвей Матвеевич.

Ага, значит, знакомого прапора зовут Матвеем…

— Очень приятно, господа. Командир отдельной роты подпоручик Гуров. Присаживайтесь… Чем обязан?

— … Денис Анатольевич, мы с Сергеем Дмитриевичем учились вместе в школе прапорщиков, хорошо знаем друг друга. — Слово берет прапорщик Бер, худощавый шатен с ярко выраженной интеллигентной внешностью. — Он нам рассказал о том, как вы воевали, и, самое главное, о том, что ваш отряд уходит из крепости к нашим. Мы хотели бы присоединиться к вам. Ни мне, ни Димитру совсем не хочется сидеть в лагере военнопленных, когда вся страна воюет.

Ну, про всю страну он, пожалуй, для красного словца ввернул, но мотивация понятна. Ладно, слушаем дальше.

— Вы понимаете, господа, что сие мероприятие будет очень сложным и трудным? И не факт, что закончится благополучно?

— Да, конечно, оно не будет похоже на увеселительную прогулку. — Теперь слово берет уже смуглый, чернявый подпоручик со странным именем «Димитр». Скорее всего, из южных славян, — то ли серб, то ли болгарин. — Но цель того заслуживает. Я хочу воевать с бошами, а не выслушивать от них оскорбления в лагере. Моя война еще не закончена.

Так, с этими все понятно. А третий?

— Матвей Матвеевич, а Вы что скажете?

И тут звучит такое, что чуть не падаю со стула!.. С интонациями в стиле «Люди добры! Поможите, кто чем может, мы сами — не местные!».

— Господин подпоручик… Денис Анатольевич… Мне очень нужно выбраться! Мне никак нельзя попасть в плен! У меня батюшка, купец первой гильдии, — при смерти!.. Надо наследство получать! А то братья все без меня поделят!

Б..!.. Ё..!.. Твою…!.. Других слов и мыслей почему-то не возникает! Вот уж, действительно, кому — горе, кому — радость! И чего с этим «пассажиром» делать прикажете?.. Видно, мои сомнения отразились на лице, потому, что прапор быстро продолжил:

— Господа! Я ж не просто так! Я ж отблагодарю!

Ну, что это не будет просто так, — и ежику понятно. Интересно, а чем и как ты нас благодарить будешь?

— И что же вы можете нам предложить, Матвей Матвеевич? — Надеюсь, он поймет иронию.

— Я много чего могу… Ежели крепости амбец… Простите, ежели крепость германцу сдают… У меня есть доступ ко многим хранилищам… Я могу…

Так, понятно. Никто ни у кого отчетности спрашивать не будет, следовательно, со складов можно тащить все, что захочешь. Только вот, чего там интересного может быть? Опять пироксилин? Так нам его много и не надо… Стоп! Чего он там бухтит?!

— … Могу со склада револьверы выдать. Их там много, сотни две лежит.

— Какие револьверы? — А вот это очень интересно. Типа, сбывается мечта идиота, — вооружить короткостволом всех бойцов. — И в каком состоянии?

— Наганы офицерские. Заложены на склады были с начала войны. И патроны к ним… И кобуры…

— Если добавите к вышеназванным наганам еще сотню патронов для крепостного ружья Гана, будем считать, что договорились.

Купчина недолго думает, потом утвердительно кивает головой, показывая, что согласен. Замечательно! Просто праздник какой-то!

— Матвей Матвеевич, скажите прапорщику Оладьину куда и во сколько подойти, и идите, готовьте револьверы.

После отбытия незадачливого наследника, обращаю внимание, что остальные гости смотрят на меня недоуменно, с долей брезгливости.

— Господа, прошу не обращать внимания на этот торг. С такими типами по другому нельзя. Вы же сами все видели и слышали. На руках никто его нести не будет. Я только даю ему шанс спасти свою никчемную жизнь… И наследство батюшки, сто лет ему здоровья.

— Простите, но зачем Вам столько наганов? Не на базаре же Вы их будете продавать!

— Дело в том, Дмитрий Любомирович, что наша рота выполняет особые задачи, о чем Сергей Дмитриевич Вам, наверное, уже поведал. Так вот, во многих случаях моим солдатам удобнее пользоваться не карабином, а револьвером, или пистолетом.

— Но у Вас же всего около сотни человек. Это что, по два нагана каждому?

Ага, и будем изображать пародию на техасских рейнджеров времен Гражданской войны с двумя кольтами в кобурах…

— Нет, Николай Павлович. Это — запас на будущее.

Наш разговор прерывает появление Волгина. И по лицу видно, что случилось что-то неприятное.

— Господа! Форты внутренней линии пали! Германцам осталось промаршировать три версты, и они — у стен редюита!

— Простите, господа, мне надо идти на батарею! — Стефанов резко вскакивает со стула. — Николай, и ты поторопись к своим саперам!

— Куда Вы собираетесь? — Иван Георгиевич с мрачной усмешкой смотрит на «гостей». — В крепости полная анархия и дезорганизация. Офицеров почти не видно, солдаты толпами шляются, где хотят. Кричат, митингуют.

— Простите, господин штабс-капитан, но мы должны быть на своих местах! — Голос Стефанова звучит твердо и немного вызывающе. — Наше место сейчас там! Скоро германцы будут уже у стен крепости!

— Хорошо. — Сейчас их не переубедить, да и надо ли? — Мы до вечера будем здесь. Потом уходим. Не опоздайте.

Когда они убегают, посылаю Оладьина, пока не поздно, за револьверами, а получать продукты отправляется группа унтера Чернова. А сам сижу и обдумываю мысль, пришедшую в голову при разговоре. Но времени на это уходит мало, вскоре начинаются неприятности. Не проходит и пятнадцати минут, как в расположение влетает один из его бойцов и, что есть силы, высвистывает «тревогу». Собственно, сам сначала услышал сигнал, выскочил из канцелярии. И только потом увидел растрепанного, запыхавшегося погранца, вокруг которого уже стояла толпа.

— Что случилось?!

— Там… Эта… Наших бьют… Толпа — сотни две где-то… Хотят склад грабануть… Наши с кладовщиком внутри заперлись… Меня и Ваську отправили за подмогой… Ф-фух… Нас переняли сразу у ворот… Васька крикнул, чтобы я бежал… А он энтих придержит…

ТВОЮ МАМАН!!!.. В два прыжка оказываюсь в комнате, ножны цеплять некогда, шашку в руку, обратно в коридор, и понеслись! Не знаю, сколько времени заняла дорога, но когда подбежал, веселье было в полном разгаре. Трое каких-то придурков месили ногами тело возле ворот… Суки!!! Убью!!!.. Подбегаю совсем близко, первый слышит мои шаги, оборачивается и ловит с левой руки рукояткой люгера в лоб. Все, глазки — в кучку, и — на землю. Второй спустя долю секунды получает сапогом под ребра и, скрючившись, улетает в сторону. Третий, не обращая ни на что внимания, в очередной раз заносит для удара руку с неизвестно откуда взявшейся кочергой… А вот хрена тебе, урод!!! Кончик шашки чиркает по руке чуть пониже запястья, железяка выпархивает из ставших непослушными пальцев, проносится мимо меня и бренчит по булыжникам мостовой. Кровь широкой струей брызжет из раны, рот в обрамлении давно нечесаной бороды начинает раскрываться в крике… И закрывается от «саечки» пистолетом снизу под челюсть. Прямым с ноги отправляю скотину в полет. Надеюсь, что последний.

Проскакиваю в ворота и вижу красивую такую картину: на каменном «быке» стоит какое-то чудо в солдатской форме и во всю мощь своей глотки вещает собравшимся внизу слушателям:

— Товарищи! Нас всех предали! Предали офицеры и генералы во главе с самим царем! А женка царская, — так вообще германская шпиенка! Что им солдатская жизня, товарищи?! Ни в грош не ставится, нас постоянно гонят на убой, не думая о том, что мы — тоже люди! За что мы здесь воюем?! За какие-то проливы, которые ни мне, ни вам не нужны? За то, чтобы буржуи стали еще богаче, наживаясь на поставках в армию? Чтобы, пока мы здесь воюем, там, дома, наши семьи пухли с голоду, не имея возможности купить хлеба, этими же буржуями припрятанного? Вот вы давно со своими бабами спали? А щас они за горстку муки с лавочником, аль мельником на сеновале кувыркаться будут! А эти золотопогонники и на фронте жируют. С мамзельками — санитарками какаву пьют, да шоколадом заедают, в шелковом белье ходют!

Теперь, братцы, пока не поздно, надо взять все и поделить по справедливости, а офицериков и шкур-унтеров — на штык насадить!

Стоп, а мордочка эта мне знакома… Как его?.. А, Миша Бейцин собственной персоной. Агитатор, бл… хренов!..

Гуров не ошибся. Это был именно Михаил Бейцин, который сейчас сдавал в некотором роде выпускной экзамен. Настоящим режиссером, а заодно и экзаменатором был член РСДРП с опытом проведения агитационной и подрывной работой в воинских частях с 1905 года, и, по совместительству, — агент охранного отделения младший унтер-офицер Макар Степанович Черешнин.

Предпочтя небезопасной передовой, на первый взгляд, тыловую крепость, он занимался натаскиванием молодых марксистов-агитаторов. Вполне естественно, что Миша, после неудачной словесной дуэли с Гуровым, прибежал к Макару Степановичу с нытьем в тональности: «Наших бьют». Черешнин, опасаясь, что все «разрушенное непосильным трудом» пойдет насмарку, доложил крепостному жандармскому начальнику штабс-ротмистру Мазепенко, что: «тут среди офицеров некий подпоручик Гуров, Карлу Марксу налево и направо цитирует. Не эсдеками ли засланный будет, больно уж замашки схожие?».

По удивительному совпадению фамилия сего офицера оказалась знакомой. Не далее, как несколько часов назад, лично генерал Бобырь приказал присмотреть за «пришлым смутьяном и не пущать его из крепости», а за неделю до этого ориентировка на некого партизана Гуроффа, поступила от настоящих хозяев штабс-ротмистра — офицеров разведотдела германского генштаба…

Штабс-ротмистр жандармерии Иван Степанович Мазепенко происходил из той, по счастью меньшей, части малоросской шляхты, которая попала под державную руку Российских монархов в результате завершения «коррекции» территории Речи Посполитой, впитав при этом в себя вместе с кровью все недостатки гонористых ляхов и сластолюбивых османов. Кто оказался виноватым больше: его пра. прабабка, гордая тем, что её использовал для постельных утех один из бастардов графа Потоцкого, или турецкие янычары, занимавшиеся тем же самым, но прямо на земле, «без отрыва от производства», в смысле, — грабежей и поджогов, не смог бы разобраться ни знаток генеалогии, ни сам «крестный отец» генетики Уильям Бэтсон. Но в последнем представителе данной ветви эти зловредные гены превысили критический порог. А может быть внесла свою лепту и фамилия.

Еще в училище юнкер Мазепенко, которого однокашники именовали не иначе как «Мазепой» полностью соответствовал одному из толкований этого прозвища — грубиян, неряха. Выпуск в полк ничего не исправил: страсть к карточной игре, соединенная с категорическим нежеланием отдавать долги, слишком вольное отношение к казенным суммам, должны были закономерно завершиться позорным изгнанием со службы. Но, как, ни странно, Ивана Степановича спасли события 1905 года и разгул революционного террора на просторах Российской Империи. Значительная часть офицеров, коим выпала судьба противостоять вспышкам насилия, отнеслась к этому, как к работе хирурга, который вынужден порой брать в руки скальпель, дабы спасти жизнь человека, а часть, в основном — гвардейцы, вообще отказались «играть роль полицейских». Иван Степанович же, напротив, понял, что ему достался редкий шанс сделать карьеру. Действуя почти по рецепту своих польских родичей: «Холопов — огнем и мечом», он не брезговал сам пускать в ход тяжелые кулаки, или плетку, предварительно проверив, надежно ли связаны руки, не делая различия по половой, или возрастной принадлежности бунтовщика.

Но увлекшись «искоренением смуты», Мазепенко несколько перестарался и, дабы избежать бойкота сослуживцев, решил перейти в жандармский корпус. Неистребимая болезнь России — матушки — кумовство помогло борцу с революцией.

Когда-то еще Грибоедов вложил в уста Фамусова слова: «Как будешь представлять к крестишку иль местечку, Ну как не порадеть родному человечку?». Именно в соответствии с этим «рецептом» графиня Н, желающая сделать приятное своему «близкому другу», замолвила словечко перед тайным советником В, которому штабс-ротмистр, скрепя сердце, пару раз «удачно» проиграл некоторые суммы, а тот в свою очередь обратился к генералу М, который был ему некоторым образом обязан, и в итоге, последний в этой цепи, закрыв глаза на все грехи штабс-ротмистра, подписал бумаги на перевод.

Так жандармерия Российской Империи «обогатилась» новым пополнением. Увы, именно подобные индивидуумы и создали тот негативный образ «душителя свободы», «унтера Пришибеева», который чернил в глазах общественного мнения те сотни людей, которые, не зная покоя, вели борьбу с внутренними и внешними врагами. И к которым так называемая интеллигенция, которая, подобно графу Льву Толстому, возмущаясь «хладнокровным контрреволюционным насилием государства», сразу же мчалась за помощью, когда «пламя бунта народного» могло испепелить их уютные усадьбы.

Сослуживцы в основном сторонились нового коллегу. У них вызывали неприятие излишняя вкрадчивость и слащавость Мазепенко в общении со старшими, или более удачными коллегами, и одновременная грубость с подчиненными, а также готовность лично помочь в выбивании показаний из задержанных. Штабс-ротмистр не владея и, откровенно говоря, и не пытаясь обучиться весьма модному тогда искусству джиу-джитсу, больше полагался на массивные кулаки, и несколько не типичную для его комплекции подвижность. В общем, служил Иван Степанович, как умел, себя не забывал, обрастал агентурой из эсеров и эсдеков, не брезговал и уголовниками, но была у него одна тайная страстишка — совсем юные девочки. Тем более, что недостатка в тайных неподнадзорных притонах не было. Многие газетные объявления предлагали воспользоваться для коротких встреч услугами гостиниц с роскошью, отдельными номерами в разных стилях — Ампир, Маркиз, Людовик, Рококо, Фантазии, прекрасными пружинными кроватями с балдахинами в китайском стиле от 1 до 3 руб. Все было хорошо, служебное положение служило практически непробиваемым прикрытием, если бы не его командировка в Ригу.

Прибыв в город, он остановился в одном из небольших пансионов, который ему в порыве пьяной откровенности настоятельно рекомендовал один из постоянных карточных партнеров. Владелица заведения, почтенная фрау Мюркель, содержала двенадцати — четырнадцатилетнюю прислугу, задача которой состояла не только следить за порядком в номерах, но и оказывать абсолютно всяческие услуги любвеобильным постояльцам. Неделя пронеслась незаметно, но как-то утром, одна из его малолетних пассий подняла крик. Естественно, сбежались люди и в случае необходимости два, а то и три свидетеля (не считая «пострадавшей») готовы были подтвердить факт растления несовершеннолетней, соединенные с физическим насилием. Мазепенко попытался сыграть образ разъяренного честного служаки и поэтому вопли типа: «Не потерплю», «Разорю», «Сгною на каторге, курва немецкая» были слышны, вероятно, за квартал. Но тут в дело вмешался уже немолодой господин, в строгом гражданском костюме, но с военной выправкой.

Властным движением руки, он выпроводил из номера всех и на вполне хорошем русском языке предложил «побеседовать, как цивилизованные люди». В разговоре, показав великолепное знание законов Российской Империи, господин отрекомендовавшийся коммерсантом из Германии Мюллером, просветил присмиревшего жандарма о том, что: «За сии деяния, в соответствии с Уложением о наказаниях уголовных от 1885 года, полагается «лишение всех личных и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и ссылка на жительство в Сибирь, или содержание в исправительных арестантских отделениях. А если учесть еще и фотографии, которые могут попасть в газеты, то герра Мазепенко ждут весьма незавидные перспектив. Впрочем, если они сумеют договориться…».

Таким образом, в перечне завербованных немецкой разведкой и появился молодой жандармский офицер, который после начала военных действий был направлен в крепость Ново-Георгиевск…

Немного подумав, Мазепенко приказал Черешнину:

— Выпускай своих агитаторов, пускай бузу среди солдат затевают возле казармы, где «партизаны» расположились. Если получится, то офицеров этих в лазарет спровадить надобно.

— А ежели мои солдатики перестараются малость, Ваше благородие, да и пристукнут их?

— А в 1905 году ты ручки-то замарать не боялся? — Мазепенко немного удивленно посмотрел собеседника. — Парой грехов больше ни Бог не заметит, ни я не взыщу! Работайте спокойно. Хотя, нет, мне этот подпоручик нужен живым…

Бейцин с энтузиазмом взялся за новую задачу. Еще бы, у него теперь был шанс посчитаться с этим «шибко грамотным золотопогонником», который его давеча опозорил. И спектакль начался…

* * *

Чего он там пищит?! Офицеров к ответу?.. Кровь им пустить?.. Это мы сейчас посмотрим, кто кому кровь пустит! Оп-па, а Мишаня меня увидал. Глаза загорелись, на мордочке крупными буквами написана мстительная радость, типа «Щас я тебя!». Еще чуть-чуть, и натравит на меня своих дружков. Рука с люгером взлетает вверх, бахает выстрел… Ну, вот, был агитатором, стал трупом. Потому, как во лбу лишняя дырка образовалась, природой не предусмотренная. Пользуясь секундным замешательством, двигаюсь к складу. Все, я у дверей. Вся толпа почти одновременно поворачивается ко мне, мгновения мертвой тишины сменяются угрюмым, зловещим гулом…

— Что, бандарлоги, нюх потеряли?! А ну, осади назад!

Из толпы раздается чей-то тонкий, с истеричным подвизгиванием, голос:

— Вот видели, братцы! Офицерье нас уже без суда и следствия стреляить! Безвинного человека убили! Бейте его, товарищи! Бейте золотопогонника, он один тута!

Выстрел под ноги передним притормаживает напор особо рьяных мстителей.

— У меня патронов мало, но не промахнусь ни разу. Кто хочет раньше времени на кладбище попасть?

В ответ из-за передних шеренг прилетает обломок кирпича, разбивается об стену. Вслед за ним летит полено, которое принимаю на шашку и отбиваю в сторону. Теперь очередь булыжника, от которого уклоняюсь… И в этот момент еще один, сбив фуражку, хорошо так попадает по голове. В глазах темнеет, и на фоне этой темноты носятся разноцветные звездочки… Стоять!!! Если упаду, — затопчут, разорвут!.. Прислоняюсь спиной к стене, по лицу течет что-то теплое. И соленое на вкус. Тыльной стороной руки вытираю глаза, на рукаве — кровь… Сквозь крики толпы слышу рев Митяева:

— Казаки!!! Шашки во-он!!! Делай, как я!!! Вперед!!!

Зрение быстро восстанавливается, силуэты вновь обретают резкость. Справа от ворот на толпу двигаются мои станичники с Михалычем во главе. Клинки, сверкая, выписывают круги и петли, которые может увидеть только опытный боец, стоящим ополченцам-лапотникам они, наверное, кажутся розовато-кровавыми в лучах начинающегося заката кругами свистящей смерти. Попасть под такой, — что в мясорубку гигантскую сунуться. На фарш изойдешь. Агрессивная толпа в секунды превращается в испуганно-молчаливое стадо. Звучит команда «Раздайсь!». Казаки, не переставая фланкировать шашками, быстро расходятся в стороны. Последнюю точку в разговоре ставит Котяра, сменивший свое ружье на мадсен, невесомо порхающий в его руках. Рядом с ним появляются еще два расчета. Вторые номера держат стволы за сошки, первые, став поустойчивей, приникли к прицелам. Почти как расчеты МГ-34 в вермахте. Бас Федора перекрывает все звуки во дворе:

— Всем — на колени! Быстро! Считаю до трех, стреляю в грудь!

Очередь, веером разошедшаяся поверх голов, заставила даже самых смелых бухнуться на брусчатку. Ко мне подходит Михалыч, осматривает рану, промывает ее водой из фляжки, а затем забинтовывает голову, добродушно ворча:

— Ну, Командир, ты и бегать. Как дал из казармы, только пятки засверкали. Я мальцом после соседской нагайки, и то так не носился. Мы — за тобой, так только вот поспели.

— Хреново бегаете. — Пытаюсь отшутиться, несмотря на накатывающуюся слабость и предательски подгибающиеся коленки. — Вернемся на базу, будем усиленно тренироваться… Как там Васька? Ну, который погоню задерживал?

— Дык, вроде бы нормально. Оклемался малость. Отмутузили изрядно, но на ногах стоять может. Шо с энтими делать?

— А нагайками проводите, чтоб впредь неповадно было мародерничать, и дело с концом. Тех, кто нашего бил, разрешаю особо не жалеть…

Через некоторое время все желавшие добраться до халявной жратвы, и, как потом оказалось, выпивки, получив отпущение грехов в виде двух отметин от нагаек на яго… чуть пониже поясницы, отправились восвояси, проклиная жесточайший произвол проклятого царизма в лице злодея подпоручика Гурова и его людоедов-казаков. Хм-м, а ведь потом, в лагере, они действительно и сами поверят и убедят других в этой сказочке. И будем мы душителями свободы и приспешниками кровавого сатрапа…

Кладовщик, перепуганный до полусмерти, быстро выдал нам все полагающееся, рассыпаясь в многословных изъявлениях благодарности за спасение, и постарался не заметить, как мои бойцы «случайно» прихватили пару лишних ящиков с тушняком и мешок сахара.

На обратном пути, подходя к казарме, успели на еще один митинг, точнее, — на его окончание. Правда, тема была другой. На плацу, обступив ровными прямоугольниками рот обозную двуколку, стоял Дунайский полк. А с повозки, возвышаясь над головами своих солдат, обращался к ним их полковой командир полковник Асташев.

— … Все вы уже знаете, что крепость обречена. И нас ждет германский плен. Но, пока я командую полком, требую… и прошу вас, братцы, не занимайтесь бесчинствами и мародерством. Не роняйте честь полка даже в такой тяжкий момент… И вот еще что. Я дал слово командиру бригады и коменданту, что буду исполнять все приказы. Я разделю судьбу полка, и вместе с вами отправлюсь в плен. Но те из вас, кто хочет пробиваться к своим… В общем, если таковые найдутся, — выйти из строя на три шага! На размышленье одна минута!.. Штабс-капитан Федоренко, примите людей. Вы назначаетесь командиром сводного батальона, будете восстанавливать наш 249-й Дунайский, когда прорветесь к нашим…

Ручеек добровольцев, сначала жиденький, потом все усиливающийся, вытекает на свободное место перед строем. Насколько отсюда вижу, почти все — старослужащие и унтера. Остальные стоят, хмуро и обреченно переваривая последние известия. Штабс-капитан Федоренко строит на свободном месте своих новых подчиненных в отдельную колонну. М-да, вот и пошло разделение на сильных и слабых, на наших и ваших, на своих и чужих, на красных, белых, зеленых, хамелеонистых. Скоро вся страна будет делиться по подобному признаку… Что-то не вовремя, да и не в тему растекся мыслию по древу. Наверное, виноват прилетевший булыжник, который нажал на голове кнопку «Философствовать». Так, высокие материи и розовые сопли отставить до лучших времен! Готовь отряд к выходу, умник, блин!..

Дав очередные ЦУ и назначив крайних следить за их выполнением, решил еще раз сбегать на радиостанцию, узнать последние новости. Ходу до нее — минут десять, за это время конец света всяко не наступит, хотя гансы уже начали обстрел крепости из пушек.

Пока редкий и неточный, но это — пока…

Возле входа стоят уже два часовых, причем, настроенных довольно решительно. Внутрь, несмотря на все старания, попал только после личного разрешения прапорщика Бенинсона. Этот «Маркони» вышел на шум и, увидев меня, сначала даже замахал руками, мол, ничего больше передавать не буду, и не упрашивайте. Но когда узнал, что я — так, просто проходил мимо, и решил заскочить на огонек, типа, узнать что нового в эфире происходит, хитро улыбнулся и дал команду пропустить. Те посторонились с невнятным бурчанием: «Звиняйте, Вашбродь. Приказ!»

— Видите ли, господин подпоручик, мне запрещено радировать что-либо от Вас. Но никто не запрещал мне передавать радио адресатам. — С этими словами он подает мне листок с несколькими строчками. Берем и читаем: «Отправителю радиограммы за нумером таким-то. Дальше идет одна цифирь, и в конце подпись — Анатоль».

— Спасибо, господин прапорщик, за добрую весть. — Стараюсь выдерживать предложенный тон. — А Вы уверены, что это адресовано именно мне?

— За тем номером, что указан, была послана Ваша депеша… И все-таки, господин подпоручик, хотя бы подскажите, каким типом шифра пользуетесь. Я на досуге грешным делом криптоанализом увлекаюсь, пытался разобраться, — никак не получается.

— М-да. Вашу бы энергию, да в мирных целях… Сочувствую Вашему любопытству, но и Вы поймите меня, — слово чести.

Ага, а еще некоторые нетленные принципы, из которых сложен, к примеру, приказ Љ 010. И один из них гласит: каждый исполнитель должен знать только ту информацию, которая необходима ему для работы. А все остальное — от любопытства, которое может вредить здоровью…

Распрощавшись с неуёмным прапорщиком, бегу обратно в казарму расшифровать послание. Но в канцелярии меня уже ждет Оладьин с радостной улыбкой на лице и докладом. Что мы стали богаче на сто восемьдесят восемь наганов и на очень большое количество патронов к ним.

— Сергей Дмитриевич, нужно выдать всем нашим по револьверу и, наверное, по полсотни патронов. Надеюсь, они еще не позабыли, как с короткостволом обращаться. Остальное понесем в вещмешках, если, конечно, батальон Федоренко транспортом не поможет.

— Денис Анатольевич, Вам бы с ним поговорить не мешало. Время не ждет, скоро уходить.

— Сейчас сделаю одно очень важное и секретное дело, и пойдем разговаривать. — Беру чистый листок бумаги, тихонько бормочу, в смысле, напеваю нужный куплет, и через пару минут появляется сначала шифр, а затем содержание радиограммы: «Двигаться на Граны — Бельск. Ждем». Вот и замечательно! Сжигаем бумажку. С маршрутом определились. Теперь надо определиться с командным составом.

— Сергей Дмитриевич, к соседям идем вместе. Потому, что не исключено, что роту поведете Вы лично.

— … А Вы?..

— А я, быть может, подзадержусь на денек. Что-то мне подсказывает, что Ново-Георгиевск в целости и сохранности попадет гансам в лапы. Вот и думаю, как этому помешать.

— Так может мы…

— Нет, воевать за крепость уже поздно и бессмысленно. Осталось погромче хлопнуть дверью, уходя. Вот этим и хочу заняться. Весь отряд для этого не нужен. Сейчас пойдем к Игорю Александровичу, потом подскажете где найти Ваших друзей — Бера и Стефанова, а дальше — посмотрим…

В казарме Дунайцев дежурный унтер провел нас к своему начальству. Берг курит возле открытого окна невидяще глядя перед собой, не обращая внимания на грохочущие разрывы. Федоренко, сидя за столом с мрачным видом, что-то чиркает карандашом по листу бумаги. В стороне стоит начатая бутылка «беленькой» и две рюмки. Услышав шаги, поднимает голову, смотрит на нас и натянуто усмехается:

— Что, Денис Анатольевич, и здесь успели повоевать? Под обстрел попали?.. Угоститесь?

— Нет, камушком задело. За предложение — спасибо, но не буду… А у Вас что нового, господа?

— Я уже попрощался со своими трехдюймовочками. — Берг говорит, не оборачиваясь, по-прежнему глядя в окно. — Замки и прицелы мои пушкари из окон в Вислу повыкидывали, похоронили, стало быть… Вот так… Игорь Александрович даже трех сотен не собрал… Батальон!.. Смешно…

— Роман Викторович! Не трави душу!.. Тем более, что они правильно решили! — Штабс-капитан прорычал это в спину Бергу, затем уже спокойнее обратился к нам. — Поначалу там, на плацу, ну да Вы видели, вышло около пятисот добровольцев. Потом, как в казарму пришли, спустя время ко мне подходят старые унтера и говорят, что с остальными в плен пойдут… Нет, они не струсили… Сказали, что коль уж если сами Их Высокоблагородие полковник Асташев с полком сдается, то кто ж, как не они молодняку помогать будет там, в лагере. Посему кинули жребий… В общем, со мной на прорыв пойдет двести сорок два человека. Старослужащие, унтера, — вояки опытные. Берем четыре обозных двуколки, одну можем уступить Вам, чтобы не все имущество на плечах таскать. Все вооружены, патроны есть. К нам присоединятся артиллеристы Романа Викторовича.

— Тоже не все. — Берг все выискивает за что бы зацепиться взглядом на горизонте. — От всей батареи — только тридцать четыре человека…

— Денис Анатольевич, может быть Федора к ним послать? — Оладьин все пытается переломить ситуацию. — Чтобы он про своего брата рассказал?

Федоренко смотрит вопросительно, да и Берг отклеился от окна, — они не знают эту историю. Да и необязательно им знать.

— Нет, Сергей Дмитриевич. Во-первых, можем спровоцировать митинг с последующими разборками. А во-вторых… Не хочу заставлять Кота использовать личную жизнь для чьей-то агитации. Тем более, как мне кажется, все уже решено.

— А нам тоже не расскажете? — Роман Викторович постепенно переключился со своих мрачных дум на любопытство.

— Рассказывать особо нечего. Федора впервые увидел в госпитале, куда он привез своего брата. Германцы захватили того раненым, без сознания. Изуродовали, и подкинули к нашим окопам. Мол, бойтесь нас. Я пообещал отомстить. Ночью пробрались к их позиции и перебили весь взвод, который принимал участие в зверствах. На прощание оставили записку о том, что если такое повторится, ни на какие конвенции они могут не рассчитывать.

— Постойте, я уже слышал эту историю. — Игорь Александрович встает из-за стола. — Наши авиаторы как-то говорили о задании разбросать листовки с подобным предупреждением над германскими окопами. Да и солдаты судачили между собой о том, как какой-то прапорщик за своего солдата отомстил. Только вместо взвода у них была сначала рота, потом — батальон.

— Хорошо, что не дивизия. — Пытаюсь отшутиться. — Где бы на всех ножиков нашел?

Наш разговор прерывает появление троих запыхавшихся недавних знакомцев с наганами в руках. И одного незнакомца. Бер, Стефанов и Синельников, спросив разрешения присутствовать, бережно заводят в комнату какого-то священника. Лица у всех угрюмые и какие-то беспомощно-потерянные. Штабс-капитан, мрачно усмехаясь, достает из походного сундучка еще рюмки и наполняет их.

— Милости прошу, господа. Помянем Ново-Георгиевскую крепость…

— Да как Вы можете, господин штабс-капитан!.. — Стефанова пробивает на истеричный крик, но потом он останавливается, сокрушенно машет рукой и уже тихо продолжает. — Да, наверное, Вы правы… Я прибежал на батарею, а там… Приказ — огня не открывать, а чтоб соблазна не было, начальник артиллерии крепости приказал выставить караулы у всех артскладов… Солдаты разбежались кто куда, большинство — мародерствовать. Обратно шли, священника от толпы еле отбили. Он пытался остановить разгром продуктового склада, но там все были уже пьяные и невменяемые. Его сзади прикладом по спине огрели, свалили на землю и уже затаптывать начали. Мы пару раз в воздух из револьверов выстрелили, толпа раздалась, мы — батюшку под руки, и ходу. Только чувствуем, — они нас догоняют. Спасибо вот Матвею Матвеевичу, выручил.

Оп-па, а за что такое уважение складской крыске? По имени-отчеству величают, да без издевки. Что ж он там такое отчудил? Предложил взаимовыгодный обмен пьяному сброду?..

Видя сомнение присутствующих, Дмитрий Любомирович объясняет:

— Когда нам уже на пятки начали наступать, прапорщик Синельников в сторону повернулся, и кричит: «Взвод! Заходи слева! Окружай бунтарей!». Те пока соображали что к чему, мы в казарму заскочили, и по коридорам — сюда.

М-да, это он хорошо сообразил, молодец! О, а вот и батюшка окончательно оклемался…

— Спасибо, господа офицеры, что спасли недостойного служителя Божьего. Зовут меня отец Алексий, назначен священником в 454-й пехотный Егорьевский полк. Хотел остановить неразумных, бесами попутанных, да вот, не справился.

— Хорошо, хоть живым остались. При таком-то бардаке. — Штабс-капитан подносит батюшке рюмку водки. — Примите, как лекарство. Оставайтесь пока у нас, передохните.

— Благодарствую, но надобно в полку быть. Мало ли что паства моя учинить может. В такое-то время… Ох, Господи, за грехи наши…

Игорь Александрович выходит со священником, чтобы дать в сопровождение пару солдат и возвращается обратно. Ну, что ж, пора поговорить о деле.

— Итак, господа, насколько я понимаю, Ново-Георгиевск достанется врагу в целости и сохранности. Для этого сделано все возможное. Гарнизон деморализован, управление войсками потеряно, батареи молчат — склады под караулами, снарядов на позициях нет. Не удивлюсь, если вскорости получим приказ о сдаче винтовок… Поэтому планы слегка корректируются. Мой отряд под командованием прапорщика Оладьина вместе… со сводным батальоном штабс-капитана Федоренко сегодня уходит из крепости. Сам остаюсь здесь еще на сутки с небольшой командой добровольцев. Постараюсь взорвать все, что взрывается, затем буду догонять вас, или самостоятельно двигаться к линии фронта. Единственная к Вам просьба — до ухода показать, где находятся эти чертовы склады и как удобней к ним подобраться.

Бер и Стефанов переглядываются друг с другом, затем последний после небольшой заминки нарушает воцарившееся молчание:

— Денис Анатольевич, мы, конечно, можем показать то, что просите. Но, боюсь, одним вам не справиться. Нужны люди, знающие крепость. Поэтому… мы с Николаем остаемся с вами. Считайте нас своими добровольцами. Он — сапер, я — артиллерист, так что, лишними не будем.

Кивок Бера подтверждает вышесказанное.

— Я тоже хочу остаться. — Берг загорается идеей. — Хоть как-то можно будет германцу напоследок напакостить.

Игорь Александрович недоуменно смотрит на своего товарища, потом высказывается:

— Роман Викторович, не будь ребенком!.. Давайте тогда все здесь останемся и примем последний бой! И ляжем в землю!

В принципе, он прав, Берга надо мягко притормозить:

— Роман Викторович, Вам нужно быть со своими пушкарями. Вы для них — командир, а значит, как говорят англичане, — первый после Бога. Они могут не понять, если Вы их сначала сагитировали пробиваться к своим, а потом бросили на произвол судьбы.

Берг, понимая правильность сказанного, молча машет рукой, и возвращается к окну и папиросе.

— Николай Павлович, подскажите, как проще и надежней все сделать.

— Ну, в каждый склад — несколько ящиков пироксилина, пара капсюлей-детонаторов для надежности и бикфорда метров шесть, чтобы было время унести ноги. Ничего сложного. Ночью затащить взрывчатку, а утром — бабахнуть!

— Да, только если шнур заметят, могут перерезать. Там же охрану выставят. — Стефанов мыслит правильно, но лучшего варианта у нас нет. Значит, придется рисковать. А охрану будем убирать в последний момент и, желательно, без шума.

— Хочу заметить, господа, что взрывать мы будем только после того, как будут выведены все пленные из крепости, и не раньше. Своих хоронить под обломками как-то не хочется. Да и пострелять их могут германцы из мести. Поэтому предлагаю ночью заложить взрывчатку, дождаться, когда в крепости будут только германцы, и тогда подрывать. Остается решить: где взять пироксилин, как попасть в склады и незаметно распихать взрывчатку, и где дожидаться нужного момента.

После вопроса о пироксилине все почему-то одновременно посмотрели на Синельникова, который от такого внимания покрылся нервным румянцем почти, как Наташа Ростова перед своим первым балом. Но, тем не менее, ответил четко:

— У меня есть возможность выдать около двадцати ящиков. Нужно только как-то их перевезти.

— За этим дело не станет. — Игорь Александрович отрывается от мрачного раздумья. — Полковой обоз все равно без дела простаивает. Сколько нужно двуколок? Пяти хватит?..

— Караулы на двух складах мы можем снять. — Дмитрий Любомирович поворачивается от окна, где он курил на пару с Бергом. — Там мои батарейцы стоят… Смешно! Поставили мышей сыр караулить!

— Димитр, там рядом еще склад с боеприпасами крупного калибра. Правда, в карауле — не наши. Но я не удивлюсь, если там часовых уже и след простыл. При таком-то шабаше.

— Спрятаться можно будет на складе. Денис Анатольевич, Вы помните мою комнатушку? Если там немного переставить ящики, то входа совсем на будет видно… И еще, господа! — Матвей Матвеич смущенно пытается завладеть вниманием. — Я, конечно же, не специалист… Вот вы говорили, что подрыв с помощью бикфордова шнура ненадежен… Скажите, а вот бомбы с проводами могут подойти в качестве детонатора?

— Как Вы сказали?! У нас есть мортирные мины капитана Романова? Откуда?.. Мне отец когда-то про них рассказывал! — Роман Викторович необычайно оживился, услышав фразу прапорщика.

— Судя по книгам учета, лежат на хранении с тысяча восемьсот девяносто первого года. Здесь, в крепости, проводились последние испытания, а потом, за невостребованностью, их так тут и оставили.

Теперь все смотрим на Берга, дожидаясь пояснений. Которые тут же следуют:

— Лет двадцать пять тому назад один из офицеров, служивший в крепостной артиллерии, изобрел мину. Которую можно было выстреливать из двухпудовой мортиры. Особенностью было то, что к ней крепился бронированный кабель длиной около полукилометра. Мину выстреливали, она тянула за собой провод, падала на землю, а потом в нужный момент подрывалась с помощью электрической подрывной машинки.

— Кстати, машинка есть у меня в хозяйстве. — Это уже Николай Павлович вступает в разговор. — Новейшая разработка, образца тринадцатого года!

— А не испортились эти мины за столько лет? — Меня, как дилетанта в данной области, начинают мучить смутные сомнения.

— Наверное, нет, Денис Анатольевич, мины и провода упакованы в вощеную бумагу и заколочены в ящики. Мы одну такую вскрывали, — блестит, как новенькая.

— А ее мощности хватит, чтобы сдетонировало все остальное?

В ответ выслушиваю краткую лекцию Синельникова о чудо-бомбе. М-да, интересненько! Длина девайса — около семидесяти сантиметров, вес — восемьдесят килограмм, а двухпудовая мортира, оказывается, имеет калибр в двести сорок четыре миллиметра. Охренеть! Сколько интересных и очень нужных вещей, наверное, похоронено в архивах всяких там Военно-технических управлений и разного рода комиссий!

— Насколько я помню, мины снаряжались пироксилином, по двадцать четыре килограмма каждая. — Фраза Берга окончательно меня добивает.

— Хорошо, я согласен, что лучше взрывателя и не придумаешь. Но, все-таки, и первый способ для страховки нужно будет сделать. На всякий случай… Кстати, Матвей Матвеевич, откуда такая тяга к техническим знаниям, если не секрет? Покорнейше прошу извинить, но на купеческого отпрыска, который печется только о своем благосостоянии, Вы не очень похожи.

В ответ Синельников краснеет, смущается, но, пересилив себя, отвечает:

— Мой отец действительно купец первой гильдии, и он, правда, тяжко болен… Только нас, сыновей, у него — пятеро, я — самый младший. Еще когда в коммерческом училище учился, с батюшкой поспорил, хотел технику изучать, механику, физику. Он тогда слово купеческое дал, что буду я приказчиком у старших братьев и не более того… Когда война началась, я в школу прапорщиков пошел, потом вот в Ново-Георгиевск попал… Но мне действительно нужно вернуться! По другой причине, но о ней я говорить не буду!..

Ну-да, ну-да, и эту причину, скорей всего, зовут «шерше ля фам». Ладно, не мое это дело. А вот прапор — жук еще тот. Возьмите с собой, наследство пропадает! Блин, купился, простофиля!..

Еще минут десять ушло на обсуждение всевозможных деталей, потом Федоренко с Бергом пошли готовить людей к маршу, Сергей Дмитриевич помчался объявлять нашим двухчасовую готовность, а мы веселой компанией пошли на экскурсию по окрестностям, в смысле, смотреть склады. Полюбовавшись пейзажем, оставил народ готовиться к мероприятию, а сам помчался в расположение…

Рота стоит, смотрит на своего командира, и внимательно слушает.

— Через два часа мы уходим из крепости. Идем вместе с батальоном штабс-капитана Федоренко. Не исключено, что нас попытаются не выпустить. В этом случае разрешаю применять силу, но помните, что против вас будут такие же русские солдаты, исполняющие приказ. Желательно ограничиться синяками и поджопзатыльниками.

Далее, командование переходит к прапорщику Оладьину. Я пока остаюсь здесь. И мне нужны добровольцы… А ну, два шага назад шагом — марш! Что за самодеятельность? Я еще не договорил… Со мной пойдут три-четыре человека из Первого Состава и две пятерки, командиры которых вытянут жребий. «Куркули» с МГ-шниками в конкурсе не участвуют! Лучше подумайте, как будете свои трофеи тащить. Что положите на повозку, а что в своих ручках цепких и загребущих потащите.

Так, ветераны, чтобы не было обидно, пойдут поровну казаки и «артельщики». Семен, Гордей, — два шага вперед!.. Михалыч, мне нужен Андрейка-Зингер со своей швейной машинкой… и кто-нибудь пошустрей и поизворотливей.

Еще раз повторяю для особо сообразительных: готовимся к маршу. Командиры групп — ко мне, остальные — разойдись!..

Пока рота готовилась, появились Стефанов и Синельников с радостной новостью, что весь пироксилин, который нашли, благополучно развезли по назначенным местам, туда же последовали и по два фугаса с проводами для надежности. Прапорщик Бер сумел припахать часть своих саперов, и сейчас минирование идет полным ходом, помощь нужна только в вытягивании проводов через колпаки вентиляционных труб и прокладке их до укрытия. Вот и хорошо! Пока они там мудрят, надо успеть вывести свою роту и батальон Федоренко за пределы крепости, тем более, что гансы не торопятся заканчивать артподготовку, наоборот, огонь усиливается, и, что самое неприятное, в дело вступили крупнокалиберные батареи… Все, прибежал посыльный от Дунайцев, пора выходить…

Уже почти стемнело, когда наша сборная колонна подтягивается к воротам крепости и штабс-капитан Волгин, возглавляющий передовое охранение, властно подает команду «Открывай!» наряду жандармов, контролирующих выход.

Только вот вместо ожидаемой суеты и скрипа раскрываемых створок, раздается шум спора, и, среди прочих слов, в том числе и непечатных, извергаемых выведенным из себя артиллеристом, прозвучало: «Не могу, вашскородь, хочь убейте — не велено выпускать». Зря он это пищит. Иван Георгиевич сейчас его прибьет, а все остальные подтвердят, что все было по обоюдному согласию. Оперативно подтягиваюсь к месту баталии, ибо хорошо знаю о тех «теплых» чувствах, которые питают офицеры Русской Императорской Армии к жандармским чинам, тем более, что здесь «качает права» всего лишь унтер. Увидев меня, последний обрадовался, что смог сохранить своё лицо в прямом и переносном значении. Штабс-капитан уже натянул перчатки, и можно было ожидать хрестоматийной фразы «Будешь замечать офицера, скотина!», сопровождающейся определенным действием.

— Ваше благородие, дозвольте обратиться, унтер-офицер крепостной жандармской команды Оглоблин. — И после разрешающего кивка, продолжает. — Не Вы ли будете подпоручиком Гуровым? Вас к себе просят сам начальник команды штабс-ротмистр Мазепенко.

— Увы, любезный, не имею времени визиты делать. На войне и на пожаре, каждая минута на вес золота. Открывай ворота!

— Так, вашбродь, далеко ходить без надобности. Штабс-ротмистр, они туточки — в караулке, уже с час Вас ожидают.

А это уже интересно, «сам начальник команды» меня ждет. Вероятно, жандармы уже получили приказ от Бобыря: «имать, и не пущать». Чуть повернув голову, насчитываю человек двадцать в жандармских мундирах, почти вся команда собралась. Из оружия — только револьверы. Против моих, даже не считая присоединившихся Дунайцев, — абсолютно не пляшут. Стоит только свистнуть, и через минуту здесь будут лежать жандармские тушки, останавливает только одно — это свои, русские, и они выполняют приказ.

Возвращаюсь к колонне, надо предпринять кое-какие меры безопасности.

— Господа офицеры, строй не распускать! — И, чуть тише, даю некоторые дополнительные указания Оладьину и Михалычу. В результате которых, естественно и совершенно случайно, в сторону жандармов направила мадсены пара пулеметных расчетов, изготовившихся «по-вермахтовски», а несколько казаков незаметно направились «до ветру» в сторону караулки.

— Добро, Оглоблин, веди меня к своему начальнику…

Зайдя в небольшую комнатушку, чуть было легкие не выплюнул. Так же и задохнуться можно! После вечернего, прохладного воздуха, меня встречает сизая пелена табачного дыма. За столом, освещенным огнем керосиновой лампы, положив подбородок на руки и ухитряясь при этом еще и курить, сидит весьма упитанный, с вислыми усами «а-ля Мазепа», жандармский офицер. Увидев меня, сует папиросу в пепельницу, изображает вставание со стула и произносит:

— Если не ошибаюсь, подпоручик Гуров Денис Анатольевич?

— Да, подпоручик Гуров, командир Особого партизанского отряда. С кем имею…..?

Небрежным движением руки штабс-ротмистр отпускает своего унтера, мнущегося в дверях. Тот захлопывает за собой дверь, причем так быстро, что по комнате проносится легкий ветерок, вихрящий облака никотина и смахивающий со стола пару листов исписанной бумаги. Жандарм моментально их ловит и кладет на место. А толстячок, не такой уже и тюфяк, каким выглядит на первый взгляд.

— Присаживайтесь, господин подпоручик, в ногах правды нет, а я обязан задать вам несколько вопросов. Долг службы, сами понимаете. Позвольте-с полюбопытствовать, а куда это вы собрались на ночь глядя, с солдатиками, да при оружии, да еще и с вещмешками? Ведь есть же приказ коменданта крепости, категорически запрещающий покидать фортецию.

— Благодарю за любезность, господин штабс-ротмистр, но спешу. А что касается приказа генерала Бобыря, — у меня есть свой командир, и его приказ немедленно следовать на соединение с главными силами.

— А какого командира вы имеете в виду — полкового или дивизионного? — Вопрос задан с нагловатой ленцой.

Мелко плаваешь, умник. Молча вынимаю заветную бумагу и, не передавая из рук в руки, демонстрирую ее содержание и снова прячу в карман.

Штабс несколько растерялся, но быстро пришел в себя. Скорее всего, крепостное начальство не соизволило предупредить его о наличии у некоего Гурова подобной «карманной бомбы» и теперь вместо задержания какого-то заурядного армейского подпоручика, предстоит тебе, дорогуша, конфликтовать с офицером по особым поручениям самого генерала от инфантерии Алексеева. Через насколько секунд на мордочке появилось выражение, свидетельствующее о принятии какого-то решения. И его выполнение мне, скорее всего, не понравится.

— Видите ли, господин подпоручик, здесь есть одно, я бы сказал, пикантное обстоятельство. Я не думаю, что его высокопревосходительство, генерал от инфантерии, — произнося эти титулы, Мазепенко аж невольно привстает, — выдавая вам эту бумагу мог предвидеть, что вы откроете боевые действия против, так сказать, своих.

— Я не понял вас, господин штабс-ротмистр, вы пытаетесь меня оскорбить?

— Что, вы, упаси Бог! Но есть одно печальное обстоятельство: вы лично застрелили одного солдата из гарнизона крепости, а ваши казачки, выполняя, опять-таки, вашу команду избили нагайками еще нескольких. Согласитесь, подпоручик, что это нарушение не только уставов, но и законов Российской Империи, и я, как слуга закона, просто вынужден настоятельно рекомендовать вам задержаться. Поверьте, это ненадолго, — денек, другой, а там — двинетесь далее.

— Простите, штабс-ротмистр, но вынужден повторить: я спешу! Если вы имеете в виду расстрел на месте агитатора, который подстрекал солдат к бунту и измене Государю Императору, то это — мой долг, как и любого офицера Российской императорской Армии и ваша, как жандарма, недоработка. Можете составить любой рапорт и отправить его по любому адресу, но ухожу я именно сегодня и сейчас!!!

Мазепенко, печально вздыхает и произносит скорбным голосом:

— Ну, что же вольному — воля. Я попрошу Вас подписать бумагу об отказе от участия в расследовании и, будьте любезны, исключительно для формальности, предъявить офицерскую книжку.

Наши руки двигаются одновременно. Моя — к карману, а его — в ящик стола, но вместо листа бумаги в ней появляется пистолет. Причем, нацеленный в меня. М-да, ловко!..

— А теперь, господин офицер по особым поручениям, руки вверх!

Ага, хочешь, чтобы все было по-взрослому? Добро, поиграем!.. Медленно поднимаю руки так, чтобы кисти были на уровне плеч, локти почти прижаты к ребрам, ноги — чуть пошире, и слегка согнуть в коленях. Еще бы изобразить дрожь в голосе, но актер из меня всегда был хреновый:

— Вы хотите меня арестовать, господин штабс-ротмистр? Потом не пожалеете? Не будете плакаться, что вас не предупреждали?

— Не волнуйтесь, Денис Анатольевич, не пожалею. А плакать если и буду, то на вашей могилке, точнее, там где вас закопают после того, как все расскажете… Но довольно болтать! — Мазепенко поднимается, обходит стол, не меняя прицела, останавливается в двух шагах от меня. — Сейчас вы осторожно достанете свой наган и рукоятью вперед положите на стол. И без глупостей!

Далековато до него. Попробуем подманить поближе. Блин, а страшновато, не на тренировке все-таки!..

— Вот уж увольте, господин жандарм! Я руку вниз, а вы стрельнете? Не хочу давать повода. Вам надо, вы и доставайте.

Так, еще шаг вперед, ствол пистолета утыкается мне в грудь, левая рука штабса тянется к моей кобуре…

— Что ж вы пистолетик-то с предохранителя не сняли?

Девяносто девять человек из ста в таком случае захотят проверить так ли это. Штабс исключением не был и опустил глаза… Понеслась! Поворот корпуса по часовой стрелке, ребром левой ладони — по костяшкам руки с пистолетом, одновременно правой — чуть пониже кисти с другой стороны. Браунинг улетает в сторону, несильный толчок пальцами правой в горло, чтобы не орал, и левой боковым — в печень… Все, готов фраер! Лежит себе бесформенной кучкой на полу и вспоминает, как нужно дышать. Быстренько снимаем с него новенькую кожаную «сбрую», ремнем стягиваем локти за спиной и застегиваем пряжку. Ничего, что грудь колесом, зато сколиоз не страшен. Шлейками портупеи связываем ноги и притягиваем сзади к ремню. Замечательно! Так, где там у него брючной ремешок?.. Да не ерзай ты так, не буду я тебя насиловать, и не надейся, прати-ивный!

— Ты за это поплатишься, щенок! Все равно не уйдешь! Я дал команду вас не выпускать и только я могу ее отменить! — Хрипит оживший жандарм.

О, звук появился. Совсем хорошо! И спасибо за предупреждение!.. На секундочку отрываюсь от собеседника, приоткрываю дверь и высвистываю «Тревогу». Снаружи слышится короткий шум, какие-то крики, потом все стихает. А мы возвращаемся к нашим баранам, точнее одному кабанчику в мундирчике. Что там у нас на столе за бумажки лежат? А, ничего важного и интересного. Превращаем пару листиков в бумажный шарик. Ну, открой ротик, скажи «А-а!». Не хочешь? А вот так? Ну вот, видишь, если нос зажать, то кислорода рано или поздно не хватит. Вставляем кляп в отведенное для этого отверстие, снаружи закрепляем брючным ремешком, который тоже затягиваем сзади на поясном ремне рядом с портупеей. Вот теперь «держиморда» связан так, что и пошевелиться проблематично. Любое движение руками, или ногами отдается в растянутых шейных позвонках. Ну-с, нам пора! Машу ручкой ротмистру, который в ответ только глазками сверкает, и выхожу на свежий воздух.

А там — вечерняя идиллия. Вся жандармская команда стоит под прицелом одной из «пятерок» у стены с поднятыми руками, и, что характерно, без оружия. Кучка револьверов валяется на мостовой, пара бойцов увлеченно достают из барабанов патроны. Остальной народ мается ожиданием, типа, ну когда же пойдем. А вот подождете еще немного. Дежуривший на въезде унтер, опасливо косясь на сопровождающих его бойцов, проворачивает в замочной скважине огромный ключ, массивная створка еле приоткрывается усилиями нескольких человек, и наружу выскальзывает пятерка разведчиков, тут же растворяясь в сумерках. Через несколько минут они возвращаются с известием, что гансов не видно, и вообще, вокруг пусто.

Ну, что ж, все уже обговорено и решено, пора действовать. Всех жандармов мои бойцы загоняют в какую-то подсобку-склад и запирают на замок, ключ от которого нашелся на одной связке с воротным. Десять минут, и все уже вне крепости. Те, кто не захотел оставаться в мышеловке на почти сто тысяч голов. Жму на прощанье руку Оладьину, затем Федоренко и Бергу, бойцы, остающиеся со мной, закрывают за ними ворота, скрежещет закрывающийся замок… Теперь в группе только четырнадцать человек. Хотя, нет, Бер, Стефанов и Синельников тоже на моей совести. И они сейчас работают, а не занимаются глупыми рефлексиями. Так что, вперед, подпоручик Гуров, вас ждут великие дела!..

Ключи кидаем по дороге в первую попавшуюся яму, и в сгущающейся темноте аккуратно двигаемся к своим. Где-то недалеко вразнобой начинают стучать винтовочные выстрелы. Это что, гансы уже в крепости? Непохоже, их артиллерия еще работает. Ладно, не столь это важно, скоро будем на месте. Если бы не редкие тусклые огни в окнах казарм, можно было бы подумать, что крепость вымерла. Только один раз увидели и благополучно пропустили мимо себя ополченцев, тащивших какой-то мешок и ящик, в котором что-то булькало и стеклянно позвякивало. Да уж, правду говорят, русский мужик всегда найдет где и что выпить. Особенно на халяву.

Еще несколько минут осторожной ходьбы, глядя во все стороны, и вот они, склады. На подходе нас встречает условный свист. Молодцы, охранение уже выставили. Один из бойцов «чирикает» в ответ, и я снова на складе, где менял люгер на пироксилин. Теперь он выглядит пустым и заброшенным, но у входа нас встречает Матвей Синельников и, подсвечивая электрическим фонариком, проводит в свои «апартаменты».

В комнатушке оборудован временный «штаб». Стол с керосиновой лампой, за которым сидит Стефанов, пара стульев и несколько деревянных ящиков. Стоп!.. Лампа!.. Открытый огонь!.. На складе, где хранится взрывчатка!.. Нет, я, конечно, знаю, что командир крейсера имеет право курить в пороховом погребе, но все-таки можно было бы придумать что-то более безопасное!

Поняв все по моей мордочке, Стефанов, улыбаясь, объясняет:

— Не беспокойтесь, Денис Анатольевич! Стараниями Матвея Матвеевича здесь не осталось ничего опасного. Все, что может взорваться, перетащили в другой каземат и заперли. Здесь только какое-то интендантское имущество и пустые ящики, из которых, кстати, Ваши солдаты оборудовали лежанки.

— Тут обозная упряжь, кавалерийские седла, хотя зачем они в крепости в таком количестве, я понять до сих пор не могу, обмундирование старого образца, которое, впрочем, не постеснялись выдавать ополченцам при формировании полков, сапоги и другая подобная рухлядь. — Синельников саркастически усмехается. — Если бы не война, можно было бы озолотиться. Не обращайте внимания, господа, это во мне купеческая кровь говорит. Правда, и сейчас многие интендантов этим занимаются. И довольно успешно.

— А Вы что же?

— А мне, Денис Анатольевич, интересней с техникой возиться. Тут на складах и в архивах столько интересного найти можно было! Ну, про мины Романова Вы уже знаете, а как насчет вот такого проекта? Незадолго до войны один инженер подал проект прокладки трубопроводов между фортами, где бы находилась горючая жидкость. И в случае атаки неприятеля открывать клапана, чтобы навстречу врагу…

Наш разговор был прерван появлением Николая Бера.

— Ну, что ж, господа, все три склада к подрыву готовы. Провода только вот-вот закончили тянуть.

— А германцы их не перережут? — Хочется вникнуть во все детали.

— Вряд ли. Кабели похожи на телефонные. Зная немецкую аккуратность, не думаю, что их будут трогать. Тем более, мы старались прокладывать, где возможно, по канавам.

Ну да, ландвер выставит караулы, а там, позже, приедут интенданты и начнут сводить дебет с кредитом. Да и лежать проводам не дольше одного дня.

— Да, Димитр, твоя команда закончила с замками. — Бер тем временем, закурив папиросу, продолжает. — Сняли все, что смогли, сложили в ящики и поставили вперемежку со снарядами.

— И сколько всего?

— Твоя батарея, две соседних, и в арсенале поснимали даже со старых орудий… Ф-фу, черт возьми, теперь можно и передохнуть.

Подъезд к складам держит пулеметный расчет, стрелки разместились наверху, на крыше, переходящей в земляной вал, с которого просматривается чуть ли не вся восточная часть крепости.

— Кстати, Семен, не знаешь, что за стрельба была недавно? На штурм непохоже, вроде бы.

Сибиряк мрачнеет:

— Это солдатня обозная лошадей стреляла, чтобы, значитца, герману не достались. Мы с Гордеем в оптику все разглядели, пока совсем не стемнело.

Твою ж!.. Суки!.. Себя, любимых, твари, пожалели, лапки кверху, и в плен шагом марш!.. А лошадок-то за что?.. Бл…!.. Уроды!.. Себе бы лучше пулю в лоб пустили!..

Обойдя все посты, возвращаемся обратно. «Пятерки» будут меняться, как обычно, через два часа. Обвешиваюсь по-боевому. Наган в кавалерийской кобуре — слева, люгер вешаю на ремень справа, проверяю патроны. Снимаю «Аннушку», делаю из портупеи вариант ношения за спиной, нож — в голенище. Внимательно смотрящим за всеми этими действиями офицерам советую:

— Предлагаю приготовиться ко всем непредвиденным обстоятельствам, и лечь спать. Завтра будет трудный день, отдохните, пока есть возможность.

Укладываюсь на составленные вместе ящики, накрытые найденными шинелями. Жестко, но уже привычно. Вещмешок под голову, шашку рядом с собой. Все, спать! Где там мой любимый сон про рыженькую кошечку и черного кота?..

* * *

Ночь прошла спокойно, если не считать визита нескольких придурков из ополчения, мающихся недопивом, бессонницей и размышлениями где бы еще что-нибудь спереть. Поковырявшись в замке какой-то железкой, скорее всего, куском проволоки, и не добившись успеха, они ретировались, предварительно обложив саму дверь, тех, кто ее делал, и тех, кто ее закрыл, ядреным матерком, и пошли искать дальше приключений на свои зудящие места. Охранение они не заметили, что и немудрено было в темноте.

Утром просыпаюсь от легкого тормошения. Открываю глаза и вижу зевающего во весь рот Гордея, который показывает мне часы. Шесть утра, уже светает. Пора вылезти и осмотреться, что же там снаружи творится. По очереди бужу всех остальных. Димитр просыпается сразу, Бера и Синельникова приходится немного потрясти. Умываюсь водой из припасенного бочонка, окончательно прихожу в себя. Вот теперь пора и на прогулку. На всякий случай тихонько и аккуратно открываем дверь склада. Хотя, если бы что-то было не так, охранение дало бы знать. Беру с собой неразлучных сибиряков и Бера, который хорошо знает крепость.

Канонада стихла еще ночью, но гансов пока не видно. Впрочем, как и наших. Хотя — нет, через метров триста понял, что ошибся. За казармой слышатся неторопливые шаркающие шаги. Через несколько секунд из-за угла появляется вдрызг пьяный, еле держащийся на ногах поручик в расстегнутом кителе. В качестве оружия в руках — наполовину опорожненная бутылка водки. И судя по доносящемуся от «героя» запаху, — отнюдь не первая. Увидев нас, жертва алкоголя притормаживает, мотает головой, пытаясь отогнать от своего затуманенного сознания видение прапорщика в сопровождении трех лохматых фигур. Но, поскольку это ему не удается, пытается вступить с нами в контакт:

— Господа, вы не… ик… германцы?.. Нет, вы на них не… ик… похожи. Тогда, значит, вы… ик… наши… Ужасные новости… И-ик… Крепость сдалась. Тев… ик… тоны входят через (северные) ворота… Всем при… ик… казано построиться на площади у Георгиевского… ик… храма… А я… ик… не желаю!..

— Это правда? — Вежливо уточняет Николай Павлович. — Вы точно знаете?

— Увот вам… ик… стиный крест, господа! — Поручик торжественно крестится зажатой в правой руке бутылкой. После чего секунд десять смотрит на нее, что-то соображая, затем перекладывает посудину в левую руку и повторяет крестное знамение. Приказ… ик… коменданта объявлен во всех под… ик… разделениях… А я не хочу!.. Не… ик… хочу строем идти в плен!..

На этом силы его оставляют, и поручик, усаживаясь поудобнее возле стены, делает еще пару глотков, после чего, пробормотав что-то типа «Прости… Прости, Наташенька… Прости и прощай…», впадает в амнезию. Бер хочет его растормошить, но я его удерживаю:

— Не стоит, Николай Павлович, он сам выбрал, в каком виде сдаваться. Пойдемте…

Добравшись по пустующим казематам до верха стены, наблюдаем за строящимися на плацу батальонами, и решаем возвращаться обратно. В конце концов, мы не нанимались зрителями на спектакль «Очередной позор Российской Императорской Армии».

Собрав нехитрые пожитки, с соблюдением всех мер предосторожности перебираемся в казарму, выбранную Николаем Павловичем в качестве КП, куда он еще вчера протянул провода от фугасов. Сидим тихонько, как мыши в норке, завтракаем «сэндвичами» из тушенки с хлебом, запивая этот деликатес водой. Курить хочется ужасно, но всем запрещено строго-настрого. Еще не хватало, чтобы гансы нас унюхали, когда пойдут по казармам…

Солнце уже поднялось, на часах — половина одиннадцатого. Вдалеке появляется небольшая группа немцев, по-хозяйски обходящих свое новоприобретение. Заходят в одну казарму, минут через десять вламываются в другую, выталкивают наружу несколько человек в русской форме и с веселым гоготом пинками гонят их, как я понимаю, к месту сбора пленных. До нас пока не добрались, что, собственно и немудрено. Здешние постройки больше напоминают катакомбы — идешь и идешь без конца из казармы в казарму, из каземата в каземат. Точно в нашей части в Воркуте, где можно было обойти все службы и подразделения, не выходя на воздух. Вот и здесь примерно то же самое.

Прапорщик Бер уже давно приготовился действовать. Концы кабелей закреплены гвоздиками на столе, рядом стоит подрывная машинка — небольшой деревянный ящичек с ручкой, как у кофемолки, большой черной кнопкой и винтовыми зажимами для проводов. Две моих «пятерки» перекрыли в казарме подходы к нам справа и слева, устроились на лестнице этажом ниже. Ожидание давит на нервы. Правильно говорят: неизвестность хуже опасности. Видно, что все взбудоражены, но стараются не показывать этого. Мне тоже надоедает сидеть и смотреть в окно, или тупо мерить шагами коридор. Подзываю Зингера и Егорку, которого, как самого шустрого, откомандировал Михалыч вторым номером. На этот раз им придется поменяться ролями.

— Так, казаки, есть работа. Егорка, оставляешь все лишнее, — шашку, карабин, мешок, берешь в дополнение к нагану мой люгер. — Снимаю с пояса кобуру и отдаю мелкому. — Не забудь нож. Твоя задача: по всем этим лестницам-коридорам пробраться на стену, посмотреть, что творится на площади, на складах. В-общем, осмотреться по кругу. Андрей, страхуешь его. Если встретите по пути гансов, не рискуйте, не лезьте на рожон. Переждите, или возвращайтесь. Оба должны вернуться, вы нужны здесь. Понятно?.. Тогда, — вперед!..

Отдаю им свой бинокль, и парочка бесшумно исчезает в темном коридоре. Спустя какое-то время после их ухода немного в стороне слышен отдаленный шум. Прибежавший дозорный докладывает, что немчура начала выводить пленных через (западные) ворота. Иду на пост, смотрю сам. Да, по дальнему краю плаца-площади тянется колонна людей в русской форме, конвоируемая фигурами в «фельдграу». Значит, началось. Осталось дождаться, пока они выпихнут из крепости почти стотысячную толпу, и можно будет работать.

Снова поблизости появляются гансы, шарятся по казармам, но выше второго этажа не поднимаются. И двигаются потихоньку, гады, к нашему логову. Если придут раньше времени, придется их гасить, но тихо. Выстрелы поднимут тревогу. Какой-нибудь исполнительный унтер отправит свой взвод посмотреть, кто там шумит, — и все. Операция сорвана. Остается надеяться на лучшее…

Вскоре возвращается разведка. Егорка докладывает, пытаясь скрыть свое возбуждение (ну, как же, первый самостоятельный выход, считает себя «взрослым»):

— Вашбродь, с площади гансы начали отправлять пленных, ну, да это и отсюда видно. Возле складов выставлены караулы, по два человека на ворота, но больше для виду. Часовые просто стоят рядом, курят и болтают.

— Этот мелкий, как ящерка, всю стенку переползал. — Улыбаясь во все свои тридцать два зуба, добавляет Зингер. — Нашел какой-то махонький домик, скорее всего голубятню, но стены из кирпича. Оттудова обзор во все стороны, токмо клетки вокруг пустые, да птицы нагадили — страсть! По дороге еле оттерлись. Но для наблюдательного пункта — самое то будет.

Виновник торжества также показывает, что дантистам еще долгое время придется обходиться без него… Так, а вот это — хорошая идея!.. Давно пора парня поощрить, заслужил! И неплохой способ приободрить остальных!.. Значит, ящерка — ящер — дракон — … Драг! Отлично!

— Молодцы, братцы!.. Да, Егорка, отныне твой позывной — Драг!

Оп-па, а парень — в ступоре. Только секунд через десять выдает в ответ:

— А Драх — это што?

— Не что, а кто. Это — сокращение от слова «дракон». Ну, ящер, ящерка… Не хочешь?.. Тогда Змей Горыныч, сокращенно — Гор… И поздравляю со вступлением в Первый Состав!

Хлопаю его по плечу, потом еще раз с другой стороны прилетает от Зингера.

Егорка, слегка придя в себя, смотрит очумелыми глазами, и охрипло выдает:

— Пущай Уж лучше будет Гор. Спасибо… Командир!

Зингер утаскивает нового «брата» прочь, сейчас новость узнают все. И хоть немного приободрятся, перестанут втихую кошмарить. И только сейчас понимаю, что господа офицеры внимательно следили за разговором, и у них есть ко мне вопросы. Первым начинает Николай Бер:

— Денис Анатольевич, а с чем Вы сейчас казака поздравляли? С тем, что кличку ему новую придумали?.. Или я что-то не понимаю?

— Ну, во-первых, Николай Павлович, это — не кличка, а позывной. Псевдоним, так сказать. Иной раз нужно тихо и коротко позвать человека, — вот как раз на этот случай. А еще, когда я начинал собирать свой отряд, у меня было только пятеро казаков-добровольцев. Кстати, Андрей «Зингер» — один из них. Потом из сотни еще казаки пришли, другие люди появились, стало нас около двадцати человек. Вот я их и называю — Первый Состав. Те из них, кто проявил себя в боях, получают позывной, и, как знак особого расположения, — разрешение обращаться ко мне «Командир», и на «ты».

— А не боитесь, что подобные разгильдяйство и фамильярность Вам боком выйдет? — Не унимается прапор. — Нижний чин к офицеру — на «ты»! Возмутительно!

— Николенька, подожди. Ты видел, какая дисциплина в отряде? Где ты там увидел разгильдяйство? — Вступает в разговор Стефанов. И обращается уже ко мне. — Думаю, Вы уже поняли, что я — не русский, а болгарин.

Дождавшись утвердительного кивка, продолжает.

— Я в отрочестве одно время интересовался былинами. В том числе и о Киевском князе Святославе. Он ведь у нас, в Болгарии воевал с византийцами, даже хотел новую столицу своего княжества сделать в Доростоле. Вот мне пришло на ум сравнение. Вы — князь, Ваш Первый Состав — бояре-ближники, старшая дружина, остальной отряд — витязи… Вы понимаете, о чем я?

Ну, нифига себе!.. Вот уж сравнил, так сравнил!.. Где Святослав Игоревич, а где — я? Не надо тут мне самооценку поднимать, и манию величия взращивать! И без того хреново!

— Да, Дмитрий Любомирович, я тоже интересовался историей тех времен. Но сравнивать меня с князем? Увольте! Я — не князь, и в правители не лезу. Мне себя самого иной раз многовато бывает (Ага, два Дениса в одном флаконе), а уж на князя равняться? Его же с малых лет учили…

Насчет сравнения отряда и дружины — скорее всего Вы правы, но с натяжкой. То, что Первый Состав — старшие дружинники, это — да. И спрос с них особый, больше, чем с других. И все они знают, что в случае их личной вины в чем-то, вылетят они в две секунды обратно. Да еще в них пальцами тыкать будут, мол, опростоволосился, Емеля.

— А как Вы думаете, Денис Анатольевич, смог бы Святослав создать свою Империю, если бы его печенеги не убили?.. В Болгарии многие историки считают, что это византийцы натравили степняков на князя.

Ну, блин, вы и вопросики подкидываете, да еще в самое «подходящее» время. Хотя, все понимаю, — ожидание, нервы, хочется переключиться на что-то другое. Я, конечно, читал многое из того, что издавалось, но ведь тогда же появились и такие «гении», как Кандыба, Фоменко, Носовский. Уж не знаю, что они курили перед тем, как сесть писать… Ладно, к делу не относится!

— Возможно, Дмитрий Любомирович, но я встречал и другую версию. Святослав мешал не только Византии, но и, как ни странно, собственной матери, княгине Ольге с ее боярами-тиунами. Князь был отличным воином, хорошим военачальником и никудышным правителем. Он ведь только завоевывал новые земли, а об их обустройстве, соединении в одно государство думала княгиня. А когда поняла, что не сможет переубедить сына, а время и бояре поджимали, устроила руками печенегов побоище на Днепровских порогах. А если вспомнить еще и то, что Ольга была христианкой, а Святослав — язычником, и этих самых христиан приносил в жертву Перуну, — вот Вам и еще одна причина. А после посадила на Киевский стол Владимира, сына от рабы-ключницы Малуши, бывшей ранее древлянской княжной. И сделала это для того, чтобы теснее привязать древлянские земли к Киеву.

— Интересная версия. А где они жили, эти древляне?

— Юго-восточней, между Припятью и Днепром.

Болтаем еще минут десять на посторонние исторические темы, нервозность потихоньку исчезает. Вот и хорошо! А сейчас надо дальше делами заниматься. Вежливо прерываю разговор, зову своих казаков-опричников, и иду смотреть ту самую голубятню.

До которой добираемся без особых проблем. По пустым гулким коридорам доходим почти до места. Пару раз вижу из окна проходящие мимо колонны немцев, горланящих на своем языке что-то бравурно-веселое. Редкие часовые у арсенала и хранилищ также обошли нас своим вниманием. Собравшись в кружки по интересам, беспечно стоят и дымят никотином. Перед тем, как проскочить единственное открытое место, долго и безрезультатно выглядываем супостатов, отсутствие которых скорее радует, чем наоборот.

Голубятня действительно представляла собой крохотный, метра три на три домик, незаметно встроенный в стену цитадели. Но, тем не менее, сделанный из кирпича. Внутри, как и говорилось — пустые клетки, прелая солома на полу вперемежку с птичьим пометом. Запашок — еще тот. Как в анекдоте: «Что, воняет? Нет, глаза режет!». Ну да нам здесь не жить. Осторожно, стараясь не скрипнуть, казаки открывают маленькие окошки, служившие, по-видимому, для запуска птичек. Становится светлее и легче дышать. Стараясь не выпачкаться, поочередно осматриваю местность через окна. Вон склады, которые скоро будут учиться летать вместе с часовыми, их охраняющими, точнее, делающими вид, что несут караульную службу. Стоят, ржут над чем-то своим, германским. Из другого окошка видны Полтавские въездные ворота в крепость. Третье показывает пустой плац, на котором шевелятся только какие-то бумажки и дым вдалеке. Насколько я понимаю, большинство находящихся в крепости немцев было занято тушением складов и подсчетом «счастья», которое им привалило благодаря головотяпству и тупости нашего генералитета.

Вообще, у меня все больше и больше крепнет ощущение, что сдача Ново-Георгиевска была заблаговременно запланирована свыше. Сначала не поддающаяся никакой логике шпионофобия с ярко выраженным еврейским акцентом и последовавшая затем бестолковая депортация «народа Израилева» вглубь страны (наверное, для того, чтобы увеличить бардак во внутренних губерниях и создать предпосылки для возрождения Бунда), благодаря которой единственная железная дорога была забита вагонами с беженцами и стало невозможным что-либо ценное вывезти из крепости. Зато у Главковерха появилась отличная причина эвакуировать из Варшавы различные художественные ценности, абсолютно ненужные во время войны. Интересно, где они теперь, эти статуи и картины, чей изысканный вкус они сейчас ублажают своим изяществом и красотой.

Затем из крепости выводят боеспособный, освоившийся на местности гарнизон, и заменяют его бестолковыми сорокалетними ратниками ополчения, которые ничего не знают, не умеют, да и не хотят ни знать, ни уметь. Берг рассказывал историю, услышанную от знакомого офицера. Старший сторожевого охранения докладывает при смене: «Подъезжал германский разъезд, так мы его не пустили так как они пропуска не знают». Было бы смешно, если бы не было так грустно и печально.

И после всего этого, как апупеоз, комендант крепости играет с немцами в поддавки, сдавая сначала внешнюю линию фортов, затем внутреннюю, и потом саму крепость, несмотря на еще существующую возможность обороняться. Германские пушки вели, скорее, беспокоящий огонь, нежели участвовали в штурме. И вот результат…

— Командир, там гансы оставляют только часовых у арсеналов, а сами уходят обратно. — Отвлекает от размышлений Андрей, сидевший наблюдателем. — И за стенами, кажись, музыка какая-то играет.

Да, действительно, если прислушаться, издалека доносятся звуки духового оркестра. Надо это посмотреть. Здесь все равно делать нечего. «Наши» склады нетронуты, стало быть, минирование не обнаружено. Пойдем посмотрим, что за дискотеку там гансы устраивают. Идти, правда, придется сначала обратно, потом — по внешней крепостной стене, по всем этим зигзагообразным бастионам. Это ж километров пять будет. Ну, да для бешеной собаки поллеса — не крюк.

По пути, обменявшись «чириками» со своими постами, заглядываем на импровизированный КП, где скучают Бер, Стефанов и Синельников, которые сразу набрасываются на нас с вопросами:

— Ну, что там?

— Германцев много?

— Когда уже взрывать будем?

— Подождите, господа не все сразу. Там — то же, что и у вас из окна видно. В крепости остались только посты у складов, остальные оттянулись за стену, там у них какое-то веселье с музыкой. Взрывать пока рано. Пусть немчуры побольше набьется внутрь, да и в сумерках уходить сподручнее. Так что еще пару часиков придется подождать. Мы сейчас пробежимся по внешней стене, посмотрим что и как и вернемся…

Наш разговор прерывает появление одного из бойцов, стоящих в охранении. С добычей на руках. Причем, добыча одета в форму сестры милосердия, и в данный момент находится в обмороке. Это что за картина маслом? Боец поясняет, что почти сразу после того, как мы прошли, услышал какие-то шорохи в коридоре, затаился. Мимо него и прокралась данная персона. А когда он сзади тронул ее за рукав и хотел спросить, что она здесь делает, мамзель, тихонько пискнув, почему-то потеряла сознание и повалилась на пол. Ага, ты бы, друг любезный, спросил бы еще как пройти в библиотеку. Умник, блин…

Господа офицеры, тем временем, оборудуют на ближайших нарах подобие постели и, общими усилиями, медсестричка укладывается горизонтально. Начинается околонаучный диспут на тему «Как привести в чувство мамзель, находящуюся в обмороке». Ну, это вы уже сами, господа, соображайте, меньше дурных мыслей в голове будет. А мы пошли дальше. Смотреть и наблюдать.

Когда добираемся до Полтавских ворот, видим интересную картину. Где-то в полукилометре от стены на поле выстроилась куча немцев, судя по размеру и количеству колонн, — около трех дивизий. А еще дальше, на невысоком холме стоит какое-то начальство со знаменами, адъютантами и остальными присущими ему атрибутами. Наверное, немецкий генерал, командовавший осадой, решил организовать блиц-парад по поводу грандиозной победы и маленько потешить свою манию величия, высокомерная германская… самка плешивой бродячей собаки! Так, где мой телескоп, в смысле, бинокль? Смотрим… Еще смотрим… Потом слегка охреневаем, и еще смотрим!..

На холме в окружении кучи краснолампасных генералов и прочей сверкающей погонами и амуницией сволочи, в сером плаще-пелерине стоит человек, доселе известный мне только по фотографиям… Фамилия — Гогенцоллерн. Имя — Вильгельм. Последняя занимаемая должность — император всея Германии…

Пытаясь избавиться от наваждения, тру глаза и трясу, как лошадь, головой, — мало ли, может быть мне прилетевший недавно по голове булыжник такие глюки подкидывает. Закрыв глаза, считаю про себя до десяти, потом снова прикипаю к биноклю.

Нет, вроде, все правильно, Их Императорское величество Кайзер Вильгельм II со своими знаменитыми усами! Вручает что-то, скорее всего, Железные кресты, подходящим к нему по очереди гансам и пожимает каждому руку. За ним, насколько я понимаю, топчется толстая тушка Гинденбурга и рядом с ним, наверное, его лучшая половина — генерал Людендорф…

Во весь гигантский рост встает извечный русский вопрос: «Что делать?». Звать сюда снайперов?.. Пока казаки сбегают туда, потом вернутся вместе с сибиряками, пройдет достаточно времени. Да и расстояние до цели большое, около семисот метров… Да и кто должен быть целью?.. Вильгельм?.. Ну, нифига ж себе!!!.. Завалить кайзера?!!.. Это вам не в форточку плеваться и воробьям дули показывать!.. Думай, Денис, думай!!!.. Смотри и думай!.. Если грохнуть германского императора, Августейшую Особу, такое будет!!!.. А что, собственно, будет?.. Конец войне? Или весь II Рейх во главе с новоиспеченным наследником воспылает жаждой мести и объявит новый Крестовый поход, тотальную войну на уничтожение?.. Скорее — да, чем нет… А сколько уже наших пленных в Германии?.. Только в Ново-Георгиевске сдалось около ста тысяч человек. Их же первых пустят под нож!.. Или это будет необходимая жертва для победы России?.. Стоп!!!.. Как там говорится?.. Короля играет свита?.. А если… Если отстреляться по его генералитету?! Кто там у Вилли Љ 2 за спиной торчит? Расстояние велико даже для бинокля, тем более, что знаменщики периодически закрывают обзор. Но, вроде бы, Гинденбург и Людендорф. А кому здесь еще быть? Простые командиры корпусов нервно курят в конце очереди… Кстати, теперь понятно, что здесь делают ребятишки в черной форме и меховых шапках. Черные гусары смерти, личная охрана кайзера… Если Гинденбург и его начштаба падут смертью храбрых, кто займет их место?.. Блин, это Валерию Антоновичу хорошо, он весь германский генералитет назубок знает, а я этих ребят только по Пикулю помню. Кого он там вспоминает?.. Генералы Франсуа и Макс Хофман?.. Так, а это что за «Федерико Феллини» там в сторонке стоит в обнимку с кинокамерой? Какой-то кинооператор, желающий запечатлеть триумфальный въезд победителя в крепость?.. А это идея!.. Насколько знаю, Вильгельм тщеславен, и, скорее всего, не пройдет мимо возможности увековечить себя для потомков на развалинах вражеской цитадели. Значит, что? Значит, после раздачи «плюшек» он появится здесь. И въезжать будет именно через эти ворота… Вот тут мы и можем подловить подходящий момент! И дистанция будет меньше, и со взрывами это действо можно будет совместить…

Поворачиваюсь к казакам, изнемогающим от любопытства и, не дав раскрыть рта, задаю самый важный вопрос:

— Егор, ты быстро бегать еще не разучился?

Удивленное «Не-а» в ответ.

— Андрей, Егор, насколько я помню, с голубятни же ворота хорошо просматриваются?

— Да, видны. И еще пятачок перед ними малость. А что там?..

— Там — германский кайзер и куча генералов. Погоди, не до твоих вопросов…

— А…

— Сколько по-вашему до ворот?

— … Ну, где-то с полверсты…

— Андрейка, так?

— Да, я думаю, что так… Командир…

— Сказал же, — погодите!.. Дайте подумать!.. Егор, сейчас возвращаешься к остальным, передаешь мой приказ Семену и Гордею: быть в полной боевой готовности, проверить и приготовить винтовки, прицелы, патроны, — в общем, все-все! Сидишь с ними, ждете нас с Зингером. Все остальные подробности — потом! Понял?.. Вперед!.. Андрей, мы остаемся, смотрим за действиями гансов. Я так думаю, что кайзер со свитой захотят побывать внутри.

— Вот тут мы его и…

— Нет, не его. — Вижу недоумевающий взгляд. — Если кайзера грохнем, кто будет капитуляцию подписывать?.. А если серьезно, он без своих генералов не так и опасен. Так что лежим, смотрим, думаем…

Через полчаса очень нервного и выматывающего душу ожидания то ли кресты у Вилли кончились, то ли он устал всем руки пожимать, но церемония подошла к концу. Бравый ландвер под звуки маршей продефилировал мимо своего повелителя, после чего начальствующая верхушка расселась по автомобилям, и в сопровождении конного конвоя направилась к крепости. Пора!!!

Срываемся с насиженного места и парой испуганных зайцев несемся на КП. По пути стараюсь составить план действий. Как только забегаем в «штабную» комнату, пресекаю все вопросы сенсационной новостью:

— Кайзер со свитой едет в крепость! — Немая сцена. У всех челюсти болтаются где-то в районе пола. А у очнувшейся медсестрички еще и каждый глаз размером с яблоко. — Николай Павлович, готовность номер один! Взрываете по первым выстрелам. После этого ждете нас пятнадцать минут, и, если не появимся, уходите самостоятельно… Андрей, остаешься за командира у наших. Постарайтесь догнать отряд. Я сейчас беру сибиряков, Гора, — и на голубятню! Мадмуазель, простите, но Вам придется переодеться в форму, если надумаете идти с нами. И без возражений!

— Денис Анатольевич, Вы что, собираетесь убить Кайзера?!

— Нет, хочу чуть уменьшить число генералов в Германии. Извините, все объясню потом, когда вернемся, нам пора бежать!.. Гордей, Семен, к работе готовы?.. Отлично! Гор — направляющим, я-замыкающим. Бегом — марш!..

Теперь несемся без всяких мер предосторожности по уже знакомому маршруту на голубятню. Топот сапог гулко отдается в пустоте. Быстрей, ребятки, быстрей! Нам не только добежать надо, нам еще и подготовиться к встрече необходимо. Дыхание восстановить, руки расслабить, чтобы не дрожали на спусковом крючке, мозги настроить в нужном ключе! Чуть прибавляю шагу, догоняю начинающих уставать сибиряков.

— Винтовки!.. Мне!.. Сюда!.. Быстро!..

Мужики пытаются возражать. Блин, не до вежливости сейчас.

— Молчать!.. Дыхание!.. Не!.. Сбивать…!..Шире!.. Шаг!..

Дальше они бегут налегке, а сам тащу два девяносто восьмых маузера с оптикой. А я — не гордый, главное, чтобы они нормально отработали по целям. Надо будет, ради этого их на руках понесу… Наверное…

Все плохое, впрочем, как и все хорошее, когда-нибудь кончается. Закончился и этот сумасшедший кросс. Мы уже у дверей голубятни. Оставляю Егорку-Гора смотреть за тылом, втроем залезаем в это царство перьев и птичьего помета. Окошки по-прежнему открыты. Выбираем нужные. Из которых виден въезд и площадка перед ним. Пока сибиряки пыхтят, восстанавливая дыхание, пытаюсь прицелиться по воротам. В принципе, нормально. Нужно, чтобы Вилли со своими сопровождающими прошел вперед метров тридцать-сорок. Тогда все они, голубчики, будут как на ладони. Насколько я понимаю, в классическом варианте снайперской засады стрелков нужно развести на острый угол, градусов так в тридцать-сорок, чтобы стрельба велась с двух точек. Но сейчас для этого нет ни времени, ни возможности. Вторую позицию уже не оборудовать, стрелок на стене будет заметен, и с эвакуацией будет задержка. А самое главное — не будет синхронности в работе. Поэтому будем сидеть здесь.

— Ну, что, земляки-сибиряки, отдышались?.. Хорошо. Объясняю нашу задачу. Очень скоро сюда въедет или войдет германский кайзер со своими прихлебателями. — По глазам вижу, что уже знают об этом (Егорка проговорился, засранец), но до конца все же не верят. — Правда, правда. Сам их со стены видел. Так вот, ваша задача — пристрелить парочку генералов. Каких — скажу и покажу, когда появятся. Обязательное условие — германский император не должен пострадать ни в коем случае! Должен остаться живым, и без единой царапины! Понятно?.. Сложность в том, что до ворот примерно пятьсот метров. Вспоминайте, как вы стреляли на базе на такую дистанцию. У каждого будет по два, максимум — по три выстрела. Целимся очень-очень аккуратно, второй выстрел поправляем по первому, третий — по второму… Братцы… Не буду вас агитировать, но если сегодня все получится… Многих русских солдат спасем, или участь им облегчим…

— Командир, не кошмарь. — Во, блин, моя фраза мне же от Семена и вернулась. — Все сделаем в лучшем виде.

Сам он уже приладил винтовку поверх деревянной клетки, осматривает в прицел местность. Гордей тщательно протирает ветошкой линзы прицела и, как будто, молится про себя. Закончив шевелить губами, пристраивается рядом возле второго окна. Оба стрелка о чем-то негромко переговариваются, пока я думаю, чего же еще не учел. Ветер определим по германскому флагу, что уже болтается на флагштоке… Блин, стрелять будут две винтовки в маленьком помещении. Оглохнем сразу!.. Где взять затычки?.. Сделать самому! Достаем из кармана бывший когда-то белоснежным, а сейчас пепельно-серый носовой платок, отрываем полоску, рвем ее на шесть частей, скручиваем жгутики. Протягиваю сибирякам.

— Заткнете уши после того, как покажу кому в кого стрелять…

Нервозность ощущается буквально кожей, тревожное напряжение висит в комнатушке… Скрип открываемой двери!.. Стрелки успевают только дернуться, как сам уже в развороте на сто восемьдесят, ухожу на колено, люгер и наган в руках… Из-за приоткрытой двери слышен приглушенный голос Егорки:

— Свои…

— Трисучьепадловая выс…ка, мать твою раз по девяти через коромысло, бабку в спину, деда в плешь, через семь гробов в сарае… — Дальше не хватило дыхания, да и адреналиновый выброс закончился. — Егорка!.. Казачий сын!.. Ну нельзя же так пугать!..

— Командир, под стеной с десяток гансов идут, тихо надо сидеть… А потом напишешь на бумажке то, что щас говорил? Я наизусть выучу. Все завидовать будут…

— Изыди, чертенок!.. Марш на пост, смотри в оба… Уже скоро…

Продолжения разговора не получилось. Сзади за плечо меня трогает Гордей. Поворачиваюсь к окну, приклеиваюсь к биноклю. В воротах появляется кавалерийский разъезд, медленно проезжает вперед и останавливается. М-да, наверное, все-таки красивая по нынешней моде форма у этих гусар смерти. Высокие сапоги, черные галифе и китель, или как там эта хрень называется, расшиты белыми шнурками, аксельбанты болтаются, на черных меховых шапках красуется знак «Не влезай! Убьет!» — череп со скрещенными костями. Хотя сейчас он называется «Адамова голова». Сабли, кобуры с пистолетами на поясах, короткие карабины. Список вооружения закончен. На близкой дистанции — постреляют и порубят в капусту. Только вот мы — ребята хитрые, воевать будем издалека. И против длинных винтовок с оптикой ваши короткие карабины не пляшут… Все, эмоции — в сторону! Въезжает первый автомобиль, останавливается, и из него выпрыгивает тот самый шпак с кинокамерой. Оглядывается по сторонам, и бежит на будущее место съемки. Как раз у противоположной от нас стены. Устанавливает свою треногу, пару секунд возится с камерой и машет рукой, очевидно подавая сигнал, что к работе готов.

Снайперы уже готовы работать, держат пятачок у ворот под прицелом… Сейчас, главное, не ошибиться… И не промахнуться!.. Время растягивается, секунды становятся все длиннее и длиннее… В двух оптических прицелах и одном бинокле появляется кавалькада машин в окружении всадников… Только бы не поехали дальше!.. Только бы остановились там, где надо!.. Неожиданно у нас появляется помощник. Кинооператор, не переставая крутить ручку камеры, поднимает свободную лапку вверх. Для водителей это, по видимому, означает сигнал «Стоп». Колонна останавливается, гусары спрыгивают с седел, выстраиваются в редкую цепочку. Из первого авто выскакивает какой-то ганс, открывает заднюю дверцу и замирает в верноподданническом отдании чести. На землю спускается император Германии Вильгельм II, за ним, как тень, — какой-то умник в странной форме. Судя по погонам — офицер. Скорее всего — адъютант. Из других автомобилей, как тараканы из щелей, посыпалась свита в самых разнообразных мундирах, хотя, все-таки, преобладал цвет «фельдграу» с широкими красными лампасами… Где же «мои» генералы?.. А, вот они, голубчики. Моржеобразную фигуру Гинденбурга трудно спутать с кем-то другим, а Людендорф — всегда рядом.

— Кайзера видите? — От волнения задаю вопрос шепотом. — Вон он стоит возле первого авто, к нему народ подходит.

— Да… Вижу… — Шепот с обоих сторон.

— Каких генералов стрелять надо? — Голос Семена напряженно дрожит, сам он очень похож на охотящегося кота перед броском. Гордей, беззвучно шевеля губами, водит стволом из стороны в сторону, оглядывая все пространство.

Снова бинокль к глазам. Блин, а ручки-то подрагивают!.. Так, толпа двинулась. Вилли идет впереди, в двух шагах за ним — наша «сладкая парочка», за ними уже другие… Вот остановились, кайзер что-то спрашивает у Гинденбурга, тот, жестикулируя, отвечает.

— Семен, твой — тот, кто сейчас справа от Вильгельма, руками машет и говорит. Видишь?..

— Ага, вижу хорошо.

— Гордей, твоя цель стоит еще правее, сейчас — на полкорпуса закрыта впередистоящим. Ждем, когда полностью появится…

— Добро… Жду…

Троица все ближе и ближе к нужной точке… Ну, еще метров пять!.. Ну, давайте, Ваше германское величество!.. Вот, хорошо, еще пару шагов!.. Все!.. ВСЕ!!!.. МОЖНО!!!..

— Цели видите?.. — Оба стрелка кивают в ответ, прикладываются поудобней к винтовкам. В бинокль видно, как Вилли разговаривает с «толстым», Людендорф, топтавшийся за ним, обходит кайзера и становится с другой стороны… Шепот солдат пробивает нервы электрическим током:

— Готов!..

— Готов!..

Все, тянуть больше не будем! Повезет, так повезет! Не отрываюсь от бинокля и шепчу ставшими вдруг непослушными губами, дублируя команду очень понятным жестом:

— Огонь!

Винтовочные выстрелы в малюсенькой комнатушке хлестанули по ушам. Раззява, твою мать! Забыл затычки вставить, так и мну в кулаке… В оптику видно, как одна пуля поднимает фонтанчик возле сапога Гинденбурга, вторая попадает удачней. Людендорф сгибается и медленно оседает на колени… Все в ступоре, на лице кайзера недоумение, не успел еще испугаться… Быстрее всех начинает реагировать ганс в странной форме. Начинает протискиваться между Вильгельмом и Гинденбургом, отталкивая последнего и доставая на ходу пистолет из кобуры… Генерал сопротивления не оказывает потому, что уже прогремел второй выстрел Семена и пуля, попав в голову, помогает мертвому телу опрокинуться на спину. С задержкой в доли секунды бахает винтовка Гордея. Его «подарок» попадает Людендорфу в грудь, опрокидывая с колен на брусчатку. Ганс с пистолетом пытается закрыть кайзера своим корпусом, и одновременно определить, откуда стреляют. Третий залп, кто-то из генералов, бросившихся на помощь, ловит пулю в голову, оседая вниз, телохранителю, как будто, кто-то невидимый сильно бьет по ноге, она подламывается в колене и он тоже падает. Кайзер Вильгельм, только начавший пугаться, судя по его лицу, стоит в кольце лежащих тел. Оцепление крутит головами, пытаясь углядеть стрелков… Пора сваливать!!!.. И в этот момент грохочет взрыв!.. Пол под ногами ходит ходуном, как при землетрясении, с потолка сыплются хлопья побелки и какой-то мусор, воздух через окошки ощутимо толкает в грудь…

Последний взгляд в бинокль, — гусары из оцепления сгрудились вокруг кайзера и то ли ведут, то ли волокут его к воротам. Следом, как понимаю, двое тащат телохранителя… На земле неподвижно валяются три тела… Вот теперь точно пора сваливать! Семен уже снаружи, пытаюсь выйти за Гордеем, и тут раздается второй взрыв. Сибиряк, будто получив удар в живот, рушится назад, и мы вместе падаем на пол, осыпаемые новой порцией побелки… Черт!.. Надо отсюда убегать как можно быстрее!.. Двух секунд хватает, чтобы подняться на ноги и выскочить из голубятни. А теперь, — ходу! Аллюр три креста!.. Ускорение придает грохот третьего взрыва и толчок ударной волны в спину. Отступаем в прежнем порядке, Егорка — направляющим, я — в позади всех…

Обратный путь бежим быстрее и, как будто легче. В принципе, оно и понятно, адреналин — штука такая. Добегаем до нашего КП, там народ в полной готовности, уже с вещмешками за спинами и оружием в руках.

— Уходим! — Ору, едва ворвавшись в комнату. — Здесь скоро гансов будет больше, чем блох на собаке!.. Быстрее, быстрее!.. Пошли, пошли, пошли!.. Все вопросы и объяснения — потом, когда из крепости выберемся!..

И снова несемся по коридорам, лестницам, казематам. Вот, наконец-то, и нужный выход, самая крайняя дверь возле пристани. Теперь надо проскочить около километра открытого пространства вдоль Вислянского берега. Гансов пока не видно и не слышно, но не факт, что через секунду они здесь нарисуются, причем все вооруженные и очень злые. Пулеметный расчет занимает позицию возле казармы, собираясь прикрывать группу в случае непредвиденных обстоятельств, остальные окружают кольцом подрывников и медсестричку. И, ощетинившись стволами во все стороны, наша веселая компания начинает двигаться к небольшому домику-будке метрах в трехстах. Добираемся туда, второй пулемет наизготовку, машем прикрывающим, чтобы догоняли. Пока их ждем, темпераментного Стефанова все-таки прорывает:

— Денис Анатольевич, не томите! Что там получилось?

Остальные выражением лиц изображают полную заинтересованность в данном вопросе.

— Хорошо, докладываю… Предположительно тяжело ранены, или убиты генералы Пауль Гинденбург, Эрих Людендорф… и еще какой-то, я его в лицо не знаю.

На переваривание информации у народа уходит аж почти полминуты…

— Это точно?.. Вы уверены?

— А сам кайзер?.. Живой?.. Или тоже?..

— Господа, то, что сказал, видел собственными глазами в бинокль. Вильгельм, если и пострадал, то от контузии при взрыве. Точно не знаю, его куча охраны закрыла телами и утащила. Был еще офицер, по-видимому, адъютант. Или телохранитель, ранен в ногу. Все! Остальные разговоры — потом. Следующая остановка — вон тот пакгауз. Пулеметчики готовы?.. Тогда — вперед!.. А вот и знакомые ворота. Где-то даже ключик от них имеется. Жандармов, скорее всего, выпустили в тот же вечер, где они теперь — не знаю, скорее всего, в плену. А хотелось бы побеседовать с тем штабс-ротмистром, узнать, откуда у него такое большое желание притормозить нас в крепости, кто хотел там с нами пообщаться.

 

Часть седьмая

А вот и знакомые ворота. Где-то даже ключик от них имеется. Жандармов, скорее всего, выпустили в тот же вечер, где они теперь — не знаю, скорее всего, в плену. А хотелось бы побеседовать с тем штаб-ротмистром, узнать, откуда у него такое большое желание притормозить нас в крепости, кто хотел там с нами пообщаться. Может и стоило бы его вместе с отрядом отправить?.. Хотя, наверное, нет. Им, несмотря на численность, по тылам «на цыпочках» пробираться добрую сотню верст, тащить с собой такой «багаж» — лишний геморрой… Ладно, даст Бог, — свидимся. И через Валерия Антоновича можно будет справки навести у смежников…

Крепостные ворота, тихонько поскрипывая, приоткрываются. Первыми в образовавшийся проход выглядывают черный зрачок пулемета в компании пары внимательных, настороженно смотрящих глаз. Втроем секунд десять оглядывают близлежащий пейзаж, подсвеченный закатом, и, не найдя ничего подозрительного, Зингер машет рукой «Продолжить движение». Бойцы практически бесшумно исчезают за воротами, шорох и звяканье слышится только от наших «пассажиров»-крепостников и медсестрички. Последняя, переступив через свои девичьи принципы и комплексы, все же переоделась в форму, собранную с миру по нитке.

Фельдфебель Пантелеич, подтвердив в очередной раз тезис о том, что старшина — это особый вид военного номо сапиенса с гипертрофированным хватательным и прятательным рефлексом, пока мы играли в свои игры, сумел маленько прибарахлиться на громящихся складах и раздобыть новую форму. Но так как батальон уходил налегке, героически преодолел инстинкт собственника, и по принципу «На тебе, убоже, что нам негоже», поделился с моими бойцами. А они в свою очередь приодели «сестренку». Гимнастерка, шаровары, даже умудрилась свои косы под фуражку спрятать. Форменная одежда сестры милосердия, скорее всего, в заплечном мешке. Немного выбиваются из общего вида женские высокие ботинки на шнуровке вместо сапог, но кто сказал, что это — не берцы? Одетая этаким гаменом Гаврошем, правда с нужными выпуклостями в нужных местах, она проскользнула в проход вслед за Бером. Блин, в этой суматохе совсем забыл о правилах приличия, не представился даме. Кошмар-с! Моветон-с! На ближайшем привале надо будет извиниться (по идее не за что, но ведь женщине это не объяснишь) и познакомиться. А пока пропускаем вперед остальных и с тыловым охранением погружаемся во тьму с пьянящим привкусом свободы и неизвестности…

Головняк уходит вперед, мы трогаемся следом. Идем по тропинке параллельно дороге вдоль Нарева, ищем ближайшую переправу. Не думаю, что у кайзера в свите одни дураки собрались, наверняка нашелся уже умник, который дал команду зачистить крепость и одновременно с этим создать кольцо оцепления с радиусом в дневной переход. А мы не сможем двигаться на форсаже, в группе — неподготовленные люди. Значит, придется идти очень тихо и незаметно, чтобы ни одна немецкая мордочка не чухнулась. И во что бы то ни стало как можно быстрее попасть на другой берег, чтобы вырваться на оперативный простор. Через пару верст в Нарев должна впадать Вкра, и, судя по карте, там есть удобное место…

Переправы нашли там, где и ожидали, недалеко от слияния двух рек. Разведка чирикнула «Стоп», потом из кустов материализовался боец, который обрадовал нас новостью. Два типичных армейских понтонных моста ждали нас в двух десятках шагов друг от друга. Охраняемые полувзводом гансов-саперов. Причем, «охраняемые», наверное, было громко сказано. В отсветах костров мы насчитали пару часовых на этом берегу, и пару — на том. Остальные или ужинали рядом с палаткой, или усиленно к этому готовились. Вот и хорошо! Несколько часов придется подождать, заодно и сами отдохнем. А там будет видно.

Возвращаюсь к основной группе, выставляю охранение, командую привал. И еще раз очень вовремя напоминаю господам офицерам, которые полезли в карманы за папиросами, о вреде курения под самым носом у противника. А теперь виртуально посыпаю голову пеплом и иду разговаривать с медсестричкой. Которая сидит, прислонившись спиной к дереву и зажмурившись. Присаживаюсь на колено, чтобы было удобней разговаривать.

— Мадмуазель… Простите Бога ради! В этой суматохе не нашел времени представиться. Подпоручик Гуров Денис Анатольевич. Нужно было сделать это гораздо раньше, но… Простите великодушно, виной тому определенные форс-мажорные обстоятельства.

Она открывает глаза, слегка морщится, устаиваясь поудобней:

— Анна Сергеевна Снегирева… Оставьте, Денис Анатольевич, я — не в обиде. Знаю, чем были заняты в крепости… И спасибо Вам большое за то, что не оставили одну в беде. — Снова появляется болезненная гримаска. — Только, боюсь, буду задерживать вас. Непривычна я к таким прогулкам.

— Ничего страшного, сейчас правильное направление важнее скорости… Не сочтите за фамильярность, расшнуруйте ботинки, дайте ножкам отдохнуть. Времени на это у нас предостаточно.

Решив, что после переодевания в мужскую одежду, ее репутации уже ничего не сможет повредить, она распускает шнурки, снимает обувку и, с видимым наслаждением, шевелит пальцами ног.

— Анна Сергеевна, если не секрет, как Вы оказались одна в казарме?.. Прятались?..

Медсестричка серьезнеет, лицо становится строгим, в голосе появляется горечь:

— Госпиталь находился рядом со складами. Вчера какие-то солдаты взломали ворота и разграбили их, а что не смогли унести — подожгли. Позже огонь перекинулся к нам на крышу.

Мы, шестеро сестер милосердия, стали вытаскивать раненых, а в это время санитары, пьяные после грабежей, избивали Илью Ивановича и Андрея Сергеевича, наших докторов, припомнив им строгие порядки. На нас никто не обращал внимания, помогали только трое студентов-вольноопределяющихся…

… А потом появились германцы. Они согнали всех в одно место и запретили расходиться. Мы так стояли около часа, потом раненых, которые могли ходить, построили в колонну и куда-то повели под охраной. А после принялись за нас… Сначала какой-то унтер-офицер объявил, что мы будем обысканы… И солдаты начали нас просто лапать. Потом двое схватили меня за локти и куда-то потащили. Я даже сопротивляться не могла…

По дороге их остановил офицер, и я, воспользовавшись заминкой, убежала и спряталась в первой попавшейся казарме. Потом долго бродила по коридорам из каземата в каземат, пока не услышала шаги и не спряталась. А когда вы пробежали мимо, поспешила вслед… Было очень страшно оставаться там одной и ждать, когда снова появятся германцы. А потом кто-то тронул меня за руку и я испугалась… И очнулась уже в комнате…

А скажите, Денис Анатольевич, — она вдруг с силой хватает меня за руку. — Скажите, — почему?!. Почему они так себя ведут?.. Они же считают себя культурной, цивилизованной нацией… Почему же ведут себя, как дикари?.. И как же все международные конвенции, договоренности?..

М-да, маленькая, наивная дур… девочка. Во все времена, когда солдаты брали неприятельскую крепость и находили в ней женщин, они их быстро растаскивали по укромным уголкам… Наверное, для того, чтобы полюбоваться лирическими пейзажами, или обсудить различия в философских учениях Канта и Шопенгауэра… С-суки!..

— Знаете, Анна Сергеевна, может быть, потому, что нас германцы за цивилизованных людей не считают. Мы для них — что-то вроде полудрессированных обезьян, или африканских дикарей, с которыми вовсе не обязательно быть честными, вежливыми, порядочными…

А вообще, когда-то (в далеком будущем) один умный человек сказал: «Цивилизация, — это когда тебя убивают, но уже не отрезают уши». Французы в подобных случаях говорят «a la guerre com a la guerre» — на войне, как на войне…

У нас в запасе есть время, постарайтесь поспать и отдохнуть. Потом, скорее всего, будет трудно…

Андрейка разбудил меня около трех часов ночи. Луна висела уже над крепостью, горизонт над лесом на том берегу только начал еле-еле заметно бледнеть. Посылаю его будить остальных, скоро будем переправляться.

Пока все приходят в себя, вместе с Зингером пробираемся к нашим дозорным. Костерок возле немецких часовых еще горит, сами же гансы сидят на бревнышке и, насколько можно видеть при таком освещении, кемарят, опершись на зажатые между колен винтовки. А почему бы, собственно, и не поспать бравым воякам кайзера, пока никто не видит, и до смены еще около часа. Тот берег не видно из-за поползшего по воде тумана. В серовато-перламутровой мгле угадывается только расплывчатое пятно костра. А так как палатка находится там, кому-то придется искупаться.

На ту сторону, отталкиваясь поочередно от лодок-понтонов, поплыли Гор и Зингер, временно доверивший мне свой пулемет. Здесь, на этом берегу, будет работать пара погранцов из отдыхавшей «пятерки».

Проходит пять бесконечно долгих минут ночной тишины, нарушаемой только редким всплеском волн в оцинкованные борта, недовольным кваканьем лягушек, мающихся бессонницей, и посвистом ночных пернатых в прибрежных кустах. Потом с той стороны из тумана доносится тихий условный «чирик», дескать, — «Мы готовы». Звучит ответный сигнал, и две темные фигуры накрывают гансов, который беззвучно валятся с бревнышка подальше от костра. Винтовки, не лязгнув ни разу, ложатся рядом.

Хочется пройти переправу незаметно, поэтому часовые после пробуждения их разгневанным до невозможности гефрайтером-разводящим, будут лепетать что-то в свое оправдание и пытаться понять, как же это они уснули на посту. А всего-то и делов, — закрыть рот одной ладонью и другой рукой нажать и подержать секунд десять нужную точку на шее. С той стороны уже доложились очередным свистом, что часовые тоже уснули.

Разуваемся, чтобы не шуметь и перебегаем на ту сторону, — надо блокировать на всякий случай палатку. Туман густеет на глазах, доски настила заволакивает время от времени космато-седыми прядями. Волны тихонько колышат понтоны… Ага, вот и сходни, вот и бережок… Оп-па!.. Художники-инсталяторы!.. Один немец лежит на боку, обняв винтовку, подложив под щеку ладони и подтянув к животу коленки. Этакий младенчик в «фельдграу». Другой со спины закинул руку ему на плечо и ногу на бедро… Сладкая парочка, блин!

Автор произведения, судя по довольной ухмылке, — Егор, притаившийся сбоку в одном исподнем. Кидаю ему и Андрейке свертки с формой, чтобы оделись. Зингер сначала забирает у меня свой мадсен, обтерев наскоро руки, приводит его в готовность, и лишь только потом развязывает тючок с одеждой.

Тем временем пришедшая «пятерка» располагается вокруг палатки, в руках бойцов ножи, чтобы в случае чего обрезать растяжки. Один человек специально дежурит возле входа. Посылаю переодевшегося Егорку обратно, чтобы переводил остальных…

Хоть туман и глушит звуки, короткий женский взвизг был слышен оч-чень отчетливо!.. Все, не пройдем тихо!.. Внутренность палатки отозвалась на этот живой будильник глухим невнятным ворчанием, потом возле полога наметилось шевеление…

Ну и зря! Спали б крепче, — были б живы!.. Машу рукой, бойцы режут веревки, палатка оседает вниз, и неожиданно громко парусину перечеркивают очереди двух пулеметов. Шевеление внизу прекращается, бойцы разрезают тент и ножами проводят контроль. А я, уже обувшись, тем временем бегу узнать, что же вызвало такую неадекватную реакцию барышни на мосту. Все оказалось до невозможности банально. Это я своим тысячу раз объяснял что такое «кошачий шаг», и что через неизвестное и ненадежное препятствие нужно идти цепочкой, улавливая колебания под ногами от впереди идущего.

Наши «гости» об этом не знали и не подумали. Ломанулись через мостик всем скопом, не слушая объяснений. Раскачали понтон, вот наша барышня, чуть было не полетев в воду, подала сигнал «SОS». Хорошо, рядом вездесущий Егорка оказался. Поймал на лету, не дал искупаться, да еще и рот-сирену рукой прикрыл. За что, правда, потом смущенно извинялся.

Ну, что ж, раз все получилось громко, можно и похулиганить. В саперном инструменте, аккуратно сложенном в двуколке, находим топоры и двое бойцов убегают рубить тросы у того берега. То, что они стальные значения не имеет. Топорики все равно одноразовые, нам ими больше не работать. Хотя, один целый можно прихватизировать на всякий случай.

Стук в тумане прекращается, понтоны двигаются, увлекаемые течением, на нашем берегу растяжки натянуты, как струны. Несколько ударов, трос со звоном лопается… Еще пару раз… Мостики неторопливо скрываются в тумане. На досуге можно будет погадать по примеру русского классика, доплывут они до Балтики, или где-то на Висле притормозятся. Уходим по дороге в ночную тьму навстречу начинающемуся восходу, унося в качестве трофеев помимо топорика пяток тротиловых шашек, с десяток гранат-колотушек и два электрических фонарика, неизвестно зачем припасенных германскими саперами…

Далеко от переправы уйти не удалось. Прошагали версты три-четыре, как передовой дозор посигналил очень вовремя пригодившимися фонариками «Стоп». Дублирую: «Группа, стой». Даже без объяснения прибежавшего бойца слышу вдалеке шум. Скорее всего, автомобилей. Вся компания ссыпается в придорожные кусты и затихает.

Очень скоро вдалеке на повороте взблескивают огоньки, а спустя еще немного времени мимо нас проезжают одна за другой четыре груженых машины. И груженых, как успел рассмотреть в свете фар, гансами в полной боевой готовности. Предпоследний «пепелац» везет даже 08-й МГ. И направляется эта развеселая компания прямиком к переправе. А вот это уже не есть гут. В ночных передвижениях немцы до сих пор замечены не были, так что очень вероятно, что кто-то услышал выстрелы на переправе и объявил тревогу. И вот небольшая кучка в сотню германских рыл едет проверить, что же там все-таки случилось. И то, что они увидят, им явно не понравится. Значит, нужно как можно быстрее уходить отсюда. Усилив тыловой дозор и подыскивая надежное место для дневки.

Проходим еще около версты, потом встающий над горизонтом алый диск солнца начинает слепить глаза. Все, стоп. Пора сворачивать в лес, искать укромное местечко и становиться на отдых до вечера. Поплутав немного, находим небольшую поляну, на краю которой растет береза, способная спрятать добрую половину нашей компании. Ствол дерева года три назад сломался под тяжестью упавшей сверху старшей сестры, в свою очередь не выдержавшей, наверное, ураганного ветра. Теперь она так и продолжает опираться на младшую, постепенно засыхая. Из-за того, что путь наверх был закрыт, ветви стали расти вширь и теперь кое-где свешивались аж до земли, образуя своеобразный шатер. Выставив охранение, всех остальных загоняю под дерево отсыпаться. Впрочем, два раза приглашать не пришлось. Медсестричка, не привыкшая к подобным променадам и хлебнувшая экстрима этой ночью, заснула как бы не раньше, чем расшнуровала ботинки. Свернулась калачиком на нарубленном неподалеку лапнике, да так и замерла. Ее, уже спящую, накрыл своей шинелью запасливый Матвей Синельников, прежде, чем сам отрубился. Остальные офицеры тоже недолго боролись с объятиями Морфея, да и бойцы, свободные от дежурства, помня старую солдатскую привычку дрыхнуть, как только выпадет возможность, быстро последовали их примеру.

Унтер, командовавший дежурной «пятеркой», заверил, что ночью он отлично выспался и отдохнул, поэтому командир может пару часов спокойно поспать. Во вранье товарищ до сих пор замечен не был, поэтому, проинструктировав еще раз на всевозможные случаи вплоть до нового Потопа и падения астероида в непосредственной близости с последующим вторжением инопланетян, отправился в укромное местечко поблизости посмотреть свой любимый сон-сериал про черного кота и рыженькую кошечку Дашу…

Проснулся от солнечного лучика, ярко светящего даже через сомкнутые веки. Первым делом проверил посты, которые все, как один доложили, что все тихо-спокойно, и ни одна живая тварь размером больше кукушки замечена не была. Ладно, пока все еще спят, подводим итоги.

За ночь в общей сложности мы успели отмотать всего верст пять-шесть от Ново-Георгиевска, что гораздо меньше одного дневного перехода. Это, значит, — раз.

