Балли намеревался окончательно вылечить друга. В тот же вечер он пришёл на ужин к семье Брентани. Стефано начал с того, что абсолютно не проявлял поспешности в том, чтобы узнать случившееся, и только позже, когда Амалия вышла, спросил, глядя в потолок и продолжая курить:

— Ты дал понять своей Анджолине, что обойдёшься без неё?

Эмилио немного самодовольно ответил, что да, но сразу же понял, что не смог бы сказать больше ни единого слова, кроме этого, тем же тоном.

Амалия вернулась очень быстро. Она рассказала о ссоре, которая имела место в их доме во время обеда. Амалия заметила, что тот, кто обвиняет женщину в неприготовленном обеде, сам серьёзно виноват. Ведь всё зависело от силы огня, а определить её на глаз очень сложно.

— В конце концов, — добавила Амалия, ласково улыбаясь брату, — это не его забота. Эмилио пришёл домой в таком настроении, что если бы не нашёл на кого его излить, то ему стало бы плохо.

Балли, казалось, не хотел ставить в зависимость плохое настроение Эмилио, о котором ему говорили, с событиями последнего вечера.

— Я тоже пребывал сегодня в отвратительнейшем настроении, — сказал Стефано для поддержания разговора.

Эмилио запротестовал, сказав, что настроение его было отличным:

— Разве ты не помнишь, Амалия, каким весёлым было сегодняшнее утро?

Амалия рассказала всю историю их ссоры, стараясь не задеть Эмилио. Было ясно, что, говоря обо всём произошедшем, она хотела лишь развлечь Балли. Она не упомянула гнева Эмилио, но также и не вспомнила о том, что он потом попросил у неё прощения. На последнее обстоятельство Эмилио глубоко обиделся.

Когда двое мужчин оказались на улице, Балли сказал:

— Посмотри, насколько же мы свободны с тобой оба теперь! Разве так не намного лучше? — и Стефано опёрся по-дружески на руку Эмилио.

Но тот вовсе не разделял этой точки зрения. Однако Эмилио понял, что в данный момент его долгом является проявить взаимное дружелюбие, и ответил:

— Конечно. Так лучше, но я смогу оценить это своё новое состояние только по прошествии времени. Сейчас же я чувствую себя очень одиноким, даже рядом с тобой.

Не ожидая вопросов, Эмилио сам рассказал о своём утреннем визите на улицу Фабио Северо. Он не стал упоминать то, что приходил туда и ночью. Брентани рассказал о томительном звуке, вырвавшемся у Анджолины.

— Этот звук — единственное, что взволновало меня. Было жестоко бросать её как раз в тот момент, когда я в первый раз почувствовал себя любимым.

— Сохрани это воспоминание, — сказал Балли, приняв необыкновенно серьёзный вид, — и не встречайся с ней больше. Вместе с этим томительным звуком вспоминай и ту ревность, что переполняла тебя, и всякое желание видеть её у тебя сразу же пропадёт.

— И всё же, — признался Эмилио, искренне тронутый заботой Балли, — я никогда так не страдал от ревности, как сейчас.

Эмилио посмотрел в лицо Стефано и сказал ему глубоким голосом:

— Пообещай, что будешь говорить мне обо всём, что о ней узнаешь; и что ты никогда не будешь с ней встречаться, никогда, и если увидишь её на улице, то сразу же расскажешь об этом мне. Пообещай мне всё это.

Балли заколебался на мгновение. Ему показалось странным, что он должен давать обещание подобного рода.

— Я болен ревностью, только лишь ревностью. Я ревную Анджолину ко всем, и прежде всего к тебе. С её изменой с продавцом зонтов я уже свыкся, но если она изменит мне с тобой, то я никогда с этим не свыкнусь.

В голосе Брентани не ощущалось ни толики шутки, он лишь старался вызвать в Балли сострадание для того, чтобы получить это обещание. Если бы Балли ему отказал, то Эмилио уже решил, что сразу же побежит к Анджолине. Брентани не хотел, чтобы его друг мог воспользоваться тем положением, которое сложилось, не в последнюю очередь, с его же помощью. Эмилио снова посмотрел на Стефано, в его глазах вспыхнул угрожающий огонёк.

Балли легко догадался, что происходило в душе Эмилио, и посочувствовал ему. Он торжественно дал Эмилио обещание, о котором тот просил. А потом Стефано, желая отвлечь Брентани от его грустных мыслей, сказал, что ему не по душе то, что он теперь не сможет видеться с Анджолиной.

