(Материк Намул, Царство Семи Гор, местность близ г. Папария. 12-й трид, 1019 г. от р. ч. с.)

— Это из-за тебя, — хмурился Липкуд. — Как ты появилась, так все наперекосяк пошло! Я сейчас должен сидеть у Гвена, пивко попивать, девок щупать и байками народ веселить. А я свой лучший кафтан режу тебе на обмотки!

Элла сидела на стволе упавшего дерева и смахивала муравьев, пока Липкуд пытался соорудить для ее босых ног подобие обуви. Прежде пришлось примотать к кровоточащим пяткам кашицу из подорожника.

— Так. Дай мне вон тот кусок коры. Хм. А что, на подошву вроде как похоже, а?

— Похоже, — согласилась Элла.

— И ведь молчала, а! — продолжил возмущаться Косичка. — Я думал, у привидений ноги не колются!

— Значит, я не привидение?

— Ты у меня спрашиваешь? Ладно, поднимайся, а то призраки бушевать начнут.

Косичка снял кафтан, под которым обнаружился еще один, покороче и поменьше. Он был неприглядного мышиного цвета и носился исключительно ради тепла. Липкуд накинул его девочке на плечи.

— Вдруг ты все-таки из этих, — буркнул он, опасливо озираясь, — Подумают, что я тебя обижаю, и р-раз! Скосят, как ту траву.

Элла грустно вздохнула.

— Чего опять? — рассердился Липкуд. — Красный не дам! И не проси! Тут у меня в карманах сто тысяч нужных вещей!

— Мне теплее было, когда мы вместе шли, — сказала девочка. — Не хочу одна.

— Эдак мы до следующего чернодня не доберемся. Топай давай!

Трава была холодная, влажная от росы. Липкуд морщился, пробираясь через нее. Вспорхнула невдалеке испуганная куропатка. За волнами холмов на западе проступал отчетливый силуэт горы. У подножия зеленел сосновый бор и вилась та самая река, о которой говорилось в песне. Дальше раскинулись топи, а за ними путников ожидало кладбище шаманов. Во всяком случае, так представлял себе путь Липкуд. Чутье подводило его редко.

Погода, будто нарочно, стала портиться. У Косички и без того коленки тряслись, а тут еще тучи смурные навалились с севера. Туман, спускавшийся с холмов в долину, чудился теперь полчищем мертвых духов, сросшихся и кативших волной в сторону добычи.

Элла не боялась. Чего ей, дурехе, мира не знавшей, бояться? А у Липкуда весь рифмоплетный дар отшибло. Мрели впереди редкие кусты, сделавшиеся без солнца черными. Косичке мерещилось, что это скелеты стоят и поджидают их. А потом подбегут со всех сторон и станут рвать хуже бешеных псов.

Даже мягкие подушки вереска не казались приятными. Они были частью колдовского места. Липкуд велел Элле забраться к нему под кафтан. На всякий случай, чтобы призраки не украли. Девочка охотно юркнула под крыло Косички и слушала, как тревожно бьется его сердце.

Солнце на востоке погибло. Лишь тусклое пятно, изредка сквозившее в прогалах подвижных туч, напоминало о нем. Липкуд оборачивался и вздыхал. Небо за спиной выглядело чуточку приветливей. Хотелось плюнуть на все и вернуться в Папарию.

— Да мне совсем не жутко! — подбадривал он себя. — Когда еще загляну к шаманам на пирушку? Поговорим по душам. Поборемся на костях. Ядовитого мха пожуем. Я потом такие истории насочиняю, что взрослые мужики ночами штаны мочить будут от страха.

— Как сыро, — удивилась Элла, высунув нос.

— А ну не вылезай!

Косичка вдруг остановился. Задрал голову. Послюнявил палец.

— Проклятые колдуны! — выругался он. — Ты глянь, чего творят!

— Чего творят? — спросила Элла.

— А ветер-то разный!

— Это как?

— Чуешь, в спину дует?

— Ага.

