(Архипелаг Большая коса, о-в Пепельный 12-й трид 1019 г. от р. ч. с.)

Астре ощутил пульсацию боли и сквозящий из-за двери страх.

— Отпирайте, сонные тетери! — послышался мальчишечий голос. — Тут на мне дружок ваш кулем лежит!

Сиина торопливо растормошила парней на полатях. Астре спрятал в рукаве столярный нож.

— Открывайте!

Дверь пнули.

— Не врет, — коротко бросил Марх, всегда отличавший правду от вымысла.

Проснувшиеся дети испуганно жались друг к другу, словно замерзшие пташки.

— Ты кто? — громко спросил Астре. — И что за дружок?

— Да Генхард я! Генхард! — взволнованно сообщил мальчишка. — А этого звать как-то не по-нашему, не помню я! Он по дереву мастер, вроде как. Всякие плошки да ложки делает. Забирайте его, зря я пер что ли?

Переглянувшись с остальными, Рори пошел снимать засов. Марх встал чуть поодаль, накладывая на тетиву стрелу. Сиина застыла у окна, до дрожи сжав ладонь Астре. Предчувствие не обмануло ее.

Из сеней дохнуло холодом и сырым запахом дождя. В проеме появились две фигуры. Рори тут же побежал снимать Илана со спины мальчишки. Генхарду было лет четырнадцать на вид. Бедняга согнулся в три погибели, с носа и повисших сосульками темных волос капала вода. Грязный след растоптанных башмаков тянулся от самого порога.

— Вот и ладно, — пробормотал он, опасливо косясь на Марха. — А я-то пойду. Пойду я. Больно надо мне с вами, обормотами, связываться.

Он развернулся и собрался бежать, но Рори проворно сгреб мальчишку в охапку свободной рукой.

— Так ведь, чернодень скоро, — пробубнил он сочувственно. — Куда пойдешь-то? Обсохни хоть.

— А я и в лесочке схоронюсь! — завопил Генхард, извиваясь ужом и пытаясь укусить Рори. — А ну пусти! Пусти меня!

Не тут-то было. Хватка у плакальщика была железной.

— Тащи его внутрь! — скомандовал Марх, подставляя спину для Илана.

Мальчишку вытолкнули на середину комнаты и обступили со всех сторон. Сиина только краем уха слышала разговор. Она подтапливала печь ради горячей воды и металась от кладовой с настойками и травами к стонущему брату. Он весь был в синяках и кровоподтеках. Нос сломан, губы разбиты, лицо вспухло так, что от карих глаз одни щелочки остались.

Дети при виде него забились в угол. Только Яни подошла совсем близко и погладила по слипшимся, темно-рыжим волосам.

— Больно, да? — спросила она.

— Не мешайся, — подтолкнула ее Сиина. — Иди к остальным.

Яни стащила с соседней лавки одеяло и отправилась в общую комнату, где вели допрос нового знакомца. Она протиснулась через старших, отбросила руку Марха и деловито, без тени страха укутала трясущегося Генхарда. Потом обняла крепко и спросила, глядя на него снизу-вверх:

— Ты теперь тоже с нами, да?

Мальчишка выпучился на нее.

— А я и говорю, — вступился за него Рори. — Обсохнет пусть, потом говорит. Все равно чернодень.

— Еще охаживать его не хватало! — завелся Марх. — Может, тут целая толпа таких в кустах прячется, пока мы его греем, да жалеем!

— Эй, — Яни дернула парня за штанину. — Убери свою стрелялку. Иди, лучше, ставни затвори, чернодень скоро.

— Ты чего раскомандовалась, поганка мелкая? — вспыхнул тот. — А ну иди сюда! Сама у меня закроешь! Сначала рот свой бесстыжий, а потом и все остальное!

— Ты у нас самый длинный, — фыркнула Яни, прищурив раскосые глаза и спрятавшись за Рори так, что видны были только две тугие рыжие косички. — У тебя руки, как оглобли, вот и закрывай сам. Я не достану.

— Зато язык у тебя до потолка достает! Что за дети пошли! — возмутился Марх. — Попадись мне только!

Он поворчал для вида, развернулся и нехотя поплелся выполнять поручение маленькой хозяйки.

— Жить будет, — сообщила Сиина, появившись в общей комнате.

— Помочь надо? — спросил Рори.

— Нет, я сама.

