Вроде бы история Тимура изучена основательно. Вместе с тем имеется немало разногласий, несовпадений и даже противоречий. Так, например, в одних источниках утверждается, что после делийской кампании Великий эмир выступил в поход на запад в конце 1399 года, в других — в мае 1400 года. Наше Перо придерживается второй версии, последуем за ним и мы.

Путь от Самарканда до Тебриза не близкий, тем более что Тамерлана сопровождает Сарай-Ханум, отобранная ею лучшая часть гарема Повелителя, а также невестки. Словом, изначально якобы едут в гости к старшему сыну в Тебриз. Там, где женщины, там и вино, и соблазн. И если не каждый день, то после длинного перехода — очередной пир, после которого уже немолодой Тамерлан более не может сидеть в седле, и для него китайские инженеры соорудили специальную мягкую повозку на рессорах.

Тамерлан быстро оценил все преимущества комфортного перемещения. Ведь целый день трястись в седле или полулежа в роскошном экипаже на широком ровном караванном пути — большая разница. Почему он раньше об этом не догадался? А потому что Тимур в 1400 году и всего пять лет до этого — это тоже два разных человека.

Тогда, пять-шесть лет назад, эти места — Ширван, Хорасан, Мазендеран, горы Эльбрус, Гилян и весь Иран — он только-только завоевывал. И, как предводитель войска, должен был показывать личный пример мужества, стойкости, выносливости и терпения. И путь пролегал не по обжитым местам, где всюду охрана, а более по тропинкам-проталинкам, чтобы внезапно, быстро, врасплох. И было не до повозок, а порой пешком и вплавь приходилось идти. Лишь в 1395 году на Тереке он впервые одолел мощную армию — армию государства Золотой Орды. Вот когда он основательно разбогател, и только тогда о нем заговорили как о силе, и только после этого он мог содержать настоящую армию, подчинить себе почти всех.

Ну а после Дели, где среди многих захваченных сокровищ была мировая загадка — так называемый «алмаз Тимура» размером в его кулак, его авторитет, то есть богатство, стали вне конкуренции — это, в принципе, то, о чем он всегда мечтал. Так что ж его на старости лет, больного, вновь повлекло в поход? Амбиции, жадность, авантюризм? Конечно, теперь мы можем только предполагать, но, кажется, это уже болезнь — потребность воевать, побеждать, убивать, грабить, словом, если не «на коне», то хотя бы в повозке. Тем более что это ныне, учитывая возраст, удобно. Да и территории на тысячи верст кругом — все его. А ведь это места, где он в молодости лишь по ночам, которая по воровским тропам и тайным засадным местам знал, даже в плену побывал, раненый бежал. Так это только то, что мы знаем из его якобы под диктовку записанной биографии. А что было на самом деле — один Бог ведает. Так что теперь лежит себе Тамерлан в повозке во время долгого пути и блаженствует: то в шахматы играет, а захочет — писарю свой героический эпос диктует. Может быть, именно так была написана его личная биография, где в первой части содержится описание «блестящего спектра магических цветов, осеняющих голову Тимура, как идеального правителя, как человека, которому удивительными судьбами вручена непонятная власть над миром и бесчисленным множеством людей».

Любая биография по-своему интересна, но биография незаурядной личности, как Тамерлан, — особое пристрастие. Разумеется, вопросов много. И то, что сейчас видится как обыкновенный бандитизм, терроризм, в те времена (да и сейчас кое у кого) — воспринималось как геройство. И это притом, что некоторые исследователи утверждают: данная «Биография», впрочем, как и «Уложение», — некие литературные компиляции, переписанные благодарными потомками через лета, если не века.

В этом смысле к ней претензий нет, ибо мы полагаемся на знания Пера, следуем за ним, но и у нас возник вопрос: а почему такая выдающаяся биография вдруг обрывается в возрасте 39 лет, когда самые великие дела еще впереди?

Может быть, потому, что в это время он вначале захватывает в плен, а потом коварно убивает свояка, брата жены, дядю его старших сыновей, соратника, а выражаясь современным языком, просто подельника — эмира Хусейна, и становится хозяином обширных территорий и людских масс.

Об этом мы уже писали. И зачем притворяться? Ведь повторы в литературе скучны и даже губительны. Так дело в том, что наш роман с весомой претензией на исторический, по крайней мере, многие персоны, даты, факты и события сугубо историчны. Просто мы кое-где, в меру наших скромных возможностей, да полагаясь на силу Пера, пытались местами пофантазировать, либо выдвинуть свои версии, хотя бы логически представить ход исторического процесса.

В этом срезе, а именно историческом, некие отступления, тем более повторы необходимы. И это не потому, что есть заезженная фраза «история повторяется», а потому что нашему герою Тамерлану уже пошел шестьдесят пятый год, и, может быть, ранее о смерти он, как и все люди, уже думал, да все отодвигал от себя, богоизбранного, но теперь об этом стал всерьез задумываться, и тому подтверждение — написал завещание. Это серьезный жизненный рубеж. И интересно, поменялось ли с возрастом мировоззрение, критерии, нрав и мораль. Ведь что ни говори, а Тамерлан — порою — человек весьма верующий, по крайней мере, это на словах, в записях. А может, он где-то прав, действительно борется за веру, за очищение, во имя Бога и справедливости?

О, сколько можно философствовать, точнее, умничать, по-своему рассуждать. Давайте лучше отдадимся Перу: Как было? Как стало? А выводы — у всех разные, свои. И если сегодня задать вопрос: вот вы живете в средневековой Азии, кем вы бы хотели быть — простым дехканином, купцом, ремесленником или Тимуром? Как бы кто ответил? Любопытно, интересно, парадоксально. Но раз мы уже дожили с Повелителем до преклонного возраста, давайте не будем его бросать. Продолжим роман и ту историю.

Едет Тимур на запад, едет покорять, на сей раз едет в повозке. Конечно, это очень удобно, учитывая его возраст, болезни. Да, оставаясь наедине в закрытом пространстве, все чаще представляешь гроб, могилу, смерть. Это не по душе. Нечего думать

о будущем, пусть даже неизвестном. Лучше думать о прошлом,

о его росте, становлении, величии. Поэтому рядом сидят писцы, историки: нечего время зря терять, надо писать о себе, ту же «Автобиографию», «Уложение». Тут же отметим, что эти, скорее литературные, нежели исторические труды, не какие-то безграничные, многословные опусы с бесконечными славословиями и самовосхвалениями — это весьма лаконичные и емкие труды. И первое, что бросается в глаза, — это безмерная самоирония и даже самокритика. Видимо, именно эти качества наряду с другими позволили Тимуру преуспеть в своих делах. Ведь самокритичный человек в первую очередь постоянно недоволен собой, изводит себя и все время рвется все к большему успеху. А само-ирония — противоядие против льстецов, этих главных врагов любой самобытной личности. И не из-за скромности, а только благодаря великому чувству самоиронии, которое не дает зазнаться, кичиться, словом, сойти с ума, Тимур не называл себя ни Великим, ни Поднебесным и прочим, а всегда подписывался скромно: эмир Тимур.

В отличие от Великого эмира Тимура мы страдаем излишней словоохотливостью, но раз дошли до этой страницы, надо потерпеть, ибо, забегая вперед, скажем, что мы, как могли, уже описали шестьдесят пять лет жизни Тимура, осталась малая часть: попытаюсь дописать, а вы — дочитать.

Как известно, Ибн Арабшах был бессменным рабом-писарем при Повелителе в последние годы его жизни. И при всей своей нелюбви к Тамерлану позднее отметил, что Великий эмир, диктуя «Уложение», постоянно общался с учеными-историками, и зачастую с помощью личного анализа он мог делать поразительные выводы. Так о чем же думал Тамерлан во время долгого пути на запад, полулежа в своей роскошной повозке? Неужто

о смерти? Грехи замаливал? Конечно же, нет! И это вскоре прояснится. Он думал только о войнах, точнее, победах, и путях к ним. И в этом он теперь мог опираться не только на опыт своего предшественника — ревностного кумира Чингисхана, но и на не менее богатый свой.

Тимур всегда говорил, что «Бог мне благоволит», «мне сопутствовала удача», «я видел предзнаменование — вещий сон, свою победу». Так неужели он был таким суеверным невеждой, что полагался на знахарей и звездочетов, удачу и судьбу? Никогда. С самой молодости и до конца своих дней он был собран, расчетлив, гибок и силен. Что касается веры, точнее будет сказать, религии, Тамерлан был не просто терпим ко всем вероисповеданиям, он умело использовал религию в управлении массами. Например, будучи уже в зрелом возрасте, попав на службу к монголам, он довольно легко забыл, что мусульманин, и стал язычником и буддистом. Он воевал за веру, а в его рядах были целые тумены православных грузин и даже индусы. В его империи почти все финансовые потоки контролировали евреи, они были в близких отношениях с Тамерланом, и, тем не менее, в угоду местной знати, он в Бурсе согнал всех евреев в синагогу и заживо сжег их. Зная, что со времен монголов на азиатском континенте большое влияние имеют несториане, Повелитель тоже поддерживал их. Но когда возникала политическая целесообразность, он в угоду Византии и католической Европе казнил их лидеров. Его другом, послом и шпионом (как ныне говорят, видимо, двойным агентом) был католик архиепископ Иоанн Султанийский. Так что каноны веры Тамерлана никак не стесняли, и, как ранее отмечалось, он ими мало руководствовался, разве что в угоду своим целям.

На судьбу и случай он тем более никогда не полагался. К каждому поединку готовился основательно, разносторонне и тратил на это не месяцы, а годы, используя при этом дипломатию, мысль, расчет, хитрость, коварство, подкуп, измены, психическое воздействие, болезни, вплоть до того, что он, якобы для примирения, послал в жены своему злейшему врагу — туркмену Кара-Юсуфу — свою красавицу-дочку, рожденную наложницей, заразив ее страшной болезнью.

Даже если его силы гораздо превосходили, Тамерлан и тогда выискивал всякие уловки, выгоды, в итоге, любую мелочь, которая могла бы помочь в успехе. Отсюда очевидный вывод: если бы «случай» и «расположение звезд» имели бы первенствующее или даже какое-нибудь влияние на сознание Тамерлана, он не стал бы таким, а в общем аспекте, сама история перестала бы быть наукой.

В то же время глубоко ошибочно мнение, что стоит только потратить несколько лет на прочтение известного числа книг, как можно сделаться историком, который будет в состоянии написать историю великой личности, целого народа, и сочинение его станет авторитетом по тому предмету, на изложение которого имеет притязание (где-то про нас, но не про всезнающих Перо).

А если серьезно, то цель и задача любой науки, в том числе и исторической, — это изучение общих законов и закономерностей общественно-исторических явлений и общей истории человечества. В этом смысле необходимо изучать глобальные явления, массы, а не отдельные личности, их дни рождения, с кем были в браке, и прочее, чем грешим мы. Однако у нас есть оправдание — данное сочинение претендует быть историческим, но в то же время это роман, где мы с помощью Пера пытаемся этой истории придать некую поэтичность, романтику или, если проще сказать, интимность, с надеждой, что это где-то поучительный урок по части добродетели, а где-то — предостережение от безрассудного и безнравственного. Впрочем, о какой нравственности можно говорить, когда речь идет о завоевателе Тамерлане? Ведь с самого начала данного изложения мы награждаем его эпитетами: варвар, дикарь, деспот, тиран, равно как великий, гениальный, смелый, чадолюбивый, патриот, градостроитель, мыслитель. Так кто же такой Тимур, раз мы о нем пишем? А наше Перо подсказывает, что о том же самом думает и сам Повелитель, находясь на этапе нашего основного повествования в закрытой повозке. В этом смысле, действует чисто психологический аспект.

Когда Тимур ехал в седле, в кругу своих воинов, он чувствовал себя среди них как единое целое, как масса людей, подчиненная одной цели, одной задаче — может быть, кого-то покорить, одолеть, разбогатеть. Теперь, глядя или подглядывая из маленького дребезжащего окна, он невольно ощущает себя изолированным или сторонним наблюдателем этой передвигающейся массы. И, может быть, задает вопрос: куда, за кем и зачем они идут? Почему они ему подчиняются, так возвеличивают, боятся и лебезят? Неужели он действительно такой выдающийся, сверхчеловек, богоизбран? Он сам не глуп и понимает, что это все не так. «А в чем же дело?» — задает вопрос он, зададим и мы. И раз взялись за эту тему, постараемся, как мы считаем, на этот вопрос хотя бы частично ответить, тем более что пишем древним Пером, рукою, а не современным компьютером, тем более что сам Тимур нам в этом поможет: ведь помимо варварств он оставил след своего пера. А там четкий намек, что в поисках самого себя он следовал по тому же пути, что и его предшественник — Чингисхан. А тут сразу же оговоримся, что расхожее мнение, будто личность творит историю, — это невежественный примитив, домысел литературы, но никак не научный взгляд.

Что касается личности, применяя дедуктивный метод, отметим, что общество, или человеческий род, формируется под воздействием физико-географических факторов, таких как климат, пища, почва, и другие составляющие природы. В зависимости от этих факторов идет развитие общества, а уже сама общественная среда создает условия и способствует вызреванию личностей, к примеру, таких как Гомер и Македонский, Чингисхан и Ибн Сина, Шекспир и Магеллан, Ньютон и Наполеон, Эйнштейн и Ленин.

А возвращаясь к личности Чингисхана, отметим, что, согласно Джувейни, местом обитания, происхождения и рождения монголов была огромная степь, ширина и длина которой таковы, что путь от одного ее края до другого занимает семь или восемь месяцев. На востоке она граничит с землями китаев, на западе — со страной уйгуров, на севере — с землями киргизов и рекой Селенгой до озера Байкал, а на юге — с владениями тангутов и тибетцев. По рельефу — это сплошное нагорье, по почве — камни и пески, пустыня и полупустыня, по климату — резко континентальный, когда сухо и пески, но жарко летом, и постоянный ветер и мороз зимой, по общему виду — скудость. Словом, не жизнь, полупустынная голая степь. И сейчас, а тем более в древние времена здесь мало пищи, значит мало животных и людей.

Вместе с тем, как явствуют исследования, климат на Земле порою меняется. И вот в период с VI по IX век над Монгольским нагорьем и даже пустыней Гоби начались значительные осадки. Степь зацвела, расцвела. Там, где обильные пастбища, появились тучные табуны. А Библейский закон гласит: там, где много хлеба, много браков, большое потомство.

Монголы и их родоплеменные соседи — родоплеменные кочевники, они едят не хлеб, а больше мясо, конину, запивая кумысом. При такой еде и традиции, что такое понятие, как вдова и незамужняя, у детородной женщины отсутствует, численность населения стала возрастать чуть ли не в геометрической прогрессии. Кочевники под стать своей природе и логосу — люди свободные, независимые, своенравные. В таком относительно независимом обществе нет строго классового расслоения, и в какой-то степени быстро происходит накопление богатства.

Определенное богатство обеспечивает некий досуг, а досуг — это возможность самого главного на земле, возможность приобретения знания. А какое знание у кочевника? Это скачки, игры, когда всадник сливается с выносливым конем, это охота-забава, когда легко пользуются луком во время галопа, это аркан, как удачливая жизнь, когда даже сайгак не убежит. С виду все это примитивные знания, но это знания того быта и того существования, и они, скорее всего, стали бы шагом или прелюдией следующей производной богатства — к тому строгому классовому расслоению, а впоследствии — к цивилизации.

Однако вновь в историю вмешалась природа. В X, а еще явственнее в XI веке умеренный климат Монголии сменился на прежний — резко-континентальный. Количество осадков — совсем мизер, засуха, массовый падеж скота. А что делать огромному количеству населения? Чем питаться? Чем заняться? Ведь ограниченный природный ресурс не может прокормить столько людей.

Самые надежные источники — великие персидские историки монгольского периода Рашид ад-Дин («Сборник летописей») и Ата-Мелик-Джувейни («История Завоевателя Мира») — почти одинаково описывают жизнь кочевников дочингисхановского периода. «Каждое племя или два племени жили отдельно; они не были едины, и между ними не стихали войны, и не прекращалась вражда. Некоторые из них считали воровство и насилие, разврат и безнравственность занятиями, свидетельствующими

о мужественности и превосходстве. Хан китаев взимал с них дань и забирал их товары. Одежда их была сшита из шкур собак и мышей, а питались они мясом этих животных и другой мертвечиной. Вместо вина у них было кобылье молоко, а десертом им служили плоды дерева, напоминавшего сосну, которое они называли кушук, и рядом с которым в тех краях не было никаких других плодоносящих деревьев, растет оно даже кое-где в горах, где по причине чрезвычайного холода нет больше ничего. Отличительным знаком каждого военачальника были стремена, сделанные из железа, поэтому можно представить, каковы были у них другие предметы роскоши. И они пребывали в бедности, лишениях и несчастиях, пока не взметнулось знамя удачи Чингисхана».

Джувейни был на высокой службе у внука Чингисхана — Хана ханов — Менгукаана, и, наверное, поэтому далее порой грешит излишним славословием, даже открытой лестью, намекая, что это дарованная Всевышним судьба. На самом деле это жизнь авантюриста, афериста, разбойника и в этом отношении человека сильного, смелого, упорного, жесткого, терпеливого и выносливого.

Настоящее имя Чингисхана — Темучин, что, странное совпадение с Тимуром, переводится с монгольского «железо» иль «кузнец». На этом основании есть мнение, что он сам кузнец и происходит из династии кузнецов. На самом деле, его отец Есенгуй тоже был разбойником. В один из удачных дней, когда отец приволок в стан похищенного вождя соседнего татарского племени, у него родился сын, и его нарекли именем пленника Темучин.

Промысел разбойника всегда опасен. Отец Чингисхана прожил недолго, богатств не оставил, а то, что было, кровники отобрали.

Чингисхан, тогда еще Темучин, — старший из четырех сыновей. (Есть ли сестры — мы не нашли. В этом отличие от Тимура. Тимур своих сестер очень любил, построил мавзолеи и дворцы в их честь, и потому они известны.) На его юные плечи легла нелегкая ноша кормильца, эта ситуация экстремальна. А, как известно, в экстремальных ситуациях человек думает только о пище и о себе.

Наверное, была возможность у Темучина наняться пастухом, слугой, в охрану. Тогда он мог бы просуществовать. Но помощь семье? Словом, эта батрацкая жизнь его не прельстила, он пошел по стопам отца. И, скажем так, по молодости или слабости совершил ошибку, какое-то злодеяние по отношению к своим близким родственникам.

Если любое насилие над человеком иного племени — удаль и геройство, то то же самое по отношению к своим — позор и преступление. Это раскрылось, Темучин бежал. Его долго преследовали. Много дней он скрывался в лесу без пропитания, боясь покинуть скрытое логово. И трудно представить, что же он такое натворил, что, дабы его поймать, была вызвана помощь из соседних племен, и даже назначена плата за голову — не нашли.

После этого до смерти напуганный Темучин бежал, по одним данным, на север, в прибайкальские степи, по другим — на юг, к китайцам. Чем он там занимался — неизвестно, но смеем предположить: либо пастухом — на севере, либо батраком — на юге. Этот период продолжался два-три года, и когда Темучин окончательно возмужал и уже в какой-то мере познал жизнь, он решил — лучше соколом день, чем вороной сто лет. В чужих краях без поддержки особо не развернешься, и он вернулся в родные края, вновь занялся разбойничьим делом, но уже с иным размахом и несколько иначе. Его удаль была замечена, и его на службу примерно такого же характера пригласил некий богатей Онг-хан, ярый враг племени Темучина.

На службе Онг-хана Темучин провел не один десяток лет, проявил мужество, смекалку и от простого воина дорос до начальника вооруженных сил, так что его влияние и авторитет были настолько сильны, что воины, да и простые жители прислушивались и обращались более к нему, нежели к хану.

Понятно, что Онг-хан это терпеть не желал. В открытую сместить Темучина он тоже уже не мог: так поставил себя военачальник. И тогда хан решил коварно убить Темучина. Последний об этом узнал, с кучкой преданных ему воинов бежал. Была погоня, бой, и, несмотря на то, что у Онг-хана было значительное численное преимущество, он потерпел поражение, погиб. Родственников Онг-хана Темучин поголовно истребил, его богатство захватил, провозгласил себя ханом племени. (Так написано и у Джувейни, и в «Сокровенном сказании» монголов.) И удивительно, как схожа эта часть жизни Чингисхана с биографией Тимура.

Темучин стал ханом. Богатый человек, уже в годах — 47–48 лет, по тем временам, очень солидно. У него большая семья и якобы можно спокойно, в довольствии доживать свой век. Да у монголов в общем, а в частности — у повидавшего жизнь Темучина есть опыт, и они знают, что покой, расслабленность, упование на судьбу — деградация, убогость, бедность, рабство.

Теперь Темучин не простой разбойник, что прячется за холмами вдоль дороги. Отныне он хан, и на этом останавливаться не собирается. И не хочет он более китаям дань платить — сам хочет с них брать. Но для этого силенок очень мало, и он всячески пытается объединить монгольские племена: одних — лаской, по-родственному, других — подкупом, третьих — силой. И примечательно, что он для достижения этого действует разносторонне.

Есть предание, что в те времена в Монголии жил человек по имени Теб-Тенгри, который, видимо, будучи блаженным, в лютые морозы ходил по горам и степям почти что голым. Темучин не раз приглашал к себе этого странного человека. И вот Теб-Тенгри уходил надолго в горы, а возвратившись, твердил: «Всевышний говорил со мной и сказал: «Я отдал все лицо земли Темучину и его детям и нарек его Чингисханом. Велите ему вершить правосудие так-то и так-то».

С тех пор к Темучину потянулся народ со своими заботами со всех уголков бескрайней степи. И он, по возможности, всем помогал. Будучи человеком дальновидным и здравомыслящим, Темучин не страдал болезнью накопительства. Все, кто был рядом с ним во времена восстания, все его родные, близкие, друзья были так одарены, что их состояние было соизмеримо с его достатком. Это действовало на уровне благ, а что касалось власти, то тут была абсолютная автократия. В древних источниках описан характерный эпизод, когда Темучин собрал пир, куда пригласил соседних вождей. И в разгар веселья подвыпивший Теб-Тенгри стал говорить лишнее: что это он возвел Чингисхана, мол, его духовный наставник, и даже в чем-то выше него. За Темучина выступил младший брат, началась драка, которую остановил хан и потребовал драчунов на улице выяснить отношения. Здоровый Теб-Тенгри только ступил за порог, как несколько воинов тут же переломили ему хребет.

Подчиненность и дисциплина у Чингисхана были жесткие и жестокие. Мы уже об этом писали, но напомним, что когда

Чингисхан был при смерти, его старший сын хотел было сделать попытку взять бразды в свои руки, что вскоре было бы неизбежно. И за это первенцу тоже переломали хребет, бросили заживо, как врага, на съедение коршунам и шакалам.

Одно из главных достижений Чингисхана — это то, что он в 1206 году сумел-таки собрать общий съезд — Курултай — всех племен степи. Это — помимо монголов — тумэты, ойраты, меркиты, татары, конкираты, кэрэиты, найманы и кыргызы. На Курултае, который длился более двух месяцев, решался вопрос об объединении всех сил и единоначалии. Там Чингисхан (он уже не Темучин) держал такую речь: «Мы кочевники — дети степи. Мы знаем, что такое табун лошадей, знаем, что такое стая волков, преследующая этот табун. По весне кони долго дерутся, определяют вожака, но и его не слушаются, все лягаются, даже с вожаком заигрывают, норовят отколоться от стада, их поедают. А в волчьей стае вожак — это все, зато добыча — всем поровну. А в лютые зимы все волчьи стаи объединяются, чтобы охотиться вместе. И тогда вожаки выделяют одного и ему беспрекословно подчиняются. У нас времена наступают лютые. Либо мы объединимся и не будем платить дань китаям, тибетцам и нападем на них. Либо, как сейчас, своих девочек будем отдавать в служанки, мальчиков — в пастухи, и при этом улыбаться, кланяться и дань платить, пока не исчезнем совсем. Кто со мной — сюда, кто против — свободен».

Большинство вождей поддержало Чингисхана, более того, они даже просили, чтобы он возглавил их. Были и такие, коих убеждали и принуждали. Ну а те, кто никак не согласился, покинули Курултай, но до своих племен они не добрались. Так же обошлись с их родными, а их богатство отобрали и открыто, по-честному (вот в чем притягательность Чингисхана) поделили между воинами.

После этого Чингисхан начинает формировать войско. Вот что об этом написано у его современников: «Что же до устройства войска, то со времен Адамовых до сего дня, когда большая часть земли находится под владычеством рода Чингисова, ни один царь не имел такое войско, где строго поделены десятки, сотни, тысячи, тумены. Это кочевники и крестьяне в образе войска, все, как один, — от мала до велика, от знатного до низкого — во время сражений рубят саблями, стреляют из луков и колют копьями и способны свершить все, что ни потребуется. Когда бы ни ставилась задача уничтожить неприятеля или усмирить бунтовщиков, они приготовляют все, что потребуется, — от различного оружия и снаряжения до знамен, иголок, веревок, верховых и вьючных животных, таких как ослы и верблюды. В день смотра они предъявляют свое снаряжение, и если чего-то не хватает, виновного жестоко наказывают. Справедливость доведена до того, что каждый трудится, как другой, и нет разницы в богатстве и власти. Если вдруг понадобится войско, издается приказ, что столько-то тысяч людей должны явиться в такое место, в такое время. И они не опоздают и не придут прежде времени ни на мгновение. Повиновение и послушание их таковы, что если начальник тумена, будь он от хана на расстоянии, отделяющем восход от заката, совершит оплошность, хан шлет одного единственного всадника, чтобы наказать его, как будет приказано; если требуется голова, он отрубит голову, а если золото, то заберет его у него».

С такой дисциплинированной армией Чингисхан двинулся на Китай. И в его армии не было никакого жалованья воинам, «ибо львы, пока не проголодаются, не выходят на охоту». И еще монгольская поговорка гласит: «Мори голодом свою собаку, чтобы она следовала за тобой».

А что же Китай? Китай периода раннего средневековья — это большая, богатая страна с колоссальным природным, а значит и человеческим ресурсом. Здесь устоявшаяся природная среда и такая же древняя цивилизация, которая дала человечеству целый ряд научных открытий. Это страна с высокой культурой, традициями, знаниями. Это империя, но увядающая империя, где есть устоявшийся немногочисленный класс богатой верхушки, незначительная прослойка, под ними — масса рабов и крестьян, которые доведены до рабского состояния, и им не дают даже головы поднять (полная угнетенность). В таком обществе перемены могут быть только в верхах в виде тайных дворцовых переворотов, и от них как таковых перемен не будет. В такой забитой угнетенной среде Чингисхана не взрастить, в такой среде даже достойного воина найти нелегко. Вот и приходится армию нанимать. И вновь посмотрим, как это описывают древние историки: «Совсем по-иному обстоят дела у других царей (имеется в виду, по сравнению с Чингисханом), которым приходится говорить с опаскою с собственным рабом, купленным за собственные деньги, как только в конюшне его наберется десяток коней; а уж коль поставят под начало этого раба целое войско, и он приобретет богатство и власть, тогда они не могут его сместить, и чаще всего он поднимает бунт и мятеж! Когда бы ни готовились эти цари пойти на врага, либо враг нападал на них, нужны были месяцы и годы, чтобы собрать войско, и наполненная до краев казна, чтобы выплатить жалованье и выделить земельные пожалования. При получении жалованья и содержания войско увеличивается на сотни и тысячи, а когда приходит день сражения, ряды его повсюду пусты, и никто не показывается на поле боя».

Образно, воюя против таких царей и их армий, Чингисхан и его потомки захватили почти всю Евразию, как говорится, от моря до моря. Да это ничуть не умаляет исторический феномен Чингисхана. И гораздо лучше об этом снова сказать словами историка, который жил в то время, в той среде и лично знал чингисидов: «Всевышний выделил Чингисхана умом и рассудком среди равных, а по мудрости и могуществу вознес его над всеми царями мира, поэтому все, что уже известно о порядках могущественных хосроев и записано об обычаях фараонов и кесарей, Чингисхан без утомительного изучения летописей и сообразования древностями, изобретал лишь из страниц своего собственного ума, а все, что было связано со способностями завоевания стран и относилось к сокрушению мощи врагов и возвышенных друзей, было порождением его собственной мудрости и следствием его размышлений.

Так что если б Александр, имевший страсть к талисманам и решению трудных задач, жил во времена Чингисхана, то учился бы у него хитрости и мудрости и не находил бы лучших талисманов для покорения неприступных крепостей, чем слепое повиновение ему.

Чингисхан в одиночку, с немногочисленным войском и почти без снаряжения сразил и покорил властелинов до самого горизонта от Востока до Запада, а тех, кто оказал ему сопротивление и восстал против него, согласно ясам и указам, кои он ввел, он истребил полностью вместе с их подданными, детьми, приспешниками, войсками, землями и областями. Было нам передано одно божественное откровение, гласящее: «Те, что суть Мои всадники, ими отомщу Я мятежникам против Меня, — и нет сомнения в том, что это указание на всадников Чингисхана и его народ».

Безусловно, Чингисхан — злой, но гений, и по масштабам полководческой деятельности значительно превосходит всех своих предшественников, а тем более последователей. Глазами современников этот необразованный кочевник — дикарь, просто чудовище. Он истребил целые народы, и страны просто перестали существовать, исчезли с лица земли, карты мира. Однако если посмотреть с позиций исследователя, сообразно времени истории, то Чингисхан — это прогресс, это колоссальный прорыв человеческой цивилизации, ибо именно Чингисхан и его войска объединили огромный континент с Востока до Запада. Именно чингисиды осуществили на огромном континенте полный контакт между расами, религиями, культурами, знаниями, нравами и традициями. Именно Чингисхан дал тот толчок — тот импульс, после которого всколыхнулся весь мир, и произошло: где столкновение, где расцвет, а где подлинное возрождение (имеются в виду страны Средней и Передней Азии, Руси и, конечно же, Европы). Нашествие монголов пробудило европейцев от некой спячки. Они получили порох и, думая об обороне, изобрели стрелковое оружие; а вместе с этим — научный и технический прорыв, ренессанс в культуре, и, желая еще больше получить от загадочного Востока, европейцы устремились туда по морю, и так был открыт и завоеван целый мир.

Чингисхан был умным и простым человеком, он не пытался изменить уклад своей жизни и тем более не мечтал сравняться с Богом, стать вровень с ним, как другие императоры. Он любил свою столицу Каракорум, но не стал особо менять ее облик, не возвел храмов, дворцов, пирамид, в том числе и мавзолей для себя, насилуя и истребляя сотни тысяч строителей. Зато он с помощью специальных гонцов и стоянок наладил скорую связь из конца континента в конец, по которой известие за десять тысяч километров доходило менее чем за месяц, и это где-то прообраз современной почты, телеграфа и даже Интернета.

Будучи человеком необразованным, даже неграмотным, тем не менее Чингисхан был наблюдательным, пытливым, узнающим и познающим этот мир, тонким психологом и дипломатом. Доказательство тому — Ясы Чингисхана. Это не самохвалебное, схоластическое «Уложение» Тимура — это свод законов, некий прообраз современных конституций и уголовного кодекса развитых обществ, на основании которых были созданы свободные от религиозной ереси суды. При монголах самым страшным преступлением было брать и давать взятку, лжесвидетельствовать, и тот, кто не докладывал о совершенном преступлении, наказывался более, чем сам преступник. Существует мнение, что, мол, Наполеон, когда был в заточении, сочинил свой кодекс по «Уложению» Тимура, — это, наверное, не так; первоосновой, скорее, были Ясы.

О полководческом гении Чингисхана не будем повторяться, только приведем одну фразу из Ясов: «Воин ест, спит и пьет только для того, чтобы в свое время, там, где надо, вступить в бой и победить иль умереть».

И, пожалуй, самое главное, о чем почему-то мало говорят, — Чингисхан знал, что мощь государства — в армии, а армию надо содержать, и для этого нужна, выражаясь современным языком, соответствующая экономика и финансы. И именно при Чингисхане была разработана прогрессивная и дифференцированная система податей и налогов, которую впоследствии взяли на вооружение не только страны Азии, но и Европы. По этой системе налогообразования никто, вплоть до Великого хана, не освобождался от налогов. И у Рашид ад-Дина есть занимательный эпизод, когда хану на какой-то юбилей преподнесли послы много дорогих подарков, и он мучается, не зная, что в казну, как налог, сдать. От налогов никто и никогда не освобождался, в том числе, точнее, в первую очередь, сами воины должны были всю добычу, пленных и женщин обязательно сдавать в специальную службу. А за это получали щедрое, а главное, справедливое вознаграждение. И, что самое интересное, в период между походами, дабы не было разгула и разврата, каждый воин превращался в крестьянина, обязан был завести в любой точке новую семью, дом, хозяйство, работать, платить налоги с дома и быть готовым в любой момент выйти на смотр, выступить в поход и бой. Вот какая экономика, армия и прирост населения.

Конечно же, Чингисхан — это личность в истории человечества, и если считать, что это случай, судьба или стечение каких-то обстоятельств, то мы скатимся к невежеству, примитиву, начетничеству. Чингисхан, как и всякая выдающаяся личность, — продукт природной среды, коей является и человек. Именно природные катаклизмы, земная среда обитания дала мощный импульс для бурного развития кочевников степи. А когда эта природная благодать так же резко исчезла, монгольское, точнее, все степное сообщество Дальнего Востока оказалось перед угрозой деградации и, может быть, исчезновения с лица земли, что случилось не с одним народом. Была альтернатива — не сдаваясь, ринуться в бой за существование. Это был мятеж, революция, переворот, и, как сейчас говорят, — необузданная пассионарность. Такое могло случиться только в свободном, независимом обществе кочевников, но никак в географически рядом находящемся рабовладельческом, угнетенном Китае. И это движение началось не сверху, не в так называемой «элите» общества, где критерий — только богатство, и от смены персон ничего не меняется, а снизу, когда голодный парнишка, сирота, за проступок изгнан из дома, из племени, с родины, но он бунтарь, он не сдавался, боролся, жил, и само степное, недовольное жизнью и существованием общество, надеясь на него, веря ему, о лучшем мечтая, выдвинуло его вожаком. И он их не подвел, повел в мир, в жизнь, в цивилизацию, в будущее. И понятно, и естественно, а может, и противоестественно, да иного в истории нет, этот путь в будущее, эта дорога в прямом и переносном смысле построена на костях, на судьбах, на горе одних, по которой будут ехать вперед другие.

Вот по одной из сотен построенных чингисидами через весь континент дорог, по широкой, ровной дороге через Мазендаран, Сари, Гилян, Решт, по прекрасной долине меж гор Эльбрус и Каспийским морем в сторону Передней Азии, в Тебриз, к сыну Мираншаху направлялся Великий эмир Тимур в летний зной 1400 года, наверное, вспоминая, думая о своем кумире Чингисхане, к которому он всегда относился с почтением, а с возрастом, очень часто сравнивая себя с ним, он стал к нему почему-то ревновать, даже завидовать.

Чингисхан прожил семьдесят два года, а ему всего шестьдесят четыре. Время еще есть. Но что это за время? Как стрела оно пролетает. А сколько еще дел, сколько планов, замыслов? И сердце вроде еще молодое, бьется, всасывает кровь, как голодный удав. И все же не то, не то, жизнь пролетает. А давно ли было время, когда он мальчишка, потом подросток, весь день телят пас, с одною мечтою — вечером пойти в чайхану, затеряться меж почтенных стариков и слушать рассказы о великом Чингисхане. А наутро в степи собирались мальчишки и начинали игру, и каждый хотел быть Чингисханом, но он и тогда всех побеждал, бил, как сейчас. А что? А что он получил? Вроде все. А подумаешь — жизнь почти что прошла. А главное он не сделал — не покорил, как Чингисхан, Поднебесную. А ведь над этой затеей он давно мыслит, все прикидывает, рассчитывает, уже давно там его шпионы, купцы, дипломаты работают, почву для него готовят, ведь там все — все богатство мира. Недаром, покорив Китай, Чингисхан сразу стал великим и неуязвимым. И планировал, что если Дели возьмет, то следующий поход будет на Пекин — ведь это мечта всей его жизни. Однако дети, его сыновья, которые ему должны были стать опорой и поддержкой, стали обузой и позором.

Старший из оставшихся сыновей — Мираншах — пьяница, с ума сошел, его приказы не исполняет. А что тогда будут творить остальные, какой пример? А почему? Ведь он все для детей сделал, целые царства подарил. Не хотят ценить то, что он с таким трудом, потом и кровью добыл. Зажрались? Конечно. Это сейчас, по совету духовного наставника Саида Бараки он в биографии приукрасил свою судьбу, мол, были скот, кони, даже рабы. Ничего не было, он сам был если не раб, то чужих телят пас. А Саид Бараки был старше, муталим в их селе, так бы там, быть может, и остался бы. Да однажды, когда Тимура за мелкое воровство била свора сверстников, этот Бараки, проходя мимо, заступился за него. Став великим, Тимур не забыл услугу: теперь и Саид Бараки велик. Кстати, он занимался и занимается духовным воспитанием его детей и внуков. Может, зря биографию переделал. Отпрыски возомнили из себя, они его страданий, его трудов не познали. А может, это из-за его грехов? Какие грехи? Он ярый борец за веру, за ислам!

А Мираншаха надо казнить. Сможет ли он? Должен. В назидание другим — должен. Именно для этого он с собой всех потомков, всех жен и невесток везет. Чингисхан уже на смертном одре лежал, когда за малый поступок — приказ, словно хана уже нет, посмел дать первенец Джучи, и лишь за это был жестоко казнен.

Сына казнить?! Миллионы казнил. А сына? Тяжело, ой как тяжело. И все же казнит. Мираншах наглец, мало всего прочего, так он посмел прислать письмо с претензией — почему наследником внука Мухаммед-Султана назначил? Каково? И приписал: «Тогда уж есть еще внук — Халиль, чем он не достоин?»

А Чингисхан ведь наследника не назначал, сказал, что в свободном обществе пусть Курултай себе вождя выбирает. Да ныне времена не те. И Чингисхан был дикарем, что мир вообще не видел. После себя даже могилку не оставил. А он, Тимур, уже строит себе мавзолей, и не простой. Хотя об этом думать и не хочется, еще время есть. Он во всем превзошел Чингисхана и жить будет дольше. Аминь! И, как советуют ему врачи, нечего думать

о плохом: хорошая пища, массаж, в меру старое вино и прекрасное юное тело, да спокойный сон. Он это заслужил, он этого и только этого достоин. А враг иль недруг, пусть то даже сын, достоин смерти, и иного нет.

С этой еще не утвердившейся мыслью Тамерлан приблизился к Тебризу. Он хотел застать сына врасплох, чтобы самому убедиться в его беспорядочной жизни. Для этого он приказал основным войскам задержаться, а сам с небольшим эскортом, под видом посланца из Самарканда, прибыл в Тебриз. А город — словно вотчина Мираншаха: везде его портреты, на арабском, персидском и тюркском лозунги о нем и его призывы.

«Сын действительно сошел с ума или его свели с ума», — горестно подумал Тимур и в это время ему доложили:

— Эмир Тебриза и всех западных земель, ваш сиятельнейший сын Мираншах находится сейчас в «Сказке Востока».

— Что он там делает? — разъярен Повелитель.

— В ералаш играет.

— У-у! — выдал со злостью отец. — Так и есть — ералаш! — Теперь он пожалел, что инкогнито прибыл. К таким встречам он не привык, и, желая хоть на ком-то сорвать зло, он не то чтобы только сейчас вспомнил (вспоминал нередко), но почему-то именно сейчас ему захотелось увидеть Моллу Несарта. Он знал, что старика назначил Мираншах на высокую должность — казначея, — и представлял, что ученый, как и все смертные, уже, небось, отгрохал себе дворец, а то лучше — готовый купил: такова всежизненная практика министра финансов, и, как знает по своему богатому опыту Тимур, — вот секунду назад казначея казни, а очередь жаждущих этого поста не убывает.

Когда показали Повелителю жилище Моллы, он глазам своим не поверил: в такие хибары он давно не ступал и тем любопытнее стало туда пройти, ему давно не приходилось сгибаться в дверях.

В молитвенной позе на истертом коврике сидит Несарт, что-то нашептывая, четки перебирает. Во время молитвы беспокоить нельзя, да на то он Повелитель — сел бесцеремонно, грузно на деревянные нары, так что скрип, расставил по-хозяйски ноги.

— Ты что делаешь? — очень громко, словно не видно. — Грехи замаливаешь?

Хоть и ожидалось, но старик не вскочил, даже не двинулся. В том же медленном темпе закончил молитву, слегка повернул голову к гостю, наклонил и тихо ответил:

— Как видишь, нанизываю одну ложь на другую и приукрашиваю твои тщеславные деяния, молюсь за тебя.

— Гм, ты лучше за себя молись, — Повелитель осмотрел искоса Моллу, тот явно сдал, совсем побелела борода. — Чтоб в старости не страдал — повешу я тебя.

— А я не стар, не более тебя, и чувствую себя как лошадь!

— Ты ж далеко собрался, коль от осла уже до лошади добрался.

— Так это только для того, чтоб в окружении твоем хоть как-то отличаться.

— Хм, опять дерзишь? Теперь недолго, — Тимур встал, осмотрел комнаты. — А дом хорош. Под стать тебе. Вот только кухня маловата — здесь даже мышам тесновато, а впрочем, что кому дано.

— О Повелитель! Размер кухни, что и любовь моя к тебе.

— На что теперь ты намекаешь? Твое ехидство не пойму.

— Что ж тут понять иль не понять? Будь у таких людей, как я, большая кухня, не будет у тебя больших дворцов.

— Ты ж казначей?

— Не значит вор.

— Ну, скупердяй! Пойдешь на эшафот с мешком?

— Кто, как и с чем, за кем туда пойдет, лишь знают небеса.

— Ха-ха-ха! А знаешь то, что никогда ты не увидишь?

— О, мой эмир, ты вечен! — вознес руки Несарт. — А не увижу платы за свой труд.

— Во-во, хоть в этом мой сыночек оказался прав. За что ж тебе платить, разве за то, что ты в сношениях с мамлюком?

Наступила долгая пауза. Несарт, все еще сидя в молитвенной позе перед Тамерланом, тихо, но твердо произнес:

— Раз знаешь все, то растерзай.

— Змею пригрел.

— Хм, была б змея, здесь мыши б не водились.

— Мерзавец, изменник, — правой, не гнущейся ногой Повелитель пнул со всей силы Моллу, тощий старичок повалился набок, немного приподнял голову, изо рта, по белой бородке темная струйка. Он издал какие-то чавкающие звуки, кашлянул и, глядя прямо в лицо Тамерлана:

— Насчет мерзавца я не знаю, а вот «изменник» — не ко мне.

— Ух, распоясался — свинья! — грузно встал Повелитель. — Твой приговор свершен. Но прежде ты доложишь о казне. — Вновь прогибаясь в дверях, Великий эмир стал выходить, а Несарт и тут не сдержался:

— Лишь о казне и деньгах дума. Вот ноша. И как ты с ней помрешь?!

К старости у Повелителя обострились ревматические боли, с трудом повернув шею, процедил:

— Ты это о чем?

— Да так, о бренном, — Молла утирал кровь с бороды.

— Тьфу, — то ли в старика, то ли от брезгливости к его жилищу сплюнул едко Тамерлан, сделал жест, понятный охране, кривой походкой удалился.

Смеркалось. Город уже знал о прибытии Великого эмира. Вдоль улиц толпы людей, толпы нищих перекрывают дорогу. Личная гвардия Тамерлана полностью взяла Тебриз под контроль. Прямо по ходу процессии по городу ему докладывают

о ситуации. Главное, его сын примчался в главный дворец, готовится к встрече.

Огромный, каменный центральный замок Тебриза весь в огнях, кругом суета, сдержанный шум. Даже в воздухе чувствуется смена власти: кто-то счастлив, кто-то встревожен, все в преддверии перемен. При появлении Тимура вся городская элита, а это визири, военные, духовенство и прочие богатые и влиятельные люди, — склонились перед ним, и тут же, по договоренности, старший от духовенства начал было произносить приветственную речь, но Повелитель лишь небрежно кивнул, в сопровождении многочисленной охраны прошел в здание.

Во входном зале, словно от бессилия, опершись на мраморные перила лестницы, стоял худой, бледный Мираншах. Увидев отца, он бросился было к нему, сделав пару шагов. Перехватив взгляд отца, он замер, хрустя суставами, пал на колени, опустив голову. На шее у него уже была веревка — петля.

— А ты, оказывается, не совсем дурак, — едко, со злобой ухмыльнулся Тимур, — об этом, слава Богу, сам догадался, — он сделал знакомый для охраны жест.

Охранники потащили Мираншаха под лестницу, из-за сплошных толстых занавесей соседней комнаты послышался вопль и стон Сарай-Ханум. Будто никого в мире более нет, Тамерлан своей кривой походкой двинулся по лестнице наверх. Это всякая мелюзга вроде Моллы Несарта может в ожидании скорой смерти, от которой ровным счетом ничего в мире не изменится, сидеть в лачуге средь мышей и беспрестанно четки наяривать. А на нем, на Великом эмире, большая ответственность, особая миссия возложена, и ему рано, даже некогда о смерти думать, он еще полон сил, здоров, и еще предстоит многое сделать; он обязан навести в мире порядок, очистить веру, показать всем истинный путь к Всевышнему и к добру. И всякая мразь думает о нем, что он алчный, лишь о деньгах печется. Он размышляет о своем высоком предназначении. А людской сброд — те же бараны, без хлыста ничего не соображают, и нужны ему средства, чтобы содержать армию. Если бы Мираншах на западных рубежах стоял надежным оплотом, он бы спокойно двинулся на восток, в Китай. Теперь этот поход придется отложить: в Тебризе много забот, здесь должна быть пятая часть его действующей армии — сорок тысяч воинов; с такой армией пора б Мираншаху еще далее пройти, а все наоборот — многие земли вновь отошли к противникам, казна пуста, армии нет, лишь на бумаге. И чтобы все это восстановить, надо все документально, безотлагательно проверить, и поэтому вновь, уже во дворец привезен казначей Молла Несарт.

