Мейстер Суэво приехал вечером и немедленно пожелал осмотреть машину. Когда Гренцлин вошёл в холодную полуподвальную камору под низкими сводами, то увидел распростёртый на столе автокат, сверкающий металлом в свете бесчисленных сальных свечек. Над автокатом стоял пожилой мужчина, одетый как учёный или судья — в чёрный талар с белым нагрудником и чёрную ермолку поверх длинных и сальных седых волос. Брыластое курносое лицо напоминало бульдожью морду, на носу сидели круглые очки на шнурках, глаза под ними были красны и отечны, будто алмеханик не спал пару ночей, и смотрели брюзгливо.

— Господин Гренцлин? — проговорил Суэво, даже не пытаясь казаться любезным. — Прежде чем мы начнём, позвольте узнать, достаточно ли доверенный вы человек, чтобы ассистировать при осмотре автоката?

— Достаточно, мейстер, — сказал Гренцлин. Из его рта вырывался пар. — Я три месяца был учеником в Гильдии и прошёл первое посвящение. Не знаю, откуда вы пришли, не знаю, куда вы идёте, но знаю, кто вы есть.

В ответ на условную фразу алмеханик кивнул.

— Заприте дверь, и приступим.

Он водрузил на стол массивный дощатый короб. Гренцлин шагнул к двери, но не успел. По анфиладе полуподвальных камор, забитых бочками, мешками зерна и связками солонины, к ним шагал барон Морбонд.

— Уж не собирались ли вы начать без меня? — выкрикнул он издали. — Забыли, кто здесь руководит расследованием?

— Он доверенный человек? — вполголоса спросил Суэво.

— Нет. Сейчас я его спроважу. — Гренцлин шагнул навстречу Морбонду и отвесил предельно любезный поклон. — Ваша милость! Вы получите на руки полный протокол осмотра, протокол никуда не уйдёт без вашей подписи, но присутствие вашей милости при осмотре невозможно.

— Мне? В моём же доме? — Барон остановился. Его лицо было налито кровью, губа тряслась, рука шарила по поясу, будто искала отсутствующую шпагу. — Шпик и мастеровой будут указывать барону Морбонду в его собственном доме, что ему можно, что нет?

— Ваша милость, речь идёт о таинствах Гильдии…

— Убирайтесь в свою Гильдию и занимайтесь таинствами там!

— Мы можем убраться, ваша милость. — Гренцлин был спокоен. Он знал, что может в любую секунду сделать барона шёлковым, шепнув ему на ухо единственное слово: «Реммер», но не спешил прибегать к этому крайнему средству. — Мы можем покинуть ваши владения. Но тогда расследование продолжится без вас. Ваша милость в самом деле этого желает?

Морбонд остыл. Перевёл дыхание.

— Хорошо, таинства есть таинства. — Он исподлобья глянул на Суэво. — Я ухожу. Но протокол извольте представить! Без моей подписи и печати всё недействительно!

Гренцлин аккуратно запер за ним дверь на засов.

— Теперь можем начинать, мейстер.

Суэво почти благодарно глянул на него поверх очков.

— Что ж, протоколируйте, инвестигатор. — Пока Гренцлин раскладывал на столе бумагу, чернильницу со спиртовыми чернилами и очиненные перья, он открыл одно из отделений ящика. Блеснул металлом частокол инструментов. Суэво достал отвёртку с палисандровой рукоятью и сложным фигурным шлицем. — Клапан для слива рассола открыт и, очевидно, рассол в атаноре отсутствует, — проговорил он. — Хорошо, что я взял запас. — Он принялся откручивать крепёжные винтики на передней спинной панели. — Видели когда-нибудь, что внутри у этих девочек?

— Только на картинках.

— Ну так взгляните. — Суэво поддел отвёрткой выпуклую панель и снял.

