Вера и Фил ждали меня на скамейке возле дома, под оплетённой белым и жёлтым клематисом аркой. Метрах в трёх от них прогуливался Гар, измеряя шагами заросшую короткой зелёной травой тропинку. Он демонстративно не обращал внимания на сладкую парочку, как и они на него, однако с первого взгляда было видно, что им всем троим очень хочется поговорить.
Вот только я не была уверена в том, что Игорь выживет после разговора с Захарченко и Широковым -- не столько с Широковым, сколько с Захарченко.
-- Привет, ребята!
Они отозвались почти аккордом бас-баритон-контральто:
-- Привет!
Аккорд у них вышел минорный и даже в некоторой степени разочарованный и завистливый: все видели, кто меня довёз до калитки.
И на чём.
Грохоча и завывая, крысобайк Эдика истаял в янтарном мареве. Клюеву ещё предстояло забирать от Санхара два "водных объекта", один из которых остался сторожить другую.
Не успела я спросить, долго ли друзья меня ждут, как они поочерёдно выдали всё, меня интересующее.
Оказалось, Вера и Фил вспомнили о том, что хотели поехать на Санхар, пришли искать меня, а меня-то уже и след простыл. Гар вспомнил, что я собиралась проверить переписку, но почему-то не пришла. Так они и встретились у калитки. Долго бродили кругами вдоль забора, потом, не сказав друг другу ни полслова, заключили нейтралитет и расположились поближе к дому, ждать меня.
Интересно, а если б я с другого входа в дом вошла бы...
Сначала ребятам стоило неимоверных усилий говорить в присутствии друг друга, потому что Гар и сладкая парочка пытались излить душу одновременно. Потом я наловчилась дирижировать звучанием этого странного трио, и стало вырисовываться что-то вроде непринуждённой беседы. Игорю приходилось высказывать своё мнение о том, что он слышал от Веры, Филу -- комментировать слова Игоря, Вере -- соглашаться с тем, что Гар предложил верное решение... прошло совсем немного времени, всего какой-то час, и моё дирижирование потеряло актуальность: ребята увлеклись обсуждением предстоящего праздника и обнаружили, что идеи у них сходятся пусть не во всём, но во многом. Увлеклись настолько, что не заметили, как я покинула их компанию.
Мне нужно было время, чтобы, как питону, переварить проглоченные за день ощущения.
Я смотрела в окно, выходящее в сад. Специально открыла обе створки, раздвинув до упора занавески. Стремительно темнело. Наверное, солнце ещё не село, но сосны не пропускали его свет уже очень давно. Только тёмно-золотое пятно над кронами указывало, в какой стороне запад. Я дышала ароматами разогретой за день сосновой смолы и ждала, что вот-вот придёт Эдик.
Басовитый голос Гара, лирический баритон Фила и контральто Веры звучали приглушённо, зато сверчки старались вовсю. Или это не сверчки, а цикады? В общем, разницы -- никакой.
Он же обещал.
Он пел под моим окном всего два раза, а такое ощущение, будто я всю жизнь слушала по вечерам его ласковый голос. У меня в душе тренькала каждая струнка в ожидании новой песни. Интересно, о чём она будет...
-- Ты любишь его?
-- Похоже, да, -- неопределённо двинула я плечами.
Давно уже догадалась по запаху, что Захарченко оставила Гара и Фила вдвоём, а сама поднялась ко мне. Судя по вытянувшейся мордашке, она ожидала от меня более нервной реакции.
Или другого ответа?
Вера грустно улыбнулась:
-- Я, конечно, тебе не указ...
-- Но настоятельно рекомендуешь разлюбить Эдика Клюева, как потенциально плохого человека, проживающего не на той территории?
Она скривилась:
-- Нет, что ты! Не в этом дело...
-- А в чём же тогда?
Захарченко пожала плечами. Я в который раз подумала о том, каких же титанических усилий стоили Вере все эти бицепсы и трицепсы.
-- Я, Надь, как собачка Павлова. Вот тут, -- она постучала пальцем по виску, -- тут вот понимаю, а сказать не могу, что да как. Так что... не обращай внимания. Может, это и к лучшему, что вы с Клюевым влюбились. Увести ребят, чтоб не мешали?
-- Э-э... ты о чём?
Вера заговорщицки подмигнула:
-- Я о серенадах, а ты о чём?
Я оторопела.
-- А... а откуда ты?..
-- У меня хороший слух, Надь!
И Захарченко, помахав ручкой, убежала.
Под окном стояла бочка с кувшинками и рос душистый табак. Запахи цветов смешивались со смоляными ароматами, я старалась уловить приближение Клюева по запаху... но вместо этого поморщилась от резкой неприятной ноты.
И тут же вспомнила, что за живое существо так пахнет.