— Желая сделать тебе приятное, я долго мечтал вылепить с неё статую.

На миг Балли действительно принял вид мечтателя, в глазах которого промелькнул образ Анджолины.

Эмилио испугался. Он по-ребячески напомнил Балли обещание, которое получил от него несколько минут назад:

— Обещание уже дано тобой. Постарайся вдохновиться теперь кем-нибудь другим.

Балли рассмеялся от всего сердца. Но потом взволнованно, так как получил ещё одно доказательство полноты страсти Эмилио, сказал:

— Кто мог знать, что любовное приключение подобного рода способно приобрести такое значение в твоей жизни! Если бы всё это не было так болезненно для тебя, то можно было бы только посмеяться.

Тогда Эмилио пожаловался другу на свою грустную судьбу. И хотя сделал он это не без иронии, но для Балли всё смешное исчезло само собой. Эмилио сказал, что все, кто его знает, должны быть в курсе того, что он думает о жизни. Теоретически, он видел её лишённой чего бы то ни было серьёзного. И в действительности Эмилио не верил ни в одно из благ и никогда не искал счастья. Но как же трудно, с другой стороны, избежать горя! В жизни, лишённой чего бы то ни было серьёзного, какой же серьёзной и важной для него стала связь с Анджолиной.

В этот первый вечер без неё дружба с Балли становилась полезнейшей для Эмилио. Сочувствие, которое Брентани ощущал в друге, очень сильно успокаивало его. Прежде всего, он мог быть уверенным на какое-то время, что Стефано и Анджолина не встретятся. К тому же, Эмилио обладал кроткой и благодушной натурой, которая требовала ласки. Со вчерашнего вечера он тщетно искал, на кого можно было положиться. И, возможно, это отсутствие поддержки становилось причиной возбуждения, которое так часто всецело охватывало его. Эмилио мог сопротивляться этому только когда ему представлялась возможность объясниться и порассуждать, а также если он был вынужден слушать.

Эмилио вернулся домой намного более спокойным. Он чувствовал в себе некое подобие упорства, которым был склонен гордиться. Ведь он не поспешил к Анджолине, чего она конечно же ожидала. Он мог подождать, и эта связь в будущем уже не будет воспринята им как акт подчинения.

Но Эмилио никак не мог уснуть. Во время напрасных попыток забыться сном его возбуждение снова стало нарастать, как и во время скитаний прошлой ночью. Возбуждённая фантазия Эмилио породила вместо сна видение предательства Балли. Да, Балли его предал. Совсем недавно Стефано признался, что мечтал слепить статую с Анджолины. Теперь же, удивлённый появлению в своей студии Эмилио, где полуобнажённой позировала Анджолина, Балли стал извиняться, вспоминая то признание. А Эмилио, чтобы наказать его, стал подыскивать колкие фразы ненависти и презрения. Фразы эти были совсем другими, нежели те, что он чуть ранее адресовал Анджолине, потому что тут Эмилио имел все права: прежде всего, это долгая дружба, и затем, полученное от Балли обещание. И как же были сложны эти фразы! Наконец-то они обращены к человеку, который мог их понять не хуже того, кто их произносил.

Это видение прервалось громким и спокойным голосом Амалии, который отчётливо доносился из соседней комнаты. Эмилио почувствовал облегчение от того, что его кошмар закончился, и вскочил с постели. Он подошёл к двери и начал подслушивать. Эмилио долго слушал слова Амалии, в которых мог установить только ту связь, что все они произносились с большой нежностью; и ничего более! Амалия в своём сне снова хотела чего-то, чего кто-то другой также желал. Эмилио показалось, что она хотела этого даже больше, чем тот, другой, от неё просил: она жаждала, чтобы он этого от неё потребовал. В своём сне Амалия искала подчинения. Может, этот сон был таким же, как и прошлой ночью? Эта несчастная создала себе другую жизнь; ночь предоставляла ей немного того счастья, в котором день ей отказывал.

— Стефано! — Амалия произнесла имя Балли.

— И она туда же! — подумал Эмилио с горечью.

Как же он не догадался сразу? Амалия оживлялась только тогда, когда приходил Балли. Она всегда чувствовала к скульптору это подчинение, которого теперь жаждала во снах. В серых глазах Амалии загорался новый огонёк, когда она смотрела на Балли. Больше не оставалось никаких сомнений: Амалия тоже любила Балли.

