Когда привалишься к стене, а солнце садится, бывает, просто стоишь и глазеешь. Чувствуешь вкус крови, но не шевелишься. Как я и сказал, даешь говорить тишине. А потом возвращаешься в склад.

– Двадцать баксов чаевых, – сообщает мне Перри после матча, подавая пакет.

– Ха, – фыркаю я, – подачка от жалости.

– Нет, – предупреждает меня Перри.

Он всегда говорит так, будто предупреждает. В этот раз он как бы советует мне заткнуться и принять комплимент.

– Это подношение от гордости, – говорит Бугай. – Так пройти сквозь толпу. Они оценили это выше моей победы, выше Рубовой, выше всех побед вместе взятых.

Я беру деньги.

– Спасибо, Перри.

– У тебя еще четыре боя, – говорит Перри, – потом твой сезон окончен, понял? Думаю, ты заслужил передышку, – он показывает нам с Рубом листок бумаги, на котором у него турнирная таблица. В другой руке он держит календарь матчей. В таблице он показывает, где сейчас Руб: – Глянь, ты начал с опозданием на три боя, но по-прежнему на первом месте. Ты единственный ни разу не проиграл.

Руб тыкает в следующее имя.

– Кто это, Головорез Хэрри Джоунз?

– Ты с ним дерешься на будущей неделе.

– Хорош он?

– Ты его запросто уделаешь.

– А.

– Сюда смотри: у него два поражения. Одно – от того парня, с которым ты дрался сегодня.

– Да ну?

– Стал бы я иначе трепаться?

– Нет.

– Вот и помалкивай. – Перри ухмыляется. – Полуфиналы через четыре недели. – Усмешка сползает с его лица. В миг. Он теперь серьезен. – Но вот…

– Что? – спрашивает Руб. – Что?

Перри отводит нас в сторонку. Говорит медленно и от души. Я никогда не слышал, чтобы он так разговаривал.

– Только одна небольшая проблемка – в последней неделе перед полуфиналом.

Мы с Рубом рассматриваем календарь.

– Видите? – Перри тычет пальцем в «Неделю 14». – Я решил побыть немного сволочью.

Тут я вижу, о чем речь.

И Руб тоже.

– Ну, ты… – комментирую я, потому что вот на странице «Недели 14» в графе легковесов написано «Волф – Волф».

Перри поясняет:

– Извините, парни, но я тут ничего не мог поделать. Если братья дерутся, в этом всегда что-то особое, а я хотел, чтобы последняя неделя перед полуфиналом вышла памятной, – он по-прежнему говорит естественно. По-деловому. – Помните, я говорил, есть слабый шанс, что так получится. Вы сказали: не проблема.

– Ты не можешь подхимичить? – спрашивает Руб. – Переделать?

– Нет – да я и не хочу. Один хороший момент есть: матч будет здесь, дома.

Пожатие плеч.

– Ну что, все честно. – Брат смотрит на меня. – Тебя не смущает, Кэм?

– Да нет.

– Вот и ладно, – подводит черту Перри. – Я знал, что могу на вас рассчитывать.

После сборов Перри, как обычно, предлагает нас подвезти. Его голос мне как молотком по мозгам: мне еще довольно хреново после взбучки.

– Не, – Руб отказывается: – сегодня нет. Думаю, мы лучше прогуляемся. – И спрашивает меня: – Кэм?

– Ладно, чего б нет.

Хотя я думаю: ты, блин, рехнулся? У меня башка, по виду, попала в блендер. Но молчу. Мне кажется, будет здорово прогуляться с Рубом до дому.

– Без вопросов. – Позиция Перри. – Ну, до воскресенья, ребятки?

– Ясное дело.

Прихватив сумки, выходим через заднюю дверь, сегодня здесь никто никого не ждет. Тут нет ни Стеф, ни кого бы то ни было еще. Только город и небо, да облака, что вихрятся в густеющих сумерках.

Дома я прячу свою избитую рожу. У меня фонарь под глазом, опухла скула и порвана губа. Гороховый суп я ем в укромном углу гостиной.

Следующие несколько дней проталкиваются мимо.

Руб отпускает щетину.

Отец, как обычно, в поисках найма.

Сара ходит на работу, а кроме этого – только к подруге Келли, раз-другой в неделю. Домой приходит трезвая, а по средам – с карманом, оттопыренным доплатой за сверхурочные.

Раз приезжает Стив – погладить рубашки.

(– У тебя что, утюга нет? – спрашивает его Руб.

– А как ты думаешь?..

– Похоже, нету.

– Именно. Нету.

– Так, может, пойти да купить, сквалыга ты?

