(Архипелаг Большая коса, о-в Пепельный 12-й трид 1019 г. от р. ч. с.)

Страх расходился по комнате вязкими, холодными волнами. Астре пытался отгородиться от него, но не мог. С тех пор, как пробудился дух прималя, мир стал пугающе многогранным. Людские чувства заиграли сотнями оттенков: искрилась радость, смола тоски стягивала грудь, тревога дрожала, словно хрупкое стекло, готовое вот-вот треснуть.

Очередная волна прокатилась по спине россыпью мурашек. Астре поежился, будто его обдало сквозняком из щелей, забитых паклей. Он сидел на подоконнике, прислонившись спиной к подушке-креслу. Восточное окно — лучшее место для утренней работы. С приходом рассвета можно сберечь пару-тройку лучин, да и занятие привычное: сгодится и полумрак. Раньше Астре плел рыболовные сети, но их почти перестали покупать, и пришлось перейти на ложки. Илан — сын резчика по дереву, обучивший калеку этому ремеслу, два дня назад ушел в деревню, на торг, и с тех пор не возвращался. Теперь Астре, как самый старший, был в доме за главного. Он ждал, что вот-вот отворится дверь, и запыхавшийся, веселый Илан появится на пороге, но ожидание все тянулось, а жалобы и вздохи Сиины угнетали. Это от нее расходились стылые волны.

— Ни крошки не осталось, — тихо сказала сестра.

Астре не поднял глаз. Он продолжал вытачивать пилкой деревянный черенок. Сиина оттопырила уголки мешка, выковыряла еще две крупинки. Какое-то время она собиралась с мыслями, потом ссыпала гречу в чашку, залила водой и начала разговор, который давно крутился на языке.

— Его все нет. Сколько еще ждать?

До сих пор Сиина молчала, но через тридень детей будет нечем кормить.

— Наверное, продал мало. Решил на еще один торг остаться.

— Я не про Илана говорю.

В движениях Астре появилась нервная резкость. Он не ответил.

Разговор велся в комнате навроде кухни — тесной, узкой и прохладной, не смотря на большую печь. Дверь в сени открывалась по сто раз на дню, и натопленное тепло бестолково уходило наружу. В правом закутке, отделенном от спальни ширмой, держали в морозы новорожденных ягнят. В левом сгрудились вокруг длинного стола табуреты. Подоконник был вровень со столешницей. У перегородки стоял сундук — в эту минуту открытый. Сиина перебирала в нем тощие мешки с сухарями и крупой, словно надеясь каким-то чудом отыскать несколько новых, полных снеди.

— Мы уже все запасы подъели, — жалобно протянула она. — Что, если Иремил не вернется?

— Замолчи.

Астре сказал это едва слышно, но звук рассек тишину и ударил девушку, точно стальной прут. Они говорили тихо, стараясь не разбудить спящих на лавках вдоль стен детей. В нагом безмолвии, не укрытом посторонними шумами, слова получали особую силу.

— И чего все меня боятся, — огрызнулась Сиина, убирая упавшую на лицо соломенную прядь. — В тебе больше страха, чем во мне.

Пальцы скользнули по буграм и шрамам на щеке, заправили волосы за изорванное ухо. С утра Сиина не успела привести себя в порядок. Коса за ночь растрепалась и стала похожа на измочаленную веревку.

Астре привстал на руках, чтобы затекшие культи немного отдохнули. В свои семнадцать он выглядел почти так же, как и в тот день, когда его принес сюда прималь.

— Иремил может не вернуться, — набравшись решимости, сказала Сиина. — Это говорит не страх во мне. Это говорит страх во всех. Это говорят пустые мешки. Это говорят голодные глаза. Думаешь, я не вижу?

Она кивнула в сторону спящих.

— У меня тут уже полно готовых, — устало ответил Астре, кивнув на корзину под окном, — Продадим и купим муки или пшена.

— Да ты скорее ослепнешь, чем прокормишь нас этими ложками! В деревне мастера и получше есть!