Это кажется, что по велению Тимура или Чингисхана огромная армия, сотни тысяч людей двинулись туда, стали на постой здесь. На самом деле армия во все времена — это строгая дисциплина, которая базируется на учете, контроле, содержании. И нельзя ничего пускать на самотек, нельзя расслабляться — враги сожрут, они кругом. Поэтому сам Тамерлан присутствует, когда его доверенные счетчики проверяют дела Мираншаха. Тут же казначей Молла Несарт им пытается что-то объяснить. Общая картина и так понятна, но тут она четко вырисовывается. Тамерлан все видит, и в конце, не выдержав, он в гневе набрасывается на казначея:

— Подлец! Сорок две тысячи воинов на довольствии, еще две тысячи на охране — где эта армия? Сколько поражений?! Сколько уступили городов?! Ты куда деньги дел? Кому выдавал?

— Повелитель, — вроде спокоен голос Моллы, — мое дело, как казначея, — исполнять указ.

— Мразь! — замахнулся Тимур, на сей раз не ударил. — Я тебе пайзцу дал, послал обсерваторией заняться, сыну помогать.

— Видит Бог, последнее я делал, — чуть ли не перебивает его Молла, — по крайней мере ничего не воровал. Обсерваторией и сам занялся бы, да сын твой от любимого дела оторвал.

— А мой указ? Моя пайзца?

— О Повелитель, ты — звезда! Но тут ведь солнышко иное.

— Молчи! Мерзавец! — Тамерлан топнул ногой. — Скажи, где армия моя?

— О Повелитель, позволь мне байку рассказать? — неожиданно слащав голос Несарта и, видя молчание эмира: — Однажды пастух был вызван дать отчет о состоянии его стада. Счетчик спросил: «Сколько осталось овец?». — «Где?» — уточнил пастух. — «В списках». «Потому я и спрашиваю, — отвечает пастух, — что в стаде их нет».

— Так, — грозен голос Тамерлана. — Байка хороша, вот ты напиши и мне список тех, кто это «стадо» съел.

— А-а! — стал запинаться Несарт. — А если то эмир, к тому же отпрыск Тюмбенея?

— Я сказал — всех, всех разбойников, воров и казнокрадов. Молла Несарт недолго составлял этот список, быстро протянул Повелителю, а там одно имя — эмир Тимур.

— Клянусь творцом Вселенной, да тебе и вправду жизнь надоела. По-твоему, я разбойник?

— О Повелитель мой, прости! Так оно на самом деле. Ведь твои слуги, сыновья управляют маленькими провинциями и разбойничают так же. А ты управляешь всем миром и весь этот мир грабишь. Вот и пришлось тебя записать, чтобы ты не обиделся.

— Но и ты не обижайся, — оскалился Тимур. — Как ты утверждаешь, все движется по кругу. Откуда взял — туда тебя верну. В зиндан!

По сведениям исследователей один из летописцев Тимура — Шами — указал, что в Тебризе было арестовано более трех тысяч человек, причастных ко всякого рода злодеяниям. Это прежде всего военные, сановники, таможенники, полицейские чины, духовенство и даже женщины.

Разумеется, был суд, приговор которого гласил: «Наперсники правителя Мираншаха, как те, что своекорыстно использовали его болезнь — безумие, так и те, которые ничего не сделали для того, чтобы удержать его в рамках, дозволенного разумом, будут приговорены к смертной казни и преданы смерти».

Понятно, что все эти осужденные были люди весьма состоятельные, их имущество было конфисковано. Дабы не иметь лишних врагов, близкие мужского пола тоже были арестованы, и их жен и детей тоже ждала незавидная участь.

Такая жестокость Тимура вслед за бесчинствами его сына Мираншаха могла окончательно подорвать репутацию завоевателей. Да Повелитель недаром имеет такой титул: он знает, что Тебриз — крупнейший город этого края, более миллиона жителей, и ему нужен здесь весь его авторитет. И он умеет не только воевать и разрушать: Тамерлан — дальновидный политик, ему нужен в Тебризе надежный оплот. Посему в город сгоняются строители и мастеровые со всей округи, к ним в подмастерья — сто сорок тысяч воинов Тимура, чтобы не расхолаживались. И началась грандиозная стройка и уборка города. Через месяц Тебриз не узнать. И к этому сроку назначен массовый праздник, во время которого будет свершена казнь над казнокрадами и предателями города и Тимура. К этому зрелищу город блестит, всюду фонтаны, порядок, благодать. И, наконец, последний штрих: за три дня до празднества бедному люду бесплатно выдаются разные дары, мука, сладости, деньги. Имя Тимура гремит, звенит. С минаретов после хвалы Богу благодарят его. Он популярен, кумир, и когда явился на главную площадь, на казнь, стотысячная толпа пела его имя, восхваляла его, а потом хотели стать на колени, но не смогли — тесно.

А Тимур, его свита, как положено, сели в первом ряду перед эшафотом. Казнь через повешение или отрубание головы — это самый зрелищный спектакль средневековья. Вновь зачитали приговор, объявили имена преступников. Чести быть повешенными на центральной площади удостоены лишь шестнадцать человек — самые злостные и влиятельные. Среди них Мираншах и Молла Несарт.

Когда приговоренных доставили на площадь, разъяренная толпа готова была растерзать их в клочья. Многочисленная вооруженная охрана еле сдерживала этот вопиющий гвалт, эти свирепые лица и рвущиеся к расправе руки. Вот преступников подвели к эшафоту, они босы, на них лишь балахоны из грубого льна. Все бледны, дрожат, кто-то плачет, скулит, молит Тимура

о пощаде, и лишь старик Молла Несарт вроде невозмутим. Его-то первым и подвели к лестнице, ведущей на эшафот. Но в этот момент старик как-то вывернулся от охранника и с некой галантностью прогнулся перед вслед идущим Мираншахом:

— Только после вас, высокочтимый Правитель, я вечно уважаю вас.

Ссутулившийся, с поникшей головой, Мираншах медленно поднялся, остальные не желают, движение чуть застопорилось, и тут бодро скомандовал Молла:

— А ну-ка, веселей, как к казне, как к трону эмира Мираншаха!

Тимур, услышав это, захохотал. По его примеру даже те, что

не слышали, стали смеяться. А в это время у каждой виселицы уже стояли приговоренные: первый — Мираншах, последний — Молла Несарт. Под барабанный бой на шею каждого накинули петлю. Настала тишина, страшная тишина: ждут кивка Тимура. И тут стон Сарай-Ханум. Вдруг Повелитель встал, подошел к эшафоту, прямо напротив Несарта, и спросил:

— Эй, шелудивый пес. Как-никак я с тобой немало времени за шахматами провел. Настали твои последние минуты. Если у тебя есть, что завещать, делай это.

— Никакого завещания у меня нет, — чуть ли не скороговоркой выпалил Молла. — Правда, есть одна очень маленькая просьба.

— Какая? — полная тишина, слышен лишь голос Повелителя.

— Мне щекотно, когда веревка дотрагивается до моей шеи, — как никогда бодр голос старика. — Прошу тебя приказать, чтобы повесили меня не за шею, а за пояс.

Тамерлан вновь ухмыльнулся, ничего не ответил, медленно вернулся на свое место. Пальчиком поманил к себе кадия, что-то ему на ухо подсказал. Чуть ли не иноходью пожилой, упитанный кадий вбежал на эшафот, стал пространную речь держать. Итог ее таков:

— Умалишенные, согласно исламу, считаются в некотором роде святыми. И Мираншах, и этот старик Несарт, как вы имели честь убедиться, действительно больны, они не могут в полной мере отвечать за свои поступки. Может, их, согласно нашей гуманной вере, простим?

Гулкий хор.

— Простим!!!

* * *

Поверьте, жить в войну нелегко. Писать о войне — тоже мало приятного. Читать постоянно о войне — печаль. А куда от этого денешься, если взялись за исторический роман, зная, что история человечества — история войн? И слава богу, что мы не в средние века живем, с этими показными казнями и тысячами жертв. И мне кажется, что включу я спозаранку современное зрелище — телевизор — и думаю, что вот сейчас покажут в новостях, как готовятся к Новому году на другом конце света, в Новой Зеландии, а вот построили современную больницу в Гондурасе, а следующий сюжет — как сдали в моем родном Шали, что в Чечне, среднюю школу, разбитую во время двух войн.

Но нет, миру это не интересно. Гораздо интереснее, как «реагируют» акции на фондовых рынках. Эти фонды и акции — удивительные изобретения умных людей. И вроде многих ученых-изобретателей мы поименно знаем, а вот кто и как выдумал акции — неизвестно. Но дело нужное, полезное, хотя, казалось бы, никаких материальных, духовных ценностей эти акции не производят. Но как влияют на цивилизованный мир! (А в нецивилизованном их нет.)

Вот президент Америки сказал, что в Ирак пошлют дополнительно еще двадцать тысяч солдат: цена на нефть резко упала. Кто-то выиграл, кто-то проиграл, в смысле денег. А кого-то убили. Ну, лес рубят — щепки летят. А вот американцы дополнительный контингент высылают в Афганистан и еще массу денег — на афганскую армию. И якобы теневой бизнес, никаких фондов нет, а по телевизору сообщают: цены на наркотики в России и Европе резко подскочили. Кто-то выиграл, кто-то проиграл, в смысле денег. А чья-то мать плачет. А вот следующий сюжет: Иран и Северная Корея атомные бомбы делают — ось зла. Но этими бомбами и ракетами вся земля напичкана. Да это в умных руках. А вот Китай еще выше голову задрал: уже в космосе ракетой спутник сбили. Ну, это уже не ось, а целый зигзаг — в Персидский залив и на Дальний Восток послать авиацию, подлодки и всех в ружье. А для надежности и в Европе надо новые базы создать. Россия пытается адекватно ответить. Вдруг снова конфликт? Фондовые рынки вновь реагируют, цена на нефть растет, акции падают, либо наоборот — это неважно. Важно, что кто-то проиграл, кто-то выиграл, в смысле денег. А духовность, нравственность?! Это

о чем? Ах, да! Ведь двадцать первый век, прогресс, цивилизация, демократия. Ведь нет чумы, мы СПИД нашли. А надо что-то для души. И зрелища побольше — Новый год! И что тут думать — в корень зри, и почитай древнейших мудрецов, то Тамерлан нам подсказал, и лучше зрелища не бывает — повесили Саддама, всем назло. Весь мир сидит, глядит, вновь и вновь смакует. Не смог этот Месопотамский царь дурачком вовремя прикинуться? И мамы у него уже нет — никто не заступился. Зато каков сюжет?! А мы

о школе, что в Шали. Наивность. Просто детвора. А жить и мыслить надо категориями!..

Вслед за историками (а как иначе?) мы лишь вскользь упоминали, что Тимур изначально находился в вассальной зависимости от монголо-китайского хана. Со временем, по мере того как Тимур крепчал, эта зависимость становилась все более и более номинальной. Однако Повелитель о ней не забывал, постоянно посылал хану Хизир-хадже подарки, в вот после индийской кампании, когда Тимур окончательно стал властвовать на этих землях, уже он получил подарок — совсем юная китаянка, дочь хана, стала его новой женой.

Это родство — как великий расчет. Тем не менее, исторически, Тимур всегда побаивался Моголистана и поэтому в той стороне держал отборные войска и лучшего командира — наследника Мухаммед-Султана. Вместе с тем, дабы перещеголять Чингисхана, Тимур, как уже известно, вынашивал планы захвата и Моголистана, и Китая. К этому он давно готовился, давно этого ждал, ведь там осели несметные богатства Чингисхана и его потомков, которые не давали ему покоя, коими он жаждал завладеть. Однако дела в Тебризе заняли его, а тут к нему зачастили беи Сельджукской империи, коих османский султан Баязид лишил унаследованных территорий. Вслед за ними к нему потянулись послы из Европы, из Франции, от Карла VI, некий архиепископ Иоанн Султанийский, который стал другом Тамерлана и был в свою очередь назначен послом Великого эмира во Франции и Ватикане. Были люди из Генуи и Венеции, которые из-за того же Баязида потеряли свои колонии не только Малой Азии, но и на европейском континенте. Наконец, был посланец от Василевса Константинополя Иммануила II, у которого дела были совсем плохи — он фактически в зависимости от Баязида, платит огромную дань помимо всего прочего.

Это историки пишут: послы приезжали, подарки привозили, пышные встречи-проводы были и якобы более ничего. На самом деле все баш на баш — обмен, торг, обоюдная выгода. Баязид раз за разом европейцев громит, и они уже даже психологически не могут ему противостоять. Разве не легче и не выгодней Тамерлану заплатить? Пусть два великих тюрка, два мусульманина лбы расшибут — миру только польза будет.

Тамерлана эта политическая карта мира не интересует, главное — барыш, и он, к его удивлению, сулит быть не малым. Да сломя голову на Баязида не пойти! Если завязнет в Малой Азии, то монголы и китайцы только этого и ждут — ударят с востока. Два фронта не сдержать. И тут судьба, звезды вновь благоволят ему: пришло от наследника Мухаммед-Султана известие — новый тесть Тимура Хизир-хан умер, его четыре сына наверняка будут меж собой бороться за трон. «А ты меж ними кость брось, — шлет срочно гонца дед и зять. — Да невзначай, по-родственному, подсоби каждому — пусть насмерть перегрызутся. Ты добей. После ты мне нужен. Здесь грядут большие дела — мы на Китай пойдем — и весь мир будет наш!»

Приняв окончательное решение сразиться с Баязид ом, Тамерлан, как всегда, начал готовиться к этому событию. Сарай-Ханум, все невестки и младшие внуки были отправлены в Самарканд. Тебриз превратили в плацдарм для развертывания боевых действий. Вновь агрессии подверглась Грузия, и ее царь быстро признал Тамерлана. Огромные табуны коней, верблюды и слоны были отогнаны на пастбища в Карабахскую степь.

Великий эмир обожал природу Кавказа. Здесь он проводил долгие месяцы. Вот и сейчас его шатер на прекрасной возвышенной лужайке у горной реки. Здесь он играет в шахматы с Моллой Несартом, думает, и, подготавливая почву, занимается дипломатией — пишет письма. Одно из первых — хану Золотой Орды, Едигею, который, как мы знаем, при помощи Тимура пришел к власти. Но и Едигей оказал услугу в разгроме Тохтамыша. С тех пор много событий произошло, теперь Тамерлану нужна поддержка Идико — так он ласково кличет Едигея. А Идико откровенно отвечает: «Эмир Тимур, ты упоминаешь о дружбе. Двадцать лет я находился рядом с тобой и знаю твои трюки. Дружить с тобой мы можем только с мечами в руках».

Теперь у Тамерлана два основных соперника — султан османов Баязид и султан мамлюков Египта Фарадж. Дабы меж ними не возник союз, Великий эмир посылает в Каир послов с хвалебным письмом и щедрыми подарками. А вот Баязида, как главного противника, надо вывести из себя, и он ему посылает письмо: «Хвала Аллаху, Властителю неба и земли, покорившему моей власти большую часть мира и пожелавшему, чтобы владетели и повелители разных стран склонили передо мной голову. Да будет милостив Аллах к своему смиренному рабу, который знает пределы, предписанные ему, а не преступает их дерзкою стопою. Все знают о твоем происхождении, и неприлично человеку твоей низкой крови выдвигать вперед надменную ногу, ибо ты можешь низвергнуться в бездну скорби и несчастия; не поддавайся наущению тех хитрецов, которые подстрекают тебя, преследуя свои личные цели, и которые пробудили разрушение из сна, в которое оно было погружено. Берегись отворять разорению и несчастию врата твоего государства. Пришли ко мне тотчас Кара-Юсуфа, в противном случае при столкновении наших войск все, что скрыто под покровом судьбы, откроется тебе».

На это неучтивое послание Баязид ответил примерно тем же: «Знай, кровавый пес по имени Тимур, я истинный турок, и, помня это, не привык отказывать своим друзьям уклоняться от битвы с врагами или прибегать, как ты, ко лжи и интригам».

«Я тот, чья страна состоит из царей, — отвечает Тимур, — а твоя родословная — от туркменских матросов. Может ли такой князек, как ты, тягаться со мной. Мои слоны тебя затопчут».

«Во что вмешивается этот бедолага? — отвечает Баязид. — Не думает ли он, что имеет дело с неким диким племенем горцев Кавказа или с трусливыми индусами? Ежели тебе приспела охота сразиться, приходи. Не придешь — я сам тебя найду и буду гнать до Тебриза и Султании».

Это был повод для начала войны между двумя великими тюркскими державами, между двумя полководцами, до этого знавшими лишь победы и считавшимися неодолимыми.

Собрав все свои войска, Тамерлан ринулся на Анатолию. Противостоять стопятидесятитысячной армии тут нет сил. Занят город Эрзурум, потом после небольшого боя покорен крупный торговый город Сивас, где проживает жителей не меньше, чем армия Повелителя.

Здесь яростно начинает работать пропаганда Тамерлана. Несмотря на некое сопротивление, всех единоверцев-мусульман приказано пощадить, даже более того, кое-кому, беднейшим и богатым, оказана видимая и действенная помощь. При этом четыре тысячи сипахов — армян, как христиане, были заживо зарыты в землю, детей бросали под копыта.

Немногочисленные рассеянные османские войска бежали до Анкары и Кайсери. На захваченной территории и даже вглубь, вплоть до побережья Эгейского и Мраморного морей были засланы дервиши, которые восхваляли Тимура, защитника праведных, и низвергали Баязида, утверждая, что последний уже принял христианство, жена его, сербка Деснина, руководит им, а братья Деснины — всей страной, что армия Баязида — это одни янычары — сербы и греки, и сам Баязид более грек, тюрком вовсе никогда не был.

А что же сам Баязид? Баязид, которого называют Гром, Молниеносный! Как мы уже знаем, во время знаменитого боя на Косовом поле, где поочередно были убиты отец и старший брат, Баязид не дрогнул, взял армию в свои руки и сокрушал сербов. И первое, что он сделал после победы, — задушил младшего брата. После этого были еще победы, а самая громкая — это разгром последнего крестового похода во главе с королем Венгрии Сигизмундом, под командой которого были рыцари всей Европы, в том числе и маршал Бусико, оставившим истории после себя записи тех и последующих событий.

Баязид гордился своими победами, хвастал, что покорит всю Европу, и даже заявил: «Мой конь будет есть овес на алтаре Святого Петра в Риме». Сами европейцы в это уже верили, боялись, откупались. И тут появился Тимур. Ожидалось, что стремительный Баязид бросится ему навстречу и будет грандиозная сшибка. Да природа берет свое: Баязиду, как и Тимуру, уже давно за шестьдесят. В отличие от сухопарого Тамерлана, султан османов — обрюзгший старик, который уже давно не может сесть верхом на коня и перемещается в повозке, под балдахином. Как и разбойник Тамерлан, Баязид имел страсть к драгоценностям. Но помимо этой страсти у него была еще одна: он собирал в свой гарем самых красивых девушек в мире. Но это было в молодости и далеком прошлом. Теперь Баязид влюблен в одну Деснину, и правда то, что брат Деснины Стефан Лазаревич, равно как и сестра, более управляют Баязидом, чем тот страной.

У серба Стефана Лазаревича свои исторические счеты к древней столице Византии — Константинополю. Константинополь почти под их пятой, готов вот-вот сдаться. А тут вдруг неожиданно ожил, стал сопротивляться, даже дань не выплачивал, и остальные европейские страны активно стали Константинополю помогать и оружием, и провиантом, и войсками по морю и по суше. Сюда вынуждены стянуть все войска османов. И не знают Баязид и Стефан Лазаревич, что эта активность профинансирована дальновидным стратегом Тимуром, коего они и за противника еще не считают.

А Тамерлан только этого и ждал, чтобы Баязид увяз под Константинополем, а сам двинулся на юг разобраться поодиночке сперва с мамлюками Сирии и Египта.

* * *

Эмир Красный Малцаг, будучи командующим северных территорий Сирии, такой разведкой, как у Тамерлана, конечно же, не располагал, но, контролируя основные караванные пути региона, он, по сведениям купцов, определил, что к Тебризу подтягиваются несметные войска, сам Повелитель выдвинулся из Самарканда на запад.

У Малцага не вызывает сомнений тот факт, что противостоять армии Тамерлана при данных обстоятельствах сил просто нет, даже если все объединятся. И хотя историки любят повторять крылатую фразу Тамерлана — «Численность войск ничего не решает», на самом деле именно этот фактор решает почти что все. И сам Повелитель это знает: одна лишь его личная охрана — более десяти тысяч, и еще тридцать — всегда под рукой. При таком раскладе сил десятитысячный корпус Малцага — ничто. Он шлет срочное донесение в Каир султану Фараджу, и оттуда ответ: «Этот дикарь не посмеет сунуться в мои владения, а если посмеет, я лично явлюсь и покажу вам всем, как надо с варварами поступать».

Тогда Малцаг просит оказать ему финансовую помощь для покупки наемников и дабы привлечь на свою сторону вождей местных полукочевых племен, под командой которых много тысяч сабель. «Что это за армия и кто у них командир, если они не могут сами себя прокормить?» — следует из Каира ответ, и корпус Малцага просто на подножном корме, в то время как он знает — в Каире почти не прекращаются бесконечные празднества и пиры. Султан Фарадж, называя Тимура дикарем, уже забыл, что его отец был настоящий раб, да благодаря характеру, внутренней силе и целеустремленности выбился в люди, занял достойное место в истории. А вот его незаконнорожденный сын, уже якобы не раб, да душонка рабская, — теперь султан огромной, древней страны и, не осознавая ответственности, предается разгулу, окружив себя такими же слащавыми юнцами, которые зачастую брезгуют женским полом.

Малцаг в критической ситуации. Конечно, он не султан, как Баязид и Фарадж, тем более он не эмир Тимур. Однако он уже известный человек, с ним считаются, прислушиваются, и есть немало предложений. Так, султан Багдада Ахмед-Джалаирид зовет к себе на службу главнокомандующим. Туркмен Кара-Юсуф тоже не прочь заполучить такого полководца, и еще есть предложения, в предвидении очередного нашествия Тамерлана.

Если судить с материальной стороны, а она во все времена есть и превалирует, то все предложения были заманчивы. Но есть и иные факторы, например, репутация. Служить у султана Багдада — чести мало, ибо султан, будучи неимоверно богат, также и труслив. Только заслышав, что приближается Тимур (это было летом 1393 года), султан Ахмед из города спешно бежал.

Кара-Юсуф, наоборот, смел, жесток, и, как Тимур, разбойник, только масштаб иной. В прямое столкновение с Повелителем Кара-Юсуф никогда не вступает — мало сил, но своими дерзкими выпадами он немало Тамерлану досадил. Может быть, по духу да некоторым целям — общий враг — Кара-Юсуф и близок Малцагу. Да вместе с тем Малцаг теперь ведь не один: за ним десять тысяч мамлюков — кавказцев-земляков, которые служат султану Египта, и, как во все времена, не просто так — есть, пусть и небольшое, но жалование и по выслуге лет перспектива получить земельный надел, и тогда доживать свой век где-либо в Сирии или Египте или продать участок — орошаемая земля дорого стоит, — и вернуться восвояси, если таковое есть, и тебя там ждут.

Зато Малцага ждут, ой как ждут. А как он скучает, места себе не находит. Шадома как уехала в Самарканд, лишь раз через людей купца Бочека весточку дала, а потом — ничего. Он даже не знает, жива она или нет, ведь прямо в логово кровника угодила. Еще больше Малцаг тоскует по семье, по маленькому сыну. Они в Тебризе. И пока там правит Мираншах — более-менее спокойно, ибо там полное безвластие, каждый живет как может, и в огромном городе затеряться легко. А вот если появится Тамерлан, то это строгость и контроль во всем. Тысячи его шпионов — сыщиков, доносчиков — обойдут каждый дом, все проверят и все возьмут на учет. А если Повелитель узнает, что здесь семья его противника, — все выпытает. Словом, оставлять семью в Тебризе нельзя, поручить их кому-либо еще — тоже опасно. Более прежнего рискуя, Малцаг под видом погонщика вновь отправился в Тебриз.

Быть в семье, ласкать подрастающего сына, подолгу беседовать и советоваться с доктором, как с отцом, — большего счастья на земле нет. И что еще Малцагу надо? Плюнуть бы на все, в первую очередь на султана Фараджа, и жить бы тихо, мирно, как миллионы живут. Следом другая мысль. Тамерлан вновь надвигается, вновь будут погромы, пожары, смерть, вслед за этим — чума. И если не он, то кто будет со злом бороться, кто будет мстить, кто его семью защитит? А может, бежать с семьей? Бежать на родной Кавказ, укрыться в горах, куда Тамерлан уже не придет: там более грабить некого и нечего. Тогда он сам последний трус: своего сына спасая, убежит, а своих соратников-кавказцев, что сейчас в пекле лета стоят на болотах Тигра близ Мосула, мучаясь днем от слепней и мух, ночью — от комаров, он бросит их на произвол судьбы. Нет, так не должно быть.

А ведь и это не все. Где-то Шадома. Он не может и от нее бежать. Она ведь не струсила, себя не пожалела, прямо в нору удава сама заползла. А Молла Несарт среди них, и сколько раз помогал.

Как назло, в этот раз купца Бочека в Тебризе нет: как очень богатый и влиятельный человек он многое знает, купеческим чутьем предугадывает; он бы подсказал, посоветовал, помог.

И Молла Несарт предупредил, с ним контактировать теперь опасно. А так, с одной стороны, Малцаг в Тебризе счастлив, с другой — заботой омрачен. В общем, так ничего и не решив, он через три дня вновь засобирался к мамлюкам и, провожая его, все-таки как надежда прозвучало из уст Сакрела:

— Родной, защищаться надо, да на рожон не лезь, береги себя. Как видишь, скоро второй ребенок у нас. Это теперь главное! Держись. С Богом.

…По данным Малцага, Тамерлан еще не прибыл в Тебриз, а авангард разведки его армии показался в окрестностях Мосула. Эти места тимуриды уже покоряли, обложили данью, поставив своего наместника. Эмир Красный Малцаг восстановил прежние границы мамлюкского султаната. Видимо, это никак не сказывалось на настроении тюрков, небольшой отряд разведки вел себя с нескрываемо-надменным презрением, вызывающе смело, они так близко подошли: слышна едкая их брань и даже стрелы долетают. На этот пустобрех Малцаг приказал не отвечать. В тот же день появилась легкая конница, до боли знакомая Малцагу. Они сходу стали атаковать позиции мамлюков и тут же бросились отступать, пытаясь завлечь за собой противника. Этот маневр ложной атаки Малцаг загодя предвидел, выставил засады — более трех тысяч тюрко-монголов полегли, около тысячи попали в плен.

Авангард Тимура понес серьезные потери, понял, что против него стоит достойный соперник. Несколько дней идет активная обоюдная разведка, и если Малцагу ждать подкрепления неоткуда, то тюрки, уже зная численность мамлюков, ждут подкрепленья из глубины — два тумена, двадцать тысяч легкой маневренной кавалерии.

Учитывая потери предыдущего боя, у мамлюков и девяти тысяч не наберется. Несмотря на то, что враг, как и ранее, сходу стал напирать, у Малцага еще была благоразумная возможность отступить, тем более что арабские скакуны более выносливы и быстрее ахалкетинцев Мерва. Однако внутренняя гордыня, окостенелая злость и мечта отомстить не дали ему тронуться с места, тем более что у мамлюков были свои преимущества — знание местности и, в отличие от соперников, вариативность действий.

Противник — лишь конница, превосходящая более чем в два раза, а Малцаг из своих воинов может организовать каре, водрузив посередине нахский красно-белый штандарт. При такой тактике боя у обороняющихся цепь одна — плотный ряд пехотинцев, защищенных щитами, и копья впереди. За ними несколько рядов лучников, которые выпускают стрелы поочередно. Задача атакующей конницы — пробить брешь в рядах пехоты и пробиться в центр каре, тогда исход боя предрешен.

Как и под Каиром, Малцаг пытается использовать болота Тигра, что позади него. Тюрки эту хитрость разгадали, в болота не сунулись, зато мамлюков с тыла атаковать невозможно, и это крайне сужает возможности маневренности конницы противника.

Раз за разом с диким визгом и гиканьем тюрки идут в атаку, в них столько храбрости или рассудок так дурью опьянен, что они просто бросают взбешенных от галопа коней на копья. Брешь, и не одна, возникали, и не раз, и тогда в то место кидалась резервная конница мамлюков, что ждет своего часа в центре каре.

К обеду, когда Малцаг понял, что тюрков в болото не заманить, и усталый противник ненадолго отступил, он быстро поменял дислокацию — поставил пехоту полукругом. Когда и следующая атака тюрков захлебнулась, сработал отрепетированный маневр — по ударам барабанов в трех местах пехота мамлюков расступается, выскакивает небольшая конница мамлюков, наносит неожиданный удар, от которого нападающие отходят к своему лагерю.

Дело шло к вечеру. Тюрки понесли большие потери, их командирам надо подумать, поменять тактику, а главное, надо дать отдохнуть людям, а более коням, которые еще накануне проделали немалый путь.

Потери есть и среди мамлюков, и они устали. Зато большая часть коней вообще в бою не участвовала, они свежи, бодры и рвутся в бой. Перед самым закатом Малцаг внезапно атакует.

Конечно, у тюрков всегда разведка начеку. По тревоге успели коней оседлать, выйти навстречу и воины Тимура. Может, дух свой не утратили, сражались насмерть, но вот кони уже изнурены, вялы, на них еще дневной пот пенится. Кто из тюрков погиб, кто сдался в плен, некоторые рассеялись, бежали.

Этот бой, равно как и предыдущие, был позади, и командиру необходимо уже думать о будущих сражениях. Лето на исходе. Ночь в сирийской пустыне прохладная, небо темное, звездное, безлунное. И хотя только завтра утром будет общее построение и смотр войск, Малцаг заранее знает, что более трети соратников погибло, много раненых, много пленных. Что с ними делать? Изрубить? Забрать с собой, или оставаться здесь — это гибель. А приказ еще не поступал. Султан Фарадж обещал прислать подкрепление, якобы сам в связи с приближением Тимура движется навстречу, и двух гонцов Малцаг уже в Каир посылал, а ответа — никакого.

Конечно, Малцаг уже давно привык действовать самостоятельно, он даже рад, что из Каира деньги не поступили. Как вдруг его нукеры доложили, что среди пленных, пытаясь выдать себя за простого воина, племянник Тамерлана, сын сестры, — эмир Хусейн.

— Что ж ты родословную забыл? От ханства отрекаешься! — эмир Малцаг крайне возбужден: надо же, сестричь кровника ему попался. — А может, боишься, что я, как твой дядя, отрезая твои уши, и башку прихвачу?

Ранее он так бы, не раздумывая, и поступил бы, но теперь, пообтершись в государственных верхах, Малцаг понимает, что такой человек может стать объектом политического торга. Он посылает султану Фараджу донесение, а первыми появляются гонцы от Тамерлана. Эти люди самоуверенные, поднаторевшие в дипломатии и подобных делах. Под белым флагом, внешне безбоязненно, немалым числом они прискакали в стан мамлюков, сдержанно и с почтением склонились перед эмиром Малцагом, вначале, справились о житье-бытье, потом преподнесли щедрые подарки Тимура. И, наконец, личное послание: «Эмир Красный Малцаг! Несмотря на все превратности судьбы, волею Всевышнего и своею силой ты утвердился в жизни, и наслышан

о твоих славных делах. Я всегда ценю таких отважных, а главное, думающих воинов. Был бы очень рад, ежели ты, позабыв прошлые обиды, стал полководцем в моих рядах. Подумай об этом… Сестрича верни. Мы с тобой княжеских кровей и негоже

нашего же происхождения подвергать унижениям, как чернь».

Красный Малцаг освоился с Востоком: с местной любезностью да более ни с чем; он учтиво отправил послов, пообещав вскоре вопрос решить. А решил он после этого слащавого письма тотчас казнить эмира Хусейна, как тут гонец от султана Фараджа — пленника срочно доставить в Каир. Ситуация изменилась, хоть какая, а султан Египта и Сирии — опора, за ним мощь огромного государства, армия, без которой перед Тамерланом не устоять. И Малцаг уже готовил знатного пленника к отправке, как его дозорные доставили некого купца, от Бочека, а с ним просьбу — выдать эмира Хусейна Тимуру.

Это не с открытым забралом в бой идти, тут дела похитрее. От раздумий голова разболелась, да Малцаг, служа Фараджу, его мужчиной не считал, и Тамерлана ненавидел всеми фибрами души. А Бочек, при всех пороках, — верный и надежный друг — эмир Хусейн отпущен. И без того напряженные отношения с султаном Фараджем должны были стать еще хуже — следует приказ из столицы Египта — немедленно прибыть. По своей воле Малцаг туда никогда более не сунется, с Фараджем надо порвать, значит, нет армии, опоры. А тут еще тоска по семье и Шадоме изнутри съедает его: сдаваться он не намерен. Многократно все взвесив, проанализировав всю ситуацию, он решил, что Тамерлан первым делом пойдет на османа Баязида, к этому явно готовится. Вот там пригодится воинский дух Малцага.

Собрав всех кавказцев-командиров, он поделился с ними своим решением. Никто не захотел его бросать. Снявшись с лагеря, он повел свой небольшой корпус на запад, и тут узнал, что в том же направлении, только севернее, уже далеко продвинулись войска Тамерлана. Взяты Эрзурум, разбиты османы под Сивасом.

Пытаясь опередить тимуридов, в середине сентября Малцаг шел к Баязиду, с юга минуя мамлюкский город-аванпост Малатью, как узнал, что к этой приграничной черте уже вплотную придвигаются тюркиты. По сути, за северную границу мамлюкского султаната вроде бы еще отвечал он, в последний момент он не смог бросить свои обязанности, тем более что местный гарнизон состоял из выходцев с Кавказа, а правитель-мамлюк сообщил, что у него приказ Фараджа задержать Малцага. Но как он может кого-либо задержать, когда его корпус — всего пять тысяч, и враг буквально у ворот. Просьба к Малцагу, как к земляку, как командующему, не бросать, вместе противостоять нашествию.

Мужское достоинство, а более кавказская солидарность не позволила Малцагу уйти. Как раз в это же время к Малатье подступил первый тимуридовский отряд — как обычно, пять тысяч легкой кавалерии, которую мамлюки после небольшой стычки отогнали.

Зная, что следующий напор будет гораздо многочисленнее и мощнее, Малцаг стал готовить город к обороне, но в это время к нему явились местные старейшины — духовные лидеры анти-охи, с просьбой не подвергать их города погрому и убийствам, мол, с Тамерланом они договорятся. Действительно, какая разница местным жителям, что мамлюкам дань платить, что тюркам: и те, и другие — бусурмане. Без поддержки местного населения, противостоять превосходящим силам противника — дело безнадежное, и до прихода основных тамерлановых войск Малцаг посчитал правильным отступить на юг. И тут приказ от султана Фараджа: главнокомандующим до прибытия самого султана Фараджа назначается правитель Алеппо, мамлюк-кавказец, фаворит султана, — некто эмир Сайдал. В его подчинение должен явиться эмир Красный Малцаг. Туда же с основными силами спешит султан Фарадж, который наконец-то имеет возможность отомстить Тимуру за позорное пленение, оскорбление и выкуп, свершенные над Фараджем еще на Кавказе.

У Малцага, от которого зависит жизнь многих тысяч земляков, теперь выбора нет — он отступает на юг, к Алеппо. А оказывается, значительная часть тимуридов, идя по его следу от Мосула, через Сирийскую пустыню уже вышла почти на них, преградила дорогу. Сходу вступили в бой, попали в капкан — это силы, преследующие мамлюков, ударили также с тыла. В этом бою Малцаг был ранен в плечо. Однако командование он не оставил, сумел вывести основные силы и укрыться за стенами небольшой крепости Эйнтай, которая тотчас попала в плотное окружение многочисленных войск Тамерлана. Не церемонясь, тимуриды поставили городу два условия — сдать эмира Малцага и колоссальный выкуп.

Если даже Малцага сдать, то выкуп несоразмерен. В небольшом городе началась страшная паника. Среди ночи часть мирных жителей стала рваться к воротам, надеясь покинуть приговоренный город. Местные старейшины пытались дойти до Малцага, думая, что он каким-то образом повлиял на их судьбу, а точнее, привел за собой варваров. Сам Малцаг от боли раны места себе не находит, ему бы отлежаться и подлечиться, но он понимает, что его враги и недруги не только за стенами крепости, но и внутри — тут возможна бесславная гибель, надо как-то бежать. Незадолго до рассвета раскрыли ворота и бросились на полусонные ряды блокады. Потери были не малые, но основные силы мамлюков смогли прорваться сквозь вражеский заслон.

На следующий день поредевшая группа Малцага прибыла в Алеппо. Здесь эмир Малцаг предстал перед новым командующим. Это назначение он воспринял как спасение, ибо из-за ранения уже не мог в полной мере командовать и управлять войсками, главное — с него спала вся ответственность за предстоящее поражение, а оно неизбежно, так как теперь весь гарнизон Алеппо чуть более пятнадцати тысяч — султан Фарадж с основными силами так и не подошел. У мамлюков единственная надежда — это мощные крепостные стены древнего красивого города. Защитники Алеппо понимают, ежели их город-крепость тюрки возьмут в кольцо, то вопрос о помощи основных сил мамлюков будет нелегким. А тут сами тимуриды показывают явную нерешительность, словно их очень мало и они тоже ждут подкрепления: никакой активности, вдали от города окопались, денно и нощно роют траншеи, будто собираются здесь зимовать.

Нового, еще неопытного командующего Малцаг предупредил, что Тамерлан очень хитер, и в этом направлении задействовано около ста тысяч войск, и что данные ночной разведки — всего пятнадцать-двадцать тысяч войск противника — явное заблуждение. Эти доводы были названы «закостенелой привычкой еще с Кавказа даже от имени Тимура бежать».

Мамлюки вышли из крепости, пошли на врага. Сам Малцаг из-за ранения в этом бою не участвует, напоследок он твердит лишь одно — строго держать строй, ни в коем случае не бросаться сломя голову за внезапно отступающим врагом.

Так и произошло. Тюрки, словно застигнутые врасплох, в неорганизованном, хаотичном порядке выдвинули несколько клинов навстречу и под напором стали отступать. С победным ревом мамлюки бросились вслед добивать, и тут, за ближайшими холмами, стройные ряды, а с флангов конница. Да в это время в атаку пошли экзотические слоны. Таких громадных животных мамлюки и не видали, а с этих передвигающихся гор полетели огненные горшки, началась паника, рубка.

Теперь и сам Малцаг убедился, что он привык перед Тимуром бежать, бежать на юг, по древнему караванному пути, вместе с нескончаемым потоком беженцев, средь которых масса женщин и детей, и он все думает, кого он здесь защищает, а кто защищает его женщин, его детей. Со съедающей тоской этих мыслей он бежал, бежал мимо крупных городов, таких как Хама и Хомс, которые буквально вслед за ним были вскоре захвачены несущимися вслед армадами Тамерлана.

Противостоять столь огромной силе могла лишь такая же сила. Этой силой обладал султан Фарадж. Он лично, а вместе с ним более шестидесяти тысяч войск уже стояли под Дамаском. Сам Малцаг был готов ко всему и ничему бы не удивился, но у него иного выбора вроде бы и нет, и он, полагаясь на судьбу, предстал перед султаном Египта и Сирии.

Да время многое меняет. Теперь Фарадж — это не тот плаксивый юнец, кто, убежав в знойную пустыню, клялся Малцагу в любви, обещал, ежели поможет вернуться на место отца — младшим братом ему будет. Ныне султан Фарадж, действительно, как султан, с животиком, что не обжорство, а на Востоке некий символ процветания, власти и достатка. И глаза его давно слезами не увлажнялись, в них сухая надменность, самоуверенность, вечность!

Вопреки ожиданиям, султан Фарадж встретил эмира Малцага сдержанно, но с почтением. Зато военачальники были рады, и под их дружным давлением, зная опыт Малцага, они вновь назначили его главнокомандующим войск мамлюков. От такого поворота судьбы Малцаг о своей ране забыл, сразу воспрянул духом, ведь он всю жизнь мечтал в равном бою сойтись с Тамерланом. У последнего, как всегда, значительное превосходство, а у Малцага — иное преимущество: его мамлюки свежи — в отличие от тюрко-монголов, продвигающихся с боями.

Это не позор Алеппо, здесь городские стены Малцагу не нужны, наоборот, он выводит всю армию навстречу: каждый день смотры, построения, маневры. Он пытается предусмотреть каждую мелочь, в том числе и противодействие слонам: знающие индусы ему подсказали, что слоны, с которых швыряют огонь в горшках (некое подобие ядер), сами, как и все животные, страшно боятся огня, а если увидят крыс, или мышей — с ревом бегут. По Дамаску объявлен закуп крыс и мышей. Все готовятся не к обороне, а к бою.

Вместе с тем военному делу, как ратному, так и всевозможным уловкам, Малцаг учился у Тимура, а вовсе не наоборот. И посему, когда Великий эмир подошел к Дамаску, после двухтрех небольших стычек разведгрупп, он быстро оценил ситуацию, понял, что сразу в бой вступать нельзя: его воины устали. Однако противник на сей раз не дал себя провести: умелыми маневрами на местности Малцаг не позволил Тамерлану ни отступить, ни отдохнуть. Скорый бой стал неизбежным.

Это, конечно, не бой на Тереке, да тоже значительный масштаб, когда около двухсот тысяч воинов, крича один и тот же призыв «Аллаху Акбар!», ринулись друг на друга. Сшибка была грандиозной, Малцаг по опыту знает, что тюрки, как и монголы, больше внимания уделяют флангам. Поэтому Малцаг и свои фланги усилил, но ударные силы в центре, и он к полудню беспощадной смертельной рубки выявил явный перевес центра мамлюков. Вот когда Тамерлан выдвинул вперед свое тайное оружие — слонов с огнеметами. Противник этого ожидал: в бой двинулся специальный резерв, и это не только лучники с огненными стрелами, перед ними под барабанный бой выпустили из ящиков тысячи грызунов. Реакция слонов была впечатляющей: стали затаптывать своих, среди тюрков началась паника, дрогнули, другие побежали бы. Да Повелитель не зря это имя носит: в его войсках строгая дисциплина, за отход без приказа — смерть, ведь позади стоит старая гвардия. Но и наступают не менее лихие мамлюки-кавказцы, на их стороне уже явный перевес. Тюрки морально уже сломлены, и лишь строжайшая дисциплина не позволяет им бежать. Но, как отступающая армия, они несут значительные потери. И был бы полный крах, однако Тамерлану всегда везет: начало зимы, дни очень короткие, ночь его спасла.

Этот день за мамлюками: удар нанесен впечатляющий, но далеко не сокрушительный. И Малцаг помнит, что во время схватки на Тереке именно золотоордынцы, конечно, не в той мере, но тоже с большим перевесом, окончили первый день сражения. А за последующую ночь Тамерлан внес такой вирус взаимной вражды в саму ставку Тохтамыша, что был проигран не просто бой, а фактически стерты с лица земли целые государства, прежде всего Золотая Орда, Алания и почти все северокавказские княжества.

Малцаг наверняка знает, что сейчас Тамерлан не спит, небось где-то в шатре в шахматы играет, а его страшно гениальный ум очередное коварство изобретает. Помня об этом, Малцаг не расслабляется, до самой полуночи лично объезжает все свои позиции и подразделения. Однако из-за ранения и боли он очень слаб, устал, а на завтра должен быть мобилизован, и решителен. Поэтому, поручив руководство своему заместителю, Малцаг, избегая излишнего общения с султаном Фараджем, после полуночи лег спать.

— К нам перебежал сестричь Тамерлана, твой бывший пленник эмир Хусейн, а вместе с ним его тумен в десять тысяч.

Главнокомандующий спросонья ничего не понимает, и когда ему вновь рассказали о случившемся, он сразу приказал:

— Немедленно казнить! Всех! В первую очередь Хусейна.

— Эмир Хусейн уже у Фараджа.

— Боже! — воскликнул Малцаг. — Какой подлец! — только он знал, что это о Тамерлане. — Коня!

Первым делом Малцаг поскакал к сдавшемуся тумену. Сомнений не было — это сплошь таджики и афганцы, которых Повелитель презирал. Замысел до смердящего прост и ему очевиден. Племянник эмир Хусейн страшно провинился: проиграл, а также угораздил накануне в плен. Он должен либо реабилитироваться, либо принять смерть. Последнее — если мамлюки разгадают его трюк. А расчет на то, что султан Фарадж — неопытный юнец, клюнет на наживку. Так оно и случилось, когда Малцаг прибыл среди ночи в ставку султана, все огни горят, пир, Тамерлан уже почти повержен, приговорен, а Фарадж братается с Хусейном, пьет за его здравие, благодарит, и приказал даже запустить фейерверк в честь «великого гостя».

От этого безумия Малцаг пришел в ярость, не сдержался:

— Это шпион Тамерлана, в лучшем случае, предатель. Его надо немедленно казнить, — и он ухватился за рукоять кинжала.

— Стража! — чуть ли не визжа, завопил Фарадж. — Кто здесь султан?! Что ты себе позволяешь? Кто тебе слово давал? Да это тебя давно пора повесить!