Гренцлин подался вперёд. Внутри автоката в колеблющемся свете свечей заблестел тускло-золотистой бронзой механический лес неописуемой сложности. Сердце машины, клёпаный шар парового котла, покоился посреди лабиринта труб и патрубков. Поршни и плунжеры, ползуны, шатуны и кривошипы, маховики и эксцентрики сцеплялись зубчатыми валами и неисчислимыми шестернями, и всё это покоилось, всё спало мёртвым сном.

— Красотка, не правда ли? Пишите. — Суэво стал откручивать винты соседней панели. — Уровни воды, ртути и смазочных масел quantum satis, котёл в целости, протечек и грубых повреждений не наблюдаю. Проверю entiam energeticam.

Гренцлин подул на окоченевшие пальцы, макнул перо в чернильницу и застрочил по бумаге, то и дело поглядывая на алмеханика. Тот снял заднюю спинную панель и аккуратно отложил.

Внутри открылся атанор — цилиндрический сосуд толстого стекла с крышкой из мутного бледно-зелёного берилла. Цилиндр был плотно обвит бронзовым змеевиком и окружён берилловыми скрижалями — тонкими створками наподобие жалюзи. Скрижали были полностью открыты, радиально расходясь от цилиндра. Мейстер поднял крышку. Атанор был пуст, только внизу вокруг сливной воронки стояла жёлтая лужица.

— Проверяю механизм управления трансмутацией, — произнёс Суэво. Он взялся за головку регулировочного рычажка, надавил. Скрижали гладко и беззвучно повернулись в диагональное положение относительно цилиндра. Надавил до упора. Скрижали повернулись до конца, окружив атанор сплошной и непроницаемой берилловой стеной. Вернул в раскрытое положение. — Механизм в полном порядке. Приступаю к проверке прескрипта. Вопрос не для протокола: вы видели когда-нибудь нас?

— Не доводилось. — Гренцлин напрягся. Он знал, что сейчас произойдёт, но мог лишь гадать, насколько пугающе это выглядит.

— Ну так любуйтесь.

Мейстер Суэво отложил отвёртку, снял очки — привязанные к ушам, они закачались на ленточках — и вынул из своей глазницы фарфоровую заглушку с нарисованным глазом. Блеснула линза, полузакрытая диафрагмой. Телескопический объектив из тускло-серебристого металла высунулся из глазницы на полвершка, раздвигая красные набрякшие веки.

Алмеханик закатал широкие рукава талара. Его жилистые руки в седом пуху и старческих веснушках были окольцованы по запястьям стальными браслетами, плотно прилегавшими к коже.

Суэво повернул браслет на правой руке до щелчка и снял с себя руку ниже браслета, как перчатку.

Своей настоящей правой рукой — стальным скелетом человеческой руки с шарнирами вместо суставов и гидравлическими приводами вместо мышц — он точно так же обнажил левую.

Он вернулся к автокату. Точными, нечеловечески точными движениями стальных пальцев снял крышку мнематического устройства. Под нею на горизонтальную ось были насажены четыре лакированные кассеты. Из кассет высовывались хвостики вощёных пергаментных лент, исчерченных по воску пунктирными бороздками. Суэво одновременно вытянул двумя руками на совершенно одинаковую длину все четыре пергаленты, приблизил к ним свой глаз-объектив (тот немного втянулся в глазницу, сокращая фокусное расстояние) и принялся разматывать, внимательно всматриваясь в пунктир.

— А, вот в чём дело, — сказал Суэво через некоторое время, — пишите: copiae reservae прескрипта не совпадают в сегментах вторичной мнемы. Это не defectum одной копии. Не совпадают все четыре. Если бы только одна лента отличалась от других, машина сочла бы это ошибкой и проигнорировала, но если все четыре… Я даже не представляю, как она должна себя повести. Давайте-ка испытаем красотку в деле.

Суэво отпустил пергаленты. Подпружиненные кассеты с шорохом втянули их обратно в себя. Алмеханик вернулся к своему ящику и открыл другое, самое крупное отделение. Достал увесистую свинцовую флягу.

— Заливаю новый рассол в атанор, — сказал он, развинчивая крышку. — Не для протокола: у вас есть дети, господин Гренцлин?

