Хоть я и была знакома с Эдиком всего ничего, но у меня уже сложилось впечатление, что он постоянно занят какими-то таинственными делами.

       Вот и вчера, мы просидели на речке час, два, три... я готова была сутки сидеть так. Болтать о пустяках, дурачиться то на воде, то на суше, дышать его запахом и млеть от не всегда случайных прикосновений... а потом он посмотрел на часы, грустно улыбнулся и быстро-быстро ушёл, почти сбежал, объяснив, что вернётся чуть позже. Через два-три часа.

       Всё это время Вера и Фил уходили, приходили, появлялись то на нашем берегу реки, то на противоположном, при этом Захарченко не менялась, а вот Широков с каждым появлением становился всё более убитым и взмыленным. Наверное, Вера снова взялась гонять "своего зайчика", обучать его хорошему бегу и прыжкам.

       Как только ушёл Клюев, сладкая парочка подсела ко мне с двух сторон.

       -- Ну так вот! Не вышло у нас сегодня поехать на озеро, но мы подготовили тебе сюрприз! -- как ни в чём не бывало заговорила Вера.

       -- Уф, уф, уф, -- никак не мог отдышаться мокрый как мышь Фил. -- Сюрприз!

       -- Посмотри на реку!

       Я и так на неё смотрела.

       -- А теперь представь... плот!

       Я повернулась к Вере:

       -- В смысле?

       -- В прямом. Плот. Ну, такая, знаешь, конструкция из брёвен, которая плавает...

       -- Да я знаю, что это... не понимаю просто, при чём тут... сюрприз.

       -- Так плот и есть сюрприз, Надь!

       -- А-га... -- стоило бы, может, промолчать, но я всё-таки спросила:

       -- И где же он?

       -- В стадии строительства, -- туманно-загадочно ответила Вера.

       -- И, если ты не против и представляешь себе праздник, часть которого проходит на плоту, плывущем по Луху, то будет плот! -- торжественно проговорил уже почти восстановивший дыхание Филипп.

       Я вздохнула.

       Перед глазами встала шикарная картинка: по реке Лух плывёт белый кораблик, сверкающий праздничной иллюминацией как новогодняя ёлка, и с него по всей округе разносится песенка -- "на теплоходе музыка играет"... а мы трое болтаемся в волнах, поднятых корабликом-ёлкой, на трёх брёвнышках. У нас в руках по веточке пижмы и по свечке.

       Хоть картинка эта могла рассмешить любого, мне совершенно не хотелось даже улыбаться. Во-первых, только что ушёл мой допинг, мой воздух, моя жизнь -- Эдуард Клюев, оставив взамен себя мрачное настроение. Да, он обещал вернуться. Как тот Карлсон.

       Во-вторых...

       -- У вас внезапно появились деньги, чтобы купить плот? -- строго спросила я друзей.

       Фил пожал плечами:

       -- Зачем так сразу -- купить? Не всё купишь за деньги...

       Ага, значит, у него внезапно объявился бесплатный плот, и теперь он мягко так намекает, что не нужны ему ни шарики, ни фейерверки, ни что бы то ни было ещё, раз всё это стоит денег. Не могу сказать, что я такая уж дочь Рокфеллера, но, похоже, финансов у меня куда больше, чем у Захарченко и Широкова вместе взятых. И что теперь? Разыгрывать тут классовую вражду?

       -- У нас просто есть брёвна, -- примирительно проговорила Вера.

       -- И вы уверены, что в состоянии построить плот, который выдержит хоть кого-то на воде?

       -- Да, -- кивнула Вера. -- Мы как-то раз уже строили, ничего так получилось.

       Я хмыкнула.

       Ну-ну.

       А вот кстати даже хорошо, что Эдик ушёл. Хорошо, что Фил так умело одной фразой накрутил меня. Иначе я бы и не вспомнила, что мне надо срочно бежать к Гару -- проверять почту.

       Вдруг мне уже ответили мои контактёры?

       Сладкая парочка сделала вид, что всё идёт по-прежнему. В конце-концов, ни они, ни я не были виноваты в том, что идея с плотом заводила их до сладких судорог и не вызывала ничего, кроме лёгкого недоумения, у меня. Мы сердечно распрощались и договорились ещё созвониться, встретиться, поплавать... может, ещё сегодня. Но это при условии, что ко мне не придёт Эдик.