— С востока на запад идет, значит. А тучи с севера на юг плывут!

— А так быть не должно?

— Не должно! Жуть какая творится, а! Надо хоть заговор какой вспомнить…

Ничего толкового на ум не шло. Так они и добрели до соснового бора в молчании. Место было мрачнее утопшего леса. Вначале ничего так. Сосенки высокие, реденькие, а потом болота начались. На них дерева сплошь мертвые. Видно, корни сгнили. И чем дальше, тем гуще серой паутиной срастались ветки. Ветер качал верхушки, завывал меж стволов. Все кругом скрипело, волновалась мутная вода в лужицах среди травяных кочек. В носу стоял неприятный запах. И даже на губах как будто горчило от него.

Элла и Косичка шли теперь по-отдельности. Липкуд палкой проверял островки суши и прыгал с одного на другой. Потом звал Эллу. Неловко соскользнув, он провалился одной ногой в топь и долго ругался на призраков. Подол чудного кафтана оказался заляпан во второй раз.

Туман медленно рассеивался, но сумрак, царивший в лесу, не становился светлее.

— Чего-то я не пойму, куда мы идем, — нахмурился Косичка, оттирая грязь мхом. — Тут и заблудиться можно. Даже туч не видать. Так бы хоть север-юг различал.

До него донесся приглушенный вой. Липкуд резко посмотрел влево. Вдалеке, на одном из поваленных стволов кто-то сидел. Косичка сморгнул, и видение исчезло. Он прижал к себе Эллу.

— Ты видела?!

— Что?

— Шамана вон там! Видела? А?

— Не видела… Мне дышать трудно.

Липкуд ослабил объятия и сделал три глубоких вдоха.

— Слушай, — сказал он, справившись со страхом. — Мне кажется, я понял, чего они меня зовут. Им же там скучно до смерти! Гулять прахом они не могут. Люди к ним не ходят. А тут я мимо проходил такой распрекрасный! Как не зазвать-то? Шаманам тоже истории послушать охота. Наверное, лежат там целыми днями в своих ящиках и в потолок пялятся. Вот повеселю их и…

Косичка побелел.

— Ты чего? — заволновалась Элла.

— А вдруг я им так понравлюсь, что они меня там всю жизнь держать будут? — шепнул он, округлив глаза, и тут же отмахнулся. — Да нет. Отпустят. Я скажу, что мало историй знаю. Буду одни и те же повторять, пока им не наскучит. А потом отпрошусь за новыми сходить. И ни ногой сюда больше! Только тш-ш-ш!

В этот миг что-то ткнулось в спину Липкуда. Он заорал, отшатнулся и чуть не сиганул в болото.

— Да чтоб вас всех налево и направо!

Позади стоял высокий парень лет двадцати в подвернутых штанах, не по размеру маленькой куртке и накидке до пояса, сшитой из множества лоскутов. В руках он держал палку. У незнакомца были темные длинные волосы, заплетенные в простую косу. Черты лица просматривались плохо, но Косичка сразу подметил высокий лоб и выразительный подбородок.

Глянув на сжавшуюся Эллу, парень помешкал, достал что-то из висевшей на боку сумки и протянул ей.

Это были ягоды: голубика, алая морошка и клюква. Все, что можно собрать на болотах в это время года.

— Ты чего это лапищи свои тянешь? — осмелел Косичка, загораживая Эллу. — Кто такой? Чего тут ходишь?

Парень предложил ягоды и ему. Все так же молча.

— Почему не отвечаешь? Язык отрезали что ли? — фыркнул Липкуд.

Незнакомец хмуро кивнул.

У Косички отвисла челюсть.

— Так ты что ли порченый? Правдолюбец? Поэтому?

Снова кивок и ладонь, полная ягод.

Элла потянулась к угощению. Взяла клюквину положила в рот и зажмурилась от кислоты.

— Чтоб мне утопиться! — выпалил в сердцах Липкуд. — Как ни зайду в эти проклятые болота, так то призраки, то порченные со всех сторон лезут! Вы в трясинах плодитесь что ли?