"Изгиб гитары жо-о-олтый"...
Откуда бы взяться во фролищенских борах моему попутчику? Совершенно ведь неоткуда! Он же поехал дальше, когда я сошла!
Но факт оставался фактом.
Резкий, неприятный, что там, отвратительный запах косичкобородого менестреля становился всё гуще, и я захлопнула окно.
Какая жуть. Так хорошо начинался вечер, а как заканчивается!
Я стояла спиной к окну, поэтому сначала мне показалось, что по стеклу скребнула ветка. Потом я вспомнила, что ни одно дерево сада не дотягивается ветками до дома.
Медленно, медленно-медленно обернулась...
В окно, прижимаясь к стеклу, заглядывал улыбчивый парень с коротким ёжиком светло-русых волос и задорным носом-сапожком. В поезде он сидел рядом с косичкобородцем... может, этот убийственный тошнотворный аромат от него исходил и тогда, а я посчитала, что так пахнуть может только тот гадкий певун?
Я даже тряхнула головой, вспомнив, что снаружи невозможно заглядывать в окно, если в тебе нет пяти метров роста, а на выложенной досками в ёлочку стене держаться не за что. Стоило мне шагнуть к парню, как он... вроде, спрыгнул вниз, или наоборот, вверх? Жуть какая...
Глюки, может быть?
Решительно распахнув окно, я увидела, как парень -- светлые волосы, жёлтая майка, тёмные джинсы, чёрные кроссовки -- перепрыгивает через штакетник, которым огорожен наш сад.
Не глюки!
Не думая о том, что будет дальше, я даже не потратила ни секунды на спуск по ступенькам, вымахнула в окно вслед за незваным гостем. Потерять его из вида мне было не страшно, запах, отвратительный, густой, вёл куда лучше компаса.
Я бегала быстро. Очень! Но сегодня устала, ноги ворочались, как ватные, и меня раздражало, что никак не появлялась впереди жёлтая спина... тропинка, по которой вёл след, змейкой вилась между соснами. Не снижая темпа, я добежала до дороги на химбат... и замерла в изумлении. Запах шёл сразу назад во Фролищи, к химбату и в лес. И был он каким-то странным. Словно воня... то есть пахли уже двое.
Или трое.
Сразу же померещился ехидный хохот где-то на пределе слышимости, словно кого-то очень и очень порадовало, что он заманил вампиршу в лову...
Не может быть!
Я рванула назад. Мало ли, что сейчас происходило у меня дома, откуда я так безалаберно выскочила в надвигающуюся ночь?!
А там всё было тихо и мирно. Папа курил на крыльце, испугался, когда я принялась его тискать и расцеловывать, потом посмеялся моим нелепым страхам -- ну кто может убить его, Фёдора Борисыча Лебедева, заведующего единственной библиотекой Фролищ?
Сделав вид, что иду спать, я повторила недавний манёвр. Во второй раз выпрыгивать в окно было прикольно. Наслаждаясь каждым движением, каждым напряжением мышц, я взобралась на подоконник, посидела по-лягушачьи, разведя коленки и держась руками за крашенные доски. Какая-то смутная догадка вертелась на самой поверхности сознания, поэтому я тщательно принюхивалась к стёклам и запоминала запах белобрысого парня, надеясь, что, кроме него, к ним больше никто не прикасался... потом сбросила вниз привязанную к ножке кровати верёвку, чтоб можно было дотянуться до неё с земли и влезть назад. Спрыгнула сама.
Земля мягко толкнулась в подошвы ног, потом в ладони, я перекувыркнулась и поднялась на ноги.
Тщательно принюхавшись, обнаружила, что уже возле моего дома чужих запахов было два. Значит, не померещилось смешение там, где следы расходились на три стороны! Отвратный душок того парня, что заглядывал в окно и чей-то ещё... я посмотрела наверх. Темнота уже почти сгустилась в ночную, но с моим ночным зрением охотника следы подошв на стене дома прослеживались довольно-таки чётко.
А с крыши свисал огрызок грязной верёвки. Значит, посетители прорывались ко мне через крышу. Видимо, один из гостей влез на крышу, закрепил верёвку, бросил другому, а тот уже полез на стену, в окошки заглядывать. Очень надеюсь, что верёвка не выдержала его веса и оборвалась! Хотя... если только он утащил обрывок с собой...
Второй запах был очень похож на первый, но как-то мягче, что ли. Не вышибал слезу, не свербел в носу.
Я побродила вокруг дома, внюхиваясь и распутывая следы. Получалось, что два человека пришли с одной стороны, от улицы. Потом оба ходили вокруг дома, нашли в сарае лестницу, потом на крышу полез один из них -- я тоже побывала там, понюхала.
