К бедствиям любви относится и разрыв. Он бывает нескольких видов, и первый из них — разрыв, вызванный осторожностью из-за присутствующего соглядатая. Такой разрыв слаще всякого сближения, и если бы внешность слова и законы наименования не требовали включения его в эту главу, я, наверное, устранил бы его из нее и счел бы его слишком высоким, чтобы быть в ней начертанным. И видишь ты тогда, что любимая отворачивается от любящего, обращается с речью к другому и двусмысленно отвечает намекающему, чтобы не настигли его предположения и не опередили его подозрения. Ты видишь, что и любящий поступает так же, но природа увлекает его к возлюбленной и душа его к ней направляет вопреки ему, и видишь ты тогда, что, отворачиваясь, подобен он идущему навстречу и, молча, как бы говорит, и смотрит он на самого себя, глядя в другую сторону.

И когда человек, острый и догадливый, раскроет воображением тайный смысл их речей, поймет он, что скрытое отличается от явного и высказанное громко не есть суть дела. Поистине, это зрелище, навлекающее смуту, и вид, приводящий в движение спокойное, волнующий умы, возбуждающий душу и влекущий к мужеству. У меня есть стихи кое о чем из этого, и я приведу их, как мы условились, хотя в них и выражена другая мысль. Вот один из них:

Бранится Абу-ль-Аббас, не зная его природы, как порицает рыба страуса за жажду.

Оттуда же:

Скольким друзьям оказывал я почет — не добровольно и не по принуждению, но ради чего-нибудь и умышленно. И делалась милость эта ради другого, как расставляют силки с зернами для птиц.

Я скажу еще стихи из поэмы, заключающей различные изречения и всевозможные свойства природы.

Радость моего сердца — тому, кого я избрал; радость улыбки зубов — тем, кого я сторонюсь. Ведь пьют колоквинт противный, если болезнь есть, и оставляют чистый мед, хотя и любим он. Отвернулся я, принуждая душу, от того, кого я хочу, хоть я несчастен и терплю тяготы. Видел ли ты, чтобы жемчужины скрытые и всякий жемчуг вообще можно было искать, не погружаясь в море? Отклоняю я душу от разных ее свойств, если в ином действительно то, чего я желаю. Так и Аллах прежде нас изменил свои законы на то, что ближе и скорей ведет к исправлению. Встречаю я качества всякой твари подобными им, а названия моих свойств — здравые, безупречные. Так и вода принимает цвет своего сосуда, а в основе цвет воды — белый, приятный.

Оттуда же:

Я поставил владык любви моей на место моих качеств, — жизнь моя в них и смерть из-за них страшна.

Оттуда же:

Я не из тех, кого располагает улыбка, и отчуждение не выражает того, что в моей душе. Внутренне хочу я бежать от атого человека, а наружно — «семья, приют и простор» [74] . Я видел: высоко вздымается пламя войны, но сначала начинается она игрою. На пестрой змее узоры, и дивен цвет ее, а под узорами — яд, в нее вложенный. Поистине, блеск меча прекраснее всего видом, но когда взмахивают им, в нем острая гибель. Униженье души считаю я гордостью ее обладателей, если достигнет она им того, чего хочет. Ведь кладет человек лик свой на землю, а назавтра приходит хранимый и взысканный милостью. Позор, что гонит пред собой величие, лучше для юноши, чем величие, если идет за ним конь унижения. Сколько раз после скудости видим мы пиршество, и нередко приводит голод за собой изобилие. Не вкусил тот величия души, кто ее не унижает, и не наслаждался отдыхом тот, кто не уставал. Найти немного воды после жажды — слаще и приятней тебе, чем дважды напиться, когда возможно.

Оттуда же:

Во всякой твари ты видишь различие, проси же хорошего, если не даровано тебе лучшее. Соглашайся идти к воде мутной только при необходимости, когда нет на земле кроме нее питья. Не приближайся к соленым водам — они застревают в горле, и жажда свободному достойней и обязательней.

Оттуда же:

Бери же от даров ее сколько придется, довольствуйся малым — не будь занят мыслью о том, кто одолевает. Ведь нет у тебя для нее ни руки, ни условия; ни мать она, если достигнешь успеха, ни отец.

Оттуда же:

Не теряй надежды на то, что достается с помощью хитрости, если и далека она, — бывает ведь дело далеким и трудным. Не доверяй мраку — заря поднимается; не думай о свете — солнце ведь заходит.