Для Эмилио стало несчастьем, что когда он снова лёг спать, то опять не уснул. Он стал вспоминать с горечью, как Балли хвастался тем, что так легко пробуждал в женщинах любовь, и как с довольной улыбкой он говорил, что единственным успехом, которого ему не удалось добиться, был успех художественный. Далее, в течение долгого полусна, в который Эмилио погрузился, он увидел абсурдные сны. Как будто Балли злоупотреблял покорностью Амалии и отказывался, смеясь, помочь ей. Погружённый в себя, Эмилио не высмеивал своими снами сам себя. Между таким развратным человеком, как Балли, и такой наивной женщиной, как Амалия, всё возможно. Эмилио стал раздумывать, как ему вылечить сестру. Он начнёт с того, что перестанет посещать дом скульптора, который на какое-то время, хотя и без вины, стал носителем несчастья. Если бы не он, отношения Эмилио с Анджолиной были бы гораздо нежнее и не осложнялись бы такой горькой ревностью. И даже расставаться с ней ему было бы легче.

Жизнь Эмилио в конторе стала невыносимой. Ему стоило огромных усилий направить своё внимание на работу. Любой предлог был хорош для того, чтобы мысленно покинуть рабочее время и провести ещё несколько мгновений, успокаивая своё горе. Мозг Эмилио, казалось, целиком посвятил себя только этому, и когда он мог перестать воспринимать другие вещи, то возвращался в себя к любимым идеям и наполнялся ими, как пустая ваза. В это время Эмилио чувствовал, что в состоянии свалить с плеч нестерпимую тяжесть. Его мышцы расслаблялись и возвращались в естественное положение. Когда же, наконец, наступал час окончания работы в конторе, то Эмилио чувствовал себя почти счастливым, пусть даже и на короткое время. Сначала он углублялся в негу своих сожалений и желаний и наслаждался ею, хотя его и периодически посещали приступы ревности, от которых его начинало трясти.

Балли ожидал Эмилио на улице:

— Ну, как поживаешь?

— Так себе, — ответил Эмилио, пожимая плечами. — Сегодняшнее утро для меня прошло ужасно скучно.

Стефано заметил бледность и подавленное состояние Эмилио и подумал, что определил причину скуки друга. Балли решил, что должен быть очень заботливым по отношению к Эмилио. Стефано предложил ему пообедать вместе, а затем они могли бы прогуляться.

После некоторого колебания, которое от Балли ускользнуло, Эмилио согласился. На какое-то мгновение он рассматривал возможность отклонить предложение Балли и сказать ему сразу же то, что, по мнению Эмилио, он ему должен был сказать. Было бы действительно проявлением малодушия отказаться от спасения сестры из-за страха потерять друга; в обдумываемом же Эмилио действии он не видел ничего, кроме испытания смелости. Но он на это не решился по причине сомнений в правильности сделанных им выводов относительно чувств Амалии.

— Да, да, пойдём! — повторил Эмилио, и когда Балли отвечал на повторение приглашения благодарностью, Эмилио осознал, что сделал его ради удовольствия, которое ему дала возможность немедленно рассеять все сомнения.

В действительности, во время обеда Эмилио ещё раз удостоверился в правильности своих предположений. Как же он был похож на Амалию! Эмилио показалось, что он видит сам себя во время ужина с Анджолиной. Желание понравиться доставляло массу неудобств Амалии и лишало её всякой естественности. Как она зависела от того, что скажет Балли! Возможно, она и не осознавала того, что он говорил. Смеялась и становилась серьёзной только по причине непроизвольного подчинения.

Эмилио старался отвлечь сестру, но не был услышан. Его не слу-, шал и Балли, который, насколько это можно было понять по чувствам, вызываемым им в девушке, предался очарованию того состояния умственного возбуждения, в которое он впадал всегда, когда ощущал себя полным хозяином кого-либо. Эмилио хладнокровно изучал и оценивал поведение друга. Балли совершенно забыл цель, с которой пришёл. Он рассказывал истории, которые Эмилио уже знал, и было понятно, что он их пересказывает только ради Амалии. Это были истории того жанра, которые Стефано уже испробовал на несчастной. Он рассказывал одну из тех весёлых bohemes, в которых Амалия так любила беспорядочную радость и легкомысленность.

Когда Стефано и Эмилио покинули Амалию и вышли вместе, в душе Эмилио нарастала огромная злоба по отношению к другу. Неосторожная фраза Балли переполнила чашу терпения Эмилио. Балли сказал:

— Видишь, мы провели этот час наиприятнейшим образом.