Астре едва держался. Боль Илана выворачивала нутро. Жжение, жар, тошнота. Невыносимо.

— Яни, завари чаю, — с трудом подал голос калека.

— А с чем? — оживилась та.

— С малиной. Две горсти положи, — суетливо бросила пробегавшая мимо с полотенцем Сиина. — Ему пропотеть нужно. — Она мельком глянула на Генхарда и добавила: — И этому тоже.

Рори подвинул к печи стул и усадил на него мальчишку. Марх плюхнулся на лавку, вытянул босые ноги. На рукавах и штанинах пестрели полосы материи. Сиина подшивала их каждые полгода, но Марх рос быстро, и лодыжки все равно оставались голыми, а руки открытыми до середины предплечий. Генхард, напротив, тонул в не по размеру большом подранном тулупе и грязных шароварах, подпоясанных не то скрученным платком, не то оборвышем скатерти. Великаньи башмаки, туго стянутые ремешками, едва держались на худых икрах.

Все молча сверлили взглядом нового знакомца.

— Чего уставились со всех сторон, как воронье на падаль? — буркнул Генхард, обхватив ладонями горячую кружку и сделав первый несмелый глоток. — А я и ничего. Я мимо себе проходил, а там смотрю, а его колотят — рыжего вашего. А я этих-то знаю. Они бока намнут, пообдирают наспех, да и все. А там то монетка в сторону откатится, то обувка справная окажется, то еще чего. Я и подбираю за ними. Ну, и хотел тут тоже посмотреть, может, забыли чего. А они озверели чего-то, обобрали до нитки, ладно хоть штаны на нем оставили. А я и смотрю — шевелится еще. Дай, думаю, до дома дотащу. Вдруг чего пожрать дадут.

— Вдруг чего спереть можно? — поправил Марх, прищурив зеленые глаза.

— А чего сразу переть-то? Чего переть? — заершился Генхард. — Я-то и ничего. Я только за хлеба кусочек.

— Ты его в гору через глухой лес пер за кусочек хлеба? — фыркнул правдолюбец, скрестив руки на груди. — Лучше не ври, малой, я тебя насквозь вижу.

— А я и не вру… — мальчишка вжал голову в плечи и совсем скукожился. — А вы все эти, да? — он боязливо кивнул в сторону Сиины. — Порченые?

— Так и знал! — выпалил Марх, подскочив. — Ясно вам, зачем он сюда поперся? Дорожку заприметить, а потом провести сюда его «этих», чтобы они нам бошки посрубали!

— А чего и нет-то?! Чего и нет?! — выпалил вдруг мальчишка. — Когда деньга в руку идет, какой дурак не возьмет-то?! А ты б не взял? А ты знаешь, сколько бошки ваши стоят? Знаешь? Мне на одну можно трид жить! Трид! Расплодились тут, как тараканы! Кому вы нужны, уродцы этакие? — Он сплюнул на пол и зло зыркнул на остальных.

Яни, только что вручившая кружку бледному Астре, подошла к мальчишке и без лишних слов бахнула его по лбу железным ковшом.

— Дурак, — сердито сказала она. — Ты теперь будешь жить с нами, так что не ругайся тут, а то язык будет как у Марха. Бери тряпку и вытирай свои слюни. Сестра тут моет-моет, а ты плюешься. Убирай, давай!

— А ты-то чего разоралась, мелкая? — всхлипнул мальчишка, приложив грязную ладонь к ушибу. — Чего вы все орете? Я даже дорогу не помню! По темноте шли-то! Кому я вас теперь… кому я про вас расскажу-у-у-у?

Рори погладил его по голове.

— Илан очнулся, — выдохнула появившаяся в проеме Сиина. — Бормочет что-то невнятное.

Рори подхватил Астре и понес в комнату, где лежал раненный. Марх последовал за ними. На пороге он обернулся и велел Яни проследить за Генхардом.

— Сиди тут, со мной, — сказала она, пристроившись на краешке стула и взяв его за руку. — И не сбегай, а то укушу. А если ты меня обидишь, мой брат тебя побьет.

— А который из них твой брат? — опасливо шепнул Генхард.

— Все, — гордо ответила Яни и улыбнулась.

Мальчишка стянул одеяло и прислонился спиной к печи. Он до сих пор дрожал, а с волос капала вода.

— Ты так заболеешь, — заметила Яни. — А у нас малины мало. Снимай все и вешай вот тут, на веревку.

