Сегодня в клинике удивительная тишина и спокойствие. Строго по расписанию завтрак и обед. Утром, как обычно, звонила дочь – у нее все хорошо. То же самое и я ей написал в ответ. Еще звонили из дома, вроде там тоже все нормально. Видимо, все начальство разъехалось по заграничным курортам, и людям стало жить спокойнее – все таки новогодние праздники. А я работаю. Точнее, я пишу, и назвать это работой, наверное, неправильно. Ведь работают ради чего-то, в основном ради денег как средства существования. А зачем я пишу? Хочу что-то понять? Кому-то что-то доказать? А может, как самооправдание или некий отчет? Словом, не знаю для чего, но пишу, раз говорить не могу, и в этом процессе я получаю какое-то внутреннее удовлетворение, самоудовлетворение. И, наверное, это написание книги в чем-то сродни с восхождением на Эверест. Ну, скажем так, в чем польза обществу и человечеству от того, что некий друг Максима совершил восхождение на самую высокую гору мира? В целом – хорошо, но вроде и все. Примерно так же, наверное, и с написанием книги. В общем, неплохо. По крайней мере, никакого вреда никому, это не война, а наоборот, направленное против войны. Ведь войны оттого, что люди друг друга не слышат, не слушают, не читают, не понимают, а презирают. Война – зло. Жить в войне – опасно, страшно и вредно. А писать о войне – тоже нелегко, но надо, потому что война, как известно, сыновей не бережет… А на меня тогда взвалилась непомерная ноша. Ольга Сергеевна доверила мне своего сына. Я обещал, я должен был его доставить к ее деверю, дяде Руслана, который проживал в Майкопе…

Мы покинули подвал где-то в полночь. Нам надо было торопиться, а как тяжело было идти. И может, это не вполне уместно, но я вновь хочу вспомнить слова альпиниста, друга Максима. Он говорил, что чем идти на высоте более 8 тысяч метров, легче бежать в толще воды по дну океана. Так же тяжело было и нам идти, особенно мне, потому что я думал только о Руслане, за него боялся, переживал, Бога о помощи молил. И после подвала тяжело идти. Как ни странно, здесь мне воздуха не хватает, впервые в жизни я понял, что такое отдышка. А воздух тяжелый, спертый, с гарью и порохом, с трупным запахом. И идем мы в потемках – и уже не в своем родном городе, а в городе-призраке, где все уже незнакомо, все пугает, все зловеще. И идем мы не улицами, а дворами и пустырями – на пути заборы, руины, болванки ракет, и на трупы натыкаемся, и дальше идем, каждый раз боясь наступить на мину, а где-то снайперы сидят с приборами ночного видения… А сколько летает снарядов шальных. И от каждого взрыва и выстрела сердце замирает, потом с болью екает, как бы оживает, и уже бьется в ушах барабанный бой высокого кровяного давления… Мне казалось, что не будь Руслана, мне было бы гораздо легче, спокойнее. Но, с другой стороны, он как-то уже ориентируется здесь – живой, быстрый, бесстрашный и бесшабашный. Последнее вроде очень хорошо, но это меня и пугает. Мне все время приходится его одергивать, не пускать вперед и за собой вести. А путь я выстроил. Я хочу дойти до соседа дяди Гехо – они в подвале. Там будет полегче, по крайней мере, все разузнаю.

И вот узнал. В этом квартале, да и кругом, все ворота, видимо, тяжелой техникой, повалены, заборы разбиты. Большой новый дом сына дяди Гехо – руины, и все рядом в таком же состоянии. Я понимаю, что здесь жизни нет и не может быть, здесь сильный трупный запах, а я как вкопанный стою, не знаю, что мне делать, как быть, я в шоке, и внезапный голос Руслана испугал:

– Там у забора много трупов, видать, расстреляли.