— А торговцы берут у нас.

— Да потому, что за гроши продаем, — Сиина закусила губу. — Зима скоро. По сугробам не находишься. Следов наделаем. Найдут нас по ним. А может, он нас бросил, а? Может…

В этот момент Астре сломал баклушу, из которой начал долбить очередную заготовку, и девушка замолкла.

— Бросил, говоришь? Да ему с самого начала надо было нас бросить. В жертвенное ущелье. Если он не вернется, будем сами выживать.

— И как? — не то расплакалась, не то рассмеялась Сиина. — Может, мне пойти собой торговать? Я бы и пошла, да кто на такую взглянет, а, Астре? Кто взглянет?

— Последи за языком. — Он смахнул на пол горсть опилок. — Твое дело — убирать дом, готовить еду и смотреть за младшими. Остальное мы сами решим.

— Решат они, — огрызнулась Сиина, тут же деловито выметая мусор из щели между окном и рядом табуретов. — Много вы нарешаете. Один безногий, второй без костей в языке, третий нюня, а четвертого любое дитя вокруг пальца обведет. — Она вдруг замерла и прислушалась к нарастающим звукам шагов из сеней. — Явились твои решатели. Гремят-то как, балбесы. Всех перебудят.

Медленно, с каким-то воркующим скрипом приоткрылась дверь. Астре встрепенулся и замер, ловя каждый шорох. Из прохода разило самодовольством и тихой, безропотной жалостью. Чувства перекрывали, перебивали друг друга.

Сиина отошла, чтобы ссыпать мусор в ведро. Сознание Астре, увлекшееся эмоциями сестры, потянулось за ней. Тело перестало слушаться. Калека замер, изо всех сил стараясь не выдать себя. Иремил обещал научить управляться с этим в следующий приход. А пока приходилось смотреть на мир глазами Сиины и ждать, когда ослабнет связь.

— Заходите скорей! Холоду напустите!

Покачнулись от сквозняка ожерелья на балках — заготовленные с лета сушеные корни лопуха, нарезанные кольцами. Они ждали своего часа, чтобы окунуться в кипящую воду вместе с веточками укропа, мяты и прочей съедобной травы. С вечера прошел дождь, и Сиина представила с расстройством, сколько грязи притащили в дом бестолковые мальчишки. На крыльце так уж точно натоптано, а ведь отмывала вчера ледяной водой, пока руки не задубели.

Первым внутрь протиснулся Рори. Даже в сиреневом полумраке раннего утра Сиина разглядела его покрасневшие глаза и мешки под ними. К шестнадцати годам круглолицый Рори уже оброс первой редкой бороденкой, но внутри остался дитем и рыдал по поводу и без. Вот и в этот раз что-то ранило его до глубины души. Иремил объяснял — у Рори просто такая Цель. Она называлась то ли сочувствием, то ли жалостью. Вихрастый, чуть сутулый, но крепкий, как дубовый табурет, Рори молча прошествовал в общую комнату и встал спиной к Сиине, грея руки у зева печи.

Следом в проеме появилась сияющая физиономия Марха. Его узкое лицо, обрамленное копной спадавших до плеч каштановых волос, лучилось восторгом. Если глянуть разом на Рори и Марха, в жизни не угадаешь, что случилось, пока не расспросишь обоих. Но расспрашивать было и не нужно. Марх длинными богомольими руками сгреб Сиину в охапку вместе с метлой и звонко чмокнул в щеку. От него пахло потом, чесночным хлебом и редькой.

— Привет, сестрица! Ты бы хоть причесалась. Страшна, как трехлетнее пугало!

— Фу ты, — Сиина отпихнула его. — Чего опять у Рори глаза на мокром месте?

— А вот чего!

Марх с воодушевлением вытащил из-за пазухи заячью тушку.

— Ох! — Сиина всплеснула руками. — Попался-таки!

— Дак он, похоже, с вечера в капкан угодил. Маялся, бедняга, до утра, верещал, как младенчик. А там уж я его успокоил. Шею, значит, свернул.

