Впоследствии меня часто осуждали за то, что я не отпустил на свободу этих заложников, когда они внесли требуемый выкуп; однако я должен уточнить: выкуп был назначен не за предоставление им свободы, а за избавление от расстрела. Я действительно никого не расстрелял. Необходимо учесть, что мы находились в состоянии войны, на вражеской территории, а моя боевая задача не оставляла мне времени для заигрывания с гражданским населением; я нуждался в заложниках на тот случай, если бы кому-либо вздумалось сыграть с нами злую шутку. С другой стороны, те богачи, которых я посадил в тюрьму Апапатаро, были богачи мексиканские, а это особая, проклятая порода, их всех следовало бы ставить к стенке — еще со времен священника Идальго. Поэтому я и не понимаю людей, упрекающих меня в жестокости (из-за того только, что я какое-то время подержал взаперти кучку кретинов).

Кавалерия, которой командовал полковник Одилон Рендон, нагнала нас два дня спустя — третьего августа. Я решил произвести смотр войскам, — численность их вместе с батальоном и двумя кавалерийскими эскадронами, находившимися в распоряжении Вардомиано, уже перевалила за две с половиной тысячи человек. Войска продефилировали по улицам со столь внушительным видом, что многие жители города, особенно из малоимущих классов, то есть именно те, что отличаются наибольшей отзывчивостью, попросились к нам добровольцами. Из них мы сформировал и две резервные роты, командовать которыми я назначил капитана Фуэнтеса и которые предполагал использовать лишь в том случае, если нам удастся вооружить своих новобранцев.

Поскольку я решил сделать Апапатаро базой своих операций, мы провели в окрестностях города несколько мероприятий «по очистке»; мы также экспроприировали весь маис, хранившийся в амбарах, и большую часть обнаруженного скота. На это у нас ушло три дня, и как раз к тому времени с гор спустился знаменитый кристеро Эраклио Сепеда со своими людьми, изъявив желание служить под моим началом, поскольку он «тоже против гнета», как он мне сказал. Вардомиано и Сенон предложили надуть его и разоружить, но я предпочел принять его услуги и послал поднимать народ в штат Гуатапаро, где он шесть лет не давал житья моему дружку Максимино Росасу, командующему тамошним военным округом.

К седьмому августа все было готово, чтобы двигаться дальше к Куэвано; наше выступление мы собирались назначить на следующий день, но в десять часов утра над нами появился один из «куртиссов» военно-воздушных сил мексиканской армии, и когда мы уже ждали, что он начнет сбрасывать бомбы, «куртисс», сделав несколько кругов над городом, приземлился на равнине возле Вероники.

Я тотчас вскочил в седло и во главе кавалерийского взвода пустился вперед — выяснить, в чем дело.

Прибыв на место, я увидел, что самолет уже окружен ребятишками и целой сворой оглушительно лающих собак, а из кабины вышли ни больше ни меньше как Анастасио Родригес и герой авиации Хуан Паредес. Мы радостно обнялись и, поставив возле самолета охрану, отправились в отель «Мехико», где я разместил свой штаб.

Новости Анастасио привез и хорошие, и плохие, но, какие бы они ни были, получить их оказалось невероятно трудно, ведь Анастасио был все равно что немой — слова из него не вытянешь.

— Так что все-таки с Каналехо? — добивался я.

Каналехо, разумеется, не смог овладеть Ларедо, как ему полагалось по плану, и ждал от нас подкреплений. Таким образом, на востоке мы были полностью лишены выхода к границе, а как известно, революции в Мексике выигрывает тот, у кого этот выход есть.

— Газеты сообщают, что Артахо взял Кулиакан. — Это сказал мне Анастасио, но из-за отсутствия связи мы не могли проверить достоверность этих слухов.

У Тренсы дела шли хорошо, и он готов был выступить в направлении Куэвано. Он уже вышел к станции Гуардалобос. Самолет Тренса послал мне для разведывательных целей (правда, позабыв при этом, что бензина нам не раздобыть нигде до самого Куэвано), а Анастасио Родригеса — мне в помощь. О Хамелеоне ему ничего не было известно.

— А откуда вы узнали, что Апапатаро в моих руках?

— Из газет!

Ну и дела! Выходит, успех нашей кампании зависит от продажной столичной прессы, из которой мы только и можем узнать о передвижении собственных войск!

Но тут он сообщил мне еще одну новость, заставившую меня похолодеть.

— Говорят, из Мехико наступает на нас колонна под командой Маседонио Гальвеса.

— Так… Куда иголка, туда и нитка… — сказал я и стал думать, что нам делать с шайкой мошенников.

«Ну, голубчик, только попадись мне в руки, ты мне заплатишь за кражу пистолета с перламутровой рукояткой».

Вскоре в бильярдной отеля состоялось заседание штаба, на котором присутствовали Сенон Уртадо, Вардомиано Чавес, Одилон Рендон, полковник Пачеко, Анастасио, Хуан Паредес и капитаны Бенитес, Фуэнтес и Сарасуа.

Паредес, пролетевший над Куэвано, объяснил нам расположение неприятельской обороны.

В Сарко дорога пересекалась с Центральной железнодорожной магистралью, по которой продвигались мои части, а во Фресно — с Восточной железной дорогой, по которой двигался Тренса, на холме Сан-Матео располагалась неприятельская батарея, она-то и задаст нам жару. Мы не знали, сколько у противника людей, но командовал ими Макарио Агиляр, а с ним шутки плохи.