Он на всякий случай ткнул парня в подбородок. Палец насквозь не прошел. Спустя минуту напряженной тишины Липкуд сдался.

— Чего уж там! Пошли с нами! Как раз тебя мне и не хватает для балагана. Вот костяшки шаманьи обрадуются!

Он развернулся и скакнул на соседний островок. Элла отправилась следом.

Немного погодя Косичка обернулся и посмотрел на немого.

— Я так и знал, что ты с нами попрешься. Как звать тебя хоть?

Парень пожал плечами.

— Еще один безымянный на мою голову, — обреченно вздохнул Липкуд, — Ладно. Буду звать тебя… Филин.

— А почему так? — спросила Элла, цепляясь за рукав Косички, чтобы удержать равновесие.

— А ты на глазищи его глянь! Здоровенные, как у филина. А нос маленький. Эй, Филин. Мы, знаешь, куда идем-то?

Парень отрицательно мотнул головой.

— А я знаю! Мы идем к мертвым шаманам на холмы, — подала голос Элла. — Они там лежат в ящиках и воют. Им очень скучно, поэтому они нас позвали. Мы будем рассказывать им истории.

— Ты смотри, как бы у филина нашего глаза не вывалились от таких рассказов, — предупредил Липкуд. — Вон как пучит. Ты, видать, не в первый раз тут ходишь, а? Я таких взрослых порченых ни разу не встречал. От людей тут прячешься?

Филин кивнул.

— Тогда можешь нас отсюда вывести? Я совсем заплутал.

Проверяя путь палкой, парень догнал, а вскоре и обогнал Косичку. Помедлив, Липкуд отправился за ним. С появлением Филина стало спокойнее. В самом деле, не будет же порченый собирать ягоды в лесу, полном привидений.

Деревья редели. Среди мертвых сизо-серых скелетов сосен стали появляться зеленые. Между кронами бушевало небо. Все такое же темное, клокочущее и тяжелое. Ветер внизу на удивление утих. Потеплело. Торфяная вонь стала навязчивой и душной.

— Да неужели! — воскликнул Липкуд некоторое время спустя. — Выбрались почти!

От радости он чуть не свалился, поскользнувшись на влажной кочке. Элла помогла удержаться на ногах. Косичка воспрянул духом и запел на всю округу:

Радовался он недолго. Впереди мрачным исполином высилась корявая гора. От путников ее отделяла река, заросшая густым камышом и полная бойких лягушек.

— Ну, хоть песня не врет, — буркнул Липкуд. — За леском, за речкою, так и есть. А после этой страшной горищи на север повернем. Там уж, наверное, костры приветственные палят, заждались скелетики.

Филин нахмурился и стал впрямь похож на птицу. Теперь, разглядев его получше, Липкуд уверился, что метко подобрал имя. У парня были кустистые брови и глаза цвета спелого меда. Золотисто-оранжевые. Точь-в-точь совиные. Даже накидка из белых, серых и коричневых клочков будто нарочно повторяла узор оперения.

— Речка-то мелкая?

Парень кивнул. Указал на закатанные штанины.

— И всего-то? — удивился Липкуд. — Повезло нам. С самого утра ерунда такая. То кошмары вещие, то ветер в спину толкает, то трава под ногами стелется, еще и шаманы воют кругом. Не успели заплутать, как тебя к нам отправили. Что-то тут шибко нечистое творится.

Филин удивленно округлил глаза.

— Чего пучишься? Вот такие страсти! Не вру я, сам знаешь.

Они долго перебирались через реку и здорово озябли. От усталости ноги уже не слушались. Пришлось запалить небольшой костер у подножия горы. В закутке между тремя глыбами было тихо и относительно тепло. Огонь не возмущался, горел ровно. Дым поднимался вверх, хотя погода явно предвещала дождь, и ему следовало стелиться по земле. Липкуд и это счел за знак. Но пугаться уже устал.