Оттуда же:

Будь настойчив — вода точит скалу, когда долго набегает она на нее и уходит. Делай чисто и не будь ленивым; действуй понемногу, как бы часто ни делал ты, — ведь моросящий дождь не обилен, но просачивается в землю. И если бы мог человек кормиться ядом, яд бы питал его и была бы в нем для него пища испытанная.

Затем бывает разрыв, вызванный любовной надменностью. Он слаще многих сближений, и поэтому случается он только при уверенности каждого из влюбленных в другом, когда утвердится доказательство действительности его договора. Тогда-то и делает возлюбленная вид, что порвала, желая видеть стойкость любящего, и чтобы не была его жизнь вполне ясной и опечалился бы он от этого, если чрезмерна его любовь, — не из-за того, что случилось, но боясь, что возвысится это дело до чего-нибудь более значительного и будет разрыв причиною иного, — или же опасаясь, что наступит беда от случившегося пресыщения.

Мне пришлось в юности порвать таким образом с кем-то, кого я любил, и разногласие немедленно проходило и снова возвращалось. И когда это участилось, я сказал для шутки стихотворение, сочиненное тут же, каждый стих которого я заключил полустишием из начала «Подвешенной» поэмы Тарафы ибн аль-Абда, — это та, которую мы читали с объяснениями под руководством Абу-Саида аль-Фата аль-Джафари, со слов Абу Бекра аль-Мукри, ссылавшегося на Абу Джафара ан-Наххаса — да помилует их всех Аллах! — в соборной мечети Кордовы. Вот оно:

Я вспоминаю дружбу любимого — подобна она следам кочевья Хаулы на сверкающих камнях Самхада. Я помню дружбу мою с ним, крепкую — блестит она, как следы разрисовки на поверхности руки. Я стоял с ним, неуверенный в возвращенье его, но и не потерявший надежды, и плакал, и плакал до утра. Пока не продлили люди упреков мне и не участили их, говоря: — Не погибай от горя и будь твердым! И разные виды гнева того, кого я люблю, были точно большие корабли среди потоков в долине Дада. И повороты от разрыва к близости были подобны лодке, то отклоняемой мореходом, то идущей прямым путем. За временем прощения следует время гнева — так разделяет кучку земли рукою играющий. И улыбается она мне, а сама в гневе и отвернулась, и как бы кладет она одну на другую две нити — жемчуг и изумруд.

Затем бывает разрыв, вызванный недовольством за проступок, который совершил любящий, — в этом некоторое бедствие, но радость возвращения и счастье прощения уравновешивают то, что прошло. Поистине, благоволение любимой после гнева дает усладу сердцу и занимает в душе место, выше которого не будет никакое из дел мирских! И разве наблюдал наблюдающий, видели глаза и возникало в мысли что-нибудь более усладительное и желанное, чем место, откуда ушли все соглядатаи, удалились все ненавистники, и скрылись все сплетники, и встретились там двое влюбленных, которые порвали между собою из-за проступка, совершенного любящим, и продлилось это немного, и началось некоторое отчуждение. И нет в этом месте препятствия для долгого разговора, и начинает любящий оправдания, проявляя смирение и покорность и, приводя явные доказательства, — то смелеет, то унижается и бранит себя за минувшее, то доказывает свою невиновность, то хочет извинения и взывает о прощении, то признается в проступке, хотя вины за ним нет. А любимая, при всем этом, глядит в землю и украдкою, незаметно, бросает на него взгляд, а иногда и смотрит на него долго, а потом улыбается, пряча улыбку, — и это признак прощения. И затем обнаруживается в беседе их принятие извинения и внимание к словам, и стираются грехи, созданные доносом, и исчезают следы гнева, и начинаются тут ответы: — Хорошо! — и — Твой проступок прощен, если он и был, как же иначе, если и нет проступка. — И заключают они свое дело возможным сближением и прекращением упреков и согласием, и расходятся любящие па этом. Вот положение, для которого слабы прилагательные, и бессилен язык определить его! Я попирал ногами ковры халифов и присутствовал на собраниях царей, и не видел я благоговения, равного благоговению любящего перед любимым. Я видел власть насильников над вельможами, и могущество везирей, и увеселения правителей государства, но не видел я более счастливого и сильней радующегося своей жизни, чем любящий, убежденный, что сердце любимой с ним, и уверенный в ее склонности и действительной любви.

И бывал я при том, как стояли оправдывающиеся перед султанами, и становились люди, заподозренные в великих грехах, перед непреклонными и несправедливыми, и не видел я никого смиреннее, чем влюбленный обезумевший, когда стоит он меж рук гневной возлюбленной, которая исполнилась негодования, и одолела ее жестокость.

