О друзьях-товарищах. Григорий Константинович Орджоникидзе на тринадцать лет моложе Сталина. Генетический корень рода Орджоникидзе берёт начало от зажиточных независимых крестьян высокогорного селения Горейши. В те далёкие времена каждое из поколений рода горцев строго придерживалось патриархальных устоев, соблюдало высоконравственные устои Домостроя и свято блюло лучшие нравы и традиции своего народа.

Константин рано потерял жену. Сыну Серго тогда не исполнилось и двух месяцев. Детей на воспитание взяла к себе тётушка, сестра по матери.

Возделываемых земель у горейшинцев было мало. Урожая с полей едва хватало на полгода, и потому мужчины вынуждены были заниматься отхожим промыслом. Уходил на заработки на Чиатурский марганцевый рудник и овдовевший Константин.

Но недолгой была и его жизнь. На горной тропе его застиг ливневый паводок и унёс в пропасть.

Детей, оставшихся без отца и матери, окружили заботой и лаской многочисленные родственники. Когда ребята подросли, старшего, Папули, и младшего, Серго, отдали на обучение в местное духовное училище.

Отличавшийся послушанием и прилежностью Серго особенно преуспевал в учёбе. Мягкий по характеру, покладистый, простодушный, он имел много друзей и был очень внимателен и заботлив в отношении немощных стариков.

Засиживаясь над книгой при тусклом свете лампы, Серго часто задумывался над глубиной смысла Закона Божьего — о равенстве всех людей перед Богом, о милосердии Христа, призывах творить добро, прощать заблудших рабов Божьих.

Именно эти постулаты Священного Писания побудили Серго избрать для жизни самую гуманную из профессий — медицину.

Окончив учёбу в медицинском училище, Серго поступил в фельдшерскую школу при Михайловской больнице в Тифлисе.

В условиях большого города, сталкиваясь с нищетой обездоленных и страданиями немощных, видя рядом с роскошными дворцами богачей жалкие лачуги тех, кто создаёт эти богатства, он почувствовал неприязнь к тем, кто юродствует, становясь перед образами в роскошных одеяниях, не замечая тех, кто в рубищах согбенно протягивает костлявые руки в их сторону за подаянием.

Молодой, полный сил и энергии, Серго становится на путь борьбы.

Преследуемый властями, он вынужденно перебирается в Баку. Здесь становится большевиком. Из Баку едет в Северную столицу искать счастья. Там и знакомится с Лениным.

Вскоре ему поручают организационную работу по созыву Пражской конференции, на которой он входит в состав ЦК РСДРП(б).

Вернувшись в Петербург, продолжает подпольную деятельность. Был схвачен и на три года помещён в Шлиссельбургскую крепость, затем сослан в Якутск.

Его тайная политическая деятельность не стала помехой для личной жизни. На холодном Севере вспыхнула у него горячая любовь к Зине, дочери священника. Её отец Гавриил был истинным христианином, для которого все люди, независимо от рода и племени, были созданы единым Богом. Он не противился замужеству дочери, но заявил, что не благословит, если они не обвенчаются в церкви.

Серго, воспитанный в религиозной семье и в духовном училище, не считал для себя обязательным отречение от Бога. Да и Ленин, улыбнувшись, подбодрил: «Венчайтесь, ничего плохого в этом нет, напротив, будете соблюдать обет верности».

Как революционер, участник вооружённого восстания в Петрограде, Серго прославился в годы Гражданской войны.

Я не согласна с теми, кто утверждает, будто Серго тоже принадлежал к числу ближайших сподвижников Сталина. Они слишком разные — и по характеру, и по мировоззрению. Сподвижник в прямом значении этого слова — соучастник. Не мог быть Серго соучастником злодеяний Кобы. Он — человеколюб, философ-мечтатель и, если хотите, идеалист.

Таких, как Серго, в партии большевиков было немало. Но слишком рано жизнь их оборвалась. Можно состоять в одной общественной или государственной организации, но внутренне не соглашаться с её политикой, оставаться при своём мнении. Особенно когда сознаёшь опасность выражения своего мнения.

Не согласна и с теми, кто утверждает, будто отношения Орджоникидзе и Сталина были дружескими.

У Иосифа дружеских отношений ни с кем не было, он боялся собственной тени.

В этом отношении исключением могла быть мадам Сталь. Многоликий лицемер придерживался строго рассчитанной дистанции даже в отношениях с членами собственной семьи.

Иосиф с раннего детства не знал, что такое настоящая семья — пусть бедная, но любящая, заботливая. Его отвергли как плод грешной любви, явившийся на свет незаконно, не только родной отец, но и отчим, который стал им путём обмана коварными женщинами, пожелавшими скрыть позор случайного зачатия.