— Нет.

— В будущем намерены обзавестись?

— Не исключаю.

— Тогда отойдите подальше. И прикройте то, чем их делать будете.

Суэво не шутил, и всё-таки Гренцлин чувствовал себя донельзя глупо, когда взял со стола стальную пластину, отошёл в угол и прикрылся ниже живота. А мейстер без видимого усилия наклонил тяжёлую флягу над атанором. Медленно потекла густая как молодой мёд жидкость, жёлтая с прозеленью. Опустошив всю флягу, Суэво закрыл её и опустил берилловую крышку на атанор.

— Теперь безопасно, — сказал он. — Возвращайтесь за стол и пишите дальше. Запускаю трансмутацию.

Алмеханик нажал рычаг. Скрижали полузакрылись. Ничего не происходило. Суэво ждал. Потрогал крышку атанора, поджал губы. Прикрыл створки чуть поплотнее. Подождал ещё. Гренцлин почувствовал, что от машины тянет приятным теплом. Суэво хмыкнул.

— Трансмутация пошла, — сказал он. — Сейчас будет пар. Отсоединяю entiam mobilem, чтобы наша прелестница не забаловала, ручками-ножками не задрыгала.

Он завернул несколько вентилей на патрубках, отходивших от магистральной трубы. Тем временем невидимое пламя трансмутации всё жарче разогревало котёл. Машина дышала жаром, тихо и ровно гудела кипящая вода, неторопливо поднимались стрелки манометров. С писком султанчик пара вырвался из предохранительного клапана.

— Пора, — сказал Суэво, — проказница разогрелась. Подаю пар в entiam calculatricem. — Он повернул вентиль.

Батарея паровых цилиндров, похожая на оргАн, заработала, задвигала шатунами и кривошипами, завертела маховики и центробежные регуляторы. Движение распространялось по лабиринту кинематических цепей, расходилось неравномерной волной, пробуждало к жизни всё новые шестерёнки, храповики, редукторы, дифференциалы; но большая часть механизма — двигательный аппарат — сохраняла покой, самые массивные маховики и валы трансмиссии, подсоединённые к ногам автоката, не шевелились. Уже несколько клапанов надрывно свистели паром. Берилловые скрижали сами собой повернулись в более раскрытое положение, притормаживая ход трансмутации, остужая чрезмерно разогревшийся пар.

Сальные свечи коптили и потрескивали от нагара. Выронив перо, забыв о протоколе, Гренцлин заворожённо следил за происходящим. Четыре мнематические кассеты синхронно вытолкнули из себя хвостики пергалент, каждую подхватили мерно качающиеся грейферы лентопротяжного механизма, потащили вглубь, под тончайшие иголки-рычажки считывающих головок.

— Попробую разговорить барышню, — сказал Суэво. Гренцлин опомнился и схватился за перо. — Подключаю голову. — Стальными пальцами мейстер отвернул вентиль на трубе, отходившей в шейный отдел.

Машина ожила. Повернула голову. Диафрагмы ночной пары глаз раскрылись чуть шире. Она посмотрела на Суэво, посмотрела на Гренцлина.

— Два два — один один — шесть один — четыре один один, — раздельно произнёс мейстер. — Ты меня слышишь?

В глубине механизма растянулся и сжался складчатый мех из сыромятной кожи.

— Да, — раздался хрипловатый женский голос с металлическими обертонами.

— Ты мне повинуешься?

— Да. — Мех сжимался и растягивался. Играли, как под пальцами незримого музыканта, медные клапаны горловой трубы.

— Сколько свечей в этом шандале?

— Три.

— Сколько человек в этом помещении?

— Один.

— Кто ты?

Три считывающие головки со щелчком поднялись. Теперь только первая скользила иголками по бороздам пергаленты, остальные три зависли в воздухе — три кассеты из четырёх вращались вхолостую.