А вот потом первый, белобрысый парень, совершил пробежку, которую следом за ним каких-то полчаса назад повторяла и я. Теперь же меня интересовало, откуда и как появился второй запах на пересечении вектора бегства белобрысого с дорогой на химбат. Отследив, как Второй удалялся от дома, я проделала его путь: он шёл по дороге, не сворачивая.
В тот момент мне и в голову не пришло, что я чем-то рискую. Ведь мама в Москве, а с папой всё в порядке.
Когда добралась до того места, где дорога на химбат пересекалась с вектором пробежки белобрысого, запахи уже начали выветриваться. Просмотрев-пронюхав там всё, как и возле дома, я уже не удивилась, поняв, что людей было трое, причём на двоих - одинаковая обувь.
Меня распирала гордость. Пусть я не была таким уж хорошим следопытом, да и спать уже хотелось, зато сколько всего нового смогла узнать!
А, собственно, что я выяснила?
Что где-то во Фролищах или совсем рядом разбили лагерь косичкобородый менестрель и его товарищи. Что они нашли меня. Что им вообще за каким-то фигом сдалась я.
Догадаться "за каким" было, в принципе, не так сложно. Ведь Косичкобородец видел мои клыки. Мог же он не списывать их на жару в вагоне и глюки от неё? Мог решить поиграть в крутого истребителя вампиров? Конечно. И теперь получается, что на меня охотятся три мужика, источающие отвратительную вонь. И цели их непрозрачны. И мне нужно просто держаться от них подальше. Знать бы ещё, как!
Всё как обычно. Почти всё знаю, почти всё готово, и осталась самая малость, как с тем праздником.
Ёшкин клёш, праздник! И Эдик...
И Эдик, гарантия, уже спел серенаду под окнами пустой комнаты, пока я тут в детектива играю.
Добираясь до дома ночным бором, я особенно не спешила. Папа и тётя Валя были уверены, что я уже сплю, а в том, что Косичкобородец, Белобрысый и их третий товарищ способны прямо сейчас как-то навредить моим близким, я очень и очень сомневалась.
Жалко было только, что Эдик пел, а я не слышала.
Поймала себя на том, что, кажется, впервые иду по лесу ночью -- не во сне. Но снился он мне всегда именно таким. Ну, может, чуть более светлым.
Внизу, вокруг меня, воздух был неподвижен, в опавшей хвое и редкой траве с тихими шорохами вели ночную жизнь обитатели соснового бора. Наверху перекликались птички и шумел лёгкий ветер. И было так спокойно и хорошо... только грустно.
Потому что Эдик...
Эдик медленно брёл мне навстречу, улыбаясь и крутя в пальцах свежую водяную лилию с длинным стеблем.
-- Привет!
-- Привет...
Я так удивилась, что даже не сразу решила, рада ли видеть Клюева здесь и сейчас. Нет, конечно же, рада! Но разве не намеревалась я ещё пару минут погрустить в тишине о том, как мне жаль, что он пришёл, а меня нету, а он пел, а я не слышала, а он не заметил, и всё как в романтической мелодраме...
Тряхнув головой, я отогнала прочь глупые мысли.
Разве можно не радоваться тому, что лирическая грусть превращается в лирическую же радость встречи с возлюбленным -- в глубине ночного леса, под аккомпанемент птичьего посвиста и неясных таинственных шорохов...
А ведь мы ещё не целовались. Ни разу.
А ведь сейчас нас никто не увидит... если, конечно, поблизости не шастает вонючая троица.
Я принюхалась.
Нет. Пахло соснами, далёкой речкой, бензином, но не Косичкобородцем сотоварищи.
Значит, можно забыть обо всём и смотреть влюблёнными глазами на Эдика, дышать его запахом... божественным ароматом, незабываемым и таким... вкусным!
Нёбные мышцы дёрнулись выдвинуть клыки, я отвернулась от Эдика, успев заметить, как он усмехается.
Боже, как он усмехается...
Наверное, я отупела за последнюю неделю жизни во Фролищах. Или просто тупею в присутствии Клюева. Стою и не знаю, о чём говорить, что делать... потому что хочу обнять его, прижаться к нему изо всех сил... почти изо всех, чтоб ничего ему не сломать... И понимаю, что умру, если не прикоснусь в ближайшие две минуты... нет, секунды, нет...
Да пусть же он не врёт, что не умеет читать мысли!
Эдик обнял меня за плечи и притянул к себе, так ласково, так нежно... так меня обнимал папа. Нет, конечно, папа -- совсем не так, иначе! Мой папа не страдает извращениями, поэтому в его сильном и крепком, надёжном и успокаивающем объятии никогда не было пряных ноток страсти...
Я наслаждалась ароматом крови Клюева, захлестнувшим меня с головой, и сдержанной силой моего любимого, его стремлением оградить меня от страхов ночного леса... если б я его ещё боялась! И в тот момент меня ни капли не волновало то, что Эдик принял мой вампиризм как должное.