Серго Орджоникидзе на Кавказе сошёлся с Сергеем Кировым и Саидом Габиевым.

Лакец по национальности, Саид родился в 1882 году в Опочке Псковской губернии в семье ссыльного, участника мятежа в Кази-Кумухе Ибрагима Габиева.

По амнистии отец вернулся на родину. После двух лет учёбы в школе при мечети Саида перевели в реальное училище Темир-Хан-Шуры, столицы Дагестана. Учился в Ставропольской гимназии. Способного ученика рекомендовали в Петербургский университет на естественно-историческое отделение.

Ещё в Ставрополе Саид приобщился к свободоомыслящим. А уж после окончания университета вплотную занялся революционной деятельностью, выступал с докладами и лекциями в кругах молодёжи. Вскоре начал издавать газету «Заря Дагестана» на русском языке.

Преследуемый сыскной полицией, в 1915 году покинул Северную столицу и поселился во Владикавказе.

В том же году во Владикавказе скрывался и вёл организаторскую работу по созданию партии большевиков Сергей Киров. Меж ним и Габиевым завязалась дружба.

В период Февральской революции Габиев уезжает в Дагестан и встречается с революционно настроенными земляками. С друзьями по учёбе в Петербурге ведёт пропаганду революционных идей среди горцев, готовит сподвижников к перевороту, борясь с местными националистами.

Уже как член Ревкома, Габиев не раз бывал во Владикавказе, там и свёл его Киров с Серго Орджоникидзе, к которому Саид сразу привязался.

Саида Габиева избрали председателем Терской Народной Республики. Одновременно, по предложению Орджоникидзе, его оставили редактором газеты «Революционный горец».

При наступлении Добровольческой армии А.И. Деникина на Кавказ все трое — Орджоникидзе, Киров, Габиев — развернули партизанскую войну.

В 1919 году казачий атаман Шкуро и предводитель терского казачества Георгий Бичерахов после ожесточенных боёв овладели Владикавказом. Габиев и Орджоникидзе скрылись в горных аулах Ингушетии. С наступлением весны увели отряды в Грузию. Киров с частями 11-й армии отступил в Астрахань.

Но как только большевики возобновили борьбу с Белой гвардией и отрядами местных националистов, Саид вернулся в Дагестан и возглавил борьбу партизан в родных горах.

После отхода частей деникинской армии к Чёрному морю Габиев вернулся во Владикавказ и был избран членом Северо-Кавказского ревкома.

Когда окончательно утвердилась советская власть на Кавказе, Габиев прибыл в Темир-Хан-Шуру. Но общего языка с местными прорвавшимися к власти правителями, ведшими в мятежные годы двурушническую политику, бескомпромиссный Габиев не нашёл и отправился в Тифлис, где Серго Орджоникидзе возглавлял Закавказский крайком партии.

Кроме русского, лакского, тюркского языков Саид Габиев свободно владел грузинским и очень любил эту страну с её темпераментным, весёлым и гостеприимным народом. Здесь и прожил до конца своих дней.

Работал вначале в Наркомфине, затем возглавлял Закавказский научно-исследовательский институт водного хозяйства, потом его назначили председателем комитета по делам печати.

Вторая жена Саида русская. Когда Серго работал в Грузии, они дружили семьями, но предпочитали по вечерам и воскресным дням коротать время наедине.

Саид Ибрагимович Габиев каждый год приезжал в Кисловодск, отдыхал в санатории «Красные партизаны». В послеобеденное время бывал у нас, жили мы тогда рядом. Любила его как отца. Благороднейший из моих соотечественников тоже относился ко мне как к дочери.

Он многое знал и обо всём доверительно рассказывал. В отношении еды был непритязательным, довольствовался сыром, фруктами, крепким чаем. Засиживались до полуночи — он рассказывал, я слушала.

Тяжело переживал смерть Серго и его старшего брата Папули, многое рассказал о днях, проведённых вместе с друзьями.

Запомнился один из его рассказов.

Однажды в воскресный день Серго пригласил Саида на обед. В означенное время Габиев явился. В столовой накрыт стол, а из кухни долетает приятный аромат жареного мяса.

Поздоровался с Зинаидой Гавриловной, не видя хозяина, забеспокоился. Хозяйка ответила, что прилёг отдохнуть и, видимо, уснул. Гость, недолго думая, повернулся к двери:

— Пусть поспит, не будите.

Не успел дойти до угла дома, как его догнал запыхавшийся и взлохмаченный Серго:

— Кацо, ты что?

