Время было трудное, врагов в стране оставалось еще очень много. Поэтому любой из нас считал себя как бы по­стоянно мобилизованным. Ни у кого и в мыслях не было от­делять свою личную судьбу от судьбы всей партии, Советской власти. Поэтому решение партийных инстанций всегда вос­принималось не как «начальственное указание», а как нечто близкое и родное, неразрывно слитое с собственной жизнью. Ведь ради этого мы боролись и страдали, ради этого проли­вали кровь и шли на жертвы. Стоит ли говорить поэтому, что, когда мне посоветовали в партячейке подумать о дальней­шей работе именно на пропагандистском фронте, я не колеб­лясь дал согласие.

В моем Клинском уезде кадры были очень нужны. Новые товарищи и слышать не захотели, что я рассчитываю хоть ме­сяц пожить в родной деревне. Мне дали на свидание с род­ными неделю, а потом сразу завалили поручениями. Я и огля­нуться не успел, как был назначен секретарем агитационно- пропагандистского отдела уездного комитета РКП(б).

Чем же мы занимались в те дни? Первая наша задача со­стояла в разъяснении важнейших очередных мероприятий Советской власти. Возьмем, например, сентябрь 1922 года. В этом месяце ЦИК принял решение о праздновании Между­народного юношеского дня, учредил Российское телеграф­ное агентство, передал обычным государственным органам в связи с частичным улучшением продовольственного вопроса все дела Помгола (организации «Помощь голодающим»), за­менял старые денежные знаки советскими рублями; Совнар­ком протестовал против империалистической блокады Чер­ного моря. Начался октябрь — и опять масса событий: Сов­нарком издал постановление о выпуске банковских билетов и учреждении ломбардов на правах ссудных касс, началась решительная кампания по борьбе со взяточничеством, была введена постоянная зарплата для служащих, готовилось от­крытие Всероссийской сельскохозяйственной выставки, при­шло известие об освобождении Владивостока от белогвар­дейцев и интервентов, начали чеканить золотые червонцы, пошла подписка на государственный заем и продажа биле­тов очередной лотереи, РСФСР пригласили на Лозаннскую конференцию.

Вот последовал ноябрь: опубликовали декрет о единовре­менном гражданском налоге и постановление об амнистии к пятой годовщине Октябрьской революции, прошли организа­ция и проведение праздника, состоялись IV конгресс Комин­терна и II конгресс Профинтерна, трудовой и гужевой налог заменили денежным обложением, Дальневосточная Респуб­лика вошла в состав РСФСР. В декабре открылся III конгресс Коммунистического Интернационала молодежи, заседала Мо­сковская международная конференция по сокращению воо­ружений, состоялись X Всероссийский и I Всесоюзный съезды Советов, образовался Союз ССР. Обо всем этом следовало рас­сказать, подчеркнув политический смысл событий.

Что за сумбур! — подумает, пожалуй, иной читатель. Тут и ломбарды, и Коминтерн, и амнистия преступникам... Но на вещи нужно смотреть не только глазами сегодняшнего дня, а и переносясь в былое. Такое «двойное зрение» просто не­обходимо, если кто-нибудь хочет вжиться в эпоху и постичь внутреннюю логику ее событий. Ныне люди думают иначе, чем в 1922 году. Не та жизнь, не та обстановка... Тогда наших граждан волновало многое такое, над чем современное по­коление даже не задумывается.

Когда, например, РСФСР пригласили участвовать в рабо­те Лозаннской конференции, почти в каждой первичной пар­тийной организации развязалась дискуссия, нужно ли при­нимать приглашение империалистов? Когда наши дипломаты поехали за границу, не один человек (кто — с теплой улыб­кой, кто — с издевкой, а кто — и с недоумением) считал обя­зательным поделиться своими мыслями по поводу того, что советские государственные деятели, вчерашние борцы рево­люции, сочли необходимым надеть «буржуйское платье» — давно, казалось, позабытый фрак. Зато я никогда не забуду накаленной атмосферы собраний, принимавших негодую­щие резолюции протеста против того, что некоторые страны отказались последовать советскому призыву о разоружении, провозглашенному на Московской конференции.

Рассказывать обо всем этом населению и вести агитаци­онную работу было очень трудно, прежде всего из-за отсут­ствия необходимой материальной базы. Поэтому главным оружием агитации и пропаганды были выступления, горя­чее большевистское слово. Не раз случалось, что весь состав укома разъезжался по городкам и деревням уезда, чтобы в непосредственном общении с трудящимися донести до них голос партии.

