Солнечный осенний день. Ильза Пуш достала велосипед из подвала и отправилась к гостинице «Континенталь» на Адольф-Гитлер-Штрассе, чтобы съесть там щавелевого супа с куском мяса. Такую радость она доставляла себе два раза в месяц по воскресным дням. После обеда она поехала к каналу, а затем свернула в южном направлении, направляясь к выезду из города. Она намеревалась до вечера успеть вернуться к богослужению в соборе, город Мюнстер отмечал праздник материнства Марии.
Поскольку солнце пригревало еще достаточно сильно, то она прилегла в осеннюю траву на крутом берегу канала, заснула и пробудилась лишь за полчаса до начала богослужения. Позднее она напишет мужу, что дева Мария простерла над нею свою руку, которая уберегла ее и позволила ей выспаться вдоволь. Она могла бы еще успеть на богослужение, но на Вольбекерштрассе ее застал врасплох вой сирен. Она столкнула свой велосипед в нишу у одного из подвалов и бросилась бежать к бомбоубежищу на Манфред фон Рихтгофенштрассе, которым всегда пользовалась, когда тревога заставала ее во время работы в магазине. Она удивилась тому, что вражеские бомбардировщики налетели среди бела дня, к тому же не в обычное воскресенье, а именно в день материнства Марии. О том, что богослужение не могло быть начато из-за того, что с последним ударом колокола бомба упала перед входом в собор, она узнала лишь на следующий день. Двадцать минут потребовалось 336 «Летающим крепостям», чтобы сбросить свой груз над Мюнстером. Ильза Пуш в целости и сохранности покинула бомбоубежище, нашла у входа в подвал велосипед, также не пострадавший, и наверняка поехала бы на нем на Везерштрассе, если бы не увидела дым, окутавший собор. Вольбекерштрассе была вся в огне, языки пламени поднимались к небу также и у площадей Роггенмаркт и Михаэлисплац. Она решила узнать, что стало с бакалейной лавкой, принадлежавшей супругам Пуш. Огонь туда не добрался, но посреди улицы зияла глубокая воронка. Авиационная бомба снесла переднюю часть дома, дверь в магазин и витрина исчезли, искореженные консервные банки катились ей навстречу по тротуару. В отличие от прилавка, разбитого осколками бомбы, подсобное помещение не пострадало, повешенная на гвоздь репродукция с изображением Аннеты фон Дросте-Хюльсхоф висела ровно. Ильза села рядом с ней и горько заплакала, как вдруг раздался громкий шум, приведший ее в ужас. Часть крыши рухнула на тротуар и похоронила под собой консервные банки. Ильза едва успела выхватить из ящика формуляры покупателей и портфель с продовольственными карточками. Прижав руками бумаги, она стала пробираться к выходу. Едва она добралась до велосипеда, как передняя часть дома обвалилась, Аннете фон Дросте-Хюльсхоф также не удалось уцелеть.
Ильза торопилась быстрее доехать до улицы Везерштрассе. Скорее прочь от пламени, которое бушевало в городском квартале Мюнстера, являвшемся его символом.
Ей пришлось съехать с Вольбекерштрассе, потому что там было невыносимо жарко. Близлежащими улочками она выбралась в более прохладное место, нашла свою квартиру в сохранности, бросилась на кушетку и вновь разрыдалась.
Она не представляла, что ей следовало написать ему. Он присылал ей четкие оптимистические сообщения о том, что по всем направлениям они продвигались вперед и вносили свой вклад в близкий разгром врага. Следовало ли ей сообщать ему, что его бакалейной лавки больше не существует?
Вместо этого Ильза рассказала Вальтеру Пушу в своем письме, направленном полевой почтой, о несчастье, случившемся с собором во время праздника материнства Марии. Она написала ему также о том, что епископ Гален из церкви Святого Ламберти своими руками пытался потушить пожар, но это не помогло, и теперь там нельзя молиться. Но она умолчала о том, что на следующий день видела на улице Гроитшгассе грузовик, набитый трупами. Она вычеркнула предложение «как печально в нашем прекрасном Мюнстере», чтобы ее не приняли за человека, который наушничает, является нытиком и брюзгой.