– Ты кого сквалыгой называешь, малый? Как насчет пойти побриться…

– У тебя не хватает на утюг? Выходит, это отдельное житье – не сахар.

– А то, блин. Конечно, не сахар.

Однако штука в том, что вот они ссорятся, Руб со Стивом, а сами постоянно смеются. Сара смеется с кухни, и я ухмыляюсь на свой малолетский манер. Вот занятие, в котором мы спецы.)

Миссис Волф наконец взяла отгул на работе.

А это означает, что у нее есть время заметить заживающие на моем лице раны и синяки. Она загоняет меня в угол на кухне, где я сижу ем хлопья. Я смотрю, как она смотрит на меня.

И выкликает.

Одно слово.

Вот какое:

– Руб!

Негромко. Без паники. Лишь с осознанным нажимом, безоговорочно предполагающим немедленное появление.

– Это тренировки в спортзале? – спрашивает она.

Руб садится на стул.

– Нет.

– Или вы, ребятки, опять тузите друг друга во дворе?

Он признает вранье.

– Да. – Он совершенно спокоен. – Есть такое.

Она только вздыхает и верит нам, и это самое паршивое. Всегда ужасно, если человек тебе верит, а ты знаешь, что не должен бы. И хочется выкрикнуть это ему, сказать, мол, не верь, не надо, чтобы дальше тебе жить с собой чуть полегче.

Но молчишь.

Не хочешь расстраивать.

Не можешь принять себя таким сачком и объяснить, что ты не достоин доверия этого человека.

Не можешь признать, что настолько малодушен.

Дело в том, что мы и впрямь деремся во дворе, но только это тренировка перед настоящими боями. И, в общем, Руб, строго говоря, не соврал, но и правды не сказал.

Но вот-вот. Я чувствую.

Я скоро не выдержу и расскажу ей всё. Про Перри, про матчи, про деньги. Про всё. Меня сейчас останавливает лишь одно – склоненная голова моего брата. Глядя на него, я вижу, что он куда-то движется. Он на каком-то пороге, и я ни за что не смогу взять и захлопнуть перед ним эту дверь.

– Прости, мам.

– Прости, мам.

Простите, миссис Волф.

За все.

Ты еще будешь нами гордиться.

Обязательно.

Так должно быть.

– Вы ж понимаете, – говорит миссис Волф, – мальчики, вы должны друг друга выручать.

На этих словах я понимаю, что вот этим враньем, самое забавное, мы и выручаем друг друга. Но вот ее-то, в конце концов, подводим. От этого нам и не по себе.

– Есть какие успехи с работой? – спрашивает отца Стив.

А я слышу. Они в гостиной разговаривают.

– Неа, не особо.

Я жду, что они начнут старую свару про пособие, но нет. Стив больше не трогает эту тему, ведь он тут больше не живет. Он только делает значительное лицо и прощается. По его глазам я понимаю, что он думает: «Со мной такого не будет никогда. Я не допущу».

В пятницу той недели утро, с виду обычное, таит в себе важное событие.

С утра мы с Рубом на пробежке и возвращаемся почти в семь. Мы, как всегда, одеты в старые фуфайки, треники и кроссы. День одет в небо с тучами-валунами и ярко-синий горизонт. У ворот нас встречает Сара.

– Отца не видали? – спрашивает она. – Исчез, слышь.

– Нет, – отвечаю я, не понимая, из-за чего переполох. – Он последнее время стал прогуливаться.

– Не в такую рань.

Выходит мать.

– Его костюма нет, – сообщает она, и в один момент мы всё понимаем. Он там. В очереди. Пошел за пособием.

– Нет, – говорит кто-то.

И еще раз.

Вопреки надежде, что это не так.

– Не может быть, – и я понимаю, что говорит не кто иной, а я сам, потому что морозный утренний пар катится у меня изо рта вслед словам. – Нельзя допускать. – Не потому что нам стыдно за отца. Нам не стыдно. Просто мы знаем, как долго он сопротивлялся этому, и понимаем, что для него это – отказ от собственного достоинства.

– Пошли.

А это сказал Руб, и он тянет меня за рукав. Он кричит маме и Саре, что мы скоро вернемся, и мы бежим прочь.

– Куда мы? – выдыхаю на бегу, но ответ знаю, всю дорогу до Стивова дома. Задыхаясь после рывка, мы стоим под его окном, собираясь с силами, потом орем.

– Эй, Стив! Стивен Волф!

Люди выкрикивают из окон, чтоб мы заткнулись, но скоро Стив в трусах появляется на балконе. Его лицо говорит: вот гады. А голос:

– Так и знал, что это вы, пацаны.