       На одном дыхании взлетев к дверям квартиры Игоря, я затеребила звонок.

       Дверь открыла вечно чем-то недовольная тётка. Кивком ответила на моё учтивое приветствие, свирепо ткнула пальцем в конец тёмного коридора на вопрос, где я могу найти её племянника.

       Гар обнаружился горячим, взмокшим и красным в полной амуниции чукчи, собирающегося дрейфовать на льдине. Можно даже сказать, лицо парня не сразу обнаружилось в том ворохе зимней одежды, который он на себя навернул.

       -- Что ты делаешь? -- спросила я.

       -- Разбираю вещи, -- просипел Игорь.

       -- А на себя напяливаешь зачем?

       -- Да хотел вынести, на верёвках развесить на солнце, просушить, а так нести удобнее.

       Я решительно содрала с него меховую шапку и стёганную куртку. Три шерстяных свитера он снял сам. Я помогла ему вытащить на улицу зимние вещи и разложить-развесить их для просушки, и мы вдвоём засели в тени большой яблони перевести дух.

       С Игоря уже сошла болезненная краснота от перегрева, зато остался яркий румянец смущения. Похоже, так сильно и так часто он смущался только в моём присутствии. Не зря же петь серенаду пришёл именно под моё окно!

       -- А я к тебе почту смотреть.

       -- Почему-то ни на миг мою голову не посетили сомнения в том, что это и есть причина твоего появления в моей скромной обители.

       Он вскинул бровь, и я улыбнулась. Вот из таких мелочей, как своеобразная мимика, манера изъясняться, странные на первый взгляд жесты и одежда и складывается неповторимый облик человека.

       -- Если бы ты только могла знать, сколь велико моё желание как можно дольше оттягивать момент просмотра почты, -- в красивом, поставленном голосе парня сквозило сожаление.

       -- Но тянуть и оттягивать нечего. Я же говорила -- это очень-очень важная переписка.

       -- Тогда не смею более задерживать тебя на пути к твоим важным-важным делам, -- он шутливо раскланялся, я подыграла, достоверно изобразив книксен.

       Нетерпение и предвкушение кипели внутри меня, пока мы шли в комнату Гара, пока загружался компьютер. А когда отказался с первой попытки подключаться интернет, меня охватило отчаяние... и не было предела радости, когда я всё-таки прорвалась к своему почтовому ящику.

       Мне ответили все.

       Нет, не так.

       Мне ответили -- ВСЕ!

       Вот теперь пусть Фил капризничает, как хочет, а у нас будет всё, что мы -- я! -- спланировали. И фейерверк, которого Фролищи отродясь не видывали, и живая музыка, и мороженое двадцати сортов, и даже группа байкеров, показывающих высший пилотаж каскадёрского искусства и бои на мечах!

       Игорь не позволял себе подглядывать, поэтому даже представить не мог, почему постоянно раздаётся Верин боевой клич "Йо-хо!" в моём исполнении.

       Я снова позволила проводить себя, и только у дверей уже задумалась, как далеко может Гар зайти в мечтах, раз я к нему так благоволю. Вон, второй день подряд гуляем вместе... от его дома до моего... а сколько надежды в глазах, а как широко развёрнуты плечи от гордости, что рядом идёт такая девушка!

       Вечером, когда мы только-только успели поужинать, со стороны двора полились гитарные переборы. Клянусь, я сразу же, ещё до того, как зазвучал голос, поняла, что это Эдик.

       Тётя Валя недовольно сморщилась. Неужели и она тоже верит в эту детсадовскую почти-не-страшилку про оборотничьи леса и вампирские?

       Я поскорее смоталась к себе наверх.

       Я еле сдержала слёзы.

       Мы с Эдиком ещё ни разу не говорили напрямую о том, что чувствуем, без обиняков, без каких-то дурацких шуточек и подколов. Я даже сомневалась, что он испытывает ко мне хотя бы в сто раз меньшее, чем я к нему, чувство... а вот уже второй раз мне кажется, что песней он признаётся мне в любви.

       У меня от этого кружится голова и замирает сердце. Так болезненно. Так сладко.

       И я не бегу к нему лишь потому, что знаю: стоит мне появиться, и он исчезнет.

