(Архипелаг Большая коса, о-в Валаар, пустыня Хассишан, 13-й трид 1019 г. от р. ч. с.)
Под землёй холодно и сыро. Сотни луковиц пустили корни. Влажные, разделённые на мириады ворсинок, они впитывали Астре и поднимали по стеблям, чтобы напоить распустившиеся розовые венчики.
Нет рук, нет культей, нет преград.
Больше не калека. Не безногий уродец. Не порченый. Не чьё-то бремя.
Просто вода.
Сок в тончайших прожилках лепестков, просвеченный солнцем, иссушенный ветром, испарённый теплом — вот кто он теперь.
Астре был всюду. Растворялся в каплях на дне глиняного колодца среди крупинок песка. Тёк подземной рекой в недрах почвы. Терялся среди туманов, пришедших под утро со стороны моря. Блестел росой на ветках шалаша и бурой гриве травинок. Поднимался к далёким облакам и взирал с высоты на алую в лучах рассвета пустыню.
Где-то там шла Сиина. Несла на спине Тили. Вела за руку Бусинку.
Астре ощущал прикосновение ткани её платья. Цветы клонились к сестре. Грубая материя царапала лепестки. Пыльные ботинки мяли венчики. Астре вдавливался в песок.
Он стал влагой на щеках Сиины. Солёной и горькой. Переплетённой с болью. Сколько тяжёлых чувств! Мальвии трепетали от расходившихся вокруг волн отчаяния.
«Не надо».
Астре ласкал руку Бусинки. Касался её нежными цветами.
«Не надо, не плачь».
Цеплялся за подол Сиины.
«Не кори себя ни в чём».
Шептал влажным ветром, развевая пряди соломенных волос.
«Не кори, слышишь?»
Катился слезами и замирал на ресницах Тили.
«Будь сильным, братишка. Они не должны видеть тебя таким».
Астре неотступно следовал за семьёй. Влагой под подошвами от раздавленных цветов. Нектаром вдоль рукавов. Крошечной каплей в брюшке мухи, напившейся из венчика мальвии и теперь сидевшей на платке Сиины.
Астре хотел остаться рядом и окружить детей водой. Впитаться в поры на их коже. Разбавить густую кровь. Сиина, Тили и Бусинка никогда больше не будут страдать от жажды. Астре не позволит.
Но живая Хассишан скоро закончилась, и он закончился вместе с ней. Натянулись до предела невидимые нити, удерживавшие Астре. Он пытался оборвать их, но без толку. Ветер не нёс его дальше цветочного поля. Брат и сёстры отдалялись. Становились крупинками на фоне пустоши. Астре вился за ними тонкими усиками, пытался догнать туманом. Но даже муха, выпившая его, не полетела за Сииной. Она уселась на лепесток, потирая лапки. В фасеточных глазах сотню раз отразились силуэты далеко ушедших людей.
Астре метался от одного края оазиса к другому, не понимая, что его держит. Пока не добрался до собственного неподвижно лежащего тела.
Муха опустилась на холодную щёку. Здесь удобно. Мягкие волоски почти не мешают передвигаться. И не сдувает тёплый ветер из ноздрей.
Астре с трудом вспомнил, что живым нужно дышать. И нужно, чтобы сердце билось, перекачивая кровь. Иремил побывал внутри себя. Он много чего видел. Пузырьки лёгких и волосяные луковицы. Гладкие хрящи и отходящие от зубов нервы.
Астре не нравился этот пустой, неудобный сосуд. Он пытался оборвать связь с ним и улететь далеко на север, куда ушла Сиина с детьми. Внутри тесно и тяжело. Для каждого движения приходится напрягать мускулы. И никакой свободы. Не взвиться ввысь, не побывать там, где хочется.
Астре не знал, сколько времени провёл в ловушке. Но когда цветы начали вянуть, он понял, что закончились вторые сутки.