Они разделили остатки еды из сумки. Филин выпотрошил свою, где кроме кислых ягод пряталось целое семейство грибов на мясистых ножках. Ловко очистил от пленки и мусора. Промыл в речке. Потом их жарили вместе с сыром. Сливочные ломтики плавились, стекали на шляпки. Яство получалось изумительное.

Липкуд удивил Филина чудным кафтаном, где с изнаночной стороны пестрело не меньше трех десятков разнообразных карманов. Большие и маленькие. Яркие и невзрачные. С узорами и без. Они были сшиты из украденных платочков, распоротых поясков, а то и вырезаны из платьев, стянутых с бельевых веревок. Некоторые закрывались пуговицами, другие затягивались шнурками, третьи зажимались чем-то вроде прищепок.

Внутри хранилось все, чего требовало житье-бытье странника: горстка медяков, фляжка, соль, кремний, деревянный гребень, пара флакончиков с лекарством на случай, если опять заболит треклятый зуб, уголек для глаз и бровей, коробочка сухих красок для лица, чтобы сразу видели — нищий размалеванный певун — и не трогали. Был тут и ножик, которым Косичка недавно отпиливал ткань от подола, и нитка с иглой для подшивания краденой одежки, зачастую слишком просторной. В левом рукаве ютилась дудочка, в правом — расписной веер — незаменимый атрибут для выступлений, где нужно изобразить женщину. Липкуд прикрывал лицо, оставляя только густо обведенные черным глаза, менял голос и превращался то в высокородную даму, то в портовую распутницу, то в жуткую ведьму. Покопавшись еще, можно было выудить кольцо с маленьким желтым камнем, которое Липкуд хранил в память о матери, вороний череп, разноцветные перья и многое-многое другое. Красный кафтан был сокровищницей. Косичка не расстался бы с ним, даже утопая в болоте.

Как только все трое поужинали и обсохли, ветер испортился. Огонь стал строптивым, непослушным. Дым лез в глаза и нос.

— А я-то заночевать тут хотел, — невесело сказал Косичка. — Тушите, пока болота не загорелись. А то будет нам банька.

Вторую половину дня путники огибали гору. Липкуд искренне советовал Филину держаться от них подальше, но молчаливый парень, видно, так соскучился по людям, что не ушел даже после жутких историй о кладбище. А может, он и сам был шаманом. Кто его знает. Косичка не возражал. От Филина было много пользы. Он даже согласился понести на закорках Эллу, когда та совсем выбилась из сил и заплакала. Девочка так и уснула, обхватив его за шею. Утомить Липкуда было не так-то просто. Он столько дорог исходил, что со счету сбился. Да и Филин оказался крепче, чем выглядел. Только лупал по сторонам здоровенными глазами, да время от времени подсаживал сползающую Эллу.

Наконец, корявая гора осталась позади. На севере застыли неподвижные волны холмов. Смурное небо не спешило плакать дождем, но и проясняться не хотело.

— Тебе не жутко, а? — спросил Липкуд, ища поддержки у Филина.

Тот пожал плечами: «Не очень».

— Эй, — Косичка взялся тормошить Эллу. — Вставай, а то все пропустишь.

Филин опустил ее на землю, и все трое продолжили путь. Близился вечер. Липкуд с одной стороны боялся, а с другой — не сомневался в подобном раскладе. Когда мертвецы становятся охочи до россказней? Только ночью да в чернодни. Не зря же они в ящиках лежат — солнца боятся. Вот поэтому и небо сегодня весь день тучами укрывали. А иначе не смогли бы добраться до Липкуда.

Вблизи стали видны сооружения на холмах. Светлый горизонт служил хорошим фоном. Косичка разглядел деревянные столбы-подпорки, а на них гробы с торчащими из середины ветками. Там висели амулеты, бусы и ленты. Липкуд помнил о них из баек про обряд смелости.

— Н-на какой пойдем? — спросил он, со страхом оглядывая древнее кладбище, где было по меньшей мере десять курганов.