О том, что произошло с магазином мужа, она решилась написать ему в Россию лишь спустя три недели. К тому времени ей стало известно, что бакалейные лавки продолжат свою работу. Власти пообещали ей выстроить барак, где она могла бы, как и прежде, принимать продовольственные карточки и выдавать по ним сахар, муку и крупу.
* * *
Я обещала навестить ее в Мюнстере. Ну, вот я и прибыла сюда, неспешно иду от вокзала к центру и удивляюсь тому, как превосходно был восстановлен город. Все церкви выглядят так, будто с ними никогда не происходило ничего плохого. Ратуша в первозданном своем великолепии готовилась к празднованию очередной годовщины Вестфальского мира.
Сегодня Ильзе Пуш было бы 92 года. Фотографии ее у меня нет, но мне она кажется похожей на Лале Андерсен.
Без труда нахожу я Вольбекерштрассе, но не обнаруживаю никаких следов бакалейной лавки Пуша. Люди, с которыми я заговариваю, такой фамилии не знают. В администрации чиновники делают удивленные глаза. Какое дело Ребеке Ланге, урожденной Розен, до старой бакалейной лавки и до женщины, к которой я вообще не имею родственного отношения? Я стараюсь им это объяснить. Под конец, когда они уже начинают вникать во всю эту историю, я позволяю себе такое замечание:
— Кто теперь скажет, что я не родственница Ильзе Пуш? — После этого они, я это вижу по их глазам, принимают меня за сумасшедшую.
Тем не менее, я узнаю следующее: в начале 1944 года Ильза Пуш пережила еще одну бомбежку. Поскольку ее лавка находилась в деревянном бараке, то больших усилий для возникновения пожара не требовалось, достаточно было искры. Она продолжала оставаться хозяйкой бакалейной лавки Пуша, но в тот момент, когда английские танки завернули в Мюнстер, она была скорее уже на вторых ролях. После войны здесь был устроен магазин деликатесных товаров, и, наконец, он стал называться «Лавкой тети Эммы». Когда на противоположной стороне открылся супермаркет, то Ильза Пуш посчитала целесообразным досрочно уйти на пенсию.
Замуж она так больше и не вышла, детей тоже не было. Регулярно посещала она церковь Святого Лудгери, пела в церковном хоре и распорядилась развеять свой прах после смерти. Два года тому назад в ноябре так и случилось.
В чулане у нее нашли рядом со списком товаров и бухгалтерскими журналами за 1940–1950 годы также и стопку полевых писем.
Вальтер Пуш написал в Мюнстер еще много писем. С восторгом описывал он развертывание войск накануне танкового сражения под Курском:
Тысячи танков выдвинулись на исходную позицию. Эта армада растянулась до самого горизонта. Ни один враг не сможет ей противостоять. Это будет действительно последний великий удар, который поставит Россию на колени.
Курская битва не выявила победителя, а последние удары все продолжали наноситься один за другим. Вальтер Пуш шел назад через те же самые города и деревни, которые видел во время своего продвижения в 1941 году. Однажды он даже спал в том же самом доме. Он переправлялся через Днепр и Днестр, двигаясь в западном направлении, еще раз искупался в Березине. В ноябре 1943 года он вновь отправился в отпуск, чтобы «потрудиться в райском винограднике». Ильза Пуш бросила курить, так как полагала, что курящая женщина не может забеременеть. Но это принесло мало пользы. Брак с Вальтером Пушем так и остался бездетным. 6 декабря он написал своей Ильзе:
Только что слушал чудесную музыку. Две гитары на берегу моря… Родина, твои звезды… Всем сердцем хочу, чтобы ты тоже слышала эти песни, и мы бы оба слились в эфире.
