Я еще здесь, в онкоцентре на Каширке. В ненавистном мне и многим пациентам здании. Хотя сейчас вроде все позади. А было время… О, как оно быстро летит! Не хочется, ой, как не хочется это вспоминать, думать, думать об этом, тем более писать. Но раз сказал «а», то надо сказать и «б». Правда, сразу оговорюсь, все описывать, разжевывать не буду, не могу и не хочу. Да по порядку кое-как постараюсь все изложить, ибо как я раньше писал – не случись одного, не узнал бы я иного…

В общем, прилетел я в Грозный за новой квотой. А в республике после гибели нашего Президента чехарда, вновь многовластие и полная неопределенность. Вновь борьба за сферы влияния, все неопределенно. Это самая тяжелая ситуация. Однако мне не до политики, я пошел в минздрав, но и там кадровые перетурбации, новые лица и люди, и все же ты дома, и знакомые есть, и они помогают, но это, оказывается, непросто. Только теперь я узнал, что квота – это деньги. Наш минздрав платит за лечение, и платит немало. Мне готовы выписать новую квоту в Центр Пирогова, но до этого надо, чтобы онкоцентр на Каширке старую вернул или аннулировал. Ведь понятно, что нерентабельно за одного меня дважды платить. В минздраве сказали, что они по своим каналам свяжутся с онкоцентром, отзовут старую квоту и будут готовить новую – на это надо несколько дней.

Я поехал в горы. Скажу честно, после Москвы и Грозного там жизнь очень спокойная. Одна беда – тогда там связи не было, а я по Шовде скучаю и знаю, что она тоже. Через неделю, в понедельник, я покинул горы, и как только мой мобильный попал в зону связи, первым делом набрал номер Шовды, а ее телефон вне зоны доступа. «Скорее всего на занятиях», – подумал я, направился в минздрав, а там тоже неутешительная новость – онкоцентр никак не реагирует на запрос, кто-то должен лично туда пойти и сдвинуть с места это дело. Это может сделать Шовда; но вновь и вновь ее телефон отключен. Сердце недобро екнуло, я очень заволновался и сразу же поехал к тете Шовды, двоюродной сестре моей жены – с нею у Шовды тоже постоянная связь. Как только я появился у них во дворе, кто-то, испугав меня, выкрикнул мое имя. Потом я услышал – «Несчастная Шовда»! Мои ноги подкосились. Гурьба женщин, и даже детей, выскочила мне навстречу…

Обо всех моих эмоциях сейчас писать не могу, да и не к чему. Просто все, как было, по порядку. Шовда решила заработать деньги на мое лечение. Как раз подвернулся случай. У одного нашего грозненского чиновника, понятно, богатого человека, женится сын. Свадьба должна быть на зависть, с размахом. Приедут известные чеченские музыканты и артисты из Москвы. И вот внук дяди Гехо решил особо выделиться. У него как бы по-родственному связь с Шовдой. А Шовда – это уже уровень, почти оперная певица, восходящая звезда из Москвы. Шовда четко на словах оговорила условия своего участия в празднике: оплата проезда и двух вечеров выступления – в субботу и воскресенье до десяти часов. Она исполняет всего семь композиций на чеченском, русском, английском и итальянском языках… гонорар – две тысячи долларов. От меня Шовда это скрыла, а ее тетя была в курсе. Тетя встретила Шовду и всю артистическую группу из Москвы в аэропорту Грозного. И тетя была оба вечера с ней на свадьбе, которая проходила в только что построенном огромном особняке чиновника. В первый же вечер Шовда произвела фурор. Ей пришлось, исполняя всеобщее пожелание, исполнить не семь, а наверное, семнадцать композиций. Только в час ночи тетя с Шовдой приехали домой. Следующий, воскресный, вечер был несколько иным. Уже для солидных, почетных гостей, многие из нового руководства республики. Вновь гуляли. Еще более столы ломились от яств. Много, очень много пили. Пили допьяна. А Шовда в этот вечер – ведь гости какие! – как сюрприз на десерт. Вновь фурор! Но разве перед такой, тем более пьяной, публикой классику показывать?! В такие «массы» вносить искусство – лишь варварство раззадоривать. Словом, вновь празднество припозднилось. И за это Шовде и другим артистам обещали дополнительное вознаграждение. А возлияния продолжались, и тут, видимо, кто-то из совсем важных и «великих» возжелал эту артистку. Это вроде как приказ. Но рядом тетя. Тетя уже пожилая, старушка. И она за вторую ночь гуляний устала, а может быть, просто усыпили ее бдительность, и Шовду с другими артистками как-то вывели на задний двор и предложили продолжить концерт в другом месте. Шовда сразу же отказалась – тогда применили силу, увезли. Когда тетя спохватилась, Шовды уже не было, кругом пьяные мужчины и усталые, сытые женщины. Тетя подняла шум, стала кричать. Скандал. Попытались угомонить, успокоить и даже напугать, но она не уступала, и тогда кто-то из пьяных ее ударил. А за ней – это ведь не я, одиночка-сирота – за ней, пусть и не при делах и деньгах, а большой род, тейп, который себя в обиду не даст. Прямо в ту ночь дело чуть не дошло до перестрелки. А вся интрига в том, что под утро объявилась Шовда – то ли отпустили, то ли убежала – вся потрепанная и побитая. Послали за мной в горы, а я тут сам объявился. Представляете мое состояние?.. Шовду мне не показывали. Я ее хотел видеть и не хотел. А следом начались чеченские разборки. Муллы и старики-посредники заходили туда-сюда. Намекнули о деньгах, потом еще больше предложили – я их очень страшно и откровенно и на русском, и на чеченском подальше послал. И тогда, при очередной встрече, один мулла полушепотом, как бы с кем-то обмениваясь секретным, выдал:

– Да что он возомнил?! Она ведь артистка – этим все сказано… А эта вовсе одна без присмотра много лет в Москве живет. Теперь в московских ресторанах, барах поет, пьет, тусуется… Да я даже видео видел. Вот в такой юбке. А здесь и сейчас… цену набивают…

С помутившимся сознанием я бросился на него – готов был убить и сам тут же умереть. Несколько человек еле-еле меня оттащили, и это им вряд ли удалось бы, до того я был разъярен, если бы в тот момент, после долгого перерыва, у меня вдруг вновь не случился приступ жестокого удушья. На сей раз даже вода не помогла, и меня повезли в больницу, где сделали укол, предложили госпитализацию, но я рвался в бой. За честь своей дочери я готов был все что угодно сделать, и меня поддержали все мои близкие, родные; рядом также были, пусть и не родня по мужской линии, но заинтересованные в этом деле родные тети Шовды. В первую очередь мы оказали нешуточное давление на хозяев дома, где все произошло во время свадьбы. Прямо у него во дворе избили этого чиновника, и ни его охрана, ни его близкие не помогли, не смогли помочь, нас было много, и все вооружены.

Следом мы планировали предпринять еще пару действий, чтобы с нашими женщинами, старыми и молодыми, впредь так не поступали. Однако тут вдруг сработал неожиданный контрвыпад. Видимо, вступили в дело старейшины, и женщины им подсобили, ведь никто не хочет вражды, и так две войны пережили. Выяснилось, что якобы Шовду не насильно увезли, а по любви умыкнули. Ну, есть такая глупая традиция у горцев. Понятно, что это придумали для сглаживания ситуации. Это как бы оправдывает и даже вроде очищает всех – с кем из-за пламенных чувств любви такое не может случиться? И эта ситуация – намечается брак и родство – как бы устраивает всех, и я в патовом положении, потому что жених не кто иной, а внук дяди Гехо, и все знают, кто такой для меня дядя Гехо. Если постараться быть до конца откровенным, хотя бы с самим собой, то я тогда прекрасно понимал, что внук дяди Гехо давно, как говорят, на Шовду глаз положил. Шовда все это знала, но его просто недолюбливала. К тому же внучок уже давно женат и дети есть. А в данном случае он, образно говоря, лег на амбразуру, а может, сам с удовольствием вызвался женихом стать – скандал унять и списать со счетов…

Участь Шовды понятна. Этот брак, если он состоится, лишь фикция, понятно, что он временный, и по сути – это унижение для Шовды. Но этот брак, как факт, полностью разряжает обстановку и снимает все вопросы конфликта. Жертва только одна – Шовда! Ну и я, конечно. Я люблю свое единственное дитя. Я не могу и не хочу, чтобы ее насиловали и над ней издевались. Я один способен защитить ее жизнь и честь. Но мне нужно ее слово, ее решение. Я ее видеть не могу, и она меня стесняется, боится. Нас соединили по телефону. Я знаю, что ее обработали, уговорили. Никому жертвы и конфликты не нужны. И я уверен, что ей сказали: побереги отца, он ведь, в принципе, один и болен раком. А про себя подумали: ну сколько их выходит замуж и разводится… да и вообще, сама выбрала свою участь – артистка!

– Ты согласна? – только это я смог в трубку сказать, и после долгой паузы, очень тихо сквозь всхлипы услышал:

– Да… Дада!..

– Дела наьIалат хуьлда хьуна! – бросил я трубку.