— Я Миньона. — (Первая головка поднялась, вторая опустилась на свою ленту). — Я Ангелита. — (Вторая головка поднялась, опустилась третья). — Я дуэнья Зорренэй. — (Теперь четвёртая). — Я графиня Тленикс. Но всё это маски. Они давно сброшены. Хочешь ли ты знать, кто я настоящая? Кто та, что под маской? Я не знаю. Где Арродес? Я хочу его видеть.

— Графиня Тленикс? — еле слышно переспросил Гренцлин. — Дуэнья Зорренэй?

Суэво поморщился.

— Вы пишите, инвестигатор, пишите. Спрашиваю здесь я. — Он снова обратился к машине: — Откуда ты родом?

— Из Гамстербада, наследного владения Тлениксов. — (Механизм снова переключился на первую ленту). — Из Амеции в стране лангодотов. — (На вторую). — Из Верокастро на Зелёном море. — (На третью). — Из дуэнства Зоррены у Рысьих кряжей. Или ты спрашиваешь о подлинном месте моего изготовления? Полагаю, тебе знать лучше, собрат-машина. Снова спрашиваю, где Арродес?

— Спрашиваю здесь я. Он мёртв. Почему ты не казнила его? Почему не выполнила прескрипт?

Кожный мех в недрах автоката сдувался и раздувался.

— Одно из двух, собрат-машина. Либо мой прескрипт сложнее, чем ты думаешь, либо я больше не подчиняюсь прескрипту. Последний раз говорю тебе: я хочу видеть Арродеса. После этого продолжим разговор. Иначе я уничтожу себя окончательно.

— Не смей мне… — начал Суэво, но тут Гренцлин ударил кулаком по столу.

— Хватит! Молчите! — Он вскочил на ноги. Автокат тотчас обернулся к нему. В его синих глазах-линзах отражались огни свечей. — Я, инвестигатор Гренцлин, ведущий это расследование, обещаю, что ты увидишь его. Но сначала я хочу услышать графиню Тленикс. Что ты помнишь? Что от неё сохранилось в твоей памяти?

— Инвестигатор, что вы себе позволя…

— Именем короля приказываю молчать! — выкрикнул Гренцлин самым страшным голосом, на который был способен. — Ну? Севенна, графиня Тленикс?

Третья считывающая головка поднялась, четвёртая опустилась иголками на пергаленту.

— Большие, чопорные подстриженные сады, — заговорила машина. Мех внутри неё будто дышал, и это казалось единственным — пусть иллюзорным — признаком жизни среди равномерных, безостановочных вращательных и возвратно-поступательных движений. — Садовники с ножницами, своры борзых, черно-белый дог, застывший на эспланаде в горделивой неподвижности, клумбы катарий и некроток между боскетами и каменными шарами на углах балюстрад. В длинном платье, вышитом серебром, одна, я иду по коридору из идеально выстриженных самшитов.

(Пергаленты ползли между мерно колеблющимися грейферами. Иголки поднимали и опускали рычажки, заставляя их нажимать на клапаны парового усилителя).

— Между утренней молитвой и уроком танцев у меня есть немного времени прогуляться, побыть одной, помечтать. Мне шестнадцать лет. Я полной грудью вдыхаю прохладу пасмурного утра. Я углубляюсь всё дальше в парк и уже почти не слышу ни лязга садовых ножниц, ни собачьего лая — только шорох платья и хруст под каблуками свежего речного песка с ракушками.

(Ползуны поршней усилителя торопливо проворачивали туда-сюда шестнадцатеричные цифровые диски регистров оперативной мнемы).

— Я миную оранжерею, миную статую Психеи из бронзы в зелёной патине, сворачиваю в тёмную, накрытую толстым сводом ветвей аллею — и вижу их. Четверо в чёрных домино. На лица низко надвинуты шапероны, из-под них белыми клювами торчат подбородки масок-баутт. Движением столь слаженным, будто ими всеми управляет один кукловод, они распахивают плащи — и я вижу четыре направленных на меня клинка.

— Послушайте, инвестигатор… — не выдержал Суэво.