Каюсь, и до сих пор чувствую свою вину, но я тогда смалодушничал и струсил. И тогда, и сейчас оправдываю себя тем, что я боялся за Руслана. Отчасти это так. Но если я этих погибших не похоронил, то я должен был хотя бы прочитать Ясин, и вообще, я ведь наверняка кое-кого, хотя бы старика, соседа сына дяди Гехо, мог узнать, но я тогда схватил Руслана за руку и сказал:

– Пошли, быстрее, – мне стало страшно, и я не мог находиться на этом месте. А прошли пару кварталов – стало еще страшнее: совсем рядом со смертоносным свистом пролетел снаряд, раздался такой силы взрыв, что мы упали, и я даже встать не мог, ноги от страха, от слабости, голода и холода дрожат. На корточках, прислонившись к какому-то сырому, леденящему спину забору, я просидел немало времени, и, может быть, это странно, но я тогда впервые в жизни ощутил страшное чувство, что я не могу и не хочу думать, и жить не хочу – полная апатия, безволие и бессилие. И даже когда услышал приближающийся гул вертолетов, я не мог и не хотел шелохнуться, и лишь голос Руслана пробудил меня к жизни:

– Нам надо идти вперед или возвращаться обратно в подвал, – он чуть не сказал или сказал «к маме», – либо уходить из города.

– Что?! Только не в подвал… Пошли. Надо уходить из этого города.

Я и не представлял, что Грозный такой большой. За ночь мы проделали немалый путь, но были лишь в середине Старопромысловского шоссе. А с рассветом мы услышали надвигающийся гул техники – спрятались в подвале какого-то разбитого здания, из которого мы видели, как огромная колонна военной техники медленно въезжала в город. Это было угнетающее зрелище: столько танков, пушек, «Градов» и прочей смертоносной техники, а также много солдат. Если все это начнет стрелять и поражать, то на маленькой территории Чеченской Республики живого места не останется.

Я был разбит, раздавлен и морально, и физически. У меня не было сил дальше идти, и я не знал, куда идти и как спасти Руслана, если я и самого себя спасти не могу, не знаю как. Мне было тяжело, очень плохо. Если честно, я уже и не мог идти, ломило все тело, и единственное желание – жажда! Я очень хотел пить и, видимо, не раз это желание высказал. Но воды нет, есть грязный, потемневший снег, который я, как зверь, стал жадно есть. Не знаю, что и как произошло, но я, очевидно, в какой-то момент отключился, а очнулся от гула техники – новая колонна в город въезжает. Моя первая мысль: где Руслан? Наверное, мое состояние было таким же, как у Ольги Сергеевны, когда Руслан вот так исчезал. Только я не плакал и не кричал. Кричать боялся, да и не смог бы – горло болит, даже глотать не могу. Но я об этом не думаю, мысль, тревожная мысль о Руслане; я уже был в полном отчаянии, как он вдруг появился, – улыбается, бутылку с водой протягивает.

– Ты где был?

– Вы воду просили.

Я бутылку взял – жажда мучила, но еще сильнее было желание этого юнца побить, проучить, но и этого я сделать не мог, лишь выдал:

– Руслан, я должен и обязан доставить тебя к твоему дяде. Пожалуйста, я слаб, но прошу, умоляю – больше не исчезай. Понял?

– Понял. У вас жар. Вы больны.

Я это тоже уже понял, чувствовал, да мне ведь болеть нельзя. С жадностью выпил почти всю бутылку воды. Эта вода, если можно так ее назвать, была ледяная, вонючая, ржавого цвета. Но это была вода, она очень нужна моему обезвоженному телу. После этого я почувствовал небольшой прилив сил – точнее, изо всех сил заставил себя мобилизоваться. Главное – не сникать, взять себя в руки, бороться – значит, идти. Но куда? Куда – понятно: подальше от города и, по возможности, из республики. Но как? Это почти неосуществимо… И я не дойду. И тут – как озарение. Ведь мы находимся в подвале одного из наших подразделений «Грознефть – НИИ», что на Старопромысловском шоссе. А рядом гора – Карпинский курган, и там мое УБР. Чисто интуитивно в сторону моей конторы и работы направилась моя мысль, и я выстроил маршрут, сообщив спутнику: «Как стемнеет, пойдем». Так мы и поступили.