Филин, не долго думая, ткнул в ближайший и направился к нему. Его остановил воздух, хлестнувший по траве и проложивший путь к третьему холму.

— Все п-просто! — трясясь, уверил его Липкуд. — Вот сп-прошись, и все тут т-тебе ясно становится. У м-меня коленки подкашиваются только. П-прямо беда.

Филин тоже выглядел напуганным. Он опустился и осторожно коснулся примятых цветов.

Элла к четвертому разу привыкла и думала, что так и должно быть. Она слишком мало знала о мире. Потянув Липкуда за рукав, девочка пошла по указанной духами тропинке. Ей хотелось поскорее закончить путешествие, спеть грустным шаманам песню и крепко, сладко уснуть.

— Который день с ней хожу, а до сих пор не знаю — человек она или привидение, — нервно отмахнулся Липкуд в ответ на удивление Филина. — Не пучь глаза! Самому жутко!

В сгущающихся сумерках они поднялись на вершину кургана, поросшего все тем же переплетенным травой вереском. Гробы отличались размером и формой. Некоторые были сбиты из досок, другие выдолблены из куска цельного ствола. Какие-то располагались ближе к земле, какие-то дальше. Подпорки у всех были крепкие, дубовые, но по строению тоже разные. У одних просто четыре вкопанных в землю столба. У других те же четыре столба, но перекрытые настилом, на котором возвышался оплот мертвеца. У третьих между подпорками прибитые крест-накрест доски.

Папарийцы не соврали на счет побрякушек. У Липкуда, будь он не так напуган, глаза бы разбежались от всевозможных бусин, кусочков кожи со странными символами, амулетов, брошей и лент. Встречались и неприятные находки вроде прядей длинных темных волос.

— Это он нас звал, — сказала Элла, указав на неприметный гроб, явно старинный, с потемневшими у основания замшелыми подпорками.

Тропа духов заканчивалась аккурат возле него.

Липкуд набрал в грудь побольше воздуха, несколько мгновений не дышал. Потом выдохнул и подошел к могиле.

— Приветствую твои костяшки, — сказал он, скрестив на груди дрожащие руки. — Чего звал? Песен послушать или историй?

Ответ прозвучал в голове раскатом грома: «Надо копать». Никто, кроме Косички, этого не услышал. Липкуд вцепился в подошедшего Филина.

— Копай, говорит!

— Копать? — без тени страха переспросила Элла. — Вот тут? Где ямка?

— Какая ямка? — опомнился Косичка.

— Возле которой дорожка закончилась.

Втроем они сели возле могилы и принялись рассматривать небольшую вмятину, заполненную короткой, жухлой травой. Липкуд отер холодный пот со лба и первым вырвал часть сорняков. Филин взялся подкапывать почву. Элла в это время гладила гроб грустного шамана и разговаривала с ним. Рассказывала, как они сюда добрались и какой мир вокруг.

В глубине пальцы Липкуда наткнулись на что-то твердое. Вскоре они с Филином обнаружили бутыль синего стекла, плотно закупоренную, по весу, кажется, пустую. Пробку никак не удавалось вытащить. К счастью, на предложение добраться до содержимого иным путем, призраки возмущаться не стали. Косичка схватил первый попавшийся камень и осторожно отколол горлышко. Внутри обнаружился пергаментный свиток, перевязанный шелковой нитью. Липкуд торопливо срезал ее ножом и впился глазами в незнакомые закорючки, знаки и символы, пестревшие на тонком, желтоватом листе. Он немного смыслил в грамоте, но тут не разобрал ровным счетом ничего. Показал на всякий случай Филину и Элле. Те тоже не поняли.

— И чего мне с этим делать? — поинтересовался Липкуд, воззрившись на гроб. — Я надеюсь, это не проклятие какое-нибудь! Нагоню еще мор на всю округу!

Мертвый шаман не ответил. Порыв ветра вырвал записку из рук Косички и унес в темное, клокочущее небо.