Скоро затмение!
Лепестки ощутили трепет. Зыбкие волны предвкушения исходили от каждой капельки.
Тюрьма обратится пеплом! Он станет свободным!
И почему Иремил так долго держался за эту ненужную оболочку?
Для чего возвращался в неё раз за разом?
Ради… кого…
Астре замер в утихшем ветре.
Семья…
Это из-за них он сохранил сознание, даже растворившись в пространстве. Тело держало дух Астре, потому что иначе его не станет. Вода продолжит испаряться и течь, бродить окрест туманами и проливаться дождём. Но Астре забудет, кому и зачем должен помогать.
Эта мысль здесь — в его теле.
Не живое и не мёртвое, оно напоминало лепесток, отделившийся от бутона и упавший в реку. Он бы давно уплыл от берега и влился в бурное течение, но держался на тонкой паутинке. Оборви её, и лепесток тотчас поддастся движению воды, наполнится забвением и пойдёт ко дну. Но пока он лежит на поверхности. На грани миров.
Нужно вернуться. Иначе всё тщетно.
Астре попытался втиснуться внутрь, но тело не принимало его.
Оно забыло прежнего хозяина, а новым избрало покой.
Как темно. Почему так быстро стемнело?
Мальвии цвета пепла. Весь мир облёкся в дымную черноту.
Затмение.
Астре бился о неподвижный сосуд, как мотылёк о каменную стену.
Бесполезно.
Дрожала вода в глиняном колодце. Влажный ветер лез в ноздри.
«Дыши!»
Росинки оседали на белом лице и грязных руках.
«Давай же!»
Астре пытался растормошить себя.
«Двигайся!»
Тело не отвечало. Пустое и бесполезное, как отброшенная цикадой кожица.
«Прошу тебя!»
Поры узкие. Как трудно просочиться. Астре пытался снова и снова.
«Пожалуйста, пей!»
Астре окружил тело плотным туманом, выдворяя на поверхность всю влагу в округе. Цветы съёжились и поникли, дно колодца иссохло, пустыня пошла трещинами.
Тысячи капелек одна за другой втискивались в кожу. Нужно совсем немного. Соединить воду, которой стал Астре, с кровью замершего тела.
«Прими меня!»
Он просочился в крохотную артерию и с удивлением понял, что её нутро не безжизненно, но заметить движение почти нельзя.
Холодно.
Астре медленно плыл в тёмном потоке, сталкиваясь с частицами себя самого, а потом начал разгоняться.
«Бейся!»
Слабое сердце отозвалось.
Дёрнулась жилка на шее. Проступил пульс.
Астре задышал, но отдельно от лёгких. Он всё ещё не на своём месте.
Пора возвращаться. Вода больше не нужна. Не потоки, а сознание. Не капли, а мысли.
«Я человек!»
Тело принимало хозяина с неохотой.
Теснота. Озноб и сильная дрожь. Во рту горечь.
Темно. Глаза не открыть. Не пошевелиться.
Полная неподвижность.
Тело живо, но мускулы не подчинялись.
Мысль о затмении пульсировала в висках. Астре готов был вопить.
«Дай мне время! Подожди!»
На груди лепестки мальвий. Хрупкие и ломкие.
«Пожалуйста, не сжигай меня!»
Ветер в сухих стеблях.
«Я велел тебе двигаться! Открой глаза! Пошевели пальцами! Сейчас же!»
Цель всколыхнула пространство. Астре наконец поднял веки, захрипел и закашлял от забившегося в горло песка.
Темнота была почти кромешной. Калека пополз к убежищу, судорожно цепляясь за сухую траву. Сердце колотилось бешено, словно пыталось отработать пропущенные удары.
Почти не чувствуя конечностей, он забрался в шалаш, рухнул на колкую подстилку и зарыдал. Впервые в жизни по щекам текли настоящие слёзы. Вода тела слушалась Астре.