Изначально я думал, что мне с этим юношей будет тяжело. На самом деле Руслан помогал мне во время подъема. Я бы от болезни и бессилия пошел туда, где все уже под наблюдением и прицелом. А Руслан уже знал нрав войны и вел меня средь каких-то кустарников вдоль дороги. Я еле шел на подъем, порою карабкался, и чем выше поднимались, тем тяжелее угнетала мысль о бессмысленности пути. Ведь УБР – на горе, почти на вершине. Единственный стратегический объект в округе, как на ладони у авиации и артиллерии. А я туда, из одних руин – в другие, юношу веду. И хоть идти очень мешает мелкая-мелкая изморозь – грунт очень скользкий, зато к вершине явился сплошной туман, значит, нас не заметят, а я и в темноте свободно ориентируюсь на местности – здесь все знакомо, и на мое удивление – никаких изменений, и я даже чувствую здесь какое-то отстраненное спокойствие, как будто оазис мира. Я думал, что ворота будут снесены и забор повален: все оказалось на месте, и ключи от ворот и здания там, где я их запрятал, – под большим валуном. Мы зашли в контору, и здесь после меня никого не было: все как прежде, только света нет, но у нас есть свой генератор, который, понятно, я не включу, и без этого тут как в раю. У меня здесь персональная комната отдыха, где и постель есть, но за Русланом нужен присмотр, и мы пошли в вахтерскую, где несколько кроватей. На одну из них я повалился, понял, что больше и шага сделать не смогу, и последнее, что смог, это прошептать:

– Руслан, пожалуйста, не отходи от меня. Ложись. Спи.

…Проснулся я от боли. Все ломило, голова свинцовая. Не мог понять, где я? На улице пасмурно, хмуро, и где-то в стороне гроза, она убаюкивает; я еще и еще хочу спать, и, наверное, вновь засыпаю и во сне вижу свою семью – мою младшую и самую любимую Шовдочку. Она что-то приятное, нежное и трогательное играет, поет, но из-за раскатов недалекого грома ее музыка еле слышна, и вдруг такой грохот, так тряхнуло, что я вмиг все вспомнил, вскочил и первым делом заорал:

– Руслан! Руслан, где ты?

Я бы, наверное, сошел с ума, если бы тут же Руслан не появился. Он стал каким-то светлым, даже румяным:

– Вы проснулись? – он улыбался. – Тут почти все есть, даже газ в баллонах. Я воду подогрел, искупался… Сейчас поесть принесу.

Я и не знал, но, оказывается, в нашей столовой были крупы, консервы, чай и сахар. А Руслан во всем мастер – я ел манную кашу и много еще чего, хотя особого аппетита нет, – знаю, что болен. А Руслан предлагает:

– Вам тоже надо искупаться. Я воду подогрею.

После многих-многих дней подвальной и военной жизни эти водные процедуры – просто наслаждение, даже о войне забыл. А потом пил чай с медом (у меня в кабинете баночка осталась), лег в постель, укутался, так вспотел, что все мокрое. А Руслан, о котором я должен был позаботиться, наоборот, ухаживал за мной. Вновь я проснулся от грохота, где-то треснуло стекло. И я вновь стал звать Руслана – тишина. Я испугался, стал бегать по зданию, выбежал, смотрю, а он на крыше.

– Ты что там делаешь?

– Отсюда город видно.

– Слезай! Немедленно спускайся, – приказал я и сам двинулся навстречу.

Позже, когда мы пили чай, Руслан как бы про себя сказал:

– А в городе вроде потише… Ничего уже не горит, и авиация не бомбит.

– Конечно, своих-то небось не будут бомбить. Ты ведь видел, сколько туда техники и солдат заехало.

Мы замолчали, и я уверен, что оба думали о нашем подвале, а Руслан вдруг тихо попросил:

– Можно ночью я в город сбегаю? Мама… За ночь справлюсь.