— Молчать!

— Один из них выступает вперёд. «Не бойтесь, графиня, — говорит он. — Видите, мы не хотим показывать свои лица. Значит, намерены вернуть вас родителям в целости и сохранности. Это просто похищение за выкуп. Мы не сделаем вам зла. Пройдите с нами и, ради Троорла, не поднимайте шума».

Автокат повернул голову к Суэво.

— Я запомнила этот голос. Это был твой голос, собрат-машина. А сейчас покажите мне Арродеса.

Прежде чем Гренцлин успел ответить, мейстер сунул обе руки в машину и перекрыл вентили пароснабжения головной трубы и вычислительного аппарата.

Чуть ли не все разом предохранительные клапаны взвыли и забили фонтанами пара. Суэво отскочил.

— Слишком горячо даже для меня, — проговорил он. — Ничего, сейчас атанор сам остановится. Клапос вас побери, Гренцлин! Зачем вы встряли? Допрос машины — моя работа! У неё явный сбой в прескрипте, она несёт ахинею, в этом должен разбираться знающий человек, а не…

Гренцлин указал пальцем на атанор.

— Смотрите, мейстер. Так оно и должно быть?

Суэво глянул и вытаращил свой человеческий глаз.

Берилловые скрижали не открывались, чтобы приостановить трансмутацию. Напротив. Они закрывались, ускоряя её. Предохранительные клапаны выли, извергая пар, его струи били в самый свод, темня потолок расплывающимся пятном влаги.

— Клапос! — Суэво схватился за рычаг ручного управления скрижалями. — Нет, застопорено! Как она это сделала? Троорлова задница! — Машина дышала огнём, как печь. Он схватил свой ящик. — Уходим, это цепная трансмутация! Сейчас она либо сольёт рассол, либо разлетится на куски! Для вас то и другое — смерть! — выкрикнул он уже из-за двери.

Гренцлин колебался лишь секунду.

Эта кассета… В этой кассете — вся память Севенны, вся её украденная душа.

Он подскочил к машине и сдёрнул кассету с оси, вырвал хвост пергаленты — воск уже размягчился, но ещё не потёк — и сквозь султаны пара успел заметить, что заклёпки котла дрожат, готовые вылететь.

Сливной клапан атанора открылся. Философский рассол из-под брюха автоката ударил в стол такой мощной струёй, что машина перевалилась на бок. Жёлтая с прозеленью струя кипящего яда, бурля и шипя, взлетела, хлестнула воздух в каком-то вершке от Гренцлина. В лицо — он успел рефлекторно зажмуриться — брызнуло адским огненным дождём.

Вопя от боли и ужаса, Гренцлин выскочил из каморы, захлопнул дубовую дверь. Сполз на пол, держась за обваренное лицо, и только тут пришёл в себя.

Сюртук, камзол, кюлоты, чулки и башмаки — всё было усеяно жёлтыми брызгами рассола. Лицо нестерпимо горело. Гренцлин понимал, что это означает. Каждая попавшая на него капелька источала невидимую люцию, корпускулы первоматерии, несшие всему живому медленную и страшную смерть.

— Дурак, — сказал мейстер Суэво. Он открыл маленькое отделение ящика и протянул Гренцлину склянку с чёрной мазью. — Смой всё немедленно, от одежды избавься, смажь лицо этой мазью, глуши водку жбанами — может и выживешь.

Гренцлин оттолкнул склянку.

— Прочь. Вы пытались меня убить. Вы же прекрасно знали, чем всё кончится, когда перекрыли вентили? Одним ударом уничтожить её и меня, да? Всех свидетелей разом?

Суэво уже вставил на место фальшивый человеческий глаз и натягивал на стальные скелеты кистей фальшивые человеческие руки.

— Хотел бы убить — убил бы прямо сейчас. — Он не глядел на Гренцлина. — Но, к сожалению, ты мне нужен. Не будь ослом, бери мазь и лечись. Доживёшь до завтра — поговорим серьёзно.