       Когда я медленно вышла в сад, умоляя небо, чтобы Эдик не ушёл, чтобы он остался, дождался меня, поговорил со мной или хотя бы ещё раз спел песню, эту ли, другую, всё равно, у порога стояла низкая широкая бочка, которой раньше здесь не было, и в ней плавали кувшинки.

       Эдика не было. Но кувшинки пахли Эдиком.

       Я просидела рядом с бочкой, которую принёс Клюев, чуть не до рассвета. Пару раз ко мне выходил папа, садился рядышком, улыбался. Он удивился, увидев импровизированный пруд, но не стал задавать лишних вопросов. Просто попросил ещё раз, чтобы я не делала глупостей, а я не стала разрушать нежное очарование и тонкую романтику ночи и расспрашивать, о каких таких глупостях он постоянно толкует.

       Под утро вышла тётя Валя. Снова поморщилась, чихнула.

       -- А шла б ты спать, Надя. Уже ведь даже не поздно, уже рано!

       Я тихо рассмеялась и... ушла спать.

       Мне приснилось, что я и Эдик -- два эльфа, живущих в белой водяной лилии. Мы собираем пыльцу и варим из неё варенье, летаем в гости к соседним эльфам, Вере и Филу, делимся с ними заготовками, а они щедро отсыпают нам сушёных комаров и маринованной плесени...

       Утро настало светлое, хотя почти всё небо заштриховали перистые облачка. Ветер ласково что-то внушал соснам, и те кивали, со всем соглашаясь.

       Тётя Валя убежала на работу. Папа сидел со скучающим видом, ковыряя в тарелке с кашей. Поздоровался, как с другой планеты. Похоже, это не скука -- отрешённость.

       -- Пап, что-то случилось?

       Он поднял на меня прозрачные глаза. Мне кажется, или он чуть не плачет?

       -- Это, дочь, с какой стороны посмотреть. С одной -- так ничего не случилось. А с другой -- настоящая катастрофа.

       Это пояснение папа счёл достаточным и вернулся к важному занятию. Он не бесцельно ковырял кашу, а выкладывал из неё пацифистский знак мира. Я видела его вверх ногами, поэтому мне он казался руной "альгиз", вписанной в круг. Как-то с полгода назад прикупила себе книжку про руны, читала вечерами, разбиралась. И ещё не успела забыть, что перевёрнутый "альгиз" говорит о недостижимости желаемого прямо сейчас.

       Интересно, те, кто проектировал знак мира, знали о том, что он так похож на руну с таким значением? А потом ещё удивляются, мол, войны всё идут.

       Но папа говорил о катастрофе.

       -- Э-э... а подробнее?

       Он вздохнул и закрутил вилкой по тарелке спираль из каши.

       -- Помнишь "ниву", на которой тебя встречали?

       -- Ну да.

       -- У неё сел аккумулятор и прокололись два колеса.

       Я с облегчением выдохнула, не удержалась от беззаботного комментария:

       -- И вся катастрофа!

       -- Надь, я сегодня должен был отвезти в Дзержинск кое-какие очень важные документы.

       Исходя из того, что мой папа заведовал библиотекой во Фролищах, которая напрямую включалась в библиотечную систему Дзержинска, под "кое-какими документами" подразумевался квартальный отчёт. А то, что рассказывалось в этом доме о "дзержинских начальниках", не оставляло сомнений: папу подвергнут пытке с пристрастием, если отчёт не поступит в срок.

       -- Ну так заряди аккумулятор и поменяй колёса! -- бодро советовала я, представляя, какие пытки могут применить к моему папе. Дробление пальцев тисками из "Войны и мира"... сдавливание головы полным собранием сочинений Горького...

       -- Уже. А она всё равно не заводится.

       -- Да, это уже хуже... а позвони тёте Вале, ведь у неё служебная машина есть!

       -- Надь, эта "Нива" и есть тёти Валина служебная машина. Понимаешь?

       Да, теперь я поняла.

       Не меньше, чем медленное сожжение на списанных за последние десять лет книгах!

       Я уже почти сказала, что ничем не могу помочь, когда перед мысленным взором засверкали спицы "Салюта".

       -- Пап!

       -- Да?

       -- А до каких тебе надо привезти эти документы?

       -- Какая разница? Машины-то нет.

       -- Зато есть велик!