Я испытал и то и другое, и в первом положении был я крепче железа и пронзительней меча, не отвечая на униженность и не помогая в смирении, а во втором — послушнее плаща и мягче шерсти, — я спешу к отдаленнейшим пределам покорности, если есть от этого польза, и ловлю случай быть смиренным, если производит это действие. Я стараюсь смягчить любимую языком и погружаюсь красноречием в тончайшие мысли, стараясь всячески разнообразить речь и усердствуя во всем, что вызывает благоволение.

Клевета — одно из явлений, вызывающих разрыв, и бывает она в начале любви и в конце. В начале любви — это признак истинной влюбленности, а в конце — признак ослабления любви и врата к забвению.

Рассказ

Я вспоминаю, говоря о подобном этому, что проходил я в какой-то день в Кордове по кладбищу у ворот Ами-ра с толпою ищущих знания и знатоков предания. Мы шли на собрание в ар-Русафу к шейху Абу-ль-Касиму Абд ар-Рахману ибн Абу Язиду, египтянину, наставнику моему — да будет доволен им Аллах! — и с нами был Абу Бекр Абд ар-Рахман ибн Сулейман аль-Балави, из жителей Сеуты (а это был чудесный поэт). И он говорил про себя свои стихи об одном знакомом нам клеветнике, среди которых были такие:

Спешит он по хребту дороги, и к тому, чтобы расплести веревки дружбы, спешит он.
Долгим покажется нам штопать с ним дружбу, если во время штопанья будет она разрываться.

И в то время как произносил он первый из этих двух стихов, как раз проходил Абу-ль-Хусейн ибн Али аль-Фаси. — да помилует его Аллах! — а он тоже направлялся на собрание к Ибн Абу Язиду. И услышал он этот стих и улыбнулся нам — помилуй его Аллах! — и прошел мимо нас, говоря: — Нет, — «к тому, чтобы завязать дружбу», если захочет Аллах, — это достойнее! — И было это, несмотря на степенность Абу-ль-Ху-сейна — помилуй его Аллах! — на его достоинства, праведность, превосходство, благочестие, постничество и знания. И я сказал об этом:

Оставь попытки умышленно расплести мою дружбу и связывай веревки сближения, о неправедный!
Ты, право, отступишься, — хочешь ли, иль не хочешь, вопреки себе, из-за того, что сказал факих знающий.

Бывают при разрыве и укоры, и, клянусь жизнью, когда их немного, — в них сладость, а если станут они значительными, то это предзнаменование непохвальное, знак из дурного источника и злая примета. А в общем, упреки — верховой конь разлуки, разведчик разрыва, плод клеветы, признак обременения, посланник расхождения, вестник ненависти и предисловие к отдалению. Они приятны, только когда невелики и если корень их — благорасположение. Я говорю об этом:

Быть может, после упреков ты и подаришь то, из-за чего упрекала, и увеличишь? Сколько было дней, когда видели мы ясность, а в конце их услышали мы гром. Но возвращалась ясность потом, как мы знаем, и ты также, надеемся мы, вернешься.

И было причиною произнесения мною этих стихов недовольство, возникшее в день, подобный описанному из дней весенних, и произнес я их в это время.

Были у меня некогда два друга, братья, и отсутствовали они, путешествуя, и затем прибыли. А меня поразило воспаление глаз, но братья медлили посетить меня, и я написал им, обращаясь к старшему, стихотворение, где есть такие стихи:

Пересчитывал я брату упреки, болезненные для слышащего,
Но, когда покроет мрак солнце, что подумать о восходящей луне?

Затем следует разрыв, вызванный сплетниками, и предшествовала уже речь о них и о том, что рождается от ползанья их скорпионов; иногда бывает оно причиной разрыва окончательного.