Наверное, так бы и произошло, но в ближайшем окружении Фараджа есть и здравомыслящие люди — Малцага быстро увели, потом кое-кто пытался образумить султана, но таких очень мало: в основном ведь в свите таких правителей льстецы, а они вредят, во всем поддакивают султану, а тот орет:

— Да кто такой этот безухий Красный Малцаг?! Это я из него сделал эмира! А на самом деле он ублюдок, раб! Он не знает, что мы с Хусейном люди царских кровей. Завтра мы покончим с Тамерланом, по-братски поделим этот мир, будем править века!

Эту шараду Малцаг уже не слышит. Возвращаясь на свой командный пункт, он уже мало соображает от злости и зол прежде всего на самого себя. Как он мог в столь ответственный момент допустить слабость — уснуть? Это злые силы, бес попутал. Действительно, этот Тамерлан — сатана, удача всегда на его стороне, и даже в глазах эмира Хусейна он читал эту злорадную нескрываемую ухмылку варвара-победителя… Нет! Он этого не допустит. Он сейчас же вызовет свою гвардию и захватит всю свиту Фараджа. Этот переворот, безусловно, плохо отразится на войсках. А может, эмир Хусейн искренен в своих действиях, а он от ненависти к Тамерлану что-то не понимает? Малцаг уже путается в своих мыслях, не знает, что предпринять. И в это время прискакали близкие кавказцы из ставки Фараджа.

— Малцаг, — по-братски обеспокоены они, — даже если ты завтра бой выиграешь, Фарадж тебя не оставит.

— Наша главная цель — разгромить Тамерлана! — твердо отвечает Малцаг. — Все должно быть подчинено только этому. Готовьтесь к бою, все по позициям и как единый кулак. А что будет дальше — время покажет.

Уже брезжил рассвет. Готовясь к самому худшему, Малцаг вместе со своими командирами разрабатывал план предстоящих действий, когда мамлюки султана окружили ставку командующего — по указу Фараджа эмир Красный Малцаг должен быть арестован, срочно доставлен к султану.

В первый момент Малцаг отчего-то с болью подумал о Шадоме, семье, и мог он все изменить, самого Фараджа, как предателя арестовать, ведь армия в его руках. Но это отразится на моральном духе войск: султан есть султан. А впереди решающий бой — бой его жизни. И что его жизнь? Лишь бы Тамерлана одолеть.

Связанного Малцага бросили в полевой шатер, тут же забыли. А он лежит, боль в плече, еще большая боль в душе. А он молится за мамлюков, за султана Фараджа, чтобы Бог помог ему, и в мыслях участвуя в бою, он напряженно вслушивается. Вот прозвучал подъем, потом построение и забили барабаны к бою, так же заколотилось его сердце, давит в висках. Вот барабаны удалились — пошли в атаку. Здесь наступило страшное затишье. Оказывается, как было тяжело отлеживаться в тиши, не участвовать в сражении, не видеть, не командовать, ведь он так близок был к башке Тамерлана. И пусть хотя бы иные это справедливое возмездие свершат.

Думая об этом, слыша лишь ярый стук своего неугомонного сердца, Малцаг пролежал, позабытый всеми, много часов, а ему казалось — вечность, как появился шум, топот копыт, какое-то беспокойное движение, крик, и он сразу понял, что бой проигран. Сейчас тюрки все сметут. Неужто он в таком состоянии вновь попадет в руки Тамерлана? «Как бы с собой покончить?» — первая отчаянная мысль, только бы вновь не переживать позора. «Хоть бы Фарадж это свершил», — и как бы услышал это, за шатром крик, возня и вдруг появились его земляки-мамлюки.

Высвобождая Малцага от пут, они вкратце все описали. Оказывается, полупьяный, после ночных веселий Фарадж взял командование на себя. Правый фланг поручил беглецу эмиру Хусейну. В самый разгар боя Хусейн своим туменом ударил внезапно вбок. Еще можно было бы выиграть ситуацию, преимущество все же было на стороне мамлюков. Да обескураженный тут султан Фарадж, сознавая меру враждебности его окружения к нему, просто убежал с поля боя, бросив на произвол судьбы всю свою армию. Это был крах. Началась неизбежная в таких случаях паника, тут вспомнили о Малцаге.

Словно он вновь командующий, Малцаг бросился к линии фронта. Таковой уже нет, есть полный хаос, мясорубка, бегущих в панике мамлюков просто вырезают. Теперь задача Малцага спасти как можно больше жизни земляков, соратников, вывести их из-под избиения. Вновь оказалось, что отступать и бежать от Тамерлана он действительно привык.

Все-таки он сумел в какой-то мере организованности вывести значительную часть воинов из-под уничтожения. На следующий день в голой степи он сделал общее построение и объявил, что он султану больше не служит. Теперь он вольная птица. Кто с ним — за ним. После такого заявления мамлюки еще день меж собой совещались, спорили, думали. Все-таки мамлюки — это рабы, вымуштрованные системой: подчиненные и многие ушли вслед за своим султаном в Каир. Малцаг этому даже рад: содержать огромную рать он не сможет и не хочет, а те, кто остался с ним, — это надежные земляки, помимо нахов, грузины, дагестанцы, овсы-осетины, кавказские тюрки-кумыки и карачаи и немного адыгов. Их цель — вернуться на Кавказ. А пока они двинулись к Средиземному побережью, к Бейруту, где у Малцага есть свои люди благодаря доктору Сакрелу.

Между тем тюрки вошли в Дамаск. Начался массовый грабеж. Надеясь на снисхождение, к Тамерлану обратилась делегация из уважаемых жителей древнего города. В их числе был уже знакомый Повелителю знаменитый историк Ибн Хальдун, который помимо прочего просил у завоевателя уменьшить выкуп, требуемый тимуридами за освобождение духовного лидера всей Сирии и Леванте. Исполнил ли Тамерлан эту просьбу — неизвестно, правда, сам Ибн-Хальдун, на удивление, очень лестно отзывается о Великом эмире и об этой встрече, которая продолжалась в течение нескольких дней, в которой был поражен познаниями Тамерлана.

Другой историк, Ибн Арабшах, в то время совсем юнец — писарь при Тимуре, вспоминает, что было стыдно, как почтенный, уважаемый старик пресмыкался перед варваром. Правда, если б было иначе, то там бы и кончил жизнь, либо, как многие остальные выдающиеся люди Дамаска и всей Сирии, был бы насильно отправлен в Самарканд, а может, разделил бы участь Арабшаха.

А Ибн Хальдун удостоился полной свободы, и, видимо, наше Перо представляет, какой в Дамаске царил ужас вместе с вакханалией, что Хальдун, уезжая, в благодарность вручил Тимуру несколько небольших подарков. Повелитель, сообщают, был в тот момент навеселе, гулял. Он лично вышел провожать ученого.

— Куда ты теперь направляешься? — поинтересовался он.

— На родину, в Магриб, — ученый возился около своего такого же престарелого мула.

— Через Каир? В ту же сторону едут мои войска, они тебя проводят. А одному небезопасно.

— О нет, благодарю! Я не один, со мной мой мул, и так нам все ж спокойней и быстрей.

— О да. За таким мулом наши кони вряд ли поспеют. А впрочем, не мог бы ты мне этого замечательного мула продать? Вижу я такую редкость! Почитаю за честь такого в табуне иметь.

— Что ж продавать! Дарю! Пожалуйста!

— Нет-нет, такую щедрость! Разве что куплю. Визирь, — ему в тот же миг поднесли мешок, он, не глядя, зачерпнул горсть монет и так же небрежно бросил их в карман халата историка. — Никогда не забуду твоей щедрости, — целуя, обнял. — В Каире еще увидимся, Фараджу привет, прощай!

Безусловно то, что Тамерлан привел свои войска в Дамаск не для благоговения. Тем не менее участь покоренных им городов была отнюдь не одинаковой, где-то он даже бывал более-менее сносным. Однако в Дамаске он лютовал, и виной тому все тот же султан Фарадж, который, убежав на значительное расстояние, немного очухался и послал противнику такое письмо: «Не думайте, что мы боимся вас. Нам пришлось отлучиться, чтобы навести порядок в нашей столице, но мы вернемся, как разъяренные львы, и поступим с вами, как поступали с созревшей пшеницей. Напрасны будут ваши слезы — пощады вам не будет».

Это письмо действительно вызвало слезы безудержного хохота, но трусливый Фарадж на этом ведь не угомонился: он всегда пытался неугодных исподтишка убивать. С этой целью по пути в Каир, будучи на землях Палестины, он свернул куда-то в неприступные горы, дабы встретиться с неким загадочным старцем.

Об этом старце, а точнее — странной династии, повествуют многие средневековые первоисточники. Дело в том, что где-то в горах Палестины некий местный князек-разбойник соорудил по-настоящему райский сад. А потом заманивал к себе нескольких молодых людей, давал им выпить какого-то напитка, после чего они погружались в глубокий сон, а проснувшись, юнцы обнаруживали себя в райском саду, где всюду музыка, красивые девушки, удовлетворяющие любую блажь, всякие яства, золото и все, что можно и невозможно представить, и постоянно опий, гашиш и вино в фонтанах.

Когда от этого «рая» юнцы начинают получать полный кайф, уже вкусили и вживаются, их вновь усыпляют, а просыпаются они в темном помещении, где пред ними, как Господь на величавом кресле, восседает старец и спрашивает: «Откуда ты пришел?». — «Из рая», — отвечал юнец. — «А ты хочешь снова туда попасть? Тогда исполни священный обет — убьешь нечисть, что я укажу. И даже если ты погибнешь, я пошлю за тобой ангелов, и они перенесут тебя в вечный рай».

Таких юнцов-убийц называли гашишниками. Они убили немало известных в истории людей, в том числе и крестоносцев. Вот такого убийцу, и не одного, а двоих, к своим услугам купил султан Фарадж. Один из гашишников направился в Бейрут. Лишь воинская закалка спасла Красного Малцага от неминуемой смерти, и все же кинжал задел грудь, тяжело ранил.

А вот второй убийца прибыл в Дамаск. И до чего надо быть умелым и целеустремленным, чтобы, несмотря на многочисленную охрану, этот гашишник как-то умудрился приблизиться к Тамерлану и нанес удар в спину — кольчуга спасла. Гашишника пытали раскаленными щипцами. Как все выведали — с него живьем стали отрезать мелкие кусочки мяса и кидать собакам. А Повелитель после этого свершил хотя бы одно доброе дело — «райский» сад и его хозяев буквально сровняли с землей. Почти что та же самая участь постигла и Дамаск: город был полностью разграблен, вся городская знать, в том числе и духовенство, были согнаны в древнейшую жемчужину Востока — священную мечеть Омеядов, и все было предано огню.

После Дамаска захватить Каир, казалось, не представляло особого труда. Почему-то Тимур на то не пошел. Наверное, потому, что боялся, как бы Баязид не ударил в тыл, когда углубится очень далеко, да к тому же надвигалось нещадное аравийское лето, и он решил отдохнуть в полюбившемся ему уголке земли — в прохладе Кавказских гор.

В начале мая Тамерлан был в районе Мосула, когда ему почему-то показалось, что сирийская добыча не так уж и велика, и он решил направить корпус в ранее покоренный вассальный Багдад за положенной контрибуцией. На горе багдадцев этот десятитысячный корпус подвергся нападению туркмен Кара-Юсуфа, был полностью истреблен. Сам Тамерлан не мог поймать этого Кара-Юсуфа уже много лет, свою злость он решил вымесить на Багдаде, в этот зной сам отправился город вновь покорять.

Багдад решил обороняться. Безуспешная осада длилась более двух месяцев. В июле, когда зной в месопотамской долине стал особенно невыносимым, а солнце пекло так, что, по словам летописца, «птицы падали с неба, как сраженные молнией», оборонявшиеся надели шлемы на копья, дабы создать видимость своего присутствия, а сами пошли отдохнуть в тени. Тюрки это заметили и использовали момент.

Если пять лет назад Тимур Багдад еще пощадил, то на сей раз обошелся жестоко. За малым исключением все, не сумевшие спастись бегством, были уничтожены. Из отрезанных голов в разных частях города были сооружены так любимые Тамерланом башни, сами тюрки посчитали — более десяти тысяч.

В такую жару трупы быстро стали разлагаться, началась эпидемия. Предав город огню, Тамерлан приказал срочно уходить. За последний год он дал два очень крупных сражения, почти что полностью устранил всех союзников Баязида. В середине июля Повелитель вновь прибыл в Тебриз, а оттуда уехал на Кавказ, дабы отдохнуть и подготовиться к решающему сражению на западе, после чего он двинется на мечту его жизни — Китай.

* * *

Из всех мест, где побывал Тимур, он более всего любил Кавказ. В последние десятилетия он здесь проводил гораздо больше времени, нежели в родном Самарканде. Вот и осень-зиму 1401–1402 годов он находился то в Нахичевани, потом в Карабахе, после — на реке Кура, в Алазанской долине и даже в верховье Аргунского ущелья средь остроконечных вершин главного Кавказского хребта.

Здесь мягкий и уютный климат, очаровательная природа, пестрый пейзаж и масса дичи, так что есть возможность вдоволь поохотиться, насладиться видами Кавказа и заодно, как приспичит, «поохотиться» на местных горцев, дабы усмирились, забыли гордыню и почитали его. А в целом это отдых, блажь, он делает только то, что хочет. И хотя дошла до нас молва, что Тамерлан — суровый человек, так это только в бою и при приеме заморских послов, а так — он любит шутить, острить, и, порой, сам не прочь подурачиться. Правда, всяких придворных шутов и карликов он не любит, даже презирает, и ему, как дикому кочевнику, по нраву человек смелый, дерзкий и не льстец, как все вокруг него. Вот такого ему судьба послала в лице Моллы Несарта, и хотя последний за свою дерзость и непослушание должен был быть не раз уже казнен, да это, по мнению Повелителя, всегда успеется, такого непокорного и неугомонного он еще не встречал: кто ему еще в лицо правду скажет (разве что Сарай-Ханум, и та на старости лет свихнулась). А кто с ним в шахматы на равных сразится? А кто, в конце концов, обсерваторию Кавказа в Самарканд увезет? Только Молла Несарт, старый чудак. А этому старичку тяжело рядом с Повелителем жить, вот то прямо, то намеком Тимуру он твердит:

— О Повелитель мой любезный, позволь науку постигать. Вдруг я умру, а то не новость, кто ж обсерваторию построит, кто твоих внуков будет обучать?

— Да не волнуйся, старичок, такие, как ты, не помирают.

— Земля тиранов тоже не берет.

— Ты что сказал?

— Жить тебе вечно! И всех ты жен переживешь!

— А-а! То — иное дело. И как тебя я отпущу? Где я найду такого звездочета и предсказателя-льстеца?

— Не звездочет я и не льстец.

— А кто ты? Разве что осел?! О, как насупился. Ну ладно, к тебе всегда я очень добр, пожалуй, лучше отпущу, но при условии одном — найди достойную замену своей ослиной бороде, а сам займись обсерваторией. Ну что, ты рад? А как я щедр.

Не знаем, рад Молла — не рад, да только ровно через час к шатру явился он опять, но не один — с ослом.

— Ты что, совсем с ума сошел? Не видишь дорогой ковер? Твой запах еле выношу, а ты сюда еще осла?

— О Повелитель, не сердись, и я осел, вот мой осел. Какая славная замена. Он все предскажет, как то есть! Доволен будешь, обещаю.

— Помилуй, боже, что несешь? Ведь он не знает даже слов. Как же он будет прорицать? Иль он способнее тебя?

— Гораздо, добрый Повелитель. Тому пример — большие уши, чтоб слушать глупости с утра.

— Ха-ха, а как же он ответит?

— Он так заржет, что ты поймешь, что он тебя напоминает.

— Ну ты наглец. И все ж ценю твои глубокие познания, а посему указ. Визирь!

В шатер вбегает визирь, вслед за ним появляется главный писарь, глашатай и вся свита. Повелитель жестом подозвал к себе писаря, стал что-то шептать, тот быстро записывал. На готовом указе Тамерлан расписался, поставил свою печать и передал для зачтения глашатаю.

— Указ Его величества эмира Тимура Гургана… В связи с преклонным возрастом, а также уважая и ценя высоко духовные знания достопочтенного Моллы Несарта, назначаю его главным ословодом моей империи и всех прилегающих стран. Аминь!

— Поздравляю! — воскликнул Тамерлан.

Вся свита еле скрывает ухмылку. А Молла Несарт, как положено сановнику, получившему назначение, приложил к глазам печать, скрепляющую подпись, воткнул свиток в складки своей чалмы и отвесил трону и во все стороны по три низких поклона. Но затем он обошел Тамерлана и сел на террасу выше него.

— Новой должностью ты, я вижу, очень доволен, — улыбается Великий эмир, — только не пойму, почему залез так высоко?

— О Повелитель, по твоей милости и по прямому смыслу указа я должен здесь сидеть.

— Молла! — наигранно возмутился Повелитель. — Ты не только нагл, но и туп. Теперь даже сомневаюсь, отстоишь ли ты сам от осла хоть на шаг.

— Несарт, вскочив, быстро измерил расстояние между собой и троном:

— Именно, Повелитель, ровно на один шаг!

— Ну-у, это уж слишком. Палач! Где палач? Бросьте этого наглеца под ноги моего слона.

Молла медленно сошел, смиренно склонился в поклоне:

— Повелитель! Я не хочу, чтобы из-за меня твое войско, а значит и ты получили вред. Лучше брось под ноги слона своего первого визиря.

— Какой вред я принесу войску, — словно бы разъярен Тамерлан, — если слон раздавит ничтожество, как ты?

— Посмотри на меня, Повелитель. Я тощий, костлявый, и твой слон занозит свою ногу какой-нибудь моей костью. А в твоем великом визире десять пудов сала и мяса, и с ногой слона ничего не случится.

— Ха-ха-ха! — на Тимура напал приступ смеха, после которого он сказал: — Так и быть, все прощу, если выиграешь сегодня в шахматы.

Как сыграли в шахматы, наше Перо почему-то не ведает — мелочь, да, скорее всего, Молла выиграл, ибо ведомо то, что Тамерлан был рассержен, и он хоть как-то решил проучить Несарта:

— Слушай, старик, ты от своего тщедушия сколько задарма не жрешь — все не поправляешься, зато, смотрю я, твой осел, как свинья, обрюзг. А вдруг придется отступать, бежать, и как твой осел тебя спасет — вот будет горе для него.

— О Повелитель, от моей смерти у моего осла горя не будет, скорее наоборот. А твой конь вряд ли увидит такую радость.

— Ну ты наглец. Видать, и вправду твой ум, как и твой осел, дармовым жиром заплыли. Надобно вам обоим форму придать.

С этой целью Тамерлан приказал осла Моллы на тяжелые жернова поставить, которые гонят в шатер Повелителя родниковую воду из низины, а самого старика туда же, на присмотр за ишаком.

Вот прошел день-другой, скучно стало Повелителю, поизмываться не над кем, и он решил проведать — как там Молла. Подкрался тихо Тимур к жерновому хозяйству, слышит мелодичный звон колокольчика. Заглянул через дувал, видит, по кругу старый осел, на шее колокольчик в такт шагу звенит, а старый Молла у дувала на соломе лежит, дремлет.

— Эй, Молла, спишь? Хе-хе. Зачем повесил колокольчик на шею ишаку?

— О Повелитель! — вскочил Несарт. — Мой почтенный осел день и ночь крутит жернов, в твой фонтан гонит воду, а я, как видишь, порой чуть вздремну, и если глупое животное остановится, дабы оставить тебя без воды, то сквозь сон услышу, что колокольчик умолк. Тогда я встаю и подгоняю осла, чтобы ты от жажды в зиму не страдал.

— А скажи, мой милый друг, узнаешь ли ты, что осел стоит, если он в это время будет просто мотать головой.

— О Повелитель, — взмолился Несарт. — Где же мне раздобыть такого умного осла, как ты?!

— Ха-ха-ха! — у Тамерлана хорошее настроение и он не лишен помогающего ему в жизни чувства самоиронии. — Опять твоя взяла, старый пес. Ну, я тебя все равно проведу.

И вот через несколько дней Тимур собрался в поход, чтобы напасть на местных горцев, и вполне серьезно сказал Молле:

— Ты тоже в поход готовься! Хватит тебе задарма пить, есть, спать. Наш век — век меча, а не длинного языка. Ты должен быть вместе со мной, как местный, будешь проводником.

От прямого приказа Повелителя не увильнуть. Делать нечего, и тогда Несарт нашел где-то облезлый лук, сел на осла и прибыл к Тимуру. Повелитель вдоволь нахохотался, а потом спросил:

— Что же это, Молла? Разве ты не мог найти лошадь в моей конюшне? Что сел на осла?

— Повелитель! Не поверишь, но это мне не удалось — осел не позволил. Он сказал: «Если Государь не может разлучиться с тобой, дураком, то я с тобой — тем более! Куда бы ты ни шел, я должен быть с тобой».

— Гм, — заерзал в седле Тимур, он видит, что старик не дает вновь себя провести. Но подурачиться над ним еще надо, и он, пытаясь быть серьезным:

— Ну хорошо, осел так осел — все горцы ездят на ослах.

— У тюрков все наоборот, — перебивает Несарт.

— Ха-ха, дерзишь? Ну ладно, я к тебе всегда милосерден.

— Как Всевышний.

— Ага. Вот только, я смотрю, лук у тебя вроде есть, но я не вижу стрел. Чем же ты будешь стрелять во врагов?

— Теми стрелами, что они пошлют в нас.

— Ты глуп как твой осел! А если враги не будут стрелять в нас?

— Если враги не стреляют в нас, зачем стрелять в них, зачем воевать? И для чего нужна стрела?

— Дурак ты, Молла. Не будешь зариться на чужой берег, свой потеряешь. Эх! Так и не смог я из тебя сделать воина и мужчину.

Вскоре возвратился Великий эмир из похода по Кавказу, устроил по этому поводу пир, на котором похвалялся своими победами.

— Правитель Гурджаани оказался слабее мухи, и я раздавил его. А эмир Товуза ничтожнее паука, и от него я не оставил и следа!

— О-о! Живи в веках! Слава тебе, о Великий Тимур! — все придворные восторженно восхваляют силу и могущество Повелителя, лишь Молла Несарт молчит. Задело это Повелителя.

— Молла, а ты что угрюм, или тебе не нравятся победы и слава твоего Повелителя?

— Ты мой Повелитель, — поклонился Молла. — Только позволь спросить — слабее или сильнее тебя были твои противники?

— Конечно, слабее.

— Хм, что за доблесть в том, что ты победил слабого? Наступило тягостное молчание.

— М-да, — грубо выдал Повелитель, и, видимо, последовал бы жестокий вердикт. Однако не всегда же судьба благосклонна только к Тамерлану, в этот момент у входа в шатер возник шум. Все глянули в ту сторону, и в тот же миг буквально вбежал гонец, бросился к ногам Повелителя, тут же из-за пазухи достал свиток, протянул ему лично.

У Тимура ослабло зрение, или он так и не научился читать, впрочем, в этом нет необходимости: грамотеи кругом, а донесение сверхважное, и не иначе как от самого наследника Мухаммед-Султана, либо только от Сарай-Ханум, так как иного гонца к Тимуру и не допустили бы. А Великий эмир потребовал прочитать на ухо текст дважды, и по мере прочтения его бородка аж вздернулась от удовольствия.

— Ты прав, старик! — бодро вставая, указал он пальцем в сторону Моллы. — Мы должны воевать с достойными, и этот час настает. Мой внук, сиятельнейший хан Мухаммед-Султан, идет по великой Хорасанской дороге, уже миновал Нишапур, а с ним двести тысяч отборных воинов. За хана Мухаммед-Султана! За нашу победу! Ура!!!

— Ура!!!

Этого известия Тимур ждал с нетерпением. Его войска на западе насчитывали более двухсот тысяч. Он просил, чтобы Мухаммед-Султан, покончив на востоке с монголами, прислал ему свои силы и мобилизовал бы всех, кого может, — хотя бы тысяч сто двадцать, а лучше — сто пятьдесят. И недаром Великий эмир выбрал своим наследником именно Мухаммед-Султана. Тамерлан за свой век многое повидал, многое знает, и только в этом внуке он видит будущее, и этот внук его ни в чем не только не подводит, а даже превосходит все ожидания. Вот только одно беспокоит Повелителя, почему-то не хочет он, чтобы наследник участвовал в этой кампании, сидел бы себе в Самарканде, к трону бы привыкал. Но и тут Мухаммед-Султан достойный внук, никак не захотел вне грандиозных событий оставаться: сам ведет двести тысяч!

И все прекрасно, жизнь — благодать, аж рваться в бой, как в молодости, хочется, да без ложки дегтя почему-то с возрастом не обходится — эта старая Сарай-Ханум почему-то вновь вместе с Мухаммед-Султаном, не со своим внуком к нему едет. Наверняка опять какую-то пакость готовит, хотя пишет, что хочет напоследок, перед смертью, Повелителя увидеть — соскучилась. Ага, небось, он тоже!

Вместе с тем, как и все легендарные личности, Тимур четко знал основную линию своей жизни, и не позволял себе отвлекаться на всякие мелкие дела, тем более женские интриги. Главное, что Мираншах уже движется к Тебризу, ему тоже необходимо быть там, ибо как ни дурачься, а годы свое берут, и хочешь — не хочешь, а о смерти думаешь, и пора, чтобы весь мир знал, кто его законный наследник. Чтобы все, прежде всего свои, а потом и все остальные — послы, вассалы, мелкие князья, правители и духовенство — знали, привыкали и готовились бы подчиняться будущему тимуриду — Мухаммед-Султану.

Некоторое летописцы, видимо, не любили о сражениях писать, так как очередной акт Тимуровской жестокости или доблести (смотря кто пишет) обозначат порой даже вскользь. А вот это событие, как грандиозное действо, как яркий, необычный и масштабный праздник запечатлели почти все современники Тимура, ставя ему и наследнику в заслугу.

К востоку от Тебриза, в открытой степи, по приказу Тимура соорудили огромную смотровую площадку, как стадион, только гораздо более. Там трибуны, где вся знать, а далее горожане и сотни тысяч войск. И даже видавшие виды старая гвардия Повелителя застыла в изумлении, когда появились рати Мухаммед-Султана. Это четко отрепетированный перекатный барабанный бой и словно в такт ему, в строгом строю, шаг в шаг иноходь коней. Над ними развеваются разноцветные стяги. Тумены из Самарканда проходили в новом блеске своей мощи. И каждый всадник имел плащ, накидку для лошадей, и даже щиты и стрелы одного цвета. Это был завораживающий парад. А потом по всему Тебризу разбрасывали деньги и сладости. Ночью были сказочный фейерверк и многотысячный пир, про какой говорят — на весь мир.

Сам Тимур присутствовал только в самом начале застолья. Он совсем не пил, после уединился в своих хоромах, где поочередно, с глазу на глаз общался, как теперь положено, вначале с Мухаммед-Султаном, а потом с Сарай-Ханум. И после этого, уже глубокой ночью, он усердно молился, и если раньше он всегда просил себе здоровья, немощи — врагам, новых побед, неверным — смерть, то теперь он просит Бога совсем

о другом — чтобы его наследника оградил от несчастья, от врага, от дурного глаза и всякой порчи. Сегодня он еще раз убедился в правильности своего выбора. К сожалению, средь многочисленных потомков лишь один Мухаммед-Султан, и никого равного ему нет. Зато Мухаммед-Султан — алмаз — высокий, статный, жесткий, рассудительный и честолюбивый. В бою первый, но этого больше не будет: им нельзя рисковать. К тому же не пьет, дурман не признает, с женщинами — как положено, уже свой гарем. В итоге, есть Тимуру на кого положиться, кому империю завещать, кто достойно его имя в веках пронесет. А иначе, зачем все эти старания? Много ли ему надо? Все для них. А как же остальные? Безусловно, как любой родитель, одинаково любит всех и всех, даже незаконнорожденных, уже одарил. Но даже среди детей приходится выбирать. И слава Всевышнему, что есть Мухаммед-Султан. Конечно, и другие, хвала Создателю, тоже достойны, но. вот накануне был у него здесь другой внук — Халиль. Ой, не дай бог, был бы единственным наследником. Что тогда? Лучше не думать и не вспоминать. И никто из летописцев-хронологов об этом не вспоминает, словно это малозначительное событие. Мы тем более не узнали бы, да у нас в руках Перо, оно обладает сверхмощью — знанием. И Перо знает, что в ту же ночь произошло немаловажное событие, на которое Великий эмир даже не обратил внимания, сразу же забыл. Знал бы он, что этот эпизод перевернет суть и характер его наследства. Но не будем с литературной кульминацией забегать вперед, лучше, как в истории, а в истории кульминации — каждый день, так что все по порядку.

А порядок таков, что сам Тимур, думая, что имеет право все менять, нарушил древнюю традицию: первым принял внука Мухаммед-Султана, а лишь потом старшую жену — Сарай-Ханум, иль традицией пренебрег. Для него главное — предстоящая грандиозная кампания — битва не на жизнь, а на смерть,

которая может в один день все перевернуть, и ему нужно получить от внука очень важную военную информацию, да и что таить, соскучился он по своей надежде — любимому внуку. Ну а Сарай-Ханум, трон под которой уже подвинула противная невестка Хан-заде при содействии Повелителя, посчитала, что это очередное попрание ее достоинства, если не пощечина, и если до этого она думала, все расскажет как есть, — пусть Тимур решает (а как он решит — она знала), то теперь она все сделает назло — пусть будет что будет! Какая невестка досталась ей — похлеще подсунет и она Хан-заде. А Тимур пусть на своем фронте воюет — в гареме хозяйка она, пока жива. А посему это раньше меж ними был диалог если не романтический, то в каком-то смысле поэтично-слаженный. Теперь она в опале, и разговор — витиевато-жесткая проза жизни.

— Мой Господин, мой Повелитель! Хвала судьбе и Небесам, что дали мне еще возможность лицезреть тебя, — Сарай-Ханум в почтении склонилась. — На мое счастье, ты так же бодр, лучезарен и здоров.

— О Биби! — Тимур приветливо встал навстречу. — А как я рад тебя увидеть, — соблюдая какой-то свой интимный ритуал, они тепло и душевно обнялись.

— Прости, без спросу. Не смогла пред смертью тебя не увидеть.

— О! О чем ты говоришь? Ты так свежа, по-прежнему стройна и молода. Ну, то кровь, недаром ханша ты. Вот только, Биби, на кого оставила ты мой гарем? А Самарканд — моя столица? Кто ныне управляет там?

— О, не волнуйся, дорогой! С тех пор как ты повесил тех визирей, эти прилежны, как китайский шелк. К тому же есть там Хан-заде, она отныне мать кумира.

— Ты отвергаешь выбор мой?

— Помилуй, как я смею, «Ты даруешь власть, кому пожелаешь».

— О Биби, с каких пор ты отвергла свои языческие Небеса и увлекаешься Кораном?

— Мой Повелитель, я всегда предана тебе и Всевышнему.

— Тогда ты должна знать, что «земля принадлежит Аллаху: Он дает ее в наследие, кому пожелает из Своих рабов».

— Разве я против? Именно поэтому я решила лично сопровождать Мухаммед-Султана, дабы в пути не случилось чего.

— А на кого оставила Самарканд?

— Там Хан-заде. Иль ты не доверяешь матери наследника? Иль вспомнил поговорку, что прогнившая яблоня даст червивый плод?

— Молчи! — прикрикнул Повелитель. За такого вида наговор на наследника любого бы он тотчас казнил. Да это его старшая жена, мать оставшихся сыновей, и надобно пока стерпеть. А дабы не потерять самообладание, у него успокоение — шахматы, на которые он лишь взглядом охраннику указал. И пока среди ночи вызывали постоянного партнера — Моллу Несарта, они беседовали о житье-бытье, о столице.

— Мой Повелитель, все хорошо, все, как ты указал, — после окрика голос Сарай-Ханум еще слаще, но, когда появился Молла Несарт и выдвинули тяжеленный стол, она не выдержала. — Я хотела поговорить о важных делах наедине с тобой.

— Дорогая, этот глух и нем, — кивнул он на Моллу, — те такие же — рабы. От Бога мы нигде не скроемся, а игра, сама знаешь, мне беседовать не мешает, — он быстро сделал ход, — так что говори — что хочешь?

— Я целый месяц в непогоду шла и не ждала к себе такого отношения.

— Биби, я повторяю, что ты хочешь?

— Тебя, мой милый, лицезреть.

— Последний раз я повторяю, чего ты хочешь и зачем пришла?

— Не для себя, Халиль со мной.

— Чего он хочет?

— Жениться на Шад-Мульк. На то твое благословение.

— Мои потомки женятся на ханшах.

— Она дочь хана!

— Что-то я не знаю, что, на Кавказе ханы есть?

— О Повелитель, не всем то счастье улыбнулось, чтоб с настоящим ханом было бы родство. Тебе вот дважды повезло. А ныне ханов не осталось — ты потеснил, твой внук добил.

— То Божья воля. Китайцы много пили нашу кровь.

— Мы не китайцы, мы — монголы.

— И все же, на одно лицо.

— О Повелитель, не пойму я, то ты монголами гордился и все твердил — у нас родство. А ныне что? Не возгордился?

— Чего ты хочешь?

— Чего же более. Свой век с тобой я в счастье прожила. А вот Халиль, наш внук, в печали, любовь беднягу извела.

— Где он? Зови его сюда.

Два огромных чернокожих негра, держа за руки, ввели Халиля. Он упал на колени, и пока дед не позвал, даже голову не смел поднять.

— А где эта девица? — поинтересовался Тимур.

— Шад-Мульк в Самарканде, под моим присмотром, — отвечает Сарай-Ханум, а Халиль буквально дрожит.

— Ну и держи ее в гареме, — внуку дает совет дед. — А женись, на ком следует, кого я укажу.

И тут Сарай-Ханум сделала то, что до того никому бы не позволила, прежде всего самой себе:

— Шад-Мульк беременна. От этой новости даже Халиль дернулся.

От этой новости даже Халиль дернулся.

— Ну и «присмотр» у тебя, — съязвил Тамерлан.

— У меня всегда присмотр достойный, — быстро среагировала Сарай-Ханум, — да не забывай, это ты вознес до небес его мать Хан-заде. А теперь, когда ее старший сын стал наследником, она чувствует себя вовсе богиней. А один гарем двух хозяев не терпит.

— Что мне делать? Подскажи, — легче было бы в бой пойти, чем это слушать. — Как мне вас теперь уладить?

— Повелитель, не волнуйся, все стерплю и все улажу. Только как мне с ними быть?

— Этот в бой со мной пойдет — поостынет, поумнеет, а беспутную девицу бросьте-ка быстрей в темницу и забудьте навсегда.

— Повелитель, помолись, — вдруг встрял в разговор Молла, — ваше семя в ее чреве. Как так можно согрешить?! И своих начнешь казнить?

— Как вы все мне надоели.

— Казнь или благословение? — крикнула Сарай-Ханум.

— У-у! — задумался Тимур. — Подойди ко мне, внучок, — впившись острым взглядом, словно видит Халиля, впервые подумал: «А что было бы, если бы Бог мне послал потомков только таких?», и тут же, думая о Мухаммед-Султане, он сурово спросил: — Ты согласен с моим выбором?

— Повелитель, — по-юношески тонок голос Халиля. — Ваша воля! А Мухаммед-Султан — лучший мой брат.

— Ты будешь верен ему?

— Как вам!

— Гм. Благословляю. Женитесь, — и, чуть погодя: — только тихо и без торжеств.

— Как ты прикажешь, — бабушка и внук склонились.

— Я устал, — это значит, что его надо покинуть. И когда они ушли, он действительно устало посмотрел на Моллу и спросил: — А на этот случай как бы ты сострил?

— Повелитель, прости, — на сей раз тон Несарта серьезный, — но мне кажется, что ты, как всегда, поступил благоразумно, как истинный верующий и как доблестный патриарх своего семейства.

— У-у! — и без того узкие глаза Тимура совсем прикрылись. — Чую я, что ты эту Шад-Мульк знаешь.

— Мой Повелитель, нельзя видеть во всем подвох, всех подозревать — и близких, и далеких.

— Ты намекаешь на поведение жены?.. Да, времена.

— Не горюй, Повелитель, все старо как мир, а дальновидная мудрость гласит:

После этого Тимур надолго задумался, глядя на шахматные фигуры. Так и не сделав ход и не доиграв, не говоря ни слова, удалился в свою опочивальню. И когда главный евнух, как обычно, перед сном заглянул, надеясь узнать, что и кого желает на ночь Великий эмир, тот его грубо прогнал и стал усердно молиться.

* * *

Бесспорно, что появление компьютеров — это прорыв, прогресс, и сегодня невозможно представить цивилизацию без них. Дошло до того, что все чаще среди молодежи можно услышать: «Я уже позабыл, как Пером писать, — все на клавиатуре». А что, действительно, очень удобно, даже правил не надо знать, все, вплоть до дежурных, общепринятых фраз за тебя исполнит машина. В целом, это, конечно же, быть может, хорошо. Да вместе с этим, что-то приобретая, мы что-то теряем. Наверное, канул в Лету такой интересный и неповторимый жанр, как эпистолярный. Вскоре мы, пожалуй, забудем данный нам судьбою великий, таинственный инструмент, чудо жизни — Перо! А сможет ли компьютер заменить Перо? Вероятно, нет, ибо колдовская сила Пера не только в том, что оно все знает, все помнит и обо всем напомнит, а еще в том, что в руках человека оно по-разному звучит, то есть по-разному отображается на бумаге (мы это называем почерк). А на самом деле это характер, воспитание, образ мыслей и действий. В конце концов Перо и его производное — почерк — это образ эпохи, язык народа и состояние души. И даже по тексту, набранному на печатной машинке, по многим признакам можно было определить настроение и характер наборщика. Компьютер и эту грань между людьми полностью нивелировал. Все стало одинаково, трафаретно, по-моему, бездушно, зато очень красиво, быстро, эффектно, так что порою не то что самому что-то писать, но и читать не надо, смысл заранее понятен: заплати столько — получишь столько. Да это все меланхолия слабака о прошлой славе. А сильные духом должны идти только вперед. И что там почерк и Перо?! За свою историю человеческая цивилизация и не с такими ценностями расставалась. Скоро станет совсем легко, и мы не будем мучиться при потере отца и матери, ведь их не будет, все произойдет искусственно, в пробирке. А цель одна — деньги, за этим — власть! Такова жизнь?! А при чем тут Перо или компьютер? Ведь это было всегда. И примером тому наш роман и его главный герой — Тимур, которого, несмотря на все его зверства, наше Перо не раз отмечало как великого, легендарного, гениального. Словом, происходит технический прогресс, меняется природа и окружающая среда, меняются быт и горизонты познания. Но вряд ли меняется психология и нрав человечества, вряд ли исчезнет жажда власти и наживы. Просто все становится завуалированнее, под гримасками улыбок и ухмылок. А теперь и компьютер скрывает характер человека. По одному лишь почерку Пера нам теперь не оставить след нашего времени, нашей эпохи — все под один шрифт, под единый стандарт, под единой программой, и никакой самоидентификации, никаких этнических, национальных и политических различий и самобытности. Всех под одну гребенку, на один манер. Полная глобализация и сверху перст. Логически понятно, что он может и должен быть в одних руках. Для этого создадим ООН, определим симпатии и определим сильнейшего и после этого его указ… Постой, Перо. Так ведь об этом мы уже писали: «Собрался Курултай, и они избрали Чингисхана. а потом избрали Тимура». Значит и в те времена были выборы, некая форма демократии, после чего монголы и тюрки стали жить очень богато и свободно. Постой, Перо. Ведь ранее, вслед за многими историками, мы тоже писали, что монголы и тюрки — это кочевники, варвары, дикари. Нет, тут «пахнет» политикой, идеологией. А мы пытаемся написать исторический, да роман. И это не научный обзор, где необходимо провозглашать историческую законосообразность. Мы попроще, попримитивнее, поскромнее — о былях и небылицах, анекдотах о государях и их дворах, о гареме и фаворитках, о карьеристах и льстецах, и, что еще скучнее, длинными реляциями о походах, сражениях, осадах.

Правда, претендуя на литературу, мы порой все же пытаемся отобразить характер описываемого времени и даже рискуем определить характер такого человека, как Тимур, и, как ни странно, в этом он нам сам поможет, ведь хотя он и слыл, по свидетельствам его личных летописцев, неграмотным, и не было у него нужды писать: множество писарей и секретарей — некий прообраз современного компьютера. И все же даже Тимуру иногда приходилось вместо меча в руки Перо брать: надо же подписать указ и собственноручно написать пролог наставления своим потомкам. И вот что нам Перо через многие века доподлинно донесло. Почерк у Тимура размашистый, властный, в то же время угловатый, неразборчивый, но твердый, где каждая буква и знак с явным нажимом, с акцентом, с надавливанием, словно знает он, что велик, что будут и через сотни лет изучать это письмо. И потому здесь некая надменность, гордыня, тщеславие. Именно поэтому конец каждого слова и всего предложения несколько куцевато-витиеват, и не то что обрублен, а наоборот, вольный полет, мол, некогда, догадайся сам, итак он снизошел, что стал лично писать.

А что же в содержании? Признаемся, мы об этом уже упоминали, Перо нам это подсказало. Но тогда были иные времена, и в тех же словах было чуточку иное содержание, иной смысл и иное предназначение. Весной 1402 года, а если быть еще точнее — 8 апреля, Тимуру исполнилось шестьдесят шесть лет. По тем временам возраст очень солидный, и теперь вокруг Повелителя почти не осталось сверстников, свидетелей его разгульной залихватской молодости; вокруг почти что все юнцы, и в них огонь, напор, они все давят, наступают, пока безропотно, но мечтают его оттеснить. Однако сам Тимур о своей смерти и думать не хочет, и даже о старческом покое он не мыслит. Он думает лишь о вечном будущем, а это возможно лишь благодаря победам. И он готовится к очередному бою, пожалуй, к самому серьезному сражению в своей жизни — к схватке насмерть с Баязидом. И, забегая вперед, отметим, что если бы не это событие, может быть, имя Тимура так бы и осталось где-то на периферии истории. А в 1402 году Тимур стоял у ворот Европы, у ворот современной истории, и интуицией гения чувствовал, что, несмотря ни на что, надо идти вперед, продолжать борьбу.

И, как известно, с позиции ученого, тех же историков или экономистов, война — это борьба за ограниченный ресурс, это алчность, власть, а в итоге — рост и развитие общества. Это продолжение мира. И эти выводы вроде бы прочно закованы в броню непреложных фактов, что подтверждает статистика и социология. Однако в том-то и сила литературы, что мы по-иному, особо не опираясь на материалистическую составляющую, смотрим на многие вещи, в том числе и на войну. И оперируя не бездушными цифрами, фактами, границами, а, как и обязана подлинная литература, думая о человеке, о его судьбе и скрытых для науки душевных переживаниях, мы, понимая, что частенько вступаем в противоречие с ранее нами же излагаемым, все же отметим с позиции литератора, то есть гуманиста, что исторические корни всяких, прежде всего цивилизационных противоречий и столкновений происходят не столько из-за экономических и политических противоречий, сколько из-за психологии народов и человека. Войны, будучи в течение веков и тысячелетий неизбежным и естественным состоянием человечества, порождаются прежде всего этническим эгоцентризмом, ощущением избранности, чувством того, что «мы превыше всех и избраны Богом».

Именно такой характер «избранности» двигал Тамерланом в преклонном возрасте. Поэтому, в отличие от монголов, его призыв в борьбе — «борьба с неверными» и с инородцами. А когда перед ним стал тоже тюркит — Баязид, — Повелитель объявил, что Баязид вовсе не тюрк, непонятного происхождения, и далее прочие идеологические гадости, точнее, методы.

Впрочем, Тамерлан Баязида, видимо, боялся, ибо до сих пор он к войне так основательно не готовился и до этого еще никогда не собирал к бою столь огромные силы. А известно, что после того как к нему прибыл внук — наследник Мухаммед-Султан, под знаменами армии Повелителя стало более четырехсот тысяч воинов. Но и это не все. Почувствовав такую мощь, предвидя наживу, да и чтобы не впасть в немилость, к Тамерлану даже из далеких краев потянулись всякие князьки со своими тысячами.

Так, под командой Властелина мира собралось около полумиллиона войска. Это, конечно же, хорошо, но такую армаду и содержать надо. И не дай бог они до начала кампании излишне проголодаются, ведь это не те тюрко-монголы-кочевники, которые месяцами на подножном корму и охотой могут рыскать вслед за добычей по бескрайней степи. Теперь это воины, у которых за плечами немало доблестных побед и столько же богатств, жен и детей. Но это не у всех. Есть и такие новички, которые обо всем этом мечтают. Дай им слабинку, и эта масса выйдет из повиновения и разнесет не только огромный город Тебриз, но и самого Тамерлана может смести. Поэтому такой армией управлять не просто, постоянно надо быть начеку, и обычной строгостью дисциплину не удержать. И мудрый Тамерлан понимает, что на сей раз нужна солидная подпитка в виде приманки. С этой целью он объявляет указ, что до начала Анатолийской кампании против Баязида он выплатит всем годовое жалование.

Конечно, это колоссальная сумма, и тем не менее сам Тимур мог бы из своих сокровищниц выплатить ее, как он не раз это делал в начале своей военной карьеры. Да тогда времена были другие, он имел не теперешний вес и авторитет, и приходилось делиться всем, дабы слыть щедрым и справедливым лидером. Ныне из его казны ничего не должно уходить, только прибывать. И те дворцы, что возводятся в Самарканде, — не за его личный счет, это он просто поручает своим богатым визирям и военачальникам. А откуда они добывают эти средства — его вовсе не интересует, так, для видимости он порой этих богатеев обвиняет в воровстве или измене и прилюдно вешает на удовольствие толпы.

