Сальвадор Простофейра — в кепи автомобилиста и в «палм-бич»-куртке с чужого плеча, — зажав под мышкой портфель, копается в груде дохлых рыбешек и отыскивает самую маленькую. Он сначала ее ощупывает — достаточно ли мясиста? Потом смотрит ей в слепые глаза и наконец обнюхивает. Довольный результатом обследования, кладет рыбку на прилавок, где торговец ее потрошит, чистит и заворачивает в газету. Простофейра вынимает деньги и кладет сверток в портфель, рядом с угольниками и сонатой Шуберта.

Стоя в тени миндального дерева, Простофейра смотрит на приближающийся трамвай, который на ходу качается и трещит, притормаживает со скрипом, набирает скорость со стоном. На крыше вагона указание конечной остановки — «к Стенке» и реклама импортеров американской и европейской обуви «Красный ярлык». Простофейра с легкостью и ловкостью, обретенной за двадцать пять лет своей бедняцкой жизни, вскакивает на подножку.

В домике своей матери Эсперанса, жена Простофейры, насупленная и непричесанная, шьет на заказ в комнате с перкалевыми занавесками, плетеной мебелью, желто-земляным полом, распятием, портретом молодоженов и литографией, изображающей амурчиков, которые везут в гондоле дородную Венеру. На кухне донья Соледад, хозяйка дома и теща Простофейры, обливаясь потом и приглядывая за черной фасолью, кипящей в глиняном горшке, с горечью думает о том, как ужасно жить, когда не имеешь прислуги.

Простофейра приходит домой, награждает жену беглым поцелуем, остающимся без ответа; вешает куртку и кепи на клыки дикого кабана, идет в угол, где стоит пюпитр, берет скрипку, открывает партитуру и поднимает смычок, но Эсперанса вдруг говорит:

— Ты не спросил, как я себя чувствую.

— Как ты себя чувствуешь?

— Очень плохо. У меня опять болит печень.

— Пойди к доктору.

— У меня нет денег.

— Сделай отвар из святой травки.

— Не помогает.

— Тогда помолись Иисусу Христу.

Он берет одну ноту, настраивает инструмент, начинает играть. Входит донья Соледад, обмахиваясь японским веером в жирных пятнах, убирая со лба мокрые волосы.

— Ты опять забыл купить рыбу или растратил деньги?

Простофейра, не раздражаясь, покорно откладывает скрипку в сторону, достает сверток и отдает теще, которая, выходя из комнаты, развертывает покупку и подозрительно принюхивается к рыбе.

Простофейра принимается играть. Вытянув вторую ноту, слышит, что Эсперанса тихо всхлипывает. Опускает скрипку и с беспокойством спрашивает:

— Что случилось?

Эсперанса прикрывает рот платком и начинает рыдать. Затем порывисто встает, словно больше не хочет и не может притворяться, и направляется к двери, бормоча в платок, которым утирает нос и слезы:

— Я не в силах терпеть нашу бедность!

Выходит, хлопнув дверью, и в тиши своей спальни бросается на железную кровать, где находили душевное успокоение женщины трех поколений, опечаленные жизненной неустроенностью своих мужей.

Простофейра открывает дверь и, стоя у порога, сокрушенно смотрит, как вздрагивает от рыданий тело жены. Входит в комнату, запирает дверь, ставит скрипку на стул, с отчаянием на лице бросается рядом с Эсперансой и кусает ее в затылок. Она сквозь слезы говорит «нет, нет, нет», но позволяет себя крепко обнять.

Простофейра, выполнив свой супружеский долг, играет на скрипке, с подъемом, но фальшивя. Рядом с ним сидит Эсперанса и, опустив взор, умиротворенно шьет.

Простофейра, Эсперанса и Соледад после обеда молча пьют черный кофе, с некоторой грустью поглядывая на рыбий скелет, покоящийся на блюде с отбитым краем.

По вечерам Простофейра приходит на берег моря и часами сидит там на корточках, засучив рукава рубашки, подперев лицо руками и устремив взор к пустынному горизонту.

Перед сном при свете керосиновой лампы Простофейра весьма осмотрительно играет в шахматы с Монстром полицейского управления Педро Гальванасо в доме своей тещи. Донья Соледад, Эсперанса и Росита Гальванасо сидят в плетеных качалках на улице перед домом, попивают прохладительное, почесывают в голове, обмахиваются веером и пронзительными голосами обсуждают добродетели всех соседей.

Простофейра делает ход слоном и говорит:

— Мат.

Гальванасо, побагровев, в ярости трахает кулаком по столу красного дерева, окрашенному в голубой цвет, опрокидывает королеву и говорит:

— Вляпался я, черт подери!

Простофейра, в целях самозащиты скорчившись на своем стуле, ждет, пока с партнера сойдет злость. Из-за штор слышится напористый голосок доньи Роситы Гальванасо:

— Я знаю, что говорю, муженек пляшет под ее дудку.

