Только через добрых полчаса мне удалось выбраться с кладбища. Приятели мои разъехались, и мне пришлось воспользоваться любезностью японского посла, который довез меня в своем «роллс-ройсе» до отеля «Космополит». Распрощавшись с галантным азиатом, я вошел в отель и велел дежурному приготовить мне горячую ванну и прислать в номер бутылку коньяку «Мартель», а также обильный ужин, — готовясь к политической борьбе, которая вот-вот должна была завязаться, я решил таким способом предупредить простуду.
Я испытывал чувство удовлетворения оттого, что воздал этому типу по заслугам и исполнил обещание, данное мною сеньоре Гонсалес. Наказание было стремительным и остроумным. Но, увы, на следующий день меня ждало великое разочарование!
Разделавшись с ванной, ужином и бутылкой коньяку, я крепко уснул, а наутро, принимая во внимание возможные события, в качестве первой благоразумной меры приобрел «смит-и-вессон».
В «Земном раю» было много залов. Метрдотель провел нас в приготовленное заранее помещение на нижнем этаже. Я застал там одного Артахо, он прибыл первым. Мы спросили бутылочку отличного мескаля из Сьерры-де-ла-Гуанахуато — достопримечательность дома — и принялись потягивать его в ожидании товарищей.
Артахо был очень доволен.
— Я раздобыл настоящее сокровище, — сообщил он.
Артахо имел в виду заверенную копию (заверенную, видно, в незапамятные времена, потому что в ту пору, о которой идет речь, никто не осмелился бы заверять подобные вещи) — копию приказа, отданного по войскам проклятой уэртистской администрацией, о производстве в полковники пехоты некоего Видаля Санчеса. Разумеется, это необязательно должен был быть тот самый… впрочем, очень возможно, что и он, ибо — я уже рассказывал — Санчес всегда был хорошим мошенником.
— Эта бумажонка, Лупе, — сказал мне Артахо, — может означать, что я стану временным президентом.
Вскоре прибыли Каналехо и Аугусто Корона, Хамелеон, которые не могли друг друга видеть даже на фотографии, но, поскольку они встретились в «Сонора-Синалоа» и целую ночь прокутили, у них было весьма дружелюбное настроение. Услыхав о находке, Каналехо хлопнул себя по лбу, словно что-то вспомнив:
— Ей-богу, в сражении при Санта-Росе мне сдался один трус — полковник, которого именно так и звали!
Тогда я его спросил:
— Разве ты воевал не вместе с доном Пабло? — Каналехо родом из Монтеррея, и верилось с трудом, что он пересек всю страну для участия в битве при Санта-Росе. К тому же, если бы это было так, мы бы ее проиграли, ибо за ним укрепилась слава человека, ни разу не принимавшего участия в сражении, которое не закончилось бы полным разгромом. Поэтому мы и называли его злым гением мексиканской армии.
Однако он поклялся, что был при Санта-Росе, и дал нам весьма странные объяснения того, что состоял при доне Венустиано, и наговорил еще с три короба всякой всячины.
Во время его рассказа явился Хуан Вальдивия Рамирес с еще более потрясающей сенсацией: он принес свою переписку с Видалем Санчесом; тот в письмах выражал сомнения относительно необходимости, пользы и будущего нашей Революции. Трудно поверить — ведь письма были подписаны, а эта подпись фигурировала даже на банковых билетах в два песо.
Вот эти три факта — производство в полковники, сдача в плен и переписка — означали, что Видаль Санчес в наших руках, и мы уже видели Толстяка Артахо в президентском кресле. Как далеки мы были от мысли, что всего несколько часов назад палата депутатов, точно проститутка, уступила животной настойчивости деспота!
Герман Тренса первым принес несколько встревожившую нас весть:
— Говорят, состоялось заседание палаты депутатов.
Мы ринулись к телефону, и я попросил соединить меня с квартирой Анастасио Родригеса, который, как я уже сказал, был депутатом.
— Таси нет дома, — ответила мне его супруга. — Он не ночевал.
Я позвонил в Конгресс и справился, было ли заседание палаты.
— Да, сеньор, состоялось чрезвычайное пленарное заседание, — услышал я ответ швейцара. Но не вытягивать же мне было из него, что там решили. Рядом не нашлось человека, способного толково нас проинформировать.
Во что бы то ни стало нужно было найти Анастасио — единственное связующее звено между нами и законодательной властью. Этот эпизод глубоко поучителен: если бы в тот момент у нас нашлись свои люди в палате, был бы другой разговор. Не следует пренебрегать депутатами, так как в определенные моменты благодаря некоторым оплошностям в редакции текста нашей Великой Конституции они даже держат в руках судьбу отчизны.