— И не буду я снимать!

— Снимай! — Яни принялась стаскивать с него обувь. — Все равно не сбежишь! Не косись на дверь!

— Да уж голым-то точно не сбегу, — огрызнулся Генхард, смелея от того, что старшие собрались в другой комнате.

— Снимай, а то закричу и скажу, что ты меня обижал, — недовольно прищурилась Яни. — Знаешь, какие у Рори кулаки? Он тебя ух! И сплющит, как блинчик! А Марх тебе стрелу прямо в попу пустит! Ты потом месяц будешь стоя сидеть.

— Вот же пиявка приставучая! И чего я вообще сюда перся? Попал в клеть со зверями! Вы, небось, и человечину едите?

— Мы кролика едим, — пожала плечами Яни, сдвигая одежду Марха и помогая Генхарду развесить свою. — Сестра варила суп из его косточек. Я сначала не хотела есть, но Дорри говорит, он уже мертвый. Он не обидится, и ему не больно.

— А-а-а, вон оно чем пахнет так вкусно, — мальчишка сглотнул, глянув на котелок за спиной. — А этот ваш рыжий мне обещал, что накормит. А я и думал, он на краю деревни живет. А он, гад, вон откуда. В самых горах, да в глуши. И как он меня уговорил на такое? Знаешь, сколько я его тащил? Полтора дня! Он-то здоровенный, ноги еле волок, а я его почитай на своем горбу пер. Как поглубже в лес зашли, я его бросить хотел, а ночью не видать ничего, дорогу назад забыл! Так и пришлось до самого порога волочь! Вы мне теперь не хлеба кусочек, вы мне пир закатить должны! Целую свинью зажарить! Да с яблоками! Или с чем там целых свиней едят?

— Тут служанок нет, — отозвалась выглянувшая в дверной проем Сиина, — Ложку возьми и ешь. Котелок уже нагреться должен.

— Еще кормить его не хватало! Не для него ловил! — взъелся было Марх, но его прервал Астре:

— Пусть ест.

Оставшийся в одних подштанниках, Генхард подошел к столу. Снял с крючка половник, воровато озираясь, отломил кусок хлеба, завернутого в тряпицу. Пристроился у печи и принялся жадно хлебать. Яни с интересом наблюдала за ним. У Генхарда были черные глаза и такие же волосы. Впалые щеки чуть порозовели от теплой еды. Когда он смахивал пряди со лба, Яни заметила коротенький обрубок на месте правого мизинца. Генхард давился и кашлял, но продолжал черпать жидкий суп, а после обсасывать косточки, на которых не было мяса.

Илан приходил в себя мучительно и медленно. Сиина сидела рядом, на табурете, поглаживала его по руке, старалась не плакать при детях. В парня влили два стакана крепкой настойки на дубовых стружках. Сиина готовила ее для прималя и иногда добавляла в питье детям, чтобы выгнать простуду. Марх хищно косился на бутыль, которую в прошлый раз ополовинил, а в этот раз так и не нашел.

Наконец, Илан открыл глаза и сказал первую осмысленную фразу:

— Сестра, это ты?

— Это я! — взволнованно выдохнула Сиина. — Ты уже дома, все хорошо, ты теперь дома! Где у тебя болит? Я сделаю примочки.

— Проще спросить, где у меня не болит.

Илан слабо рассмеялся и попытался сесть, но ему не дали.

— А я говорил, надо было Рори с собой взять, — фыркнул Марх, скрестив руки на груди.

— Чтобы он там у мясной лавки все глаза выплакал?

— Да пусть ревет, если так хочет! Зато у тебя бы ребер целых побольше осталось!

— Ох, заботливый ты наш, — прокряхтел Илан, все-таки садясь. — Хорошо, что вас никого там не было.

Он посмотрел на детей и осекся.

— Рассказывай, — глухо потребовал Астре.

Внешне Илан крепился, но от него разило недавно пережитым кошмаром. Калека с большим трудом не поддавался шквалу боли. Его увлекало в омут, заполненный страданием и чувством вины.

— Сиина, дай что скажу. Ты только не шуми, ладно?

— Да что случилось, Илан? Не пугай так!

Девушка наклонилась к нему.