— Да ничего, генацвале, будить тебя не хотел.

— Неужели думаешь, что я из тех, кто может позвать друга, а сам улечься спать? Не спал я, просто лежал с закрытыми глазами и думал. Пошли.

Серго взял под локоть друга и повернул обратно. Когда они вошли, Саид, глянув в столовую, обомлел: с сервированного стола скатерть была сдёрнута и вместе с разбитой посудой валялась на полу. Хозяйка в слезах покинула гостей и скрылась за дверью спальни.

— Серго, ты что наделал?

Это чёрт знает что!

— Ничего, ничего, пошли.

Серго провёл его на кухню, усадил за стол, налил в тарелки суп, поставил сковородку с мясом, раскупорил бутылку вина.

Короче говоря, в скованном состоянии гость с трудом проглатывал пищу и хмурился. А хозяин старался успокоить его и даже шутил. Пообедав, Серго поднялся и громко, чтобы слышала жена, сказал:

— Пошли, пройдёмся.

Выйдя из дома, некоторое время шли молча. Наконец Саид не выдержал:

— Слушай, ты несдержанный человек.

— А ты сдержанный?

— Но ты же поставил меня в неловкое положение перед супругой.

— Это Зина ставит меня в неловкое положение. Учил её, не раз предупреждал, что гость в доме — господин. Но если даже при накрытом столе зайдёт случайный человек, она обязана пригласить его к столу. Объяснял, что таков закон горцев. Раз вышла замуж за кавказца, живёшь с ним — соблюдай традиции и нравы его народа. Жена хорошая, люблю её, ценю, но командовать собою не позволю!

— Что ты говоришь, Серго! О каком командовании речь? Она каждый взгляд твой понимает, не то чтобы словом противоречить.

— Понимает, а делает всё по-своему. Вот сегодня утром пришли два крестьянина с просьбой, так она не хотела впускать в дом, ноги, мол, грязные. Сотни раз предупреждал, что по воскресным дням буду принимать ходоков на дому. У них только воскресный день свободный, когда приезжают на базар продать выращенный виноград, зерно, картошку, а заодно и обратиться к начальству с просьбой. Людей села надо уважать, быть им благодарным уже за то, что кормят нас. Они без горожан могут обойтись, сами соткут, сошьют, сколотят, а городские господа передохнут без них с голоду. Подумаешь, чувяки грязные, ну и что, наследят на полу, помоешь, ничего не случится, не велика барыня. Не хочешь сама убирать, найми, за рубль наведут блеск.

«В душе я с ним соглашался», — говорил Саид Ибрагимович, вспоминая.

Когда я этот эпизод описала в своей книге «Охотник Кереселидзе», принятой к изданию в Москве, рецензент наряду со многими другими выбросил и эти страницы. А на моё возражение ответил:

— Неужели не понимаете, что такой поступок расценивается как хулиганский?

В главе, посвящённой Серго Орджоникидзе, надзиратели от идеологии опустили и другой эпизод, рассказанный мне старым охотником.

В 1934 году, когда Серго Орджоникидзе приехал в Кисловодск проверить ход строительства санатория для Минтяжпрома, друзья предложили ему охоту в окрестностях Кабарды.

Воскресное утро. Прошёл дождь. Просёлочная дорога, ведущая в лес, раскисла, и машина застряла в грязи. Пятеро охотников пытались вытолкнуть её из глинистой колеи, но безуспешно. Усталые, забрызганные грязью люди в бессилии опустились на траву.

И вдруг вдали показалась арба, едущая в сторону Нальчика. Охотники стали кричать, махать руками, звать на помощь. Арба, в которую были впряжены два быка, повернула в их сторону.

Быков впрягли в машину и после нескольких рывков выволокли из болота. Возница собрался ехать дальше. Охотники от души благодарили его за оказанную помощь. Серго не выдержал:

— Что же вы человека голодным отпускаете, дали бы покушать. Небось и сами проголодались. Выкладывайте, что есть.

Старик охотно уселся за расстеленную на траве клеёнку, ел с аппетитом, поглядывая на Серго, сидящего напротив. Довольно улыбаясь, спросил:

— Кунак, ты кто? — и, помолчав секунду, добавил: — Вижу, человек не из простых. Должно быть, из достойного рода.

— Почему на него обратил внимание? Мы что, тебе не нравимся? — спросил охотник Кереселидзе.

— Очень даже нравитесь, в каждом из вас видится мужчина. Но этот всё ж выделяется больше.

— Чем же? Дорогой одеждой, что ли? — не отступал охотник.