Затем бывает разрыв из-за пресыщения. Пресыщение — одно из свойств, вложенных в человека природой, и лучше для того, кто испытан этим, чтобы не был предан ему друг и не имел бы он истинных приятелей. Он не тверд в обещании, не стоек в дружбе, недолго длится его внимание к любящему, и не верят его любви или ненависти, и наиболее подобает людям не считать его в их числе и избегать общения и встречи с ним, — не получат они от него пользы. Поэтому отдалили мы это качество от любящих и отнесли его к любимым — они вообще люди клеветы и подозрения и идут навстречу разрыву. Что же касается того, кто украшает себя именем любви, а сам склонен к пресыщению, то он не из любящих и заслуживает, чтобы объявили бесценный его позолоту, и изгнали его из среды людей с этим свойством, и не входил бы он в их число. Я никогда не видел, чтобы это качество одолевало кого-нибудь сильнее, чем Абу Амира Мухаммада ибн Абу Амира, — да помилует его Аллах! — и если бы описал мне описывающий часть того, что я знал о нем, я бы, наверное, ему не поверил. Люди такой природы скорее всех тварей влюбляются и наименее стойки против любезного и неприятного — наоборот, отвращение их от любви соразмерно их поспешности к ней. Не доверяй же склонному к пресыщению, не занимай им своей души и не помогай ей надеждой на его верность. А если толкнет тебя на любовь к нему необходимость, считай его сыном часа и обходись с ним по-новому каждый миг, сообразно тому, что увидишь ты из его изменчивости, и отвечай ему подобным же. А Абу Амир, о котором шла речь, видел девушку и не мог терпеть без нее, и охватывали его огорчение и забота, едва его не губившие, пока он ею не овладеет, хотя бы и преграждали к этому путь шипы трагаканта. Когда же убеждался он, что девушка перешла к нему, любовь становилась отчуждением, и прежнее расположение — бегством, и тревога без этой девушки — тревогою при ней, и влечение к ней — влечением от нее, и продавал он ее за ничтожнейшую цену. И таков был его обычай, так что сгубил он на то, о чем мы говорили, большое число десятков тысяч динаров, а он — да помилует его Аллах! — был при этом из людей образованных, острых, проницательных, благородных, мягких и сметливых и пользовался великим почетом, знатным положением и высоким саном. Что же касается красоты его лица и совершенства его внешности, то перед этим останавливаются определения и изнемогает воображение, описывая малейшую его часть, так что не берется никто описать его. И улицы становились бедны прохожими, так как люди старались пройти мимо ворот его дома в той улице, что начинается от Малого канала у ворот нашего дома, в восточной стороне Кордовы, и продолжается до улицы, примыкающей к дворцу в аз-Захире. А на этой улице был дом Абу Амира — помилуй его Аллах! — смежный с нами, и ходили по ней только для того, чтобы на него посмотреть. И умерло от любви к нему много девушек, которые привязывались к нему воображением и плакали о нем, но обманул он их в их надежде, и стали они наложницами несчастья, и убило их одиночество.

Я знал одну девушку из числа их, которую звали Афра, и помню я, что она не скрывала своей любви к Абу Амиру, где бы ни сидела, и не высыхали у нее слезы. И она перешла из его дома к Баракату-всаднику, содержателю девушек.

Абу Амир — помилуй его Аллах! — рассказывал мне про себя, что ему надоело его собственное имя, не говоря о другом, а что касается его друзей, то он менял их много раз в жизни, несмотря на ее краткость. И он не мог остановиться на какой-нибудь одной одежде, точно Абу Баракиш, — иногда он был в одежде царей, а иногда — в одежде гуляк.

И надлежит тому, кто испытан общением с человеком подобных качеств, как бы то ни было, не отдавать всего своего рвения любви к нему, и выставить утрату надежды на его постоянство противником своей душе. И если увидит он признаки скуки, пусть порвет с ним на несколько дней, чтобы оживился его ум и удалилось от него пресыщение, а затем пусть вернется к нему — иногда любовь бывает при этом долгой. Об этом я говорю:

Не надейся на пресыщенного — пресыщенный — не защита. Любовь пресыщенного — оставь ее: это заем без отдачи, потребованный назад.

Есть еще вид разрыва, который берет на себя любящий, и бывает это, когда видит он, что любимая жестока и склоняется не к нему, а к другому, или же если не покидает его человек докучливый, — видит тогда влюбленный смерть, и глотает он горе и печали, а откусить едкий колоквинт легче, чем видеть неприятное. И удаляется он, а печень его разрывается, и об этом я говорю:

Я покинул любимую не из ненависти — дивное диво влюбленный, который покинул! Но глаз мой не мог бросить взора на черты газеленка-изменника. Смерть приятнее вкусить, чем любовь, доступную приходящему и уходящему. В душе — огонь ярко пылающий — дивись же влюбленному, что печален, но стоек! Позволил Аллах в вере своей, чтобы плененный боялся пленившего. И разрешил он неверие из страха пред гибелью [83] , так что видишь ты правоверных, подобных неверному.

Рассказ

Вот нечто удивительное и ужасное из того, что бывает при этом. Я знаю человека, сердце которого охватило безумие из-за любимой, от него удалившейся и его избегавшей, и терпел он страсть некоторое время. И потом послали ему дни дивное предзнаменование близости, которое приблизило его к осуществлению надежды, и когда между ним и пределом его мечтаний оставалось лишь время сказать «нет!», — вернулись разрыв и отдаление еще большее, нежели прежде.

