Дворец эмира в Кеше. Эмира Абдаллаха и Тимура мы застаем в тронном зале в тот момент, когда эмир, роскошным платочком вытирая с глаз влагу, говорит Тимуру:
— Минуло полгода с тех пор, как мы остались без нашего отца. Но ни слова об этом мой сын! Поговорим о другом.
— Я готов служить своему эмиру — отцу. Прикажите, что должен я сделать для вас? Что и кто вас беспокоит?
— Вот вопрос, достойный сына и доблестного воина!.. Не скрою меня беспокоят… ваш дядя… Хаджи Барлас и его… дружок… этот пьяница Байан Сулдус. Вот почему здесь вы, мне нужны мои люди! — говорит Абдаллах и хотя рядом нет никого, кроме стражников, застывших вдали у дверей, он знаком просит собеседника наклонится к нему и когда тот исполняет просьбу, произносит на ухо полушепотом. — Не кажется ли вам, сын мой, что столицей Мавераннахра должен быть… Самарканд?
— А Кеш?
— О, нет! Нет! Пожалуйста не говорите мне о Кеше… Пожалуйста, ни звука! — Тимуру на миг — другой кажется, что это «ни звука» связано с размышлениями о возможности переноса столицы, но, оказывается, что внимание эмира отвлекло пение перепелки. — Слышите! Как поет! Какие переливы! Вам в Самарканде не приходилось видеть… бои перепелов?
— В Самарканде много истинных любителей перепелиного пения и… перепелиных боев, — говорит не без иронии Тимур.
— Я полагаю, вы правы: да Самарканд стал бы достойной столицей великого Мавераннахра. Но…
— Что «но», сын мой, договаривайте!
— Подоспело ли для этого время?
— Разве поторопить время не в наших силах? — говорит «глубокомысленно» Абдаллах. — Кеш и… Самарканд — разве выдержит сравнение общипанный наполовину дрозд с набирающим высоту лебедем?
— Но гнездо дрозда — гнездо и Хаджи Барласа. Захочет ли он, чтобы это гнездо было разорено?
Абдаллах долго молчит, а затем молвит и в его словах мы слышим едва ли не по–детски неприкрытые флюиды искренней тревоги:
— Я долго живу в Кеше, сын мой, но он для меня большая загадка. Сейчас тем более… И дело, конечно не в пении перепелок — скажу откровенно: здесь, для меня, каурнасца, нет гарантии… ну, этого… спокойствия…