А следом пронзительно и сердито:

– Вам чего надо? Семь утра, мать его!

– Что там, блин, происходит? – вопит какой-то сосед.

– Ну? – Стив требует ответа.

– Да вот… – Руб запинается. – Отец.

– Что отец?

– Он… – черт, до сих пор дыхание срывается. – Он там. – Я дрожу. – Выписывает пособие.

У Стива на лице облегчение.

– Ну, давно пора.

Однако мы с Рубом не отрываясь смотрим на него, и Стив понимает. Мы его умоляем. Мы взываем к нему. Мы воем: «На помощь!» Вопим, что сейчас нужны мы все. Нужны…

– А, черт бы драл! – Стив выплевывает слова. Через минуту он с нами, бежит рядом, в старой футбольной форме и в своих классных кроссах.

– Не можете поскорее? – досадует он на бегу, мстя нам за то, что вытянули его из постели и опозорили перед соседями. И еще бросает сквозь зубы: – Я вам отплачу, увидите.

Мы с Рубом бежим молча и, когда добегаем до дома, мать и Сара уже одеты. Они готовы. И мы. Мы все готовы. Идем.

Через пятнадцать минут показывается биржа труда. У входа сидит человек, и этот человек – наш отец. Он нас не видит, но мы все шагаем к нему. Вместе. Как один.

У миссис Волф на лице гордость.

У Сары на глазах слезы.

У Стива в глазах – отец и понимание – наконец, – что он сам упорствовал бы так же.

Руб перечеркнут когтями пыла.

А я, я смотрю на отца, как он там сидит, один, и представляю, насколько он переживает свое поражение. Черный костюм ему коротковат, и под брюками видны лодыжки в футбольных носках.

Мы подходим, и он поднимает голову. Он симпатичный мужик, мой отец, хотя нынче утром он побежден. Сломлен.

– Думал, приду пораньше, – говорит он, – в это время я обычно начинал работать.

Мы все стоим вокруг.

В конце концов заговаривает именно Стив.

– Привет, па.

Отец улыбается.

– Привет, Стивен.

И все. Больше никаких слов. Не то, что вы могли бы ожидать. Больше никто ничего не делает, только все мы знаем, что не пустим его на биржу. И отец знает.

Он встает, и мы возвращаемся в бой.

На обратном пути Руб вдруг останавливается. Я тоже. Мы глядим, как удаляются остальные Волфы.

Руб заговаривает.

– Видишь, – говорит он, – это Рубака Клиффорд Волф, – Руб показывает, – это Рубака Миссис Волф и Рубака Сара Волф. Черт побери, сейчас даже Стивен Волф – Рубака. А ты – Рубака Камерон Волф.

– А ты? – спрашиваю я брата.

– Я? – Он задумывается. – Это меня так назвали, но я не знаю. – Он смотрит мне в лицо и признается: – У меня тоже есть свой страх, Кэм.

– Страх чего?

Разве он чего-то может бояться?

– Что я стану делать, когда случится бой, который я могу и проиграть?

Вот так.

Руб – победитель.

Он не хочет им быть.

Он хочет быть бойцом.

Как мы.

Вступать в бой, зная, что может проиграть.

Я отвечаю ему – чтобы ободрить:

– Ты будешь драться все равно, как и мы все.

– Думаешь?

Но ответа не знаем ни он, ни я, потому что бой ничего не стоит, если заранее знать, что победишь. Себя проверяешь в схватках, которые посредине. В тех, где есть вопросы.

Руб до сих пор не вступал в схватку. В настоящую.

– Когда это случится, смогу ли я подняться? – спрашивает он.

– Не знаю, – признаюсь я.

Он бы предпочел тысячу раз быть бойцом в стае Волфов, чем хоть раз стать победителем.

– Ну скажи, как это делается, – упрашивает он. – Расскажи.

Но мы оба понимаем, что есть такое, чего не рассказать, чему не научить.

Боец может быть победителем, но это не делает победителя бойцом.

– Эй, Руб.

– Ну.

– Почему тебе мало быть победителем?

– Что?

– Что слышал.

– Не знаю. – Он передумывает: – Хотя, нет, знаю.

– Ну?

– Ну, во-первых, если ты Волф, ты должен уметь драться. Во-вторых, побеждать бесконечно не выйдет, всегда найдется кто-то сильнее. – Руб переводит дух. – А вот если ты умеешь драться – не отступишь, даже когда тебя собьют с ног.

– Если только не сдашься сам.

– Да, но из победителей тебя может выкинуть любой. И только ты сам можешь перестать биться.

– Наверное.

– По-любому… – Руб решает довести разговор до конца. – Бойцом – труднее.