На кого же мы опирались в нашей нелегкой работе? Надо сказать, что диктатура пролетариата была отнюдь не отвлеченной политической фразой, а практической реально­стью. Именно от рабочего класса, его сплоченности и рево­люционной решимости зависел тогда успех нашей агитации, результат воплощения в жизнь политики Коммунистической партии. Клинский уезд, слабо развитый в промышленном от­ношении, представлял в этом плане не очень благоприятную картину. В 1922 году в Клину имелось лишь несколько мел­ких предприятий; партийная прослойка даже среди рабо­чих была сравнительно невысокой. К началу 1923 года в уез­де насчитывалось 446 коммунистов, из которых 282 жили в деревнях. Партячейка на среднем по размерам предприятии состояла обычно из пяти — десяти человек. Конечно, иной была картина, скажем, на Большой Высоковской фабрике, но это — исключение.

Особые трудности испытывали мы при проведении аги­тационно-пропагандистской работы на селе. Там первой на­шей опорой служили сельсоветы. В 1923 году из 665 работни­ков всех 168 сельсоветов только 23 являлись коммунистами и 26 — комсомольцами. Из 65 сотрудников 15 волостных ис­полкомов лишь 23 состояли членами РКП(б) и РКСМ. Осталь­ные сельские большевики и коммунистическая молодежь жили в разных деревнях. Сплошь и рядом встречались селе­ния, где совсем не было коммунистов. Политический актив в таких населенных пунктах мы создавали, ведя работу среди бедняков, а потом уже с его помощью старались вовлечь в любое дело остальную часть жителей.

Поднять общий уровень культурного развития, помочь скорейшей ликвидации неграмотности — это была также не­отложная задача. Сельское население было в массе своей не­грамотным. Большое значение придавал поэтому агитпроп- отдел маленьким очагам культуры, распространявшим свет знания. До революции Клин не мог тут ничем похвастаться. Изредка клинский рабочий покупал билеты в «Электричку» (кинотеатр Беликова). Библиотека общества трезвости, в ко­торой имелось до тысячи томов книг, и купеческо-дворянский клуб были ему, конечно, недоступны. Зато пролетарий мог свободно зайти в любую из пяти городских церквей и в любой из пятнадцати трактиров.

Советская власть постаралась даже в те трудные годы как можно скорее развить сеть подлинных очагов просве­щения. В 1923 году в уезде насчитывалось уже 33 библиоте­ки (в том числе семь в Клину), шестнадцать изб-читален, два народно-крестьянских дома, восемнадцать клубов, пять те­атров, два кинотеатра, два музея. Выпускали разносторонне подготовленных рабочих и техников Владыкинское и Соголевское фабрично-заводские училища. Действовали помимо обычных детских школ до двадцати пунктов ликвидации не­грамотности и одиннадцать школ для малограмотных.

Для того чтобы читатель лучше понял дух времени, при­веду некоторые примеры. Вот выступаю я, скажем, в Клинской городской школе имени Законова. Меня слушают учите­ля, часть которых, пришедшая из дореволюционной школы, настроена по отношению к Советской власти скептически. После выступления сыплются вопросы, некоторые — с под­ковыркой или даже провокационного содержания. В ответ на один из вопросов привожу скромную цифру: в 1920 году в нашем уезде на каждую 1000 человек населения умирало 27, а рождались 22, теперь же, то есть в 1922 году, умирают 24, а рождаются 38. Гремит овация. Принимается правильная ре­золюция, а учителя все без исключения наперебой стараются после собрания пожать членам укома руки. Нас долго не от­пускают — делятся своими планами...

Наступил 1923 год. Я встретил его в дороге, возвраща­ясь в город из села Дулепова, где выступал перед служащими конного завода. Выступление прошло удачно. Со вниманием выслушали начало речи с непременным в то время расска­зом о международном положении, оживленно реагировали на сообщения о последних мероприятиях Советской власти, о жизни нашего уезда. Потом долго беседовали по душам. Под конец выяснилось, что несколько рысаков-производителей конзавод отправляет в Клин, откуда они железной доро­гой будут следовать в Москву. Воспользовавшись оказией, я сел в сани, и меня первый (и последний) раз в жизни «про­катили на вороных», но только в хорошем смысле этого вы­ражения. Скрипели полозья, разлетался в стороны снег, и не хватало только бубенцов. Заводской кучер резко осадил в го­роде перед укомовской дверью. И первым, кого я встретил, вылезши из саней, был председатель укома.

— На рысаках разъезжаешь, товарищ Зверев? Вижу, вижу, в своей работе достиг ты уже вершины. Пора переводить на другую должность!

— Брось, что за шутки? Ехал на попутных.

— Шутки действительно в сторону, а вот насчет новой службы — это я всерьез. От нас требуют человека с опытом по­литической работы на продовольственный фронт. Наметили тебя. Повоюй, Арсений, за хлеб для Советской власти! Завтра по командировке уезжаешь в Москву, зайди за направлением.