С уверенностью в 99,9 процентов можно предположить, что после наших развлечений в крепости гансы выставят заслоны на всех дорогах, дорожках и тропинках. А в дополнение к этому будут прочесывать все леса и рощи, не жалея времени и сил. А своих зольдатенов вдохновят каким-нибудь Железными крестами за головы пойманных, или убитых русских «бандитов», обидевших Кайзера и уменьшивших поголовье германских генералов на две, или три единицы. Это, значит, — два.

Совершать марши в привычном для нас темпе мы не можем, — в группе четыре «пассажира». Это — три.

И из них самый проблематичный — медсестричка. Вон, до сих пор дрыхнет без задних ног, умаялась за ночь… Тут же получаю очередное доказательство материальности мыслей. Барышня, щурясь спросонья от яркого солнца, вылезает из-под березовых веток, оглядывается вокруг и, увидев неподалеку ответственного и виноватого за все бедствия в моем лице, спешит пожаловаться на тяготы и лишения походной жизни. Однако, процесс протекает мирно, сопровождаясь смущенным румянцем на щеках.

— Доброго утра, точнее — дня, Анна Сергеевна! Выспались, хоть немного?

— Доброго утра, Денис Анатольевич! Спасибо, в госпитале привыкла не спать по полночи… Простите… Мне очень неловко об этом спрашивать… Я могу одна отойти в лес подальше?.. Чтобы никто не видел?

Блин, чуть не забыл, теперь походный сортир будет у нас, как у Папанова на карте — «Мэ» и «Жо». Вернее, один, но посещение — по очереди.

— Да, конечно, извините, что сразу не предупредил… Егор, проводи барышню до… известного места, и бегом обратно. — Ловлю дернувшегося вслед вновь засмущавшейся медсестричке казака и шепчу на ухо. — Контроль с пяти сажен. Так, чтобы она не увидела, не услышала и не почувствовала. Потом незаметно проводишь обратно… И не приведи Господь подглядывать. Оторву сначала тое самое, потом — ухи. Понял?.. Давай…

Егорка делает честные-пречестные глаза, мол, командир, как ты мог на меня такое подумать, и исчезает в кустах, догоняя «охраняемую особу». Может и зря его стращаю. Кажется, в это время человечество в массовом порядке еще не доросло до подобных извращений. Ладно, оставим эротику во всех ее проявлениях на потом, сейчас надо делами заниматься.

Пока бойцы готовят обед, бужу всех остальных. Прием пищи у нас проходит в стиле «шведский стол». Меню скромное, но калорийное: холодная говядина ломтиками в виде всем уже надоевшей тушенки, галеты в качестве не менее надоевших тостов и витаминный салат из уже немного огрубевшей черемши, собранной неугомонным лесовиком Семеном. Из напитков — только вода… Хотя вот тут я, кажется, немного ошибаюсь. Николай Бер достает свою фляжку и, радостно улыбаясь, во всеуслышанье задает идиотский вопрос:

— Господа офицеры, не желаете ли хлопнуть по рюмашке?

В ответ получает испепеляющий взгляд от меня (Убью гаденыша!), недоуменные от бойцов (Чей-то с их благородием, не заболел ли часом?) и осуждающие от остальных (Нашел, дурак, время!)

— Николенька, тебе не кажется, что сейчас на совсем подходящий момент для пикника? — Димитр одаривает своего коллегу издевательски-ледяной улыбкой. — Мы еще не так далеко ушли от Ново-Георгиевска, чтобы считать себя в безопасности. И, вообще-то, здесь командует Денис Анатольевич, так что, решать ему.

— Давайте, Николай Павлович, сделаем так: сейчас отдаете водку, или что там у Вас во фляге, Анне Сергеевне для медицинских целей, а когда выйдем к своим, я Вам ее верну, да еще сверху проставлюсь…

Конец фразы заглушился тарахтеньем в небе, и, одновременно с моим воплем «Воздух! Под деревья! Живо!» над поляной на небольшой высоте проплывает дирижабль. Движки набирают обороты, цеппелин отворачивает с набором высоты, целенаправленно уходя прочь. Бл…!.. Твою ж дивизию!..

Как дважды два не складывай, все равно будет четыре… Гансы ведут поиски даже с помощью всяких пернатолетающих. Ну так, немудрено, — горе-то какое. Сейчас эта «колбаса» долетит до ближайшего гарнизона, или заслона на дороге и сбросит вымпел с указанием места, где видел русских. А затем последует прочесывание этого лесочка. Колбасники улетели на северо-запад, значит, по логике мы должны убегать на восток. Где нас уже будут ждать… А мы попробуем по-другому…

Трех минут хватило, чтобы группа была готова к движению. Уходим обратно к дороге, причем, в довольно хорошем темпе. Даже наша барышня старается, держит темп. Хотя глаза от страха круглые и бессмысленные. Пару раз, оборачиваясь, ловлю недоуменные взгляды офицеров, потом Стефанова прорывает:

— Почему… Мы сюда?.. Надо на восток…

— Вот и германцы так подумают… Надеюсь…

Шоссе перескочили быстро и благополучно, гансов пока не наблюдается. Отходим на сотню шагов, командую привал. Пусть «пассажиры» переведут дух. Двадцать минут бега по лесу — то еще удовольствие. Для них. А пока приходят в себя, мы прогуляемся к дороге, посмотрим кто, куда и когда там поедет…

Ждать пришлось недолго. Не сказать, чтоб движение было интенсивным, но за полчаса прошла пешая колонна размером около роты и проскрипели мимо два конных обоза. Может, все и обойдется?.. Нет, не угадал. Из-за поворота на четвертой скорости вылетает полуэскадрон драгун и быстро спешившись, растягивается в цепь и исчезает в лесу. На виду остаются только коноводы с лошадьми. Но и их для нас будет много — человек двадцать-тридцать, не меньше. Значит, остается одно — уйти по-английски, не прощаясь. Причем, как можно дальше потому, как гансы закончат с этим лесом и примутся за другой…

Днем по лесу передвигаться гораздо удобней, но очень уж небезопасно. За каждым поваленным деревом мерещится кто-нибудь. Начиная с польских кабанов и медведей и заканчивая немецкими пулеметчиками. Чисто на подсознательном уровне, потому, что в головном дозоре — Семен с Гордеем, для которых лес — дом родной, никто и ничего мимо незамеченным не проскочит. Но все равно шагаем насторожившись. От дороги ушли уже достаточно далеко, делаем еще привал-пятиминутку, видя, что наши «гости» опять выдыхаются. Особенно жалко медсестричку, ей достается больше всех. Но ведь идет, не отстает, не жалуется и не плачет. Сильная девчонка. Правду говорят: есть женщины в русских… госпиталях. И мужчины рядом с ними. Стефанов подсаживается к нашей барышне, достает из кармана, насколько вижу, маленькую плитку шоколада и, настойчиво уговаривая, заставляет ее съесть пару кусочков. И это — правильно. Во-первых — придаст сил, во-вторых — эндорфины никто не отменял.

Справа бесшумно подходит Гордей и присаживается рядом. Он с Семеном тоже недавно заслужил право называться Первым Составом (а стрельбой в крепости это подтвердил), но позывного получать не захотел, остался, как есть, Гордеем.

— Командир, мы тут с Семой прошлись далей, там березняк кончается. Ручеек течет махонький, а через поляну хороший ельник стоит. Дерева взрослые, укрыться всем можно будет. И отдохнем, и повечеряем горяченьким.

— А если гансы к нам на чаепитие пожалуют?

— Не, там елки забором стоят, запах не выпустят. И дыма видно не будет… Я-то ж не за себя, мы — ко всему привычные. Глянь вон на афицериков, да на барышню ихнею. Им бы хучь раз в день горяченького посёрбать надобно.

— Ну, добро, веди, показывай…

Ельник действительно можно было назвать роскошным. Рослые темно-зеленые красавицы тянутся в небо своими верхушками, отставив вниз тяжелые нижние лапы. Даже с нескольких шагов кажутся сплошной стеной, непроницаемой для посторонних. Гордей оттягивает в сторону живые «шторы» и образуется проход внутрь. Ныряю туда… и оказываюсь в каком-то сказочном Берендеевом царстве. Внутри неровного круга-стены елей лежит уютная полянка… Гордей отгибает нижние ветки одного из деревьев и показывает мне почти готовое лежбище-спальник, созданное самой природой. Толстый слой сухой прошлогодней хвои будет прекрасной периной, само дерево играет роль стен и крыши. Да уж, лучше места не найти. И гансы незаметно не подберутся…

Через десять минут все обустраивают себе места для отдыха по два-три человека в зависимости от размеров елок. Единственное персональное место отдано Анне Сергеевне, которая, не взирая на явно видимую усталость, помогает сибирякам готовить «чаепитие». А я тем временем зову командиров групп на постановку задач.

— Значит так, братцы. Нужно гансам немного голову поморочить. Поэтому, твоя «пятерка», Клим, сегодня в охранении, а ты, Петр Игнатьич, берешь своих молодцов и, смотри в карту, быстренько двигаетесь вот на эту дорогу. Там немного пошумите, чтобы германцы решили, что мы идем в том направлении, и — обратно сюда. Два-три обстрела обозов, думаю, будет достаточно. Подкрались, несколько раз стрельнули, желательно во всяких там начальников, и, не дожидаясь ответки, — в лес. Ну да сам все знаешь, не мне тебя учить. Сейчас — начало четвертого, вернуться сюда к семи вечера, не позже. Держи часы. Задачу понял?.. Выполняй…

Группа вернулась раньше и, пока медсестренка готовилась напоить чаем проголодавшихся по ее мнению бойцов, унтер Игнатьич доложился о выполненной работе:

— Как и было говорено, вышли вот сюды. — Палец с пожелтевшим от табака ногтем неторопливо скользит по карте. — Прошли кромкой леса, наткнулись на стоящий обоз. Ужинала немчура. Ну, мы волчий хор и изобразили. Лошадки — на дыбы, повсюду переполох. Сделали под шумок по паре выстрелов и ушли далей. Потом вот здеся, на повороте в засаду сели. Дождались афтамабиля, небольшого, в котором какие-то офицеры ехали. Разок по ним выстрелили, и опять в кусты. А на обратном пути, когда вот туточки через дорогу перескакивать решили, видим, — едут ешо машины, тока грузовые. Хотели пропустить, да недалече от лежки один и сломался. Гансы там чегой-то покричали, затем все уехали, а шофер ентого остался внутрях ковыряться. А чтоб ему веселей было, начальник ихний, видать, ефрейтора в компанию оставил. Ну, мы отошли шагов на сотню и переползли незаметно… Они, наверное, до сих пор там торчат.

— Добро, Игнатьич. Иди, чаевничай, а то кипяток весь выдуют. А я посижу, подумаю.

Так, унтер, хитрюга известный, интересную идею подкинул. Вместо того, чтобы красться лесом по ночам, на машине покататься… Идея заманчивая, но и опасная. Внаглую, когда по дороге еще гансы туда-сюда ходят и ездят, устроить автопробег инкогнито. В крайнем случае возьму грех на душу, переоденусь в германскую форму, хоть это и запрещено конвенциями. Если повезет, никто не узнает, а если — нет… То мне лично будет уже все равно… Надо бы сбегать туда, посмотреть что с машиной. По словам командира группы до них — две версты будет, если напрямую по лесу. А там, в зависимости от обстановки, будем принимать решение. В конце концов, лучше плохо ехать, чем хорошо идти…

Пусть господа офицеры недовольно кривятся, но оставляю за себя старшим Зингера, объявляю готовность к выдвижению, и с двумя бойцами, назначенными Игнатьичем, бежим смотреть на место ДТП.

Находим его достаточно быстро, гансы сами себя обнаруживают. Ефрейтор, оставшийся за старшего машины, помогал бедному водиле, пока тот копался под капотом, как мог. Голосом. Сидя на подножке и время от времени пуская дымок из короткой трубки, этот боров, не смолкая, давал очень нелестную характеристику своему подчиненному. Лежа в кювете в пяти метрах от них, аж заслушался этого цицерона. Не так стоишь, не так свистишь, как тебя только подпустили к автомобилю, лучше бы ты в детстве сломал себе шею и не позорил бы сейчас доблестные войска Кайзера, даже пьяный русский медведь уже отремонтировал бы мотор потому, что у него мозгов побольше, чем у тебя под фуражкой… Ну и в том же духе.

Ну, русских медведей мы вам устроим, только чуть позже, когда авто отремонтируете… Оп-па, а похоже, этот миг сейчас наступит. Водила вылезает наружу, бросает на ефрейтора такой испепеляющий взгляд, пользуясь тем, что тот отвернулся, что я начинаю опасаться, как бы кабина не загорелась. Берется за «кривой стартер» и пытается завести чудо немецкого автопрома. И, что характерно, после четвертой попытки ему это удается. Движок пару раз чихает, потом уверенно держит обороты… Пора!.. Хлопаю по плечу правого бойца, показываю на шофера и вылетаю на дорогу прямо перед ошарашенным оратором. Удар с ноги в солнечное сплетение, затем нож входит между шеей и ключицей. Водитель, спустя секунду, падает перед колесами со сломанной шеей. Вытираем клинок, прячем в сапог, выключаем двигатель, трупы оттаскиваем подальше от дороги, закидываем ветками…

Отправляю посыльного в лагерь с наказом «Срочно сюда, попутку поймал». Пока добежит, пока все здесь появятся, — с полчаса пройдет. Значит, будем играть спектакль, если на дороге кто-нибудь появится. Переодеваться полностью не стал, кое-как натянул поверх формы ефрейторский китель, благо, предыдущий владелец был на десяток килограмм пошире, да на голову нацепил противопыльные очки. Оружие — на изготовку, второй боец страхует из кустов, ждем-с.

Время пролетает незаметно, из кустов слышится знакомый «чирик», появляются запыхавшиеся «пассажиры» в окружении бойцов? двое из которых тут же убегают за полсотни шагов к повороту в тыловое охранение. Народ начинает выкидывать из кузова какие-то тюки и ящики. Ну, это они и без меня справятся, иду заводить машину. Получается со второй попытки. Кузов уже освободили, можно грузиться… И в этот момент слышится «Тревога»! Пистолет прыгает в руку, ломлюсь к заднему борту. От поворота по обочинам несутся бойцы, а за ними появляются трое гансов на велосипедах. Самокатчики! Устроили, бл…, себе тут Тур-де Франс! Какой… вас сюда принес так не вовремя!.. Сибиряки почти синхронно садятся на колено, прячась за скинутыми ящиками, винтовки уже у плеча. Три выстрела сливаются в очередь, на дороге появляется небольшая куча велосипедов и их мертвых владельцев. Половина группы уже в кузове, помогает забираться оставшимся… И начинаются неприятности. Из-за поворота появляется следующая порция немцев, только теперь их уже с десяток, и они готовы к бою! Кинув байки на дорогу, они грамотно рассыпаются за импровизированной баррикадой из тел своих камрадов и открывают огонь… В ответ работают снайперки и к ним с другой обочины присоединяется мадсен Зингера. Остальные, подбадриваемые моими воплями, очень шустро грузятся в машину. И тут же у нас появляется очень большая проблема… Матвей Синельников, уже забросивший свой «сидор» с пожитками, получает пулю в бедро и оседает вниз на дорогу. Пытается подняться, цепляясь руками за задний борт, но не может. Штанина быстро пропитывается кровью, по земле начинает растекаться вишнево-красная лужица, быстро увеличиваясь в размерах.

Ё…!!!.. Твою мать!!!.. В два шага оказываюсь возле него, хватаю подмышки, приподнимаю навстречу тянущимся из кузова рукам, ору «Жгут наложите!». Его втаскивают внутрь, рядом уже Егор, срывающий с себя ремень, и медсестричка с бинтами в руках. Рядом с ними появляется еще один мадсен, начинающий огнем прикрывать снайперов и Андрейку, которые лезут в кузов. Вроде, все. Бросаюсь к кабине, педаль, рычаг, педаль, газ. Машина с ревом трогается с места, ускоряясь изо всех сил… Ну, давай, родная, давай, жми!!!.. Сзади сквозь шум мотора стучит пулемет, отсекая преследователей… Педаль, скорость, педаль, газ… Даже если кинутся догонять, ничего не получится. Мы уже выжимаем километров двадцать в час, и еще прибавим. Хорошо, что дорога более-менее укатана, не так сильно трясет. Выстрелы сзади больше не слышны, значит, — оторвались. Теперь главное — укатить подальше от этого места, пока немцы не очухались и не организовали погоню. Будем ехать, пока хватит горючки…

Через несколько верст торможу машину и бегу смотреть, как там дела в кузове. Дела оказываются не очень. Двое раненых. Но если моего бойца только задело по касательной в плечо, то с Матвеем все гораздо серьезней. Лежит на подстеленных шинелях белый, как мел, губы прикушены. Нога перетянута ремнем, на ране — повязка. Рядом медсестричка пытается посчитать пульс, держа его за руку. Потом поднимает на меня глаза и спокойно-деловито сообщает:

— Ранение сквозное, но пуля прошла, видимо, очень близко к кости. Перелома нет, но может быть трещина. Пульс учащенный… Ему должно быть больно, а он не стонет… Только губы кусает. А обезболивающего нет…

— Как это нет?.. Николай Павлович, будьте так добры, дайте Вашу флягу. В ней водка?

— Коньяк! — Бер лихорадочно пытается отстегнуть посудину, наконец ему это удается, и он протягивает ее мне.

— Матвей, Вы меня слышите? Сделайте три-четыре хороших глотка, считайте, что это лекарство… Мы сейчас поедем, будет трясти, но надо потерпеть. Я постараюсь вести автомобиль аккуратно.

Анна Сергеевна приподнимает голову Синельникова, подносит горлышко к его губам. Прапор глотает через силу, затем закашливается, пытаясь отдышаться. Придя в себя, слабо улыбается и извиняющее просит:

— Мне бы… Папиросу… Если можно…

Пока Бер нервно шарит по карманам, Стефанов достает из портсигара требуемое, протягивает Матвею и щелкает пижонской зажигалкой. Не докуренная и до половины папироса выпадает из ослабших пальцев, Синельников расслабляется, глаза полузакрыты, на губах даже подобие улыбки:

— Почти, как во Франции… Перед гильотиной…

Ну, про ампутацию пока думать не будем, а вот после ранения и болевого шока грамм стописят чего-нибудь крепкого, да закусить папироской, — лучше анестезии не придумаешь…

Часа через полтора останавливаюсь. Скоро совсем стемнеет, надо зажечь фонари. Да и ехать на автомобиле со слабой пародией на амортизаторы, без гидроусилителя, да по грунтовке, предназначенной для повозок, — удовольствие еще то! Очень хорошее упражнение для мышц спины и плечевого пояса, тут никакой качалки не надо. Одно радует — дорога безлюдна. Специально на нее и свернули, чтобы не встречаться ни с кем. Первым делом заглядываю в кузов:

— Анна Сергеевна, ослабьте жгут на полминуты, надо восстановить кровоток в ноге. Иначе возможно омертвение тканей.

— Да, конечно, сейчас. Мы долго стоять будем? Я бы хотела повязку поменять. — Медсестричка начинает распускать ремень у Матвея на ноге. — А откуда у Вас такие познания в анатомии?

— Пришлось в госпитале поваляться, знакомый доктор рассказывал. Делайте перевязку, Клим, выстави охранение. Мне минут двадцать с фарами повозиться надо.

М-да, это вам не подрулевым переключателем щелкнуть. Находим жестяную коробочку с карбидом, засыпаем, заливаем водой, закрываем, ждем. Потом помаленьку открываем вентиль, подносим спичку, пытаемся отрегулировать яркость. Потом то же самое делаем со второй фарой. Хорошо, опыт уже есть. А первые разы боялся, как бы не рвануло. И не без основания, — детские дворовые шалости с карбидом помню очень даже хорошо… Ну, вот теперь мы — с освещением. Осталось вылить в бак остатки бензина из канистры, и можно ехать дальше. Пока либо горючка, либо дорога не кончится. Синельникова уже перевязали, можно трогаться.

Наше авторалли закончилось быстрее, чем предполагал. Еще с полчаса вел машину, стараясь разобрать дорогу в смутном свете фар, пока по кабине не постучали. Останавливаюсь, чтобы узнать, что случилось. Бер со Стефановым объясняют, что далеко сзади и немного левее только что был виден яркий вертикальный луч света, который погас через несколько секунд. Так, плохо дело. Скорее всего, дирижабли нас продолжают искать и ночью. Узнав об угнанной машине, немцы будут идти вдоль дорог, подсвечивая прожектором все подозрительные места. Пока рассуждаю, луч появляется вновь, пока что далеко, но ключевое слово здесь — «пока». Скорость у «колбасы» побольше нашей будет. Отсвет фонарей ночью виден очень даже хорошо, наведутся на раз. И подмогу по земле вызовут, в кольцо возьмут. Стучу по баку, — почти пустой. Значит, надо бросать машину и дальше снова двигаться пешком.

Бойцы из нарубленных жердей и куска тента делают носилки, аккуратно перекладывают на них Синельникова. В качестве мелкой пакости портим в грузовике все, что можно испортить в темноте, сталкиваем в кювет и уходим дальше по дороге. Одна «пятерка» несет носилки с раненым, другая — в охранении спереди и сзади. Через полчаса меняются местами. Стефанов и Бер идут рядом с медсестрой, пытаясь оберегать ее в темноте.

Теперь немного порассуждаем на ходу. Если гансы и пытались выставить заслоны, исходили они из скорости пешей группы. Это значит, что сегодня, проехав на машине около сорока-пятидесяти верст, мы за кольцо оцепления, скорее всего, вышли и имеем фору по времени. Даже если обнаружена пропажа автомобиля, немцам нужно будет время на создание нового заслона. Учитывая, что здесь относительно глубокий тыл, этот процесс займет какое-то время. Значит, будем двигаться дальше, но уже днем, учитывая раненого на носилках…

Ход мыслей прерывается сдавленным «Ой» и неясной возней в темноте. Подхожу ближе и понимаю, что планировать и фантазировать можно хоть до посинения, а реальность иногда живет по своим законам. Твою ж…!!!.. Б…!!!.. Ё…!!!.. На этом все матерные мысли быстро кончаются. Анна Сергеевна сидит на земле, обхватив обеими руками правый голеностоп:

— Я, кажется, ногу подвернула. — Голос виноватый и растерянный, чувствуется, что еще немного, и расплачется то ли от боли, то ли от обиды на саму себя.

Так, похоже, сегодня мы уже никуда не идем. Кроме, как в поисках места для ночевки.

— Анна Сергеевна, ногу чувствуете? Где болит? Двигать ей можете? — Надо загрузить ее вопросами, чтобы не сорвалась в истерику. — Сейчас больно?.. Нет?.. Давайте попробуем встать.

Стефанов и Бер помогают ей подняться, поддерживая под локти. Вроде, стоит, правда, опираясь на помощников. Дай Бог, чтобы это было растяжение, или вывих! О переломе и думать не хочу! Ну, вот, делаем шажок, другой…

— Наступать больно, но кости, кажется, целы. — Медсестренка потихоньку приходит в себя и виновато добавляет. — Только идти сама не смогу…

Понятно… Зову своих «артельщиков» и ставлю задачу:

— Значит так, братцы. Нужно найти место для ночлега. Там пересидим до утра, и будем искать лежбище понадежней. Задача ясна?

Молча кивнув, сибиряки растворяются во тьме. Надеюсь, что не подведут. А пока всех остальных с дороги — в кусты, и ждем. Придется еще на денек задержаться, пока наша барышня ходить сможет. Нет, можно, конечно, и двоих тащить, вон, господ офицеров приставлю к ней носильщиками, но это — на крайний случай. К тому же, сейчас бесполезно, а вот с утра надо будет Синельникова глянуть. Вот с ним-то точно задерживаться никак нельзя. Даже если ранение мягких тканей, то все равно, — большая кровопотеря и риск инфицирования.

Далее, с утра проверить остаток продуктов. И, скорее всего, отправлять народ на охоту за консервами. Вскоре появляются Семен с Гордеем, которые нашли подходящую полянку неподалеку, и мы отправляемся на ночлег…

Утром, дождавшись рассвета, узнаю, как дела у Матвея и Анны. Мадмуазель уже оказала себе первую помощь, туго забинтовав ногу и обмотав ее куском брезента. Сейчас сидела возле Синельникова, который по ее словам часа три назад сумел заснуть, глотнув очередную дозу коньяка. Прапор спал неспокойно, лицо, белое от потери крови и покрытое пробивающейся щетиной, выглядело изможденным.

— Денис Анатольевич. Пусть он поспит еще немного. — Она потерла покрасневшие от бессонной ночи и пережитых приключений глаза. — Когда проснется, я сделаю ему перевязку. Только вот бинтов почти совсем не осталось… Как же мы теперь пробираться будем? Матюша ранен, да и я, раззява, всех подвела… Извините меня, если можете…

Вот только самокопаний с переходом в тяжелую меланхолию мне тут не хватало для полного счастья. Где ж я столько коньячного антидепрессанта найду?

— Анна Сергеевна, извиняться не за что. Вы ни в чем не виноваты, такое может случиться с каждым. Все под Богом ходим. Надо будет, — на руках донесем. Или выкрадем из какого-нибудь госпиталя самого лучшего хирурга, и я смогу найти для него очень убедительные доказательства, что его здоровье полностью зависит от вашего с Матвеем состояния.

— Все равно, очень тяжело чувствовать себя никчемной обузой. — Она слабо улыбается. — И не шутите так, от Ваших слов веет кровожадностью.

— А кто сказал слово «обуза»? Вы — единственный медик в отряде, ухаживаете за раненым. Так что не изводите себя ненужными раздумьями. Мы скоро переберемся в другое место, понадежней. Там и будем думать, как дальше быть. Извините, я Вас покину, пойду проверю посты…

А пока буду проверять, дождусь Семена с Гордеем, которые, едва начало светать, ушли на поиски места для дневки поспокойней и подальше отсюда. По дороге меня перехватывает Стефанов.

— Денис Анатольевич, могу я с Вами переговорить?

— Конечно, слушаю Вас внимательно, Димитр Любомирович.

— Мы тут с Николаем поговорили… Не хотим быть обузой в отряде. С Вашими солдатами нам, конечно, не сравниться, но… Взять на себя заботу об Анне Сергеевне нам вполне по силам. Мы даже придумали, как сможем ее нести вдвоем. Или можем подменять солдат на носилках, если возникнет к тому необходимость…

Во как, и уговаривать не надо. Это хорошо, что они такие сознательные. Особенно в отношении барышни. И у меня одной головной болью меньше. Только вот слово «обуза» слишком часто повторяется сегодня утром. Они, что, думают, что мы их бросим и уйдем? Ага, щ-щас!

— Возражать не буду, напротив, весьма Вам благодарен за помощь. Поговорите с Анной Сергеевной, вдруг она будет против…

Разговор прерывает появления лесовиков-разведчиков. Судя по довольным лицам, нашли подходящее место.

— Есть подходящее местечко в паре верст отсюда. Там, как идти, сначала низинка будет, рощицу небольшую окружает. — Семен довольно ухмыляется. — С виду — болото болотом, но пробраться можно. Там и спрятаемся.

— Добро, сейчас снимаемся и уходим…

Низину переходили, ориентируясь по одним сибирякам понятным приметам. Хотя, за погранцов говорить не стану, шли привычно и спокойно. Здешние болота были непохожи на те, что помнил по Сибири. Вместо сплошного пружинящего под ногами ковра из травяных кочек с частыми вкраплениями клюквы, — редкие бугорки травы, кажущиеся бездонными провалы, заполненные черной водой, полусгнившие обломки чахлых деревьев, камышовые заросли… Но Семен уверенно провел нас на другой берег, даже не замочив ног. Выбрались на сухое место, прошли еще немного и деревья спрятали нас внутри рощи. Вот здесь, рядом с небольшой полянкой и сделаем дневку. Строго-настрого предупреждаю всех, чтобы не совались на открытое место и чтобы с открытым огнем были поосторожней. В смысле, разводить его могут только сибиряки-охотники, остающиеся в лагере за охранение. Их тоже инструктирую:

— Так, земляки, остаетесь здесь за хозяев. Все, что касается охраны лагеря, лежит на вас. Задача — сохранить в целости и сохранности и лагерь, и его обитателей. Мы сейчас всем составом уйдем за провизией. Если, не дай Бог, конечно, гансы здесь появятся, ваша задача — их увести от дневки, помотать по лесу. Заодно и поголовье их уменьшить. Понятно?

— Добро, командир. Ежели что, сыграем с ними в «лису». Замаются за нами бегать. — Семен недобро ухмыляется.

— Что за «лиса» такая? — Меня разбирает любопытство. — Ну-ка, поподробней. И с пояснениями.

— Ежели у лисицы в норе кутята, при опасности, будь то человек, али зверь какой посильнее, мамка уводит его от норы. Мелькнет специально среди деревьев, мол здесь я, и спрячется. Вот так и водит по кругу.

— Хорошо. Только не увлекайтесь уж слишком. И походите по округе, посмотрите что тут да как…

До дороги путь занял около часа, и уже примерно столько же лежим на опушке, смотрим, когда нужный обоз на дороге появится. Хоть и не сказать, чтобы движение было оживленным, но ничего подходящего пока мимо не проезжало. Промчались две автоколонны, одна — к фронту, другая — обратно. Прогарцевал мимо эскадрон по своим кавалерийским делам. Протащились четыре патронные двуколки с техзамыканием в виде полевой кухни. Так что — ждем-с, и надеемся на удачу.

И она вскоре нас посещает. Сначала проходит пехотная рота, по всем признакам — маршевая, затем, через минут десять, появляется долгожданный обоз. Четыре повозки с какими-то тюками, скорее всего, с обмундированием, и пять продовольственных, судя по мешкам и знакомым уже ящикам с консервами, отлично видимым через деревянные решетки бортов. На каждом облучке рядом с возницей сидит ганс с винтовкой в качестве охраны. Итого: их — аж целых восемнадцать трайнгемайнеров (солдат обоза), нас — чертова дюжина, очень злых и относительно голодных.

Першероны неторопливо тянут колымаги, не требуя особого вмешательства людей в управление. Поэтому последние либо кемарят на ходу, либо лениво болтают о чем-то своем, гансовском. Нужно притормозить первые две фуры, остальные остановятся сами. Роли давно расписаны, работаем двойками. Один боец укладывает в пыль пассажиров, другой страхует и, в случае необходимости помогает первому. Воюем ножами, стрелять разрешаю только в очень крайнем случае — немцы рядом, услышат.

Первая повозка поравнялась с камнем-маркером, командую атаку и мчусь вперед. Десять метров с низкого старта много времени не занимают. Боец-напарник заходит справа, хватает лошадей под уздцы и разворачивает упряжку поперек дороги. Растерявшийся конвойник пытается удержать равновесие на повороте, но с моей помощью ему это не удается, и ганс слетает вниз на землю. Винтовку пнуть подальше от шаловливых ручек, удар кулаком чуть позади уха, — отдыхайте герр зольдат. Вскакиваю на передок, испуганный водила лошадей сам спрыгивает и распластывается на земле, мол, «нихт шиссен», «Кайзер капут», «их бин капитулирен», и вообще, он весь — белый и пушистый. Подскакиваю к соседней упряжке, рывком за ноги стаскиваю толстого наглого ганса, который надумал сопротивляться. Ой, незадача-то какая! Немец, падая, головой о подножку телеги стукнулся! Счастливого пути в страну Амнезию! Запрыгиваю наверх, но возницу с другой стороны уже стаскивает один из бойцов…

Все, обоз — наш. Игнатьич уже проводит ревизию, его «пятерка» тащит на облюбованную дойч-арбу упаковки с галетами в дополнение к консервам. Остальные бойцы, пугая до непроизвольных физиологических реакций, обездвиживают немцев. Методом распарывания штанов ножами спереди и сзади. Честно говоря, даже и представлять не хочу ощущения, когда отточенное железо касается кожи в… самых интимных местах организма.

Все, повозка готова, бойцы распихивают к обочинам остальные, чтобы можно было проехать. И слева раздается свист «Тревога». Заметив непонятные телодвижения на дороге, к нам спешит кавалерийский разъезд. Аж семь человек. Уже и сабли достали, орут что-то издалека, наверное «Русс! Стафайся!». Поторапливаю своих, наш транспорт уже сворачивает на просеку. А по кавалерии из кустов начинает работать Зингер. Даром, что ли, пулеметчиков по бокам в охранение поставил. Кричу Игнатьичу, чтобы уводил добычу и бойцов, жду, пока не появятся ребята с мадсенами и уходим в лес тыловым прикрытием…

На полпути бросаем телегу, предварительно освободив лошадей. Они-то ни в чем не виноваты, смотрят грустно, как будто спрашивают: «Когда же вы, люди меж собой разберетесь, воевать закончите?». Дальше проходим через кустарник и углубляемся в лес. Два человека налегке в дозоре спереди и сзади, остальные, включая командира, тянут добычу. Галеты, семь ящиков с тушенкой, по дюжине банок в каждом, — на четверо суток продуктами мы запаслись.

В лагере все тихо и спокойно. Первым делом иду к Синельникову, возле которого неотступно сидит Анна. При дневном свете прапорщик выглядит лучше, медсестричка подтверждает:

— Все в порядке, пульс и температура нормальные, перевязку сделали, рана кровоточит, но не сильно. Тут приходили ваши сибиряки, принесли запасную нательную рубаху на перевязки и две головки чеснока. Рассказали старый таежный способ: кедровую или сосновую смолу-живицу на рану прибинтовывать, и воду на чесноке настаивать, потом ею промывания делать. Я осмелилась попробовать. Еще когда на сестринских курсах училась, доктор один рассказывал, что у простого люда есть своя медицина, которая с болячками зачастую лучше нас справляется. Да и у других народов тоже есть чему поучиться. Вот я при случае и собираю такие рецепты… А вот господин прапоршик напрасно пытается играть в героя и не говорит, где и когда ему больно. И не понимает, что от этого зависит и диагностика, и само лечение…

Матвей, слабо улыбаясь, обнадеживает, что больно только когда шевелишься, а так — ничего, привык. Ну, вот и лежите спокойно, юноша, да слушайте болтовню барышни для развлечения и в качестве психотерапии. А я пойду по округе пробегусь.

В поисках того, кто мне составит компанию, натыкаюсь на Семена. И поражаюсь его виду. Сидит под деревом, обычно цепкий и внимательный взгляд рассеян, смотрит в никуда, и ковыряет засохшей веточкой землю рядом с ногой. Еще не Роденовский мыслитель, но что-то общее есть.

— О чем закручинился, добрый молодец? Почто невесел, буйну голову повесил?

— Тут такое дело, командир… — Сибиряк несколько мгновений медлит, во взгляде читается сомнение, типа, говорить, или не говорить, потом все же решается. — В непростое место мы попали…

— Конечно, непростое. Казармы нет, сортира нет, полосы препятствий — и то нет. — Пытаюсь его разбалагурить. — Кругом только трава и деревья…

— Пойдем-ка, покажу кой-чё. — Семен не принимает шутливого тона. — А потом наши таежные байки расскажу… И Гордея прихватить надобно, ему тоже пользительно будет.

Второй сибиряк находится очень быстро, и, судя по выражению лица, — немного в теме. Что же такое вы там нашли, следопыты любознательные?.. Минут через десять ходьбы перед нами открывается небольшая полянка, на краю которой растут три могучих сосны. Подходим к ним, и Семен показывает на среднюю. На стволе, на высоте человеческого роста вырублен какой-то знак. По первой ассоциации — полукруглый геральдический щит, заканчивающийся вверху не ровной линией, а четырьмя зубцами, соединенными между собой. В середине щита — перевернутая буква «А» с двумя перекладинами. Знак потемнел, линии заплыли смолой, но заметно, что его недавно подправляли. Рядом на ветвях висит несколько то ли тряпочек, то ли ленточек, вылинявших от времени и непогоды.

— Я его увидел, когда лагерь обходил, живицу собирал. Тропку еле заметную нашел, она сюда и привела.

— Семен, я, конечно не великий знаток всех этих знаков, но на первый взгляд это — тавр, межевой знак владельца, своего рода граница между двумя угодьями.

— Командир, ты в тайгу на охоту ходил?.. Нет? — Сибиряк смотрит и говорит очень даже серьезно. — Тогда не могёшь знать… Хучь верь, хучь не верь, токмо знак етый — Лесного Хозяина…

— Это, типа, лесного Бога? Братцы, вы ж, вроде, православные, в церковь ходите.

— В церкви одно, а в тайге — друго. — Вступает в разговор второй охотник. — Мне отец и дед мой сказывали, коль собрался охотник на промысел, надобно такой вот знак найтить, и с Хозяином побалакать.

— И о чем разговаривать? — Меня начинает разбирать любопытство. — Да и как он услышит? Вдруг, — далеко?..

— С собой надобно взять посудинку с водкою, да пряник какой медовый. Найти три кедры вот с таким знаком, да пошариться вокруг. — Гордей старательно, как несмышленышу, объясняет ритуал. — Обязательно камушек плоский и рюмку, али стакан найдешь. Кладешь камень под знак, ставишь на него стакан и наливаешь вина, а рядом пряник примащиваешь. Опосля садишься рядом и говоришь про себя, мол, поохотиться пришел честь честью, зверя мучать не буду, тайгу разорять не буду. Дай, Хозяюшко, добычи, не скупись!.. А затем уже идешь охотиться.

— Я вот что ишшо добавлю. — Семен немного расслабляется, видно, понял, что не буду их на смех поднимать. — От старых наших артельщиков не раз слышал байки такие. Ежели кто Лесной Закон нарушает, ну, там, силки с капканами ставит такие, штоб зверь мучался, али не в срок ту же лосиху отелую стрельнет, телка без мамки оставит на погибель, али зверя без цели бить будет, просто ради удальства, — не быть ему в тайге. Кажный раз будет кружить-блудить без толку. А то и еще похуже — в свою же ловчую яму на рожны падет, аль ни с того, ни с сего на сухом месте в гадючью свадьбу обоими ногами влезет…

— А так зверей, значит, убивать разрешает?

— Лесной Хозяин токмо сводит охотника и зверя. А там — у каждого своя судьба. Ежели вон тому же косолапому под лапу подвернешься, моргнуть не успеешь, как уже на том свете. Но и если одолеешь ушкуя, не дозволяй ему мучиться, добей сразу.

— Ну, хорошо, убедили. Спорить не буду. А дальше что делать будем, а?

— Командир, пусти нас с Гордеем прогуляться. Вон по той тропке. — Семен показывает на густые заросли. — Мы недолго, через полчасика будем.

— Ну, добро. Но если в срок не придете, поднимаю группу и идем вас искать…

Сибиряки вернулись в срок, как и обещали. Только вот вышли совсем с другой стороны. И, судя по лицам, прогулка была не из особо приятных. На вопрос, чего они вокруг лагеря хороводы водили, в два очень смущенных голоса поведали, что шли, шли, потом вдруг стало страшно, потом просто вышли на место дневки.

М-да, два таежника заблудились в лесу, да еще чего-то испугались, хотя ни одного зверя не встретили. Чудеса, да и только… А вот мы сейчас вторую попытку организуем. Только теперь сам пойду с Семеном. Гордей что-то не рвется больше в лес. Не боится, а, вроде как, остерегается. А мы вот и посмотрим, что там к чему. Хоть и говорят, что любопытство сгубило кошку, но мы будем ну оч-чень осторожны. Пяти минут вполне хватило на сборы.

И снова мы втроем у той самой сосны. Гордей согласился нас сопровождать до этого места, и будет ждать нашего возвращения. Упрямый сибиряк лезет в ближние кусты, шуршит там опавшей листвой, и, наконец, с торжествующим выражением на лице, вылезает обратно, держа в руках плоский валунок-окатыш размером в ладонь.

— Вот, у корневища схован был. — Он протягивает находку Семену. — Не знал бы, — не нашел.

Игнатов обтирает камень, что-то разглядывает на поверхности, поворачивая его к свету то одной, то другой стороной, затем протягивает мне:

— Глянь-ка, командир.

На плоской поверхности камня скорее выцарапана, нежели высечена та же буква «А» с двойной перекладиной. Да, тут уже клеймом лесовладельца не отмажешься. Да и в своем, уже далеком, будущем начитался и насмотрелся всякого. Главное было — научиться отделять, так сказать, «агнцов от козлищ», которых хватало. Одно заряжание воды по телевизору чего стоило. И ведь верили! И эта вера и излечивала от болячек, выправляла судьбу, а вовсе не банки и тазики от Чумака и телесеансы от Кашпировского. Так что, опустившись на колено, со спокойной душой кладу камушек под знаком, достаю флягу Бера и выливаю оставшиеся капли шустовского в подставленную крышечку, после чего ставлю ее в центре. Семен, покопавшись в кармане, достает галету, кладет сверху заныканный кусочек сахара и помещает подношение рядышком. Несколько минут сидим молча, думая каждый о своем, затем Семен встает, шепча что-то вроде «Прими, Хозяин Тайги, не гневайся». Перед тем, как сунуться в кусты задаю ему глупый, но важный вопрос:

— Семен, а крест нательный нужно снимать?

— Не, командир, тут главное не то, что на шее, а то, что в душе… Ну чё, пошли?..

Путь Игнатов угадывал по каким-то своим приметам, я же шел следом, не понимая, как сплошные заросли можно назвать тропинкой. В какой-то момент поймал себя на том, что в голове появились непривычные мысли. Как будто кто-то из-за каждого кустика и деревца смотрел в спину настороженным взглядом, вызывая непреодолимое желание обернуться, и шептал на ухо: «Зачем пришел?.. Уходи по добру, поздорову… Ты здесь чужой… Не место тебе здесь… Пропадешь ни за зря…». Когда миновали кусты и вышли еще к одному болоту, этот голос барабаном застучал в голове синхронно с пульсом «Утопнешь в трясине… И следа не найдут… Беги, беги отсюда..». Захотелось кинуть все и действительно что есть мочи бежать прочь, не разбирая дороги… Где-то на краю сознания Денис Первый начинает опять тихо-тихо читать «Отче наш»… Ну уж нет!.. Ноги на ширине плеч, вдох-выдох, потом еще раз… На вдохе руки ладонями вверх поднимаются до плеч, на выдохе разворачиваются и опускаются, как будто с выходящим из легких воздухом что-то вталкивают в землю… Смотрю на Семена. Тот, покрытый капельками пота, беззвучно шепчет про себя то ли молитву, то ли наговор. Еще раз: вдох-выдох, вдох-выдох… И вдруг ощущаю — что изменилось… Как будто тесный обруч, сжимавший голову, распался на кусочки. Нет глухого, изводящего нервы сопротивления, наоборот, появляется сначала еле неощутимое, затем все усиливающееся желание пройти, пробежать, перелететь через это болотце и встретиться с… А с кем, собственно?.. Так, применяем старый испытанный универсальный рецепт на все случаи жизни: стиснуть зубы, сжать кулаки… Вдох-выдох, еще раз… Вот теперь — нормально. Чувствуешь себя адекватным, объективным и готовым на подвиги. Напарника моего тоже, вроде, отпустило. Теперь поменяемся местами, мне внутренний голос подсказывает куда нужно идти. Спрашиваю взглядом Семена «Готов?», он, утвердительно кивает в ответ… Тогда, вперед!.. Низинку перешли благополучно, выбрались на твердый берег и пошагали дальше. Было ощущение, что ноги сами знают, куда ступать, несут тело к заранее определенной точке маршрута.

И эта точка появилась через четверть часа быстрой ходьбы. На очередной поляне стоит отмеченный временем, но все еще исправный и годный для жилья сруб. Почерневшие от времени бревна на «фундаменте» из замшелых валунов, крыша, крытая соломой, скорее всего в прошлом году, печная труба из серого камня, закопченная вверху, маленькое окно, обрамленное резными наличниками, с хитрым прищуром глядящее на нас… За домом виден большой сарай-сенник. И только спустя какое-то время понимаю что не хватает одной очень важной и привычной архитектурной детали — забора, плетня, или, на худой случай, изгороди. Почему-то возникла ассоциация с избушкой на курьих ножках. Сейчас вот дверь со скрипом отворится, и выйдет навстречу Баба-Яга! Вопреки ожиданиям, никто не появляется. Ну, что ж, подойдем поближе, посмотрим.

М-да, и не избушка, а дом-пятистенок. Причем, поставлен, насколько понимаю, правильно. Солома на крыше прижата жердями, чтобы не унесло ветром, дверь врезана с южной стороны, с другой к срубу примыкает навес-дровенник, плотно набитый свеженаколотыми чурками, рядом стоит колода с воткнутым топором. Обойдя дом по кругу, обтираем сапоги пучками сорванной травы и поднимаемся на двухступенчатое крыльцо… А щеколда-то сброшена, и дверь приоткрыта. Семен оглядывает окрестности сзади, а я сначала стучу по косяку, затем, не дождавшись ответа, говорю в гулкую темноту:

— День добрый, люди! Есть кто в хате?.. Войти дозволите?..

В ответ — тишина… Ну, что ж, по крайней мере не отказали, и то хорошо. Медленно и осторожно тяну ручку на себя, петли тоненько поскрипывают, дневной свет врывается внутрь, освещая сенцы, отгороженные дощатой перегородкой, на которой висит обычная плотницкая утварь типа нескольких топоров, пил, тесел, коловорота. Рядом на деревянных колышках располагаются овчинный тулуп и мохнатая шапка, напоминающая казацкую волчью папаху, внизу стоят добротные валенки, подбитые кожей и почти новые сапоги. Пока понятно только одно: здесь кто-то живет. Ладно, идем дальше. Следующая дверь, повторяем ритуал «Постучать, спросить», ответ аналогичный, в смысле — никакого. Заходим внутрь, в нос ударяет сладко-пряный запах трав, в котором еле улавливается только один знакомый аромат — табака. А вот и сами травки, сушатся на двух бечевках, протянутых над печкой, которая стоит в левом от входа углу. По диагонали через комнату на стене висит божница с иконой, обрамленной вышитым рушником, под которой горит маленький огонек лампадки. В его свете мерцает тусклым золотом оклад Божьей Матери, на который Семен тут же троекратно крестится, вздохнув, как показалось, с облегчением.

Мебели — самый минимум. От печки до двери в соседнюю комнату над лавками, на которых можно спокойно разлечься, по всем стенам идут полки, заставленные горшками и горшочками разных видов и размеров. Как в том анекдоте: «Каструл, каструлла и каструльчык». В углу — чисто выскобленный стол, сколоченный из массивных досок и накрытый широким рушником вместо скатерки. Половицы, несмотря на свой возраст, тоже светятся сосновым янтарем. Поражает царящая вокруг чистота и стерильность. Почему-то возникает подспудное ощущение, что мы попали к местному знахарю. Которое, впрочем, немного колеблется, когда замечаю среди всей этой посуды несколько книг и, самое удивительное, — аптекарские весы с набором гирек. Но все равно, медициной здесь пахнет на все сто. То, что нам и надо, учитывая рану Синельникова. Осталось дождаться доктора и договориться с ним о лечении…

Замечаю на одной из полок очень старую на вид деревянную шкатулку, ноги помимо воли несут к ней, протягиваю руку, чтобы открыть, но в последний момент останавливаюсь. Мало ли какие секреты и тайны хранит в ней неведомый хозяин. Не стоит лезть без спросу в чужие тайны, хлопот потом не оберешься. Да и задержались мы в доме в отсутствие хозяина, пора бы и на воздух. Окликаю Семена, выходим наружу и, не сговариваясь, садимся на бревнышко, лежащее рядом с домом и, скорее всего служащее своеобразной скамейкой для посетителей, если здесь и вправду обитает лекарь. Сибиряк достает из кармана пачку папирос, все-таки неплохо бойцы затарились в крепости, я — свой портсигар, прикуриваем от одной спички. Табачный дым кажется очень вкусным и ароматным, блаженно и расслабленно пускаем сизо-сиреневые колечки вверх. А чего напрягаться, когда вокруг нет никого?.. Никого?!!.. Твою дивиз…!!!.. Так лопухнуться!!!.. Бл…!!!..

Вскакиваю, рука тянется к кобуре, но замирает на полпути. Справа в пяти шагах от нас стоит, как я понимаю, хозяин всего этого великолепия. Старик, которому на первый взгляд можно дать и семьдесят, и сто двадцать, и пятьсот лет. Начиная с какого-то момента время перестало накладывать свой отпечаток на это лицо. Стоит босиком, одет в широкие темные штаны и светлую длинную рубаху, вышитую по вороту затейливыми узорами и подпоясанную плетеным кожаным ремешком, на котором висят ножны с небольшим ножом и кожаный же мешочек-кошель. Длинная ухоженная белая борода, нос с небольшой горбинкой, прищуренные глаза под мохнатыми бровями… Очень напоминает картину Константина Васильева «Человек с топором» («Северный орел»), только персонажу лет гораздо поболее будет. Больше всего поражает взгляд. Пронзительный аж до самых потаенных уголков сознания, мудрый и, абсолютно без иронии, суровый, но справедливый. Такой взгляд мог бы быть у Морихея Уэсибы, Бодхидхармы, Миямото Мусаси, а, может быть, у Сергия Радонежского, Серафима Саровского… Тех, кто видел Бога, Небо, величие и безграничность Вселенной. Не в силах долго его выдержать, моргаю и опускаю взгляд. Краем глаза замечаю, что Семен замер, как библейский соляной столб, — ни звука, ни движения…

— Что ж вы, гости незваные, словно онемели? Молвите хоть словечко… Кто такие, откуда и куда путь держите? — Похоже, старик играет в давно ему приглянувшуюся игру. — Аль я так напугал, что дар речи потеряли?

— Подпоручик Русской Армии Гуров Денис Анатольевич, честь имею… И рядовой Семен Игнатов. — Представляюсь за обоих, видя, что сибиряк в прямом смысле слова лишился дара речи. — Идем к своим…

— Да, далековато вам идти придется… Ну, что ж, гости дорогие, проходите в хату, сядем за стол, потрапезничаем… Аль уже угостились в мое отсутствие?

— Спасибо за предложение. В доме уже побывали, то — правда, но ничего не тронули… Простите, как Вас звать-величать прикажете? — Вежливо и дипломатично сползаем со скользкой темы и проводим разведку.

— А меня по разному кличут. Ляхи, — те паном Марцианом зовут, свои — дедом Мартьяном, иль Мартьянычем называют. А то и вовсе — Знахарем. Выбирай, что по душе будет…

— Дед Мартьян, а вам самим не страшно одному в лесу? Время сейчас опасное, война, мало ли что может случиться…

— А кто вам сказал, что я — один? — Старик снова смотрит на нас удивленно, потом как-то по особому мявкает и в ту же секунду над нашими головами пролетает рыжая молния, которая, приземлившись, превращается в громадного рысищу, смотрящего на меня неотрывным бездонным янтарным взглядом. Весь его вид говорит о готовности к прыжку. Видимо, считая, что должного впечатления не произвел, кошак угрожающе шипит, демонстрируя пятисантиметровые клыки.

— Вишь, рыжий, какие у нас гости. — Снова раздается насмешливый голос. — Да Рыську не опасайтесь, он у меня смирный, первым не нападет…

Ага, как говаривал один товарищ Бунша «Меня терзают смутные сомнения». Я, конечно, не большой знаток всяких звериных языков, но мысли котэ читаются предельно ясно: «Только дайте мне повод, порву на пазлы».

— Так кто ж вы все-таки таковы? — Хозяин тем временем продолжает вежливый допрос. — И сколько вас на мою голову прискакало?

— Нас около двадцати человек, и прискакали мы не к вам, повторяю, идем на восток, к своим. Но есть одна закавыка. — Захожу сразу со всех козырей, и будь, что будет. — Раненый у нас… В ногу… Тяжелый… На носилках несем… Вы, как я понимаю, к медицине имеете непосредственное отношение, может быть, поможете?..

— А какой мне прок от этого? — Старик не перестает насмешливо смотреть на нас. — Впрочем… Если Рыську угостите, и он вас признает, то помогу.

Семен медленно, явно превозмогая себя, двигается вперед и так же медленно протягивает лесному кошаку кусок галеты, вынутый из кармана. Зверь аккуратно обнюхивает подношение и берет с ладони сухарик. Сибиряк облегченно вздыхает. Теперь моя очередь. В карманах ничего нет, но решение приходит по наитию. Сажусь на корточки перед рысью. Протягиваю ему руку с открытой ладонью и, напрягая волю изо всех сил, мысленно произношу фразу Маугли из Киплинга «Мы с тобой одной крови. Ты и я»… Кот втягивает в себя воздух, обнюхивая руку, потом смотрит мне в глаза почти осмысленным взглядом… и, сделав шаг вперед, трется мордой о мое колено.

— Вот так дела! — В голосе старика слышится неподдельное удивление. — Двоих… Нет, теперича троих Рыська за близких до сих пор признавал окромя меня!.. Славные гости к моему очагу пришли сегодня!.. Ну, что ж, посылай за своими, слово дадено, нарушать невозможно…

Когда Семен привел остальных, я уже успел вкратце, обходя, насколько возможно, специфику нашей деятельности, рассказать Мартьянычу про наши приключения. С появлением раненого, он сразу скомкал разговор и занялся Синельниковым. Матвея и Анну единственных пустил в избу, остальным командным тоном предложил располагаться в просторном сеннике, что, отнюдь не вызвало никаких возражений. На мой вопрос где можно выставить посты, лишь усмехнулся и заявил, что это — лишнее. Мол, никто не сможет сравниться с Рыськой и его семьей. Пришлось поверить ему на слово, тем более, что произнесено это было ТАКИМ тоном, что проверять желания почему-то не возникло. Во избежание лишних небоевых потерь. Хотя спустя какое-то время, пользуясь тем, что старик Мартьяныч занялся вместе с медсестренкой раненым, попробовал пройти обратно до болота. Но на полпути был остановлен вышеупомянутым кошаком, который, как чертик из табакерки, возник на тропе совершенно беззвучно и внезапно. На старый трюк с протягиванием ладони, он отреагировал своеобразно. Все, как в первый раз, шаг вперед, но вместо того, чтобы потереться о колено, ткнул головой в живот, и только вбитые тренировками рефлексы превратили плюханье на жо… в кувырок назад. Оценив мои акробатические способности, это чудо природы мяукнуло с интонацией типа «Хорош дурью маяться. Иди отдыхай» и в одно мгновение исчезло в кустах. М-да, уходить отсюда против воли хозяина, кажется, будет очень трудно. И дай Бог, чтобы не пришлось этого делать…

Возвращаюсь обратно, бойцы уже вовсю кашеварят под навесом, где возле миниатюрной, максимум на двух человек, бани сложена такая же маленькая печка-очаг, типа, — летняя кухня. В котле булькает-варится немецкая тушенка, к которой хозяин добавил «с барского плеча» пару-тройку стаканов перловой крупы, луковицу и лукошко грибов, которые чуть ли не моментально были очищены и присоединены к остальным продуктам. В итоге получилась вкуснейшая похлебка, которую разлили по котелкам и ели прямо там же, возле очажка, усевшись в кружок. Дед к тому времени освободился и подсел к остальной компании. Я заметил, что когда хозяин «снял пробу», в смысле, первый зачерпнул деревянной ложкой ароматный супчик и спокойно отправил все в рот, Семен окончательно расслабился. Да оно и понятно. Обычай, не менее древний, чем человечество: человека, с которым ел за одним столом нельзя убивать, грабить, обворовывать, обманывать. Понятное дело, что со временем люди цивилизовались, то есть научились делать всяческие пакости ближнему своему, прикрываясь при этом общечеловеческими ценностями, благими намерениями и прочей лабудой и невзирая на древние обычаи. Но в затерянных медвежьих углах их все еще свято соблюдали. И в начале «просвещенного» двадцатого века, и в мое время, в смысле, в далеком будущем.

Как-то местные мужики-сверхсрочники там, в Колдино, после надцатой рюмки рассказывали, что у болота, где деревня «Не помню названия» из поколения в поколение собирала клюкву, объявился хозяин. Предприниматель из Новосиба, купивший у местных властей право на беспредел. После того, как деревенские отказались собирать для него ягоду, притащил каких-то бомжей, которые «газонокосилками» с приводом от бензопил срезали все. И ягоду, и листики, и веточки. Уничтожил клюквенную плантацию за три дня. Ягоду отправил на Москву, бабок на этом наварил, говорили, немеряно. Только вот через пару недель нашли его прибитым к стене собственного дома-особняка, и рот был набит этой самой клюквой. И, что характерно, виновных не нашли. Помимо пары тех же бомжей, которые в чем-то там признались с единственной целью — провести время с сентября по апрель в теплом месте и на казенных харчах… Так, что-то не вовремя ударился в воспоминания о будущем. И, вдобавок, ловлю на себе изучающий взгляд хозяина. Ой, чует моя… интуиция, не все здесь так просто и ладно.

После еды разрешаю всем отбиться, то есть поспать, но четыре человека посменно будут только изображать послеобеденный расслабон. С оружием неподалеку. Дружба дружбой, а правила работы ДРГ в тылу никто не отменял. А сам иду к Мартьянычу на разговор. Во-первых, надо о ранении Матвея узнать, а во-вторых, уж больно человек интересный и загадочный попался. Дед, похоже, предвидел такой поворот событий и поджидал, сидя на том самом бревнышке возле крыльца. Увидев меня, призывно машет рукой и хлопает ладонью по почти отполированному стволу дерева, — садись, мол, поговорим. Ну, что ж, за этим, собственно и шел. Присаживаюсь рядом, достаю папиросу и, вспомнив о запахах в доме, протягиваю открытый портсигар хозяину. Тот, не чинясь, берет «палочку здоровья», прикуривает от зажженной мною спички и выпускает дым замысловатой фигурой. Три кольца, которые потом пронизываются струйкой дыма. Слыхал я о таких фокусах…

— … ведь хотел спросить, Воин? — Голос деда Мартьяна внезапно доносится до ушей. Блин, да что же это такое творится! Пришел поговорить, а завис на трюке с папиросой. Видя мое замешательство, знахарь повторяет фразу:

— Ты ведь пришел, чтоб спросить не о том, как такие вот «чудеса» делаются. — Дед становится серьезным. — Слушай, чего скажу, а потом, ежели будут вопросы, — спросишь. У товарища твоего рана серьезная, но не безнадежная. Кость цела, осколков и трещин, коих опасалась ваша «сестричка», нету. Но крови он потерял гораздо, и ему на ближайшие две седьмицы покой нужен, травок кой-каких попить, да и питаться не консервами вашими, а свежей печенкой. При потере крови очень полезно. Я это к тому говорю, что его я у себя оставлю. И Анюту — тоже. Девка умная, справная, да и желание изъявила поучиться малость. Не веришь, сам у нее спроси.

Впервые бьет по ушам дедов говор, нехарактерный для этих мест. Типичный русский язык, нарочито коверканный время от времени нехарактерными оборотами и местными словечками. Ладно, и об этом спросим, но пока есть вопросы поважнее:

— А что, дед Мартьян, попросишь взамен? — Каждая услуга должна быть оплачена, вот и поторгуемся. — У нас ведь ничего нет, кроме оружия, но его не отдадим ни в коем случае.

— А платой будет твой рассказ о том, что вы такого учудили, что германцы по всему краю вас днем и ночью ищут, поймать пытаются. По лесам и чащобам бегают, зверя пугают… Думаешь, откель старому об этом известно?.. Так Рыська и рассказал. Мол, чужие лоси, кабаны, даж медведь один пришли в-окрест. А в ихних угодьях люди чужие появились, да с собаками, ищут кого-то. Вот тебе и вся хитрость… — Старик снова с видимым удовольствием затягивается папиросой. — Так что же вы натворили такого?

Ну, и что ему рассказывать? Вешать лапшу на уши, — раскусит на раз, и доверия больше не будет. А если, правду? Чем это грозит?.. Да ни чем. Он даже рассказать никому не сможет, кто к нему сюда заявится?.. Ага, если мы прошли, то и гансы могут это повторить. И придется деду объяснять им откуда у него раненый офицер и молодая симпатичная барышня… И сможет ли их оборонить, вот в чем вопрос?.. А, будь, что будет, режем правду-матку, будет старый все знать, примет осмысленное решение:

— Знаешь, дед Мартьяныч, недалеко отсюда крепость… была. Ново-Георгиевск называлась. Сдали ее германцам… А когда император ихний со своими генералами пожаловали посмотреть на трофеи, мы часть складов рванули, да под шумок парочку и пристрелили. Вот за это они и ищут нас.

— А кого, знаешь? — Знахарь очень серьезен, будто выискивает одному ему важные детали. — Иль стрельнули, и дай Бог ноги?

— Сбежали мы действительно быстро. Но генералы, предположительно, — Гинденбург и Людендорф.

— Пауль Гинденбург и Эрик Людендорф… — Задумчиво повторяет старик. — Ну, скатертью дорожка вам, пауки-кровопийцы в… адское пекло… Чего удивляешься? Думаешь, в лесу сижу, так ничего не знаю? Не всегда я лесным знахарем был. Обычную медицину тож знаю, учился как-то, и практиковал, служил уездным лекарем. Да, ты в доме книги сам видел. А то и ко мне учиться приезжали. С год назад даже доктор московский был с помощницей своею. Обещались еще заглянуть, да война вот помешала.

Что-то в голове щелкает, в памяти всплывают доктор и Даша у моей постели в госпитале и их диалог:

«— Я увидела, что в теле как бы два… человека. В одно и то же время один хочет жить, а другой — нет. Как такое может быть?

— Не знаю… Встретим Целителя, спросим у него…»

Сердце начинает сумасшедшее колотиться, медленно стараюсь подобрать слова и очень боюсь ошибиться в своем предположении:

— Мартьяныч… Доктора звали… Михаил Николаевич, а его помощницу… Дашей?.. Они тебя Целителем называли?.. Так?..

— … И все-то ты знаешь… проныра! — Дед произносит фразу в некотором замешательстве, затем в течение пяти секунд буквально просвечивает меня своим пристальным взглядом, как рентгеном. — Ох, и не прост ты, Воин, ох и не прост!.. Ладно, поговорим еще на эту тему… Да, доктора Михаилом звали, а помощницу — Дарьей. Рыженькая такая… Что, запала девка в сердце?.. Вижу, запала. Коль слюбится у вас, береги ее, большой талант лекарский у ней. Ничего боле не молвлю, коль посчитает нужным, она сама тебе все расскажет… Ну, что ж, здоволил ты меня новостями, спасибо!.. Что дальше делать собираешься?

— Коль ты у себя оставляешь раненого и Анну, так мы хоть завтра уйдем дальше. Только… Если германцы заявятся, что им объяснять будешь?

— А кто тебе сказал, что они досюда дойти смогут, а?.. Без моего дозволения сюда никто не придет. Да и не только во мне тут дело-то, место здесь особое, исконное. — Старик удивляется, затем важно оглаживает свою бороду. — Твои вон двое лесовиков, когда блукали, испужались и убежали прочь. Потом ты с одним из них пошел. Мне интересно стало, кто такие, вот и допустил на правильную тропку. А нет, так пошли бы круги мотать, аль в болото скакнули б.

Мне мимолетно вспоминается ощущение тяжелого обруча на голове, какого-то иррационального страха сделать шаг вперед, которые потом вдруг сменяются каким-то манящим зовом… В неведомое… Ай да дед!.. Ай, молодца!.. Вот это экстрасенс!.. Ходячее, блин, психотронное оружие! Или это все — придумки старого?.. Подгонка объяснений под события… Мартьяныч, улыбаясь, смотрит на мою, наверняка озадаченную физиономию:

— Вижу, что не веришь. Сам бы не поверил… Так я ничего тебе доказывать и не стремлюсь. Просто прими за факт, что против моего желания сюда ходу нет… Хочешь, проверим? Выйдешь сейчас за болото и попытаешься вернуться, пройти обратно…

— Нет, я вам верю… Ну, а если у германцев… извините, Мартьяныч… колдун какой найдется?.. На ночь посты все-таки выставлю.

— Колдуном, значит, меня числишь? Про икону в хате запамятовал?.. Х-хе… — Старик открыто усмехается, видя мою неловкость и смущение. — Ладно… А откель здесь колдун германский? Да и есть ли такие сейчас?.. Ну а даже и есть, ничего он не сможет. Я-то на своей, родной земле, а он — пришлец незваный, не будет у него супротив нас силы…

А насчет сторожей, вольному — воля. Ты — Воин, тебе и думать, какие порядки у себя в отряде устанавливать. — В голосе деда слышится интонация, с которой разговаривают с упрямым ребенком, лишь бы не капризничал. — Только со двора пусть не ходят.

— Кстати, а почему вы постоянно называете меня Воином? Я такой же, как и остальные, только погоны со звездочками. Да и помимо меня здесь еще трое офицеров.

— А ты думаешь, что случайно сюда попал, на ЭТУ войну, в ЭТО время?.. — Взгляд старика становится каким-то особенным, в глазах появляется завораживающая, засасывающая неизвестно куда бездна, и лишь спустя несколько мгновений до меня доходит суть сказанного!.. Но как?!.. Мартьяныч между тем возвращается в образ деревенского знахаря и продолжает, как ни в чем не бывало. — … Потому, что тебе на роду написано воевать, быть воином, защитником. Тот же сибиряк, с которым ты пришел, может и стреляет получше, да только он — охотник, лесовик. С людьми воюет по обязанности. Вот есть у тебя в отряде двое казаков, так они — тоже воины… Ты же… Ладно, потом как-нибудь… В общем, ежели не коробит тебя это слово, не обращай внимания, мне так удобней…

Насчет завтра уйти, — погодь, посмотрим, как ночь пройдет. Может ведь статься и так, что отседова выйдете, и на германцев сразу напоретесь. Ни мне, ни вам этого не надобно… В общем, отдыхайте пока, утро вечера мудренее. Так ведь в народе говорят…

Остаток дня был занят обычными армейскими мелочами, — оружие там почистить, портянки выполоскать в небольшой заводи под присмотром кого-то рыжего, изредка мелькающего в сосновых кронах, себя в порядок привести. Туда же пришла и Анна Сергеевна с очередным неотложным делом — бинты постирать. Подождав, пока я закончу бритье, подсела рядом на песочек и устроила митинг на тему «Я остаюсь здесь учиться!». После огромного числа аргументов, вываленных на мою бедную голову в течение пяти минут, пришлось согласиться, чтобы не стать врагом номер один для этой шаровой молнии в юбке. Кстати, пока была в солдатской форме, вела себя нормально, как только переоделась в платье, откуда только все взялось? Короче, девушка взрослая, упрямая, пусть за свои поступки сама и отвечает. Тем более, что чисто интуитивно, без какого-то логического обоснования, чувствую, что ей действительно лучше остаться здесь… Или это опять проделки экстрасенса Мартьяныча?.. Блин, голова кругом, никогда еще в такую передрягу не попадал. Ладно, посмотрим, действительно, как ночь пройдет.

Вечером, после ужина, Анна снова нашла меня и передала просьбу Синельникова зайти, мол, он хочет со мной поговорить. Мысленно настраиваясь на тяжелые объяснения по поводу того, что бросаем его в глухом лесу, прохожу в дальнюю комнату, где на широкой лавке-кровати лежит Матвей. Рядом табуретка играет роль прикроватной тумбочки. На ней стоят глиняный кувшин с кружкой, два маленьких горшочка, из который достаточно специфично, но вкусно пахнет заваренными травками. Прапорщику, вроде, получше, увидев меня, улыбается. Правда, улыбка выходит какой-то жалкой и виноватой, но дело, вроде, действительно идет на поправку.

— Добрый вечер, Матвей Матвеич!.. Как себя чувствуете, рана сильно беспокоит?

— Здравствуйте, Денис Анатольевич… — Синельников даже чуть поворачивается, чтобы лучше меня видеть. — Спасибо, дед Мартьян какие-то травки заварил, Анечка мне их пить дает, и боль проходит. Только слабость большая.

Краем сознания отмечаю, что недавно слышал неуставное обращение «Матюша», а теперь вот и «Анечка» появилась. Может, еще и в этом причина ее желания остаться? Ну, удачи им…

— Ничего, поправитесь. Старик обещал Вас через две недели на ноги поставить, а я ему верю.

— Я — тоже… Но позвал Вас с другой целью… Дело в том… Вы завтра, как я слышал, уходите, а я остаюсь…

— Но, Матвей, сами же прекрасно понимаете, мы донести-то Вас сможем, но вот лечение обеспечить — никак… — Трудно оправдываться, подсознательно возникает ощущение свершающегося предательства, мол, обещал, и не сделал. Хотя и сам, и, судя по виду, Синельников, прекрасно понимаем, что другого выхода нет.

— Не извиняйтесь, Денис… Можно я буду так Вас называть?.. Наоборот, это я хотел извиниться, что стал обузой для всех. Прекрасно понимаю, что другого варианта нет… И еще… Можете думать что хотите, я же не считаю, что совершил бесчестный поступок… Помните, в крепости я упоминал, что интенданты жгут казенные деньги, точнее, делают вид, что жгут… В общем, под лавкой лежит мой мешок, в нем — два свертка… В каждом — по 17000 рублей… — Прапор аж приподнимается на лавке, сверля меня глазами. — Я сразу решил, что как выйдем к своим, отдам Вам половину… Это — не плата за доставку, упаси Бог, я даже не думал так!.. Это… Ну, как сухарь последний пополам поделить… Еще ж Бонапарт говорил: чтобы выиграть войну, нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги… Отряд у Вас особый, потребности большие, а у наших снабженцев снега зимой не выпросишь, я уж на этой «кухне» покрутился, сам таким был. Да и батюшка как-то сказывал, что предок наш в час Смуты, подобно Минину, нажитую кубышку для победы русского оружия отдал… Официально эти деньги сожжены, а Вам они могут здорово пригодиться. Возьмите их, пожалуйста! Я очень Вас прошу!.. И поймите меня правильно, не обижайтесь…

Достаю из-под лавки вещмешок, развязываю горловину, там под всякой мелочевкой действительно лежат два бумажных свертка-кирпичика. Беру один из них, Синельников кивает, мол, разверни, посмотри. Внутри пакета из вощеной бумаги лежат две пачки двадцатипятирублевок с портретом Александра-Миротворца, пачка розово-кремовых сотенок-«Катеринок» и четыре сложенных пополам голубоватых ассигнации в пятьсот рублей с портретом Петра Алексеевича. Да, по нынешним временам — сумма, даже несмотря на военную инфляцию. «Зарплата» за десять лет службы… В комнате висит неловкое молчание. Ну, что ж, «взятка» дана… И принята. Беру деньги не для себя, а — на дело.

— Спасибо, Матвей Матвеич! Даю слово офицера, что употреблю деньги не личной корысти ради. А Вы поправляйтесь, выздоравливайте. И, если… нет, когда выйдете к нашим, постарайтесь меня оповестить. Свяжетесь со штабом 2-й армии, с капитаном Бойко Валерием Антоновичем. Это — мой начальник, я по прибытии доложу о Вас… А сейчас, — отдыхайте, время уже позднее. Завтра я еще раз загляну к Вам.

На ночь расположились в сарае на охапках сена, к слову сказать, неизвестно для кого заготовленного хозяином. На всякий случай все-таки предупредил всех, чтобы оружие было под рукой и выставил два поста. Один — на входе в сенник, и один — возле духового окошка под самой крышей. Мартьяныч с маленьким светильничком в руках вскоре, после обхода двора, зашел к нам, хитро и понятливо оглядел всю компанию и, пожелав спокойной ночи, отправился в дом…

Проснулся внезапно от легкого толчка бойца, дежурившего на входе. После чего тот почти неслышным шепотом поведал, что старик вышел из дома и побрел куда-то в лес. И чтобы это значило?.. Побежал за гансами? Нет, не верится… Пошел куда-то по своим делам? А какие могут быть дела в начале первого ночи в лесу?.. Часовой добавляет, что перед этим в дверь дома кто-то тихонько скребся. М-да, все страньше и страньше… Значит, нужно сходить и проверить. Быстро вооружаюсь и пытаюсь как можно тише красться в темноте в направлении, которое показал боец, благо, луна светит достаточно ярко. Через несколько минут впереди в редколесье мигнул огонек, затем еще пару раз. Пробираюсь «на цыпочках» поближе и замираю. От сюрреалистической картины… Ну, блин, фэнтези отдыхает!

Посреди небольшой полянки полукругом расположилась стая волков. Один, видно, вожак, огромный, седой, почти белый в неярком свете ночного «светила» волчище сидит перед стариком и смотрит на него. В уме всплывает Акела из «Книги джунглей», такой же гордый и величественный. Мартьяныч в свою очередь тоже не сводит с него глаз. Немой диалог длится, кажется, целую вечность, потом рука человека касается головы зверюги, который, впрочем, не стал уворачиваться, и властным жестом простирается в направлении болотной тропки. Множественное, почти синхронное движение, — и стаи на поляне уже нет. Только пара качающихся веток указывает, что это была не галлюцинация…

В этот момент что-то, или кто-то легонько касается моего колена. Бл..!!!.. Так же и со страху помереть можно!.. Фуражка на голове, наверное, на целый сантиметр приподнимается от вставших дыбом волос, сердце ухает куда-то вниз, по направлению к пяткам… А снизу на меня смотрит, довольно ухмыляясь, Рыськина морда. И на ней ясно читается ехидный вопрос: «Чё, испужался? А вот нефиг подглядывать! Тоже мне, ниндзя по самоучителю нашелся тут».

— Ну, Воин, все рассмотрел, все понял? — с поляны доносится насмешливый голос старика. — Иди уж сюда, поговорим.

Всем все, оказывается, известно, и от кого же я прятался тогда?.. Хорошо, что темно, и моих пылающих ушей никто не видит. Выхожу на залитую мертвенно-белым светом полянку.

— Спросить ничего не желаешь?

— Мартьяныч, а… А… А что это было?.. — Вопрос очень «умный», но в голове других как-то не нашлось.

— А было то, что по вашу душу германцы заявились. По следу шли, видать опытные охотники. Остановились перед болотом, заночевать решили. Рыськины братья их учуяли и мне о том рассказали. А потом Сивого с семьей позвали…

— А… Сивый, — это вот тот волчище, с которым вы… Который рядом сидел?..

— Ага, он самый. Его стая у меня заместо армии своей собственной. — В голосе знахаря… (Да какого, нахрен, знахаря) Ведуна слышится гордость. — Я его давным давно еще щенком выхаживал… А Вот теперь отправил гостям незваным салазки позагибать. Через час уже никого поблизости не будет.

— Стая волков справится с вооруженными солдатами?.. Да их же перестреляют, и все!

— А будет в кого стрелять-то?.. Не впервой им. От ихнего воя людишки, бывало, и помирали на бегу, и память теряли.

— Это кого вы так гоняли жестоко? — Потихоньку начинает просыпаться любопытство. — За какие грехи такие?

— Ну, ходили тут всякие в разное время… Душегубы, браконьеры… Пару раз фуражиры Понятовского мародерничали… Пока не кончились.

Понятовский, Понятовский… Где-то я эту фамилию слышал… Да не может быть!.. Генерал Понятовский, польский кавалерийский корпус в составе армии Наполеона!.. Ну ни хрена ж себе!.. Это ж сколько деду лет получается?..

Ну, что, позанимался арифметикой? Голову не сломал?.. — Мартьяныч вдруг весь подбирается. — Слушай вот!

Со стороны болота доносится жуткий, проникающий в самые потаенные уголки души, звук волчьей песни. Внутри все обмирает, тело становится ватным, руки и ноги дервенеют и не слушаются. К первому волку присоединяются еще два, они вторыми голосами выводят Песнь Смерти. Первый «куплет» стихает, в ночной тишине раздается несколько беспорядочных выстрелов. Которые, как бы, служат сигналом для остальных волков. Набирая силу с самых низких басовых нот, и внезапно взмывая вверх к тускло-серебристой луне мощными обертонами, вступают с разных сторон уже шесть, или семь голосов. И в этой песне очень явственно слышится целая гамма эмоций: по настоящему звериная злоба к тем, кто нарушил покой леса, кровожадная беспощадность, готовность одним прыжком повалить противника и одним движением челюстей располосовать вражью глотку аж до позвоночника, угрюмое торжество хищника, знающего, что добыча от него не ускользнет, мстительная ярость и торжество…

Выстрелов больше не слышно, Песня Волков потихоньку удаляется, затихает. Старик резко поворачивается ко мне:

— Хотел что спросить?.. Иди, успокой своих. Скажи, что придешь к рассвету. — В голосе и следа не осталось от расслабленной насмешливости. Так не каждый генерал командовать может. Даже не командовать, а повелевать. — Иди!.. А потом в одно место с тобой пойдем! Если не побоишься…

Дюжина людей бежала по вечернему лесу. Опытные, ловкие, сильные, они бесшумно двигались по чащобе и редкая веточка колыхалась там, где только что мелькал зеленый мундир. Сюда они пришли незадолго перед закатом, остановились на берегу болотца, осторожно походили вокруг, внимательно рассматривая свежие следы. Затем старший велел устроить ночевку, и чужеземцы, выставив сторожей, заснули… Ненадолго… Пока королева ночи Луна не взошла в полную силу…

Теперь они ломились обратно сквозь цепкие заросли, норовившие уцепиться за одежду, хлестнуть в темноте по лицу, глазам, подставить подножку корневищем. А в спину чужакам бил леденящий душу волчий вой. Все эти люди в зеленых мундирах были опытными охотниками и отлично понимали смысл этой жуткой песни: «Смерть чужакам! Смерть осквернившим наш лес! Вы пришли на чужую землю, здесь же и умрете! Ваши трупы съедят земляные черви, а костями будут играть в логовах наши кутята! Сегодня мы устроим кровавый пир и ваши самки будут долго и безуспешно оплакивать вас, а ваши щенки подохнут от голода, потому, что некому будет принести им кусок мяса!..»

Если бы какой-нибудь человек оказался рядом с ними, то в неверном свете колдуньи-луны ему порой могло показаться, что это бегут не люди, а скелеты, обряженные в форму егерей кайзеровской армии. Застывшие мертвенно белые лица, оскаленные рты, пустые черные глазницы…

Выбежав на просеку, с которой они несколько часов назад начинали свой путь, егеря без сил повалились на землю, безуспешно пытаясь ощетиниться стволами винтовок, ходившими ходуном в трясущихся непослушных руках. Глотки с хрипом пытались впихнуть в легкие, пережигавшие кислород, прохладный ночной воздух. Сердца бешено колотились внутри клеток из ребер, пот заливал глаза… Последний отдаляющийся аккорд волчьей песни заставил их судорожно еще теснее прижаться друг к другу. Затем наступила тишина…

Прошло несколько томительных минут, прежде, чем к ним вернулся дар речи. Вся вода из фляжек перекочевала в желудки, но пересохшим глоткам и хриплым голосам так и не помогла.

— Когда я был сопливым мальчишкой… — оберъягер Ханс Брюнер сунул в рот сигарету и теперь безуспешно пытался попасть спичкой по коробку. — Я… Смеялся над рассказами дедушки… О вервольфах… Которые как-то гнались за ним по лесу… И выли, наверное, точно также… Мои внуки тоже… Будут смеяться, когда я буду им рассказывать… Про сегодняшнюю ночь… Если буду… Если останусь жив… Шайзе…

— Нет, Ханс. Боюсь, что ты никогда и никому этого рассказывать не будешь. — Унтер-офицер Фриц Штернер, старший группы, обвел угрюмым взглядом своих подчиненных, и затем продолжил. — Камрады, большую часть из вас я хорошо знаю еще по охотничьим угодьям нашего герцога Вюртембергского. Я не один десяток лет охотился на волков, и знаю все их повадки… Сегодня была не обычная стая, а… что-то гораздо хуже… Обычные звери так выть не могут. На такое способны только… — Он запнулся, не решаясь выговорить жуткое слово и тем самым привлечь к себе внимание тех, о ком говорил. — Поэтому я хочу, чтобы вы знали: утром я доложу герру оберсту о том, что следы русских обрываются в непроходимой трясине и, судя по всему, они все утонули, пытаясь выбраться из окружения. Если кто-нибудь из нас расскажет правду, над нами будут смеяться сначала все сопляки из Рейхсхеера, а потом вся обслуга домов для умалишенных. Но перед этим все-таки последует военно-полевой суд и наказание за невыполнение приказа. А еще раз идти к этому чертовому болоту нет желания ни у меня, ни, я думаю, у вас…

* * *

Выйдя на поляну, негромко свищу «Свои», в ответ в черном провале ворот два раза, и после паузы, еще раз мигает фонарик. Значит, все в порядке. Захожу внутрь, и меня наперебой встречают одним и тем же вопросом: «А что это было?». Волчий вой здесь был хорошо слышен и, наверняка, доставил присутствующим немного острых ощущений. Я представляю, каково проснуться среди ночи от такого «будильника».

— Ничего особенного. — Пытаюсь вкратце объяснить произошедшее. — К болоту с той стороны подошли немцы, и наш хозяин отправил им навстречу стаю волков…

В ответ — немая сцена, народ пытается переварить сказанное.

— Что значит «отправил»?.. Как это?.. Ему волки подчиняются?.. Невозможно!.. Ну нифига ж себе!..

— А то и значит. — Чего-то меня покаламбурить тянет. — Дед Мартьян высвистал из леса волков, они перед ним выстроились, он им скомандовал «Фас!» и показал направление движения. Они и убежали.

Все разговоры пресекаются фразой Семена, почему-то подошедшего сзади:

— Я-то серых повидал на своем веку в достатке. Ток вот ни разу не слыхивал такой «музыки». Ручные они там, аль нет, у меня б с десяток верст пятки сверкали, если б за спиной такое…

— А ты откуда бредешь, добрый молодец? — Так, пора менять тему, дабы избежать лишних вопросов. — Сказано ж было — «никуда»!

— Так мы с Гордеем никуда и не уходили. В доме — тока раненый и «сестренка». Ей такое услыхать — сам подумай, командир! Вот мы и сели возле крылечка покараулить, он и посейчас там…

Надо ж, какие у меня бойцы инициативные. И, что самое главное, инициатива — правильная…

— Добро, молодцы! Теперь часовые бдят, остальным — спать… Я скоро вернусь, за старшего остается Семен.

— Командир, я — с тобой. — Игнатов, назначенный старшим, тут же начинает подрывать основы единоначалия.

— Для тех, кто ночью плохо слышит, повторяю: ты — за старшего! Я… Иду… Один…

— А ежели?..

— Один!..

Быстренько разворачиваюсь и иду к полянке, где, изредка мигает светильничек. Дождавшись меня, Мартьяныч молча поворачивается и шагает впереди, указывая путь. Идем минут десять, от бесчисленных поворотов в разные стороны появляется ощущение, что старик просто водит по кругу, чтобы днем я не смог повторить маршрут. Что ж это за место такое таинственное?.. Внезапно, выйдя на очередную полянку, он останавливается, и привыкшие к темноте глаза вскоре различают какой-то черный забор. След в след за дедом обхожу по часовой стрелке частокол из заостренных бревен и сворачиваю в небольшую калитку. Мартьяныч жестом показывает мне «Стой!», прислушивается к чему-то только ему одному слышимому, затем проходит вперед и зажигает заранее приготовленный факел, воткнутый в землю. В мерцающем пламени видна огороженная округлая площадка, в середине которой высится громадный, наверное, в три-четыре обхвата, дуб. Раскидистые ветви почти везде лежат поверх заостренных бревен, создавая своеобразную крышу. Перед лесным великаном врыт в землю и окружен неглубоким ровиком валун высотой в половину человеческого роста неправильной вытянутой формы. В скудном освещении он кажется иссиня-черным, будто поглощающим свет, на поверхности нет никаких бликов. Старик поворачивается ко мне и командует:

— Подойди и положи ладони сверху!

Хочется задать кучу вопросов, но ноги сами несут меня к камню, протягиваю руки и кладу их на верхушку. Поверхность прохладная, состоящая из множества мелких извилистых бугорков, пересекающихся друг с другом, с гладкой, будто отполированной поверхностью. В «низинках» между ними камень ноздреват, напоминает на ощупь пемзу. Такое ощущение, что держу во много раз увеличенную косточку от персика.

— Так кто же ты, Воин?.. Почему в твоем теле живет две души?.. — Голос деда напряжен и, как будто, хлещет по ушам. — Ответь!

Оборачиваюсь на звук, ведун стоит, сверля меня взглядом, будто пытаясь высмотреть что-то одному ему видимое и важное.

— А с чего вы взяли, Мартьяныч, что у меня их две?

— Говори мне «Ты»! Я могу… Я вижу человеческие души. И две в одном теле может быть или у баб непраздных, когда они дитё под сердцем носят, или у юродивых, но не у всяких… Или у тех, в кого вселился демон… Но Велес принял тебя, не отверг, значит, ты — не демон… Кто ты?..

Ну вот, опять, блин! И что, снова «каяться» и «исповедаться»?.. Но взгляд у деда каков! Скоро дырку во мне прожжет! Открываю рот, но говорю совсем не то, что хотел…

— Дед Мартьян… Я — из будущего…

Старик моментально срывает с шеи какой-то блестящий багряно-золотистый в свете факела кружок на кожаном шнурке…

— Смотри на него!..

Медальончик, на котором огненными змейками отражаются языки пламени от факела, покачивается перед глазами, голова начинает кружиться, я чувствую, что куда-то уплываю…

Прихожу в себя моментально, будто просыпаюсь по команде «Подъем!». Лежу на земле в позе «звезды», головой в сторону валуна. Рядом сидит дед Мартьян и внимательно смотрит на мое пробуждение.

— Ну, очнулся?.. На-ка вот, попей. — Старик протягивает мне баклажку с пряно-сладковатым травяным настоем. — Извиняй, что я тебя так… Зато теперь вопросов гораздо поубавилось… Воин из будущего…

— Зато у меня они никуда не делись, дед Мартьян. Наоборот. Даже больше стало.

— Ну, так задавай свои вопросы. — Старик спокоен и невозмутим. — Ежели смогу, — отвечу.

Вопросов действительно куча, только вот мысли, как мыши от кота, разбегаются в разные стороны. Болото… Не ходи сюда, ты здесь чужой… Рыська… Сивый со своей стаей… Жуткий волчий вой в ночи… Камень под дубом… И с чего начнем? А с начала…

— Мартьяныч, а ты кто на самом деле? И что это за место?

Дед добродушно усмехается, оглаживает бороду и изрекает:

— Знахарь я местный, народ лечу травами, да заговорами… А еще — Хозяин Леса здешнего… Велесов волхв. А место — капище Велесово.

…!!!.. Блин, ущипните меня кто-нибудь, я хочу проснуться и не бредить! Какие, нафиг, еще волхвы? Из песни о Вещем Олеге, что ли?..

— Ты сначала выслушай, а там решать будешь, — верить, иль не верить. Мой род — древний, и все мужи так, или иначе, служили богу Велесу. — Старик читает мысли на моей мордочке, как в раскрытой книге.

— Так он же Мораны с Чернобогом родственничек! — «Блистаю» эрудицией, почерпнутой из новодемократических изданий девяностых. — Так ты, выходит, все-таки, колдун?

Дед сначала возмущенно удивляется, затем на лице появляется обычная ухмылка:

— Ты не путай ужа и ежа. Того сродственничка зовут Змей-Волос, и поклоняться ему — последнее дело.

А Велес, Велих, Волох, его разные народы по разному называют, — сын Рода и брат Сварога. Именно он привел в движение сотворенный ими мир с помощью тайных знаний, которые получил от сил Света и Тьмы. Бог-оборотень, могущий принимать любые обличья, подчинивший себе всех лесных зверей, укротивший все стихии. Еще Велеса называют скотьим Богом, Хозяином Нави, посмертным судьей и прижизненным испытателем…

— Я, как-то в языческих верованиях — не очень. — Снова вижу дедову ухмылку, мол, вижу, не слепой. — Знаю только, что, вроде, Перун был одним из главных богов.

— Ты — Воин, потому тебе Повелитель Грозы и близок. Он покровительствует ратным людям. И частенько его противопоставляли Велесу, может, оттого и путают его со Змеюкой… В начале Времен, когда Боги создали Мир, все было ладно, и Перун был мирным Богом, покровителем кузнецов. Это потом, когда Морана со своим Чернобогом появились и Змеищу создали, тогда уже Перун взял в руки секиру вместо молота и загнал всю эту нечисть под землю. А Велес сразу взял под себя зверей и птиц, леса и поля… И до сих пор селяне, когда хлеб с полей убирают, оставляют несжатыми несколько колосьев и вокруг них связывают сноп. Называют его волотью, аль Велёсовой бородой и просят, чтоб в следующем годе эта борода — зерновое поле, было еще гуще. А на капища к Велесовым камням девки издревле бегали, камни те рушниками да холстами обвязывали, да потом на себя одевали. Чтоб, значит, детки у них были здоровые.

— А я слышал, что кровавые жертвы Велесу девками приносили. Непорочными…

— Может, когда-то, очень давно и приносили, я того не знаю. Мы ж в лесу живем, университетов не кончали в отличие от некоторых. — Язвительно иронизирует ведун. — Кровь на камне была, это — да. Только другая… Из окрестных деревенек выбирали по девке, первый раз… уронившей кровь. Затем по жеребию из них выбирали одну, и перед кумиром ее… ну, бабой делали. Вот ее девственность в жертву Велесу и приносили. Причем, иной раз такая драка меж тех девок случалась, — ой-ёй-ёй! Каждой хотелось невестой Бога стать, это ж потом все самые завидные женихи ей ворота с петель сносили, сватаясь. То Перун твой кровью вражьей умывался, да на то он и Бог воинов, чтобы лихие соседи ратиться не лезли, страшились. Ты сам, когда к болоту со своими лесовиками-охотниками шел, какую требу, в смысле, жертву на камень положил?.. То-то…

— Погоди, Мартьяныч… А ты откуда это знаешь?!..

— Коль ты забыл, напомню: я — волхв Велеса, Хозяин Леса! — Старик важно и даже немного высокомерно смотрит на мою недоуменную мордочку, потом смеется. — Так мне ж сам твой Семен и сказал. Приходил он ко мне поговорить…

Тьфу ты, блин!.. Развел как пацана! Я уж начал думать, что у деда всевидящее око и всеслышащее ухо…

— … а вообще-то треба дается так, как вы сделали. Только водку или вино надо заменить на мёдовую воду, то бишь, медовуху, сок малины, аль смородины… Кто в лесу алкоголь пить будет? А так, — да. Сначала дары Лесу и только потом Дары из Леса…

— А как же христианство, дед Мартьян?.. Икона в доме? — Вот я ведуна и поймал. Как мне показалось. Что он на это скажет?.. Мартьяныч снова усмехается:

— Я все думаю, — когда же ты до этого дотумкаешь?.. А что — христианство?.. Верю ли я в Бога? Да. Верю ли в то, что Иисус — Сын Божий, за грехи людей людьми же и убитый? Да. Верю ли в то, что Мария стала Матерью Божьей через непорочное зачатие? Тоже — да. Ну-ка, вспоминай Христову Нагорную проповедь! Там нет ни единого слова, чтоб против законов Велеса было.

— Но ведь в христианстве Бог един! Этому же с малых лет учат… А у тебя Богов получается больше, чем пальцев на руке.

Старый ведун, помолчав немного, уже без усмешки, вполне серьезно проговорил:

— А вот будь ты учителем, стал бы преподавать математику, например, химию с физикой не студенту, а школяру, только первый год за парту севшему? Нет. Его сначала надобно арифметике обучить, аз-буки-веди чтоб знал… Так же и с родом человеческим. В давние времена люди, что дети малые были, на каждый случай своего бога придумывали. Солнышко по небосводу плывет, — то Даждьбог cо щитом в своей колеснице едет, гром гремит, молния сверкает, — то Перун за Змеищем с секирой гонится. Потом повзрослели, поумнели люди-то. И поняли, что нет многих богов, есть много проявлений одного Бога. Что в Писании сказано? Что Господь всеблаг, всеведущ и непостижим человечьим разумом. Вот и видят люди одно и то же, а объясняют каждый по своему, как кому удобней. А Велес в христианстве в пресвятого Власия превратился, тож ответственного за животинку. Вот и весь тебе мой сказ… Ответил я на твой вопрос?..

Киваю в ответ, хотя до полной ясности далеко. Слишком уж лихо все закручено. Но какая-то логика в словах ведуна есть. Значит, нужно только время, чтоб все улеглось по полочкам, а там будем посмотреть что — так, а что — нет. Дед, пристально смотрит на меня и, после небольшой заминки, продолжает:

— Есть еще один случай, когда жертвуют кровь Велесу… Но это только с согласия того, кто ищет его покровительства. Хочешь, чтобы Он тебе помогал?

Ну, выспрашивать тонкости обряда как-то… неправильно. Тут или «Да», или «Нет»… «а все остальное — от лукавого». Блин, это же из Библии… А тут — Велес… Что-то совсем я запутался. Так, вспоминаем правило номер один. Гласящее: «Если самурай не знает, что делать, он делает шаг вперед».

— Да, хочу!..

Старик поднимается, достает из кошеля на поясе кусок бересты, маленький, но даже по виду очень острый ножичек и небольшую склянку с чем-то черным. Задумчиво смотрит на бересту, прячет ее обратно и срывает с дубовой ветви большой лист. Затем еще раз прожигает меня испытующим взглядом, и командует:

— Сымай рубаху, исподнее, да ложись, как лежал, только правую руку за голову положи.

Выполняю требуемое, дед садится на колени, берет в руку ножик и… начинает петь какую-то странную песню. Полностью всего не разобрать, слышно только отдельные слова:… во лесную крепь… к огню горючу… к камню заветну… кощуны… Велеса просят… зверем рыскучим… легкой птицею… черен калинов мост… Дальше слов не разобрать, сам впадаю в какое-то оцепенение и спустя время чувствую подмышкой легкую, будто укус комара, боль. Рука ведуна опускается на грудь, командуя «Не шевелись». Боль скоро проходит, дед растирает там кожу, затем командует:

— Вставай, Воин!

Встаю рядом с ним, он протягивает мне дубовый лист, на котором в свете факела видны несколько темных капель.

— Возьми, переверни над камнем и прижми. Велесу ты должен сам свою кровь отдать.

Молча выполняю требуемое, старик опять поет-бормочет, затем затихает, стоит молча и ждет. Проходит минута, другая, потом в неярком свете угасающего факела мелькает неуловимо-быстрая тень, и с другой стороны от меня на землю усаживается Рыська. Мартьяныч довольно улыбается, произносит:

— Жертва отдана и принята!.. Я не ошибся, котяра он и есть котяра. Пошли, Воин…

Когда, обменявшись сигналами с часовыми, пришел в сенник, по дыханию определил, что все добросовестно делают вид, что спят и видят затейливые сны. Разоблачать их не стал, улегся на свободное место и неожиданно быстро уснул.

Утром, после подъема в голове остались достаточно четкие воспоминания о том, что происходило ночью на капище и смутные ощущения, что снилось после этого. Впечатление было, будто меня, очень маленького ребенка кто-то качает на руках и что-то говорит, но слов не разобрать. Осталось только память о сильных и заботливых руках, качавших несмышленого дитятю с сознанием подпоручика Русской императорской армии и старлея Вооруженных Сил Российской Федерации…

Прощание с Синельниковым и «медсестренкой» много времени не заняло. Анна Сергеевна на предложение все-таки пойти с нами только сверкнула глазищами и возмущенно заявила, что, должность у нее называется «сестра милосердия» и это самое милосердие сейчас нужно здесь, конкретному человеку. Прапор совсем не возражал против вышесказанного, хотя чувствовал себя хорошо и, похоже, начал идти на поправку. Кажется, тут еще и кое-что гормональное, то есть, межличностно-эмоциональное, примешивается. Ну, да лишь бы на пользу было.

Сборы в дорогу тоже были недолгими. Все весь запас продуктов оставляли здесь, с собой взяли по банке тушняка и паре галет на двоих, объяснив, что мы по дороге себе еще найдем. Дед Мартьян в ответ «отдарился» жестяной двухлитровой баклажкой травяного настоя, предупредив тем не менее, что пить его надо по глотку не чаще двух раз в сутки. На недоуменный вопрос «Почему?» усмехнулся и ответил кратко, но выразительно:

— Ежели больше, сотрете себе свои… причиндалы вздыбленные. А меня ж потом и виноватым сделаете. — И обращаясь уже ко мне, негромко добавил. — Слушай себя, Воин. Внимательно слушай. Как только какая необычная мысля в голову придет, сначала обдумай ее хорошенько. То, может… сам знаешь Кто, тебе помогать будет. Ты в лесу теперь свой, но все одно, смотри по сторонам. И Семену доверяйся. Он — лесовик знатный, да и поговорили мы с ним хорошо. За Матвея не беспокойся, вытяну парня… с Божьей помощью. И Анюту поучу знахарскому делу маленько…

— Спасибо, Мартьяныч. За все. За хлеб-соль, за кров, за помощь… И за науку. Даст Бог, еще свидимся.

Старик хитро улыбается, будто хочет спросить, на помощь какого бога я рассчитываю, потом серьезнеет:

— Свидимся. Я знаю это… Ну, доброго вам пути, идите…

Я шел замыкающим, и перед тем, как скрыться в кустарнике, обернулся. Дед стоял на том же месте и, поймав мой взгляд, помахал рукой. А через полчаса, когда уже перешли болото, с нами попрощался и Рыська, до этого изредка мелькавший среди зелени. Кошак подождал, пока все пройдут, теранулся о мое колено и, коротко мяукнув на прощание, исчез в кустах.

Остаток пути, верст семьдесят-восемьдесят отмахали за два дня. И все благодаря дедову «коктейлю». Не знаю уж, чего он там намешал, но допинг получился шикарный. Один глоток чуть горьковатого напитка, и через несколько минут усталость куда-то исчезает, хочется бежать, нестись, лететь. Но, тем не менее, все внимательны, осторожны и в любой момент готовы к бою. Никаких побочных эффектов типа эйфории, неадекватности, расслабленности. Вот и ломимся мы этаким стадом лосей, озабоченных известно чем, в нужном направлении даже не обращая внимания на обозные колонны, пару раз появлявшиеся в поле зрения, — жрать не хотелось вообще. На привал встали, когда совсем стемнело. Быстренько перекусили «армейскими бутербродами» — толстый слой тушенки на тонкую галету, главное — не перепутать, запили все это дело водичкой из фляг и попытались улечься спать. Через час перестали ворочаться самые неугомонные, и до рассвета гармонию природы нарушали только сидящие в укромных местах дозорные.

На следующий день повторилась та же картина: пару кусков тушняка, глоток настоя, — и бежим отсюда и до вечера. Но финиш появился немного раньше. Уже после полудня стало понятно, что фронт близко. Грузовики, повозки, колонны пехоты, разъезды, патрули, посыльные и всякие вестовые постоянно шастали взад-вперед по дорогам и не давали возможности перебраться на другую сторону. Наконец-то, после почти часового лежания в траве, появился шанс проскочить, чем мы очень быстро и воспользовались. Лес, расположившийся с другой стороны, гостеприимно укрыл нас под кронами своих деревьев.

Пройдя его, поняли, что почти пришли, в смысле, прибежали. Верстах в трех за лесом начинались немецкие позиции, которые гансы активно обустраивали. Небольшой шухер устроили немецкие саперы, приехавшие на свежую вырубку. Но далеко вглубь соваться не стали, напилили четыре повозки толстых жердей и благополучно убыли восвояси. Наблюдательный пункт устроили на верхушке одной из громадных сосен. В бинокль сумел рассмотреть две линии окопов, строящиеся блиндажи и, самое неприятное, проволочные заграждения в два-три ряда, усиленные спиралями Бруно, местами уже законченные. Разрывы в них пока заполнялись «ежами» из кольев, обтянутых той же «колючкой». Похоже, гансы устали наступать и решили перейти к обороне. Пока не стемнело, прорабатываю два маршрута, где можно пройти, и спускаюсь вниз.

Там уже собралось небольшое военизированное вече, все ждут, что новенького и интересненького я им скажу. Стараюсь их не разочаровать:

— Значит, так, впереди гансы в окопах, за ними — наши. Сегодня ночью, после полуночи, когда самые ретивые угомонятся, идем на прорыв. Заграждения поставлены не сплошняком, в двух местах есть разрывы, закрытые «ежами». Возле каждого — по МГ-шнику. Поэтому впереди идет одна «пятерка», трое прокладывают путь, пулеметчик со вторым номером их прикрывает. Потом — основная группа, последним двигается прикрытие: два пулемета, Зингер — за старшего. Напоминаю, мы уже на передке, здесь боевые подразделения, а не обозные сонные мухи. Окопы переходим очень тихо, лишних гансов не трогать, на трофеи не покушаться, лучше затаиться и переждать. Огонь открывать только в самом безвыходном случае. Вопросы?..

Времени — начало первого. Мы уже тихонько просочились через вторую линию окопов, вплотную подобрались к первой. Еще бы ее так же незаметно пройти, блин. Ждем подходящего момента, когда луна спрячется за тучку. Тогда быстро перескочим, и — все. Останется сделать проход и уйти на нейтралку. А там и до своих рукой подать… Только вот, кажется, у немцев на этот счет другие планы. В окопе слышны приглушенные шаги, какое-то шуршание. Вот и фонарик у самого дна мелькнул… На автопилоте чирикаю «Внимание», чтобы головной дозор не застали врасплох… Это что, комитет по встрече?.. Непохоже… Гансы останавливаются метрах в десяти от нашей лежки, что-то высматривают впереди. Потом по очереди вылезают на бруствер… Разведчики за языком собрались?.. Тоже нет, какие-то мешки с собой тащат… И что делать? А, собственно, вариантов тут немного — только один. Идем в хвост, их всего семеро. Придушим, и — на свободу… С чистой совестью.

Трогаю за плечо Семена, лежащего рядом, еле слышно шепчу в ухо:

— Подмени с Гордеем Зингера и Егорку. Они мне здесь нужны.

Игнатов кивает и бесшумно уползает назад, через минуту появляются казаки.

— Так, братцы, впереди семь гансов с поклажей, ни один не должен пикнуть. Живым брать только старшего. Берите головную «пятерку» в помощь.

Бойцы растворяются за бруствером. А мы пережидаем прогулку часового, затем тоже перескакиваем через окоп и ползем к уже проделанному проходу. Метров через двадцать нас окликают «чириком», отвечаем и подползаем поближе. Так и есть, шесть немцев неподвижно лежат на земле, одного, внезапно напуганного до потери сознания, заканчивают вязать… Так, а что тут у нас в мешочках?.. Как назло, на луну наплывает очередное облачко и ни хрена ни видно. На ощупь — какие-то жестяные банки-цилиндры длиной сантиметров в тридцать, провода… а это похоже на воронки для розлива… Короче, берем мешок с собой, там разберемся. Не просто ж так они ночью погулять вышли.

Через сотню шагов дозор передал по цепочке, что видна наша «колючка». Ползу вперед… Песен тут уже не попоешь, негромко свищу, привлекая возможное внимание часовых, и вполголоса пытаюсь дать знать о себе:

— Эгей, православные… Есть тут кто-нибудь?.. Не стреляйте, свои…

Повторяю кодовую фразу несколько раз, пока в ответ не доносится:

— Хто такие?.. Стрелять будем, отвечай…

— Свои мы, русские. Позовите кого из начальства…

И тут же ночная тишина разрывается истошным криком:

— Ахтунг!!! Аля…

Твою мать, немец очнулся!.. В ответ на крик впереди грохочут два выстрела, чувствую удар по плечу, который сменяется тупой горячей болью, ору уже не таясь:

— Мать вашу через пень в колоду!!! Не стрелять, свои!!! Ёж вашу кашу под коленку в корень через коромысло!!!..

Теперь уже в окопе уже слышен командный ор: «Не стрелять!». В три шашки с подоспевшими Егоркой и Зингером рубим проход в проволоке, проскакиваем под начавшимся с немецкой стороны пулеметным обстрелом еще шагов двадцать и плюхаемся в окоп. Там нас уже поджидает унтер с парой солдат-новобранцев, неумело держащих винтовки, будто вилы.

— Подпоручик Гуров, проводи меня к командиру. — Представляюсь, по всей видимости, разводящему и оборачиваюсь уже к своим. — Семен, Гордей, заткните пулемет. Шумит и шумит, разговаривать мешает… Всем собраться здесь, ждать меня. Если гансы полезут, что делать — знаете.

— Командир, у тебя рукав весь в крови! — Сибиряк оборачивается, сует ближайшему бойцу вытащенный из кармана рулончик самопального бинта из нательной рубахи. — Перевяжи, быстро!

Стаскиваю китель, морщась от саднящей тупой боли в руке. Назначенный санитар не успевает сделать и трех мотков вокруг бицепса, который задело по касательной, как снайперы, разбежавшись по окопу шагов на тридцать, берут пулеметчиков «в уголок» и после нескольких выстрелов немцы замолкают. Обиделись, наверное. Смертельно…

А я, тем временем, в сопровождении почетного караула, состоящего из того же унтера с новобранцами, пробираюсь по окопу в направлении блиндажа ротного командира. Один из солдат, очевидно, тот, который стрелял, идет и монотонно бубнит так, чтобы я мог его слышать:

— Ваше благородие… Звиняйте… Я ж не знал… Оно так как-то само вышло… Не хотел я… Ну, Ваше благородие… Не погубите… Не со зла я… Прости, Господи, за грех-то…

После третьего повтора мне это надоедает. Оборачиваюсь, чуть не налетев на штык идущего сзади нытика. Этот вояка еще на ходу и креститься успевает! А ствол в другой руке держит, и очень опасно, однако.

— Да хватит уже бубнить! Никто тебя трогать не будет, угомонись! И винтовку подальше от меня убери, а то еще одну лишнюю дырку во мне сделаешь!.. Унтер-офицер, пусть они впереди идут, а то я за свою ж… спину опасаюсь!

Унтер, судя по всему, старый служака-сверхсрочник, тумаком подгоняет «виновника торжества» и басит извиняющимся тоном:

— Вы уж, Вашбродь, не держите зла… Салажня ведь зеленая, проваландались в тылу три месяца, да так и нечему не научились, окромя как с палкой бегать… Дярёвня… Винтовки тока здеся увидали…

— Ладно, закрыли тему! Если что, скажу — с той стороны прилетело. Долго еще идти?

— Да нет, тут вот как раз поворотец, и, считай, пришли…

В блиндаже нас встретил немолодой, лет далеко за тридцать, прапорщик, представившийся Яковом Семеновичем Грановским. После краткой церемонии знакомства и проверки офицерского удостоверения, ротный крикнул денщика:

— Петька, санитара сюда живо, шевелись быстрей! А потом самовар вздувай, чтоб сей секунд у меня чай был!

— Яков Семенович, у меня там бойцы в окопе. — Ага, сейчас я чаи гонять буду, а группа сидеть и ждать у моря погоды. — Где бы до утра разместиться?

— Погодите, сейчас рану-то обработаем по всем правилам. — Хозяин достает фляжку и протягивает мне. — Не желаете для, так сказать, анестезии?.. Нет? Ну, как скажете… Тогда наружно попользуем, как только санитар явится. А пока остальные вопросы порешаем. Сколько вас, милейший?

— Трое офицеров, четырнадцать нижних чинов. Всего — семнадцать.

— М-да-с… У меня в землянках столько места не будет. Разве что… В трехстах шагах отсюда рощица, там в низинке обоз разместился. Тихо, спокойно, да и перекусить будет чем. Кашевары должны были оставить на вас порцион.

— Простите, а откуда Вы знали, что мы придем? И будем переходить именно здесь? — Чего-то я не понимаю.

— Молодой человек… Вы разрешите себя так называть? Я ведь много старше Вас, мне простительно… Так вот, позавчерашнего дня, точнее ночи, на участке соседнего полка со стороны германцев прорвался какой-то сводный батальон. Подробности официально не объявлялись, но солдатский телеграф утверждает, что кайзеровских вояк несть числа побили и кучу трофеев с собой притащено. Две, или три артиллерийские батареи с полным запасом снарядов, несколько обозных колонн… В общем, сказки господина Пушкина… Да Вы меня не слушаете, молодой человек?..

Скорее всего — нет, не слушаю, потому, что знаю, кто это! С вероятностью девяносто девять и девять в периоде после запятой! Батальон Федоренко и моя рота!.. Ой, как это хорошо!.. Да, чего там хозяин бухтит?..

— Простите, Яков Семенович, я, кажется, знаю, кто это был…

Разговор прерывает появление санитара — худого дядьки в застиранной форме с медицинской сумкой в руках. Снова стаскиваю китель. Он разматывает не успевшую схватиться коркой повязку, обрезает по шву и стаскивает рукав нательной рубахи, пропитанный кровью, и с помощью керосиновой лампы внимательно осматривает рану, скорее даже глубокую царапину. Затем берет фляжку у прапорщика, смачивает марлевый тампон, и, пригрозив, что сейчас будет немного щипать, поливает рану водкой, а затем протирает ее тампоном. Сидим, терпим, пока «немного щипать» пройдет. Санитар тем временем профессионально и быстро обрабатывает рану йодом и накладывает повязку. Затем выслушивает мое «большое человеческое спасибо», и отправляется восвояси, повинуясь разрешающему кивку ротного. Который, дождавшись исчезновения лишних ушей, продолжает прерванный разговор:

— Так вот, они о Вас, скорее всего, тоже весьма наслышаны, милейший. И шибко, видать, переживали. Наутро всем батальонным и ротным командирам приказ начальника дивизии объявили, мол, в ближайшее время ожидаются еще люди оттуда. Быть готовым к этому, но никому ни гу-гу. Секрет-с! Ну да ладно, соловья баснями не кормят. Отводите своих солдатушек на постой, и с господами офицерами пожалуйте ко мне на чаёк…

Спать не хотелось совершенно ни мне, ни остальным. Наверное, сказывалось остаточное действие дедова коктейля. Поэтому, отведя в указанную рощицу своё войско и проследив, что бы все устроились с ложками возле костра, на котором грелся огромный котел, испускавший очень аппетитные запахи, мы втроем с Бером и Стефановым отправились на чаепитие к приютившему нас Грановскому. Разошлись часа через два, чтобы маленько подрыхнуть до подъема.

Как хорошо спать на охапке свежего душистого сена, среди своих, подсознательно не ожидая сигнала тревоги, или внезапного выстрела!.. А если еще снится рыженькая…

ИНТЕРЛЮДИЯ.

Поездка в Лодзь, где находился ближайший госпиталь, прошла без особых происшествий, если только не считать за таковые несколько синяков и шишек, которые добавились к перечню телесных повреждений полученных егерями в бою с русскими партизанами. Невзирая на все старания водителя, предусмотрительно пытавшегося объехать все явные и скрытые рытвины и ухабы, российская дорога, или, точнее говоря, явление природы, условно именуемое оной, в очередной раз показала свой крутой нрав и свое отношение к солдатам кайзера. И если пострадавшие не смогли облечь свои впечатления в соответствующие словесные формы, относящиеся к некой разновидности арго, то это объяснялось вовсе не их воспитанностью, а желанием спасти язык, который все время норовил попасть между зубами. И только два пассажира не реагировали на превратности пути. Фон Штайнберг по-прежнему находился за границей реального мира, а асистенцарцт Вальтрауб сосредоточился на оценке состояния своего пациента, периодически измеряя пульс и пытаясь отследить температуру, прикладывая ладонь ко лбу. В госпитале, пока остальными ранеными занимались санитары, носилки с гауптманом занесли в комнату средних размеров, которую громко именовали «диагностическим отделением». Доктора волновали мелкие осколки, которые могли остаться в глубине раны и вызвать развитие нагноения, и поэтому рентгеновский снимок был просто необходим. В «отделении» размещался портативный прибор Siemens-Halske, электрический кабель от которого тянулся за окно к динамо-машине, состыкованной с небольшим бензиновым двигателем, установленным в сарайчике. Повинуясь отрывистой команде доктора, уже далеко не молодой санитар, облаченный в замасленную спецовку, запустил свою полевую электростанцию. Выдав несколько холостых «выстрелов» двигатель весело затрещал и сеанс диагностики начался…

Впоследствии фон Штайнберг практически ничего не смог вспомнить о неделе, проведенной в полевом госпитале. Русская, а, если быть абсолютно точным, германская пуля, выпущенная из германского же маузера-98, не только оставила свой след в виде шрама на лбу, но и основательно контузила гауптмана. Впрочем, периодические потери сознания позволили не почувствовать страдания, неизбежно сопровождающие перевязки и обработку ран. Более или менее барон пришел в себя в санитарном эшелоне, увозившем его в один из лучших военных госпиталей фатерлянда — Beelitz, находящегося недалеко от Берлина. Гауптман и не подозревал, что окончательный выбор конечного пункта был сделан не только, а точнее — не столько эскулапами. Например, госпиталь в городе Ольденбург, что в нижней Саксонии, ведущий свою более чем вековую родословную от известной клиники, вполне мог поставить Штейнберга если не на крыло, то, во всяком случае на ноги. Но судьбой барона озаботился его в некотором роде «крестный отец» из разведотдела майор Хельмут фон Тельхейм, имевший на гауптмана далеко идущие планы, до которого успел дойти рапорт обер-лейтенанта Майера. Несколько своевременно сделанных телефонных звонков, продублированные телеграфными сообщениями мгновенно, перевели фон Штайнберга в разряд особо привилегированных пациентов. Это выразилось в личном визите начальника санитарного поезда и назойливой опеке санитаров, которые первоначально даже пытались воспрепятствовать гауптману самостоятельно отправлять естественные потребности, советуя воспользоваться услугами некого Штампке, имевший опыт работы с уткой еще с франко — прусской войны.