— Одежда тут ни при чём. Бывает, что под драным кожухом кроется душа настоящего мужчины, а не у того, кто под парчой. — И, обратясь к Серго, спросил: — Каким именем нарёк тебя отец?

Орджоникидзе улыбнулся:

— Григорием, а отца Константином звали.

— Жив старик? — не унимался возница.

— Нет, давно умер.

— Предающиеся грехам не способны воспитать достойных. Да будет мир над его прахом и вечное блаженство душе в небесных чертогах!

Аробщик поднялся и, пожав всем руки, тронулся в сторону большой дороги.

Мне самой посчастливилось видеть Серго только раз. Он пожал мою девичью руку своей большой и тёплой ладонью. И осветил доброй, лучезарной улыбкой. И никакие авторитеты не разубедят меня в его человечности, душевности.

Лгут те, кто говорит, что Григорий Константинович, принимая сотрудников наркомата в рабочем кабинете, клал на стол два пистолета — справа и слева. Характеризуя так даже самого непримиримого врага, нельзя стричь под одну гребёнку всех подряд. Надо, как говорится, воздать «кесарю — кесарево, а Богу — Богово».

Мужественный большевик Саид Ибрагимович Габиев был близок и с братом Серго — Павлом Константиновичем.

В отличие от Серго Папули был более резок, менее сдержан. Видя и зная, что творит в Тифлисе Берия — палач, посаженный Кобой в кресло правителя, — не раз открыто выражал свою неприязнь к нему. Бывая в Москве, рассказывал Серго о произволе и жестокости, творимых Лаврентием.

Но брат к тому времени сам находился в трудном положении — отношения его со Сталиным после убийства Кирова испортились окончательно.

Он прямо заявил зарвавшемуся генсеку, что в убийстве Кирова виновны люди из его окружения, в частности чекисты. Говорил и о том, что творит Берия в Грузии.

Сталин молчал, и в этом молчании виделась угроза.

Берия в Тифлисе, в свою очередь, останавливал леденящий взгляд на Павле. Но взять его голыми руками так, как брал других, не мог. Слишком высок авторитет у Серго Орджоникидзе среди партийцев.

О напряжении, возникшем между Павлом Константиновичем и Лаврентием Павловичем, Сталин знал и решил перевести последнего в Москву — подальше от родни и земляков.

Берия возражал, искал повода, чтобы самому расправиться с непокорным Павлом.

Он мог оклеветать кого угодно, но Сталин настоял на переводе Павла в Москву, считаясь с мнением членов бюро. Но побаивался скандала, который может разразиться в руководящих кругах Грузии.

Вскоре последовал приказ о переводе Павла Константиновича Орджоникидзе в столицу на должность заместителя наркома (запамятовала, какой промышленности).

Возмущённый Берия сумел-таки состряпать дело и даже собрать свидетельские показания. Павел Константинович обвинялся в клевете на Сталина и подготовке покушения на Берию.

Сталин, после некоторых раздумий, уступил — последовало новое решение, изменившее приказ. Бумагу незамедлительно доставили в Тифлис и с нарочным переправили Павлу Орджоникидзе, который сидел на чемоданах.

Любопытная деталь: в конверт вместе с приказом были вложены три тысячи рублей — на покрытие расходов, связанных с несостоявшимся переездом. Распечатав пакет, Павел Константинович скользнул взглядом по приказу и, возмущённый, зная, чьих рук это дело, разорвал лист бумаги на мелкие части вместе с деньгами, вложил обрывки в пакет, протянул нарочному:

— Вот мой ответ Берии!

С этим «ответом» Лаврентий Павлович вылетел в столицу, передал Сталину, убедив его в «крайней опасности» Павла Орджоникидзе для них обоих.

— Забери его! — последовал короткий приказ.

Павла Константиновича арестовали. Его друзья и сторонники, надеявшиеся на мирный исход и на то, что Серго повлияет на Сталина, опустили руки, затаились в страхе.

Палач, пользовавшийся неограниченной властью в Закавказье, смог утолить жажду мщения. Павла подвергли жутким пыткам. Сильный, он кидался на палачей и отбивался. Даже когда его крепко держали несколько костоломов, плевал им в лицо, осыпал бранью, а Берию и Сталина называл сутенёрами кремлёвского вертепа.

Лицо несчастного превратили в кровавое месиво, выбили зубы, свернули челюсть. Его превратили в мешок с костями. Не приходящего в сознание прикончили на полу камеры-одиночки.

Серго тяжело переживал арест брата. Самые тревожные слухи доходили до него. Но что он мог предпринять, если и над его головой повис дамоклов меч, а злодей, торжествующий на кровавом пиру, был неуязвим?