— Там Иремил. Он на площади. К столбу привязан. Узнал кто-то, что он не лесник, и что те, кого он водит к ущелью, обратно не возвращались. Следили за ним наверняка. Я хотел его ночью вытащить, а он мне запретил, а чтобы я не спорил, он… пеплом из руки… Он сам себя задушил.

Сиина прижала ладони к лицу. Ее мелко затрясло.

— Нас ищут уже два тридня. Иремил перед смертью сказал, чтобы мы тайник открывали и уходили отсюда выше в горы или за них. В общем, подальше…

Илан тяжело вздохнул, опустился на скамью и повернулся лицом к стене.

— Теперь остальным передай, — сказал он, стараясь скрыть дрожь в голосе.

Сиина сдавленно завыла. Предчувствие не обмануло ее, как не обманывало никогда.

* * *

Приближалось затмение. Марх давно затворил ставни, но спокойней не стало. Густая, душная тревога сочилась в щели, мешалась с жаром натопленной печи.

— Мы остаемся здесь, — сказал Астре, стряхнув оцепенение.

Сомнения Сиины тут же утихли, словно в сердце оборвали тревожную струнку. Она и сама знала, что так лучше. В горах еще холоднее, а скоро зима. Там нет ни убежища, ни припасов. Да и от денег в тайнике никакого толку, если не получится их тратить.

Голос калеки временами звучал как-то по-особенному, и в эти мгновения даже Марх не решался вставить лишнее слово. Приказ достиг дна души и врос в него так, что не ослушаться.

— Где Генхард? — спросил Астре.

— На кухне со мной! — бодро отозвалась Яни, — Он ест, как хрюшка! Не слышите, что ли?

— Пусть подойдет ко мне.

Генхард переступил через порог, утирая рот ладонью, и оглядел мрачное собрание.

— Ух и страшилищи, — буркнул он. — Чего вам, обормотам, надо? Не я же этого вашего колотил! Ничего я не помню! Не помню ничегошеньки! Ни как сюда шел, ни рожи ваши порченые!

— Врет, — поморщился Марх.

— Ты никому не расскажешь о нас, — произнес Астре. — Будешь жить здесь. Помогать, чем сможешь. Про бродяжничество и воровство забудь. Ты услышал меня?

Он посмотрел на мальчишку так пристально, что тот невольно отступил.

— Да и понял я… Я и забуду, раз надо-то… И останусь, если хотите.

Все глянули на Марха. Тот кивнул.

Сиина только потом подумала, сколько споров могло бы вызвать это решение. Чем кормить новый голодный рот, да еще и без поддержки Иремила? А если мальчишка сбежит? И уживется ли он с теми, кого прокляло солнце?

— У тебя теперь есть обязанности, — сказал Астре, добившись согласия Генхарда. — До того, как упадет снег, ты будешь спускаться в деревню и покупать для нас еду или продавать то, что мы сделаем. Раньше этим занимался Илан. Теперь он не сможет.

— А я и смотрю, он какой-то на вас непохожий! — вставил Генхард. — Он как я, да? Не порченый он?

— Я тут самый порченый, — отозвался Илан, принимая очередную порцию питья от Сиины.

— А в чем порча-то? — шепотом спросил Генхард. — Вы уж мне расскажите о себе-то. Я ж с вами, страхолюдами, жить теперь буду. Это ж как дико-то мне! Да у меня мурашки по коже в два слоя пляшут, а вы мне сразу дел навешать хотите!

— Тебе достаточно знать наши имена. Меня зовут Астре. Это Сиина, Рори, Марх, Яни, Дорри и Тилли. Вон там Бусинка прячется. Илана ты уже знаешь.

— А эти… проклятия у вас какие?

— У меня и Тилли — совесть. Марх и Дорри — правда, Сиина и Бусинка — страх, Рори и Яни — сочувствие, Илан — доверие.

— Доверие? — переспросил мальчишка.

— Верю всему, что скажут, — простодушно отозвался резчик по дереву. — Вот поэтому мне все время попадает. То изобьют, то заведут не туда, то обсчитают, то обворуют. Я сплошное несчастье.

— Не говори ерунды, — нахмурилась Сиина.

— А су… со… чувствие, это что за проклятье такое?

— Это у тех, кто ревет над каждым дохлым тараканом, — отмахнулся Марх и тут же получил тычок остреньким локтем Яни.

— Дурак, — надулась она. — Не все же такие! Вот я не такая!

— Ага, а кто утром по кролику слезами умывался?