Сейчас ходит слух о том, что фюрер применит в новом году чудо-оружие, которое одним ударом покончит с этой войной. Это было бы ведь так здорово.
Таким было его последнее письмо из России. В архивных документах о Вальтере Пуше сохранилась лишь пара фраз:
Вальтер Пуш был тяжело ранен пулей 11.03.1944 года южнее Опочки (ранение в живот с разрывом печени). Он умер 13.03.1944 года в три часа десять минут в местном госпитале в Опочке от последствий ранения. Похоронен на воинском кладбище в Опочке, участок «Р», ряд 3, могила 1723.
Вплоть до холодной зимы 1947 года Ильза Пуш хранила ящик сигар, которым хотела сделать сюрприз мужу после его возвращения. Затем она обменяла сигары на черном рынке на добротное зимнее пальто.
* * *
Итак, о моем отце исчерпывающе сказано фразами: «Незадолго до полуночи в ясную звездную ночь. Единственный снаряд, после этого тишина. На небе должно быть больше звезд, чем людей на земле».
Мне не нужно искать «могилы героя», так тогда называлось место захоронения. Когда снаряд попадает в человека, то остается лишь глубокая воронка. Я обращусь к Народному союзу Германии по уходу за воинскими захоронениями с запросом, имеется ли на берегу реки у города Оскол солдатское кладбище, и поинтересуюсь, как поступает Народный союз в том случае, если не удается обнаружить бренных останков.
Его бумаги покрывают голубой ковер. Они еще больше состарились за этот год. На стене висит фотография отца: Роберт Розен в серой военной форме рядом с Гейнцем Годевиндом и Вальтером Пушем среди русского снега. Они улыбаются мне. Должна ли эта фотография висеть там до скончания веков? Географическую карту я сниму и отнесу в подвал. Пусть лежит она там до тех пор, пока кому-нибудь вновь не захочется пойти на Москву и он не заинтересуется предстоящим маршрутом.
Остальные бумаги вернутся в ящик. На деревянной крышке я напишу черным фломастером: Россия 1941–1943. Кому нужен будет этот ящик, когда меня не станет? Возможно, Ральф отнесет его в мусорный контейнер, и все, о ком идет речь, еще раз уйдут из жизни. Или все же возникнет какой-нибудь новый вестфалец и начнет копаться в дневнике моего отца. В учебных заведениях появятся научные работы, где будут, в частности, сравниваться дневники старого вестфальца и Роберта Розена.
Целый год я занималась судьбой отца, проследила весь его путь и проникла в его мысли. Он стал мне намного ближе, несмотря на большой отрезок времени, разделяющий нас. Я стала теперь другой. Мне жаль не только его, но и многих других, в том числе и миллионы русских солдат, которых гнали на пулеметы.
Сегодня я праздную свой 61-й день рождения, который является также и 61-й годовщиной смерти моего отца. Сегодня ему исполнилось бы 84 года. Надо ли вообще все это отмечать? С тех пор, как мне довелось узнать Россию, я полюбила снег. После того, как мне стало известно о том, что произошло с моим отцом 31 января, я не могу себе представить, чтобы мой день рождения обходился без снега. Вчера он обильно падал, и мой сад выглядел прямо, как в сказке. Отцу это доставило бы радость. Сегодня это великолепие начинает уже таять…
— Все проходит…, — пели они тогда.
Я включаю радио. Нет, Лале Андерсен больше не поет. Она присутствует со мной лишь во время завтрака, когда я включаю «Концерт по заявкам 1943 года» и ощущаю, как все проходит стороной, и за мрачным декабрем следует радостный май. «Я знаю, когда-нибудь случится чудо…» Да, под конец они надеялись лишь на чудо.
Я разворачиваю письмо, которое сегодня мне доставил почтальон по случаю дня моего рождения.