— Герман говорит, что ты должен уничтожить их артиллерию, а он займется остальным. — Так сказал Анастасио.

— А откуда мне знать, не защищает ли неприятельские позиции целая дивизия? — возразил я.

— По-моему, у нас нет необходимых средств для осуществления такой серьезной атаки, — пролепетал жалкий трус Сенон Уртадо.

Я тут же решил, что оставлю его с гарнизоном в Апапатаро, а сам предприму атаку.

— Итак, ночью выступаем, — сказал я, чтобы положить конец совещанию.

Хуан Паредес еще раз вылетел на разведку, но при посадке сломал шасси. Мы погрузили самолет на одну из платформ, которые стояли на путях, и в восемь часов вечера двинулись вперед, оставив в Апапатаро под командованием Сенона Уртадо лишь один батальон солдат и добровольцев.

Анастасио двигался вместе с кавалерией; он застал нас в Сарко за починкой пути и обогнал. Когда путь был отремонтирован, мы направились дальше и к четырем утра, подъезжая к Чико, услыхали звуки перестрелки между нашими кавалеристами и передовыми частями противника.

Я распорядился выслать вперед на помощь своим знаменитый «таран».

Как только пушка Бенитеса начала обстреливать федералов, те в панике побежали, но Одилон их перехватил, и нам удалось взять в плен две сотни солдат. Вот каковы были обстоятельства стычки при Чико.

Замечательная победа вселила в людей энтузиазм. В десяти километрах от Куэвано я высадил войска и силами пехоты решил взять высоту Сан-Матео. Бенитес со своей пушкой по-прежнему двигался по железной дороге дальше, чтобы, обстреливая противника, отвлекать его внимание.

Наступил вечер следующего дня, но кругом было тихо. Однако вскоре Бенитес открыл стрельбу. Я приказал своим людям рассыпаться в цепь, и мы двинулись вперед.

Мы ожидали, что на нас обрушится смертоносный огонь, но вместо этого встретили всего лишь один батальон, прикрывавший артиллерию, которая меняла позиции, намереваясь ответить на огонь Бенитеса, и чуть было не налетела на нас в темноте.

Они и моргнуть не успели, как мы разнесли их на мелкие кусочки.

Я приказал начать штурм высоты. Мы ринулись на врага: я — впереди, а за мной с яростными криками «ура!» — мои пехотинцы. Нам очень повезло — пулеметные гнезда находились за холмом, готовые отразить атаку Германа Тренсы, и пока пулеметчики меняли позиции, мы налетели на них сверху и захватили в плен. Затем полковник Пачеко и я продолжали двигаться к вершине, где расположилась артиллерия, а Вардомиано остался прикрывать нас с тыла. Мы шли вперед с большими предосторожностями, каждую минуту ожидая, что на нас вот-вот навалится целый свет, как вдруг раздался оглушительный рев мулов, мчавшихся во весь опор вниз по склону; мулы тащили за собой орудия или, вернее, удирали от них. Еще немного, и они бы нас растоптали. За весь вечер ничего страшнее нам не довелось пережить. От неожиданности мы тоже чуть не ринулись вниз, словно испуганное стадо, но немного погодя пришли в себя и даже захватили четырех мулов с орудиями, боеприпасами и всем прочим.

Когда на моем фланге все успокоилось, я передал Бенитесу приказ прекратить огонь по своим и тут же услышал, что к востоку от Куэвано идет ожесточенная перестрелка. Я велел полковнику Пачеко взять две роты солдат и произвести разведку.

Только Пачеко ушел, как галопом прискакал на муле Бенитес.

— Это не я вас обстреливаю. Уже полчаса, как у меня кончились снаряды, — сообщил он, спешившись.

— Вот так так! Значит, сыпавшаяся на нас шрапнель вылетала — милое дело! — из орудий моего дорогого друга Германа Тренсы. К счастью, снаряды ложились так неточно, что не причинили нам большого вреда.

Я немедленно приказал направить гонца к Герману, чтобы сообщить ему наше местоположение.

— Установите орудия, Бенитес, и будьте добры обстрелять город, — распорядился я.

— Есть, генерал!

Город тут же был подвергнет обстрелу, в результате которого и оказалось двадцать жертв среди гражданского населения.

Винтовочная пальба на восточном фланге внезапно прекратилась. От возвратившегося Пачеко мы узнали, что перестрелка происходила между двумя соединениями неприятельских войск под командою Макарио Агиляра, которые, маневрируя в темноте, столкнулись и приняли друг друга за неприятеля, то есть за нас. Таковы неожиданности ночных боев.

— Прекратить огонь! — скомандовал я, как только умолкла артиллерия Тренсы. Мы решили дождаться рассвета, ведь и без того неразбериха была полная.

Когда забрезжил день, мы увидели, что три эшелона с неприятельскими войсками отходят в сторону Мехико. Мы заорали от радости — победа осталась за нами! Куэвано был в наших руках. Два часа спустя после только что описанных событий эшелоны были перехвачены частями Хамелеона, которые неслышно подошли из Ирапуато.

Макарио Агиляру удалось ускользнуть, а через два дня он объявился в Селайе, где как раз стоял штаб Маседонио Гальвеса. Стараниями Видаля Санчеса Агиляра предали военно-полевому суду и расстреляли по обвинению в государственной измене. Это было второе из бесчисленных преступлений Видаля Санчеса, ибо Макарио не совершал никакой измены. Просто мы одержали над ним победу, оттого что храбро дрались и что нам повезло, — вот и все.