Соледад и Эсперанса с наслаждением смеются и делают вид, что не верят, дабы услышать подробности.

Гальванасо овладевает собой и входит в роль неудачника, великодушно изрекая:

— Да, я дерьмово сыграл, друг Простофейра.

Простофейра успокаивается, кивает головой и робко улыбается.

Дом Беррихабалей был построен в начале века на деньги отца дона Карлосика одним итальянским архитектором, который стал миллионером, пожертвовав свой талант на украшение варварских стран. В открытой ротонде, под сенью финиковой пальмы и на виду у всего света стоят их автомобили: «дюссемберг» с открытым верхом и закрытый «дион-баттон».

Ангела, питающая слабость к искусству, сделала из темного коридора, выходящего в парк, музыкальный салон с огромными окнами, за которыми видны зеленые лужайки, магнолии, пуанзетии, мимозы, каучуковые деревья, кастильские розы и павлины.

В этом салоне собираются каждую среду по вечерам самые возвышенные души Пуэрто-Алегре, чтобы дурно исполнить хорошие вещи и послушать мужественную поэзию дона Касимиро Пиетона, а также тонкую страстную лирику Пепиты Химерес, поэтессы-любительницы.

Тинтин Беррихабаль лежит, растянувшись на канапе, обитом кретоном; его голова — на еще вполне упругих коленях матери, которая нежно поглаживает ему волосы.

— Твой приятель учитель Простофейра, — говорит Тинтин, — настоящий идиот.

— Во-первых, он не приятель, он только гость. К тому же прекрасно играет на скрипке. А это непременный инструмент в квинтете. Идиот он или нет, меня не касается. И довольно, вставай, ты измял мне платье.

— А мне не хочется вставать.

Ангела продолжает ласково гладить голову сына и тихо говорит сквозь зубы:

— Не выводи меня из себя.

Шествуя в белом платье среди азалий, винилик, чаровниц и пергамских гладиолусов, Ангела указывает негру-садовнику, какие цветы срезать и отдавать прислуге, которая идет за ними с букетом в руках.

Дон Карлосик — белый костюм, воротничок «кардифф», английский галстук с булавкой-жемчужиной, двухцветные штиблеты — появляется на дорожке и спрашивает игриво:

— А в этом доме когда-нибудь обедают?

Подходит к своей супруге и, привстав на цыпочки, прикладывается седой щеткой усов к ее шее. Она равнодушно оглядывает его:

— Эти штиблеты просто ужасны.

— Ты говоришь — ужасны? А мне нравятся.

Жестом гордого обладателя он обнимает супругу за талию и даже ниже, чтобы слуги видели, как он еще бодр и любим. Она ему шепчет:

— Убери руки.

Дон Карлосик делает вид, будто только сейчас заметил, что они не одни, говорит: «А!», кладет руки за спину и идет по дорожке рядом с женой. Садовник и прислуга вяло переглядываются.

Дон Карлосик срывает тутовую ягоду и кладет в рот.

— В казино говорят, что это уже свершившийся факт. Мы просуществуем с Бестиунхитраном все пять следующих лет. Если нас вдруг не осенит гениальная идея.

— Какой позор!

Дон Карлосик повышает голос:

— Позор или нет, но я прошу тебя больше не называть его убийцей. Мы должны быть дипломатичны и думать о своем имуществе.

Ангела оборачивается к садовнику и говорит:

— Срежьте еще три кастильские розы.

Садовник принимается задело, Ангела за ним наблюдает, дои Карлосик сплевывает зернышки и кладет в рот вторую ягоду. Сбавляет тон и пытается образумить ее:

— Кроме того, он к нам прекрасно относится. Сегодня я играю с ним в домино.

— Делай что хочешь, — говорит Ангела, нюхая розу.

Дон Карлосик выплевывает зернышки от второй тутовой ягоды и говорит:

— Ну хорошо, когда мы будем обедать?

— Сию же минуту. Букет уже готов. Пообедаем, и успеешь на свидание к своему душегубу.

Дон Карлосик умоляет:

— Ангела, пожалуйста, будь благоразумна.

— Не беспокойся. То, что у меня на уме, не будет на языке.

Оба направляются к дому вслед за прислугой с цветами. Дон Карлосик, пришедший в хорошее настроение, съедает еще одну тутовую ягоду.

— Ты в этом не раскаешься, — говорит он, сплевывая зернышки.

— Мне нужен другой костюм для Простофейры, — говорит Ангела, — куртка «палм-бич», которую ты ему дал, уже обтрепалась.

Дон Карлосик вскидывает брови в притворном изумлении:

— Что делает этот человек с одеждой?

— Носит. В сундук не кладет.

— Дай ему мой костюм в полосочку, который мне никогда не нравился, и скажи, что я его экипирую не для того, чтобы он ставил плохие отметки моему сыну.

— Твой сын — бездельник.

— Это не довод. За любовь платят любовью.

Оба входят в дом.