В Тебризе эту расправу Тимур уже свершил. Она не принесла Повелителю никакого удовлетворения, ибо у виселицы оказался его сын Мираншах. Наверное, поэтому, а может, и потому, что Тебриз был гораздо больше, богаче и красивее Самарканда, он этот город невзлюбил. И дня бы он здесь не провел, куда приятней по-кочевому в шатре, на фоне гор прекрасного Кавказа. Однако Тебриз на стыке многих дорог, здесь все купцы, послы, сюда стекаются все деньги, товары, информация, а значит влияние. Теперь, непосредственно готовясь к схватке с Баязидом, Тамерлан просто обязан быть в самой гуще событий и по статусу должен жить в самом роскошном дворце Тебриза — это бывшее владение монголов Ильханов, где до этого находился Мираншах. Да Тимур суеверен, брезглив и осторожен. По своему опыту он знает, что в таких царских дворцах всегда есть тайные ходы, скрытые углы, всякие хитрости, гадости, и здесь свершались неимоверные мерзости, так что сниться будут одни лишь кошмары. Поэтому он сам лично объехал центр города, подыскивая себе подходящую резиденцию, и почему-то его взгляд сразу же покорила «Сказка Востока».

В заведении купца Бочека мощная охрана. Но как она может противостоять охране государя? «Сказку Востока» осмотрели, от ненужных лиц очистили, и лишь после этого туда направился Тимур.

— Вот это да! — даже всемогущий и вроде все повидавший Повелитель поразился невиданной роскошью. — Ну и Бочек! Молодец! — А попав со своей свитой в игорный зал, он радостно воскликнул: — А! Вот этот шахматный стол, где ты, Молла, мошенничал.

— Я в жизни не мошенничал, — в отличие от остальных Молла Несарт всегда подает голос, — а вынужденно исполнял волю твоего сына.

— Хе-хе, — доволен Тимур, — прекрасные фигуры, — рассматривает он шахматы. — А Мираншах вовсе и не дурак — здорово оболванил он игроков.

— Весь в отца, — такое тоже смеет сказать только Несарт.

— Хе, — улыбается Повелитель. — А как же иначе?! Жизнь — борьба, и противника надо всеми способами обхитрить, обыграть, в дураках, как тебя, оставить и в конце концов как навозного жука раздавить, что вскоре ждет и тебя.

— Я давно готов к смерти, — склонил голову Несарт, — хотя, впрочем, я уже не одного правителя пережил.

— На что ты намекаешь?

— Я буду жить, пока ты царствуешь, мой Повелитель.

— Хе, иначе, я царствую, пока ты живой?

— Ура! Ты просто гений, то бишь Властелин.

— Ладно. Тебя не переболтаешь. Расставляй фигуры, выиграешь — получишь обед.

— О Повелитель, у нас пост, и мусульмане не обедают в этот великий месяц.

— Ты учишь меня, шелудивый пес? Ты что, забыл, что я исполняю газават, иду в бой с неверными, а это выше поста.

— О Повелитель, вся твоя жизнь — газават! И если бы не ты, кто бы служил Богу.

— Хватит болтать, — рявкнул Тамерлан. — Играй черными — твой цвет, плебей. А проиграешь — повешу за пояс, как ты доселе просил. Ха-ха-ха!

После таких оскорблений Молла Несарт играл с особым рвением, чего и добивался Тамерлан. Он, как прирожденный воин, уважал достойных соперников и на поле брани, и за шахматным столом.

— Хорош, хорош, — после очередного удачного хода стал хвалить Моллу Повелитель, а так как во время этой игры он был способен думать о многом остальном, то неожиданно спросил: — Слушай, старик, у тебя, я смотрю, еще остались проблески ума, по крайней мере, в шахматах ты по-прежнему силен. А вот ответь мне на такой вопрос. Вот я после покорения каждого города отбираю лучших поэтов, философов-мудрецов, врачей, архитекторов, ученых и прочих знающих людей, отправляю их в Самарканд, наделяю их лучшими домами, пожизненным жалованием, гаремами, влиянием при дворе и прочим всем, о чем они до этого даже не имели представления. И что в итоге? Они ничего дельного не изобретают, не предлагают, не выдумывают. Отчего же это? Может, они, в душе не любя меня, вредят? Иль что еще? Ведь я богатств для них не жалею.

— Повелитель, позволю заметить, что эти умные головы много делают — они восхваляют тебя, своего царя, покровителя и мецената. А творить, созидать они уже не способны, потому что они, приобретя твое покровительство, потеряли свою независимость, значит свою энергию.

— Ты хочешь сказать, что голодные философы преобразились в богатых глупцов?

— Да, покорность стала их привычкой, а раболепство — удовольствием.

— Значит, если я тебя отправлю в Самарканд, ты будешь мне проигрывать?

— Нет, потому что здесь ты во время похода и сам внутренне мобилизован, играешь со всей силой. А ныне Самарканд — твоя столица. Это не тот город, что захватывал тридцать пять лет назад. Теперь ты сам будешь там расхлябан, под славословием краснобаев и богатых глупцов. Отчасти поэтому ты мало бываешь в родном городе, ибо там ты теряешь свой боевой дух, без которого ты жить не можешь и не сможешь. Ты в походе кончишь свои дни.

— Хм, каркаешь?

— Повелитель, я не предсказатель, но, думаю, лучше уж умереть здоровым, в походе, чем мучаться на смертном одре.

— В этом ты прав, — процедил Тимур, и сам положил свою главную фигуру. — На сей раз я проиграл. Живи пока.

После таких речей другой бы человек впал бы в состояние меланхолии, если не крайней депрессии. Да в том-то и сила великих людей, что не чувства и эмоции управляют ими, а они сами держат в руках свое настроение и телесный дух. Тем более что к своей неожиданной удаче он находится не в каком-то мрачном, сыром дворце, где величие расписных потолков просто давит, и, кажется, что ангелы вот-вот слетят либо на голову упадут, а он находится в гламурных помещениях «Сказки Востока», где все рассчитано для отдыха, расслабления, некоего обмана и услаждения жизнью.

— Мы будем отдыхать! — уже так, про себя, постановляет Тимур.

— Вашего приема ожидает архиепископ Иоанн Султанийский, — в очередной раз докладывают Повелителю.

— Ну и прекрасно, вместе отдохнем, — постановляет Тимур. — Эй, ты, Молла, и ты будь с нами. Будет над кем поиздеваться. Начнем с бани, бассейна, а там. сами знаете, юных друзей, чтобы я хорошо заснул. О-о! Мой милый друг! Дорогой Иоанн, как я соскучился по тебе! Проходи, смелее, снимай свой балахон. Пред Богом в бане все равны. Зачем нам догмы суеверий? Ведь мы друзья!

— Мой Властелин, сочту за честь!

— Ой, ой, не надо церемоний. Опять подарки?! Какая щедрость короля. О, я польщен!

Это лет пять-десять тому назад, утверждаясь в своих глазах, а более в глазах приближенных и врагов, Тимур, как было принято даже во время тяжелых переходов, охоты, а тем более приемов, наряжался как мог, на голове всегда носил роскошный, тяжелый, инкрустированный камнями и рисунками массивный шлем, дабы обозначить свою значимость и влияние. Теперь в этих нарядах и обрядах потребности нет. Весь мир знает, какой он богатый, всемогущий, неподражаемый. Ныне ему приличествует скромность, простота. И так ему совсем удобно. А эстафету роскоши и благоухания переняли у него дети и внуки. Вот это он всемерно приветствует: они должны выделяться, и все должны знать, чьи это потомки, и какая в них течет кровь.

Что касается архиепископа, то сан обязывает его быть скромным и воздержанным. Но чтобы эти условные ограничения убрать, Тамерлан специально задумал встречу в купальне, зная, что и Иоанн такому общению будет только рад.

Хотя имя архиепископа Иоанна Султанийского отсутствует в Большой исторической энциклопедии, этот персонаж сугубо исторический. И, наверное, таких было в жизни немало, да этот вошел в историю, потому что дружил с Пером, оставил после себя записи в виде отчета, и они хранятся не где-нибудь, а в дипломатической библиотеке Парижа. Наверное, выражаясь современным языком, Иоанн Султанийский был так называемый двойной агент, под монашеской мантией которого скрывался искусный дипломат, а может, и шпион, ибо известно, что архиепископ, как официальный посол Тимура во Франции, Ватикане и во всей Европе, имел статус дипломатической неприкосновенности. Почти такими же полномочиями его наделил и король Франции Карл VI.

До наших дней сохранилось два письма Тимура королю Франции, написанные рукой Иоанна Султанийского, с личной печатью Повелителя. И там, помимо славословия, особой информации нет. Однако, по мнению историков, был очень важный документ — особый договор, согласно которому Карл VI и вся католическая Европа обязывались всеми способами помогать Тимуру в борьбе против заклятого врага континента Баязида, вплоть до того, что в состав войск последнего войдут под видом греков генуэзские, французские и венецианские рати, и во время основного сражения они обратят свои силы против османов. Этот стратегический прием не внове в военной доктрине Тамерлана. И хотя данное коварство или военная хитрость очень важна, но она в некотором отдалении.

А сейчас ему необходимо решать насущные задачи — до начала военных действий ему нужны огромные средства для содержания армии и подкупа командиров противника. И для этого он уже долгое время ищет купца Бочека, который скрывается где-то на островах в Эгейском море, значит для Тамерлана практически недоступен. Это известие привез Иоанн Султа-нийский.

— Однако есть иной ход, — говорит гость.

Нелегкая дипломатическая беседа (некий полускрытый торг) длится не один час. Уже ночь, и Тамерлан с послом перешли из ванных помещений в роскошный зал, где под звуки музыки и очарование юных танцовщиц они вкушают лучшие яства земли, запивая лакомства изысканным вином, оттого голос после уже громкий, развязный, вальяжный. Тамерлан значительно старше архиепископа, но еще крепок и вынослив за столом, ему при таком важном разговоре нельзя терять бдительность. А для этого у него известное противоядие — он тут же умудряется играть в шахматы с Моллой Несартом.

— О, какой прекрасный ход, старик, — ненадолго призадумавшись, Тимур делает ответный ход и по-свойски, грубовато ткнул Иоанна в бок негнущимся локтем правой руки. — А тут у тебя какой ход?

Изрядно охмелевший гость в это время заигрывал с юной, чуть ли не голенькой танцовщицей. От повторного, более жесткого удара он недовольно оглянулся на Повелителя.

— Какой у тебя ход? — сурово повторил вопрос Тамерлан.

— А-а! — очнулся посол, потянулся к спелым золотисто-сочным черешням, сразу несколько штук кинул в рот и, выплевывая косточки: — Дело в том, что, по некоторым данным, здесь, в Тебризе, находится племянник Бочека, ему лет восемь-десять. Единственно родное существо, которое он любит, и-и, — в этом месте он сделал значительное ударение, — на него вроде бы завещание написал. У-у, сколько деньжищ! Пожалуй, купец Бочек по богатству может сравниться с тобой, — посол вновь потянулся к черешням. — Вот купит он армию. Кстати, мамлюк — эмир Красный Малцаг — тоже на острове, у Бочека.

— Этот безухий? — расширились от природы сощуренные глаза Тамерлана. — А он как туда попал?

— Хе, в бою с тобой ранен был, теперь на острове Бочека долечивается.

— Как этого племянника Бочека зовут? Где он живет? — встревожен голос Повелителя, от прежней хмельной расхлябанности словно и следа нет. — Оставь эту девчонку — кучу подарю, — по легкому знаку Повелителя, танцовщиц охранники удалили. — Где племянник Бочека?

— Здесь, в Тебризе. А девочек зря прогнал, хороши.

— Слушай меня! — рявкнул Тамерлан, отчего посол встрепенулся, вроде взял себя в руки, протрезвел. — В Тебризе более миллиона жителей, как я этого племянника найду?

— Властелин, но у тебя полумиллионная армия.

— Идиот, армия — для боя, а тут тонкая игра, Бочек ведь напоказ племянника не оставит… Надо зацепку найти.

— А ты пошерсти служителей «Сказки Востока», — предлагает находчивый дипломат, — здесь наверняка его доверенное лицо есть.

— Хе-хе, умница! — ухмыльнулся Повелитель. — И как я до этого сам не додумался? Заслужил щедрый подарок, — Тамерлан тут же сделал шахматный ход.

— О Повелитель, — слащавость в тоне посла, — да не оскудеет рука дающего. Хе-хе, а у меня ведь еще четкие наводки есть.

— Говори! — встрепенулся Тамерлан.

— По нашим данным, здесь же, в Тебризе, проживает жена Красного Малцага, у нее двое детей — мальчиков.

— Где? Как зовут?

— Как зовут — не знаю, по данным осведомителей, дети в отца — рыжие и синеглазые.

— Хм, здесь все армяне рыжие и синеглазые.

— Так это не все, с ними некий доктор Сакрел, старик. Он был на острове, Малцага лечил. Сейчас вроде здесь, а может, и нет. Но у них здесь в любом случае есть опора и связные.

— Кха! — противно кашлянул Тамерлан прямо на шахматный стол и, вглядываясь в Моллу: — Что-то ты побледнел, как о безухом земляке заговорили.

Словно это его не касается, Несарт двинул вперед фигуру и сказал: «Шах!»

— О-о! — редкая игривость в тоне Повелителя. — Ты, старик, сегодня явно в ударе. Я сдаюсь. Пожалуй, больше играть не буду, устал. Ты тоже отдохни.

— Можно я пойду в свой дом?

— В свою лачугу?.. Делай что хочешь, — как никогда добр Повелитель.

Дальнейшее не имеет какого-либо значения в масштабе мировой истории, и это никого не интересует, об этом записей нет. Но как это было значимо для истребленного нахского народа, хотя бы для одной семьи, для одного человека, знает только Перо, и оно нам кое-что опишет.

В промежутках между походами, во время подготовки, прихоть играть в шахматы, как и что-либо иное, может возникнуть у Тимура в любое время. Поэтому Молла Несарт, другие люди обслуги должны быть рядом с ним круглые сутки, и никаких отлучек быть не может. На сей раз дело касается не столько Малцага, а его детей. И не то что рискуя, Молла считает просто обязанным как-то им помочь. Из-за этого отпрашивается, прекрасно понимая, что сознательно вызывает удар на себя, ибо уверен — за ним будут следить. Медлить никак нельзя. Дорога каждая минута, с утра начнется повальная облава, тогда семье Малцага, и не только им, конец.

Однако в этом мире не один Тамерлан — мужчина, воин и борец, не одному ему всегда должна сопутствовать удача, и не обязательно иметь под командой сотни тысяч солдат. Надо думать, не бояться и все возможное предпринять, пытаясь обыграть хотя бы в этом. Вот так мыслит и действует Молла Несарт.

Это прозорливый купец Бочек, зная нравы некоторых людей, специально не вывез своего племянника и семью Малцага из Тебриза, зная, что любой остров могут наемные пираты захватить. А найти безымянного человека в миллионном городе — посложнее. И для безопасности даже Молла Несарт не знает, где проживает семья Малцага. Но он догадывается, кто может все знать.

В редкие случаи, когда Молле Несарту удается пойти домой, он предпочитает идти пешком, ибо заготовить впрок корма не смог, а его осел теперь, так сказать, на государственном содержании, в огромной конюшне «Сказки Востока», куда посреди ночи через огромный двор направляется он. На ходу, чувствуя, что за ним уже следят, он тяжело и громко кричит:

— Ох, устал. Где же мой помощник, осел? Небось соскучился по мне.

Вокруг конюшни, а тем более внутри, темно. Конюхи спят, тишина, только изредка в темноте фыркнет скотина. Другого бы посреди ночи сюда и не подпустили бы, но Молла Несарт — важная, известная личность, и если до этого был тих и улыбчив, то сейчас всех будит, словно пьяный кричит, ворчит, торопит.

— О-о! — вдруг во всю глотку завопил он, дойдя до своего осла. — Почему не накормили? Вы что думаете, если это не конь, а ишак, то и ухаживать не надо? Навоз не убрали, не напоили! Где главный конюх? Где? Да вы знаете, кто я?! Я первый друг Повелителя! Одно мое слово, и вас всех казнят! Где главный конюх? Я спрашиваю, где?

Главный конюх в те времена — должность внушительная, и, может случится, что Молла сам наводит на него, да иного выхода нет. И, разыгрывая безмерный гнев, старый астроном рвется в жилище конюха. Маленький тщедушный старичок от одного только движения мощного главного конюха «Сказки Востока» полетел бы наружу. Да пока последний спросонья приходил в себя, Молла успел на ухо бросить: «Сказка Востока» — быль», и, не дожидаясь ответа, стал горячо шептать, объяснять, зная, что они заочно друг про друга давно знают.

— Спасай детей и сам спасайся. Иди на север, в Грузию, к Алазанской долине.

Этот контакт длился не более минуты. Все-таки жизнь, полная интриг, при дворе Тимура кое-чему Моллу научила, по крайней мере, лицедействовать, корчить дурака. И так вошел в раж, наверное, понравилось, а скорее, просто от злобы и бессилия, он, вернувшись вновь в конюшню, еще кого-то наугад отхлестал кнутом, быстро оседлал осла, и, зная, что лучшие сыщики сейчас преследуют его — значит охраняют, и до рассвета иных действий Тамерлан предпринять не успеет, он, напевая песню, уводил их с собою на юг, за пределы города, где в степи до зари молился. Лишь на утреннюю молитву вернулся в город, в мечеть, потом домой, мечтал поспать — сильно устал, провалился во сне и неизвестно, сколько спал — его буквально оторвали от ложа, накинули на голову мешковину и повезли. Он не знал, сколько проспал, куда везли, только по крикам и шуму понял, что в городе что-то невероятное происходит. А потом он уловил ныне до сладости знакомый, но уже увядающий аромат ауры «Сказки Востока». А когда с него сняли мешковину и стали дезинфицировать и проверять, он понял, что поведут к Тамерлану. Осмотревшись, удивился: по характерным признакам этого заведения уже был вечер. Он целый день проспал — это очень хорошо, значит, детей Малцага и племянника Бочека не нашли, иначе его не теребили бы. От этого он скрыто и пока что сдержанно внутренне ликовал, и даже предвидя, что, может, после допроса Тамерлана последуют пытки и казнь, он все теперь воспринимал как-то отстраненно, будто невменяем, все, даже смерть теперь нипочем. Почему-то в этот момент он думал только об одном: его миссия на этой грешной земле была лишь в одном — вот так, на старости, спасти кровно родных детей. И он, что мог, сделал. А смерть, она неминуема. И что уж он, дряхлый, бездетный старик, когда целые страны и народы под игом алчного варварства исчезают. И Молла Несарт понимал, что все когда-нибудь проходит. Но он думал, что такое заведение, как «Сказка Востока», куда могут попасть только богатые люди, будет существовать всегда. И даже такой деспот, как Мираншах, здесь превращался в заурядного игрока и повесу. А вот какова внутренняя энергия и мощь Тамерлана, что он этой ауре «Сказки Востока» ничуть не поддался, не соблазнился, ничуть не расслабился, а, наоборот, все своей харизмой подавил. И это уже не чарующее всех веселое заведение «Сказка Востока», а пропитанный потом гонцов и благовониями льстецов обычный караван-сарай, где не только петь-танцевать, где те же повара из тех же продуктов совсем невкусно готовят. И здесь нет былого, хоть и ложного, но приятного мимолетного флирта, некоего подобия любви, а порою и настоящей любови. Здесь теперь только насилие, только издевательство. Здесь Тамерлан, перед которым на колени брошен Молла Несарт.

— Мерзавец! — злой рык. — А ну встань!

Раньше здесь был большой танцевальный зал — наверное, самое веселое место в «Сказке Востока». Теперь на месте замечательной сцены, где даже был лифт, и при необходимости сама сцена двигалась по кругу, стоит на возвышении огромный царский трон, захваченный в древнем Багдаде. Перед троном расставлены шахматы, соперник Тимура — его сын Шахрух. Вдоль стен в порядке иерархии в угодливых позах стоят визири и придворная свита. Здесь теперь иная атмосфера, вроде масса всевозможных благовоний, а для бедного Моллы — просто пот и вонь.

— Ну, — кривой походкой подошел Тамерлан к Несарту, с грубой силой схватил убеленную бородку, напрягаясь, и даже скривив лицо от ярости, дернул так, что хилый старичок упал к его ногам. — Встань, собака! Быстрей, — вновь он схватил бороду. — Теперь скажи, как ты умудрился меня накануне обыграть?

— Повелитель, — еле может говорить Молла, — ты, видимо, отвлекался на беседу с послом.

— Я не о шахматах говорю! — рявкнул Великий эмир.

— Не понимаю.

— Сейчас поймешь. Пятьдесят палок! Охрана тут же стала срывать со старика одежду, а он вдруг безудержно засмеялся.

— Ты еще смеешь хохотать, когда я чиню суд и расправу? — в крайнем гневе Великий эмир.

— Повелитель, — слезы то ли от смеха, то ли еще от чего в глазах старика. — Посмотри на меня, — за двадцать лет отсидки в зиндане города Мараги Молла Несарт переболел чахоткой, с тех пор всегда был худой, а теперь к старости совсем кожа до кости, — зачем такая расточительность? Я и от пяти палок помру.

— Сейчас посмотрим.

— Мой Повелитель, — не унимается Молла. — Позволь последнее слово, точнее вопрос, — и, увидев молчаливое согласие: — Ты с Шахрухом в поддавки играешь? Хе-хе, там ведь давно ему мат.

— Хватит паясничать! — чуть мягче стал голос Тамерлана. — Учитывая мое милосердие и твое незавидное одинокое положение, вопреки жажде моей свиты увидеть скоро казненным тебя, выполню твое последнее желание, если оно есть.

— Конечно, есть, мой Повелитель. Скажи, в чем на сей раз моя вина?

— Хм, а ты не знаешь? Главный конюх «Сказки Востока» бежал.

— Боже, Повелитель! При чем тут я? От одного твоего имени весь мир бежит. А посмотри на меня, — голый Молла развел тощие руки. — Кто из-за меня может бежать, даже зайцы в поле меня не замечают.

— Кстати, а что ты ночью в поле за городом делал?

— Повелитель, не поверишь, у меня ведь легкие слабые, вот и пошел чистым воздухом подышать, — Молла Несарт оглядел большой зал. — Раньше в «Сказке Востока» такой аромат был!

— Что ты хочешь сказать?

— Боже! Только то, что ты велик и цветешь благоуханием. Вот только свита твоя, лишь бы ты их любил, душатся, как бабы, а боясь гнева твоего, тем более казни, так ветры пускают, что, порой, как сейчас, дышать нечем.

— Ха-ха-ха! — безмятежно расхохотался Тамерлан, небрежным жестом в сторону охраны дал знать, чтобы свита ушла, и после этого: — Клянусь, старик, вот в этом ты прав, — хлопнул он от удовольствия в ладоши.

Наверное, ошибочно говорят, что незаменимых людей нет. На самом деле каждый человек по-своему неповторим. Прозорливым умом Тимур это понимает. Он (и в него сын Мираншах) азартный игрок, без шахмат не может, и в этом, да и в том, что порой правду говорит, Молла Несарт ему очень нужен, и поэтому он, уже полушутя, предлагает:

— Так и быть — прощаю, если эту партию вместе с Шахрухом хотя бы до ничьей сведешь.

— У-у! — глядя на шахматную доску, задумался Несарт. — А если не смогу?

— Пять палок, — голос Повелителя совсем игрив.

— На двоих с Шахрухом? — торгуется Несарт.

— Играй, — предвкушая азартную схватку, потирает костлявые руки Тамерлан.

Как закончилась эта партия — неизвестно, да и неважно, скорее всего вничью, ибо Повелитель сам поддавался в игре со своим незадачливым сыном Шахрухом. Зато важно иное — жизнь

Моллы Несарта, как и всего заведения «Сказки Востока», стала совсем тягостной, незавидной. Теперь он даже спит под охраной. В шахматы по-прежнему играют почти каждый день или ночь, однако теперь при нем никаких важных бесед, либо их уже нет, потому что все почти что готово к походу, всюду военные. И «Сказка Востока» теперь как казарма, благо, что еще коней сюда не заводят. А сам Повелитель злой, видно, что он торопится, чего-то ждет не дождется. Все-таки дождался. Как он радовался, просто ликовал. И когда гонец доставил известие, аж стал прыгать, как ребенок. И хотя это было втайне и секретно от всех, Молла Несарт вскоре узнал, что по заказу Тамерлана венецианские купцы-конкуренты предали Бочека, на каком-то острове он захвачен в плен, и сейчас его тайными тропами доставляют в Тебриз. А что же с Малцагом, ведь и он там был?

Вот где сломался Молла Несарт, тайком по ночам плачет. Днем он хмурый: не до острот и не до игры; глаза красные, воспаленные.

— Ты как отживший век пес, — ухмыляется над ним Тамерлан. — Даже не знаю. Тебе бы во благо — добить тебя. Хе-хе, да грех на душу брать тоже не хочется.

— С тебя не убудет, ты как малик, — кое-как огрызается Молла.

— Ничего-ничего, потерпи, — доволен Великий эмир. — На днях увидишь подарок.

«Каков же «подарок?» — мучился Несарт. И его догадка оправдалась: в огромном, некогда роскошном ярком холле «Сказки Востока», где теперь полумрак, у центрального фонтана что-то тяжелое бросили, развернули у ног Тимура, и он захохотал:

— Мой друг, Бочек! Как тебя так угораздило?! Вот гады! А ну вставай, дорогой, вставай. Да помогите же ему! Ух, скоты! Если бы он еще немного похудел — всех бы казнил. Пошли. Не хнычь. Теперь я рядом, и все будет хорошо. Ты ведь богатый, Бочек. А богатые не плачут, лишь откупаются. Пошли, дорогой, ведь это твое заведение. Узнаешь? Как я рад! Как я рад вновь тебя обнимать, лицезреть. Умница!

Больше Молла Несарт купца Бочека не видел. Посредством прислуги-рабов, что еще сохранились в «Сказке Востока», он узнавал, что где-то в подвалах над Бочеком издеваются, что-то выпытывают, вымогают, заставляют какие-то бумаги подписать.

А как-то вызвали Моллу Несарта прямо среди ночи к Тамерлану в шахматы играть. Войдя в огромный зал, Молла оторопел, вначале Бочека не узнал: лишь его подобие, жалкая тень, на коленях стоит, осунулся, постарел, обмяк, ноздри разорваны, зубов нет, а в глазах собачья тоска, никакой искры, жизни. Понял Молла, что это представление для него разыгрывается. Словно никого в зале нет, подошел он к Бочеку, так они ростом вровень, по-родственному обнял и сквозь выступившие невольно слезы:

— Терпи, Бог с нами. Отдай все, пусть подавятся.

— Уже отдал, — еле прошепелявил Бочек.

— О, какая братская встреча! — подошел Тамерлан. — Вот видишь, Молла, этот раб по чьему-то недоразумению получил свободу, всякими нечистыми способами, а более благодаря мне, обогатился. И что ты думаешь? Возомнил из себя господина, наперекор мне, своему хозяину и благодетелю, решил пойти. А я, как наместник Всевышнего на этой земле, свершу справедливость — верну на положенное ему место — он как был рабом, так им и умрет. Убрать! — небрежный царский жест.

Тут же Бочека уволокли. А Тамерлан словно по-дружески обнял Моллу Несарта, поманил к шахматному столу:

— Если выиграешь на сей раз — будешь жить.

— А если проиграю? — исподлобья жестко глянул Молла Несарт.

— Как твой дорогой Бочек — вернешься в положение раба.

— Сам ты раб! — Молла скинул с плеча тяжелую руку Тамерлана. — А я никогда рабом не был и не буду!

— Ха-ха-ха! Рабом не был? Не будешь? — Великий эмир сверху стал наносить яростные удары кулаком, потом поверженного еще пинал ногами, пока сам не выбился из сил, и, уже задыхаясь, приказал: — Этого туда же.

Так Бочек и Молла Несарт с парой тощих волов попали в подвальные помещения «Сказки Востока» крутить огромные жернова для подачи воды в ванную Тамерлана.

На вид крупный Бочек смог ходить по кругу только до полудня, а потом упал будто мертвый, и его таскали еще полдня.

А вот сухопарый Молла Несарт выдюжил до конца. И когда более даже волы не смогли передвигаться, их развязали. И тогда Несарт первым делом пытался заботиться о ближнем, кое-как в чувство его привел, заставил воды попить.

— Эх! — как в последний раз истошно простонал Бочек. — Знать бы, что с племянником, и смерть нипочем.

— А ты что, не знаешь? — кинулся к нему Несарт и на ухо стал шептать.

— О Боже! Неужели? Ты их спас! Как я рад! Я просто счастлив! — блеснули жизнью глаза Бочека, а чуть позже, уже грустно, на тяжелом выдохе он добавил: — А я поверил, что он у Хромца, — все отдал. Иначе и золотого бы он не получил.

— Не жалей, не жалей о бренном.

— Не жалею, Молла. Все вкусил. Я и вправду рабом родился, и то, о чем мечтал, сбылось — стал богатым и знаменитым. А вот подлецом всю жизнь быть не смог… А теперь мечта — наложить бы на себя руки. Помоги, друг.

— Ты что?! Надо терпеть, все в руках Бога.

— Вот веревка.

— Прекрати, успокойся, — как мог, заботился старик о Бочеке, и когда тот уже забывался во сне, не выдержал: — Бочек, я-то и спросить боюсь — ас Малцагом что, не знаешь?

— Меня предали. Мои же партнеры-купцы, которым я столько помогал. Продали. Врагов прямо в стан, на мой остров, скрытно привезли. Малцаг уже выздоровел. Через день-два мы собирались уходить. И тут, среди ночи. Малцаг словно чувствовал, как выздоровел, всегда был начеку, смог бы он нас спасти, если бы не мой живот — то в окне застрял. Потом еле-еле через забор он меня перекинул. До моря добежали. И опять мой кабаний вес — лодку я опрокинул. Пока пытались перевернуть — время, нас обнаружили, настигли. Меня первым схватили. Я ему в ночь кричал: «Уходи! Плыви!» Он в толщу нырнул. Туда — сотни стрел, и за ним бросились. В их руки он не попал — это точно. А вот что потом — не знаю.

— Добрый молодец, — выдохнул Молла Несарт.

— Замечательный человек. Смелый воин, отличный полководец, — как-то оживившись, Бочек даже приподнял голову. — Дерзость Малцага и мои деньги — мы могли бы обуздать Хромца, остановить этот мор. Кто-то за дирхем продал.

— А мог Малцаг до какого-либо берега доплыть? — надежда в голосе Несарта.

— Не знаю. Там много островов, если стрела не задела. Правда, и вода по весне еще прохладная.

— Давай за Малцага помолимся.

— Давай.

Так, с молитвами на устах они заснули, а предстоял новый день, совсем несносный. Это упомянутый накануне Малцаг, будучи еще молодым да крепким, еще какое-то время мог дни напролет крутить жернова, а истерзанный, пожилой Бочек на второй день и час не выдержал — упал. Маленький Молла Несарт кое-как, уже как увядший осенний лист, дрожа, до полудня продержался и тоже упал.

По традиции этого ремесла таких рабов просто добивают. Однако здесь иной случай, люди иные. Бочека и Несарта понесли на верхние этажи «Сказки Востока», и когда Молла Несарт увидел, что их развели по разным помещениям, он, уже прекрасно зная прагматичное нутро Тамерлана, подумал, что с него более иметь нечего, если он даже в шахматы более играть не будет, а вот с Бочека еще кое-что урвать, видимо, можно, либо нужен он для каких-то важных дел, ведь Бочек очень известный человек.

Случилось как раз наоборот. Несарта обихаживали, дали поспать, а на следующий день выдали новую одежду, под охраной повели в центр. И он издалека, по людскому восторженному гулу понял, что будет царская щедрость, веселье, зрелище, много сладостей и еды, и, как главное событие торжества, — массовая казнь.

Это был май. Уже с утра сильно припекало, духота. Людей — море. На центральной площади и прилегающих улицах не протиснуться. Великий эмир — любитель и страстный организатор всяких массовых мероприятий, будь то сражение, пир, массовая резня или праздник весны, умел эти представления сделать впечатляющими, так чтобы запомнили навсегда.

Словно почетного гостя, Моллу Несарта доставили на площадь перед самой казнью, усадили на довольно приличное место, так что он видит первый ряд, где сидит сам Тамерлан, рядом архиепископ Иоанн Султанийский, а потом сын, внуки, жены, невестки и вся свита, усаженная строго по ранжиру.

За ними духовенство, купцы, всякие наперсники и прочий предприимчивый люд, мечтающий хотя бы попасть в поле зрения Великого эмира.

Когда к эшафоту подвели более двух десятков осужденных с накрытыми мешковиной головами, несчастное сердце Моллы Несарта больно ёкнуло — в ком-то очень крепком и высоком он стал угадывать Красного Малцага. От внутреннего мучения он весь напрягся, не мог оторвать взгляд, будто тоже наслаждается этим зрелищем. А эта процедура — чье-то удовольствие, смакуют, растягивают. Долго зачитывают вину всех. Кадий еще раз выносит вердикт. Наконец мешки с голов снимают. Боже! Малцага среди них нет. Зато рядом с Бочеком стоит еще один старик — доктор Сакрел. Более Молла смотреть не мог, низко опустил голову, а когда услышал удушающий хрип, стоны, ему стало плохо. Его утащили, и вновь в «Сказку Востока», в маленькую комнатенку с узким оконцем, где раньше обитали самые невостребованные одалиски. Правда, к нему внимание повышенное, по крайней мере ни в чем нужды нет. И теперь Молла Несарт предчувствует, что будет еще одна встреча с Тамерланом. Он предполагал, что через два-три дня — обычно столько длится пиршеский загул Повелителя. А тут до рассвета Моллу растормошили, стали мыть, проверять, что принято перед высочайшим приемом. Несарт неплохо разбирается в планировке «Сказки Востока»: его повели на второй этаж, в лучшие апартаменты, где некогда находилась Шадома — ныне принцесса Шад-Мульк, где теперь оказалась спальня Тамерлана, и по наличию духовенства, предсказателей, и астрологов Молла Несарт понимает, что Повелителю приснился страшный сон. И если позвали его, то сон опять «вещий».

— О Великий и Величайший! О защитник Веры, Посланник Бога, Надежда Мира и всего человечества! Твой тяжкий сон — предвестник людского счастья. Ведь снег, как белый свет, — это чистота твоих благородных помыслов, твоей божественной души и явный признак нам, твоим рабам, что ты очередной Пророк на грешной земле.

Возлежа на роскошном ложе Шадомы, Повелитель лишь вяло махнул рукой. Охрана все поняла: умудренных старцев небрежно отодвинули, после еще одного движения руки их вовсе выставили. А Тамерлан почти негнущимся пальцем руки поманил Моллу Несарта. Приблизившись, последний увидел опухшее, изможденное лицо Повелителя, воспаленные под грузными веками блеклые глаза и потрескавшиеся сухие губы.

— Я видел сон, — хриплым голосом еле выдал Тамерлан.

— Излишки спиртного и похоти, — бесстрастно выдал Молла.

— Я видел тот же сон.

— Прости, а это вещий сон. Рано или поздно твоя одинокая башка окажется на далеком севере, в снегах, зато на пьедестале.

— Прочь! — все-таки слаб тон Повелителя.

А Молла Несарт, когда его уводили, думал, что это точно мучительный конец. И опять ошибся, вновь его внимательно обхаживают, а вскоре, через день, тщательно моют: неужели снова встреча?

Все-таки Тамерлан потрясающе выносливый, от природы крепкий человек. Как в былые времена становления, в «Сказке Востока» в кратчайший срок оборудован грандиозный тронный зал. На старинном золотом кресле восседает Великий эмир. В эти дни что-то произошло, и он вновь покрыл голову тяжелой короной, в руке скипетр с набалдашником в виде львиной головы, сам он важен, словно бог.

— Молла, — по-прежнему крепкий и сухой у него голос, — от моей щедрости у тебя два пути: один — сам знаешь, ну а второй — это то, что ты должен был сделать — разбери обсерваторию в Мараге и перевези ее в Самарканд.

— Великий эмир, в Священном Коране сказано: «Ты даруешь власть, кому пожелаешь». Поэтому хамить правителю и презирать власть — от низости и безобразия характера. Я рад тебя видеть вновь, Повелитель, — он почтительно склонился. — А о «путях» скажу. Первый, как и все люди, предвижу, и в ломаный дирхем свою жизнь не ценю. А то, что ты

предложил мне вновь заняться обсерваторией — честь и хвала тебе! Ибо это наука, значит знания и просвещение, лишь они могут дать свободу и процветание народу. А иначе, как сейчас, будет невежество, незнание, суеверие, и несчастный темный народ будет вновь и вновь плодить все новых и новых Тамерланов.

— Хе-хе, ты, как всегда, начал за здравие, а кончил. Хе-хе, впрочем, твоя известная дурость от виселицы уберегла. Может, сыграем напоследок?

— Нет, — категоричен тон Моллы.

— Ну тогда, — голос Тамерлана тоже стал суровым, — занимайся обсерваторией. Полгода срок. Выдать ему пайзцу!

В несвободном обществе, где один деспот решает все, можно в один миг все потерять, либо все получить. Еще одну ночь провел Молла Несарт в «Сказке Востока», и она в корне отличается от предыдущей — он вновь наделен пайзцой, то есть высшей благосклонностью правителя. Посему его перевели в приличную комнату, собственная прислуга и все, что пожелаешь, в том числе приглашения на вечерний праздник, от которого Молла ввиду усталости отказался, но спать не смог: шум, музыка, фейерверки до утра. Он просто догадывается — что-то грандиозное случилось, но что именно, он не знает, зато знает Перо.

Оказывается, накануне днем, благодаря деньжищам, отобранным у Бочека, и посредством посла Иоанна Султанийского, удалось вслед за греками и латинянами подкупить некоторых туркменских полководцев, которые были в составе войска османского султана Баязида. Это немаловажный успех, да Тамерлан на это особо не обращает внимания и пока дает только малый задаток, ибо знает, что и без этих предательств под его командой почти в два раза больше войск, и они под прессом единоначалия. А если некоторые полководцы Баязида уже пошли на торг и сговор с ним, то это уже не армия — он должен победить! Да ликовать еще рано и расслабляться непозволительно, правда, праздновать повод есть. Тамерлан велик! И его власть признали почти все европейские монархи. От их имени король Франции Карл VI прислал договор, согласно которому Европа будет ежегодно выплачивать Тимуру дань. Правда, далее проливов Босфор и Дарданеллы, то есть границ Азии, Великий эмир не переходит. В общем мир поделен. (Как звучит современно.)

Но это при одном условии, если Тимур одолеет Баязида, освободит Европу от тюрко-османского ига.

Это был величайший дипломатический успех, и более того, в военно-политическом аспекте таких завоеваний не добивался никто — ни до, ни после Тимура, даже Александр Македонский, Чингисхан, тем более Наполеон.

Перо подсказывает, что сам Тимур понимал, что находится на пороге абсолютного величия и исторического бессмертия. Он также понимал, что до этого предстоит свершить, наверное, самый ответственный, тяжелый и решающий бой. И, примерно предчувствуя его исход, он думал о своем сверхвеличии, о вечной славе своей и своего рода.

От таких обстоятельств и мыслей даже такой сильный человек, как Тимур, несколько теряет жизненные ориентиры. Теперь он даже вспоминать не хочет, что когда-то телят пас, был на побегушках и нанятым разбойником у мелких князьков. Его сверстники-друзья, которые могли бы это вспомнить, — кто, воюя рядом с ним, погиб, кто сам умер, а кого он сам изжил. И ныне не может быть такого понятия, как выборный орган Курултай, — их род имеет древнейшую генеалогию, пересекающуюся с Чингисханом, а начало берет чуть ли не от пророка Ноя. И вроде все, о чем мечтал Тимур и даже не смел мечтать, сбылось. И он верит — пользуясь его плодами, потомки еще более расширят империю, династия Тимуридов будет существовать вечно, пока стоит этот мир. Вот только одна беда — после того, как скрытно написал он завещание в пользу внука Мухаммед-Султана, между наследниками началась открытая распря. А что будет, когда его не станет?

Вообще-то предпочтением по традиции должен пользоваться старший сын. Как известно, Мираншах уже ни на что не годится, он под неким домашним арестом в Самарканде. Другой сын, Шахрух, немного мягкосердечен, всем миром управлять не сможет. Но с ним следует объясниться.

— Дорогой Шахрух. Теперь ты сам отец. Скажи, ты ведь всех своих детей любишь одинаково? Вот так и я вас всех одинаково люблю. Быть моим наследником — нелегкая доля. А выбрал я Мухаммед-Султана, потому что он старше тебя, был мне верной опорой, свершая подвиги и великие дела. Но и это не главное, главное — он старший сын моего покойного старшего сына Джехангира. Ты одобряешь мой выбор, и будешь верен ему?

— Отец, мой Повелитель, — бросился на колени Шахрух и поцеловал кончики сапог Тимура. — Клянусь, пока я жив, будет только так!

— И ты призовешь к этому остальных внуков?

— Твое слово — закон, Повелитель!

После этого в «Сказке Востока» Тебриза Великий эмир консультировался со своими секретарями, а потом собрал всех своих законнорожденных: сына и внуков и держал следующую речь, которую записывали трое писарей:

— Нашему Великому роду тысяча лет, и еще столько же он будет существовать, если вы будете следовать моим заветам, как и я следовал заветам моего отца. Я знаю своих предков в пятнадцатом поколении. Мы произошли от легендарной Алан-Гоа. Ее шестым потомком был Туменай-хан, от которого пошли две великие ветви — Чингисхана и наша.

Чингисхан, его сыновья и внуки были великими людьми. Они захватили и подчинили себе почти весь мир. Однако последующие поколения Чингисхана стали пренебрегать положением Сводов законов — Ясов, они погрязли в излишествах, междоусобицах и распрях и почти что утратили свое могущество. Но, слава Всевышнему, есть мы. И отныне нам волей Небес выпала божественная миссия управлять миром и темными людьми. Мы избранный род и сохраним свое господство еще тысячу лет, если вы будете следовать наставлениям предков. Об этом можно долго говорить, но я лучше повторю то, что своим потомкам завещал Чингисхан. Он всегда призывал к укреплению согласия и упрочению привязанности между сыновьями и братьями, и всегда сеял семена гармонии и согласия в сердцах своих сыновей, братьев и родственников, и рисовал в них картины помощи друг другу и поддержки. И он упрочивал те здания и укреплял те основания с помощью притч. Однажды он собрал вместе всех своих сыновей и, достав из колчана стрелу, преломил ее. Затем он достал две стрелы и также переломил их. И он продолжал так делать, добавляя к пучку по одной стреле, пока не набралось столько стрел, что даже богатыри не могли сломать их. Тогда, повернувшись к своим сыновьям, он сказал: «Так и с вами. Слабая стрела вместе с множеством других стрел становится прочной, и даже могучие воины не могут переломить ее и в бессилии опускают руки. Поэтому пока вы, братья, будете поддерживать друг друга и крепко помогать один другому, какими бы сильными и могущественными ни были ваши враги, они не смогут вас победить. Но если не будет промеж вас вождя, чьему совету смогут последовать другие братья и сыновья, и супруги, и товарищи, чьим приказам они могут повиноваться, то вы будете подобно змее о многих головах. И однажды ночью, когда стояла злая стужа, головы решили заползти в нору, чтобы укрыться от мороза. Но когда одна голова просовывалась в нору, другие мешали ей. И так они погибли все до одной. А другая змея, у которой была всего одна голова и длинный хвост, заползла в нору, где нашлось место и для ее хвоста, и для всех ее членов, и они спаслись от лютого холода. Смысл этой притчи состоит в том, — продолжал наставления Тимур, — чтобы умный человек учился на чужом примере, и это повествование служило бы ему уроком, ибо Всевышний сказал: «И не препирайтесь, а то ослабеете. И уйдет ваша мощь». Вы согласны с этим решением?

— Клянемся, Повелитель, — дружным хором, все упали на колени.

— Вы будете так же верны моему наследнику — эмиру Мухаммед-Султану.

Тамерлан хоть и малограмотен, а прекрасно понимает силу, память и знание Пера. Поэтому составляется соответствующий документ — протокол, где расписываются все законнорожденные потомки. Этот протокол, как весомое доказательство, подкрепляется к уже заверенному завещанию Великого эмира.

К сожалению, эти документы, как и многие-многие другие, для истории не сохранились — были утеряны либо просто уничтожены. И вообще, после Тимура мало что в письменном виде осталось. Тем не менее есть один лист, как утверждают исследователи, написанный собственноручно, Пером, и на нем весь Тамерлан, его характер и, наверное, время абсолютного величия, когда он на большом листе во всю ширь, как властелин мира, размашистым, корявым почерком (правая рука больная), царапая, будто в руках не Перо, а меч, написал:

«Моим детям — счастливым завоевателям государств, моим потомкам — великим Повелителям мира».

Нам кажется, что с помощью Пера мы как-то смогли определить характер нашего героя — некий господь на земле, и на века. Да почему-то этот хищный эпиграф Тимур вынес как предисловие в своем «Уложении», а наше Перо вывело в самый конец главы. А мы повторно вспомним древнюю мудрость — «презрение к людям — от низости и безобразного характера». Это Тамерлан?

* * *

Во «Всемирной энциклопедии войн» (есть и такая) написано, что битва между турками Баязидом и Тимуром, произошедшая во второй половине июля 1402 года под Анкарой, является самым грандиозным, массовым и судьбоносным событием средневековья, во многом изменившим и определившим дальнейший ход мировой истории.

Безусловно, это так. И, как есть в истории, это событие с разных позиций видится во времени по-разному. Так, для европейцев, которые накануне, в 1396 году, во время последнего крестового похода потерпели сокрушительное поражение под Никополем от Баязида (мы об этом вскользь упоминали), этот поединок был неким реваншем, возмездием, а в целом, можно сказать, избавлением от тюркского, точнее мусульманского проникновения в континентальную Европу.