Вся эта кутерьма, усугубленная тряской, скученностью и жарой отнюдь не способствовала улучшению настроения барона, а напротив — провоцировала сильные головные боли. Внесла свою лепту и раненая рука, которая немедленно отзывалась болью при попытке хоть немного пошевелить пальцами. Да и температура как будто бы решила подвергнуть своего хозяина кузнечной закалке — фон Штайнберга бросало то в жар, то в холод. По ночам мучили кошмары. Во снах события прошлого причудливо переплетались с ужасами, талантливо описанными великим Андерсеном и красочно, в лицах озвученные долгими вечерами заботливой няней в далеком детстве.

В итоге, прибытие поезда в Берлин было воспринято им как долгожданное спасение. После непродолжительной поездки на санитарном автомобиле в Beelitz, гауптман попал в уютную палату, которая больше напоминала номер в первоклассном пансионе, разместившуюся в одноэтажном здании среди парка. Проспав почти 20 часов и проснувшись от негромких трелей птиц за открытым окном, в которое вливался чистейший воздух, настоянный на ароматах трав и цветов, он смог почувствовать себя если не в раю, то, во всяком случае, в его земном филиале.

В первую очередь, врачи занялись раненой рукой. В это время в Германии уже был учрежден Имперский антигангренозный комитет и лучшие умы искали пути борьбы с этим страшным и, увы, распространенным злом. В данном случае, рукой барона занялся лично Альберт Вольф, который был одним из пионеров озонотерапии.

В течение нескольких дней состояние фон Штайнберга значительно улучшилось, и он стал более спокойно и с интересом осматривать окружающий его мир и людей.

Особенно приятно было видеть рядом с собой по-настоящему обаятельных и доброжелательных сестер милосердия, а для мужчины, вырвавшегося с фронта, это чувство удваивалось. Тем более что администрация госпиталя в подборе данной категории медперсонала неизменно руководствовалась требованиями выработанными профессором Альбертом Гоффе: «Сестра милосердия, прежде всего, должна чувствовать призвание к своему делу; иметь ровный, спокойный характер и врожденный такт; любить порядок, быть правдивой и, наконец, человеком надежным. Сестра должна обладать наблюдательностью, сообразительностью, ловкостью, опрятностью и не быть брезгливой. Она должна уметь поставить себя и снискать уважение больного и его окружающих, но без надменности. Она всегда должна быть одинаково приветливой».

В комнате, в которой разместился барон, стоял небольшой книжный шкаф, содержимое которого говорило о хорошем вкусе того, кто подбирал книги. В основном это были исторические и приключенческие романы. Причем фон Штайнберг был готов поклясться, что в первый день появления в палате, он был пуст. Подойдя к полкам, гауптман неуклюже, действуя только здоровой рукой, попытался достать наудачу один из томиков. Но книги стояли настолько плотно, что пальцы просто соскальзывали с переплета. После третьей или четвертой попытки, фон Штайнберг негромко выругался, и решил сменить цель. На самой нижней полке поверх общей шеренги, чуть выступая над корешками своих «коллег» лежал одинокий том. Барон наклонился, вытянул его, но тут болезненными молоточками в висках напомнила о себе контузия и книга хлопнулась на пол. Почти одновременно с этим раздался деликатный стук в дверь, и в комнату вошла одна из сестер.

Фройляйн Грета, так звали эту миниатюрную, очаровательную уроженку Эльзаса, чьи черные волосы смотрелись особенно неотразимо на фоне белого форменного чепца и передника, вежливо поздоровалась, подняла упавший фолиант и, заметив, что: «Господин барон еще не полностью владеет правой рукой, предложила почитать ему вслух. Взглянув на обложку, она одобрительно улыбнулась и сказала: «У Вас прекрасный вкус, герр фон Штайнберг. Это же роман самого графа Льва Толстого «Война и Мир» в переводе фон Глюмера и Левенфельда». Гауптман как и многие военные был равнодушен к романам, за исключением, пожалуй, Вальтер Скотта, но ему было приятно общество красивой, молодой женщины. Чуть прикрыв глаза, он наслаждался её приятным голосом, ароматом духов, который ненавязчиво, но постоянно заставляли трепетать его ноздри, а в мыслях появляться игривым и соблазнительным образам. Фон Штайнберг теперь хорошо понимал испанских идальго, которые обладали искусством, увидев носок туфельки юной прелестницы в строгом, до земли, платье и обменявшись парой невинных слов в присутствии почтенной дуэньи домыслить всё остальное, и при этом почти никогда не ошибиться.

Но неожиданно он встрепенулся, уловив слова: «Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым — поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка. Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, — историки, которые писали об этом событии. Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война — все это были отступления от правил. Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие-то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему-то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., - дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».

Фон Штайнберг попросил девушку еще раз прочитать эти слова, а перед его глазами вновь возникли горящие аэропланы авиаотряда, окружившие его связанных подчиненных казаки лойтнанта Гуроффа, взорванные пути на станции и свежие холмики на немецком солдатском кладбище.

Сестра Грета, с удовольствием исполнила эту просьбу, но далее насладиться обществом очаровательной чтицы помещал решительный стук в дверь, и на пороге появился начальник отдела III-b Генерального штаба майор Хельмут фон Тельхейм.

— Господин барон, рад видеть Вас решительно ставшим на путь выздоровления. Я вижу, что Вы снова интересуетесь радостями жизни во всех её проявлениях. Я прошу меня понять правильно, но я невольно заслушался стоя за дверью. Фройляйн Грета, Вы — великолепный декламатор, и гениальные слова, начертанные великим Толстым, обрели зримые образы. Да и фрагмент выбран, как говорится, мастерски, не так ли, герр гауптман? Русские партизаны заставили отступать солдат самого Наполеона. Но я рекомендую Вам обратить внимание на еще одну книгу. Автор тоже русский, как и Толстой, носил офицерские погоны, но в отличие от графа писал о партизанах не с чужих слов. — С этими словами майор положил на стол довольно толстую папку, на обложке которой не было не имени автора, ни названия. — Это перевод на немецкий язык книги одного русского генерала, Дениса Дафыдоффа. Заметьте, что оригинал был издан почти 100 лет назад. Мне кажется, что Вам будет интересно взглянуть на мысли автора через призму Вашего личного боевого опыта. Отдыхайте, набирайтесь сил. Надеюсь, что Вы, милая фройляйн, не оставите своими заботами раненого героя Рейха? А когда врачи сочтут Вас, барон, готовым к небольшому автомобильному вояжу по пригородам столицы, то я заеду за Вами. Скажу на прощание только одно: Вы сделали всё, что могли и Ваша деятельность высоко оценена высшим командованием. Впрочем, скоро Вы сможете услышать это сами, а скорее всего и ощутите материальное проявление на своём кителе. Честь имею, господин барон.

Майор прощаясь, наклонил голову и четко, по-военному развернувшись, вышел из комнаты. Сестра Грета, видя явное желание фон Штайнберга побыть наедине со своими мыслями сослалась на «необходимость проведать ещё трёх пациентов» и удалилась, пообещав заглянуть к господину барону через несколько часов.

И нужно сказать, что девушка выполнила своё обещание. Дело в том, что Грета фон Ритцен, как и сотни её ровесниц из дворянских семей Германии поступила сестрой милосердия в военный госпиталь, видя в этом свой долг перед Империей. Но к этому весьма благородному и возвышенному порыву добавлялся и некий практичный расчет. Год войны привел к тому, что десятки тысяч молодых мужчин уже сложили свои головы на алтарь бога войны Марса, и угроза остаться старой девой заставила задуматься и действовать Грет, Март, Софий и иных представительниц прекрасной половины Рейха. А здесь вырисовывался весьма интересный вариант: молодой аристократ, перспективный офицер, уже успевший скрестить свою шпагу с врагами, разя их и на земле и в небесах. А раны, полученные в битве, — ну, что же мудрый Шекспир не зря вложил в уста мавра, причем, тоже профессионального военного такие вечные слова: «Она меня за муки полюбила, А я ее — за состраданье к ним». В общем, не заметить те нежные чувства, которые испытывала фройляйн к барону, мог или слепой или сам объект любви. Мужчины, увы, бывают иногда подобны великому Гомеру, и это сходство заключается отнюдь не в литературном таланте.

А среди недостатков майора Хельмута фон Тельхейма ни значилось, ни слепоты, ни отсутствия наблюдательности. Опытный разведчик и знающий жизнь мужчина, оценив ситуацию, мгновенно пришел к выводу как её можно использовать в интересах дела.

А посему, между ним и девушкой ещё до прихода гауптмана в сознание состоялся следующий разговор:

Врач, в подчинении которого находилась Грета, представил их друг другу и вышел.

— Милая фройляйн, прошу понять меня правильно, но мне показалось, Вы испытываете некоторую симпатию, которую я считаю вполне оправданной, к одному из раненых офицеров — гауптману фон Штайнбергу? И поверьте, мой интерес не носит праздный характер.

Фройляйн не вымолвила ни слова, но покраснев, несколько раз кивнула головой и опустила глаза вниз.

— Грета, Вы позволите мне так Вас называть? Мои года дают мне на то некоторые права, а мои две дочери, они по возрасту вполне годятся Вам в сестры.

Фройлян, уже успевшая взять себя в руки, кивнула, и приготовилась внимательно слушать этого важного господина из Берлина.

Видите ли, фройляйн, пройдет некоторое время, и предмет Ваших чувств покинет стены этого госпиталя и его снова призовёт долг перед Кайзером и Фатерляндом.

И кто знает, пересекутся ли снова ваши пути, знаете, как говорят наши нынешние враги — французы? «А ля гер ком а ля гер — На войне как на войне». Но у Вас есть возможность, не изменяя своему долгу сестры милосердия, быть рядом с бароном. И я уверен, что всё будет хорошо. Ибо Вы оба заслуживаете самое большое счастье.

Но есть маленький нюанс, барон, как и Ваш покорный слуга, сражается с врагами рейха на особом фронте. Если хотите, то Вы можете стать в наш строй, но нам нужны женщины, сочетающие в себе не только красоту, но и ум, и не удивляйтесь, и немного хитрости. Впрочем, эти качества, Господь, щедро отпустил дочерям Евы. Вам придется для начала сдать маленький экзамен. Представьте, что Вы режиссер и ставите спектакль, в котором главный герой должен взять из шкафа именно эту книгу. И майор протянул девушке прекрасно изданный тяжелый фолиант. А дальше, — всё в Ваших руках, дитя моё. Я верю в Вас, милая Грета.

После беседы с гауптманом, майор Хельмут фон Тельхейм уехал не сразу. Он терпеливо дождался, когда сестра Грета окончит ассистировать доктору при перевязках вновь поступивших раненых и, заручившись повторным разрешением врача, уединился с девушкой в ординаторской.

— Примите мои самые искренние комплименты, милая фройлян. У Вас все великолепно получилось. Поверьте, если бы не эта война, то я бы посоветовал Вам сменить амплуа, и Вы смогли бы украсить собой труппу Камерного или Немецкого театров Берлина. Вашей игрой мог бы гордиться даже сам Макс Рейнхардт, тем более, что он так же поклонник Льва Толстого. Поздравляю, Вы сдали свой экзамен и Вас ждут великие дела.

Когда герр барон окончательно оправится от ранения и сможет покинуть госпиталь, Вам предстоит его сопровождать. Естественно, что перевод будет согласован, да и Вашего отца мы поставим в известность, тем более, что с господином гехаймратом Фридрихом фон Ритцен мне уже доводилось встречаться. И на прощание, есть еще один вопрос: не могли ли Вы рекомендовать для перевода 5 кандидатур из сестер Вашего госпиталя?

Этот вопрос тоже был своеобразным экзаменом. Если девушка, заранее ревнуя своего возлюбленного, назовет в качестве претенденток почтенных матрон, то она не совсем уверена в своих силах. Но и тут фройляйн Грета показала с себя с самой лучшей стороны. Немного подумав, она предложила несколько фамилий и прокомментировала свой выбор:

— Герр майор, я работаю в госпитале всего лишь полгода, но уже успела понять, что для исцеления раненных только знаний и опыта мало. Одни пациенты, видят в нас своих дочерей, другие — сестер или подруг, а третьим, так не хватает материнской опеки. Поэтому, в моем списке есть и молодые девушки и солидные дамы, но я все, же попросила бы Вас, герр майор, поговорить об этом и с нашим доктором. Уверена, что его выбор, будет безошибочным.

Майор фон Тельхейм, поблагодарив девушку, спрятал список в карман кителя, и, поцеловав руку на прощание, покинул госпиталь…

Гауптман, сидя в кресле, уже в который раз перебирал в памяти разговор с майором. Гложущее недоумение было единственным чувством, терзавшим измученную голову. Безрезультатные поиски неуловимых русских партизан, беспомощность в тщетных попытках помешать их замыслам, предугадать следующий шаг противника. В активе — две могилы русских диверсантов, но какую несоразмерную цену за это пришлось заплатить!

В такой обстановке единственной наградой, на которую он мог рассчитывать, было отсутствие наказания. А вместо всего этого столь ясно высказанное обещание ордена!

Но приятные сюрпризы на этом еще не закончились. За окном раздался шум приближающегося автомобиля и, когда он остановился через несколько минут в поле зрения, из него вышел офицер в сопровождении унтера. Этого не могло быть, но это были… ЕГО ЕГЕРЯ!!!!

Обер-лойтнант Майер, а это был именно он, зайдя в комнату, вначале официально поприветствовал: «Здравствуйте, герр гауптман», а затем тише добавил: «Рад видеть Вас, Генрих».

Фон Штайнберг, еще не веря собственным глазам, вскочил с кресла и, забыв о ранении, попытался протянуть руку для приветствия, но контузия опять напомнила о себе, и он, пошатнувшись, задел раненой рукой о спинку кресла, что вызвало очередную вспышку боли. Так что обер-лойтнанту пришлось подхватить своего командира и бережно усадить обратно.

В первые минуты встречи, гауптман буквально не давал Майеру открыть рот. Короткий монолог свелся к нескольким фразам, повторяющимся в различной вариации: «Как? Какими судьбами? Что с ротой? И куда делись эти русские головорезы?».

Иоганн с улыбкой выдержал этот шквал вопросов, и, не спеша, ответил:

— Начну с конца: после Вашей воздушной атаки, Генрих, эти русские исчезли, просто испарились. В районе нашей ответственности установилась тишина, а еще через несколько дней пришел приказ из Берлина о передислокации роты. Причем конечный пункт не был указан. Мы ожидали всего, что угодно, вплоть до перевода на Западный фронт, или расформирования. Но вместо этого нас разместили в бывшем поместье под Шпандау и начали муштровать. Мы бегаем, скачем на лошадях, стреляем из всего огнестрельного, пожалуй, кроме только гаубиц, лазаем по канатам, метаем ножи. Нас учат какой-то японской борьбе. Ребята, если остаются на то силы, смеются и говорят, что из нас делают то ли циркачей, то ли олимпийцев.

В это время, раздался клаксон автомобиля. Майер встрепенулся и с явным огорчением начал прощаться:

— Скорее выздоравливайте, Генрих. Вся рота ждет возвращения «Нашего Гауптмана», тем более, что, как я слышал, Вы остаетесь нашим командиром. А вот это, егеря просили передать лично Вам в руки. — И обер-лойтнант крикнул в сторону двери: — Йозеф, зайдите!

По этой команде в палату зашел унтер-офицер Кранц с большой плетеной корзинкой, прикрытой крышкой. А из неё как из сказочного рога изобилия появились соблазнительно пахнувшие пряностями копченые окорока и шпиг.

— Угощайтесь, герр гауптман. — Негромко проговорил он, улыбаясь. — Нам, дабы не забывали егерское искусство, разрешили поохотиться, вот ребята и постарались для Вас.

Несмотря на прусскую выдержку, у фон Штайнберга слегка защипало в глазах, и он снова почувствовал себя дома, среди своих офицеров и солдат, с которыми он сможет пройти сквозь любой огонь. Но его невольно выручил повторный и более продолжительный сигнал, который позволил в некотором роде сохранить лицо. Майер и Кранц четко отдали честь и вышли.

Наступил вечер, Штайнберг мгновенно заснул, едва добравшись до кровати. Слишком много хороших известий опьянили барона, он вновь ощутил себя совсем молодым юнкером, когда на пари залпом осушал бутылку шампанского. Восемь часов сна вернули ему силу, тело и душа наполнились энергией, и даже раненная рука не так сильно напоминала о себе. Исчезли раздражительность и угрюмость. Первым столь благоприятные изменения в характере гауптмана заметил парикмахер, который подобно своему великому «предку» Фигаро отличался некоторой болтливостью, вызывавшей у его титулованного клиента гримасу неудовольствия, иногда сопровождаемой коротким: «halt die Klappe (заткнись)». Теперь же в процессе бритья барон со снисходительной улыбкой выслушал все местные новости и даже соизволил рассмеяться над немудреным анекдотом.

Врач, за которым был закреплен гауптман, так же был в восторге от «такого покладистого и дисциплинированного пациента», готового идти на любые процедуры, только бы приблизить долгожданный день исцеления и выписки в строй. Вершиной жертвенности стало безропотное употребление кефира. Доктор, считающий себя сторонником школы знаменитого профессора Мечникова, искренне верил, что этот напиток способен исцелить все человеческие заболевания. А посему, с нескольких близко расположенных ферм, на кухню госпиталя регулярно поступал этот «напиток здоровья». Штайнберг, которого в далеком детстве, заботливая няня наряду со сказками Андерсена, перекормила еще и вышеупомянутой кислятиной, его ненавидел. И утверждал, что с тех пор единственный продукт производимый коровой, который ему по вкусу, это хорошо прожаренный бифштекс. Но цель оправдывает средства. И единственное, что мог себе позволить барон, выпивая ежедневную порцию, несколько передразнивать доктора и бурчать: «Ad usum externum (для наружного применения)».

Но зато вечера были прекрасны. Фройляйн Грета, заручившись согласием врача, регулярно читала вслух своему подопечному разнообразную литературу, аккуратно обновляемую майором. Частые встречи сдружили двух офицеров. Майор, будучи старшим и по возрасту, и по званию, относился к гауптману как к своему протеже и, заручившись его согласием, перешел на обращение по имени, естественно без посторонних лиц. Да и его добротный прусский юмор всё чаще звучал в разговоре.

Сочинения Дениса Давыдова сменила «Партизанская война» Гершельмана, а «Войну и мир» Толстого — «Преступление и наказание» Достоевского.

Попав в этот конвейер исцеления и самообразования, гауптман даже не заметил, как во время очередного планового медицинского осмотра с него сняли мерку и в одно прекрасное утро майор фон Тельхейм вместо очередной порции книг привез великолепно пошитый и отлично выглаженный офицерский мундир. Не был забыт и Железный крест 2-го класса, аккуратно приколотый к кителю.

— Прошу примерить, герр гауптман. Ваш эскулап, наконец, дал добро, и мы можем с Вами совершить небольшую автомобильную поездку.

Фройлен Грета поспешила удалиться из комнаты, а фон Штайнберг на какое-то мгновение, прижал мундир к сердцу, а затем с помощью денщика майора стал облачаться в идеально сидевшую на нем форму.

Вот только с кителем возникли небольшие проблемы, перевязанная рука никак не хотела влезать в рукав. Его пришлось набросить на плечи. Фон Тельхейм поспешил утешить, несколько расстроенного барона нехитрой прусской шуткой:

— Ничего, Генрих, не расстраивайтесь. Мундир для пруссака все равно, что корсет для парижанки, но и она, будучи в положении, носит его расшнурованным. А Вам, все же терпеть не 9 месяцев. Ха-ха-ха… И желая окончательно успокоить собеседника, громко позвал:

— Фройлен, прошу Вас, заходите и полюбуйтесь на нашего героя.

Грета, которая и не думала далеко уходить, вернулась в комнату и сияющими восторгом влюбленными глазами окинула взглядом польщенного таким вниманием барона.

— Герр фон Штайнберг, Вы настоящий немецкий рыцарь и не один другой костюм, каким бы роскошным он не был, не подходит Вам лучше.

— Да Генрих, я чуть не забыл. Вы награждены Железным крестом 1-го класса, который получите лично из рук полковника Николаи, а вот этот знак боевого отличия, примите прямо сейчас.

И он прикрепил к кителю, чуть ниже Железного креста «Знак за ранение» 3-й степени.

— Поздравляю, Генрих, но я думаю, что в списке Ваших наград, Вы никогда не подымитесь до первой степени, во всяком случае, в этой номинации. Ха-ха-ха…

Фройлен Грета, не понимая о чем идет речь, попыталась вступиться за, как ей показалось, обиженного возлюбленного и ответила:

— А я прямо-таки уверена, что герр барон достоин самых высших наград и рано или поздно их получит…

Но её слова прервал жизнерадостный хохот майора, к которому присоединился и несколько сконфуженный гауптман. Грета, не видя ничего смешного в своих словах, покраснела и выбежала из комнаты.

И только вечером, пожилая кухарка, почтенная наружность которой так и просила добавить к имени Марта приставку — Благочестивая, заслужившая это «звание», как утверждали злые языки, своей повышенной любовью к гусарам, уланам и прочим «кентаврам» Прусской армии открыла ей причину веселья, вызвав, впрочем, новую волну смущения:

— В перечне «боевых заслуг», моя милая, дающих право на награждение знаком 1-й степени в золоте есть, увы и ах, и потеря мужского достоинства…

Более серьезный разговор между офицерами состоялся уже в автомобиле.

— Запомните, Генрих, наш с Вами шеф, совершенно не похож на заурядного прусского оберста, которых Вам пришлось повидать немало. Этот человек имеет право делать доклад непосредственно Кайзеру и от его этой информации зависят жизни сотен и тысяч германских солдат, да и судьба фатерлянда в целом. Отвечайте смело на его вопросы и не старайтесь произвести впечатление. Он привык оценивать своих сотрудников, а Вы уже — один из нас, по конкретным делам. Могу добавить ещё одно — Вы везучий человек, Генрих. И если удача и дальше не оставит Вас своим вниманием, то следующую награду, Вам придется примерить на свою шею. — На несколько недоуменный взгляд собеседника, майор конкретизировал. — Pour le Mйrite, это как минимум!

За этим разговором, а если быть абсолютно точным, — монологом, время пролетело незаметно, тем более что прославленные немецкие дороги напоминали больше разглаженное утюгом полотно, на котором не осталось не малейшей морщинки. Автомобиль остановился возле одноэтажного особняка, окруженного ажурным металлическим забором. Водитель несколько раз посигналил, открылась калитка и седой высокий мужчина, с выправкой старого служаки подошел к машине и заглянул в салон.

— Здравствуйте, герр фон Тельхейм! Герр оберст уже дважды справлялся о Вас. Он кстати во дворе знакомиться с пополнением. Прошу Вас, заезжайте, и не удивляйтесь.

Машина въехала в обширный двор. Посреди неспешно прохаживался оберст, с мужественным лицом и коротко подстриженными чуть седоватыми волосами и усами. Его собеседником был несколько полноватый мужчина в тирольской шляпе, в бриджах и сапогах, в общем, в том костюме, который обычно принято надевать на охоту.

Казалось, что они полностью увлечены своим разговором и подчеркнуто не обращали внимания на четверых щенков немецкой овчарки, которые сидели один возле другого. Знаток собачей души сразу же понял бы, каких усилий стоило этим полугодовалым малышам выполнение последней команды: «Сидеть. Место». Им было так любопытно, им так хотелось сорваться с места и с лаем обежать всю эту неизвестную территорию или, подражая своим родителям тщательно её обследовать. Но приказ Хозяина был категоричен.

— Замечательно, Вилли! — наконец прореагировал на собак оберст. — Уникальные экземпляры. Мы забираем всех четверых и это только начало, друг мой! Нам потребуется еще. И как Вы смотрите на то, что бы организовать питомник прямо здесь у нас?

Майор и гауптман вышли из автомобиля, денщик фон Тельхейма заботливо поправил на плечах фон Штайнберга китель и подал ему фуражку.

— Наконец-то Вы прибыли, господа. Посмотрите на этих красавцев. — Оберст рукой показал на щенят. — Знакомьтесь: достойные потомки прославленного Роланда фон Штаркенбурга, и в некотором роде наши новые сотрудники… Господа, не сочтите меня негостеприимным хозяином, но когда вижу этих великолепных созданий Творца, то забываю правила хорошего тона. Прошу Вас, ко мне в кабинет.

Вопреки подобному заявлению, гостей, несомненно, ждали. На столике возле нескольких тарелок с бутербродами, стоял кофейник, чашечки, — в общем, всё, что нужно, чтобы прибывшие утолили голод.

— Сейчас война, господа, а посему прошу простить за спартанские условия. — С этими словами гостеприимный хозяин достал из шкафчика плоскую серебряную фляжку с изображением охотничьих ружей и поставил ее на столик рядом с небольшим бархатным футляром. И совсем неожиданно, во всяком случае, для фон Штайнберга, вместо слов, приглашающих к столу, прозвучало:

— Майне херрен, прошу внимания!

И гауптман, и даже майор, который, скорее всего, этого ждал, мгновенно вытянулись.

— Гауптман фон Штайнберг, за проявленные доблесть, мужество, героизм, и блестящее выполнение боевой задачи я имею честь от имени Кайзера вручить Вам Железный Крест 1-го класса. Хох!!!!!

Все трое дружно выпили, после чего фон Тельхейм, занявший стратегически важную позицию рядом с фляжкой с коньяком, быстро наполнил рюмки. После ответного тоста фон Штайнберга, в котором он поблагодарил за награду и заверил, что готов немедленно стать в строй, разговоры временно прекратились. Среди простой, но питательной закуски, гауптман отметил и наличие копченостей, явно домашнего производства. Похоже, что таланты его егерей в охоте и кулинарии оказались востребованными и оцененными командованием. Фон Штайнберг с аппетитом поглощал бутерброды, тем более, что обеденное время уже настало, а пребывание в госпитале приучило к питанию по часам. Впрочем, оберст и майор не отставали в этом благом деле, на практике подтверждая, завет Великого курфюрста Фридриха Вильгельма I Бранденбургского: «Война — войной, а обед по распорядку» — свято выполняется настоящими прусскими офицерами. Примерно, через двадцать минут, когда пустые тарелки напоминали о своём содержимом лишь масляными разводами, наступил черед и отдать должное горячему, ароматному напитку, под который так приятно вести неспешный разговор, особенно, если это Kaffeeklatsch — полуденный кофе.

Естественно, что право начать разговор принадлежало хозяину этого дома — оберсту Николаи:

— Тишина, приятное общество, чашка настоящего кофе, и, как будто, снова мир, meine Herrn. Но даже этот напиток напоминает о войне. Говорят, что именно этот напиток, а точнее отсутствие его, подняло наших прадедов против деспотии Наполеона. И вот, какова превратность судьбы, — мы снова скрестили свой меч с Францией, но, теперь против нас и Россия. Кстати, герр гауптман, Вы, как говорят, стали, а может, и были давним и искренним поклонником русских, не так ли?

Фон Штайнберг был ошеломлен таким продолжением праздничного обеда.

— Если Вы имеете в виду, мою искреннюю благодарность высказанную командиру русских партизан лойтнанту Гуроффу, за его рыцарское отношение к противнику, который находился в его полной власти, то я и сейчас готов это повторить. Тем более, что это не нарушает данную мной присягу Кайзеру. И что бы там не донес или продолжает доносить этот негодяй Обермайер, которому русские, кстати, тоже подарили жизнь….

На этом месте оберст Николаи, до этого внимательно слушающий гневную тираду барона, кивнул каким-то своим мыслям, и, остановив его жестом, обратился к фон Тельхейму:

— А Вы оказались правы, майор, теперь не так часто встретишь таких честных людей, как наш гауптман, которые умеют помнить добро. Успокойтесь, герр фон Штайнберг, я вполне разделяю Ваши чувства, но для нашей службы важнее не только слова, сказанные человеком, который фактически вторично родился, но и те, которые Вы произнесли в защиту пленного русского офицера в беседе с несчастным оберст-лойтнантом и графом. Николаи открыл кожаную папку, достал оттуда лист бумаги и зачитал: «Вы правы, господин барон, мне не доводилось бывать в России. Но с русскими я не раз встречался в воздухе. И могу Вас заверить, господа, что они по-рыцарски, честно и храбро сражаются на своих аэропланах даже против превосходящего противника. И пусть их генералы тупы и неграмотны, зато солдаты и офицеры, по рассказам сослуживцев, сражаются храбро и мужественно. И я думаю, что исход войны от них зависит так же, как и от решений их невежественного начальства, может быть даже в большей степени, чем мы предполагаем. А еще мне помнятся слова великого Бисмарка «Превентивная война против России — самоубийство из-за страха смерти». И если мы воюем против русских, то глупо не считать их опасными и достойными противниками. Что же касается якобы плененного офицера, я бы настоятельно рекомендовал Вашему сиятельству передать его германским военным властям для помещения в лагерь для военнопленных согласно его статуса…»… И не стоит все валить на «злобного гения» Обермайера. Этот недалекий человечек, из породы прирожденных лакеев в данном случае ни при чем. Это дело рук покойного графа. Я затрудняюсь даже предположить, кому он служил по настоящему, но зато уверен в одном: главным врагом для него была Россия. Ян Казимир Каплицкий ненавидел всех русских — от Императора и до последнего крестьянина, которым он объявил своеобразную вендетту. И если до войны он умел сдерживать свои порывы и его работа была полезна Рейху, то с началом военных действий и с приближением германской армии, эмоции взяли верх над рассудком. Вся Ваша беседа была тщательно застенографирована одним из его секретарей. Обычно этим занимались горничные, но в этот вечер, у них была другое задание. После того, как их развязали, они позаботились в первую очередь не о раненых и надышавшихся фосгеном летчиках, а о том, чтобы выпустить этого «писаря» из тайной комнаты. Надеюсь, Вы не сожалеете, что не успели вкусить их прелестей? Ну-ну, не стоит обижаться, я всего лишь пошутил. На самом деле, Вам повезло. У графа эти две «особы» выполняли самые разнообразные функции: соблазнение, шантаж, подслушивание, а в их комнатах, в шкатулках с косметикой были найдены запасы снотворных препаратов, кокаин и даже яд. Наши люди вытрясли из них все, что они знали. Отсюда у нас эта стенограмма, они же показали и настоящее кладбище, на котором без молитв и отпевания закопали тех, кто попал в руки этому сумасшедшему полуполяку. Для горничных и секретаря там, кстати, тоже нашлась яма.

Майор, поняв, что после такой информации, просто таки необходимо принять «лекарство», налил рюмки до краёв и, произнеся традиционное «Прозит», первым лихо вылил ее содержимое в рот. Николаи и гауптман последовали его примеру.

После короткой «терапевтической» паузы, Николаи продолжил:

— Но, как мне кажется, майне Херрен, достаточно предаваться воспоминаниям. Пришла пора полностью ознакомить Вас, дорогой барон, с некоторыми подробностями, имеющих государственную важность и аналогичный гриф. И начну, пожалуй, с самого печального — Германия проигрывает эту войну.

После этих слов, фон Штайнберг вскочил с кресла и прерывающимся голосом практически выкрикнул:

— Если это шутка, герр оберст, то я считаю её крайне неудачной. А если Вы опять пытаетесь проверить мою преданность Фатерлянду, то в таком случае я готов немедленно написать рапорт и с маршевой ротой уйти в окопы. Там, во всяком случае, всё проще: враг впереди, свои — рядом…

Оберст с грустной улыбкой не прерывая, выслушал эту гневную тираду, и продолжил:

— Герр гауптман, я бы никогда не позволил подобные шутки о судьбе Германии, а Ваш отказ спасти свою жизнь ценой нарушения присяги Кайзеру, ставит Вас вне всяких подозрений об измене Рейху. Но успокойтесь и выслушайте короткую лекцию, которую прочтет нам фон Тельхейм.

Майор вздохнул и начал с неожиданного вопроса:

— Скажите, барон, как Вас кормят в госпитале? В Берлинских ресторанах Вы ведь не были с момента последнего отъезда на фронт?

Гауптман перед тем как ответить лихорадочно соображал: какое отношение может иметь госпитальное меню к возможному поражению Германии в войне.

— Не знаю, как другие, но я не могу пожаловаться. Вот разве, что кефира могло быть и поменьше — с улыбкой ответил Штайнберг.

Эта немудреная шутка разрядила обстановку, а майор, который лечился в этом же госпитале полгода назад, добавил парочку анекдотов о чудачестве доктора и офицеры дружно рассмеялись.

— К делу, господа, к делу. — Отсмеявшись, заметил оберст. — И на фронте, и в госпитале, барон, не Вы, ни Ваши солдаты не испытывали недостатка в продовольствии. И это правильно, ибо воин должен сражаться, а забота о его желудке — дело тыловых чиновников. Но, хочу обратить Ваше внимание, герр гауптман, на то, что в Германии в целом, появились трудности с продуктами питания. С февраля этого года по карточкам выдают всего 225 граммов хлеба в день и это только начало. Да, мы пока одерживаем победы, но так долго продолжаться не может. Война на два фронта истощает Германию. С одной стороны — Франция, с другой — Россия, а в море проклятый Роял Неви уничтожает нашу торговлю.

— Многие наши политики и генералы слепо следовали словам Наполеона о том, что для победы в войне нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги. — Заметил фон Тельхейм.

В этот момент оберст снова включился в диалог:

— С деньгами в Рейхе дела обстоят неплохо, но этого недостаточно. Я знаю, барон, что Вы в последнее время много времени уделяете чтению книг русских писателей. Хочу внести и свою лепту. И Николаи процитировал несколько стихотворных строк на русском языке:

— Это великий русский поэт — Пушкин.

Затем оберст повторил их на немецком, а далее вновь продолжил майор.

— Наши военачальники свято верили в возможность молниеносной войны на два фронта и заставили поверить в это самого Кайзера. И, казалось, что они правы и галльский петушок практически ощипан и готов к жарке, но тут ударили русские.

Их армии прошлись по Восточной Пруссии железным катком (кстати, не в первый раз). И пусть нам удалось частично разбить, а частью отбросить их войска, но в итоге, Франция устояла и теперь, перед нами реальные перспективы позиционной войны. А каково будет в окопах нашим солдатам, которые из писем узнают, что их родители, жены и дети недоедают, а там недалеко и до урезания их собственного пайка. Hungriger Bauch lдsst sich mit Worten nicht abspeisen (Голодное (пустое) брюхо словами не наполнишь).

Кроме того, в отличие от англичан и французов, этих русских в основной массе очень трудно заранее просчитать. На одном участке фронта они могут полками сдаваться в плен, а на другом, расстреляв все патроны, броситься в штыковую атаку и драться до последнего солдата. А теперь появился и доселе неучтенный фактор — партизанские отряды, о которых, герр барон, Вы знаете не понаслышке. Новостью для Вас может стать информация о том, что некий подпоручик Гурофф был замечен в крепости Новогеоргиевск. Мы попытались реконструировать путь его отряда и подсчитать людские потери. В итоге выходит, мы по самым скромным оценкам потеряли до батальона пехоты. Но даже не в этом главное. Была почти полностью парализована работа тыловых подразделений, и, как следствие, наши войска продвинулись не так далеко, как было запланировано.

А теперь чудовищные взрывы артиллерийских складов в том же Новогеоргиевске и отстрел снайперами группы высших офицеров Рейха в присутствии самого Кайзера…

Гауптман, наконец-то успокоившись, опустился в мягкое кожаное кресло и задумался. Сказать, что он был удивлен, — означало ничего не сказать. Новости о трагической гибели от пуль неуловимых стрелков нескольких высших генералов Германии и о чудесном спасении Кайзера периодически доходили до него, но обрастали самыми фантастическими подробностями. И как это очень часто бывает, рассказчики готовы были поклясться, что «услышали это от САМОГО….». Далее шли разнообразные вариации, включающие личного шофера, врача, повара, адъютанта и пр.

— Да, да, Вы не ослышались, герр барон — именно отстрел. — Николаи продолжил объяснения. — Заявление в газетах о том, что они погибли в результате взрывов на складах с боеприпасами, вызванными нарушением «этими русскими варварами всех писанных и не писаных правил хранения», не более чем дань общественному мнению. Хотя, нам известно, что какая-то толика информации все-таки просочилась пока, к счастью в виде неопределенных слухов.

Интересно, что часть этих событий были сняты на кинопленку кинооператорами, которые были должны увековечить для потомков триумф германского оружия. Теперь эта пленка изучается нашими специалистами буквально кадр за кадром. Но вопросов появляется больше чем ответов на них. Кстати, один из них я сейчас задам Вам…

Герр гауптман: тогда в замке, Вы не заметили в отряде этого Гуроффа лиц с характерной азиатской или британской внешностью, или может быть кто-то говорил по-английски?

Фон Штайнберг отрицательно покачал головой.

— Не торопитесь, подумайте. У нас есть некоторые подозрения на тот счет, что этих русских партизан готовили японские инструкторы, а бритты, командировали туда своего офицера. А эти два народа всегда были известны своим пристрастиям к тайным операциям… Ну, нет, так нет. Теперь перед нами стоит одна сверхзадача: вывести Россию из войны, сделать ее если не своим союзником, то хотя бы нейтральной. Покойные Гинденбург и Людендорф пытались поставить русских на колени и, как господа, диктовать им свою волю. И хотя древние завещали нам: «De mortuis aut bene, aut nihil. (О мертвых или хорошо, или ничего), я вынужден сказать, что погибнув на поле брани, эти генералы принесли пользы больше, чем оставаясь в строю. Другие политики пошли еще дальше. Они пытаются уничтожить Россию, отравляя её революционными бациллами. Подобно Японии, которая финансировала в прошлую войну российских социалистов различного разлива, эти господа занялись тем же самым, но в гораздо больших масштабах. Они пытаются натравить «призрак коммунизма», который, по словам их духовных отцов Маркса и Энгельса «бродит по Европе», на российскую монархию. Но, при этом забывая, что подобным образом поступали и завоеватели прошлого, забрасывая катапультами трупы людей и животных в осажденную крепость с целью вызвать чуму. Но рано или поздно, они и сами попадали под ее разящую косу. Эти обе дороги ведут в тупик.

Хвала всевышнему, что в фатерлянде есть еще люди, и их немало, которые предупреждали Императора о губительности войны с Россией. Я назову Вам только троих, но их имена говорят сами за себя: гросс-адмирал фон Тирпиц, рейхсканцлер фон Бетман-Гольвег, начальник немецкого генерального штаба генерал от пехоты фон Фалькенгайн.

Я позволю себе процитировать слова генерала: «Безбрежные пространства России способны поглотить любой военный натиск…». А гросс-адмирал высказался еще конкретнее: «Именно коварный Альбион заставил немцев и русских истреблять друг друга». И я очень рад, что это понимают и русские, иначе, чем объяснить слова подпоручика Гуроффа, с которые он высказал Вам на прощание: «Немецкий солдат всегда славился своим мужеством, еще со времен Фридриха Великого. И достойно противостоять ему мог только русский солдат. Но, увы, от этого противостояния выигрывают только Островные банкиры». Я ничего не исказил, барон?

— Нет, герр майор. — Ответил гауптман. — у Вас прекрасные информаторы. Всё было именно так, могу лишь добавить, что эти слова были произнесены без малейшей фальши. Чувствовалось, что лойтенант Гурофф ненавидит лимонников куда сильнее, чем нас, немцев. Так, что, получается, что кайзера спасла не случайность?

— Нет, не случайность, а добрая воля нашего таинственного русского офицера. И скорее всего это было вызвано не почтением к монаршей особе, а неким намеком, если хотите, — приглашением к диалогу. И скорее всего, за этим Гуроффым стоят весьма важные персоны, которые считают, что две империи должны заключить почетный и обоюдовыгодный мир. Так уж получилось, что именно погибшие генералы возглавляли ту группировку, которая пыталась изолировать Кайзера и фактически подчинить его своей воле. В ставке творились престранные вещи. Стоит ему отдать какой-нибудь приказ, или распоряжение, как его тут же отменяют. Когда в ставке звонит телефон, его под каким-либо благовидным предлогом просят выйти, чтобы он не смог узнать, о чем идет речь. Ему не дают поговорить больше, чем пару минут с кем-либо, кто мог сообщить ему правдивую информацию о том, что происходит на фронте. Он никогда не бывает в курсе военных дел, или стратегических планов своих генералов. Его отсылали на восток, когда готовились операции на западе, и, наоборот — на запад, когда что-то планировалось на востоке. А вся ответственность оставалась на Кайзере, как на Главнокомандующем. Теперь, я уверен, что позиции «партии мира с Россией» усилятся. Но, к сожалению, есть еще одна труднопреодолимая преграда, которая, увы, находится практически за пределами нашего влияния. И имя этой преграды — Император Всероссийский Николай II. Как и все монархи, русский царь в некотором роде находится в плену условностей, а кроме того, он еще и «невольник чести». Повторив год назад слова своего предка Александра I сказанные после начала войны с Наполеоном: «Я торжественно клянусь, что не заключу мира, пока останется хоть один враг на родной земле», он лишил себя свободы маневра. Более того, он, дав некоторые обязательства своим союзникам, наивно надеется на их взаимность. А в то же время для них, и в особенности для британцев их обещания данные российскому монарху, расцениваются, подобно заверениям какому-нибудь вождю папуасов. Таким образом, что бы подвести наших венценосцев к столу переговоров и сохранить при этом реноме, нам следует изобрести нечто в духе рыцарских романов.

Кстати, герр барон, а как бы вы поступили, если узнали о готовящемся покушении на Российского Императора или его детей?

— Как прусский офицер и дворянин, я бы постарался довести эту информацию до тех, кто отвечает за его безопасность. Возможно, и у нашей полиции остались некие старые связи с российскими коллегами.

— И мы бы поступили точно так же, но война….. Поверят ли наши коллеги из аналогичного ведомства…. данным полученным от врага? Тем более, что за этими террористами стоят англичане, на руках которых следы крови не одного русского монарха. В лучшем случае это только отсрочит удар. Поэтому у нас возник план операции: целью террористов является императорский санитарный поезд, в котором сестрами милосердия служат Великие Княжны — дочери Императора Николая II. Они планируют подорвать железнодорожные пути, когда состав будет в прифронтовой зоне и уничтожить всех, кто связан родственными узами с русским царем. Точное время и место нападения нам должен сообщить наш человек в английской разведке. И тогда мы сможем, как говорит пословица: «Убить двух мух одной хлопушкой». Вы, герр гауптман, с Вашими егерями заблаговременно прибываете в район атаки, дожидаетесь, нападения на поезд и наносите удар. В результате: террористы уничтожены, Великая Княжна спасена, и Вы доставляете ее в безопасное место и передаете под покровительство своего сюзерена. А наш Кайзер, ее единокровный родственник, объявляет перемирие для передачи дочери Российскому Императору, который известен как любящий отец. И тогда у наших монархов появляется реальный шанс заключить между империями мир.

Учитывая, что здесь идет речь о спасении дочери монарха и установлении мира, то я предлагаю назвать эту операцию — «Гавейн». И именно Вам, барон, предстоит, совершить подвиг, достойный этого прославленного рыцаря. Но есть еще ряд обстоятельств, которые могут повлиять на результат. Высший свет России крайне неоднороден. И даже среди великих князей Романовых идет скрытая борьба если не за овладение троном, то, во всяком случае, за близость к оному. Раньше в этом споре решающее слово было за гвардией, но после боев 1914-го обстановка изменилась и вот в этой схватке, люди лойтенанта Гуроффа могут, как говорят на востоке, стать той соломинкой, которая переламывает хребет верблюду.

И я не удивлюсь, что они также будут вовлечены в эту игру. А посему необходимо выяснить: кто стоит за этим подпоручиком, ибо он сам не может быть самостоятельной фигурой. Сведения о нем весьма расплывчаты, а действия зачастую непредсказуемы. Среди наших солдат до сих пор ходят разговоры о неких мстителях, которые вырезали целый взвод, замаравший свои руки пытками пленного русского. И это не из категории слухов, ибо об этом, как о каре и предупреждении было напечатано в листовках, которые затем щедро разбросали с российских аэропланов. И должен отметить, что это произвело действенный эффект. Я не буду утверждать, что теперь каждый германский гренадер поторопиться перевязать раненого русского, но уверен в том, что постарается не распускать свои руки. Но не понятно одно: офицер объявляет настоящую вендетту и мстит за простого солдата, не связанного с ним даже родственными узами. Это не характерно ни для Японии, ни для северных народов, ни, тем более, для британцев. Единственное, что нам удалось установить, так то, что этот таинственный господин, снабжен особыми полномочиями, пределы которых установил лично командующей армией генерал от инфантерии Смирнофф. И, скорее всего, за ним, или если Вам угодно, над ним, стоят значительно более влиятельные персоны.

— Простите, герр оберст, — наконец осмелился задать вопрос гауптман, — это надежная информация? Я по личному опыту знаю, что определенная категория людей склонна бравировать высокими покровителями, и, что самое забавное, заставляют поверить в это и своих собеседников. Этакий русский «капитан Фойгт из Кёпеника».

— Увы, барон, у лойтнанта имеется соответствующий письменный документ. И это подтвердили несколько русских офицеров из крепости Модлин, которые находятся в нашем плену, а после известных Вам событий, вопросы им задавали весьма настойчиво. Среди них — начальник штаба генерал-майор Глобачефф. Позже, кстати, Вы сможете побеседовать и с бывшим начальником жандармской команды штабс-ротмистром Мазепенко, И хотя он давно является нашим агентом, но могу сказать откровенно — это настоящее дерьмо. Это Вы поймете и сами, гауптман, когда в процессе работы будете с ним контактировать. Но, как говорят в генштабе: «для успеха дела иногда приходится руководствоваться правилом: «Отбросов нет — есть кадры»». И этот мерзавец с тяжелыми кулаками и полным отсутствием мозгов не смог выполнить даже элементарное наше задание (по иронии судьбы продублированное экс-комендантом крепости — генералом Бобырем) — задержать Гуроффа. Более того, в результате потасовки этот кабан оказался избитым и связанным. Правда, в свое оправдание он утверждал, что в этой «эпической битве» помимо самого лойтнанта принимали участие не менее пяти его казаков-головорезов.

Николаи несколько увлекся и судя по всему, намеревался, продолжать эту своеобразную вводную лекцию для гауптмана. Но майор Хельмут фон Тельхейм заметил, что фон Штайнберг уже несколько раз незаметно для окружающих морщился и бережно дотрагивался к раненной руке, пытаясь, по-видимому, придать ей более удобное положение.

— Извините меня, герр оберст, за то, что вынужден невольно Вас прервать, но мне кажется, что наш общий друг несколько устал, да и рана напоминает о себе, — и, обращаясь уже к гауптману, уточнил: — Не так ли, Генрих?

Барон, не желая признаться в слабости, попытался все отрицать, но Николаи, был солидарен с майором.

— Да, Вы правы, герр майор, я несколько увлекся, на первый раз довольно. Предлагаю выпить, как говорят русские «на посошок». Рюмка коньяка послужит Вам, барон, анестезией на время дороги в Beelitz, а через неделю, когда, как я надеюсь, ваше здоровье окончательно упрочится следующую встречу, мы проведем уже на тренировочной базе, где проходят подготовку Ваши егеря.

Офицеры следуя, как им казалось, русским традициям, залпом выпили коньяк, после чего майор проводил гауптмана до автомобиля и оставался во дворе, пока машина не скрылась за дальним поворотом.

Возвратившись в кабинет, он подошел к окну, возле которого стоял Николаи и задал вопрос:

— Ну и как Вам, мой «крестник», герр оберст?

— Достойный офицер, и не из тех, кто склонен бездумно щелкать каблуками, — чуть помолчав, ответил Николаи, — честен, и не забывает тех, кто сделал ему добро. И при этом он верен присяге. Но у него, как я вижу, есть еще одна черта характера, которая может быть как полезной, так и вредной для дела — его нельзя причислить к бездумным исполнителям приказов. Я думаю, что стоит дать ему оперативный псевдоним, совпадающий с название операции — Гавейн. Ну а теперь, когда рыцарь готовится к новым ратным подвигам, и к спасению принцессы, придется заняться менее приятными субъектами. Герр фон Тельхейм, нам пора побеседовать со злодеями, покушающимся на жизнь ее императорского высочества великой княжны……

 

Часть восьмая

Неприметно одетый господин средних лет в одиночестве сидел за столиком небольшого кабачка в портовом пригороде Гамбурга, неторопливо куря, изредка делая маленький глоток коньяка из стоявшей перед ним рюмки, и не обращая внимания на немногочисленных посетителей заведения. Последние, впрочем, тоже не страдали излишним любопытством и занимались своими делами.

Через стол от него, прислонившись к стене, дремал бедно и неряшливо одетый тип с длинными волосами, висевшими сальными сосульками, и лицом горького пьяницы. Время от времени он открывал глаза, обводил помещение мутным взором, затем отхлебывал из стоявшей перед ним оловянной кружки, и снова погружался в прежнее полудремотное состояние. У входа скучала пара молодых людей, по одежде похожих на мелких портовых служащих. Последним живым существом был кельнер, неторопливо протирающий большой салфеткой рюмки, фужеры и кружки, стоявшие на барной стойке.

Спустя какое-то время на улице послышались голоса, и в заведение ввалилась веселая компания, состоявшая из трех студентов, судя по одежде, из достаточно обеспеченных семей, тянущих за руки упирающуюся девицу. Впрочем, было заметно, что она давно привыкла пользоваться популярностью у мужчин и отнекивалась больше для того, чтобы набить себе цену, нежели искренне.

Молодежь обосновалась за соседним столиком и громко потребовала кельнера, чтобы сделать заказ. Неприметный господин усмехнулся уголком рта и хотел сделать очередной глоток коньяка, как девица, вспорхнув со своего места оказалась рядом и громко поинтересовалась:

— Господину скучно? Господин случайно не меня ожидает?

Ответом послужил сначала внимательный взгляд, затем короткая категоричная фраза:

— Нет, фройляйн, не вас.

— В таком случае могу показать того, кого вы ждете. — Девица, наклонившись, понизила голос. — Пригласите нас за столик.

После этой фразы один из студентов быстро пересел со своего места, оказавшись напротив господина, а остальные стали негромко перекидываться короткими фразами вместе с подсевшей к ним подругой.

— Вы искали встречи со мной. — Молодой человек внимательно и напряженно рассматривал сидевшего перед ним. — Зачем? Знаете ли вы, что подобное любопытство часто бывает опасным для здоровья?

— Вас в детстве не учили вежливости, юноша? — Майор фон Тельхейм усмехнулся. — Хотя бы первым представиться старшему по возрасту не нужно?

— А вы уверены, герр… что действительно хотите это знать? — Студент надменно посмотрел на собеседника, затем быстро выхватил из левого рукава узкий стилет. — Пан Вацлав Ковальский. Вам что-нибудь говорит это имя?

— Это тот человек, с которым я должен был здесь встретиться… Посмотрите внимательно вот сюда. — Майор, не глядя не тускло блестящий клинок, неторопливым движением отодвинул опустевшую рюмку и затушил сигарету в пепельнице, не обращая внимания на пьяницу, который в этот момент снова пришел в сознание, сделал очередной глоток, громко рыгнул, обдав пространство вокруг себя крепким пивным духом и снова откинулся к стене. — А теперь, мой юный друг, гляньте на другую руку!

В голосе фон Тельхейма зазвучал металл. Заглянув под стол, «студент» увидел зажатый в руке миниатюрный браунинг, нацеленный прямо на него.

— Не делайте глупостей, юноша! Одно движение пальца, и ваши близкие будут молиться день и ночь, чтобы вы остались живы с пулей в животе… А если вы действительно Вацлав Ковальский, то, может быть назовете мне девичью фамилию жены вашего двоюродного брата Яцека, который сейчас служит в Польском легионе полковника Пилсудского, и расскажете, что из себя представлял тайник, в котором вы прятали его письма к невесте по его же просьбе?.. Молчите? Тогда убирайтесь прочь, мне с вами не о чем разговаривать!

Студент с побледневшим лицом, как вытащенная на берег рыба, несколько раз открыл и закрыл рот, не зная, что делать дальше. Молчали и его друзья за соседним столиком. Внезапно один из портовых служащих поднялся и подошел к спорщикам.

— Юзик, пересядь к остальным и смотрите за входом. — Отдав распоряжение, он повернулся к майору. — Девичья фамилия жены моего брата — Конопчанка, а тайник находился в трещине фундамента каплицы, которая стояла у развилки дорог. Я удовлетворил ваше любопытство, герр?..

— Герр Шульц, с вашего позволения, пан Вацлав.

Поляк достал правую руку из кармана пиджака и присел на освободившееся место.

— Так, все же, зачем вы искали меня?

— Дело в том, что я ищу людей для проведения одного… рискованного и опасного мероприятия, могущего принести огромную выгоду всем участникам. К вам мне порекомендовали обратиться персоны, хорошо вас знающие. Они заверили, что это дело не каждому по зубам, но назвали вас и вашу группу, как самых лучших исполнителей подобных акций. Я надеялся, что у нас состоится серьезный разговор, а вместо этого смотрю на устроенный здесь дешевый балаган.

— Простите, герр Шульц, некоторые меры предосторожности. Тем более, что вы очень похожи на полицейского.

— Почти угадали, я действительно ношу мундир. — Фон Тельхейм усмехнулся, заметив появившееся напряжение во взгляде поляка. — Но здесь я выступаю в роли сугубо частного лица, выполняющего… скажем так, просьбу определенной группы людей. Достаточно могущественных, и, замечу, очень богатых, чтобы к их мнению прислушивались.

— Хорошо, герр Шульц, давайте перейдем к делу. Можете говорить свободно, у меня нет секретов от своих товарищей по борьбе. — Пан Вацлав горделиво выпрямился и даже слегка расправил плечи. — А этого спящего сквалыгу мы сейчас…

— Это было бы несколько опрометчиво с вашей стороны. — Майор повернул голову в сторону столика, за которым клевал носом незадачливый пьянчужка. — Герман, можешь заканчивать спектакль и спокойно допивать свое пиво.

Только что спавший нетрезвый бродяга мгновенно протрезвев, обвел присутствующих колюче-пристальным взглядом, будто прицеливаясь в каждого, а потом неожиданно улыбнулся и отсалютовал кружкой. Что-то похожее на уважение на миг промелькнуло в глазах поляка, затем он усмехнулся. — Ваш человек так правдиво изображал пьяницу, что я, признаться, поверил… Ну, что ж, чужих ушей здесь нет, можете говорить спокойно, герр Шульц… Или, вероятней всего, герр ФОН Шульц?

Фон Тельхейм, не торопясь, достал из внутреннего кармана портсигар из вороненой стали, невзначай повернул его так, чтобы собеседнику была видна серебряная монограмма Круппа на крышке, вытащил и закурил новую сигарету. Затем задумался на пару секунд, а потом задал неожиданный вопрос:

— Господа, зная вас, как пламенных патриотов Польши, хочу спросить… Вы не хотите исполнить свой долг перед вашей многострадальной Родиной, создать реальную предпосылку для обретения ею независимости, и одновременно заработать крупную сумму? Скажу сразу, речь идет о цифре с пятью нулями.

— В какой валюте? — охрипшим вдруг голосом спросил один из «студентов».

— В любой, какую вы укажите. Марки, фунты, франки, доллары… Я представляю… определенные финансовые круги, для которых выбор валюты, равно, как и размер суммы являются незначительными деталями. — Майор откинулся на спинку стула и с наслаждением затянулся ароматным табаком.

— Начало очень интересное. Расскажите теперь, герр Шульц, что мы должны сделать. — Ковальский быстро оправился от неожиданности, в глазах появился хищный алчный блеск.

— А вот сейчас, мой дорогой пан Вацлав, я все же буду настаивать на разговоре тет-а-тет, как говорят лягушатники. — Вежливость фразы немного диссонировала с жестким тоном, которым майор ее произнес. — Это — не моя тайна, и даже не тех, кто меня послал. Не хотелось бы в случае утечки информации разбираться кто и по какой причине ее допустил. Поэтому, пусть ваши спутники пересядут за самый первый столик у входа, Герман последует их примеру. Вместе им будет удобней присматривать за тем, чтобы нам никто не помешал.

Юзик хотел было возмущенно что-то ответить наглому незнакомцу, но одного взгляда Ковальского, брошенного на него, было достаточно, чтобы все слова остались непроизнесенными.

— Делайте то, о чем попросил герр Шульц! — Поляк проводил взглядом девицу, «студентов» и последовавшего за ними спутника фон Тельхейма, затем повернулся к майору. — Теперь можете говорить свободно, нас никто не услышит. Так в чем будет заключаться наша задача?

— Необходимо переправиться в Россию, там связаться с людьми, которых я назову. Они помогут вам разместиться и даже устроиться на работу. Вы ведь, если не ошибаюсь, по первой профессии инженер-путеец? По сигналу вы должны быть в указанном месте в указанный час. Задача — остановить нужный поезд и изъять из него… одну очень высокопоставленную персону, которую впоследствии передать нашим представителям.

Пан Вацлав удивленно смотрел на майора, безмятежно пускавшего дым к потолку.

— Герр Шульц, вы хотите, чтобы мы… напали на поезд… русского царя?!..

— Нет, что вы, пан Вацлав… При всем моем уважении, такая задача, боюсь будет вам не под силу. Императорский поезд хорошо охраняется… В отличие от двух санитарных поездов, в которых простыми сестрами милосердия служат очень знатные дамы, находящиеся в родстве с… некоторыми Высочайшими особами.

За столом повисла мертвая тишина, от неожиданного предложения Ковальский оправился не сразу.

— То есть вы предлагаете нам захватить одну из великих княж…?!

— Пан Вацлав! Будьте немного сдержанней!.. Нет нужды произносить то, что вы уже поняли… — Фон Тельхейм бесцеремонно перебил собеседника, затем перешел на шепот. — Русский царь будет посрамлен, если он не смог защитить даже своих детей, как он может управлять империей. В стране начнутся волнения, и это может здорово поспособствовать заключению сепаратного мира и выходу России из войны.

— А в чем же выгода ваших финансовых кругов? — Поляк уже понял идею и теперь старался разобраться в нюансах.

— Выгода заключается, во-первых, в том, что увеличатся военные заказы для победы над Антантой и появятся новые источники сырья из России. А во-вторых, можно будет сыграть на биржевой панике, которая непременно возникнет после этого события. Приведу вам пример столетней давности. На Парижской бирже, когда было несколько сообщений о высадке сосланного узурпатора Бонапарта, каждое из них сопровождалось паникой. Во время которых знающие люди, скорее всего и организовавшие эти сообщения, буквально за день сколачивали баснословные состояния.

— Хорошо, ваш интерес я понял. — Ковальский решил задать самый важный вопрос. — Только вот как это поможет, по вашим словам, обрести независимость нашей многострадальной Польше?

Фон Тельхейм внимательно глянул на собеседника, еще раз затянулся сигаретой и продолжил:

— Об этом лучше спросить господина Пилсудского. Как по-вашему, за что воюют ваши земляки в рядах австро-венгерской армии? Неужели полковник стал бы создавать воинские части и участвовать в войне, не имея определенных договоренностей с Кайзером и австрийским императором?.. Ваши соотечественники из Польского легиона, да и все поляки, просто не поймут вас, если будет упущен такой шанс.

Хорошенько обдумайте то, что вы услышали. А завтра, к примеру, в два часа дня здесь же дадите мне окончательный ответ…

Интерлюдия. Принц и Павлов.

Доктор с недоумением посмотрел на конверт, и, не найдя подписи отправителя, вскрыл его и достал небольшой листок бумаги, на котором было написано торопливым почерком: «Уважаемый Михаил Николаевич! Не откажите в любезности еще раз побеседовать со мной и Петром Всеславовичем. Павлов».

Михаилу Николаевичу хотелось не спеша, обстоятельно проанализировать события последних часов, а посему он немедля отправился на квартиру к Бартонду, запасные ключи от которой ему вручил накануне предусмотрительный хозяин. Прибыв на место, доктор собственноручно заварил в объемистом фарфоровом чайнике ароматный напиток, прихватил связку баранок и занял место за письменным столом. В списке неотложных дел, который он набросал на листе бумаги, на первом месте стояло — немедленно связаться с капитаном Бойко и Гуровым. Но долго заниматься планированием ему не дал Николай Петрович, который, не раздеваясь, вбежал в комнату, потрясая каким-то конвертом и, едва отдышавшись, почти прокричал своему другу:

— Миша, может, ты объяснишь, что значит сия бумага?

На бланке университета было начертано предписание, в соответствии с которым приват-доцент Бартонд Николай Петрович откомандировывался в распоряжение верховного начальника санитарной и эвакуационной части всех фронтов, генерала от инфантерии Его Высочества принца Ольденбургского.

— Не торопись, Николай, сейчас разберемся, а пока попей чайку.

В этот момент в дверь позвонили, а через мгновение на пороге появилась фигура ротмистра Воронцова.

— Господа, прошу меня простить за столь бесцеремонное вторжение, но дверь была не заперта. Я к Вам с новостями от академика Павлова.

— Подождите, с новостями, уважаемый Петр Всеславович. Возможно, Вы в курсе столь неожиданных изменений в моей судьбе? — с этими словами Бартонд передал ротмистру предписание.

— Успокойтесь господа, как раз об этом я и хотел с Вами переговорить. Кстати, Николай Петрович, Вы не один, кто получил подобный приказ. Ваш покорный слуга, по согласованию с товарищем Министра внутренних дел, командующим отдельным корпусом жандармов, свиты Его Величества генерал-майора В.Ф.Джунковского также откомандирован в распоряжение принца Ольденбургского. Да и Вы, Михаил Николаевич, по моим данным получите аналогичный документ. Но об этом, я думаю, Вы услышите лично от Его высочества. А сейчас, господа, у нас просто нет времени на разговоры. Я взял на себя приятную обязанность передать Вам письменное приглашение Его высочества прибыть на церемонию награждения «ЗА ПОЛЕЗНЫЕ ОБЩЕСТВУ ТРУДЫ», которая состоится в четыре часа пополудни во дворце генерал — губернатора.

Я, как уже видите, в парадном мундире, а Вам предстоит примерка подобающего сему случаю костюма. — Ротмистр крикнул по направлению к двери. — Егор, заноси!

В комнату вошел молодой унтер, сжимающий в каждой руке вешалку с фраком. Ошеломленные врачи быстро переоделись. К их неимоверному удивлению костюмы подошли идеально, что не могло не вызвать общий вопрос к ротмистру, который доктора произнесли практически хором:

— Петр Вячеславович, но, как и когда Вы сумели?!..

Ротмистр был явно доволен тем, что сюрприз удался, пообещал все подробно объяснить попозже и произнес в заключение:

— Академик Павлов, попав в аналогичную ситуацию, рассмеялся и сказал мне: «В тайной канцелярии есть всё!». И я с ним полностью согласен. В путь, господа, автомобиль ждет.

Поездка заняла минут пятнадцать, и за это время Петр Всеславович лаконично рассказал о предыстории сего события.

— Скажу Вам по секрету, господа, что среди весьма обширного списка награжденных есть бесспорный фаворит. И решение посетить Москву и лично вручить ему орден Св. Анны третьей степени, подвигло Его высочество принца Ольденбургского несколько изменить график своих переездов. Но это того стоит. То, что сделал сей достойный негоциант, так или иначе, повлияет на судьбы сотен людей. И мы с Вами, господа, в их числе. Но дело было так: в начале апреля, в Петроград приехал из Сибири один из купцов Сычовых. Из старообрядцев, в летах, хотя иного молодого за пояс заткнет. Состояние богатейшее, а единственный наследник — юноша двадцати годов, который, надо же так случиться, подхватил пневмонию. Отец всех светил медицинских созвал, в пояс кланялся, золотом осыпал — а сыну все хуже. А тут как раз академик Павлов к профессору Ижевскому приехал, новый генератор электромагнитный привез. Так Сычев-старший, не поверите, в полночь в гостиницу к Ивану Петровичу прорвался. Я как раз соседний номер занимал и все сам слышал. Дверь буквально с петель снес, на колени упал, плачет и просит сына спасти. Обещал половину капитала отписать.

— А что академик? — заинтересованно спросил Михаил Николаевич, — к нам на передовую лишь слухи доходили, да статьи газетные. Иные щелкоперы имели наглость писать, что, мол, Нобелевский лауреат заработать на горе чужом решил, златому тельцу поддался. А излечив больного, куш урвал, не побрезговал.

— То, что юношу с того света вытащили, — это святая правда. А насчет злата… Когда Сычев со стряпчим приехал, дабы слово купеческое исполнить и половину имущества на Ивана Петровича переписать, тот ни копейки не взял. Сказал только: «А вот если желает Федор Поликарпович внести лепту свою в дело победы российского оружия в годину военную, да и изобретениям новым помочь, чтоб солдатиков раненых и увечных врачевать способнее было», то от помощи институту не откажется. И пригласил его в Попечительский Совет. Но, господа, пока все, мы прибыли.

Автомобиль затормозил возле хорошо известной всем жителям первопрестольной резиденции главноначальствующего над Москвой князя Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона. На входе стояло несколько городовых, которые сверяли прибывающих со списком и лишь изредка просили предъявить приглашение. Во избежание возможных недоразумений там же присутствовал один из адъютантов князя. При виде ротмистра, стражи порядка вытянулись во фрунт, так что докторам не пришлось даже представляться.

В белом бальном зале были установлены ряды мягких стульев. На них, невольно дистанцируясь, от прочих гостей, разместилась весьма живописная группа награждаемых, которую так и хотелось назвать «могучей кучкой». Игумен, пара-тройка представителей московского дворянства из старых фамилий, несколько промышленников, медики. На хорах чуть слышно опробовал свои инструменты небольшой оркестр, ибо по сценарию торжественного вечера помимо награждения был назначен благотворительный аукцион и концерт, все доходы от которых планировалось разделить между московскими госпиталями. Под колоннадой громадой волнолома возвышался длинный дубовый стол, прикрытый бархатной скатертью. Среди непременных стеклянных сифонов с сельтерской водой и хрустальных стаканов для президиума был приготовлен и аукционный молоток.

В первом ряду стульев, возле прохода выделялся могучей статью и бородой в стиле Александра III мужчина весьма уважаемых лет. На его несколько старомодном сюртуке, полностью отсутствовали золотые побрякушки, которыми, чего греха таить, любили украшать свой костюм некоторые представители преуспевающего купечества, и сразу бросалась в глаза медаль на Андреевской ленте.

— А вот и господин Сычев, — тихонько шепнул докторам ротмистр. Но дальнейший разговор прервали распахнувшиеся двери и зычный голос мажордома объявившего присутствующим:

— Верховный начальник санитарной и эвакуационной части всех фронтов, генерал от инфантерии, Его высочество принц Александр Петрович Ольденбургский… Главноначальствующий над Москвой, генерал — лейтенант, его сиятельство князь Феликс Феликсович Юсупов граф Сумароков-Эльстон… Его Высокопревосходительство товарищ Главноуправляющего собственной Е. И. В. канцелярией по учреждениям императрицы Марии, действительный тайный советник, академик Иван Петрович Павлов.

Оба вошедших генерала по случаю военного времени были одеты в походные мундиры. Однако перепутать их было просто невозможно. Принц превосходил князя не только летами и званиями, но и ратными делами. Об этом красноречиво говорили знаки орденов Святого Георгия 4-й степени и Святого Владимира 2-й степени с мечами, полученные им еще в прошлом веке за подвиги в Русско-турецкой войне. Невзирая на преклонные лета (семидесятилетний юбилей был отпразднован год назад), Александр Петрович отличался отменной выправкой, а его знаменитые усы были лихо, по гвардейской моде, закручены вверх.

Иван Петрович Павлов был известен своим принципиальным неприятием роскоши и нелюбовью к золотым пуговицами и лацканам, белым штанам и треугольным шляпам, а посему даже на этой церемонии был не в вицмундире, а во фраке. Больше впечатления производили прямые гладкие волосы, высокий лоб мыслителя, и седая борода, аккуратно расчёсанная на обе стороны. А вместо орденов, коих у него было немало, поблескивал серебром и белой эмалью нагрудный знак Российского Общества Красного креста под покровительством императрицы Марии Федоровны.

В ученых кругах некогда ходил анекдот о том, что получив орден Станислава, академик отдал его своим маленьким сыновьям в качестве игрушки, что дало основание чиновникам от науки обвинять его в фраппировании общественного мнения.

Вслед за ними в зал проследовало несколько корреспондентов столичных и иностранных газет, фотографы, оператор с кинокамерой, а так же представители богемы, которые искренне считали свое присутствие на подобных мероприятиях целью всей своей жизни.

Официальную часть открыл принц Ольденбургский. Первые слова его приветственной речи были привычны для подобных мероприятий. Фраза о том, что: «Он счастлив, видеть столь достойных сыновей отечества, в славных делах которых возрождается подвижничество Кузьмы Минина….» была традиционной, а потому и предсказуемой. Корреспонденты газет лишь имитировали записи в своих блокнотах, как вдруг Его высочество, мельком взглянув на Павлова, произнес следующее:

— Господа, вручая Вам награды от имени Государя и Отечества, я горд тем, что на Вашей груди воссияют ордена и медали Российской Империи и как старый солдат, я полностью разделяю вот эти слова поэта: «Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд…». Спасибо Вам, за деяния Ваши, люди русские!».

И, после этих слов, Александр Петрович, выйдя из-за стола, отвесил новоиспеченным кавалерам низкий поклон.

После секундной паузы зал взорвался аплодисментами. Карандаши репортеров забегали подобно ткацкому челноку, с некоторым опозданием захлопали пистоны магниевых вспышек, щедро обдав стоящих рядом белым пеплом. И лишь кинооператор дисциплинированно начавший крутить ручку камеры с первыми же словами принца, успел запечатлеть абсолютно весь эпизод, ставший на протяжении нескольких следующих недель самой популярной кинохроникой, а отдельные кадры, зафиксировавшие поклон принца, весьма выгодно продал газетчикам.

Далее процесс награждения продолжился по отработанному ритуалу, тем более, что присвоение чинов и награждение орденами в Российской Империи основывались на четкой неархаической системе. И лишь объявление о том, что купец первой гильдии Сычов Федор Поликарпович награждается орденом Святой Анны третьей степени с присвоением чина шестого класса по ведомству учреждений императрицы Марии вызвало недоуменное перешептывание одних и завистливые взгляды других присутствующих.

После окончания церемонии бы объявлен короткий перерыв, после которого должны были начаться благотворительный аукцион и концерт. Воспользовавшись паузой, принц Ольденбургский перенаправив всю энергию газетчиков на хозяина дома князя Юсупова, подошел к Павлову:

— А Вы были правы, Иван Петрович, рекомендуя именно такой сценарий речи. Четко, кратко и по существу. Я бы даже сказал: по-суворовски. Только, вот, что милейший профессор, я вынужден поставить перед Вами ультиматум: Или Вы называете имя этого таинственного пиита, или же признаете своё авторство. Признайтесь, Иван Петрович, что служите двум музам одновременно. Этакий слуга двух господ. Как это Вы изволили сами называть: физик и лирик? Хе, хе, хе…

Павлов присоединился к смеху и, лукаво улыбаясь, ответил:

— Александр Петрович, позвольте сохранить анонимность автора. Как честный человек, скажу только одно: у меня просто очень хорошая память.

— Иван Петрович, у нас немного времени. — Отсмеявшись, принц перешел на серьезный тон. — Давайте поступим так: еще раз вместе поблагодарим Федора Поликарповича за его более чем щедрый вклад в дело развития нашего института экспериментальной медицины, а точнее. — создания его особого Московского филиала. А после, не сочтите за труд, представьте мне рекомендованных Вами врачей и начальника службы безопасности.

Принц и академик, раскланиваясь на ходу со знакомыми лицами лавируя в толпе, подобно двум кораблям, проходящим через замерзший фарватер, направились к Сычову. На то, что бы преодолеть каких-то полтора десятка метров пришлось затратить не меньше пяти минут. Его высочество издавна слывший галантным кавалером, как истинный русский офицер, не мог себе позволить пройти мимо прекрасных дам, или юных дев, не звякнув шпорами, не сказав пару — тройку тонких комплиментов и не приложиться с поцелуем к очаровательным ручкам.

Но необходимо отметить, что и его высокопревосходительство действительный тайный советник и нобелевский лауреат, оказался далеко не схожим с сухарем или книжным червем и в галантности не уступал старому гвардейцу, что не осталось не замеченным. Вырвавшись на «оперативный простор» Ольденбургский весьма одобрительно, но с оттенком удивления отметил:

— Иван Петрович, мы с Вами знакомы, дай Бог памяти, почти четверть века. Но должен заявить, что в последние месяцы Вас просто таки не узнать — молодеете на глазах. Я знаю — не курите, да и спиртного не принимаете, к физическому труду привычны, в городки, говорят, чемпиона среди студентов разгромили, но тут поневоле тянет «Фауста» перечитать.

— Никакой мистики, Александр Петрович, а один лишь материализм и научный подход.

Хотя и душевный настрой много значит:

— А ведь эти слова, прямо таки о Вас и написаны, Александр Петрович. За Вами, когда Вы на фронт выезжаете или в тылу с чинушами нашими сражаетесь, иным поручикам не угнаться. И неизвестно где труднее приходится: под германскими снарядами, для коих красный крест ничего не значит, или с ура-патриотами местными. А от них подлости любой ожидать можно. Дай им только волю, так за мошну свою и Веру и Царя и Отечество оптом продадут, иль заложат. Вот Суворова Вы сегодня упомянули, а Александр Васильевич говаривал: «Я был ранен десять раз: пять раз на войне, пять раз при дворе. Все последние раны — смертельные».

Но разговор сей, Александр Петрович, позвольте считать отложенным до времени. Да и место стоит удачнее выбрать: или в Вашем вагоне, казачков перед этим кордоном выставив, или у меня под Москвою.

На этом собеседники прекратили свой диалог и достигли, наконец, цели своего «вояжа». Федор Поликарпович между тем находился в плотном окружении состоящим из «акул пера» и своих же московских коллег по цеху. И если первых интересовала любая, но желательно пикантная информация о причинах столь неожиданного высочайшего внимания, то вторые пытались, воспользовавшись новым знакомством и сделать хороший гешефт.

Ставший совершенно неожиданно для себя «Вашим высокоблагородием», Сычов, тем не менее, не потерял природной смекалки. Благодаря преимуществу в росте, он первым увидел подошедших Ольденбургского и Павлова, и совершенно неожиданно для окружающих, поклонился со словами: «Ваше высочество….». Принц, которого позабавила растерянность на лицах, тем не менее, пресек любые попытки интервью. Ответив вежливым кивком, он произнес:

— Господа, я сожалею, что мне придется лишить господина Сычова удовольствия общения со столь приятным обществом, но война диктует свои законы. Федор Поликарпович, я еще раз благодарю Вас за щедрую и бескорыстную помощь Российской науке. Прошу Вас не оставлять вниманием заседания нашего попечительского совета.

— Непременно, Ваше Высочество, — ответствовал купец, — но зная, что Ваш поезд опять отправляется за ранеными на передовую, взял на себя смелость приготовить небольшую посылочку для солдатиков наших. Дары лесов Сибирских: орешки кедровые, масло, живица. Любую рану излечить поможет. Позвольте передать?

— Ну, что ж, Федор Поликарпович, захвачу с удовольствием. Вот только попросим нашего гостеприимного хозяина посыльного выделить и Вашу передачу в мой автомобиль загрузить.

— Не взыщите, Ваше высочество, но дело сие и самому Ивану Поддубному не под силу будет. Да и авто у Вас, чай не грузовое? В посылочке той орешков пудов сто будет, маслица столько же, да и живицы толику малую — тысячу фунтов. А к ней, примите Ваше Высочество, сей фолиант. В нем рецепты собраны да советы лекарей наших, русских, исконных!

— Федор Поликарпович, а Вы не перестаете нас удивлять и радовать. С благодарностью принимаю дары Ваши, а с добром врученные они вдвойне силу целительную получат. А книгу Вашу прикажу сегодня же скопировать и передам список с неё лично в руки академика Павлова. А что, Иван Петрович, найдется чему поучиться медикам нашим, особенно с дипломами заморскими, у Руси — матушки?

— Не сомневаюсь в том, Ваше высочество. Народ наш талантами веками славится. Травники русские еще князей первых киевских от недугов спасали. Да недаром же в народе поговорка ходит: «Чай, не химия, какая, чай, природные дары!». — Не стоит затрудняться по поводу списка, Ваше Высочество, — почтительно, но с улыбкой добавил Сычов и, желая видимо сразить аудиторию наповал, протянул Павлову еще один экземпляр книги.

Отдав необходимые распоряжения по срочной доставке «даров земли сибирской» на вокзал, принц вместе с Павловым, нигде более не задерживаясь, направились к выходу из зала. Внимательно наблюдающий за всеми перемещениями Ольденбургского, ротмистр, явно действуя по некой инструкции, шепнул Бартонду и Михаилу Николаевичу:

— Господа, нам пора, прошу следовать за мной, Его высочество не любит долго ждать.

Уже на улице к ним подошел адъютант Ольденбургского, вежливо поприветствовал докторов, а Петру Всеславовичу передал на словах следующее: «Его Высочество назначил аудиенцию в личном поезде. Охрана предупреждена, Вас пропустят безотлагательно». И добавил от себя: «Господа, рекомендую поторопиться». Ротмистр с докторами немедля загрузились в автомобиль и гонка началась. Конечная цель путешествия находилась на железнодорожной ветке у распределительного госпиталя, который разместился на территории Казенного винного склада Љ 1. Сей «храм» поклонников Бахуса был закрыт еще 31 октября 1914 в связи с введением в стране сухого закона вплоть до окончания военных действий. Однако, как отметил еще великий Салтыков-Щедрин: «Строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения». А посему Складу Љ 1 «позволялось производить спирт для нужд армии и учреждений народного здравия, отпускать вино иностранным гражданам и дипломатическому корпусу, выполнять заказы на поставку спирта союзнической Франции». Внесли свою лепту и фармацевты. Часть производственных мощностей была переориентирована на выпуск лекарственных средств на спиртовой основе. Дабы скоротать дорогу, ротмистр рассказал парочку смешных историй о том, какие причины находили начальники санитарных поездов, дабы постоянно прибывать, или отправляться именно с этой железнодорожной ветки.

Благодаря предусмотрительным строителям склада, подъездные пути позволили автомобилю, остановится недалеко от состава. Шла обычная кутерьма, говорившая о скором отправлении состава. Осмотрщики с обеих сторон проверяли вагоны, простукивая молотками буксы и колесные пары, возле неспешно пыхтящего локомотива старательно изображала лихорадочную деятельность паровозная бригада под бдительным присмотром коменданта поезда.

По перрону, опустив голову, задумчиво прогуливался Павлов. Чувствовалось, что какая-то мысль полностью им овладела и только лишь когда он вторично прошел мимо ротмистра, выполнявшего для докторов роль проводника, тот был вынужден кашлянуть, дабы вернуть академика в реальный мир.

Павлов прореагировал несколько неожиданно:

— Рад видеть Вас, уважаемые коллеги. Петр Всеславович, у нас есть еще пара минут до представления принцу и я хотел бы оговорить с Вами одну сумасшедшую идею по прикрытию истинных направлений исследований нашего института.

— И что Вы предлагаете на этот раз? — Заинтересовано спросил ротмистр. За те несколько месяцев работы с Иваном Петровичем, он уже несколько раз имел возможность убедиться в оригинальности и, самое главное, в полезности предложений ученого. Тем более именно в тех, которые академик высказывал после таких глубоких раздумий, когда со стороны казалось, что он ведет неслышный, но от этого не менее оживленный, мысленный диалог с собой. Петр Всеславович, как и многие его современники с глубочайшим уважением относился к академическим знаниям, широте кругозора, умению говорить с людьми и получать при этом нужную информацию. В конце-концов, медаль Нобелевского лауреата — это высочайшая оценка заслуг любого ученого.

Хотя, черт возьми, он до сих пор не мог понять, откуда ему известно много такого, чему не учат в Кембридже, Оксфорде, да, пожалуй, и в Александровской военно-юридической академии. Много такого, чего не знает и он сам, ротмистр отдельного корпуса жандармов, давно употребивший, на сей ниве необходимый пуд соли. Иной раз появляется крамольная мысль о переселении душ или реинкарнации господина Эдмона Дантеса, если таковой существовал в действительности. Все эти соображения мгновенно пронеслись в голове опытного жандарма не оставив никаких следов душевных терзаний на лице, на котором можно было увидеть только выражение, причем искреннее, внимания к собеседнику.

— Я хочу с Вами обсудить концепцию легенды, которой мы прикроем истинную программу и задачи работы московского, а точнее подмосковного филиала Императорского Института экспериментальной медицины (ИЭМ). Я понимаю, уважаемые Михаил Николаевич и Николай Петрович, что пока Вы не посвящены во все подробности, но обещаю, что мы с Петром Всеславовичем устраним все недоразумения и дадим, насколько это будет возможно, ответы на все вопросы.

А идею, пусть и невольно, мне подал наш щедрый меценат и попечитель — господин Сычов, а точнее его «небольшая», но весьма увесистая посылочка с кедровыми орехами, маслом и пр. Для медицины и фармакологии — это бесценное сырье, тем более, если оно пройдет необходимую обработку электромагнитными генераторами профессора Ижевского. Но вот, растет кедр далековато от нашего нового «альма матер». Зато сосновых лесов там в изобилии. Позвольте, процитировать несколько строчек из книги подаренной Федором Поликарповичем Его высочеству и Вашему покорному слуге: «Замечены в природе случаи, когда кедр расселялся «самопрививками» на сосне. Сосны, которые имеют кедровые вершины или сучки, встречаются довольно часто. Оказалось, что если ветер заносит кедровый орешек на место обломленных ветвей сосны, то орешек может прорасти — и ткани молодого кедра и сосны, сросшись, образуют одно целое. Такой кедр хорошо плодоносит, и его орешки ни в чем не уступают орешкам обычных кедров… Ученые, и лесоводы разработали способы прививки кедра на сосне. Первые удачные прививки были проведены в конце XIX века в Тростянецком парке на Малороссии, который был владением Ивана Михайловича Скоропадского. И по данным, коими располагает Академия Наук — кедровые ореховые сосны прекрасно растут и плодоносят, при этом деревья с корнями сосны и кроной кедра отличаются быстрым ростом, большой устойчивостью к неблагоприятным условиям, ранним вступлением в пору плодоношения». Кстати, что интересно, внук Ивана Михайловича, сейчас в чести и в чинах — командует 5-й кавалерийской дивизией, генерал-майор Свиты Его Величества. О нем, учитывая статус его предков, да и его самого, нам с Вами, любезный Петр Всеславович, стоит побеседовать поподробнее, когда дела срочные чуть разгребем.

Так вот, в газетах, в том числе и бульварных, появляются пространные публикации о том, что академик Павлов задумал на соснах кедровые орехи, а то и ананасы вырастить. И на деньги купца сибирского плантацию под Москвой отгрохал. А что? Деньги чай не казенные, ревизоры не пожалуют. И лучами своими колдовскими сосны да ели обрабатывает, яко марсианин из романа Уэллса. Дабы электричества хватило, так цельная станция рядом стоит на болотах торфяных. А так как одного сумасшедшего академика для этого маловато будет, так еще чудака-плодовода из града Козлова выписали. Есть там у меня один тезка — Мичурин Иван, правда, Владимирович. Человек скандальный, неуживчивый, но — таланта необыкновенного. Чувствую, что бы его заполучить личное приглашение Его высочества потребуется, а может, и Ваши коллеги поспособствуют.

Во время этого монолога, Павлов несколько раз смотрел на часы. Причем он, что было еще одной причиной сплетен, не так давно, решительно отказался от традиционного карманного варианта, и его правое запястье украшали Cartier, модель 1904 года, получившие известность благодаря полетам Сантос-Дюмона. В последний раз, взглянув на циферблат, академик скомандовал:

— Ну-с, господа, пора, прошу Вас, заходите в вагон.

Принц в ожидании посетителей продолжал работать. Его письменный стол был завален бумагами, за спиной размещалась карта фронтовой зоны с нанесенными маршрутами движения санитарных поездов, а справа, на стенке — три небольших портрета Российских Императоров, коим присягал Ольденбургский: Николая II и его августейших Папа и деда.

Купе, равное по площади двум стандартным, позволяло вместить и большее число людей. Михаил Николаевич и Николай Петрович, после представления принцу воспользовавшись приглашением гостеприимного хозяина, заняли места на диванчике напротив стола, а Павлов и Петр Всеславович воспользовались креслами. Александр Петрович Ольденбумргский выдержав короткую паузу и дав возможность освоиться с новой обстановкой, обратился к присутствующим:

— Господа, я пригласил Вас для того, чтобы, простите за невольный каламбур, познакомиться поближе и ознакомить с новым назначением. Предвижу вопрос от господ докторов о причинах столь резкого изменения их служебной карьеры, но отвечу только одно: война диктует свои правила. Кроме того, прочитав в газетах описание блистательной речи, с которой Вы, Михаил Николаевич, выступили на Пироговском съезде, я понял, что не услышу отказа. Уверен, что и Николай Петрович придерживается таких же взглядов на долг врача и патриота, не так ли?.. Через четверть часа я убываю на передовую. Вот здесь, — с этими словами, Александр Петрович, достал из небольшого сейфа опечатанную кожаную папку и передал её Павлову, — находятся основные учредительные документы по Институту, а также банковские реквизиты, позволяющие Вам, Иван Петрович, как директору, снимать необходимые суммы со счета. Помимо этого договор, подписанный правлением «Общества электрического освещения 1886 года» и общества «Электропередача» об особом статусе НИИ и бесперебойном снабжении его электроэнергией. Зная неповоротливость нашего чиновничества и прочего крапивного семени и стремление подвести все под соответствующий параграф и памятуя наш с Вами, Иван Петрович, разговор, примите вот эту, с позволения сказать индульгенцию, воспользуетесь при необходимости, а по памяти процитирую только одну фразу: «Любые действия по линии военно-медицинской службы предпринятые академиком и действительным тайным советником Павловым предприняты с моего ведома и одобрены. Верховный начальник санитарной и эвакуационной части, генерал от инфантерии и генерал-адъютант свиты Его Императорского Величества принц Ольденбургский».

В это время раздался свисток паровоза, означающий готовность к отправлению, а в дверь купе постучал комендант поезда с аналогичной информацией.

— Пора, господа, будем прощаться. А Вас, Петр Всеславович, мне рекомендовали как прекрасного офицера, имеющего за плечами боевой опыт. Я обращаюсь с личной просьбой — сделайте все возможное, что бы НИИ скорей начал работать и ему не мешали это делать. С Богом, господа, до встречи.

Александр Петрович крепко пожал руки всем присутствующим, включая ротмистра, что было несколько нетипично для аристократа столь высокого ранга. Едва выйдя на перрон и убедившись в отсутствии случайных свидетелей, Павлов решительно взял бразды правления в свои руки, причем его монолог больше напоминал боевой приказ.

— Уважаемые коллеги, на сборы остается только завтрашний день. Причем, Вы, Михаил Николаевич, находитесь в еще более трудном положении, чем Николай Петрович, ибо из всего движимого имущества имеете лишь саквояж. А посему, господа будьте любезны, получить как говорят в армии, военно-подъемные деньги, и прошу обойтись без лишней экономии. Помните пословицу наших злейших друзей-англичан: «Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи».

— Теперь, Вы, Петр Всеславович. За Вами силовое обеспечение нашей поездки. По приказу принца Ольденбургского в наше распоряжение выделено два санитарных автомобиля Рено. Учитывая наличие на них кузова-фургона мы сможем разместить людей с макимально возможным комфортом и избежать нежелательного внимания. Сколько людей едет с Вами, и чем они вооружены?

— Для начала десять человек, а с оружием, увы, проблемы: револьверы разных типов и шашки.

— Этого явно недостаточно, Петр Всеславович. Полностью вооружением и оснащением охраны нашего Института займемся, прибыв на место, но кое-что мы можем и, прямо-таки обязаны, сделать завтра же. Каждый из нижних чинов должен иметь револьвер единого типа, а для серьезного боестолкновения — пистолет Маузер C96. Учитывая то, что электростанция и корпус нашего НИИ находятся в окружении леса, на болотах, то не помешают и охотничьи ружья. На Сицилии, говорят, местные пастухи картечью не только от волков отбиваются, но и от тварей поопаснее, которые на двух ногах.

Ротмистр, несколько растерявшийся от подобного напора и желая высказать и своё мнение, попытался возразить:

— Иван Петрович, все это звучит замечательно, но из каких арсеналов мы сможем получить все это великолепие, да еще и за один день?

— А «арсеналы» сии находятся в первопрестольной на улицах Лубянка и Петровка. Вот, Петр Всеславович, сами убедитесь, — и Павлов достал из портфеля каталоги московских оружейных магазина А.А. Биткова и Товарищества на паях «Охотничий вестник».

— Выбирайте сами, но я бы посоветовал у Биткова приобрести пяток дробовых шестизарядок Винчестера или самозарядных дробометов Браунинга. А в «Охотничьем вестнике» бельгийские девятизарядные револьверы «Почтовую модель» и маузеры. Помимо этого, обязательно возьмите запасные обоймы, запас патронов, электрические фонарики, термоса-фляги… Хотя, что-то я сегодня раскомандовался, пытаюсь учить боевого офицера. Берите все, что сочтете необходимым на десять человек. Критерий один — все, что нужно на войне. Единственная рекомендация: может светящиеся прицелы для ночной стрельбы пригодятся?

* * *

На «перевалочной базе» в местечке Дворец, где временно расположился переезжающий штаб армии, нас встречали чуть-чуть, пожалуй, поскромнее, чем римских полководцев, но обнимашки и рукопожимашки присутствовали в достаточном количестве, и длились бы, наверное, бесконечно, но пришлось отложить бурное проявление эмоций на потом, мотивируя необходимостью предстать пред ясны очи начальства. А посему быстренько привожу себя в порядок, окатываюсь приготовленным ведром колодезной воды, сбриваю все лишнее, за исключением, конечно, усов, переодеваюсь в парадный комплект обмундирования, называемый по примеру Тома Сойера «Тот, другой», и убываю по направлению к штабу.

Пока Валерий Антонович был у командарма, перездоровался со всеми штабными знакомцами, выслушал последние сплетни и слухи, в общем, был введен в курс всех дел и посвящен во все тайны. Самая интересная из которых, по их мнению, заключалась в выборе нового места для штаба. Вариантов было два: или в местечко с многозначительным названием Глубокое, или в Минск, «под крылышко» к штабу фронта. Естественно, все хотели, чтобы именно последний стал реальностью, — все же губернский город, типа, цивилизация, женщины, магазины, кафе, ресторации, в общем, — все маленькие радости жизни. Хотя лично мне — чем дальше от начальства, тем лучше.

Только собрался озвучить свою точку зрения, как появился капитан Бойко и утащил в свой кабинет для выслушивания доклада и приведения подчиненного «в чувство» после столь длительной прогулки вдали от надзирающего ока…

— Ну, что ж, Денис Анатольевич, очень рад Вас видеть в добром здравии! Вернулись из рискованного предприятия целым и здоровым, царапина на руке — не в счет. Про Ваши подвиги уже наслышан от Оладьина, за исключением, конечно, последних дней, когда Вы остались в Ново-Георгиевске. Вот про это вкратце и расскажите, будьте любезны. И начните с того, не повлияло ли Ваше присутствие в крепости на… некую неприятность, случившуюся с двумя германскими генералами. — Господин капитан заговорщецки подмигивает и улыбается. — А то меня аж полковник Батюшин, сам начальник разведотделения фронта, вызывал, мол, в германских газетах некрологи напечатаны, можете ли какие-нибудь подробности сообщить, все-таки ваш участок ответственности… Так, может, поведаете что-либо?

В ответ молча с наигранным недоверием и скептицизмом оглядываю стены и потолок кабинета, наличествующую мебель. Ничего подозрительного не нахожу. Вентиляционных окошек нет, окна, несмотря на все еще летнюю жару, закрыты и даже задернуты занавесками. Затем вопросительно смотрю на Бойко. Тот понимает все с полувзгляда:

— Не беспокойтесь, господин подпоручик, перед заселением все проверялось. Но мы примем еще кое-какие меры безопасности. Против, так сказать, слишком любопытствующих.

Валерий Антонович достает из стоящего в углу шкафа миниатюрный граммофон и заводит пластинку с военными маршами. Затем мы усаживаемся поближе друг к другу, и начинается серьезный разговор…

— Денис Анатольевич, подробный рапорт напишите завтра здесь же, а сейчас расскажите самую суть.

— После того, как отправил отряд с батальоном Федоренко, остался для подрыва артиллерийских складов. В этом помогали офицеры гарнизона, пожелавшие уйти с нами — подпоручик Стефанов, прапорщики Бер и Синельников. Последний позже, в пути, получил ранение в ногу и был оставлен на попечении у местного жителя. С ним же осталась сестра милосердия, бежавшая с нами из крепости…

— Не отвлекайтесь по пустякам, продолжайте, подпоручик!

— Виноват, господин капитан!.. — Делаю вид, что вскакиваю и стараюсь принять строевую стойку.

— Да не ерничайте, Денис Анатольевич, сядьте! Мне нужно знать всю правду и все подробности случившегося в крепости. Слишком много нездорового любопытства идет оттуда после этого случая. — Валерий Антонович с ироничной усмешкой показывает пальцем в потолок, подразумевая нахождение там гипотетического начальства. — Очень многие высокопоставленные персоны очень сильно желают быть в курсе произошедшего. И, вполне вероятно, имеют среди работников штаба свои «уши». Надеюсь, нашим болтунам в курилке Вы ничего такого не поведали?

— Ничего, кроме совершенно секретных сведений о том, что все это время обеспечивал дополнительную охрану штаба фронта при его передислокации на новое место. Все, как договаривались заранее.

Что же касается главного вопроса, — германцы устроили парад в присутствии Кайзера, а потом Вильгельм II с приближенными решил пройтись по крепости. Мы к тому времени нашли отличное место для засады. Работали снайперы-сибиряки, Игнатов и Ступкин. Стреляли по Гинденбургу, Людендорфу и еще какому-то генералу. Кайзера трогать запретил, все-таки, августейшая особа, да и последствия могли бы быть непредсказуемыми. Результата попаданий еще не знаю. Сразу после выстрелов взорвались заминированные склады. Мы в это время уже убегали из крепости.

— Гинденбург и Людендорф мертвы, третьим был генерал Безелер, он в тяжелом состоянии в госпитале… Вы, сами того не осознавая, сделали великое дело, Денис Анатольевич. Помимо того, что это был самый способный дуэт в германском генералитете, эти двое ратовали за полный разгром России, в отличие от, скажем, генерала Фалькенгайна, начальника германского генштаба… Учтите, я сейчас довожу до Вас секретные разведданные!.. Никому!.. И предупредите всех своих орлов, чтоб держали язык за зубами! Ничего не видели, ничего не слышали, да и к моменту взрывов были уже далеко от крепости! А то в Петрограде по словам Николая Степановича, — Батюшина. — Видя мое недоумение, поясняет Бойко. — Уже нашлись умники, заявляющие, что, коль в германского императора стреляли, то и в нашего Самодержца могут. А там и до новой пугачевщины рукой подать. И, между прочим, ходят эти умники с аксельбантами генералов свиты Его Императорского Величества. Учтите на будущее!

— Своих-то я предупрежу, а вот что делать с господами офицерами? Я-то попросил их держать язык за зубами, только вот послушают ли?

— Я с ними поговорю, да и расписки о сохранении тайны возьму… Не хотите кого-либо оставить при роте? Как они Вам показались, толковые?

— Трудно сказать, Валерий Антонович… Грамотные офицеры, в плен сдаваться не захотели, пошли даже на нарушение приказа… А поглубже копнуть — это время нужно.

— Немного времени у нас будет. Квартировать будете с батальоном Федоренко и другими вышедшими. Пока Анатоль со своими драгунами не подготовит новое место под Минском.

Следующий вопрос к Вам, Денис Анатольевич. Двое ваших казаков сдали мне большую сумму в германских марках. Сказали, что вытрясли их из какого-то германского чиновника.

— Так точно, взяли в обозе цальмайстера с кассой. Монетную мелочь использовали в качестве начинки для фугаса, чтобы погоню притормозить, остальное решил выносить.

— Вот и возникает у меня вопрос… А как бы Вы сами распорядились ими? — Уловив непонимание, Бойко поясняет: — Помните наши разговоры относительно Священной дружины?.. В этом деле деньги могут сыграть очень важную роль. Я предлагаю употребить их именно на это. Что скажете?

Киваю в ответ, типа, не возражаю. А сам думаю о том пакете, что подарил Матвей. Про него я никому не буду рассказывать. И вопрос не в недоверии к Валерию Антоновичу. Просто в таком деле, действительно, финансы должны быть децентрализованными, чуть-чуть здесь, чуть-чуть там. Короче, не складывайте все яйца в одну корзину…

— … задумались? Я понимаю, что вы все устали, дело сделано большое. «Языки» с передовой в один голос утверждают о почти катастрофическом ухудшении снабжения в последние недели. И, я считаю, что это целиком заслуга Вашей роты… Сутки Вам на отдых, завтра к обеду быть у меня для канцелярщины. Что Вы удивляетесь? Подробный рапорт о действиях и отдельный — о представлении к наградам… Да, и самому, скорее всего, как только переберетесь на постоянное место дислокации, вместе с несколькими подчиненными придется отправиться в штаб фронта. — Валерий Антонович укоризненно смотрит на меня, затем ехидно замечает. — В тот раз мне за Вас пришлось отдуваться и писать рапорта о наградах, теперь же — сами-с, господин ротный командир.

Что-то я не понял, какой тот раз и какие такие награды? Или это начальство так утонченно издевается над подчиненными? Теперь понимаю всю грусть полковника Давыдова в «Эскадроне гусар летучих», когда в конце фильма ему приказывают следовать на соединение с регулярной армией…

— … Денис Анатольевич! Да-с, видно действительно слишком устали. — Капитан протягивает мне небольшую брошюру в коленкоровом переплете. — Завтра рапорта будете под мою диктовку писать. А книгу сию изучите на досуге. И, чтоб было понятно, в штаб фронта едете за Георгием для себя и медалями «За храбрость» для остальных.

После этих слов Валерий Антонович искренне наслаждается моим ничего не понимающим видом и временным онемением, после чего продолжает оттягиваться на бедном, несчастном подпоручике, тупо смотрящем на обложку, на которой тиснеными буквами значится

«С Т А Т У Т Ъ

Императорскаго

Военнаго Ордена Святаго Великомученика и Побѣдоносца Георгiя,

принадлежащаго къ сему Ордену Георгiевскаго Креста

и причисляемыхъ къ тому же Ордену

Георгиевскаго Оружiя и Георгiевской Медали»

— Есть вещи, которые должен знать, если не наизусть, то очень близко к тексту каждый офицер. Одна из них — статуты российских орденов, и, в частности, Георгиевского креста, как наиболее ценной награды.

— И что же такого я натворил, что меня награждают?.. — Наконец-то выдавливаю из себя что-то вразумительное и членораздельное. — За какие подвиги?

— Посмотрите пункты за нумерами 11, 12, 17, 18. Там и взятые вашей группой пулеметы, и уничтожение германского авиаотряда, и оберст-лойтнант из штаба корпуса со своим портфелем. В общем, Денис Анатольевич, сутки — на отдых, и завтра утром встречаемся в этом кабинете.

— Валерий Антонович, еще один вопрос. При переходе линии фронта вперед нас на нейтралку сунулись немцы. Одного взяли «языком», остальных придушили. При них были мешки с какими-то железяками, один прихватили в качестве трофея. Мои подрывники покопаются в начинке, но, если будет что-то интересное, нужно будет передать эти консервные банки с проводами для изучения дальше.

— Хорошо, пусть посмотрят, если будет что-то важное, отправим в Технический комитет ГВТУ…

Если начальство приказало отдыхать, значит, нужно отдыхать, ибо подобные приказания являются чрезвычайной редкостью. Особенно, когда не указан способ релаксации. Тут уж каждый волен резвиться в меру своей фантазии, не вступая, впрочем, в противоречие с Уставом и Уголовным уложением от 1903 года.

Поэтому, когда появляюсь в казарме, первым делом даю команду найти из-под земли студентов и Котяру. Искомые лица появляются если не моментально, то очень быстро и с радостными улыбками ожидают дальнейших распоряжений. Которые следуют незамедлительно:

— Здорово, братцы! Не соскучились еще по приключениям? Так я вам одно такое притащил. Федор, идешь к сибирякам, скажешь от моего имени, чтобы отдали тебе мешок с железяками, который у гансов на нейтральной полосе отобрали… Куда рванул, быстроногий?! Дослушай до конца… Распустились тут без командира, понимаешь!.. В оном мешке сам не знаю что, но очень хочу, чтобы вы мне это завтра поведали. А посему от всего освобождаю, найдите себе укромное и, самое главное, безопасное место и разберите одну из железок до последнего винтика. Но учтите, вы нужны живыми и обязательно здоровыми. Поэтому очень аккуратно, господа студиозусы. Сначала думаем, потом думаем, и лишь потом думаем и совершаем какие-либо телодвижения.

— Нам-то понятно, Денис Анатольевич, только вот зачем нам Федор? — На ровном месте полушутливо возбухает Максим Горовский, студент-химик.

— А затем, милостивый государь, что ежели какая дурь вам в голову придет, то Кот это своевременно заметит и с помощью дружеского подзатыльника ее от греха подальше и выбьет. — Что-то я не понял, что за разговорчики в строю, хотя, ладно, сегодня спишем это на радость от лицезрения любимого начальства. — Если серьезно, Максим, ты, наверное, забыл, что он — кузнец и слесарь, а, значит, его руки и голова лишними не будут. Все, задача ясна? Исполнять!..

Четверка развернулась, причем хитрый Горовский умудрился сразу создать препятствие из студентов-горняков между собой и Федором, чтобы последний не смог дотянуться до него своими ручищами, и, как он полагал украдкой, показал Котяре язык. Блин, цирк уехал, а клоуны остались!.. Эти двое пикироваться начали уже давно. Сначала студент оттоптался на Федоре во время занятий грамматикой, мол, «линии в тетрадке надо писать ровнее, ровнее», а спустя какое-то время попал на рукопашке по недосмотру в пару с Котярой, который не преминул воспользоваться случаем, и маленько поучил оппонента падать точно также, то бишь «ровнее, ровнее». Ну, ладно, мы теперь пойдем пообщаемся с господами офицерами и послушаем, как народ выбирался к своим.

Штабс-капитан Федоренко и здесь оказался верен себе, используя одну из комнат казармы под «офицерское собрание». Обшарпанные стены и мебель, собранная с миру по нитке, никого из присутствующих не смущали. А присутствовали почти все, кого хотел бы увидеть. Сам Игорь Александрович в компании двух прапоров, помогавших выводить батальон, Стефанов и Бер, отчаянно отбивавшиеся от вопросов вышеупомянутых, Сергей Дмитриевич и Михалыч, внимательно следившие за словесной баталией. Присутствие последнего меня очень обрадовало. Сам хотел ходатайствовать о допуске казачьего вахмистра в офицерское общество, но тут уже без меня все решили. Вот и чудненько. Так, а вот подпоручика Берга что-то не видно…

Увидев новую жертву для расспросов, любители сенсаций плотоядно заулыбались, а мои недавние «попутчики» облегченно вздохнули.

— Ну теперь-то, Денис Анатольевич, мы наконец можем узнать новости из, так сказать, первых уст? — Федоренко чуть ли не с распростертыми объятиями ринулся навстречу. — Мы уже битых два часа упрашиваем этих господ поведать подробности вашего пребывания в Ново-Георгиевске, а они молчат, ссылаясь на некую договоренность с Вами. Мол, появится подпоручик Гуров, его и терзайте вопросами! Да мы из газет узнали больше, чем от них!

— Простите, Игорь Александрович, но вряд ли я что-то смогу добавить к уже известным фактам. — Проговаривая отмазку, поворачиваюсь так, чтобы кроме штабс-капитана моей хитрой мордочки никто не видел и многозначительно ему подмигиваю. — Николай Павлович и Димитр Любомирович под нашей охраной и присмотром заминировали пару-тройку складов с боеприпасами, затем, когда первые германцы вошли в крепость, их подорвали. После чего вместе с нами очень быстро покинули крепость. Кто ж знал, что первыми в ворота сунутся генералы?

Михалыч и Оладьин, одновременно улыбаясь, многозначительно переглядываются, типа, командир комедию тут затеял. Они-то, конечно, уже в курсе всего. Но это — свои, которые не сдадут и не проболтаются. Федоренко, вроде, — тоже. Но вот его прапора… И, вообще, есть вещи, которые нельзя говорить в открытую, себе дороже будет.

Штабс, видно, все понял, поэтому слегка сокрушается и меняет тему:

— Ну что ж, не хотите говорить, — не обидимся. Тем более, есть более приятная тема для разговора. В нашу первую встречу, там, в форте, от выпивки вы все отказались, может быть, сейчас измените свое решение, а? Обед через час, милости просим-с.

— Да, Денис Анатольевич, хочу напомнить про данное обещание! — Кажется, Николай Бер решил соединить приятное с полезным. И тему снять, и несколько рюмок хлопнуть.

— Ну… хорошо. Согласен. — Ловлю одобрительные кивки своих замов. — Только, чур, подробно расскажете мне, как выскочили к своим… Да, и подскажите, где я могу найти спиртное, дабы выполнить обещание, данное Николаю Павловичу.

— Расскажем, расскажем. У нас секретов от своих не водится, в отличие от некоторых. А насчет выпивки, — Игорь Александрович оборачивается к одному из своих прапоров: — Алексис, будь добр, распорядись, чтобы этого… Мойшу сюда доставили.

Прапорщик выходит за дверь, а Федоренко выдает почти анекдотичный рассказ:

— Мы, когда сюда добрались, только устраиваться начали, как прибегает вестовой, мол, там какой-то тип меня спрашивает. Мне стало интересно — кто таков, дал команду привести. Заходит, представляется Мойшей Леебензоном, полковым жидом. Спрашиваю, мол, а что за должность такая. А он в ответ и рассказывает, что здесь постоянно военные стояли и его услугами пользовались. Если надо чего достать, мол, это — к нему. И что, интересуюсь, достать можешь? А все, отвечает, могу. Отрез сукна на форму, сапоги новые, девочек, если надо, водку, папиросы, марафет, в общем, — все, что пожелаете. Отправил его, чтоб на следующий день пришел, порасспрашивал тут местных, — все, как он и говорил. Вчера заказал ему полдюжины водки, — за полчаса, шельма, управился, но и взял по два рубля за бутылку.

— Отлично! Коль Вы рекомендуете, воспользуюсь его услугами…

Леебензон, полностью соответствующий своему званию внешним видом и акцентом, оказался невысоким полноватым евреем лет пятидесяти с уже начинающей седеть шевелюрой. Если вытряхнуть его из старого задрипаного лапсердака, который верой и правдой служил, наверное, еще Мойшиному прадедушке, да напялить кожанку с фуражкой, — вылитый Швондер из «Собачьего сердца» получится, только без революционной наглости и вседозволенности на лице.

Так, займемся арифметикой. Мне нужно проставиться господам офицерам, в особенности, — Николаю Павловичу. Получается где-то бутылки четыре. Это, значит, — раз. Памятуя о введенном сухом законе в роте, и, дабы не создавать неприятные прецеденты по поводу «двойных стандартов», бойцам тоже можно позволить расслабиться. Все-таки, уже в тылу находимся, а за плечами у всех — не воскресная прогулка. Значит, по косушке на брата. Итого, в грубом приближении — полсотни бутылок водки. Это — два. Нехитрый арифметический подсчет, получается пятьдесят четыре бутылки. Округляем до ровного, в итоге — шестьдесят, сто двадцать целковых. Жалование за месяц, ибо у солдат сейчас нет ни копейки. И где взять?.. Да в том самом пакете, который Синельников презентовал. И пойдут деньги на благое дело. Людям нужно хоть чуть-чуть прийти в себя после рейда. Заслужили. А если у Валерия Антоновича возникнут вопросы, — отвечу по всей строгости. Потому, что нутром чувствую — надо! Хотел отложить сие праздненство до пункта постоянной дислокации, да, видно, — не судьба.

Полковой… снабженец вместе с дежурным унтером остаются возле казармы, а сам бегу к себе, достаю нужную сумму и быстренько возвращаюсь.

— Так, Мойша! Ты в состоянии обеспечить мне в самое кратчайшее время шестьдесят бутылок водки?..

Наслаждаюсь очень редким зрелищем — выпученными от неожиданного предложения еврейскими глазами. Которым, впрочем, вторят такие же выпученные, но уже исконно русские, глаза унтера на заднем плане.

— … Таки господину офицеру нужно цельных ШЕСТЬДЕСЯТ бутылок водки?! — Мойша, наверное, подумал, что ему померещилось. — Таки… Я правильно услышал господина офицера?!

— Правильно, правильно. — Показываю кулак унтеру, застывшему аки соляной столб. — Вот только пикни мне что-нибудь на эту тему в казарме!.. Порежу на мелкие тряпочки!

Дежурный, быстро сообразивший, для чего понадобилось такое количество спиртосодержащей жидкости, расплывается в улыбке от уха до уха, и с лукавым выражением на лице кивает, мол, все понял, буду молчать, как рыба. Свежезамороженная.

— Я дико извиняюсь, но это будет стоить господину офицеру… — Мойша шевелит губами, одновременно помогая себе на пальцах. — Час времени… И… Сто десять рублёв денег…

— На, держи. — Протягиваю ему несколько купюр, надо же, даже скидку организовал. — Сюда же добавляем папиросы и… что-нибудь вкусненького копченого. Справишься с заказом?

— Господину офицеру не нужно сумлеваться. Таки Мойша сделает усе в лучшем виде. — На его лице появляется улыбка. — И пусть этот шлимазл Беня Эрцах сделает кус мир ин тохес, когда придет к старому Израэлю и найдет там только пустые бутылки. Через час вы будете иметь все, что заказали.

Теперь уже спокойно и с каким-то даже достоинством, еще раз выслушал наши пожелания и моментально исчез, получив аванс. Минут через сорок, которые у меня ушли на решение текущих вопросов, появился уже в сопровождении еще двух своих соотечественников и шустрого мальчонки, помогавших тащить водку, папиросы и кое-что из закуски. Пакет с офицерским заказом передаю дневальному, чтобы отнес в «собрание», остальное вместе с Мойшей и дежурным прячем под замок в кладовке, затем выхожу на крыльцо, чтобы рассчитаться с внештатным, но очень ценным снабженцем.

— Держи деньги, гешефтмахер. Быстро управился, хоть и взял дороговато. Ты, и правда, можешь достать абсолютно все?

— Господин офицер может не сомневаться. Если это есть в нашем городе, таки я это могу достать и принесть.

— И, что, если я сейчас скажу, к примеру, срочно нужен десяток «веселых» девок, ты и их также быстро найдешь?

— Таки вашему благородию нужны дефочки, или просто так спрашиваете? — Мойша испытующе смотрит на меня, ожидая, наверное, что спроворится еще один гешефт.

— Считай, что узнаю на будущее. Так как? Могу заказать, если надумаю? Любых? Блондинок, брюнеток, шатенок? И почем берешь?

— Таки вашему благородию господину офицеру нужно было появиться на один год раньше. Тогда здеся был обычный город, а в ентих самых казармах стояли кавалеристы из запасного полка. И кажный месяц сюда приезжал цельный вагон разных веселых фифок… А господа молодые офицеры веселились с ними от души, и иной раз устраивали даже выводки…

— Не понял, а это что за ерунда такая? — Из всех похожих слов знаю только выволочку и выездку. Хотя — стоп! Анатоль как-то говорил, что устроит своим драгунам хорошую выводку. Что-то типа строевого смотра для лошадей. Причем тут… дамы несерьезного поведения?

— Таки если господин офицер не знает, Мойша сейчас все объяснит. — Снабженец даже немного повеселел, по-видимому, от приятных воспоминаний. — Когда приезжали новые дефочки, господа офицеры с ними договаривались, и на чьей-нибудь квартире посреди комнаты ставили стол, за которым сидела «комиссия», заводили граммофон с разными военными маршами. А фифки по одной безо всякой одежды под энтие марши должны были подходить к столу для осмотра. А господа офицеры оценивали их поставку ног и все другие стати…

Ну ни хрена ж себе нравы гусарских бивуаков! Типа, оторваться перед отъездом на фронт? Горячие, блин, кавалерийские парни! Их энергию, да в правильных целях бы использовать!..

— И что, сейчас такое тоже делают?