Рори шумно всхлипнул, Сиина молча погладила его по светлой макушке.

— А этот опять реветь начал! — возмутился Марх. — Я ему говорю: «Дурак, мы теперь супа с мясом поедим!» А он ревет! Так бы и врезал ему, да тогда ведро для его соплей подставлять придется.

— Хватит, — с трудом сказал Астре. — Мне надоел твой ядовитый язык.

— Ну, так оторви его, — пожал плечами Марх. — Буду калекой, как ты. Только догони сначала! Давай, прыгай с подоконника и беги за мной на своих культяпках!

Он хохотал до тех пор, пока тяжелый кулак Рори не стукнул его по затылку. Марх даже согнулся.

— Боров! — бросил он, обернувшись, — Тебе надо было дитем на всю жизнь остаться, раз так соленую пускать любишь. А то вымахал, мышцами забугрился. Больше всех жрешь, что ли?

— Тише ты! Я тебя за патлы оттаскаю, если детей разбудишь! — шикнула на него Сиина.

— Я его сам оттаскаю, — буркнул, шмыгнув носом, хмурый Рори.

— И так-то они хвалят кормильца! А чьи силки зайца словили, а? Кому спасибо?

— Ну, хоть в чем-то ты молодец, — отстраненно согласился Астре, и все разом замолкли.

Слышалось сопение детей, чуть потрескивал огонь в топке, но кроме этого не раздалось ни звука. По лицу Марха расплылась торжествующая улыбка. Он больше ничего не сказал, а стал снимать с себя вещи и вешать возле печи, чтобы горячим воздухом прогнать из них сырость туманного утра.

Сиину пронзила горечь. Она глянула на заячью тушку почти с ненавистью. Этот кусок мяса так важен и нужен сейчас, что его добытчик заслужил даже похвалу Астре. Значит, все и в самом деле плохо. Иремил не вернется. Они уже выживают. Только теперь по-настоящему, без ожидания чуда, когда в дни последних подъеденных крох, как бы подгадывая нужное время, появлялся прималь. Приносил хлеб, масло и мясо. Раздавал леденцы всем, даже самым старшим. Высыпал из карманов деньги и отдавал Сиине, чтобы она распоряжалась ими, как хозяйка.

Чуда больше не будет. У девушки мелко задрожали плечи. Стоя над распростертым на столе зайцем, она пустила две слезы. Рори подошел к ней, погладил по спине нагретой печным жаром ладонью. От переданного тепла кожа покрылась мурашками. Рори жалел то ли зайца, то ли Сиину. Он думал, сестра так огорчилась из-за зверька.

Марх цыкнул и махнул на них рукой. Похвала до сих пор питала его, и он удержался от язвительного словца. Целью Марха была правда, но пока еще парень не понимал, как доносить ее должным образом. Он просто выплевывал все, что крутилось в голове, расточал направо и налево ядовитые уколы, издевки и шутки, за которые получил прозвище «гад».

Сиине было неспокойно. Чувство, липкое и неприятное, забилось в грудь комком, не давая дышать.

— Что-то случится сегодня, — шепнула она едва слышно, и дрогнувшее сердце подтвердило догадку.

Натужно заскрипело колесо нового дня. Медленно перекатывались минуты-спицы до тех пор, пока не проснулись дети, и дом не взорвался истерикой самой младшей.

— Да когда она перестанет орать? — возмущался, зажимая уши, Марх. — Каждое утро одно и то же! Свинья под ножом меньше верещит!

— Ну, не пла-а-ачь, — всхлипывая, увещевал забившуюся в угол девочку Рори.

Астре на подоконнике молчал и продолжал строгать ложки. Серый утренний свет затопил комнату. Теперь можно было не щуриться и работать вдвое быстрее.

Проснулся безногий Тили, попросился во двор по нужде. Марх, ворча, подхватил его на руки и понес в сени. Сиина догнала их у порога, треснула парня по затылку, укутала мальчишку в одеяло.