Дорогая мама, шлю тебе привет с чужбины по случаю 61-й годовщины твоего рождения. Жаль, что я не смогу быть с тобой, мы определенно отведали бы вечером торта в кафе у Пётшке. У нас выпал снег. Пришлось нам задействовать тяжелую технику, чтобы сделать дорогу проезжей. Собираюсь приобрести лыжи и хочу научиться кататься на них. В ближайшие дни ты получишь посылку по случаю твоего дня рождения.
Твой сын Ральф
Я прикрепляю письмо к стене рядом со снимком солдат, на котором они изображены среди русского снега, хотя, почти уверена, что ему это вряд ли понравится.
К ужину я пригласила в гости Вегенера. Очень надеюсь на то, что снег еще будет лежать, когда он придет. Он должен укрыть от глаз все, в том числе и многие вопросы, лежащие на поверхности. В отдельные годы снег здесь выпадает уже в декабре, в России так бывает всегда. В мой день рождения почти всегда уже лежал снег.
Так как в письме Ральфа был упомянут Пётшке, то я приношу из кафе домой несколько кусочков торта с марципаном, который мой мальчик так любит. Я накрываю большой стол, как будто ожидаю многих гостей. Кофе завариваю особенно крепкий, ведь это день рождения.
Вегенер приходит раньше, чем мы договаривались, на улице еще светло. В конце января сумерки уже начинают отступать, в пять часов пополудни еще светит солнце, если оно, конечно, появляется на небе. Природа вновь становится к нам благосклонной, мир выглядит таким жизнерадостным.
Я опасалась было, что он принесет мне старые газеты или полевые письма, но на этот раз он вручил цветы. У меня нет желания вновь ворошить старую историю, поэтому я показываю ему письмо сына по случаю моего дня рождения, интересуюсь тем, что он делает на пенсии и какие у него планы поездок.
— Что стало с твоей матерью? — вдруг спрашивает он.
Да, у меня была также и мать. Но это уже другая история. Я лишилась ее, едва научилась выговаривать слово «мама». Я так мало знаю о ней и не хочу верить тому, что ее, как и других, забрали с собой солдаты.
Женщины, которые остались на Востоке, все побывали под русскими, сказал кто-то, когда я уже была взрослой. Я выбежала тогда из комнаты, потому что не могла вынести этого. Нет, моя мать не могла оказаться под русскими, у нее был лишь мой отец и те две недели в мае, когда ворковали голуби и пахло душистым сеном.
— Вспоминаешь ли ты все еще о Восточной Пруссии и людях, что были в вашем доме? — хочет знать Вегенер.
Например, о Кристофе. Я помню его по фотографии на скамейке, когда сидела у него на коленях. Он работал с ноября 1940 года по январь 1945 года в хозяйстве у Розенов, затем работа закончилась. Кристоф сидел в повозке и управлял лошадьми. В конце февраля, когда исчезли сначала лошади, а затем и повозка, потерялся и его след. Я напишу письмо в Военное министерство Франции и спрошу, вернулся ли на родину некий Кристоф из Реймса, который работал в качестве военнопленного в одном из крестьянских хозяйств в Подвангене. Впрочем, ему предстояло пройти до дома две тысячи километров, гигантский путь в хаосе последних дней войны. В моем книжном шкафу имеется фотоальбом с прекрасными соборами Европы. Так я впервые познакомилась с Реймсом.
Ну, и затем мой дядя Герхард. В тот день, когда пришло страшное письмо из России, бабушка запретила своему младшему сыну идти добровольцем на войну. Он подчинился этому запрету, но когда начался 1944 год, то его, несмотря ни на что, забрали на войну. Перед тем, как отправиться туда, он хотел посадить меня на лошадь и покатать по двору.
— Ребенок сломает себе шею, — ругалась тогда бабушка.
Так это приключение отложилось последним воспоминанием о дяде Герхарде. Ему пришлось участвовать в боях на восточно-прусской границе в октябре 1944 года, и он получил орден за храбрость. Семейная хроника ничего не сообщает о его возвращении.