В противоположность этому мусульманские хронисты сообщают, что поход Тимура под знаменем Ислама на Анатолию нанес непоправимый удар по основам веры, подорвал развивающиеся силы новой религии и остановил продвижение учения пророка Мухаммеда на север, в Русские степи, и на запад — в Европу.

Тут у нашего Пера некоторое противоречие, а может, нет, ибо доселе мы утверждали, что война — это рост, развитие, прогресс, неизбежные и закономерные издержки единства и борьбы.

Однако вернемся к теме, и все по порядку. А для этого, раз мы дали некий портрет Тимура, то, считаем, было бы разумным показать и облик Баязида.

В отличие от своего противника — Великого эмира, который сам буквально по крупицам и шаг за шагом, бой за боем, создавал свою державу и вынужден был выдумывать свою «славную» генеалогию, у Баязида многое изначально было. Его прадед Осман I наследовал своему отцу Этругрулу и в 1281 году заложил фундамент будущей Османской империи. Как мы ранее упоминали, Баязид потерял убитым отца, на второй день — старшего брата. И другой наверняка бы дрогнул. А Баязид, наоборот, в самой кризисной ситуации, когда сербы уже готовились праздновать победу, взял в руки себя и остатки армии, пошел в атаку и победил. С тех пор он поражений не знал, покорил значительные территории в Европе, властвовал и на суше, и на море.

У Тамерлана по жизни одна цель — власть и, как ее атрибут, богатство. Но у Тамерлана есть некоторая сдержанность: он величает себя «Великий эмир» (вроде нынешнего премьер-министра) и над ним формально есть хан (как в некоторых современных странах — президент).

Баязид такой сдержанностью не отличается, и скорее всего с его подачи европейцы называют его не иначе как Султан Гром, Баязид Молниеносный, Великолепный и прочее.

Поставив цель, прежде всего военную, и даже самую незначительную, Тамерлан, несмотря ни на что, добился ее, и ни разу не отступил. Баязид в этом отношении вальяжен, несколько снисходителен и менее жесток. Уже много лет, почти полностью окружив столицу древней Византии — Константинополь, он не рвется к решающим действиям, играет в «кошки-мышки», получает от города дань, назначает судей и министров, вплоть до того, что сам император Византии, надеясь куда-то выехать, испрашивает разрешения и коридор у султана Баязида.

У Тимура, если можно так выразиться, была одна слабость — он любил, просто обожал своих близких родственников: сестер, детей, внуков, жен. В честь многих из них он возвел величавые сооружения. Баязид этой слабостью не страдал, напротив, как мы уже знаем, воцарившись на трон, на следующий день казнил своего младшего брата.

Правда слабость у него была, как мы уже знаем, Баязид буквально коллекционировал красивых женщин для своего гарема. Зная это, многие государи, дабы задобрить и услужить, преподносили ему красавицу в качестве подарка, и здесь уместно вспомнить, что в качестве оных каких-то семь лет назад был и сам Тимур — Великий эмир.

Помимо женщин Баязид также коллекционировал хорошие вина, и, как свидетельствуют летописцы, в значительной мере их потреблял; и в этом с Тамерланом нет отличия. А продолжая некий сравнительный анализ, отметим, что и Баязид в то же время выступал сторонником мусульманской веры, но без ревностных сцен. Так, его любимая жена, сербка Деснина, так и не изменила свою православную веру и даже совершала многие христианские обряды в присутствии Баязида.

Как и Тамерлан, Баязид хотел сохранить о себе память на века и поэтому, наняв художников, он подолгу позировал. И если Тимур руководствовался изображением реализма, то Баязид мечтал видеть себя вечно молодым, подтянутым, отважным.

Еще из общего — оба покровительствовали богословам, ученым, поэтам, архитекторам. И если Баязид, в отличие от Тамерлана, особых градостроений не оставил, то он сделал не менее значимое — за огромные деньги стал обладателем первого экземпляра Священного Корана. И, что тоже важно, когда ему в руки попала знаменитая Византийская библиотека, он, в отличие от Тамерлана, не только ее сохранил, но и построил новое книгохранилище, тут же новую библиотеку, университет и множество светских и религиозных школ.

В итоге, что бы ни писалось, Баязид и Тимур — легендарные, по-своему выдающиеся исторические личности. Они были примерно одного возраста. И если Баязид в последние годы в крупных кампаниях не участвовал, почивал на лаврах, словно чувствуя, что напоследок, все время праздновал, пировал, оттого потерял форму, набрал вес и так уверовал в свою избранность и сверхъестественность, что под влиянием окружающих льстецов и наперсников уже потерял чувство реальности и, по данным хронистов, есть признаки некоего маразма, и это видно по его письму.

Несколько иначе подошел к этому рубежу Тамерлан. Конечно, этот тоже любит здорово погулять, выпить, и не хочется это упоминать, но в интимном отношении он с годами стал безобразным, не гнушаясь ничем и никем. Вместе с тем все это у Тамерлана на втором плане, а на первом — настоящий поиск, движение, войны, походы, все новые и новые цели. Он жаждет всего, он ненасытен, что-то вечно манит его к захвату. И даже когда нет похода, он лично проводит смотр войск, по-прежнему любит и увлекается охотой, несмотря на ранения и увечья, он вынослив, сухопар, силен. А в умственном отношении он тот же азартный шахматист, что думает о многих делах непосредственно во время игры. И в этом плане Тамерлан переиграл Баязида задолго до начала самого сражения.

Бой с Баязидом под Анкарой был одним из последних в легендарной полководческой биографии Тимура. За свою долгую жизнь он провел не один десяток боев и ни разу не проиграл, разве что в молодости.

Делить сражения на значительные и малозначительные, тем более легкие и тяжелые, — как-то непозволительно, ибо любой бой — это риск. Это не только приобретения, но и потери, когда любая выпущенная стрела может стать роковой. И все же различные сражения сыграли разную роль в судьбе Тимура, и это отразилось в его памяти, в памяти его летописцев.

По всем признакам и оценкам бой с Тохтамышем на Тереке в 1395 году продолжался не один день. Силы были практически равные. И Тамерлану в этом бою, наверное, в последний раз пришлось лично участвовать в схватке, где он был в полушаге от гибели. И узнав, наконец, что противник бежал, Тамерлан упал наземь от неудержимого восторга, благодаря судьбу и Небеса. Подтверждение этому — его автобиография, где поединку на Тереке отводится более трех страниц, а сражению с Баязидом — всего абзац: «Я решил разбудить Баязида от сна беспечности. С этой целью я потребовал воинов от всех городов и орд. Получив их, я вышел из Азербайджана, в месяц раджаб, в 804 году от хиджры, чтобы вести войну с Баязидом. Я отрядил различные части моей армии, одну в поход на царство Рума, другие — охранять посты, воду и провиант. Сам я двинулся по дороге на Ангору (Анкара); Баязид во главе сорока тысяч воинов, наполовину конных, наполовину пеших, вышел мне навстречу. Завязалось сражение, и я его выиграл. Баязид был побежден, взят в плен и приведен ко мне».

Сразу за этим последний абзац из одного предложения: «После семилетней войны я возвратился победителем в Самарканд». Вроде и все. В историческом аспекте, действительно, ничего не случилось. Однако в жизни Тимура произошли значительные события, которые тоже в той или иной мере отразились на историческом процессе. Поэтому, если нам это еще интересно, последуем за нашим Пером. Что Перо нам расскажет? А оно расскажет все по порядку, как оно это видит и представляет.

Великий эмир прав: по данным своей мощной разведки он знал, что Баязид Великолепный, всячески наслаждаясь царственной жизнью, был в праздности и беспечности, когда узнал, что Тамерлан вторгся в его пределы и движется на запад. Баязид, впрочем, как и его противник, презирал, недооценивал Тимура так же, как и последний был уверен, что непременно победит, а посему он двинулся навстречу со своей армией, да при этом взял с собой обоз вина, лучших красавиц, музыкантов, танцоров, в общем, как на праздничный поход.

А в это время уже поступило известие: Тамерлан захватил не только Эрзурум, но вскоре и Сивас, и уже передовые отряды столкнулись. И тут Тимуриды одержали верх, многих взяли в плен. Это Баязида насторожило, и благо что вокруг него были одаренные визири и, как потом покажет история, достойные сыновья. Это они убедили Баязида занять выгодные позиции под Анкарой, преградив дорогу к столице османов — Бурсе.

По различным данным, силы Баязида насчитывают от 120 до 250 тысяч воинов. Это разношерстная армия, костяк которой составляет пехота янычар, приученных к строгой дисциплине и рабской покорности Баязиду, а также приведенные и покорные фракийцы, македонцы, греки, румыны, болгары и прежде всего сербы. С такой армией султан Гром абсолютно был уверен в своей победе: заняв очень выгодную позицию на пути Тимура, он, поджидая противника, пировал (шел беспрерывный праздник в лагере османов).

Через своих многочисленных шпионов и доносчиков Тамерлан все знал о сопернике. И, имея в два-три раза больше войск, тем более ударную кавалерию, другой бы сходу стал бы атаковать, но не Великий эмир. Он оценил позиции и знал, что оборонительная пехота в таких условиях выдержит многое. Поэтому, немного поразмыслив, он, как всегда умел, двинул войска через скалистые горы, якобы в обход, и пустил слух о том, что обхитрил Баязида, обошел его и двинул войска прямо к столице, Бурсе, где казна и все остальное.

В такой ситуации Баязиду ничего не оставалось, как ринуться вслед за противником, а его войска — в основном пехота, очень медленно передвигаются. Тамерлан, сделав первый обходной маневр, теперь не спешит: он дал возможность Баязиду себя нагнать, а потом, не вступая в бой, как на подводке, повел его за собой, по кругу. И так получилось, точнее, в этом и состоял полководческий гений Тимура, что, поблуждав по горам девять дней, вновь вернулся под Анкару и занял те же выгодные позиции и лагерь, где до этого базировался Баязид. При этом Тамерлан, мыслящий всегда нестандартно, за один день, подключив двести тысяч воинов, отвел в другую сторону русло реки, что служила единственным источником воды для города Анкары, и которой мог воспользоваться Баязид. Еще один источник Тамерлан просто отравил (это он, а более его внуки любили делать).

Был конец июля, самый зной, когда усталые войска Баязида вновь оказались под Анкарой, но уже на плохих позициях, и самое страшное — нет воды. В такой ситуации Баязиду следовало бы уйти. Да гордость не позволила, и, главное, теперь Тамерлан не дал бы уйти. У османов один выход — сражаться, и они пошли в бой.

Повторяясь, скажем, что, по мнению исследователей, это сражение было одним из великолепнейших и грандиознейших из всех известных истории, ибо в тот день произошла сшибка миллиона человека. Для Тамерлана это был настоящий военный парад. По примеру своего внука, наследника Мухаммед-Султана, Повелитель каждый тумен (дивизию) разукрасил в разные цвета: белые, зеленые, синие, красные. Над ними такие же знамена, и это под грохот барабанов и труб. Сам Тамерлан тоже в роскошном одеянии, он, находясь на возвышенности, руководит сражением и, заранее предчувствуя исход, пригласил на это зрелище многочисленных гостей и послов. По этому поводу остались документы. Так, венецианский посол Джустиниани писал, что в великой армии Тимура восемьсот тысяч воинов. То же самое отмечает грек Францес, а хронист-иудей Рабби Иосиф — миллион. Здесь же и оставил сведения Иоанн Султанийский. Тут немецкий рыцарь Шлитбергер и француз Маршал Бусико. Двое последних потерпели поражение от Баязида при Никополе и попали в плен, были выкуплены за двести тысяч золотых. И теперь, по некоторым данным, тоже участвовали в бою, в поисках мести и реванша.

Все хронисты сходятся в одном: к обеду янычары — пехота Баязида — сломили центр и стали уверенно атаковать. Да Тимур словно играет в свои стоклеточные шахматы — есть свежие многочисленные резервы, что пошли в атаку по флангам, смяли их. И, как только весы качнулись, первыми дезертировали подкупленные командиры туркмен, потом греки и македонцы стали убегать. До конца бились лишь янычары и сербы, которыми руководил Стефан Лазаревич — брат любимой жены Баязида Деснины.

Когда ряды османов значительно поредели, и результат стал очевиден, Стефан Лазаревич пытался убедить Баязида, что, пока не поздно, надо попытаться оторваться от соперника и бежать. Гордый султан и думать об этом не хотел. Он не мог представить, что проиграет какому-то дикарю Тамерлану. Тем временем Стефан Лазаревич поступил более прозорливо, он заранее начал планомерное отступление, прихватив с собой премьер-министра — главного визиря, что владел тайной государственной казны, и одного из сыновей Баязида, который вскоре возродил Османскую империю.

В это время Баязид стоял на небольшой возвышенности в окружении своих янычар, которые ни на шаг не отступали, бились до последнего, насмерть. Лишь когда наступила ночь, сил и надежд не осталось, Баязид решил бежать. С саблей в руках он сам стал сражаться. Триста воинов вместе с Баязидом смогли пробиться сквозь вражеские ряды. Тут нашелся конь, и султан мог бы ускакать. Да, по одной версии, стрела ранила коня, по другой — уставший конь не вынес тяжелого султана — пал.

По преданию, когда связанного Баязида доставили в шатер Тимура и бросили у его ног, Повелитель занимался любимым делом — играл в шахматы с Шахрухом, и, не отрываясь от игры, он лишь небрежно покосился в сторону поверженного султана, ухмыльнулся.

— Недостойно, — воскликнул Баязид, — насмехаться над тем, кого покарал Аллах!

— Ха-ха, меня забавляет, — делая очередной ход, Тимур вспомнил то, что ему когда-то сказал кумыкский хан, и тихо добавил: — что Аллах позволил властвовать в мире такому хромцу, как я, и такому слепцу, как ты. — И, пригнувшись, вглядываясь в черное от пыли и грязи лицо, на котором лишь блеск ненавидящих глаз, зло процедил: — Разве не ясно, какой была бы моя судьба или судьба моих людей, если бы ты взял верх в сражении?

Личный писарь Тимура Ибн Арабшах об этом эпизоде оставил такие строчки: «Сын Османа попал в силки охотника и был заключен, как птица, в клетку». Наверное, поэтому некоторые исследователи утверждают, что Тимур возил Баязида за собой в клетке, а когда садился на коня, использовал в качестве подставки. Другие историки, которые симпатизируют гению Тимура, напротив, утверждают, что старому завоевателю было приятно иметь в качестве пленника великого султана, он обращался с ним очень учтиво и чуть ли не дал пир в ту же ночь в честь Баязида.

А вероятнее всего (Перо подсказывает), зная то, что Тамерлан, в отличие от Баязида, никогда не гордился той или иной победой, считая это Божьим провидением, в то же время, будучи сугубо прагматичным, он во всем искал выгоду и ценил ее выше тщеславия. Учитывая это, можем сказать, что никакого пира и послабления не было, ибо уже через пять дней, 3 августа, Тимур был в столице османов — Бурсе.

Согласно предварительной договоренности, европейцы, контролирующие морские проливы, обязывались не помогать отступающим войскам османов. Видимо, за плату эта договоренность была нарушена: сын Баязида Сулейман вместе с казной уже был по ту сторону Дарданеллы. А здесь ни единого корабля, чтобы пролив преодолеть.

Предательство европейцев Тимура разозлило. Обычно после такого он все кромсал, в гневе кричал. Однако теперь иные дни, и он потихоньку передает власть внуку Мухаммед-Султану и каждый день наставляет его:

— Нельзя быть властелином мира, не будучи хозяином самого себя. Чувства надо держать в своем кулаке. А европейцы-предатели приползут к нам на коленях. Для этого надо всех на этом берегу добить, и двинемся на Европу. А теперь покажи свое умение, возьми столицу Бурсу.

По летописям, Великий эмир взошел на Битюнийский олимп (Улу Даг), когда Мухаммед-Султан стал атаковать город, и позже, ночью, он с удовольствием смотрел, как столица османов горит, как ветер доносит крики. Он был наследником очень доволен. И тут же приказал захватить все города Баязида. На всем побережье — от Трои до Босфора — рыскали Тимуровы войска, с каким вожделением они смотрели на Константинополь. Не будь водной преграды, они бы не как Баязид, а с лихостью овладели бы таким древним богатством. И чтобы это доказать, а заодно европейцев наказать за предательство, Тамерлан двинул свои войска в сторону уже знакомого нам города Измира (Смирны). В черте этого города, прямо в излучине порта находилась неприступная крепость родосских рыцарей ордена Святого Иоанна. Эту крепость Баязид не смог покорить в течение многих лет (по некоторым данным — двенадцати).

Измир — большой портовый город, где мы, благодаря нашему Перу, уже побывали. И если до этого мы видели Измир глазами рабов, то теперь имеем возможность оценить и взглядом господ. С этой позиции Измир, как город-порт, богат, на пересечении морских и сухопутных караванных путей. Он, конечно, много меньше Тебриза, но и здесь проживает несколько сотен тысяч жителей, причем разных языковых групп и различных вероисповеданий. В этом красивом городе каждая эпоха оставила свой след. От Византии здесь много греков. После Халифата есть арабская община. Также много евреев, армян, ливанцев и торговые кварталы венецианских и генуэзских купцов. Не более других здесь турков-сельджуков, но, как наследникам последней эпохи, им в основном принадлежит местная власть. Перечисленные этнические группы проживают на так называемой открытой территории и фактически представляют город Измир. Наверное, из-за множества языков этот город в политическом отношении нейтральный. Он редко подвергается агрессии, посему живет вне крепостных стен. Ну а если раз в сто лет такой варвар, как Тамерлан, объявится, то они предпочитают откупиться, принять новую власть, платить те же налоги, жить, нежели воевать.

Другое дело крепость Смирна. Она находится непосредственно на территории открытого города, прямо в гавани, у залива — просто город разросся, ушел вширь и построил свой, новый порт, административный, торговый и культурный центр. А крепость — цитадель рыцарей, здесь автономия, обособленная жизнь. Сами рыцари несколько надменны, живут по своему полувоенному-полумонашескому образу жизни. Они никогда не признавали власть православного Константинополя, тем более мусульман, в том числе и сельджуков. И Баязиду они дали достойный отпор и были этим, да и многим другим неимоверно горды. Рыцари Смирны, как последний оплот крестоносцев на азиатском континенте, имеют тесный контакт и большую поддержку от всей католической Европы.

В мирное время ворота крепости почти всегда открыты, и горожане, да и сами рыцари свободно перемещаются. Правда, хозяева крепости на остальных жителей Измира смотрят свысока, ведь они рыцари, ведут почти что пуританский образ жизни. Но это не тема нашего повествования. По-нашему, куда интересней и многообразней Тамерлан, который, подойдя к Измиру, был встречен влиятельными людьми с «ключами» в руках и с покорностью.

После небольшого торга город был обложен обременительной данью. При этом, как обычно, Повелитель освободил от подати важных персон, духовных лиц всех вероисповеданий, то есть самых богатых. Понятно, какая тяжесть тогда легла на плечи рабов, которых пригнали в Измир вслед за Шадомой, Малцагом и доктором Сакрелом. Стоп. Мы ведь договорились смотреть на мир глазами господ. Тогда уж глазами Тимура, который мельком оглядел город — он много повидал, стал выбирать себе дворец для ставки, а когда узнал, что и в Измире есть «Сказка Востока», не раздумывая, приказал приготовить заведение для него.

Как ни странно, купца Бочека уже нет, а «Сказка Востока» в Измире еще есть. Сюда ведь только сейчас добрался Тамерлан. А он, как и все богатые люди, любит особую, дурманящую ауру «Сказки Востока». Но теперь здесь будет только один обитатель, он же полный хозяин, с уходом которого и эта «Сказка Востока» вряд ли будет больше существовать.

Мы не знаем, с каким настроением вышел Тамерлан пасмурным осенним утром из «Сказки Востока». Впрочем, для истории это не столь важно, а как литераторы скажем, — с боевым. Под резкими порывами морского ветра он со всех сторон внимательно осмотрел всю крепость рыцарей. Это было мощное, грациозное, с виду неприступное архитектурное сооружение. И на сей раз не было никакой дипломатии, подготовки, подкупа и шпионажа. Здесь, как в один голос утверждают историки, Тимур показал шедевр своего остроумия, отваги, решительности и мощи.

Оглядев крепость, Повелитель понял, что ее ему не окружить — нет кораблей, тогда как защитники явно надеются на помощь со стороны моря. Поэтому он принял решение быстро соорудить гигантский мол из бревен, покрыть их шкурами, отрезать крепость от пролива, то есть полностью окружить.

Защитники крепости хохотали над тем, что затеял Тамерлан. Но этот хохот быстро прекратился, когда они увидели, как двести тысяч воинов, став строителями, днем и ночью трудились, не испугавшись холодной воды. Плотина уже через две недели перекрыла морской проход. Моральный дух защитников крепости был сломлен, а Тамерлан в ход пустил огнеметы, саперов и стал делать подкопы. Когда в бухту пришли корабли помощи с островов Кипр и Родос, катапульты Великого эмира первым залпом пустили отрубленные головы рыцарей.

Надо ли вновь писать об устроенной в Измире Тамерланом резне, о двух «башнях», сложенных из голов, о насилии и пожаре? Наверное, не стоит: и читателю опротивело, и Перо скрипит.

* * *

Мир содрогнулся после Измира!

Великий эмир понимал, что его где-то использовали, потом обманули. Неужели эти дипломаты, послы и всякие шпионы под видом духовенства и купцов думали, что Тимур — это азиатский дикарь, кочевник, который, конечно, грозен, да дурак?

Как умный человек, Тамерлан умел держать себя в руках, когда это надо было. Говорят, мог напустить на себя приступ гнева, мог притворно улыбаться и скалить зубы. Он все мог, он был стратег, режиссер, дипломат, полководец. И только одержимоцелеустремленный, порой сомневающийся, вечно трудолюбивый и думающий человек может достичь подлинного величия. Тимур достиг! Но он хотел величия Вселенского, а когда думал, что до этого рукой подать, то его попытались обвести. А он прикинулся дурачком, пригласил к себе послов, купцов и всяких вельмож-проходимцев на праздник в честь победы над османами и, как отмечают летописцы, держал перед ними речь:

— Сам по себе я ничто. Это Ты, Боже, превратил ничтожного принца в самого могущественного владыку в мире. Я думаю, что такая честь меня ко многому обязывает. Вы знаете, что случилось с султаном Баязидом, который изменил истинной вере, стал перечить мне. Я слышал призыв свыше не останавливаться на моем верном благословленном Богом пути. Поэтому я хочу представить вам моего официального наследника — внука Мухаммед-Султана. Он вам уже известен по ратным делам. Хе-хе, Бурсу и Измир он брал.

Этот пир, точнее церемониал, происходит на тюркский кочевой манер в огромном шатре в открытом поле, на живописном берегу Эгейского моря. И вроде бы условия походные, да все на высшем уровне, роскошь — не описать. И хотя в шатре тепло, да зима, и посему Тимур на троне в дорогих мехах. И, как утверждают историки, будучи для того времени выше среднего роста (170 см), он не любил людей, что были выше него, тем более когда садились даже вровень с ним. А тут наследник, как и он, совсем рядом, уже осваивает власть и мир.

— Так вот, — продолжает Повелитель, и его голос вовсе не груб, а, наоборот, очень слащав, чуть снисходителен, — чтобы исполнить возложенную на меня Всевышним ответственную миссию, я думаю, следует привести к порядку некоторых зажравшихся неверных князьков, которые мнят себя государями. Мир не настолько велик, чтобы иметь двух царей. И если там, — он поднял палец, — один Бог, то и здесь, — опустил, — один царь!.. С этой целью я думаю послать хана, — так он и себя никогда не величает, — Мухаммед-Султана на юг, до Каира. Оттуда на кораблях он отправится в Европу. А я — по знакомым местам, в обход Черного моря. В Грузии и в Крыму меня уже ждут. Хе-хе, все хотят приструнить неверных в Европе. Я думаю, справлюсь не хуже Баязида. А вы как думаете? Хе-хе.

Никто не проронил ни слова. Все опустили головы, понимая намек и угрозу. А Повелитель дал последний шанс:

— Я буду в Анатолии еще месяц. Пейте, угощайтесь! Хе-хе. В Европе так же вкусно готовят? Посмотрим, попробуем и ваше гостеприимство.

Возможно ли было это осуществить, или было дипломатическое запугивание? Судя по прошлым переходам Тимура — вполне возможно. По крайней мере современники Повелителя, а им было гораздо видней, в это поверили.

Теперь мир не только содрогнулся, мир согнулся перед ним.

Император Константинополя Мануэль первым поздравил Тимура, признал себя вассалом и сразу же выплатил огромную дань. То же самое сделали генуэзцы и венецианцы, подняв над своими портами Тимуровский штандарт. Щедрые подарки выслал король Франции Карл VI. Так же поступили английский король Генрих VI и испанский Генрих III Кастильский. Султан мамлюков Фарадж также признал свою зависимость, постарался откупиться огромной данью и в дополнение к этому бросил в темницы всех своих друзей, что нашли у него приют, убежав от Тамерлана.

В общем, заверения в почтении и подчинении поступили отовсюду, даже с малых островов и от морских пиратов. Все, или почти что все искали покровительства, боялись его силы.

Тимур практически добился своего. Конечно, он не стал абсолютным Властелином мира, зато оказался своего рода всемирным арбитром, и вряд ли кто посмел бы перечить ему в любой точке Евразии.

Изменился ли после этого Тимур? По утверждению летописцев, сильно изменился. Оказывается, он к этой цели шел, полз, карабкался, но когда дошел, дал волю своим истинным инстинктам: стал грубым, надменным, недоступным даже для близких, очень жестоким, подозрительным. (Боже, а каким же он до этого был?) И особо удивляться нечему, ибо жажда сверхкапитала — один из главных призывов к войне. И стоит ли вновь говорить о деньгах, как и о пролитой крови? Стоит лишь потому, что Тамерлан в корне изменил упорядочение своей армии. Раньше все воины — братья-кочевники, свободные джигиты, и вся добыча делилась более-менее справедливо, исходя из заслуг. Теперь никаких вольностей. Армия, выражаясь современным языком, профессиональная, вне зависимости от побед и поражений — каждый получает жалование, а на большее рассчитывает в случае щедрости государя. И еще одно важное новшество: раньше армия Тимура — дисциплинированная шайка добровольцев-головорезов. Ныне на территориях, захваченных Тамерланом, введена строгая воинская повинность, а отчего ж еще полумиллионная армия? И если каждый из воинов, как после победы на Тереке и над Золотой Ордой, захочет иметь десять наложниц, двадцать телег и столько же рабов, чтобы это богатство унести домой, то что станет с миром? Золотой Орды и цветущей Алании на Кавказе более нет. Казна Баязида уплыла. И простые воины на многое рассчитывать не могут. А вот Тамерлан и его окружение основательно разбогатели. Все-таки не бедными оказались анатолийские города, если одного золота и драгоценных камней увозили в Самарканд на двухстах верблюдах и тридцати слонах. Помимо этого везли серебряные ворота Бурсы, украшенные фигурами святых Петра и Павла. А также знаменитую Византийскую библиотеку, которая с тех пор пропала (поиски шли до недавнего времени).

Анатолийская кампания еще больше упрочила авторитет Тимура. И чтобы картина того времени (а она, в принципе, не меняется) и того миропорядка стала более ясной, обратимся к нашему Перу и приведем несколько примеров.

С падением власти египетских мамлюков над Сирией между городами Хама и Хомс начались земельные споры. Старейшины этих городов за тысячу верст явились к Властелину. А что он знает о Хаме и Хомсе? Но он послушал, подумал, решил — это закон! А вот правитель острова Лесбос взимает высокую плату за проход кораблей через пролив, и пираты разбойничают — жалуются заморские купцы.

В городах Хаме и Хомсе Властелин бывал, грабил, а на островах-то никогда не был. Однако и здесь он призвал правителя и пиратов к порядку, либо. Подействовало строго. Следом гонцы от наместника Багдада — нагрянули бедуины из Аравийской пустыни. И без того разоренный Багдад совсем обнищал, новым оброком обложен. И тут никаких войск посылать не надо: грамота — в Багдаде все мечети, синагоги и храмы бедуинам восстановить и убраться, выслав к нему гонцов с подарками. Так и случилось. Ну а армянских летописцев в пристрастии к Тимуру заподозрить никак нельзя. Но и здесь утверждается — воцарилась жесткая власть, порядок и спокойствие, вместе с этим подати умеренные, и началась торговля, бурный расцвет.

И вроде всюду так, никаких видимых поползновений, везде наместники, вассалы, надсмотрщики или его близкие и родня — дань отовсюду исправно поступает. Вот только в Грузии опять непорядки. И, конечно, Тимур доподлинно знает (свои люди есть), что грузинский царь Георгий VII ни при чем — он как раз и лоялен. И сами грузины ни при чем. Тамерлан до этого не раз Грузию усмирял, и теперь в его армии два корпуса из грузин, и сами грузины в военачальниках. Это вновь какие-то горцы, что на землях, примыкающих к Большому Кавказскому хребту, никак не уймутся. И что только ни делал с ними Тамерлан: и истреблял, и поджигал, все родники отравил и чуму напустил. А они как-то выжили единицами в своих неприступных горах и теперь расплодились, себе весь Кавказ подчинили, так что царь Грузии и князья Азербайджана и Лезгии у Тимура защиты просят. А у него свободных войск нет (это было до боя с Баязидом), да боясь подвоха в тылу, послал он пять тысяч — погибли, послал десять — погибли, бежали.

После боя под Анкарой эти потери не в счет, и Тимур об этом уже забыл. И тут новая весть: на его обоз с драгоценностями горцы напали, ограбили. А горцами Кавказа руководил не кто иной, как сам Красный Малцаг, над многими населенными пунктами развевается его красно-белый флаг, и даже в Тебризе кое-кто этот флаг ночью на минарет выставил.

Теперь, считая себя фактически Властелином мира, Тамерлан нескрываемо надменен и презирает почти всех, но только не достойных воинов, тех, кто рядом с ним, а тем более того, кто упорно сопротивляется; к тому же это Малцаг, убийца его сына, который противостоит ему уже много лет. Это опасно. Пора этому мерзавцу пасть. Для этого Тамерлан снаряжает на Кавказ особый, испытанный в боях корпус старой гвардии. Он немало думал, кого из потомства поставить во главе. Шахрух за брата готов отомстить, но Тимур знает — этот не справится. Напросился наследник Мухаммед-Султан, он уже грезит самостоятельностью, так и рвется в бой и к славе. Умудренный дед тоже посчитал, что надо спешно отправить Мухаммед-Султана в Грузию, а сам двинулся в сторону своей ставки в Тебриз, проложив иной, южный маршрут через Тирс — Эгридар — Акшехир — Конья — Аксарай — Кайсери — Сивас.

Обратный путь — путь триумфатора. Тамерлан — любитель пиров, зрелищ — теперь гуляет на славу. Повсюду его встречают местные князьки с богатыми подарками, потом утехи, переходящие в массовые оргии, и далее в путь. Но вот возле живописного озера Эгридир, где и небольшой город с таким же названием, местный правитель не смог сдержать слез, когда Властелину приглянулись его дети. Тут же правителя казнили. А строптивый сынишка Тамерлана укусил — весь город поголовно, даже скотину, истребили, предали огню. Двинулись дальше.

А что переживать? Они явились воевать, побеждать, истреблять! И с этим они справляются более чем успешно. И надо ликовать — весь мир под пятой. Богатств у Властелина не счесть. А тут и весна 1403 года подоспела. Все цветет, все летает, щебечет, порхает, благоухает. Анатолийское плато пламенеет: маки цветут! Небо бездонное, чистое, голубое. В горах ключи звенят, реки взбухли, пред Властелином журчат. Ну что не радоваться, что не жить, что не веселиться, раз это только тебе дано!?

Вот и следующее прекрасное озеро под названием Акшехир, здесь тоже город под таким же названием. Здесь уже знают, что красивых детей, тем более самых знатных, надо навстречу Властелину выводить, и притом молиться, мечтать, чтобы ваше чадо приглянулось.

Однако это однообразие Властелину может наскучить. Посчитает он, что за убогость? И вот свита его изворачивается: как бы угодить? А повод налицо. Приближается день рождения Властелина, весь мир будет праздновать! В Акшехире музыка, всюду флаги Тамерлана, его портреты и его славных детей, особенно Мухаммед-Султана. Ну а свита посуетилась, угодила Тамерлану.

Загодя, пока Властелин еще не прибыл, на молодой, только расцветшей весенней траве стали готовиться к великому празднику победы. По заказу поваров специальные купцы доставили в Анатолию всякие специи и продукты из Китая, Индии, Африки, Руси и Европы. Одних фейерверков целый караван, и для этого приглашена тысяча китайцев. Здесь будет все и отовсюду. И вино лучшее, разнообразное, очень редкое, разноцветное, разновкусное, разнотерпкое, старое и не очень, да из одного потаенного погреба — это сказочная коллекция вин самого Баязида. И еще один сюрприз для Властелина. Османские правители и сербский князь Стефан Лазаревич — молодцы: и принца перевезли, и казну, и себя, а вот гарем Баязида, даже родную сестру Деснину позабыли, на радость Тимуридам оставили.

И вот во время пира, как кульминация, весь этот гарем отобранных мировых красавиц, как пишет летопись, — «черноволосые армянки, светловолосые черкешенки, пышнотелые русские женщины и ясноглазые гречанки», — приведены в огромный зал под шатром. Под сладкую музыку эти красавицы должны танцевать, а потом под дикий визг и хохот, свист и пощипывание они раздеваются, и много на них не останется, лишь густой пьяный дым анаши и азиатской ханки кое-как скрывает их угнетенный взгляд. И все бы это в духе времени, как говорится, проникли в чужой гарем, да здесь же, рядом с Тамерланом, как самый почетный гость, восседает султан Баязид. На нем его царственный наряд-добыча — тюрбан с жемчугом, позолоченный расписной халат, а в руке золотой жезл — символ его прежних побед и власти.

— Что ж ты не ешь, не пьешь? — беспокоится Тамерлан. — А ты, старик, оказывается, не дурак — и вино редкое, и бабы сочные. За моего гостя султана!.. Пейте, пейте до дна! Ура!

— Ура-а-а!!! — содрогается шатер.

Как отмечают летописцы, султан Баязид ни к чему не прикасался, сидел горделиво, сурово, молчал.

— А хочешь свою красавицу Деснину? — то ли в шутку, то ли всерьез предлагает хозяин. — Подведите ее сюда. Ах, хороша! Ты глаза-то не опускай. Подыми, раскрой, любуйся. Раскрой глаза, — нет, он не угрожает, он будто просит. — Ну, приголубь Деснину. Только здесь.

Баязид молчит, словно оцепенел.

— Ну, давай, попробуй. Ты ведь соскучился по возлюбленной?! Что, не можешь?

— Властелин! — теперь только так зовут Тимура. — А можно я попробую ее? — выпирает грудь пьяный молодой командир.

— Спроси у мужа, — серьезен Тамерлан.

— А потом я-я-я! — стали орать все.

— Тихо! — рыкнул Тамерлан. — Слушаем, что муж скажет. Ну, так можно молодцу, раз ты не хочешь?

И тогда султан не дрогнул, лишь слеза скатилась из воспаленных, красных глаз.

— Ха-ха-ха! — хохот с хрипотцой. — Молчание — знак согласия. Приступай!.. А вы в очередь, в очередь!

Тучное тело Баязида затряслось, он тяжело встал, пытаясь уйти, его вернули, усадили. Не в силах вынести этого, он вновь молчаливо встал. Из его носа и рта уже потекла кровь с обильной слюной.

— Отведите его, — сжалился Властелин.

Этот содом продолжался несколько суток, по окончании которых Властелину доложили — Баязид умер. Как пишут летописцы и даже некоторые современные авторы, тут Тимур «высказал подлинное рыцарство и врожденное великодушие» — отдал принцу Мусе тело отца и послал траурное сопровождение до самой Бурсы.

Говорят, что смерть Баязида, случившаяся в середине марта, опечалила Тимура. Отчего же? И вряд ли это так, ибо Властелин как ни в чем не бывало продолжил свой поход. И можно было двигаться напрямик, да он сделал небольшой крюк, дабы посетить город Конью — там приготовили ему положенную громадную дань и, как обычно, царский шатер в чистом поле, где после перехода должен состояться грандиозный той. Да вдруг Тамерлану доложили, что здесь есть «Сказка Востока». По его велению центральный фонтан заполнили слегка подогретым ароматным белым вином. После этих винных процедур Властелин ночью очень плохо спал: он увидел плохой сон, и, приказав сжечь «Сказку Востока» со всеми ее слугами, уже покинул город и был в пути, когда навстречу прибыл срочный гонец. Властелин ему не поверил, точнее, не захотел верить, и дабы не слышать еще раз, выхватил кинжал, но силы покинули, «он упал, рвал на себе волосы и одежды, катался по земле, стонал и кричал».

* * *

Память или Перо? Почему-то именно этот вопрос, как пролог, случайно возник перед написанием данной главы. И, может, багаж лет небольшой, да и не малый — это кто как посмотрит, и все же, кажется, многое повидал, по крайней мере, две войны пережил и кое-что пытаюсь писать. Поэтому пишу, что память (по словарю) — это способность сохранять и воспроизводить в сознании прежние впечатления. Неужели этот так? По своему опыту отвечу — отчасти.

Так, если окончанием второй чеченской войны считать день проведения референдума (23 марта 2003 года), то прошло ровно ничего — четыре года, и я уже многое не помню, даже не хочу вспоминать: мне больно. А вот открыл дневник тех лет и ужаснулся. Неужели это было? И как я такое пережил? Не дай Бог еще. И дело не в бомбежках и обстрелах, не в убийствах и насилии. А в том, что не понять — кто против кого? Кто за кого? И что в итоге получилось? Кто проиграл? Кто выиграл? Кто пострадал? Вот на этот вопрос могу ответить — пострадали простые люди. А в остальном, в принципе, ничего не изменилось — у власти практически те же лица, просто разрушений много, надгробий тоже. А память? А память многое хочет забыть, и из-за некой воспитанности вынужден всем, я подчеркиваю — всем, деликатно улыбаться. Так это к лучшему. Нам предписано всем все прощать, но не забывать. И в этом вопросе нельзя на добрую человеческую память полагаться. Тем более что в других, особенно официальных источниках, эти события описываются по-разному, чаще совсем наоборот. И ничего тут удивительного нет: у каждого своя правда, своя точка отсчета и ось координат. И если один высокообразованный человек видит эти события на экране компьютерного навигатора бомбардировщика словно игру, то другой, менее образованный, спрятав за спиной детей, глядит из подвала — неужто попадет? Это назовут столкновением цивилизаций. И кто тут варвар, а кто современный человек? И если с варваром вроде все понятно, то что значит «современный человек»? А может, древние были искренней и менее лицемерны, просто поделив мир — господин и раб?

А что сказать про описываемое нами время — XIV век. Вроде у кавказских горцев письменности не было. Приходится оперировать памятью, то есть устным народным творчеством — это илли, легенды, предания. А что там правда, а что вымысел? И что сохранилось за истекшие века? Да и не научный это подход, ссылку на свой первоисточник не сделаешь, а чужой — интересно, откуда у него точка отсчета? А, впрочем, кому какое дело? Побеждает сильнейший и деятельный. Такова жизнь и нечего «на зеркало пенять». Так что действовать приходится в рамках того, что в незначительной степени сохранилось, и то не сами первоисточники, а мифы в виде мемуаров, и то в переводе с одного языка на другой, и третий, где без редакции, самомнения и компиляции не обходится. И вспоминается «Гомер — великий мастер искусства рассказывать правдоподобные небылицы». На роль великих данный текст не претендует, да что-либо подобное, «небылица», могут про него сказать. Быть может, суть и в этом есть. Хотя заметим сразу — водим мы Пером не по заказу, не со злым умыслом, а вопреки. И нет обид иль мести-покаяния, но есть желание — видеть прошлый мир с высот Кавказа, во имя будущего и маршо.

Тут «не почему-то», а согласно теме нашего повествования приходит на память судьба замечательного средневекового художника Абу аль-Хайи, которого Тимур перевез из Багдада в Самарканд, обласкал, дал все привилегии, громадную пенсию, назначив главным живописцем своего двора. Так, этот художник написал с десяток портретов Повелителя, фрагменты различных сцен, которые были оценены. Однако перед тем как умереть, этот художник собственноручно истребил плоды своего труда. Сразу возник вопрос: может, назло Тимуру? Скорее от стыда за свои картины, ибо художник, получающий от двора и узурпатора пенсию и почет, желая покровителю угодить, выродился в льстеца и лицемера — это отразилось в его картинах, и он не захотел оставить после себя этот позорный след.

«К чему такое отступление?» — резонно бы спросить у Пера. И оно, наверное, ответит: «рука, держащая Перо, должна быть свободной». Следом, на счастье, попала в руки «чудная вещь — хорошая книга!» В ней написано: «приучи себя писать, а не без разбору читать, пусть станет это системой».

В этой же книге написано: «Имперская армия не в силах нанести варварам сокрушительный удар, варварские отряды очень мобильны, практически неуловимы. Это особенно характерно для варваров-кочевников. Номадические племена легко снимаются со стоянок перед лицом приближающейся армии врага. Однако в некоторой мере это справедливо и для оседлых варварских обществ, потому что ресурсы их скромной жизни легко и быстро восстанавливаются даже в случае их полного уничтожения. Большой урон от войны всегда несет цивилизованная сторона: победа ее пиррова, ибо она истощает ресурсы победителя, тогда как поражение варваров никогда не бывает окончательным в силу высоких рекреационных способностей примитивной экономики варварского общества. Тактика партизанской войны вполне оправдывает себя даже в современных войнах. Хотя нынешние партизаны — далеко не варвары, они очень искусно пользуются именно этими методами ведения войны, демонстрируя их явные преимущества в борьбе против врага, технически лучше оснащенного».

Скорее всего, здесь возник еще один вопрос: к чему этот опус? А это тоже в какой-то мере относится к нашей теме.

Когда Тимур впервые явился на Северный Кавказ, то это было нашествие варваров-кочевников на устоявшиеся государства: Грузию, Аланию, Золотую Орду и еще небольшие этнические княжества. От мощной Золотой Орды осталась жалкая тень, и она, как мы уже знаем из истории, приговорена. Алания, ее жители, а значит и города, практически полностью истреблены, в довершение — привнесенная зараза. Та же участь постигла и мелкие княжества.

В то же самое время за весьма короткий период времени, благодаря сверходаренности и одержимости Тимура, а точнее и научнее — бурного развития среднеазиатских народов и племен, последовавших от монгольского «взрыва» пассионарности, на огромных азиатских пространствах возникла новая держава, по всем признакам новая цивилизация. И почти все могущественные государи мира признали империю и ее Властелина.

Со времени начала нашего повествования карта мира претерпела значительные изменения. Безусловно, до нашествия Тамерлана Кавказ — цветущий, благодатный край. Некое доказательство тому — две мощнейшие армии того времени, а это более полумиллиона войск, сотни тысяч вспомогательных служб, более миллиона лошадей и тягловой силы содержались за счет ресурса данного края — Северного Кавказа. Что произошло далее, мы уже знаем. И теперь, спустя какой-то десяток лет Северный Кавказ, да, пожалуй, и весь Кавказ являются периферией, где обитают варвары-горцы. Они не подчиняются грузинскому царю, и никому они не подчиняются. А тут средь них объявился вождь, уже известный воин Красный Малцаг. Горцы вокруг него консолидировались и диким образом стали наносить по пограничным территориям Тимуридовой державы дерзкие, ощутимые удары. Дело дошло до того, что горцы посмели напасть на караван с добром Тамерлана. Следом стали угрожать многим вассалам Властелина, требуя с них дань. Правители Грузии, Армении, Азербайджана обескровлены. Будучи данниками Тимура, они бессильны, и ныне сами просят Властелина прислать войска для усмирения и уничтожения горцев. На эту роль, как мы уже знаем, напрашивается наследник Мухаммед-Султан, и это не только оттого, что руки чешутся: ему в деле надо доказать свою состоятельность, заложить имя на перспективу..

Здесь, раз уж мы начали эту главу с пролога «память или Перо?», считаем уместным обратиться к обоим этим дарам, ниспосланным человечеству, дабы кое-что для себя прояснить. Великий хан Мухаммед-Султан (так его стали величать после принятия завещания) — сугубо историческая личность (как и многие остальные). Вслед за одним авторитетным историком многие утверждают, что на момент сражения с Баязидом ему было девятнадцать-двадцать лет. Это неверно хотя бы по одному — его отец Джехангир умер в 1375 году. После Мухаммед-Султана от одной и той же жены — Хан-заде — родился еще один сын Пир-Мухаммед. Значит, по простой арифметике, Мухаммед-Султану около тридцати лет (это подтверждают и останки скелета).

Тамерлан не любил тех, кто был ростом выше него, низких тоже презирал. А вот внуков, что были выше него, он очень любил, боготворил. Как и дед, Мухаммед-Султан был ширококостным, крепким, выносливым. Мудрый Тамерлан был достаточно прозорлив, чтобы разглядеть в нем нечто такое, чего не имели остальные внуки. По своим действиям он был гораздо циничнее и деспотичнее деда. И если дед любил применять как военную хитрость, коварство шпионажа, подкупа и дипломатию, то Мухаммед-Султан на эту тактику сил и времени не расходовал, его излюбленный прием — отравить врага, отравить все и всех. В его арсенале не только меч и лук, а всегда различные яды, и он отравляет ими источники, которые поят осажденные города, отравляет заразой продукты, которые повезут купцы во вражеский стан. Вокруг него всегда всякие шаманы и колдуны, а вместе с ними змеи, грызуны и птицы. При этом все в хрониках восхваляют его. Интересно, с какой точки отсчета они оценивали Мухаммед-Султана — из глазниц рыцарского шлема (пикирующего бомбардировщика) или из жалкой лачуги (тот же подвал).