— Дурак что ли? Удумал, раздетым на холод! Заболеет, чем лечить будем?

— Малины сушеной полно.

— Малины ему полно! Да эти клопы уже половину втихушку перетаскали! Не вижу я что ли, как мешки похудели?

— У-у-у-у, — провыл жалобно Тили, и нравоучения пришлось отложить.

— Есть хочу! — требовательно сказала Яни, дернув Сиину за подол.

— Кашку! Кашку! — запрыгал здоровячок Дорри.

— Так, тихо вы!

— Ой, а кто это? Пушистенький!

— Он мертвый? Мертвый, да?

— Нет, он спит!

— Сама ты спишь, у него шея свернута!

— Зайчик, ты спишь? Это зайчик, да?

— Это не зайчик, это ваш обед, — хмыкнул вернувшийся Марх. — Мною, между прочим, добытый. Сам словил, сам прибил. Так что спасибо скажите, малявки!

— Я не буду его е-е-есть! — разревелась Яни.

— А я буду! — сообщил Дорри.

— Ох и шумные вы! А ну не путайтесь под ногами, не то без завтрака оставлю! — прикрикнула Сиина, и две юлы тотчас принялись нарезать круги в стороне от нее.

Колесо дня набирало обороты, подминало под себя тревогу и дурное предчувствие. До самой ночи юная хозяйка скребла и мыла, кормила и поила, разделывала зайца, следя, чтобы ни один кусочек мяса, ни одна косточка не пропала даром, скоблила шкурку, разнимала ссоры, хвалила и ругала.

Только с наступлением темноты усталая, с налитым свинцом телом и гудящими ногами старшая для всех сестра смогла присесть. Она примостилась на подоконнике напротив Астре и под мерный шум дождя принялась штопать латанные-перелатанные штанишки здоровячка Дорри. Липкий комок в груди снова разросся, но Сиина отгородилась от него. В это время все уже спали. Даже Марх и Рори на полатях перестали драться за одеяло и мерно сопели спиной друг к другу.

Сиина посмотрела на чернильные ветки за окном. Невольно перевела взгляд на Астре. На его ловкие пальцы и внимательные, серо-синие глаза. На волосы цвета дыма. Они были короткие, чуть встопорщенные на затылке и тонкие, словно колючковый пух. Объятый полумраком комнаты Астре показался Сиине совсем крошечным. Если обнять, можно два раза руками обхватить. Он ел слишком мало, вот же дурень. Стыдился лишний раз просить Марха или Рори перенести его с места на место и пытался стать легче для них.

Испокон веков считалось, что безногие дети — кара для самых бесстыжих семей. Матери и отцы должны были носить их на спине, чтобы познать тяжесть вины. Астре воплощал совесть — одно из сильнейших забытых чувств. Он не раз подтверждал это рассуждениями и поступками, но никогда не относился справедливо к самому себе.

— Пока не проглотишь, не отстану, — буркнула Сиина, достав из кармана фартука заведомо завернутый в тряпицу кусочек мяса на косточке.

Астре посмотрел на сестру. Не на ее уродства, а куда-то внутрь. Отложил резак. Молча взял угощение. Стал жевать.

— Я боюсь, что ты так умрешь когда-нибудь от голода, — вздохнула девушка.

— У тебя много глупых страхов.

— Я из них состою.

В этот момент из сеней донесся шум. Астре метнул резкий взгляд на дверь.

— Уж не Илан ли? — заволновалась Сиина, откладывая шитье, а сама подумала об Иремиле.

Дверь с силой дернули, но железный засов удержал ее на месте. Следом послышался громкий стук. Астре схватил сестру за запястье. Она и сама уже поняла, что это не Илан. Страх выступил на спине холодным потом. Ни задержавшиеся на охоте ребята, ни прималь не имели привычки шуметь по ночам и будить детей. Они или тихонько барабанили в окно, где на подоконнике спал Астре, или отпирали замок своим ключом. В сенях был кто-то чужой.