Элий Сеян, получив распоряжения от императора, возвращался в Рим. Галера, лавируя, входила в широкое устье Тибра. Префект претория стоял на борту, задумчиво глядя на мутные воды реки.

Его терзала давняя тайна!

… Двенадцать лет назад Сеяна, молодого и решительного, связывала дружба с Друзом, единственным сыном цезаря Тиберия.

Элий Сеян был частым гостем в покоях императорского сына. Молодые мужчины спорили о философии, о политике. Поочерёдно декламировали отрывки из «Энеиды». Увлечённо играли в кости. Пили терпкое цекубское вино. Пожирали павлинов и фазанов, бросая обглоданные кости за ворот рабам.

Они проводили вместе целые часы, небрежно раскинувшись на обеденных ложах, между свитками с мудрыми сочинениями и блюдами с лакомствами. Юная красавица Ливилла, жена Друза, часто составляла компанию мужчинам.

Ливилла, грациозно подбирая тунику тонкими белыми пальцами, присаживалась на ложе Друза. И томно откидывалась назад, покоясь в объятиях мужа, словно в удобном кресле. А блестящие, темно-карие глаза женщины в упор смотрели на Сеяна — маняще и бесстыдно.

Друз ничего не замечал. Обхватив Ливиллу за плечи, он прижимался лицом к её затылку и упоённо вдыхал запах каштановых волос. Он всецело доверял лучшему другу и любимой жене.

— Друз Цезарь! — идиллию нарушил подобострастный голос преторианца. — Император желает видеть тебя.

— Что нужно отцу? — раздражённо пробормотал Друз, отстраняя жену и поднимаясь.

— Ты надолго задержишься? — быстро спросила Ливилла. В глубине тёмных глаз женщины сверкали недобрые огоньки.

— Не знаю, моя любовь, — Друз поцеловал её в лоб. И обратился к Сеяну: — Не уходи. Обязательно дождись моего возвращения!

Ливилла отвернулась, скрывая улыбку, против воли заигравшую на губах.

Друз вышел. Эхо его шагов постепенно замирало в отдалении.

— Пошли прочь! — надменно велела Ливилла рабам.

Комната опустела.

— О, Сеян! — простонала Ливилла, прильнув к любовнику, заглядывая в его светло-серые глаза.

И Элий Сеян порывисто обнимал её, презирая самого себя за то, что попрал священные законы дружбы. Но Ливилла была так хороша! И каждый раз, оставаясь с нею наедине, Сеян впивался ртом в призывно полуоткрытые губы, мял огромными ладонями хрупкое тело под тонкой туникой. И нервно вздрагивал, услышав отдалённый шум: боялся преждевременного возвращения Друза.

Сегодня в темно-карих глазах Ливиллы стояли слезы.

— Доколе мне ещё терпеть постылого мужа? — с упрёком спрашивала любовница, прижимаясь к широкой, волосатой груди Сеяна.

— Молчи, молчи! — закрывал он ей рот поцелуями. — Ты погубишь нас обоих!

— Ласки его мне противны. Я днём и ночью мечтаю о тебе… — поспешно шептала Ливилла.

— Друз — твой муж, — пытался урезонить её Сеян. — Мне тоже больно видеть, как он тебя целует. Но что я могу сделать?!

— Я беременна, — выдохнула Ливилла, кончиком языка облизывая пересохшие губы.

Сеян поражённо застыл. Он понял, почему Ливилла сказала ему о беременности прежде, чем остальным. Прежде, чем Друзу.

— Ну, что ж, — хрипло пробормотал он. — Друз ничего не знает о нас. Он подумает, что ребёнок — от него. И будет безмерно счастлив!

Ливилла судорожно всхлипнула:

— Нет! Друз догадается, что дитя, которое я ношу, — не его!

— Как? — недоумевал Сеян.

— Когда ребёнок родится, любая повивальная бабка сможет определить, в какой месяц он был зачат! — сердито сверкнула глазами женщина.

— Ну и что? — сдвинул плечами Сеян.

— А то, что Друз не посещал мою постель целых два месяца! — змеёю прошипела Ливилла. — Мы были в ссоре и примирились лишь недавно.

Сеян грузно сел на обеденное ложе. Сжал ладонями раскалывающуюся голову. Ливилла стояла над ним, по-плебейски уперев руки в бедра. Упрёки и ругань лезли из её рта, как сотни гадов из змеиного гнёзда.

— Я пожертвовала ради тебя честью! Нарушила супружеский долг! А ты, проклятый, теперь намереваешься ускользнуть? Чтобы я одна расплачивалась за нашу связь?! Не будет того! — злобной гарпией кричала Ливилла. Её прекрасное лицо исказилось до неузнаваемости. — Если Друз не признает ребёнка, я поведаю всем, что ты — мой любовник и соблазнитель! Я погибну, но и ты — тоже! Чтоб ты провалился в Тартар, проклятый!

Безутешно рыдая, Ливилла повалилась на красный персидский ковёр. В истерике каталась по мягкому ворсу, била по полу слабыми кулаками. Сеян испугался и бросился к Ливилле. Прижал её, красную и дрожащую, к себе.

— Что же мне делать? — растерянно шептал он. — Скажи, что нужно для твоего спокойствия?