Я позвонил в бани «Гарем» и спросил Анастасио.
— Он в турецком отделении, — сообщил банщик Порфирио.
Услыхав это, мои товарищи не смогли сдержать проклятий.
— Скажи, что его вызывает генерал Хосе Гуадалупе Арройо. Пусть немедленно подойдет.
Вскоре в трубке послышался голос Анастасио; он пообещал приехать через несколько минут.
— Да не стоит, скажи только, что было на заседании.
— На каком заседании?
Я понял, что все потеряно. С досадой оборвав разговор, я позвонил в редакцию «Эль Мундо». Там не пожелали сообщить мне какие-либо сведения.
— Только что вышел экстренный выпуск, купите.
Мы тотчас снарядили денщика Артахо за газетами, а сами вернулись в зал и уселись вокруг стола, не испытывая ни голода, ни жажды, ни желания разговаривать. Энтузиазма, который владел нами вначале, как не бывало. Нас обставили. Мы потратили несколько часов, сочиняя планы сражения, которое уже было проиграно. Хотя мы все это знали, для меня прибытие газет было, пожалуй, самым горьким моментом в жизни:
«Лиценциат Эулалио Перес Г. — временный президент».
Я почувствовал, что умираю. Остальные — они ведь не знали, что со мной вчера произошло, — принялись обсуждать новый план действий.
— Давайте ликвидируем Видаля Санчеса до истечения срока его полномочий и сделаем нашим президентом Хуана, — предложил Тренса, особо отличавшийся среди генералов своими боевыми заслугами.
— Сейчас июль, Герман, а в декабре вступит в должность Перес Г. За пять месяцев ничего не выйдет. — Это сказал Хуан Вальдивия, толково сказал. Всем бы так.
— Да, трудновато, — согласился Артахо.
— Кроме того, нужно принять во внимание общественное мнение. — Это заявил Хамелеон, единственный из нас, кого такие веши интересовали. Может быть, потому он до сих пор и пользуется успехом.
— Что с тобой, Лупе?! — спросил меня Герман, первым заметив, какое у меня лицо.
Я поведал им о своем несчастье, то есть об эпизоде с часами и приключении на кладбище. Тогда они сделали то, на что я никогда не считал их способными: они посоветовали мне попросить прощения у Переса Г.
— Я ни за что не попрошу прощения у мелкого жулика, — отвечал я с достоинством. — К тому же это значило бы поставить в неловкое положение сеньору Гонсалес.
Они стали мне доказывать, что в конце концов сеньора Гонсалес — всего лишь вдова, что муж ее — покойник; пусть знаменитый, но покойник. Я вышел из себя и ни на йоту не отступил от своего решения.
Тогда Вальдивия, сидевший все это время молча, поднялся со своего места и произнес следующее:
— Зачем ломать себе голову, друзья? Я думаю, единственное, что можно сейчас сделать, это нанести визит сеньору президенту Республики генералу Видалю Санчесу и поздравить его с решительностью, уважением к закону и бескорыстием, какие он проявил, приняв необходимые меры для урегулирования политического положения в стране.
Я остолбенел от такого бесстыдства, особенно когда увидел, что остальные с ним согласны!
Тогда мне пришлось встать и сказать во всеуслышание:
— Я решительно отказываюсь наносить визит этому деспоту!
Они попытались меня успокоить, доказать необходимость подобного шага.
— Нам нужно быть с ним в хороших отношениях; потом увидим, как все уладить с Пересом Г.
— Я не собираюсь ладить с Пересом Г. — Я добавил, что они и я вовсе не означает «мы» и что я стыжусь своего участия в их сборищах.
Они ответили, что если нельзя говорить «мы» и если мне стыдно за мое участие в их сборищах, а также если я не собираюсь нанести визит Видалю Санчесу и помириться с Пересом Г., то мне нечего здесь делать и я могу сию же минуту отправиться в одно место, которое мне мое хорошее воспитание не позволяет назвать на этих страницах.
Ничего не попишешь, я поднялся, надел фуражку и плащ, висевшие на вешалке, и в бешенстве покинул «Земной рай».
В отеле «Космополит» меня ждало еще одно горькое разочарование.
Когда я подошел к конторке взять ключ от своей комнаты, дежурный вручил мне конверт с траурной каймой и небольшой сверток в грубой оберточной бумаге. Я вскрыл конверт и извлек оттуда написанную женским почерком записку, которая гласила:
Уважаемый дон Лупе!Соледад Э. де Гонсалес.
Посылаю Вам часы покойного. Я нашла их в одном из ящиков большого комода. Не знаю, как я их туда засунула. Привет Матильде.