Удивлен своей усидчивостью. Всю прошедшую ночь писал и утром писал. Лишь когда контейнер с завтраком поступил, я понял, что уже ночь позади. Правда, сказать, что уже рассвело, можно лишь с натяжкой. За окном очень мрачно – давящая, пасмурная погода. Подстать моему настроению и содержание предыдущего текста. Оказывается, писать о таких дикостях очень и очень нелегко. Но, по-моему, надо. В первую очередь надо было лично мне. Это как исповедь. Разговор с самим собой. Не как оправдание, а словно анализ. Ведь я об этом толком никому не рассказывал. Да и не хотел; не хотел все заново переживать, потому что чувствовал себя виноватым… наверное, надо было до конца оставаться в подвале. Но тогда участь моя и Руслана была бы такой же, как у Ольги Сергеевны и всех остальных. Вряд ли мы бы кому-либо помогли и кого-либо, даже себя, смогли бы защитить… В общем, все это предположение и оправдание. А война есть война – она беспощадна, безумна, бесчеловечна, и многое даже по прошествии времени не понять… и не описать – это, оказывается, просто невозможно: картина – сплошной мрак, такие краски и такой фон. Но человек и в войну живет, хочет жить и должен жить. И я должен был жить, чтобы обеспечить свою семью. И я боялся преждевременно умереть. Потому, что сам был сиротой, знал, что это такое, и боялся, очень боялся, что моих детей эта участь постигнет… Сиротами мои дети не стали. Это я под конец жизни вновь осиротел… Судьба. Может, она кому-то интересна? Хотя. Все равно делать больше нечего. А эта писанина как некий отчет… Тогда все по порядку.

Сейчас я уже кое-что не помню и не хочу вспоминать. Однако одно хорошо помню – тогда, в начале 1995 года, я понял, что сама судьба послала мне юношу Руслана. Руслан – теперь сирота. И, конечно, стать для него тем, кем был для меня дядя Гехо, я не смогу, но попытаться ему помочь, его как-то опекать я должен.

Недолго мы пробыли у родственников Руслана. А если честно, там даже спокойно сесть негде было. Все очень тесно и бедно. И водитель обратно в Грозный торопился – там у него работа, семья. Он подвез меня до автовокзала. Как только он уехал, я первым делом посчитал свои деньги – кое-как до Москвы я добрался бы, впору было хоть бы и пешком, по семье очень соскучился. Но я должен был помочь Руслану, и поэтому первая мысль – о Максиме. Шел крупный, густой, мокрый снег, была уже ночь, часов десять-одиннадцать, когда я объявился в доме друга, а Максима дома нет, только сегодня уехал с товарищами в горы – это двое, может, и трое суток, там связи нет.

– Заходите, ну заходите же, дети дома, с сыном в комнате поспите, – уговаривала жена Максима. Я наотрез отказался, знал, что где-то должна быть гостиница, – переночую, а утром видно будет. Я немного отошел от дома Максима, надеясь поймать такси. Движения почти нет, а это окраина небольшого кубанского городка, и я уже собирался идти до центра пешком, по пути голосуя. В очередной раз поднял руку, а тут огромный джип ослепил дальним светом и двинулся на меня:

– Ха-ха-ха! – я узнал Максима. Выскочил из машины, так меня обнял, аж хруст в ребрах.

– Ты знаешь, я ведь звонил в Москву твоим. Когда ты объявился – такая радость! Ты даже не представляешь. А сегодня по горам ходили, погода ужасная, ничего не видно. Вечером в домике лесника баньку затопили, и ты не поверишь – я нутром чувствовал, что ты едешь, – сорвался, а ты только что был… Живой! – он вновь меня крепко обнял. – Поехали! Садись.

Я был разбитый, усталый, грязный и голодный, и тяготила дума одна – в долг просить. Однако встреча с другом так возбудила – почти всю ночь говорили, точнее, рассказывал я, а Максим страшно расстроен, переживал, даже пару раз, особенно когда про Ольгу Сергеевну рассказывал, прослезился и сам предложил:

– Этому парню, Руслану, надо помочь.

– Хотел у тебя в долг попросить.

– Какой долг?! – усмехнулся Максим. – Ты Зебу вспомни.

На следующий день на служебной машине Максима я поехал в Майкоп. Руслана я не увидел, сказали, что в больницу пошел. Я попросил передать ему деньги и тотчас на той же машине поехал в аэропорт Краснодара – я хотел видеть свою семью.