– Нет! – как можно тверже сказал я и, видя лицо и влажные его глаза, добавил, – настаиваешь? Вместе пойдем. Но ты ведь представляешь, какой это риск?.. Не переживай. Я думаю, что всё в городе проверяют, и их уже обнаружили. Ольга Сергеевна и бабушка – русские, и там все уже утряслось, – я пытался выдавить из себя улыбку. – Представляешь, они уже небось в каком-либо военном госпитале. Уже звонят в Майкоп, а может, уже там, им, наверное, русские военные уже помогли. Хм, а мы еще здесь… Как она волнуется!

Волновался и я, очень волновался. Изнутри идет нарастающий страх. Я понимаю, что надо действовать, что-то предпринимать. Но я еще болен, слаб и, главное, не знаю, что делать. Но знаю, что и до этого места военные так или иначе доберутся, а еще, не дай Бог, с бомбами прилетят. Надо уходить, из республики уходить. И, как прозрение, у меня моментально возник оптимальный план. Как стемнеет, мы уходим в сторону ближайшего села Алхан-Кала – это недалеко, небольшой перевал и спуск. В селе, может, кто и остался. В любом случае там рядом трасса Ростов-Баку, и как-то будем двигаться в сторону Ингушетии и Ставрополя. От этого плана у меня и настроение, и самочувствие улучшились, а тут вдруг неугомонный Руслан спрашивает:

– А можно я генератор включу?

– Зачем? Ты знаешь, как он шумит?

– Телевизор бы включили… Посмотрим, что в мире творится.

Этот юноша мне все больше нравился, он удивлял – разве можно от такой идеи отказаться. Стокиловаттный генератор на всю округу зарычал, напряжение появилось, а телевизор не показывает, лишь дребезжит. Но Руслан очень сметливый юноша, где-то провод достал, что-то там сообразил, и сразу два-три канала стали доступны, и мы прилипли к экрану, слушая новости. А там в основном о Чечне —

Грозный и большая часть республики уже под контролем федеральных сил. Вроде даже какие-то госструктуры стали функционировать, в Грозном уже прошло заседание нового правительства, экономика восстанавливается. Какой Руслан умница, и как я раньше не сообразил? Я бросился в диспетчерскую, включил рацию – и что я слышу?! – там идет перекличка, знакомый голос нашего диспетчера с центрального пульта. Перебивая всех, я стал кричать.

– Вы где? – слышу я столь родной и знакомый голос.

– Я у себя, – орал я. – На своем УБР. Помогите мне. Со мной юноша. Его надо вывезти. Помогите!

– Не отключайтесь, – слышу я спасительный голос диспетчера. И через пару минут она вновь на связи. – Я доложила генеральному. За вами высылается машина… Как вы?

– Нормально, – и о своем наболевшем:

– У тебя есть связь? Ты можешь сделать два звонка в Москву – семье и в Майкоп, – я быстро продиктовал номера.

Казалось, что мир изменился, стал светлее, что все прошедшее как ужасный сон.

– Руслан! Руслан! – кричал я в восторге, – за нами сейчас приедут… Смотри за дорогой. – А я прилип к рации, ждал. В Москве узнали, что я живой, плакали. А вот в Майкопе трубку никто не поднял.

– Руслан, Руслан, едут?

– Нет! – кричал он в ответ.

Еще пару раз я спрашивал – он также отвечал и вдруг прибежал взволнованный:

– Едут. Но это, по-моему, федералы. БТРы.

– Ну да, – обрадовался я. – На чем же ныне можно ездить.

Мы выбежали на улицу. Оттуда не видно. Как бы наперегонки побежали к воротам. И оттуда пока их не видно – они скрылись в низине, но уже рев совсем рядом, и тут я услышал:

– А мы к маме и бабушке сможем заехать?

– Конечно, я думаю, сможем, – выдал я, но последние слова вылетели как бы по инерции. Потому что бронетехника как бы всплыла уже совсем рядом, просто несется, рычит, и на ней военные в масках и пара собак.

– Руслан, скрываемся! – инстинктивно выскочило из моих уст, я схватил его за руку, попытался в калитку втолкнуть, но он в этих делах более сообразителен:

– Уже поздно. Бесполезно, у них собаки.