       Папа потряс головой, освобождаясь от шелухи из моих слов. Но я не привыкла так быстро сдаваться:

       -- Папа, у меня есть велик. У меня есть силы. Я вполне могу ехать со скоростью пятьдесят километров в час, а то и больше. Подумай! Не пройдёт и часа, как я буду в Дзержинске, найду, куда там тебе надо отдавать эти твои документы, и всё! Папа!

       -- Но...

       Он колебался.

       Я видела, что ему, с одной стороны, хочется принять моё предложение, но с другой он опасается меня отпускать.

       -- Пап... ты вспомни, кто я.

       Папа прикусил губу:

       -- Я помню. Ну, если ты возьмёшь с собой Веру и Фила...

       Ага, мысленно показала я кукиш и покрутила им -- ага-ага! Я намерена мчаться быстрее ветра, а Захарченко с Широковым пусть лучше учатся хорошо бегать! Но если я не соглашусь с папиным предложением, меня ждут по меньшей мере полчаса убеждений. А ребят можно попросить не ехать за мной и потом, как отъедем немного в лес.

       -- Хорошо, папочка!

       Надеюсь, сарказм не выпирал из каждой буквы.

       Папа заметно повеселел.

       -- Ну, раз так, то давай, вот сумка, вот бумаги...

       Он принялся объяснять мне сначала как доехать до Дзержинска и долго путался в показаниях, пока я не начертила вместо него вполне сносную схему дороги и не заверила, что отлично её помню, ведь мы когда? Дня три или четыре только назад по ней ехали. Потом папа записал для меня название улицы, дома, библиотеки, фамилию-имя-отчество того, кому надо передать лично в руки этот квартальный отчёт...

       Потом мы пошли, ведя "Салют" в поводу, к дому Широкова, где, как и ожидалось, обнаружилась и Захарченко-младшая.

       Сладкая парочка правильно расшифровала мою мимическую игру и подключилась к ней моментально, выводя из "ангара" свои велосипеды.

       Верина "машинка" была так себе. А вот за Филов "Стеллс" любой фристайлер прозакладывал бы душу! Хорошо, что я не фристайлер и что уже сроднилась с "Салютом".

       Папа всё-таки прослезился, когда мы с дружным радостным гиканьем стартовали в сторону Дзержинска.

       Вере надоело кричать "йо-хо", когда мы ещё не успели далеко отъехать от Фролищ. Я затормозила, обогнав друзей. У меня в голове родилась шикарная речь, призванная убедить их в моей правоте.

       -- Вера! Фил!

       К тому пафосу, с каким я начала фразу, подошло бы продолжение а-ля Гар, что-нибудь вроде "внемлите гласу моему, друзья мои, призываю вас не посрамить отечество"... хотя это уже не в тему.

       Снизив градус, я продолжила обычным голосом:

       -- Ребят, я с пяти лет хожу в секцию велоспорта. Сейчас я хочу применить всё то, чему меня там учили, чтоб добраться до Дзержинска как можно быстрее. Давайте вы куда-нибудь по своим делам срулите, только чтобы папе на глаза не попадаться. А я вот только отдам его бумажки, кому он просил, и вернусь. Вернусь - звякну, и тогда можно будет куда угодно идти, не заботясь о скрытности. Идёт?

       Они переглянулись, синхронно пожали плечами:

       -- А может, давай вместе? -- предложила Вера.

       -- Да ладно! Вместе мы к вечеру доберёмся. Вы же вряд ли быстрее двадцати километров ехать сможете. А я легко сорок выдам, а то и больше!

       -- Ну ладно...

       -- Ну как хочешь... -- смирились с неизбежным ребята.

       Я чмокнула в щёчку сначала Фила, потом Веру, оседлала "транспортное средство" и начала разгон.

       Вот почти так же я за Эдиком гнала. И он ещё смеет утверждать, что я ехала медленно?!

       Сосны полетели назад, как в кино, только гораздо круче, чем в кино. Ни один фильм не сможет передать мелькающий в глазах свет в сочетании с ветром и мышечным усилием, а одно без другого и третьего, да плюс ещё сто двадцать три неповторимых аромата, да плюс плавные переходы в тень под облаком и на жаркое солнышко под чистым небом... нет, пока ещё развитие киноиндустрии до такого уровня не дошло.