О тете Ингеборг я узнала больше всего. В сентябре 1944 года, после того, как был сожжен Кёнигсберг, она отправилась с последним визитом в Подванген. Несмотря на то, что ее квартира оставалась в целости и сохранности, в одну из ночей она потеряла веру в окончательную победу. Ее муж, военный финансист, забрал ее на Рождество 1944 года из Кёнигсберга и привез в деревушку Флото на реке Везер. Сам он после того, как «закрылись ворота», как тогда выражались, погиб в котле окружения в районе Рура. Оба мальчугана, которые месили грязь в Подвангене своими ногами в белоснежных гольфах, стали солидными мужчинами. Один из них перебрался в Австралию, другой погиб в аварии на автобане в Рурском районе. Так что тете Ингеборг пришлось стареть в одиночестве.
Дедушка Вильгельм избежал всех превратностей заключительного этапа войны благодаря своей скорой смерти.
— Прежде чем пуститься в бега, я предпочту умереть, — таковы были его последние слова.
Позднее мне рассказывали, как он сидел у моей колыбельки и отравлял воздух своим трубочным табаком. Один конец веревки он прикрепил к люльке, другой обмотал вокруг своей шеи. Так в полудреме он и качал меня. Зачастую он засыпал раньше меня. Для своего ухода в мир иной он тоже выбрал месяц январь. В его похоронах я тоже принимала участие, но не на кладбище. Меня хотели избавить от того, чтобы я слышала стук промерзшей земли по гробу. Одна из деревенских девчонок сидела с маленькой Ребекой в крестьянском доме Розенов, в то время как на кладбище пели «Все леса теперь спят». Трубка дедушки Вильгельма давно уже остыла, постепенно запах табака улетучился с занавесок и мягкой мебели. Но и по сей день мне доставляет удовольствие, когда старики курят трубки.
Казалось бы, это странно, но образ бабушки Луизы сохранился в моей памяти меньше всего. Она покинула Подванген еще в ноябре и отправилась к своей сестре в Дрезден. Оттуда она прислала красивую рождественскую открытку дочери и внучке. Она написала, что у нее все хорошо, в Дрездене жизнь такая же, как в мирное время. Она просила свою дочь, как можно быстрее собраться и приехать к ней в Дрезден. После этого рождественского послания никто о ней уже больше ничего не слышал. В городских списках мертвых имя ее не значится.
Сразу же после похорон дедушки Вильгельма они отправились в путь. Еще продолжался январь. В повозке место нашлось для Дорхен, матушки Берты, моей матери и для меня. Кристоф управлял лошадьми и разговаривал с ними по-французски. Ехали ли мы по льду залива у Фризской косы, этого я не знаю. Тетя Ингеборг позже утверждала: вы должны были переправляться через залив, другого пути не существовало. Но в моей памяти это скольжение по льду не отложилось.
Свой день рождения я встретила в повозке, обложенная толстыми пуховыми подушками. Слева от меня была моя мать, справа бабушка Берта. Кристоф и Дорхен сидели на козлах. От лошадей шел пар, снег хрустел, а вечером вдруг раздался грохот, как при сильной грозе.
Внезапно у нас больше не оказалось лошадей. Моя мать и Дорхен по очереди несли меня на руках. Кристоф также исчез из нашего поля зрения. Дорхен сказала, что теперь он получил свободу и пешком отправился во Францию. Чужие мужчины с круглыми лицами смотрели на меня и улыбались. Затем они забрали с собой мать, бабушке пришлось нести меня и петь мне песни. Все это сопровождалось сильным грохотом.
Что стало с тетей Дорхен? Именно с ней я собирала первые свои цветы. Когда мой отец женился, они говорили о том, что Дорхен станет следующей невестой. Ведь должны же были уцелеть в этой ужасной войне хотя бы несколько мужчин. Но таковых не нашлось. В девятнадцать лет она оказалась слишком юной для войны, но уже достаточно взрослой, чтобы пережить то, что выпадает на долю женщинам в результате подобного кровопролития. Солдаты уводили ее с собой каждый день и каждую ночь, и когда она возвращалась, обессиленная, в комнату, то бабушка говорила:
— Дитя, ты выглядишь, как измочаленная тряпка. — Однажды она больше не вернулась. Бабушка позже рассказывала, что они отправили Дорхен в Россию, чтобы она отстраивала там то, что было разрушено войной. Вновь одному из членов семьи Розенов пришлось отправиться в Россию.