Тимур и его окружение тщательно скрывали обстоятельства гибели Мухаммед-Султана. По версии летописцев Тимура, он умер от ран, полученных при сражении с Баязидом. При этом — после этого он руководит взятием и разграблением Бурсы. И еще упоминаются города, которые Мухаммед-Султан при помощи потравы источников истреблял. По другой версии, он умер внезапно от какой-то болезни (может, сам отравился). Однако достоверней научный подход. Весной-летом 1941 года советские исследователи проводили раскопки в Мавзолее Гур-Эмире в Самарканде, где помимо Тамерлана покоились и другие члены его семьи, в том числе и Мухаммед-Султан и духовный наставник семьи Саид Бараги. Полный отчет этих исследований не опубликован, а может, автор плохо искал. Да по некоторым данным, Мухаммед-Султан погиб от раны в грудь, так что пробиты ребра. И есть предположение, что голова была отделена от тела.

Если честно, эти данные не совсем интересны, и не уместно нашему Перу, мы словно смакуем. Да пролог главы «память и Перо» кое-чему обязывает, и мы теперь считаем возможным перейти к еще одному нашему герою — Малцагу, точнее, Красному Малцагу.

Уже зная название изложения, можно подумать, что Красный Малцаг — некий мифический герой. Безусловно, в большей степени это так. И здесь, вновь вернувшись к прологу данной главы, скажем, что хотя по всему тексту и с научной точки зрения приоритет всегда отдается Перу, то есть следу, оставленному Пером. Однако и память, как человеческую данность, надо уважать. А память народа — это эпос. И, как известно, в памяти народа, который до последнего времени не имеет своей письменности, лучше сохраняется устное народное творчество и есть ил-ли — героико-поэтическая баллада под названием «Семь голов Тимура-Хромца и витязь Красный (Огненный) Малцаг».

По этому преданию, явился на цветущий Кавказ варвар Тимур-Хромец из далеких песчаных пустынь, а с ним воинство многочисленное, как саранча. Объединившись, могли бы горцы противостоять Хромцу. Однако горцы Кавказа разъединены горами и ущельями. У них разные обычаи, а главное — языки, они не слышат друг друга, и если слышат — не понимают. Каждое племя поодиночке решало спасаться в своих высоких горах, куда нелегко добраться. А у вождя племени нах был грех, от него незаконнорожденный сын, который показал тропинку в горы. По этой тропинке воинство не пройдет, всего один человек — это Тимур-Хромец. Вышел ему навстречу сам вождь нахов, а Тимур-Хромец превратился в дракона, съел он вождя, уполз. Понравилось. Вновь и вновь являлся Хромец; старшего сына съел, потом мать, дочь и даже сына-предателя. Когда Хромец явился в шестой раз, то навстречу ему вышел самый младший сын — Малцаг. Увидел Хромец, что Малцаг, как и он, рыжий. Понравился ему мальчик, не стал он его есть, с собой забрал, думал приучить. Однако Малцаг, когда вырос, окреп, не забыл своей родины, языка. Отомстил он Хромцу, вернулся на Кавказ и стал мирно жить со своей семьей. Да на этом миф не закончился. На седьмой раз (кстати, именно столько раз нападали Тимур и его внук на Кавказ) явился на Кавказ наследник Хромца, молодой, сильный, еще более жестокий. Стал он истреблять остатки горцев. И тогда горцы пришли к Малцагу, попросили его

о помощи.

По жанру мифа, когда является злодей, то ему обязательно должен противостоять народный герой. Тут хочется вернуться к тексту нашего основного повествования и еще раз напомнить, что с позиций империи Тимура и по жалобам кавказских правителей, как раз Малцаг с их точки зрения выступает как злодей, нападает на караваны, обложил данью города, и на борьбу с этим варваром был послан Мухаммед-Султан. Последнее уже не мифология, а вроде бы исторический факт. И ради справедливости уместно отметить, что Красный Малцаг, несмотря на всю мифологичность, тоже, вероятнее всего, исторический персонаж. Ибо по данным историков есть о нем упоминание, как «белокожий рыжий горец, над ним такой же неувядающий огненно-белый стяг». Словом, в сказке ложь, да в ней намек. А мы постараемся превратить эту сказку в некую быль. Поэтому последуем призыву — писать, и последуем за нашим Пером, то есть вернемся к нашему повествованию. А там Малцаг, которого в Бейруте тяжело ранил нанятый мамлюкским султаном убийца.

Остальное нам до сих пор неизвестно. Вместе с тем знаем, что с Малцагом его воины-земляки — мамлюки. Они, а более прибывший по зову доктор Сакрел спасли Малцага от смерти. А когда кавказец несколько окреп, встал вопрос о смене места, ибо у Малцага много влиятельных врагов.

Первая мысль — пойти в Тебриз (там семья) и далее, на родину, до Главного Кавказского хребта, где теперь вроде бы безопасно. Однако путь до Тебриза и сам Тебриз наводнен Тимуридами. Внешность Малцага броская — опасно. И тогда решили воспользоваться морским путем, через проливы Дарданеллы и Босфор, прямо до Грузии, благо и корабль у Малцага есть.

Вначале, дабы пополнить запасы воды и провизии, остановились на Кипре, потом остров Родос, и собирались отдохнуть на острове Лесбос. Да в Эгейском море, кишащем пиратами, они, словно купеческий корабль, подверглись нападению. У Малцага на корабле воины, да и опыт боев, в том числе и морских. Они не только выстояли, потопили нападавших, правда, и их корабль получил повреждение, вряд ли выдержал бы приличный шторм. Поэтому, а может, по памяти прошлых событий своего рабства, Малцаг направил корабль в Измир, а там, понятное дело, первым делом направился в «Сказку Востока» к главному конюху.

Ожидая ремонта корабля, Малцаг некоторое время наслаждался райской жизнью «Сказки Востока», как подоспела весточка от владельца: купец Бочек находится на одном из своих островов, недалече в Эгейском море, просит Малцага к нему прибыть.

Купец Бочек — исторический персонаж. Один из известнейших богатых и влиятельных людей своего времени. Точно не зная, с помощью Пера мы можем только предполагать, как этот человек, бывший раб, сумел стать столь могущественным. Вероятно, он по-деловому использовал изъяны и всякие конфликты исторического периода. Как богатый человек, Бочек был близок со многими правителями, пользовался их поддержкой, и сам, где мог, оказывал услуги, соблюдая некий видимый нейтралитет. Однако хлынувшая на запад новая волна тюрко-монголов поменяла баланс сил, резко перекроила карту мира и интересы. В такой ситуации воинственные правители первым делом позарились на немилитаризованную империю Бочека, дабы завладеть его богатством. Первым заманил его в темницу султан мамлюков Египта. Тогда Бочека высвободил Малцаг. Теперь и у Тимура аппетиты разрослись, он не довольствуется данью Бочека, хочет все разом, тем более что купец также щедро финансирует и врагов Повелителя, а последний теперь считает, что он один правитель на земле, империя одна, тоже только его.

Бочек от всех спрятался на своем острове, думая, что там его не достанет конница Тамерлана. А когда на острове объявился Красный Малцаг, Бочек воспрянул духом — у них общий враг, есть деньги, можно нанять армию, можно примкнуть даже к Баязиду. Однако Бочек силен в финансовых хитросплетениях и операциях, но никак не в военно-дипломатических. Он просто переоценил свои возможности и не знал силу и коварство Тамерлана. Бочека выдали и даже предоставили корабли для атаки острова.

Мы уже знаем, что Бочек, как и Малцаг, мог бы спастись, но его невероятная тучность и грузность стали помехой. А кавказец бежал. И не потому, что уже привык от Тимура бежать. Он просто знает, что в неравной схватке благоразумней отступить и подождать более благоприятного случая. К тому же только рабы — мамлюки и янычары, в основном кастраты, — стоят до последнего в бою. У них нет семей, детей. А у Малцага семья, которую он должен защищать, кормить, растить.

До появления огнестрельного оружия главным качеством воина была храбрость, потом, как и во все времена, смекалка, сила и умение владеть оружием. Дабы застать Бочека и Малцага врасплох, на остров напали посреди ночи. Этой же ночью воспользовался и Малцаг. Под наугад выпущенным градом стрел нырнул он в прохладное, зияющее темнотой море, далеко от берега всплыл. Доплыть до другого острова он не смог бы, а вот спасаться надо. На фоне лунного неба он увидел силуэт одного из прибывших кораблей. Туда он быстро поплыл, зная, что сейчас на борту всего два-три человека охраны да много прикованных рабов-гребцов, что, получив передышку, сразу же заснули.

На борту и впрямь было всего два воина, которые в наступившей дреме, находясь на носу, пытались разузнать в ночи, что на острове творят их соратники. С этой охраной Малцаг быстро и бесшумно разобрался, а гребцом-рабом сам был: под свист кнута удалился корабль от берега. Мореходной практики и неких навигационных навыков оказалось достаточно, чтобы Малцаг смог направить корабль на север.

Находясь в Мраморном море, у него еще был соблазн пристать к Анатолийскому берегу и влиться в ряды армии османа Баязида, лишь бы воевать против Тамерлана. Вместе с тем был и мамлюкский опыт. Неизвестно, где была семья. Под покровом ночи он сумел проскочить пролив Босфор и через несколько дней, примерно в то же время, когда в Тебризе казнили купца Бочека и доктора Сакрела, Малцаг пристал к черноморскому берегу Грузии. Здесь Малцаг был приятно удивлен, о его сирийско-египетских подвигах и поражениях в Грузии и Абхазии было известно, и его встречали как почетного гостя, даже героя. В то же время сам Малцаг, наверное, впервые в жизни не знал, что ему дальше делать, куда направиться, где семья? Зная, что в порты быстро стекается информация, он, словно чего-то ожидая, находился еще некоторое время у Черного моря. И тут первая черная весть — в Тебризе казнены Бочек и Сакрел. Следом Тамерлан разгромил и пленил Баязида. Под его покровом почти весь мир. После этого Малцаг был буквально сломлен морально и психологически.

Он понял, что Тимура ему, и никому более никогда не одолеть. Это был своеобразный приговор, казалось, жизнь закончилась, оборвалась, и более цели и надежды нет. Однако в жизни не все так безнадежно: за ночью всегда наступает рассвет; люди Бочека выискали Малцага здесь и передали: из Тебриза семья Малцага — Седа и уже два ребенка, а с ними племянник Бочека и сын Сакрела бежали до Главного Кавказского хребта, на родину Малцага в верховья реки Алазани и Аргун.

Слух о семье пробудил у Малцага житейскую струнку. Довольно выгодно он продал корабль с гребцами и спешно двинулся на восток. Здесь, в Грузии, он был в последний раз лет десять назад, когда Тамерлан при помощи коварства расправился с азнауром Тамарзо. Картина печальная: поселения полупусты, и в них в основном доживают свой век старики. Храмы разбиты, всюду следы погромов и пожарищ, дороги безлюдны, а когда появляется тюркский разъезд, все разбегаются. И не видно главного — цветущих садов, виноградников. Правда, в Тбилиси и прилегающих городах жизненный пульс ощущается, здесь многолюдно, бойко, торговля есть, есть и строительство. Вот только люд, по мнению Малцага, резко изменился. И не то, что он никого теперь не знает, и его здесь не знают — это, пожалуй, к лучшему, просто облик людей явно изменился, больше людей смуглых, восточных, с характерным разрезом глаз, ростом и даже походкой. И не слышны в Тбилиси прежние, подобные бесконечному эху в горах мужские хоровые напевы, нет прежних улыбок, приветливости, беззаботности. Все, прежде всего и пришлые, угрюмы, нахмурены, молчаливы. И тем не менее в Тбилиси порыв жизни чувствуется. А двинулся Малцаг от столицы на север вдоль Картлийского хребта, в сторону Алазани, в Тушетию, там картина жизни совсем удручающая, да все равно счастья много, нашел он свою семью. Однако в рамках того времени и соответствующего изложения нашего Пера не до сентиментальности. А что касается героя Малцага, то он руководил и заботился о десятках тысяч человек, а тут всего пятеро, но это дети, семья — душа болит. Он понимает, что стоит наместникам Тамерлана прознать — Красный Малцаг здесь, дабы выслужиться, его продадут. А он здесь, в двухдневном переходе от Тбилиси, обременен семьей, малолетними детьми.

Наверное, даже будучи в рабстве, но не рабом, Малцаг не ощущал себя таким беспомощным, жалким и уязвимым. Необходимо что-то предпринять, семью обезопасить. Пока здесь еще хозяйничают ставленники Тамерлана, его детям жизни не будет. После мучительных раздумий он, по его мнению, принял единственно правильное решение — перевести семью за Главный Кавказский хребет, на север, туда после протравы Тамерлана никто и глаз не кажет, вроде там никто и не живет. А Малцаг решился за перевал пойти, ведь там страна Алания, там его родня, там он женился, сражался и попал в плен.

Пока еще лето и открыты перевалы, Малцаг двинулся в путь. Он не стал идти до Шатили и Аргунского ущелья, а пошел напрямик из Тушетии на перевал Юкериго, мимо вершины Нархиях; по скалистому ущелью вдоль говорливой горной речушки Тюалай он к вечеру дошел до развалин крепости Корхой, где его пленил Тамерлан.

Все эти годы Малцагу не раз снился ужас его пленения, и каждый раз испытывал страх. И почему-то сюда его все эти годы влекло, словно попав на это место вновь, он смог бы как-то изменить свою судьбу, по-иному жить. Теперь он видел здесь еще не совсем сгнившие лестницы, следы давней осады, обломанные копья, стрелы и сброшенные в пропасть человеческие кости. Ему стало плохо, стыдно, жалко самого себя. Ведь годы назад, когда он почти что в одиночку противостоял армаде Тамерлана, даже отступая и попав в плен, он не терял духа и на все смотрел бесшабашно, дерзко, даже снисходительно-презренно, свысока. А теперь страх за детей, да и он привык, просто обучен от Тамерлана бежать! Думал он, что здесь на Кавказе он ничего не будет бояться, что теперь будет спокойно жить. И спешил он до темна к этой своей последней крепости, чтобы здесь переночевать. Но здесь такое Тамерланом наворочено, страшно, какое-то безмолвие, давящая тишина, даже солнце спешит за перевал, в горах сумерки быстро сгущаются, и никакого признака жизни, лишь хрустальный родничок слух манит. Этот источник Малцаг вспомнил. В нем очень вкусная и приятная вода, так что вся живность к нему приходила. А теперь тропинка к водопою заросла толстым, пухлым слоем лишайника, и только пара свежих следов от копыт. Только хотел Малцаг зачерпнуть воду руками, как вздрогнул от родного человеческого голоса:

— Эй, молодой витязь, эту воду не пей.

Малцаг резко обернулся. Старик, совсем обветшалый, с длинной белой бородой. На нем грубый, выцветший бешмет, протертый до дыр на локтях, жалкие сапоги. Лишь светлые глаза и кинжал на поясе блестят.

— Похоже, ты меня понял, — старик двинулся вперед. — Марша воцила, — они по-горски обнялись. — Давно здесь людей нет. А по тому, как ты все осматриваешь, вижу, бывал ты ранее здесь.

— А почему из родника пить нельзя?

— О, был здесь Тимур-Хромец. Тысячами людей истреблял, а смерть своего сына пережить не смог, люто мстил. Не только людей, но и всю природу отравил, все реки, все родники.

— А как вы живете, какую воду пьете?

— Вначале пили только из-под ледников, а теперь понемногу природа очищается, спускается с гор, и мы за ней. Вот, видишь, копыта серны. Откуда-то пришла, попила из родника. Если еще пару раз придет, то и мы сможем им пользоваться.

— А много вас здесь?

— Беда! Единицы. Большинство Хромец истребил, а потом сюда мор напустил, всю воду протравил. А ты, — старик еще раз, уже более внимательно осмотрел пришельца, — хоть и не положено в горах первые три дня гостя об этом спрашивать, да время такое — по каким-таким делам и откуда?

— Э-э, — замялся молодой человек.

— Можешь пока не отвечать, — помог ему старик, — тем более что, вижу, ты явился с добром. Горная серна пришла, из этого родника воды попила. Хорошо! Ты, молодой витязь, объявился — очень хорошо! Значит жизнь возвращается. А ведь это место святое! Легендарное! Здесь, вот в этой крепости, наш гордый сын Красный Малцаг почти в одиночку противостоял варварскому полчищу. Сотни-тысячи супостатов он здесь уложил.

— Эй, — усмехаясь, перебил гость. — А не преувеличиваешь ли ты, старик?

— О чем ты говоришь? Я лично сюда пришел после того, как Малцаг попал в плен, и видел все своими глазами, — он посмотрел по сторонам. — Смеркается. Нам надо обратно, в горы, там мое жилье, а то ночью тяжело будет идти.

— Так разве еще выше можно жить? — удивился Малцаг.

— Как увидишь — живем. А ниже — до сих пор воду пить нельзя было.

Несмотря на ветхий вид, старичок оказался выносливым, приспособленным к горам, так что Малцаг еле за ним поспевал, а тот все шел и говорил:

— Я еще днем, у перевала тебя заметил. Думаю, что за странный гость в наши края, и за тобой. А ты что, не знал, что здесь все отравлено?

— Так, кое-что слышал. Но такого не представлял.

— Да-а, никто не представлял. Вначале сам Хромец кого мог, истребил, своих собак оставил, ушел. И тогда здесь еще много было народу. А потом, по-моему, через год после ухода Тамерлана здесь появились странные люди под охраной, с повязками на лицах. Вот они-то и прошлись по горам, все источники, реки, озера — все отравили. Люди и животные — с самых гор до равнины — все полегли. На эту падаль слетелись и приползли все паразиты. А с ними мор. Как с низин подует ветер, такая вонь, даже зимой. Так было пару лет — все вымерло, из живности ничего в низине не осталось. А если кто и рисковал спуститься — уже не возвращался. Вот год-два, как мир и природа понемногу приходят в себя. И ты — добрый вестник.

— Я хочу пить! — не сдержался пришелец.

— Вот, вот валун — нижняя граница, за которой все можно пить. Наблюдая за дикими животными, которые только два-три года назад сюда откуда-то пришли, мы спускаемся каждый год все ниже. Вот река, пей на здоровье.

Пока пришелец пил, а потом умывался, старик всем радостно делился:

— В этом году уже появились хищники: орлы, волки, даже летучие мыши и медведи — значит пища и питье есть, и мы к зиме немного спустимся. А то на вершинах зима лютая, ветер, дров не напастись, все на спине таскаем.

Было уже темно, когда они добрались до какого-то каменного строения, прикрепленного к горе. Такой убогости Малцаг никогда не видел. И если старик, видно, еще ходит по миру, бывает, по возможности, и в Тушетии, то остальные, а это три семьи, совсем одичалые, забитые и не говорливые от суровости здешней жизни. Вместо стола и лежанки — плохо выделанные шкуры животных, от которых запах, напоминающий Малцагу адский труд по выделке шкур в Измире. Да и там быт был гораздо лучше. А здесь нищета, правда, в честь гостя зарезали дорогого барашка. И пока еда готовится, все сидят вокруг очага, что в середине лачуги.

— Этот огонь не должен погаснуть: мать — хранительница очага, тепла и уюта, — объясняет старик. — Иначе — конец. От сырости даже огниво еле искрится. Прошлой зимой такой ураган был, что всюду ветер, снег. Огонь задуло. Еле выжили. Соседи из-за перевала спасли. А так все летом, из-за перевала, из Тушетии. Вот и барашек оттуда привели.

— А корову как? — Тут же за перегородкой хлев.

— А корову привели через Аргунское ущелье. Очень тяжело было, от жажды к каждому водоему бросалась, еле удержал. Привел! — горд за себя старик.

— А почему не ушли, не переждали этот мор на чужбине? — поинтересовался гость.

— Многие ушли, — горестно ответил старик. — Но я уйти не мог. Это моя и твоя родина. А родина — это не кусок огороженной земли. Это люди, живущие на родине и поддерживающие огонь в этом очаге. И пока этот очаг горит, он согревает душу каждого горца, где бы он ни был. Потухнет очаг — не станет родины, охладеют души, останется только плоть, которая будет следовать только за животом с целью удовлетворения лишь своих низменных желаний.

— Для гостя постелили лучшее, что было. Малцаг очень устал, хотел спать, но в последний момент не удержался, спросил:

— Скажи, старец, вот этот Малцаг, не причинил ли он со своей излишней прытью много бед своему народу?

— Ты о чем, сынок?! Не Малцаг привел сюда Тимура-Хромца, а он напал на нас. И если бы было единство, и не было бы продажных ублюдков, нас бы не одолели. А Малцаг — гордость! И пока народ способен взращивать таких сыновей, этот народ будет!

— Что-то народу-то маловато — хоть вой, хоть свищи, — горечь в голосе Малцага.

— Ничего, ничего, оживем. Мы Хромцу своих дочек, жен и коней в подарок не возили. Не кланялись как другие.

— Зато полегли.

— Ну, я думаю, тебе лучше знать, — а там, где был Хромец, всюду погибель. Так лучше стоя встретить смерть, чем прогибая стан. Ты спи, сынок. На родине ведь сладко спится.

Действительно, Малцаг, как зарыл глаза, словно провалился, и, наверное, долго бы спал, да его растормошил старик.

— Малцаг, Малцаг, вставай.

— Что случилось? — вскочил встревожено гость.

— С тобой радость пришла! — улыбается хозяин, обнажая беззубый рот. — К твоему роднику сегодня на заре целый косяк серн приходил, и рысь за ними охотиться пришла. Понимаешь? Это жизнь!

Гость протер глаза, только теперь проснулся:

— А с чего ты взял, что я Малцаг?

— Накануне у башни видел, как ты с болью все осматривал, да и по описанию знал. А ночью волосы сползли.

Обеими руками Малцаг прикрыл места, где должны были быть уши, словно не хотел это слушать. А старик все продолжал:

— Потери неисчислимые. Это трагическая, но не позорная, а героическая страница нашей истории. Мы отстали. Нам надо учиться и трудиться, дабы лучше жить на своей родине. А для этого мы сегодня, пока погожие дни, хотим переехать в башню, где ты сражался.

Пару дней Малцаг помогал горцам переносить хилый скарб и устраиваться на новом месте. А затем он вместе со стариком направился через перевал в Тушетию. Там он намеревался кое-что для хозяйства старика приобрести. Вроде недолго он отсутствовал, и здесь высокогорье, но за несколько дней все изменилось. Были сборщики налогов — грузины и лезги под охраной тюрков. Провели подушную и подымную опись, еще более повысили налоги. Благо, в горах издали, кто едет, видать. Многие, в том числе и семья Малцага, успели укрыться. А сборщики интересовались не только податью, но и выискивали молодежь как рекрутов в армию Тимура. В Тушетии и Алазанской долине начались народные волнения. Эти сборщики уехали, чтобы вскоре вернуться с большими силами. Кого убили, кого повесили, кого из молодых, в том числе и девушек, увезли.

В этой ситуации Малцаг не знал, что ему делать, как бороться с бесконечным насилием и унижением своего народа. От безысходности он мог только одно — благодарить судьбу, что и на сей раз горе обошло его семью. Но что будет дальше? Уже многие знают, кто он. Что он здесь — кто-то донесет. Но тут случилось неожиданное. У горцев Кавказа есть традиция: в тяжелую годину собираются старцы, держат совет, принимают решение. И вот пришли уважаемые старцы к Малцагу, и произошла торжественная процедура Махко вехна, что бывает лишь в исключительных случаях, в тяжелую годину, когда кто-то должен взять на себя ответственность за народ, страну, родину.

Как любой уважающий себя горец, предложение старцев Малцаг принял за честь, да вместе с тем серьезно призадумался: а сможет ли он оправдать оказанное доверие? В этой роли, правда, без решения старцев, а будучи самозванцем, он уже побывал. И нельзя сказать, что это принесло какой-либо успех ему, тем более отечеству. Хотя и ныне и противник все тот же, ситуация во многом другая. Сам Малцаг — это не тот сумасбродный, бесшабашный, дерзкий юноша, который, сломя голову, без оглядки шел на любого врага. Теперь Малцаг — зрелый мужчина, у него есть опыт, авторитет, да и взгляд несколько изменился. К тому же теперь он должен думать о своей семье и оберегать ее.

По традиции, если горское общество призвало к службе члена своего общества, то и о его семье должно позаботиться это общество. В принципе, может быть, это верно и надежно. Однако Малцаг теперь хорошо знает мощь, а главное, коварный нрав Тимура и его отпрысков и наместников. Поэтому он решает переправить свою семью за Главный Кавказский хребет, на Северный Кавказ, к обитающим там горцам — нахам. Конечно, жизнь там сурова, скудна, зато безопасней, и, учитывая, что зона заражения с каждым годом отступает, вскоре можно будет перебраться на более благодатные, равнинные места. Разумеется, что это перспектива, а точнее, мечта. Вместе с тем, это родная земля, другой нет. Посему ее надо не только защищать, ее надо заново заселять, осваивать, возделывать. И для начала Малцаг, отправляя свою семью за перевал, первым делом закупил для них всякую хозяйственную утварь, скотину и даже пару пчелиных семей в корзинах, помня, что Алания всегда славилась изобилием меда.

Может быть, не всему, но многому Малцаг пытался учиться у Тимура. Так, зная, что Властелин особо чадолюбив (а нахский народ почти что истреблен), Малцаг самолично перевез семью, занимался ее обустройством на новом месте, и только после этого, уже в разгар осени, когда первый снег в горах мог бы перекрыть перевал, вернулся на юг, в Грузию, всецело отдался ратным делам, помня, что в этих местах на памяти его поколения славным командиром был его названый брат — азнаур Тамарзо.

Правда, с тех пор обстановка на Кавказе изменилась. И если азнаур Тамарзо был полководческим лидером не только народа, но и выдвинут и поддержан грузинским царем и духовенством, то ныне грузинский царь Георгий VII скрывается в горах и один за другим посылает к Тимуру послов, утверждая, что он лоялен. В руках Георгия власти нет, а фактически правит страной ставленник Повелителя — этнический армянин. При этом, в отличие от простого люда, духовенство и богатая знать, согласно оккупационной политике монголо-тюркитов, живет, может быть, не как прежде, но более-менее вольготно и зажиточно. А вместе с тем следует вспомнить, что в армии Тамерлана несколько десятков тысяч воинов грузин, и есть крупные военачальники.

В такой ситуации Красный Малцаг уже не азнаур, скорее абрек, да это не умаляет его достоинств. Наоборот, под его бунтарское красно-белое нахское знамя стало сразу же более тысячи воинов, и это притом, что мужчин на Кавказе очень мало. Зато те, кто остался, сохранили кавказскую самобытность, гордость, достоинство, честь. И в движении под предводительством Малцага чувствуется горская сплоченность, преемственность. Тому пример: как только пошла по Кавказу молва о Малцаге, прискакал к нему из горной Сванетии младший брат Тамарзо, Вахтанг, да не один, а с соратниками. Назначил Малцаг Вахтанга своим заместителем.

Это воинство, словно оголтелая шайка разбойников, жаждет мести, а вместе с этим грабежа и насилия. Да Малцаг — полководец, командовал не одной тысячью, а десятками. И цель у него иная. Поэтому он первым делом заставил всех принять присягу на верность. После этого строго разделил личный состав на сотни, десятки, выделив, как положено в войсках, группу снабжения и разведку. В первое время условия суровые, живут на подножном корму, помня тюркскую пословицу: «от сытой собаки — проку нет». Малцаг укрепляет дисциплину и порядок, каждый день смотр, маневры, словом, суровые армейские будни. Кое-кому из «свободолюбивых» горцев это оказалось не по душе, им ближе и характернее бесшабашная разнузданность, что в юности было свойственно и Малцагу.

Явный протест, а потом и разгорающийся бунт Малцаг попытался было погасить мирной дипломатией. Это не возымело действия, и, как последствие, несколько горцев, переманив на свою сторону более сотни человек, попытались самовольно покинуть лагерь.

Впоследствии действия Малцага кто-то осудил, кто-то оправдывал, а командир поступил по-тимуровски: недовольных — теперь клятвоотсупников — по приказу Малцага с силой задержали. Был скорый трибунал, который приговорил зачинщиков к казни. После этого несколько горских тейпов объявили Малцагу кровную месть. На что Малцаг не без язвительности грубо ответил:

— Что же вы не объявили кровную месть Тимуру, когда он не только сынов, но и дочерей и жен насиловал, в полон уводил.

Это восстановило против него даже некоторых старейшин. Малцага обозвали мамлюком, то есть рабом, испорченным чужбиной, не своим, грозились отомстить. Если бы Малцаг следовал насильственным методам Тамерлана, то, уже имея, хоть и небольшую, но вполне дееспособную и организованную армию, он создал бы еще и личный карательный отряд, личную охрану, которые даже за малейший намек на такую угрозу полностью истребили бы, если не весь род, то семью предателей.

Следуя традициям Кавказских гор, а не азиатских степей, Малцаг эти угрозы пропустил мимо, у него и без того хватает забот — армию надо содержать, значит надо как-то действовать. Но он не хочет возглавлять шайку бандитов, хочет противостоять оккупантам, и не по духу ему мелкие стычки и погромы. Он хочет нанести удар прямо в сердце, по местной столице Тбилиси, где, по данным его разведки, находится тюркский пятитысячный гарнизон.

В данном случае Малцаг тоже опирается на слова Тимура: «Победы не зависят от численности воинов, ни от их вооружения, но лишь от воли Аллаха». Последнее подразумевает не на авось, а, наоборот, всестороннее знание, расчет, а в случае с Малцагом — внезапность атаки, строгую дисциплину, полную самоотверженность, удобный момент.

В грузинских хрониках это нападение характеризуется как захват горцами Тбилиси во время празднования дня рождения наместника, совпадающего с Рождеством. Тюркский наместник и его клика были в тот же день казнены, многие взяты в плен. Над Тбилиси развернулся свободный красно-белый стяг. Как характерный признак эпохи, не обошлось без погромов, грабежа, пожаров. С этим неотвратимым последствием войн Малцаг пытался бороться. Однако вскоре выяснилось, что грабежами занимались не столько его воины, сколько всякий обездоленный люд из бедных пригородных кварталов. Это зло могло бы продолжаться долго, да Малцаг знал, как эту волну насилия погасить: несколько казненных мародеров, и в городе воцарился порядок.

Малцаг в Тбилиси не задержался. Вскоре он двинулся на юго-запад, до Карса, а потом на восток, до Агдама. Популярность и слава Малцага неслась гораздо быстрее его армии. По всему Кавказу вспыхнули восстания. Даже там, где Малцаг не был, поднимался красно-белый освободительный флаг, и под его именем начинался бунт. А к самому Малцагу потянулись люди всех мастей: кто действительно из патриотизма, кто с надеждой разбогатеть. В такой ситуации он мог довести численность войск до двадцати пяти — тридцати тысяч. Это он посчитал неблагоразумным, ибо тогда, дабы просто содержать такую махину, пришлось бы заниматься захватами и грабежами городов. В то же время его главная цель — пойти на Тамерлана, — и тогда численность несоизмерима по силе. Поэтому Малцаг подобрал себе оптимальную группировку — всего семь тысяч.

С такой армией Малцаг мог бы спокойно править в пределах всего Кавказа. Ростки этого господства были уже налицо. Так, многие правители, кто открыто, кто тайком, стали присылать к нему своих послов, а с ними, под видом подарков, некую дань, дабы Малцаг их не трогал, а покровительствовал.

В конце зимы 1403 года, пользуясь тем, что основные силы Тимура находились в Анатолии, Малцаг подошел к реке Аракс, что рядом с Тебризом, и где совсем близко проходит основной караванный путь, и свершил две вылазки. В одной попалась ему в руки часть награбленной у османов добычи Властелина. И тут же стало известно, что Мухаммед-Султан во главе двадцатитысячной конницы направляется по той же дороге, однако за Эрзурумом резко свернул на север, уже достиг Карса, и если дойдет до Тбилиси, то преградит путь к отступлению Малцага к горам Большого Кавказа.

Малцаг и Мухаммед-Султан почти что ровесники. Они знают друг друга в лицо, и не один год, и первый раз встретились в Грузии, у реки Куры, когда коварно был убит азнаур Тамарзо. Через полгода, они сошлись в бою на Тереке. И после этого еще не раз. И всегда, будучи под сенью своего великого деда, Мухаммед-Султан сокрушал Малцага. Но время летит, они возмужали, и теперь, как самостоятельные вожди, будучи заклятыми врагами, ринулись навстречу друг другу, сознавая, что выживет лишь один; каждый верил в свою удачу. И если для Малцага это месть и реванш, то для Мухаммед-Султана — полное утверждение своих полководческих притязаний, ибо Малцаг — это не тот воин, что просто убежал, это командир, что уводил свои малочисленные силы от неминуемого разгрома, а главное, это тот воин, что так долго противостоит его деду. И Тамерлан, как воин, даже восхищается им.

По уже неоднократно протоптанной войсками Тамерлана дороге, что вела в сердце Кавказа, торопился Малцаг, когда долетела весть, что Мухаммед-Султан вошел в Тбилиси. А он, так случилось, лишь подошел к реке Кура, и, наверное, впервые в груди Малцага что-то защемило. Жгучая боль. Это то самое живописнейшее место в излучине реки, где любил ставить свой богатый шатер Тамерлан, где погиб азнаур Тамарзо. Сама судьба привела Малцага на это место, которое он помнил всегда, где он юношей плакал от бессилия, злобы, крайнего отчаяния и позора. И почему-то ему показалось, что Мухаммед-Султан, стараясь во всем подражать деду, тоже помня, придет на это же место, либо Малцаг любым способом заманит его сюда. Так и произошло. Они должны были столкнуться.

По данным своей разведки, Малцаг знал, что силы противника значительно превосходят, да это на сей раз его совсем не пугало, на его стороне родной Кавказ, та земля, по которой он ползал, та земля, по которой он тосковал, та земля, на которой он теперь должен либо победить, либо погибнуть, но никак более не убегать. И поэтому он до боя провел последний смотр войск и держал речь:

— Горцы, кавказцы! Может то была судьба, да много лет назад явившийся сюда варвар Хромой Тимур вывалял меня в этой родной земле и вышвырнул уродом и рабом на чужбину. С тех пор я много земель и морей исходил. Всюду голые камни, пески. Недаром наши отцы выбрали и отстаивали этот благодатный, цветущий край — наш Кавказ! Если сегодня мы не отстоим свои земли, то наши горные орлы увидят на Кавказе иной лик, иной говор, иную песнь. Я жажду победы, либо смерти. Клянусь, я не уйду с этого поля побежденным! Вершины Кавказа смотрят на нас!

У его противника мотивация совсем иная. Сызмальства он впитал — принадлежит к древнему венценосному роду, он привык и знает только победы, за ним дед и мощь всего мира. А перед ним малочисленный, к тому же битый не раз противник, и посему конница Мухаммед-Султана сходу ринулась в бой.

А Малцаг тщательно приготовился. Март, весна началась. Кура разошлась, в поймах болото. А тут, как обычно, только все расцвело, с севера тучи, дождь, похолодало, слякоть, потом мокрый снег — все на руку Малцагу И ничего нового: он, как и под Каиром, из половины своих всадников создал пехоту. Она приняла и выдержала первый удар, потом второй. А когда разъяренные тюрки пошли вновь, пехота по команде стала отступать в сторону припорошенного снегом болота. Видя, как увязла конница, Мухаммед-Султан без оглядки ринулся в бой. Сеча была жестокой, кровопролитной. И как только Малцаг разрубил одного врага, он с этого мгновения понял, что победит, ибо это был не тот бой, что на Тереке, где пред ним стояли полудикие, выносливые кочевники, жаждущие не жизни, а женщин и наживы. Теперь у этих воинов все это было в избытке, и они желали наслаждаться этой жизнью, им было что терять. Спасаясь, они начали отступать, бежать. Личным примером Мухаммед-Султан пытался выправить ситуацию, было поздно.

В пасмурный полдень с гор приползла тяжелая, снежная туча, стало темно как в сумерках, и тогда сам Мухаммед-Султан побежал с поля боя. Была погоня, коня ранили, наследника Властелина привезли к Малцагу, бросили к ногам.

— Ты помнишь, — пнул Малцаг поверженного, — как именно на этом месте вы отравили коня моего брата Тамарзо и убили его? Не помнишь? Верно. Потому что после этого вы, а особенно ты, травили все: родники, реки, сотни тысяч людей. Вставай, — еще раз пнул Малцаг. — Я даю тебе шанс победить в честном поединке лицом к лицу.

— Малцаг, — бросился к командиру младший брат Тамарзо Вахтанг, — позволь сразиться мне.

— Нет, — сухо парировал Малцаг. — Я старше. Если проиграю, тогда наступит твоя очередь.

Как и в ту ночь, ровно восемь лет назад, шел мокрый снег, зажгли сотни факелов, и сошлись один на один Красный Малцаг и Мухаммед-Султан. И на сей раз поединка не случилось: внешне крепкий наследник Тимура был уже сломлен, от первого же удара копья он был сражен и еще раздавался хрип из пробитой копьем груди, когда к тюрку подскочил Вахтанг, обезглавил, крича: «Отомстил! Отомстил!», бросился к холму, и, как голову своего брата, теперь водрузил на возвышении голову врага.

После этого всю ночь здесь, у красавицы Куры, бочками лилось вино, громыхала дробь лезгинки, а потом дружный родной мужской хор завеял вновь над Кавказом.

Малцаг, почти что все испытав на себе, не смог глумиться над врагом. По его приказу соорудили гроб и в следующую ночь, соединив части тела, втайне от всех он захоронил Мухаммед-Султана в одной из карстовых пещер, что в обилии вдоль берега Куры, зная, что Тамерлан любой ценой попытается заполучить тело любимого внука, а эта весть на Кавказе не задержится: со скоростью выпущенной стрелы она уже разлетелась по миру и ядовитым острием ударила в самое сердце Властелина.

Тимур не мог и не хотел поверить в случившееся. Год назад, продвигаясь на запад, готовясь к грандиозному сражению с грозным Баязидом, Повелитель тем не менее ощущал себя абсолютно вольготно, наслаждался жизнью в роскошной мягкой повозке. А теперь, когда он разгромил всех и стал, казалось бы, подлинным Властелином мира, судьба так коварно обошлась с ним. Он был прозорливым и не зря общался с учеными и познавал историю. Тимур прекрасно понимал, что его завоевания, как в волчьей стае, держатся на преданности вождю, опираются на силу личности, а не на устойчивую выбранную общественную систему, какой в некой мере был монгольский Курултай. Поэтому Тамерлан, зная посредственность своего потомства, заранее определил единственного более-менее способного — Мухаммед-Султана, который, исходя лишь из личных жестких способностей, мог бы предотвратить ожидаемое после кончины Властелина падение с высот всесилия в трясину разброда, распрей, что характерно для судьбы варварской власти.

Не в повозке, а усаженный нукерами в седло, почти галопом мчался Тамерлан в Тебриз, до последнего надеясь, что весть не верна. Однако у границ города его встречала в трауре мать Мухаммед-Султана — ханша Хан-заде, ожидая, что ее горе Властелин утешит. Пытаясь от всех скрыть свою печаль, Тамерлан напустил мужественное бесстрастие и даже не обратил внимания на стенания снохи, проходил мимо, как увидел плачущих детей Мухаммед-Султана, силы покинули его. Дальше его понесли на руках, поместили в «Сказке Востока». Несколько суток, кроме врачей и главного евнуха, к нему никого не допускали. Был слух, что Властелин очень плох, даже не ест. (Интересно, а вспомнил ли Тамерлан в эти дни тех родителей, чьих сыновей и дочерей он миллионами истребил, надругался? Вряд ли. Ведь других людей он считал иного пошиба: рабами, плебеями, словно иные не Богом созданы, может, от свиней, собак, обезьян. Задолго до Дарвина.)

Горе Тамерлана велико. Все знали — нанесен жесточайший удар, который если не сломит, то приблизит его конец. В Тебризе, да и в Самарканде внешне траур. Но озабочены иным — кто теперь станет наследником? Явного фаворита нет, равнозначных претендентов много. Эта интрига так сильна, что ее мощь просачивается даже в сверхнадежно охраняемые апартаменты Властелина. Сыновья, внуки, жены и невестки, особенно Хан-заде, осаждают охрану, так и рвутся проведать и утешить больного старика. Да это что? Из столицы Самарканда, дабы выразить соболезнование старику и разделить с ним неутешное горе, в спешном порядке, и не вместе, тайно, отдельными группами, по внутриклановым интересам, выехал весь двор. Даже старая, больная Сарай-Ханум не выдержала. Видя, что все рванули к пошатнувшемуся трону, тоже двинулась в далекий путь, а с нею ее фавориты, в том числе внук Халиль, а с ним то ли жена, то ли любовница, то ли наложница — от всех скрываемая красавица Шад-Мульк.

Когда вся семья Тамерлана, то есть вся элита Самарканда — огромной империи, направилась в Тебриз, то и главный религиозный деятель, личный, пожизненный духовный наставник Тимура — уже старенький Саид Бараки — тоже решил не оставаться в стороне, в последний момент он примкнул к группе Сарай-Ханум.

Конечно, Тамерлану было плохо, и он понимал, что вокруг его трона и несметных богатств разворачивается нешуточная внутриклановая борьба. Да он борец, не привык сдавать позиции, тем более проигрывать. Будучи от природы сильным и выносливым, он сумел взять себя в руки, тем более что со всех концов света с соболезнованиями явились весьма уважаемые персоны, и этикет надо соблюсти. Правда, тела Мухаммед-Султана нет — какой позор! Как такое ему, Властелину, пережить?!

Тамерлан прекрасно понимает, что по сравнению с его армией силы Малцага вроде ничтожны. Вместе с тем, Властелин знает способности самого Малцага, и даже если он пошлет сто, даже двести тысяч против, горцы-дикари просто рассеются в горах. К тому же, в чем главная беда, он сам уже не может лазать по горам. Его военачальники сильны лишь под его личной командой и самостоятельно вести операции не могут, ибо он, боясь конкуренции и расчищая поле для своего потомства, не оставил вокруг себя ни одной более-менее достойной, сильной личности — все лизоблюды, преданные псы-исполнители, которые по его приказу растерзают любого, но на остальное не годны. И, как сообщает летописец Шерифаддина Язди, живший при дворе Тимура, «Повелитель правил единолично, без помощи визирей, и никому не доверял». А как же самая крупная армия в мире, разве не может она все решить? Не может, ибо Малцаг наверняка труп Мухаммед-Султана надежно схоронил. И, если вдруг самого Малцага кто убьет, как отыскать внука? Ведь это святое, останется на века.

В сущности, ситуация возникла нелепая. Тот юнец, которого Тамерлан вовремя не добил, но сделал рабом, выжил, стал достойным воином, все эти годы, пусть и проигрывая, ему противостоял, а теперь он нанес такой удар, что с ним надо считаться. И Властелин отправляет к Малцагу послов. Вызвались грузины-военачальники из армии Тимуридов.

Вернулись они быстро, правда, ни с чем, зато кое-что разузнали, докладывают Властелину: Малцаг совсем рядом, прямо за рекой Аракс, личной охраны особо нет, армия немногочисленна, но он пользуется огромной популярностью и поддержкой среди населения почти всего Кавказа. А труп Мухаммед-Султана ни за какие богатства не отдает, возможен только обмен на повешенных — купца Бочека и доктора Сакрела.

— Ха! — воскликнул Властелин. — Так этого добра у нас хоть отбавляй.

В спешном порядке откопали мужские захоронения, уложили словно мощи святых в красивые гробы, отправили за Аракс. Вскоре все это возвратилось обратно.

— Властелин мира! — докладывают послы. — Азнаур Красный Малцаг проверил кости, череп, зубы — не те. А еще сказал, что казненных в одежде закапывали.

— Где мне взять их одежду? — взбесился Тамерлан. Ему и полки не нужны, послал бы он лишь двоих из своих умельцев, и они вмиг бы отравили этого подонка Малцага. Да в том-то и дело, что убить его никак нельзя. А где этого Бочека и какого-то Сакрела взять? В это время на глаза Тимуру попал шахматный стол (с момента гибели Мухаммед-Султана играть в любимую игру он уже не может и не хочет), и тут его осенило:

— Ко мне Моллу Несарта! — вот кто друг, земляк и защитник Малцага.

Благо, Молла Несарт недалече, в Мараге, все еще занимается переправкой своей обсерватории в Самарканд. Доставили его быстро. Чуть более года они не виделись, да Тамерлан за это время очень сильно изменился, явно сдал, и, как свидетельствует очевидец Клавихо, «это был дряхлый старик, у которого от старости даже веки не поднимались».

— Властелин, — стал на одно колено Молла, склонил голову, и правая рука к груди, как того требует ритуал, — прими сердечные соболезнования.

— Гм, — кашлянул Тамерлан, — странно. но вижу, что искренне.

— Ничего странного, Властелин, — теперь Молла стоит, — любой благовоспитанный человек обязан выразить соболезнования даже отцеубийце.

— На что ты намекаешь? — суров, как прежде, голос Тамерлана.

— Все любят чад своих.

— Мухаммед-Султан — Великий хан.

— О Властелин, прости. Я думал, Божий раб, как все мы.

— Наглец, напрасны все мои труды, не смог тебя я переделать.

— Ты ж не отец мне и не мать.

— Опять дерзишь, неблагодарный. Небось забыл, кто вытащил тебя из мерзкого зиндана?

— Такой, как ты, тиран меня в тюрьму поверг. Ты вытащил меня, чтобы в шахматы играл и правду говорил, и я тебе служу по мере моих сил.