— Нет, ваше благородие. Сейчас фифки не приезжают. — Мойша грустно замолчал, потом негромко добавил. — Если господину офицеру нужна дефочка, таки она будет у господина офицера… Но только не надо устраивать выводку… И стоить это будет совсем недорого.

— А что изменилось?

— Война, ваше благородие… беженцы. Людей много, а работы таки очень мало. — Мойша объясняет мне, как несмышленышу, прописные, на его взгляд, истины. — Некоторые молодые женщины зарабатывают этим, чтобы прокормить свои семьи. Но они это делают таки потому, что у них нет другого выхода…

Леебензон уже скрылся из виду, напомнив еще раз на прощание, как его найти в случае необходимости, а я курю и немного ошарашено думаю, что слишком отвык, шастая по германским тылам, от реалий Большой земли. Впрочем, как там говорил мудрец? «Боже, дай мне спокойствие принять то, чего я изменить не могу, дай мне мужество изменить то, что могу. И дай мне мудрость отличить одно от другого»… И вообще, вон Михалыч в окне рукой машет, значит, пора снимать пробу.

На обед сегодня — «шрапнель», на которую обычно плевались, но после сидения на консервах, я думаю, пойдет со свистом. Тем более, есть чем смягчить горло. Посоветовавшись с Оладьиным и Михалычем, решили выдать народу по чарке, то бишь, бутылку на пятерых. Остальное же оставить до прибытия на базу. Народ очень впечатлился, когда увидел мрачных дневальных, коим удовольствие откладывалось до вечера, несущих к столу «казенную порцию» и встретил этот процесс бурным и продолжительным радостным ревом, который был быстро пресечен смекалистыми унтерами в целях конспирации. Дождавшись полной тишины, объявил, что сегодня можно чуть-чуть расслабиться, то есть, немного принять на грудь и устроить после обеда сон-тренаж. И сразу предупредил, что если мне придется дискутировать с штабс-капитаном Федоренко, или другими Дунайцами на тему «Почему одним можно, а другим — нельзя?», то это будет первый и последний праздник в роте. Так что лучше тихонько, даже не чокаясь, употребить, а потом, пока командир в хорошем расположении духа, маленько покемарить. Непонятливых не нашлось, так что вопрос можно считать закрытым. Если только внезапно не нагрянет очень уставное начальство и не вставит подпоручику Гурову фитиль по самые гланды за нарушение приказа по военному ведомству за Љ 584. Ну, вот, теперь можно и самим о пайке подумать. Тем более, в «собрании» уже заждались, наверное.

После обеда, в процессе умеренного поглощения водочного «десерта» под легкую закуску, Игорь Александрович все же ответил на очень интересующий меня вопрос:

— После того, как мы с вами расстались у ворот крепости, повел батальон вдоль дороги к Нареву. С обозом было трудновато, но справились. Возле реки, в лесу стали лагерем, а Ваши сорвиголовы разбежались вверх и вниз по течению искать подходящую переправу. Нашли довольно быстро. Я с Сергеем Дмитричем сам сходил, посмотрел.

Место укромное, заросли почти к берегу подходят, да и саперов всего-то человек тридцать-сорок. Подождали темноты, казачки сняли часовых, а остальных Дунайцы штыками перекололи. Уж больно злые на германца были, вот и отвели душу. Переправились, подожгли понтоны и отправили их по течению. Ну, а дальше, — как гусеница ползли. Сергей Дмитрич с вахмистром дозоры во все стороны разошлют, посмотрят что и как, потом батальон двигается. Так и перебегали от лесочка к лесочку, пока до передовой не добрались.

Ну, а там день в лесу просидели, готовились, как стемнеет и германцы успокоятся, прорываться. Разведчики буквально каждую пядь земли осмотрели и ощупали. Везде окопы в две, а то и в три линии уже выкопаны. А у нас — двуколки, по ямам особо не поездишь. Вот и решили верстах в пяти по дороге пробиваться. Германцы ее не тронули, видать, посчитали, что еще пригодится для наступления. На ней только проволочных заграждений накрутили, и два пулемета поставили по обочинам.

Как начало темнеть, мы туда и двинулись. И на краю леса нос к носу столкнулись с германскими артиллеристами. Их, видно, на прикрытие этой дороги прислали, вот они на опушке и стали разворачивать батарею. Тут мы их и прихватили. Ребятки ваши им ни разу выстрелить не дали, вырезали моментально. Ну, а оторвать от орудий Берга я был уже не в силах.

— Кстати, а где Роман Викторович?

— В госпитале, получил два ранения, надеюсь, скоро поправится. Ну, да об этом чуть позже. Так вот, наш герой быстренько снова организовал батарею в походный порядок, с ним же несколько его артиллеристов шли, и мы двинулись дальше. Копыта лошадям и колеса германскими кителями обмотали, чтобы тише было.

За полверсты до окопов перестроились. Обоз и пушки поставили в середину, вокруг них — Дунайцы повзводно. Ваших молодцов Сергей Дмитрич разделил на пять групп, четыре расположил клином справа и слева от основной колонны, чтобы в случае чего могли с флангов по немчуре ударить, а пятую вперед поставил пулеметы на дороге поснимать. Прикомандировал только по одному «свистуну» на взвод, у Вас, оказывается, сигналы свистом разработаны. Ну, а Григорий Михалыч со своими станичниками арьегардом шел, позади всех.

Вот так и двинулись. Пулеметчиков на дороге и патрулей сняли чисто, без звука. Начали уже рогатки с дороги растаскивать, колючку резать, да тут то ли кто-то из тевтонов до ветру собрался, то ли часового в темноте пропустили, только германцы тревогу подняли. Из блиндажей повылезали, — и бегом к дороге. Тех, кто впереди по окопам мчался, из мадсенов быстро положили, остальные же повыскакивали из траншей, — и к нам. Я тут и приказал залповым огнем ответить. По два взвода, — это почти сотня выстрелов одновременно. Три раза отзалпировали, колбасников покосили здорово. А там уже и трофейные пулеметы у дороги в дело вступили, оставшихся поприжали, дали всему остальныму отряду пройти. Берг только замешкался. Батарея последней проходила, у одной пушки лошадей шальными пулями убило, а германцы, видя это, в атаку бросились. Роман Викторович с парой солдат пытались отстреливаться, да тевтонов с два десятка было. Так бы и добили их, да, вот спасибо вахмистру Митяеву, подоспел на выручку. Казаки их в шашки взяли, никто и пикнуть не успел, всех в капусту порубили. А Григорий Михалыч Берга на себе из боя вытащил. Так что подпоручик ему жизнью обязан. Я начальству вашему уже рапорт написал с ходатайством о награждении, — заслужил казак!

— А солдатский телеграф ваши трофеи до двух-трех батарей с обозами раздул. Мне в этом чуть ли не на икону божились. Убитые и раненые еще есть?

— Убитых четверо, раненых — с десяток, все мои. Ваши солдаты, Денис Анатольевич, словно заговоренные, ни одной царапины ни у кого! Как Вы их так вымуштровали, нет, научили?

— А мы бегаем много. — Первыми смеяться стали Оладьин с Михалычем, остальным пришлось объяснять подробней, но последние фразы «Не доходит через голову, дойдет через ноги» и «Если в сердце нету хода, через печень постучим» утонули во всеобщем хохоте.

Федоренко все-таки не оставил своей затеи и поймал меня с папиросой возле открытой форточки. Закурил свою, затем, почти умоляюще глядя в глаза, спросил уже в…надцатый раз:

— Денис Анатольевич! Ну все же… Слово офицера — никому!.. Что было там, в крепости?..

— Игорь Александрович, Вы же должны понимать, что подробностей я не могу сказать. Добавлю только, что непосредственно перед взрывами было несколько винтовочных выстрелов…

Следующее утро принесло радостные новости. После того, как написал все требуемые капитаном Бойко рапорта и даже поторговался с ним до легкой хрипоты насчет количества крестов и медалей, последний обрадовал известием, что отзвонился Дольский и доложил о готовности новой базы к приему личного состава. Штаб с завтрашнего дня тоже собирался передислоцироваться, и, уже точно, не в Глубокое, что вызвало бурные эмоции штабных, невыносимо уставших от хлопанья дверей, шелеста казенных бумаг, звонков телефона и стрекота аппаратов Бодо, в общем, от всех превратностей тяжелейшей службы вдали от передовой. Учитывая, что они, как белые люди, собирались двигаться по «железке» эшелоном через Барановичи на Минск, сопровождавший их автоотряд остался почти не у дел, и Валерию Антоновичу не составило особого труда оформить нас пассажирами в грузовиках. Бойцы, уже давно понявшие, что «лучше плохо ехать, чем хорошо идти», таким новостям обрадовались и, с регулируемым унтерами и командирами «пятерок» энтузазизьмом, стали собираться в путь. Накидали найденного неподалеку уже ничейного сена в кузовы, «куркули» закопали в него трофейные Максимы и сверху, на всякий случай, прикрыли рогожками, чтобы никто из встреченного начальства не мог на них покуситься. Оставшиеся сорок с лишним бутылок водки под бдительным присмотром Михалыча бережно завернули в лохматки и, переложив тем же сеном, как особо точные и хрупкие приборы, уложили в невесть где найденный деревянные ящики, возле которых тут же нарисовался «караул» из выбранных всеобщим голосованием добровольцев.

Ближе к полудню сборы были закончены, мы тепло попрощались с нашими, уже бывшими попутчиками, предварительно серьезно переговорив насчет дальнейшей совместной службы. Федоренко, как я и ожидал, отказался, мотивируя данным командиру полка словом воссоздавать 249-й Дунайский полк, Николенька Бер и Димитр Стефанов обещали подумать и, если что, связаться с капитаном Бойко.

Уже по дороге от нечего делать прокручивал в голове детали этого разговора, сидя рядом с водилой первой машины, да молча наблюдал за окрестным пейзажем, неторопливо проплывавшим мимо, и радовался августовскому мягкому солнышку, гревшему с уже чуть-чуть начинавшему становиться осенним голубого неба. Несмотря на всеобщую расслабленность, еще при погрузке заметил, что одна из «пятерок» в каждом кузове держала оружие под рукой. В моем авто эту задачу выполнял Зингер, удобно расположившись со своим мадсеном возле заднего борта.

В Минск мы прибыли уже вечером, когда начинало смеркаться. И как раз поспели к торжественному ужину в честь нашего возвращения. Точнее, он не начинался до нашего прибытия. Инициатором мероприятия был поручик Дольский, главным исполнителем — Ганна, наготовившая вкусняшек и на роту, и на полуэскадрон Анатоля. В старых казармах Минского гарнизона на улице Водосвятской, или Пьяносвятской, как ее, по словам Дольского, именовали минчане из-за широко известной пивоварни Иосифа Фрумкина, нас не разместили. Мудрое начальство выделило нам место в недавно построенных казармах-бараках на северо-восточной окраине города за халупами ремесленников и прочего бедного люда, рядом с торфяным болотом и Комаровским полем, бывшим уже давным-давно вотчиной военных. Ну, это, может, и к лучшему, — подальше от лишних глаз и, соответственно, таких же лишних вопросов. Роту расселили напротив драгунской казармы, так что наши кентаврообразные коллеги приняли самое непосредственное участие в пирушке, причем, со своими «наркомовскими» ста граммами, разрешенными поручиком. Новые сосновые бревна, еще не успевшие потемнеть, пьянящий запах смолы, сиреневое закатное небо — все это создавало ощущение какого-то массового пикника на природе.

После первой рюмки Дольский оставил за себя старшим по пьянке Михаила Полякова, длинного щеголеватого корнета, ставшего его замом, предложил мне сделать то же самое, и пойти посидеть к нему в «апартаменты». Сергей Дмитриевич воспринял это, как должное, и через пять минут мы уже сидели в небольшой комнатке, приватизированной Анатолем для себя, за круглым столом, на котором была накрыта «поляна». Посередине белоснежной скатерти, подобно маяку, притягивающему взоры изнеможденных моряков, возвышалась бутылка водки с пробкой, залитой белым сургучом. Справа от нее на большом блюде расположилась горка тонко нарезанной буженины, колбасы и копченого сала. Левый фланг был открыт, то есть место пока пустовало. Роль передового дозора выполняла продолговатая селедочница с ломтиками вышеупомянутой рыбы, замаскированной сверху колечками лука. Диспозицию дополняли стоявшие в резерве бочковые огурчики и хлеб, аккуратно разложенные по тарелкам, и мисочка со сметаной. Сервировка с непривычки поражала воображение. Посуда из одного сервиза, столовые приборы из серебра, хрустальные рюмочки, — на фронте от всего этого давно уже отвыкли.

— Ну, и что празднуем? — На моем лице, наверное, было отражено удивление, и Дольский, довольный произведенным эффектом, весело улыбался. — По какому поводу банкет?

— По поводу твоего, Денис, благополучного возвращения из рейда. А еще по поводу некоторых событий, имевших место быть в некой крепости. Но только — т-с-с! — Анатоль приложил палец к губам в шутовском жесте, и произнес неожиданную фразу. — Враг не дремлет!

В эту же секунду, по странному совпадению, в дверь аккуратно постучали, затем очень знакомая лапища Федора открыла ее и в комнату вошла Ганна с блюдом горячих, исходящих очень аппетитным ароматом, драников. Поздоровавшись, обозвав меня по установившемуся обычаю «дзядечкой Командзиром» и получив в ответ традиционное «Привет, племяшка», наша красавица поставила на пустующее место «картофельные оладьи оригинального рецепта» и смущенно ретировалась за дверь, где ее поджидал Ромео, в смысле, Котяра.

— Как она тут поживает? Твои драконы не трогают?

— Денис, ты не поверишь, но все мои стараются выполнить любые ее просьбы и прихоти. Во-первых, они оценили ее кулинарные способности, а во-вторых, Остапец объяснил непонятливым кто такой твой Федор, и что он сделает, если с его невестой кто-то грубо поговорит, не говоря уже о большем. Да и она сама может дать отпор. — Дольский весело улыбается. — По первости к ней один мой придирался. Причем, на пустом месте. Мол, и каша пересолена, и щи холодные… В общем, как-то раз перешли они на личности. И когда он после своих оскорбительных слов о неверии в женскую верность, получил от этой девочки прозвище «пыски кобылячьей», сдуру замахнулся на нее… Прошло буквально несколько секунд, а твои оставшиеся, как из-под земли выросши, берут ее в кольцо, спорщик лежит на земле, скрученный неизвестно как, боясь не то, что шевельнуться, — даже дыхнуть. В руках никакого оружия нет, но, Бог — свидетель, почувствовал, что если к ним сейчас сунуться, — убьют и похоронят. Это потом уже всем объяснили, что «пыска» означает морду на белорусском языке. А я именно в тот момент понял, до какого состояния нужно тренировать своих подчиненных.

— И что потом? Твой боец живой еще?

— Он после этого стал самым рьяным ее защитником. А когда пришлось по случаю ей самой на склад ехать, да там какой-то кладовщик ее высмотрел и пригрозил, что не отпустит продукты, пока она и к нему «поиграть» не придет… Короче, я сам лично ездил и объяснял дураку, что то, что его в бочку с дождевой водой опустили вниз головой, — так это еще не беда. А вот если бы достать забыли, тогда… Мы с ним беседу бы уже не вели. Проникся, однако!

Ай, молодцы! Узнаю соколов по полету! Чует моя… интуиция, что первая в роте свадьба не за горами. Причем, при полном согласии всего коллектива. Не знаю, что тут сыграло бОльшую роль — мое личное отношение к девчонке и игра в «племяшку», или стремление в условиях войны сделать что-то доброе, хорошее, но Ганну все воспринимали, как свою младшую сестричку. За которую, ежели что… Ух, не завидую придуркам!.. Анатоль, тем временем, пользуясь правами хозяина, расположился за столом и привычным жестом, обстучав сургуч, снял картонную крышечку и разлил «жидкость всеобщего уважения и взаимопонимания» по рюмкам, заискрившимся в неярких лучах керосиновой лампы.

— Ну, за твою удачу, Денис! — Дольский стал серьезен. — Лихо погуляли. Мне твои порассказали, как вы там резвились, да и в отделе протоколы допросов пленных германцев читал об отсутствии снабжения. Честно говоря, когда ты рассказывал про партизан, — не особенно верил. Не думал, что можно вот так влиять на ход войны.

— Это наши солдаты могут без патронов, без снабжения на голом ура-патриотизме за Веру, Царя и Отечество одними штыками противника гонять. Только их после этого отцы-командиры штабелями в могилы закапывают и новых пополнений требуют, да отмазку нашли, мол на Руси-матушке баб много, еще нарожают. А у германцев — порядок превыше всего. Это и позволяет им быть самой сильной армией в Европе. Не помню уже где вычитал, во франко-прусскую войну идут порознь двумя колоннами, одна завязывает бой, другая в точно назначенный срок выходит во фланг. В результате меньшими силами разбивают французов в гораздо большем количестве. А у нас такое возможно? Нет. Пока наши хомяки-интенданты зашевелятся, войска от них уже на сотню верст вперед уйдут. Да и генералы у нас — та еще песня. Со слезами на глазах. Один Бобырь Ново-Георгиевский чего стоит. Я там был, видел, как все происходило!

— Ты, Денис, не горячись, а то, как сам когда-то сказал, — водка в рюмке закипит, долго держишь. — Анатоль снова становится веселым, разбитным балагуром. — Давай, твое здоровье!

Содержимое рюмки падает в желудок, разливается приятное тепло, за ним следуют драник с ароматным кусочком мяса. С непривычки слегка неуверенно работаю парой «вилка-нож», Дольский это замечает и подначивает:

— Огрубели в лесах дремучих, вашбродь, по болотам скитаясь, да под кустиками прячась? Привыкай, дружище, тебе теперь ко многому привыкнуть надо. Я-то в Минске уже пообтерся, но поначалу, когда первый раз в город вышел, многому удивился. Ладно, до войны, в мирное время, где ни попадя, вывески висели, что, мол, собакам и нижним чинам вход воспрещен, но сейчас зачем? Это мы там, на фронте в них людей видим, а здесь вся это тыловая камарилья только одним озабочена — урвать кусок побольше, да послаще. А на остальное и остальных — наплевать. Намедни хотел в городе поужинать, заехал в «Стеллу», — ресторация новая для господ офицеров открылась на Захарьевской, а там сплошь тыловые крысы с земгусарами веселятся, да так, что дым — коромыслом. Очередной свой гешефт обмывают, да мамзелек прямо там же щупают, а те и визжат от восторга. Все бы ничего, да начали застольные речи толкать. И выходило по их словам, что это они войну выигрывают, а не те, кто в окопах сидят и казенные харчи задарма трескают. Я к тому времени уже пару раз «к телефону» сходил, мне сгоряча обидно стало…

— Извини, не понял, — причем тут телефон?

— А при том, что ежели желаете, сударь, водочки, подзываете официанта и говорите, что нужно вам по телефону позвонить, затем идете в соседнюю комнатку и там, на столике рядом с аппаратом стоит полная рюмка. Сухой закон, как-никак. А те, — так вообще коньячок-с из чайника по чашкам разливают прямо за столом… Так вот, я к оратору подошел и высказал все, что про них думаю. А потом предложил дуэлировать. Ни одна сволочь не дернулась. Нет, один шпак ряженый хотел было из-за стола вылезти, да силенок не хватило, в своих шпорах запутался, чуть под стол не нырнул. Мамзельки еле поймали.

— Погодите, господин поручик. Рассказывайте медленно и понятно. Что за ряженые тут у тебя? И кто такие земгусары?

— Расскажу, только давай еще по рюмочке. — Анатоль снова разливает водку по рюмкам. — Ну, давай выпьем, Денис Анатольевич. Чтоб на душе не так паскудно было… Так вот, около полутора месяцев назад, в начале июля был образован «Главный по снабжению армии комитет». В него вошли уполномоченные Земского союза и Союза городов, которые объединились. Получилась новая организация под названием «Земгор».

— И что тут такого плохого, а? — Откидываюсь на спинку стула и с удовольствием закуриваю ароматную папиросу. — Земства же с самого начала войны помогали армии. Госпитали, лазареты, питательные пункты на станциях, санитарные поезда, — да много чего делали. Вспомни, к нам тоже уполномоченные этих союзов приезжали, решали вопросы со снабжением.

— Да, согласен, только пока они ранеными и благотворительностью занимались, все было нормально. Но теперь им поручено снабжение армии всем, вплоть до производства боеприпасов. А еще уйма трусливой сволочи осела во всех этих комитетах, комиссиях, секциях, совещаниях. И призыву они не подлежат. Зато им разрешено носить офицерскую форму!.. Нашу форму, только с узкими серебряными погонами с вензелем конторы «ВСГ» или «ВСЗ». Причем, к ней полагается холодное оружие. Представляешь?! Я недавно такого типуса увидел!.. Гимнастерка, шаровары, фуражка, сапоги с застежками под коленками, ремни «Сэм Браун», слева даже свисток торчит. Наверное, чтобы звать городовых на подмогу, когда его грабить будут. Полевая сумка, и, самое пикантное, — на портупее от шашки висит кортик, да какой!.. Длина — чуть ли не с аршин, на голове рукояти птичья голова, загнутая крестовина. Я немного разбираюсь в холодном оружии, благо, дома дед, а потом и отец неплохую коллекцию собрали за годы своей службы… Короче, был это почтмейстерский кортик образца годов где-то тысяча восемьсот двадцатых. И где только раскопал такое, каналья?..

— Ну, у вас, кавалеристов, тоже свои понятия о красоте имеются. Шпоры серебряные, монетка в ножны, чтоб бренчала, стек с петелькой… Продолжать?

— Не надо путать, подпоручик. У нас — традиция. А у них — как ты говорил это слово?.. Понты? — Дольский снова наполняет рюмки. — А сами они суть — трусливые тыловые крысы.

— А что такое «понты» я тебе говорил? Показная бравада чем-то, скорее всего, материальным, чтобы скрыть за ней неуверенность в себе, в собственной значимости, попытка поднять в глазах окружающих свой социальный статус… Не смотри на меня так, я еще не пьян и не заговариваюсь. Это — обычный термин из психологии. Кстати, Анатоль, а не слишком быстро ты наливаешь? Мы, что, куда-то опаздываем?

— Нет, Денис. Просто до сих пор не могу привыкнуть к тому, что здесь творится. Ты-то еще в городе не был, а я покрутился уже достаточно. Сам погуляешь, посмотришь. Только не прибей кого-нибудь до смерти, помни, пожалуйста, о том, что ты — в тыловом городе, а не в германском тылу. Здесь, между прочим, Уложение об уголовных наказаниях действует… Так вот, меха, золото, драгоценные побрякушки идут нарасхват. Это учитывая то, что цены подскочили в три-четыре раза против довоенных, а то и поболее. И покупатели одни и те же. Земгусарство да тыловики наши своим бля…м, извини, по-другому язык не поворачивается называть, скупают. — Анатоль смотрит на меня угрюмым трезвым взглядом. — Каждый вечер в ресторанах пьянствуют почти в открытую тоже они. Откуда такие деньжищи, а?.. В подворотне с рук можно купить почти все. Германский кокаин, германские же презервативы, водку, спирт… даже девочек и мальчиков семи-восьми лет от роду! А рядом — беженцы, которым жить негде, жрать негде и не на что. Которых эти вот новые «хозяева жизни» и за людей-то не считают! Они и на нас, боевых офицеров, плевать хотели с высокой колокольни.

— Ничто не вечно под луной. Почти что пир во время чумы…

— Александра Сергеевича изволили вспомнить, сударь? Нет, Денис Анатольевич, у господина Пушкина воспевается некое упоение, которое сильный духом человек в состоянии ощутить перед лицом грозящей гибели, и это наслаждение в бою со Смертью — «бессмертья, может быть, залог!». А эти людишки умеют только гешефты делать, крысы… Россия-матушка превращается в настоящее крысиное царство… А давай, Денис, выпьем за котов, которые этих крыс переловят и передушат?

— Мяу! — Искренне поддерживаю тост Анатоля…

* * *

Генерал Келлер сидел за столом, устало опустив голову на сжатые кулаки. Перед ним лежал его же приказ, от 5 июля: «С разрешения командующего 9-й армией сего числа я отбыл в двухмесячный отпуск по болезни. Временно командование Хотинской группой передаю командиру 32-го армейского корпуса генерал-лейтенанту И. И. Федотову. Временное командование 3-м кавалерийским корпусом сдаю генерал-майору Г. И. Чоглокову».

Артур Федорович покидал передовую не в самое легкое время для Русской армии. Его корпус громил австрияков, тысячи пленных солдат, десятки офицеров, орудия и пулеметы — вот далеко не полный список боевых трофеев «келлеровцев», как гордо именовали себя его бойцы. Героический порыв охватил всех: от нижних чинов до офицеров. Келлеровцы дрались не щадя ни себя, ни врагов. Георгиевские кресты стали заслуженной наградой и для нижних чинов и для самого командира корпуса. Казалось, что еще немного, еще чуть-чуть и тактический успех перерастет в стратегический. Но 8 апреля ситуация резко изменилась — началось мощное наступление германских войск под Горлицей. Чтобы избежать окружения на этом участке фронта Русской армии пришлось отступать. Но она отступала, а не бежала, огрызалась яростными контратаками и штыковыми ударами, гибла под ураганными артобстрелами, но сбивала германцам темп, заставляя дорого платить за каждую пройденную версту.

И в эти дни приходится уезжать в тыл. Если бы не раны, полученные в апреле и мае, да травма при падении, то Федор Артурович ни за что не оставил бы свой корпус, но все имеет свой предел прочности. Последней каплей, подточившей силы уже далеко не молодого генерала стало известие о смерти родного брата, умершего в Кисловодске от последствий тяжелой контузии всего лишь день назад. И было еще одно обстоятельство, которое генерал Келлер тщательно скрывал от окружающих. Это была своеобразная борьба, которую он вел сам с собой двадцать четыре часа в сутки, начиная еще с конца февраля. Федор Артурович хорошо запомнил ту ночь, когда поднятый на ноги генеральским воплем: «Молчать, ефрейтор, убирайся, мерзавец, вон!!!» денщик с обнаженным клинком ворвался в спальню к своему командиру и не нашел никого, кроме самого генерала. Тогда удалось все списать на усталость и ночной кошмар, но позднее многие окружающие отметили, что их начдив стал весьма болезненно морщиться при виде ефрейторских знаков различия и иной раз, при наличии повода, мог устроить жесткий разнос любому их носителю.

До недавнего времени об этой тайне не знал никто, так как Федор Артурович не хотел, что бы его сочли сумасшедшим или одержимым бесами. Первые дни, генерал считал, что это последствия контузии, которую получил десяток лет назад, исполняя обязанности Калишского генерал-губернатора, от взрыва бомбы, брошенной в него террористами. Но видения не исчезали.

После растерянных криков: «Где я?! Мама, доктор, что со мною?!», требований позвать каких-то ФСБ-шников, в голове возник сплошной сумбур из отрывков странных песен, непривычных военных команд, образы девиц одетых, или скорее раздетых так, что их не взяли бы даже в самый захудалый кафешантан. А иногда появлялись и откровенно страшные видения, в которых фигурировал расстрел человека, разительно похожего на императора Николая Александровича. Периодически некто, называвший себя Сашкой Александровым, пытался навязать своё «Я», и лишь железная воля генерала Келлера позволяла пресечь все эти попытки и загнать незваного гостя куда-то на задворки сознания. Тогда тот сменил свою тактику: несколько анекдотов о разбитном гусарском поручике Ржевском заставили генерала улыбнуться, а однажды даже тривиально заржать, как жеребцу. Причем все это происходило при совершенно не располагающей к смеху обстановке. К поручику добавился некий Вовочка. Чуть позже, Федор Артурович поймал себя на том, что иногда напевает очень навязчивую песенку: «Как хорошо быть генералом». Все-таки, хотелось верить, что ситуация находится под контролем, но с появлением Зиночки Можаровой все полетело кувырком.

Молоденькая сестра милосердия из смолянок откровенно влюбилась в боевого генерала еще тогда, когда он командовал 10-й кавалерийской дивизией. Федору Артуровичу, как каждому настоящему мужчине, льстило внимание со стороны женщины, которая по возрасту годилась ему в дочери, и он с удовольствием проводил часы досуга в ее обществе. До некоторых пор все было невинно, но Зинаида Александровна в свои двадцать два года уже успела выйти замуж и не собиралась ограничивать свои отношения с генералом всего лишь музицированием и исполнением русских романсов и французских песенок под аккомпанемент рояля. Тем более, что про смолянок ходили весьма пикантные истории, а Зиночка, явно относилась к той категории институток, которые знали «на зубок» последний том классика еще на первом курсе. В один из вечеров, она сменила привычный костюм сестры милосердия на вечернее платье, которое по канонам начала двадцатого века должно было буквально «падать с плеч». Обнажённые плечи, глубокий заострённый вырез на спине, декольте на груди. Удерживали лиф лишь «косточки», придававшие ему жёсткую форму. А если добавить к этому пьянящий аромат «Любимого букета императрицы»…

Федор Артурович понял, что у него остается лишь два варианта действий: немедленно уйти или… Но в этот момент в его голове что-то щелкнуло и почти явно прозвучали слова: «Бежать вздумали, Ваше превосходительство? Не выйдет!!!». Последнее, что успел сделать генерал — повернуть ключ в двери, а далее понеслось… Как будто с его плеч свалился груз нескольких десятков лет, и он снова был вольнопером драгунского полка, а рядом была, актриса бродячего театра. Ураган страстей бушевал с небольшим перерывом почти час. К счастью мебель тех времен была сделана, как говорится, на века и последовательно: стол, рояль и кровать достойно выдержали испытание страстью. Келлер взял в себя в руки, лишь, когда в голове и наяву почти в унисон прозвучали фразы на немецком и французском языках: «es ist fantastisch» и «C'est tres bien, mon general».

И этот вечер был не последним. Ушло затмевающее разум сумасшествие, но осталась любовь между мужчиной и женщиной, разделенных десятилетиями, судьбой и людьми, но сумевших найти друг друга на войне. «Что эта девочка нашла во мне? — чуть слышно шептал Федор Артурович, — и, я тоже — хорош, старый хрыч. Правду говорят: седина в висок — бес под ребро». Мгновенно бес, или кто иной, поселившейся в его сознании напомнил о себе. И опять, сделал это очень тонко. Генерал даже сам не заметил, когда горечь в его словах сменилась стихами:

Но, как оказалось, что он не заметил, не только это. После последних слов, в комнате прозвучало:

— Боже, как это прекрасно, Тэодор, но я никогда не слышала эти строки. Хотя, какая же я глупая, ведь это Вы написали о нас?! Но почему так трагично? Вы вернетесь, и мы снова будем рядом, вместе. Ну, распрямите плечи и встряхнитесь, mon chevalier!

Зиночка грациозно, как это могла только она, подошла к столу, бережно, обеими руками обняла генерала и прижалась щекой к его плечу. Поистине, в ней было какая — то магия. Из тела уходила усталость, а из сердца — боль. И именно сейчас Федор Артурович решился рассказать хотя бы часть правды о том грузе, который свалился на его плечи.

— Зина, мне, действительно, очень нелегко. Наши штабные «маркони» передали тяжелую весть — вчера в Кисловодске умер мой брат. А ведь ему не было и 50!.. Проклятая контузия свела его в могилу, а ведь и я, тоже, был контужен. Это случилось давно, но теперь мне кажется, что я слышу в голове чей-то голос, и… просто боюсь сойти с ума. Ты единственная, кому могу довериться. Я не знаю, что мне делать?! К кому обратиться за помощью?! Я не могу с этим жить, иногда просто хочется взять шашку в руки и броситься в рукопашную на австрияков. Если суждено погибнуть, то в бою, а не в доме для умалишенных.

— Я тоже заметила, что с Вами не все ладно, Тэодор, но, кажется, знаю, кто сможет помочь, — Мажарова присела рядом и, положив свою маленькую ручку поверх богатырской длани Келлера, начала свой рассказ:

— На курсах сестер милосердия с нами проводил занятия один замечательный доктор — Михаил Николаевич Голубев. Могу признаться, что все слушательницы были в него немножко влюблены, даже я, — Зиночка чуть покраснела и кокетливо стрельнула глазками в сторону Федора Артуровича. — Так вот этот врач, искал и смог найти способ лечения контузий. А недавно я просматривала подшивку газет, и, представляете, нашла о нем самые свежие вести. Оказывается, сам академик Павлов аплодировал ему на Пироговском съезде, когда доктор выступил с резкой речью в защиту Государя и Государыни от доморощенных якобинцев. Теперь Михаил Николаевич работает в Подмосковье и, вместе с профессором Ижевским творит чудеса исцеления. А патронирует им лично знакомый Вам принц Александр Петрович Ольденбумргский. Я уверена, что они смогут Вам помочь.

Этот «сеанс психотерапии» продолжался еще час, хотя Федор Артурович и не возражал бы и против большего срока «А если, перенести отъезд на завтра? Тогда сегодня вечером можно…» — всплыла в голове генерала провокационная мысль, но ее вспугнули два обстоятельства — явное одобрение и поддакивание зашевелившегося в подсознании «беса» и деликатный стук в дверь с последующим докладом вошедшего адъютанта: «Автомобиль готов, ваше превосходительство, пора выезжать — до отхода поезда остался час».

— Сейчас буду, ждите меня в машине — ответил Келлер и, когда они опять остались наедине, склонился перед любимой женщиной, нежно касаясь губами ее руки. Зиночка по старинному обычаю, поцеловала его в голову и, желая не затягивать мучившую их обеих сцену прощания, произнесла: «Поезжайте, mon general, да хранит Вас Господь. А я…а я буду ждать, и молиться за Вас» — и не в силах сдержать слезы выбежала из комнаты. Уже позже, в купе, пока денщик Прохор расставлял вещи, генерал, снимая китель, обнаружил в его кармане маленький нательный образок святого Пантелеймона — целителя бережно завернутый в хранящий аромат «Букета императрицы» кружевной платочек. Не смотря на то, что Федор Артурович был лютеранином, он повесил образок на шею, возле крестика. Маршрут путешествия предполагал несколько остановок, и первой из них был Кисловодск. Прибыв в этот город, генерал в первую очередь посетил кладбище, на котором совсем недавно был похоронен его брат, затем визиты с соболезнованием к родственникам усопшего, неизбежная встреча с нотариусом, позволившая уладить все наследственные вопросы и прочие малоприятные обязанности. Все это просто измучило Федора Артуровича, у которого ныли плохо зажившие раны и в унисон к ним возникали сильные головные боли. А посему, он изменил свое первоначальное решение ехать на лечение в Харьков, в котором с начала войны жила его семья и, воспользовавшись любезностью начальника местного военного госпиталя (в который фактически превратился весь Кисловодск) отправил телеграмму Верховному начальнику санитарной и эвакуационной частей с просьбой о встрече. Принц Александр Петрович Ольденбургский, был не только лично знаком с боевым генералом, но и отлично знал о том уважении, которым пользовался тот в ближнем кругу Императора, не заставил себя долго ждать с ответом: «Через неделю, 18 июля — прибываю в Москву со своим поездом. Стоянка двое суток. Буду рад Вас видеть». Имея некоторый запас времени, Келлер с благодарностью согласился на предложение начальника госпиталя после врачебного осмотра посетить бальнеологические учреждения Кисловодска расположившиеся на Тополевой алее. Бассейн с подогретым нарзаном, и новинка того времени особая гидромассажная ванна «велленбад», а в перерывах между процедурами прогулки в боковых пристройках здания несколько улучшили физическое и эмоциональное самочувствие старого солдата, а посему Федор Артурович отбыл в Москву, в гораздо более лучшем настроении и с надеждой на успех. Необходимо отметить, что война еще не успела сильно сказаться на работе железных дорог в глубоком тылу. Строились новые линии, формировались составы. Во второй половине лета планировался пуск скоростного поезда «Кисловодск — Москва» и перед его первым рейсом, в первопрестольную в двух вагонах первого класса должна была отправиться группа инженеров и чиновников — путейцев т.с. «для последней проверки готовности». Естественно, что для боевого генерала, героя хотинской битвы и просто человека, чья фамилия в этом, по сути, не самом большом городе была на слуху, выделили отдельное купе. Не был позабыт и верный Прохор. Необходимо отметить, что в Российской Императорской Армии денщики составляли некую касту, в которой как в зеркале отражались обычаи и порядки, которые сложились в различных воинских частях. Если не считать отдельных фактов самодурства, то в целом между офицерами и их денщиками складывались несколько фамильярные, а часто и патриархальные отношения. Рядовой JI.-Гв. Драгунского полка Прохор Иванович Найденов, попал в категорию нестроевых после того, как потерял по одной фаланге на двух пальцах правой руки в результате взрывов устроенных в Калише польскими социалистами, а точнее отпетыми боевиками и террористами, жаждущими уничтожать все, что ассоциируется с «москальским быдлом и схизматиками». И с тех пор стал тенью и ангелом — хранителем Федора Артуровича. Он строго следил, что бы «их превосходительство» не остался голодным, мог под шрапнелью доставить термос с горячей едой и старался как мог обеспечить элементарный комфорт даже на передовой. Клинок, который вопреки официальным правилам Прохор продолжал носить, не был бутафорским. До армии, еще мальчишкой он нашел себе пристанище в цирке и успел освоить искусство джигитовки и метания ножей, топоров и всего, что можно отнести к категории колюще — режущих предметов. А его сварливые жалобы о том, что: «не бережете совсем себя Ваше превосходительство, ну как дите малое….» вызывало у окружающих улыбки — ворчун был моложе своего генерала. А после того, как кто — то из офицеров припомнил его знаменитого тезку — Дубасова, маленький портрет генералиссимуса Суворова (репродукция с известного творения Николая Авенировича Шабунина) неизменно украшал стену помещения, в котором хотя бы на день располагался Найденов. Не стало исключение и купе поезда, которому ушлые путейцы сумели присвоить ранг литерного. Все 36 часов, за которые мини эшелон домчался до Москвы, Александр Васильевич ясными глазами, чуть заметно улыбаясь, наблюдал за потомками.

Устало выпустив пар, один из лучших локомотивов Империи по прозвищу Русская Прери прибыл на излюбленный «пункт швартовки» большинства московских железнодорожников — Казенный винный склад Љ 1. Но наполеоновские планы по «разграблению» винных запасов были сорваны полученной телеграммой: «Поторопитесь освободить платформу. Через полчаса прибывает поезд принца Ольденбургского».

Всеобщее разочарование не разделяли, пожалуй, лишь генерал Келлер и Прохор, которым изрядно надоела дорога, хотелось смыть с себя мельчайшую угольную пыль — неизбежную спутницу путешествующих по железной дороге и просто размять ноги.

И они успели совершить небольшой моцион, как к платформе подошел личный поезд принца.

Федор Артурович по въевшейся в кровь и плоть военной привычке скользнул рукой по фуражке, отдернул китель и без того идеально облегающий его фигуру, сохранившую юношескую стройность и направился к середине платформы, где уже сформировалась группа встречающих. В ней наряду с разноведомственными чиновниками преобладали отблескивающие серебром погоны военных медиков, некоторые из них были даже украшены вензелями коллежского асессора Императорской военно-медицинской академии и статского советника Московского военного госпиталя Петра Великого. На вицмундирах поблескивали целые созвездия орденов Станислава и Владимира.

Увидев неспешно приближающегося генерал-лейтенанта гигантского роста, присутствующие мгновенно развернулись к нему лицами, ухитрившись при этом сохранить построение в соответствии со старшинством чина. В первую очередь они мгновенно оценили ордена Святого Георгия 3 и 4-го классов, а также знаки отличия тех же степеней на генеральском кителе. Инстинктивно чиновники и медики опустили глаза на собственные награды. Но, увы, все они были без мечей…

Подойдя ближе, Федор Артурович приложил правую ладонь к фуражке в ответном приветствии и представился:

— Добрый день, господа. Честь имею представиться генерал-лейтенант граф Келлер. Позвольте присоединиться к столь представительному собранию и встретить его Императорское Высочество?

Естественно, что согласие было высказано единодушно и прозвучало хором. Далее последовала церемония представления, которую невольно прервал сам Федор Артурович. Граф, не страдающий близорукостью, заметил стоявшего позади всех медицинских «полковников» и «генералов» пожилого мужчину с погонами полкового зауряд-врача и, вызывая недоуменные взгляды собравшихся, остановился перед ним.

На его далеко не новом мундире одиноко висел потемневший от времени серебряный крестик — тот, который в народе именовали «солдатский Георгий».

Дело в том, что чиновники, встречающие принца, на собственном опыте были знакомы с его решительным и взрывным характером, нетерпимостью по отношению к разгильдяйству и неисполнительности. А учитывая то, что находясь на театре военных действий, Александр Петрович подчинялся непосредственно Верховному главнокомандующему, а за его пределами — непосредственно императору, последствия для проштрафившихся чиновников могли быть весьма печальными. Смягчить сердце генерала от инфантерии, который отличился личной храбростью в русско-турецкой войне, могло присутствие или красивой женщины, или участника тех далеких, но славных лет. С подходящей дамой на это раз не повезло, вот и пришлось пригласить Евстафия Ивановича Водкина, который будучи студентом медицинского факультета Московского университета, летом 1877 года сбежал на войну — освобождать «братушек» от турок. Отличился личной храбростью, вынес с поля боя не один десяток раненых, за что и был награжден Знаком отличия Военного ордена 4-й степени. После окончания военных действий завершил учебу и решил связать свою судьбу с армейской службой. Но, ершистый характер, неумение кланяться и, самое главное, кристальная честность, мягко говоря, не способствовали карьерному росту. А далее появилась привычка, возможно навеянная историческими корнями фамилии, искать утешения в хлебном вине. Но при этом громадный опыт, который, как известно не пропьешь, природное чувство диагноста, умение практически голыми руками оказать помощь при ранении или травме всякий раз удерживало начальство от увольнения его в отставку.

А посему, поднимая рюмку, наполненную до краев продукцией произведенной товариществом «Бекман и К№» Евстафий Иванович декламировать вслух самому себе строчки, написанные одним из его друзей, отставным поручиком:

— Бог мой, Евстафий Иванович, неужели это ты?! — негромко произнес генерал. — Какими судьбами? Вспомнил, как перевязывал лейб-драгунов под турецкими пулями, и снова рвешься в бой?

— Так точно, Ваше превосходительство, как такое позабудешь? Горячие выпали тогда деньки, да и солдатики наши под огнем не кланялись, рубили супостатов до конца.

— Забудь, друг любезный, про титулы. Для тебя я просто Федор Артурович, но обо всем поговорим чуть позже, вот только повидаюсь с его императорским высочеством.

Тем временем из вагона вышел полковник, который управлял военно-походной канцелярией Ольденбургского и был известен как талантливый рассказчик анекдотов. То обстоятельство, что его взгляд сразу остановился на Келлере, свидетельствовало об определенных инструкциях, полученных от принца.

Подойдя к встречающим, он обратился к Федору Артуровичу:

— Здравия желаю, Ваше превосходительство. Честь имею представиться, полковник Кочергин. Его высокопревосходительство, генерал от инфантерии Ольденбургский ждет Вас в своем штабном вагоне. А Вам, господа, придется немножко подождать. Его императорское высочество непременно Вас примет, но после графа. Прошу простить, но дела ратные, прежде всего, а генерал-лейтенант Келлер прибыл прямо с передовой. Федор Артурович направился к вагону, успев на ходу напомнить Евстафию Ивановичу, чтобы тот непременно его дождался. Такой расклад поначалу несколько расстроил встречающих, но статский советник, от медицины мгновенно просчитав изменившуюся обстановку, (сказывался, вероятно, многолетний опыт ночных карточных игр в Английском клубе) изрек:

— Господа, а ведь ситуация разрешается ещё более благоприятно, чем мы предполагали поначалу. Сейчас принц с графом вспомнят вместе, как били когда-то турку, в общем, освежат в памяти «времена Очакова и покорения Крыма», а там и «адмиральский час» поспеет. Я уверен, что Его императорской высочество будет в самом благодушном настроении. А пока, дайте знать начальнику госпиталя о готовности к высочайшему обходу и торжественному обеду.

Тем временем, генерал Келлер, войдя в штабной вагон, попытался поздороваться в точном соответствии с военным этикетом. Однако, Александр Петрович Ольденбургский (во всяком случае, вне дворца) не жаловал тонкости политеса, а посему, он запросто, по дружески пожал руку, а потом и обнял Федора Артуровича.

Жаль, что в этот момент, рядом не оказалось Васнецова или кого-либо из его учеников. Двое немолодых мужчин богатырского роста и стати, сжали друг друга в объятиях, подобно былинным героям. Один из них — сохранивший юношескую стройность, второй — чуть пониже, с возрастом погрузневший, но не по годам подвижный. Принц, олицетворял собой славные дела века прошлого, тех, увы, прошедших дней, когда Европа послушно ожидала, «пока русский Царь рыбачит». Тех времен, когда казалось, что русские рати под гром пушек и оркестров, вышвырнут прочь турок из града Константинова и над Святой Софией вновь засияет православный крест. И эти строчки великого Вяземского:

— как нельзя лучше подходили к генералу от инфантерии Александру Петровичу Ольденбургскому.

Граф Келлер, прошедший еще юношей ратную школу в тех же сражениях, являл собой некий мост, соединяющий века и события. И этим двум ярким, неординарным людям было, что вспомнить, и о чем поговорить. Но законы русского гостеприимства святы, а «Соловья баснями не кормят!». Именно с этими словами, принц предложил продолжить серьезный разговор за накрытым столом.

— Благодарю Вас, Александр Петрович, с удовольствием принимаю Ваше приглашение, но вот только у меня на платформе денщик остался, а он со мною почти десять лет, вместе через огонь и шрапнель прошли. Да и еще один старинный знакомец дожидается — полковой зауряд-врач Он, еще студентом на турецкую войну сбежал и даже солдатский Георгий заслужил. Так мы с ним, почитай с тех пор и не виделись. Он человек хороший, да и врач, как говорится — от Бога. Да, видать, как и мы с Вами, несозданный для мирной жизни. Я на него посмотрел: как был на груди солдатский Георгий, так и остался, ни Анны, ни Станислава — не чета остальным встречающими. У них на мундирах орденов столько, что впору в атаку на пулеметы посылать — все пули отскакивать будут.

— А Вы, Федор Артурович, как я погляжу, ничуть не изменились, — ворчливым, но довольным тоном ответил принц, который, как и большинство фронтовиков, недолюбливал тыловиков. — Впрочем, я с Вами согласен. Но, позвольте одну минутку.

Ольденбургский нажал кнопку звонка и отдал приказ появившемуся дежурному унтер — офицеру:

А ну-ка, братец, пригласи сюда полковника Кочергина. И через мгновение — Михаил Васильевич, здесь на перроне остался денщик графа и его старинный знакомый — полковой врач. Прошу Вас, распорядитесь, чтобы поместили в поезде, пока мы переговорим. Да, и чтоб, голодными не остались.

Но начальник военно-походной канцелярии принца относился к тому, достаточно немногочисленному числу служак, которые умели буквально предвидеть пожелания своих начальников. Поэтому, в лучших традициях Станиславского выдержав паузу, доложил:

— Ваше высокопревосходительство, уже исполнено. Рядовой Найденов и полковой зауряд-врач Водкин размещены в приличествующих их званию помещениях и ровно через пять минут приступят к обеду.

Генерал Келлер, был явно ошеломлен такой предусмотрительностью, хотя ни для кого не было секретом, что командиры и начальники разных рангов ценили подобные качества в своих адъютантах и даже порой устраивали негласные соревнования. Но здесь поработал мастер экстра-класса.

Ольденбургский, давно привыкший к к подобным чудесам, в исполнении своего главного делопроизводителя, самодовольно усмехнулся и решительным жестом пригласил к столу.

Поначалу генералы по — гусарски выпили по лафитнику водки, которую разливали из заботливо охлажденного хрустального графинчика. Затем вновь сели и принялись трапезничать. С учетом военного времени меню было простым, но вкусным и питательным:

Картофель отварной, селёдка с подсолнечным маслом и луком, красная лососёвая икра, заливная осетрина. Мясные закуски были представлены тамбовским окороком и говяжьим студнем. И непременные для истинного русского человека, коими без сомнения были и принц, и граф, — соленые огурчики, так любимые императором Николаем Павловичем, квашеная капуста, и грибочки в маринаде. В течение нескольких последующих минут, двое старых рубак отдали должное закуске. Тем более что трапезничать вдвойне приятно, когда не нужно придерживать рукой стакан, норовящий опрокинуться или под стук колес перекочевать на противоположный конец стола.

Преддверием начала серьезного разговора стала третья рюмка водки, которую Александр Петрович отмерил собственноручно. И перед тем, как выпить, сказал несколько слов:

— Знаю, Федор Артурович, что брата Вы схоронили. Помянем Артура Артуровича, пусть ему земля будет пухом.

Не чокаясь, они одним глотком проглотили водку, и замолчали на пару минут, думая каждый о своем. Увы, приходит то время, когда человек все чаще теряет, чем находит близких ему людей.

Далее обед прошел практически в тишине. И лишь только после тоста Ольденбургского за то, что бы собраться с силами, да погнать тевтонов вплоть до Берлина, обстановка вновь стала более комфортной. Генерал Келлер несколько раз пытался завести жизненно важный для него разговор, ради которого он и просил принца о встрече, но Александр Петрович решительно пресек эти поползновения.

— Не будем спешить, граф, я тут давеча с нашими японскими союзниками встречался. Так они все важные решения принимают за чаем. Как это они там называют? — достав из кармана блокнот, он прочитал: «Отя-ни симасё» — «попьем чаю». И мы так же поступим. И не из нагревателей этих электрических, а по-настоящему.

На столе тем временем вестовые заменили сервировку. Появились пышущий паром самовар, колотый сахар, еще теплые булочки, испеченные в полевой пекарне, и любимое кушанье русских дворян — варенье.

Дождавшись пока они снова останутся вдвоем принц, видя, что Келлер колеблется, не зная как начать разговор, взял инициативу в свои руки.

— Федор Артурович, когда получил от Вас радиограмму из Кисловодска, то сразу понял, что просьба Ваша лежит в сфере медицинской. О ранениях Ваших знаю из приказов по армии, да и из газет. А сейчас и сам вижу, что подлечиться нужно, а то лицо осунулось, и седины изрядно прибавилось. Выбирайте любой госпиталь, больницу, а если пожелаете, то можно и заграницу съездить.

— Александр Петрович, Вы правы — нужен мне врач, да не простой, хотя именно у Вас такой и есть. И дело не в ранах, а точнее не только в них одних. Видать старая контузия пробудилась, когда я упал ненароком. Теперь, порой голоса в голове слышу, да и сны разные… А у меня в корпусе медикусы подсказали, что под Москвой институт новый открылся, директором в котором сам академик Павлов. А у него заместителем некий эскулап Голубев. Так он, говорят, контузию излечить может.

— Вы, вероятно Михаил Николаевича в виду имеете? Есть такой. Доктор от Бога, да из не кабинетных будет. Госпиталем на фронте командовал. Да и человек правильный. На съезде Пироговском настоящий бой дал разным злопыхателям. Там история еще одна была, но просто детектив какой-то! После заседания, доктора и его друга то ли избить, то ли убить пытались. Но Михаил Николаевич твердым орешком оказался, да и полиция наша на этот раз сработала оперативно. Задержали мазуриков и доказательств изрядно собрали. В общем, загремели голубчики за решетку и адвокаты не помогли. А доктору нашему и угрожать пытались и деньги предлагали. Но не того напали! Думаю, что это именно тот человек, который Вам и нужен. В общем, сейчас пошлем им в институт весточку и обо всем договоримся.

Александр Петрович еще раз вызвал дежурного унтер-офицера и распорядился:

— Передайте распоряжение в радийный вагон, пусть вызовут на связь академика Павлова. Он сейчас в Подмосковье, в своем институте. Как только он ответит, дайте нам знать.

 

Часть девятая

Следующий день начался небольшим сюрпризом-переполохом. Сразу после завтрака народ, ожидая построения на развод, кучковался в курилке. Унтер Боря Сомов, поглядывая на часы, дабы соблюсти пунктуальность поточнее своего закадычного друга и соперника Чернова, собирался уже командовать построение, когда раздался негромкий хлопок, перешедший в вопль типа «Убью!!!» и из солдатской массы стартанул сначала вольноопределяющийся в данный момент в выборе направления студент-химик Горовский, а затем кто-то из бойцов. Блин, не смог рассмотреть кто, оба залетели за угол, скрыв от нас самое интересное — концовку погони. Фельдфебель Остапец, знавший своих погранцов со всех ракурсов лучше меня, усмехнулся в усы:

— Доспорился петух крикливый…

— Иван Иваныч, я чего-то не знаю? — Это что-то новенькое в нашем дружном коллективе. — Что за споры?

— Да это мой «любимец» Паньшин уже второй день бухтит на господ студентов. Слух прошел, что Вы их к медалям «За храбрость» представили. Вот он и донимает вопросами, где же они свою храбрость проявили.

Да там, где до сих пор воронки от их взрывов, наверное, еще остались. Жаль, не было этого крикуна рядом, когда вместе с Максимкой минировали баллоны с хлором. Поучаствовал бы в мероприятии, не задавал бы глупых вопросов. Хотя он тоже без дела не сидел… Ладно, надо будет провести беседу на тему «Взаимодействие, взаимовыручка и взаимопомощь специалистов разных специальностей в работе диверсионной группы». Причем, сразу со всей ротой. А еще пора возобновлять длительные марш-броски, а то, вижу, что застаиваться молодцы начали, дурные мысли в головы лезут.

— И чем, Иваныч, спор закончился?

— Дык Максимка сказал, што ентова дурня сваёй химией поучит маненько. И, видать, сдержал слово-то.

Стоящие рядом Оладьин и Михалыч ухмыляются.

— Ладно, разберемся после развода. Пошли, господа командиры, развод учинять…

Спустя полчаса, когда все дружно разбежались по своим рабочим местам, вызываю в канцелярию всех студиозусов, чтобы устроить разнос. Ставил им конкретную задачу еще во Дворце разобраться с трофейными «консервами», до сих пор — ни ответа, ни привета. А с Максом вообще отдельный разговор будет. Расслабился, блин, будущий Менделеев.

Веселая троица появляется почти моментально, как будто ожидали под дверью.

— Ну, что, соколы ясные, расскажите-ка с каких пор приказы командира роты не являются обязательными к исполнению?.. И чего молчим? Более важными делами были заняты? А, господин Горовский?.. Я вам еще когда поручил разобраться с трофейной железякой? Жду ответа, желательно краткого и по существу.

— Разрешите доложить, Ваше благородие! — Максим вытягивается во-фрунт, поедая начальство искренне-преданными глазами. — Ваше приказание выполнено! Вышеупомянутый предмет детально изучен!

— И почему только сейчас докладываете?

Илья Буртасов, старший из студентов-горняков, принимается интеллигентно объяснять:

— Денис Анатольевич, мы только вчера вечером закончили. Решили, что будет удобней доложиться сегодня поутру. Вы же вчера с поручиком Дольским были заняты.

Ну, жулики! Типа, мы бы доложили, да командир веселиться изволил, не велел беспокоить.

— Ладно, и чем вы порадуете любимое начальство?.. Давайте, рассказывайте, что там такое.

— В-общем, расковыряли мы осторожненько одну из жестянок. Это — германская мина, но довольно хитрая. Она — как снаряд, уложенный в жестяную гильзу. Сам корпус состоит из двух жестяных же стаканов, между которыми уложены маленькие стальные цилиндрики. Внутренний стакан заполнен взрывчаткой…

— Судя по виду и запаху, там динитронафталин. — Горовский не выдерживает и пытается вставить свои «три копейки».

— Максим, еще раз неприлично выругаешься, — отправлю копать землю.

— Зачем?!

— За казармой. Чтобы впредь неповадно было товарищей перебивать и умными словами сорить. Продолжай, Илья.

— Внизу гильзы находится вышибной заряд. — Буртасов косится на Макса, но тот молчит, изображая оскорбленную невинность. — Мешочек с черным порохом и электродетонатор. Да, посередине основного заряда проходит трубка и прорезью. Внизу ее закреплен ударник. Мы посоветовались, и думаем, что вверху трубки должен крепиться капсюль. А когда на электродетонатор подается ток, пороховой заряд, скорее всего, вышибает мину вверх. Она летит до тех пор, пока не натягивается специальная цепочка, которая тянет капсюль по трубке навстречу ударнику. Происходит взрыв. Мы посчитали, если закапывать мину полностью в землю, то шрапнель разлетается на высоте около аршина. Насколько далеко — не знаем… Хотелось бы попробовать одну…

— Вы что, хотите вот так, прямо в черте города устроить взрыв?.. Обалдели? — Нет, ну ни хрена себе заявочки!!! — Забудьте, как страшный сон!

— Мы тут сарай старый нашли, ничейный. Бревенчатый. В нем и разбирали мину. Там стены хорошие, должны выдержать…

— Так, пока ничего не предпринимать… НИЧЕГО!.. Я подумаю… С этим понятно. Теперь займемся лично Вами, юноша. — Обращаюсь непосредственно к Максимке. — Что за цирк я наблюдал сегодня утром перед разводом?

— Денис Анатольевич, Максим по личной инициативе сделал несколько петард. Ну, чтобы на занятиях имитировать разрывы гранат. — Илья пытается вступиться за друга.

— Ну-ка, ну-ка. Отсюда поподробней. Образец есть?

Горовский достает из кармана пару бумажных трубочек размером с большой палец и протягивает мне. Трубки плотно набиты, в торце каждой торчит по паре спичек головками наружу, обмотанных тонким шпагатом. Пока я осматриваю девайсы, начинает лекцию:

— Внутри — смесь перманганата калия и магниевого порошка с небольшим добавлением алюминиевых опилок. Шпагат пропитан селитрой и служит фитилем. Я сделал несколько штук с разными пропорциями, проверил в том самом сарае. И звук, и вспышка — замечательные… А что осталось, завернул в ма-алюсенький такой цилиндрик и в папиросу вместе с табаком забил… Вот.

— Ага, а потом угостил этим Паньшина… Тебя из пыточной палаты Тайного приказа не выгоняли за жестокость? Он же после такого курева заикаться мог начать с перепугу.

— Ну и пусть… — Опустив голову, вполголоса бурчит про себя Горовский. — Меньше всякую ерунду болтать будет…

— Все, Максим! Хватит! Детский сад, ей-богу! В твоей храбрости никто не сомневается! Будут возникать вопросы, скажи мне, отправлю тебя с неверящими на персональные занятия по взрывному делу. Вот там и пугай. Только не до смерти, пожалуйста… А теперь слушайте новую задачу. Одну мину оставить нетронутой для начальства… В смысле, переслать по команде в Техническое управление. А к остальным придумайте взрыватель натяжного действия, чтобы можно было, как растяжку ставить. Понятно?.. Вперед, дерзайте, гении!..

Остаток дня занимался накопившейся текучкой и совместно с Сергеем Дмитриевичем решал самые неотложные вопросы. Наконец-то около пяти часов вечера окончательно разобрались с размещением роты, определили местоположение и даже частично начали оборудование полосы препятствий, площадки для занятий рукопашкой и миниатюрного тактического поля. Процесс сдерживался отсутствием капитана Бойко, который мастерски умел разруливать вопросы с тыловиками. Но Валерий Антонович вместе со всем штабом попал в «пробку». Сразу за Барановичами железная дорога была плотно забита эшелонами, поэтому командарм вызвал из Минска автоотряд, доставивший нас, чтобы все-таки добраться до нового места расположения штаба.

На сегодня все, что можно было уже сделано, посему, оставив личный состав на попечение своего зама, который, кажется, начал входить во вкус командования, вызывая не совсем обоснованные подозрения в желании «подсидеть» ныне существующее начальство в моем лице, и отправился ознакомиться с городом и сделать еще одно дело. Хотел навестить в госпитале подпоручика Берга и попытаться разагитировать его остаться у нас. Давно в голове крутились мысли о необходимости создания группы огневой поддержки, или отделения тяжелого вооружения. Учитывая, что перед последним будут поставлены самые разнообразные задачи от минометной и артиллерийской поддержки действующих групп до массового применения, насколько это возможно, ракетного вооружения при прорыве укрепленной обороны немцев, то есть создания прообраза и аналога существовавших гораздо позже «Катюш» и «Градов», штабс-капитану Волгину одному будет трудновато со всем этим справиться. Очень не помешал бы толковый и дельный помощник, да, скорее всего, и не один. Передал бы им всех моих студентов, и пусть бы двигали эволюцию в этом направлении. А если все сложится хорошо, то и заполучить Романа Викторовича в наши подпольные ряды заговорщиков-прогрессоров.

Погруженный в эти мысли-мечты, пробирался по колдобинам, краем сознания благодаря небесную канцелярию за то, что уже около недели не было дождей и непролазное в таком случае глиняно-грязевое месиво выселковых улочек превратилось в очень неровную, но достаточно твердую поверхность, обходя кучки конских «яблок» и лужи свежевылитых помоев. Адрес госпиталя мне дал Федоренко при расставании, как добраться до нужного места объяснили драгуны, уже достаточно освоившиеся в Минске. Размышления прервала черная кошка, метнувшаяся прямо передо мной на другую сторону улицы. Пара местных бабок с интересом стала ожидать, что же будет делать их благородие в такой ситуации, но веселухи не получилось. Вспомнил вычитанную где-то фразу «Если вам дорогу перебежала черная кошка, то это означает только то, что животное идет куда-то по своим делам. Не создавайте лишних проблем ни ему, ни себе» и пошел дальше, глазея по сторонам на городскую цивилизацию начала двадцатого века и отложив свои думы на потом. Пока что особой разницы между губернским городом и маленьким городишком, в котором находился госпиталь, не видел. Бедняцкие окраины, маленькие неказистые лачуги, лепившиеся одна к другой. Эта неряшливая лента изредка прерывалась строением понарядней, на фасаде которого висела надпись «Лавка. Продажа дегтю, керосину и сахару», или просто, понятно и лаконично — «Трактиръ». Несмотря на сухой закон, последние работали и были заполнены людьми чуть ли не под завязку, да и те, кто оказывался поблизости, имели очень характерный вид и запах. Тут же мельтешили взад-вперед различные непонятные личности и стояли, подпирая стены барышни не очень серьезного поведения, те самые «фифки», о которых упоминал Мойша Леебензон. Кто-то из них пытался обратить на себя внимание вероятных клиентов достаточно фривольными позами, другие пытались добавить к визуальному восприятию громкую рекламу своих физиологических прелес… особенностей. Судя по трем замеченным вдалеке и поспешно ретировавшимся фигурам в солдатской форме, военные были здесь частыми гостями. Меня из-за офицерских погон жрицы любви окликать не осмеливались, только провожали либо дежурно-безразличными, либо недоуменными взглядами.

Почти в конце пути, повернув на последнем перед госпиталем перекрестке, наткнулся на немного шокирующую картину. Возле очередного «питательного заведения» стояли четыре девицы вполне определенного образа жизни, лениво покуривая и негромко переговариваясь друг с другом. А перед ними, понурившись, стояла тощенькая белобрысая девчонка лет десяти-одиннадцати в затертом и неоднократно залатанном платьице и стоптанных дырявых ботинках. В одной руке она держала пачку папирос, другая была сложена лодочкой. И в нее, как в пепельницу, стряхивался табачный пепел. А-х-хренеть, блин!.. За что ей такое?.. Или малявка этим на кусок хлеба зарабатывает?.. М-да, одно дело знать, что война — это насилие, жестокость и несправедливость, и совсем другое — видеть такую вот картину собственными глазами…

В госпитале меня ждал неприятный облом. Раны Берга оказались серьезней, чем ожидали, и его перевели в другое место. Новый адрес, конечно, дали без разговоров, но сегодня я туда уже не успевал. Жаль, придется возвращаться несолоно хлебавши. Подходя к перекрестку, вдруг услышал почти нечленораздельные вопли и громкие шлепающие звуки. Как будто невидимая пружина толкает вперед, залетаю за угол и вижу очень не понравившуюся картину. Спиной ко мне стоит одна из тех «веселых» девок и, удерживая одной рукой за куцую косичку давешнюю девчонку, другой со всей дури лупит ее по щекам… Стоять, бл…!.. Два быстрых шага, рука шмары поднимается в очередном замахе, захват за предплечье у самого локтя, большой палец привычно находит нужную точку, надавливает на нее и отталкивает вправо…

На занятиях много раз отрабатывали такое болевое удержание. Когда попадаешься, мысли моментально куда-то исчезают, весь мир съеживается до маленькой точечки возле локтя, где крепится наружная мышца предплечья, и где живет всепоглощающая боль, заставляющая подкашиваться ноги, и делающая абсолютно послушным любого… Фифка исключением не была, поэтому, выпустив свою жертву, включила сирену с переходом в ультразвук и просеменила вслед за ставшей источником кошмарной боли рукой к крыльцу кабака, чудом промахнувшись своей физиономией мимо перил. Неудачно попыталась зацепиться за них, чтобы затормозить, изобразила горизонтальный штопор и приземлилась своей пятой точкой на ступеньку. Где и осталась сидеть, приходя в себя и ничего не соображая. Слева девчонка оседает на землю, шмыгая разбитым носом и размазывая струйку крови с текущими слезами по чумазым щекам. Потом поднимает на меня глаза, в которых плещутся отчаянный страх и боль. А мгновение спустя ледяным кипятком обжигает истинное понимание этого взгляда. Так мог бы смотреть котенок, с рождения привыкший к теплу и ласке мамки-кошки, и которого вдруг зло и беспощадно, упиваясь собственной силой и вседозволенностью, выдергивают из его привычного уютного мирка и мучают, наслаждаясь чужим страданием и доводя до крайнего выбора: или, собрав всю свою невеликую силу, ответить обидчику и, скорее всего, умереть, или превратиться в безвольную живую тряпку, забывшую от невыносимой боли о чести и достоинстве, и выполняющую любую прихоть новоявленного хозяина…

Да ё… мать!!!.. Этого!.. Не!.. Будет!.. И вы, твари, лучше сами вешайтесь!..

Шаг вперед, поворот направо. Теперь мелкая у меня за спиной. Шалава на ступеньке приходит в себя, смотрю ей прямо в глаза тяжелым и очень нехорошим взглядом. Быстрее всех соображает одна из ее товарок. Пока остальные стоят с раззявленными ртами, она бросается в кабак. За подкреплением? Ню-ню… Давайте, сволочи, поиграем!..

Поворачиваюсь и опускаюсь на корточки перед девчонкой, ревущей в беззвучной истерике. В ее глазах сквозь животный страх появляется проблеск робкой, еще неосознанной, дикой надежды. На то, что боли и унижения больше не будет. Не отдавая себе отчета, ни думая ни о чем, произношу фразу, от которой уже не смогу отступиться:

— Не плачь, маленькая. Больше тебя никто не тронет…

Протягиваю руку, чтобы погладить ее по голове, она судорожно съеживается, повторяя свое сходство с маленьким пушистым зверьком, но потом расслабляется, и мои пальцы скользят, по головке, судорожно вздрагивающей от плача, по растрепанным белесым волосенкам. С огромным трудом сдерживаюсь, чтобы не развернуться и не покрошить ту стерву прямо на крылечке. Сзади, судя по шагам, появляются другие персонажи.

— Господин официер! Ви таки извините, что я к вам обращаюсь, но что здеся происходит?

А вот это уже «крыша» нарисовалась. Бандерша, или, как их все называют «мамочка». Толстая еврейка лет сорока, одетая в «последний писк моды», как это понимают в трущобах, сшитый где-нибудь рядом в ближайшем подвале за копейки. Образ дополняет сложносоставной аромат, состоящий из запахов селедки, жареного лука и недавно употребленной водочки. Чуть позади нее маячат два колоритных типчика. Один — мелкий, худой, остроносый, с нагловатыми бегающими глазенками, одетый типично по-пролетарски. Штаны в сапоги, давно не стиранная рубаха-косоворотка с плетеным из узких полосок кожи ремешком, мятый пиджак явно с чужого плеча. Второй одет поприличней. Темно-серая пиджачная пара в мелкую клетку с относительно белой сорочкой и полагающейся в таком случае бабочкой, штиблеты и черный котелок. Мордочка с закрученными усиками довольно упитанная, здорово смахивает на наглого обожравшегося кота. Пытается пристальным, не очень приятным взглядом просверлить во мне дырку.

Мамочка быстро просекла ситуацию и решила навести порядок так, как она это понимала:

— Ривка! Шмара подлая…

Далее изредка были понятны только отдельные слова, характеризующие физиологию и поведение последней и относящиеся к ненормативной лексике, разбавленные пулеметной скоровоговоркой на идиш. В конце второй минуты жрица любви была уведена внутрь кабака «котом» в шляпе, отхватив по пути хорошую плюху, а бандерша снова обратилась ко мне:

— Я таки жутко извиняюсь, господин официер. Я — Рахиль, мине тут усе знают. А ето — мои дефочки: Сима и Магда. И я таки скажу вам по секрету, господин официер, любая из них могёт подарить такое блаженство мущщине, — при этих словах толстая сводня закатила глаза и причмокнула языком. — Какого он таки никогда не видел! Какую из них господин официер выберет?

Слух покоробил насмешливо-презрительный тон, которым все было сказано. Как бы между строк читалось, мол, не ерепенься, бери шалаву, гони деньги и отваливай. Всепоглощающим смерчем в голове проносится обжигающая бешеная злость, которая спустя мгновение уступает место холодной ярости.

— Я уже выбрал. Ее. — Показываю рукой на малявку, пытающуюся спрятаться у меня за спиной. — Сколько?

— Таки господин официер ошибается. Ето — прислужка, взятая из жалости. Выберите любую мою дефочку, и таки не пожалеете. — Мамочка не скрывает торжества в голосе. — Но мы уфсегда рады услужить господину официеру. Если он хочет именно вот ее, таки мы — согласны. Но ето будет стоить дороже. Тридцать рублёв…

Далее по ее логике должна следовать сцена торговли с присущим циничным нахваливанием первосортности и нетронутости «товара». Придется ее огорчить.

— Тридцать рублей? — Хорошо, что заначка в кармане, взял на всякий пожарный. — Хорошо. Я даю деньги и забираю девочку. Навсегда!

Вот так, немая сцена. Правда, бандерша быстро спохватывается.

— Таки ето невозможно, господин официер! Она… не отработала свой долг! А ето ишо… двадцать рублёв!..

Долг, говоришь? У маленькой девчонки? Перед содержательницей притона?.. А-га, щас! Небольшой шаг вперед, слегка наклоняюсь, стараясь не дышать исходящими кухонными ароматами, к которым присоединился еще и запах пота, говорю негромко, чтобы слышала только она и ее «секьюрити»:

— Ты так дешево ценишь свою жизнь, старая сволочь? Только вот пикни еще что-нибудь, я устрою тебе похороны на всю сумму… Тридцать рублей! Всё!

Подручный «пролетарий» пытается вклиниться между нами, затем, наклонясь, тянется к голенищу, где, скорее всего что-то спрятано. Демонстративно перехватываю ножны левой рукой, чтобы удобней достать шашку, и смотрю ему прямо в глаза. Тот, все поняв, замирает, потом медленно выпрямляется. Достаю из кармана портмоне, вынимаю купюры и, якобы нечаянно, роняю их на землю.

— Деньги теперь твои. Девочка теперь моя. — Никто не возражает и не шевелится. Поворачиваюсь, беру в свою руку маленькую ладошку. Если этот придурок все-таки возьмется за нож, — услышу, и пусть потом не обижается. За железо хвататься «пролетарий» побоялся, только прошипел сквозь зубы обычную блатную страшилку:

— Еще встретимся, фрайер. Кокну пером, будет тебе амба и ша…

Никогда не был знатоком воровского жаргона, но кто сказал, что солдатский диалект русского языка девяностых годов двадцатого века сильно от него отличается?

— А ты кто таков, сявка позорная, чтобы меня на перо ставить, а? — Медленно поворачиваюсь к придурку. — Ну-ка, обзовись, чушок, погоняло свое ляпни!.. Твой номер — шестой и твое место — у параши, усёк?..

Вот теперь точно-немая сцена. Я так думаю, что в начале века офицер русской армии, разговаривающий на фене — это что-то!

* * *

Идти быстро мы не могли, — все же десятилетний ребенок, еще и после всего пережитого, да и не старались. Прогулочным шагом шагали по улочкам, провожаемые недоуменными взглядами, — их благородие куда-то и зачем-то ведет за руку маленькую замурзанную оборвашку. Пройдя импровизированный КПП, отправился искать нашего фельдшера и нашел его проводящим занятия с ротой по оказанию первой помощи. Препоручив личный состав санинструктору, наш эскулап быстренько провел у себя в медпункте осмотр девчонки, попытавшейся при этом снова испугаться и успокоившейся только в моем присутствии, и выдал заключение:

— Ничего страшного, Вашбродь, не найдено. Кожа чистая, паразитов нет. Нос разбит, но не сломан, на левой щеке — гематома, пройдет через недельку. — И уже другим тоном добавил. — Кто ж ее так?.. Дите ж еще совсем.

— Да есть тут в городе… некоторые…

«Племяшка», вовсю командовавшая на кухне, отнеслась к нашему появлению более эмоционально:

— Дзядечку Камандзир!.. Йёй, божачки! Адкуль жа таки цуд? — Ганна прижимает ладони к щекам. — Цябе як завуць?

— А… Алеськай мамка кликала…

— Пойдзь сюды, малЕнькая!.. Не трэба баяцца. — Видя, что та не решается пошевелиться, девушка сама подходит ближе и тихонько обнимает малявку, затем вопросительно смотрит на меня.

— Ганна, будь добра, ее нужно отмыть, накормить, напоить и спать уложить. Почти, как в сказке. Девочка остается здесь, с нами. Освоится, будет тебе вон помощницей.

— Гэта мы — зараз. Тольки вады падагрэем… Астап, Микола, гатуйце далей без мяне!..

Через пару часов забегаю проведать найденыша и посмотреть, как там у нее дела. Дитенок уже спит, свернувшись в маленький комочек на Ганниной кровати, а «племяшка» тихонько гладит ее по голове и украдкой вытирает глаза. Обернувшись на шорох, хочет подняться, машу ладонью, мол, сиди. Спрашиваю шепотом:

— Все в порядке?

Ганна в ответ кивает, потом также тихо шепчет:

— Адкуль яна?

— На улице нашел. Обижали ее. Больше, думаю, не будут…

— Мы тут пагаварыли… Яё з братикам бацьки прадали у горад…

— Как это продали?.. Они что, вещь какая-то? — Чего-то в этой жизни я не понимаю. — Как можно продавать своих детей?

— Лесячка казала, што да них у вёску прыехау якисци пан Бенямин. Пагаварыу з бацьками, абяцау малых да дела у горадзе прыставиць. Маци была супроцив, але бацька з им выпили шклянку гарэлки, да бумагу падписали. Гэты Бенямин дау дзесяць рублеу и забрау яе и брацика. Прывез у Минск и аддау дзяучынку мамачцэ Рахели у паслужницы. А хлапчука, яго Данилкам кличуць, узяли учыць вараваць з кишеняу…

— Даже так? Ну-ну… Значит, придется еще раз в гости к этим гнидам наведаться. — Ободряюще улыбаюсь девушке. — Забрали девчонку, заберем и пацана.

— А кали не аддадуць?

— Отдадут. Жить захотят — отдадут, еще и спасибо скажут… Все, спите, я завтра зайду…

К отбою уже все знали, что «в нашем полку прибыло». Парни сначала обрадовались, но потом чуть поутихли, когда узнали, что новой «племяшке» командира всего лишь одиннадцать лет от роду. Но поглядеть на нее хотели все, и с самого утра крутились возле хозблока, пока рассерженная Ганна не пообещала перекрестить особо рьяных мокрым полотенцем и устроить такой завтрак, какого они долго не забудут. Все это время Алеся, одетая в чистую нательную рубаху, тихонько, как мышка, не смея высунуть носа за дверь, сидела в ее комнатке и ждала, когда высохнет лоскутное платьишко, выстиранное с вечера.

Чтобы прекратить это безобразие, пришлось на утреннем разводе объявить во всеуслышанье, что если кто-то хочет найти проблем, то не надо за этим тащиться на кухню и подглядывать, просто пусть подходят по очереди, и я обеспечу всем эти проблемы в достаточном количестве. Длительные, разнообразные и занимательные. И если свои мозги не работают, то пусть внемлют командирскому гласу:

— Я не так уж часто прошу вас о чем-нибудь. Так вот сейчас именно прошу. Как людей… Поймите, вы, я не знаю, как она жила в притоне и что с ней там делали. Но только-только девочка оттуда выбралась, тотчас же натыкается на почти две сотни мужиков с горящими глазами и капающими слюнями. Сами прикиньте, что она может подумать! Её ж сейчас как… котенка приручать надобно. Тихонько и с лаской. В-общем, если кто мне попадется, — не обижайтесь!.. Все понятно?..

Рота в ответ прогудела, дескать, все и так было ясно, просто их, типа, не так поняли. А особо непоседливые предложили сходить в гости к прежним «опекунам» и как следует расспросить их обо всех подробностях жизни малышки. Пришлось охладить их пыл, напомнив, как немногим ранее самому напоминали, о такой интересной книжке, как Воинский устав о наказаниях. Правда, с добавлением, что несколько человек вместе со мной смогут еще разок туда прогуляться, но я сам выберу себе попутчиков.

На следующее утро, тем не менее, найденышку увидели все. Потому, что пришлось все-таки представить «очень молодое пополнение», крепко вцепившееся в мою руку, чтобы все в лицо запомнили новенькую, а потом отпустить ее с Ганной на барахолку за новыми ботинками. В сопровождение хотел дать Федора, но Дольский отговорил от этой затеи, мотивируя тем, что, все-таки — нижний чин, мало ли на кого нарвется, и предложил барышням присоединиться к его драгунам, как раз следующим в город под командой одного из его корнетов. Деньги на это мероприятие сначала дал сам из секретного фонда, успокаивая совесть тем, что «дети — наше будущее», затем с этой же мыслью и своими деньгами подошел Сергей Дмитриевич, ну и в заключение явились Михалыч и Остапец, как выборные от коллектива. В роте, оказывается, пустили фуражку по кругу и набрали достаточную сумму, чтобы не только обуть, но и приодеть «дочь полка», в смысле — ротную «сестренку».

Из города «племяшки» вернулись часа через два, — Ганне нужно было еще следить за приготовлением обеда. Тем не менее, она переодела Лесячку и под благовидным предлогом вывела покрасоваться во двор. К неописуемой радости всего коллектива. Переодетая и причесанная малявочка выглядела этакой куколкой, правда, жутко смущающейся и краснеющей от восхищенного внимания всего мужского коллектива. Поэтому, не задерживаясь на свежем воздухе, наши барышни заскочили обратно на кухню. Так, надо будет вечером выбрать время, поговорить с девчонкой, узнать из первых уст все подробности и про нее, и про брата.

Впрочем, эти подробности пришлось узнать гораздо раньше, и не от нее. После обеда нарисовался неожиданный гость. Дневальный прибежал на тактическое поле и сообщил, что меня дожидается какой-то господин. Заинтригованный по самое «не могу», быстренько иду в расположение, недоумевая на ходу, кому же это из цивильных я понадобился. Сюрприз оказался неприятным. У дверей казармы, покуривая, прохаживается давешний пижон — подручный «мамочки» Рахили. Так-с, интересненько! И каким же недобрым ветром его сюда занесло? Подхожу ближе, вижу язвительную ухмылочку на наглой морде. Не давая ему произнести и звука, поворачиваюсь к унтеру-погранцу, сопровождавшему это недоразумение в шляпе. Тот, сходу поняв немой вопрос, рапортует:

— Господин прибыли на КПП, сказали, что по очень важному срочному делу к Вашему благородию. Оставил за себя свободного дневального, сопроводил сюда. Там в пролетке еще один остался и извозчик.

— Добро, иди дежурь, мы тут поговорим. — Поворачиваюсь к уголовнику. — Кто таков? Что надо?

— Что, господин официер, не ждал? — «Котелок» торжествующе щерится во все свои тридцать два зуба. Пока тридцать два, а дальше — будем посмотреть.

— Не ждал. Говори, что нужно.

— Неласково гостей встречаешь, нехорошо это. — Усатый сплевывает на землю рядом с моим сапогом и щелчком отправляет окурок на крыльцо.

Заметив такое вопиющее издевательство над армейским порядком, в дверях тотчас появляется дневальный и вопросительно смотрит на меня. Машу ему рукой, чтобы исчез, одновременно подмигивая так, чтобы этот тип ничего не заметил. Боец скрывается, понятливо кивнув.

— Во-первых, я тебя в гости не звал. Во-вторых, здесь мусорить не надо. Хлопотно это. Курят у нас вон там. — Показываю ему за спину в сторону курилки. — Третий раз спрашиваю: чего явился?

Из-за казармы появляется несколько погранцов и устраивается в курилке, краем глаза наблюдая за нашим общением.

— Как я посмотрю, больно ты борзый, господин хороший. Имя, может, скажешь своё? Не благородием же тебя называть. — Хамит гостюшка незванный.

— После тебя. И подумай хорошенько, ты действительно хочешь это знать, или так, сдуру, интересуешься?

— Не пугай, пуганые уже, и не раз. Меня кто Вениамином Яковлевичем называет, а кому повезло, — тот Беней зовет… Слушай сюда, господин официер. Больно мутный ты, непонятный. В погонах, а феню мал-мала разумеешь. Не из лягавых ли, часом, золой не сыпался? (Полицейским нижним чином не был?) — Не дождавшись ответа, продолжает. — В-общем, потолковать с тобой люди хотят. Ни один хозяин таких темных не любит, и на земле своей не терпит. Вечерком, часиков в восемь в трактир заваливай. Там и все вопросы обкашляем.

— Делать мне больше нечего, как по малинам шляться.

— Тебе девчонка малая сказала уже, что ейный братец подо мной ходит? Не придешь сегодня, я ему поутру ноги переломаю и грызунам (нищим) отдам. Будет христарадничать на паперти. Так, что подумай. Тебя иван на толковище зовет, понимать надо.

Ну, то, что иваны впоследствии стали называться паханами и ворами в законе, я знаю. Похоже, сам того не желая, разворошил блатной муравейник. Но вот угроза мальчишке — это серьезно. И требует адекватного ответа. Тем более, сам собирался за ним. Только вот разговаривать таким тоном со мной не стоит. Короткий свист, бойцам из курилки добраться до нас — пара секунд, не больше. Один запускает в петлю ремень, который змеей обвивается вокруг горла усатого и сильно дергает назад, двое, подскочив с разных сторон, пинками под коленки делают ему поперечный шпагат и берут ручки на рычаг локтя. Получается этакое живое распятие. Полузадушенный и обездвиженный, бандюган несколько секунд пытается придти в себя. Наконец, ему это удается.

— А что мешает мне тебя сейчас землицей одарить? Полтора аршина на три. Места у нас много, даже убивать не будем, так закопаем.

— Ах ты, су-х-р-ш-ф… — Боец, натянув ослабленный ремень, превращает нехорошее выражение в набор свистяще-хрипяще-шипящих согласных. Затем легонько отпускает, все же человеку вопрос задан, ответить надо. — … Х-рм… Если я не объявлюсь через полчаса, Штакет мальчишку вечером же кончит…

Понятно, парня в заложники взяли, в террористов играем. Делаю знак своим, чтобы отпустили.

— Значит так… Беня. Сегодня в восемь я буду в трактире. А ты сейчас поднимаешь свой бычок, и как можно быстрее убираешься отсюда, пока я не передумал. Все понятно?

Отпущенный придурок крутит руками, видать, мои его крепко растянули. Или тянет время, не желая признавать свой проигрыш. Шлепок пряжкой ремня по ягодице заставляет его почти по-бабьи взвизгнуть и дернуться к крыльцу, где до сих пор лежит его «подарок». Засунув окурок в карман, Вениамин, как, блин, его… Яковлевич, злобно озираясь, удаляется в сторону КПП в сопровождении бойца, небрежно помахивающего ремнем, а я иду думу думать и составлять планы на вечер. И первое, что делаю, — озадачиваю дежурного на предмет найти вольноопределяющегося химика-затейника Горовского.

* * *

Вечером, ровно в восемь поднимаюсь по уже знакомым ступенькам трактира, по пути минуя двух личностей, явно принадлежащих к уголовному миру, которые провожают меня наглыми ухмылками. В заведении сегодня — спецобслуживание, в зале полумрак, разбавляемый светом двух керосинок. Никого нет, кроме гаденько улыбающейся тетеньки Рахили и двух бандюков, как две капли воды похожих на тех, кто изображает атлантов на входе. Эти ребятки сидят возле входа в соседнюю комнату, занавешенного чем-то пестрым. Увидев меня, один откидывает занавеску и что-то негромко говорит вглубь «кабинета». Другой тем временем нагло лыбится, затем делает приглашающий жест, мол, шагай, чего стал. Прохожу внутрь, там за столом сидит очень колоритная компания. По центру — знакомый уже Беня, сын Якова, и бородатый, уже в годах, дядька, одежкой похожий на купчину. Маскарад выдает настороженный взгляд злых глаз и жесткое выражение лица. Чувствуется, что не человек, — волк в людском обличье. Слева, подпирает стену давешний «пролетарий», справа сидит небритый мрачный тип с мощной челюстью и пудовыми кулаками, точнее, кулаком. Потому, как правую руку держит в кармане. И, наверное, не пустую и не просто так. На столе накрыто угощение в стиле «а-ля рюсс». Уже начатая бутылка водки в сопровождении непременных сковородок с яичницей и жареной картошкой, соленых огурцов, квашеной капусты, хлеба, порезанного толстыми ломтями и сала, наструганного примерно так же.

— Ну, привет честной компании! — Надо же как-то начинать диалог. — Вы звали, я пришел. Дальше что?

Старик смотрит на меня секунд пять, затем, усмехаясь уголком рта, произносит:

— Дальше, мил человек, сядь с нами, поешь, выпей, да на наши вопросы ответь. Только пистоль свой и сабельку сыми, да положь куда-нить подале.

В принципе, все ожидаемо. Расстегиваю кобуру, достаю наган, замечая краем глаза, как справа напрягся небритый. Наверное, у старого за телохранителя ходит. Протягиваю ему револьвер. Пока отстегиваю шашку, он успевает прокрутить барабан, положить оружие на подоконник и объявить:

— Пустой. Не заряжен.

Конечно. Что я — дурак, что ли? Когда он протягивает руку к шашке, отрицательно качаю головой, и прислоняю «Аннушку» к стене у входа. «Пролетарий» направляется к ней с вполне понятными намерениями. Негромко его предупреждаю:

— Тронешь клинок, — умрешь.

Тот в ответ выхватывает из сапога финку, делает пару интересных пируэтов… и убирает нож обратно по негромкой команде старика:

— Увянь, Штакет. Ошмонай его лучше.

Ага. Так вот ты какой… Штакет, в смысле, мелко напиленный рэйка. Деревянный по пояс. И сверху, и снизу. На будущее будем знать. Тем временем шустрые ручонки пробегают по рукавам, карманам на груди, шароварам, залезают за голенища сапог. Пора показывать норов.

— Не щупай, я тебе не девка! Или под мужиками больше нравится, а?

Тощий багровеет, снова тянется к сапогу…

— Штакет!..

Ага, слабо без разрешения дедушки ответить? Вот и стой в сторонке. Пока взрослые люди беседовать будут.

— Ты, мил человек, садись, в ногах правды нет. Угощайся за компанию. — Старик пристально смотрит на меня. — Да ответь-ка на вопрос. Кто ты есть?

— Человек божий, обшит кожей. — Вспоминается где-то вычитанная присказка. — Ты-то сам кто?

— Я — хозяин здешний. И супротив моего слова здеся никто не идет. — Старый опять улыбается уголком рта. Так, что улыбка становится очень похожей на волчий оскал. — А кто идет, так попадает прямиком в царствие небесное.

— А, так ты и есть тот иван, которому поговорить не с кем? — Брови старика вопросительно поднимаются. — Твой Беня сегодня прибегал, трепал, что меня какой-то Ваня зовет поболтать. А то скучно ему.

— Ты чё, сука, базлаешь?! — Сутенер вскакивает с места. — Да я тебя…

— Сядь, мазурик! — Дедушка в законе снова наводит порядок, потом обращается ко мне. — Ты, мил человек не слишком веселись-то. Дела твои — кислые. Так что сиди смирно и отвечай на вопросы…

Фразу прерывает залихвастски-пьяная песня с улицы:

В дверном проеме нарисовывается один из «привратников» и на немой вопрос старого, отвечает:

— Все тики-так. То трое казачков по улице прошагали. Веселыя — хоть куды. От забора до забора места мало…

Вдалеке затихает:

Опаньки, знакомая мелодия. Надеюсь, Розенбаума здесь еще не поют на каждом углу…

— Смотрите там!.. — Старик снова задает вопрос. — Так кто ты, мил человек?

— Мое имя тебе что-нибудь скажет? Ты же не называешься, вот и я не буду. Да и не нужно это тебе. А так, я — подпоручик Русской армии…

— Так ты — простой поц, канающий под делового? — Облегченно и восторженно орет Беня Яковлевич. — Ну, все, амба тебе!

— Беня, мы с тобой сегодня уже побеседовали. Мало? Еще захотелось? — Недоуменно смотрю на этого клоуна, затем обращаюсь к дедушке. — Успокой свою шестерку, уважаемый. Разговаривать мешает.

— Он — не шестерка, а клевый маз (хороший вор). И он — не мой, а залетный, с гастролями из Одессы-мамы приехал… — Старик спохватывается. — Коль ты — офицер, откуда блатную музыку знаешь? (разговариваешь на блатном жаргоне?)

— Я, когда студентом был, у нас истопником старый дед-выпивоха служил. Мы с друзьями его иногда угощали, он нам про свою жизнь и рассказывал. — Начинаем играть легенду, уже пора. — Он на каторге срок отбыл, там и вашей «музыке» научился, и нас потом научил малость.

— За что ж он угодил-то? — Старого начинает разбирать любопытство. — Чего натворил?

— Жену зарубил. За то, что к соседу бегала…

— Ну, коль ты — не мазьё, так нам с тобой и разговаривать не о чем. — Беню понесло на радостях. — Вернешь девчонку! А чтоб загладить вину свою, — отдашь девку, с которой она на базаре паслась. Штакет говорил, шикарная девка, клевой марухой станет!

Ох, хорошо, что Котяра его не слышит. Сейчас бы вместо человека свиная отбивная в полный рост лежала бы. Так, а вот это ты хорошо придумал — закурить и дым в лицо пускать. Сейчас последуем твоему примеру, только еще раз оглядимся. Штакет сидит слева и демонстративно вертит в руках нож. Справа небритый почти не шевелится, но опасностью от него так и несет. Значит, считаем его за основную угрозу. Беня и старик — по ту сторону стола, не дотянутся. А стрелять, скорее всего, не будут. Все, работаем!

Поморщившись от дыма, небыстрым движением вынимаю из кармана портсигар, достаю одну из ТЕХ папирос, прикуриваю и делаю первую затяжку. А после этого нечаянно роняю зажигалку под стол, чертыхаюсь вполголоса и, положив папиросу на тарелку, лезу под стол искать свое имущество. Ход мыслей собеседников вполне понятен. Будет вылезать клиент, огребет по голове, а там и по-другому разговаривать можно будет… Раз… Два… Блин, просил же Максима не делать громко, по ушам садануло — будь здоров! И даже под столом вспышка сквозь зажмуренные веки была заметна. Теперь — вперед!

Выскакиваю из-под стола, на всякий случай уклоняясь от возможного удара справа. Красиво! За столом четыре человека пытаются протереть глаза до дыр и шарят руками по столу в поисках неизвестно чего. В левую руку тарелку с капустой, швыряем содержимое в морду небритому, на обратном движении ребро тарелки попадает Штакету в горло и он с хрипом валится с табурета на пол. Справа небритый обеими руками трет глаза, в которые помимо всего прочего еще и капустный рассол попал. Опаньки, а на правой ручке-то бронзовый, или латунный кастет блестит, недаром он ее прятал. Правой ребром ладони в переносицу, — еще один в минусе. Беня, заслышав посторонний шум, хочет встать и нащупать что-то в кармане пиджака. Вкладываю всю силу в удар ногой по краю стола. Скорее, даже не удар, а толчок… Есть! Стол пришпиливает к стене и старика, и сутенера. Огибаю край столешницы, с правой крюк в печень, клевый маз сгибается от боли, добавляю сверху под основание черепа. Все!.. Сзади слышится шорох. Оборачиваюсь и вижу в дверном проеме две фигуры в знакомых лохматках, щедро посыпанных золой для пущей невидимости поздним вечером.

— Все в порядке, Командир. Четверо тепленьких связанных рядком лежат. Половицы изучают. Тетку к лавке прибинтовали. В ее любимой позе. — Семен оборачивается на шум, затем продолжает. — О, наши с Михалычем еще троих с улицы приволокли. Те, наверное, в прятки поиграть хотели.

— Добро. У меня один отдыхает. Этого аккуратно вязать, оставить здесь. — Показываю на старика, уже немного проморгавшегося. — Остальных — в ту комнату до кучи. Собрать с них все железо и сюда на стол. Тетке залепить глаза и уши. На улице смотреть внимательно, может быть, еще кто нарисуется. Я пока здесь разговор до конца доведу.

Обыскиваю бесчувственного Беню. Так, часы и деньги мне не нужны, носовой платок пусть себе оставит, ключики разные, папиросы со спичками — тоже. Во внутреннем кармане пиджака какая-то бумага, — потом почитаем на досуге. Оп-паньки! Вот это я удачно зашел! Какая игрушка красивая! Потайной револьвер Лефоше! «Апаш» называется! Кастет, нож и шестиствольная «перечница» калибра семь миллиметров! Жаль только, что патроны шпилечные, сейчас такие достать — проблема, наверное. Классный трофей!.. Так, теперь смотрим бумажку. О, да сегодня просто праздник какой-то! Расписка в том, что крестьянин деревни Столовичи Новогрудского уезда Минской губернии Андриян Адамкевич отдал своих детей Алесю одиннадцати лет и Даниила десяти лет от роду в услужение минскому мещанину В.Я. Симкину, за что получил десять рублей, что своей подписью и удостоверяет. Где там моя зажигалка?.. Гори, гори, ясно, чтобы не погасло!..

Так, вот и старый оклемался. Значит, будем разговаривать. Цепляю шашку на место, засовываю наган в кобуру. Затем беру табуретку, сажусь напротив дедушки, пришвартованного к скамье. Ой, какие глазенки-то злые!

— Ну, что, уважаемый, продолжим?

— Я тебя на куски порежу, дай срок! — Шипит собеседник, морщась от боли, — видать крепенько его столом приложило. — Наглотаетесь наших перышек и гулять вам до кладбища в белых тапочках!.. Всех своих людишек подниму, а вам жизни не видать!..

— Ты прежде, чем грозиться, головой подумай. Уверен, что справишься? Мы вас, как младенцев сделали, никто пальцем пошевелить не успел. На мне, чтоб ты знал, крови поболее будет, чем на тебе. Несмотря на молодость. Время сейчас военное, тут ни прокурора, ни адвоката тебе не будет… А если я еще и своих бойцов к этому подпишу? В городе уголовников не останется, все на кладбище переселятся. Оно тебе надо?

Старик смотрит на меня исподлобья, затем уже спокойней задает вопрос:

— Чего хочешь?

— Я по своей тропке хожу, ты — по своей. А лес — большой. Могут и не пересечься тропинки эти… Твоих людей мы не тронули, ну, пара синяков — не в счет. Ты сам, так вообще легко отделался. Пока. Мне нужно немного. Чтобы детей малолетних вы в притоны не сплавляли, не калечили, воровской жизни не учили. На то постарше желающие найдутся, я думаю. Чтобы обманом девок бандершам не поставляли. Чтобы беженцев не трогали, последнее не забирали, они и так с хлеба на воду перебиваются. Немного ведь прошу, соглашайся.

— А нам чем жить тогда? В земле ковыряться? За кусок хлеба жилы рвать? — В словах блатного явно слышится насмешка.

Тут же в тему вспоминается рассказ Дольского о веселой жизни земгусарства.

— А что, мало здесь бобров жирных с лопатниками (кошельками) потолще, чем лапа твоя? Мало их марух (любовниц) в рыжиках (золоте) с камушками гуляет? — Дальше цитирую незабвенного Хмыря из «Джентельменов удачи». — Это тебе не мелочь по карманам тырить.

— Дык, где они, там и лягавые, как собаки злые!

— А мастерство ваше на что? Ловкость рук против остроты глаз. В-общем, я сказал, ты — услышал… И еще. Эту мразь пока мне отдашь. — Киваю на Беню. — У меня к нему личный разговор.

А вот теперь начинается самое сложное. Эта публика понимает только силу и боль, на них построена вся их цивилизация. Силу мы уже показали, теперь очередь за вторым. Только надо через себя переступить. Одно дело в бою кровь лить, другое — вот так. Урок должен быть убедительным, но тут еще поактерствовать придется…

Поднимаюсь, подхожу к Бене, выдергиваю из его штанов ремешок и связываю спереди руки. Клиент начинает шевелиться и что-то невразумительно мямлить. Значит, приходит в себя. Помогаем легким похлопыванием по мордочке… Вот, глазки открылись, все нормально.

— Ну, что, Вениамин, мать твою, Яковлевич, продолжим разговор? Меня интересует, где мальчишка. Сам скажешь, или помочь?.. — Ай, как ему страшно. Но перед паханом лица терять не хочет. На что, собственно, я и рассчитывал… Так, нужно собраться и довести дело до конца! — Ты ж мне все равно скажешь, только сначала будет очень больно. Как на Руси в старину таких, как ты метили, знаешь? На наглой морде «вор» выжигали. У меня под рукой каленого железа нет, так я тебе эти буквы вырежу.

Демонстративно, не торопясь, достаю из ножен, прикрепленных к брючному ремню сзади, на пояснице, миниатюрный аналог «оборотня» и даю тщательно рассмотреть вблизи.

— Твой Штакет эту игрушку пропустил, за фраера ушастого меня принял… Последний раз по-хорошему спрашиваю: где Данилка? Расскажи-ка, что он тебе такого плохого сделал, что ты приказал его, в случае чего, прирезать? Чтобы твой холуй ему горло ножом перехватил, слушая, как пацан хрипом исходить будет и глядя, как кровушка течет, как детские глазенки стекленеют, как из них жизнь утекает… На-ка, сволочь, сам попробуй такого!..

Резко, за волосы запрокидываю ему голову, прижимаю нож к нижнему веку и тихонько провожу вниз. Заточенный до бритвенной остроты клинок скользит, оставляя за собой достаточно глубокий порез, тут же покрывающийся каплями крови. Беня начинает хрипеть и дергаться, пытаясь связанными руками оттолкнуть от себя железо. С левой бью коленом по ребрам. Вот, ручки-то и опустились.

— Не дергайся, а то буквы кривыми получатся. Некрасиво будет, придется переделывать… Еще раз спрашиваю: где пацан?

— … Н-н… Нету… его здесь!.. На хазе он!.. Вместе с марухами Рахиливыми!..

Отпускаю клиента, тот хватается за свой платок и пытается зажать рану, судорожно дыша. Пусть малость успокоится, потом продолжим. Пахан смотрит на нас, стараясь ничего не упустить.

— Вот видишь, у нас уже диалог наладился. А то грозился чего-то, девчонок требовал… Кстати, у той, которую ты хотел забрать в качестве откупного, есть жених. Так вот он бы с тобой не миндальничал, ты бы у него только пищал и плакал. А потом сам себе могилку бы выкопал… А мы бы тебя закопали… Где хаза?

Еще одна царапина рядом с первой. В вытаращенных глазах — только паника, заглушающая рассудок и прочие эмоции.

— Я скоро из твоей морды тельняшку сделаю!.. Где?!..

— Тут рядышком!.. Через три дома!.. Я… Я могу его привести!..

— Щас! Так я тебя и отпустил, ага. Нам с тобой еще о многом поговорить надо. Так что, собирайся с силами, они тебе понадобятся. — Кажется уже заговорил голливудскими фразами. Но ведь действуют. — Бандерша твоя может его привести?

— Да, да! Она знает, где пацан спит! — Беня отчаянно трясет головой, еще не придя в себя.

Ладно, отдыхай пока. Выглядываю в большую комнату, подзываю Митяева.

— Михалыч, возьми кого-нибудь с собой, прогуляйтесь с теткой, она мальчишку приведет.

Вахмистр кивает, мол, понял. Потом вместе с Гриней развязывает «мамочку», которая от страха с трудом стоит на ногах и подводят ко мне.

— Ты, свиномамка старая, сейчас приведешь мальчишку, брата Алеси. Сделаешь это очень быстро. Если вздумаешь хитрить, порежу на ленточки. Очень медленно. Вон как его. — Оттягиваю занавеску и показываю Беню, все еще пытающегося остановить кровь.

Впечатлившаяся бандерша развила такую скорость, что казаки еле за ней поспевали. Ну, а мы пока вернемся и продолжим общение. Вслед за мной входит один из бойцов, неся в руках кучу смертоносного железа, и вываливает все это богатство в углу на пол. Так, посмотрим, чем нас угощать собирались. Пара заточек, финка, свинцовый кистень на ремешке, коротенькая фомка, кастет и дубинка. Неплохой арсенал. Только вот хозяева тормозами оказались. В дверях снова появляется Семен, делает знак, мол, есть разговор. Выхожу, вместо себя оставляю одного из погранцов.

— Вот, глянь, Командир. Мы решили тут все оглядеть, ну, на всякий случай. И вот чё нашли. — Сибиряк подводит меня к открытому шкафу с посудой и показывает внутрь. — Тут за мисками доска к стенке прибитая была, а бока царапанные, будто ее не один раз доставали. Я поддел легонько, она и отскочила. А там — вот.

Сбоку внутри полого постамента колонны, поддерживающей верхние полки буфета, в аккуратной нише стоит небольшая железная шкатулка, рядом лежит бумажный сверток, перетянутый шнурком. Семен достает все из тайника, кладет на стол, пытается поднять крышку железной коробки.

— Закрыта, зараза. Может ее ножом подковырнуть?

— Погоди, дай-ка гляну. — На крышке прорезано отверстие для ключа, бородки в виде буквы «S». — Постой, я, кажется, знаю, где взять ключик.

Возвращаюсь в комнату, на столе лежит Бенин хлам, в том числе и три небольших ключика на общем колечке. И один из них определенно к замочной скважине подойдет. Ловлю испуганный взгляд клиента. Ой, а чтой-то нам так вспотелось? Видно даже при таком скудном освещении?

— Никуда не уходи, я скоро вернусь. — Заговорщецки подмигиваю обмершему сутенеру и иду обратно.

Ключик подошел очень даже здорово. Два оборота, замок щелкает, поднимаем крышку… И видим себя удачливыми кладоискателями. Коробочка более, чем наполовину наполнена разными побрякушками очень красивого такого золотистого цвета. Наверное, потому, что они и вправду золотые. Портсигар, около десятка империалов, несколько нательных крестиков, кольца, пара сережек, цепочки для часов, еще какая-то мелочь…

Однако, — целое богатство. В принципе, можно очень хорошо пополнить наш секретный фонд… А можно и по-другому сделать. Но попозже. А пока посмотрим, что там в сверточке. Разрезаем шнурок разворачиваем бумагу… на свет появляются десятка два небольших запечатанных коричневых цилиндрика с маркировкой сбоку «Марк» и 1gr… Кокаин, он же — чумила, марафет, коля, белая фея… До войны, по рассказам, один такой стоил полтинник, сейчас — даже не рискну предположить во сколько раз цена подскочила. Очень-очень интересно! Пойдем-ка мы и спросим у знающих людей. Иду в «кабинет», ставлю шкатулку на стол, рядом кладу пакет с наркотой.

— Слышь, урод, что это, а? Ну-ка, поделись тайной… Ну, что молчишь? — Клиент сидит белее мела, тупо уставясь на лежащее на столе.

— С-сука! Крысятничать вздумал?! Сары (денег), мол, нету, рыжья (золота) нету, за марух (проституток) по экимарнику (двугривенный) дают, редко когда колесо (целковый) прискачет!.. — Внезапно сиплым от злости криком прорывает пахана. — Нюхару мимо меня бодяжишь?.. Кинуть меня, падла, решил перед соскоком?!

— Не мой это хабар… Это Рахиль, сука старая… — Беня импровизирует, пытаясь отмазаться.

— Это тоже — её? — Достаю из замка ключик, показываю старику и кидаю на стол. — Тогда почему в твоем кармане, а? Откуда такие цацки? У крестьян скупал?..

Беру в руки портсигар и на автопилоте открываю. А затем время останавливается… Внутри льдистым серебром светятся два Георгиевских креста… Солдатских… Четвертой и третьей степени…

— Откуда у тебя это?!.. Ты, сучий потрох, где ты взял эти кресты?!.. Отвечать!!!..

— … Это… Это солдат… Он оставлял… В залог… За долги…

Кидаю все на стол, шаг вперед, руки в замок на затылке этой мрази, рывок навстречу удару коленом, хруст, как будто сломали сухую ветку. Швыряю сволочь на пол, первый удар с ноги он ловит еще в полете.

— Никогда!.. Никто!.. Из солдат!.. Не заложит!.. И не продаст!.. Своего Георгия!..

Весь мир сужается до багрово-красного тоннеля, на конце которого виднеется эта мразь. Единственная мысль, которая бьется в голове — поточнее пробить по болевым точкам и уязвимым местам… Какая-то сила оттягивает меня назад, пытаюсь сопротивляться, но это сильнее меня.

— … ндир!.. Командир!.. Да что с тобой, Командир? — Слух включается внезапно, так же, как и пропал, Семен трясет меня за плечи, еще двое бойцов поддерживают, точнее, крепко держат за руки. — Командир, что случилось? Тебя аж на улице слыхать…

— Все, все, я — в порядке… Да пустите, черти! Сказал же, что — все! — Руки-ноги чуть подрагивают, но уже пришел в себя. — Посмотри, что у них в захоронке было…

Игнатов кидает взгляд на стол, сжимает кулаки.

— Кто?..

— Ево ента! — выдыхает пахан. Что, старик, обос…лся? Ничего, для здоровья полезно. Хорошо мозги, говорят, прочищает. Семен поворачивается ко мне, в глазах немой вопрос. Коротко киваю головой, типа, — да. Беня пытается подняться, хлюпая шнобелем и сплевывая кровь, когда ему прилетает первый удар, роняющий снова на пол… После пятого теперь уже я оттаскиваю сибиряка от неподвижного тела.

Занавеска отлетает в сторону, внутрь заглядывает Митяев, докладывает коротко:

— Пришли.

— Присмотри здесь. — Киваю Семену на пахана, и, обращаясь к Михалычу. — Добро, где там мальчишка?

Митяев кивает головой в сторону двери, затем, с интересом оглядев панораму, выходит вслед за мной. Посреди комнаты стоит, оглядываясь украдкой по сторонам и хлопая испуганными глазами, десятилетний парнишка в поношенной одежде, грубо подогнанной с чужого плеча, ботиках-растоптышах, комкающий в руках засаленный картуз. Сзади, положив руку ему на плечо, то ли удерживая, то ли успокаивая, высится Гриня. «Мамочка» снова привязана к скамейке, испуганно смотрит на происходящее. Скрученные урки лежат на пузиках ногами к нам и боятся лишний раз пошевелиться. Атмосфера не совсем оптимистичная, но другой пока нет.

— Ну, давай знакомиться. Ты — Данилка?

Малец поспешно кивает в ответ, косясь на связанных.

— Не бойся их, они тебе уже ничего не сделают. А фамилию свою знаешь? Полностью можешь назваться?

— Ага… Даниил… Адамкевич…

— Хорошо. А скажи-ка мне, Даниил Андриянович, как звали твою бабку по отцу? — Если ответит правильно, значит — наш парень. — И сколько ей годов?

— … Яухимияй Тарасавнай… Тольки у прошлым годзе представилася яна.

Все, зкзамен закончен. Это — действительно Алесин братец. Задаю чисто для проформы последний вопрос.

— Алеся теперь у нас жить будет. Ты к ней хочешь?

Парнишка кидает быстрый взгляд на «мамочку», затем быстро кивает, мол, — да. Рахиль пытается что-то вякнуть, но получает от стоящего рядом Михалыча звучного «леща» вкупе с дружелюбным пожеланием:

— Пасть заткни, кочерышка гнилая. Тебе слова не давали.

Ну, в принципе, можно и собираться… Так, а что это малый все на стол косится?

— Данилка, а ты есть хочешь?

Тот как-то съеживается, затем через несколько секунд несмело кивает. Чтобы уточнить промелькнувшую догадку, спрашиваю у бандерши:

— Когда он последний раз ел?

Та мнется, но получив еще один подзатыльник, выдает правильный, в смысле, честный ответ:

— Уфчера утром… Эта усе — Беня!.. Ён сказал не кормить, пока не смогёт лампу у конке стырить!..

Нихрена себе, педагогические приемчики! Подвожу мальчишку к столу.

— Давай, Данилка, подкрепись перед дорогой. А мы тем временем сборы закончим. — Тот несмело протягивает руку и берет со стола обгрызенную корку хлеба. — Нет, ты как следует поешь!

Придвигаю к нему сковородку с жареной свининой, сую в руку хороший кусок ситного. Парень сначала откусывает небольшой кусочек, а потом начинает изображать мясорубку. Оставив его под Грининым присмотром, тем временем возвращаюсь в кабинет к пахану и отпускаю Семена. Беня лежит кучкой… мяса у стены, чуть слышно постанывая. Старик внимательно смотрит за моими действиями. Напрягается, когда подхожу к нему и достаю нож.

— Лапы сюда давай. — Разрезаю веревку, стягивающую кисти, затем, наклоняясь, режу путы на ногах. — Ну, бывай, иван. И помни, что я тебе сказал.

— Что, так вот и отпустишь? И меня, и корешей моих? — Опять углом рта усмехается вор. — И рыжье не утащишь?

— Кресты возьму, на них номера пробиты, попробую хозяина найти. А остальное, — я не за этим приходил. Мне малец нужен был. Если считаешь, что это богатство твое, — забирай. И помни, о чем я тебе сказал.

— Ты, мил человек, видать и взаправду, по другой дорожке шлепаешь. — Старый произносит это с непонятной интонацией. — Спасиба говорить не буду, а про слова твои подумаю…

Подождав несколько минут после того, как ночные гости растворились в темноте, старик вышел в другую комнату и стал развязывать своих подручных.

— Клещ, я их из-под земли достану, сукой буду! — Небритый телохранитель, морщась, растирал затекшие руки. — Сам на перо посажу, кто меня упаковал!

— Ты, Балда, как был шпаной, так, наверное, и останешься. Коль их найдешь, они тебя же и похоронят, — к бабке не ходи. Им нас почикать щас было — легче легкого. Вона, иди на залетного глянь, какой красавец. К нему у них базар был. Мы — так, краем стояли. Мужики с фронту приехали, там крови вдосталь попробовали, смертушки боятся отвыкли. Сунешься, придется мне нового помогальника искать.

— Так что делать-то, а, Клещ?

— Ошмонайте хату как следоваить, чую я, тут еще много интереса заныкано. И с этой сучкой старой потолковать вдумчиво надоть…

* * *

Следующим утром нас почтило своим вниманием высокое начальство — штаб армии наконец-то устроился на новом месте и Валерий Антонович приехал нас проведать. Обойдя казармы, конюшню и почти достроенные учебные места, остался доволен сделанным, бравый внешний вид и боевое настроение личного состава тоже не остались незамеченными и привели господина капитана в благодушное состояние. Что позволило несколько смягчить впечатление от сюрприза возле хозблока. Когда мы туда подошли, поварская команда уже собиралась заниматься приготовлением обеда и наша молодежь вовсю им помогала. Ганна и Алеся отмеряли нужное количество требуемых продуктов, Данилка, видимо, не желая чувствовать себя дармоедом, в компании кухонного наряда подтаскивал к полевым кухням дрова.

Вчера, когда мы вернулись, «племяшка» устроила нам позднюю «тайную вечерю», в смысле, накормила всех разогретым ужином, во время которого Алеся чуть ли не с рук кормила свежеотмытого брата. Там же принято было решение оставить пока малышню помогать при кухне. Увидев столь идиллическую картину, Бойко недоуменно посмотрел на меня.

— Денис Анатольевич, это — кто? Решили от доброты своей прикармливать беженцев? А как же быть с секретностью?

— Валерий Антонович, это наши приемыши… ну, как это называется, — «сын и дочь полка», в нашем случае — роты. Подробности, если позволите, расскажу чуть позже.

— … Ну, хорошо… Надеюсь, аргументы будут вескими… Пойдемте, господа, у меня для Вас есть хорошие новости.

Удобно расположившись в канцелярии за столом, Бойко стал радовать нас последними штабными известиями, как всегда, «в части, касающейся».