— Да, так бывает, — говорит Вегенер. — Кто посеет ветер, пожнет бурю.
— Моя мать ничего не сеяла, — отвечаю я. — Пожинают бурю всегда те, кто этого не заслужил.
— Ну, хорошо, тогда я беру назад свои слова о тех, кто сеет ветер.
В один из дней моя мать также не вернулась. Бабушка сказала, что это было связано с тифом. Пришли солдаты и сказали, что мы должны отправляться дальше в Германию. Бабушка взяла меня за руку, уже не требовалось меня носить, мне было уже три года, и я могла хорошо ходить. Впервые я увидела вокзал. Мы сели в поезд, в котором никто из отъезжающих не знал, откуда он прибыл и куда направляется. Бабушка посадила меня на солому, которой был выстлан пол, и сказала:
— Теперь мы с тобой одни одинешеньки будем скитаться по свету. — Слова «одни одинешеньки» были не совсем точными, так как вместе с нами в товарном вагоне странствовать по свету отправились восемьдесят женщин, детей и стариков.
Я долго спала. Когда проснулась, то оказалось, что лбом я уткнулась в деревянную стену какого-то барака. Бабушка сидела рядом со мной и приговаривала:
— Слава Богу, дитя, я уже думала, что ты никогда больше не проснешься.
В бараке обитало много детей со своими бабушками. Раньше здесь располагались солдаты, затем находились военнопленные, а теперь были беженцы. Мы оставались там долгие годы. Когда я начинала спрашивать о судьбе близких мне людей, то бабушка отвечала:
— Ах, дитя мое, ты слишком мала, чтобы это понять.
Она почти ничего не рассказывала о моих родителях: отце и матери, как будто у нее комок подкатывал при этом к горлу. Зато она много рассказывала мне о прекрасной стране на Востоке, крестьянском хозяйстве Розенов, домашних животных и Подвангенском озере. Но о людях она никогда не говорила. Когда же я стала достаточно взрослой, чтобы понимать все это, и работала второй год стажером в сберкассе, к тому времени она уже умолкла навеки.
— Ну, вот теперь ты уже целый год как находишься на заслуженном отдыхе, — говорит Вегенер.
— Нет, этот год я провожу в России.
Он запросил в военно-историческом архиве в Потсдаме материал о 6-й армии, когда та была в Сталинграде.
— Не интересует ли тебя это? — спрашивает он.
— Сколько раз я должна говорить тебе, что мой отец погиб не в Сталинграде, и я не являюсь ребёнком Сталинграда!
Я рассказываю ему, что просмотрела все документы и завершаю свое исследование. Больше мне не требуется никаких материалов. Теперь мне предстоит другая, огромная работа. С чего мне ее начать?
Вегенер полагает, что я должна все это положить на бумагу. Многие дети, чьи отцы погибли на фронте, родились прежде, чем те узнали об их существовании. Эти дети имеют право задать вопрос о судьбе своих отцов.
Еще засветло он отправляется домой. Я же вновь ставлю пластинку с Лале Андерсен.
Поздно вечером он звонит мне и говорит:
— Я как раз просматривал сегодняшнюю газету и увидел там необычное объявление.
Затем он начинает зачитывать:
В память о моем отце
РОБЕРТЕ РОЗЕНЕ,
родившемся 6 декабря 1919 года в Подвангене/Восточная Пруссия, погибшем ни за что и опять же ни за что 31 января 1943 года под Старым Осколом в России.
Ребека Розен, родившаяся 31 января 1943 года в Подвангене/Восточная Пруссия
Я искала убийц, а нашла людей.