Ливилла успокоилась почти мгновенно. Ещё два раза всхлипнула, по-кошачьи прижавшись к широкой груди любовника. Но, когда ответила, её голос звучал удивительно ровно. Просьба, поразившая Сеяна, вынашивалась ею давно:

— Помоги мне отравить Друза!

Элий Сеян долго молчал. Он не размышлял о словах безрассудной любовницы. Он был ошеломлён так, что не мог даже думать. Напрочь исчезли мысли. В мозгу остались лишь зудящий шум и страшная, непроглядная тьма.

Когда вновь вернулась возможность соображать, Сеян ошеломлённо прошептал:

— Ты с ума сошла!..

Ливилла не отвечала. Смотрела на любовника молча, пугающе. Она высвободилась из объятий Сеяна, поднялась и сделала два шага к двери.

Сеян взглянул на неё, стоящую, снизу вверх. Взгляд здорового, сильного мужчины был нестерпимо жалок. Так смотрит жертвенный телёнок на жреца-виктимария, занёсшего над ним нож.

— Или умрёт Друз, или умрём мы! Выбирай! — отрешённо глядя в никуда, сказала Ливилла.

Сеян растерянно молчал. Ливилла окинула его презрительным взглядом. Горделиво откинув голову, она направилась к выходу. Сеян пополз за ней по ковру. Отчаянно вцепился в край светло-голубой туники и потянул к себе.

— Я сделаю, что ты хочешь, — содрогаясь в душе от невыносимого стыда, прошептал он.

Ливилла облегчённо засмеялась. Исчезла пугающая бездна в её глазах. Взгляд снова стал мягким и лучистым — влюблённым.

— Достань мне яду, — ласкаясь к Сеяну, попросила она. — Я сама подсыплю его Друзу за обедом. О, если бы ты знал величину моих страданий! Друз добр ко мне только при посторонних. Наедине он жестоко избивает меня, истязает, мучает…

Сеян машинально обнимал женщину, гладил блестящие каштановые кудри. Возможно, прежде он непременно поверил бы ей. Теперь — нет!

«О, Ливилла! Ты сама замучаешь кого угодно!» — с горечью думал он.

Она продолжала улыбаться. Какою нежною была улыбка! Каким светлым и мечтательным казался взгляд женщины, замышляющей убийство!..

…Полтора месяца спустя Друз скончался. В последний вечер земной жизни он напился до непотребства. Сын императора так и не узнал, какая из выпитых чаш оказалась смертельной.

Рабы испуганно смотрели, как господин спазматически хватается за горло… Как на искривлённых болью губах появляется розовая пена… Как закатываются осоловелые глаза, в последнюю секунду вдруг снова ставшие осмысленными…

— Излишества погубили его! — сокрушался лекарь Харикл, поспешно прибежавший в покои Друза, но — не успевший. Учёный грек с отвращением понюхал залитую вином и блевотиной тогу мертвеца.

Тиберий пришёл в отчаяние: единственный сын от любимой, давно потерянной жены! Ливилла непрестанно рыдала, рвала на себе траурные одежды, указывала на начавший расти живот.

— В твоём чреве — продолжение моего рода! — горько плакал Тиберий, прижимая к себе невестку.

Вскоре Ливилла, к великому утешению императора, родила двух мальчиков. Тиберий усмотрел в этом добрый знак.

— Ни у кого из римских граждан высшего сословия прежде не рождались близнецы! — ликовал он. — Боги посылают мне благословление!

Тиберий сознательно кривил душой. Диктатор Луций Корнелий Сулла Счастливый имел близнецов — мальчика и девочку. Ещё позже, уже на памяти нынешнего поколения, царица Клеопатра родила близнецов блистательному, легкомысленному Марку Антонию. Но не удачу, а злосчастье принесли они отцу-римлянину и матери-египтянке.

Младенец, родившийся вторым, вскоре умер. Остался тот, который в честь деда получил имя Тиберий. Слабый, хилый росток на древе, некогда могучем. Мальчика прозвали «Гемелл», что значит — «Близнец». Он стал последним утешением в жизни старого императора.

А Ливилла вскоре умерла. Умерла страшно!

Стало известно, что она отравила мужа. Родная мать закрыла несчастную в комнате без окон. И не давала дочери ни крошки хлеба, ни капли воды! О, как страдала старая Антония, день за днём слыша крики и мольбы умирающей от голода дочери! Но упрямо молчала, хоть и изнылась, иссохла изнутри и снаружи. Честь римлянки Антония ценила выше материнских чувств.

Ливилла унесла в царство мёртвых тайну своей любви к Сеяну. Став префектом, Сеян поспешно сжёг письма бывшей любовницы. Наверное, не сохранились и его послания к Ливилле.

* * *

…Прошло более десяти лет. Луций Элий Сеян постарел, располнел, женился. В русых волосах появилась седина. Безумная, постыдная связь с Ливиллой, запачкавшая руки Сеяна кровью друга, осталась в прошлом.

Но вдруг появился мальчик — одиннадцатилетний, слабый и хрупкий. Лицом удивительно напоминающий Ливиллу. А глаза — огромные, светло-серые — как у Сеяна! И в очерствевшем сердце префекта разом всколыхнулось все: былая любовь, былые надежды, память о былом преступлении… О Мнемозина, богиня памяти, твои мучения терзают сильнее всего!