— Во-первых, Денис Анатольевич, Вам надлежит завтра с упомянутыми нижними чинами быть в штабе фронта в десять утра для награждения. — Валерий Антонович достает из полевой сумки и протягивает мне список, хотя я помню его наизусть — По полной форме одежды, постарайтесь соответствовать моменту. Вручать будет лично новый командующий фронтом.

— Новый комфронта?.. Кто? — Задаю вопрос одновременно с Дольским.

— Генерал Алексеев убыл двадцатого числа сего месяца в Ставку на должность начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Командование фронтом принял Его высокопревосходительство генерал от инфантерии Алексей Ермолаевич Эверт, командовавший прежде четвертой армией. Постарайтесь приглянуться ему, от этого зависит решение еще одного важного и, надеюсь, приятного вопроса…

Капитан достает папиросы, не торопясь закуривает, в общем, тянет паузу, как взаправдашний маститый актер, наслаждаясь нашим нетерпением. Потом все же снисходит к нашим мучениям и произносит:

— По инициативе начальника разведывательного отделения ныне созданного Западного фронта я был представлен новому командующему и имел с ним беседу, в которой, в частности, изложил Вашу, Денис Анатольевич, идею о создании специального батальона. Сейчас в верхах муссируется тема широкого применения партизанских действий и, ввиду участившихся случаев оставления позиций войсками без приказа, создания специальных частей, способных закрыть дыру на передовой. Вы о них рассказывали, называли их ударными батальонами. Я доложил, что у нас в армии уже существует прообраз такого подразделения и ходатайствовал о развертывании Вашей роты вкупе с драгунами Анатоля в батальон. Генерал воспринял сказанное благосклонно, пообещал посодействовать скорейшему решению этого вопроса. Так что, готовьтесь, господа.

— Валерий Антонович!.. Вот уж, действительно отличные новости!.. Только где людей наберем?

— Если вопрос будет решен положительно, то, скорее всего, Вам с Анатолием Ивановичем придется поездить по полкам на передовой, имея на руках приказ командующего фронтом, и отбирать добровольцев из нижних чинов. Лучше же иметь обстрелянных солдат, чем ничего не умеющее пополнение, не так ли?

— А офицеры? Их где возьмем?

Капитан довольно улыбается и выдает в эфир еще одну «бомбу»:

— Троих кандидатов уже нашли и провели с ними беседу… Кстати, Вы, господин подпоручик, их знаете и, более того, завтра с двумя из них встретитесь.

— … Стефанов и Бер?!

— Да, их завтра тоже награждают, правда, — Владимирами с мечами. Третий — подпоручик Берг, но он сейчас в госпитале.

— Да, я хотел его проведать, но Романа Викторовича перевели в другое место.

— Я вчера с ним уже разговаривал, он согласен. Выписывается через несколько дней, несмотря на незажившие раны, так что скоро с ним увидитесь. А далее потихоньку будем подбирать и других офицеров, подходящих нам. — Капитан Бойко смотрит на меня многозначительным взглядом.

А что тут не понимать? Тех, кто разделяет наши взгляды и на войну, и на государственное устройство. А посему готов действовать в этом направлении. Держа в уме даже элемент здорового карьеризма…

— С обязательной проверкой и испытательным сроком. И нужно продумать организацию своей контрразведки и обеспечения секретности. — Продолжает мысль Дольский.

Естественно. Что-то совсем не хочется преждевременной популярности. С очень вероятным летальным исходом.

— Само собой разумеется. Насчет этого поговорим немного позже, — Валерий Антонович утвердительно кивает, потом переводит разговор на другое. — А сейчас… Сергей Дмитриевич! Поздравляю Вас чином подпоручика! Прошу не позже завтрашнего дня быть готовым соответствовать ритуалу.

Опаньки! Назавтра намечается большой праздник! А Оладьин, в данный момент цветущий, как целая клумба, все-таки меня подсидел. В хорошем смысле. Ладно, послушаем, что еще начальство скажет.

— А теперь, господа, — о деле. — Выражение лица Бойко становится серьезным. — Его превосходительство очень большое внимание уделяет бумажной работе, поэтому мне нужно представить в штаб фронта докладную записку с обоснованием штатного расписания будущего батальона. Какие-нибудь мысли на этот счет у Вас есть?

Оладьин с Дольским, как по команде, смотрят на меня. Стараюсь их не разочаровать:

— Батальон четырехротного состава. Первая — разведрота. Она уже существует и остается в прежнем виде. Основная тактическая единица — «пятерка». Далее, вторая и третья роты — штурмовые. Одна из них — развернутый драгунский эскадрон Анатолия Ивановича, вторая — пешая. За основу берем отделение — десять человек во главе с ефрейтором. Вооружение — желательно артиллерийские люгеры и английские гранаты, обязательный ручной пулемет, расчет — два человека, и два карабина для стрельбы винтовочными гранатами. Для ближнего боя нужны ножи-тесаки, чтобы ими можно было еще и проволоку рубить при необходимости, револьверы, малые пехотные лопатки. Для кавэскадрона необходимы штук шесть тачанок с максимами. Четвертая рота — подразделение огневой поддержки. Состоит из пулеметного взвода в восемь максимов, батареи пушек калибра тридцать семь — сорок семь миллиметров, минометной батареи, отделения крупнокалиберных ружей, отделения снайперов, взвода саперов — взрывников. Было бы очень неплохо иметь пару броневиков, или на худой случай автомобилей с установленными в кузове орудиями, или крупнокалиберными пулеметами. Насколько я знаю, еще в пятом году использовались четырехлинейные максимы.

— Да, Денис Анатольевич, Вам палец в рот не клади… — Озадаченно тянет Бойко. — Где, по-вашему, я должен все это испрашивать?

— Я предложил теоретический вариант, сам прекрасно знаю, что все это достать очень трудно. Люгеры можно заменить на охотничьи помповики, обрезав стволы для компактности… Да, Валерий Антонович, по автоматическим винтовкам Федорова ничего не известно?

— Запрос в ГАУ я послал за подписью командарма, ответа еще нет… И разъясните, пожалуйста, что такое «помповики»?

— Помповики — это охотничьи ружья, которые заряжаются передергиванием цевья назад-вперед. Обычно в подствольном магазине от шести до восьми патронов. Если их снарядить картечью, и по максимуму обрезать ствол для большего рассеивания, то один выстрел на ближней дистанции может заменить очередь из… пулемета.

— Я слышал о них. У меня отец — заядлый охотник, старается быть в курсе последних новинок. — Хвастается Анатоль. — Но он говорил еще про автоматические дробометы… Браунинга, если я не ошибаюсь. Там даже дергать ничего не надо. Просто нажимай на спуск — и все.

— Понимаешь, одно дело — на охоте, и совсем другое — на войне. Чем сложнее конструкция, тем быстрей она ломается.

— Приведи пример, Денис. — Дольский явно не хочет соглашаться. Ох уж эта «бэль эпок» с ее стремлением к комфорту.

— Привожу. Из скольких частей состоит молоток?.. Не знаешь? Из трех. Сам боёк, ручка и клин, с помощью которого боёк крепится на последней. А лом состоит из одной части — самого лома. Так вот, молоток ты можешь сломать, а лом — нет, только согнуть. Идем дальше. Под тачанки легче всего приспособить подрессоренные пролетки…

— Ты, Денис, хочешь меня командиром извозчиков сделать? — Дольский делает обиженное лицо, но, скорее всего, невсерьез.

— А ты представь, что сможешь благодаря этому чуть ли не мгновенно сконцентрировать огонь пяти-шести пулеметов на маленьком участке фронта, устроить бойню, и так же быстро исчезнуть, не дожидаясь ответного огня.

— Ладно, ладно, убедил.

— Так вот, пушки можно взять флотские, которые валяются на складах, лафеты сделаем сами, или, действительно поставим на автомобили. Туда же могут пойти уже снятые с кораблей митральезы. Минометы нужны небольшого калибра — миллиметров в пятьдесят, чтобы расчет мог идти рядом с остальными… В конце концов, Валерий Антонович, Вы же знаете старое армейское правило: проси побольше, дадут столько, сколько надо.

— Ну, хорошо, согласен. — Капитан улыбается. — Если дополнений нет, примем вышеперечисленное за основу… Теперь насчет детей, которых я видел. Вы обещали объяснить.

— Объясняю. Девочку я забрал прямо с улицы у содержательницы притона, по всей видимости, нелегального. Одна из проституток пыталась выбить из нее неповиновение, или дурь вместе с мозгами. Пришлось вмешаться.

— Надеюсь, она осталась жива, Денис? — Подкалывает Анатоль.

— Да, конечно. У нее вдруг резко разболелась рука, и пришлось присесть отдохнуть на крылечке. Тем временем появилась бандерша и заявила, что это — ее служанка, но предложила мне воспользоваться девочкой всего за тридцатку. Узнав, что я за эти деньги забираю ребенка совсем, возмутилась, мол, есть на ней еще долг в двадцать рублей, но после того, как я ее переспросил, внезапно вспомнила, что долг уже отдан.

— Вы отдали деньги? Кто-нибудь может это подтвердить? — Валерий Антонович пытается вернуть разговор в серьезное русло.

— Да, там стояло еще несколько человек. Они подтвердят… Если захотят остаться в живых.

— Денис Анатольевич, прекратите, я спрашиваю не просто так! Как к Вам попал мальчик?

— На следующий день здесь появился один из подручных бандерши, к тому времени от Алеси я уже знал, что ее брат у него. Жулик пригласил на встречу вечером, я пошел туда, приняв некоторые меры предосторожности. Там находился какой-то матерый уголовник, который хотел со мной поговорить. Мы поговорили, после чего бойцы их связали, а бандерша привела мальчишку. Да, у Бени… ну, того уголовника при обыске я нашел бумагу, по которой отец детей отдал их в услужение данному господину…

— Где эта бумага?! — Капитан отчего-то слишком сильно взволновался. — Она у Вас?

— Нет, я ее сжег.

— Зря Вы это сделали. — В голосе Бойко слышится досада. — Ей Богу, зря… И что было потом?

— Потом мы с мальчиком ушли. Да, при обыске у этого Бени нашли в тайнике драгоценности, а среди них… — Вот. — Достаю из кармана Георгиевские кресты и передаю Валерию Антоновичу. — Они номерные, значит, можно определить и разыскать хозяина.

— Как можно сейчас найти Беню? — Серьезный допрос продолжается. — Кого Вы еще там запомнили?

— Его подручного, Штакета и еще одного, скорее всего, охранника того пахана… ну, вора, который со мной говорил. Самого Беню, боюсь, найти будет очень непросто. Драгоценности, которые мы нашли, он припрятал от этого ивана. Так что после нашего разговора ему предстояло еще побеседовать со своим корешем.

— Вы как-то физически воздействовали на того уголовника?

— Ну, стукнул несколько раз, когда кресты нашел. А до этого лицо ему ножом пару раз поцарапал… Нечаянно. Больше так не буду.

Дольский заговорщецки улыбается и хитро мне подмигивает, Валерий Антонович смотрит с укоризной. Потом объясняет ситуацию:

— Денис Анатольевич… и ты, Анатолий Иванович, поймите, что тут — не фронт. А если этот Беня, или бандерша попытаются обратиться в полицию? Да даже найдут этого уголовника мертвым, а свидетели подтвердят, что Вы его избили, что и послужило причиной скоропостижной кончины?

— А если в данном случае я защищал свою жизнь и честь офицера?

Капитан раздумывает несколько секунд, а потом задает очень неприятный вопрос, любой ответ на который ставит меня в проигрышное положение:

— А если следователь попросит дать слово офицера, что не совершали в отношении этого человека противозаконных действий, — что Вы ответите?

Блин, вот ведь вляпался! В данном случае врать нельзя. А скажешь правду — вот он, Устав о воинских наказаниях. Та самая статья за номером двести семьдесят девять… Валерий Антонович внимательно смотрит на меня. Ему соврать тоже нельзя, даже больше, чем следователю…

— Я бы в данном случае сказал бы всю правду и дал в подтверждение честное слово… А потом пришлось бы долго убеждать следователя не делать опрометчивых выводов.

Бойко досадливо морщится, потом, спохватившись, обращается к Оладьину:

— Сергей Дмитриевич, если не возражаете, более не задерживаю. У Вас до завтрашнего дня много хлопот, хоть и приятных.

Дождавшись его ухода, снова продолжает ту же тему:

— И что Вы собираетесь делать с этими детьми? Оставлять на попечение роты? Ну, с мальчишкой проще. Зачислим ординарцем, или подносчиком патронов. А девочка? Вы знаете, что, коль взялись за такое дело, должны воспитывать, обеспечить их образованием и приданным, наконец. Об этом уже мало, кто помнит, но во время Балканской войны 1878 года Кексгольмский гренадерский полк подобрал двухлетнюю полузамерзшую девочку-турчанку. Решением офицерского собрания ее оставили дочерью полка, крестили, потом, когда она подросла, за счет жалования офицеров и нижних чинов ее отправили учиться в Варшаву, а ее отметки вывешивались в полку на всеобщее обозрение. Потом был институт благородных девиц, свадьба, на которой присутствовало около двухсот кексгольмовцев…

— Валерий Антонович, откуда Вы все это знаете? — Дольский сильно заинтригован. — Зная Вас не первый день, в сентиментальности не замечал.

— В Варшаве в середине девяностых годов была издана книга «Дочь Кексгольмского гренадерского полка», автор — штаб-ротмистр Елец. Приходилось читать во время учебы в Академии Генштаба по совету своего куратора… Так вот, Вы, Денис Анатольевич, готовы сделать то же самое в отношении этой девочки?

Интересный поворот, я об этом не думал. Да ни о чем не думал, увидев ее глаза и дав обещание, что ее больше никто никогда не обидит. Ну, что ж, трудности нас делают только сильнее, и как напишет когда-нибудь Сент-Экзюпери «Мы в ответе за тех, кого приручили». Поэтому, ответ однозначный:

— Да, готов. И со своей стороны хочу напомнить Вам, Валерий Антонович, когда я рассказывал о… — Немного понижаю голос на всякий случай. — О послереволюционных событиях, говорил о том, что председатель ВЧК, самой жестокой организации Советской власти, Феликс Дзержинский одной из своих задач считал решение вопроса с беспризорниками, их дальнейшим существованием и воспитанием из них будущих коммунистов.

— Хорошо, тогда имейте терпение и выслушайте меня до конца. Информация получена сегодня из штаба фронта. По данным контрразведки германцы создали несколько разведшкол, в которых обучаются дети и подростки, направляемые затем под видом беженцев на нашу сторону. Поэтому я так подозрителен. Что будет, если неприятель узнает о роте и ее дислокации, надеюсь, говорить не нужно?

— Я встретил их совершенно случайно, мог ведь спокойно пройти мимо… И самое главное, я видел их глаза. И Алеси, и Данилки. Такое сыграть нельзя!

Капитан устало машет рукой, желая прекратить спор.

— Давайте тогда решим так. Вы даете мне всю информацию по детям, я постараюсь найти их родителей. И свяжусь с жандармским управлением. Как мне сказали, у них есть дама, умеющая быстро находить общий язык с детьми и узнавать все, что ей нужно. А еще я сообщу в комитет Земгора, ведающий делами беженцев. В сопровождении их представителя визит этой дамы будет менее заметен. Вы же, в свою очередь, проследите, чтобы никто из детей не покидал расположения, и приставьте к ним опекуном кого-нибудь из толковых солдат, или унтеров. Пусть в дополнение ко всему смотрят за ними…

Как и было приказано, следующим утром без четверти десять лучшие представители роты, наглаженные и надраенные, как медные котелки, в количестве шести боевых единиц, уже стояли перед особняком господина Свентицкого на Подгорной, где и располагался штаб фронта. Мы с Федором ничем не выделялись из толпы простой пехоты, а вот Михалыч, Гриня, Митяй и Андрейка-Зингер в своей казачьей форме выглядели этакими пижонами с проспекта. Синие шаровары первого срока с широким алым лампасом, такие же синие погоны с красной окантовкой и блестящим галуном, новые гимнастерки, фуражки набекрень, из-под которых выбивались кучерявые чубы, и даже запах одеколона, щедро одолженного Оладьиным, — все говорило о лихости, удальстве и явном превосходстве перед другими индивидуумами, имеющими наглость относиться к Русской армии. Утром, когда увидел, как они готовятся к предстоящему действу, не знал — то ли моментально охренеть, то ли медленно выпадать в осадок. Сначала с помощью небольших хитрых щипчиков, позаимствованных у неизвестного куафера, станичники накрутили себе чубы так, что любая блондинка умерла бы от зависти, потом закрепили это произведение искусства сахарной водой за неимением лака для волос. Мне бы этой сладкой смерти хватило на целый самовар чая, а этим, блин, показалось мало. После началось главное действо. Тщательно отмытая вчера, с утра обувь была подвергнута креативной обработке с помощью того же сахара. Сначала вся веселая компания набила себе рты кусками рафинада, как будто не жрали чуть ли не целый месяц, затем последовала стадия медитации, когда возле казармы сидело четыре невозмутимых и молчаливых «статуи», никак не реагировавших на внешние раздражители. Спустя некоторое время растворенный сахар тоненькой струйкой выплевывался на сапог и быстро растирался тонким слоем по поверхности, в результате чего образовалась зеркально-блестящая корка. В общем, я понял, что в красоте ничего не понимаю. По дороге в штаб казаки выписывали немыслимые виражи, чтобы невзначай не запылить блестящие сапоги, в которых можно было увидеть свое отражение. Свою обувку я выдраил гуталином в расположении, а затем обновил глянец с помощью чернявого словоохотливого парнишки-чистильщика, сидевшего возле штаба со своими причиндалами, посему никаких комплексов не испытывал. Не всем же быть красавцами.

Народу собралось немного, с десяток офицеров и полтора-два десятка солдат, так что Николеньку Бера и Димитра Стефанова увидал еще издали. Сгорающие от нетерпения и любопытства, они собрались устроить допрос на предмет дальнейшей службы прямо там же, на месте, но меня спасла отмазка в стиле «Не здесь и не сейчас» и появление штабных культорганизаторов, которые окончательно разделили присутствующих на нижних чинов и господ офицеров, и завели в бальный зал, где, по всей видимости, и должен был состояться ритуал награждения. Воодушевленные своей значимостью, «паркетчики» построили нас в одну шеренгу строго по алфавиту и, исполненные гордости за свою работу, удалились, еще раз напомнив нам, что перед грозным ликом наместника Бога Войны на Западном фронте Его Высокопревосходительства генерала от инфантерии Эверта мы все должны соответствовать. Не уточнив, однако, чему. Офицерская шеренга составляла одиннадцать человек, благодаря чему я стоял рядом с Бером, который, кажется, проникся и уже соответствовал. Впрочем, и у самого наличествовал легкий мандраж. Не каждый день награждают одним из высших орденов Империи, пусть и четвертой степени. Это, все же, — не юбилейные медальки, и не пресловутый «песок» (жаргонное название медали) за сколько-то там лет безупречной службы.

Генерал не заставил себя долго ждать. Двери торжественно распахнулись, в зал вошел Командующий. Именно с большой буквы — крупный, осанистый, с большими, еще сильными, несмотря на возраст, руками. Усы и борода в стиле Императора, прямой железный взгляд сразу давал понять кто главный пастух в этом стаде. Сзади эскортом двигались давешние «штиблеты», неся в руках подносы с орденами.

Когда дошла очередь, генерал соизволил собственноручно передать в руки бархатную коробочку с белым Георгиевским крестом, поздравил, выслушал в ответ «Служу Престолу и Отечеству, Ваше высокопревосходительство!», хотел проследовать дальше, но в последний момент, что-то вспомнив, остановился.

— Подпоручик Гуров? Вторая армия?

— Так точно, Ваше высокопревосходительство! — И зачем этот штабной крыс мне вторым голосом подпевает, я, что, сам представиться не в состоянии?

— … Х-мм… Ну-ну… Добро… Молодец, подпоручик…

Величественным жестом остановив мое очередное изъявление восторженных чувств, генерал продолжил церемонию. Наконец-то в руки нового хозяина попала последняя медаль, тихонько прозвенела подвесками люстра под потолком после дружного солдатского рева «Рады стараться, Ваше высокопревосходительство!», и мы удалились на свежий воздух решать самые главные на сегодня вопросы — «Где?» и «Во сколько?». Николенька Бер, как авторитетный специалист, предложил осесть в ресторации Общественного собрания недалеко отсюда, на пересечении Подгорной и Скобелевской, которая по своему статусу имела право открыто торговать веселящими жидкостями, или же совершить небольшое путешествие и заглянуть на Захарьевской в «Стеллу». Честно говоря, абсолютно не хотелось сорить деньгами, которых оставалось не так уж и много, тем более, что мы с Оладьиным договорились совместить обмывание его погон и моего ордена. Не экономии ради, а чтобы не скатываться в череду пьянок по «объективным» причинам. Да и обычаи роты забывать не следовало бы. Ганна, наверное, уже вовсю готовит праздничный обед. Поэтому, принимаем командование на себя.

— Прошу извинить, господа, но я — пас. — Видя их недоуменные лица, пускаюсь в объяснения. — Дело в том, что в теперь уже нашей роте сегодня должны быть проведены два ритуала, на коих обязан присутствовать. Вручение погон Сергею Дмитриевичу и поздравление перед строем награжденных сегодня бойцов. Со своей стороны предлагаю Вам прибыть в расположение к часу пополудни, чтобы самим ознакомиться с некоторыми особенностями подразделения, поздравить уже подпоручика Оладьина, а заодно и «влиться» в коллектив.

— Денис Анатольевич, а стоит ли совмещать такие бесподобные поводы для веселья в одно? — Бер пытается до конца отстоять свою точку зрения. Качество похвальное, но не по этой теме.

— Думаю, стоит. Потому, что с завтрашнего дня возобновляем занятия в полном объеме. А это потребует некоторого напряжения физических и умственных сил, что будет затруднительно после веселых возлияний в течение нескольких дней. Впрочем, не настаиваю…

— Николя, я думаю, нам стоит прислушаться к Денису Анатольевичу. — Примирительно произносит Димитр. — Ты же сам горел желанием побыстрее попасть к новому месту службы.

— Да, но… Что Вы, господа, меня уговариваете, как гимназистку на первом свидании? — Николай Павлович отыгрывает назад, видимо, не желая отрываться от коллектива. — Но не с пустыми же руками прибывать-то!

— Итак, у Вас есть два с лишним часа на сборы, жду на построении роты. Мы квартируем на Комаровке в новых казармах, рядом с драгунским полуэскадроном. Скажете на КПП, Вас проведут. Честь имею, господа!..

Обратная дорога заняла меньше времени. Отойдя подальше от разных начальников и всяких там старших по званию, распустил миниатюрный строй, шли веселой гурьбой, пока на глаза не попалось фотоателье. Переглянувшись, и без слов поняв друг друга, завалились в салон, порядком испугав хозяина своей жизнерадостностью. Что, однако, не помешало ему тут же рассадить нас с Михалычем по бокам от небольшого столика с точеными ножками и расставить остальных сзади на фоне двух якобы античных колонн, увитых бумажным плющом, и пейзажа незнакомого моря между ними. В соответствии со своим пониманием канонов красоты, маэстро попросил нас «достать сабельки» для лучшего антуража, что было выполнено казаками с большим удовольствием, ну а мне не оставалось ничего другого, как последовать их примеру. После торжественного обещания о готовности фотографий завтра утром, не позже полудня, двинулись дальше, а для полноты ощущений пообещал отпустить их в увольнение при условии, что вернутся обратно своими ногами и без происшествий.

В расположении моих героев дня приняли настолько горячо, что им пришлось натурально отбиваться от желающих посмотреть и пощупать медали. Оставив казаков и Котяру на растерзание восторженной толпе, иду искать Оладьина, который по докладу дежурного уже вернулся из города, чтобы рассчитаться. Утром просил взять на мою долю пару бутылок водки для обмывания ордена. Нахожу его в канцелярии, беседующим с Анатолем и Валерием Антоновичем.

— А, вот и наш Георгиевский кавалер! Мои искренние поздравления с орденом, Денис Анатольевич! — Увидев меня, Бойко радостно улыбается и подходит с командирским рукопожатием, за ним тянутся и остальные. — Да, пока Вас не было, мы с Сергеем Дмитриевичем немного побеседовали и, оказалось, что он придерживается примерно таких же взглядов на существующее положение дел в стране. Так что теперь будет нашим боевым товарищем не только по службе, но и в рядах новой Священной дружины. Ситуацию вкратце мы обрисовали, возражений не последовало. Вводите его в курс дела, будет Вашим ближайшим помощником и в этом вопросе.

Ну, что ж, начальству в данном случае виднее. В том смысле, что Валерий Антонович мне Оладьина и «сосватал». Значит, знал, что из себя человек представляет. У меня лично кое-какие сомнения есть, что не все так просто, но пока оставим их при себе, а там будем посмотреть. Во всяком случае — точно не сегодня.

— Слушаюсь, господин капитан! И спасибо за поздравления, господа! Сергей Дмитрич, до завтра подождете? — Надо же хоть чуть-чуть поприкалываться над человеком, когда еще возможность выпадет. — А то сегодня день и у Вас, и у меня — особенный. Тем более, — гости в доме… Нет, если же, конечно, Вы желаете…

Оладьин в ответ улыбается и отрицательно качает головой, в смысле, не желает, всему свое время.

— Вот завтра и начнем… Прямо с утренней пробежки. — Видя лица собеседников, объясняю. — Отдохнули после рейда, расслабились, пора и в норму входить. Тем более, к обеду новые офицеры прибудут. В количестве двух нетренированных организмов. Еще и их подтягивать до общего уровня.

— В качестве кого они у вас будут? Может быть, мне одного отдадите? — Дольский заинтересованно ждет ответа. — Денис, поделись, у меня же только корнет и унтера.

— Я не знаю, на каком уровне их отношения с лошадьми. Но поделиться готов. Один — артиллерист-крепостник, тебя он вряд ли устроит, а вот прапорщика-сапера забирай, пусть твоих драконов учит чего-нибудь взрывать и портить. Но при условии, что общий курс занятий он пройдет. Включая и физкультуру и рукопашку. А так, официально они будут младшими офицерами роты и эскадрона. Реально же — работать по специальности. У нас уже почти трое артиллеристов, можно очень серьезно думать об огневой поддержке операций.

— Хочешь таскать с собой в рейды пушки? Они же снижают подвижность.

— Нет, я говорю про штурмовые действия. В тылу у германцев, если понадобится, мы пушки и так найдем. А вот при прорыве обороны своя артиллерия не помешает.

— Так прорывать-то ее мои драгуны и будут. Значит, и офицеров — ко мне. — Дольский ударяется в фантазии. — Только представь: эскадрон отлично выученных кавалеристов в сопровождении конной батареи трехдюймовок!.. М-м-м!.. Батарея сходу разворачивается, поддерживает огнем атакующих!..

— Господин поручик, спустись с небес на землю! Начинается позиционная война. Какие такие конные атаки? — Пытаюсь охладить пыл Дольского. — Прискакали, спешились и поползли. Тихо и незаметно. Скрытно преодолели рядов пятьдесят колючки, попали в окоп, вырезали там все, что шевелится, ползем во вторую линию, там делаем то же самое, дальше в третью, ну и так далее, до самого Берлина.

— Вот всегда так! Вечно, стоит только немного размечтаться, как ты тут как тут, со своими шпильками и подковырками. — Анатоль утрированно огорчается. — Нет, чтоб поддержать товарища!.. Кстати, ползком до столицы Германии, — мы так и за год не управимся. А вот аллюром, за пару недель там будем.

— А ведь Вы, Денис Анатольевич, не так уж далеки от истины. — Присоединяется к разговору капитан Бойко. — С передовой разведка докладывает, что на левом фланге армии германцы уже вовсю окопы копают и проволоку тянут по десять-пятнадцать рядов. Вгрызаются в землю, как кроты. Вдумчиво и основательно. Так что, Анатолий Иванович, боюсь, что твои мечты так и останутся несбыточными.

— Ну, почему же, Валерий Антонович? Если оборона противника будет прорвана, в образовавшуюся брешь тотчас надо вводить кавалерию, и именно драгун, чтобы расширить и удержать плацдарм для дальнейшего наступления. А им в помощь — артиллерию, не требующую больших усилий при транспортировке. — Дольский разговаривает уже серьезно. — Но я сомневаюсь, чтобы нам передали хотя бы одну трехдюймовку. Их нет, равно, как и снарядов к ним.

— Таких — да, не дадут. Но они не особо и нужны. Громоздкие, тяжелые, скорострельность низкая. Больше мороки, чем пользы. Тебе больше пользы принесут тачанки с пулеметами. — Тут уже сам вступаю в спор, пытаясь отстоять вариант, вычитанный когда-то от нечего делать в «Технике молодежи». — А насчет пушек — на складах Морского ведомства лежит очень много снятых с кораблей пушек Гочкиса. И скорострельных, и револьверных.

— А калибр? Что можно сделать такими снарядами? — Не сдается Анатоль. — Немного попугать противника, и все?

— Здравствуйте, господа!.. Позвольте полюбопытствовать, о каких снарядах идет речь? — В канцелярии появляется штабс-капитан Волгин. — Денис Анатольевич, простите великодушно, примите мои поздравления!.. Так о чем Вы, господа?

— О морских пушках Гочкиса, Иван Георгиевич. И о снарядах к ним.

— К сожалению, не слишком хорошо с ними знаком. Я, все же, — из полевой артиллерии. — Волгин выглядит озадаченно. — Но на складах немного, их использовали в самом начале войны прямо в окопах в качестве батальонной поддержки, но вот насколько эффективно? Не знаю. Тут надо расспрашивать морского артиллериста, или крепостника.

— Вот появятся новые офицеры, их и спросим. — Торжествую, получив передышку… А где, собственно, Сергей Дмитриевич?

— Я отправил его к роте, пока вы тут с Анатолем, как два бродячих кота орали друг на друга. — Шутит Валерий Антонович. — Предлагаю отложить разговор на другой раз, пока дело не дошло до дуэли. Вон, что у одного, что у другого глаза горят. Остыньте, господа!

Окончательно перерыв в споре оформили наши новички. Прапорщик Бер и подпоручик Стефанов прибыли для прохождения дальнейшей службы, о чем тут же и доложились. Играть в традиционную в таких случаях шараду «Кто прибывает, а кто является» мы не стали, господа офицеры быстренько перезнакомились и после недолгого перекура все вместе отправились на построение.

Рота в развернутом строю уже стояла перед казармой. Более того, на левом фланге к ней пристроился полуэскадрон Дольского. Как объяснил Анатолий Иванович, чтобы живой пример был перед глазами. Оладьин уже здесь, по его знаку Остапец командует равнение на середину и, четко печатая шаг, подходит с докладом:

— Ваше благородие! Вверенный Вам отряд специального назначения построен!..

Не понял!.. Какой отряд?.. Поворачиваюсь к Валерию Антоновичу, тот утвердительно кивает, типа, все так и есть. Почему я, как обманутый муж, все новости узнаю последним?! Фельдфебель тем временем продолжает так, чтоб слышали все:

— С «Егорием» Вас, командир! От всей роты… виноват, отряда!

Блин, что-то в горле запершило, и в носу защипало… У генерала в штабе не стушевался, а вот здесь, со своими… А может, именно поэтому. Они мне — свои. Первый Состав, Котяра, Остапец, Чернов с Сомовым, студенты, — все, вплоть до последнего солдата. Они — МОИ солдаты, а я — ИХ командир. И за каждого буду стоять до конца…

Прокашливаюсь, краем глаза замечая понимающую улыбку Оладьина, обращаюсь к строю:

— Спасибо за поздравление!.. Только без вашей выучки, храбрости, дисциплины не было бы ордена! Поэтому считайте, что всех наградили! Сегодня у нас еще пять человек получили медали, и, я надеюсь, что это только начало! Чтобы никому не было обидно, я постараюсь сделать так, чтобы у всех у вас на гимнастерках сверкали награды! Ну, а если для этого вам придется немного помучаться и попотеть, — не взыщите!.. — Кидаю руку к фуражке. — Отряд, смирно!.. Благодарю за службу!..

Дружный рев «Рады стараться!» заставил стайку галок спешно сняться с крыши конюшни и отлететь на всякий случай подальше.

— Награжденные, выйти из строя!.. Ко мне!

Казаки и Федор выстраиваются рядом в шеренгу. С правого фланга из-за строя появляется Ганна, осторожно несущая в руках поднос с полными чарками… А за ней блюдо с какими-то замудренными пряниками в четыре руки тащат Алеся с Данилкой. Малявка принаряжена, как на праздник, косички с бантиками, а ее брат гордо шагает в перешитой под него миниатюрной солдатской форме. Фуражка, гимнастерка, ремень, шаровары, даже сапоги умудрились по ноге подогнать! Погон пока нет, но что-то мне подсказывает, что они там очень скоро появятся. Вся эта веселая троица останавливается передо мной и Ганна, слегка порозовев от смущения, произносит:

— Дзядечку Камандзир, кали ласка, трымайце! (держите, возьмите).

Беру чарку, малышня протягивает поднос с коврижками, ароматно пахнущими корицей и еще чем-то вкусным. Теперь другая рука тоже занята. Остальные герои дня быстро следуют моему примеру, но не пьют, а выжидательно смотрят на меня… Вам, что, еще и тост сказать?.. А с другой стороны… Поднимаю чарку и громко, чтобы слышали все, произношу:

— Ваше здоровье, братцы!

Затем опрокидываю содержимое в рот, отщипываю кусочек плюшки, отправляю туда же, а остальное делю пополам и, подозвав малышню, вручаю им лакомство. Алеся, смущаясь до покраснения ушей, берет половинку и пытается спрятаться за Ганну, но по пути взлетает вверх и оказывается на руках у Михалыча. А Данилка!.. Маленький новобранец, все еще держа поднос с плюшками, набирается храбрости и спрашивает:

— Дзяденьку Камандзир… Ци можна?..

— Данилка, ты ж теперь солдат. Как должен обращаться?

Мелкий медлит совсем немного, затем сует емкость со сдобой в руки стоящему рядом Митяю, который на автопилоте принимает ношу, а затем недоуменно смотрит на наглеца. Пацаненок неумело отдает честь и выдает звонким голоском:

— Ваша благародзия, дзяденьку Камандзир, дазвольце абратицца!

— Обращайтесь! — Отвечаю, приложив руку к фуражке и изо всех сил стараясь быть серьезным.

— … Дазвольце крэст патрогаць!.. — Собравшись с духом, выпаливает нахаленок.

Подхватываю это тощее недоразумение на руки, уже не скрывая улыбки. Паренек протягивает руку и осторожно гладит кончиками пальцев белый Георгиевский крест. Затем оборачивается к строю и машет рукой. Хитрюга, наверняка, поспорил с кем-то. Боковым зрением вижу, как Михалыч целует его сестренку в щеку, а та смешно морщится от колючих усов… И все остальное тонет в громогласном «Ура!». Вот теперь я на сто процентов уверен, что ни в какой приют, или еще куда малышню у нас не заберут. Забиральщиков будут долго и безуспешно искать по кусочкам в лучших случаях в отхожих ровиках… Так, пора заканчивать этот праздник жизни, а то соседи подумают, что какое-то начальство с проверкой нагрянуло.

* * *

Еще раз ору «Смирно!!!», секунд пять жду наступления тишины, затем представляю личному составу новых офицеров и, наконец-то, отправляю личный состав на обед. Сам тут же подхожу к Бойко, чтобы, все-таки, узнать последние новости. Тот встречает меня добродушной улыбкой:

— Что, господин подпоручик, ошеломлены? Настолько, что нарушаете приказ о недопущении совместного распития с нижними чинами несмотря даже на присутствие начальства? Ставлю на вид Вам и, на будущее, остальным господам офицерам! Оправдывает Вас только то, что сам Император не гнушается чарку принять с Георгиевскими кавалерами…

Значит, сюрприз удался! Рассказываю для всех один раз. Сегодня утром был вызван вместе с начальником разведотделения фронта к Командующему. Если Вы не знаете, Его высокопревосходительство большое значение уделяет штабной работе. Между нами, иногда даже в ущерб делу. Но не суть важно… В течение часа мы втроем подняли карты, на которых было нанесено наступление германских войск и наше отступление, и сопоставили их по времени с Вашими, Денис Анатольевич, рапортами. — Валерий Антонович тянет паузу, затем звучит замечательная фраза. — Результаты рейда были оценены более, чем высоко. Итогом явился приказ о формировании отряда специального назначения для проведения впредь подобных операций, а также — для обеспечения штурма укрепленных позиций противника. Штабам других армий рекомендовано создать подобные подразделения и направить офицеров перенимать опыт. Так что, готовьтесь еще и лекции читать.

Блин, идея, конечно, хорошая, но где я на все время найду? Это Наполеону классно было, ему четыре часа сна хватало, а мне вот — нет… Ладно, что-нибудь придумаем.

— Господин капитан, в прошлый раз разговор шел о батальоне. — Анатоль тоже заинтересован. — Что изменилось? Сколько людей будет в отряде?

— Тогда разговор шел о намерениях командующего. Сегодня же, подсчитав численность нижних чинов в полках и дивизиях на передовой, было решено забрать оттуда не более трехсот человек. Так что, вместе с Вашими солдатами получается полтысячи штыков. И еще… — Валерий Антонович смотрит на меня, как бы извиняясь, во всяком случае в голосе звучит некое смятение. — Денис Анатольевич, поймите все правильно… Если будет сформирован батальон, его командиром назначат отнюдь не подпоручика, какими замечательными качествами он бы не обладал…

Ну, все понятно. И — никаких обид. До батальонного уровня погонами еще не дорос. А так, пришлют какого-нибудь «варяга», который пустит под нож все созданное, чтобы получить орденок-другой. Нет, синица в руках всяко лучше, чем утка под кроватью. Отряд тоже является самостоятельным подразделением.

— Я все правильно понимаю. Так что истериками страдать не буду. Тем более, что данного количества людей вполне будет достаточно… Кстати, мы собрались здесь по определенной причине, и пора бы уже приступить к действу. Как Вы считаете, господа?..

Пользуясь теплой августовской погодой, место выбрали рядом с пустующей пока казармой, закрывавшей посторонним взглядам нашу пирушку. Начало было формальным и ритуализированным, с Оладьиным обошлись так же, как в свое время со мной, но, в конце концов, он «поцеловал» погоны звездочками. Потом настала очередь обмыть моего Георгия, после чего новые офицеры представились и проставились коллективу за себя и свои ордена. На столе после этого было еще достаточно Ганниных вкусняшек и того, чем их запивать, но основное внимание уделялось разговору, который велся, не переставая, на одну тему — как и чем мы будем воевать. В конце концов смотался в канцелярию за карандашами и стопкой бумаги для «стенографирования».

— Разведрота полностью укомплектована и людьми, и оружием. Хотя, по поводу последнего есть пожелания. Но — потом. В эскадрон добираем полсотни кавалеристов, в пешую штурмовую роту пойдет еще человек сто пятьдесят. Итого, на роту огневой поддержки остается сотня. Вполне достаточно, учитывая, что те же снайперы и «взрыватели» будут обитать там. По нижним чинам возражения будут?.. Нет?.. Замечательно.

— Это — при условии, что наберем все три сотни. — Анатоль вставляет свои пессимистические прогнозы.

— Наберем, ты, Анатолий Иванович недооцениваешь солдатский телеграф. — Насмешливо замечает капитан Бойко. — На передовой уже вовсю слухи ходят, что недавно какой-то полк, разгромив аж три германских дивизии, вышел из окружения. Случайно не знаешь о таком?

— Знаю, как не знать! Вон командир того полка сидит. — Дольский кивает на меня. — Он от своих тогда отстал, чтобы еще какое-нибудь злодейство тевтонам учинить. В силу своей кровожадности.

— Тогда вопрос к нему. Денис Анатольевич, само собой разумеется, Вы назначаетесь командиром отряда. Кого из офицеров на какую должность хотели бы поставить? — Валерий Антонович говорит уже серьезно. — Господа, попрошу пока помолчать. Если не согласны с выбором, заявите после. Налейте пока всем, будьте добры… Итак?

— Разведротой будет командовать подпоручик Оладьин. Сергей Дмитриевич готов и теоретически, и практику прошел достаточную. Конницей — само собой, поручик Дольский… Кстати, Николай Павлович, Димитр Любомирович, как у Вас дела с кавалерийской подготовкой? — Начинаем потихоньку притирать новичков. — С лошадью справитесь?.. Не смотрите так возмущенно, ничего же неприличного не спросил. Я, например, лучше пробегу на своих двоих, чем сяду в седло. Признаюсь честно и открыто.

Бер отрицательно качает головой, вслед за ним то же самое делает Стефанов, виновато объясняя:

— Как-то не довелось, Денис Анатольевич. Шагом еще проеду немного, но вот на большее рассчитывать не приходится.

— Не кручинься, Анатолий Иванович. — Утешает огорченного поручика Валерий Антонович. — Сейчас кавалерию будут отводить в тыл, найдем тебе охотников повоевать.

— Тогда — в роту огневой поддержки. Николай Палыч, хочу поручить Вам все, что касается взрывных работ. В подчинение получаете студентов-вольноперов, двух горняков и химика. Они Вас ознакомят со своими придумками. Для отдельных задач разрешаю привлекать Федора-Кота. Он — великолепный слесарь и кузнец. — Продолжаю деспотично распоряжаться. — Ну, а Вы, Димитр Любомирович, формируете и готовите пешую штурмовую роту. Потом или остаетесь ротным командиром, или составляете компанию Ивану Георгиевичу и подпоручику Бергу, который скоро прибудет. С ротой буду помогать в меру сил и возможностей. Надо будет очень хорошо продумать тактику применения штурмгрупп.

Возражений не последовало, капитан Бойко одобрительно кивает, соглашаясь с моими словами.

— Далее — самое трудное и самое вкусное. Рота огневой поддержки. — Обращаюсь непосредственно к Волгину. — Иван Георгиевич, возьметесь командовать?

— С превеликим удовольствием, но хотелось бы большей определенности. Состав, вооружение, задачи.

— Господа, в конце концов, мы не на совещании. С вакансиями разобрались, предлагаю освежить чарки. — Вот чего не замечал за господином капитаном, так это тяги к выпивке. — Денис Анатольевич, к Вам начальство нагрянуло. Ублажайте его, да и всех иже с ним присутствующих. Я сегодня в роли некоего Деда Мороза, подарки еще остались. Но сначала хочу выпить, отведать шедевров Вашего повара, а потом дослушать до конца рассуждения командира отряда. Анатоль, будь любезен, ты сегодня за виночерпия.

После небольшого перерыва на употребление и закусывание, возобновляется разговор, переходящий в дискуссию.

— Возвращаемся к вопросу о Вашей роте, Иван Георгиевич. Задача одна: поддерживать тяжелым вооружением действия штурмовых групп при прорыве обороны противника. Соответственно: саперный взвод — расчистка проходов в «колючке», обнаружение и обезвреживание минных заграждений. Обучение разведчиков созданию малозаметных препятствий, минированию подручными средствами, устройству различных фугасов… Николай Павлович, напомните, пожалуйста, позже, есть несколько идей, хотелось бы с Вами их обсудить.

Затем — артиллерийский и минометный взводы. С пушками более-менее все ясно. Они должны быть достаточно мощными, чтобы подавлять огневые точки типа пулеметных гнезд, позиций снайперов, ну и тому подобного. И легкими, чтобы расчеты могли передвигаться, не отставая от штурмующих. Думаю, для этого подойдут морские пушки Гочкиса, но хотелось бы выслушать авторитетное мнение артиллеристов.

Стефанов при этих словах оживляется и просит слово:

— У нас в крепости было некоторое количество таких орудий, их хотели использовать, как противоштурмовые. По опыту стрельб скажу следующее: 37-миллиметровки лучше использовать револьверного типа. Дальность стрельбы до двух верст. Достаточно легкие, на месте вполне по силам самим сделать лафет, пусть даже и деревянный. Проблема со снарядами. Наши — маломощные, зачастую просто взрыватель вышибается из болванки и все. Французские — лучше. Зона поражения осколками при разрыве — шагов десять в диаметре.

— То есть, незаметно подкатить пушку и накрыть пулемет вполне по силам. — Валерий Антонович снова серьезен.

— Да, очередь из точно положенных четырех-пяти выстрелов, — и про него можно забыть. Теперь по 47-миллиметровым. Сам пробовал стрелять, правда, у нас был обуховский морской станок. Если будет такая возможность, господин капитан, необходима пушка с гидравлическим компрессором, — отдача меньше. Дальность стрельбы — около четырех верст, если не ошибаюсь. Может давать пятнадцать выстрелов в минуту.

— А если установить станок с орудием на автомобиле? — Задаю один из самых волнующих меня вопросов. — Насколько это реально?

— Я думаю, — вполне. Уже делают такое для стрельбы по аэропланам и дирижаблям. Необходимо будет только усилить конструкцию. Сами понимаете — отдача и вес боезапаса.

— Значит, одна 47-миллиметровая и две-три 37-миллиметровых револьверных. — Резюмирует Бойко. — Да, я помню, — с компрессором.

— Патроны у них будут разные, двух видов. Длинные для обычной пушки, и короткие для револьверной. — Стефанов заканчивает «доклад» и отлучается покурить в сторонке за компанию с Дольским.

— Что с минометами, Денис Анатольевич? — Вопрос снова ко мне.

— Тут все сложнее. Я думаю, нам по силам только надкалиберные, чтобы не заморачиваться с вопросом отливки мин в нужный калибр. Предлагаю использовать снаряды тех же 47-миллиметровок. Аккуратно обрезаем гильзу, оставляя за донышком коротенькую юбку, сверлим в ней отверстия, крепим заклепками, или болтами трубку-хвостовик с оперением, вся конструкция надевается на стволик с метательным зарядом, и затем выстреливается. Станок легкий и простейший. Плита с закрепленными параллельно двумя секторами, между которыми ходит стволик, и контрирующим винтом. Простейший спусковой механизм от того же охотничьего ружья, если выстреливать холостым патроном.

— Простите, что вмешиваюсь, Денис Анатольевич, но почему сорок семь миллиметров? — Интересуется Волгин, внимательно слушающий мои бредовые фантазии. — Берем трехдюймовую гранату и делаем все то же самое.

— Это приведет к утяжелению конструкции и боезапаса, а нам нужна мобильность.

— Ну, не так оно и страшно. Расчет из четырех человек, я думаю, вполне справится. А до передовой все хозяйство и подвезти можно. Зато поражающее действие возрастет в несколько раз.

— Простите, Иван Георгиевич, по привычке рассуждаю о действиях на вражеской территории. Давайте поэкспериментируем, испробуем оба варианта. Если мелкокалиберный удастся компактным, можно будет иногда брать его с собой в тыл к германцам.

— И еще одна закавыка. — Согласно кивая, продолжает тем временем Волгин. — Снарядный взрыватель для этого не подойдет. Не сработает на такой маленькой скорости. А ставить дистанционную трубку от шрапнели — новые сложности с расчетом времени подрыва.

— Я могу попробовать разобрать парочку, может, что и придумаем. — Вступает в разговор Николенька Бер.

— Давайте вместе. — Не сдается Волгин. — Там есть небольшие хитрости, чтобы снаряд не взрывался при выстреле.

Бер соглашается и продолжает мысль:

— Или делать взрыватели самим. Простейшие: детонатор, боек, пружина, грузик… Попробовать можно, но нужна мастерская и слесарный инструмент.

— Николай Павлович, потом изложите все на бумаге. — Советует Бойко, внимательно следящий за разговором.

— Да, Николай Павлович, записывайте все необходимое. И еще. Прошу совместно с Иваном Георгиевичем придумать для моих диверсантов простой способ взрывать германские снаряды. Мысль простая: болванка в форме взрывателя, в нее вставляется капсюль-детонатор с шнуром. Вся конструкция вкручивается в снаряд, шнур поджигается и бабахает. Нужно будет в рейд брать только десяток-другой таких болванок, — и все…

После очередной рюмки под папиросу очередь доходит до снайперов.

— Они нужны всем. И диверсантам, и штурмовикам. В разведроте уже есть. Сыгранная команда, двое с оптикой, у остальных — открытый прицел. Убирать их оттуда не вижу смысла. Они уже притерлись к своим «пятеркам».

— Да, и стреляют на большие дистанции. — Многозначительно подмигивая, подтверждает Бойко. — Единственное, что они смогут, так это обучить вновь прибывших метких стрелков, задача которых будет выбивать командиров и пулеметные расчеты, следуя вместе с штурмовыми группами.

— Валерий Антонович, возможно ли раздобыть еще несколько ружей Гана-Крнка, как у Федора? — У меня снова возникает интересная мысль. — От них ни орудийный, ни пулеметный щит не поможет. А если еще навесить оптику…

— Где же Вы ее возьмете, Денис Анатольевич?

— Да хотя бы с МГ-шников. Среди трофеев попалась парочка. Попробовать установить на ружья и пристрелять.

— Ну, вообще-то смысл в этом есть. — Капитан помечает на листике требуемое. — У Вас все?

— По тяжелому — да.

— Ну, тогда последний на сегодня сюрприз. Добавьте в роту Ивану Георгиевичу автомобильное отделение. Свой трофей окончательно передадите в автоотряд, взамен нам выделяют три грузовика вместе с водителями. Авто, замечу, однотипные, для облегчения ремонта, буде таковой случится. С разрешением их переоборудовать.

Ух ты! Сюрприз шикарный! За такие подарки положено водкой поить. Что сейчас и сделаю! По дороге к бутылке в голову приходит очередная на сегодня гениальная мысль: а что, если?.. Берем сразу быка за рога, чарку в руку и задаем вопрос:

— Господин капитан, а как Вы посмотрите на такую идею? В месте прорыва появляются блиндированные автомобили. Один, как мы говорили — с орудием, на двух других — по паре пулеметов. «Колючка» к тому времени уже порвана, если нет, то видел на одном броневичке специальную раму для ее выкорчевывания. — Начинаю рисовать на очередном листике бумаги схему. — Вот, смотрите, господа. Автомобили, ведя огонь по противнику, преодолевают заграждения, причем, в кузовах пулеметных броневиков сидят гранатометчики с большим запасом гранат, которыми они закидывают окопы немцев. За машинами, недоступные для ответного огня, в колонну по два, или по три, идут остальные штурмовики и с двадцати-тридцати шагов бросаются в атаку…

В принципе. — обычная тактика наступления мотострелкового взвода, немного только творчески подогнанная к реалиям времени. Автоматов-то у нас нет… Кстати, надо в очередной раз поинтересоваться у Валерия Антоновича насчет Федорова, но не сейчас.

Народ сначала обдумывает сказанное, затем на меня обрушивается пулеметная очередь вопросов и возражений.

— Денис Анатольевич, как авто будут преодолевать окопы и воронки? — Интересуется Николай Бер. Сапер, что и говорить.

— Борта, а лучше — крышу кузова можно сделать из съемных железных мостков, служащих броней…

— Но блиндирование утяжелит конструкцию, скорость будет невелика.

— Во-первых, нужно упросить господина капитана, чтобы из отряда нам дали самые мощные автомобили. — Хитро смотрю на Валерия Антоновича. — А во-вторых, в атаке нужна будет скорость пешехода, чтобы идущие сзади бойцы не отставали. На место прорыва прибывать скрыто и заблаговременно…

— А германская артиллерия? При малой скорости броневики будут отличными мишенями.

— Расстояние до окопов противника в среднем — двести шагов. Чем ближе к неприятелю, тем труднее будет его пушкарям. По своим они же гвоздить не будут?..

— Германцы не держатся жестко за первую линию окопов. Так что, их артиллерия сможет работать.

— Тогда батареи придется давить диверсантам, заблаговременно туда просочившимся…

— Но пытаться перебить прислугу — означает увязнуть в бою с превосходящим противником.

— Не обязательно всех убивать. Достаточно подорвать боезапас, или вывести из строя пушки…

— Сунуть, например, в стволы по термической гранате капитана Рдултовского. — Прапорщик Бер становится моим союзником. — Орудия после этого не выстрелят.

— На все у Вас ответ найдется, господин подпоручик! Но мысль интересная. — Валерий Антонович задумчиво чешет кончик носа. — Нужно будет как следует все продумать и попробовать на полигоне. Разумеется, когда автомобили будут готовы. Чем еще порадуете?

— С тяжелым вооружением мы наконец-то разобрались… Почти. Если есть возможность заполучить одну 37-миллиметровую пушку, желательно, короткоствольную, можно было бы попробовать сделать ручную мортирку.

— Как Вы себе это представляете? — Хором оживляются артиллеристы.

Беру чистый лист бумаги, снова начинаю рисовать.

— Для облегчения веса ствол стачиваем до толщины трех-четырех миллиметров и укорачиваем где-то до полуметра. Делаем к ней приклад и получаем вот такое карикатурное ружье-переломку. Далее берем снаряд, отделяем гильзу, укорачиваем, опытным путем подбираем количество пороха. Снова обжимаем, заряжаем, стреляем по навесной траектории. Но помимо всего это потребует, опять же, возни с взрывателем и переделкой затвора.

— Хорошо, мысль опять же интересная… Вы, господин подпоручик, сегодня просто фонтанируете идеями. — Начальство довольно улыбается. — Только кто же будет их осуществлять на практике?

— Как кто? — Недоуменно удивляюсь и обвожу рукой всю компанию. — Присутствующие здесь господа офицеры. А то они совсем обленились. Анатолий Иванович давно уже исполнил свой долг виночерпия, а чарки до сих пор полные стоят.

Все весело ржут, накатывая еще по одной. Затем возвращаются к разговору под сварливое замечание Дольского:

— М-да, не те нынче их благородия пошли. Раньше застольные разговоры были или про дам-с, или про лошадей. Во всяком случае, у нас, кавалеристов. А вы все о каких-то бездушных железках толкуете.

— Анатолий Иванович, потерпи немного, скоро и до них доберемся. — Парирую реплику. — Кстати, тебе будет сейчас интересно, поскольку переходим к твоему эскадрону. Помнишь, я говорил о тачанках? Если высокое начальство смилостивится, — показываю взглядом на господина капитана, — то в ближайшее время имеешь все шансы получить одну пролетку для экспериментов. Только учти, ее усилить надо будет. Во-первых, пулемет с боезапасом и расчетом, а во-вторых, это извозчики могут катать пассажиров на одной, или двух коняшках. А тебе придется запрягать три, а то и четыре лошади. Упряжь, насколько я понимаю, тоже придется переделывать.

— Денис, ты хочешь из меня сделать каретных дел мастера пополам с лихачом? Объясни подробней, зачем это нужно? Каким образом их применять собираешься?

— Ну… Например, оборона прорвана, твой эскадрон аллюром «три креста» уходит в прорыв. И натыкается на германское подкрепление, которое быстро залегает и открывает огонь по прекрасным мишеням в виде всадников. Пока до них доскачете, — много людей поляжет. А так, — тачанки вперед, в три-четыре пулемета поприжали гансов, дали эскадрону зайти с фланга и дорубить то, что еще двигается. Или в глубоком рейде захочется тебе в какой-нибудь деревеньке гарнизон вырезать, а пулеметы всегда с тобой, причем, заметь, готовые к бою в любую минуту. Только с тачанок их снимай. — и все… Не убедил?

— Не знаю. Пока вы тут будете сотрясать воздух, пойду подумаю, заодно чарки по новой заряжу. А то устроили тут научный симпозиум вместо офицерской пирушки!

— А ты знаешь, откуда пошло это слово? Древние греки устраивали пирушки, подобные нашей, во время которых предавались приятным философским беседам, слушали музыку, читали стихи…

— И где у нас тут поэзия? — Оборачивается Дольский. — Кто хоть четверостишие прочтет?

— Да хоть я. Слушай. — Немножко импровизирую и выдаю:

Общий хохот заменяет бурные аплодисменты. Анатоль тоже ржет.

— Мда-с, с Вами не соскучишься. — Отсмеявшись, произносит Валерий Анатольевич. — Чем еще озаботите начальство?

— Остался вопрос о стрелковом вооружении штурмовых рот. Мы уже говорили об этом, но хочу вернуться к теме. Все, к сожалению, упирается в деньги. Можно было бы прошерстить охотничьи магазины и закупить дробовики Винчестера и маузеры с приставной деревянной кобурой. На дистанции в несколько шагов разница в калибрах будет, по-моему, неощутима.

— Но ведь есть же 9-мм пистолеты! — Вопросительно смотрит Стефанов. — Брать их, заряжать патронами для люгера…

— Я тоже так думал, Димитр Любомирович. Оказалось — небольшая нестыковочка. Для маузера были разработаны свои патроны, они длиннее люгеровских. Так что это — не выход…

— Денис Анатольевич, Вы как-то говорили про тесаки. — Вспоминает Бойко. — Я узнавал, их сейчас просто нет на вооружении. Остались только как парадное оружие у гвардии и музыкантов.

— Тогда будут нужны ножницы для резки проволоки, половине штурмовиков — топоры, другой половине — малые лопатки. Тоже очень хорошая вещь в бою, если использовать умеючи.

— Хорошо, господа, если ни у кого нет больше вопросов, закончим и займемся трапезой. — Подводит итог Валерий Антонович. — А то вон господин поручик изнывают-с в ожидании…

* * *

Утро началось по обычному распорядку. С пробежки под язвительные ухмылки соседей-драгун. Которые, впрочем, быстро исчезли, когда рота перешла от натаптывания кругов вокруг казарм к отработке приемов рукопашного боя. Еще хуже им стало с появлением свежего от физкультуры и водных процедур Анатоля, «обрадовавшего» своих подчиненных тем, что с завтрашнего утра эскадрон тоже этим займется. В полную силу и до тех пор, пока не научатся обгонять разведчиков. Чтобы не было больше пренебрежительного отношения к «пехтуре» и высказываний в стиле «Кони двухпедальные».

Николенька Бер заполучил в свое распоряжение студиозусов-вольноперов, дабы ознакомиться с их гениальными мыслями и практическими наработками в области того, что хорошо взрывается и горит, Иван Георгиевич со Стефановым, несколько шокированным столь бурным началом дня, сели в канцелярии додумывать и запечатлевать на бумаге сказанное вчера на «симпосионе», а мы с Сергеем Дмитриевичем развели бойцов по учебным местам.

Насладиться полной мерой этим действом мне не дали. В одиннадцатом часу прибежал посыльный и сообщил, что через КПП только что прошла компания из двух дам, одна из которых была «ну, ей-Богу, большая барыня», какого-то чиновника в мундире, пронырливого шпака в цивильном, и сопровождавшего их капитана Бойко. Почуяв одним местом что-то неладное, быстренько лечу их встречать.

М-да, посыльный не соврал. Основная фигура — очень молодая, лет двадцати пяти, миловидная дама очень аристократического вида. Хоть и облачена сестрой милосердия, осанку, движения, выражение лица никуда не денешь, да и сам костюм явно не казенной выделки, индивидуальная работа. Другая мадам, постарше, с хитровато-добродушным, но острым взглядом, одета обычно, глазу зацепиться не за что. Их сопровождает представитель Земгора, какой-то мутный тип с закрученными усиками в клетчатой пиджачной паре, и непривычно официальный Валерий Антонович, который тут же подтверждает мои наихудшие подозрения.

— Ваше сиятельство, позвольте представить Вам подпоручика Гурова, лично вырвавшего из рук бандитов тех детей, о которых Вам было доложено.

Опаньки! Как там полагается? Щелкнуть каблуками, резко наклонить голову и тут же вернуть ее обратно. Взгляд уставной, в смысле, тупой, но решительный. Тем временем Бойко представляет гостью:

— Ее сиятельство княжна Софья Андреевна Гагарина, фрейлина Ее Императорского Величества.

— Здравствуйте… Денис Анатольевич, кажется?

На ум не приходит ничего, кроме армейского:

— Здравия желаю, Ваше сиятельство!

— Прошу Вас, без церемоний, называйте меня просто Софьей Андреевной.

А голосок мелодичный. И, похоже, дамочка без выпендрежа. Или на публику так играет. Не буду говорить, что счастлив видеть всю компанию здесь, — не хочу врать.

Сборную свиту княжны составляют мадам из Общества призрения сирот (ага, я, кажется, догадываюсь о ее ведомственной принадлежности), представитель Союза городов, заведующий вопросами беженцев и местная звезда журналистики из «Губернских ведомостей», освещающая визит особы, приближенной к императрице.

Быстро соображаю насчет прямо сейчас тревогу свистеть и малышню прятать, или подождать немного. Капитан Бойко, уловив эти флюиды, делает мне страшные глаза, а княжна, наверное, разочаровавшись в моем воспитании, соизволит попросить довольно милым тоном:

— Что ж, Денис Анатольевич, будьте любезны, покажите нам этих бедняжек.

Остается только брякнуть:

— Милости прошу!

Иду впереди, показывая дорогу и в душе молясь, чтобы никто нигде не накосячил, не вовремя попавшись на глаза. И, завернув за угол казармы, вместе с незваными гостями вижу почти идиллическую картину. Наряд по кухне заканчивает таскать дрова к полевым кухням, Алеся, расстелив на деревянном столе чистую скатерку, ждет Ганну и устанавливает аптечные весы, готовясь помогать. Данилка — тут же, сидит и сосредоточенно обдирает маленьким ножиком с полена бересту для растопки. Увидев нас за несколько шагов, замирает с открытым ртом, затем вскакивает, нахлобучивает фуражку и, сделав три шага вперед, отдает честь и звонким, срывающимся от неожиданности голосом выдает:

— Ваша благародзия! Кухарны нарад гатовицца да прыгатаулення абеду! Дакладау васпитаник атрада спецыяльнага назначэння Данилка Адамкевич!

Мать — мать — перемать!!! Дайте за что-нибудь подержаться, чтобы не упасть! Все происходит так неожиданно, что все — и я, и Валерий Антонович, и даже земгоровец, прикладываем руки к козырькам. А фрейлина и мадам еле сдерживаются, чтобы не рассмеяться. Первым приходит в себя Бойко и командует:

— Вольно!.. Воспитанник…

Интересно, какая же это хитрая мордочка научила мальца так представляться?! Вот бы мне с ним познакомиться!..

На фрейлину эта комедия произвела благоприятное впечатление:

— Ах, какой милый мальчик!.. Charmant!.. Опрятный, чистенький, крепенький! Très bien!

Само собой. Антисанитарии здесь не будет по определению. А насчет крепенького, — отъелся парень немного. И синие полосы от Бениного ремня со спины сходить стали. Когда их увидел, этакой скользкой гадюкой вползла в голову идея еще разок к этой сволочи в гости наведаться. Нагайку, надеюсь, кто-нибудь из казаков одолжил бы для такого дела. Вот и побеседовали бы о таких философских понятиях, как добро и зло. С летальным для некоторых исходом.

Княжна тем временем уже гладит малыша по щеке и, покопавшись в своем ридикюле, достает герою конфету. Тот с сожалением смотрит на вкусняшку, сует ее в карман и выдает еще один изящный перл:

— Дзякуем, панначка!

Чем вызывает веселый сиятельный смех:

— Что ж ты не ешь? Она же — вкусная!

Блин, сегодня, что, День юмора? Мелкий снова выдает такое, что смеются уже все:

— Я сястре аддам. Яна салодкае любиць. Дзеуки, яны усе такия…

Отсмеявшись и промокнув батистовым платочком с вензелем слезы, фрейлина возвращается к теме разговора:

— А как вам здесь живется? Никто не обижает? Кушаете хорошо?

— Не-а, не забижаюць, тута усе добрыя. А цетка Ганна нас балуе…

— А к другим деткам не хочешь поехать? Там вместе будете играть, учиться…

Шкет делает насупленное выражение лица, затем отвечает:

— Не, не хочу… Тут мяне вось форму справили. Я салдатам хочу… Штоб таки крэст запалучыць… — Нахаленок стреляет глазами на мой китель, чем снова вызывает улыбки.

— А сестричка твоя где?

— Зараз пакличу! — Данилка дергается в сторону входа, но на крыльце уже стоит Ганна, держа за руку сосредоточенно-испуганную Алесю. — Алеська, не боись, панначка добрая, канфету дала! Вось, дзяржы!

Княжна с чисто дамским интересом оценивает взглядом фигурку Ганны в солдатской форме, слегка замаскированную надетым передником. Малявка, не отпуская руки, берет конфету и несмело улыбается, произнося традиционное:

— Дзякуем, панначка!..

Великосветская гостья снова лучезарно улыбается и обращает свое внимание на нашу повариху.

— А это и есть ваша Ганна? Которая вас балует? Она слишком молоденькая для тетки.

Та в ответ покрывается густым смущенным румянцем… Следующие пять минут проходят в нежном дамском ворковании, глажении по головкам малышни и прочем сюсюканьи. Затем обе дамы и господин из Земгора изъявляют желание посмотреть на жилищные условия «бедных детишек», и, отказавшись от эскорта, взяв с собой только нашу повариху, отправляются в специально отведенную комнатушку здесь же, в хозблоке.

Особо волноваться причин нет, утром, после зарядки, забегал проведать мелких. Уже вчера с вечера там стояли две самодельных кровати, сделанные Платошей, а также тумбочка, табуретка и небольшой сундучок от того же мастера. Когда увидел этот мебельный гарнитур, возникло большое подозрение, что в соседней пустующей казарме недостает десятка досок. Не знаю, кто и где что доставал, но кроватки были с полным спальным набором — матрас, одеяло, подушка. Разумеется, со сменным бельем. Соображалки хватило даже на прикроватные коврики-половички. А в сундучке в особом мешочке лежит килограмма этак два кускового рафинада, собранного «с миру по нитке» и кулек с петушками на палочках, которые закупил расщедрившийся Егорка, слиняв в самоволку, за что получил взыскание в виде замечания вкупе с хорошим «лещом», и благодарность за душевную доброту и умение незаметно преодолевать препятствия. Так что, пока они там ходили и, по большому моему подозрению, пытались поговорить с малышней без командирского присмотра, я, в прямом смысле, нервно курил в сторонке в компании гораздо более спокойных Валерия Антоновича и журналюги. Последний пытался профессионально влезть в душу и накопать материала на пару заметок, но обломался по полной после встречного вопроса «С какой целью, собственно, интересуетесь?» и небольшой лекции о засилье шпионов в его родном городе.

Наконец-то вся компания вываливает наружу, причем, детеныши жмутся уже не к Ганне, а ко мне. Алеся, та вообще за спину прячется. Значит, действительно уговаривали. Гады!.. Хотя по их лицам, вроде, заметно, что фокус не удался. И то, что малые спрятались за меня, тоже не осталось незамеченным фрейлиной и ее свитой. Сейчас, похоже, серьезный разговор и начнется. С чаепития, если, конечно, их сиятельство не побрезгуют. Исчезнувшая было Ганна вновь появляется и робко предлагает гостям:

— Будзь ласка… Атведайце чаю…

Бойцы уже тащат свежераскочегаренный самовар. На столе моментально сервизные чашки с блюдцами, сахарница и тарелка с каким-то хитрым печеньем, попробовав которое фрейлина удивляется с прямо-таки девчоночьей непосредственностью:

— Ой, как вкусно! Откуда такая прелесть?

— То я сама пякла… Ваша сияцельства. — Ганна снова краснеет, но уже от похвалы.

Княжна оказывается любительницей всяких вкусностей, многие из которых готовит дома сама. Они с Ганной быстро находят общий язык, дамочка выпытывает рецепт печенюшек, потом речь заходит о сдобной выпечке… Не знаю, каково Валерию Антоновичу, а я чувствую себя полным идиотом, прихлебывающим чай и почти ни слова не понимающим из щебетания гостьи.

Вскоре появляется дама из Департамента полиции, в смысле, Общества призрения сирот, незаметно утащившая детей поговорить. Встретившись глазами с Бойко, она улыбается и кивает, мол, все в порядке, здесь шпионами и не пахнет.

После мини-пикника, пребывая в наилучшем расположении духа, княжна принимается за меня. Земгоровец и репортер, сидевшие до этого практически молча, если не считать дружного поддакивания абсолютно всем репликам высокопоставленной гостьи, с очень искренним интересом поворачиваются в мою сторону. Писака аж свой блокнот вытащил с карандашиком снова вытащил.

— Скажите, Денис Анатольевич, как все случилось? Мне очень хочется знать подробности. Ее Величеству, я думаю, также будет это интересно. Расскажите, пожалуйста.

— Ваше сиятельство…

— Софья Андреевна! Мы же не на приеме! — Дамочка капризно хмурит бровки.

— Виноват… Софья Андреевна. Ничего особенного-то и не было. Возвращался из города, увидел, как возле трактира одна из пр…, простите великодушно, падших женщин избивает девочку. Вмешался, забрал малышку с собой, заплатив запрашиваемую сумму, привел сюда…

— Как?! За нее еще просили деньги?!.. Это же неслыханно! — Фрейлина делает круглые глаза и прижимает ладошки к щекам. — Как такое возможно?!

Пожимаю плечами и продолжаю свой рассказ:

— На следующий день здесь появился ее «хозяин». Потребовал вернуть девочку, в противном случае угрожая сделать ее брата калекой.

— Ах!.. Денис Анатольевич, Вы рассказываете страшные вещи!.. Впрочем, продолжайте, я хочу узнать все до конца!

— Вечером того же дня пришел в назначенное место, в ходе беседы сумел убедить отдать мне Данилку… Вот, собственно, и все.

— Но ведь этот бандит вовсе не собирался отдавать мальчика! Вы применили силу?

— Я защищался, Софья Андреевна…

О том, что слегка вышел за пределы необходимой самообороны, упоминать не стоит. Мало ли, как все воспримется.

— Но ведь Вы могли обратиться в полицию, действовать по закону, а не устраивать самосуд!

— Они бы ничего не смогли сделать. Тот бандит все бы просто отрицал. Малыша бы спрятали куда-нибудь подальше. И я никого не судил и не наказывал, просто забрал ребенка.

— Денис Анатольевич, Вы проявили милосердие, вырвав детей из рук преступников. — В голосе звучит одобрение, и, что характерно, без иронии. — А какова, по-Вашему, будет их дальнейшая судьба? Они же совсем еще маленькие.

— Если найдутся родители, вернем им. Хотя считаю это неправильным. — В ответ на недоуменный взгляд объясняю. — Тот бандит утверждал, что, будучи пьяным, отец продал их в услужение за десять рублей. Лично я не могу представить себе толку от такого родителя. У нас они накормлены, ухожены, присмотрены. И, самое главное, им здесь нравится.

— Да, конечно, я это заметила. Но ведь вас могут отправить на передовую. Что же тогда будет с ними? Вы же не собираетесь подвергать жизнь детей опасности?

— Нет, конечно. В окопы их никто и не пустит. — Не будем раскрывать специфику нашей службы, отовремся общими фразами. — Они будут при наших нестроевых, в тылу.

— Ну, а почему бы не отправить их в одно из заведений общественного призрения? Там им гарантирован уход, воспитание, учеба.

Эти заведения, если не ошибаюсь, называются сиротскими домами. Потом, в будущем их переименуют в детские дома. Один такой стоял рядом с нашей частью, возле свинарника. И, будучи помдежем, не раз выуживал из различных нычек малолетних воспитанниц этого заведения, пришедших после отбоя развлечь бойцов хозвзвода за пару банок консервов, или пайку на ужин. Не думаю, что сейчас порядки лучше. И не собираюсь отдавать малышню! Вы хотите драки? Сейчас вы ее получите.

— Разрешите начистоту, Софья Андреевна?.. И прошу не держать обиду на то, что скажу. — Обращаюсь уже к земгусару. — Что ждет их в сиротском доме? Дисциплина, жесткий распорядок? Так и у нас все делается с точностью до минуты. Учеба? Чему будут учить их там? Кое-как читать, считать и писать, закону Божию, и все. У меня солдаты больше учат. Занятия проводятся каждый вечер. Здесь мы сможем подготовить их к поступлению в гимназию даже лучше, — у меня три студента-вольноопределяющихся репетиторствуют. Притом, занимаясь вместе с детьми, сами солдаты будут лучше учиться. А еще, видя их рядом с собой, каждый будет понимать, что воюет не за какие-то абстрактные Проливы, например, а за этих малышей, так похожих на собственных братьев, сестер, сыновей, дочерей, за их будущее…

А тот же Данилка, видя с детских лет военную жизнь, которая уже сейчас ему нравится… Кто знает, не вырастет ли из него, к примеру, новый генерал Скобелев? Во времена древние на Руси малых отроков-безотцовщину в дружины княжеские брали и воспитывали могучими витязями…

Глядя мне за спину, все поднимаются с лавок, сзади слышатся шаги… Кого там принесло еще?.. Оборачиваюсь, и понимаю, что мне в помощь прибыла тяжелая артиллерия! Реактивные минометы РВГК! Атомная бомба, космический боевой лазер и меч рыцарей Джедай в одном лице!.. Дивизионный благочинный отец Александр.

Вся компания дружненько кланяется и испрашивает благословления, на что батюшка отвечает традиционным «Мир всем! Благословение Господне на вас!», осеняя крестным знамением. После представления всех присутствующих, начинается наше, судя по его хитрым глазам, контрнаступление.

— Здравствуйте, господа! Дозвольте присоединиться к Вашему обществу, передохнуть немного. Приехал вот поговорить с воинами, кои вернулись недавно… — Быстро поняв, что слишком увлекся деталями, благочинный поправляется. — Окормлять христолюбивое воинство. Да и подарки привез Вам, Денис Анатольевич. Там, в коляске учебники с тетрадками, да глобус.

— Благодарю Вас за заботу, отец Александр. Сейчас пошлю кого-нибудь забрать…

— Можете не торопиться, я к Вам надолго. Воины, небось, от скверны очиститься желают, исповедаться, поговорить с ними надо, наставить к труду ратному… Да я еще слышал, прибавление у Вас, Денис Анатольевич, в роте… Двух сироток призрели, две душеньки младые из тьмы греха и порока выдернули. Благое дело сделали, сохрани Вас Господь за это.

— Только вот не хочет господин подпоручик отдавать их на попечение. — Подает голос земгоровец, решивший, наконец, попытаться отстоять честь мундира и прогнуться перед княжной. — Считает, что им лучше будет рядом с солдатами, чем среди своих сверстников.

— Да, и могу это обосновать. Детям не только материнская ласка требуется, но и твердая мужская рука. Чтобы спокойно спали, зная, что они под надежной защитой. Особенно эти малыши, и так хлебнувшие слишком много невзгод для их возраста… А насчет приюта — давайте, господин чиновник, проведем эксперимент. Прямо вот сейчас, если Софья Андреевна не будет против и составит нам компанию, проедем в ближайший сиротский дом, какой укажите. Только без предупреждения! И посмотрим, как там живут дети, во что их одевают, чем и в каком количестве кормят. А потом глянем, что из продуктов все эти ваши воспитатели, надзирательницы и кухарки для себя оставили…

Все, сдулся чинуша, как воздушный шарик…

— Денис Анатольевич, клевета, осуждение, злословие — суть грехи! В Писании сказано: «Не суди, не уничижай и не соблазняй никого. Не приписывай никому того, чего не знаешь о нем достоверно, ибо это есть погибель душевная»… — Отец Александр строго смотрит на меня. — Но в словах Ваших есть доля истины в том, что потребен надзор за деяниями людей, поставленных на служение сему Богоугодному делу. Ибо слаб человек и подвержен соблазнам врага рода человеческого… Посему, в ближайшее время доложу протопресвитеру Георгию Шавельскому, который прибыл позавчерашнего дня в Минск о потребности в сей инспекции и о привлечении священников к сему деянию… А также о почине Вашем, Денис Анатольевич, да о проявленном милосердии. Поступок сей может послужить похвальным примером для других полков и батальонов. Множится число беженцев, многие дома призрения переполнены, а воинство наше им посильную помощь оказать может.

Что, съели?.. Еще возражения будут?.. Ага, все-таки будут…

— Хорошо, господа, я согласна с тем, что Вы сказали, в отношении мальчика. Но его сестра? Что будет с ней? — Княжна снова берет разговор в свои руки. — Вы считаете, что такая жизнь подходит для девочки тоже?

— Софья Андреевна, наш отряд, конечно, — не Лейб-гвардии Кексгольмский полк, — вспоминаю рассказ Валерия Антоновича. — но, думаю, что сможем собрать достаточную сумму на обучение и воспитание Алеси…

— Часть офицеров штаба 2-й армии, вне всякого сомнения, поддержит Вас, Денис Анатольевич. — Наконец-то капитан Бойко сказал свое веское слово.

— … Ну, господа, Вы меня приятно удивили! И, чтобы не остаться в стороне, хочу внести свою маленькую лепту. — Княжна довольно улыбается, затем достает из ридикюля деньги и протягивает Валерию Антоновичу, как старшему по званию. Затем, помедлив, снимает с руки тоненькое золотое колечко и отдает ему же.

— А это пусть будет приданым малышке…

Батюшка остался беседовать с детьми, а я, тем временем, сопровождаю всю эту компанию к выходу. И возле КПП вижу очень интересную картину. Мои орлы кучкуются, грамотно перекрывая все направления и делая вид, что абсолютно ничего не происходит. Не понял, это что за бунт на корабле? Не понимают, с чем и с кем шутят?.. Стараюсь незаметно показать стоящим впереди поднятый вверх большой палец, в смысле, «все нормально», потом кулак, означающий «вот сейчас провожу их, а потом… — готовьтесь!..». Улыбающаяся засада исчезает за углом казармы, а я делаю честно-круглые глаза и недоуменно пожимаю плечами в ответ на вопросительный взгляд Валерия Антоновича. Вот тут-то я точно совершенно не при чем!..

* * *

Приключения на этом не закончились. После обеда меня отловил Котяра и передал записку, накарябанную на замызганом обрывке бумаги: «Мил человекъ приходи вечером в трактиръ есть разговор». На вполне закономерный вопрос откуда у него этот шедевр изящной словесности, Федор объяснил, что с моего дозволения вполне легально сопровождал Ганну до бакалейной лавки и обратно. Пока она закупалась всем необходимым, отскочил на секундочку, а когда вернулся, возле любимой невесты терся какой-то приблатненный организм. На вежливый вопрос «Какого… ему здесь надобно?», последний вдруг решил обидеться и, нагнувшись, стал тащить из сапога нож. Кот не стал дожидаться продолжения и, слегка хлопнув по спине ладонью, помог согнуться еще ниже и упасть на пол. Пока собеседник обнюхивал его сапоги и раздумывал насчет вставать, или нет, Федор согнул выпавший нож подковой и, кинув рядом, объяснил владельцу где и в каких случаях тот может теперь им ковыряться.

— Тот придурок был одет, как мастеровой? Ножик без упора, ручка красная, чуть-чуть изогнутая?

— Ага, он самый. — Кот в ответ утвердительно кивает. — Так он эту записку потом и передал.

Блин, бедный Штакет, что-то ему не везет в последнее время… Вечер перестает быть томным, становится все интересней и интересней. И кому же я там очень срочно понадобился? Точнее — кому, это я и так знаю, а вот — зачем?..

— Командир, он еще передал, что можешь в открытую с парой-тройкой человек прийти.

Ага, и еще «пятерку» во внешнее оцепление для подстраховки взять, из тех, кому место уже знакомо. Мало ли что там лихие ребятки надумали. И, наверное, Валерия Антоновича в известность поставить…

Хоть господин капитан и сопротивлялся, сумел его уговорить, правда, масштабы пришлось немного поменять, брать не одну группу, а три, и добавить подвижный резерв на всякий случай. С мотивировкой, типа, — вам необходимо нарабатывать навыки боя в городе…

Внутрь мы пошли вдвоем с Котярой, Михалыч с остальными растворился в сумерках где-то поблизости, в пределах прямой видимости. На входе в «кабинет» стояли старые знакомые — небритый и Штакет. Первый выглядел по-прежнему невозмутимо, но угрозой от него уже не веяло. Второй, завидев нас, злобно ощерился, но никаких опрометчивых действий предпринимать не стал. Задержавшись возле него, негромко советую:

— Слышь, Штакет, ты бы пореже за нож хватался, глядишь, и целее был бы. Кто мешал на КПП прийти и записку передать?.. И научись разговаривать спокойно, — пригодится для здоровья.

В комнатке за столом сидит уже знакомый по первому разу пахан, и еще двое, судя по повадкам, — такого же ранга.

— Мир дому сему, люди добрые. — Вежливо здороваюсь. — По какой нужде звал, уважаемый?

Вор знакомо усмехается уголком рта, затем отвечает:

— И тебе поздорову, мил человек. И хлопцу твому того ж… Не спужался придти, аль своих привел ешо? Скока их щас здеся? И шо ж за люди такие у тебя, слова им не скажи, сразу в драку лезут?

— Достаточно, чтобы потом Комаровку заново отстраивать. А насчет драки, — так это твой Штакет с его невестой грубо разговаривал.

— Ето та, што ль, которую Беня в отступное требовал? Х-хе-х!..

Придерживаю набычившегося Федора, а то наломает дров… А также рук, ног, и других удобных частей тела.

— Ты ему вместо девчонки Штакетов нож покажи.

— Дык ведь тут вот какая закавыка. — Притворно сокрушается собеседник. — Помер Беня-то, Царствие ему Небесное. Как тогда поговорили, оклемался чуток, да и пошел себе по улице. В темноте ямку-то не рассмотрел, оступился и упал на ножик.

Ага, как в том анекдоте — восемнадцать раз. И не царствие ему, а сковородку погорячее и черта пошустрее и посообразительнее.

— Что ж он так неосторожно? Я бы сам с ним еще разок побеседовал бы. Есть о чем.

— Да вот, не любят у нас тех, которые в три горла жрут и благо воровское по своим нычкам прячут. Не люди то, а крысы помойные… Ну, будет, лясы точить долго можно. — Старик замолкает, переглядывается со своими компаньонами, затем продолжает. — Звал я тебя, мил человек, потому, как ты — не лягавый, нам с тобой по закону толковать можно. Беня перед смертью много чего интересного напел, да и жидовка эта старая недолго молчала, все его слова подтвердила, когда мы тут шмон и шухер устроили… Короче, глянь-ка вот. — На стол ложится тетрадка в засаленной обложке. — Ежели что непонятно будет, толмача, я чай, найдешь. А может, и мы ентова толмача тебе отдадим. Но при одном условии.

Жду продолжения монолога, вопросительно подняв брови. Что такого может быть в этой тетрадке, и не развод ли это со стороны воровского мира?.. Пахан тем временем продолжает:

— В общем, ентая парочка не токма нашим ремеслом промышляла. Гости к ним частенько приходили оттудова. — Старик показывает большим пальцем себе за спину. — И дела они крутили такие, што нам за них отдуваться не в колер. Тута, в тетрадке у них навроде книги бухалтерскай.

— Короче, офицерик, дай слово, што наших людишек не тронете и лягавых не пристегнете. — Вступает в разговор один из молчащих «компаньонов». — Толковище у нас было, решили энтих германских сук вам отдать. Тута дела военные, шпиёнские, наше дело — сторона.

О как! Блатной люд решил купить свое спокойствие жизнями шпионов. Только вот, интересно, каких?..

— Во-первых, я тебе — не «офицерик», обидеться могу сильно, имей в виду. — Пора показывать клыки, а то по-хорошему не понимают. — Во вторых, кто ты есть, чтобы я тебе свое слово давал? Я тебя не знаю.

Багровея, собеседник лезет из-за стола, но пахан его удерживает:

— Погодь, Хорь, не кипишись. С ихним благородием вежливо надоть, оне енто любять… А ты, мил человек, тож соображай, не шпанка какая перед тобой. Коль нужна тебе ниточка к германским шпиенам, так давай по-хорошему договариваться.

— По-хорошему может быть только так: отдаете мне этих шпионов и то, что смогли узнать. Жандармов и полицию все равно придется подключать, но вот здесь даю слово, что вас им сдавать не буду. И еще, если на какую «малину» выйдем, где германских агентов привечают, — не обижайтесь, под молотки пойдут все.

— Ох, и грозный ты, вашбродь! — Насмешливо откликается третий вор. — Мы за себя и своих людей говорим. А ежели кто попадется тебе, значит, — не наш он, хоть режь его на ремешки, дело твое. Мы в обиде не будем.

Ну да, ну да, заодно расширите себе зоны влияния, убрав с нашей помощью конкурентов. Молодцы, хорошо придумали… Ладно, пусть их.

— Ну, если мои условия вам подходят, будем считать, что договорились. — Пора заканчивать балаган и двигать к себе.

— А насчет жирных бобров и шалав ихних, — это ты хорошо, мил человек, нам подсказал. Богатый хабар с них взяли. — Старик негромко рассмеялся. — Ну, коль все согласные, бери тетрадку, щас Рахильку приведут, ее тож забирай, она много еще чего интересного напоет. И скатертью дорога вам, гости дорогие!

Наверное, за занавеской наш разговор слушали потому, что бандерша уже стояла возле двери со связанными руками в сопровождении еще одного «бодигарда». Пахан вышел из кабинета, кивнул своим, мол, отдайте бабу. Я уже был на пороге, когда он негромко произнес:

— Короче, мил человек, где тебя найти — я знаю. Коль во мне нужда будет, зайди на базарчик на Ляховке, любому шнырю скажи, мол, Клеща ищу. Тебя проведут. Бывай покедова…

Тесной компанией мы прошли четыре квартала и остановились перед родным грузовичком, в кабине которого изнывал от нетерпения капитан Бойко.

— Ну, что? О чем была беседа, Денис Анатольевич? Все закончилось благополучно, я надеюсь? В том смысле, что Ваши собеседники живы?

— Да, Валерий Антонович. Прежде, чем рассказывать, прошу Вас учесть, — я дал им слово, что источники останутся неизвестными. Стало быть, дальше нас с вами подробная информация не пойдет.

Бойко медлит с ответом несколько секунд, потом, соглашаясь, кивает.

— Блатные сдали нам кончик шпионской цепочки в обмен на свою неприкосновенность, и, как я думаю, стремясь нашими руками расширить свои «владения». — Поясняю, видя недоуменный взгляд Валерия Антоновича. — Если мы прихватим других уголовников вместе с агентами, те, с которыми я беседовал, постараются занять их место… Вот, «мамочка» Рахиль, старая знакомая. За нее, как за ниточку потянем, узелок развяжется и клубочек размотается. И есть еще тетрадка, которую она поможет нам прочитать…

* * *

Утром ни свет ни заря капитан Бойко, осунувшийся и красноглазый после бессонной ночи, проведенной в попытках самостоятельно прочитать тарабарщину в тетради, вместе с поручиком Ломовым, который, как только сейчас оказалось, помимо всего прочего отвечал еще и за контрразведку, появились, чтобы пообщаться с «мамочкой» Рахиль, которую на ночь доставили к нам и под охраной поместили в одной из пустующих казарм. Не думаю, чтобы для нее ночь была комфортной потому, как в сортир ее выводить никто и не думал, да и спать со связанными руками — то еще удовольствие. Тем более, что, судя по походке, ребятишки Клеща над ней неплохо поработали, не оставив, правда явных следов воздействия на мордочке. Скорее всего, не из гуманности, а для сохранения товарного вида.

Но, несмотря на все недавние переживания и не совсем опрятный внешний вид, дамочка встретила наше появление довольно напористо и в лучших традициях российского либеразма стала качать права:

— Таки, господа официеры, почему ви мине тута держали усю ночь? Ви миня похитили? Ви поверили етому старому шлимазлу Клещу, шо я могу быть как-нибудь связана со шпиёнами? Да ни Боже ж мой! Как ви могли так подумать про честную женщину? Если ви так думаете, развяжите мине руки, отвезите в околоток, и пусть тама они проведут следствие и, таки, усе станет понятно!

Вся эта скороговорка была выпалена со скоростью пулемета так, что только в конце, когда она сделала микроскопическую паузу, чтобы набрать относительно свежую порцию воздуха в легкие, мне удалось миролюбиво и вежливо дать ей дружеский совет:

— Рот закрой!..

Затем, вежливо улыбаясь, капитан Бойко начинает беседу:

— Видите ли… мадам, мы, конечно же, можем передать вас в руки полиции, и пусть они дальше возятся с этим делом. Но одновременно в тех же «Губернских ведомостях» появится статейка о том, как честная подданная Российской Империи имярек помогла поймать шайку жестоких уголовников, грабившую и убивавшую ни в чем не повинных мирных обывателей… Интересно, как быстро после этого ваши дружки вас найдут?..

Тут же на контрасте с вышесказанным ору:

— Слушай сюда внимательно, старая карга!

Видно, интонация была подобрана правильно, бандерша беззвучно, как рыба, пару раз шлепнула губами, затем попыталась зафиксировать свои испуганно бегающие глазки на моей персоне.

— Я сейчас буду предсказывать твою судьбу. Варианта с полицией там нет, и не будет. Зато есть два других. Первый — ты рассказываешь абсолютно все, и когда надобность в тебе отпадает, едешь в Сибирь убирать снег. Там его много, на несколько лет ударного труда тебе хватит. Второй — ты, опять-таки, рассказываешь все, что знаешь и о чем догадываешься, но сначала будет очень больно, потом — ужасно больно. А потом то, что от тебя останется, закопаем где-нибудь неподалеку. Без надгробия. Выбирай!..

Перед приходом сюда предложил Бойко и Ломову поиграть в старую, на мой взгляд, игру «добрый-злой». И теперь стараюсь соответствовать сценическому образу. Ну-с, начнем, первая часть Марлезонского балета… Открываю дверь и зову заранее проинструктированного казака:

— Федотыч, братец, а всыпь-ка этой жидовке пару «горячих». За те Георгиевские кресты, что у нее нашли.

Сделав зверскую ухмылку и поигрывая нагайкой, приказный, не торопясь, подходит к пятящейся от него Рахили, затем молниеносно цепляет ее рукой за волосы, опрокидывает спиной вверх на пол и «крестит» сплеча двумя ударами… Вот это ультразвук!.. Как бы не оглохнуть с таких разговоров… Несколько секунд жду, пока болевое воздействие начинает ослабевать, затем стараюсь припечатать коленом свежий рубец, не давая шевельнуться, и, нагнувшись, нажимаю пальцем хорошо знакомую точку на шее, одновременно вопя почти в самое ухо с явно выраженными истеричными нотками:

— Будешь говорить, сволочь?!.. Будешь, или нет?!.. Или тебе спину разукрасить так, как вы Данилке это сделали, а?!.. Говори, тварь!.. Я тебя на куски порежу!.. Я контуженный, психованный, мне ничего не будет!.. Да я тебя пристрелю сейчас!..

Наган уже в руке, выстрел бахает почти над самым ее ухом, потом, почти по Богомолову, сую дымящийся и пахнущий сгоревшим порохом ствол ей под нос и по-звериному рычу:

— Говори, сука!!!..

Сзади раздается характерный звук, догоняемый таким же характерным запахом, одновременно начинается пока еще невнятный, но уже диалог:

— А-а-а!!!.. А-ва-ва-а!!!.. Я-а-а!.. Са-а!.. Са-а-а!.. Я-а-а ска-а-ажа!.. Ска-ажу-у-у!.. Усе ска-ажу!..

Встаю на ноги, Валерий Антонович хитро улыбается, а Петр Иванович, играя роль этакого увальня, которым все это время талантливо притворялся, укоризненно говорит:

— Ну что Вы, опять, господин подпоручик… Ну нельзя же так… Вам после контузии вредно волноваться… А то снова кого-нибудь пристрелите… Надо же держать себя в руках… — И обращается к ополоумевшей от страха бандерше. — Вы, мадам, его лучше не злите, он легко из себя выходит… Давайте лучше пойдем в другую комнату, там стол со стульчиками есть, сядем спокойно, вы нам все расскажете, тетрадочку поможете прочитать… А то вон господин подпоручик опять сердиться начинает… Вставайте, пойдемте быстрее от греха подальше!..

Через пару минут ко мне на крыльцо выходит Валерий Антонович, чтобы составить компанию в перекуре.

— Все, поет птичка… А в Вас, Денис Анатольевич, пропадает актер, талантливо сыграли, даже я на миг поверил!

Старушка, спустя некоторое время, снова попыталась хитрить, но после того, как, усевшись на подоконник, стал демонстративно делать вид, что вычищаю ножом грязь из-под ногтей, решила не искушать судьбу и раскололась по самый копчик. В ходе «чистосердечного признания» мы узнали достаточно много интересного. И о том, как ее дефочкам ставилась задача во время «работы» выпытывать данные о частях, прибывших в Минск, и о том, насколько легко перейти линию фронта под видом беженца, или сбежавшего из плена, но, самое главное, — она назвала адреса троих связанных с ней людей, занимавшихся тем же, используя профессию в качестве прикрытия. Так что сегодня нам предстоит найти приказчика галантерейного магазина купца Рассовского, точильщика ножей с Ляховского рынка, фотографа с Захарьевской, и побеседовать с ними примерно в таком же духе. Но одна из записей в тетради заставила меня сильно огорчиться — тому, кто узнает местонахождение некоего подпоручика Дениса Анатольевича Гурова, полагается вознаграждение аж в целых двадцать тысяч марок. Или я плохо работаю, или в германском генштабе сидят очень жадные люди…

Всех троих взяли достаточно легко. Точильщика Анатоль попросил заточить все шашки в эскадроне, пожаловавшись на то, что только-только прибыли с передовой, где рубали германцев в капусту, завтра смотр, а оселки подрастерялись. Бедолага, даже не подумав снять лапшу с ушей, очень обрадовался и взвинтил цену в два раза, что тут же было с улыбкой принято. Так что, мышка, радостно виляя хвостиком, сама побежала в мышеловку за сыром.

Примерно с таким же настроением за ним последовал мелкий пухлый типчик с прилизанными волосами, работавший манагером в купеческой галантерее. Его приглашал сам. Завалился в магазинчик, прикинулся фронтовым валенком, посетовал на дороговизну губернского города и предложил купить оптом новое солдатское бельишко, только что полученное со склада. Мол, надо отдохнуть по-человечески после окопов, а солдатики и старое еще постирают и потаскают. И лежит все рядом, в кузове авто, на котором ездил в цейхгауз. Так, что надо только выйти и посмотреть. Что он радостно и сделал, даже в кузов сам вскарабкался. Где ему моментально связали руки, сунули в рот тряпку, валявшуюся рядом, и одели на голову заранее приготовленный мешок.

Фотографа взяли последним. Тоже без лишнего шума. Пока он пытался выплюнуть половинку от шторы, забитую в качестве кляпа, и что-то вякнуть о незаконности наших действий, мы с Петром Ивановичем быстренько обшарили его лабораторию и секретер, где в якобы потайном отделении и был найден конвертик с интересными и живописными видами Минска и окрестностей. На обороте фотографий стояли карандашные пояснения типа «Штабъ Западнаго фронту», «Старыя казармы Минскаго гарнизону», «Мостъ через Свислочь», «Гарнизонныя склады» и названия прочих военных достопримечательностей. Разбираться решили на базе, поэтому провели с маэстро те же манипуляции, что и с приказчиком, и через пару минут уже катили в Комаровку, нежно придерживая сверху сапогами две трепыхающиеся на колдобинах тушки, лежавшие на дне кузова.

Сразу по приезду стали прессовать всю троицу, но гаденыши, как один отмазывались тем, что их оговорили и умоляли передать их в руки правосудия. Фотограф даже попытался угрожать, упирая на свои многочисленные личные контакты с различным начальством. Мы с Ломовым в очередной раз пролистывали тетрадь и прикидывали варианты расшифровки, пока Валерий Антонович ездил к господам из губернского жандармского управления. Отсутствовал он недолго, где-то через час вернулся с молодым корнетом. Последний представился Михаилом Владимировичем Астафьевым и, улыбаясь, поблагодарил нас за то, что позволили оторваться от рутиннейшего занятия по перлюстрации писем. Пока он вникал в суть дела и беседовал с пойманными, мне в голову пришла интересная мысль. Коей тут же поделился с начальством. После недолгого раздумья капитан Бойко вынес вердикт, что хуже от этого точно не будет, и разрешил маленько порезвиться.

Быстренько нахожу нескольких добровольцев, умеющих держать язык за зубами, озадачиваю их небольшими земляными работами, после чего выписываю увольнительную, прилагаю к ней несколько купюр и отправляю Егорку на барахолку и в мясную лавку. Затем предупреждаю Ганну, чтобы ни в коем случае не выпускала до отбоя малышню из дома. Пока все трудятся, выковыриваю из трех нагановских патронов пули. Между прочим, то еще удовольствие!..

После того, как корнет отправился устанавливать наблюдение за квартирами, согласившись оставить подозреваемых до утра у нас, пригласил Валерия Антоновича и Петра Ивановича на генеральную репетицию и прогнал перед ними весь мини-спектакль. Зрители были впечатлены, шокированы, эпатированы… В общем, услышал в свой адрес много незнакомых слов, но тон был доброжелательным. Разве что Ломов, не зная о моем происхождении, слишком близко к сердцу принял увиденное действо в стиле незабываемых девяностых, и смотрел как-то странно в мою сторону… Поверил, однако!..

На месте мы были вовремя. Ровно в семь вечера Чернов должен привести всю компанию на «вечернюю оправку» к отхожим ровикам. Идти сюда от «тюрьмы» примерно пять-семь минут… Так, актеры — по местам!.. Егорка, переодетый в потрепанную полукрестьянскую-полумастеровую одёжку, стоя в яме, медленно орудует лопатой, выкидывая песок наружу, и громко причитает:

— Ну, Ваше благородие!.. Ну, не виноватый я!.. Оговорили меня!.. Не шпиён я, вот Вам крест!.. Смилуйтесь, Ваше благородие!.. Родителев старых пожалейте, один я у них!..

Рядом с угрюмо-невозмутимыми лицами стоят двое бойцов, типа, конвой с винтовками на плечах. Ну, и сам хожу туда-сюда с папиросой во рту. Краем глаза вижу Чернова, ведущего задержанных к месту действия. Легкие сумерки, расстояние — метров пятнадцать. Должно получиться… «Не замечая» прибывших, подхожу к краю ямы:

— Хватит уже копать! Будешь признаваться, или нет, сволочь?.. Последний раз спрашиваю!

— Ваше благородие!!!.. Не убивайте!!!.. Христом-богом молю!!!.. Не шпиён я!!!.. — Егорка неподражаем в своей роли.

Достаю из кобуры наган, прицеливаюсь и стреляю… холостым. «Шпион» падает вниз и быстренько скручивается калачиком в ближнем углу ямы, издавая душераздирающие крики. Стреляю еще два раза, потом слышен только сухой щелчок курка.

— Черт! Забыл зарядить!.. Хрен с ним! Добейте его, чтобы не орал!

Бойцы спрыгивают в яму и, скинув винтовки, начинают вонзать штыки в песок. «Шпиён» тем временем продолжает арию умирающего, вопя под каждый удар, не забывая при этом брызгать из бутылки свиной кровью на сапоги и винтовки… Наконец, он издает великолепный «предсмертный хрип»… Конвойные вылезают из могилы, один берет лопату и начинает ее закапывать, другой помогает ему, обрушивая землю вниз сапогом. Все это делают, стараясь не попасть на Егорку, скрючившегося в заранее отрытой «норе».

Пора переключать внимание на себя, зрители, кажется, очень впечатлились… «Вдруг» замечаю всю подошедшую компанию и обращаюсь к Чернову:

— Твою такую-растакую… мать, унтер! Какого… ты их сюда привел?! Сказано было — завтра, значит, — завтра!.. Мне, что теперь, ждать, пока каждый себе по могиле выроет?..

— Так эта… Ваше благородие… Их же до ветру надобно было вывесть… Засрут же ночью всю камеру… — Михаил, играя свою роль, испуганно оправдывается.

— Ну, так чего стоим? Гони их, пусть опростаются! А завтра… — Задумываюсь, затем небрежно машу рукой. — Нет, один хрен, не признаются… Завтра поутру — сюда их, да лопаты не забудь. У меня днем куча дел, а тут еще с этой сволотой возись!.. Давай, командуй… На оправку…

Оборачиваюсь к конвойным:

— Закончите, и в казарму! В порядок себя привести не забудьте!.. Да, и подойдете к фельдфебелю, скажете, что от меня — по чарке. Ну, и завтра, думаю, голодными не останетесь…

Теперь — последний штрих. Бойцы, проходя мимо «зрителей», должны выдать между собой диалог типа:

— Совсем озверел их благородие, за два дни пятого лично кончает.

— А шо ты хотел? Из-за них почти что вся рота в окопах полегла. И сам он чудом жив остался.

— Ну дык не самому же, ахвицер, все-таки.

— Эт-та ты брось. Наш командир не из благородных, кровью выслужил. За солдат горой стоит, и предателев жуть как не любит. Вона как…

Как потом рассказал Чернов, все четверо с большим удовольствием оправились всеми возможными способами, и очень шустро понеслись в «тюрьму» думать. А чтобы мысли текли в правильном направлении, Михаил попозже притащил и кинул в камеру одеяло, оставшееся от «шпиёна», с многочисленными еле замытыми пятнами крови. Мол, пригодится напоследок. Под голову там свернуть вместо подушки, аль накрыться, чтоб теплей было. В любом случае до утра там будет пахнуть свежей кровищей. Была еще идея посадить возле двери кого-нибудь, чтобы слушал и стенографировал, но все беседы велись шепотом.

Утром Бойко с Ломовым и прибывшим корнетом еле успевали фиксировать на бумаге исповеди горе-шпионов. У меня даже возникло ощущение, что присутствую Брейн-ринге, где даже доля секунды имеет значение. Помимо, разумеется, правильных ответов. Самым ценным собеседником оказался фотограф, который, оказывается, был напрямую связан с резидентом, роль которого исполняла люблинская проститутка Мария Цибульская, фланировавшая между Минском, Столбцами и Несвижем. Все известные ему осведомители замыкались на нее, а уж куда дальше тянулась ниточка — это надо было спрашивать уже у мадам. Которая, по словам фотографа, должна была приехать завтра-послезавтра. Во всяком случае, прижимая со всей силы ручонки к груди и боясь встретиться со мной взглядом, этот умник клялся и божился, что начиная с завтрашнего вечера он должен был появляться возле дома Фельдмана по Старо-Виленской, двадцать шесть и справляться о прибытии дамочки.

Масштабы заварушки уже превосходили наши скромные возможности, поэтому Валерий Антонович решил еще раз связаться с жандармским управлением города и передать им инициативу. На мой недоуменный вопрос насчет контрразведки фронта, с горечью заметил, что после убытия Батюшина, разведкой Западного руководит подполковник Базаров, человек очень несамостоятельный, малоэнергичный и нерешительный. Корнет Астафьев поспешил нас заверить, что им не впервой заниматься подобными делами.

— В прошлом году мы задержали некую девицу по имени Антонина Кедыс, которая слишком много времени проводила в постелях господ офицеров. И не просто проводила, а выпытывала у них сведения военного характера. Когда ее как следует допросили, оказалось, что никакая она не Кедыс. Настоящая фамилия — Эрма Ляудер. Родилась в Тильзите в семье торговца лесом. Закончила летную школу. Весь 1913 год провела в шпионских полетах над Ковенской и Гродненской крепостями. А в начале войны по поддельным документам пробралась в Минск, чтобы собирать разведданые не в небе, а в офицерских койках. Может быть и потому, что с объявлением войны барышень официально отстранили от полетов…

— Интересно, Михаил Владимирович, и как же Вы убедили ее быть откровенной? — Никаких подвохов, меня интересует только техническая сторона дела.

— Ну, Денис Анатольевич, у каждого могут быть свои профессиональные приемы… Вы же на рассказываете как поспособствовали искреннему раскаянию сегодняшних клиентов, и почему они ежеминутно на Вас со страхом оглядывались…

* * *

Через два дня корнет Астафьев вновь появился у нас в гостях. Прибыл в компании ротмистра той же ведомственной принадлежности, отрекомендовавшегося Колесниковым Иваном Даниловичем, и капитана Бойко. И привезли данные господа интересные новости. Оказывается, интересующая всех нас мадам Цибульская вчера прибыла в город. Остановилась по адресу, указанному фотографом, который теперь со слов ротмистра в поте лица работал на жандармское управление.

— Вы, господа, так напугали беднягу, что, попав в настоящую камеру, он был безмерно счастлив. — Иван Данилович весело улыбается, затем продолжает. — Честное слово, первый раз видел человека, рвущегося за решетку… Впрочем, там он пробыл недолго, сразу на допросе рассказал все, что ему было известно и, представьте, сам предложил сотрудничество!

— Наверное, очень хочет жить… — Выдвигаю логическое предположение. — И Вы ему поверили?

— Нет, конечно, за ним уже два дня ходят опытные филеры. И докладывают нам буквально обо всех его действиях. Кстати, на квартире был проведен тщательный обыск, нашли несколько очень узеньких фотографических пленок, на которых оказалось много занимательных штукенций. Валерий Антонович Вам потом все подробно расскажет…

Интересно, это у жандармов профессиональное — говорить ни о чем, рот не закрывается, а конкретной информации — ноль… Хотя, — нет, пошла инфа!

— … квартира, где поселилась мадам, часто используется господами революционерами для своих конспиративных сходок. Интересное совпадение, не находите?

М-да, действительно, может не так уж неправы были «независимые СМИ», которые с пеной у рта клеймили большевиков, как германских агентов? И ведь никто не отрицал тогда, что ехали отдельные «товарищи строители светлого будущего» в опломбированном вагоне через весь Рейх. Интересно, кстати, почему всякие пустозвоны где-то по Цюрихам и Женевам шикуют за партийный счет, а один из очень немногих настоящих революционеров-реформаторов Иосиф Виссарионович Джугашвили-Сталин в Туруханском крае ссылку отбывает?.. Ладно, это — потом, на досуге. Слушаем дальше.

— … На сегодняшний вечер заказала столик в ресторации Общественного собрания. Думаю, будет искать подходящего болтуна, это их обычная манера работы. И в связи с этим, у нас появилась идея, с которой, собственно, к Вам и приехали… Мы, конечно, можем арестовать ее в любой момент, но конкретных улик пока — кот наплакал… Поэтому мы и хотели предложить Вам… прошу не обижаться, господа… поработать этими болтунами.

Смотрю на Валерия Антоновича, тот чуть заметно кивает, значит, он в курсе предложения и — «за». Анатоль — тоже не против, стоит и уже предвкушает предстоящее действо… А почему бы и нет? Но сначала будем задавать вопросы.

— Скажите, Иван Данилович, а почему вы сами не можете этого сделать?

— Дело в том, Денис Анатольевич, что определенные лица нас уже знают в лицо. И это — вовсе не обязательно представители преступного мира. С господами из Военно-промышленного комитета и Земгора тоже подчас приходится довольно тесно общаться. И я бы не сказал, что общение это приятное.

— А что так? Хамят? Так это у них за храбрость считается.

— Нет, дело не в этом. Просто чувствуешь бесполезность такой работы. Поймаем рыбку покрупнее, а сверху тут же окрик грозный — не сметь!.. В общем, давайте оставим эту тему и вернемся к нашему предложению.

— Хорошо, что конкретно мы должны сделать?

— Нами там же заказан столик, нужно изобразить компанию офицеров-фронтовиков, отдыхающих от всей души. Это касается всех. А Вам, Денис Анатольевич, — особая задача. По замыслу Вы должны обмывать… ну, к примеру, орден. При этом будет провозглашена здравица в Вашу честь, но так, чтобы услышали в зале. Насколько я помню, за подпоручика Гурова обещано двадцать тысяч марок. Думаю, она клюнет, тем более, что ваша компания пригласит ее за свой столик. Любая информация о вышеупомянутом офицере и местонахождении его отряда будет высоко оценена германцами, а уж если удастся захватить его самого, или уничтожить отряд…

— Интересно, как же они будут уничтожать? Всякие приказчики, фотографы и точильщики кинутся на штурм со всех сторон? Если мы и помрем, то — только от смеха.

— Вы, Денис Анатольевич, на довольствии где стоите? Продукты на складах получаете? — Штаб-ротмистр не принимает моего веселого тона и спрашивает вполне серьезно. — Мы как раз недавно и общались с господами из Союза земств, которые нашли очень уж выгодных подрядчиков для поставки муки, естественно с выгодой для себя… Только вот в ту муку, как потом оказалось, толченое стекло было подмешано. Теперь понимаете, о чем я?.. И связь с германцами там явно прослеживалась.

Охренеть!!! Ну ни… себе новости!.. Как далеко все запущено в наших тыловых структурах!.. Как-то не могу себе представить, чтобы в любой другой армии такое было возможно! Тут же виновники флюгерами на виселицах стали бы работать! Это только у нас, на Руси-матушке, всякие твари, «родства не помнящие», кичась своим благородным происхождением, баблом и еще хрен знает чем, могут так!.. С-суки, перестрелял бы всех нахрен!..

— Ну, что ж, я согласен… Поиграем малость… В пределах дозволенного.

— С Вами поедет Михаил Владимирович. — Ротмистр кивает на Астафьева. — Он у нас недавно, еще не примелькался, переоденется в кавалерийскую форму, составит компанию Анатолию Ивановичу. На месте будут еще наши люди, ведите себя естественно. Помните, вы — фронтовики, желающие хорошенько отдохнуть после грязи окопов и ужасов войны. Скорее всего, мадам захочет поближе с Вами познакомиться… Как бы это сказать?.. В более уютной и… интимной обстановке. Предложит поехать к ней на Старо-Виленскую. Не отказывайтесь, постарайтесь выкрутить из данной ситуации максимум пользы.

Ага, ни в чем себе не отказывайте и совместите приятное с полезным! Только вот, изображать лося в период гона не собираюсь, всему есть предел.

— Само собой, все будет финансироваться по нашему ведомству, без ограничений, но в меру… Какие-то просьбы и пожелания у Вас имеются?

— Не подскажите адреса охотничьих и оружейных магазинов в городе, Иван Данилович? — Видя его недоумение, объясняю. — Недавно… приобрел достаточно редкую вещицу, к ней нужны 8-миллиметровые шпилечные патроны Лефоше. Может быть, где-нибудь и найду.

— Вы, случайно, не про «Апаш» говорите?.. Хорошая штучка, и полезная в предстоящем деле. — Ротмистр обращается к корнету. — Михаил Владимирович, не сочтите за труд, помогите Денису Анатольевичу. Итак, господа, прошу всех быть готовыми к шести вечера…

Без четверти семь ко входу в ресторан подкатывают две пролетки, из которых высаживается десант в составе четырех уже хорошо подгулявших господ офицеров.

— Хвалю, любезный! С ветерком прокатил!

— Вас подождать, Ваши высокоблагородия? — Старшему «бомбиле» ужас, как не хочется терять выгодных клиентов, даже в званиях нас повысил.

— Нет, мы здесь надолго… Вот, получи…

Сунув лихачам по «синенькой» и радостно переговариваясь, компания устремляется внутрь продолжать праздник жизни. Низенький полный мэтр очень вежливо провожает нас за предназначенный столик и улетучивается, пообещав на прощанье прислать официанта. Который буквально тут же вырастает как из-под земли. Оживленно споря, делаем заказ, вполне соответствующий аристократически белоснежной скатерти с шикарной сервировкой, и в ожидании материализации чуда, осматриваемся вокруг. Блин, как же я со всеми этими приборами обращаться буду? В данной области — полный пробел в воспитании! Придется присматриваться к действиям других, чтобы случайно по незнанию вилкой для рыбы не хватать какой-нибудь шматок сала.

Ресторан выглядит непривычно и как-то даже величественно. Довольно уютное чистое помещение с большими окнами, обрамленными тяжелыми портьерами, яркий электрический свет дробится тысячей лучиков в хрустальной люстре под потолком, отражается в натертом до зеркального блеска паркете натурального дуба. В углу, на небольшом подиуме, расположился скрипично-виолончельный квинтет. Хотя, — нет, там еще, вроде, флейта наличествует. Играют что-то негромко-спокойное. Пока… Скоро, ребята, мы за вас примемся!

Свободных столиков — всего два, остальные заняты блестящими представителями губернского интендантства и, куда ж без них, бравыми земгусарами. Пока все тихо, спокойно. Никто не хохочет, не визжит, не лезет лобызаться через стол, не спит лицом в тарелке. Старших офицеров нет, значит, можно слегка расслабиться, чем Анатоль тут же пользуется:

— Господа, Вы уверены, что здесь достаточно приличное место? Excusez-moi (экскьюзэ муа — простите), но мне показалось, что потянуло этаким крысиным складским душком. — Поручик, играя по сценарию роль бретера, нагло и бесцеремонно оглядывает весь зал. — Не находите, что присутствие этих господ вовсе не обязательно?

— Анатоль, друг мой, успокойтесь. — Валерий Антонович «заступается» за тыловиков, притихших от осознания того, что «здесь вам — не тут», и перчаточки с папахой, поднесенные в дар какому-нибудь его превосходительству, в данном конкретном случае не сработают. — В конце концов, потерпите, придет время, — доберемся и до них. Вот тогда будет Вам карт-бланш.