Эмилио очень захотелось ответить ему какой-нибудь дерзостью. Наиприятнейший час? Для Эмилио это точно было не так. Он мог вспоминать этот час с тем же отвращением, которое испытывал и ко времени, проведённому им вместе с Балли и Анджолиной. Действительно, Эмилио ощущал сейчас всё ту же болезненную ревность. Он укорял друга прежде всего за то, что тот даже не заметил его молчания и считал, что и он тоже хорошо развлёкся. И ещё: как же Балли не догадался, что Амалию в его присутствии охватывало болезненное смущение с волнением, которые в некоторые моменты заставляли её заикаться? Однако сейчас собственные чувства Эмилио были так очевидны, что он побоялся, что Балли не поймёт, если Эмилио заговорит об Амалии в отместку за то поведение Балли, которое он практиковал в присутствии Анджолины. Эмилио требовалось прежде всего не выдать своей обиды, он должен поступать как хороший отец семейства, который действует с единственной целью — защитить своих любимых.

Эмилио начал с того, что сочинил для Балли лживую историю. Причём, сделал он это с таким видом, как будто речь шла о чём-то несущественном. Эмилио сказал, что этим утром одна из его престарелых родственниц спросила его, правда ли, что Балли обручён с Амалией. Это было ещё не всё, но Эмилио испытал облегчение, сказав это. Он добавил, что старушка приходилась ему дальней родственницей и за достоверность её слов никак нельзя было ручаться.

— Ах, правда? — воскликнул очень удивлённый и улыбающийся наивно Балли.

— Правда, — ответил Эмилио, состроив гримасу, которую хотел преобразовать в улыбку, — люди такие коварные, что иногда этим только заставляют смеяться.

Эмилио сказал это, чувствуя обиду на Балли за то, что тот не принял эту новость всерьёз.

— Я говорю тебе всё это для того, чтобы ты понял, что надо быть осторожнее, так как нам не может прийтись по душе, что идут такие разговоры про бедную Амалию.

Это «нам» являлось ничем иным, как попыткой Эмилио уменьшить собственную ответственность за свои же слова. Однако одновременно с этим Эмилио сказал всё это повышенным голосом от распиравшего его жара: он не мог позволить Балли воспринимать так беспечно этот довод, который самому Эмилио обжигал губы.

Стефано больше не знал, какого поведения ему придерживаться. Такие ситуации в его жизни происходили не каждый день, и он боялся оказаться виноватым. Балли ощущал себя невинным, как младенец. Он уважал семью Брентани и всегда показывал это, к тому же Амалия уродлива, и всё это в его глазах лишало его всякой вины. Стефано очень хорошо знал Эмилио и осознавал, что тот не стал бы сердиться на него из-за слов какой-то дальней родственницы; но Балли также чувствовал в словах друга ярость и, может быть, даже больше — ненависть, от которой его бросало в дрожь. Поэтому Балли быстро пришёл к правильному выводу. Он вспомнил, как в течение такого долгого времени все мысли и даже жизнь Эмилио были сфокусированы на Анджолине. Но почему эти ярость и ненависть, возникшие в Эмилио по причине ревности к Анджолине, проявились теперь, когда он говорил об Амалии?

— Я не верю, что в наши годы, то есть в мои и синьорины, можно думать, что мы способны на подобные глупости, — сказал Балли смущённо. Этот довод был оскорбительным даже для него самого.

— Что ты хочешь? Таков мир…

Но Балли, который не верил в этот мир, заорал гневно:

— Перестань! Я уже понял, о чём идёт речь. Поговорим о другом.

Какое-то время они молчали. Эмилио не решался говорить из-за страха скомпрометировать себя. Что уже понял Балли? Его собственный секрет, то есть его возмущение, или же секрет Амалии? Эмилио посмотрел на друга и увидел, что он ещё больше взбудоражен, чем это можно было бы предположить по его словам. Стефано сильно покраснел, а его голубые глаза смотрели смутно в пустоту. На мгновение показалось, что Балли просто только что раскраснелся от быстрой ходьбы, так как ему вдруг потребовалось обнажить высокий лоб, и он сдвинул шляпу на затылок. Но для Эмилио стало очевидно, что применённой им хитрости для сокрытия гнева во имя высших мотивов спасения семьи оказалось явно не достаточно.