-- Ты вся дрожишь, -- прошептал он, гладя мои волосы.
-- Да... -- выдохнула я, зарываясь носом в его синюю футболку, вернее, уже в плотные эластичные мышцы груди. О том, что это нервная дрожь возбуждения, говорить не обязательно.
-- Ты совсем замёрзла, -- его горячие пальцы пробежали по моим предплечьям.
-- Нет, что ты, -- запротестовала я, ещё глубже закапываясь в Эдика, в его объятья, в сладкий запах, волны вожделения, исходящие от него... или от меня? -- Просто я всегда такая, не слишком тёплая...
Мы чуть покачивались, словно головой доставали до вершин сосен, и нас баюкал ветер.
-- А как ты сюда попал?
-- Я... -- Клюев, кажется, чуть смутился. Самую малость. Правильно, он не Гар, чтобы краснеть от каждого моего взгляда. -- Я пришёл к твоему дому, чтобы спеть тебе песню...
-- О любви?
-- О любви. А тебя не было.
-- Но как ты об этом...
-- Не знаю. Эта верёвка на крыше, настежь распахнутое окно, истоптанная трава под ним... и слишком тихо в комнате, ни дыхания, ни шагов. Я пошёл искать тебя, и вот -- нашёл.
Так захотелось вдруг схватить его, затрясти и завопить -- нашёл? Так держи! Не отпускай! Не отходи от меня ни на шаг! Ни на секунду! На меня охотятся вонючие подонки! Меня каждую минуту может не стать! Ну, последнее, конечно, преувеличение, хотя, кто знает? Так вот! Меня в любой миг может не стать, а ты всё никак не решишься поцеловать меня!..
Чтобы ему было удобнее читать мои мысли, я упёрлась в его грудь ладонями, чуть отстраняясь.
Под пальцами взбугрились напряжённые мышцы, и остатки связных мыслей завели хоровод в моей голове.
Я могла теперь только смотреть на его красивые губы и мечтать о том, как они соприкоснутся с моими.
Ну же!
Сейчас!
Он чуть улыбнулся. Чуть наклонился. И его губы нежно коснулись...
...моей щеки.
Я громко выдохнула и, обхватив ладонями его лицо, сама разыскала его губы.
И тут же поняла, что все заученные в формальных поцелуях с многочисленными поклонниками ухватки совершенно не годятся для поцелуя с любимым мужчиной.
Первого поцелуя...
Мы пробирались на ощупь по тёмной аллее соснового запаха, пряного аромата крови и всепоглощающей нежности. В который уже раз, находясь рядом с Эдиком, я жалела о том, что ни одно мгновенье этой жизни не может длиться вечно.
Зато его можно повторить. Попытаться повторить. Распробовать новые нотки вкуса, разглядеть новые оттенки страсти... но это потом.
(а потом он расскажет мне, что это был третий поцелуй в его жизни: два первых пришлись на среднюю группу детского садика и первый класс общеобразовательной школы, и с той поры ни одну девушку он не подпускал к себе настолько близко, чтобы испытать желание целовать её. А меня... подпустил. Не просто подпустил, а хотел зацеловать до головокружения в тот первый день, когда я позорно сбежала с пляжа. Он так боялся, что не понравился мне, так переживал, что я ушла из-за того, что мне была противна орда Клюевых, опасался, что я, дочка Лебедева, который собирается жениться на Захарченко, подруга Веры и Фила, не стану портить свою дружбу с ними и подходить к нему только потому, что мои друзья -- его враги... но это было потом.)
А сейчас я млела от прикосновения тёплых ласковых губ, от такого близкого аромата его крови, от собственной смелости, от собственной слабости, от того, что все мои дурацкие сны про выводок Клюевых-Лебедевых, дружно шагающих в детский садик, больше не кажутся мне такими уж дурацкими и вместо смеха вызывают во мне прилив нежности и желание как можно скорее перейти к созданию выводка...
Мы отпрянули друг от друга, словно нас ударило молнией, отбрасывая в стороны. Вероятно, это выглядело забавно, как мы синхронно теребим подолы маек, волосы, поправляем ремни, за суетой мелких движений пряча непонятное чувство, кровью -- кровью! -- приливающее к щекам и пылающее в ушах, разливающееся по телу. Смущение? Да. Мы оба признали за нами право быть вместе. Ведь это было так естественно, так ожидаемо! И вдруг в какой-то момент одновременно додумались до того, что всё происходит как-то слишком уж рано, быстро, необдуманно, не так, как должно бы, не так, как мы того достойны...
Но то, с какой поспешностью мы разомкнули объятия и отскочили, смущало. Сильно.
Мы же не нарочно...