Пока господа офицеры развлекаются беседой, не обращая внимания на белеющие и зеленеющие мордочки за соседними столами, вопросительно смотрю на корнета. Астафьев отрицательно качает головой, значит, наша мадам еще не прибыла. Ну, что ж, начинаем пока разминаться беленькой… Прозрачненькой и чистенькой водичкой, припасенной для такого случая. Запах от нас есть, перед отъездом «замаскировались» по паре рюмок, Ганна сделала что-то вкусное на закуску и пообещала, что не так сильно будем пьянеть. Дежурная бутылка уже стоит открытой, рюмки налиты, на столе одновременно с ней появилось блюдо с нарезанной ветчиной и прочими вкусными изделиями из хрюшки, буренки и кого-то еще. Смотрю на действия старших товарищей и повторяю за ними. Ох, ну и морока! Беру с тарелки с нарезкой отдельной «общей» вилкой буженинку, кладу себе на небольшую тарелочку, затем в руках оказываются уже индивидуальная пара «вилка-нож». Отрезаю маленький, на «один кусь», кусочек, отправляю в рот, заедая такой же микроскопической порцией хлеба, отломанной от ломтика, лежащего на отдельном блюдце. Бр-р, как так можно наесться? То ли дело в походных условиях! Копаешь ложкой тушенку из банки, пока донышко не покажется, — вот и весь этикет…

Корнет пару раз негромко цокает вилкой по тарелке, привлекая внимание. По глазам вижу, что начинаем игру. Делаем вид, что оживленно болтаем ни о чем, выдерживаю паузу, затем рассеянно оглядываюсь. За одним из пустующих столиков уже сидит клиентка. Дамочка на вид лет двадцати пяти-тридцати, выглядящая достаточно эффектно и красиво. По-моему, таких, как она скоро будут называть «la femme fatale», или «леди-вамп». Изысканное платье с претензией, наверное, на парижскую моду последнего сезона, яркий макияж с вызывающей карминовой помадой и специально подрисованными черным глазами. Элегантно-хищная грация пантеры, томный взгляд кошки, ясно говорящий о том, что она не оставит ни малейшего шанса никому и притягивающий взоры почти всех присутствующих мужчин, как магнит. Ее поза, движения, манера держаться, — все говорит о том, что она видит всех насквозь, заставляет трепетать от самых неприличных и потаенных чувств, рождающихся в одурманенных гормональными взрывами мужских головах, да и не только там… Да, красивая, холеная, изящная… самка, от которой за версту прет сексапильностью. В голове — только холодный аналитический расчет, никаких эмоций. Типа, — бизнес, ничего личного. Этакий биоробот, работающий по однажды заложенному алгоритму… Ну, что ж, поиграем, попробуем поменять программное обеспечение.

Идя на посылаемые флюиды, как корабль на свет маяка, к ее столику пытается пришвартоваться уже изрядно пьяненький чинуша из интендантского управления. Блин, так он всю игру может нам испортить! Смотрю на Михаила Владимировича, тот успокаивающе улыбается, мол, все под контролем. Возле дамочки уже никого нет, видно, господин был вежливо послан по старому, как мир, маршруту. Дольский разливает по рюмкам уже настоящую водку, Валерий Антонович встает и так, чтобы было слышно не только за нашим столом, провозглашает тост за победу русского оружия. Дружно подрываемся, лихо выпиваем, пьяно рявкаем троекратное «Ура!», затем плюхаемся обратно и начинаем закусывать, оживленно дискутируя на тему якобы предстоящего наступления. Оборачиваюсь в очередной раз и ловлю на себе равнодушный взгляд мадам, который тотчас перескакивает на капитана Бойко, который, слегка пошатываясь, направляется к оркестрантам. Ну да, какой-то подпоручик и капитан с аксельбантом Генштаба. Почувствуйте разницу, как говорится.

Взгляд дамочки вызывает ассоциацию с командиром подводной лодки, высчитывающим в перископ дистанцию и пеленг на цель. Валерий Антонович, давя авторитетом погон и состоянием подвыпившего офицера, заставляет музыкантов исполнять «Песнь о вещем Олеге», неловко дирижируя и фальшиво напевая. Тут же в три глотки поддерживаем командира, заставляя в очередной раз недовольно замолчать компании за соседними столами. Всецело отдаемся музицированию, пока не кончается песня. Дольский разливает очередную порцию, Бойко, сунув главному маэстро в руку ассигнацию, возвращается к столу. Не садясь, подхватывает рюмку и с той же громкостью произносит тост-поздравление:

— Желаю еще раз поздравить Вас, сударь, с получением высокой награды! Право же, подвиги Вашей роты и Вас лично оценены по заслугам!.. Здоровье подпоручика Гурова, господа! Денис Анатольевич, давайте по-нашему, как на передовой!

Опять подрываемся с мест, и все орут «Ура!» уже мне персонально. Беру фужер с водой, ставлю на правое предплечье ближе к локтю, зубами захватываю ободок, резко запрокидываю голову, выпивая содержимое без помощи рук, затем подхватываю и ставлю на место. Немножко изящнее, все-таки, чем Яшка-Цыган в «Неуловимых». Компания хлопает меня по плечам и выдает бурные и продолжительные аплодисменты… Давнишний чиновник подкатывается к нашему столу с просьбой-порицанием:

— Господа, господа! Будьте так любезны, немного потише! Мы, конечно, понимаем-с, что офицерам, прибывшим с фронта, необходимо отдохнуть-с, но, право же слово, не так громко!

— Эт-то кто мне здесь будет указывать что громко, а что — нет?! — Анатоль вылезает из-за стола и медведем нависает над низеньким «просителем». — Вы, кх-м… сударь… хоть раз были под артобстрелом?.. Вот там действительно, громко! Здесь по сравнению с окопной жизнью — вообще мертвая тишина!.. А если кому-то не нравится, как мы себя ведем… — je vous prie (же ву при — прошу, пожалуйста) к барьеру!!

— Ах, Боже мой, господин поручик, прошу Вас… Вот-с, например, даме, кажется, не нравится Ваш шум…

Дольский небрежным движением руки отстраняет чинушу, заинтересованно смотрит на мадам, затем щелкает пальцами, подзывая официанта:

— Ну-ка, милейший, бутылку самого лучшего шампанского за тот столик!.. Мигом у меня!.. Аллюром марш!

А дамочка уже не так равнодушно смотрит на нашу компанию. Глаза — как два прожектора в ночной тьме, высвечивают каждого из нас по очереди. Клюнула, рыбка? Вот сейчас и проверим…

Обогнув «замершего в восхищении» Анатоля, подхожу к столику и слегка заплетающимся языком выдаю очень вежливую, на мой взгляд, фразу:

— Сударыня, будьте милосердны! Покорнейше просим-с простить за некоторый шум!.. Сейчас идет война-с, а в случае боевых действий все ценности Империи, и именно такой восхитительный бриллиант, как Вы, должны быть под защитой армии. Снизойдите к нашим мольбам-с и украсьте своей фантастической красотой скромное общество офицеров-фронтовиков!.. Пзвольте ручку-с облобызнуть!..

Мадам выжидает, как бы в раздумье, отрепетированные несколько секунд, затем с милой улыбкой соглашается и протягивает мне руку, чтобы помог ей встать. На столе усилиями официанта, подгоняемого Дольским, тут же материализуется еще один столовый прибор в компании с обещанной бутылкой шампусика, вся компания вежливо встает и по очереди представляется гостье. Меня она выслушивает равнодушно, только глаза на миг вспыхивают то ли торжеством, то ли азартом. Сама же в ответ представляется баронессой Амандой Леопольдовной Вэльо. Ага, почти баронесса фон Грей-фон-Штурм, или маркиз дю Карамболь из «Летучей мыши». Интересно, почему эти дамочки любят представляться всякими титулованными фамилиями с пышными, хоть и мифическими родословными? Потому, что их профессия начиналась с того, что упомянутые бароны их пороли и имели на своих конюшнях? Или это просто зависть к аристократии?..

«Оркестр» негромко наигрывает мелодии из популярных оперетт. Накатив очередную рюмку за знакомство, продолжаем начатый ранее разговор о военных делах. Сначала Валерий Антонович делится очень секретными сведениями о готовящемся наступлении 4-й армии, и о том, что мы, в смысле, наша 2-я будет наносить отвлекающий удар. Затем эстафету принимает наш лихой кавалерист Дольский и в течение пятнадцати минут вешает лапшу на уши баронессе в лучших традициях армейского трепа. Дамочка уже влилась в диспут и пытается даже им руководить, во всяком случае, задает достаточно хитрые вопросы, вынуждая нас спорить друг с другом. Почему-то на ум приходит сравнение с богиней раздора Эридой… или ее земной коллегой Клеопатрой из «Египетских ночей». Как там у господина Пушкина?

В нашем случае вместо жизни объектом торга, наверное, является важная информация… Все остальное — аналогично. Дождавшись окончания очередной байки Анатоля с подыгрывавшим ему корнетом, «баронесса» атакует меня:

— А почему Вы… Денис Анатольевич, молчите? — Дальше интонация становится кокетливо-капризной. — Расскажите же что-нибудь про свои подвиги! Ведь, насколько я понимаю, Вас наградили орденом?

— Я не совершил ничего особенного, мадам. Как говорят наши союзники — «a la guerre comme a la guerre». Мы стреляем, в нас стреляют…

— Извините его, баронесса, Денис Анатольевич у нас — известный скромник. — Капитан Бойко начинает потихоньку раскрутку темы. — А между тем на счету его роты, да и лично его самого, немало славных дел в тылу у германцев… Ну же, подпоручик, расскажите про последний рейд!

— Валерий Антонович, Вы же прекрасно все знаете… Ну, повоевали малость. Обозы германские громили, несколько артиллерийских батарей уничтожили, железнодорожную станцию взорвали. Да и так по мелочи порезвились… — Пытаюсь выглядеть подвыпившим обиженным и непризнанным гением. — И дальше бы тевтонов громили, если бы не этот чертов… Пардон, мадам!.. Этот англичанин. Как его… лейтенант Джеймс Бонд. Бросай все, сиди и жди, пока эта подлодка не приплывет… И что это за формулировка «Поступаете в полное распоряжение»? Да он не то, что с нижними чинами, со мной обращался, как со слугой… Ничего не объясняет, только командует… Вся рота, — как его личный почетный эскорт, без разрешения никуда не отлучаться… Как бараны сидим несколько дней на одном месте, вокруг германцы туда-сюда ходят, а мы в кустиках отдыхаем… Потом пароход, это старое корыто, захватываем неизвестно зачем… А потом мистер Бонд перегружает на подводную лодку пару каких-то ящиков, и, нет, чтобы уплыть вместе с ними на свой туманный Альбион, тащится с нами в Ново-Георгиевск. Слава Богу, хоть там от нас отвязался, сразу к генералам кинулся… Еще пару дней, господа, и, честное слово, — не выдержал бы!..

— Ах, Денис Анатольевич, Вы так интересно рассказываете! — Баронесса аж раскраснелась от удовольствия, в смысле, волнения. — Но, прошу меня простить, я Вас покину, господа, на одну минуточку!

Проводив взглядами удаляющуюся фигуру, негромко переходим на трезво-серьезный тон, пока есть время.

— По-моему, она в достаточной степени уже заинтригована. — Валерий Антонович довольно потирает руки. — И в качестве жертвы выбрала Вас, Денис Анатольевич. Так что нам осталось только чуть-чуть подыграть и удалиться…

Мимо нашего столика проходит давешний складской хомяк, останавливается и начинает пьяно разглагольствовать об единении боевых офицеров и доблестных кладовщиков в погонах, одновременно роняя на стол перед Астафьевым маленькую бумажку. Чирикнув напоследок еще пару ничего не значащих фраз, чинуша удаляется на свое место. Корнет разворачивает записку, затем негромко поясняет:

— Мадам куда-то телефонирует. Абонента узнаем чуть позже… Что Вы так улыбаетесь, Денис Анатольевич?

— Да вот вспомнил по подходящему случаю анекдот… Некий господин сидит в ресторане с дамой, и приспичило ему… по малой нужде. Но ведь надо как-то объяснить это спутнице, вот он и говорит:

— Простите великодушно, мадам. Я вынужден Вас покинуть буквально на минуточку, дабы помочь одному своему другу… С которым надеюсь познакомить Вас чуть попозже…

Кажется, обстановку разрядили, все ржут. Чуть позже возвращается с довольным видом баронесса и спектакль продолжается. Пока мы с Дольским соревнуемся в армейском красноречии, Валерий Антонович вновь идет терроризировать музыкантов. После недолгих переговоров, где главным аргументом послужила пара «красненьких», капитан довольно возвращается на место, а спустя минуту главный маэстро тихонько наигрывая модный и популярный романс «Сияла ночь» на слова Фета, неторопливыми шагами приближается к нашему столику, на зависть высокопоставленным смотрителям портянок, не догадавшимся, или не успевшим заказать что-нибудь из музыки своим фифкам. Старый седой музыкант, обойдя наш столик, останавливается перед баронессой и его скрипка начинает выдавать красивую импровизацию на мелодию романса. А мне вспоминается старый скрипач, повесивший сюртук на спинку стула, про которого пел Константин Никольский…

Улучив минутку, под благовидным предлогом покидаю разудалую компанию и спешу в туалет кое-что дополнить в своем костюме в районе брючного ремня. В коридоре меня останавливает тот самый «хомяк», который пытался клеиться к нашей даме. Совершенно трезвым голосом шепчет:

— Мадам звонила на Старо-Виленскую. Все идет по плану…

В обалдении только киваю в ответ. Это что, он — из Отдельного корпуса? И вся его компания тоже? Типа, на подстраховке? А с виду не скажешь… Ладно, у них своя работа, у нас — своя… В туалетной комнате быстренько произвожу все необходимые манипуляции, затем оглядываю себя в зеркало. Внешне ничего не видно, только полы кителя снизу чуть-чуть раздвинуты. Да оно и понятно. Спокойно сидеть с такой… кх-м… женщиной может только полный импотент. Во всяком случае, она так считает. Вот и не будем ее разочаровывать. Еще раз оглядываю себя в зеркало и иду обратно.

За столом продолжается оживленный разговор, в котором тут же приходится принять самое активное участие. Баронесса с невинным видом подкидывает очень заковыристые вопросики, ответы на которые граничат с разглашением секретных сведений. При условии, что эти сведения правдивы и соответствуют действительности, а не сочинены вчера вечером специально для такого случая. Мое появление встречено ослепительной и очень многообещающей улыбкой, а затем следуют новые проявления простодушного дамского любопытства. Блин, ей что, — лекцию о проведении диверсионных действий прямо здесь прочитать?..

Разговор прерывается алкогольной паузой, в смысле, — налить, выпить и закусить, затем возобновляется.

— Денис Анатольевич, расскажите еще что-нибудь о своих подвигах! Когда я буду на ближайшем балу у княгини Н, то обязательно блестну знакомством с такими героическими боевыми офицерами. — Мадам моментально переключается с Валерия Антоновича, которого только что пыталась обаять с целью вызнать ближайшие планы командования армии, на мою скромную персону. — Это же так романтично! Красться в ночной тьме к вражескому бивуаку, замирая при каждом шорохе… Внезапно напасть и захватить в плен какого-нибудь важного штабного офицера с множеством секретных документов… Рискуя жизнью доставить пленного к своему начальству…

Кажется, дамочка достаточно серьезно информирована. И достаточно самонадеянна, рассчитывая на наше опьянение и невнимание. Очень хочется пристально прищуриться и задать вопрос, традиционный для всех поколений контрразведчиков: «А с какой целью интересуетесь?». Но вместо этого начинаю пьяно-хвастливо рассказывать о том, как в некоей усадьбе некоего аристократа… Пардон, но Вы же понимаете, мадам, что это очень секретно и — т-с-с, никому!.. Так вот, в его замке мы захватили в плен целого оберст-лойтнанта, который оказался начальником оперативного отдела какого-то там корпуса… Уже и не помню какого… А, ну да, германского, разумеется, спасибо, Анатоль, что напомнил… Так вот, мы еле ноги унесли от погони… Или погоня от нас?.. Нет, скорее мы, — их было гораздо больше… И выручили как раз драгуны Анатолия Ивановича, рванувшись в контратаку на преследовавших нас рыцарей Тевтонского Ордена… Что?.. Их давно уже не существует?.. Пардон, господа, — тогда германских кирасиров… Как, их тоже там не было?.. Ну, тогда…

Мой алкогольный бред прерывает появление нового действующего лица. Молодой щеголеватый поручик, придерживая рукой шашку, останавливается на входе в зал, окидывает взглядом всех сидящих, затем, увидев машущего рукой капитана Бойко, быстренько подходит к нам.

— О, Игорь Николаевич!.. Какими судьбами?.. Вы же, кажется, сегодня дежурным адю… адию… адъютантом?.. Впрочем, неважно!.. Ф-фициант!.. Еще один прибор за стол! Живо!.. Присаживайтесь, га-аспдин поручик, поднимите чару за компанию!.. — В меру сил пытаюсь изображать, что меня понесло, развезло, и окосевшую тушку можно брать голыми руками.

Талантливо изобразив на лице мимолетную брезгливую гримасу, дежурный адъютант Командующего решает не замечать пьяного в зюзю подпоручика и обращается к капитану Бойко, как старшему по званию, но так, чтобы всем остальным хорошо было слышно:

— Валерий Антонович! Насилу Вас разыскал!.. Командующий приказал срочно собрать всех офицеров штаба. Из Ставки получен секретный приказ… Только между нами: Его Императорское Величество отстранил Великого Князя Николая Николаевича от поста Главкома и Сам принял Верховное командование… Авто ждет.

Ну, для нас это — не секрет, приказ доведен еще утром, но многозначительно сгустить таинственность можно. В интересах дела…

— Анатоль! Собирайся, нас вызывают в штаб! — Господин капитан окликает Дольского, который тем временем буквально раздевает взглядом баронессу. — Мадам, покорнейше прошу простить, — служба.

Дамочка в свою очередь переводит несколько растерянный взгляд с Бойко на меня и обратно. Похоже, находится в роли Буриданова осла, не зная кого выбрать. С одной стороны капитан-штабист, прекрасный долгоиграющий источник сведений, с другой — пьяная тушка подпоручика, за которого обещано целое состояние. В конце концов, Валерий Антонович «помогает» сделать выбор:

— Денис Анатольевич… — В его взгляде явно читается сомнение, что подчиненного в таком виде стоит показывать генералу. — Вы, сударь, вроде как, — виновник торжества, посему разрешаю на службу явиться завтра поутру. Сегодня же препоручаю Вашим заботам нашу очаровательную баронессу, с которой, несомненно, мы еще встретимся в самое ближайшее время… Мадам, примите еще раз мои глубочайшие извинения, надеюсь, наше знакомство не закончится сегодня вечером…

— Благодарю Вас, господин капитан! — Пытаюсь подняться и стать смирно, что со второй попытки вполне удается.

— Господа, прошу поторопиться, Его Высокопревосходительство ждать не любит. — Адъютант с Валерием Антоновичем направляются к выходу, за ними, попрощавшись, следуют Дольский с корнетом, которого Анатоль на правах начальства прихватил с собой из вредности и на всякий случай. Ну-с, а мы продолжаем игру в кошки-мышки.

— Скажите, Ваше сиятельство… Пардон, милая Аманда Леопольдовна, какая несправедливость судьбы заставила Вас осчастливить своей неземной красотой сей прифронтовой городишко? Неужели Ваш муж настолько бессердечен, что отпустил такую хрупкую, нежную женщину одну?

А вот не все вам вопросики задавать, придумайте чего-нибудь, мадам. И, желательно, достаточно правдоподобное. Ага, глазки забегали, на лбу все свои морщинки в кучку собрала, сейчас услышим ненаучную фантастику… Да еще и с примесью пафоса…

— Видите ли, Денис Анатольевич, в такую суровую для Отчизны годину никто не должен оставаться в стороне и сидеть сложа руки. Каждый должен внести свою лепту, свой вклад в общее дело победы над врагом…

Ох, блин, сейчас расплачусь. Интересно, в какой же газетенке она понахваталась таких фразочек?..

— … С началом этой жуткой войны мы с подругами вместо обыкновенных приемов стали устраивать небольшие дамские посиделки с представительницами общества Красного Креста, нарезали бинты, готовили перевязочные пакеты, компрессы, подарки для раненых. На днях вот пришлось самой сопровождать очередную партию для Минских лазаретов, — муж очень занят по службе, занимает ответственную должность в Департаменте…

Ну, сейчас расплачусь от умиления. В четыре струи… Актриса, что и говорить!.. И выражение личика — ну прям, натурально сострадательное.

— Ах, Денис Анатольевич, если б Вы только знали, как иной раз грустно и тоскливо одинокой женщине… — С этими словами баронесса включает завораживающе-обволакивающий взгляд, делая соответствующее выражение лица. — Так иной раз хочется почувствовать рядом крепкую мужскую руку, на которую слабая, беззащитная женщина может доверчиво опереться…

После таких слов ничего не остается, как сломя голову, бросится на помощь.

— Бога ради, прекраснейшая Аманда Леопольдовна! Я буду бесконечно счастлив развеять Вашу грусть и печаль! Одно только слово, — и мы едем в Цну, где квартирует моя рота! Там оч-чень живописные места! Речка, лес, ночная тишина и прохлада…

— Вы разве не в Комаровке квартируете? — Удивляется мадам.

— Нет, там у нас только склады и обоз… Нет, право же, едемте прямо сейчас! — Осталось только пустить слюни от переизбытка неприличных желаний. Типа, клиент дошел до нужных кондиций…

— Я с огромным удовольствием приму Ваше предложение, Денис Анатольевич… Но только не сегодня. — Дамочка вся подобралась, как кошка перед прыжком, так и сверлит взглядом.

Изображаю жуткое недоумение и напряженную работу мыслей в окончательно затуманенных алкоголем извилинах. Как так, мальчика лишают сладкого!.. Наверное, все изобразил правдиво. Потому, что, немного расслабившись и добавив в голос эротично-бархатные нотки, баронесса продолжает:

— Я обязательно побываю у Вас в гостях… Но сегодня уже поздно… — Еще один взгляд, ставящий окончательный диагноз, затем она решается. — Как Вы посмотрите на то, чтобы сменить обстановку на более уютную и конфиденциальную? Эта ночь так располагает к любви… Я знаю неподалеку одно местечко…

Она уже даже шифроваться перестает, не считает нужным ломать комедию перед напившимся придурком. А мы что? Мы на все согласные. Почти по Грибоедову:

— Мадам, едем! Немедленно! Я прямо сгораю от нетерпения!.. Увидеть это маленькое уютное гнездышко, где нам никто не будет мешать, где мы останемся наедине!.. — Стараюсь выглядеть достаточно пьяным и страшно озабоченным сексуальным маньяком. — Ф-фициант, счет!..

Очень скоро на столе появляется тарелочка с листком бумаги. Мельком заглядываю в цифры, достаю из бумажника и небрежно кидаю сверху несколько катеринок. Затем, поизучав пару секунд официанта нетрезвым взглядом, добавляю четвертной. Типа, чаевые. Сумма заранее согласована с господами из Отдельного корпуса и, сильно подозреваю, даже с руководством ресторана.

Минуту спустя выходим в вечернюю прохладу улицы. Небрежным жестом подзываю одного из дежурных извозчиков, стоящих неподалеку. Помогаю усесться даме, затем вскарабкиваюсь в пролетку сам, предварительно промахиваясь первый раз мимо подножки. На традиционный вопрос лихача «Куда?» звучит очень точный ответ:

— Гони по Подгорной…

Густые сумерки, поднятый кожаный верх «такси» и тусклые фонарики в одну свечу каждый по бокам давали прекрасную возможность продолжить общение в более свободном и фривольном стиле. Ну, там за коленку потрогать якобы случайно, или попытаться обнять. Сопротивление при этом было насквозь формальным и притворным. Отбиваясь от моих рук, мадам, игриво хихикая, «нечаянно» направляла их на более выпуклые и интересные части своего тела, при этом ее руки тоже не оставались без работы. Обшарила меня на предмет скрытого оружия она достаточно профессионально, только один раз, когда, проведя рукой по бедру, она наткнулась пальчиками на массивное утолщение в области ширинки, непроизвольно дернулась, но быстро взяла себя в руки и попыталась отшутиться:

— Ах, Денис Анатольевич!.. Теперь я, кажется, понимаю, насколько тяжело мужчинам на фронте!.. О-о-о!.. Ну, потерпите еще совсем немного… Мы почти приехали…

То, что до «гнездышка» осталось совсем немного, и так было понятно. Так же понятно было и то, что на Старо-Виленскую, где нас дожидаются остальные участники сегодняшнего банкета, мы, скорее всего, не попадаем. Город знаю хреново, но то, что поехали не туда, — и к бабке не ходи…

Расплатившись «красненькой» с извозчиком, захожу следом за баронессой в подъезд какого-то доходного дома. Насколько сумел рассмотреть, — три этажа, не считая полуподвала. Заведение, скорее всего, для достаточно обеспеченной публики. На лестнице горят лампы, ничем антисанитарным не пахнет, чистенько и убрано. Мадам, страстно схватив меня за руку, буквально втаскивает на второй этаж, останавливается перед правой дверью, достает из ридикюля ключи, отпирает замок и, войдя первой, приглашающе манит меня рукой, загадочно улыбаясь в тусклом свете керосинки. А, ну да, я же почти себя не контролирую и обуян только одной мыслью!.. Ломлюсь за дамочкой внутрь, делаю шагов по коротенькому коридорчику, попадаю в небольшую комнату-холл, уже освещенную несколькими свечами в канделябре, стоящем на комоде у стены…

Сзади еле заметным движением воздуха ощущается постороннее движение, обернуться не успеваю, что-то твердое и очень похожее на ствол упирается под левую лопатку, два человека крепко подхватывают под локти, лишая свободы маневра…

— Не дергайся, офицерик… Стой смирно… — Судя по голосу, говорящий молод и весьма доволен собой. И тем, как они поймали птичку в клетку.

Кобура расстегнута, наган уже на комоде, слева на ремне появляется непривычная легкость, «Аннушка» тоже переселяется поближе к револьверу… Баронесса торжествующе усмехается, с видимым презрением глядя на алкаша в офицерской форме. Немного ей подыграем.

— Эт-та што?!. Как стоишь перед офицером, мрзавец!.. — Поворачиваюсь влево и неловко пытаюсь закатить оплеуху одному из новых персонажей, — то ли мастеровому, то ли приказчику. Его правая рука занята стволом, но стрелять вряд ли будет. Я им нужен живым и относительно здоровым… Ох ты ж, тво-й-у-у… Однако, «мастеровой» не новичок в драке… С левой без замаха так засадить в поддых — опыт нужен, если не талант. Ноги подкашиваются, падаю на пол, скрючиваюсь и громко пытаюсь продышаться. Надеюсь, хрипы и конвульсии позволят остаться незамеченной правой руке, которая уже залезла за брючной ремень и снимает «Апаш» со специальной петельки изнутри ширинки… Все, пальцы вдеты в кастет, рука вытягивается наружу…

— Ты его там не убил? — Баронесса подает голос. — Смотри, чтобы пол не заблевал. Мне он нужен живым… И придется переправить его на ту сторону. Поднимите его…

Оба конвоира опять цепляют меня за локти и переводят все еще съежившуюся, обмякшую тушку в вертикальное положение. На ногах стоять трудно, поэтому меня тянет вперед, делаю судорожный шажок… Потом — толчок ногой, корпус уходит назад, локоть правой влетает под челюсть одному «вертухаю», который тут же тут же ложится отдохнуть возле стены. Скручиваюсь против часовой стрелки, левой отвожу руку второго противника, правая с кастетом прилетает ему в печень. После чего он, сложившись наподобие перочинного ножа, оказывается на полу у другой стены. Заученным движением превращаю кастет в револьвер… Мадам, очнувшись от ступора, ломится к комоду, где лежит мой наган, заранее, кстати, разряженный, и, наверное, что-то аналогичное в ее сумочке. Ее порыв останавливают сухой щелчок взведенного курка на «Апаше», и прозвучавшая, как шипение взбешенной гадюки, фраза:

— Замри, с-сука!..

Команда выполняется интуитивно, дамочка ошеломленно смотрит, даже не пытаясь заговорить и, к примеру, выдать два тела на полу за посторонних грабителей. Дальше следует вовсе непонятная ей игра:

— Лицом к стене!.. Руки на стену!.. Шаг назад!.. Ноги расставить!.. — Вот теперь мадам в самой подходящей для разговора позе. Только разговаривать будем потом. Сейчас надо найти возможность обездвижить три враждебных организма и как-то связаться с нашими. О, огромное спасибо тому человеку, который придумал украшать шторы витыми шнурами с кистями на концах!.. Дергаем за веревочку, окошко и открывается, в смысле, портьера вместе с карнизом падает вниз. Отщелкиваем клинок на «Апаше»… Блин, полезнейшая вещь, на все случаи жизни»!.. Одно движение, и в руках около двух метров прочной витой бечевы… Делаем скользящую петлю, заводим ручки баронессы за спину, связываем… А теперь — на пол мордочкой вниз. Извините, мадам, за некоторое неудобство… Что поделать, война… Разрезаем шнурки, скидываем с дамочки ботинки, связываем щиколотки и внатяг приторачиваем ноги к рукам. Получается этакая «дама-качалка»… Что-то не в тему развеселился. Все же не в БДСМ играем! Там еще два клиента в очереди дожидаются…

Нет, только один. У которого внезапный приступ печеночной колики начался. Пытается шарить ручками по полу, отыскивая свою пушку… На тебе с другой стороны по ребрам, полежи, отдохни малость. А я пока твоим напарником займусь… А, собственно, заниматься и некем. Я, конечно, не хирург, но перелом шейных позвонков смогу диагностировать. То ли, когда ему локтем в горло засветил, то ли, когда он своей башкой о стену тормозить пытался. Голова под сорок пять градусов к плечам… Пульс на прощупывается… Значит, повезло, быстро отмучился. И спрашивать никто, кроме апостола Петра, ни о чем не будет.

Теперь — последний. Второй шнур используем аналогично первому. Извини, дорогой, понимаю, что очень больно, но тебе тоже придется полежать в достаточно неудобной позе. Также, как и твоей хозяйке… Ага, вот и пистолетик нашелся. Обычный Браунинг «номер два». Это мы с собой заберем. Как там, в голливудских боевиках все говорят?.. «Никуда не уходите, я скоро вернусь»…

Цепляю шашку на портупею, наган — на место. Что тут у мадам в сумочке?.. Пудреница, помада, платочек, всякая дамская ерунда… О, а вот и еще одно изделие старины Мозеса Баунинга — бэби-ган. Маленький такой пистолетик на четыре мелкашечных патрона. В руке прячется свободно. А на дистанции в пару-тройку шагов — вполне смертоубийственная штука. Будет теперь моим личным трофеем. Даже знаю, кому его подарю… Так, лирика — потом. Сейчас дело надо делать, и работу работать.

Еще раз убеждаюсь, что тушки связаны на совесть, и не смогут даже подползти друг к другу, отправляюсь искать единственного человека, который в данный момент может мне помочь, — местного дворника. Спускаюсь вниз, к дворницкой, из полумрака от стены отклеивается фигура и движется навстречу… Третий, которого на стреме оставили?.. Нет, успокаивающе подняв руку, ко мне подходит старый знакомый — ресторанный «хомяк».

— Еще раз мое почтение, Денис Анатольевич. Позвольте представиться: Кучумов Василий Иванович, сотрудник Департамента полиции. Вам помощь какая-нибудь требуется?

— Как Вы здесь оказались, Василий Иванович? — Вообще-то я — не параноик, но чем черт не шутит.

— После Вашего с мадам отъезда я, отпросившись, за Вами помчался. Этот райончик знаю, были здесь дела еще до войны… Это — доходный дом господина Белье. Хозяин давно революционерам помогает. Здесь у него нелегальные сходки были на квартирах. Не удивлюсь, если и наша дама к социал-демократам отношение имеет самое непосредственное.

— Подождите, она же — германский агент, какие еще социал-демократы?

— Эх, господин подпоручик, послужили бы в нашем управлении, знали бы, что клубочек этот очень тесно переплетен. В нем все: и тайные агенты, и революционеры, и просто уголовники, и иная, не менее опасная публика. У кого, думаете, те же эсеры учились свои «эксы» проводить, оружие добывали? Сами, что ли, все придумывали?.. Квартирка-то, где Вы были, на втором этаже справа находится? По нашему ведомству — за социал-демократами числится. Живут тут частенько разные агитаторы, народ мутящие, против войны, да за германца выступающие… Вот так вот.

— Хорошо, Василий Иванович, давайте делом займемся. Потом поговорим, когда время будет.

— Хорошо, Денис Анатольевич. Чем могу помочь?

— Там наверху двое пленных и один труп. Нужно бы их доставить жандармам.

— Сейчас дворника разбужу, он найдет пролетку. — Василий Иванович энергично стучит в дверь, из-за которой доносится громкий храп. — Фомич, проснись, запивашка!.. Вставай, кому сказал!.. Живо найди пролетку, аль подводу какую!..

Дверь приоткрывается, из нее показывается вклокоченная голова с бородой, торчащей в разные стороны.

— Ой, Василь Иваныч пожаловали! Милости просим к нам-то!.. А хто ета с вами, Василь Иваныч? Никак ахвицер какой?.. Шо-та случилася?.. Пролетку, — эт-та мы мигом сделаем!..

Отправив дворника, поднимаемся наверх, в квартиру. Там все то же. Мадам лежит на полу, тщетно пытаясь отлепить верхние конечности от нижних. Ее помощник уже оклемался, продышался и смиренно ждет решения своей участи. Кучумов останавливается перед ним.

— Какие люди!.. Яша, ты ли это?.. Вашбродь, дозвольте представить: Яков Михман, мой старый знакомец. Революционер, пламенный агитатор и член боевой бригады… Яшенька, тебя каким ветром сюда занесло? По камере соскучился? Тебе ж пять лет ссылки дали, чего убежал? В одном месте засвербело?..

— Ты, гнида старая! Погоди, сойдутся наши дорожки, поговорим… — «Мастерового» аж корежит от ненависти. — Найду я еще тебя, ой, как пожалеешь!..

— Злобный ты человек, Яша, крови на тебе много. Вот, зачем молодого человека на смерть привел? — Василь Иваныч показывает на труп. Только сейчас замечаю, что вторым был молоденький студентик с длинными по богемному волосами, этакий юноша бледный со взором… недавно горящим, а ныне потухшим.

Пока у них завязывается беседа, пойду пообщаюсь с «баронессой». Которая встречает мое появление ну очень злым взглядом.

— Извините, мадам, за некоторое неудобство вашего положения…

— Немедленно развяжите меня!.. Вы — негодяй и мерзавец, подпоручик!.. Как вы посмели сделать со мной такое?.. — Возникает ощущение, что еще немного, и она начнет натурально плеваться ядом. — Я буду жаловаться!.. У меня обширные связи в верхах!.. Я этого так не оставлю!..

Присаживаюсь перед ней на корточки.

— Мадам, мы будем разговаривать, или ругаться? Советую поберечь силы, они вам еще пригодятся.

— Как вы смеете так обращаться с дамой?!..

— С каких пор обычная уличная девка Машка Цибульская стала благородной баронессой, а? Да еще и со связями, которые, если и есть, то — только порочащие тех аристократических идиотов, имевших неосторожность попользоваться тобой… В-общем, расклад такой: либо ты все рассказываешь сама, либо тебе будут помогать, но это — очень больно…

В дверях появляется дворник с радостной вестью, что транспорт подан, можно грузиться и ехать. Перевязываю добычу, освобождая ноги и туго притягивая связанные руки к удавке на шее. Спускаемся по лестнице, впереди Фомич несет труп студента, затем Василь Иванович, конвоирует Яшу и замыкаем шествие мы с мадам.

Дорога заняла не так уж много времени, скоро мы уже появляемся на Старо-Виленской, где нас поджидают Бойко с Дольским и «коллеги» из Корпуса жандармов и полицейского управления. К Кучумову здесь все относятся правильно, значит, — не подставной, и можно больше его не контролировать.

* * *

Утром следующего дня нас посетило начальство в лице капитана Бойко в сопровождении корнета Астафьева, который и поделился радостными вестями о том, что «баронесса Вэльо» всю ночь пела, как соловей, да так, что еле успевали конспектировать.

— Мы, конечно, умеем развязывать языки, но в данном случае мадам была очень красноречива и без нашей помощи. Чем Вы могли ее так испугать, Денис Анатольевич? В обмен на свою откровенность она взяла с нас обещание, что Вы с ней никогда больше не встретитесь. Даже без зазрения совести сдала свою подругу Елену Невенгловскую, которая осуществляла аналогичную деятельность в Бобруйске. Мы уже отправили депешу тамошним коллегам.

— На прощанье всего лишь шепнул ей на ушко, что если будет врать, или молчать, у меня под рукой всегда есть больше сотни парней, готовых с ней пообщаться самым привычным для нее способом. — Делюсь секретом мастерства и тут же понимаю, что немного перегнул палку. — Не смотрите на меня так, Михаил Владимирович. Для меня она всего лишь источник информации и агент противника, у которой на совести много загубленных жизней наших солдат. И, предвосхищая Ваш вопрос, скажу, что если бы дело дошло до этого, своего решения менять бы не стал.

— Да нет, что Вы, просто… немного непривычно слышать такую откровенность. — Астафьев слегка отыгрывает назад. — Хотя, после того, что рассказали ее подручные, удивляться не стоит… Кого же Вы расстреляли у отхожего места, если не секрет?

— Одного из своих казаков… Разумеется, понарошку. Если они поверили, значит, спектакль удался.

— Да, более чем. Они поделились с нами своими впечатлениями… — Корнет заговорщецки улыбается. — Надеюсь, Вы не будете против, если мы будем применять это в своей практике?

— Нет, что Вы, лишь бы польза была. Если что, — обращайтесь, придумаем еще что-нибудь.

— Ну, что ж, от лица нашего ведомства мне поручено поблагодарить Вас за помощь. К сожалению, более ничем поощрить не можем…

— Не беспокойтесь, Михаил Владимирович, я, кажется, знаю, что будет достойной наградой Денису Анатольевичу. — С многозначительной улыбкой прорезается доселе молчавший капитан Бойко. Ох, как не нравится мне его тон!.. С таким выражением лица, наверное, объявляют приговоренному к смерти, что ужасный расстрел заменяется гуманным повешением.

— Тогда разрешите откланяться, господа. — Корнет, удивленно и польщенно улыбаясь, пожимает наши протянутые руки, и спешит на службу дальше бороться со злом и искоренять его огнем и мечом…

Проводив «смежника», вместе с Валерием Антоновичем идем в канцелярию. По пути пытаюсь вспомнить, какие косяки были у нас за последние дни… Вроде, все нормально, но а вдруг?..

Удобно расположившись за столом, Бойко закуривает, демократично разрешает мне последовать его примеру, затем издалека задает вопрос:

— Денис Анатольевич, скажите… Вы когда последний раз писали домой?.. В смысле, в Томск, родителям?..

Блин, вот проблема нарисовалась! Писал-то я только один раз, еще весной. Рассказал, что был контужен, поэтому пусть не обращают внимания на почерк и построение фраз, ну и прочее бла-бла-бла… Да и сам Валерий Антонович помогал упражняться в чистописании.

— Один раз. Да Вы были в курсе этого письма… А что такое?

— А то, господин подпоручик, что получено письмо от Вашей матушки, в котором она слезно умоляет сообщить ей судьбу сына, от которого нет весточки уже почти три месяца… Я, конечно же, отправил официальный ответ, что Вы находитесь в длительной командировке и непременно напишите домой, как только вернетесь… Денис Анатольевич, прокалываетесь на мелочах. Я понимаю, что голова постоянно занята другим, но ведь кому-то такое молчание может показаться странным и противоестественным. Не забывайте об этом…

Теперь следующий вопрос. На днях у нас был разговор о вооружении Вашего отряда. Было высказано много интересных идей, переведена кипа бумаги… А хоть один готовый чертеж Вы можете показать начальству, которого снедает простое человеческое любопытство? Или все это осталось приятной беседой под водочку?

Блин, да у меня что, двести рук и двадцать пять часов в сутках, что ли?.. Ну, не до этого было, шпиёнскими делами занимался, причем в компании господина капитана. И он это прекрасно знает… Или хочет наехать на моих студентов?.. Зачем?.. Кого-то в городе поймали за непотребством?..

— Валерий Антонович, Вы же знаете, какой в отряде напряженный распорядок дня. Тренировки, тренировки и тренировки, потом господа студиозусы еще и сами занятия проводят с бойцами. Начиная от подрывной подготовки, и заканчивая грамматикой с арифметикой. Свободной минутки нет иной раз… Некогда им чертежи рисовать, дайте срок, чуть позже все будет исполнено!..

— Да?.. А у меня тут появилась возможность кого-нибудь из офицеров в командировку отправить на предмет договоренности о мелкосерийном и опытном производстве тех штучек, о которых говорилось. В Гомельские железнодорожные мастерские, туда эвакуировали много оборудования, станков, да и до этого оснащение было неплохим… Ну, раз чертежи не готовы… Что ж, отложим этот вопрос на будущее.

Появляется ощущение, что пропустил хороший такой удар в ухо… Гомельские мастерские… Гомель… Гомель!.. ГОМЕЛЬ!!!.. Там же Даша!!!.. Валерий Антонович с ехидненькой такой улыбочкой, наверное, читает все мои мысли… Та-ак!.. Где эти оболтусы, тунеядцы, лентяи и лодыри?!.. Целая вечность прошла после разговора, а у них не то, что конь, — слон не валялся!.. Сколько можно ждать!.. Сразу же после обмывания-вливания поставил задачу!.. Объяснил, попросил подумать, посоветоваться, проконсультироваться и выдать чертежи!.. До сих пор, наверное, думают, растекаются мыслию по древу мироздания!.. Ну, щас я им включу турборежим ошпаренной кошки!.. И не выключу, пока все не будет готово!..

— Денис Анатольевич, не надо делать такое зверское лицо, а то я начинаю опасаться за здоровье Ваших подчиненных. — Капитан Бойко переходит на серьезный тон. — На фронте относительно тихо, мы строим глубокоэшелонированную оборону. Вопросы вызывает только стык с 10-й армией. Хочу послать туда несколько групп в поиск и за «языками». Кого посоветуете?

— Любую «пятерку», все в хорошей форме… И, пользуясь случаем, можно наших новичков обкатать, Бера и Стефанова. Дать в подчинение по три-четыре группы, назначить участок километров в тридцать. Пусть разведданные обобщают и анализируют, заодно один-два раза на ту сторону сходят. Потренируются под присмотром более опытных товарищей. В случае крайней необходимости можно и Сергея Дмитриевича отправить, а на хозяйстве оставить штабс-капитана Волгина.

— Хорошо, я подумаю. Люди в отряде надежные, проверенные, думаю, должны справиться. — Начальство снова улыбается. — Поэтому могу отпустить Вас на три-четыре дня. Не считая дороги. Управитесь?

Это даже не вопрос, а команда к немедленному действию! Полный вперед и аллюр «три креста»!

— Да, Валерий Антонович… И — спасибо Вам огромное!.. Чертежи будут представлены вечером.

— Ну-с, хорошо, я буду у себя в штабе…

Проводив Валерия Антоновича, несусь обратно в казарму. Оконные стекла еще не прекратили дребезжать от командирского вопля, а дневальный на сверхзвуковой скорости уже умчался разыскивать господ вольноперов. Которые нарисовались через очень короткий промежуток времени, я даже папиросу докурить не успел.

— Ну, что, кузнечики, допрыгались?.. На поручения командира можно уже плевать через губу, да?.. Попросил сделать чертежи, и что?.. Где они?.. В ваших забитых неизвестно какими неприличными мыслями головах?..

— Денис Анатольевич, то, что можно было определить точно, мы в черновиках сделали. — Спокойно докладывает Илья Буртасов, уже почти штатный адвокат этой троицы. — Два типа взрывателей, болванки под детонаторы, даже хвостовики для мин под ориентировочный диаметр сделали. А остальное — еще додумывать и обсуждать надо. Те же лафеты, — их почти придумали, и с минометами вопросы остались.

Набираю побольше воздуха, чтобы на повышенной громкости раздраконить студиозусов, но потом сдуваюсь, как лопнувший шарик и тихо почти прошу:

— Братцы, мне очень нужны чертежи к пяти вечера. То, что пока неясно, делайте набросками. Освобождаю от всего, ну, естественно, кроме обеда… Справитесь?

Студенты дружно кивают головами и уходят, удивленные внезапной срочностью и непривычно-тихим поведением командира. Но теперь есть уверенность, что все будет выполнено в срок…

А нам пора подумать о другом. Ехать с пустыми руками — нельзя!!!.. Вопрос первый: что купить в подарок? И тут же вопрос второй: сколько это все будет стоить?.. А на сладкое третий вопрос: кто может подсказать и посоветовать?.. Значит, что? Бежим к Дольскому за дружеским советом и помощью!

Анатоль, узнав о цели посещения, расплывается в улыбке, затем прочитывает целую лекцию о том, что прилично дарить барышням, а что — нет:

— Во-первых, Денис, ты должен определиться со статусом. В качестве кого ты собираешься что-то дарить… Насколько я понимаю, к мадмуазель Даше ты испытываешь самые серьезные чувства и намерения. Значит, тут возможны несколько вариантов. Для просто хорошей знакомой вполне могли бы подойти набор каких-нибудь открыток, или книга в подарочном издании. В свое время одной барышне подарил «Ботанику для молодых девушек» с изумительными гравюрами Гранвилля. Но нам, то есть тебе, это не подойдет… Идем дальше. Можно сделать полезный подарок. Кстати, у тебя он уже есть — маленький браунинг. Только его нужно отчистить от пудры там, или запаха духов…

— Знаю. Разберу, проверю, почищу, смажу. Единственное — не отстреляю. Патронов — всего четыре штуки.

— Ничего, калибр распространенный, найдем… Можно подарить отрез ткани, или какие-нибудь модные кружева… По лицу вижу — не хочешь.

— Это как-то… Ну, не знаю, слишком обыденно, просто. Да и где я сейчас это найду?

— Найти-то можно, но, вольному — воля… Да, твоя барышня, насколько помню очень любит кофе. Я недавно видел в одном месте довольно изящный эмалевый ларчик с вложенными коробочками для кофе, заварки, ну и тому подобному. Как тебе такая мысль?

— Мысль хорошая. Расскажешь, где купить?

— Не только расскажу, но и покажу. Сейчас вместе поедем… Подожди, я не закончил. Самый твой главный подарок должен явно подчеркивать твои намерения. — Дольский с важным видом поднимает вверх указательный палец, призывая к вниманию. — Ювелирные украшения. Но не любые. Согласно правил приличия незамужним девушкам носить что-то с бриллиантами — не комильфо.

— Ага, ты, друг мой, меня успокоил! Где ж я денег на них возьму?..

— Кстати, а у барышни часики есть?.. Не знаешь?

— Насколько я помню, — нет, никогда не видел…

— Вот, мы почти добрались до нужного предмета. Маленькие золотые часы на цепочке, носятся, как кулончик!

— Только обязательно с секундной стрелкой. Она же у меня — почти доктор. Время засечь, пульс посчитать, ну и так далее.

— Молодец, соображаешь!.. Теперь последний вопрос. У тебя намерения серьезные. Но насколько?…

— Ну, ты и вопросы задаешь, господин поручик! Самые-пресамые серьезные! Анатоль, — по секрету. Я ни на кого больше смотреть не могу. Никто глаз не цепляет… Так что, самые, что ни на есть серьезные.

— Тогда остается только одно. Кольцо для помолвки…

М-дя! Где же мне печатный станок для денег взять? Или пойти ограбить банк?.. Дольский читает мои мысли.

— Денис, сколько денег у тебя в наличии?

— Двести с хвостиком. Сэкономил в рейдах.

— Тогда беспокоиться нечего. Если ты так непреклонен в своем решении, будет у тебя кольцо. В приличном обществе принято, чтобы его стоимость составляла два-три месячных заработка жениха. Придется выложить где-то около ста пятидесяти целковых.

— А на остальное где денег набрать?

— А друзья у тебя на что? — Дольский удивленно-шутливо поднимает брови. — У меня три сотни в кубышке без дела лежат. Отдашь, когда сможешь… Только вот не надо лезть обниматься! Прибереги свой пыл для мадмуазель Даши!.. Ну, все, все, пусти!.. Медведь влюбленный, все ребра переломаешь!.. Собирайся давай, костолом, поедем к ювелиру…

Не скажу, что извозчик замучился катать нас по городу, — обещали с оплатой не поскупиться, но подходящее колечко нашли только в четвертом по счету магазинчике. Тоненькое, изящное, с жемчужинкой в обрамлении двух ладоней, как бы держащих маленький перламутровый шарик. Последние опасения развеял сам хозяин магазина:

— Таки если господин официер сумневаецца за размер, то пусть он глянет вот сюда. — Ювелир, закономерно гордясь своей сообразительностью, достает из-под прилавка гуттаперчевую женскую кисть и предлагает надеть кольцо на безымянный палец. — Неужели господин официер не помнит, какие пальчики у евонной дамы?

Помню, конечно, как не помнить. Вроде бы подходит… Но сомнения все же есть… Смотрю на Анатоля, тот разводит руками, мол, решай сам… Ну, хорошо…

— Хозяин, я его покупаю.

— Господин официер не будет разочарован за кольцо, это я Вам обещаю!..

Ювелир начинает «ездить по ушам», довольный состоявшейся продажей. Забираю бархатный футлярчик с колечком, отдаю деньги. Все, бумажник стал на сто пятьдесят четыре рублика легче… Да хватит кошмарить!.. Все будет хорошо, и только хорошо!.. И никак иначе!..

Дальше едем к часовщикам. Там почти сразу нахожу то, что надо. Маленькие, не больше двух с половиной сантиметров в диаметре, золотые часики. На крышечке гравировкой и васильково-голубой эмалью изображена летящая бабочка… Тоненькая фигурная золотая цепочка… В-общем, — то, что надо! Отдаю деньги, прячу еще одну бархатную коробочку в карман. Часовщик клянется своей мамой и остальным самым дорогим ему в этой жизни, что никаких проблем с механизмом не возникнет.

Через двадцать минут мы стоим уже перед небольшой лавкой с гордой вывеской «Колонiальные товары». Несмотря на миниатюрность заведение больше ассоциируется с магазином. Открытые стеллажи с ровными рядами самых разнообразных коробочек, пакетиков, баночек-жестяночек и прочей мелочи, ненавязчивый запах кофе, пряностей и еще чего-то неопределяемого, и от того еще более романтичного. Разыгравшаяся фантазия рисует в голове картину солнечного тропического берега, старинного парусника, стоящего на якоре неподалеку, и оживленного торга-обмена между загорелыми аборигенами какой-нибудь Южной Бамбукии и моряками, меняющими простенькие железные ножи и стеклянные бусы на стручки ванили, перца, трубочки корицы и прочие ароматные штуковины. Приходится даже помотать головой, чтобы отогнать яркое видение, тем более, что приказчик обслужил предыдущего покупателя и готов к общению с нами.

— Любезный, нам нужен вот такой красивый ларчик, как у вас здесь на витрине, с маленькими коробочками для кофе, ну и другой всячины. Вкупе с содержимым. Только все должно быть отличного качества и не поддельным. — По этому поводу беспокоиться не стоит, Анатолю адрес дал Астафьев, а господа жандармы-то уж знают, где затариваться. Но фраза должна быть произнесена. — А то тут слухи разные ходят.

— Ваше благородие, не извольте сомневаться. — Продавец не лебезит, держится с достоинством. — У нас в продаже только качественный товар. Вот-с, будьте любезны взглянуть. То, что Вы просили. Ларец луженой меди с замочком, в нем полдюжины коробочек того же материала с плотными крышечками. Снаружи расписаны миниатюрами на темы природы-с. Можно хранить самые различные продукты-с. Чай, кофе, сахар, разные пряности. Ежели желаете, можем-с подобрать по Вашему вкусу, какой больше нравится.

Еще бы знать свой кофе!.. Самый вкусный и любимый — заваренный Дашей, только вот как она его варила и что добавляла — самый большой ее секрет. Ладно, пойдем другим путем.

— Давайте сделаем так. Две баночки доверху наполняете арабикой в зернах. — Когда-то где-то слышал, что так кофе хранится лучше, чем молотый. — В остальные… Какие пряности для этого напитка у вас есть?

— Позвольте-с порекомендовать ваниль, корицу, гвоздику. Это — самые популярные. Есть еще имбирь, мускатный орех, бадьян и кардамон-с.

— Давайте все. Так, чтобы в остальную тару поместились… А там будем экспериментировать.

Продавец ловко наполняет пакетики из пергаментной бумаги всем вышеперечисленным и раскладывает по коробочкам. Две минуты, и набор готов. Дав время для проверки, по моему кивку закрывает волшебно пахнущую шкатулку и кладет маленький ключик на крышку.

— И сколько просите, милейший?

Тут же начинается игра «ловкость рук против остроты глаз», треск костяшек на счетах напоминает длинную очередь из станкача.

— Вот, извольте-с, господа! Двадцать два рублика семьдесят три копейки.

О как! По цене, — как родной наган. В довоенных ценах. Но кофе гораздо вкуснее!..

Пока возвращаемся на базу, Дольский негромко, чтобы не слышал водитель кобылы, продолжает лекцию:

— Вообще-то, ты — везунчик, Денис. Во-первых, нашел такую прекрасную девушку… Не ревнуй, я, как друг говорю… А то еще с кулаками сейчас полезешь!.. Во-вторых, еще несколько лет назад, чтобы жениться, ты должен был бы представить «реверс» — Видя мое непонимание тезиса, Анатоль поясняет. — Это — определенная сумма, необходимая для содержания семьи на должном уровне, поскольку считается, что офицер посвятил свою жизнь защите Отечества, а не зарабатыванию денег.

— И сколько же нужно было иметь пенензов?

— Десять тысяч рублей. Без них — о свадьбе даже и не помышляли. Разве что, жили в гражданском браке до двадцативосьмилетнего возраста, но дети только недавно стали считаться законнорожденными… Кроме того, для того, чтобы жениться, годовой доход офицера должен был составлять тысячу двести рублей. А наше жалование ты сам знаешь. Иные квалифицированные рабочие на заводах примерно так же зарабатывают… Так, о чем это я?.. Да, в-третьих, твоя Дарья Александровна из хорошей семьи, так что за решением офицерского собрания дело не станет.

— Не понял!.. Какое отношение к моей Даше имеет собрание господ офицеров?.. Нет, я уважаю боевых товарищей, но если они сочтут, что невеста недостойна стать моей женой, свадьбы не будет?..

— Угадал! Командир подписывает ходатайство о разрешении брака только на основании решения собрания.

— Так что, если стороны не сойдутся во мнениях…

— То офицер должен уволиться со службы, или перевестись в другой полк, но там может произойти то же самое…

Капитан Бойко, видимо, желая по-садистски поиздеваться над подчиненным, долго и нудно разбирал все представленные чертежи, время от времени требуя пояснений. Хотел, наверное, проверить мою компетентность в предстоящей поездке. Ну, так и мы не дураками здесь работаем. Все, что касалось технической стороны вопроса, было обсуждено еще днем с штабс-капитаном Волгиным, который возглавил «Особое техбюро» и студентами. Так что в данном вопросе лично у меня неясностей не было.

Закончив, наконец, с бумажной волокитой, Валерий Антонович быстренько провел предвыездной инструктаж:

— По прибытии в Гомель, остановитесь в гостинице, в «Савое», например, недавно открывшемся, в газетах пишут — со всеми возможными удобствами. Искать меблирашки времени, да я думаю, и желания у Вас не будет. Нанесете визит коменданту гарнизона и в жандармское управление, оставите там сведения, где Вас найти в экстренном случае. — Видя мою гримасу, поясняет. — Вполне возможно, придется срочно вызывать обратно. Днем циркулярно Ставка сообщила неприятные новости. По последним разведданным германцы накапливают силы против наших северных соседей — 5-й и 10-й армий. Не исключено, решатся наступать. И Вы, Денис Анатольевич, будете нужны мне здесь. Обратно отправитесь по броне тех самых господ-смежников, которых недолюбливаете, причем, совершенно зря. Кстати, туда поедете тоже не без их помощи, и не самым плохим манером. Завтра в восемь с чем-то поезд на Гомель через Бобруйск и Жлобин. Вы едете в миксте вторым классом. Потом скажете спасибо Астафьеву, — его заслуга.

— Валерий Антонович, я их не недолюбливаю. Просто, можно было бы делать свою работу немного эффективней, а они там сопли жуют… Хотя — это взгляд со стороны, могу многого и не знать.

— Вот-вот, господин подпоручик. Лучше займитесь полезной самокритикой, чем, как Вы говорите, «наезжать» на других… Далее, постарайтесь толково объяснить все начальнику мастерских, проявите гибкость и дипломатичность…. Предписание получите, но для путейцев оно — не более, чем бумажка. Особенно сейчас, когда Земгор подминает всех под себя. Поэтому не надо расстреливать, закапывать заживо в землю и ломать руки-ноги за одно неосторожное слово какого-нибудь коллежского регистратора. Пяти дней Вам, надеюсь, хватит для решения всех дел?.. И личных — тоже?.. Хорошо, жду Вас через неделю здесь с докладом.

Закончив с официальной частью, господин капитан многозначительно и хитро улыбается. Значит, сейчас начнется вторая серия опускания ниже плинтуса… М-да, я не ошибся. К сожалению…

— Кстати, о личных делах, Денис Анатольевич. Заранее прошу извинить, что вмешиваюсь, но… зная Вас и Ваше отношение к некоей барышне… могу предположить с большой долей вероятности, что Вам предстоит знакомство с ее родителями… Как Вы к этому относитесь?

— Валерий Антонович, отношусь к сему положительно, и даже с радостью. У Вас были сомнения на этот счет? По-моему, я не давал ни малейшего повода заподозрить себя в кобелизме.

— Вот этого я и опасался! — Капитан Бойко огорченно вздыхает. — Дело не в том, что я подозреваю Вас в некоторой легкомысленности по отношению к дамам, совсем нет. Просто есть некоторые правила, писанные и нет, которые необходимо соблюдать воспитанному человеку. И, боюсь, Вы их не совсем знаете и понимаете… В этом, собственно, большая часть вины — на мне… Надо было раньше подумать о Вашем просвещении в данном вопросе. Так что, прошу извинить…

Но вопрос сейчас в другом. Само собой, Вы уже приготовили подарки Вашей барышне. А как с ее родителями?.. Если возникнет ситуация, когда она захочет познакомить Вас с папой и мамой?.. Вы откажетесь, или пойдете с пустыми руками? А, господин подпоручик?..

М-да, поймал плюху во все ухо… Честно говоря, и не думал об этом. А вот надо было… И у того же Валерия Антоновича самому поспрашивать.

— Разумеется, пойду знакомиться, господин капитан. И перед этим постараюсь узнать у Даши какие подарки понравятся ее родителям… Что-то опять не так?

— Нет, Вы, конечно, можете поступить и таким способом… Но Гомель — все же не губернский город, как Минск с его возможностями… И еще вопрос: что Вы знаете о родителях сей барышни?

— Да ничего особенного. Об этом мы как-то не говорили…

— Отец — служащий железнодорожных мастерских… Не надо, господин поручик, на меня такими глазами смотреть… Я Вам не предлагаю ничего предосудительного, просто есть одна вещица, которая ему может очень понравиться. Если, конечно, до сих пор он ее не приобрел…

Капитан Бойко открывает сейф и достает оттуда небольшую, книгу толщиной в два-три пальца, в красном переплете. Передает ее мне, дабы я ознакомился с ценным раритетом. Берем и читаем: «DES INGENIEURS TASCHENBUCH HERAUSGEGEBEN VOM AKADEMISCHEN VEREIN HÜTTE, E. V.». Что в переводе на великий и могучий означает «Справочная книга для инженера», выпущена «Академическим обществом Хютте», восьмое издание.

— Валерий Антонович, Вы считаете это хорошим подарком? Тем более, здесь только второй том.

— Денис Анатольевич! — Господин капитан говорит с интонацией гувернера, который в тысячу неизвестно какой раз объясняет несмышленышу прописные истины. — Хютте — самый полный и точный справочник по всем существующим разделам физики и механики. Тут собраны абсолютно все формулы, графики, таблицы. Для инженера — незаменимая настольная книга… Так что настоятельно рекомендую для подарка. Даже если у господина путейца уже есть экземпляр, этот лишним не будет.

— Откуда она у Вас, Валерий Антонович?

— К ее появлению, между прочим, Вы, господин партизан, сами ручку приложили. — Довольный произведенным эффектом, Бойко объясняет. — Сия книжица была в портфеле одного небезызвестного Вам оберст-лойтнанта. Мы ее проверили на предмет тайнописи и принадлежности к шифровальным книгам, но ничего не обнаружили. А сам владелец объяснял ее появление просьбой какого-то инженера Лютвица из штаба, дабы тот мог получше рассчитывать нагрузку на железнодорожное полотно при переброске войск и имущества. Так что, берите, не пожалеете… А вот подарок для маман будете искать сами. Единственное, чем могу помочь, — сообщу, что дама играет на фортепиано и очень любит романсы. Кстати, очень неплохой букинистический магазинчик находится на Подгорной, в нескольких кварталах от штаба фронта. Учитывая близость фронта, многие уезжают и, возможно, распродают свои библиотеки.

— Господин капитан!..

— Идите… Ромео!.. Потом зайдете за командировочными.

Лечу к двери, но вдруг резко торможу и оборачиваюсь к Бойко.

— Валерий Антонович, разрешите последний вопрос… Откуда Вы знаете такие подробности о Дашиных родителях?

— Дело в том, Денис Анатольевич, что после того знаменательного разговора мы с доктором Голубевым решили получше узнать о тех, кто Вас окружает. Михаил Николаевич и рассказал все, что знал о родителях Даши с ее слов. Я удовлетворил Ваше любопытство?.. Тогда более не задерживаю, поторопитесь…

Пользуясь приказом-рекомендацией поторопиться, быстренько уматываю на лихаче в тот самый букинистический магазинчик, где практически сразу на глаза попадается сборник «Мой костер» за нынешний тысяча девятьсот пятнадцатый, с тремя десятками романсов и песен. Будем надеяться, что подарок хоть сразу не выкинут. Что-то мне подсказывает, что с будущей вероятной тещей будут некоторые трудности в общении… Ладно, поживем — увидим.

Повидавшись в третий раз с капитаном Бойко, получаю от него командировочные и «подкупные» для господ путейцев вместе с напутствием, что, мол, деньги из фонда разведотдела, строгой отчетности не подлежат, но все равно, Денис Анатольевич, постарайтесь уложиться в указанную сумму и добиться результата. В общем, добравшись до казармы, первым делом добавляю в бумажник к полученным купюрам еще пару тысяч из «секретного» фонда, выуженных из сейфа. Так, на всякий случай. Который, как известно, бывает разным. Затем начинаю собираться в путь-дорогу.

Пакуем чемодан. Хорошо, что он у меня не такой уж и большой, до «мечты оккупанта» не дотянул пока. Так, сначала всякая хурда, типа, дорожный набор джентельмена. Ну, там, переодеться — переобуться, помыться-побриться. Сверху — папочку с чертежами, справочник Хютте и сборник романсов… Бархатные коробочки поедут в потайном кармашке, забраться туда всяким посторонним карманникам будет ну очень опасно для жизни и здоровья… Что еще?.. Ларчик с кофейком и пряностями… Ага, вопрос дня! Что цепляем на ремень: наган, или люгер?.. Немец, конечно, выглядит солидней, да и рука к нему давно привыкла. Но есть вероятность нарваться на какого-нибудь ура-патриота с большими погонами и потом долго ему объяснять, что удобно, а что патриотично. Тем более, что издеваться над различными частями тела оппонента Валерий Антонович запретил… А мы возьмем и то, и другое. Парабеллум — на пояс, кобуру с наганом — в чемодан… Форма готова, сапоги надраены, чтобы с утра надеть их на свежую голову, осталось разобраться с пистолетиком. Где он у нас там?..

Отжимаем защелку, достаем магазин… И сразу имеем два сюрприза. Во-первых, он не на четыре, как наивно полагал, а на целых шесть патронов, просто двух не хватает. А во-вторых, не особо патрончики похожи на привычные мне мелкашечные. Чуть потолще будут на ощупь, капсюль центрального боя, и, главное, пульки-то — оболочечные, а не кусочки свинца… Интересненько!..

Далее следует небольшая логическая игра на тему разборки — сборки неизвестного девайса, причем, что особенно порадовало, лишних деталей после окончания цикла не осталось. Да, в принципе, операции — почти как с Макарычем, только скобу не оттягивать, затворную раму предохранителем на задержку поставить, ствол повернуть на девяносто, да ударник с пружиной не потерять… Ага, а вот и объяснение патрончикам. Сбоку на стволике «CAL.6 m/m35» выбито…

Еще раз разбираем, все тщательно чистим, смазываем, собираем… М-да, предыдущая владелица за своей игрушкой особо не следила. Носовой платок весь в черных пятнах после чистки. Ну, ничего, теперь у тебя, малыш, появится новая хозяйка, которая будет тебя беречь и содержать в чистоте. А ты будешь ее защищать, если твоих старших братьев Люгерыча, да Наганыча, да и сестрички Аннушки рядом не окажется…

Вечером, перед самым отбоем у меня появляются гости, точнее, один гость. В дверь тихонько скребутся, затем появляется хитрая мордашка Данилки, который, появившись полностью, вытягивается по строевой стойке и звенит своим голоском на полказармы:

— Дзяденьку Камандзир, дазвольце абратицца!

— Тише ты, не шуми, не на плацу… Что случилось?

— Тут гэта… Цётка Ганна прасила перадаць… — Мелкий исчезает за дверью и тут же вновь появляется, держа в руках корзинку, накрытую рушником. — Тут пиражки… З капустай… У дарогу…

Ох, и хитрая эта «цетка Ганна», знает, на чем меня подловить. Только куда я корзинку запихну? В чемодан, что ли?..

— Ну, давай сюда, ставь на стол.

Снимаю полотешко и с некоторым замешательством смотрю на чуть ли не тридцать румяных пирожков. Еще горячих, исходящих одуряющим запахом домашнего печева. Только вот с количеством что-то не то. Мне за глаза хватит… ну, максимум, полтора десятка. Больше не влезет!.. И что делать?.. Кажется, знаю!

— Данилка, иди сюда! Бери половину пирожков, беги к себе и на пару с Алесей лакомьтесь.

— Не, не можна, дзядечку Камандзир! Мы сваи уже зъели! Цётка Ганна не велела браць!..

— Не понял, воспитанник Данилка Адамкевич, кто отрядом командует? Я, или она?.. Считай, что это — приказ…

Мелкий мнется в нерешительности, потом тянет два пирожка и собирается убегать. М-да, главный, все-таки, не я, а повариха… Тогда сделаем по-другому.

— Данилка, беги на кухню, попроси самовар принести, он еще горячий, наверное. Сейчас сюда офицеры придут, заодно чаю попьем. И сам с сестренкой приходи.

Пацан рвет почти с низкого старта, в дверях чуть не сталкивается с Митяевым, ловко от него уворачивается, успевая даже козырнуть, и с затихающим топотом уносится выполнять распоряжение… Так, а что это мой подхорунжий какой-то непривычно-задумчивый?..

— Заходи, Михалыч, скоро чаевничать будем под пирожки. Ты по делу, или на огонек заскочил?

— Тут такое дело… Значицца вот… — Что-то казак мнется в нерешительности, мне аж страшно становится по поводу причины такого поведения. — Помнишь, мы впервой в рейд ходили, еропланы пожгли… Ну вот на-кась, держи, Командир…

Беру протянутый сверток, разворачиваю и слегка охреневаю. Несколько увесистых пачек денег, причем, не столько рубли, сколько марки и кроны не самых маленьких номиналов.

— Михалыч, а это богатство откуда? Ну-ка, расскажи, друг любезный, как разжился-то, а?

— Ну, дык, ешо когда у графа етова были, мы ж его в конюшню потащили, а Митяй в кабинете трофеи собирал, вот ящик-то железный и почистил… По старому казацкому обычаю… Потом продуванить промеж наших хотел.

— А ты знаешь, как это официально называется, а? Слово есть такое — «мародерство». И за него, между прочим, судят!..

— Не, ето не мародерство, а… как ево… слово-то такое… контрабация… аль контратрибуция… — Митяев испытующе смотрит мне в глаза, затем отвечает — Командир, а ежели б мы енти деньги не взяли, думаешь, они бы тама так и лежали? Холуи графские тут же бы стащили, а, все одно, нас бы повинили. А так, на дело пойдут. Тута слыхал, што ты едешь новые оружия заказывать, дык, возьми, пригодятся… Я станичникам сказал, што на благое дело пойдут, мож, кому и жисть спасут когда-нить.

— «Контрибуция» называется слово… А сразу сказать не мог? Теперь твои же станичники знают, что я могу разрешить мародерку… Спасибо, Михалыч, удружил!

— Да не, Командир! Я им сказал, — ты по должности своей не маешь правов разрешать такое, мол, надо делать так, что ты, вроде, и не знаешь ни о чем. Есть, мол, такое, што ты не можешь в громкую сказать.

Ну, в принципе, доля правды в его словах есть. Во всем в любом случае крайними сделали бы нас. Или уже давно сделали… А и хрен с ним!.. Обратно не побежим отдавать по-любому…

— Ладно, проехали… Только ты, Григорий Михалыч, на будущее предупреждай меня сразу что твои хлопцы натворят, чтобы неприятных сюрпризов не было…

Рано утром пробираюсь через толпу, штурмующую вагоны всех поездов во всех направлениях, пытаясь отыскать свой «экспресс» на Гомель. После недолгих мучений нахожу, старый дядька-проводник с вежливым достоинством подтверждает, что его желто-синий вагон следует именно в Гомель и проявляет непривычную мне либеральность:

— Так что, Вашбродь, по коридорчику пойдете, в седьмом купе любое место займайте. Тама ешо нихто не едеть, окромя вас. Трогаемся по графику, у восемь часов, четырнадцать минуток. Как отъедем от Минска, чайку принесу. Папироской побаловаться, ежели пожелаете, можно свободно, пока других пассажиров нету, в окошке фрамуга аккурат для ентого открывается и пепельница имеется в наличии.

— Скажи-ка мне, любезный, до Гомеля сколько ехать?

— Ну, часиков восемь будет, коль литерные ешелоны пути не займуть. Но в последние рейсы свободно доезжали…

В невысоком коридоре неярко горят лампы, окошки задернуты шторами, считаю седьмую по ходу дверь, которая открывается наружу, а не привычно съезжает вбок. Купе выглядит почти так же, как и в будущем, только откинутых верхних полок не наблюдается, и материалы — не пластик с кожзамом, а довольно приличный бархат на диванах и дубовые панели на стенах. Так, закидываем чемодан на антресоли и с трепетом ждем отправления… Сквозь шум толпы доносится перезвон станционного колокола, несильный рывок вперед, сопровождающийся лязгом буферов, в окошке перрон с вокзалом потихоньку проплывают мимо…

Через минут сорок, после ароматного горячего и очень вкусного чая с припасенными пирожками, и утренней папиросы, достаю папку с чертежами и, чтобы убить время, начинаю в очередной раз просматривать и продумывать нарисованные на бумаге мысли и фантазии. Не хочется перед господами путейцами, если, конечно, договоримся, выглядеть неучем, неспособным ответить на простые вопросы. И очень скоро в голову приходит очень занимательная и интересная по своему содержанию мысль… Ёжик ушастый, как можно было такое забыть!.. Ворона безмозглая!.. Выклянчивал у Валерия Антоновича гранаты Миллза, а что сделать с французскими лимонками только сейчас дотумкал!.. Их же, по достоверным данным, на складах — как у дурака махорки! Никто не берет из-за сложностей с активацией. Союзнички тоже молодцы, придумать такое! Снять колпачок с запала, стукнуть по какому-нибудь твердому предмету, типа, камню, прикладу, доске, и кидать. А если рядом этих предметов не наблюдается, что делать? О лоб колотить?.. Сама граната — нормальная, а вот взрыватель… А взрыватель ты, Денис Анатольевич, сам в прошлом будущем сколько раз переснаряжал? Тот самый, который УЗРГМ называется. И устройство его знаешь, так почему только сейчас в голову гениальная мысль залетела? По ошибке, или просто заблудилась? Берем чистый лист бумаги и начинаем срочно вспоминать и рисовать… Металлическая трубка, толстый короткий гвоздь, две шайбы, пружинка, прижимная скоба, чека… Вот, вроде и все, что надо. Запал можно оставить родной, или озадачить своих студентов на изобретение нового, а вдруг получится…

В Бобруйске в купе подсели две дамочки бальзаковского возраста, одна — в платье сестры милосердия, другая — в цивильном, но с синим крестиком знака Императорского Женского Патриотического Общества, оказавшиеся попутчицами до самого Гомеля, поскольку работали в одном из госпиталей. Озадачив проводника на предмет чая, они вывалили на стол кучу всяких вкусняшек, как фабричной, так и явно домашней выделки, после чего пришлось поддержать компанию, внеся в качестве своей доли оставшиеся пирожки. Каковые, несмотря на вчерашний срок изготовления, получили высочайшую оценку. Кокетливо постреливая глазками, дамочки «восхитились» мастерством моей жены, умеющей готовить такие шедевры. Тайные мотивы были насквозь видны, поскольку перед этим в прицел попала моя рука без какого-либо намека на кольцо. Когда подтвердил их подозрения в своей холостяцкой сущности, милые улыбки вызвали ассоциацию с торжествующим оскалом хищника перед решающим броском. Наверное, на примете у каждой из них есть племянница, младшая сестра, золовка, или какая-нибудь другая родственница, готовая осчастливить в качестве законной супруги еще неженатого, но уже геройского подпоручика.

Почему-то очень неуютно чувствовать себя жертвой, поэтому меняю тему и развлекаю собеседниц байками из «мемуаров» широко известного в узких кругах полководца и военачальника Анатолия Ивановича Дольского до самого Жлобина, оставляя на потом свои мозговые штурмы. Иногда возникает хулиганистая мысль протравить пару «горяченьких» анекдотов про поручика Ржевского, но в последний момент еле сдерживаюсь. Воспользовавшись остановкой, выскакиваю на перрон размять ноги и перекурить, а когда возвращаюсь, в нашем купе уже сидит четвертый пассажир. Достаточно объемный, бородатый а-ля Александр Третий и громогласный представитель Корпуса инженеров путей сообщения в черной тужурке с двумя рядами серебряных пуговиц, вовсю забалтывающий дам, которые внимают ему чуть ли не с благоговением. Вот умеет же человек светскую беседу поддержать. Дамочки хихикают, не переставая. Мне до него со своими казарменными шутками, как до генерала. От инфантерии. Завидев нового попутчика, путеец из вежливости привстает и, не чинясь, рокочет басом:

— Михаил Семенович Прозоров… С кем имею честь?..

— Денис Анатольевич Гуров. Очень приятно!..

Ого, а лапа у него тоже в Царя-Миротворца, чувствуется силушка немерянная.

— К нам в Гомель по какой надобности, если не секрет? Или Вы проездом?.. — Какой, однако, любознательный дядечка.

— Да нет, Михаил Семенович, в Гомель по казенной надобности, в командировку… И, вполне возможно, именно к Вам, если, конечно, имеете отношение к железнодорожным мастерским.

Какая-то веселая искорка вспыхивает в глазах инженера и тут же моментально гаснет.

— Имею, и самое непосредственное. Заведую котельным отделением. — Уловив непонимание, расплывается в улыбке и поясняет. — Не путать с флотскими кочегарами, пожалуйста. Мы ремонтируем паровозные котлы, да и вообще, делаем все, что связано с котельным железом и рессорами. А в чем Ваша нужда будет?

— Да мы тут с товарищами кое-какие усовершенствования понапридумывали. — Пытаюсь поделикатней, без конкретики, съехать с опасной темы. — Хотим воплотить их в железе, а у Вас, по слухам, очень хорошая база.

— Это — да, к нам эвакуировали завод Варшавского округа путей сообщения, да и мастерские из других городов тоже. Так что, тут не наврали. Можем почти все! Но лично я вряд ли буду Вам полезен, скорее всего, это — к Николаю Ефремовичу, он за механическую мастерскую отвечает, или к Александру Михайловичу, инструменталка — его епархия. Но все работы только с личного разрешения начальника Либаво-Роменских мастерских. Завтра утром подъезжайте в контору, поговорим. — Михаил Семенович хитро подмигивает. — А сейчас давайте развлекать наших дам, а то обидятся за невнимание к их прекрасным персонам…

В Гомель, как и было обещано, поезд прибывает в начале шестого. Михаил Семенович в ответ на мой наивный вопрос как добраться до «Савоя» громогласно отвечает, что приличным людям вовсе незачем появляться в рассаднике пошлости и разврата, где вольготно чувствуют себя только коммерсанты, жулики и гешефтмахеры, хотя, конечно, эти слова обозначают одно и то же. К услугам же нормальных homo sapiens есть множество хороших гостиниц, первую из которых под названием «Золотой якорь» я увижу, как только обернусь и посмотрю на противоположную сторону привокзальной площади. Затем, еще раз повторив для не совсем понятливых приезжих как добраться до мастерских и напомнив, что завтра утром непременно будет ждать, отбывает на извозчике домой.

Так, оформляемся в гостинице, сдаем наган в сейф управляющему на всякий случай, малыша-браунинга берем с собой и возвращаемся на вокзал к скучающему дежурному в отделении транспортной жандармерии и оставляем подробные инструкции на случай… ну, если не конца света, то срочного желания отыскать мою персону в этом «огромном» городе. Визит к коменданту гарнизона оставляем на завтра, а пока, с дрожью в коленках и бешено бьющимся сердцем, идем совершать прогулку по городу, в котором появлюсь на свет через хрен его знает сколько лет спустя. И в тщетной надежде совершенно случайно встретить на улице Самую Прекрасную Девушку На Свете. Которую зовут Даша…

Вот что означает армейское мышление, если, конечно, таковое существует, как понятие, а не как следствие прикола про единственную извилину, да и ту — от фуражки. Пока занимался конкретными делами, типа, добраться, расположиться, стать на учет, все было нормально. Но как только все сделано, логика отключается, и верх берут эмоции…

Мама моя родная!.. Если меня слышишь!.. Куда я попал, и что мне делать?!.. Привокзальная площадь, до боли знакомая по прошлым воспоминаниям из будущего… Блин, хорошо звучит, почти, как в английской грамматике «future in past», или наоборот, но что означает — хрен поймешь… Площадь выглядит почти незнакомой. Здание вокзала — в один этаж, крыша по центру совсем другая, без купола… А ведь водили когда-то сопливую малышню в красных галстуках по местам революционной славы, ездили по ушам, мол в здании этого вокзала сам товарищ Калинин выступал перед народом, почему и не перестраивают… Справа должен быть монументальный ДК железнодорожников, слева — высотка отеля «Гомель», сейчас же тут какие-то халупообразные постройки… На месте магазина «Старт» — гостиница «Золотой якорь», где некий подпоручик Гуров снял номер на несколько дней…

Так, Денис Анатольевич, даем себе мысленно пару оплеух, чтобы прийти в чувство, глубоко дышим, чтобы провентилировать легкие и насытить кровь кислородом, а еще лучше… Вот, правильное решение!.. Достаем из портсигара папироску и закуриваем, может быть, никотин перебьет этот адреналиновый, или какой там еще, шок… Вот, хорошо… Панические мысли куда-то порскнули, как мыши, увидавшие кота, вышедшего на тропу войны. Руки уже не заходятся в мелкой и противной нервной дрожи. В голове прояснилось… И сидит там только одна ехидная мысля — имеем то, что имеем на данный момент. Одна тысяча девятьсот пятнадцатый год от Рождества Христова, город Гомель Гомельского же уезда Могилевской губернии. Вот отсюда и будем плясать… Двигаемся очень старым, испытанным еще в детстве, маршрутом. От вокзала по проспекту Ленина к одноименной площади. В смысле, по улице Замковой к… Как сейчас называется кусочек земли, примыкающий к дворцово-парковому ансамблю Паскевичей, не знаю. Но горю желанием это узнать…

Битым стеклом режет глаза несоответствие между детскими воспоминаниями, проснувшимися вдруг, и тем, что вижу наяву. Нет, если бы это был бы какой-нибудь другой город, наверняка, все было бы иначе. Воспринималось бы как должное. В конце концов, в Минске освоился и не кошмарил ни секунды. Но ведь это — Гомель… Мой Гомель, мой самый зеленый город Беларуси, место, где я вырос, где восторженным первоклашкой потопал в школу, где были изведаны-истоптаны все дорожки и тропинки и на крутом правом берегу, и за мостом вплоть до самого поворота Сожа у Мельникова Луга… И откуда в восемьдесят шестом пришлось срочно уезжать из-за ублюдков от науки, которые доэкспериментировались и рванули четвертый энергоблок Чернобыля, с-суки!..

Не торопясь шагаю по тротуару, огражденному от булыжной мостовой невысокими деревьями, мимо нарядных, в большинстве своем двухэтажных зданий с высокими стрельчатыми окнами и красивой лепниной на фасадах, украшенных различными вывесками. Из головы не идет ощущение того, что бреду по какому-то сказочному Зазеркалью, где все одновременно и знакомо, и неузнаваемо. Люди тоже кажутся какими-то нереальными, сказочными персонажами. Вот тот то ли хозяин магазинчика, то ли приказчик, закрывший дверь на массивный замок и с чувством выполненного долга пошлепавший домой… И этот пожилой капитан с «осиной» талией пятьдесят, наверное, восьмого размера и мясистым носом, цвет которого выдает принадлежность владельца к Всепланетному сообществу уничтожителей крепких спиртных напитков. Вяло отвечает на мое козыряние и провожает меня неприязненным взглядом, думая, что не замечу… И идущая навстречу семейная пара очень интеллигентной наружности в возрасте элегантности, совершающая променад перед вечерним чаем. С вежливыми улыбками кивающая подпоручику приятной, надеюсь, наружности. Улыбаюсь в ответ и снова бросаю руку к козырьку… Хотя, они-то и есть настоящие обитатели этого мира, а вот я — точно пришелец неизвестно откуда и когда…

Так, а вот здесь что-то новенькое, в смысле, — старенькое… Которого на моей «будущей» памяти не было… Там, где по моим прикидкам должен находиться Вечный Огонь и неизвестно чего строительный техникум, стоит большое каменное здание. Высокие окна, вход с колоннами, и огромный могендовид вверху арки. Наверное, синагога. Несколько колоритных фигур в традиционных длиннополых пальто и шляпах радикального черного цвета спорят о чем-то у входа, подтверждая мои догадки…

Впереди из-за крыш домов виднеется верх непонятного сооружения. Какая-то красная труба, что ли, со смотровой площадкой под крышей, чуть поодаль — еще одно культовое сооружение почти кубической формы. Виден красный купол и, вроде как, звонница рядом, — какой-нибудь собор, или церковь.

Площадь открывается неожиданно… Привычного ориентира в виде «свечки» Дома Связи нет. Как раз на этом месте и стоит загадочная постройка, скорее всего, являющаяся пожарным депо. Красивое, двухэтажное здание красного кирпича, внизу — гараж, судя по воротам, на шесть экипажей. А труба — не что иное, как каланча. Для своевременного углядывания дыма в городе.

Собор так собором и являлся, правда, — католическим. С двумя звонницами, лицом обращенными на Советс… нет, сейчас она называется по-другому… А вообще, площадь узнать можно с большим трудом. И с помощью гида, роль которого выполняет усатый, в летах, городовой. Почуяв во мне приезжего, на вопросы отвечает не торопясь, с уважением к офицеру и ревнивой гордостью за свой город. Я б тебе, старина, тоже мог бы такого про него рассказать, только б ахал!.. Если бы до этого не сдал меня в психушку…

Вместо драмтеатра стоит Гостинный двор с торговыми рядами, чем-то напоминающий древнюю крепость. Добротные каменные стены, выбеленные известкой, арочные ворота, закрывающиеся наглухо. Если бы не лавки и магазинчики в стенах, — вылитый детинец какого-нибудь князя, или воеводы.

А вот примерно на месте памятника самому хитрому из коммунистов сейчас красуется часовня Александра II, из-за деревьев виднеются купола собора Петра и Павла в дворцовом парке, их золотые кресты сверкают в начинающем садиться солнце… Страж правопорядка советует прогуляться налево по Румянцевской улице. Ага, вот как Советская называлась… Называется… Тьфу, совсем запутался!.. Действуем по-военному. Сказано что?.. Румянцевская?.. Вот так и есть, и никаких больше глупых сомнений!.. Типа, командир сказал — хорек, значит, — никаких сусликов!.. А вот вправо, дальше за костел, со слов блюстителя порядка, ходить приличной публике не нужно. Грязь, нищета, да и Кагальный ров с его уголовной шпаной неподалеку…

Благодарю старого служаку, который принимает маленький бумажный полтинник без малейшего признака подобострастия и желает удачно провести время. Иду по самой главной и самой родной улице города, оставляя справа здание Городской Думы, в которое потом сдуру запихнут типографскую фабрику. Еще один квартал… Сапоги, как будто, прирастают к тротуару… Перекресток Румянцевской с улицей барона Нолькена, слева — тот самый знаменитый «Савой» с небольшим столпотворением у входа, справа очень-очень знакомое здание Русско-Азиатского банка. А через улицу — трехэтажный красивый дом… Предшественник того, в который через каких-то шестьдесят лет меня привезут из роддома, что напротив Пионерского сквера, и поднимут на четвертый уже этаж… Дом, который я вижу сейчас не переживет этих лет, вместо него пленные немцы в сорок седьмом отстроят новый… Да, черт возьми, что же это такое?!!.. Какая-то дикая фантасмагория и дежавю в одном флаконе, то бишь, голове!.. Хватит!!!..

Стараясь убежать от сводящих с ума видений, проскакиваю вниз к теперь уже городскому бульвару, прохожу еще немного, и меня вместо тридцатьчетверки на постаменте встречает небольшой парк. Благоустроенный, аккуратный, имеющий в наличии даже велотрек и летний театр, где сейчас идет какой-то спектакль, естественно, на патриотическую тему. Впечатлений — выше крыши, пора двигать обратно… Добравшись до своего номера, для более адекватного и полного восприятия полученных впечатлений принимаю из незаменимой фляжки сто грамм антишокового и вскоре заваливаюсь спать…

Утром, как ни странно, от вчерашнего настроения не осталось и следа. Проснувшись, как-то сразу почувствовал себя дома. Гомель принял меня, узнал во мне своего. И даже не стал замечать нестыковку во времени, а, может, подобная мелочь на фоне его собственного возраста кажется ему смешной и незначительной. А то, что пропали уродливые хрущобы и безликие, портящие весь вид однотипно-бетонные девятиэтажки, так это еще и лучше. Как будто красавица смыла с лица дешевую вульгарную косметику и от этого стала еще прекрасней…

Так, лирика, — это, конечно, хорошо! Но надо и делами заниматься… Подъем, пять минут на мини-разминку, затем мыться-бриться, и в небольшую кафешку при гостинице на завтрак. А затем, собрав всю силу воли в кулак, — быстренько в мастерские. Вчера, хоть и бродил в расстроенных чувствах, никого, подпадающего под определение «стройная, рыжеволосая, очень-очень красивая» не наблюдал. Невзирая на то, что на автопилоте следил за всеми, кто находился в пределах досягаемости. И с утра было огромное желание кинуть все к общеизвестной матери и, сломя голову, лететь на поиски своего ненаглядного медноволосого чуда. Тем более, что адрес я запомнил навсегда и найти Павловскую улицу никакого труда не составит…

Но, как говорят — «Noblesse oblige» [нобле́с обли́ж]. А это значит, что господин подпоручик сейчас же берет свою суперсекретную папочку с чертежами и уматывает к начальнику аж всех Либаво-Роменских мастерских, имея цель не только добиться аудиенции, но и получить «добро» на производство работ. Блин, кажется, легче пару десятков гансов в одиночку покрошить, чем убедить расейского чиновника сделать что-нибудь полезное… Ладно, будем посмотреть!..

Михаил Семенович уже ожидает у входа в контору, дымя папиросой и чему-то улыбаясь в свою роскошную бороду.

— Ну-с, молодой человек, пойдемте, коль не передумали. Сначала покажите свои придумки Николаю Ефремовичу, чтобы он со своими механиками оценил, так сказать, реальность замысла. Ежели он возражать не будет, тогда, считайте, дело сделано.

Главмех, в смысле, начальник механических мастерских, оказался тощим и долговязым брюнетом лет тридцати. В чертежи врубился быстро, позвал пару своих мастеров, и после недолгой дискуссии, взяв в руки первый лист, вынес вердикт:

— Здесь — задача несложная, справимся. Только вот ума не приложу, зачем Вам, Денис Анатольевич, эти трубки с крылышками?

— Мы каждую такую трубку будем приклепывать к снаряду… в смысле, — к обрезанной юбкой гильзе. И получим мину, которую можно выстреливать из… специального устройства.

Механик копается в чертежах, затем достает нужный лист.

— А это и есть Ваше «специальное устройство»? — Карандаш в руке указывает на эскиз стержневого миномета. — Интересная задумка… Кстати, как Вы его себе представляете?

— Самое простое — обрез охотничьего ружья, только без приклада и рукояти. Угол наведения фиксируется на вот этих секторах с помощью винта и барашковой гайки…

— Скажите, все это сами придумали?.. У Вас, простите великодушно, какое образование?

Ну, вы и вопросики задаете, господин хороший!.. Рассказать тебе про 3-й факультет Можайки, или отделаться общими фразами?

— По образованию — инженер-технолог, закончил прямо перед войной. Придумывал не один, у нас сложился… творческий коллектив: несколько офицеров и три студента-вольноопределяющихся. Вот, вместе и сподобились.

— Коллега, значит, в некотором роде. Ну, хорошо… А вот это что, не подскажете?..

— А это — взрыватели к этим же минам. Снарядные не подходят, на них усилие должно быть гораздо больше.

— Тут — точная работа потребуется. Это, скорее, не ко мне, а к Александру Михайловичу. Он инструментальной мастерской заведует, со всякими прецизионными механизмами имеет дело.

Михаил Семенович выглядывает за дверь, отлавливает кого-то в коридоре, и командует:

— Васька, смотайся живенько к Александру Михалычу, скажи, что я с Николаем Ефремовичем его в контору зовем. Срочно!..

Вскоре в дверях появляется невысокий, крепенький, как боровичок, дядька лет сорока пяти-пятидесяти с рыжей шевелюрой, уже тронутой сединой.

— Вот, Александр Михалыч, знакомься. Денис Анатольевич Гуров. Оч-чень интересный молодой человек! — Михаил Семенович широким жестом обводит мою персону, затем объявляет уже мне. — Александр Михайлович Филатов, заведующий инструментальной мастерской.

Обмениваемся рукопожатиями и дежурными фразами о том, что нам всем «очень приятно». Затем просмотр чертежей и задавание вопросов начинается по второму кругу. Чуть позже к любознательной парочке присоединяется Михаил Семенович, и мне приходится отбиваться уже от троих. Возникает чувство, что дипломный проект защищаю, блин!.. Но тема интересная, и заканчиваем научный диспут на тему «На фига оно нам надо и могём ли мы это сделать» уже ближе к обеду. И то, только потому, что господам путейцам нужно проверить работы, порученные с утра.

Все технические вопросы оговорены с теми, или иными поправками, режим секретности, насколько мог, не нарушил. Во весь рост встает вопрос об оплате. Сначала идем к бухгалтеру, который со слов инженеров считает объем работ по пробным образцам. Затем мне предлагаются два варианта: либо платить с коэффициентом за сверхурочные, так как основную работу с мастерских никто не снимет, либо брать штурмом Гомельское отделение Земгора и принуждать его к безоговорочному изменению своих планов в мою пользу. Можно и поштурмовать, но дал ведь Валерию Антоновичу слово, что никого трогать не буду. Поэтому выбираем первый, и, судя по довольным лицам собеседников, наиболее для них и для меня удачный.

Сделку закрепляем абсолютно трезвым дружеским обедом в той же гостиничной кафешке, где, как узнал по дороге, путейцы обычно и питаются. Едем туда на извозчике, по пути Александр Михалыч с сожалением сетует на реквизицию для нужд армии своего «Бенчика», в котором души не чаял, и на котором домчались бы гораздо быстрее. Ага, оказывается, товарищ принадлежит к первому поколению стритрейсеров. Продолжая разговор, нечаянно хвастаюсь, что «одолжил» у гансов в вечное пользование грузовичок, затевается оживленный разговор двух фанатов-автоманьяков, на который остальные смотрят со снисхождением, а господин Прозоров еще и многозначительно улыбается.

После обеда едем обратно, веселая троица представляет меня самому большому начальнику, который, накоротке выслушав своих подчиненных, дает зеленый свет моим прожектам. Не забыв, между делом, напомнить об оплате. Наверное, ему тоже хорошая копеечка накапает со сверхурочных работ. Ну, да ладно. В сумму, обозначенную Валерием Антоновичем, уложились, остальное — мелочи жизни. Договариваемся о встрече завтра утром, чтобы обсудить кое-какие детали, а затем мчусь в гостиницу, очень быстро и судорожно привожу себя в еще больший порядок и лечу искать извозчика, знающего все госпитали и лазареты Гомеля…

Ближайший, по мнению «таксиста», госпиталь находился на углу Замковой и Ирининской в здании глазной лечебницы. Красивое двухэтажное здание, обнесенное невысоким заборчиком, массивная двустворчатая дверь… за которой меня ждет «Большой Облом» в виде старого солдата-отставника, работающего здесь привратником, сторожем, дворником и, по совместительству, справочным бюро. Ни по внешнему виду, ни по имени-отчеству такой сестры милосердия здесь не наблюдается. Провожаемый его снисходительным взглядом, возвращаюсь к пролетке. Хозяин транспортного средства, пытаясь меня утешить, выдает глубокомысленную тираду о том, что осталось объехать еще целых восемь госпиталей… Ему-то хорошо, копейки капают, так бы возил и возил пассажира, а мне каково?..

Ну, что ж, восемь — не восемьдесят, двигаем дальше. Добираемся до базарной площади, поворачиваем направо, на Фельдмаршальскую. Проезжаем тот самый Кагальный ров, представляющий собой овраг, до отказа забитый лачугами, построенных по принципу «я его слепила из того, что было». Возница опасливо поглядывает направо, но ничего криминального не происходит. К счастью для обитателей здешних мест. Поворачиваем налево к реке и останавливаемся возле красивого здания, напоминающего боковыми флигелями — «башнями» сказочный замок. И которое по старому русскому обычаю огорожено забором. На воротах стоит почти такой же «секьюрити», как и тот, с которым недавно распрощались. Но вот информацией делиться не желает ни в какую. Максимум, чего от него добиваюсь, — разрешения нанести визит дежурному доктору. Шагаю к корпусу, краем глаза замечаю нескольких солдат в больничных халатах, спрятавшихся в укромном уголке и курящих исподтишка в кулак. Один из них, глядя на меня, улыбается, как будто супер-приз в лотерею выиграл, или клад нашел. Да и мордочка знакомая, только пока не припомню, где я его видел… Да и не важно сейчас это… Сейчас абсолютно ничего не важно!.. Потому, что из бокового входа появляется тоненькая фигурка сестры милосердия. Которая задерживается на секунду, ожидая чуть отставшую подругу, затем обе быстро исчезают среди кустарника, окружающего узенькую тропинку… Волосы закрыты белыми платками, но движения, походка!.. В голове появляется ниоткуда какое-то потаенное знание, что первая барышня — именно ОНА!..

Ноги моментально становятся ватными, сердце выдает, наверное, под сто двадцать ударов в минуту… Иду вслед, до холодящего ужаса боясь ошибиться… Мало ли что почудилось… Возле самого здания встречаю очень пожилую даму в черном платье и белом платке сестры милосердия. Вопросительно смотрит на меня через толстые стекла очков, держится спокойно и величественно, ни дать, ни взять, хозяйка этого «замка»… Блин, придется нарушить все правила приличия!.. Но другого выхода нет!!!

— Добрый вечер, сударыня! Прошу простить великодушно!.. Не могли бы Вы подсказать, есть ли у Вас в госпитале… Сестра милосердия, ее зовут… Дарья Александровна… — Чувствую, что начиная с ушей покрываюсь свекольно-бардовым цветом. — Она к Вам должна была недавно перевестись…

Дама, щурясь сквозь очки, оглядывает меня с ног до головы достаточно суровым взглядом, затем требует:

— Подойдите ближе! Представьтесь, молодой человек!

Блин, тормоз стояночный!.. Обращаться к незнакомой даме, и не назваться?.. Ужас!..

— Подпоручик Гуров… мадам… Денис Анатольевич… К Вашим услугам… Простите еще раз мое невежество…

Дама по-прежнему пронзительно смотрит на меня, затем вдруг улыбается:

— Дарья Александровна?.. Есть у нас такая. Только что, кажется, в Девичью беседку побежала… — Пытаясь как-то вывести меня из ступора, объясняет. — Тут недалеко беседка построена, где сестры в свободную минутку отдыхают… Хотите ее увидеть?..

В горле ком, который абсолютно не хочет проглатываться, не могу выдавить из себя ни звука, поэтому, сгорая от неловкости, только и могу, что утвердительно кивнуть. Дама подзывает пожилую санитарку, что-то шепчет ей на ухо, та семенит по тропинке и исчезает в зеленых ветвях. Тем временем, насилу прокашлявшись, сипло выдаю:

— Премного благодарю Вас, сударыня!..

Слышатся легкие торопливые шажки по утоптанной земле, поворачиваюсь… Даша!.. Моя Дашенька стоит на тропке и огромными глазищами, не отрываясь, смотрит на меня… Делает два нетвердых шага вперед, бросаюсь ей навстречу… Ее руки уже на моих плечах, глаза совсем-совсем близко, светятся радостью, обнимаю ее, отрываю легкую, как пушинку, от земли… Самые вкусные в мире губы касаются моих… и Время останавливается!.. Чтобы возобновить свой ход после негромкого нарочитого покашливания старой дамы… Окружающая действительность врывается в сознание, опускаю свою милую на землю. Смущенная и застеснявшаяся, в сверкающем медью ореоле рассыпавшихся из-под упавшей косынки непослушных локонов, она кажется еще прекраснее!..

— Извините, Ваша Светлость! — Виновато и счастливо звучит ее голос…

И только потом до меня доходит!.. Ваша Светлость!.. Обращение к светлейшему князю, или княгине!.. Которых в городе может быть… только одна! Княгиня Ирина Ивановна Паскевич!.. Вот это влип!.. Надо как-то выкручиваться…

— Еще раз приношу свои глубочайшие извинения, Ваша Светлость! — Теперь уже я, не знаю в какой раз покраснев, спешу извиниться. — Я не предполагал…

— Дашенька, ты выглядишь восхитительно, но, пожалуйста, приведи в порядок прическу… А Вам, молодой человек, следует запомнить, что русскому офицеру не пристало краснеть по таким пустякам. Хотя… Вы напоминаете мне одного персонажа романа господина Готье «Капитан Фракасс», барона де Сигоньяка, про которого говорили, что он был храбр с мужчинами и робок с женщинами, как все отважные люди.

Светлейшая княгиня улыбается, глядя на нас, затем выдает окончательный вердикт:

— Дарья Александровна, будьте добры, передайте доктору, что я попросила отпустить Вас на сегодня. — Ага, такая просьба равносильна приказу Главнокомандующего, попробуй не выполнить. Княгиня тем временем обращается ко мне. — Ваши извинения приняты, молодой человек. Более того, я благодарна за то, что Вы меня позабавили. Не каждый день увидишь Георгиевского кавалера, смущенного, как гимназистка… Простите, мне пора.

Кивнув на прощанье, светлейшая княгиня Ирина Ивановна Паскевич-Эриванская удаляется по своим делам, оставляя нас вдвоем. И снова мое сокровище в моих объятиях, и я забываю обо всем на свете… Потом маленькие ладошки упираются в грудь.

— Милый, подожди… Ну, Денис… Ну… Денис!.. Ну, подожди минуточку! — Даша выскальзывает из рук, глядя на меня сияющими от радости глазами, быстро убирает волосы под косынку. — Я только скажу Петру Никодимовичу, что Ее Светлость меня отпустила!.. Я — быстро!.. Я — сейчас!..

Совершенно по-детски чмокнув меня в щеку, она скрывается за дверью… Ну, что ж, стоим, ждем!.. А проснувшаяся наблюдательность замечает как минимум две пары любопытных глаз в кустах, и столько же — в окне второго этажа. Им, что, заняться больше нечем? Страдают тут, блин, вуайеризмом. Типа, сопереживают… Разогнать вас всех, что ли?..

Видимо, поняв, что ничего интересного больше не подсмотрится, на тропинке появляются две медсестрички. Ха, а одну я уже знаю! Дашина неразлучная подруга…

— Здравствуйте, Мария Егоровна!

— Добрый день, Денис Анатольевич! — «Мадмуазель Мари» одновременно со мной замечает появившуюся Дашу и начинает работать на публику. — Как хорошо, что Вы к нам пожаловали! А то одна барышня тут у нас постоянно пребывает в меланхолии, все плачет у подружки на плече, мол, и когда ж это я милого увижу?.. Весь запас валерьянки извела!..

— Маша!.. Что ты говоришь?!. Перестань сейчас же!..

— Она своим мрачным видом всех женихов тут перепугала, к нам-то они теперь и не заходят…

— Маша!!!..

— Что — Маша?.. У тебя вон какой замечательный Георгиевский кавалер, аж завидки берут!.. Кстати, Денис Анатольевич, расскажите, за что получили орден! Ну, прям, жутко интересно!..

Нет, понятно, что тут комедию вовсю ломают. Типа, — театр одного актера. Вот мы вам и подыграем маленько.

— Да, был тут случай… Иду я со своими станичниками как-то по германскому тылу. Иду, значит, иду, и вдруг чувствую, из кустов за мной кто-то наблюдает. Ну, почти, как только что две любопытные барышни… Запрыгиваю в кусты, хвать колбасника, в мешок его, дай, думаю, в ближайшем болоте утоплю. Там же речки поблизости, как здесь, не было. Да только он как заверещит на немецком, мол, не убивайте, сдаюсь, лопочет еще что-то. Тут мои казаки и говорят, надо, мол, его начальству показать, может, сгодится на что-нибудь. Вот и потащили мы его обратно. А потом уже оказалось, что это — б-а-альшой кайзеровский генерал с целым портфелем секретов. Вот так все и было…

Девушки хихикают, Даша награждает смешливым взглядом и почетным прозвищем:

— Скоморох!

— Ну да, есть немного. Хорошо, хоть не клоун. — Подыгрываю в меру сил, затем обращаюсь к зрительницам. — Покорнейше прошу простить, барышни, но мы с Дарьей Александровной сейчас совершим небольшую прогулку, во время которой она, надеюсь, объяснит, что именно в моем поведении ей не понравилось. А то только из окопов вылез, уже в работники кафешантанов записывают… Прошу Вас, мадмуазель!..

Даша берет меня под руку, и мы чинно, с чувством собственного достоинства, удаляемся к выходу, но на полпути не выдерживаем и почти одновременно прыскаем со смеху. Только за воротами вспоминаю об извозчике, который сидит, погрузившись в мечты о крупном заработке.

— Дашенька, мы пойдем, или поедем?

Она раздумывает долю секунды и объявляет:

— Конечно, пойдем. Я покажу тебе такие замечательные места, ты же ведь совсем не знаешь моего города.

А, ну да, конечно же, не знаю, но горю желанием ликвидировать досадный пробел в своем образовании. Особенно, если там будут укромные уголки, где никто нам не помешает… Подхожу к пролетке, водила с мрачным видом уже понимает, что дальше никто никуда не поедет. А хрен с тобой, золотая рыбка!.. Достаю синенькую, расплачиваюсь, говоря традиционное «Сдачи не надо», и мы, не торопясь, идем вдоль парковой ограды. Подходя к оврагу, чувствую, как напрягается ее ладошка на моем локте.

— Что-то случилось, любимая?

— Нет, просто… Просто здесь — опасное место. — Даша кивает на тропинку, ведущую в овраг. — Там живут всякие… темные личности. Мы здесь всегда вместе ходим, и в сопровождении доктора, или кого-нибудь из мужчин…

— Не бойся, моя хорошая… Ты теперь под защитой русской армии. — Применительно к обстоятельствам корректируем знаменитую фразу из «Небесных ласточек». — Никто тебя никогда не обидит, пока я жив. А жить я собираюсь вечно… К тому же, в помощь к Дэнио Гуро прибыл еще один боец, теперь уже из Европы.

— Денис, пожалуйста, не шути так легкомысленно о смерти. — Её взгляд становится испуганно-серьезным. — Этим ты можешь притянуть ее… И я останусь без тебя…

— Дашенька, не может такого случиться! И не случится никогда! Я всегда буду рядом с тобой… Пока не надоем своими глупыми шутками.

— Скоморох и болтун! Которого я готова слушать всю жизнь… — Она прижимается щекой к моему плечу, затем в голосе появляются веселые нотки. — Пойдемте, сударь, я буду показывать Вам наши достопримечательности…

Вход в дворцовый парк, оказывается, стоит двенадцать копеек с души, которые, по заверению билетера, идут на содержание вольно-пожарного общества города. Препятствие очень легко устраняется, и мы, немного пройдя влево, стоим перед собором Петра и Павла. Даша осеняет себя знамением и с некоторым удивлением смотрит на меня. Спохватившись, стягиваю фуражку и обмахиваюсь крестом, делая вид, что просто дожидался своей очереди.

— Красиво, правда? Его строили около ста лет назад. А как замечательно он смотрится с того берега, особенно, когда ясная погода, ты не представляешь! — Моя барышня мечтательно прикрывает глаза.

Нет, ну почему же? Очень даже хорошо представляю, благо, есть, что вспомнить из детства… И чуть не прокалываюсь, желая сообщить, что сам постоянно бегал сюда в планетарий в основном для того, чтобы посмотреть электрифицированный «рассвет над Гомелем»!.. Вместо этого задаю первый пришедший на ум вопрос:

— А что там, на том берегу?

— Одно из предместий, называется Новая Белица. Там есть лазареты, мы иногда помогаем раненым, которые в них лежат. А еще по этой дороге мы ездим на дачу, в Чёнки. Это такая небольшая деревенька на берегу Сожа. Места очень красивые! Папа с дядей Мишей любят там охотиться… Ты моему папе обязательно понравишься, он — такой же любитель оружия, как и ты. У нас дома даже коллекция ружей есть. Правда, небольшая… Чему ты улыбаешься?

— Да я просто опасаюсь, что как только он узнает, что у его доченьки появился какой-то там ухажер, будет гонять меня по городу солью из обоих стволов своего любимого ружья.

— Нет, что ты! Папа у меня очень хороший!.. И мама — тоже. Только… Нет, не будем сейчас об этом!.. Пойдем, я покажу тебе часовню. Она стоит возле усыпальницы на самом-самом краю…

Полюбовавшись красотами, открывавшимися с того места, идем по дорожке вдоль высокого берега-обрыва, проходим мимо громадины дворца, огромные окна которого отражают вечереющее небо стеклами своих витражей. И, огибая башню с часами, внезапно зависаем в пространстве, точнее, я торможу, после чего и Даше приходится остановиться. Загораживая добрую треть прохода, на массивном постаменте обнаруживается статуя. Бронзовый мужик в прикиде римского всадника, в два, а то и в три раза больше нормального человека, сидит на таком же здоровом Буцефале и гордо смотрит вперед. Моя медсестричка рассказывает мне, что данный персонаж — не кто иной, как князь Юзеф Понятовский, родственник польского короля. И что он, интересно, здесь делает? Заблудился, что ли?

— Мадмуазель, Вы, случайно, не знаете, каким ветром его сюда надуло? Или он во дворце жилье снимает?

Даша звонко смеется, но потом серьезнеет и посвящает меня в «дела давно минувших лет, преданья старины глубокой»:

— Эту статую создал датский скульптор Торвальдсен по заказу польских магнатов Браницких еще в 1826 году. Но после польского восстания ее конфисковали, а потом, спустя несколько лет, император Николай I приказал было ее разбить и переплавить, но генерал-фельдмаршал Иван Федорович Паскевич упросил царя отдать скульптуру ему и поставил здесь, в парке, у дворца.

— Они, что, были друзьями? Насколько я помню историю, какой-то Понятовский собрал в Польше корпус и вместе с Наполеоном пошел на Русь.

— Да, и они не раз сражались друг с другом в Отечественную войну. Но, уважая достойного противника, князь Паскевич сохранил его скульптуру от уничтожения, что было, несомненно, благородным поступком… А вот те две пушки позади статуи были привезены из самого Карса после Турецкой войны…

Осматривая старинные орудия, замечаю внизу небольшую беседку, куда вскоре и направляемся. Типа, отдохнуть…

— Даша, помнишь, я тебе говорил, что твоему самураю подмога прибыла? — Достаю из кармана трофейный пистолетик. — Вот, зовут его Джон Мозес Браунинг. И, несмотря на свой маленький размер, он способен защитить в… разных неприятных ситуациях. Нужно только вот эту пимпочку сдвинуть вниз и нажать вот сюда. Предварительно направив ствол на того, кто тебе не нравится. Ну, потом я тебя научу, как им пользоваться…

— Денис, спасибо!.. Но я не могу принять его. — Моя милая, краснея от смущения, торопливо поясняет. — У нас в семье всем оружием заведует папа. Если он разрешит мне, только тогда…

— Хорошо, тогда я отдам пистолет ему и как он решит, так и будет… Но вот это ты можешь принять без разрешения родителей? — Из кармана появляется бархатный футлярчик с часиками.

Даша открывает коробочку, в восхищении, совсем по-девчоночьи, ойкает, двумя пальчиками берет маленький золотой медальончик и подносит к ушку.

— Тикают! — Произносит восторженным полушепотом, будто боясь заглушить это самое тиканье.

— Ага, и даже показывают точное время. Можете, мадмуазель, сравнить с башенными часами.

— Но ведь они очень дорогие!

— Ну, не дороже денег… Пару банков ограбил, вот и набралась сумма…

— Болтун!.. Болтун и врун!..

Моя медсестричка свободным кулачком попадает по плечу, и я тут же молю о пощаде:

— Дарья Александровна, смилуйтесь, Бога ради! Мне ж еще с германцами воевать, а Вы из меня инвалида вон делаете!.. Даша, можно я помогу одеть?..

Аккуратно застегиваю крохотный замочек на шее… Дашенька в знак благодарности чмокает меня, но моими стараниями это действо перетекает в очень длинный поцелуй…

После мы гуляем-обходим сам дворец, в котором по рассказам, оказывается, аж целых шестьдесят четыре комнаты, спускаемся по до боли знакомой мне дорожке к Лебединому озеру и идем смотреть его обитателей. Даша, исполняя роль радушного экскурсовода, щебечет без умолку, рассказывая мне о местных красотах и достопримечательностях. А мне в голову приходит, и никак не хочет уходить дикая мысль. О том, что ей тоже обязательно нужно рассказать кто я есть на самом деле… Но ведь страшно!.. Если бы мне не поверили доктор, Бойко, Дольский, я пережил это без особых эмоций. Но с Дашей… Если она мне не поверит, сочтет обманщиком, прогонит… Я же просто умру… Но и обманывать ее не хочу…

— Денис!.. Ты меня совсем не слушаешь?.. — Она капризно надувает губки. — Я тут рассказываю ему обо всем, а он и не думает на меня внимание обращать!.. Что с тобой?..

Все! Если самурай не знает, что делать, он делает шаг вперед… С места в пропасть! Вниз головой! На камни!.. Делаю глубокий вдох, будто действительно собрался куда-то прыгать…

— Даша, прости!.. Скажи мне, пожалуйста… тут есть где-нибудь такое место… Ну, чтобы никто не помешал разговору?.. Я должен сказать тебе что-то очень важное и серьезное…

Через несколько минут мы стоим на берегу Сожа возле самой кромки воды рядом с большой плакучей ивой. Один ствол лежит на песке почти горизонтально, другой образует как бы навес из длинных веток с листьями. Тихо… Тепло… Ни малейшего дуновения ветерка… Небольшие вытянутые облачка в небе и кустарник на той стороне окрашены нежно-розовым…

— Я здесь всегда сижу, когда хочется побыть одной, или нужно принять какое-то важное решение. — Моя ненаглядная серьезно смотрит прямо в глаза. — Для меня здесь — особое место…

Мандраж бьет не по-детски. С чего начать?.. Что говорить?.. Поверит ли?.. Блин! Вдох-выдох…

— Даша!.. Не знаю, поверишь ты мне, или нет… Я люблю тебя!.. Очень люблю, больше жизни!.. Ты для меня — все!.. И именно поэтому ты должна кое-что про меня узнать… И, молю тебя, поверь мне… Каким бы невероятным это не казалось…

Ее глазищи становятся очень пронзительными, прожигают насквозь. Все тело напряжено, натянуто, как тетива… Начинаю в который уже раз…

— Я, Журов Денис Анатольевич, одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения, до недавнего времени был старшим лейтенантом Военно-Космических Сил…

Когда исповедь заканчивается, Даша еще полминуты смотрит на меня, или сквозь меня. Затем тихим спокойным голосом утверждает:

— Ты не обманываешь. Я умею различать, когда мне врут, а когда — нет… Но и то, что ты мне рассказал, настолько не укладывается в… Такого вообще не может быть… Но я еще в госпитале, когда тебя привезли… Ты в бреду шептал какие-то очень непонятные слова, я их даже записала и передала Михаилу Николаевичу… И еще… Я могу… В-общем, меня научили видеть душу человека…

— Старик Мартьяныч?.. — Не совсем кстати вспоминаю лесного отшельника.