       А хорошо бы в такой погожий денёк, да под ручку с Эдиком, да на весь день, и вечер, и ночь!..

       Мечтая, я не забывала удерживать скорость на выбранном уровне и даже наращивать. Эх, не взяла спидометр, замерить, как быстро еду. Конечно, вряд ли побила бы мировой рекорд в двести восемьдесят с копейками километров в час. Дико мешали колдобины, ямы и широченные трещины, хотя...

       Я притормозила.

       В воздухе пахло чем-то странным и неприятным. Похоже на то, как было ночью у костра, когда я начала себя накручивать на всякие страхи.

       Я не стала вертеть головой, оглядываясь по сторонам. Мало ли... и даже скорость снова прибавила, но сбежать от неприятного запаха так быстро не получилось. Он ещё долго мне мерещился то слева, то справа, а в одном месте показалось, что я с разгону влетела в облако этой жуткой вонищи.

       На что же это похоже... ведь что-то знакомое... человечина -- не человечина... что бы это могло быть... что бы ни было, фиг с ним!

       Я еду в Дзержинск.

       У меня каникулы, лето и первая любовь!

       Дорога кончилась на удивление быстро. Я не успела даже устать, ведь, вообще-то, усталость в мои планы не входила.

       Почти не пришлось никого расспрашивать о том, как добраться до нужной улицы -- и причиной тому было не только папино умение объяснять дорогу. Это работала та самая ниточка, ведущая меня к желаемому месту...

       Два поворота направо, два налево, и я у дверей центральной городской библиотеки. Мне понравилось изображать из себя профессионального курьера, с лёгким налётом небрежности, и в то же время добросовестного и аккуратного.

       Папе в ответ передали ещё какие-то бумаги.

       Наверное, они всё же не были столь уж важными, иначе стал бы кто доверять их не пойми кому! Ну и что, что все знали, кто я -- ведь папа же позвонил с предупреждением, кто привезёт отчёт.

       Расспросив народ на улице про магазины, где можно посмотреть воздушные шарики, плавающие свечи и прочие украшательства, я отправилась совмещать полезное с приятным: папа ведь всё равно получит свои бумаги сегодня, значит, можно особо не торопиться... хотя да, Фил и Вера... ну, ничего. Благого дела ради подождут.

       Мне, кстати, повезло -- было кого спрашивать, несколько человек ждали автобуса на остановке. А вообще город как вымер. Улицы стояли пустые и светлые, люди, видимо, кто в отпуска поразъехались, кто на работе сидел, ожидая конца рабочего дня. Жара, тишина и ощущение нереальности царили над пыльными тротуарами, тихо вянущими без дождей газонами и чахлыми городскими деревьями. На жестоко обрезанных кустах еле-еле шевелились от сквозняков жухнущие листики.

       Целых два магазина, которые мне порекомендовали, я объехала за полчаса. В одном закупила партию шариков и педальный насос для надувания, в другом - много-много свечек в серебристых и золотистых гильзах. В обоих, похоже, даже не слышали о кондиционерах, и дышать можно было только вблизи вентиляторов.

       Мой походный рюкзачок основательно раздулся и даже ощутимо давил на плечи и спину.

       Ну, вот. Ещё что-то определилось. Глядишь, и правда, на празднике будет круто!

       Можно было и домой ехать. И можно было ехать тем же путём, что и сюда, чтобы не блудить, но я понадеялась на своё чувство направления и покатила по другим улицам и переулкам.

       Конечно, Дзержинск сложно сравнить с Москвой, но меня почему-то не вгоняли больше в дрожь малолюдные улочки, невысокие домики и запах провинциального запустения, который, казалось, исходил от самих домов и тротуаров (а ведь на самом-то деле это был запах пыли, полыни, старых досок и разогретого солнцем кирпича). И дело даже не в том, что люди живут везде, что кому-то надо жить и в Держинске, и во Фролищах... просто что-то переменилось внутри меня. Словно я стала смотреть на этот мир другими глазами. И думать о нём другими, не-своими мыслями.

       Да, потом я, конечно, додумаюсь до того, что за семнадцать лет жизни в Москве так и не встретила ни одного человека, способного стать мне другом, как Вера, Фил и Гар. Не встретила ни одного парня, о котором могла бы сказать -- вот он, мой Единственный. А встречу с ними мне принёс тихий посёлок городского типа, затерявшийся среди необозримых просторов сосновых боров, и отныне все эти места, так недавно казавшиеся болезненно-молчаливыми и умирающими, будут вызывать приятные воспоминания.