— Да, так оно и есть, — говорю я и кладу трубку.
* * *
Объявления в память о погибших, которые появились в немецких газетах в 2003 году, являются подлинными, изменены лишь имена и фамилии:
ГЮНТЕР ГИШЕ
Лейтенант BMC, экипаж подводной лодки Ѵ/41 родился 22 мая 1923 г., скончался 12 ноября 1943года
Он отдал жизнь, сражаясь за свой народ.
Мы чтим память и его боевых товарищей, утонувших вместе с подводной лодкой U-508 в Бискайском заливе, а также погибшего в бою с ними экипажа американского самолета.
Народ, где твои мертвые сограждане? Они молчат.
Фридрих Георг Юнгер
ВОЛЬФГАНГ ВАССМАНН
Майор и командир батальона. Чемпион Олимпийских игр в современном пятиборье
Родился 20.11.1914 г.
Погиб 09.11.1943 г. под Витебском
Он не забыт!
Лишь через 58 лет мы получили официальное сообщение, что мой брат
УНТЕР-ОФИЦЕР АДОЛЬФ КОСВИТЦ
нашел свою смерть во второй половине февраля 1945 года, когда служил в артиллерийской части в Восточной Пруссии.
Мы скорбим о дорогом человеке, который так любил жизнь
Сегодня ему было бы 80 лет.
Мы чтим память наших братьев
ГЕЛЬМУТ ГРАЗЕМАНН
Родился 20.01.1919 г., погиб 21.05.1940 г. во Франции
КУРТ ГРАЗЕМАНН
Родился 20.02.1921 г., погиб 02.10.1941 г. в России
Они потеряли жизнь, выполняя свой долг перед Отечеством.
Пусть наша память о них поможет миру и взаимопониманию между народами.
Их смерть не должна быть напрасной
Тот, кто живет в памяти своих близких,
Тот не умер, а лишь находится вдалеке.
Кант
Не забыт
Лейтенант
ГАНС ШРЕДЕР
Офицер-наблюдатель 267-го артиллерийского полка
Родился 20.09.1921 г., погиб 05.09.1943 г. Восточнее Рославля/Советский Союз
Он отдал свою жизнь за Германию
светлой памяти
ГЕРХАРД ХЁРИНГЕР
Обер-лейтенант (инженер). Подводная лодка U-841
Родился 29.06.1909 г., погиб 17.10.1943 г. в Атлантике
Он также, как многие другие по обеим сторонам фронта, верил, что вершит доброе дело.
Его крестник
В память
Лейтенант
МАКС ГРЁДНЕР
5-й самоходный саперный батальон
Родился 03.11.1923 г., погиб 11.03.1945 г. в Линце на Рейне. (Ремаген)
Он любил свое Отечество и свою семью.
В память о моем брате
унтер-офицер
ГАНС ШИГАЛЛА
родился 24 мая 1920 г., пропал без вести 1 декабря 1942 г.
Город Сталинград
Доктор
ВАЛЬТЕР ВЕНЕР
рядовой
Эрланген, 30 июля 1902 г., Прибрам, 7 мая 1945 г.
Покинувший через много лет братскую могилу неизвестных солдат, отныне он покоится на воинском кладбище в Мариенбаде.
С большой любовью и глубоким уважением пятеро детей с семьями, одиннадцать внуков с семьями и восемь правнуков.
Молодость подвержена соблазну — как прежде, так и сейчас
В память
ВЕРНЕР ГРАССОВ
Лейтенант и командир батареи артиллерийского полка «Великая Германия»
родился 27 февраля 1923 г..
погиб 9 июля 1943 г. в битве на Курской дуге
Капитан медицинской службы
ДОКТОР ЗИГФРИД ПЛАТЦ
родился 21.10.1911 г. погиб 23.01.1944 г.
Смолково-Николаевка (Ленинград)
Погиб, оказывая помощь немецким и русским больным.