— Откуда ты знаешь?! — Ее глаза изумленно распахнуты. — Кто тебе рассказал?..

— Сам он и рассказал. Мы у него были, когда от Ново-Георгиевска шли к своим. Раненого там оставили и сестру милосердия, она вызвалась присматривать за ним.

— И что, Целитель с тобой разговаривал?!

— Не только… Увел в святилище, там, наверное, загипнотизировал… Короче, он про меня все знает…

— …Тебе повезло… Так вот, в госпитале я видела в тебе две души… Одна хотела умереть, другая — наоборот… Теперь я понимаю, почему так было… Денис, пожалуйста, отойди немного в сторону, мне нужно побыть одной…

Даша поворачивается лицом к воде, прикладывает ладошки к вискам и замирает. Очень тихо, чтобы не потревожить, отхожу к тропинке, колотящимися руками достаю папиросу из портсигара, прикуриваю… Внутри головы какое-то натянуто-сосущее ощущение незаконченности, недоговоренности… Жду приговора… Папироса быстро заканчивается, окурок летит на песок, возвращаюсь обратно, спустя пару секунд слышу легкие шаги по песку… Даша подходит вплотную… обнимает за шею, и, глядя прямо в глаза, негромко произносит:

— Я люблю тебя, и мне все равно, кто ты и откуда…

Губы встречаются с губами и все звезды Вселенной начинают кружиться вокруг нас… Через какое-то время легкие сумерки достаточно внятно намекают, что нужно соблюсти правила приличия и проводить мое солнышко домой. Даша быстренько поправляет пришедшее в некоторый беспорядок платье, и мы двигаемся обратно. На тропинке вспоминаю, что не сделал главного на сегодня. Достаю из кармана бархатную коробочку с колечком, преклоняю перед Самой Прекрасной Девушкой колено…

— Дашенька! Ты выйдешь за меня замуж?..

Впадаю в ступор от того, что слышу… Даша весело смеется. Затем, видя мое состояние, объясняет:

— Денис, встань!.. Милый, вот теперь я точно верю в то… что ты мне рассказал!.. Да будет Вам известно, сударь, что просить руки барышни молодой человек должен у ее родителей!..

И, заставляя меня нагнуться, почти по-кошачьи мурлычет на ухо:

— Что же касается самой барышни, то по секрету скажу, что она ничуть не возражает…

Очередной долгий поцелуй, надеюсь, не последний на сегодня, как печать, скрепляет сказанные слова…

* * *

Утром снова в мастерских, и снова смотрим чертежи, разбираемся в деталях, спорим и дискутируем. В конце концов господа путейцы заявляют, что они лучше знают что и как можно сделать в их мастерских. И будет правильней, если я перестану темнить и недоговаривать, а, как заказчик, скажу что мне нужно от того, или другого девайса. После чего они уже сами сообразят технологическую цепочку без вмешательства одного подпоручика с… немного своеобразными для инженера-технолога взглядами на металлообработку и слесарное дело.

Вскоре Николай Ефремович убегает по своим делам, разговаривать становится немного легче. Тем более, что объявляется перекур и, мы с господином Филатовым идем в курилку, уважая право остальных на глоток чистого воздуха. Александр Михайлович снова цепляется любопытным взглядом за кобуру с люгером, и, наконец-то решается задать вопрос, не совсем, по его мнению, уместный.

— Денис Анатольевич, все хотел спросить, да не решался. Пистолет у Вас, насколько понимаю, трофейный, не покупной?

— Да, Александр Михайлович. Достался так сказать в наследство от одного колбасника.

— Не откажите в любезности, разрешите глянуть… Видите ли, молодой человек, являюсь страстным любителем оружия. А вот Парабеллум толком и не довелось видеть.

Да не вопрос, почему бы не сделать приятное хорошему человеку. Достаю пистолет, нажимаю на кнопочку, ловлю обойму. Я и так знаю, что патрон не досылал, но правила обращения с оружием вбиты на уровне подсознания. Снимаю с предохранителя, передергиваю рычаги затвора, нажимаю на спуск. Затем протягиваю люгер рукоятью вперед, положив сверху магазин. Инженер с загоревшимися глазами не осматривает, а прямо общупывает пистолет.

— Нет, ну надо же!.. Интересное решение!.. А обработка-то какова!.. — С виду пятидесятилетний солидный дядя сейчас немного похож на мальчишку, заполучившего в свои руки долгожданную игрушку. — И как в руке лежит — прямо-таки шедевр искусства!.. Бой точный?

— Да, пока никто не жаловался, да и в будущем, думаю, никто не будет… Кстати, не подскажете, Александр Михайлович, где в городе оружейный магазин? Надо немного патронами разжиться. — Совсем из головы вылетело, что Дашин пистолет надо отстрелять. — Калибр шесть и тридцать пять.

— Это под жилетный браунинг? У Вас и такой есть?

— Да, только патронов — всего четыре штуки…

— Магазин есть, и даже не один. Позже расскажу, как до них добраться… А пистолетик неплохой. Только маловат он для мужской руки. — Александр Михайлович лукаво улыбается. — Не иначе, для «ля бэлль фам»?.. Ох, молодежь-молодежь… Ну-с, пойдемте, будем дальше разбираться с Вашим взрывателем.

— Да там и разбираться особо нечего. Шляпка гвоздя удерживается вилочкой на конце прижимной скобы, которая в свою очередь фиксируется проволочной шпилькой с кольцом…

После обеда в той же кафешке с теми же лицами, что и вчера, наношу визит в охотничий магазин по указанному адресу. И понимаю, что должен проставиться Александру Михайловичу по самое-самое! Нужные патрончики были в неограниченном количестве, — бери, сколько унесешь. Под это определение вполне вписалась цифра «сто». А дальше, игнорируя слова хозяина про патроны «девять мэ мэ Пара», стою и пытаюсь смотреть сразу в двух направлениях. На прилавке с короткостволом видны очертания Маузера, того самого, который «ка девяносто шесть». С кобурой-прикладом. А правее его в стойке для ружей с самого краешка стоит дробовик!.. Американский!.. Помповый!..

— Любезный, покажи-ка мне вот это ружье.

— Господина офицера интересует ружье Винчестера?.. Пожалте-с. Модель тысяча восемьсот девяносто седьмого года. Магазин на пять патронов, двенадцатый калибр. Легкое перезаряжание, все детали изготовлены-с из закаленной стали. Благодаря открытому курку можно носить заряженное ружье без предохранителя-с… — Чувствуя мою заинтересованность, хозяин частит привычной для него скороговоркой, нахваливая товар. Который, собственно, в рекламе и не нуждается. Я сильно подозреваю, что у этого ружья будет только один недостаток — стоимость. Цену продавец попытается взвинтить до облаков…

— И сколько просишь за него?

— Совсем недорого, Ваше высокоблагородие! Всего-то сто тридцать шесть рубликов…

Вот ведь прохиндей! Я уже у него высокоблагородием стал, еще немного поторгуюсь, до превосходительства дотяну. Только цена уж больно кусачая. Насколько помню наши с Валерием Антоновичем разговоры, до войны такой ствол стоил сорок пять-пятьдесят… Значит, будем торговаться! И зайдем с другой стороны.

— Нет, дорого… А вон тот пистолет Маузера покажи мне.

«Торговец смертью» быстренько притаскивает К-96 и начинает тарахтеть по-новой:

— Очень точный и мощный пистолет образца 1908 года. Позволяет-с вести огонь до тысячи шагов-с. Имеет неотъемный магазин на десять патронов. Калибр 7,63 миллиметра. Прошу обратить особое внимание-с на предохранитель от случайных выстрелов, работающий и во взведенном, и в спущенном положении. Кобуру можно использовать, как приклад-с. Вы сделаете очень удачную покупку, господин офицер.

— И за сколько я могу ее сделать, уважаемый?

— Всего лишь за сто пять рублей. Но есть одна неувязочка… Я не могу продать его Вашему благородию без разрешения Вашего полкового командира-с.

Опять коэффициент «два с хвостиком»!.. Зеленое земноводное начинает потихоньку сдавливать шею, но ведь хочется! Да и надо!.. В конце концов, для отряда беру, а не играться… А насчет разрешения — это еще раз Валерию Антоновичу в ножки поклониться надо. Состряпал «на всякий случай», да еще за подписью начальника штаба армии.

— Не волнуйся, любезный, бумага имеется. Сколько у тебя Маузеров?.. Только два?.. Жаль. Мне больше надо… Да и дорого просишь. Придется в другом месте поискать…

После получасовых торгов все-таки становлюсь обладателем целой кучи оружия. Два пистолета и дробовик. По компромиссной цене. Я отдал немного больше, чем рассчитывал, а хозяин получил меньше, чем ожидал. Но сделал скидку за оптовую покупку и обещание заглянуть к нему еще раз, когда найдет такие же стволы в бОльших количествах. Почувствовав себя поставщиком Императорской армии, хозяин магазина от щедрот душевных даже презентовал брезентовый чехол для ружья и такую же охотничью сумку, чтобы сложить ящичек с приспособами для снаряжения патронов, банки с порохом и убойные элементы. Для эксперимента взял поровну картечи и самой крупной дроби, посмотрим, что эффективнее. Сверху поместились и оба маузера в кобурах.

Нагруженный всем этим богатством, несусь обратно в мастерские тюнинговать, в смысле, укорачивать винчестер. Но по прибытии натыкаюсь на полное непонимание момента со стороны инженеров-путейцев.

— Денис Анатольевич! Для чего Вы покупали такое дорогостоящее ружье, да еще хотите его тут же испортить? — Александр Михайлович в полном недоумении. — Если укоротить ствол… Вы представляете, какой разброс картечи получится? Невозможно же будет сделать прицельный выстрел!..

— Мне это как раз и нужно!..

— Но для чего? Объясните мне, будьте так любезны!.. Конструкторы бьются над тем, чтобы повысить кучность, а Вы хотите свести их усилия к нулю! Да еще на таком шикарном образце!..

— Саша, подожди, не горячись. — Михаил Семенович пытается успокоить своего коллегу. — Насколько я понимаю, наш юный друг имеет для этого веские причины, но почему-то не хочет нам говорить об этом.

— Простите, господа, но это долго объяснять. Просто мне нужен некий ручной аналог секретной гаубицы Шувалова.

— … Ага… Вы, молодой человек, хотите… как это говорят артиллеристы?.. Бить по площадям? — Прозоров начинает врубаться. — Кстати, Сашенька, почему бы не пригласить Дениса Анатольевича съездить с нами на дачу? Ведь и так, и так собирались. Пусть возьмет с собой ружье, и там на месте покажет что к чему… Ба, а что у Вас в сумке, господин хороший!? Судя по очертаниям — не иначе, Маузеры!

— Да, Михаил Семенович, именно они. Прикупил для, так сказать, казенных нужд. — Пока объясняю, в голову приходит еще одна «гениальная» мысля. — Кстати, насчет них тоже есть задумка…

— Стоп! Стоп! Стоп!.. Денис Анатольевич, ради Бога, остановитесь! У меня скоро голова пойдет кругом от Ваших идей и задумок! — Александр Михайлович пытается воззвать к моему разуму. — Давайте делать все по порядку…

— Саша, ты — как хочешь, а я приглашаю молодого человека в субботу с нами. — Михаил Семенович, улыбаясь, смотрит на своего друга. — Ты же, надеюсь, не откажешься пострелять из маузера, парабеллума и других занятных штуковин… Патроны, разумеется, за наш счет, Денис Анатольевич!

— Конечно, Михаил Семенович, к Вашим услугам. И благодарю за приглашение.

— Ну, раз ты уже все решил диктаторским способом, Миша, мне не остается ничего, кроме, как согласиться. — Филатов тоже улыбается. — Ну, что ж, пойдемте, господин хороший портить новое ружье неизвестно ради чего. А потом, как старые охотники, поучим Вас снаряжать патроны…

После «ампутации» винчестер превратился в достаточно компактную игрушку длиной чуть больше метра. Учитывая, что ствол с магазином отделяются «легким движение руки», имеем агрегат даже для скрытого ношения в городе. Заодно и лишний ствол пойдет на стержневой миномет, и для хвостовиков диаметр уже будет известен. Поглядывая на часы, под руководством господ инженеров потренировался в релоадинге, накрутил два десятка патронов для дробовика. Затем, в очередной раз глянув на часы, быстренько попрощался с путейцами и усвистал в госпиталь через транзитный пит-стоп в гостинице. Управляющий снова немного охренел от того, что ему предстояло хранить в сейфе, но принцип «клиент всегда прав» уже вовсю действовал и я, уже без всякого смертоубийственного железа мчусь на лихаче на улицу князя Паскевича.

Прибываю вовремя, как и договаривались, к шести. То есть с зазором в десять минут. «КПП-шник» после вчерашнего узнает в лицо, свободно прохожу к корпусу и включаю режим ожидания. Не выпуская из поля зрения входные двери, нахожу курилку, машу рукой, мол, сидите, бойцам в госпитальных халатах, поднявшихся при моем приближении. Закуриваю и слышу сзади:

— Дозвольте обратиться, Вашбродь!

Оборачиваюсь и вижу давешнего бойца, который вчера очень радостно улыбался. Вроде, где-то я его видел… Только сразу вот и не припомню.

— Что хотел, служивый?

— Прощеньица просим, Вашбродь, не узнаете меня?.. Вы к нам приезжали, в разведку ходили, там у Вас ешо казака в плен взяли, так Вы его отбивать ползали…

Точно!.. Тот самый ефрейтор, которому по ушам ездил насчет земли и у которого потом лопатки брал!..

— Ефрейтор Пашкин, кажется?

— Так точно, Вашбродь, он самый… Тока уже младшой унтер-офицер.

— Ну, молодец, растешь, скоро, наверное, фельдфебелем станешь… или прапорщиком. Жетонов-то много насобирал?

— Десятка с два будет, за то лычки и получил. Мы ж опосля Вашего разговору с мужиками переговорили, да и стали ползать к колбасникам за всяким хабаром. Винтовки, патроны, гранаты… ну и так, по мелочи… — Видя удивленный взгляд, спешит оправдаться, дабы не обвинили в мародерке. — Один раз для смеху ентот, как же его… пантенфон притарабанили с пластинками, ротному отдали. Дык потым к нам господа офицеры стали приходить, деньгу предлагать, мол, кому биноклю нада, кому вон пистоль, как у Вас, кому ешо чаво… Даже богатеть некоторые стали. А германцам, видать, надоела ента канитель, оне наши окопы из пушек среди бела дня поровняли. Вот я сюда-то и попал…

— Ну, живой, с руками-ногами, — значит, счастливчик ты, унтер.

— Я… Эта, Вашбродь… хотел по выписке к Вам попроситься… Ежели дозволите… Ой, звиняйте, Вашбродь, тама Ваша барышня появилась…

— Добро, завтра договорим. — Хлопаю бойца по плечу и на всех парах несусь к моей милой медсестричке…

Мы с Дашенькой идем по городу и играем в только что придуманную нами игру. Началось все с того, что мне удалось уговорить ее зайти в бывшую турецкую, а ныне, на волне патриотизма переименованную в восточную, кондитерскую. Пока ожидали кофе с пирожными, моя милая хитрым полушепотом поинтересовалась, что на этом месте будет, в смысле, было в мое время. Фраза «Детский мир» вызвала легкое недоумение, пришлось объяснять, что это такой магазин только для детей, где можно купить все, начиная от пеленок и подгузников и заканчивая набором первоклассника.

Расправившись со сладостями, мы прошли немного по Миллионной, и, не дойдя совсем чуть-чуть до «Русского трактира» моя милая показала двухэтажное здание женской гимназии, в которой училась. На что пришлось возразить, что это совсем не гимназия, а политехнический техникум имени Галины Докутович, и стоит он не на Миллионной, а на Билецкого. Потом мы постояли пару минут перед «дедушкой» моего родного дома, затем полюбовались Троицкой церковью, на месте которой должна вырасти гостиница «Сож». Потом неспешным шагом гуляем еще квартал и начинаем спорить, как правильней назвать место, куда мы попали: Городской бульвар, или Пионерский скверик. Придя к выводу, что сейчас еще даже и пионеров-то нет, решаем остановиться на традиционном названии, а заодно присесть на скамеечку в укромном уголке, где нас никто не видит. Для важного, как очень серьезно было сказано, разговора.

— Денис, послушай меня, пожалуйста… Дело в том, что… — Моя красавица замирает на половине фразы, долго собирается с духом, и, наконец, выпаливает. — У меня есть жених… Подожди, послушай меня, мой хороший!.. Это — не мое решение, я не хочу!.. Это мама пытается устроить мою жизнь так, как ей кажется лучше и меня абсолютно не слушает… Но люблю я тебя!.. Мне никто, кроме тебя не нужен!..

Медленно прихожу в себя после такого известия… Даша, прижав руки к груди, смотрит на меня своими огромными глазищами, в которых плещутся отчаяние пополам с испугом… И что-то еще… Немой вопрос… Вдох-выдох, медленно считаем до десяти…

— Солнышко мое… Я люблю тебя, и я очень хочу, чтобы ты стала моей женой… И чтобы у нас была целая куча ребятишек, таких же красивых, как их мама… И с такими же рыженькими кудряшками…

— И таких же смешных хулиганов и проказников, как их папа! — Дашенька расслабленно прижимается ко мне, пряча радостное и залитое смущенным румянцем лицо. — Я… Я боялась, что ты мне не поверишь…

— Любимая, мне достаточно видеть твои глаза… — Нежно целую зажмуренные веки. — В них я всегда найду ответ на любой вопрос. Ой, а что это за слезки?.. Кстати, а ты не знаешь поблизости укромное местечко с легким, желательно, песочным грунтом?

— Нет… А зачем?.. — Даша недоуменно смотрит на меня.

— Ну, как… Порубаю этого жениха в капусту и прикопаю где-нибудь…

Несколько секунд ступора, за время которых пытаюсь перейти к активным действиям, затем следует вполне ожидаемый ответ:

— Скоморох!.. Болтун!.. И… И… Денис!.. Ну, перестань!.. Ну, люди же вокруг!..

— Где? — Нарочито кровожадно оглядываюсь по сторонам.

— Шут гороховый!.. Милый, ну, давай поговорим серьезно!

— Я весь — внимание, мадмуазель!.. Ну, все, все… Молчу и слушаю… Моя повелительница…

Моей ненаглядной нужно несколько секунд, чтобы поправить прическу и собраться с мыслями.

— Завтра у нас дома состоится что-то вроде званого вечера, мама очень любит музыку и устраивает такие посиделки довольно часто. Людей будет немного, наша семья, мои крестные, Маша, ну ее ты знаешь… Но мама обязательно притащит его… Ну, жениха… Вольдемара… Чтобы он меня завоевывал… В-общем, я хочу завтра познакомить тебя со своими родителями… Ты не против?..

— Дашенька, нет, конечно, я и сам собирался попросить тебя об этом. И даже приготовил небольшие подарки по случаю знакомства. И тебе, кстати, тоже…

— Какие? Скажи, если не секрет!

М-да, любопытство — это основная черта всех женщин без исключения. Начиная с Пандоры.

— Скажу. Твоему папе — инженерный справочник, там всякие формулы и таблицы на все случаи жизни, маме — последний сборник модных романсов с нотами и стихами.

— Это хорошо, вполне подойдет для завтрашнего вечера. — Даша вдруг смотрит на меня изумленным взглядом, который тут же немедленно превращается в подозрительный. — Подожди!.. А откуда ты знаешь, что папа — инженер?.. Ну, с романсами еще понятно, такое внимание будет приятно любой даме, но про папу я тебе, кажется, ничего не говорила!.. Ты кого-то расспрашивал про меня!?.. Денис, скажи мне, пожалуйста! Откуда ты это знаешь?..

Вот ведь влип!.. Блин, и что теперь делать?.. Правду, только правду и ничего, кроме правды?.. Придется, однако.

— Михаил Николаевич рассказал капитану Бойко, а тот, в свою очередь, мне.

— Но зачем!? Нельзя было у меня самой спросить?

— Во-первых, ты тогда уже уехала, а во-вторых, Валерий Антонович — мой начальник, и по службе должен знать с кем общаются его подчиненные. Тем более, что рапорт с просьбой о разрешении на женитьбу нести ему.

— Как это глупо! Чтобы людям пожениться, нужно подписанное кем-то разрешение! Да еще и, как я слышала, одобрение офицерского собрания. А если оно такого не даст?..

— Солнышко мое, дадут, и с превеликим удовольствием. И никуда не денутся…

— Нет, ну а вдруг?! — Даша снова собирается испугаться.

— Тогда мы с тобой тайно обвенчаемся. Хоть завтра…

— Денис, ну подожди!.. Ну, мы же недоговорили!.. Ну, что ты делаешь?..

— Как что!? Репетирую свадебный поцелуй!.. Ай!..

— Будешь хулиганить, еще раз получишь!.. Ну, все, милый, давай поговорим серьезно!.. Я хочу, чтобы ты завтра спел несколько романсов, которые еще никто не знает. — Дашенька хитро и заговорщицки улыбается. — Ну, примерно, как те стихи, которые ты читал в госпитале. Из того же неизвестного альманаха.

— Хорошо, только нужен аккомпанемент. У тебя же дома фортепиано, да?.. А за сутки я всяко не смогу научиться играть на нем. Нужна гитара.

— А я уже знаю, где ее взять! — Довольная своей придумкой, гордо объявляет моя милая. — Сейчас мы пойдем в Максимовский парк, это — рядышком, и там я, вернее, Маша познакомит тебя со своим кавалером. Только сначала ты выполнишь свое обещание!.. И не делай удивленное лицо, ты не рассказал еще про один подарок!

— Но если я сейчас расскажу, никакого сюрприза уже не будет!

— Рассказывай немедленно, или я обижусь! — Даша отворачивается и надувает губки, затем звонко хохочет. — Видел бы ты себя сейчас со стороны!.. Ну, Денис, расскажи!.. Я же умру от любопытства…

— Хорошо! В большой красивой коробочке лежат маленькие красивые коробочки, а в них — кофе в зернах и разные пряности… Я очень соскучился по твоему кофе…

— Завтра я сварю тебе самый-самый лучший кофе! А сейчас пойдем искать Машу и ее кавалера…

Парк находится на месте будущего стадиона «Гомсельмаш», и доходим до него мы очень быстро. Дашенька тянет меня по аллеям, густо обсаженным деревьями к условленному месту на краю крутого склона с прекрасной панорамой на реку. Там, на скамейке, накрытой кронами двух деревьев, как крышей беседки, сидят и болтают Мария Егоровна и ну очень худощавый молодой человек в форме с серебристыми узенькими погончиками. Представляемся друг другу, доходягу зовут Павлом Игнатовичем, с его слов можно просто Павлом, и является он зауряд-врачом в госпитале, где работают барышни. В ответ тоже разрешаю именовать себя без отчества, тем более, что почти ровесники. Быстренько проходим первую фазу светского разговора ни о чем, затем Даша излагает просьбу одолжить гитару на несколько дней для одного очень важного дела. Которая подкрепляется достаточно красноречивым Машиным взглядом, после чего доктор моментально капитулирует и предлагает отправиться за инструментом к нему на квартиру прямо сейчас. Что всеми принимается на ура.

На полпути навстречу попадается веселая, скорее всего только что из кафешантана, компания земгусаров. С которыми, как оказывается, все, кроме меня знакомы. Идущая впереди тройка весело ржет, завидев нас, затем с явной насмешкой здороваются:

— Здравствуйте, Мария Егоровна! Здравствуйте, доктор! Как здоровьице ваше? Что-то вы рановато домой собираетесь. Или доктору пора в постельку, а, Мария Егоровна? Снова неможется?

Последние фразы сопровождаются недвусмысленными улыбками. Затем внимание переключается на нас с Дашей.

— О, и Дарья Александровна здесь?.. Вольдемар! Иди сюда быстрее!..

К ним присоединяются еще три человека. Вольдемаром оказывается достаточно большой детинушка с уже наметившимся пузиком и погонами подпоручика от Земгора, то бишь, губернского секретаря, который тут же вступает в разговор.

— Добрый вечер, милейшая Дарья Александровна! Как я счастлив этой случайной встрече!.. А кто это тут с Вами?..

Дашенька, зардевшись от волнения, тревожно смотрит на меня. Чуть заметно киваю ей, мол, все понял, кто это и что это… Блин, а это чучело слишком уж нагло лыбится во все свои тридцать два зуба. Я б тебе сейчас прикус откорректировал так, что потом никакой стоматолог не поможет! Но пока нельзя… Добро, сделаем по-другому.

— А вы кто такие, чтобы я вам представлялся?

— Вольдемар Аристархович Трунович. С кем имею честь?.. — Чинуша протягивает руку.

Откуда я знаю с кем и в какой извращенной форме ты свою честь имеешь, придурок?..

— А эти людишки тоже с вами?

— Как вы смеете?! Мы — служащие Гомельского отделения Союза городов!

— А-а! Извините, господа, я просто смотрю, тут ряженых много… На карнавал спешите, да? — Наверное, хватит над ними прикалываться, а то еще обидятся, плакать будут. — Денис Анатольевич Гуров. Подпоручик Русской армии.

Земгусар так и стоит до сих пор с протянутой рукой… А ничего такая грабля, внушительная. И сам по себе он, наверное, из тех, про которых говорят, что «Бог силушкой не обидел», и еще «сила есть, — ума не надо». Похож на медведя. Только не на грозного Хозяина Леса, а на Михал Потапыча, который на ярмарках за кружку пива и рыбинку танцует вовсю. Не оброс еще хищной воинской статью, не умеет, мгновенно сконцентрировавшись из расслабленного состояния, нанести неотвратимый удар, силой своей привык больше бахвалиться, чем по делу использовать.

Протягиваю свою руку для рукопожатия. Судя по встревоженным взглядам барышень и доктора и довольным ухмылкам «гусарства», предстоит игра в «Кто сильнее»… Ну, что ж, посмотрим. Может и получится у него что-то, хотя он за всю жизнь раз пять, наверное, отжался против моих ежеутренних четырех подходов по пятьдесят-семьдесят, и самодельный эспандер из трофейной авторезины на автопилоте не тискает целый день…

Так, молодец, хорошо жмешь, мощно. Только вот незадача-то, — не жмется рука. А все потому, что пальцы сложены по-особому, лодочкой. Давай, давай, тужься, я подожду. В глазах предвкушение победы сменяется озадаченным выражением. Хватка начинает ослабевать… Пора!.. Коротким движением нажимаю точку под основанием большого пальца противника, рука чуть дергается, моментально выгибаю его ладонь наружу и сжимаю!.. Вот, сейчас будет больно… Теперь — БОЛЬНО!.. А теперь — ОЧЕНЬ БОЛЬНО!!!

Вольдемар начинает кривить рот, глазки совсем-совсем грустные… Ладно, как там? «Не загоняйте крысу в угол»?.. Не будем…

Отпускаю руку, вежливо улыбаюсь всей компании:

— Счастливо оставаться, господа! Нам пора… Всего наилучшего, берегите себя!..

До нужного дома добрались за полчаса прогулочного шага. Пока наши барышни колдовали над приготовлением чая, вышел покурить на крылечко, где меня и догнал Павел. Неизвестно в чем оправдываясь и смущаясь, объяснил, что только месяц назад у него закончился карантин по тифу, и попросил не принимать во внимание некоторую скудость угощения… Тиф? Понятное дело, больных выхаживал, да сам и подхватил… Ха, чудак-человек! Как будто я сюда его обжирать пришел!.. Мы же все равно в лавку по пути заскочили, за неимением кондитерской, сушек-баранков прикупили, чтобы зубы ломать удобней было.

А так, в жизни часто бывает, встретишь человека, и сразу понимаешь, что он — свой. А то, что хилый, очкарик и «ботаник», — так это ни ему, ни Маше, которая смотрит на него влюбленным взглядом, не мешает. А остальным — что за дело?..

Заполучив в процессе чаепития гитару в руки, быстренько настроил и… стал тормозить. Что же такого им спеть?.. Ладно, начнем с Малинина…

В-общем, к концу второго часа, несмотря на несколько чашек чая, голос начал садиться. Посему жюри выбрало из всего прозвучавшего самые лучшие, по их мнению, романсы и дало добро на их исполнение. Разумеется, для Паши и Маши была озвучена версия о поэте и музыканте-самоучке, который в перерывах между боями пишет вот такие шедевры. Один из них пришлось даже сразу перенести на бумагу, и разбить на мужскую и женскую партии.

Дашенька пообещала выучить слова к завтрашнему вечеру и, попрощавшись с гостеприимным хозяином а также, судя по всему, почти хозяйкой, мы отправились восвояси. Подойдя почти к самому дому, останавливаемся рядом с раскидистой липой, чтобы как следует попрощаться, но как только пытаюсь обнять мою красавицу, сверху наподобие гласа Божьего раздается любимая дразнилка всех времен и народов «Тили-тили-тесто, жених, да невеста! Поехали купаться, стали целоваться!» в исполнении ехидного, не совсем взрослого голоса. Резко разворачиваюсь навстречу звуку, Даша, испуганно ахнув, хочет спрятаться у меня за спиной. Но тут же останавливается и сердито требует у потемневшей в сумерках листвы:

— Сашка, негодный мальчишка! А ну-ка, слезай сейчас же!.. Ну, я тебе задам!..

Ветви раздвигаются, на землю с высоты полутора человеческих ростов лихо спрыгивает парнишка лет тринадцати в гимназической форме, но без фуражки. Отскакивая от нас на пару метров, он здоровается «Здравствуйте, господин офицер!», потом показывает моей милой язык.

— Это мой младший брат Саша. — Дашенька смущенно шепчет мне на ухо. Оно видно и без пояснений. Даже в тусклом свете ближайших окон, разбавленным густыми сумерками, видны такие же рыжие волосы, да и лица очень похожи.

— Александр Александрович! — Важно представляется отрок.

— Денис Анатольевич. — Соблюдаю в ответ правила вежливости, стараясь не рассмеяться. — Очень приятно, сударь. А не подскажете, молодой человек, с каких это пор у настоящих мужчин принято вот так подшучивать над барышнями?

— Так она же — моя сестра. — С непонятной мне логикой уверенным тоном парирует юное создание. — Между прочим, Даша, я тебя уже полчаса, наверное, жду здесь.

Он стреляет глазами в мою сторону, и продолжает:

— К нам заезжал… Этот… Воль-де-мар Арис-тар-хо-вич. Разговаривал с мамой. Вот я и побежал тебя предупредить… Ладно, прощайтесь. — Он демонстративно отворачивается.

Дашенька привстает на цыпочки, шепчет мне на ухо «Завтра — как договаривались» и тихонько касается моих губ своими. Еле успеваю ей ответить, и потом провожаю взглядом стройную фигурку, идущую рядом с братом, до самой калитки. Затем, неизвестно чему улыбаясь, шагаю в гостиницу. Готовиться к завтрашнему. Тем более, что в мастерских я пока не нужен…

В назначенное время подкатил на извозчике к госпиталю, забрал обоих барышень и мы уехали на известную уже квартиру. «Наш» доктор Паша не смог уйти раньше, но обещал появиться через часок. По приезду происходит торжественное вручение подарка. Барышни открывают коробочки, охают, ахают, принюхиваются с блаженствующим видом к пакетикам, затем начинают колдовать над всем этим богатством с применением кофейной мельнички и небольшой бульотки — этакого мини-самоварчика на три-четыре персоны. Смакуем первую чашечку кофе и принимаемся за репетицию, бесконечно продолжающуюся все время, пока не наступает пора ехать…

Стоя на крыльце, последний раз оглядываю себя на предмет соответствия. Дашенька рядом, немного волнуется, но старается не показать вида. Маша за компанию тоже немного на взводе. Заходим, сзади хлопает дверь, обратного пути нет… Оставляю на вешалке фуражку, шашку отстегиваю и вешаю рядом. И в этот момент в прихожую с шумом влетает рыже-пегий спаниель и, замерев, начинает очень внимательно изучать меня. Блестящий влажный нос так и впитывает новые для него и одному ему понятные запахи, в глазах ясно читается сомнение, насколько безобиден чужак. Потом вдруг, словно учуяв что-то важное и понятное только ему, принимает решение и, виляя хвостом, пробует облизать подставленную ладонь. Затем так же быстро исчезает, как бы приглашая за собой.

Вместе с Дашей прохожу по темному коридору, перед входом она находит мою руку и сжимает ее. Еще шаг, и попадаю в комнату, посередине которой стоит большой овальный стол, за которым сидят… Ой же, дурень!.. Вот же тормоз в погонах!.. В какое место засунул свою хваленую чуйку и забыл потом вытащить?!.. Ведь все же с самого начала было видно, как на ладони!.. Вот это вляпался!..

Половина людей за столом мне знакомы! Господа Филатов и Прозоров, как я понимаю, с супругами!.. Первый пребывает в таком же ступоре, что и я, второй уже громко хохочет над всеми нами. Их спутницы пока не понимают, в чем дело, и не знают, как себя вести, но вот чуть полноватая дама с пышной прической, сидящая рядом с Александром Михайловичем, уже неприязненно поджала губы. И проснувшаяся, наконец, интуиция подсказывает мне, что именно она — Дашина мама и моя будущая теща!

— Вот это анекдот!.. Ну, здравствуй, крестница! Ну, учудила!.. — Михаил Семенович уже обнимает немного растерявшуюся Дашу, затем протягивает мне руку. — Здравствуйте, Денис Анатольевич!.. Нет, ну, расскажи кому, — не поверят!.. Ха-ха-ха!..

— Добрый вечер! — Пожимаю руки ему и подошедшему Александру Михайловичу, делаю короткий поклон дамам, щелкая каблуками.

— Разрешите Вам представить Дениса Анатольевича Гурова! — Хозяин дома, весело улыбаясь, обращается к дамам, затем происходит обратный процесс. — Моя супруга, Полина Артемьевна…

— И моя дражайшая половина, Ольга Петровна! — Подхватывает эстафету Михаил Семенович. — И позвольте представить Вам… э… нашего общего знакомого, Вольдемара Аристарховича.

Ёперный театр! И как я его сразу не заметил?.. Земгоровец сидя за столом, пытается прожечь во мне дырку испепеляющим взглядом.

— А мы с Вольдемаром Описторх… пардон, Аристарховичем уже знакомы! — Улыбаюсь как можно вежливей, подхожу и протягиваю руку этой куче мяса. — Здравствуйте, уважаемый!..

Ненависть в глазах конкурента смешивается со страхом, лапу свою тянет как-то неохотно, робко. Ты, что же, думаешь, я тебя сейчас прилюдно унижать буду? Не боись, солдат ребенка не обидит, как говаривали когда-то в Можайке. Хоть этот ребенок и весит чуть ли не в полтора раза больше…

Даша с подругой решают заняться приготовлением кофе, а я еле успеваю закончить официальную часть, преподнеся приготовленные подарки. И справочник, и нотный сборник принимаются благосклонно, к явно видимому неудовольствию земгусара. Но получить удовольствие от этого зрелища мне не удается потому, что Полина Артемьевна начинает допрос с пристрастием, имея Ольгу Петровну в качестве сменного следователя, да и господа путейцы с интересом слушают мою автобиографию…

Родился и вырос в Томске… Папа — смотритель гимназий… Нет, братьев и сестер нет, единственное чадо у родителей… Да, образование высшее, инженер-технолог, так сказать, широкого профиля… Почти год назад закончил школу прапорщиков и попал на фронт… Да, был контужен, и в госпитале познакомился с Вашей замечательной дочерью, Полина Артемьевна… Командую пехотной ротой, которая в данный момент прикомандирована к штабу 2-й армии… Сейчас в Гомеле в командировке, выполняю специальное задание командования…

Тут меня прерывает Александр Михайлович и рассказывает интересующимся о плодотворном сотрудничестве мастерских с этим, несомненно, толковым молодым человеком. Михаил Семенович с важным видом сообщает, что если бы была возможность, немедленно забрал бы данного господина в свою епархию и сделал его своей правой рукой… Насколько я понимаю, против женской солидарности начинает работать мужская. То, что оба папы, и родной, и крестный за меня, придает уверенности. Осталось мамам понравиться… И не только!..

Внезапно чувствую чей-то пристальный взгляд. Ага, а самую главную даму я и не заметил. На диване, вальяжно развалившись, лежит пепельно-серая, с едва заметными темными полосками, очень пушистая кошка. И оценивающее смотрит огромными янтарными глазищами на новое существо в помещении, прикидывая: то ли признать в нем индивидуума, то ли счесть частью интерьера. Заметив мой взгляд, презрительно прищуривается и начинает демонстративно вылизывать свой «лисий» воротничок. Затем грациозно спрыгивает со своего места и, подняв трубой неимоверно пышный хвост, идет по своим кошачьим делам, но маршрут выбирает так, чтобы оказаться возле моего стула. Протягиваю навстречу ей руку, не обращая внимания на предостерегающий возглас хозяйки, проговариваю в уме кодовую фразу из Киплинга «Мы с тобой одной крови, ты и я»… Шевеля длинными усами, кошка обнюхивает пальцы, затем «бодает» мою руку и, мурлыча, подставляет спинку — типа, погладить.

— Да где ж это видано?! — Полина Артемьевна не скрывает удивления и разочарования. — Муня! Муничка!.. Ну, ладно, Бой не лает из мужской солидарности, но ты-то!..

Её Пушистое Величество невозмутимо выслушивает старшую подругу и идет дальше, грациозно виляя «штанишками» на задних лапах.

В словесной баталии наступает перерыв, моя милая зовет всех ознакомиться «с новым рецептом», нарочито демонстрируя подаренный ларчик. После чашечки очень вкусного и ароматного кофейку противник меняет тактику. Наступает концертно-музыкальная часть вечера. На столе появляется большая ваза, в которой сложены конвертики-фанты с заданиями. По давно установившимся, как было объяснено новичку, условиям вытащивший фант должен продекламировать, сыграть, или спеть на заданную тему. Первыми начинают дамы старшего поколения и под фортепиано красиво и с чувством выдают «Отцвели уж давно хризантемы в саду», заполучив фант про цветы. Потом настает очередь господ инженеров, которые, ничтоже сумняшеся, подгоняют «Хас-Булат удалой», исполненный а-капелла, под тему Кавказа. Вольдемар стартует третьим, вытаскивает «Цыган» и сочным, хорошо поставленным баритоном выдает сначала «Очи черные», затем после минутного перерыва новомодный «Вы меня пленили». Выслушав непродолжительные вежливые аплодисменты, победно смотрит на меня. Типа, твоя очередь. Все остальные с интересом следят за моими действиями. Достаю из конвертика листок бумаги, на котором написано «Божественное»…

Ну, это мы запросто. Михаил Семенович передает мне гитару, ловлю Дашин ободряющий взгляд…

— Песня, которая прозвучит, еще неизвестна широкой публике. Прошу не судить строго… — Пальцы, разминаясь, пробегают по струнам, звенит перебор…

Я, безусловно, ни разу не Малинин, но стараюсь изо всех сил. И, похоже, получается. Александр Михайлович беззвучно отбивает такт ладонью по столу, дамы перестали шушукаться с Михаилом Семеновичем и внимательно вслушиваются в слова, Даша неотрывно смотрит на меня, крепко сжимая руку подруги. Только Вольдемар зыркает сычом со своего места, лелея во взгляде ревность и ненависть к наглому выскочке…

Последние аккорды, первые аплодисменты, причем больше всех стараются барышни Даша и Маша. Полина Артемьевна удивленно смотрит на меня, затем задает недоуменный вопрос:

— Денис… э… Анатольевич, откуда сие?! Я до сих пор не слышала этого романса! Подскажите, будьте любезны, автора данного чуда!..

Я, конечно, могу назвать Раймонда Паулса и Евгения Евтушенко, но эти имена никому ничего не скажут. Придется брать на себя грех плагиата.

— Простите великодушно, но это — не моя тайна, я дал слово. Единственное, что могу сказать — кроме Вас ее слышал только еще один человек.

— Но… Но Вы можете записать мне слова и ноты? — В голосе звучит надежда на благоприятный ответ. — А что-нибудь еще можете исполнить?

— Конечно, всегда к Вашим услугам… — Быстренько перебираю в уме наиболее подходящий вариант. — Пожалуйста, на ту же заданную тему…

Кажется, нравится!.. Во всяком случае, слушают очень внимательно. И одобрительно…

На этот раз аплодисменты слились с грохотом в прихожей, откуда вскоре появляется Александр-младший, только что вернувшийся с прогулки. С пылающими ушами и примерно таким же румянцем на хитрой физиономии.

— Там… На вешалке шашка… Она упала… Нечаянно… Я обратно повесил…

Ага, как же, как же! Скорее всего, вьюнош захотел посмотреть «Аннушку» и устроил тарарам.

— Саша, как можно быть таким неуклюжим?! — Хозяйка все же не рискует устраивать разнос на людях и продолжает уже в более спокойном тоне. — Познакомься с нашим гостем, Денисом Анатольевичем…

— А мы… х-р-м-х… — Парень вовремя соображает, что не стоит иногда говорить всего, что знаешь. — Здравствуйте, позвольте представиться: Александр Александрович Филатов, гимназист.

— Денис Анатольевич Гуров, офицер. — Знакомлюсь с ним по второму разу. — Не пострадали, Александр Александрович, ничего не ушибли, не порезались? Шашка у меня, как бритва заточена.

— Да, я трогал — острая… — Собеседник сконфуженно умолкает под общий смех.

— Александр! Это же не только оружие, но и награда! Ты же видел темляк! — Это уже папа начинает сеанс воспитания. — Нельзя же без дозволения!..

— Ничего страшного, не ругайте молодого человека! — Вступаюсь за парня. — Тяга к оружию почетна для мужчины… Но запомните, Саша, немного чести носить его и не уметь пользоваться. И тем более щеголять напоказ.

— Пока вы там болтаете о всякой всячине, будьте любезны, передайте гитару. — Вольдемар решает обратить на себя внимание и начинает вполголоса, но так, чтобы все слышали, мурлыкать какие-то залихвастские куплетики…

— Вольдемар Аристархович, если уж взяли в руки инструмент, спойте что-нибудь поприличней! — Михаил Семенович досадливо морщится от этого шедевра. — Вы еще мужицкие частушки тут бренькать надумаете!..

Земгусар с недовольным видом замолкает, затем заводит «Белой акации гроздья душистые». Первый раз, еще в госпитале услышав этот романс, чуть не выпал в осадок. И сейчас певун выводит про то, что:

А в мозгу по ассоциации с мелодией всплывает слышанное в каком-то кино:

А вообще, гениальный прием — на старую, известную всем музыку положить новые слова…

Просто и доходчиво… Ага, пару раз хлопаю из вежливости. А затем забираю гитару и начинаю свой вариант…

Последние две строчки подхватывают Дашенька с подругой, и дальше мы импровизируем на два голоса…

— Боже, какая прелесть! Стихи, мелодия!.. — Полина Артемьевна в восторге. — Доченька… Денис Анатольевич, Вы чудесно спели! Браво!.. Прошу Вас, еще!..

Обмениваемся с Дашей хитрыми взглядами, самое время выдать «домашнюю» заготовку. Ну, с Богом!..

— Эта история произошла более ста лет назад. Русский граф Николай Резанов, руководитель кругосветной экспедиции и, дочь губернатора Сан-Франциско Кончита Аргуэльо влюбляются друг в друга. Но им суждено расстаться, граф должен вернуться в Россию и просить разрешения на брак с католичкой. В дороге он умирает, а она тридцать пять лет хранит ему верность и не верит в его смерть. А потом дает обет молчания и постригается в монастырь… Это не совсем романс… не судите строго…

Даша негромко, как эхо, повторяет каждое слово последней строчки…

Дальше — Дашины слова. В них — испуг, страх, отчаяние, горесть предстоящей разлуки…

А дальше — на форсаж, на нерв, на надрыв!!!

И Дашин голос снова негромким эхом повторяет за мной…

На этот раз никто не хлопает, все сидят молча. Полина Артемьевна с Ольгой Петровной тискают в руках вдруг понадобившиеся платочки, Александр Михайлович, тяжко вздыхая, хлопает себя по коленям, будто решаясь на что-то.

— Нет, положительно, сегодняшний вечер — особенный. И я предлагаю это отметить!.. Дашенька, достань, пожалуйста, рюмочки, мы сейчас немного согрешим… — Он подходит к буфету. — Где там мой заветный графинчик?.. Вольдемар Аристархович, куда же Вы?

— Прошу простить!.. Дела-с! — Голос звучит глухо и бесцветно. — Благодарю за… приятный вечер, всего хорошего!.. Не провожайте, прошу Вас!..

— Саша! — Полина Артемьевна наконец-то справилась с эмоциями. — Я хочу, чтобы ты пригласил Дениса Анатольевича завтра с нами на дачу… Миша, что ты смеешься? Что смешного я сказала?..

* * *

В назначенное время был в точке сбора, в смысле, в саду Дашиного дома, нагруженный, как ослик. Дробовик с накрученным боекомплектом в чехле, охотничья сумка, в которой ждут своего часа оба маузера, малыш браунинг и наган, а также по сотне патронов к каждому стволу. С утра успел заскочить в знакомый уже магазинчик, где обрадованный хозяин быстренько отпустил и 9 мм Пара, и 7,63 Маузер. Неохота в гости идти «с пустыми руками».

Даша, наверное, поджидала возле окна, потому, как едва я вошел в калитку, она уже выбегает из дома. Кинув рядом с крыльцом ношу, заворачиваю вместе с ней за угол дома, прячемся за старую толстую яблоню, склонившую ветви под тяжестью плодов, где нас никто не видит, и мы крепко, долго и горячо целу… здороваемся после долгой разлуки. До тех пор, пока нас через пару минут не обнаруживает Сашка, вышедший посмотреть, куда это сестрица так быстренько убежала. Увидев нас и поздоровавшись, хитрый вьюнош выражает недоумение, как можно заниматься такими глупостями, когда во-о-н там лежит очень много интересных железок. Намек понимается с полуслова, моя милая убегает дальше помогать маме собираться в дальний путь, а я иду показывать этому любопытному созданию содержимое сумки, и даже даю в руки один из маузеров. М-да, как мало нужно человеку для счастья! Подержать в руках незаряженный, но очень брутальный ствол, прицелиться куда-то примерно в забор и вхолостую понажимать на спусковой крючок, представляя себя великим героем своих мечтаний…

Дав понаслаждаться минутку, обламываю парня, складывая все обратно и обещая, что когда приедем на место — вот тогда-а!.. Захожу, наконец, в дом, здороваюсь, помогаю Полине Артемьевне вытащить две достаточно объемные корзины с «небольшим перекусом» на крылечко. К дому на извозчике уже подъезжает Михаил Семенович со своей женой, следом порожняком следует еще один экипаж. Господин инженер очень напоминает одного из персонажей фильма о Шерлоке Холмсе. Пиджак и бриджи в крупную клетку, такая же кепка, ботинки с гетрами на пуговичках — вылитый английский джентльмен. Вышедший Александр Михайлович тоже сменил свою форменную тужурку путейца на темно-серую венгерку с бранденбурами и широкие черные шаровары, заправленные в хромовые сапоги.

И почти тут же нарисовывается Вольдемар. Видок у него — не очень, похоже, после ухода с концерта очень тесно пообщался с крепкими спиртосодержащими жидкостями. Не совсем твердая походка, мешки под глазами, да и взгляд мутноватый. Надеется взять реванш? Ню-ню, посмотрим…

Ага, посмотрел!.. Пока помогал распихивать корзинки, этот козлик, улучив момент, занимает место рядом с Дашенькой на откидном сиденье и торжествующе наслаждается моим растерянным видом. Ну, не затевать же скандал с дракой! Мне остается только сесть на аналогичное место в коляску к Прозоровым рядом с Сашкой… Помощь приходит неожиданно. Пуделёшка Бой, сидящий, несмотря на поводок, на руках у Полины Артемьевны сначала угрожающе ворчит, потом даже тявкает пару раз. Наверное, что-нибудь очень обидное и нецензурное в адрес нежданного соседа, в чем целиком и полностью его поддерживаю. Затем, улучив момент, выпрыгивает из хозяйкиных рук и несется обратно во двор. Мадам остается только ахнуть и горестно всплеснуть руками. Моя лисичка-медсестричка тут же смекает, что нужно делать и спешит за домашним любимцем.

Тут же поворачиваюсь к ее младшему брату и быстрым шепотом осведомляюсь, не хочет ли он поменяться местами с сестрой. Юный шантажист тут же выторговывает себе дополнительные десять выстрелов из люгера, на что безоговорочно соглашаюсь, и быстренько занимает освободившееся место. Возвратившаяся Даша сразу понимает причину перемещений и садится рядышком под раздосадованный взгляд земгусара и понимающе-лукавые улыбки Михаила Семеновича и Ольги Петровны. И всю дорогу, периодически поглаживая выручившего в трудную минуту песика, развлекаю компанию рассказами и приличными анекдотами, помимо воли краснея, когда коляску на ухабах качает и Дашенька прижимается ко мне плечиком, или бедром…

На место приезжаем достаточно быстро. Дачей называется огромный бревенчатый дом с мансардой, снимаемый, как мне объяснили, у какого-то богатого еврея. Вплотную к забору примыкает бор с высокими стройными сосенками, как близняшки, похожими друг на друга. Боя тут же отпускают погулять-побегать, и его звонкий, как колокольчик, лай слышится уже вдалеке. На мои опасения улыбаются, мол, всегда возвращается, никто и ничего ему здесь не сделает. Александр Михайлович с Михаилом Семеновичем расчехляют свои двустволки, одевают патронташи. Собираю дробовик и поручаю нести его Александру-младшему, чуть не лопающемуся от восторга и осознания важности порученного, сам навьючиваюсь брезентовой сумкой с короткостволом через плечо. Дамы остаются давать указания двум пришедшим местным теткам, — то ли кухаркам, то ли горничным, но Дашенька появляется на крыльце. Мое солнышко тут же вручает мне небольшую корзинку и берет под руку. Народ двигается по широкой тропинке в лес, мы замыкаем шествие, пропустив вперед всех, включая очень недовольного этим Вольдемарчика. Чтобы никто не оглядывался и не подглядывал за нами.

Идти пришлось недолго, через пару минут выходим на небольшую вытянутую поляну-просеку, в конце которой, шагов через пятьдесят, стоит бревенчатый частокол. Располагаемся под навесом, где есть сбитый из толстых досок стол, накрытый брезентом, и импровизированная скамейка из большого бревна, подтесанного сверху, чтобы было удобно сидеть. Старшее поколение укладывает на стол свои ружья и выжидательно смотрит на меня. Ладно, начнем…

— Александр Михайлович, разрешите преподнести в подарок Вашей дочери вот этот пистолет. — Достаю «малыша Джона» и протягиваю главе семьи. — Я думаю, в наше неспокойное время он лишним не будет, но последнее слово — за Вами.

Инженер весело смотрит на Дашу, затем выносит свой вердикт:

— Хорошо, я — не против. Только, прошу Вас, Денис Анатольевич, научите ее стрелять из него. А то ничего сложнее кофейной мельницы она в руках не держала…

— Папа!.. — Возмущается мое медноволосое чудо. — Как ты можешь?!..

— Дашенька, я помню, как ты стреляла из Сашиного «Монте-кристо», и как мы потом искали в мишени дырочки от пуль… — Александр Михайлович с шутливой укоризной смотрит на дочь. — Я при всем старании не смог научить тебя меткости, пусть вон господин подпоручик попробует. Надеюсь, к его словам ты будешь прислушиваться больше, чем к моим.

— Папа! Пап! А можно я тоже? — Александр-младший аж переминается от нетерпения с ноги на ногу. — Можно?..

— Неужели Вы думаете, Александр Михайлович, что только военные умеют метко стрелять? — Взбодрившийся Вольдемар, язвительно усмехаясь, вклинивается в разговор, якобы невзначай потирая рукавом значок, висящий на груди. Вроде, как Южно-русского стрелкового общества. — Предлагаю пари подпоручику. Шесть выстрелов с десяти шагов. Выигравший и будет учить стрелять мадмуазель Дашу.

Ожил, блин, птенчик. Или опохмелился по дороге. И, видно, в достаточной степени рассчитывает на свои силы, чтобы предлагать такое. А может, слишком самонадеян… Вот мы сейчас это и проверим, только сначала понты обломаем.

— Я так думаю, что Дарья Александровна сама выберет себе учителя и не надо навязывать ей какие-то условия. Что же касается пари, — извольте. Из чего стрелять будете?

Земгоровец, усмехаясь, вытаскивает из кармана небольшой револьвер, Веблей-Скотт, судя по характерной фрезеровке на стволе, прокручивает барабан. Добро, достаю любимый люгер, выщелкиваю обойму, два патрона долой, чтобы в горячке лишнего выстрела не сделать, снова заряжаю. Идем к частоколу, где вездесущий Сашка уже повесил две бумажных мишени, захваченные с собой из дома. Михаил Семенович отсчитывает десять шагов, проводит по песку веткой линию.

— Какие-то особые условия? — Хочу сразу выяснить все тонкости, чтобы потом не спорить по пустякам. — Скорость, стойка, руки?

— Нервничаете, подпоручик? — Торжествующе усмехается земгусар. — Все просто. Шесть выстрелов с десяти шагов, за черту не заступать, стреляйте, как вам заблагорассудится, лишь бы в мишень попали… Начнете?..

— Нет, чтобы уровнять шансы, давайте по монетке, орел, или решка…

Вольдемар стреляет первым, становится в классическую стойку. Тщательно целится перед каждым выстрелом, никуда не спешит. Это все, конечно, красиво, особенно учитывая, что я предпочитаю не целевую, а практическую стрельбу. Хотя, в последнее время, и по мишеням, вроде, натаскался…

Шесть выстрелов прозвучали, распугав привыкших к тишине ворон, галок и прочих пернатых. Теперь мой черед, выхожу на линию, парабеллум в руке, вдох-выдох… В голову приходит как-то услышанная фраза: «Настоящий стрелок — не тот, кто умеет целиться, а тот, кто знает, где должны встретиться пуля и цель»… Вдруг приходит ощущение какой-то воздушности, легкости, уверенности, что промахов не будет… Вскидываю люгер, левая рука привычно поддерживает правую с пистолетом, грохочут три ба-баха, как обычно на тренировках… Идем к мишеням…

Вольдемар уже подсчитывает очки и объявляет результат — пятьдесят три: десятка, три девятки и две восьмерки. И по иронии судьбы у меня — столько же… Блин, и что теперь? Второй тур?.. Или сделаем немного по-другому…

— Саша, будь другом, повесь еще шесть мишеней! — Смотрю, как парнишка уносится, затем поворачиваюсь к конкуренту. — Вольдемар Аристархович, а давайте сыграем по моим правилам. Три мишени, шесть выстрелов, шесть секунд. Считаем количество попаданий в малый круг. Идет?..

Тот и рад бы отказаться, но рядом уже Даша, подошедшая узнать результаты пари. Услышав мои слова, демонстративно отщелкивает крышечку своих часиков, готовясь отсчитывать секунды… Снова грохот выстрелов, Вольдемару на этот раз не повезло — одну мишень только в молоко прострелил, даже двойку не выбил. Ну, а теперь — отработанное до автоматизма упражнение. Есть три противника, их нужно поразить в кратчайшее время. У нас под этим термином обычно понимаются четыре, максимум пять секунд. При условии отсутствия промахов. Саша приносит вновь заряженный магазин, плюс запасной в кобуре…

Три двойных выстрела сливаются в единую очередь, две секунды на смену магазина, еще восемь выстрелов по пустой Вольдемаровой мишени, и идем смотреть результаты. На моих мишенях по две дырки в каждой, у «соседа» — веселая рожица: две дырочки — глаза, ниже еще две — нос, и еще ниже дугой четыре — ротик улыбается. Проигравший покрывается от досады красными пятнами и, ничего не сказав, идет прочь, желая, очевидно, поднять свою самооценку с помощью жидкостей на основе этанола. Ну, не будем мешать, баба с возу — кобыла в курсе. Есть дело поважней. Решение приходит спонтанно, когда украдкой замечаю, как Дашин папа смотрит на пистолет. Точно — идея-фикс, блин, влюбился в железяку…

— Позвольте сделать Вам еще один подарок. — Снимаю с ремня кобуру с парабеллумом и протягиваю инженеру. — Держите!..

— Нет, что Вы, Денис Анатольевич! Я не могу его принять! Это же Ваш трофей! Нет, никак не могу!..

— Александр Михайлович, я Вас прошу!.. Неужели Вы думаете, что у германцев такие пистолеты кончились, и я себе еще не добуду?

— Да, но…

— Александр Михайлович, он — Ваш!.. Берите…

— Папа, а можно я из него постреляю? — Сашка влезает во взрослый разговор, к счастью, вовремя и в тему. — Мне Денис Анатольевич обещал!..

— Саша, а мне дашь пострелять из СВОЕГО парабеллума? — Михаил Семенович, широко улыбаясь, занимает очередь.

— Ну, черти!.. Извините, Денис Анатольевич!.. Спасибо, царский подарок!.. — Первый раз вижу такого взрослого дядьку в смущении.

— Ну, пап, ну, дай пострелять!.. — Сашкино терпение на исходе.

— Ну гунди, сейчас дам… Только попрошу Дениса Анатольевича объяснить, как это он стрелял. Держать пистолет двумя руками — что-то новенькое, никогда такого не видел.

— Все очень просто. Одна рука обхватывает снизу другую с пистолетом, работает этакой подставкой. Руки должны быть полусогнуты, плечи опущены. Получается достаточно прочная механическая конструкция, ствол меньше уводит с линии прицеливания, легче сделать повторный выстрел по цели… Да, Саша, когда будешь стрелять, — осторожней. Отдачей может выбить кисть. Если хочешь, давай заменим люгер на маузер с прикладом…

Юный упрямец наотрез отказывается, но после выпущенной обоймы приходит к выводу, что к старшим иногда полезно прислушиваться. Отдает парабеллум отцу, который тут же вместе с Михаилом Семеновичем начинает осваивать новый девайс, и приносит «К девяносто шестой». Пристегиваю кобуру, патроны с легкими щелчками утапливаются в магазине, снимаю с предохранителя, взвожу курок и отдаю внимательно смотревшему за всеми действиями отроку. А сам перехожу к наиболее интересному занятию. Обучению стрельбе одной очень красивой барышни, которая уже пообвыклась и не морщится от частых выстрелов, как поначалу.

— Даша, смотри. В магазин входит шесть патронов, видишь? Вставляешь его в рукоятку до упора, пока не щелкнет кнопка. Дальше поворачиваешь вниз вот эту пимпочку, она называется «предохранитель», и тянешь затворную раму на себя до конца, а потом просто отпускаешь. При этом первый патрон попадет в ствол. После этого можешь снова поставить на предохранитель, а можешь сразу стрелять… Как целиться знаешь?

— Нет, конечно, господин учитель, расскажите, пожалуйста, окажите милость! — Моя милая озорно улыбается. — Денис, мне это все папа уже сколько раз рассказывал! Я даже из Сашкиного ружья стреляла.

— И сколько раз попала? Я имею в виду в мишень, а не в забор… Ай!.. И чего это мы деремся, мадмуазель?

— А того, что Вы, сударь, задаете неприличные вопросы! Вот… И вообще, взялся учить наивную барышню, так учи! Как там надо пистолет держать?

Сначала показываю сам, потом отдаю браунинг и, поправляя Дашины руки, невольно ее обнимаю. А потом, не в силах удержаться, легонько трогаю губами ее маленькое розовое ушко. Она поворачивается ко мне, в глазах озорные смешинки, нежно целует, затем отстраняется и тихонько шепчет:

— Денис, тебе не кажется, что ради приличия мне нужно хотя бы пару раз выстрелить?.. Потерпи немножко, мой хороший…

Во время перекура, пока Александр-младший увлеченно заряжал оба маузера и парабеллум, господа путейцы вспомнили про дробовик.

— Ну, теперь мы от Вас, Денис Анатольевич, не отстанем. — Александр Михайлович весело улыбается. — Показывайте, ради чего испортили ружье!

— Одну минуту! Саша, поможешь?..

Вместе с парнем перевешиваем использованные мишени чуть поближе друг к другу и идем на исходную.

— Вот, смотрите. Навстречу мне двигается группа солдат противника. — Показываю стволом на мишени. — Мне нужно пройти через них. Делается это примерно вот так…

Выстрел, перезарядка, четыре быстрых шага вперед, снова выстрел, перезарядка, еще несколько шагов навстречу «противнику», выстрел, перезарядка…

— Вот, собственно и все. — Возвращаюсь к зрителям. — Если бумажные клочья Вас не убедили, можем сходить и посчитать количество попаданий в каждую мишень. А израсходовано всего пять выстрелов.

Сашка в восторге, оно и понятно, молодой еще, глупенький. А вот господа инженеры призадумались.

— Да, Денис Анатольевич, оказывается, это — страшное оружие. — Михаил Семенович как-то по-особому смотрит на меня. — Я бы даже сказал — излишне жестокое… Хотя само это словосочетание лишено всякого смысла…

— Миша, ты забываешь, что сама война — жестокое занятие. И не мы напали, а на нас. — Александр Михайлович принимает мою сторону. — Вспомни, хотя бы, что Даша рассказывала про солдата, который брата в госпиталь привез. Это не жестокость?..

— Помнишь того солдата, Денис? — Вступает в разговор моя ненаглядная. — Его Федором, кажется, звали. Он еще к тебе просился, ты обещал отомстить…

— И как, отомстили, Денис Анатольевич? — Интересуется Михаил Семенович. — Если не секрет, каким образом?

— Отомстили. Ночью проползли в окопы, где находился германский взвод, который… Не важно… Закидали гранатами землянки, добили оставшихся в живых, и уползли обратно. На прощанье оставили записку, в которой все объяснили. А через несколько дней наши авиаторы листовки-предупреждения над германцами раскидали.

— И что, помогло?

— Ну, с тех пор я про издевательства над ранеными не слышал… А Котяра, в смысле, Федор до сих пор у меня в роте.

— А почему — Котяра? — Удивляется Дашенька.

— Да был потом случай… Нам надо было через дорогу перескочить, а там как раз германский патруль остановился, заподозрил что-то. Федор тогда камень неподалеку в кусты кинул и разозленным котом как заверещит! — Пережидаю дружный смех и продолжаю. — Немцы так лихо костерили этого кота, я столько новых слов услышал!.. А к Федору потом это прозвище прилипло…

Наш разговор прерывает появление Полины Артемьевны и Ольги Петровны, которые очень подозрительно нас оглядывают со всех сторон.

— Ну-ка, рассказывайте, господа, вы тут решили попойку устроить? — Прокурорские взгляды по очереди задерживаются на каждом. Блин. Такое ощущение, в прицел снайпера попал. — Даша, а ты-то куда смотрела, а?

Спустя минуту выясняется причина волнения. Вольдемар свет Аристархович заявился в дом пьянее водки, ничего не сказал, ничего не объяснил, и завалился спать в отведенной комнате. Что, собственно, и послужило причиной волнения дам. Их мужья чуть ли не хором рассказывают о проигранном пари, и о том, что они не настолько глупы, чтобы совмещать спиртное и стрельбу. Чтобы не мешать выяснению отношений, отхожу на пару шагов в сторону. Чтобы перекурить. Но и тут меня достает неугомонный тинейджер Сашка.

— Денис Анатольевич, а бывало так, что патроны кончались, или нельзя было стрелять? Что делали тогда?..

Какие-то каверзные вопросы задает юноша, да и во взгляде чертики так и прыгают… А, кажется, знаю, откуда ветер дует.

— Тогда, молодой человек, рубились шашками.

— А можете показать? Я тоже хочу научиться!

— Ну, тащи ее сюда…

Сорванец испаряется и через несколько секунд появляется с «Аннушкой», которая лежала на столе рядом с охотничьими ружьями. Цепляюсь взглядом за зачахшую невысокую елку, которую закрыли от солнца более сильные деревья. Для примера пойдет. Достаю шашку из ножен…

— Вот смотри. Раскручиваем клинок, так легче выйти на удар. Потом — вот так…

Теперь от елки остался только ствол с зачатками веток. Немножко неровно, но — не беда… Только теперь замечаю, что все с интересом наблюдают за новыми изысками в ландшафтном дизайне.

— Где Вы так научились, Денис Анатольевич? — Выражает общую мысль Михаил Семенович.

— У своих казаков. Они каждый день по полчаса, как минимум, машут. Да еще и поют при этом.

— Поют?.. А что именно?.. — М-да, Полину Артемьевну хлебом не корми, дай новую песню. Хотя, тут, как раз, песня-то старая.

— Они то ли у кубанцев, то ли у терских переняли песню «На Шамиля». На мотив лезгинки, только слова сами сочинили. А в ритм мелодии в фланкировке, то есть, умении владеть шашкой, упражняются.

— А показать сможете? — Вопрос с подвохом уже от Александра Михайловича. — Мы подпоем, или похлопаем.

Блин, отказываться как-то неудобно… Ну, ладно, где наша не пропадала? Наша пропадала везде, как в том анекдоте…

Вхожу в ритм, раскручиваю клинок нижней восьмеркой, поехали дальше…

Мужские голоса, среди которых теряется Сашкин дискант, подхватывают припев, дамы задают ритм, хлопая в ладоши, Михаил Семенович помогает им, постукивая ладонью по столешнице. «Аннушка» блестит на солнце, вьется, как живая вокруг руки. Перехват, верхняя восьмерка, теперь вниз, прямой крут, петля, еще восьмерка…

Мне, конечно, до Михалыча с его станичниками далеко, они и не такое вытворяют со своими клинками, но народу нравится. Теперь поют все, вон, у Дашиной мамы аж щеки румянцем расцвели и улыбка от удовольствия…

Так, румянец еще гуще, дамы еле сдерживаются, Дашенька звонко смеется… Пора заканчивать… Петля, обратный крут, перехват, восьмерка… Все!.. На одно колено, руки в разные стороны, поклон… Теперь аплодируют все… Даже прибежавший Бой звонким лаем выражает восхищение. В-общем, как в цирке…

Минут через пять, только достаю папиросу, как меня снова атакует мелкий, но очень настырный будущий шурин:

— Денис Анатольевич, а Вы просто, без оружия драться умеете?..

Судя по его виду, вопрос абсолютно риторический. И ответа не требуется… После секундной задержки, юный нахаленок продолжает:

— Научите меня!.. Ну, драться… — Поясняет, видя мое нарочитое недоумение. — А то мальчишки… дразнятся иногда…

Ага, и, скорее всего, рыжим-бесстыжим…

— Драться я тебя учить не буду… а вот за себя постоять, когда к тебе лезут — пожалуйста… Но не сейчас. Давай завтра?

Парнишка собирается совсем по-детски огорчиться, но положение спасает Даша.

— Саш, хочешь пострелять из моего пистолета?.. Иди к дяде Мише, он за тобой присмотрит, а мы с Денисом Анатольевичем немножко прогуляемся.

— Ага, опять целоваться будете?.. — Младший брат на всякий случай отодвигается от сестры на безопасную дистанцию.

— Сашка!..

Не дожидаясь продолжения, сорванец ехидно улыбается, посылает нам воздушный поцелуй и улепетывает подальше со всех ног…

— Ну, мысль не так уж плоха… — Вместо продолжения фразы приходится срочно уворачиваться от маленького кулачка. — Я же чисто теоретически рассуждаю…

— Все вы, мужчины, только об одном и думаете!.. Ай!.. Денис!.. Прекрати!..

Пользуясь тем, что мы уже вне зоны видимости, подхватываю Дашу на руки и кружу по поляне. Потом притормаживаю, тихонько и очень аккуратно ставлю мою ненаглядную на землю, тут же получаю несильный подзатыльник, а затем ее руки обвивают мою шею, ее бездонные и немного шальные глаза смотрят на меня, ее губы совсем близко, как магнитом притягивают мои, меня бросает в жар от одного их прикосновения, время опять останавливается…

С трудом отрываемся друг от друга. Отдышавшись после столь трудного упражнения, Дашенька выскальзывает из моих объятий и сообщает интересную новость:

— Милый, ты сделал почти невозможное! Я разговаривала с мамой, ты ей очень понравился.

— А Александру Михайловичу?

— Папа составил о тебе мнение еще когда ты спорил с ним в мастерских по поводу своих хитрых железок… — Моя медсестричка тянет паузу, лукаво улыбаясь, затем продолжает. — И оно целиком положительное. Так что, сегодня, возможно, предстоит серьезный разговор с моими родителями… Если, конечно, ты не боишься и по-прежнему хочешь, чтобы я стала твоей женой… И не смотри на меня, как кот на миску со сметаной!..

— Да я!.. Да мне!.. Да только об этом и мечтаю!.. — Пытаюсь изо всех сил уверить ее в искренности своих намерений. — … А Вы, сударыня, хотите выйти за меня замуж?..

Даша делает серьезное лицо, подняв голову, смотрит на небо, затем томно прикрывает глаза и пытается рассуждать нарочито безразличным тоном, грассируя во французском прононсе:

— Ну-у… я не знаю… Мне, навегное, еще гано замуж. Но Вы не тегяйте надежды, Денис Анатольевич… Догоняй!..

Она весело хохочет и убегает от меня, петляя, как зайчишка между редкими сосенками. Жду полминуты, потом двигаюсь следом. И вскоре подхожу к большой поляне, посреди которой стоит стожок сена… Ну-ка, давайте попытаемся угадать с трех раз, где же это могла спрятаться одна абсолютно городская, очень красивая барышня… Рефлексы включаются сами собой, беззвучно обхожу опушку по краю, пока не замечаю спрятавшуюся за сеном «лисичку-сестричку», пытающуюся высмотреть меня с той стороны, откуда она сама прибежала… Детский сад!.. Тихонько подкрадываюсь, стараясь не шелохнуть ни травинки, ни веточки, обнимаю сзади за плечи и негромко мяукаю ей на ушко. Даша от неожиданности взвизгивает, пытается освободиться, затем разворачивается ко мне:

— Негодный мальчишка!.. Как ты мог!.. Я испугалась!.. — Каждая фраза сопровождается тумаком, от очередного падаю в сено, увлекая ее за собой. — Ну, я сейчас тебе!..

И снова очень-очень близко самые вкусные в мире губы, и снова мы проваливаемся в Безвременье…

А потом, тесно обнявшись, долго-долго смотрим в пронзительно-синее небо, по которому уже начинают плыть осенние паутинки-облака… И приходим в себя от доносящихся криков:

— Даша!.. Денис Анатолич!.. Вы где?.. Мы уже уходим!..

Быстренько вскакиваю, помогаю подняться Даше, и под ее веселое хихиканье пытаюсь привести себя в порядок.

— Милый, ты сейчас похож на напроказившего мальчишку, который не знает, где спрятаться!.. А еще — весь в соломе!.. Ха-ха-ха!..

— Во-первых, не в соломе, а в сене, это — огромная разница! А во-вторых, мадмуазель, на Вас тоже порядочно травы, а еще вон четыре пуговки на платье расстегнуты!..

— Ах ты!.. А кто меня в это сено уронил? — Моя ненаглядная усердно пытается отряхнуть платье. — И кто, скажите-ка мне, эти пуговки расстегнул, а? Ну-ка, быстренько возвращай все в прежний вид!..

— Я-то не против, но сей процесс может затянуться на неопределенное время…

— Нахал! Сейчас ты у меня получишь!..

— Все-все-все! Сдаюсь на милость победителя!.. Ну подожди, моя хорошая, не крутись, сейчас застегну…

— Что значит — подожди?! Мне еще волосы поправить надо!..

М-да, женская логика иногда бывает непостижима…

Под навесом нас встречают всепонимающими улыбками, Полина Артемьевна отзывает Дашу в сторонку и начинает ей что-то выговаривать, что моя милая обиженно парирует, правда, покрываясь смущенным румянцем. Я тем временем собираю все свое вооружение, пристегиваю «Аннушку», вешаю через левое плечо деревянную колодку с маузером, другой беру в руку, милостиво разрешаю Сашке нести обратно винчестер. Старшие мужчины уже стоят со своими ружьями, из которых, хорошо, если по паре выстрелов сделали. У Александра Михайловича на ремне гордо висит люгер, Дашин браунинг он держит в руках, видимо, ожидая окончания разговора, потом, не выдержав, подходит к жене и дочери. До ушей доносится его голос:

— Поленька, хватит… Вот сегодня… Ты же знаешь… Нет, не прямо сейчас, а после обеда…

За обедом «по-охотничьи», то есть состоявшем, в основном, из мясных холодных закусок, привезенных с собой и сочной поздней зелени с местных огородов, разговор велся на нейтральные темы, не портящие ни настроения, ни аппетита. Но, судя по взглядам, бросаемым друг на друга всеми без исключения, это было затишье перед бурей. Которая не преминула разразиться сразу после того, как младшее поколение в лице Сашки было отправлено помогать раздувать самовар с последующей настоятельной рекомендацией немного погулять поблизости с собачкой. Вольдемар так и не появился. Наверное, находился на полпути к своей алкогольной нирване.

— Денис Анатольевич, мы бы хотели серьезно поговорить с Вами. — Торжественно-прокурорским тоном начинает беседу будущая теща. — Вопрос касается Ваших взаимоотношений с нашей дочерью. Мы, как родители очень обеспокоены за ее судьбу. Поэтому хотелось бы узнать, насколько серьезны Ваши намерения, дабы уберечь наивную девушку от ошибок…

— Мама!.. — Возмущается Дашенька. — Я уже не маленькая, и сама могу решить, что мне нужно, а что — нет!..

— Для меня ты — еще маленькая наивная девочка! — Парирует Полина Артемьевна. — У которой все мысли написаны на лице, как в открытой книге. Даже Саша заметил, как ты смотришь на Дениса Анатольевича!..

— Как?!..

— Как кошка на сметану! Разве что не мурлыкаешь!..

Несмотря на серьезность разговора, непроизвольно улыбаюсь. Это у них что, семейная присказка такая про кошку? Насмотрелись на Муничку?.. Даша вспыхивает румянцем и в смущении закрывает лицо руками. Ничего, маленькая, прорвемся!.. Основной удар мне принимать! И не сойти с места, и добиться своего!..

— Денис Анатольевич, мы видим, Вы — порядочный и воспитанный молодой человек. Хотя… некоторые персоны пытались нас в этом разубедить. — Группа мужской поддержки непроизвольно смотрит на потолок, там, в одной из мансардных комнат без памяти дрыхнет тушка земгусара, которому не мешало бы укоротить его паскудный язычок. — Более того, Ваши песни поразили меня, так может петь только человек, если не талантливый, то уж во всяком случае тонко чувствующий… Но, к сожалению, в нашей жизни, хотим мы того, или нет, многое зависит от гораздо более грубых и приземленных вещей… Сейчас идет война, Вы — офицер, причем, как я понимаю, непосредственно участвуете в боях… Поймите меня правильно, я ни в коем случае не желаю Вам зла, но… Дашенька ведь может остаться недождавшейся невестой, или молодой вдовой…

— Мама, как ты можешь говорить такое?!.. — Даша возмущенно смотрит на мать, прижав кулачки к груди.

Так, это уже по-взрослому!.. Ну, что ж, мадам, в этом вопросе придется Вам поверить мне на слово…

— Полина Артемьевна!.. Дело в том, что пока Ваша дочь любит и ждет меня, я не умру… Обещаю!.. И даю Вам в этом слово офицера!.. Можете назвать это Божьим провидением, интуицией… да чем угодно, но я ЗНАЮ… ЧТО… ТАК… БУДЕТ!..

Каждое слово вонзается в воздух, как будто гвоздь вбивается в доску… Мужчины одобрительно улыбаются, хозяйка же опустила глаза и сидит молча… Неужели слишком сильно надавил на дамочку?..

— Простите, если это прозвучало грубо, я не хотел никого обидеть!.. И убить меня будет не так уж и просто. Надеюсь, я сегодня это вполне доказал…

— … Хорошо… Оставим это… Прошу правильно понять мой следующий вопрос… М-да, было бы гораздо проще обсуждать это с Вашими родителями, но… Война рано, или поздно закончится… Вы останетесь на военной службе?.. Насколько я знаю, офицеры не очень богаты… И далеко не все занимают высокие чины… Я еще раз прошу понять меня правильно!.. Если Вы оставите службу, чем будете заниматься?.. Поверьте, я озабочена только судьбой дочери… — Хорошо видно, как трудно Полине Артемовне даются эти слова. Ну, что ж, поможем ей немного…

— Что же касается моего финансового положения, то… Я в любой момент могу распоряжаться суммой примерно в пятнадцать тысяч рублей, ни перед кем не отчитываясь. — Ага, кроме своей совести. Но сейчас им об этом знать необязательно…

— Что ж, это — хорошая сумма. — Александр Михайлович вступает в разговор. — Достаточная на первое время, чтобы содержать семью… Но, Денис Анатольевич, у меня есть к Вам один щекотливый вопрос, также касающийся материального благополучия… То, что делается сейчас в мастерских, — это Ваши личные придумки, или, действительно, плод коллективной работы? Вы же можете подать бумаги на оформление патента, я помогу правильно все оформить.

— Почти все — наша общая работа… За исключением, пожалуй, взрывателя, о котором мы с Вами так много спорили, это — лично мое… Причем, далеко не единственное, что есть у меня в голове…

— Вот видишь, Поленька. Я же говорил, что у молодого человека голова работает, как надо!

А это — идея! Будет времени побольше, я вам такого наизобретаю, такого напрогрессорствую! Из проверенного временем того моего будущего!..

— Скажите, Денис Анатольевич, а Ваши родители?.. Вы поставили их в известность о…

— Мои родители, Полина Артемьевна, примут и одобрят любое мое решение!.. — И пусть только попробуют этого не сделать, костьми лягу, но будет по-моему!..

В хозяйкиных глазах еще видно сомнение, но, похоже, сопротивление сломлено… Наша взяла! Теперь закрепляем успех!.. Встаю, одергиваю гимнастерку, сгоняю назад складки под ремнем… Сердце колотится, как бешеное, в висках молотки стучат, ноги ватные…

— Александр Михайлович! Полина Артемьевна! В присутствии всех, находящихся здесь, прошу у Вас руки Вашей дочери!.. — Голос почему-то хриплый, но звучит, надеюсь, решительно…

Все в комнате, улыбаясь, поднимаются со своих мест, даже на лице Полины Артемьевны слабая, неуверенная улыбка. Поворачиваюсь к Дашеньке, зардевшейся густым румянцем. Два шага вперед, вниз на левое колено, протягиваю любимой открытый футлярчик с кольцом…

— Дарья Александровна! Прошу Вас, сделайте меня самым счастливым человеком на этой планете! Будьте моей женой!..

Осторожным движением она берет из моих рук бархатную коробочку, смущенно и счастливо улыбается и тихо произносит:

— Я согласна…

Тишина взрывается громогласным, радостным «Ура!» в исполнении Михаила Семеновича, Александр Михайлович широко улыбается, Ольга Петровна обнимает Полину Артемьевну, вздумавшую слегка всплакнуть. Вместе с Дашей рука об руку поворачиваемся к ним, нас осеняют крестным знамением и звучит традиционное и долгожданное «Будьте счастливы, дети!».

— Что ж вы стоите, целуйтесь! — Радостный возглас Прозорова оживляет торжественную атмосферу. — Теперь уж можно!

— Миша! Да что ты такое говоришь?! — Ольга Петровна пытается урезонить мужа. Дальше ничего не слышу, Дашенька смотрит на меня сияющими глазищами, ее лицо совсем близко… Наш первый «официальный» поцелуй, после которого она смущается еще больше и прячет лицо у меня на груди. Наклоняюсь к ней и тихонько, чтобы слышала только она, шепчу на ушко:

— Счастье мое, радость моя, я люблю тебя…

Затем нас разделяют, мужчины по очереди жмут мне руку, хлопают по плечу, дамы, обнявшись теперь уже втроем, льют радостные слезы. Привлеченный шумом, появляется Сашка, и тут же высыпает на нас кучу вопросов:

— А что у Вас случилось?.. Мама, тетя Оля, Даша, почему Вы плачете?.. Вас кто-то обидел?.. Папа, дядя Миша… Денис Анатольевич…

Полина Артемьевна, вытирая щеки платочком, обнимает сына и объясняет чуть дрожащим голосом:

— Сашенька, Денис Анатольевич сделал Даше предложение. Они скоро поженятся…

— Вот здорово!.. Он гораздо лучше, чем… — Поняв, что может сболтнуть что-нибудь не то, меняет тему. — А кем я буду ему приходиться? И он мне?..

— Ты ему будешь шурином. — Объясняет Александр Михайлович. — А он тебе — зятем.

— А еще другом, старшим товарищем, и, может быть, учителем. — Вставляю свои пять копеек в разговор.

— Вот так вот, сестрица! — Мелкий хитро смотрит на Дашу. — У тебя будет только муж, а у меня — вон сколько всего…

Последние слова тонут в громком хохоте…

Все остальные вопросы заняли совсем немного времени, как раз, чтобы самовар дошел до нужной кондиции. Старшее поколение, в основном, в лице будущей тещи в конце концов согласилось с нашей очень настойчивой просьбой провести обручение немедленно, ну, в крайнем случае, завтра, когда приедем в город. Поначалу были сомнения насчет того, что кто-нибудь из священников сможет осчастливить нас своим присутствием, но моя милая утверждала, что с этим проблем не будет, настоятель дворцового собора Петра и Павла ей не откажет, в крайнем случае, она попросит помочь светлейшую княгиню Ирину Ивановну. Мол, уж ее-то точно послушаются. Потом настал мой черед, и пришлось торжественно пообещать, что либо завтра я найду подходящие кольца, либо все гомельские ювелиры исчезнут с лица Земли, как биологический вид. Согласно теории мистера Дарвина. На этой оптимистичной ноте высокие договаривающиеся стороны закончили прения и решили перейти к торжественному чаепитию, оставив мечты о шампанском и других более вкусных напитках на завтра…

После чаепития на свежем воздухе, под тяжелыми ветвями старых яблонь, народ стал расползаться на послеобеденную сиесту. Пользуясь случаем, хотел умыкнуть Дашеньку погулять по лесу, но Полина Артемьевна, будто предчувствуя мои действия, позвала дочь на очень серьезный разговор, а меня тут же атаковал Александр-младший, заявивший, что коль выпало свободное время, нечего откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, и было бы неплохо, если бы будущий родственник сдержал слово и научил нескольким приемам. Пришлось искать местечко почище и помягче, которое тут же нашлось возле полусметанного стога неподалеку, и показывать мелкому нахаленку азы самостраховки и простейшие удары и захваты. Чуть погодя, сам настолько увлекся, что не заметил, как прошло почти два часа. За время тренировки и я, и Сашка порядком взмокли, поэтому перед тем, как появиться на людях, сгоняли к колодцу и, раздевшись по пояс, окатились холоднющей водичкой, причем, парень героически заставил себя не издать ни звука, хотя терпеть такое ему пришлось впервой. По возвращении застаем всех на веранде, обсуждающими очень важную новость. Оказывается, пока я с почти шурином кувыркались в сене, Вольдемарчик пришел в себя, сквозь зубы попрощался и отбыл в Гомель на попутной телеге. В принципе, мне лично это было абсолютно по барабану, но оказалось, что Земгор дает мастерским заказы и гаденыш имеет какие-то рычаги давления на Александра Михайловича и Михаила Семеновича. Женщины обсуждали как последние события скажутся на благосостоянии семей, а мужья, в свою очередь, успокаивали их тем, что у них есть связи и повыше, чем какой-то губернский секретаришка. Наше появление воспринимается, как сигнал к смене темы, Михаил Семенович уходит в дом и через пару минут появляется с гитарой в руках.

— Денис Анатольевич, порадуйте нас чем-нибудь. — На этот раз дружелюбно обращается ко мне Полина Артемьевна. — Смотрите, вечер-то какой чудесный…

Вечер действительно был красивым. Темная кромка леса, сиреневеющее небо, по которому медленно плывут редкие, розовые от лучей закатного солнышка облака. Тихо, спокойно, даже как-то благостно…

— Только сначала, если позволите… — Подает голос Александр Михайлович. — Денис Анатольевич, я прошу Вас, впредь будьте поосторожней с исполнением. Не хотелось бы, чтобы Вам пришлось повторить судьбу своего знаменитого тезки, Дениса Давыдова, достаточно пострадавшего за исполнение своих стихотворных и музыкальных произведений. Помните вчерашний романс… «Дай Бог», кажется… Мы все, конечно, понимаем смысл, но при определенном желании его можно расценить чуть ли не как революционную песню, порочащую власть, православие… Вот одна из строчек: «Дай Бог не вляпаться во власть, и не геройствовать подложно, и быть богатым, но не красть, конечно, если так возможно»… Тот же Вольдемар может преподнести господам жандармам ее совсем по-другому…

Ага, а местные жандармы отправят донос по месту службы, в Минск. А там, в конце концов, приедут знакомый уже штаб-ротмистр с корнетом Астафьевым, и будут мне чем-то грозить? Ха-ха три раза! Скорее попросят записать им слова и ноты…

— Спасибо, Александр Михайлович, я учту этот нюанс и постараюсь быть максимально осторожным. Не потому, что кого-то опасаюсь, а просто не хочу подставлять под удар близких мне людей. Нейтральное, так нейтральное…

Чуть подстраиваю гитару, пробегаю пальцами по струнам, и — поехали…

Да простит меня Александр Розенбаум, таким перебором, как он, я не умею. Но публике нравится…

Даша сидит за столом, подперев ладошкой щеку, и не сводит с меня своих блестящих глазищ. Обе дамы уже приготовили платочки и ждут подходящего момента, чтобы пустить их в дело…

Даже очередные аплодисменты звучали тихо, чтобы действительно не нарушить какой-то особенно спокойный вечер. По какому-то наитию вспоминается очень красивое стихотворение Марии Семеновой…

— Извините меня, когда-то давно, в каком-то литературном альманахе попались стихи, как мне кажется, очень подходящие именно к сегодняшнему вечеру… — Теперь уже я, не отрываясь, смотрю на многозначительно улыбающуюся Дашеньку…

— Денис Анатольевич, Вы не перестаете меня удивлять!.. — Полина Артемьевна в очередной раз промокает глаза платочком.

— Мама, хочешь, я тоже тебя удивлю? — Моя ненаглядная поднимается и подходит ко мне.

Кажется, я уже понял, что она задумала… «Эхо любви» — самая любимая песня моей мамы. Из того, еще не наступившего будущего. Мама была одной из поколения последних лириков шестидесятых, которых в благополучные годы застоя называли белыми воронами и бардами. Собственно, через девять месяцев после одного лесного бардовского фестиваля я и родился. А она потом вместо колыбельных пела мне свои любимые романсы и баллады…

Эту песню мы еще у доктора Паши разучили и оставили запасной, на всякий случай. Похоже, он наступил…

Дашин голосок звучит негромко и немного грустно, тихонько подыгрываю ей, опасаясь взять слишком громкий аккорд…

Рефрен поем уже вместе, на два голоса…

Припев звучит уже хором, нам подпевают все… Так, теперь моя очередь!..

— Денис Анатольевич, сжальтесь!.. — Михаил Семенович разрывает наступившую тишину. — Вы наших дам скоро до истерики доведете!.. Давайте уж что-нибудь повеселее…

— Хорошо. Хочу продолжить вчерашнюю морскую тематику, но более оптимистично… — Теперь извиняться в случае чего придется перед Николаем Расторгуевым…

Чуть погодя хором повторяем почти полностью вчерашний репертуар. Заканчиваем посиделки уже достаточно поздно, когда луна уже поднялась из-за леса, и ночной воздух становится по-осеннему прохладным…

В голове крутится, не переставая, начало старой украинской песни «Ніч яка місячна, зоряна, ясная, видно, хоч голки збирай». За окном черный бархат ночного неба с бесконечной россыпью звезд, круглая луна, залившая лес каким-то нереальным мягким светом, видно абсолютно все вокруг вплоть до самой маленькой травинки и веточки. Так же ясно видно все и в комнате, только вещи в этом свете потеряли свои привычные очертания и расцветку. Кажутся какими-то сказочными и ненастоящими. Вот в этой сказке я и сижу, глядя в мансардное окно. Уже, наверное, около часа…

Когда все расходились по своим комнатам, Дашенька шепнула мне два слова, начисто выбивших и сон, и все мысли из головы до самого утра. Два слова, заставивших сердце биться в сумасшедшем темпе и сделавших руки и ноги ватными и непослушными. Два коротких слова — «Не спи!»…

Очень хочу догадаться, что означает ее фраза, и в то же время боюсь этой догадки. А посему просто сижу на подоконнике, смотрю в ночь и слушаю тишину в доме. Она какая-то гулкая и всеобъемлющая, эта тишина. Слышны самые тихие звуки, вплоть до писка мышей на чердаке и топотка их лапок по перекрытиям в другом конце дома…

Сердце делает долгую паузу, и потом стучит под сто двадцать ударов в минуту!.. В тишине тихо звучит уже совсем другое!.. Еле-еле слышные шаги и шуршание ткани!.. Дверь тихонько отворяется, и в комнату проскальзывает Даша. Босиком, в чем-то длинном, до пят, и полупрозрачном. Неуклюже слезаю с подоконника, и на неслушающихся ногах иду навстречу… Лунный свет делает ее тоже нереальным, сказочным видением, но маленькие горячие ладошки, ложащиеся мне на плечи, моментально разрушают наваждение.

— Дашенька…

— Тс-с, молчи, глупый… — Тоненький пальчик прижат к моим губам, призывая к тишине. — Не говори ничего… Я знаю все, что ты скажешь…

— Твои родители…

— Они спят. И дядя Миша с тетей Олей — тоже… Ты сделал мне предложение, и я согласилась… Вот, смотри… — Она показывает мне руку, на которой крохотной сестренкой луны светится жемчужинка в кольце. — Теперь, я — твоя женщина… А ты — мой мужчина… Я весь вечер думала… Если это должно произойти, если мы оба этого хотим, то зачем ждать так долго… Ты скоро уедешь, и я даже боюсь думать, когда снова тебя увижу… Пусть сегодня случится то, что должно случиться…

Даша отступает на шаг, развязывает на талии пояс-ленту, и одежда падает к ее ногам… Серебро луны окутывает ее всю, высвечивает точеную фигурку, шею, плечи, руки, грудь, бедра… Окутанная этим волшебным светом, в ореоле распушённых непослушных волос, выглядящих сейчас почти черными, она кажется неземным прекрасным созданием… Блестящие, колдовские глаза манят, притягивают взгляд, я не могу оторваться от них, я тону, я растворяюсь в них без остатка…

Осторожно беру ее на руки и очень аккуратно, как самую величайшую драгоценность, кладу на кровать… Горячие приоткрытые губы, жадно ищущие встречи с моими… Нежная, бархатистая кожа, чутко реагирующая на каждое прикосновение моих пальцев… Небольшие холмики грудей, плавный изгиб бедра, движение навстречу… Одуряющий, сводящий с ума тонкий аромат духов и женского тела… Секундная гримаска боли, тихий полувсхлип-полустон… Ее руки пытаются сделать объятия еще крепче… Я чувствую, как мы сливаемся в одно целое… А затем я взрываюсь!!!.. Меня больше нет, я превратился в фейерверк размером с Галактику!!!.. Я разлетаюсь мириадами ослепительных разноцветных огоньков до самых далеких уголков Вселенной!!!.. Нет, теперь я сам — Вселенная!.. Всё, начиная от громадных раскаленных красных звезд-сверхгигантов, и заканчивая мельчайшими частицами межзвездной пыли, — это я!..

Возвращаюсь на Землю, прихожу в себя, рядом, положив голову мне на плечо, тихонько улыбается своим мыслям моя Самая Прекрасная и Любимая Женщина… Заметив мой взгляд, шепчет:

— Девочки говорили, что это страшно и больно… А это — прекрасно!..

— А откуда твои девочки это узнали, а?..

— Нахал!.. Как ты мог такое подумать?.. Им рассказывали про это мамы и… старшие подруги…

— Надеюсь, я развеял твои сомнения по этому поводу?

— Ну, не совсем… Я хотела бы еще разубедиться… — Даша произносит это с хитрой улыбкой и тут же заливается смущенным румянцем, заметным даже при лунном освещении. — Денис… Де… М-м-м… Денис… А… А-ах…

* * *

Проснулся, когда солнце только-только стало пробиваться сквозь ватный туман, спать не хотелось абсолютно… Моя любимая сейчас, наверное, сладко спит, досматривая сны. Мы расстались, когда луна уже прошла большую половину своего ночного маршрута, о присутствии Дашеньки здесь внешне напоминал только еле уловимый запах ее духов. А то, что произошло, останется навсегда в моей памяти!.. При мысли о том, что именно произошло этой ночью, организм отреагировал вполне предсказуемо. Пришлось подниматься и в одних шароварах тихонько красться из дома, чтобы ненароком никого не разбудить. Шлепаю босиком по прибитой траве к колодцу, там пару минут полощусь в холоднючей воде, затем — к стогу, где вчера мы с Сашкой занимались. Лицом к солнцу, глаза закрыть, вдох-выдох… Прокручиваю двадцать четыре формы тай-цзы, плавно переходящие в разминку — своеобразный танец из базовых движений… На чем меня и притормаживает молодое поколение. Александр-младший, очевидно услышав, как я выхожу, проснулся и решил незаметно проследить, но подкрасться поближе ему помешал Бой, последовавший с ним. Звонким лаем пуделёшка пожелал доброго утра, а заодно и выдал свое с парнем местоположение. Остаток времени вместо зарядки уходит на закрепление пройденных вчера приемов, после чего дружной компанией идем обратно.

В доме уже слышатся голоса, народ потихоньку просыпается, поэтому хватаю кувшин с водой и быстренько лечу в свою комнату, чтобы никто не застал в таком неприличном виде. Минут десять уходит на бритье и одевание, затем спускаюсь обратно. Несмотря на прохладу, все уже кучкуются на террасе поблизости от закипающего самовара. Не хватает только моей милой. Полина Артемьевна выражает удивление, куда же это ее доченька пропала, и почему ее до сих пор нет за столом. На что Михаил Семенович, многозначительно глянув в мою сторону, выдает гипотезу, что, мол, девочка вчера набегалась, нагулялась на свежем воздухе, устала, вот и отдыхает. При этом почему-то все смотрят на меня. Приходится делать оловянно-честные глаза, чтобы доказать свою невиновность. Долго этого делать не приходится, слышны легкие шаги и Дашенька тут же появляется на веранде, весело здоровается со всеми и извиняется за опоздание. О необычности прошедшей ночи говорят только слегка припухшие губки, да и то в пристальном рассмотрении. Но все равно в воздухе висит какое-то невысказанное напряжение. В виду того, что заказанный транспорт уже прикопытил, быстренько пьем утренний чай и едем в Гомель свершать великие дела. Мы с моей ненаглядной снова сидим в пролетке с Прозоровыми и периодически краснеем, когда ловим взгляд друг друга, или когда Михаил Семенович с супругой многозначительно нам улыбаются. А денек-то, действительно предстоит хлопотный.

По приезду оставляем ждать одного из извозчиков, быстренько собираемся на военный совет. Руководит процессом, естественно, Полина Артемьевна. Оставив себе начальником штаба Ольгу Петровну и Сашку в роли вестового, она остальных отправляет выполнять свое задание. Господа путейцы едут с нами до Базарной площади, затем, пожелав нам удачи, исчезают в Гостинном ряду, имея целью найти несколько бутылок шампанского и «еще кое-чего», как было таинственно сказано Александром Михайловичем. Мы же с Дашей оставляем нашего водилу с наказом «ждать» и несемся в парк, к дворцовому собору. Моя любимая исчезает за высокими дверями, а я прогуливаюсь в ожидании. Через пять минут она появляется и тут же утаскивает меня к часовне, объясняя по пути, что заступничество княгини все-таки необходимо. В ожидании проходит около получаса, за это время по очереди пытаемся убедить друг друга, что все будет хорошо, и все у нас получится. Ирина Ивановна появляется на ступеньках, и Дашенька тут же бросается к ней, я отстаю на несколько шагов. Когда приближаюсь, моя ненаглядная уже заканчивает свою взволнованную и сбивчивую скороговорку. Здороваюсь как можно вежливей и учтивей. Княгиня смотрит на меня через толстые стекла своих очков, возникает ощущение, что этот подслеповатый взгляд пронизывает насквозь, проникает в самые глубины души…

— Хорошо, Дашенька, я помогу Вам… И Вам, молодой человек. — Сдерживая нетерпение, неспешно следуем за Ириной Ивановной и ее то ли служанкой, то ли помощницей, также ожидавшей ее у часовни.

Вышедший батюшка почти бочкообразного вида сообщил нам, что хоть обручение и является частью венчания и проводится в храме непосредственно перед последним, он по просьбе светлейшей княгини с удовольствием «поприсутствует» на семейном празднике, носящем такое же название… В-общем, в четыре часа пополудни обещался быть по указанному адресу в полной боевой готовности. Благодарим его, затем еще раз вышедшую княгиню, которая отзывает Дашу и что-то негромко говорит ей, затем прощаемся и несемся к нашему транспорту.

Следующая остановка — госпиталь. Быстро находим Машу и Пашу и ненавязчиво интересуемся их мнением побыть сегодня на помолвке дружками. На радостные визги и смех наших барышень сбегаются остальные медсестрички, но акустический бедлам быстро заканчивается с приходом главврача. Который любезно отпускает нашу парочку на сегодня, заодно выслушивает переданную просьбу княгини освободить мою милую на два дня от всех дежурств.

Теперь — самое главное. Начинаем объезжать ювелирные магазины на предмет покупки колец. Оказывается, тут тоже есть много нюансов. Жених покупает оба кольца, но невесте на пальчик одевается золотое, как было безапелляционно продиктовано «из червонного золота девяносто второй пробы», а невеста окольцовывает своего суженного серебряным в знак своей непорочности. И на обратных сторонах колечек должны быть выгравированы инициалы и дата венчания. А я, грешным делом, думал, что Валерий Антонович носит серебряное кольцо не от слишком богатой жизни…

В первых двух магазинчиках ничего подходящего не находим, а вот в третьем нас ожидает Госпожа Удача. Во-первых, нужные кольца нужного размера там имеются, а во-вторых, в самый разгар процесса, как потом он объяснил «на знакомый голос», появляется владелец оружейного магазина, где брал маузеры и дробовик. Послушав наши препирательства, извиняется и утаскивает продавца в подсобку, из которой оба появляются через пару минут. Далее звучит краткая история его семьи, из которой следует, что они с ювелиром женаты на родных сестрах. И что он убедил своего родственника сделать скидку молодому человеку, который, несомненно, сдержит свое слово офицера насчет покупки оружия именно у него…

Молодец, умеет считать быстро. За стволы, если их найдет, получит гораздо больше и, без сомнения, поделится со свояком. Подтверждаю свое намерение о закупке по договоренной цене и маузеров, и винчестеров в количестве двадцати штук каждого наименования. А уж про патроны, гильзы для дробовиков, порох, картечь и всю остальную оснастку и разговора нет, подразумевается само собой. После этого цена на кольца моментально приходит к адекватной величине, только требуется подождать всего минут пятнадцать, чтобы ювелир тут же выгравировал на внутренних ободках заветные «ДГ» и «ДФ». По дороге домой, холодея от ужаса, вспоминаю об одном еще не сделанном, но очень важном деле, и заворачиваю извозчика на Базарную площадь, благо ехать недалеко. На вопросы моей любимой отмазываюсь военной тайной и тем, что она сама скоро все увидит. А в душе молюсь, чтобы все получилось… Вот и Гостиный двор. Слетаю с пролетки, командуя лихачу традиционное «Ждать!», несусь внутрь… Тут где-то была цветочная лавка… Ага, вот она!.. И то, что мне нужно, тут тоже есть!..

Блин!!!.. Уже обещано!!!.. Что же делать?!.. Ну, что делать?!!.. Думай, голова, думай!.. Так, а покупатель дал задаток?.. Нет? Хорошо! Просто замечательно!.. Две цены!.. Нет, не согласен?.. Три цены!!!.. Ну… Ну, давай!.. Прими правильное решение!.. Ай, молодца!!!.. Отлично!!!..

Пересчитываю цветы, не дай Бог будет четное число, кидаю деньги, хватаю и мчусь обратно. Ставлю корзинку к ногам моей ненаглядной и выдыхаю традиционное «Это — тебе!». Дальше домой едем уже в компании тридцати с лишним белоснежных роз и их дивного аромата…

По приезду докладываемся Полине Артемьевне и Ольге Петровне о выполнении задания, что вызывает облегченные вздохи, корзина с розами добавляется к целому забору из букетов астр, георгинов, хризантем и еще чего-то, названия которого не знаю. Пользуясь заминкой дам, тихонько сбегаем в сад, где прячемся в укромном уголке и продолжаем игру «Кто кого нежнее поцелует». Правда, вскоре нас находит вестовой Александр и сообщает, что приехали наши дружки-свидетели, и на подходе пролетка с папой и дядей Мишей. Приходится с сожалением прерваться и идти встречать. Первые прибыли в хорошем расположении духа, а вот господа инженеры что-то сильно шумят, слышно еще от калитки.

— Ну, Миша! Кто ж знал, что сегодня еще кому-то вот так срочно понадобятся эти цветы! — Голос у Александра Михайловича оправдывающийся и слегка виноватый. — Куда бы мы потом с ними побежали? Шампанское искать?

— Саша, нужно было всего лишь оставить задаток, и тогда мы были бы уже с цветами! — Михаил Семенович суров и непреклонен, как прокурор на суде. — И что мы, по-твоему, сейчас должны делать? Где их брать?

— Я пойду пройдусь по дворам, попробую купить так. Тут же все наши, путейские… А что это, молодые люди, вы смеетесь, а? Между прочим, мадмуазель, неприлично смеяться над отцом только потому, что какой-то каналья увел у него из-под носа твой букет роз!..

Даша звонко хохочет, потом с трудом спрашивает:

— Вы… Цветы… В Гостином дворе?..

— Да, и договорились с продавцом, но в наше отсутствие какой-то негодяй…

— Папа!.. До этого… Ты был лучшего… Мнения… О Денисе!..

— Александр Михайлович!.. Белые розы?.. — Сам еле сдерживаюсь, чтобы не заржать. — Они уже в доме!..

Тот недоуменно смотрит на нас, оглядывается на поддерживающего общий смех раскатистым хохотом Михаила Семеновича, затем сам начинает смеяться. Так что, взору Ольги Петровны, вышедшей проверить что за посторонний шум во дворе, предстает коллективный сеанс смехотерапии…

— …Боже Вечный, разстоящаяся собравый в соединение и союз любве положивый им неразрушимый…

Церковный речитатив могучего баса священника заполняет все пространство, звучит величественно и торжественно, тоненькая струйка дыма из кадила тянется к потолку, пахнет ладаном, его аромат смешивается с запахом цветов, которые буквально повсюду в комнате…

— …Господи Боже наш, от язык предобручивый Церковь деву чистую, благослови обручение сие и соедини и сохрани рабов Твоих Дениса и Дарью в мире и единомыслии…

Даша, празднично причесанная и нарядная, в белом, с чуть розоватым оттенком, платье стоит на коленях слева от меня на специально расстеленном рушнике. Я опустился рядом на одно колено, честно говоря, не до конца уверенный, что это правильно, но батюшка ничего не сказал. Наверное, он тоже считает, что офицер на коленях — это нонсенс… Дашина ладошка крепко сжимает мою руку, заметно, что моя любимая нервничает… Ответным пожатием стараюсь немного ободрить ее, она смотрит на меня с благодарной улыбкой…

— …Боже Вечный, Сам благослови и этих рабов Твоих Дениса и Дарью, наставляя их на всякое доброе дело, установи, Господи, между ними нерушимый союз любви…

Батюшка трижды осеняет нас крестным знамением, его место занимают торжественные Полина Артемьевна и Александр Михайлович, держащий в руках потемневшую от времени икону Божьей матери, облаченную в еще один расшитый рушник и подвязанную понизу красной лентой…

— Даша… Денис… Дети… — Голос инженера чуть дрожит, видно, что он сильно волнуется и не знает, что сказать. — Живите в мире и согласии… любите друг друга, берегите друг друга… храните любовь и счастье… Благословляем вас на долгую, счастливую семейную жизнь…

— Будьте счастливы, дети… — Принимает эстафету Полина Артемьевна. — Совет вам, да любовь!..

Икона совершает крестное знамение над Дашенькой, она целует ее, затем то же самое происходит со мной… Встаем, поворачиваемся к священнику, наши дружки подносят ему блюдечко с кольцами. Серебряный ободок прочно осваивается на моем пальце, батюшка одевает колечко на пальчик Дашеньке… И все восторженно (радостно) аплодируют, когда мы целуемся…

Звон бокалов, пузырящееся «Абрау-Дюрсо»… Праздничный обед идет своим чередом. Веселый смех, поздравления, тосты, пожелания… Я, не отрываясь, смотрю на мою любимую, и не могу отвести взгляд… Вот почему так?.. Есть женщины красивые, интересные, шикарные, симпатичные, да этих эпитетов — половина русского языка, наверное. Но есть только одна ненаглядная… Та, на которую смотришь, и не можешь наглядеться… Потому, что она какая-то особенная, не такая, как все. Что-то такое есть в ней, что ты согласен бесконечно смотреть и смотреть на любимую…

— …тольевич!.. Денис Анатольевич!.. — Александр Михайлович уже чуть-чуть подшофе. Скорее от радости, чем от вина. — Да Вы меня совсем не слышите!.. Давайте оставим шампанское для дам, а мы с Вами выпьем коньячку! Эту бутылку мы с Полиной Артемьевной храним с тех пор, как Дашенька поступила в гимназию. Специально для этого дня сберегали…

Янтарная жидкость пробегает огнем по телу и приносит какое-то относительное успокоение. Теперь уже почти теща начинает очень издалека нужный ей разговор. И через час завуалированных намеков, высказываемой уверенности в моих возможностях и порядочности, и прочих словесных завихрений, которым позавидовал бы любой дипломат, я понимаю, что у меня есть не более трех месяцев на то, чтобы решить все вопросы, связанные с получением благословления «моих» родителей, разрешения на брак от вышестоящего командования и, собственно, самой свадьбой. Я абсолютно не против, даже наоборот, очень хочу этого, единственная трудность — Томск. Приеду, надо будет сразу же писать письмо папе с мамой и убеждать их изо всех сил. Ладно, прорвемся! Этот вопрос надо решить, и он будет решен во что бы то ни стало!..

Чуть позже с подачи и полного согласия старшего поколения мы вчетвером отправляемся на прогулку в Максимовский парк. Воздухом подышать, да и народу показаться. Так сказать, ненавязчиво прорекламировать наше торжество. Заботливая теща быстренько собирает пикниковую корзинку, куда помещается бутылка легкого вина, завернутые в салфетку бокалы и фрукты в качестве символической закуски. Михаил Семенович, вовремя вспомнив, добавляет туда же очень необходимый штопор. Доктор берется поработать носильщиком и мы, не торопясь шагаем к вокзалу, где ловим извозчика и едем в парк…

Чтобы не нарушать правила приличия и общественный порядок, идем к месту, где парк заканчивается крутым спуском и есть несколько облюбованных публикой мест для пикника. Туда, где я познакомился с доктором Пашей и козликом Вольдемаром. По пути несколько раз раскланиваемся с незнакомыми мне, но очень приятно улыбающимися моим спутникам дамами и господами, видно, не последним представителями Гомельского бомонда. Один раз нас, поздоровавшись, притормаживает компания из трех мужчин, по возрасту годящихся скорее в дедушки, чем в отцы, в сопровождении нескольких дам такого же возраста. Как выясняется, это — учителя и классные дамы гимназии, где учились наши барышни. И Дашенька, сияя от удовольствия, представляет им меня, как официального жениха, подтверждая свои слова наличием заветного колечка на пальчике. Дамы тут же окружают мою любимую, чтобы расцеловаться с ней по этому поводу, мужчины удостаивают меня своими рукопожатиями, наверное, рассчитывая, что после этого я не буду мыть правую руку, как минимум, неделю, и в своей профессиональной манере прочитывают микро-лекцию о том, как мне повезло, что такая замечательная девушка согласилась составить мое счастье. Получается у них почти, как в «Кавказской пленнице» — спортсменка, комсомолка, ну и так далее. Почтительно и с энтузиазмом с ними соглашаюсь, осознавая в голове какое-то состояние дежавю, типа, настоящий учитель, несмотря на разные времена, неизменен. Затем раскланиваемся и шествуем дальше. Вскоре еще раз останавливаемся, на сей раз повстречавшись с довольно шумной компанией Дашиных ровесниц и ровесников, которые оказываются одноклассницами, приятельницами, и лицами, их сопровождающими, в смысле, — кавалерами. Новость становится достоянием широкой публики, девчонки, шумно гомоня, наперебой поздравляют виновницу торжества, сопровождающие лица мужского пола гордо и независимо, даже с некоторым вызовом, смотрят в мою сторону. Наверное, ждут-не дождутся, когда мы исчезнем с горизонта, и можно будет авторитетно уверить своих дам, что они ничем не хуже, а во многих вопросах даже и лучше какого-то там залетного орла в погонах.

Подходим к намеченному месту, и я понимаю, что везение пока что закончилось. Полянка уже занята. И, судя по всему, не просто так. Мордочки уж больно знакомые, одна — так точно. Вольдемара. Остальных не знаю, но, похоже, та компания, с которой встречались в тот раз. Среди них царит некоторое оживление. Вполне допускаю, что ждали именно нас, а чтоб скучно не было, разминались водочкой. Во всяком случае, несколько пустых бутылок от белоголовки я заметил. Конкурент тяжело поднимается, да еще со второго раза, и идет к нам в сопровождении двух человек из группы поддержки. По-моему, он уже пару суток не просыхает… Заступаю дорогу так, чтобы прикрыть девчонок, да и Пашу тоже, из него боец никакой. А то, что намерения у земгусара серьезные — видно издалека. Желваки на мордочке так и играют…

— Какая встреча!.. Мад… мазель Филатова!.. В сопрвож… дени-и… своего… хахаля!.. — Н-да, товарищ явно не в адеквате, за базаром не следит. Сейчас может наговорить такого, что дуэль потом покажется манной небесной…

Доктор совершает самую глупую ошибку, которую только можно совершить!.. Ты же видишь, что он — в зюзю, думаешь, поймет нормальную человеческую речь?.. Куда ты, дурашка?!..

Паша выскакивает из-за моей спины и становится между нами.

— Господа! Господа! Мы же интеллигентные люди!.. Успокойтесь, Вольдемар!.. Денис Ана…

Договорить он не успевает. Земгоровец замечает кольцо у меня на руке… Его взгляд мечется, чтобы увидеть Дашу, но она стоит вместе с подругой за моей спиной… Тяжелая лапища прилетает наотмашь доку в лицо и сметает его на землю!..

— Пшел!.. Клистирная трубка!..

Ах ты, паскуда!!!.. Убью, сволочь!!!.. Пущу на ленточки и тебя, и всю твою сволоту!!!..

— Денис… — Предостерегает Даша. Негромкий оклик моментально гасит растекшееся по жилам всепожирающее бешенство… Быстро оборачиваюсь, ловлю ее тревожный взгляд. Понимаем друг друга без слов… Ты права, маленькая!.. Начинать новую жизнь со Зла?!.. Отметить день обручения кровавой бойней?!.. Нет уж!.. Повезло тебе сегодня, тварь!.. Ох, как повезло!..

Пятерня тем временем летит уже мне в лицо… Ну, давай, поиграем в корриду!.. Правая рука навстречу удару. Скользящий блок, на обратном движении поддергиваю за рукав, чтобы по инерции противник сунулся дальше… Вот так, шажок пошире… Оказываюсь у него за спиной, добавляю скорости пинком в поясницу… Бугай делает еще два неуверенных шага, путается в ногах и продолжает движение по баллистической траектории… Останавливается, наткнувшись на деревце… И чего ты так орешь?.. Определись: «Ой!», или «Ай!»… Ну, кто же виноват, что ты за ветки акации схватился, чтобы подняться…

— Что, висюльку нацепил, думаешь, можно теперь с чужими девками путаться?!.. — Во, блин, аж давится от ненависти. А за «девку» отдельно, ушлепок, получишь…

Не, ну точно, — коррида! Вовчик уже рядом, левая рука захватывает мой правый рукав на плече, вторая собирается в кулак и летит в голову. Ага, такое мы проходили… Шаг правой вперед с разворотом против часовой, я уже вне удара, левая рука срывает захват и, провернув, тянет кисть влево-вниз. Далее должен быть удар правой локтем в висок, после чего можно и похоронить… Но сегодня работаем в мягком ключе… Доворачиваю захваченную руку так, чтобы он согнулся и несильным ударом с левой ноги по плавающим ребрам отправляю тушку уже в боковой полет. Пьяный кабан тормозится об одного из своих сопровождающих и вместе с ним падает. Подбирает под себя руки-ноги, полминуты стоит на карачках, восстанавливая дыхание, затем снова поднимается и, как бульдозер, прет на меня. С пустой бутылкой в руке… И где ж ты таких пошлостей нахватался?.. О, какой замах красивый, почти вертикально!.. Подшаг вперед-влево, разворот по часовой, вписываюсь в движение, захват за бьющую кисть обоими руками. Разворот в обратную сторону, крутим кисть, большие пальцы давят на основания мизинца и безымянного… Дикий вопль, бутылка летит на землю, мелькают ноги в сапогах, чуть продергиваю руку, земгусар приземляется на спину. Быстрый перехват, теперь пальцы выкручены наружу, кисть, локоть, плечо на одной линии, упирающейся в землю. И подошва моего правого сапога опирается на ширинку Вольдемарчика. Его дружок собирается кинуться на подмогу, но натыкается на мой взгляд и замирает…Все, спектакль окончен. Теперь — небольшой урок хороших манер…

— Сейчас ты, мразь, извинишься за грубые слова. Повторяй: «Уважаемая Дарья Александровна! Господа! Покорнейше прошу извинить меня за грубость!».