Я сказал об этом:

До судьбы моей была у меня нужда — сочетало ее отдаленье с Юпитером, И привел ее Аллах ко мне по милости, но только лишь она приблизилась на полет камня, Отдалил он ее от меня, и как будто она не являлась глазам и видна не была.

Я сказал еще:

Приблизилась надежда, и протянул я, чтоб взять ее. руку, но отвернулась она, направляясь к небесным воротам. И стал я лишенным надежды, а был я уверен, и пребывает надежда со звездами, а она близ меня обитала. И был я внушавшим зависть, а стал я завистником, и надеялись на меня, а теперь я сам надеюсь. Такова уж судьба с возвращеньем своим и движеньем — пусть не питает доверья к судьбе тот, кто разумен.

Затем следует разрыв из ненависти, и тут заблуждаются сказания, и истощаются ухищрения, и великим становится бедствие. Вот что оставляет умы смущенными, и тот, кого поразила такая беда, пусть присматривается к возлюбленному его возлюбленной и стремится к тому, что приятно любимой, и надлежит ему избегать того, что, как он знает, любимой неприятно. Иногда это смягчает любимую к любящему, если любимая из тех, кто знает цену согласию и тому, что ее желают, а кто не знает цены этому, того нет надежды вернуть, — напротив, твои добрые дела для него проступки. И если не может человек вернуть любимую, пусть стремится он к забвению и пусть взыскивает со своей души за беды свои— и неудачи и старается достичь желаемого, каким только возможно способом. Я видел человека с таким свойством, и скажу об этом отрывок, который начинается так:

Послан в испытание мне человек, — когда бы поставил я перед ним смерть, наверное молвил бы он: — О, если бы был я в могиле!

Оттуда же:

Не виновен я, если гоню своих верблюдов к водопою, а жизнь делает дурным мое возвращенье. Что за дело солнцу, светящему на заре, если не замечают его слабые зрением?

Я говорю:

Как ужасна разлука после близости, как прекрасна близость после разлуки! Таково изобилие после бедности, и бедность, что приходит к тебе после изобилия.

Я говорю еще:

Известные свойства твои двояки, и жизнь в тебе сегодня двойная. Подобна ты ан-Нуману в прошлом — ведь было у ан-Нумана два дня: День благоволения — в нем для людей отрада, и день гнева и враждебности к людям [84] . День милости твоей достается другому, а мой день от тебя — день зла и разлуки. Но разве любовь моя к тебе недостойна того, чтобы воздала ты за нее милостью?

Я скажу еще отрывок, где есть такие стихи:

О ты, в ком нанизана вся красота, как нанизан жемчуг в ожерелье, - Отчего это гибель приходит ко мне от тебя с умыслом, когда лик твой — взошедшая звезда счастья?

И еще скажу я поэму, которая начинается так:

Час ли это прощанья с тобой или час собранья [85] ; ночь ли разлуки с тобой или ночь воскресенья? А разлука с тобой — наказание ли единобожника — оно кончится и надеется он на день встречи [86]  — или муки людей нечестивых?

Оттуда же:

Да напоит Аллах дни, что минули, и ночи — напоминают они ненюфары, блестящие, расцветшие. Листья их — дни, что прекрасны и ярко сияют; стебель их — ночи, что сокращают нам жизнь. Мы наслаждались ими, живя в дружбе и близком общенье; уходили дни — мы не знали, приходили — не знали мы также. А за ними настало для нас время — похоже оно, несомненно, на прекрасную верность, которой пришла вслед измена.

Оттуда же:

Не отчаивайся, о душа! Быть может, вернется к нам время, и к нам обратится лицом, не спиною, оно. Так возвратил, милосердый, обратно власть роду Омейи, ищи же защиты, душа, у стойкости ты и терпения. В этой поэме восхваляю я Абу Бекра Хишама ибн Мухаммада, брата повелителя правоверных Абд ар-Рахмана аль-Муртады [87] , — помилуй его Аллах!

Я скажу еще:

Душа не объемлет ли в нас всего, что далеко иль близко, хоть она за преградой груди? Так и вся жизнь — она тело, а любимая в жизни — дух ее, охвативший в ней все; если хочешь, распытывай это.

Оттуда же:

Ее дань доставляют к ней и милость, но, когда она ее от них примет, отвечают ей благодарностью. Так и всякий канал на земле, — хоть до краев он полон водою, все же изольется она в пучину морей.