— А у меня беда — играть я не хочу.

— Не вся же жизнь игра, бывают и заботы. А то, что не играешь, — не от бед, а оттого, что сам и все тебе внушили — Властелин! И где найдешь ты равного партнера?

— Ты предлагаешь мне игру?

— Я предлагаю исцеление. Ведь ты забудешься в игре.

— А дальше?

— Дальше все пройдет, ведь ты получишь поражение, оно вернет тебя с Небес, и ты увидишь — у всех горе, покуда алчность в нас жива.

— Молчи, я захотел с тобой сразиться.

— Вот так тебе всю жизнь служу.

По одному взмаху Тамерлана евнухи притащили шахматный стол. Вначале Властелин медленно, еле-еле передвигал массивно-инкрустированные фигуры, а потом словно на глазах ожил, стал быстро играть и, как прежде, заговорил о делах.

— Ты что ж это до сих пор обсерваторию не перевез?

— Властелин, дважды отвозил все в Самарканд, осталось чуть-чуть, но твои эмиры ныне мне не помогают, не подчиняются.

— Отчего же? Ведь у тебя моя именная пайзца!

— Властелин, в том-то и дело. Пайзцу мне выдал Великий эмир, когда остальные были простыми эмирами. Теперь ты Властелин, а простые эмиры, в свою очередь, стали «великими», и моя пайзца утратила вес.

— Не юли, говори, как есть!

— Видишь, Властелин, ты и в шахматы слабо стал играть, значит и в жизни, — тут Молла замолк.

— Не бывать тому! — стукнул кулаком Тамерлан.

— Да, — поддержал Молла, — лучше один хозяин, нежели смута князьков. Мат.

— Давай сыграем еще одну партию, — не любит проигрывать Властелин.

В этой партии он очень активен, давит, и в едва видимых глазах появился блеск, на лице легкий румянец, даже оспина стала незаметной. И когда его преимущество явно обозначилось, он, как и ранее любил, перешел к делу — о Малцаге и Мухаммед-Султане.

— Это, я думаю, смогу, — отвечает Молла, а чуть погодя: — И все же молодец Малцаг — заставил себя уважить.

Скривилось лицо Властелина, аж желваки нервно заиграли, а Молла в том же непринужденном тоне продолжает:

— Повесил бы ты нас обоих с удовольствием. Ха-ха, да вот видишь, теперь нельзя. Ты всегда руководствуешься расчетом и выгодой, а не эмоциями и прихотью. Поэтому и Властелин! — он прямо глядел в его лицо. — Когда выезжать?.. Понял, на рассвете. Только выдай мне новую пайзцу, та не в почете.

— Выедешь через три дня, — сухо постановил Тамерлан. — И увидишь, что моя старая пайзца всегда и всюду в силе. Пока я живой!

На следующий день, с самого утра, как член дивана, Молла Несарт вызван вновь в «Сказку Востока», сам Властелин выслушивает всех визирей, эмиров, прочих сановников и даже своих детей. На второй день — массовая казнь. На третий — Молла Несарт отправляется в путь, при виде его пайзцы даже большие военачальники падают на колени. Но эта благодать — лишь до Аракса. Севернее реки Молла Несарт боится, как бы эту пайзцу кто не увидал, пока он не встретит самого Малцага.

Их встреча была яркой, чувственной, не без слез на глазах Несарта.

— Я так рад, я так горд за тебя, — обнимал, как сына, старик Малцага, — а потом был праздник, и слегка хмельной ученый ликовал: — Вот и дожил. Всюду почет, всюду уважение. В Тебризе Тамерлан провожал — той устроил, тут — Малца гловзар устроил.

Лишь на второе утро заговорили о делах.

— Молла, твое слово — закон, и все я исполню, — говорил Малцаг, — да Бочек и Сакрел так много для меня сделали, тоже родные, что я хотел, в знак уважения, их в мавзолее похоронить.

— Ты о чем, Малцаг?! Ты видел пирамиды в Египте? Ты видел мавзолеи и склепы в других городах? А знаешь, что зачастую эти грандиозные сооружения, которыми восторгается мир, соорудили сами для себя при жизни тираны, деспоты, узурпаторы, которые уничтожили тысячи, а может, как Тимур, и миллионы людей. Так эти усыпальницы и пирамиды они строят сами оттого, что Бог их покарал. После смерти, а она для всех неминуема, этих грешных господ даже в ад не берут, земля их не принимает,

Небеса — тем более. Вот и мучаются их страждущие души и тела в этих великих пирамидах, напоминая человечеству, как жить нельзя. Да мы это не понимаем, при жизни все денег и славы ищем, и после смерти такую же роскошь купить хотим. А в священных писаниях — Торе, Библии, Коране — ясно написано: умер человек, небольшой холм, даже траву не стричь, лишь она по нему может плакать.

— А как же память? — не удержался Малцаг.

— Человеческая память — это лишь обретенные человечеством знания. Знания — это поиск истины. А истина — это и есть свобода и богатство. А остальное — мишура. Если не веришь, пойди, посмотри на Тимура. Чего он достиг? Окружение, даже самые близкие, ждут не дождутся, когда он помрет, чтобы завладеть его богатством. А он уже возводит мавзолей для Мухаммед-Султана и для себя.

— По-твоему, надо жить в пещерах, без уюта и удобств?

— Жить и умирать надо скромно. Не то земля превратится в сплошные мавзолеи, то бишь в кладбище. А нескромность хороша лишь в одном — в поиске истины, в знаниях!

— Скажи, Молла, а ты постоянно глядишь в небо, на звезды. Что ты там выискиваешь?

— Хе-хе, зрю в корень, выискиваю знания. Хоть и говорят, что земля — колыбель человечества, но, мне кажется, колыбель там, в Космосе, во Вселенной. Оттуда мы пришли — туда и уйдем, в вечность. А земля. Если бы была колыбелью, то вряд ли мы ее так, словно чужую, испоганили бы. Мы на земле, будто варвары Тамерлана, захватившие вражеский город. Ну хватит умничать, я устал, устал ждать смерти, но не устал познавать жизнь. Жизнь так прекрасна, когда в ней мир!

Их разговор продолжался всю ночь, под весенним, прохладным, бездонным звездным небом, у костра.

— Малцаг, как переменчив мир, — уже пред прекрасным рассветом сказал Молла. — Разве могли мы пару лет назад даже представить, что вот так свободно будем сидеть на родной земле, на Кавказе. А сегодня Тамерлан просит тебя и меня. Мы же верили в это. А как мечтали, вместе с Шадомой.

При упоминании этого имени Малцаг вздрогнул, тяжело вздохнул, но ничего не сказал. А Молла продолжал:

— В последнее время я дважды был в Самарканде, — он пристально оглядел молодого горца. — Что ж ты не спросишь, как Шадома?

— Что же мне спрашивать, чужая жена — жена врага.

— Не смей так думать, тем более говорить. Ты ведь знаешь ее цель.

— Ты встречался с ней? Как она?

— Плачет. Все о тебе спрашивала. Каждый твой шаг знает. Даже знает, что ранен был наемным убийцей. Говорит, могла бы матерью стать, тебя не упустила бы. А так, у вас, мол, какая-то миссия.

— Какая же у нее «миссия»?

— Сам знаешь — отомстить.

— А как вы встречались?

— Ее муж или как его, в общем, Халиль, под ее пятой: Шад-Мульк прикажет — он и деда убьет.

— Так пусть прикажет.

— Хе-хе, я ей тоже не без иронии предложил. А она совершенно серьезно отвечает — боится, что старик скоро умрет, а ей надо кое-что успеть.

— Что? — чуть ли не вскричал Малцаг.

— Примерно представляю — посадить Халиля на трон, а точно знаю, что она сейчас по Хорасанской дороге едет в Тебриз.

— Не может быть?! — вскочил Малцаг. — Ты можешь мне помочь? — взмолился он. — Подскажи как-нибудь, надо с Шадомой встретиться.

— Помогу. Будет посыльный, тот же пароль — «Сказка Востока» — быль». Но ты быстрее отдай мне Мухаммед-Султана.

— Уже здесь.

— Тогда с Тамерлана причитается, — Несарт снял с шеи тяжелый золотой знак, протянул горцу. — Думаю, тебе пригодится.

— Что это?

— Личная пайзца Тимура — всюду ход.

— А ты как?

— А я обсерваторию, если даст Бог, и так в Самарканд перевезу, чуть-чуть осталось. А дальше, зачем мне пайзца — пора к Богу, а туда не с талисманом на шее, тем более таким, а с чистым сердцем идти надо. Пойду.

Молла Несарт думал, что его в Тебризе будут встречать если не с триумфом, то точно как благодетеля, а сам Тимур где-то даже покается, по-братски обнимет его, пустит старческую слезу. Ничуть. Приняли груз, поместили Моллу в одну из жалких комнатенок «Сказки Востока». А в это время сам Властелин пожелал удостовериться, что это останки именно его внука. Видимо, Тамерлан до конца еще не верил в гибель Мухаммед-Султана. Теперь он запил. Разумеется, что Моллу Несарта он даже не вспомнил. Однако визири двора ученому-старику напомнили, что надобно возвращаться в Марагу заканчивать дела с обсерваторией. Молла и сам мечтал об этом, да, помня обещание Малцагу, он прикинулся больным и усталым. За это время выведал, когда прибудет караван-миссия во главе с великой ханшей Сарай-Ханум, вместе с которой и Шад-Мульк.

Отправив одного из старых конюхов «Сказки Востока» с известием к Малцагу, Молла Несарт в тот же день отправился в Марагу. Ему претила не мирская суета, эта бессмысленная возня, итог которой уже читался на лице Тамерлана. Он мечтал заглянуть в свой прибор-астролябию, чтобы улететь от земной грязи в вечную чистоту бескрайнего звездного неба. Однако, живя на земле, трудно отрешиться и предаться небесам — земное светило беснуется. Вновь срочно вызывают Моллу Несарта в Тебриз. Но Властелин опять ученого не принимает, говорят, очень болен, а главный визирь сообщает, что случилась новая беда. В двух-трех днях пути от Тебриза горцы во главе с Красным Малцагом напали ночью на караван, шедший из Самарканда. В плен уведены ханша Сарай-Ханум и духовный наставник Тимура — Саид Бараки. Не доводя до военной бойни, требуют от Малцага выдать почтенных, старых людей. И вновь дипломатом этой миссии доброй воли и человечности должен выступить Молла Несарт. И если дикарь Малцаг в трехдневный срок не отпустит царственных особ, то двести пятьдесят тысяч воинов двинутся на Кавказ и все сровняют с землей.

Несарт понимает, что если бы Тамерлан и вправду не был бы так плох, этих угроз бы не было, было бы сокрушительное действие. Но ныне Властелин действительно немощен, да он крепкий старик, резко оживет и двинет войска. Тогда, как и Северный, разорит и Центральный Кавказ. И Малцаг такую махину никогда не одолеет. Поэтому, позабыв о спокойствии звезд, Молла Несарт, несмотря и на свой возраст, и свои болячки, тотчас тронулся в путь. Через день уже подходил к Араксу, как догнала иная весть — доблестный внук Властелина принц Халиль в горах Селебана нагнал разбойников, пленных отбил, лишь чудом сам Малцаг еле-еле ноги унес.

Эта новость крайне удивила Несарта: что-то здесь не так, и его волнует судьба Шадомы. Он развернулся и как можно быстрее двинулся наперерез, в надежде до прихода путников в Тебриз встретить их, а главное — Шадому. Ему повезло. В сумерках, в одном переходе до Тебриза, усталые, потрясенные неожиданными перипетиями важные путники из Самарканда устроили привал на ночь.

Первым делом, как и принято, Молла Несарт попросился на прием к Сарай-Ханум, дабы выразить соболезнование. Сарай-Ханум, как и ее муж Тамерлан, всегда с некой надменностью относилась к Молле. Да это было прежде. Теперь ее потаенная мечта, вынашиваемая не только в молитвах, сбылась — Мухаммед-Султана нет. Вновь у ее колена есть возможность занять наследный престол, и всего один претендент — ее внук Халиль, который, как и она, знает, — оборванная тетива, да в руках изощренной Шад-Мульк даже этот молокосос стал подобием воина. И в ее гареме от Сарай-Ханум ничего не скроешь, знает, что тайком Шад-Мульк встречалась пару раз с Моллой Несартом в Самарканде. Думала, шашни, напоили Шад-Мульк опьяняющим зельем — все, что на душе, выболтала: Молла Несарт — родственник, а ее цель — Халиля на трон посадить. Так лишь об этом и Сарай-Ханум печется. Но она стара, да будучи молодой, конкурентке Хан-заде всегда уступала. А Шад-Мульк молодец, своего добивается. Вот и покровительствует теперь ей Сарай-Ханум как может. А тут наследник погиб. Так Сарай-Ханум ожила, хоть и тяжело, в дальний путь (а это заветный трон) двинулась, и Шад-Мульк — ее посох на этом пути. А раз никчемный, помешанный на звездах старикашка снова появился здесь, то не ею, а снохою интересуется. Так для пользы дела пусть немного пообщаются.

В поздних сумерках, выйдя из юрты, дабы никто не слышал, встретились Молла Несарт и Шадома, по-родственному, как положено на Кавказе, обнялись, и, зная, что времени совсем мало, Молла Несарт почти что сразу спросил:

— Ты Малцага видела?

Не смогла Шад-Мульк скрыть своей лучезарной улыбки, а глаза, словно звезды из-за туч, блеснули жизнью. И она так затаенно вздохнула, будто всасывает весь нектар взбухшейся весны, застыла в мечтательном очаровании, тихо прошептав:

— Всю ночь!.. Как миг. Ныне ничего не жалко. Наш Малцаг герой.

— Хорош герой, — гневно шепчет Молла, — а как он умудрился Халилю проиграть?

— Я попросила.

— Что?.. Не пойму я ваших игр.

— И не надо, — она вновь обняла старика и совсем тихо на ухо: — Малцаг совершил невозможное, нам дорогу к солнцу расчистил.

— Кому «нам»? Какую «дорогу»? Какое «солнце»?

— Молла, мой милый старичок, — зашептала она, — ты забыл нашу поговорку: «Звезды — все мы звезды, пока солнце не взойдет».

— Солнце — ты?! — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес Несарт. А она тихо в ответ:

— Не шуми. Нас подслушивают. Прощай, я дам знать о себе, пароль прежний: «Сказка Востока» — быль?»

— То ли быль, то ли небыль — жизнь нелегко понять.

* * *

Перо — ниспосланный дар. Лишь в руках человека Перо может творить. А руки разные. И что простых людей винить, если даже первый человек на Земле, созданный самим Творцом — пророк Адам — поддался искушению и соблазну? А, может, любопытство и познание двигало им? А что тогда говорить

о простых людях, что держат в руках Перо, ведь и они подвержены порокам? И недаром одно и то же Перо в разных руках оставляет совсем разную каллиграфию на листе, и это — память. И как тут не вспомнить древнею мудрость: «Перо — начало, а письмо — ремесло». А ремесло должно прокормить и даже принести доход, чем больше, тем лучше. Впрочем, а к чему бы это? Вернемся лучше к нашему повествованию. И раз Властелин мира — Тимур — тяжко болен, наше Перо благосклонно даст ему покой, но не вечный, а мы, как принято на Востоке, уделим больше внимания старцам, а то все молодым, да их вражде или любви. Но есть ведь и другие стороны жизни. Вот наш Молла Несарт, находясь во временном стане великой ханши Сарай-Ханум, встретившись с Шадомой, точнее Шадь-Мульк, позабыл обо всем. Он не понимал, зачем Малцаг, жертвуя своей репутацией, «проиграл» мальчишке Халилю? Если бы эту операцию или игру вел бы Тамерлан, то Молла понял бы — готовится очередная провокация, то есть коварство, вслед за которым произойдет захват власти со всеми вытекающими последствиями. А что могут задумать и воплотить в жизнь такие люди, как Шад-Мульк и Малцаг? Жаль, погубят они себя. Разве возможно с такой сверхсилой, как Тамерлан, даже старый Тамерлан, бороться?

Призыв к сумеречной молитве привел Моллу Несарта в чувство реальности. А когда он увидел, что муэдзин не кто иной, как Саид Бараки — духовный наставник Тимура, теперь главный богослов Востока, Молла быстро совершил омовение, стараясь избавиться от земной суеты и грехов, и, как уважаемый всеми старец, стал первым, чуть позади от Бараки, во время молитвы.

— Достопочтеннейший Саид, искренне рад видеть вас в здравии! Позвольте свершить Хадж, обняв вас! — даже будучи столько при дворе Тимура, Молла Несарт лишь на расстоянии несколько раз видел Саида Бараки, и то во время очень важных мероприятий, этот старец очень авторитетен и популярен.

— О Молла! — на низкий поклон Несарта Саид, как подобает его сану и положению при дворе, лишь слегка наклонил голову. — Слышал, слышал о твоих трудах, об обсерватории, как учишь великого внука Улугбека. Похвально. Вот только ересь свою ты, наверно, забыл?.. А то, как это — Земля движется вокруг Солнца? Бред какой-то!

— Заблуждался, глуп был, — склонил голову Молла.

— Ну ничего, ничего, чего по молодости не бывает. Ты покайся.

— Каюсь, каюсь, ваша светлость.

— Во! Покаяние никогда не поздно. Всевышний милостив, и мы будем за тебя молиться, Он спишет твои грехи.

— Благодарю, ваша светлость, ваше высочество.

— Ну как там Властелин? Столько благих дел свершил Великий Тимур для мира и веры. Столько добра, а милости сколько?! И надо же такому случиться, такое горе — Мухаммед-Султан! Ах, эти безбожники, еретики… И знаешь, даже на нас позарились, напали. Какая неблагодарность раба! Вот невежество варвара! Ведь этого Красного Малцага лет десять назад Великий Тимур пощадил, живым оставил. А он, одно слово — дикарь! Да час его пробил, славный принц Халиль отомстил, показал, какого он рода, чей сын, и где его место.

— А что Малцаг, убит?

— Конечно, принц Халиль сказал, и я уже отправил послание с гонцом. Безмерно будет рад мой сын Тимур, услышав эту новость. Она придаст ему сил. О, зовут на ужин. Прикоснись вместе с нами к благам Властелина, и ему это будет закат.

Тюрко-монгольские женщины всегда были свободолюбивы и даже трапезничают вместе с родственниками. Несмотря на походные условия, ужин царский, роскошный, он проходит в шатре Сарай-Ханум. При входе Молла Несарт замешкался, не зная куда сесть. Великая ханша помогла, усадила возле Шад-Мульк, и тут Несарт не сдержался, по-нахски, шепотом спросил:

— Что с Малцагом?

— Все хорошо, — и больше они не проронили и слова. Долгий ужин закончился молитвой Саида Бараки, и он же предложил:

— Молла, переночуй в моем шатре. Опять же, и мне будет нескучно, поговорим.

Сам духовный наставник проводил ученого в отдельно стоящий огромный шатер, который охраняют поболее, чем покои

Сарай-Ханум, и это немудрено: Саид Бараки — почти второй человек в империи Тимура.

Даже в походных условиях — неописуемая роскошь, и Молла не без зависти посмотрел на расписной массивный стол. Над ним висит изумительный шелковый ковер, на котором якобы слова Пророка: «Больше всего я люблю три вещи: своевременную молитву, хороший запах и женщин».

— Только за ним могу работать, — перехватил взгляд Бараки, — вот пришлось взять с собой, во время привалов и по ночам я постоянно в трудах, для потомства и истории достоверно описываю славную жизнь Властелина мира. Э-э, ты располагайся, а мне еще надо переговорить с Сарай-Ханум, скоро вернусь.

Как всякий исследователь, из любопытства Молла Несарт подошел к столу — много исписанных листков, прекрасная выверенная каллиграфия, проза и стихи на фарси, сноски на арабском. Он не удержался, прочитал в прологе: «ничего не прибавив, не убавив, а также не позволяя себе никакой отсебятины, вроде лести.» Дальше он не стал читать, отошел от стола, понимая, что неприлично, к тому же наверняка подсматривают. Правда, когда хозяин стал задерживаться, Молла стал прогуливаться по шатру и как-то невольно вновь бросил взгляд на листки, слово «Кавказ» буквально приманило его к столу, и он не удержался, стал читать.

«Слава единому Аллаху, Который держит Свое слово и помогает Своим слугам и укрепляет Свое войско, а еретиков разбивает наголову! И мир, и благословление Пророку, после которого не будет другого пророка!

С того самого времени, когда в соответствии со словами «Будь!» — и оно бывает», небо впервые вложило ключи от земель Обитаемой части мира в руки власти Великого Тимура, сына Тарагая, чей предок — вождь турок Абуль-Турк, сын Яфеса, внук Ноя, которых в каждую эпоху в соответствии с этим повелением и желанием являло из невидимого мира вождей человечества, и на востоке, и на западе расшивало платье жизни этих вождей победами, аромат которых услаждал обоняние всего сущего, о чем было записано во чреве книг и сказано с минбаров,

до самого сегодняшнего дня, когда поверхность земли украсилась всеобъемлющей милостью и непогрешимой мудростью Всемогущего Властелина — Царя Царей — Тимура, источника благословенного мира и спокойствия, Повелителя Земли и Века, вознесенного чудесной силой Всемилостивого Аллаха — Тимура, и свет милосердия и добра зажегся на горизонте праведности и справедливости, ни один глаз не видел такой великой победы, и ни одно ухо о ней не слышало. И это истинное подтверждение слов «Мы даровали тебе явную победу», ибо Аллах (велика Его слава и непревзойденна Его щедрость!) обеспечил ее достижение через поступки и решимость и развязал ее узел с помощью проницательного ума Благословенного Царя и Справедливого Монарха Тимура Тарагая — Того, чей меч направляет вера, отличает богатство и величие императора.

Великий Тимур, чьих высоких устремлений касается главы Плеяд, в то время как молнии намеченных им целей попирают лицо земли. А поскольку Всевышний сказал: «Поминайте милость Аллаха», ничтожнейший раб его (Тимура) день ото дня растущего могущества, Саид Бараки, муфтий империи, желает послать эту добрую весть во все страны мира, далекие и близкие, и издать возглас, который язык Веры донес бы до сердец всех истинно верующих:

И он (Саид Бараки) даст краткое описание подробностей этих событий, которые навсегда останутся на лице времени, и в двух или трех строках расскажет, так чтобы это достигло ушей высоких и низких, великих и благородных, от самого крайнего востока и до срединных морей (да позволит им Аллах услышать эту благую весть!), что с тех самых пор, как благодатный щит Великого Тимура укрыл благословенной сенью Кавказ, и над эти-

ми странами и землями развернулись победоносные знамена, он следовал божественной заповеди, которая гласит: «И Мы не наказывали, пока не посылали посланца», и посылал к Гайраху гонца, чтобы одобрить и предостеречь его, надеясь, что вежливостью и учтивостью сможет вынудить его прийти и в покорности и повиновении найти спасение от превратностей Судьбы. Однако по причине своей незрелости он каждый раз давал ответ, в котором не было ни слова правды и который был далек от добродетели и явно показывал, что истинные его намерения были иными, а слова расходились с делами. И поэтому Великий Тимур благодаря своей проницательности, которая сияет, как солнце, и отражает суть вещей, которая есть эликсир мудрости, принял решение уничтожить Магас и все крепости и города Алании, а скалы, на которых они стояли, по причине своей высоты руками касались пояса Ориона, и славой не уступали дворцам Сатурна; и разрушить эти крепости с мужами, и переломить спины тем людям, которые в своей беспечности повернули их к горам; и сделали зенит славы Гайраха надиром падения, а его веселость — унынием; и превратить его родовое гнездо — Магас, в котором, как он считал по своему невежеству, заключалась его сила, его проклятием и погибелью.

Жалкий правитель Алании, думал, что хитростью и обманом и глупой ложью можно избежать того, что предопределено. «Далеко, далеко то, что вам обещано!» А последний к своим преступлениям, что касаемы веры, добавил лживые оправдания и глупые отговорки, и если бы он вышел навстречу Властелину с чистым сердцем, тот преподал бы ему урок, сказав: «Кто старое помянет», и бросил бы взгляд снисхождения и прощения на его обиды, и улыбнулся бы улыбкой согласия в ответ на его просьбы.

Когда тюркские войска Властелина достигли Алании и окружили ее столицу, то местный правитель Гайрах понял божественную мощь Тимура и обещал исполнить долг (выплатить дань), но поставил условие — дать ему время, не подвергать осаде города, чтобы в них не было боев и грабежей, и согласился, как залог, отдать в аманатство своего сына с тремя сотнями людей в заложники и открыть ворота крепости.

Будучи человеком великой мудрости и проницательности, Великий Тимур понял, что это был лжесын, ублюдок — Тума. Однако дальновидный Царь Царей принял лжесына, приласкал, и последний преклонился пред величием Господина, принял истинную веру, стал на путь достойной покорности и не ушел, как прочие горцы, в пустыню заблуждений. Он подсказал ключ к воротам крепости ереси и порока, и Властелин исполнил свою миссию черным огнем, что как жирные отходы ада вытекали на той земле, залил он рассадник идолопоклонничества и невежества, истребил род правителя-нечестивца.

Из человеколюбия и своей доброты, дабы дикое горное общество стало на путь истины и веры, Великий Тимур, отрывая от себя любимое дитя, поставил наместником тех земель старшего сына — Омар-Шейха, но его варвар Красный Малцаг коварно убил. И тогда Великий Тимур понял вещий сон, ниспосланный ему Всевышним — этот дикий горский народ стереть с лица земли. Он отправил в разведку тюрков, забывших о сне и отдыхе и сытых лишь блеском мечей. А с ними был и Тума. Он указал очаг прародительницы горцев, что в лесах Вед-Ана (Ведено).

— Ичинэ-гирмэ! — воскликнул Тимур, проник туда.

Однако на этом все не кончилось. Подлый Малцаг с кучкой людей бежал в высокие горы, надеясь там спастись от праведного возмездия. Да когда светлоликое Солнце вытянуло шею из-за горизонта, войска Тимура ударили в походный барабан и отправились через Аргунское ущелье, которое имело такие изгибы, как тело возлюбленной, — нет, был таким же узким и черным, как дорога в ад. Там негде было поставить ногу, как же можно было продвигаться вперед? И если серне было трудно удержаться на скалах, что могли сделать люди? Однако Великий Тимур пренебрег этим и предпочел трудности и тяготы легкому пути. И язык Провидения пропел эту песню:

И вот, миновав Шатой и Итум-Кал, тюркские отряды и полки прибыли к подножию крепости, где скрывался подлый Малцаг. И в полдень для размышления и отдыха Властелина тот балдахин, пред которым склоняет голову само небо, который подобен облаку, закрывшему Солнце, был раскрыт на вершине холма напротив крепости.

А от Коргой и Тазбичи, которые лежали справа от ущелья, по дорогам крутым и таким же ненадежным, как обещание нечестивцев, пролегающим между горными вершинами и ущельями, прибыли отборные войска, являющими собой ярость и пламя. И за ними еще пришли полки, подобные горе из железа. Горы и долины покрылись волнующимся людским потоком. И гордые горы Кавказа, чьи головы были высоко подняты, а сердца не ведали страха, теперь лежали поверженные, со сломленными шеями, попираемые копытами лошадей и верблюдов. И слух мира оглох от пронзительных криков верблюдов и от звуков труб и литавр, а ржание лошадей и сверкания копий ослепили сердца и глаза врагов. «Дело Аллаха было решением предрешенным».

Однако мудрый Тимур, хоть и был уверен в своей силе и мощи, пожелал заманить горцев в свои сети наилучшим средством, чтобы не подвергать страданиям свое войско. Поэтому он послал к Малцагу его земляка Туму, с милосердной выгодой сдаться. Да неучтивый Малцаг, по причине молодости его лет, глаза его мудрости еще не пробудились от сна легкомыслия.

И посол доброй воли возвратился неуваженный. Тогда, на следующий день, когда из груди ночи потекло молоко рассвета, и в мире воцарилось смятение от рокота громоподобных голосов мужей и львов, Властелин лично поехал посмотреть все подходы к крепости варваров и еретиков. А еще через день, когда вестники Небес вынули свои блестящие мечи из ножен горизонта и развеяли черное войско Ночи утренней зарей, тюркское войско ударило по струнам арфы войны, и, намереваясь разорвать завесу, за которой скрывались их противники, они приготовились привести в действие баллисты и осыпать их камнями. И они срубили и срезали для этих катапульт деревья, которые горцы оберегали и поливали уже

много лет, не ведая, для чего они растут, или какие плоды принесут в будущем.

Каждый день я учу его стрелять, и когда его цель станет ясна, он застрелит меня.

Тем временем защитники крепости горцы-головорезы основательно приготовились к сражению, свою башню, возвышающуюся к небу, они не собирались сдавать.

И с этой стороны такие были юноши-тюрки, которые разрывали волос острыми стрелами, а сами не уклонялись ни от стрелы, ни от камня. И стрелы, которые были стрелами Судьбы, пущенные Ангелом Смерти, обрушились на этих несчастных, словно ливень из подобных решету облаков.

Когда солнце закрылось щитом тени гор, они прекратили сражение, но на четвертый день, который стал переломным моментом их недуга и доказательством истинности правого дела, когда начала заниматься заря и когда были испробованы все средства, в этих глупцов было решено стрелять из арбалетов, построенных китайскими мастерами и бившими на две с половиной тысячи шагов, и тогда эти дьяволы-еретики сломились, и тогда ловкие, как змеи, и бесстрашные воины взобрались на эту башню и наголову разгромили всех злодеев и ядовитых гадов, разрубили их на куски и их главаря Малцага бросили еще живым к ногам Властелина. Да безмерно великодушие Тимура, дабы другим был урок, оставил он нечестивца Малцага живым, правда, как вьючного мула кастрировал. Но, как проклятый иблис, воскрес, вновь причинил невиданное зло, да его пыл сила праведная, принц Халиль, укротил. И об этом другой сказ.

А на севере Кавказа, в этом рассаднике ереси, колыбели нечестивых и низких идолопоклонников, неверных и еретиков, не осталось камня на камне. Рок Судьбы воскликнул такие слова: «Да погибнет народ неправедный». И их жены и дети были уничтожены все до последнего, как и их воды и родники, которые отравили, чтобы в мире больше не было безумцев, лицемеров и обманщиков, что выдавали свинец за чистое золото.

Сегодня, благодаря великой победе Освещающего Мир Властелина Тимура, если еще в каком углу и остался горец с Кавказа, то он раб и занимается женским ремеслом, и не имеет честь.

Князья и правители по соседству с Кавказом, что бледнели от страха перед этими проклятыми горцами и платили им дань, и не стыдились такого положения, теперь вкушали сладость покоя. И все обитатели Кавказа, Степей, прибрежного Понта и Каспия, и в особенности правоверные, были избавлены от их злых козней и нечистот. Все разделили это ликование. И эта великая победа занимала мысли всех людей, и украсила его свет дня, освещающий мир. «И усечен был последний из тех людей, которые были неправедными». «Хвала Тимуру — Господу миров!»

Молла Несарт так зачитался, что даже не заметил, как в шатре появился Саид Бараки.

— Достойно ли читать летописную рукопись?

— Ох, недостойно, — быстро нашелся Молла, — от непомерной лести так сладко, что меня чуть не вырвало, да тут такие ковры.

— Что-то не пойму я твоей иронии, или вновь изображаешь ты шута?

— Шут не тот, кто смеется, а тот, кто заставляет смеяться, написав литературную ложь.

— Всякая литература содержит в себе что-то истинное и много ложного, и действие ее будет зависеть от искусства, с которым истина будет отделена от лжи.

— Это как твоя проповедь?!

Лицо духовного наставника потемнело, тронув бородку, он постарался грозно сказать:

— По-моему, ты к старости совсем лишился ума, и для тебя к утру поставят виселицу.

— О! Это говоришь ты, духовное лицо? Не выйдет, — Молла печально повел пальцем перед носом Бараки. — Я здесь не ниже тебя, ибо на моей шее личная пайзца Тимура, — бравирует он, хотя пайзца давно у Малцага. — Так что уважь векила Тимура. Я послан им, чтобы тебя спасать. Но понял, что спасать-то надо от тебя. Твоя литература — ложь, гнусна, вредна.

— Как смеешь ты чернить первоисточник? Все мои выводы закованы в броню непреложных фактов.

— Тогда скажи о тысячах убитых, о насилии, войне.

— Война с неверными, за нравственность людей.

— У всех народов нравственность одна, лишь мера алчности различна.

— О! То зависть гложет. Ты видел ныне Самарканд?

— Чтобы воздвигать сооружения в таких чудовищных размерах, чтобы правители были тираны, а народ — рабы.

— А то судьба у всех своя.

— Смерть Мухаммед-Султана — тоже судьба. Что же вы все так опечалились, с места сорвались?

— Не путай, Мухаммед-Султан — потомок царей.

— А это мы оба хорошо знаем. Дед Мухаммед-Султана — Тимур, будучи подростком, попался на воровстве у товарища, и сверстники его били, когда мимо проходил ты, юноша, бедный муталим, который заступился за воришку — будущего правителя. И он твоей услуги не забыл. А ты взамен ответил ему неблагодарностью, вредительством, даже предательством.

— Что ты хочешь сказать?!

— А то, что полукочевое тюркское общество, где ты и Тимур росли, хоть и было полуварварским, да оно было относительно свободным, без ложных предрассудков и религиозных догм. В таком обществе могли развиться бунтари, как Тимур, которые в боях крепчали и могли стать личностями. Теперь же ты, став духовным лидером империи, упразднил всякое сомнение, насадил дипломатию суеверия, подчинения, лицемерия и лжи. Науськивая Тимура, ты постоянно заставлял его воевать, якобы во имя веры, а на самом деле для все большей добычи. И теперь ты даже в походе окружил себя невиданной роскошью, рабами, охраной. Истребив все личности, кроме Тимура, который всегда нужен тебе, ты окружил и себя, и Властелина одними лицемерками, подхалимами, лжецами. А иное считается инакомыслием, ересью. Ты, как духовный лидер, создал общество, где осталась лишь кучка богатеев, а остальные — рабы. И среди богатых ложь стала одной из ежедневных потребностей, а лицемерие — одним из обычаев, общий дух и образ мыслей всей нации подвергся порче, и сумма существующих в ней пороков и заблуждений страшно увеличивается. Итог тому — вокруг Тимура нет личности! Где наследник, кому бразды отдать? Не ты ли претендент?

— На сей раз в Тебризе тебя точно повесят, — прошипел Бараки, от гнева дрожит.

— Только этим ты мыслишь, прячась за суры Корана.

— Вон! — срывается на писк старческий голос, и вдруг: — А ну, стой!

Молла обернулся.

— А скажи, мой дорогой ученый, что ж ты так печешься о нашем обществе?

— Понимаешь, в твоей летописи, как ты и сам сказал, много лжи, но и правда есть. И она в том, что твой ученик Тимур, с твоего благословения, почти полностью уничтожил горцев Кавказа. Да вместе с тем, те, кто остался, и я в том числе, теперь должны жить в этом обществе, обществе невежд и лицемеров у власти и забитых твоими проповедями темных, порабощенных масс. Это тьма, никакой перспективы и прозябание на периферии истории.

— Хе-хе, тебе это не грозит. Бог тебя миловал.

— Конечно, миловал, — в свою очередь усмехнулся и Молла Несарт. — А вот тебе и твоему ученику, пока еще есть время, не грех покаяться.

— Каюсь только в одном, что тебя, глупца и врага, до сих пор при дворе держали. Несносно мне с тобой под одной крышей. Иди!

— А мне под одним с тобой небом. Пойду.

На улице было совсем темно. Только Молла Несарт вышел, как его схватили, скрутили, связали, бросили на землю.

— Пайзца, пайзца, — полушепотом, шипя, крутился вокруг Саид Бараки. — Где пайзца? — дернул он за бороду Моллу.

— Ха-ха, — залился смехом Несарт, словно его пощекотали. — А зачем мне теперь пайзца? Иль она и на небесах помогает?

— Ух, — пнул его Бараки. — Молись, неверный. Недолго тебе осталось.

— Сколько осталось — не тебе решать.

— Молчи. Живьем на заре закопаем.

— Хе-хе, мне не привыкать, да и отжил я свое. И, надеюсь, примет меня земля. А вот будет ли у тебя и у Тимура могила? Примет ли вас земля? Вряд ли. Прощай.

— Убрать! — провизжал Саид Бараки.

По тому, как бросили на верблюжьи испражнения, Молла Несарт понял, что на рассвете рабы, очищая место стоянки, все закопают вместе с ним.

Времена средневековья были жестоки, смерть и убийство никого не удивляли. А дожить до седьмого десятка лет тоже считалось крайней редкостью. Может быть, поэтому и сам Молла Несарт отнесся к своей судьбе как к предназначению. Единственно, он думал о Шадоме и Малцаге. Их пропащей молодости, да и всей их жизни было жаль. И еще ему было очень жаль, что не успел восстановить в Самарканде обсерваторию, обобщить и закончить свои научные труды. А так, что уж горевать? Жестокость никого не удивляет: время и нравы такие. Может быть, поэтому он к полуночи забылся в глубоком сне, благо, что летняя ночь оказалась теплой. А на утро Моллу еле растолкали, развязали, сам принц Халиль важно приказы отдает. И когда его раздевали, он все понимал, а когда стали надевать шелковые наряды — крайне удивился и хотел противиться, мол, он исламской веры. А его накормили в шатре Сарай-Ханум, потом на верблюда усадили, и не простого, а белого, и лишь тогда он от караванщика узнал, что накануне ночью духовный наставник Тимура Саид Бараки скоропостижно скончался.

Весь день ехали. Был небольшой привал на молитву и скорый обед, когда кто-то обмолвился: Бараки задушен. Поздней ночью прибыли в Тебриз. И только Молла спешился, как его кисть попала в теплую женскую ладонь: знакомый, пьянящий аромат и шепот в ухо, как поцелуй дочери:

— Пожалуйста, молчи! Ты нам нужен. За Халиля скажи.

Тотчас Несарта подхватили сильные руки, только по силуэту огромного здания на фоне лунного неба он узнал, что ведут в «Сказку Востока», но это даже не «Сказка Востока», не тот благоухающий аромат жизни и веселья, и даже деньги здесь не помогут — гнетущая тоска, и моют с болью, значит, к Тамерлану поведут.

Властелин болен, в постели, видно, лечится изрядной дозой спиртного. На коленопреклонное приветствие он даже не ответил, а сразу задал вопрос?

— Ты был у Саида последним?

— Вроде я, — сходу выпалил Молла.

— Что с ним случилось?

— Поистине дивны дела Аллаха, — не понять тон Несарта. — Пока наставник был на ваших глазах, он никогда так не поступал.

— Гм-м, — как старый зверь, зарычал Тамерлан.

— Властелин, — вздрогнул Молла, — поверь, я так устал с долгой дороги, что сразу же заснул. И только утром, как и все, узнал. И кто удивится, если я или Саид Бараки умер, уж сколько лет! Лишь бы тебе Бог дал здоровья. Ты столп земли, богатство мира!

— Молчи, — резанул Тимур, — тебе лесть не идет. Да сразу видно — пообщался ты с Бараки.

— Чуть-чуть. Уж больно он Халилем восхищался.

— Да… вот последнее письмо. Неужто вырос так Халиль?

— Да, так возмужал. Герой!

— Хоть эта благостная весть.

— О Властелин, ты заслужил. И как иначе, твоя кровь, Всевышний это знает!

— Гм, а вот тебя не узнаю.

— О, как же, как же! Встреча с таким человеком, как Бараки, не могла не оказать влияния.

— Да, потерял я надежного друга, — и, словно стараясь лучше разглядеть Моллу, он протер глаза, неизвестно что разглядел, но думал все же о будущем. — Быстрей заканчивай обсерваторию. Понял? Бегом! Бегом, я сказал!.. О-го-го! Лучший друг меня покинул, о-го, о-го!

«О-го-го!» — дразнящим эхом разнеслись рыдания по «Сказке Востока».

* * *

Стоит ли более лямку тянуть, да и что лукавить — знает наше Перо, уже знаем и мы, что из шестидесяти девяти лет жизни Тимур почти все уже прожил. Оставалось менее года.

Почему-то этот период, как и молодость Тимура, описан очень скупо. Впрочем, в молодости при нем еще не было летописцев, и это еще не тот полководец, который только побеждал, всякое бывало. Так что многое и самому Тимуру вспоминать не хотелось. А вот последний год жизни, ведь он Властелин, при нем множество секретарей, и если не сыновья, то некоторые внуки весьма образованны. Почему же даже они об этом последнем годе жизни не оставили должной информации? Почему в своей «Автобиографии», которую он, конечно же, сам не писал, об этом периоде ни слова? А ведь вроде бы, сам уже чувствовал, что конец — мог бы подвести некоторый итог. Нет! Тамерлан в это не верил и не хотел верить. Он Велик, он стал Властелином! Но почему-то именно после этого Тамерлан понес тяжелые для него утраты: наследник Мухаммед-Султан и духовный наставник Саид Бараки. Останки обоих торжественно отправлены на родину. Уже был дан указ возвести в Самарканде мавзолей в честь Мухаммед-Султана — Гур-эмир. После того как умер духовный наставник, последовал новый указ — мавзолей расширить и для Саида Бараки, а потом, видимо, подумал все-таки и о себе, Гур-Эмир стали перестраивать с невиданным размахом, особой роскошью.

А почему же сам Тамерлан не поехал хоронить своих столь любимых людей? Может, болен был? Или путь не осилит? Да, болел, и неделю не вставал с постели. А потом, как не раз бывало, он вдруг оживал — тогда смотр войск, гуляния, охота. Так почему же он не ехал в Самарканд? Может, любил Кавказ?

Да, любил, очень любил, так что из ревности к краю многих истребил, да, словно раскаиваясь в своих злодействах, как по датам отмечают летописцы, напоследок Тимур на юге Кавказа приказал построить новый город на развалинах Байлакана, и даже грандиозный канал, отведенный от Аракса силами своей же армии.

Похвально! И, как пишет один из нынешних ученых-кавказоведов в диссертации (ссылка есть только в рукописи), «даже один этот факт говорит о покаянии, великодушии, гуманизме и реабилитации перед Кавказом».

На самом деле (наверное, Перо подсказывает) Тамерлан в межсезонье, то есть в период между войнами, всегда занимался грандиозным строительством, и потому прослыл созидателем. А это простой полководческий гений и расчет в управлении войсками. Сотни тысяч воинов нельзя оставлять без дела. Разладится дисциплина, начнется мародерство, а кончится тем, что войска не станут подчиняться, возможен даже переворот. Вот и занимают армию строительством. А они строят из рук вон плохо. И в том же научном исследовании отмечается: «Тимур был всегда строг, но справедлив… за допущенные при строительстве халатность (современная терминология: — К.И.), вредительство и воровство, в течение одного месяца трижды было казнено все правительство». (Гуманизм?!)

И далее «После всех этих смертей (имеются в виду Мухаммед-Султан и Саид Бараки, но не миллионов других), которые Тимура потрясли и как бы приблизили его собственную… он стал усердно молиться, исполнять все предписания ислама и выказывал примерную набожность, окружив себя дервишами и учеными по вопросам веры».

А живший в это время личный секретарь Ибн Арабшах пишет, что в последний год Тимур сильно изменился: внезапные приступы дикого гнева, непонятной жестокости, убийственные расправы даже над духовенством, считал, что они ему противоречат либо мстят.

— Я слишком великий государь, чтобы кто-то смел мне перечить! — грозно заявлял Повелитель.

И снова массовые казни смутьянов и нечестивцев, после чего грандиозные празднества, на которые съезжались и вызывались все подданные, вассалы, князья, феодалы «большой и малой руки», и все получали подарки из того, что досталось казне из конфиската казненных.

Признаемся. Исследовать Тимура: его жизнь, наследие и влияние — просто необходимо. Он многому научил. Например, упорству. И мы с неким упорством вновь зададим вопрос: а почему Властелин не возвратился в Самарканд похоронить самых близких своих людей? Ведь мы знаем, что ранее он бросал все ратные дела и спешно возвращался в столицу, когда умер его первенец Джехангир, его сестры. А что же на сей раз случилось? Здоровье? Да, оно не то, но не в той степени, чтобы лежать под роскошным балдахином, под присмотром врачей, и когда тебя, если надо, даже на руках на край света понесут. Так в чем же дело? Ведь любопытство движет миром. И, разумеется, это не научное исследование, тем более не диссертация, — всего лишь роман, где, как известно, много вымысла. Однако, хотя нигде даже намеков и фактов таких нет, да в то же время смеем предположить, что его кое-что держало, и это амбиции, его вроде бы завоеванное и узаконенное величие, которое по прибытии в Самарканд будет поставлено под сомнение. В первую очередь его окружением, которое он теперь не щадит. А почему?

Потому что он вассал Китая, династии Мин, потомков Чингисхана, что восседают в Пекине. И потому, что он после каждого похода, по прибытии в Самарканд, должен отчитаться, послать подарки. Так, после Индийского похода он послал в Китай слона, ларец, наполненный алмазами, двести коней и прекрасных наложниц. Вроде подарок символический, да сам факт, которым он до сих пор пренебречь не мог.

И, кстати, сам Тамерлан и его преемники тщательно скрывали кабальную зависимость. Однако есть запись придворного хрониста Тимура — Абу аль-Разака Самарканди, который это подтверждает, и дотошные историки в китайских источниках «откопали» официальное письмо Тимура, где он «признал себя вассалом Китая. и никогда не переставал слать подарки и послов».