Сталин знал, что творили с несчастным. В его душу опять закрался страх, он стал бояться мести Серго.

И тут он подключил Ежова, совершив очередную подлость.

Ежов сообщил Орджоникидзе о том, что в Наркомате тяжёлой промышленности разоблачена вредительская группа. Нескольких руководящих работников арестовали.

Самому наркому предложили выступить на пленуме с обличительной речью против своих сотрудников.

Серго это подлое предложение потрясло, он знал, от кого исходит эта иезуитская идея. По сути, была устроена очередная дикая расправа над людьми, которых он ценил, считая отличными работниками. А накануне пленума сотрудники НКВД произвели обыск его кабинета.

Чашу терпения переполнил слух о том, что с братом покончили. И Серго решился на роковой шаг. Желая встретиться со Сталиным в его рабочем кабинете, позвонил. Трубку взял Поскрёбышев, он и доложил Сталину. Генсек ответил через Поскрёбышева, что занят важным вопросом и принять его не может.

Отказы повторялись несколько раз в течение всего месяца, при всякой попытке встретиться на работе или на дому.

Сталин нервничал, боялся, что Орджоникидзе может выступить с разоблачительной речью в его адрес. Не пощадит ни Берию, ни Ежова, обвинит их, как обвинил Ягоду в убийстве Кирова.

Обострённое чувство интуиции, болезненная подозрительность и страх за собственную жизнь не дали Сталину встретиться со старым товарищем по партии Серго, который в гневе мог потерять рассудок.

Предчувствия его были не напрасны. Да, Григорий Константинович хотел покончить с Кобой, а затем с собой.

В последний субботний вечер, после бесплодных попыток добраться до чудовища, Серго встретился с Микояном, и они долго прогуливались по кремлёвскому двору. Орджоникидзе в состоянии крайнего возбуждения говорил ему о том, что Коба обезумел, становится общественно опасным и что члены политбюро в конце концов должны принять какие-то меры, а не взирать спокойно на то, что творится. Анастас молчал.

Вернувшись домой, Серго набрал квартирный номер телефона Сталина, ему ответили, что хозяина нет дома. Измученный Григорий Константинович в ту ночь не сомкнул глаз.

В шесть часов утра он поднял трубку, набрал номер квартирного телефона и услышал голос няни — Саши Бычковой. Добрая старушка, единственная в доме, с кем считался хозяин, после вежливых приветствий сообщила, что Иосиф Виссарионович недавно уснул.

— Разбуди, он мне позарез нужен, пусть возьмёт трубку.

Через минуту Серго услышал хриплый голос:

— Ну, чего тебе?

— Слушай, неужели ты не можешь найти свободной минуты, чтобы принять меня, я же не человек с улицы.

— Не могу, кацо! Не могу! Дыхнуть некогда, даже поспать час не даёте.

— Но ведь и другие не спят! В конце концов, я имею право знать, где мой брат и что с ним сделали?

— Не волнуйся, органы разберутся с Павлом.

— Тогда ответь, на каком основании в моём кабинете произведён обыск?

— Органам НКВД такое право дано. Если завтра учинят обыск в моём кабинете, препятствовать не буду. И никто не будет, если совесть чиста!

В трубке раздались короткие гудки. Серго понял, что матёрый хищник почувствовал, что не ради простого объяснения рвётся к нему последний из тех, кто ещё может поднять на него руку.

Но и силы самого Серго, доведённого до бешенства, иссякли. Он выдвинул ящик стола, нащупал браунинг и выстрелил себе в висок.

За выстрелом последовал отчаянный крик женщины. Телохранитель, распахнув дверь, кинулся поднимать с пола безжизненное тело хозяина. Зинаида Гавриловна потеряла сознание.

Сообщили начальнику охраны Кремля. Уже минут через десять в квартиру Серго быстро вошли Сталин, Микоян, Каганович, Енукидзе.

Зинаида Гавриловна с трудом поднялась с дивана и бросила сквозь слёзы в лицо Сталину:

— Это вы, вы виноваты! Вы довели его!

Сталин, скользнув по ней леденящим взглядом, процедил сквозь зубы:

— Держи язык за зубами. Иначе… — и ребром ладони провёл по горлу.

Зина всё поняла и до конца своих дней молчала.

Членам правительства объявили, что Орджоникидзе скончался от разрыва сердца. О том же информировала граждан и официальная пресса.

Похороны, как и Кирову, были устроены пышные.

Берия ликовал! Последний из тех, кого он опасался, был мёртв.

После похорон Лаврентий Берия поспешил на конспиративную квартиру, устроенную Ежовым для избранных работников НКВД, и предался веселью.