       Но пока меня смущало собственное более чем лояльное отношение к провинции.

       А на соседней улице кричали.

       Кричали большей частью нецензурно, но так виртуозно, что я даже заслушалась, и из благоговейного транса меня вывел только очень-очень знакомый голос.

       Эдик.

       -- Пусти! -- сказал он тихо, но я услышала и мигом всё поняла.

       Какие-то сволочи примотались к моему -- моему! -- Эдуарду Клюеву!

       Я рванула под ближайшую арку, наискосок двора, и почти наехала на скульптурную группу из пяти подонков и Эдика.

       Подонки были все, как один, выше Клюева, шире в плечах и вообще напоминали этаких тарзанов-переростков. Да, да, стриптизёров-тарзанов. Разглядывать подробнее было некогда.

       Двое держали Эдуарда за руки, один обнимал ноги, видимо, чтоб не размахивал ими, ещё один, вцепившись пятернёй в волосы, тянул назад голову. Некогда было разбираться, есть ли нож в руках у пятого, который, облизываясь, смотрел на кадык Эдика.

       Я бросила велик в одну сторону, рюкзак в другую, воспроизвела понравившийся захват волос на затылке Пятого, примеряющегося то ли резать, то ли бить Клюева, и со всех сил пнула его ногой под коленки, одновременно рывком укладывая на землю. Я постаралась, чтобы голова его состыковалась с асфальтом как можно резче. Отбросила пинком обмякшее тело, пнула в живот очень удобно лежащего держателя эдиковых ног и продолжила пинаться, но уже по челюстям оставшихся на ногах подонков. Кажется, я ещё и рычала на все лады.

       Эдик, как только я врезала тому, что был справа от него, дёрнулся назад, заваливая того, что держал его за волосы. Обожаю пинки с разворотом! Будь на месте этой шпаны нормальные мастера кунг-фу, я б не размахивала тут ногами с такой яростью. Мастера кунг-фу, они, знаете ли, норовят за машущую ногу ухватиться и дёрнуть. Но стриптизёры-переростки, умеющие так виртуозно материться, не делали даже попыток ловить мои ноги. Поэтому и получали один за другим.

       Кажется, они переоценили себя. Или недооценили меня... разницы почти никакой.

       Эдик лаконичным ударом отправил в нокаут того, что держал его за волосы, подскочил, огляделся... все пятеро подонков прикидывались мёртвыми, чтоб их больше никто не пинал. Хотя, может быть, они и правда потеряли сознание.

       -- Спасибо, -- сказал мне Эдик.

       В мыслях я уже успела нарисовать сцену бурной благодарности, которая вполне могла закончиться и поцелуем, но... Клюев более чем буднично отряхнулся, вытащил из кустов свою сумку, обшарил карманы Пятого, вытянул оттуда бумажник и ключи... и спросил, словно мы и не в Дзержинске встретились:

       -- Вы сегодня на озеро не едете?

       -- Э... -- я никак не могла прийти в себя и отдышаться, а он... а он про какое-то озеро! -- Мы вчера, вообще-то, хотели, но, похоже, передумали...

       -- Ну может, тогда поедешь с нами? Мы решили, что поедем сегодня на Санхр.

       Я уже знала, вычитала в Интернете, что это озеро можно называть и Санхар, и Санхр, и от Эдика я впервые услышала сокращённый вариант.

       -- Поеду, -- вздохнула я, стараясь, чтобы голос звучал не слишком разочарованным.

       Во-первых, поняла, что уже вторник, а мы так и не выбрались в воскресенье на озеро. То ли потому, что я полдня проспала, то ли по какой ещё причине, но почему-то о поездке вспомнилось только после того, как Эдик напомнил.

       Во-вторых... Эдик так спокойно воспринял, что я его спасла от сволочей! А ведь от них ещё и подтягивает тем противным ароматцем, который преследовал меня всю дорогу до Дзержинска.

       Это странно, да.

       Ну и в-третьих, конечно же, в-третьих... я могу продолжать сколько влезет, хоть ещё год, мечтать о поцелуе. Но сегодня меня никто целовать не собирается.

       А жаль.