– Во двор! – скомандовал я, задвинув засов, у меня еще теплилась надежда, что они проедут мимо, а может, это за нами, с добром. Однако от одного их вида коленки уже дрожали, а когда первая машина уперлась в ворота, я все понял, бросился навстречу:

– Не ломайте, я открою! Я начальник буровой.

Я отворил калитку, а мне, с машины, небрежным жестом приказали и ворота раскрыть. Две машины въехали во двор, две остались снаружи. Где-то около двадцати вооруженных до зубов военных уже соскочили с бортов, как бы заняли позиции, а ко мне подошел старший – командир, тоже в маске. Впервые я столкнулся с федералами и так испугался, что вначале даже не расслышал:

– Документы!

Я передал паспорт и удостоверение. Командир очень долго и внимательно изучал паспорт, потом раскрыл удостоверение:

– Что за шакал здесь? – я понял, что это о печати, на которой «ичкерийский волк», но ничего не ответил, лишь плечами пожал.

Командир разорвал мое удостоверение, небрежно бросил в грязь и повернулся к Руслану:

– Твои документы!

Руслан протянул свидетельство о рождении.

– Что это такое?.. Где документ, подтверждающий твою личность? – рявкнул командир. – Паспорт где?

– У него нет паспорта, – ответил я. – Только недавно шестнадцать исполнилось. А тут такое… Не до паспорта, да и негде взять.

– Я вас не спрашиваю. Молчать! – он лишь кивнул, и рядом стоящий здоровый гаркнул:

– А ну к стене. Мордой к стене… Руки вверх. Ноги, раздвинь ноги.

Грубо, но умело они нас обыскали. У меня лишь кошелек, блокнот, перочинный нож и поломанные очки. У Руслана, оказывается, небольшая финка и спички.

– Здесь кто еще есть?

– Нет, – мне позволили повернуться, а Руслан еще у стены.

Вновь командир лишь кивнул, и с десяток бойцов вместе с собаками забежали в контору. Пока шел досмотр помещения, командир, часто поплевывая, выкурил пару сигарет. Но вот залаяли собаки, стали выходить солдаты:

– Чисто! – доложили командиру, а я смотрю: один военный тащит нашу рацию – просто вырвал «с корнями».

– Это госимущество, – возмутился было я, но из-под маски командира так блеснули зрачки, словно ужалили: я сник, притих, я ждал приговора, и он последовал:

– Рация может быть использована боевиками… вот ваш паспорт, – он швырнул мне документы и приказал, – служите!.. А этого, – командир вновь лишь кивнул. Двое мощных бойцов, щелкнув наручниками, умело скрутили за спиной руки Руслана и заломили их вверх так, что его голова оказалась у самой земли.

– Пшел! – заорали они и пнули парня ногами.

– Вы что!? Вы что?! – как бы очнулся я. – Что вы делаете?

– Необходимо установить личность молодого человека.

– Это мой племянник! Оставьте его! – я бросился к военным, меня оттолкнули, и увидев, что Руслана, уже как мешок, закинули в БТР, я не на шутку разозлился. – Тогда и меня возьмите, – вцепился я в командира.

Удар был в затылок. Сознание я не потерял, но от страшной боли даже встать не мог. А когда встал, голова трещит, перед глазами круги, и я, словно сквозь туман, вижу, как, выбрасывая копоти дыма, стремительно удаляется колонна, увозя Руслана.

– Стойте, сволочи! – спотыкаясь, падая, бросился я вслед…

Дальше и писать не хочется, потому что дальше для меня действительно началась война. И сейчас, все это вспомнив, как бы заново все это пережив, даже не верю – как было в жизни тяжело. Порою мечталось – лучше бы меня увезли, убили, умер бы тогда… А сейчас словно вновь прикладом в затылок – так разболелась голова от встревоженной памяти…

Спать! Ведь сон, как смерть, и ты поймешь, что все прошло и пройдет. В этом смысл и фарс жизни…