— Но это же не таракан! Тараканы противные! И мне их не жалко!

— Яни!

— Ну, если только чуточку… на одну слезинку.

— Странный вы народ, — проговорил Генхард, сутулясь. — Я и слов-то ваших заумных не понимаю.

— Поживешь-поймешь, — отрезал Астре. — Твоя работа тебе ясна?

— И ясна! Я знаешь, как торговаться умею? Знаешь? Да мне вместо кусочка хлеба каравай за ту же цену отдают!

— Привирает конечно, — хмыкнул Марх. — Но доля правды в этом есть.

— А ты чего все время меня чернишь-то? Чего чернишь? — Мальчишка сжал руки в кулаки. — Откуда тебе знать, где я слова не в ту сторону заворачиваю?

— Будешь врать — буду бить, — посуровел Марх. — У меня от вранья уши болят.

— Ох ты, какой нежный! Уши у него болят! А у самого язык колет, как солома голый зад!

Дети, облепившие плачущего Рори, захихикали, оживились. Они не знали об Иремиле. Старшие остались мрачными.

Какое-то время прошло в оцепенении и молчании. Астре рассеянно вертел в руках незаконченную ложку. Рори беззвучно всхлипывал, обняв младших. Марх стоял возле Илана, прикусив губу, чтобы не сболтнуть лишнего. Генхард притих, согревшись у печи. Одна Сиина не находила себе места. Она металась из комнаты в комнату беспокойной тенью. Переставляла чашки на полках, перечищала до блеска натертые кувшины. Зачем-то взялась перетряхивать мешки. Потом налила воды и принялась перемывать пол. Марх, наблюдая за ней, не выдержал. Подошел, отобрал тряпку, отвел сестру за ширму и прижал к груди.

— Хватит уже, — сказал он тихо. — Поплачь.

Девушка мелко задрожала и вдруг вцепилась в Марха, прильнула изо всех сил. По шрамам на щеках одна за другой покатились скудные слезы.

— Что теперь делать? Что же нам теперь делать?

— Сначала поплачь и успокойся. У тебя еще мы есть.

Сиина судорожно вздохнула и замерла. Ее снова кольнуло предчувствие. Липкий комок в груди разросся.

— Что-то случится, — шепнула она.

Тишину прорвал оглушительный треск. Сиина вздрогнула и обернулась. В сенях скрипели половицы под топотом шагов. Звякали бутыли и стеклянные плошки на полках. Марх оттолкнул сестру, схватился за лук. Внутренняя дверь дрогнула от мощного толчка. Рори неуклюже подскочил, бросился к столу, надеясь закрыть проход. Снова удар. Сильный, будто тараном. Дети завизжали. Сиина, не зная, что делать, накинула на них покрывало. Астре отыскал в опилках нож. Все были до смерти напуганы, и лишь глаза проснувшегося Генхарда сияли. Они отражали блеск золотых монет, обещанных за каждую порченую голову.

Марх глянул на Астре. Грозовые глаза застыли и омертвели, словно присыпанные пеплом. Блики лампы отразились в них тускло, как в стекле мутных банок на полке.

— Это враги, — сказал он.

Дверь не выдержала. Распахнулась настежь. В комнату ворвались шестеро крепко сложенных мужчин. Шальные глаза, грязная одежда. От них разило потом и кислушкой.

Марх застыл со вскинутым луком. Он целился, но руки дрожали. Выросший в лесах и привыкший видеть смерть, правдолюбец знал, что не способен убить человека. Так же, как и любой из порченых. Вот почему они беззащитны. Вот почему так легко с ними расправиться. Вот почему звон монет за их головы способен затмить даже страх перед черноднем.

— А ну опусти лук, сосунок!

Первая стрела угодила в плечо бородатому, рябому головорезу. Вторая в ногу темноволосому парню справа от него. Третью Марх пустить не успел. Что-то просвистело в воздухе и ужалило в бок. Это был дротик, остро пахнущий мор-травой. Марх вытащил его, отшвырнул. Сердце забилось чаще. Кровь зашумела в ушах. Сначала онемел живот, затем руки и ноги. Вопли и крики слились в единый гул. Силуэты людей, оружия и разбросанной утвари поплыли цветными пятнами. Марх покачнулся, упал. Кто-то подхватил его под руки. Кажется, Сиина. Он порадовался, что хоть так закроет ее. Своим телом. Дальше темнота.