Что, не хочешь? Не нравится?.. А вот так?.. Немного переношу свой вес на правую ногу. Опаньки, — глазки испуганные, и ротик скривился… Еще немного…

— О-й-ю!.. Уважаемая-я!.. А-я!.. Дарья Александровна!.. А-й-ю!.. Господа!.. Покорнейше прошу простить мою грубость!..

Убираю ногу и отпускаю придурка, который переваливается набок, затем кое-как поднимается. Отфутболиваю ногой в сторону компании стеклотару, затем окликаю уже отковылявшего земгоровца.

— Эй! На два слова… — Подхожу поближе, говорю так, чтобы никто больше не слышал. — Последнее предупреждение. Если, неважно по какой причине, что-то случится с близкими мне людьми, я тебя убью. Медленно. Больно. С удовольствием. Ни полиция, ни Господь Бог тебе не помогут. Никто не найдет того места, где я тебя закопаю. Запомни это очень хорошо, больше предупреждений не будет. Кстати, я теперь частенько буду наведываться в мастерские… Ты меня понял?.. Вот и чудненько…

Возвращаюсь к барышням и оклемавшемуся Паше. Видимых повреждений нет, только правая щека гораздо краснее левой. И чуть пухлее. Но это скоро пройдет. А вот небольшое внушение сделать надо.

— Доктор, я Вас очень душевно прошу! Всех больных я буду посылать к тебе, но пока я здесь, все, кому хочется помахать кулаками и получить по морде, — моя епархия! Но за то, что по-мужски вступился — спасибо!.. — Жму Паше руку. — Кстати, давайте поищем более подходящее местечко, здесь не очень хорошо пахнет…

* * *

Мы с Дашей стоим на перроне возле моего вагона и никак не можем попрощаться… Пять отпущенных дней истекли. А, кажется, что промелькнула целая вечность… Вчера, после все же состоявшегося пикника мы проводили домой наших дружек, доктор Паша решительно пообещал, что присмотрит за моей невестой, в смысле, никому не даст ее в обиду. Сомнения в его способностях остались, больше уверенности мне придает обещание моей ненаглядной постоянно носить с собой малыша браунинга. Все эти мысли, вероятно, отразились у меня на лице, поскольку Павел свет Игнатьевич прозрачно намекнул, что в данном случае он в большей степени рассчитывает не на кулаки, а на свои способности Эскулапа. А среди его ВИП-клиентов, которым он сумел помочь, числятся жена и единственная дочка начальника жандармского управления города, а посему… Дальше объяснять мне на потребовалось. Зато эти объяснения срочно понадобились для Маши, которая очень подозрительно эту новость выслушала…

Потом, не торопясь и оттягивая момент расставания, дошли до почти уже родного мне дома, спрятались под знакомой липой, чтобы напоследок нацеловаться вдоволь. Когда заметно стемнело, я довел Дашеньку до самой калитки, получил напоследок особо нежный чмок, и, дождавшись, когда она помашет мне рукой и за ней закроется дверь, побрел в гостиницу, где промаялся бессонницей и разными мыслями большую часть ночи.

С утра получил жандармскую бронь на поезд на трех человек, как и было договорено, смотался на пересыльный пункт, где доложился коменданту об убытии и о том, что согласно еще одной волшебной бумаги от Валерия Антоновича, правда, за подписью Командующего, забираю из госпиталя унтер-офицера Пашкина и рядового Пахомова, которого Пашкин же и отрекомендовал.

Заехал в мастерские, тепло попрощался с Александром Михайловичем и Михаилом Семеновичем, которые отдали часть уже готовых железок, затем — гостиница, собраться, упаковать свое вновь приобретенное имущество…

Теперь стоим с Дашей на перроне и не решаемся сказать друг другу самые тяжелые слова. О разлуке, о прощании… Бойцы с имуществом уже в вагоне, держат места, народ, снующий возле вагона, как-то сам собой обтекает нас с обеих сторон, Полина Артемьевна с Сашкой стоят в нескольких метрах, не желая нам мешать, с ними я уже попрощался…

Дашины глаза потихоньку наполняются предательской влагой, первая капелька, оставляя мокрую дорожку, катится вниз, очень осторожно убираю ее с нежной щеки…

— Ну, вот, сейчас я разревусь, стану некрасивой и все будут смеяться… — Она пытается улыбнуться сквозь слезы.

— Солнышко мое, ты всегда будешь самой красивой, самой прекрасной, самой-самой любимой на Земле… Не плачь, маленькая, я же скоро снова приеду…

— Ты едешь на фронт, там… Там опасно, там стреляют…

— И до этого тоже стреляли, но не попадали. А сейчас у меня есть ты, и я теперь, — как Дункан МакЛауд из клана МакЛаудов… — Ну, вот, поменяли тему и слезы прекращаются.

— А… Кто это?.. — Даша по-детски хлюпает носом.

— Это — герой одного фильма из… моего «прошлого». Он был бессмертным воином и сражался с такими же…

— Мне Ирина Ивановна там, у собора сказала, что видит у тебя непростую, особенную судьбу, и тебе в жизни предстоит многое сделать… Она умеет это… Денис, любимый, я знаю, что не имею права, не должна просить тебя об этом, но… Я тебя умоляю, заклинаю, побереги себя!.. — Слезы снова начинают собираться в уголках любимых глаз… Как же мне тебя успокоить, моя хорошая?.. Память подсказывает самый подходящий вариант. Из школьной программы… Спасибо и низкий поклон Вам, Константин Симонов… Ничего и никого больше не стесняясь, обнимаю вздрагивающие плечи и тихонько шепчу на ушко…

Дашенька жалобно смотрит на меня, не отрывая глаз, слезинки катятся по щекам, ее руки соединились у меня на шее, не желая отпускать…

Она прижимается ко мне, обнимает так крепко, как будто какая-то неведомая сила пытается оторвать ее от меня, прячет заплаканное лицо у меня на груди… Господи!!!.. Как же я не хочу расставаться с ней!!!.. Как же я не хочу отсюда уезжать!!!..

Звон станционного колокола, гудок паровоза, лязг буферов. Вагон начинает медленно проплывать мимо… Целую заплаканные глаза, щеки, губы…

— Я буду ждать!.. Обязательно!.. Только ты возвращайся!.. Я люблю тебя, слышишь?!.. Возвращайся!!!.. — Маленькие ладошки отпускают меня, заскакиваю на подножку и, не обращая внимания на ворчание проводника, стою и машу рукой удаляющейся светлой фигурке на перроне, пока она не скрывается вдали…

* * *

Собственно Институт находился на некотором удалении от электростанции, на небольшом возвышении, от которой к нему тянулась ЛЭП. Несколько ажурных металлических столбов, поблескивая новенькими фарфоровыми изоляторами, были расставлены по-военному в одну линию через каждые сто метров. В глаза сразу бросались рамки и сети, которые располагались под проводами.

Павлов, который уже привычно исполнял роль чичероне, прокомментировал картину:

— Это все чудачества местных чиновников. Им в каждом столбе мнится Пизанская башня, вот и приказали «принять меры к недопущению падения конструкций на головы обывателей». Инженер Классон ругался, убеждал словами и расчетами, но все бесполезно. Не помогло и присутствие представителя завода Гюжона, который специально приехал для показательной установки опор — наше крапивное семя было неумолимо. Слава Богу, что не потребовали строить «мост для ЛЭП», подобно их германским коллегам.

Авто тем временем проехало вдоль трехметровой деревянной ограды, в которой толстые бревна лежали на бревнах, подобно тому как строят избы, и остановилось напротив ворот, находящихся между двумя многоугольными башнями, увенчанными шатрами, покрытыми тесом с флюгерами в виде золотых петушков. Створки ворот были сделаны из массивных дубовых плах и усилены толстыми железными полосами, скрепленными между собой заклепками.

Федор Артурович решил осмотреть это сооружение поближе, а заодно размять затекшие от долгой поездки ноги, что было неудивительно для такого великана как он, и вышел из машины. Павлов, как гостеприимный хозяин, присоединился к генералу. Им составили компанию Прохор, который считал своим долгом находиться рядом со своим командиром, и зауряд-врач Водкин.

Увиденная картина заставила Келлера серьезно задуматься. На первый взгляд многое говорило о том, что автор проекта был, по-видимому, сторонником возврата к исконно русским традициям и показного отказа от всего европейского и, особенно, германского. Казалось, что это городок сошел с картин Васнецова, или Рериха, и в любую минуту из ворот во главе своей дружины может выйти премудрый царь Берендей или выехать на коне Вещий Олег. Федор Артурович тут же вспомнил, что даже сам Император Николай Александрович любил одеваться в княжеские одежды времен допетровской Руси и, как утверждалось в некоторых слухах, планировал внести в военную форму некие древнерусские элементы. У этого то ли острога, то ли кремля не хватало лишь крепостного рва. Впрочем, как отметил про себя генерал, при всей внешней декоративности и некоторой миниатюрности это не слишком ослабляло защитный потенциал «фортеции» — поверх стены, на Г — образных кронштейнах была натянута колючая проволока, а примерно через 50 шагов слева и справа виднелись выступающие вперед башенки. В узкой бойнице одной из них, блеснул солнечный зайчик на стеклах бинокля или стереотрубы. Если добавить ко всему и то, что на расстоянии нескольких сот метров от стены были спилены деревья и вырублен кустарник, то в случае отсутствия у гипотетического противника артиллерии, шансы взять крепостицу штурмом были весьма невелики. Но тут пришлось прервать осмотр, так как Павлов предложил вернуться в машину, дабы не задерживать служебный транспорт и не отвлекать людей от работы, пообещав ответить на все вопросы, на территории Института.

Между тем, трижды проревел электрический клаксон «санитарки», после чего из дверей приворотных башен вышли и направились к фургону одновременно с двух сторон пять человек. Всех их объединяло несколько общих признаков: добротная солдатская форма без погон, наличие георгиевских крестов и медалей, отличная выправка при достаточно почтенном возрасте и особая походка бывалых охотников или пластунов. Все они были вооружены — двое, подошедшие с осмотром к фургону имели на поясе расстегнутые кобуры с наганами, а двое остановившихся в метрах пяти, держали в руках дробовые магазинки. Пятый, по всей видимости, старший держал в руках толстую открытую тетрадь.

В сознании Келлера, внезапно опять дал о себе знать молчавший до этого на протяжении последней недели «некто», которого он сам про себя уже окрестил «ефрейтором»: «Ничего себе — ВОХРА в натуре…». Но поразил генерала не внутренний голос, а последовавшая за ним фраза академика Павлова, который как будто прочитал его мысли:

— А это, Федор Артурович, одна из обширного списка новинок, которые есть в нашем Институте — военизированная охрана или кратко: «ВОХР». Надеемся, с помощью принца добиться высочайшего одобрения и внедрить ее в аналогичных учреждениях. А заодно, в свободное от дежурства время, они проводят занятия с подростками из окрестных поселков. У нас уже сформирована своя потешная рота. Форму для них взяли по образцу, предложенному есаулом донского казачьего полка Владимиром Федоровичем Фон-Эксе. Для сей работы, отбираем бывалых бойцов, которые по возрасту, или по причине ранения освобождены от призыва. Предпочтение отдаем георгиевским кавалерам, как имеющим боевой опыт, родом из всех губерний Империи, пожалуй, за исключением Варшавского генерал — губернаторства, Великого княжества Финляндского и Прибалтийского края… — чуть помолчав, Иван Петрович улыбнулся каким — то своим воспоминаниям и закончил не совсем понятными для генерала словами:

— А то, не дай Бог подерутся… горячие финские парни.

Генерал почувствовал, что Некто опять пытается что — то вякнуть и усилием воли «заткнул ему рот».

Между тем, «вохровцы», удостоверившись, что в кабине сидят известные им лица, заглянули в фургон. При виде генерала, мгновенно встали во фрунт и привычно отдали честь вначале Келлеру, а затем и Павлову. Но при этом не «ели начальство глазами», а коротким, цепким взглядом мгновенно оглядели присутствующих. И лишь после этого, вторично откозыряв, отошли от машины.

Сюрпризы на этом не закончились. Ворота, оснащенные электроприводом, без видимого вмешательства людей распахнулись, открывая проезд. Санитарный фургон неспешно тронулся с места и, не ускоряясь, въехал на территорию Института. Дорога была украшена небольшими, но массивными бетонными клумбами, расставленными в шахматном порядке, между ними причудливо извивалась асфальтовая полоса, посередине которой была нанесена белой краской широкая линия. Автомобиль двигался со скоростью пешехода, аккуратно повторяя ее изгибы. Любое отклонения от запрограммированного маршрута непременно привело бы к столкновению с бетонными квадратами, разбавленными бревенчатыми срубами, напоминающими избушку из сказки в миниатюре. Подобное фигурное катание, а точнее лавирование между этакими «сухопутными рифами» удивило Келлера, и он обратился за разъяснением к Павлову:

— Иван Петрович, ну кто же так строит? Признаюсь, вначале я решил, что Ваш архитектор следует модному сейчас стилю а ля рюс, но после этой поездки склоняюсь к предположению об его увлечении футуризмом, подогретом кокаином?

— Напрасно иронизируете, Федор Артурович. Основным критерием было обеспечение безопасности нашего Института при максимально возможной маскировке этих мероприятий. Представьте себя на месте нападающих, которые на грузовике пытаются попасть или покинуть эту территорию. Тем более что автомобиль может и взорваться. Эти, так называемые, «архитектурные причуды» способны создать им массу проблем и подставить потенциальных террористов под перекрестный огонь охраны. А общий вид «нашей крепости» лишний раз подтверждает слухи о чудачестве и, в некотором роде, самодурстве Вашего покорного слуги, да и материал далеко вести не пришлось.

Пока длился этот разговор, «санитарка» закончила свой «танец» и остановилась возле двухэтажного дома выглядевшего как терем в саду князя Жемчужного. Сходство с картиной Васнецова усиливала группа мужчин одетых в кафтаны стрельцов, при шашках, которые перешучиваясь, загружались в грузовик Правда, на поясе у всех были кобуры с револьверами, а за плечами вместо пищалей — карабины.

Павлов первым вышел из фургона и предложил генералу с денщиком следовать за ним.

— Вот здесь, господа, у нас находится центр жилой зоны, и гостиница, в которой Вам предстоит квартировать. А Вам, уважаемый Евстафий Иванович, придется пройти в соседний дом, в котором проживают наши медикусы, кои еще не успели связать себя узами Гименея. Я уверен, что им пойдет на пользу близкое соседство с человеком, обладающим столь богатым жизненным и профессиональным опытом.

На втором этаже — медицинская часть. Так что для того, чтобы пройти углубленную диагностику, нужно всего лишь подняться по лестнице. Кстати, Евстафий Иванович, на одном из кабинетов уже висит табличка с Вашим именем, занимайте и включайтесь в нашу общую работу. И первым заданием будет исцелить нашего общего друга — Федора Артуровича, от недугов телесных и душевных. Думаю, что и Вашему верному хранителю Прохору, не повредит подлечиться.

Врач Водкин не удержался и сразу же направился осматривать свое новое место работы.

— Взгляните далее, находятся — административно — хозяйственная, техническая и прочие зоны Института.

Иван Петрович проиллюстрировал свои слова, жестом показывая на ажурную антенную мачту радиотелеграфа, которая располагалась в нескольких сотнях метров за дополнительной оградой с будкой КПП.

В сознание Келлера все-таки отозвался «ефрейтор»:

«Опаньки, как будто с нашего ОКИКа срисовали…».

Федор Артурович привычно рявкнул про себя, загоняя незваного гостя на задворки сознания, используя обширный лексикон командного мата, бережно культивируемый фельдфебелями и унтерами, еще со времен императора Петра Алексеевича. Впрочем, большинство их высокородий и превосходительств, а также действительных и тайных в случае необходимости, могли выдать большой и малый Петровский, Морской и прочие загибы.

Подойдя к дверям, Иван Петрович нажал кнопку электрического звонка. В небольшом окошечке мелькнули, чьи-то глаза и створки распахнулись.

Внутри здания практически ничего не говорило о том, что оно находится на тщательно охраняемой территории. За металлической перегородкой с толстым стеклом размещался молодой мужчина в штатском костюме. Видимо предупрежденный заранее о прибытии гостей, он встретил их у лестницы, вежливо поздоровался и выдал ключи.

Номера один напротив другого и отличались, пожалуй, только размером. Генерала Келлера, не говоря уж об его денщике, приятно удивили те удобства, которыми они обладали. Особенно поразил электрический подогреватель воды в ванной, правильному обращению с которым Павлов обучил за несколько минут. Установленный в комнате телефонный аппарат позволял связаться с коммутатором, а через него и практически с любым объектом Института, внесенным в перечень номеров. Ознакомится с ними, можно было, заглянув в небольшой справочник, лежащий рядом. В платяных шкафах были приготовлены темно-синие брюки с кушаком и фуфайки с коротким рукавом с красным кантом. Внизу стояли черные парусиновые туфли на резиновой подошве.

— Вот в этих костюмах, господа, которые мы позаимствовали из гардероба любителей заняться Сокольской гимнастикой, Вам, будет более комфортно пройти медицинский осмотр и необходимые процедуры. С нашими эскулапами Вы более тесно познакомитесь завтра, поутру. Как говориться на свежую голову и пустой желудок. А пока, прошу проследовать за мной в столовую на обед. Кстати, чуть не забыл, Вам следует изучить несколько вариантов меню на последующие дни и сделать свой выбор… Да, еще одно: если захочется чая или кофе, то достаточно передать Ваше желание по телефону дежурному и в течение 10 минут все будет доставлено в номер, аналогично можно вызвать и врача… Ну и как Вам наш институт, Федор Артурович, впечатлены?

— Ну и ну, — все, что смог сказать Келлер, но эта короткая фраза, неожиданно вызвала проницательный взгляд Павлова, брошенный на генерала, в сознании которого с изрядной долей ехидства прозвучали неслышные слова «ефрейтора», более похожие на абракадабру: «Не НУИНУ, а НИИЧАВО!».

Столовая так же вызвала некоторое удивление: посетители, которые пришли туда ранее брали подносы, ставили их на решетчатую направляющую, сделанную из длинных трубок и, перемещаясь вдоль раздаточной линии, как назвал эту конструкцию Павлов, выбирали себе блюда по вкусу. Там же стояло несколько самоваров, по всей видимости — электрических. Своими округлыми формами, обилием медалей и весьма почтенным объемом, они напомнили Федору Артуровичу полковников из интендантства или новомодных земгусаров.

Впрочем, для Келлера и Найденова сделали исключение: они смогли сделать свой выбор меню, изучив лежащею на столике папку. Конечно, перечень блюд уступал столичным ресторанам, но, к примеру, только первые блюда были представлены в четырех вариантах.

По рекомендации Ивана Петровича заказ выглядел следующим образом:

На первое: азиатский суп-пюре из баранины, к которому на отдельных тарелках подавался белый хлеб, нарезанный и высушенный в печи сухариками;

На второе: говядина, на манер приготовляемой горцами;

Салат из помидор и лука;

Качество и количество предлагаемых блюд могли бы удовлетворить завзятого гурмана, обладающего отменным аппетитом. А посему, чай, кофе, и разнообразная сдоба остались без внимания. Зато медовый квас оказался очень кстати и позволил утолить жажду вызванную острыми специями. Прихлебывая мелкими глотками пенящийся напиток, Келлер решил разрешить некоторые сомнения, задевавшие некоторые струны его души, доставшиеся от далеких немецких предков.

— Прекрасная кухня, Иван Петрович, не всякий ресторан может похвастаться такой же. А что, здесь всегда так замечательно готовят?

Павлов, довольно улыбаясь, ответил:

— Именно всегда, Федор Артурович, как любил говаривать один из научных работников: меню скромное, но питательное. А хорошее настроение, с которым пациенты и наши сотрудники покидают сие заведение — составная часть лечения. Ибо: коли, доктор сыт, так и больному легче.

Генерал, которому показалось, что он когда — то уже слышал эти слова, решился и продолжил:

— Иван Петрович, простите, что перехожу к деловым вопросам, но все — же, сколько стоит лечение и проживание в Вашем Институте? Я хотел бы сразу заплатить необходимую сумму.

— Для Вас, Федор Артурович, и для Вашего боевого друга все совершенно бесплатно!

Павлов поднял руку, прерывая невысказанные генералом возражения, и решительно отрезал:

— Да, мы умеем считать и зарабатывать деньги. Весь наш Институт не стоит государству ни копейки, но напротив — мы еще и помогаем державе и армии чем можем. Если бы Вы знали, сколько платят за свои реальные и надуманные недуги некоторые дамы из высшего света и полусвета. Для них, подобно героине Толстого, модная болезнь — это развлечение. А уж различные приличные (и не совсем) хвори их супругов или любовников это вообще, тема для отдельного и отнюдь не послеобеденного разговора.

Но когда речь идет о людях, потерявших здоровье на честной ратной или иной государевой службе, то мы работаем бесплатно. А то ведь в нашем царстве — государстве зачастую, как в Испанском королевстве: «Шустрый, да быстрый — выйдешь в министры. С честью, с отвагой — станешь бродягой». — И, Павлов, желая поставить точку, хлопнул ладонью по столешнице и заявил: — Да — с, и это не обсуждается!!! — И далее, уже спокойнее. — Давайте, лучше оговорим наши дальнейшие планы. Если не возражаете, поднимемся ко мне в кабинет, тем более, что (Павлов посмотрел на наручные часы) — нас уже ждет доктор Голубев, который назначен Вашим лечащим врачом.

Увидев доктора и пожав после представления руку, генерал отметил, что Зиночка весьма точно обрисовала его внешность: худая фигура испанского идальго из романа Сервантеса с бородкой и лишь, отсутствие длинных усов отличала его от легендарного Дон Кихота. В отличие от героя романа, он был облачен в военный френч без погон, бриджи и сапоги. Келлер повторил свою историю, о таинственном «голосе» и ведениях, которую уже рассказывал Павлову.

С первых же слов, которые произнес в ответ Михаил Николаевич, Келлер понял, почему об этом враче он слышал много хорошего. Это был настоящий Врач, Эскулап, который способен помочь и исцелить. Они вселяли покой и уверенность в том, что все будет хорошо.

И так, Федор Артурович, ознакомьтесь вот с этой бумаженцией, — доктор протянул генералу бланк, на котором ряд кружочков с цифрами были соединены стрелками, — это, в некотором роде порядок прохождения Вами медосмотра. Начнете со сдачи анализов, затем кабинет антропометрии и далее т.с. по маршруту. Кстати, Вас в этом году просвечивали рентгеном? Нет? Отлично. В таком случае мы сможем безбоязненно просмотреть, как сказались ранения и травмы на организм. Проверим сердечко и прочее. А закончим в моем кабинете, где мы под руководством Ивана Петровича и с Божьей помощью постараемся разобраться с голосами.

Тут в разговор вступил Павлов:

— Федор Артурович, опыт врача говорит о том, что контузия может повлиять на органы чувств и, в частности на обоняние. Давайте прямо сейчас это и проверим. Михаил Николаевич, передайте, пожалуйста, генералу вот эти две пробирки.

Через мгновение, перед Келлером оказался штатив с двумя небольшими стеклянными сосудами помеченными литерами Х и У.

— Федор Артурович, одна из этих пробирок стерильно чистая, а в другой когда — то был налит керосин. Попробуйте по запаху выявить именно её. На эксперимент отводим минуту. Время пошло.

Со стороны картина выглядела несколько комично. Мужчина гренадерского роста в генеральском мундире подобно профессиональному сомелье тщательно обнюхивал пробирки и даже, чего греха таить, попытался лизнуть одну из них.

Наконец, Павлов скомандовал: Время!

Келлер, еще раз втянул носом воздух и сказал: Скорее всего, керосин был в пробирке «Х».

— Ну что же, ответил Иван Петрович, хочу Вас обрадовать — с обонянием всё в порядке. Я предлагаю Вам хорошенько отдохнуть, если появится желание до ужина прогуляться по территории, то дежурный получил необходимые инструкции. Завтра, с 9.00 начнем наш марафон по кабинетам и эскулапам, не забудьте, кстати переодеться. А заодно Ваш мундир вычистят и выгладят.

Через несколько минут, когда генерал ушел в свой номер, Павлов и Голубев обменялись мнениями по поводу эксперимента:

— А Вы оказались абсолютно правы, Иван Петрович. Келлер таки выявил пробирку с «керосином», хотя они были обе одинаково стерильны. Следовательно, у него высокая степень внушаемости. Я, признаться, думал, что генерал с привычкой командовать тысячами людей, посылать их в бой, подчиняя своей железной воле, окажется более твердым орешком.

— Видите ли, Михаил Николаевич, — ответил Павлов, который, не подымал глаз на собеседника и что — то записывал в блокнот, — Дело в том, что мы, военные боимся, тут он несколько запнулся и поправился: — то есть, я имел в виду, просто военные, при выполнении поставленной задачи, больше всего бояться показать немогузнайство. И они отчаянно пытаются найти решение там, где его нет. Значит завтра после всех осмотров и анализов, заручившись согласием Федора Артуровича, попробуем провести гипнотический сеанс, и, надеюсь, получим ответы на все наши вопросы. Хотя, я подозреваю, что с этим «ефрейтором» в сознании, не все так просто. Кстати, Михаил Николаевич, у Вас не появилось новых данных об этом оракуле с погонами прапорщика, благодаря которому мы познакомились?

Доктор покраснел и отрицательно покачал головой, опасаясь, что голос невольно выдаст обман и одновременно незаметно, скрестил пальцы, отчаянно надеясь, что академик всего этого не заметил.

— Значит ничего нового, — подытожил Павлов, — жаль, но время ПОКА терпит. Придется видимо обратиться за содействием к принцу Ольденбургскому. Уверен, что ответ на запрос, подписанный его Императорским Высочеством, получим незамедлительно.

Но наш разговор, Михаил Николаевич, натолкнул меня на одну идею. Скажите, Вы знакомы с научными работами итальянцев Анджело Моссо, Чезаре Ломброзо и Виторио Бенусси доказывающими возможность инструментального выявления лжи?

— Иван Петрович, но все это попахивает средневековьем, шаманство какое — то: измерять пульс, обнюхивать потовые железы. Так может, в качестве эксперта пригласим осла с измазанной в краске хвостом, хе — хе — хе?

— Не скажите, коллега, не скажите. Наш с Вами великий предшественник Авиценна по пульсу не только ставил диагноз, но и если верить легенде, спас от смерти несчастную девушку, вычислив адрес и имя её возлюбленного. А если обратиться к современности, то еще в 1895 году для выявления лжи применили — гидросфигомометр, а совсем недавно и пневмограф. И эти доказательства приняли даже в суде!!!! А по данным, которые мы получили, благодаря нашей разведке за океаном американский психолог Уильям Мартсон активно работает в этом направлении.

А посему, Михаил Николаевич, формируем группу: я осуществляю общее руководство, Павел Иванович Ижевский используя свои старые связи с учениками Попова — курирует техническую часть исследований, а за Вами — выдвижение кандидатур психологов и невропатологов. Тему назовём — «Локки». Задание — до конца 1915 года создать действующий образец прибора, и подготовить его к производству хотя бы в виде опытной партии. Сам аппарат пусть именуется «полиграф». Звучит академически, а суть скрыта.

Но на сегодня — всё, отдыхаем. Завтра нам предстоит серьезная работа.

С предложение «прерваться» Голубев, согласился с энтузиазмом, правда он предполагал срочно поставить в известность капитана Бойко о том интересе, который проявляет академик Павлов к Гурову и о возможном запросе от имени принца Ольденбургского. Задача была не из легких, ибо военная цензура и перлюстрация почтовой корреспонденции стала притчей в языцех и модной темой страшных историй о «черных кабинетах», рассказываемых во время интеллигентских посиделок с проклятиями в адрес «царских сатрапов и душителей свободы». В действительности все обстояло одновременно значительно проще и сложнее. Существовала сиќстема осмотра почтовых отправлений. Вся корреспонденция, постуќпающая в военную цензуру, подразделялась на категории:

1) письма, отправленные за границу (заказные, простые, страхоќвые, посылочные);

2) письма, прибывшие из-за границы (заказные, простые, страхоќвые, посылочные);

3) корреспонденция в действующую армию и из неё;

4) внутренняя переписка по специальным секретным предписаниќям, шифрованная, условная и непонятная по своќему содержанию.

Штат военных цензоров был не велик, но зато среди работников попадались настоящие уникумы. И именно такой специалист благодаря стараниям ротмистра Воронцова работал на филиале почтового отделения на территории Института. По иронии судьбы его имя и отчество, да и внешность совпадала с известным персонажем Гоголя — Акакием Акакиевичем. Но стоило поближе познакомиться с этим скромным разборщиком писем, как эта ассоциация таяла как туман. Знание нескольких европейских (и не только) языков, навыки химика, фотографическая память, педантизм в работе, и, способность быть совершенно незаметным делали его незаменимым.

У Акакия Акакиевича выработался удивительный «нюх»: он мог определять содержание письма по его наружному виду или по почерку адресата. Однажды эту способность проверил лично академик Павлов, который заключил с ротмистром Воронцовым пари и, с треском его проиграл. Ему предъявили несколько почтовых конвертов из личного архива Ивана Петровича, и без малейшей ошибки Акакий Акакиевич отделил послание аристократа, от коммерсанта, чиновника от литератора. Впрочем, Павлов абсолютно не огорчился, а наоборот обрадовался своему проигрышу и приказал удвоить жалование столь ценного работника.

Неудивительно, что уже утром на столе у Ивана Петровича лежал лист с наименованием полевой почты, куда адресовал своё письмо доктор.

Ночью прошла небольшая гроза, воздух наполнился свежестью, поэтому Келлер отлично выспался при открытых настежь окнах. Ровно в 8.15 в дверь деликатно постучал дежурный, давая знать, что пора просыпаться. Завершив утренний туалет, генерал и денщик чувствуя себя несколько непривычно в спортивных костюмах, приступили к обходу медицинских кабинетов. Часть манипуляций были хорошо знакомы генералу. В кабинете антропометрии его взвесили, измерили рост. При определении мышечной силы, Федор Артурович ухитрился буквально раздавить кистевой динамометр, который был не рассчитан на столь железную хватку. Симпатичная сестра милосердия аккуратно собрала обломки в коробку и успокоила несколько сконфуженного генерала словами, что: «теперь эти бренные останки займут достойное место в музее Института, посвященных наиболее знаменитым пациентам».

Рентгеновский аппарат почти не отличался от применяемых в военных госпиталях. Но установка для снятия кардиограммы была настоящей новинкой, доселе абсолютно незнакомой не только Келлеру, но и значительной части медицинских работников в Российской Империи. Среди врачей и сестер, которые усердно простукивали, просвечивали и прослушивали Федора Артуровича и Прохора особенно «свирепствовал» доктор Водкин. Потребовав от своих пациентов «раздеться до исподнего и лечь на кушетки», Евстафий Иванович заботливо протерев иглу спиртом, безжалостно проколол ею спины, выявляя стадию развития остеохондроза. Через несколько часов, немножко вымотанные «товарищи по несчастью» подошли к кабинету, который значился на «маршрутном листе как предпоследний пункт марафона к здоровью. К удивлению и нескрываемой радости внутри, вместо очередного эскулапа или аппарата из серии прокрустова ложа, их ожидал кипящий самовар, большой фарфоровый чайник, наполненный ароматным чаем, большие чашки с блюдцами, сахарница, вазочка с малиновым вареньем и свежая выпечка. На соседнем столике лежали газеты и несколько журналов. Очаровательная горничная, завершив сервировку, вежливо доложила Келлеру о том, что «пока доктора изучают результаты медосмотра, господа могут часик отдохнуть, перекусить, тем более, что завтрак им пришлось пропустить». Затем, прелестница вежливо присела перед генералом, стрельнула глазками в сторону Прохора и вышла, оставив о себе напоминание в виде легкого аромата духов. С удовольствием выпив по нескольку чашек чая, отдав должное булочкам и плюшкам, проигнорировав прессу, они буквально на минутку сомкнули глаза, уютно разместившись в креслах и, совершенно незаметно задремали. Из сна их вырвало деликатное покашливание Евстафия Ивановича, который сообщил, что: «Федор Артурович, Вас ждут Павлов и Голубев, а мы тут пока с Прохором ещё чайку погоняем».

Келлер прошел вдоль длинного коридора и на мгновение замер перед дверью, на которой была закреплена табличка с надписью: Академикъ И. Павловъ. Затем сделав вдох — выдох постучал и решительно зашел внутрь.

В уютной комнате почти ничего не говорило о том, что её хозяин — врач. Небольшой письменный стол, на котором лежала папка с результатами медицинского осмотра генерала, книжный шкаф. На стене несколько картин с сюжетами о Древней Руси.

На отдельной тумбочке — два телефонных аппарата, в углу — несгораемый шкаф производства братьев Смирновых. Голубев разместился сбоку на мягком стуле. Павлов, который прохаживался по кабинету, предложил генералу присесть на массивное кожаное кресло, которое бережно приняло и комфортно устроило атлетическую фигуру Келлера. Иван Петрович вернулся за стол, раскрыл папку и обратился к генералу.

— Уважаемый Федор Артурович, мы с коллегой внимательно изучили Вашу медицинскую карту и теперь можем сделать определенные выводы. Ваше физическое состояние, не внушает ни каких опасений. Невзирая на Ваши ранения и травмы и уже не юношеский возраст, у Вас могучий организм, говоря техническим языком — у него колоссальный запас прочности. Конечно, пройти курс лечения необходимо, в особенности подправить раненную ногу, но через две — три недели, Вы сможете скакать верхом или отплясывать мазурку и при этом дать фору молодым корнетам. Но нервы крайне истощены и для принятия мер, нам нужно, прежде всего, разобраться с Вашими переживаниями и голосами в подсознании. А посему, я предлагаю действовать по военному: не бежать от своего страха, а встретиться с ним лицом к лицу. Мы проведем с Вами сеанс гипноза. Поверьте мне, что этот метод основан на многолетней практике и не только совершенно безвреден, но и напротив полезен. Во время сеанса Вы испытаете ощущения подобные тем, которые предшествуют обычному сну. И самое главное по окончании сеанса Вы будите помнить все, до мельчайших подробностей.

Кроме того, мне будет ассистировать Михаил Николаевич, а медицинскому обеспечению нашего Института может позавидовать даже Императорская Академия. И главное: не удивляйтесь ничему из того, что Вы, возможно, услышите во время сеанса.

Ну что, Вы согласны?

Келлер решительно кивнул и лишь спросил: а что я должен делать?

— Ровно ничего, Федор Артурович. Вам удобно в этом кресле? Да? Отлично. Михаил Николаевич, опустите, пожалуйста, шторы.

В комнате воцарился уютный полумрак, на столе размеренно застучал метроном. Павлов держал в руке золотую цепочку, на которой подобно маятнику раскачивалась блестящая луковица часов на уровне глаз Келлера. Речь Иван Петровича звучала тихо и монотонно:

— Вы устали, ваши веки и все тело потяжелели. Приятный покой и расслабленность. Вокруг тишина, вы ощущаете дремоту и сонливость. Вы засыпаете, засыпаете, спите…

Федор Артурович, сейчас февраль, Вы сидите у себя в штабе…?????

Отвечайте, чей голос Вы слышите?!!!!!!!

И в это время из уст генерала, но совершенно с другими интонациями прозвучало:

— Я ефрейтор — Александр Александров, войсковая часть 17141, вооруженные силы Российской Федерации. Больше ничего не скажу.

И тут снова заговорил Павлов, но присутствующий при этом Голубев мог поклясться, что это был совершенно незнакомый ему голос:

— Ну, здравствуй, ефрейтор Александров. А майора Тимина, которого ты же окрестил Теслой, не забыл?

— Товарищ майор, Сергей Владимирович!!! Это Вы?! Вытащите меня отсюда!!!

— А, теперь и товарищ майор, по имени отчеству величаешь, спасти просишь, а кто меня яйцеголовым бездрайверщиком обзывал, на шнобелевскую премию намекал?!

Михаил Николаевич про первых же словах, которые прозвучали из уст двух, нет — фактически четырех человек попытался вскочить со стула, но впервые в жизни ноги его не послушались. Но инстинкт ученого оказался сильнее паники. Он вцепился как в спасательный круг в один из заранее подготовленных карандашей и стал лихорадочно стенографировать этот «потусторонний диалог». Тем более, что услышанный только что номер воинской части был ему хорошо знаком из исповеди Гурова — Журова.

Эмоции, которые испытывал в данный момент генерал, так же трудно было назвать безмятежными. Он ощущал себя человеком, который слушает со стороны диалог, и то, что ответы на вопросы адресованные Сашке Александровну озвучивает фактически он сам, его почему — то не пугали.

Так продолжалось примерно четверть часа, после чего Павлов своим обычным голосом произнес:

— «Через минуту я выведу Вас из гипнотического сна. Сейчас я сосчитаю до трех. На цифре «три» Вы проснетесь. «Раз» — освобождаются от сковывающего действия руки. «Два» освобождаются ноги и все тело. «Три» — вы проснулись, откройте глаза! Настроение и самочувствие очень хорошее, ничто не мешает, побеспокоит. Вы очень хорошо отдохнули. Вам приятно и спокойно».

Келлер пошевелил руками, головой, а потом встал и с удовольствием потянулся, приятно ощущая как похрустывают все косточки. Удивительно было то, при всей абсурдности и фантастичности ситуации исчез подсознательный страх, который терзал его последние месяцы, но взамен появилось множество вопросов, ответы на которые он хотел получить, и, причем немедленно!!!!

Иван Петрович понял все без слов. Подойдя к окну, поднял шторы, и солнечный свет вновь залил комнату. Затем нажал рукой на незаметный выступ на большом старинном глобусе. Верхнее полушарие откинулось, открывая взорам горлышки нескольких коньячных и водочных бутылок, а также бокалы.

— И не нужно делать такие удивленные глаза, Михаил Николаевич, я не лукавил, говоря Вам еще в Москве о своём неприятии алкоголя и табака. И мне повезло, что моё нынешнее второе я, — Павлов постучал пальцем по своей голове, — майор Тимин, тоже трезвенник. Но, став в некотором роде администратором, вынужден держать сей бар, ибо посетители бывают разные. И как говаривал в будущем персонаж одного фильма о непьющих начальниках: «Вот сколько раз замечал… — … как трезвый человек куда-нибудь зачешется… — Затешется. Я и говорю: зачешется, то сразу скандал».

А посему, господа, извольте принять вовнутрь грамм по 150 Шустовского и продолжим.

Павлов наполнил водой из графина три стакана, один взял в руку, два других разместил перед Келлером и Голубевым возле коньячных бокалов.

Келлер залпом выпил коньяк, налил себе еще и потребовал объяснений всему происходящему.

— Ну, что же, извольте. Видите ли, Федор Артурович, то, что случилось с Вами, да и со мной не имеет ничего общего с сумасшествием или одержимостью. Это, скорее всего можно представить как сюжет фантастического романа господина Уэллса «Машина времени». Отличие в том, что из далекого 2001 года в путешествие отправились, а если быть абсолютно точным были выброшены в прошлое мысли, память, эмоции, в общем, то, что иногда называют душой, трех людей. И волею случая они нашли себе пристанище в некотором роде аборигенах из 1915 года. Вам Федор Артурович, досталось матрица сознания, (как они называют это в будущем) молодого ефрейтора Александрова, который в прошлой жизни мечтал стать если не маршалом, то генералом.

Во мне сейчас присутствует энтузиаст — исследователь майор Тимин, грезящий о нобелевской премии. И, как я могу предположить, где — то на фронте сражается некий прапорщик, которому достался старший лейтенант Журов, любитель перестрелок, рукопашного боя имеющий все задатки боевого офицера.

В общем, вся эта троица попали именно туда, куда подсознательно стремились, плюс еще и эксперимент со временем, который проводил Тимин — Тесла. Но, лично я, академик и лауреат Павлов, поданный Российской Империи и православный (Иван Петрович осенил себя крестным знамением) уверен, что здесь не обошлось без Божьей воли. А теперь господа, извольте выслушать то, что предстояло пережить нашей многострадальной России, и чего, мы допустить не должны любой ценой.

Разговор продлился несколько часов. Говорил в основном Павлов, изредка перебиваемый вопросами или репликами Келлера. Доктор, который уже многое знал, ограничился ролью стенографиста.

Когда все трое, а если быть абсолютно точными и добавить майора и ефрейтора, то пятеро собеседников окончательно выдохлись, раздался телефонный звонок.

Иван Петрович, снял трубку, выслушал вопрос и ответил:

— Спасибо за напоминание, а то мы здесь заработались. Нет, обед нести сюда не нужно. Через 10 минут спустимся в столовую.

А в качестве последнего аргумента о необходимости прерваться, прозвучал голос Прохора за дверью:

— Не буду больше ждать, пустите меня немедленно к его превосходительству, а не то….

— Ну — с, господа, — Подвел черту Павлов, — пока — всё. Идемте, пообедаем, тем более что Ваш бдительный страж, Федор Артурович, уже готов разнести все здание.

После обеда, импровизированный Триумвират вновь собрался на совет. Но теперь от воспоминаний или предсказаний (смотря с чьей стороны посмотреть) перешли к поиску ответа на извечный вопрос: «ЧТО ДЕЛАТЬ?!».

Засиделись до глубокой ночи. Келлер с удивлением и не без удовольствия отметил тот факт, что «ефрейтор Сашка» способен давать полезные советы, причем делает это «весьма тонко, не нарушая хрупкое взаимопонимание, которое только началось формироваться между двумя сознаниями.

Когда Федор Артурович узнал о трагической судьбе ожидавшей августейшее семейство в той, иной истории, то буквально взревел. И лишь своевременной вмешательство Павлова и Голубева, а так же опыт полководца, говоривший о необходимости проведения соответствующей подготовки, помешали порыву генерала «немедленно мчаться в Питер и разобраться со всякой бл. й св. ю в эполетах, фраках и вицмундирах».

Наутро военный совет продолжился и перешел в практическую сферу, то есть к постановке задач. Михаилу Николаевичу было поручено любой ценой найти «местную реинкарнацию старшего лейтенанта Журова». Причем Павлов, не без ехидства поинтересовался у Голубева: «Сами справитесь, голубчик, или к Принцу обращаться будем?». Доктор в который раз за эти дни покраснел и пообещал: «обойтись собственными силами».

Генералу Келлеру предстояла решить гораздо более трудную и ключевую задачу: после прохождения курса лечения и одновременно информирования о будущем, найти надежный и постоянный канал выхода на Великого Князя Михаила и заручится его поддержкой в деле спасения России.

Иван Петрович, ввел присутствующих в курс тех мероприятий, которые уже удалось осуществить и в частности, о формировании боевой организации «Дети священной дружины»:

— Да — с, господа, нам необходимо сплотиться. Забыть сословные предрассудки отказаться от снобизма. В один строй должны стать патриотически настроенные офицеры армии и жандармерии. Мы, подобно Минину и Пожарскому, должны собрать новое ополчение и спасти Россию и её народ от ужасов революций и братоубийственной гражданской войны. Федор Артурович, я хотел бы Вас познакомить с одним замечательным человеком, боевым офицером, который надел жандармский мундир, дабы иметь возможность борьбы с внутренними врагами, направляемыми из-за границы.

Келлер, который и сам изрядно пострадал от террористов и прекрасно понимающий их опасность с готовностью согласился.

Павлов позвонил и попросил соединить с ротмистром Воронцовым:

— Петр Всеславович, если Вас не затруднит, подойдите ко мне в кабинет, необходимо посоветоваться.

И затем, уже обращаясь к Келлеру:

— Федор Артурович, я попрошу Вас ненадолго перейти в соседний кабинет, дабы я смог подготовить ротмистра к серьезному разговору и знакомству с одним из лучших генералов Российской Императорской Армии.

Польщенный такой оценкой, Келлер не стал возражать и вышел.

Ротмистр Воронцов, направляясь к Павлову, по служебной привычке попытался просчитать сценарий предстоящего разговора. Если бы не это неожиданное приглашение, то он сам бы попросил аудиенции, ибо у него накопилось масса вопросов к академику, а предполагаемые ответы казалось, выходили за грань реальности. И поэтому, он решил взять инициативу в предстоящем разговоре в свои руки.

Поэтому не успел еще Павлов проинформировать ротмистра о «повестке дня», как был вынужден сам отвечать на вопрос.

— Иван Петрович, извините, но прошу меня выслушать. Помните Ваше поручение о переводе в наш Институт некого селекционера Мичурина? Вы еще предупреждали об его неуживчивом характере. Признаюсь, задача была не из легких. Пришлось надавить по всем направлениям, льстить, пугать, но дело сделали. Перевезли его вместе с супругою, предоставили самые лучшие условия, и Иван Владимирович приступил к работе. Причем при самой активной поддержке жены — Александры Васильевны. Как вдруг, буквально через месяц в Козлове, откуда мы их забрали, вспыхивает эпидемия холеры. Люди погибали сотнями. Донская слобода, где они жили, вымерла, почти поголовна. Так он теперь молебен за молебном заказывает за своё чудесное спасение и передо мной извинился за строптивость и благодарит ежечасно.

Признайтесь, Иван Петрович: Вы и ЭТО ПРЕДВИДЕЛИ?

Откуда у Вас знания и опыт в сферах совершенно далеких от медицины и выходящие за грань известного? Я верю, что Вы настоящий патриот России и считаю честью работать рядом с Вами, но нам пора объясниться.

Ну, что же, Петр Всеславович, Вы правы. Я собственно и пригласил Вас, преследуя эту же цель. Но для того, что бы в ходе предстоящего разговора, у Вас не возникли сомнения в моем душевном здоровье или благонадежности, то при нем будут присутствовать доктор Голубев и. прибывший в наш институт для лечения генерал Келлер.

Павлов выглянул из кабинета и позвал:

— Федор Артурович, Михаил Николаевич — заходите…

* * *

Вот уже пролетело почти две недели, как вернулся из Гомеля, а вместо того, чтобы воевать, приходится ерундой заниматься. Если честно, не совсем, конечно, — готовлю пополнение из охотников-добровольцев в количестве почти тридцати человек. Пока отсутствовал, мои господа офицеры проехались по переднему краю, немного поагитировали, и набрали двадцать шесть бойцов. Смелых, смышленых, от двадцати двух до двадцати пяти лет, изъявивших желание послужить в особом подразделении. В-общем, все, как заказывали. Да и сам привез двоих.

Валерий Антонович сначала очень подозрительно расспрашивал, все ли время я находился в Гомеле, не выезжал ли куда-нибудь. Поверив моему честному слову, рассказал подоплеку событий. Мы с ним уже давно составили два списка для работы Молодой Священной дружины. В списке Љ1 значились люди, необходимые для сохранения и развития России, которых нужно было холить, лелеять и охранять от всяческих напастей. Список Љ2 состоял из персон, которых для блага империи необходимо было обезвредить. Причем, некоторых — сразу и навсегда. Как раз к таким и относился Семен, он же впоследствии Симон, Петлюра, на данный момент — служащий Минского отделения Земгора. Капитан Бойко, осторожно налаживая контакты с коллегами-жандармами, якобы невзначай поинтересовался данным господином и получил, на его взгляд, совершенно неожиданную информацию. Сёма отправился в служебную командировку в Москву и на обратном пути почему-то вдруг вывалился из поезда на полном ходу. Труп со сломанной шеей был обнаружен недалеко от Борисова как раз в то время, когда я знакомился с Дашиными родителями и оттягивался на даче в Ченках. Сложив два и два, начальство пришло к выводу, что мне стало скучно в тылу, и я, подгоняемый врожденной жаждой убийства, решил устроить личную вендетту. Уверовав в мою невиновность, господин капитан выдал следующую по очереди версию. Мол, есть у нас таинственные единомышленники, которые действуют в том же направлении. Как раз, возможно, те, кто был вместе со мной в момент переноса — майор Тимин и Сашка Александров, о которых уже рассказывал капитану. И которых очень хочу найти!.. Вот только не знаю еще каким образом. Хотя в данном конкретном случае я бы не стал исключать и банальную уголовщину.

Отложив эту головоломку на потом, Валерий Антонович перешел к текущему вопросу повестки дня и сразу огорошил новостями. Затишье вдруг, и, как это всегда бывает на Руси, внезапно сменилось очень активными действиями гансов. Кайзеровские генералы, справедливо опасаясь скорого наступления осенней распутицы, затеяли очередное наступление. А наши решили немного упростить им задачу и позволили ударить в стык новообразованных фронтов. В результате 5-я армия отошла за Двину, а 10-ю немцы продавили за Вилию, причем, пришлось оставить Вильно. И в этот девяностоверстный разрыв возле местечка Свенцяны, как в свои родные ворота, влетела германская конная группа под командованием генерала Гарнье. Который стал считаться одним из лучших кавалеристов Рейха, когда опрокинул своей дивизией французский конный корпус генерала Сордэ. Теперь у этого таланта под рукой было, по данным разведки, пять таких дивизий, причем, снабженных артиллерией. Уцелевшие ополченцы из обозов, отстирав после испуга свои портки, рассказывали о громаднейших разрывах гигантских снарядов. Пушкари, видевшие воронки, пришли к выводу, что там порезвились германские 8-дюймовые гаубицы.

И в этот момент Ставка принимает гениальное решение! Нашу 2-ю армию расформировывают, корпуса раскидывают по другим армиям, а нам дают шесть новых, в смысле, других, правда, потом один снова забирают. Связи — ноль, взаимодействие не отработано, сами корпуса — на марше, полностью не укомплектованы… Первые два пытались остановить разгон германской кавалерии, но получилось только замедлить ее продвижение у Сморгони. На подходе еще четыре. По словам Валерия Антоновича, положение можно было бы выправить, если бы в Ставке отдали конный отряд генерала Казнакова не в пятую армию, а нам, во вторую. А так, гансы уже под Молодечно, две железных дороги перерезаны.

Вот такие пироги с котятами. Самое же обидное в том, что вся моя рота на передке, или за ним, а мне «выход в поле» капитан запретил. Не знаю, кто у кого сплагиатничал, Бойко у Мосфильма, или наоборот, но было высказано мнение, что командир должен думать, а не только шашкой махать. Так что, мол, сидите, Денис Анатольевич на базе и готовьте пополнение. Оказывается, Оладьин, Бер и Стефанов там и без меня отлично справляются. С их помощью одна пехотная дивизия заполучила девять трофейных орудий, другая — одиннадцать. А Сергей Дмитрич — так вообще отличился. С тремя «пятерками» разведал броды через реку Нарочь и провел 26-й Могилевский пехотный в тыл гансам. Там в полку всего три с половиной сотни человек оставалось, но шестнадцать пушек взяли. Мои орлы посменно возвращаются на базу, денек отоспаться-отъесться, да и рассказывают про свои подвиги, вызывая восхищение и зависть у новичков, и зубовный скрежет у командира. В конце концов, мне же нужно добыть еще один люгер взамен подаренного, а тут паришься, как на курорте!

Каждый божий день одно и то же: до обеда — стрельба из револьвера, стрельба из карабина, стрельба из пулемета, штыковой бой, работа с ножом, рукопашный бой без оружия, полоса препятствий, марш-бросок. Потом изголодавшийся народ чуть ли не до блеска вычищает все Ганнины котлы, кастрюли и сковородки, после чего на полчаса впадает в летаргическое состояние ленивого кота на солнцепеке. Затем все под руководством Волгина, Берга и отдельных отдыхающих диверсантов разбегаются дальше по учебным местам — на тактику, на подрывное дело, на антиинженерную подготовку, в смысле, как без лишнего шума и суеты испортить какой-нибудь мост, переезд, устроить из подручных средств малозаметное препятствие для погони. Ну и так далее, и тому подобное…

Я же в это время сижу над бумагами, или до хрипа дискутирую со своими студентами и наконец-то прибывшим подпоручиком Бергом по поводу того, что угол падения равен углу отражения. В отряд вместо нашего трофея действительно передали три грузовые Реношки грузоподъемностью в две с половиной тонны, и теперь пытаюсь доказать своим подчиненным, что броня под рациональными углами наклона держит пулю лучше, чем вертикальная, хоть и расход металла больше. Пока на бумаге. Но Его благородие капитан Бойко обещал отправить как минимум два авто на бронирование через пару недель… Ага, и угадайте, куда!.. Предварительно с моей же помощью снесшись по телеграфу с Михаилом Семеновичем на предмет наличия котельного железа и возможности осуществить задуманное. А к началу октября нам уже обещали одну 47-миллиметровую скорострелку Гочкиса, причем, с откатником. Которая поедет сразу в Гомель, и там же будет устанавливаться на бронешасси. А после ужина, вечером, занятия проходятся уже в области грамматики и арифметики. Причем, все взрослые дядьки стараются равняться на Лесю с Данилкой, которым учеба пришлась очень по вкусу. И даже не стесняются иногда спрашивать у них то, что непонятно…

Самый сладкий послеобеденный отдых вдруг нарушается ревом автомобильного мотора за окном. Это что, кто-то из господ студиозусов тренируется в свободное время на казенной технике кататься? Ну-ка, ну-ка, посмотрим… Ага, играл, и не угадал. Перед казармой тормозит штабное авто, из которого высыпаются Валерий Антонович, жандармский штаб-ротмистр и корнет Астафьев. И вся троица несется на вход. Пора идти встречать… Интересно, почему крика дневального не слышно?..

Гостей встречаю буквально на пороге канцелярии. Капитан Бойко, не глядя, отмахивается от дежурного, подлетевшего с докладом. Странно!.. Первый раз на моей памяти такое пренебрежение к ритуалу… Да и выглядят господа офицеры не лучшим образом, как сейчас говорят, на них даже лица нет. Три бледные до белизны уставные маски…

— Денис Анатольевич, сколько сейчас у Вас людей в наличии? — Валерий Антонович действительно выглядит очень взволнованным. Куда подевалась обычная невозмутимость, — ума не приложу.

— Трое офицеров, включая меня, студенты, двадцать восемь «молодых», две «пятерки», сегодня вернувшиеся из двадцать седьмого корпуса, трое инструкторов — Михалыч, Кот и Егорка, снайперы — Семен с Гордеем, нестроевые… Что у Дольского — не в курсе… Господин капитан, что случилось?

— Мы еще не знаем точно, случилось что-то, или нет… — Капитан приоткрывает дверь, желая убедиться, что никто не подслушивает, одновременно с ним господа жандармы выглядывают в окно, и, несмотря на теплый денек, плотно его закрывают. По коридору слышны быстрые шаги и в канцелярию влетает Анатоль.

— Здравствуйте, господа!.. Валерий Антонович, что за спешка?.. — Поручик недоуменно оглядывает присутствующих.

— Господа, может быть, Вы объясните, наконец, что случилось? — Как-то перестает мне нравиться весь этот спектакль.

— Дело в том, господа офицеры, что часть прорвавшейся германской конницы обошла с севера наши корпуса и, по некоторым данным, направилась к Минску. — Господин капитан морщится, как от зубной боли.

— Вы думаете, Валерий Антонович, что они в город сунутся? Какова их численность, вооружение? Что-нибудь известно? — Да уж, новость сногосшибательная, и, не скажу, что приятная. — Надо поднимать все, что есть под ружьем в гарнизоне…

— Нет, сюда они не пойдут. Им важней нарушить коммуникации, перерезать железную дорогу на Смоленск, чтобы помешать переброске подкреплений. И вот здесь самую плохую новость Вам расскажут наши коллеги. — Начальство кивает в сторону ротмистра и корнета и устало закуривает. — Они введут Вас в курс дела.

— Дело в том, господа, что мы, по долгу службы, отслеживаем перемещение специальных, литерных эшелонов. — Ротмистр старается говорить спокойно, не показывать свое волнение, только вот не слишком получается. — Полтора часа назад один такой убыл из Минска. По инструкции с каждой станции по телеграфу должна приходить квитанция о прохождении поезда… Так вот, из Смолевич такой телеграммы не последовало. Мы тут же попробовали связаться с ними, но станция молчит…

— И что же такого ценного в этом поезде, господа? — Дольского, как и меня, распирает любопытство.

— Это санитарный поезд… — Астафьев, видя наше недоумение, понизив голос, поясняет. — В нем сестрой милосердия… Великая княжна Ольга Николаевна…

Доля секунды уходит на осознание сказанного, еще доля — долететь до двери, пнуть ее, и гаркнуть в открывшееся пространство:

— Дневальный!!!.. Боевая тревога!!! Сбор в казарме!!! Доклад по прибытии!!!.. Исполнять!!! Быстро!!!..

Закрываю дверь, поворачиваюсь к собеседникам, желая задать им очень много вопросов…

— Куда же Вы, господа, смотрели? О чем думали?… — И тут моментально понимаю, каким будет ответ, и что они тут ни при чем.

— Начальник поезда, выполняя пожелание Великой княжны, оставался в городе до последнего, желая принять как можно больше раненых. — Астафьев пытается виновато оправдаться, скорее даже перед самим собой.

— А договориться с госпиталями и подсунуть в поезд нужное число людей не догадались? — Анатоль старается не быть ехидным, но не получается.

Корнет устало машет рукой, мол, догадались, да только не прокатило… Блин, когда найдем княжну, честное слово, — задрать бы юбку и ремнем вздуть!.. Не глядя ни на правила приличия, ни на происхождение!.. А потом можно и в Сибирь!.. Ей в благородство и милосердие поиграть приспичило, а додуматься что будет, если она попадет в руки… Да не дай Бог!!!.. Тьфу-тьфу-тьфу!.. И по дереву постучать!..

— Наши действия? — Ладно, эмоции потом, сейчас дело надо делать.

— На вокзале стоит под парами паровоз с одним вагоном. Сначала нужно проехать по маршруту, найти поезд, а потом уже — по обстоятельствам… — Ротмистр как-то даже просительно смотрит на нас. Ну, оно и понятно. Кого они еще могут послать? Какую-нибудь конвойную команду?.. Вопросительно смотрю на Валерия Антоновича. Тот кивает, мол, слушаю внимательно…

— Значит так, на паровозе — я с вернувшимися «пятерками» и инструкторами, а также штабс-капитан Волгин с молодежью во второй волне. Анатоль, ты со своими — верхами вдоль железки, пойдете вместе с Иваном Георгиевичем после нас.

— Я с разрешения Командующего поднял конвойную сотню. Присоединишься к ним на выезде из города. Ты — за командира. — Валерий Антонович дает указания Дольскому, затем спрашивает у меня. — Почему двумя волнами?

— Вновь прибывшие не выдержат нашего темпа, будут тормозить группы. Мы пойдем вперед по следам, а остальные пусть нас догоняют… Это — на случай, если Великую княжну похитили… Догоним. Даже если сами не сможем справиться, притормозим, свяжем боем, дождемся подмоги.

— Мы едем с Вами, будем на месте разбираться что и почему… Да, и от нас будет проводник с собакой, поможет взять след. — Вставляет ротмистр.

— Хорошо! Надеюсь, он умеет бегать не хуже своего питомца…

Разговор прерывает появление дежурного с докладом, что прибыли штабс-капитан Волгин и подпоручик Берг, а также все нижние чины, имеющиеся в наличии, построены и ждут дальнейших указаний…

— Внимание всем! Выходим на боевое задание. Время готовности — три минуты. Водители, автомобили к казарме. Бегом! «Старики» — вооружение штатное, карабины, револьверы, ножи. Лохматки. Михалыч, Егор, берете маузеры вместо наганов, вам сподручнее будет. Федор, тебе — мадсен. Магазины потянешь сам. Ты — лосяра крепкий, справишься. Новичкам — карабины. Всем — двойной боекомплект. Разойдись!..

Топот ног, на взлетке в две секунды — никого. Теперь следующее:

— Роман Викторович, попрошу Вас отвезти нас на вокзал, затем остаетесь за старшего. И прошу не обижаться. Вы только после госпиталя, а темп у нас сегодня будет предельный. — Даю указания Бергу, затем поворачиваюсь к Волгину. — Иван Георгиевич, когда приедем на место, Вы берете новеньких и следуете за нами.

— Да объясните же, что случилось, господа! — Оба задают вопрос хором. — К чему такая спешка?

— Вам сейчас все объяснят, а я побежал собираться…

Вагон трясет на стыках рельсов, мотает из стороны в сторону. Машинисты выжимают все, что только можно из паровоза, бойцы устроились в вагоне с достаточным комфортом, командиры групп расставили боевое охранение по окнам, плюс на паровозе два впередсмотрящих в одолженных у водил очках-«консервах». Новички немного нервничают, поскольку информацию я не оглашал, и они едут в неизвестность. Зато мои «первенцы» спокойны и невозмутимы, как Чингачгуки. Знают, что, когда прибудем, будет поставлена задача, и прозвучит команда «Вперед!».

Господа смежники сидят и о чем-то оживленно спорят с Валерием Антоновичем и обещанным кинологом. Когда прибыли на вокзал, несмотря на спешку на несколько секунд засмотрелся на эту колоритную пару. Большая, даже по внешнему виду очень сильная немецкая овчарка чепрачного окраса спокойно сидела рядом со стоящим худощавым мужчиной лет сорока в сером охотничьем костюме и, вывалив язык, умными и немного насмешливыми глазами смотрела на глупых двуногих, вечно куда-то спешащих. Чувствовалось, что любой проходивший рядом человек был тщательно отсканирован на предмет потенциальной опасности, сформировано мнение, но решение должен принимать единственный в мире Старший.

Спор идет, скорее всего, о том, что случилось, и как с этим бороться. А стоит ли гадать на кофейной гуще?.. Вариантов несколько: или техническая неисправность, и поезд ждет нас где-нибудь посередине перегона, или какой-то отряд гансов наткнулся на поезд. Тогда о том, что одна из медсестричек является Великой княжной, скорее всего, им неизвестно, и это вселяет определенную надежду. Или — самый худший вариант. Ждали именно этот поезд и искали именно эту «сестричку». Для того, чтобы похитить, или… тьфу-тьфу-тьфу еще раз, даже думать не хочу!..

Паровоз дает гудок и замедляет ход. Уже приехали?.. Несусь в тамбур, высовываюсь в распахнутую дверь… Никого!.. Смотрим с другой стороны… Ага, кто-то нас встречает! В смысле, бежит навстречу, размахивая чем-то белым…

Через две минуты молодого мужика в форме железнодорожника втягивают в вагон, дают отдышаться и напиться из фляги. Далее из сбивчивой, задыхающейся речи становится известно, что эшелон цел, но события развернулись по наихудшему сценарию. Всех подробностей он не знает потому, как сидел в будке паровоза, как и положено помощнику машиниста. Их поезд остановили так же, как и наш. Три человека бежали навстречу, махая какой-то тряпкой. После остановки эшелона, объяснили, что впереди пути повреждены прорвавшимися германцами. Разговор с начальством был как раз возле паровоза. Затем раздались выстрелы, и к ним в будку залез один из «гостей» с пистолетом и заставил спустить пар. Потом налетчик исчез, а когда бригада вылезла на свежий воздух, узнали, что Великую княжну Ольгу Николаевну нападавшие утащили с собой в лес, предварительно перестреляв охрану и всех, кто попытался воспротивиться похищению. Сколько их было и чем вооружены, — не знает. Его отправили по шпалам в Минск, чтобы сообщил о случившемся и привел помощь.

Значит, третий, самый наихудший вариант. Причем, с похищением. Если бы хотели убить, сделали бы это возле поезда… Самое непонятное — исполнители. Путейцы, причем, как сейчас слышу из разговора, говорившие с явным польским акцентом, или вообще по-польски. Это что, шляхта гонорова под шумок войны свою независимость отвоевывает?.. Ладно, и это — потом. Сейчас главное — найти Ольгу Николаевну, а там — разберемся. Всеми силами и с огромным желанием поможем смежникам в нелегком деле добывания правдивой информации. Невзирая на негативные последствия для здоровья источников этой самой информации…

Через двадцать минут поезд снова замедляет ход и, наконец, останавливается. Приехали! Выгружаемся и бегом несемся к стоящему санитарному. Возле которого видно некоторое оживление. Подбегаем ближе… Несколько раненых, судя по повязкам, офицеров из эшелона с револьверами в руках, рассмотрев нас, опускают оружие и освобождают проход… М-да, лучшей рекламы и не придумаешь! На бортах вагонов черным по белому идут надписи «Ея Императорскаго Высочества Великой княжны Ольги Николаевны передовой военно-санитарный поезд Љ164/14». И захочешь, — не ошибешься!.. На ровном месте, уложенные в ряд, лежит около десятка тел в солдатской форме, рядом — еще одно, в форме лейб-конвойца… Санитары укладывают кого-то на носилки и уносят. Что ж вы так, мужики? Крепкие, откормленные, с залихвастскими усами, форму одели, погоны нацепили… А как до дела дошло — в кусты?.. Типа, мы — некомбатанты?.. В окнах вагонов — любопытные лица… Группка медсестер возле тамбура… Навстречу нам идут несколько человек в форме с повязками Красного Креста на рукавах… Командую своим «Осмотреться, занять оборону!» и вместе с остальными офицерами иду вперед.

Нас встречает начальственная парочка, сопровождающие лица мнутся поодаль. Впереди всех какой-то упитанный лощеный тип в погонах ротмистра, нервно размахивающий руками. Чуть поодаль за ним — коренастый дяденька с седой «профессорской» бородой, разделенной надвое и переходящей в бакенбарды по старинной моде, в мундире врача. И с повязкой, спрятанной под фуражкой. Мы не успеваем представиться, как хлыщ начинает орать:

— Капитан! Быстро отправляйте солдат в лес! Без промедления, слышите?! Нужно во что бы то ни стало спасти Великую княжну Ольгу Николаевну! Я вам приказываю!!!..

— Простите, с кем имею честь беседовать? — Выдержке Валерия Антоновича можно только позавидовать.

— Комендант поезда ротмистр фон Кекк!!!

— Подождите, барон!.. — Доктор пытается его урезонить. — Я думаю, господа должны узнать, что здесь произошло, и кто совершил это злодеяние…

— Капитан!!! Действуйте немедленно!!! — В голосе ротмистра появляются визгливо-истеричные нотки.

На помощь приходят господа жандармы. Штаб-ротмистр, сделав протокольно-уставное выражение лица, задает красивый вопрос:

— Господин ротмистр, не соблаговолите ли пояснить свои личные действия при состоявшемся у вас на глазах похищении особы Императорской Фамилии?.. Мы с Валерием Антоновичем и главным врачом поезда Виктором Николаевичем Финннэ, как он представился, отходим в сторонку, до меня долетают последние слова штабса:

— … Дабы можно было с уверенностью указать в рапорте, что это было: личная трусость и неумение организовать охрану, или же сознательный злой умысел…

Доктор дополняет рассказ помощника машиниста новыми деталями:

— Когда состав остановился, я был на обходе во втором вагоне. Кстати, вместе с Ольгой Николаевной… Не удивляйтесь, Великая княжна просила, чтобы к ней обращались именно так… Так вот, поезд встал, мы с ней решили узнать, что происходит, вышли в тамбур, затем спустились на землю. Возле паровоза стояли какие-то люди и один из офицеров барона. Они о чем-то говорили, а потом внезапно раздались выстрелы. Это путейцы стреляли в солдат охраны, которые были возле вагонов. Из леса тоже стреляли. Потом появились какие-то люди с револьверами и охотничьими ружьями. Они шли вдоль вагонов, подошли к нам, один из них, видимо, главарь, достал из кармана фотографию, посмотрел на Ольгу Николаевну, и приказал своим ее забрать. Я пытался воспротивиться, но меня ударили по голове рукояткой револьвера, я упал. Кто-то из сестер милосердия бросился к нам, крича, что они не знают, что делают, и что это — Великая княжна. Санитар, стоявший рядом, бросился на напавших, но они застрелили его… Ольге Николаевне связали руки и, как на привязи, потащили в лес… Опомнившись, мы послали несколько человек за ними, но вскоре услышали выстрелы в лесу… Ни один не вернулся… Сейчас их ищут…

Так, все понятно, и все хреново. Если не сказать хуже… Разница по времени — два с лишним часа. За это время они ушли километров на десять. Учитывая похищенную княжну в длинном платье. Лес здесь, как я понимаю, густой и местами труднопроходимый, значит, лошадей у них, скорее всего, нет…

— Доктор, нам нужна какая-нибудь личная вещь княжны, чтобы собака взяла след… Кстати, Вы можете сказать, сколько их было?

— Мы насчитали около пятнадцати человек, но ведь и в лесу кто-то прятался… — Доктор подзывает одну из медсестер и что-то негромко ей говорит.

— Я понял… Господин капитан, мы уходим, будем надеяться на лучшее.

— Действуйте!.. Бог Вам в помощь!..

Высвистываю сбор, и, пока подхожу, все уже стоят в строю.

— Внимание! Уже понятно, кого спасаем?.. Вот и замечательно! Наша задача — во что бы то ни стало догнать напавших в количестве двадцати-тридцати человек, и отбить у них захваченную Великую княжну Ольгу Николаевну. Причем, в абсолютной целости и сохранности! Сначала должны умереть мы, а только потом с ней может что-нибудь случиться!.. Все понятно?.. Со мной идет Первый Состав и обе пятерки. Бежим быстро, но тихо. Одеваем лохматки!.. Иван Георгиевич! Сразу после прибытия Анатолия Ивановича вместе с его драгунами — по нашим следам частым гребнем!..

Подбежавшая медсестричка передает пару туфель, объясняя, что это — из гардероба Великой княжны. Проводник их забирает, подносит к носу собаки, подает команду «Грета, на след!». Овчарка несколько раз челночит вдоль кустов, потом рвется вперед, натягивая поводок. Следуем за ними, и на приличной скорости уходим от поезда. Похитители вообще не заморачивались заметанием следов, шпарили по тропинке, как по проспекту, видимо, надеясь на выигрыш во времени…

Вдох — выдох… Догнать!.. Во что бы то ни стало догнать!.. Вдох — выдох… Бежим уже минут двадцать… Четвероногий следопыт уверенно тащит нас по следу. Да и невооруженным глазом видно, что здесь недавно проходили. Следы на земле, несколько раз попадаются обломанные веточки…

Выскакиваем на полянку, Грета вдруг отрывается от следа, обводит заросли по краям внимательным взглядом. Поднятая шерсть и оскаленные зубы говорят об одном: «Внимание, опасность!»… Времени думать нет!.. Одновременно с командой «К бою!» из кустарника с двух сторон раздаются выстрелы. Но мы уже на земле, только проводник на мгновение замешкался, отстегивая поводок. Через секунду, схватившись за бедро, падает, успев крикнуть «Фассен!». Котяра с другим пулеметчиком «подстригают» кусты, из которых стреляли, пара бойцов слева и справа уходят в стороны, чтобы взять засаду в клещи. Но собака ломает сценарий. Поняв, что Старший ранен, она, руководствуясь командой и желанием добраться до горла врага, серой молнией влетает в кусты справа. Раздающиеся оттуда выстрелы тут же сменяются дикими воплями на фоне рычания собаки, ведущей свою отчаянную и неравную схватку. Даже несмотря на горячку боя отчетливо слышу, как в рыке причудливо переплелось все, что переполняет ее сердце и разум. Страдания за раненого друга, ненависть к подонкам, сделавшим это, и полное безразличие к своей жизни. Вопли внезапно обрываются.

Слева сбоку слышатся несколько выстрелов, затем знакомый «чвирк», типа, все в порядке. Поднимаюсь, иду смотреть на засадников. Слева от тропки за небольшим выворотнем лежат три трупа. По одежде — путеец и пара крестьян-охотников. Рядом с ними, кстати, и охотничьи двустволки. Все трое уже с контрольными дырками в головах. Справа картина более живописная. Двое «холодных» с пулевыми, еще у одного разорвано горло, валяется в луже крови, и четвертый, еще живой, но почти с тем же диагнозом. Собачьи клыки немного не дотянулись до сонной артерии, и горло целое, но из под прижатой к шее руки струйкой течет кровь. Вторая рука тоже в кровищи и, похоже, кости предплечья сломаны. Или перекушены. Впрочем, сейчас это неважно… Над ним склоняется оскаленная собачья морда, явно готовая поставить точку, добив мерзавца. Как нельзя кстати ее хозяин успевает остановить Грету коротким: «Ко мне!». Несмотря на азарт схватки, собака беспрекословно выполняет команду, подбегает к проводнику и садится рядом, прикрывая его своим телом. Я на секунду замираю, глядя на эту сцену. Позабыв о своей ноге, проводник лихорадочно ощупывает псину в поисках возможных ран, при этом шепчет ей что-то ласковое и нежное. А Грета, вылизывая ему лицо, повизгивает в ответ на своем, понятному только ему языке, не забывая при этом косится в сторону кустов, вероятно, планируя продолжить разговор с обидчиком попозже, при первой же возможности… Ладно, возвращаемся к реалиям.

— Кто вы такие? — Присаживаюсь рядом так, чтобы он мог меня видеть. — Сколько вас?

— Ниц ни… повьем… Быдлаки хамски… — Рот кривится от ненависти, глазки злющие-презлющие. — Идьж до дьябла…

Ага, ты мне тут еще «Еще польска не сгинела!» спой, сволочь! Не хочешь говорить, не надо. Вряд ли твоих дружков стало больше, учитывая шесть с половиной трупов. Так что, или подыхай сам, или, если не повезет, тебя подберут бойцы из второй волны. Только вот стволы мы уберем подальше, чтобы дурных мыслей не возникло.

Возвращаюсь на полянку, двое бойцов, осторожно бинтуют ногу проводнику, опасливо косясь на овчарку, которая лежит рядом. Михалыч протягивает ему две фляги, объясняя, что вот из этой надо хлебнуть, а вот отсюда — запить. В качестве обезболивающего. Полностью одобряю, от пары глотков спирта не обеднеем. Остальные, невзирая на охранение, крутят головами, выискивая противника. Опускаюсь рядом с кинологом.

— Прошу простить, но мы должны двигаться дальше… Я не могу даже оставить кого-то с Вами… Еще раз простите!..

— Ничего страшного… — Дядька через силу улыбается бледными губами. — Я не один, я — с Гретой… А там и Ваши подоспеют…

Оставляю рядом с ним собранное оружие, чтобы в случае чего, мог им воспользоваться, жму руку, и мы исчезаем между деревьями. Темп прежний…

Еще через четверть часа — новая остановка. Тропинка расходится в разные стороны. И Семен с Гордеем ручаются, что по обеим недавно ходили. По одной больше, по другой — меньше. Снова разделились, чтобы еще одну засаду устроить?.. Не знаю… Но проверить надо и там, и там.

— Михалыч! Я беру группу Чернова, Кота и Семена. Ты забираешь остальных, и идете по правой тропке. Мы — по левой. Что делать — знаете… Все, разбежались!..

Митяев согласно кивает, и они беззвучно исчезают в ельнике. А мы трогаемся своим маршрутом…

* * *

Генрих фон Штайнберг снова остановился, чтобы свериться с компасом, затем махнул рукой, обозначая команду продолжать движение. Его егеря бесшумно скользнули вперед, внимательно всматриваясь в окружающую зелень, уже тронутую осенними красками. Пока все шло по плану. Дьявольски хитроумно придуманному фон Тельхеймом, а, может быть, и самим Николаи. Первоначально планировалось, что он с отборными солдатами ночью незаметно пересечет слабую и неукрепленную оборону русских и, не вступая в бой, выдвинется в нужное место, отмеченное на карте. В избу лесника, куда, по данным агентов, террористы должны были доставить принцессу Ольгу, чтобы, выждав время, отправиться с добычей дальше…

Странным образом начало их операции совпало с прорывом линии русского фронта армией генерала Эйхгорна, после чего вперед ринулась славная германская кавалерия. Поэтому гауптману с его тридцатью егерями оставалось только следовать во втором эшелоне вестфальских конных егерей, трясясь с непривычки в седле и не обращая внимания на язвительные улыбки и шуточки шепотом за спиной. Благополучно обогнув не успевшие создать новый рубеж обороны русские корпуса, они рванули галопом в сторону Минска, чтобы успеть к назначенному времени. Когда майор объявил время и место, где должна будет находиться нужная персона, фон Штайнберг не сильно удивился. К тому времени он уже о многом переговорил с обер-лейтенантом Майером, да и простая логика подсказывала, что действиями поляков также руководит его начальство. Только круглый идиот мог послать группу особо и тщательно подготовленных солдат, на которых, между прочим, были потрачены довольно большие суммы, на такое задание, если бы не было железной уверенности в действиях другой стороны.

Гауптману не было жаль поляков, которых его люди должны будут ликвидировать. В конце концов, как было сказано у классика «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти». В том, что с ним и его группой не поступят аналогичным образом, фон Штайнберг был почти уверен. Хотя бы потому, что никто не сможет с этим справиться… Единственную опасность представляли русские, но они сейчас были заняты заделыванием бреши во фронте. Да и их боевые качества стали гораздо ниже, чем хотя бы полгода назад. Перед отправкой фон Тельхейм рассказал, как целый полк, кажется, 315-й Глуховский, попав на передовую, быстро расстрелял все свои патроны и во главе с командиром сдался в плен. А под Минском им могут противостоять только обозники и этапные батальоны, которые состоят из необученных и необстрелянных солдат. Так что, он, гауптман фон Штайнберг ничем не запятнает своей чести офицера и окажет услугу Рейху и Императору, как и положено каждому честному немцу. Причем, его действия смогут повлиять на скорейшую победу в войне. Русский царь ради спасения своей дочери пойдет на любые уступки. Осталось только забрать принцессу Ольгу у поляков, а их самих отправить в ад, где им самое место…

Движение затормозилось, спустя пару минут к гауптману пробрался один из разведчиков, шедших впереди, и доложил, что на опушке метрах в ста отсюда стоит полуразваленная халупа, а рядом с ней находится группа людей. Трое мужчин, один из которых в секрете на краю опушки, и две женщины, причем одна из них, в синем платье сестры милосердия, связана и сидит на земле. Он, Генрих фон Штайнберг, правильно рассчитал, что польский главарь не потянет в условленное место всю свою группу. И заранее отправил половину егерей под командой Майера найти остальных и…

* * *

Вацлав Ковальски был доволен. Все прошло очень удачно. Его «боёвка» прибыла на место вовремя. Остановились у местного поляка, Марчинского, чей адрес перед отплытием в Швецию ему передал герр Шульц вместе с кругленькой суммой на проезд и проживание в ненавистной России. Марчинский, служивший в Смолевичах телеграфистом, заранее предупредил о возможном времени прохождения нужного поезда, дал своих людей. Через него разжились оружием, хотя это были дешевые гражданские револьверы и охотничьи ружья, и несколькими комплектами формы путейцев. Место облюбовали заблаговременно, нашли подходящий участок, где лес вплотную примыкает к железнодорожному полотну. Даже один раз прорепетировали, проследив из кустов за проезжающим грузовым составом. Зато сегодня все прошло, как по маслу…

Агнешка, изображая беженку, крутилась на станции до тех пор, пока Марчинский не подал условный сигнал. Быстро открутив и скинув рельсу под откос, стали ждать. И, слава Господу нашему, ожидания увенчались успехом. Вскоре прибежал Яцек, бывший дозорным, и сообщил, что состав на подходе. Вацлав все же не удержался от геройства и лично пошел навстречу эшелону в сопровождении двух боевиков, прошедших с ним через десяток акций.

Когда поезд остановился, глупая солдатня из охраны повылезала из вагонов и ротозейничала, представляя из себя отличные мишени. С офицером, подошедшим к Вацлаву узнать в чем дело, разговор был короткий. Он сначала выслушал байку об испорченном пути, затем тут же получил две пули в живот. Выстрелы у паровоза послужили сигналом сидящим в засаде, и они перестреляли охрану, как куропаток. Единственный, кто сумел оказать сопротивление, казачий вахмистр, очевидно, бывший личным охранником дочери русского царя. Он успел открыть огонь из нагана, но быстро получил заряд волчьей картечи в спину. Сама княжна Ольга стояла у вагона, как глупая курица, вместе с каким-то стариком в мундире врача, не шелохнувшись и даже не сопротивляясь. На всякий случай сравнив ее с фотографией, Вацлав приказал связать ей руки и утащить в лес. Правда, за нее пытались вступиться тот самый доктор, стоявший рядом и какой-то санитар, но их быстро успокоили. Старик получил по голове рукояткой револьвера, а дурня просто пристрелили, отбив тем самым у остальных охоту вступаться.

Потом они долгое время продирались сквозь чащобу и бурелом, ведомые местным лесником, одним из посланных Марчинским в помощь. Сначала оставили засаду через три километра, посадив туда местных, затем на развилке Вацлав приказал своим устроить ложный след, а сам с двумя боевиками, Агнешкой и пленной княжной добрался до избы, бывшей оговоренным местом встречи с германцами.

Агнешка, Агнешка!.. Пенкная паненка… Вацлав окинул взглядом фигурку, одетую ради удобства в мужскую одежду… Умная, хитрая, смелая, когда надо — безжалостная… Участвовала наравне с парнями в нескольких акциях. И сюда напросилась, подкрепив свое желание специфическим женским вниманием к нему, пану Вацлаву. Подарила ему несколько незабываемых ночей… Вот и сейчас сидит рядом со связанной пленницей и о чем-то спорит с Юзиком, время от времени стреляя глазками в его сторону.

Осталось сдать товар покупателям, и на счет одного из банков будет положена сумма, в несколько раз превышающая и без того немаленький аванс, состояние которого он проверил перед самым отъездом. Вот тогда он, Вацлав Ковальский, сможет позволить себе очень многое. Не только, как патриот, непосредственно приложивший руку к возрождению Великой Польши, подобно сказочной птице Феникс, но и как очень состоятельный человек. Может быть, он даже отдаст небольшую часть денег Агнешке, если, конечно, она будет исполнять все его пожелания…

От приятных мыслей его отвлек шум отдаленной перестрелки, угаснувший, затем вспыхнувший с новой силой перед тем, как утихнуть совсем. В лесу по звуку трудно определить расстояние, но, скорее всего, это его боевики, севшие в засаду на ложном следу, как следует встретили погоню. До этого, с час назад тоже были слышны звуки короткого боя. Очевидно, сработала первая засада. Которую не так уж и жалко. Тем более, все они станут героями Польши. Но — посмертно.

Спорщики тем временем закончили дискуссию, Юзик пошел, по-видимому, подменить Штефана, сидевшего у тропы на страже, а Агнешка подошла к Вацлаву.

— Сколько нам еще ждать?

— Не знаю, где-то около часа.

— Мой милостивый господин позволит попросить папиросу? — Лукаво улыбаясь, белокурая паненка потупила взгляд в притворном смущении. Наверное, именно эта игра нравилась Вацлаву больше всего теми ночами, что…

— Господин сегодня свершил великое дело, поэтому очень доволен. — Ковальский, вальяжной улыбкой давая понять, что принимает условия игры, протянул портсигар. — Поэтому, если ты будешь послушной рабыней, мои милости на этом не закончатся! Ты будешь приятно удивлена!..

— Я всегда буду послушно выполнять все пожелания моего милостивого господина…

Хлопок выстрела со стороны тропы отвлек внимание Ковальского, и тут же одновременно с грохотом близких выстрелов два страшных удара в грудь швырнули его на землю. По всему телу начала разливаться ужасная, сводящая с ума боль. Агнешка стояла, держа в руке маленький браунинг. Она по-прежнему улыбалась, но теперь улыбка из покорно-заманчивой и многообещающей превратилась в презрительно-торжествующую усмешку. Заметив судорожное движение руки Вацлава к карману, где лежал револьвер, она наступила на нее ботинком и, нагнувшись, достала оружие.

— Ковальский, ты глуп, как все остальные мужчины! Неужели ты думаешь, что мне нравится играть роль твоей наложницы и рабыни?.. И неужели ты решил, что германцы, бывшие всегда нашими врагами, помогут поднять нашу Польшу с колен, дадут ей свободу и независимость?.. Юзик! — Она окликнула появившегося студента. — Со Штефаном все?.. Бардзо добже. Теперь ты можешь спросить у нашего пана Вацлава про деньги. Которые он вместо того, чтобы раздать всем нашим, положил на свой счет в банке. Или о том, почему он никогда не прислушивался к твоим доводам в спорах. Или о том, почему всегда посылал тебя на самые опасные задания…

Студент с презрительной гримасой на лице присел на корточки рядом с Ковальским.

— Ну, что, пан Вацлав… — Протянув руку, он фамильярно похлопал бывшего командира по щеке. — Сможешь ответить на вопросы, или тебе еще одну дыр…

Выстрел не дал закончить фразу. Пуля, выпущенная девицей из браунинга, пробила ему шею и повалила на уже лежащее тело. Ярко-алая кровь пульсирующими толчками стала заливать лицо и грудь Ковальского.

— Еще один кретин. Такой же как те, которых сейчас добивают в засаде мои парни. Те, кто прислушался к моим словам… Хочу утешить тебя перед смертью, Ковальский. Польша действительно возродится, но только не с помощью грубых, тупых тевтонов. Нам помогут джентльмены, живущие по ту сторону Ла-Манша. После того, как ты разболтал в постели все свои секреты, я связалась с нашими влиятельными эмигрантами в Лондоне и передала им всю информацию. Теперь дело осталось за малым. Сейчас я убью эту девку, причем, не сразу, выпущу весь барабан ей в живот, и пусть в муках корчится, курва москальска! Затем, когда сдохнешь и ты, вложу револьвер тебе в руку, а в карман засуну интересную бумагу. Пропуск, в котором всем германским властям предписывается оказывать тебе помощь. Когда вас найдут, будет ясно, что германцы наняли грязных убийц, чтобы совершить это злодеяние. И русский царь будет жестоко мстить за смерть своей дочери. Германия и Россия будут уничтожать друг друга, а когда и с запада, и с востока у нас будут слабые соседи, вот тогда-то и возродится Великая Польша… А теперь — прощай, мне нужно сделать еще одно дело…

Девица начала поворачиваться к своей жертве, пытавшейся отползти назад… Грохота выстрела из леса она услышать не успела. Остроконечная маузеровская пуля со стальным сердечником разнесла вдребезги височную кость…

— Кранц, остаешься за старшего, пока не вернется обер-лейтенант Майер. Крампф, Бауэр, Шнитке! — Фон Штайнберг окликнул троих егерей, стоявших неподалеку. — Вы идете со мной! Бауэр, ты отвечаешь за безопасность принцессы.

— Яволь, герр гауптман!.. Как я ее узнаю?

— Не сможешь отличить пленницу от охраны? — Фон Штайнберг иронично усмехнулся уголками рта.

Ведомые разведчиком, они вскоре добрались до опушки. Остававшийся на месте егерь доложил, что один из поляков улегся в кустах рядом с тропинкой, очевидно считая, что достаточно замаскировался. Двое остальных и женщины находились вблизи полуразрушенного строения. Дозорные разошлись в обе стороны шагов на десять, прибывшие с гауптманом взяли на мушку всех, находившихся на поляне, а сам он, несмотря на жесткий цейтнот, решил немного понаблюдать за людьми на поляне. И буквально через пару минут понял, что не ошибся. В результате короткой перестрелки в живых осталась только связанная сестра милосердия и белобрысая девица. Только что застрелившая своих подельников. Она что-то говорила умирающему перед ней главарю, а затем начала поворачиваться к принцессе Ольге…

— Фойер! — Команда гауптмана совпала с грохотом выстрела.

Егерь, все это время державший полячку на прицеле, нажал на крючок. Револьвер вылетел из руки, девица, как подкошенная, упала рядом со своей несостоявшейся жертвой. Оставив дозор на месте, гауптман с двумя солдатами подошел к лежащим.

Глянув мельком на трупы, Фон Штайнберг вытянулся в строевой стойке, четко отдал честь и вежливо обратился к лежавшей перед ним на земле светло-русой девушке. — Гауптман фон Штайнберг, Восьмой вестфальский конно-егерский полк. Вы — принцесса Ольга Николаевна?.. Мы получили информацию о нападении на поезд и, согласно Женевской конвенции, как честные солдаты кайзера, поспешили к Вам на помощь. Я убедительно прошу Ваше Высочество следовать с нами…

Не дождавшись внятного ответа, фон Штайнберг осмотрелся по сторонам, затем, вытащив нож, собрался перерезать веревки на руках у Великой княжны, но не успел. Осколки тишины, заново расколотой выстрелами, обрушились на поляну…

* * *

Где-то в километре от нас, судя по звуку, вспыхнула перестрелка, тут же затихшая, но потом снова разгоревшаяся. Наверное, Михалыч со своими добрался-таки до горе-террористов. А мы бежим дальше. Затем минут через пятнадцать снова останавливаемся, припав к земле, и внимательно осматриваемся вокруг. Потому, что буквально рядом только что грохнуло несколько пистолетных выстрелов. Даю знак своим и очень осторожно крадемся к виднеющейся поляне, где, скорее всего, и стреляли. А затем также очень осторожно смотрим через просветы в листве. На пару трупов, валяющихся в обнимку. На лежащую на земле светло-русую девушку в синем платье сестры милосердия со связанными руками, и на стоящую рядом девицу в мужской одежде с револьвером в руке. Дамочка на мушке с того самого момента, как ее увидели, ствол Семенова маузера давно уже смотрит ей в голову. Мамзелька закончила что-то бухтеть полутрупу перед ее ногами и стала поворачиваться к пленнице… И, на мгновение опережая мою команду, с противоположной стороны поляны бахает винтовка! Револьвер вылетает из руки, девица падает на землю.

Но самое интересное начинается потом! Через несколько секунд из кустов появляются знакомые до боли и ненавистные зеленые мундиры кайзеровских егерей!.. Три ганса, осматриваясь по сторонам, подходят к лежащим на земле. Посередине… Бл…!.. Твою ж…!.. Старый знакомый, гауптман Генрих фон Штайнберг, его германскую мать самыми нехорошими словами!.. В сопровождении двух егерей, которые привычно и четко контролируют свои сектора… Во как, не лес, а проходной двор! Кого еще принесет нелегкая?.. А если серьезно, мне совсем не нравится такое совпадение, если, конечно, они бывают, эти совпадения. Надо с этим что-то делать, причем, срочно!..

Тихонько цокаю языком, привлекая внимание своих бойцов, объясняю на пальцах — Семен, Котяра и второй пулеметчик держат кромку леса, остальные разбиваются по целям и по моей команде… Не убивать, тяжело ранить! Чтоб остальным, сколько там их будет, было чем заняться. Гауптмана не трогать, я его сам исполню!.. Как только положим немчуру, двое бегут со мной к княжне и забирают ее. Остальные прикрывают отход… В то, что это — именно Ольга Николаевна, поверил сразу. От эшелона утащили только одну медсестричку…

Как хорошо, что в оружейке взял «лишний» артиллерийский люгер! Прицеливаюсь немцу между глаз… Так, а это что за церемонии?.. Ганс, в смысле, Генрих вытягивается в струнку и отдает честь лежащей перед ним княжне… Что-то не очень похоже на взятие в плен, или захват заложников… Ладно, сделаем малость по-другому. Мушка переползает на плечо гауптмана… Нет, так он может уйти! А нам он нужен неподвижный… Прицел скользит по животу… Еще ниже… Бедро… Чуть в сторону… Вот, в самый раз. Рана будет неопасной, но кровищи натечет достаточно и ходить не сможет…

Штайнберг оглядывается по сторонам и достает нож… Пора!.. Еле слышное «Пст», почти одновременно грохочут выстрелы. На поляне прибавляется три кучки мяса. Егеря получают по две пули. Один — в ноги, другой — в плечо и куда-то в район ремня. Гауптман ложится посередине, зажимая обеими руками рану. Теперь рвем с низкого старта!.. Блин, я в жизни так не бегал! Пять шагов… Из кустов по нам начинают долбить винтовки. Боец, бежавший слева, спотыкается и падает ничком в траву. Твою мать!!!.. Ранен?!.. Убит?!.. Пули свистят в воздухе, даже чувствую, как одна, буквально, прошла по волосам… Повезло!.. Десять… Одного стрелка двумя короткими очередями из мадсена заставляет заткнуться Котяра, по второму отрабатывает Семен, давно доказавший свое умение стрелять на звук даже с закрытыми глазами… Пятнадцать… Опускаюсь перед медсестричкой на колени, в одно движение разрезаю веревки на руках. Второй боец, не обращая внимания на промокающий кровью рукав, страхует сбоку, ствол постоянно сканирует пространство.

— Ваше Высочество?.. Ольга Николаевна? — Задаю вопрос из перестраховки, по лицу узнал ее сразу. — Вы меня слышите?

Княжна таращит на меня невидящие, бессмысленные от страха глаза, но вопрос, все же, доходит до нее, и она утвердительно кивает головой. Пытаюсь поднять ее на ноги — бесполезно, тут же оседает вниз. Вместе с бойцом хватаем под руки так и не поднявшуюся княжну, и почти волоком тащим ее к нашим. Надеясь, что нас вовремя прикроют в случае чего. Навстречу нам выскакивает Чернов еще с одним бойцом, хватают убитого и тянут его за нами…

Мы уже в кустах, раненому, разрезав рукав, бинтуют руку, Чернов, присев возле убитого, снимает с ремня подсумки, кобуру с наганом. Парню уже все равно, слева на груди как раз напротив сердца — маленькая дырка в гимнастерке, окантованная кровавым пятном. Карие глаза, застекленев, немного удивленно смотрят в небо… Что он там увидел?.. Свет в конце тоннеля, или апостола Петра у ворот?.. Прости, но мы сейчас должны уйти… Протягиваю ладонь и закрываю ему глаза… Обещать могу только одно: мы отомстим за тебя и вернемся, чтобы похоронить по-человечески… А сейчас…

— Уходим!..

Моментально формируется боевой порядок. Княжна в середине, еле стоит на ногах, с двух сторон ее поддерживают бойцы, Семен, как проводник, занимает место впереди, мы с Мишкой Черновым — по бокам. По короткому чвирку очень резво двигаемся прочь от поляны. Пулеметчики нас прикрывают и, если все будет в порядке, должны догнать через минуту-другую…

Вот через эту минуту и заговорили мадсены. Несколько коротких очередей, ответный нестройный винтовочный залп, снова очереди, затем редеющие одиночные выстрелы… Через пять долгих тянущихся минут сзади слышится знакомый чвирк, и, догнав нас, из кустов вываливаются запыхавшиеся Кот и второй пулеметчик. Командую «Стоп».

— Где вас черти носят? Что случилось?

— За нами хвост, Командир. Больше десятка гансов. Мы только собирались уходить, как они из кустов выскочили. Двое к раненым побежали, остальные — в оборону. Ну, мы этих санитаров рядом с офицером и положили. Потом ушли вас догонять.

— Добро, минуту отдышаться, и — в путь!..

М-да, было бы странно, если бы на той поляне приключения закончились… В итоге имеем: обомлевшая княжна, которую, скорее всего на руках придется нести. Досталось девушке выше крыши!.. Похоже, она сейчас в шоковом состоянии, ничего не соображает. Все мысли на уровне «лежать, дышать, бежать»… Глаза закрыты, постоянно что-то шепчет про себя… Ага, универсальное средство от всего — «Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое»… И гансы на хвосте, причем, вряд ли в хорошем настроении из-за своих камрадов… Хреново, но без вариантов. Княжна должна вернуться живой и, обязательно, невредимой!..

Очень скоро окончательно становится ясно, что таким темпом от погони нам не уйти. Чирикаю «Привал», бойцы тут же опускаются, ощетинившись стволами во все стороны, окружив княжну, все еще находящуюся в ступоре. Подзываю Чернова и шепчу ему гениальное слово «Носилки!». Мишка кивает и, взяв себе в помощь бойца, исчезает в листве. Через минуту появляются уже с жердями. Бойцы быстро раздеваются. На устройство «паланкина» идут ремни от карабинов, гимнастерки, нательные рубахи. Жерди продеваются в рукава и прорезанные внизу дырки. Народ натягивает лохматки на голое тело.

Пока все это делается, вдруг ловлю себя на очень нехорошем предчувствии. Ледяными мурашками по коже пробегает ощущение недоброго взгляда откуда-то из глубины чащи… Пытаюсь отследить направление, но не получается. Впечатление такое, что кто-то прицелился, а потом передумал стрелять. Но на мушке держит, и в любой момент готов нажать спусковой крючок. И самое хреновое в том, что это ощущение не уходит…

Все, носилки готовы, подхожу к княжне… Вот, замечательно!.. Барышня потихоньку приходит в себя, молитвы уже не шепчет, тихонько оглядывается вокруг. В глазах еще видно ощущение загнанного зверька, но пытается держать себя в руках… Пора знакомиться…

— Ваше Высочество, имею честь представиться: подпоручик Гуров, отдельная рота при штабе второй армии… Прошу извинить, что не по форме, у нас такая одежда специально для леса. — Добавляю, заметив, что княжна недоверчиво разглядывает бойцов в лохматках.

— И куда вы ме… мы сейчас пойдем?

— Обратно к поезду, Ваше Высочество. Нам навстречу двигается подкрепление, но поспешить необходимо. Позвольте, я помогу Вам…

Аккуратно помогаю не сопротивляющейся княжне опуститься на носилки, берем «транспорт» в кольцо и самым быстрым, насколько это возможно, темпом уходим…

* * *

Первым, что фон Штайнберг почувствовал, когда очнулся, была тупая, дергающая боль в перевязанной ноге. Которую следовало стоически терпеть, как и полагается германскому офицеру. Открыв глаза, он увидел пару егерей в отдалении и унтер-офицера Кранца, сидящего рядом.

— Очнулись, герр гауптман? — Старый служака, не дожидаясь, отрапортовал. — Русские ушли вместе с принцессой. За ними отправился обер-лейтенант Майер со своими. Он появился через десять минут после того, как вас ранили. В его группе потерь нет, он сказал, что они даже не вступали в бой. Сначала поляки начали стрелять друг в друга, затем уцелевших добили внезапно появившиеся русские «вервольфы». Из-за вашего бессознательного состояния обер-лейтенант принял командование и приказал идти за русскими, чтобы отбить принцессу.

«Майер — идиот!!!.. Майн Гот!!!.. Вся легенда трещит по швам!!!.. Единственное оправдание — русских легко спутать с поляками» — Внутренне похолодев от такой новости, подумал гауптман.

— Кранц, наши потери?

— Трое убиты, четверо, включая вас, герр гауптман, ранены. Кроме одного самостоятельно передвигаться не могут. — Унтер-офицер испытующе смотрел на командира, ожидая дальнейших указаний.

— Собирайте всех, Кранц, и уходите к вестфальцам. Раненые остаются здесь со мной.

— А группа обер-лейтенанта Майера?

— Выполняйте приказ, унтер-офицер! — Металлическим голосом отчеканил фон Штайнберг, потом добавил потише, чтобы услышал только собеседник: — Йозеф, уводите людей. Когда русские придут, мы сдадимся в плен и будем отрабатывать легенду. Если в плен возьмут вас, делайте то же самое… Участвовали в рейде, от местного железнодорожника узнали о нападении бандитов на санитарный поезд. Согласно Женевской конвенции поспешили на помощь…

Оружие было сложено рядом с гауптманом, уходившие оставляли им три фляги с водой и несколько плиток шоколада. Легкораненый Дитц, оставшийся за санитара, размотал бинт на ране и на оторванном куске марли кровью нарисовал крест, после чего привязал самодельный флаг к высокой рогатке, воткнутой рядом в землю. Через несколько минут последний егерь исчез в листве. «У них есть шанс остаться в живых. А вот у Майера, скорее всего, — нет.» — Подумал гауптман, морщась от вновь усиливающейся боли в ноге.

* * *

— Они устроили привал, женщина — с ними. Очень слаба, сама идти не может. Ее постоянно поддерживают под руки, сейчас делают носилки…

Обер-лейтенант Майер дослушал дозорного и, обернувшись, поманил к себе долговязого ефрейтора.

— Курт, бери двоих самых быстрых бегунов и обойдите русских сбоку. Вот здесь — брод через ручей. — Офицер ткнул пальцем в карту. — Единственное место, где они могут переправиться. Заляжете там, когда они появятся, уберете лишних, остальных прижмете к земле и ждете нас. Особо повторяю — тех, кто несет женщину не трогать! В направлении носилок не стрелять! Мы будем идти за ними, перед ручьем зажмем их с двух направлений и заставим сдаться. Все понятно?.. Форвертс!.. Шнелль!..

Трое егерей скользнули в кусты. Через минуту обер-лейтенант с оставшимися солдатами прокрался к дозору, расположившемуся так близко от русских, что можно было видеть их лица в просветах листвы. Майер с интересом рассматривал неуловимых доселе «вервольфов». Обычные русские лица, которых он достаточно насмотрелся еще в далеком детстве в Саратове. Сейчас — немного напряженные и озабоченные. Оно и понятно, ввязались в очень серьезное дело. Которое скоро закончится для них смертью. Потому, что их нельзя оставлять в живых! Только так можно будет играть легенду. Ни у кого под их балахонами из рваных мешков не видно знаков принадлежности к русской армии, так что можно будет честно заявить, что его егеря преследовали неизвестных бандитов, захвативших августейшую особу, и были уничтожены без остатка. А возле ручья на русских солдат напали какие-то революционеры, о чем будет свидетельствовать пригоршня гильз от винтовок охраны поезда, доставшихся полякам, очень дальновидно подобранных на месте засады. Само собой, все несоответствия очень скоро всплывут, но к тому времени они с принцессой будут уже далеко… И хотя детальную проработку операции майор фон Тельхейм вел только с гауптманом, тем не менее, перед их отправкой он подчеркнул обоим, что операция особо важная и соблюдение обычных правил в данном случае необязательно, так как может помешать ее выполнению. А также и то, что судьба Фатерлянда зависит от их действий. А еще появился отличный шанс отомстить «неуловимым» за гибель стольких отличных парней из его роты. В тот раз им удалось ускользнуть, но теперь все шансы на стороне егерей… Помимо этого вполне вероятно, что несправившегося Штайнберга могут убрать, а командовать ротой, как и раньше, поставить его, обер-лейтенанта Майера. Он ничего не имеет против Генриха, но тот — неизвестно откуда взявшийся выскочка, а он, Иоганн Майер, многих солдат знал лично еще до войны…

* * *

Перед нами открывается долгожданная полянка, переходящая в спуск к ручью, больше похожему на небольшую речушку. Но при всей его миниатюрности переправиться можно только здесь. Справа густой, по всей видимости, труднопроходимый кустарник, слева ручей закрыт склонившимся с обоих берегов частым молодым ольшаником, через который продраться вообще невозможно. Пройдем брод, дальше будет легче с выбором направления. Да и наши уже должны быть на подходе. Но не нравятся мне эти кустики. Еще не знаю чем, но не нравятся… А время поджимает!..

Легонько хлопаю Семена по плечу, тот сразу все понимает и, взяв карабин наизготовку, бесшумным охотничьим шагом обходит поляну по кромке леса. Останавливается возле подозрительных зарослей, поводя стволом из стороны в сторону, затем подходит к спуску и машет нам рукой… Ну, двинули… Проходим половину открытого места… И кусты справа плюются винтовочными выстрелами!!!.. Семен, неловко взмахнув руками, катится к ручью, рядом со мной падают Чернов и один из его бойцов… Котяра, не дожидаясь команды, прячется за небольшую кочку и через секунду его мадсен начинает долбить туда, откуда стреляли…

— В лес!!! Живо!!! — Ору носильщикам, перекатываясь в сторону, затем Коту. — Прикрой!!!

Федор понимает сразу, пулемет короткими очередями продолжает косить кусты. Перекат вперед, используя инерцию, вскакиваю, не пробегаю, — пролетаю оставшиеся метры до зарослей и щучкой ныряю в листву, молясь о том, чтобы дальше не было камней. Над головой, сбивая листву, свистит пара подарков от гансов… Ломлюсь по кустам, как кабан, на разбирая дороги, не думая о производимом шуме. Главное — добраться до этих долбанных стрелков!.. Лишь бы Федор меня дружественным огнем не задел!.. Совсем рядом бахает маузер, еще пара шагов, вижу торчащие из-под куста сапоги, прицел — на метр левее коленки, жму два раза на спусковой крючок, люгер привычно отдает в руку, лежащее тело дергается и замирает. Дальше!.. Второго ганса поймал на перекате, когда он менял позицию. Меня он увидел за миг до того, как в лоб прилетел 9-миллиметровый кусочек смерти… И тут же по ноге как будто поленом со всей дури засветили! Третий немец оказался самым хитрым, подрезал в выемке за кустом дерн и укрылся им, как одеялом. Теперь понятно, почему Семен его не видел!.. Услышав меня, развернулся и попытался заземлить, но неудачно. Пуля чиркнула по бедру, обдав ощущением выплеснутого кипятка, но особого вреда не причинила. Смог даже оттолкнуться ногой, падая набок и выпуская остаток обоймы в ответ… Наступившая тишина кажется оглушительней грохота боя… Встаю, высвистываю «Свои» и, прихрамывая, вылезаю из кустов. Федор уже возле ручья, вытаскивает стонущего сибиряка. У него — пулевое в плечо, видимо, достаточно серьезное. Кость перебита, рука болтается, как плеть, посеревшее лицо покрыто каплями то ли пота, то ли воды. На ходу достаю плоскую фляжку со спиртом из кармана, свинчиваю колпачок, подношу к его губам. Судорожный вдох, два глотка, благодарный кивок…

Так, а теперь все надо делать очень быстро! В любую секунду появятся гансы!.. Несмотря на царапину, несусь к неподвижно лежащим телам. Мишка Чернов уткнулся носом в землю, как будто заснул на ходу. Только спина от вдохов не шевелится, да на земле расползлась темно-вишневая лужа… Рядом один из его бойцов, белобрысый молодой парень, лежит неподвижно, на спине вся лохматка в крови… Поодаль — один из носильщиков в нелепой позе, не мигая, смотрит в небо… Второй — метрах в десяти, живой, старается прикрыть своим телом от леса сидящую на траве княжну…

Да, научились, суки, воевать!.. Нас осталось боеспособных — я, Кот и еще один боец… Семен — тяжелый… И задача: доставить Ольгу Николаевну в безопасное место!!!.. И времени — с гулькин клюв!.. Значит, сделаем так…

— Ваше Высочество! Вам надо спешить, возможно, это — не последние немцы. Прошу простить дичайшее нарушение этикета, но другого выхода я не вижу. Готов понести любое заслуженное наказание после того, как все закончится…

— У Вас кровь на ноге… — Барышня, как будто, не слышит меня. — Надо перевязать…

— Спасибо, Ваше Высочество, это — ерунда… Федор!.. Оставляешь пулемет мне, княжну — на руки, вон его… — Киваю на оставшегося бойца. — Тыловым охранением, и рысью через ручей к нашим, они должны быть на подходе.

— Командир!.. А как же?..

— Солдат, выполнять приказ!.. Немедленно!.. Котяра, не спорь!.. Ты же, как паровоз, допрешь до второй волны!.. И пошлешь сюда подмогу. А мы с Семеном здесь повоюем немного, помоги только перетащить его через ручей… Я с пулеметом вон там залягу, все подходы — как на ладони. Продержусь… Все!.. Давай!.. Гансы вот-вот могут появиться…

Аккуратно перетаскиваем Семена, укладываем метрах в десяти от брода. Кладу рядом с ним пару уже бесхозных наганов. С одной руки он еще может повоевать… Княжна в сопровождении «тени» уже на другом берегу. Кот подтаскивает мадсен, кладет рядом сумку с запасными магазинами, чуть медлит, затем виновато предупреждает:

— Командир, там я пару «колотушек» из оружейки прихватил… Так, на всякий случай…

Ну, куркуль запасливый!.. Слов нет, одни многоточия… Сейчас гранаты очень даже могут пригодиться!..

— Добро, спасибо!.. Все, Федор, отправляйтесь! Времени нет!.. Ваше Высочество, еще раз покорнейше прошу простить!..

Кот, как пушинку, подхватывает княжну на руки. Та не возмущается, наоборот, обеими руками хватается за ворот лохматки, сзади становится боец со вторым мадсеном…

— Все, вперед!.. — гаркаю напоследок.

Через несколько секунд они исчезают из вида… Что-то долго гансов не видать. Не к добру!.. Подползаю посмотреть как там мой сибиряк… В сознании, рука крепко держит револьвер…

— Семен, смотри этот сектор. Если полезут, гаси! Я постараюсь прикрыть пулеметом!

— Добро, Командир… И эта… Прости, ежели чего было… Мож быть, и не свидимся боле…

— Свидимся, еще и водки вместе попьем, и поохотимся…

Семен горько усмехается, кривится от боли, поправляя раненую руку.

— Не утешай, Командир, чай — не девка… Отохотился я ныне… Вот щас еще постреляю малость, и амба…

— Давай об этом после боя потолкуем… И ты прости меня, если что не так было…

— Все, иди, Командир… Гансы близко, чую я их…

Возвращаюсь на место, еще раз осматриваю свой арсенал. Мадсен, к нему три магазина, один неполный… Люгер с одним магазином… Наган, барабан полный… Две новенькие немецкие гранаты-колотушки с запалом на пять с половиной секунд, судя по выжженным на ручке цифрам…

Так, а вот и наши гости!.. Сколько там их?.. Трое? Не-а, не верю!.. Осмотрелись, кому-то ручками машут… Вот, теперь ближе к правде, десять человек вместе с командиром… Убитых смотрите?.. Давайте, давайте, время играет за меня… Ага, теперь к ручью намылились… А вот сюда не надо ходить!..

Прицел примерно в голову впереди идущего, промахнусь по нему, другим в пузо прилетит… Плавненько жмем на крючок… Мадсен выплевывает первую очередь, на том берегу два человека падают, остальные порскают, как тараканы, в разные стороны… Ага, только тараканы стрелять так метко не умеют!.. Нащупали сразу, теперь в бугорок колотят, как дурные, песком засыпают… А мы немного в сторонку подвинемся, и оттуда по кустикам постреляем… Мне сейчас главное — чтобы вы, твари, через ручей не переправились!.. Оп-па, слева наган заработал!.. Перепрыгиваем еще на три метра левее, отличный обзор. И Семена видно, и гансов, которые к нему лезут… Очередь… Еще… Еще нате вам!.. Все, отползли… Блин, что-то опасное над головой летать начинает, пора обратно… Все, поутихли, патроны жечь неохота?.. Так, а что это ольшаник у нас не по ветру качается?.. Где там у меня граната была?.. Пальчик в петельку, ждем-с… О, перестали деревья дергаться, пробрались, значит… Рывок за петлю… Раз-И, два… Кидаем!.. Ба-бах, кто-то громкими воплями выражает свое недовольство… Вторую… Рывок… Твою мать!!!.. По руке как ломом саданули, аж в глазах потемнело!.. Ставшие непослушными пальцы выпускают гранату. Та, кувыркнувшись, падает метрах в трех… Бл…!!!.. Пытаюсь щучкой нырнуть вбок, почти удается… Взрыв… Удар… Темнота…

Выждав несколько секунд, обер-лейтенант Майер хлопает по плечу одного из егерей, тот, пригнувшись, перебегает к самому берегу, затем через ручей, поднимается на бугор и машет остальным… Десять секунд, и поредевшая группа рассматривает воронку от взрыва, лежащий на боку, засыпанный песком пулемет и неподвижную фигуру в балахоне из рваных мешков, быстро намокающем кровью на спине. Сзади внезапно слышится волчий вой, быстро взлетающий от вибрирующих басов к самой высокой октаве, который не заглушается даже грохотом винтовочных выстрелов. Майер, как завороженный смотрит, как падают трое егерей, как на пригорок взлетают похожие на ожившие кочки, фигуры в таких же балахонах. Сильный удар по руке выбивает пистолет, следующий удар в ухо кидает обер-лейтенанта вниз. Уже лежа на земле, пока кто-то жестко связывает безжалостно вывернутые руки, он видит, как двое переворачивают безжизненное тело, потом один из них прижимает пальцы к окровавленной шее, сосредоточенно молчит, потом, обернувшись, кричит во все горло:

— Живой, братцы! Носилки сюда, бинты! Быстро!!!..