И тогда Эмилио охватил ребяческий страх потерять друга. Расставшись и с Анджолиной, и с Балли, он больше не сможет наблюдать за ними, и они, конечно, рано или поздно встретятся. С решительностью Эмилио взял по-дружески руку Балли:

— Послушай, Стефано. Пойми, что если я так с тобой разговаривал, то был вынужден по серьёзнейшим причинам. Для меня является огромной жертвой отказаться видеть тебя в моём доме так часто.

Эмилио возбудился из-за боязни, что ему не удастся взволновать друга. Но Балли сразу же смягчился:

— Я тебе верю, — сказал он, — но прошу тебя больше никогда не упоминать при мне эту твою престарелую родственницу. Странно, что, говоря о таких серьёзных вещах, тебе понадобилось прибегнуть ко лжи. А теперь рассказывай всё начистоту.

Балли вновь обрёл спокойствие, а вместе с ним и желание разобраться в делах Эмилио. Что снова случилось с этим бедолагой?

Как же Балли чувствует дружбу! От этой мысли Эмилио покраснел. С его стороны было несправедливо сомневаться. Он захотел вновь освободить их дружбу от всяческих теней, которые отбрасывали на неё сказанные им ранее слова. И из-за секрета Амалии для Эмилио больше не находилось спасения.

— Я очень несчастлив, — пожаловался Эмилио для того, чтобы усилить ещё больше сочувствие, которое он уже ощутил в словах Балли.

Эмилио не стал рассказывать о том, что его сестра во время сна громко произносила имя Балли и мечтала о нём, а сказал только об изменениях, происходивших с Амалией, когда Стефано переступал порог их дома. Если Балли не было, она казалась больной, уставшей, рассеянной. Поэтому Эмилио и понадобилось принять какое-нибудь решение, чтобы вылечить её.

Балли было достаточно услышать из уст Эмилио подобное признание, чтобы полностью поверить ему. Он даже подозревал, что Амалия сама во всём призналась брату. Стефано никогда не представлял её такой безобразной, как в этот момент. Балли всегда считал Амалию кроткой, но сейчас всё очарование этого убеждения для него исчезло. Напротив, теперь Амалия представлялась Стефано агрессивной, забывшей о том, как она выглядит и сколько ей лет. Как, должно быть, дисгармонировала любовь с этим лицом! Это была вторая Анджолина, которая ворвалась в его жизнь, чтобы лишить её всего привычного, но на сей раз это была Анджолина, вызывавшая у него отвращение. Дружеское признание Эмилио, как он и хотел, увеличило сочувствие к нему Балли. Несчастный! Ему ещё и приходилось переносить истеричную сестру.

Балли сам попросил у Эмилио прощения за свой гнев. Стефано был искренним, как всегда:

— Если бы ты не рассказал мне всё это, я бы не смог об этом догадаться, и мы могли больше не увидеться никогда. Представляешь, я верил, что, будучи без ума от Анджолины, ты не можешь мне простить симпатии к ней, которую я проявил, и ищешь ссоры со мной.

Эмилио сразу покинуло плохое самочувствие. Балли объяснил ему интимные моменты своего дурного поступка. Брентани энергично запротестовал, что Балли не должен просить прощения за свои подозрения, но по отношению к самому себе этой энергии явно не хватало. На мгновение Эмилио вновь целиком поглотили мысли об Амалии:

— Странно! Анджолина повлияла на судьбу моей сестры.

Эмилио успокоился, лишь сказав, что со временем всё уладится, прежде всего он заставит Балли понять, что и Амалия достойна уважения, и посвятит ей всю свою любовь.

Но как проявить к Амалии эту любовь в том состоянии, в котором Эмилио пребывал? И в этот вечер, придя домой, он остановился у стола, надеясь найти на нём письмо от Анджолины. Эмилио постоял у стола какое-то время, глядя на него, как будто желая, чтобы письмо вдруг само на нём появилось. Желание быть с Анджолиной в нём только возрастало. Но почему, в самом деле? Ещё сильнее, чем накануне, Эмилио почувствовал, как пуст и грустен день вдали от неё. О, беззаботная Анджолина! Только её не мучили угрызения совести.

Позже, когда в соседней комнате опять раздался ясный и громкий голос другой мечтательницы, душевные муки стали жгучими для Эмилио. Что плохого в том, чтобы позволить этим невинным снам продолжаться, ведь в них сосредотачивалась вся жизнь Амалии? Правда и то, что эти угрызения совести закончились тем, что переменились на громадную жалость к самому себе, от которой Эмилио разрыдался и нашёл в этом рыдании отдушину. Таким образом, в эту ночь душевные муки помогли Эмилио заснуть.