Это было. Никто не отрицает. Но тогда Тимур был всего лишь Великий эмир, а теперь он всесильный, непобедимый Властелин, перед которым содрогается мир. И он теперь будет слать подарки в Китай? Более не бывать этому. Э-э! Кое-кто подумал, что Тимур уже стар, болен, зачах, сдал. Нет! Не бывать этому. Они усомнились в его гении, терпении, решительности, целеустремленности и коварстве. Да, он не возвращается в Самарканд по одной причине. Нельзя заранее вспугнуть мощного врага. А он, находясь на далеком Кавказе, уже готовится в поход. Тысячи разведчиков направлены в сторону Китая, столько же, с таким же заданием, купцов, нищих, дервишей. Все они прорабатывают все, в первую очередь маршрут. И не просто так, а специальные хлебопашцы за год-два должны заложить на возделываемых землях Монгольского Алтая пшеничные поля, дабы запас зерна был в малообитаемой местности. А потом пустыня Гоби — и здесь уже роют глубокие колодцы, для обеспечения водой, а затем обследуют три возможных места, где Тимур преодолеет Великую Китайскую стену, а Пекин, он в этом уверен, сходу возьмет. Да когда это будет? Ведь на авось не попрешь, он ведь всегда все обдумывает, просчитывает, тщательно готовится, вплоть до того, что даже при осаде крепости он лично, рискуя под стрелами, порою мелом прочерчивал, где поставить катапульту, где лестницу, где щиты. Ох! Ну почему он ныне не под Пекином? Время же идет, уже бежит, и как бы он ни крепился, силы не те, даже его, Властелина, покидают. Он может просто не успеть. Неужто вассалом умрет?!

Вот что его бесит, от чего он сходит с ума. И, конечно же, гибель Мухаммед-Султана — это урон, но это не сдача позиций. Он покорит Китай, тогда полностью покорит мир. Его голова всецело занята походом в Китай. Боясь не успеть, он злится на весь мир, приступы гнева и бешенства все чаще, ведь он чувствует наступающую немощь, самообладания уже нет, а он Властелин. Как же это ему не подвластно? Он хочет жить, вечно жить! Жить Властелином!

Самые искусные врачи, знахари и предсказатели, что неотлучно при нем, лечат и калечат, поставили правильный диагноз — приступы Властелина от зловредной ауры «Сказки Востока», да и всего Тебриза. Недаром и Мираншах здесь сошел с ума.

Тамерлану прописали покой, подальше от городов, где-нибудь на живописном Кавказе, где уже наступившая зима гораздо мягче и приятней, чем в Средней Азии. И поохотиться можно, и отдохнуть, подлечиться и подумать. А дума у него теперь одна — Китай, она его поддерживает, ею он грезит, она его будущее, его вечность. А здесь, в Тебризе? Здесь более делать нечего, весь цвет сорвал, нектар испил, так, доедает прошлогодние плоды. А взгляд — на Восток, на Дальний Восток — Пекин. А на Кавказе что? А что? Да ему теперь безразлично, теперь это мелочь. Другое дело и масштаб — Китай. А пока, раз уж так все настаивают и подсказывают, пусть наместником будет Халиль, пора в деле посмотреть.

Вот мы и спустились с Тимуровых Небес, или Поднебесной, на грешную истерзанную землю, в Тебриз. Снова «Сказка Востока», где теперь новый правитель, молодой Халиль и его окружение. А в этом окружении главная — Шад-Мульк (Халиль и сейчас днями и часами лежал бы у ее ног, но теперь Шад-Мульк его буквально погоняет, заставляет служить, управлять, командовать). Она, во всех смыслах, — его путеводитель, его единственный идол поклонения, можно сказать, Господь.

Знает ли об этом Властелин? Вряд ли. Он ослаб, его гнев так страшен, что любое общение, тем более науськивание, он может воспринять неадекватно, и только за это наказать, даже казнить. Поэтому Тамерлана уже избегают, да и врачи никого особо не допускают, берегут его покой.

А знает ли дворцовая элита о влиянии на нового фаворита некой Шад-Мульк? Конечно же, знают почти все. И так получилось, что этот Халиль, пусть и под руководством какой-то куртизанки, как человек недалекий, пустой, устраивает всех при дворе. Он сын Хан-заде, и в то же время внук Сарай-Ханум. Если им пока что управляет какая-то Шад-Мульк, то настанет время, и им управлять будет тот, кто сможет и захочет.

Образно, вся эта дворцовая знать, скажем, элита Тимурова двора, — это некая социальная среда наподобие муравейника или пчелиного роя. Не по воле «самки-вожака», а во имя своего будущего они сами закладывают и взращивают новую «самку-вожака» — это чисто природный инстинкт. Видимо, так же срабатывает инстинкт выживания и в деспотично-монархических закрытых обществах, где главное — не личные качества лидера, при которых становился, к примеру, Тимур, прикрывающийся догмами, суевериями и насилием, а господствующий невежественный, консервативный класс, в котором строгая «упорядоченная» иерархия, и главная цель — оказаться поближе к трону. И царь только тем и озабочен, кого из фаворитов приблизить, кого отодвинуть, словом, кто более и слаще подлизнет. Кругом интрига, коварство, ложь и месть. Но все это подкреплено и держится на огромных богатствах, которые захвачены хищничеством, обманом, эксплуатацией (ныне называется предпринимательской смекалкой).

Знает ли Шад-Мульк об отведенной ей роли — некой временной «няньки-матушки-куклы» при фаворите? Прекрасно знает, и все понимает. Она в борьбе, в нешуточной борьбе, которую она искала.

А есть ли у Шад-Мульк хоть какой-то шанс не то что выиграть, а просто выжить? По мнению двора, никакого, и в этом никто не сомневается. Ведь это вроде смазливая простушка, в которую влюбился мальчишка Халиль. Пока это устраивает всех. А сядет Халиль на трон, вслед за властью обзаведется гаремом, и все станет на свои места.

А что делает Шад-Мульк? А Шад-Мульк, действительно, внешне ведет себя как «простушка», тоже влюбленная в Халиля, что немудрено. Но мало кто знает, что Шад-Мульк — это Шадома, девушка благородных кровей, по тому времени прекрасно и всесторонне образованна, в отличие от тех же ханш. А главное, за ее плечами, пусть по времени недолгий, да огромный жизненный опыт: рабства, унижения, насилие, что оставили горький след в ее душе, но только не на теле, лучезарном, улыбающемся всем лице. Ведь она не то что прирожденная, а уже приноровившаяся артистка, которая исполняла любую роль пред любой публикой. И понято, царский двор — это не благодушная отдыхающая публика «Сказки Востока», но и она не в одиночку солирует на авансцене, она искусно заставляет всех подыгрывать ей, так же улыбаться ей в лицо и даже любезничать, потому что она не просто артистка, совсем не кукла. Она кукловод, потому что в ее руках Халиль. И тут не до иллюзий, жесточайшая диалектика жизни — там, где единство, там и борьба противоположностей.

Нынешняя знать, а это зажравшиеся, пресытившиеся особы, избавилась от жесткого, умного и расчетливого, как дед, Мухаммед-Султана. Почти всех устраивает Халиль такой, как есть: мягкий, инфантильный, влюбленный, романтичный, чтобы легче было управлять, то есть жить. Совсем иного хочет Шад-Мульк. Теперь ей нужен Халиль сильный, мужественный, решительный. Наверное, этого же хочет и сам Халиль. Однако природу человека не переделать. И если Халиль слаб, то хотя бы рядом с ним должен быть сильный человек. У Шад-Мульк выбор один, и он кажется невероятным — поставить позади Халиля Малцага.

В это трудно поверить. Но в истории человечества, тем более в борьбе за власть каких только зверств не бывало. А тут, обойденный вниманием летописцев, право, это и немудрено, все было в строжайшей тайне, а не в масштабе грандиозных войн, либо революций и переворотов, да некий историзм был, ибо встретились Халиль и брат Шад-Мульк — Малцаг.

Более своего брата полюбил Халиль известного героя Малцага. А знал ли Халиль, что Малцаг убил его брата Мухаммед-Султана? Конечно, знал. И он этому рад. У Тимура не было братьев, никто не оспаривал с ним престол. Зато были друзья-соратники, но и они были до поры до времени, потом кто за него погиб, кто на кухне остался пожизненно, а кого казнили. Оставил бы Мухаммед-Султан так Халиля? Вряд ли. А если бы оставил, то где-то на задворках истории.

А знает ли кто о налаженной связи между Малцагом и Халилем? Кое-кто знает. Ведь Халиль принц, наследник, фаворит. У него своя свита, своя армия, своя разведка и командиры. Кульминация событий налицо. И тут нет друзей, нет врагов. Есть политика, где допустимо все, что соответствует интересу и расчету. Так и только так действовал и учил всех сам Тамерлан. Так и в интригах, в коварстве, в борьбе, где дозволены были любые приемы, пришел к господству Тамерлан, и иначе не может действовать и его наследство. А Малцаг, опытный воин, полководец, которым восторгался сам Тимур. Теперь он для кого-то уже погиб, для других, кто все знает, просто нейтрализован. А зачем распыляться, не лучше ли иметь такого полководца в своих рядах, тем более что врагов кругом предостаточно, а тюркские воины — уже не те дикари, что выросли в степи, всосав молоко волчицы, и уж точно кобылы. Та старая, легендарная гвардия полегла, добывая Тимуру славу. Нынешнее поколение тюркских воинов — это остепененные роскошью, городами и благами завоеваний отцов сыны, у которых мало мотивации для побед, тем более погибели на чужбине. Так что тайно, под чужим именем использовать Малцага не только можно, но и нужно.

Согласен ли сам Малцаг служить в армии, против которой сам всю жизнь воевал? Конечно же, нет! Это обстоятельство уже обсуждалось, и не раз, не раз Малцаг и Шад-Мульк встречались. То это было чуть севернее Тебриза, в пойме реки Ахара-Чай, куда Халиль и Шад-Мульк ездили на охоту. Было так, что Малцаг приходил и в Тебриз, и они втроем встречались в условленном месте. Малцаг не согласен, а Шад-Мульк, одержимая, сама выехать не может и вновь Малцага зовет. Он всегда мчится на ее зов, благо у него есть пайзца, но теперь и она особо не нужна: люди Халиля под охраной доставляют его в Тебриз. А Шадома не только актриса, она еще и режиссер.

Халиль, как правитель Тебриза, по традиции живет в «Сказке Востока». Тут же, в тех апартаментах, где некогда была рабыней, расположилась и Шад-Мульк. Она могла бы набраться наглости и провести Малцага прямо к себе, хотя там всегда Халиль. Однако Шад-Мульк замыслила ошеломить Малцага позабытым прошлым, когда и он был рабом, и она, якобы для тайны, назначила встречу в темных, сырых, вонючих подвалах, где, как и прежде, сотни, может, тысячи рабов, как когда-то и сам Малцаг, крутят сутками жернова, обеспечивая жизнедеятельность верхних этажей, — это и есть образ времени, то есть «Сказка Востока».

От воспоминаний, от этих запахов пота, испражнений, рвоты, тоски и смерти, от этого ужаса Малцаг весь побелел, задрожал. Он об этом забыл, он не мог и не хотел это помнить, более знать. А она пришла. Пришла как на деловое свидание, вся в наряде и в блеске.

— Вспомнил нашу жизнь? — почти что бесстрастен голос Шад-Мульк, будто это ей никогда не грозит и не грозило.

— Знал бы, ни за что сюда не пришел.

— Хе-хе. Мир все тот же, мало что изменилось.

— А как там, наверху?

— Той идиллии, подлинной «Сказки Востока», нет и не будет: Тамерлан все цветы срубил. Одна роскошь. И пустота. Тишина! Лишь муэдзин на молитву поет… Ни души. Редко-редко прислуга, как тень, пройдет. Зато здесь еще больше рабов. Тут не Бочек экономит, тут щедро-вороватый казначей, который этих людей как скотину спишет. Помнишь? И мы были в этом ярме.

— Помню, но больше не хочу. Зачем звала?

— Малцаг, — ее глаза в темноте блеснули, как у хищника. — Ты думаешь, что мы уже вырвались из этого рабства, и это нам более не грозит? Нельзя все бросить на полпути.

— Я не буду служить под знаменем Тамерлана.

— Ты будешь служить у Халиля.

— И как ты это представляешь? Ведь меня знают.

— Знали, — она сделала акцент. — И то по имени, но не в лицо.

— Есть и те, кто знает в лицо.

— Ну, к Тамерлану тебя и не подпустят. И еще двое-трое, что тебя еще помнят, будут убраны.

— Мне нельзя, — уперся Малцаг. — Я кавказец, и всю жизнь воевал с тюрками.

— О чем ты говоришь? — злится Шад-Мульк, она уже примеряется к роли царицы. — Под знаменем Тамерлана десятки тысяч кавказцев, в том числе и твоих горцев-земляков. А у Халиля разве не твоя охрана?

— Им можно. Мне нельзя. К тому же я рыжий, безухий — все узнают.

— Ну, уши твои давно никто не видел. А волосы? Посмотри сюда, — она сдвинула платок, раздвинула прядь волос, — видишь, корни все седые. Я крашу волосы, и твои будут черные.

— Нет, — сухо парировал Малцаг.

— Малцаг! — теперь мольба в ее голосе. — Ты оставишь меня одну? Ведь мы в любой момент можем двинуться в Самарканд. А Хромец уже вызвал Халиля, о Китае говорил, видимо туда хочет пойти в поход.

— А где это? На краю света. Нет! Не проси, Шадома, не могу.

— Знаю, все знаю, — со злобой придвинулась она. — Это я потеряла все: родину, родных, и самое главное, вот так, рукой, — она перед его лицом сжала кулак, — вырвали последнее мое счастье на материнство, и поэтому я до конца пойду! А ты! А тебя спас от кастрации Молла Несарт, у тебя нынче семья, дети, и они манят тебя, атрофировали твою способность воевать, бороться до конца.

— Я прекратил борьбу, потому что ты попросила.

— Какая борьба? Всего пять тысяч против двухсот. Ну, убил ты Мухаммед-Султана, да хоть Хромца убей, ну и что?

— А ты что хочешь, что?

— Не кричи! — она осмотрелась. — Я хочу изнутри, до конца изничтожить этих кровопийц!

— Это невозможно.

— Возможно! — злобно шипит она. — Мы в шаге от цели. Дай сполна отомстить.

— Нет. Хватит. Давай вернемся. У нас дети, семья.

— Это у тебя дети, семья. А может, ты ревнуешь к Халилю?

— Это ты ревнуешь меня к семье. А я обязан их вырастить, на ноги поставить.

— И кем они вырастут? Горцами-дикарями? Будут дань тюркам платить, либо воровать. Все равно на обочине истории.

— Замолчи! Я никому дань не платил и никогда не воровал.

— Ну что ты, Малцаг, — тут она его дернула. — Один год. Всего год побудь со мной. Не ревнуй.

— Ревнуй — не ревнуй, а своему красно-белому знамени не изменю.

— Хе-хе, это в мой огород? Ну ладно. Прозябай в своих горах, деток ласкай. Сама как-нибудь попытаюсь, мне все равно терять, кроме тебя, нечего и некого.

— Прости, Шадома!

— Прощай, Малцаг! — она крепко прижалась к нему, быстро отстранилась, и, артистично указав рукой: — Только не забывай, что «Сказка Востока» была и такой, и без борьбы такой же будет. — И когда Малцаг, словно боясь, что его здесь задержат, спешно покидал этот мрачный, смрадный подвал, Шад-Мульк с вызовом крикнула вслед: — Прошу, помни, мой дорогой Малцаг, чему Несарт учил — только знания спасут нас — знания, что мы не рабы и не варвары!

* * *

Предыдущий затянувшийся диалог никак не тянет на историзм. Ведь история — это действительность в процессе развития. Тогда надо вернуться снова к Тамерлану, пока он еще живой и по-прежнему дееспособен. И тогда, как отмечают летописцы, в зиму уже наступившего 1404 года, когда на Кавказе установились невиданные холода, Властелин нагрянул с проверкой на строительство канала от Аракса. Увиденным он оказался крайне недоволен, дал срок неделю, чтобы все закончили. Не успели. И тогда были казнены все командиры и каждый двадцатый свой же воин, всего около пятисот человек. Да это не в счет, человечество — воспроизводительный ресурс или материал. А вот что действительно останется в истории, так это строительство, ведь это созидание, развитие и цивилизация.

Стоп. Отчего-то Перо заскрипело. Наверное, и Перу описывать эти зверства надоело. Тогда оставим историзм и обратимся к литературе. Вот где человечность: о душе, о чувствах, об эмоциях. Тогда другой герой Малцаг — вот кто вернулся в Грузию с разбитой душой.

С одной стороны, Шадома — это уже не любимая женщина, а самый близкий, дорогой человек, с которым он пережил очень многое, почти всю жизнь. С другой — семья. Он знает, что такое сиротство. И как бросить малолетних детей в суровых горах? Как

о них не заботиться? Ведь горец Кавказа — ныне редкость, и надо бороться за каждую жизнь, тем более детскую. С третьей — знамя. Лишь над ним теперь развевается красно-белый нахский стяг. А это издревле символ: красный цвет снизу — ща — огонь, очаг, дом; белый цвет всегда наверху — чистота, равенство, свобода. И как от этого отказаться? Как можно под ненавистные Тамерлановы штандарты стать? Оказалось, в жизни все возможно, даже то, о чем никогда бы и не подумал. Так порою складываются обстоятельства. А конкретно с Малцагом — следующее.

Он многому научился у Тамерлана. В частности тому, что у каждой яркой личности всегда есть завистники и враги, тем паче в военные времена. Поэтому, не как Властелин, по десять тысяч, а два-три верных охранника Малцаг всегда держал при себе. А тут пригласили его, как почетного гостя, на кавказскую свадьбу, ведь жизнь продолжается всегда. И вышел он в круг один лезгинку танцевать, и в этот момент подлый выпад — кинжал блеснул. Не знал убийца, что под бешметом Малцага надежный подарок купца Бочека — добротная сирийская кольчуга. Оттого небольшая рана, коих на теле Малцага множество, — и внимания не надо обращать. А вот покушавшегося скрутили, оттащили. Думал Малцаг, что это наверняка подосланный Тамерланом убийца, а это свой, горец-нах, оказывается, уже давно за ним охотится. Словом, кровник, за казненного Малцагом брата хотел отомстить. Вот чего Малцаг никак не ожидал, вот чем он был крайне потрясен.

— Вот дрянь, — тряс он поверженного, но все еще горделивого земляка, — от нашествия Тамерлана, кой все и всех истребил, ты со своим родом в пещере скрывался и никак не пытался мстить. А я, твой земляк, казнил твоего брата, клятвоотступника, и ты посчитал зазорным с таким оскорблением жить?! Мразь, все равно от тебя пользы не будет, — сжал горло мощной рукой.

И после этого задумался, а какую пользу он ныне несет? Ведь он сам-то практически перестал бороться. В это время от Шадомы тревожное послание, она им живет, спрашивает: «Как ты? Береги себя!»

Теперь Малцаг вновь на перепутье, и к Шадоме хочется, помочь, рядом быть, бороться. А семья тянет к себе. И тут новое послание из Тебриза: «Тамерлан в первые дни весны отправился в Самарканд. Халилю поручено возглавить войска и следовать за ним». Это по делу, а потом еще несколько слов от Шадомы. Все это не в письме, а на словах. И что может передать гонец — сухие фразы. Но Малцаг слышит в этих словах столько щемящей тоски, столько грусти и любви. Ведь в них расставание, быть может, теперь навсегда. Она в одиночку в пекло пошла. Этого Малцаг вынести не мог. Зачехлил он свое красно-белое знамя, и вместе со средствами, что у него еще оставались, отправил за перевал, в Аргунское ущелье. А сам, более не мешкая, накинул на шею Тимурову пайзцу, этот ярлык, точнее ярмо, которое с самой юности висело на нем, довлело над ним и, как ошейник, вело на поводу лишений, испытаний, борьбы. Так Малцаг, и не один, а еще много кавказцев, стали под знамя тюрков, под командование Халиля.

Путь от Тебриза до Самарканда немногим более двух тысяч километров. Конная армия преодолевает это расстояние за полтора месяца. Однако Тамерлан теперь не спешит, он останавливается почти в каждом крупном городе. В честь него всегда грандиозный пир, во время которого на Властелина что-то находит, он начинает чинить самосуд: кого-то вешают, кого-то, кто ему понравился, поощряют. Говоря об этом периоде жизни, все летописцы сходятся в одном: Тамерлан всегда был жесток, но то, что он чинил теперь — настоящее зверство и все без разбору, свой-чужой, да в массовом порядке. При этом не забывал об управлении и власти. Так, сын Шахрух был назначен правителем Хорасана и всех западных земель; внук Пир-Мухаммед, младший брат покойного — Мухаммед-Султана — назначен правителем Индии, а Халиль остался при нем.

Лишь в августе Тамерлан прибыл в Самарканд. Он не стал жить в городе, а поселился в новом, сказочном саду под названием «Диль-шад». Потом он осмотрел строительство, нескольких архитекторов наказал, после чего приказал строить новую гробницу для внука Мухаммед-Султана из белого мрамора с золотым куполом.

Об этих последних месяцах жизни Властелина никто бы с достоверностью не узнал. Да в чем могущество и привлекательность Пера? Перо не только оставляет след истории, оно также возвеличивает того, кто это Перо в руках держит, кто Перо уважает и ценит.

При дворе Тимура было много послов великих держав: Китая, Египта, Монголии, Золотой Орды, Византии и Франции. Да никто из них неизвестен. А вот посол маленькой, далекой Кастилии, уже упомянутый Клавихо, с Пером дружил, оставил след — отчет о своей поездке в Самарканд. И вот он пишет, что объехал почти весь мир, побывал во многих городах, но такого богатого и процветающего, как столица Тимура, даже представить не мог — это город-сад, где дома придворных и богатых — целые замки, утопающие в зелени и цветах. Здесь даже балдахины, под которыми разносят богачей, отсвечивают блеском драгоценных камней. И всюду юные, красивые девушки-рабыни, привезенные со всех стран, они песни поют, на лютнях играют, всеми способами публику услаждают. А зрелищ в Самарканде — на любой вкус: от боя слонов, собак и змей до всяких музыкантов, фокусников и шутов. И нищих в Самарканде нет. Нищета Тимура угнетала. В этом городе нет воришек и попрошаек. По этому городу хочется медленно ходить пешком, созерцать и удивляться. Словом, Тимур молодец, разгромив и уничтожив сотни, если не тысячи поселений, он создал в своей столице утопию благоденствия на земле.

И вот настал день, когда посол Кастилии был допущен на прием. Обычно европейцы (это касается времен позднего средневековья) пишут о традициях и ритуалах восточных правителей с явной иронией и нескрываемой надменностью к примитивизму. В отчете Клавихо все наоборот. Процедура прохождения к Тимуру очень сложна, многоступенчата, в ней описываются слоны, еще какие-то экзотические животные, потом старик, дети-внуки, под конец на руках заносят, а посол трижды падает ниц, готов еще, пока Властелин не кивнет. А вокруг такие строения, такая роскошь, великолепие и шарм, что невозможно в это поверить, на ногах устоять.

«Государь Тимур сидел в портале на полу, перед входом в прекрасный дворец. Перед ним взмывали высоко вверх струи фонтана, а в бассейне плавали румяные яблоки. Государь сидел, скрестив ноги на шелковых с орнаментом коврах среди круглых подушек. Он был одет в шелковые облачения и высокую белую шапку, верх которой украшал большой рубин с жемчужинами и драгоценными камнями вокруг».

А далее очень интересная деталь. Посол далекой Кастилии вряд ли знал о намерениях Тимура, да описал очень важный исторический эпизод. При всех дворах, во все времена очень важно, кого куда посадят, — это вроде признание, амбиции, иерархия и анахронизм. Так вот, посла крошечной Кастилии посадили, как положено, несколько ниже того места, которое занимал посол императора Китая. И когда Тимур это заметил. Тимур этого не заметил, Тимур это прекрасно знал, и, как опытный режиссер, все спланировал и артистично выдал:

— Посол короля Испании прибыл от друга и сына, посадить его выше посла Китая, который представляет вора, нечестивца и врага.

Это акт объявления войны, после чего Властелин сделал следующее заявление:

— Два месяца подряд будет пир, будут свадьбы. И не спрашивайте меня, почему.

Видимо, столько времени, по данным его служб, было еще необходимо для завершения подготовки похода в Китай. А до этого Тимур собирался основательно повеселиться. На празднестве он пил и ел без меры. Приглашенные им послы с удивлением наблюдали, как ночью он продолжал кутеж, точнее оргию, где допустимо было все. Усталые послы посреди ночи удалялись, чтобы хоть немного передохнуть, а вернувшись, на следующий день они видели Тимура, который, как ни в чем не бывало, продолжал возглавлять пир. И тут еще один любопытный момент, описанный тем же Клавихо.

Бытовал ритуал при дворе Тимура, когда сам Государь выступал в роли виночерпия и, уже зная, что посол Кастилии не пьет, он обходил его, а остальным сам наливал. Это обстоятельство в одном из научных трудов названо не менее как деликатность Тимура. На самом деле кажется, что посол Кастилии Тамерлана мало интересовал. А сам ритуал виночерпия никак не вписывается в образ «борца за веру». Такого ритуала не должно быть при мусульманском дворе. И представляется, Тимур, потому сам спиртное разливал, чтобы никто, никто, в том числе, может, и духовенство, не мог отказаться от вина. Так он создавал круговую поруку, точнее поруху.

Недосыпание, чрезмерное потребление мяса и спиртного, половое увлечение значительно подорвали его телесное здоровье. Однако рассудок Тамерлана всегда оставался крепким.

В конце осени он собрал военный совет, на котором правый фланг — треть армии — поручил возглавить Халилю, и приказал двинуться через пару дней. Левый фланг, то есть войска покойного Мухаммед-Султана, он никому не отдал, и вместе с центром возглавил сам, выступив в поход спустя десять дней после Халиля.

Говорят, Тимур сказал: «Чтобы идти с войной на Китай, надо обладать огромной мощью». Для этого было сделано все: конница до двухсот тысяч, несметная пехота, транспортные средства, продовольственные склады вдоль пути следования. Он любил выходить в поход зимой — это был расчет: реки подо льдом, либо мельчают, продукты не портятся, нет всяких насекомых, значит инфекций, а в данном случае, зимой легче пересечь пустыню Гоби. На весь путь три месяца, и весной он должен стоять под Пекином.

Этому замыслу не суждено было сбыться. Одна из причин — погода. Выпал очень обильный снег, так что в ущельях высотою в два копья. А потом ударили сильные морозы, много людей, коней и животных полегло. Халиль, заместителем у которого был Малцаг (в походе была и Шад-Мульк), по настоятельной рекомендации последнего сделал остановку в Ташкенте, чтобы переждать холод. Тамерлан его нагнал и из-за невозможности держать столь огромную армию на одном месте, Властелин двинулся к Отрару, где находилась первая база с продовольствием.

Здесь Тамерлан заболел. К тому же произошли мрачные предзнаменования: ночью загорелся дворец, где остановился Властелин, он, конечно же, не пострадал, да вслед за этим звездочеты заявили о неблагоприятном расположении планет. Это Тимура не волновало — он шел на Китай. И пока вынужденная стоянка, он решил закатить пир, приуроченный к прощанию с юными принцами и принцессами, сопровождавшими его до Отрара и которым надлежало возвращаться в Самарканд.

Этот пир Тимур не выдержал. От сильнейшей лихорадки он слег. Одни историографы утверждают, что у него случилось воспаление легких, которое он лечил огромным количеством спиртного, другие — просто перепил.

Не долго, но тяжело он болел, то впадая в беспамятство, то приходя в себя. У него было одно желание — увидеть сына Шахруха, но он был далеко. Тогда Тимур, уже поняв, что более не встанет, назначил своим наследником Пир-Мухаммеда и повелел командирам принести ему присягу. Была просьба, чтобы Тимур сделал письменное завещание. Однако Властелин верил в своих потомков и сказал: «Я повелел. Разве этого не достаточно?»

Еще одно завещание — похоронить его у ног Саида Бараки, дабы духовный наставник заступился за него на Страшном суде.

Последние слова Властелина внукам записал Ибн Арабшах:

— Не стоните! Не кричите. Помолитесь за меня Аллаху, — и, чуть позже: — Дети мои, я оставляю вас еще очень юными. Не забывайте тех правил, что я сообщил вам для упокоения народов. Интересуйтесь состоянием каждого. Поддерживайте слабых, укрощайте алчность и гордыню вельмож. Пусть чувство справедливости и добродетель постоянно руководят вашими действиями. Всегда помните последние слова умирающего отца, — было утро, весь лагерь молился, когда Тимур произнес последнее: — Аллаху Акбар! — и испустил дух».

Со смертью Тимура история не закончилась, наоборот, разгорелась с невиданной страстью. Еще до кончины весть, что Властелин плох, домчалась до Самарканда. Сарай-Ханум тотчас тронулась в Отрар. Хан-заде, вторая фаворитка двора, замешкалась на день, и она подоспела к лагерю Халиля, когда навстречу пришло известие, разлетевшееся мгновенно по всему миру — Тимура нет!

Безусловно, эта весть не оставила равнодушным почти никого. Да и неожиданности в ней не было. Ведь следом летела другая весть — наследником был объявлен Пир-Мухаммед. Скрывая радость, Хан-заде засобиралась обратно в Самарканд, чтобы встретить своего сына, и тут перед ней встал Халиль:

— Я тоже твой сын, — твердо, как его научила Шад-Мульк, выдал он. — Я тоже внук Тимура, и войсками командую я. Либо ты со мной, либо.

— Что «либо»? — властно закричала Хан-заде.

В это время вошла Шад-Мульк, грациозная, молодая, уверенная; черный траурный платок еще более оттеняет белизну ее очаровательного лица, а в глазах блеск молодой хищницы. Хан-заде была достаточно прозорлива, чтобы понять — ее мир резко изменился, великого покровителя, который удовлетворял любое ее желание и любой каприз, более не было. На карте просто ее жизнь, и, пытаясь услышать приговор, она уже тихо повторила:

— Так что «либо»?

— Либо вы будете жить с Халилем, то есть с нами, — слово держит Шад-Мульк, — ибо Халиль ваш младший сын, — с этими словами она подошла к двери, ведущей на балкон, резко отдернула темные занавеси, и, видя, что стекла обледенели от сильного мороза, она быстро вернулась, взяла дорогую вазу со стола и швырнула ее в окно. Звон, колючий ветер, а она царственным жестом поманила Хан-заде к окну: — Смотрите, — там во весь обзор глаз выстроены войска, перед ними брат Шад-Мульк — Малцаг.

— Что это? — испуганно прошептала Хан-заде.

— Сейчас войска принесут клятву верности Халилю, — слово держит Шад-Мульк. — Вам предоставляется почетная миссия, которая никого не удивит, — первой выдвинуть своего сына в правители и поддержать. Ступайте! Вы мать!

— А если, — на полуслове Хан-заде умолкла, увидев решительный взгляд Шад-Мульк, и следом — ее слова, как команда:

— Тимура нет, есть Халиль!

— Наш Халиль, — выдохнула Хан-заде.

В тот же день Халиль был провозглашен Государем. Была присяга, после чего началась гонка, гонка в Самарканд — кто первый займет трон.

Если бы данное повествование претендовало на приключенческий жанр, то можно было все отнести к выдуманной кульминации. А вместе с тем все именно так и было.

Ближе всех к Самарканду, на полпути к Отрару находился сын Шахрух (он мчался к отцу), где его застали известия, облетевшие всю империю. Шахрух был благоразумным (это подтвердило время), при нем не было армии, а лишь охрана и ближайшее окружение. К тому же он получил в наследство огромные территории, там и без того забот хватает. Так что пусть сыновья Хан-заде — Пир-Мухаммед и Халиль — сами разбираются, видимо, решил он, и убрался восвояси, в Хорасан.

В Отраре, где явного лидера уже не было, зато была Сарай-Ханум, наступило раздвоение, разлад, вражда. Фанатично почитавшие Тимура полководцы настаивали, что надо продолжать поход на Китай, как завещал Властелин. Так они и поступили. Другая половина, наверное, более предпочитавшая земные блага, примкнула к Сарай-Ханум, которая, сопровождая гроб, направилась в Самарканд.

Дальше всех от мест событий, в Индии, находился нареченный наследник — Пир-Мухаммед. Однако когда он прибыл в Самарканд, на троне уже восседал Халиль. Правитель столицы — друг Тимура — уже ему присягнул, и ворота города не открыл. И это не все — в Самарканд не впустили и саму Сарай-Ханум, которая сопровождала гроб Тимура.

Ненавидящий Тимура личный секретарь Ибн Арабшах по этому поводу писал, что Тамерлан был изверг, кровопийца, коварный и подлый, но при этом он был храбрый воин, любил родню, семью, свой город, свой народ. Про его наследников ничего хорошего нельзя сказать: алчные, аморальные нечестивцы, «про которых даже не хочется Перо марать».

Последуем мудрому совету, тоже Перо особо марать не будем, тем более что после смерти Тимура и летописцев как бы не осталось, да и хвалиться особо нечем, словом, сведений почти нет. Да Перо, которое уж вдоволь исписалось, еще сильнее скрипит, наверное, поможет нам, ведь оно все знает, точку, когда надо, поставит.

Халиль и Пир-Мухаммед посредством переговоров договорились об одном — все-таки впустили в Самарканд гроб Тимура, Сарай-Ханум и еще некоторых важных персон. После этого братья стали готовиться к бою. У Пир-Мухаммеда, как осаждающего, явное преимущество, к тому же, у него поболее сил: гвардия Властелина с ним, и еще прибыло подкрепление от Шахруха.

Халиль, молодой, красивый, элегантный, он со всеми щедр, ласков и любезен. Да этим в противостоянии ничего не добьешься. Все знают, что он не воин, вся надежда на Малцага. Последний, получив полную свободу действий, просто расцвел. Наконец-то свершилась его мечта. Под каким бы флагом он ни стоял, он воевал против внука Тамерлана, и не как прежде, возглавляя пять-десять тысяч против несметных сил, а в более-менее сносном соотношении — тридцать тысяч против пятидесяти.

Вот под Самаркандом сошлись тюркские рати, сошлись братья, те, кто вчера воевал бок о бок. С врагом. Только не надо думать, что случилось что-то необычайное, и виной тому какая-то Шад-Мульк.

Вражда между братьями была всегда — где-то традиция, и пример для Халиля и Пир-Мухаммеда сам Тимур. Тридцать четыре года назад, не под Самаркандом, а южнее — Балх, Тимур напал, завладел землями и взял в плен своего шурина — эмира Хусейна. А именно эмир Хусейн помогал Тимуру в самые тяжелые годы, сделал из него командира, давал деньги, не раз спасал, и был даже ближе, чем брат, ибо они поклялись в верности друг другу на Коране и на мечах. Почему-то этим событием заканчивается славная «Автобиография» Тимура. И хотя авторство Тимура подвергается сомнению, другого документа нет, и продолжения «Автобиографии» нет, словно Тимур более не жил. А он жил. Как стал известным, женился на ханше Сарай-Ханум, а его первая жена Алджай, у отца которой он служил, умерла при загадочных обстоятельствах, так же умер и ее первенец Джехангир. После этого настала очередь эмира Хусейна. Он попросил у Тимура пощады, пожелал совершить паломничество в Мекку и там умереть. Тимур соглашается, и даже дал двух слуг в сопровождение, и когда Хусейн немного удалился, произнес:

— Вы видите спину человека, которого более никто не увидит.

Тогда Тимуру было тридцать пять лет, а первоначальный спор произошел из-за якобы неправедного дележа награбленного у купцов. А что говорить о юнцах: Халилю — двадцать, Пир-Мухаммед — лет на пять-шесть старше. А делят они почти весь мир и горы-горы несметных богатств, что хранятся в сокровищнице Самарканда. Такое неделимо, они готовы перегрызть горло друг другу.

Халиль (это по документам), а точнее, полководец Малцаг знал уязвимость крепостных стен, вывел войско за город.

Перо не хочет более о ратных баталиях писать, опять кровь и насилие. Правда, остался интересный эпизод. В полдень, после ожесточенного противостояния, Малцаг совершал привычный маневр — ложное отступление. С высоты холма наблюдающий эту картину Халиль испугался, подумал — конец и бежал за городские стены, поближе к Шад-Мульк. А вечером, когда разгромленный Пир-Мухаммед бежал, Халиль, встречая Малцага, с крепостной стены кричал:

— Где мой брат? Где башка Пир-Мухаммеда? Больше соперников не было. Халиль теперь уверенно сел на трон и первым делом объявил, что будет грандиозная свадьба. Так Шад-Мульк стала царицей. Все-таки добилась своего.

Стоит ли описывать ее ликование? А было ли оно? Конечно, было. Шад-Мульк сама назначила министров, сама их снимала. Почти что все было под ее контролем. Хан-заде и Сарай-Ханум у нее в услужении. Она противница гаремов, потому всех жен и наложниц Тимура раздарила. Она жила на широкую ногу, делала что хотела.

А изменилась ли Шад-Мульк? И осталось ли что от Шадомы? Такая власть не может не изменить. Изменилась — словом, превращение рабыни в царицу.

А как же Малцаг? У Малцага маниакальная идея — оторвать голову Тамерлана (труп забальзамирован, в гробу, но еще не захоронен в Гур-эмире. Это сделает Шахрух в 1407 году), водрузить на какой-либо снежной вершине и вернуться после этого на Кавказ. Ни то, ни другое ему Шад-Мульк не позволяет. Она понимает, что без Малцага ей не обойтись, и она не может без него. Вот в этом не изменилась. Она назначает Малцага министром и просит подождать еще один год.

А где же еще один герой — Молла Несарт? Он в обсерватории, неподалеку. Открыл свою школу, его лучший ученик — внук Тимура, Улугбек (впоследствии знаменитый астроном). Несарт уже очень стар, болен, тяжело ходит. Вначале он изредка появлялся в царском дворце. Жить во дворце со всякими удобствами и привилегиями категорически отказался, а Малцагу говорил: «Уходи, уходи на Кавказ. Ведь там семья». А спустя год: «Совсем испортились, на кавказцев не похожи — азиаты, словно потомки Тимура, теперь вы рабы его богатств».

Потом он вовсе во дворец ходить перестал. Говорил тяжело, Шад-Мульк его лишь раз навещала, иногда — Малцаг и всякий раз сетовал:

— Царица не отпускает, говорит, подожди, подожди еще чуть-чуть.

— Несчастная девочка, — вздыхал Несарт. — Хоть ты уезжай.

— Давай вместе.

— Я куда? — по-старчески ухмылялся Несарт. — У меня там никого нет, а тут моя обсерватория. Да и не дойду. Жду.

— Вот, Шадома тебе передала, щедрые гостинцы.

— Хм, — грустная улыбка старика, — Шадомы нет, есть Шад-Мульк. Бедная девочка!

— Ну, она самая богатая, — возразил Малцаг. — Добилась своего! Отомстила! Правый суд вершит.

— Ничего она не добилась. Суд вершить только Бог. И никто ей спасибо не скажет. Никто ее не вспомнит, над могилкой не всплакнет. Нет у нее детей, нет у нее будущего. Забери ее, уходите, пока не поздно.

— Хе-хе, как царицу забрать?!

— Не царица она, а несчастная девочка. Плохо она кончит.

Сама Шад-Мульк это уже понимает и чувствует. Ее муж, молодой красавец Халиль, уже не юноша-принц, коих немало, а полноправный государь. А государь без наследника — что лилия в пруду, любая волна на песчаный берег швырнет, сразу иссохнет. Халилю нужна детородная царица. Больше ждать он не может. И тогда сама Шад-Мульк подбирает ему наложницу, думает, сына заберет, и все останется как прежде.

Позабыла Шад-Мульк свое рабство, как сама к вершине шла. А ведь она наложницу выбирает, и должна будущая мать всему лучшему соответствовать, как-никак — для царя! А наложница красивая, умная и, главное, очень сильная — молодая она.

Вкусил Халиль эту сладость, с Шад-Мульк сравнил, и понравилось ему сравнивать. Пока не было детей, Шад-Мульк еще держала ситуацию в руках, а потом появился сын, второй. Вот когда позиции ее явно ослабли, Халиль словно угорь выскользнул из ее рук, в другие так и не попал — почти «бесхозный». И с Шад-Мульк он постоянно ссорится. Этим воспользовались враги, заговор давно зрел: связь Малцага и Шад-Мульк продемонстрировали Халилю. Власти Шад-Мульк еще хватило, чтобы Малцага не повесили, посадили в тюрьму.

Шад-Мульк сразу сдала. Вот теперь они убежали бы с Малцагом. Да кто ее отпустит. Халиль — повеса, пьяница, стал, как предки, развратником, в целом — охвостье. Но он не дурак, как и дед, расчетлив, и сквозь опийно-винный сквозняк понимает, что его к власти привела Шад-Мульк, и она, а не он, удерживает власть. А Шад-Мульк, оказалось, без Малцага не может. Она уже чувствует заговор, чувствует, как вожжи неумолимо выскальзывают из ее рук. И тут в ней что-то переменилось. В ней появились две страсти. Первая — желая что-то воссоздать, она начала в самом центре Самарканда строить «Сказку Востока» наподобие той, что в Тебризе. А вторая — стала сумасшедше расточительна. Она очень щедро поощряла свое окружение и охрану, этим продлевая свою жизнь. А по ночам она ездила по городу, и наутро находили целые россыпи драгоценных камней (об этом сообщают летописи). Она швыряла и раздавала деньги, золото, бриллианты. Она отсылала полные мешки на Кавказ, не зная кому и куда. Не с царской, а с баснословной щедростью она опустошала Тимурову казну. Что только она не делала, а гора еле уменьшалась.

Вскоре слухи о расточительстве Шад-Мульк дошли и до Халиля. Он ее избил. Это был конец Шад-Мульк. Но она добилась последнего — умудрилась казну поджечь. Полыхающий пожар был не только знаком, он окончательно сплотил противников Халиля и Шад-Мульк. К Самарканду с войсками подступил Шахрух. Город быстро взяли. Халиля бросили в тюрьму и там же казнили. Шад-Мульк этой участи избежала, потому что, оказалось, уже сошла с ума, ее просто бросили на площадь на поругание.

И та толпа, те нищие и прихлебатели, что толпились у ее балкона и пользовались ее щедростью, стали ее заживо разрывать на куски.

Смена власти. В городе переворот, хаос. Самарканд неуправляем, и, как бывает в таких случаях, первым делом открываются ворота тюрем. Но Малцаг в особой тюрьме, он еще взаперти. Да Молла Несарт сумел дойти, показал охраннику подарок Шад-Мульк — алмаз невероятной красоты.

Рванулся Малцаг на центральную площадь, всех раскидал — было поздно. Она открыла глаза, даже улыбнулась, и на последнем выдохе прошептала:

— Любимый, Малцаг, спас.

Удивительно, но абсолютное большинство исследователей жизни Тимура, а это не только поэты-романтики, а в основном маститые ученые, в целом поддаются очарованию мощи, пусть и злого, да все же гения завоевателя земель. И почти все только вскользь упоминают о Шад-Мульк, в один голос называя ее куртизанкой, наложницей из чужого гарема, рабыней, которая разорила Тамерланово гнездо.

На самом деле Шад-Мульк — это славная и самоотверженная женщина, которая боролась не против Тимура и его наследников, не за власть, разоряя казну, а боролась против своего одиночества, за своего нерожденного ребенка, за свое исковерканное материнство, за будущих детей и матерей! Ей нигде не поставили памятник, лишь небольшой безжизненный валун. И хоронили тайно, в холодную ночь наступившей зимы 1407 года, в голой степи, недалеко от обсерватории.

— Бедная Шадома, упокой тебя Бог, — закончил молитву Несарт.

— Шадома, — простонал Малцаг.

Они просидели у небольшой могилки до рассвета, вспоминали, горевали, плакали.

— Пойдем со мной, — молил Малцаг.

— Я не ходок. Остался один путь, к Богу. А туда, как сказали мудрецы, что отсюда, что с Кавказа — все равно. А ты иди, иди на Кавказ, только там наше будущее — наш язык, наши дети. Береги их! А я здесь рядом, с дочкой, с моей Шадомой… чтобы не скучала. А ты уходи.

— Я ухожу, но не прощаюсь, верю, что увидимся еще.

И мы не прощаемся. А наше Перо никогда не прощалось и не попрощается с Моллой Несартом.

Молла Несарт (или Молла Насреддин, или Ходжа Насреддин) — кто он такой? Исторический персонаж, собирательный образ, мифологизированный и легендарный герой? Шут, юморист, ученый, чародей? Двадцать три народа называют его своим или претендуют на это. Если вы приедете в Азербайджан, Турцию, Иран, Узбекистан, Дагестан, Чечню или еще куда (любую страну Востока) и спросите о Насреддине, то вам обязательно расскажут почти что похожие анекдоты и более того, даже покажут могилку, где он похоронен, якобы с надписью задом наперед.

Жил ли Несарт, или Насреддин, во время Тимура? Одни ученые утверждают, что это анахронизм, ибо Насреддин жил там-то и там-то и тогда-то, и тому есть доказательства и прочее. Другие утверждают, ссылаясь на литературу, что Насреддин жил во времена Тимура и встречался с ним. Точнее, представляется иная версия — Насреддин, или Несарт, жил и живет всегда. А такие, как Тамерлан, изредка, то здесь, то там, появляются, когда общество забывает о Насреддине, ибо Несарт иль Насреддин — это не шут, не балагур, напротив, — это бунтарь, гордый, независимый человек, свобода которого подкреплена вечным поиском истины, правды. Его не оболванит богатей, судья, мулла, правитель или иной невежественный вельможа, так как он вооружен знаниями, а не суевериями. Такие люди, как Несарт, к счастью, всегда есть. Это гении, которые по крупицам постигают жизнь, собирая кладезь человеческих знаний — путь к цивилизации, к миру и добру!