Казалось бы, с первых дней установления советской власти в России должны были стихнуть все споры и разногласия различных партий, стремившихся к свержению монархии и установлению народовластия. Но, к великому сожалению, оказалось, что и в условиях народовластия с демократией и свободами, при отсутствии классов эксплуататоров и эксплуатируемых возникает и обостряется классовая борьба.

Наверное, правильнее было бы назвать эту борьбу не классовой, а борьбой коммунистов за власть. Ну, скажем, того же Троцкого, Каменева, Зиновьева и других — к какому классу их отнести? Это же их все годы вместе с Бухариным, Рыковым и другими обвиняли в попытках свержения руководства партии во главе с Лениным, Сталиным, Свердловым.

Их же обвиняли в убийствах Менжинского, Куйбышева, Кирова, Максима Горького.

Почему-то до самой смерти Сталина эта классовая борьба не прекращалась. Она охватила всю страну, подмяв под себя и грешных, и праведных. Волны репрессий захлёстывали всю страну, а вождь торжествовал.

Даже подумать страшно, что творилось в стране, с одной стороны, ликующей под солнцем и в свете фонарей, с другой — стонущей в полумраке застенков, властвующих в ночи карательных органов.

Вы, Николай Алексеевич, сами не раз были свидетелем и, не скупясь на краски, описываете садистов НКВД, их изуверские пытки, с которых вы, будучи не в силах смотреть, спешили уйти.

Да, кровавые палачи изощрялись, вооружившись всем арсеналом, собранным из «инквизиторских архивов» Средневековья.

Но соответственно цивилизованному XX веку они совершенствовались. Скажем, например, удар мешком, наполненным песком, по груди или животу, последовательно, сотрясал так, что не только внутренности, но мозги разлетались.

Ну а «конвейер» или «стойка», рассчитанные на измор?

Ещё хуже камеры с воздействием высоких или, напротив, низких температур. Тут если не признаешься, можно либо свариться в собственном поту, либо превратиться в ледышку.

Пускание под ногти иголок или сдавливание половых органов, ущемление пальцев рук дверью — примитив старины, такой же, как мат и побои костоломов до потери сознания с последующим окатыванием холодной водой.

Сам Сталин, не вылезавший из тюрем и ссылок, на себе не испытал всего этого, будучи под следствием бессчётное число раз как уголовник и политзаключённый. Но знал хорошо, чем и как можно сломить волю не только таких хилых, как он сам, но и богатырей, упрямых, непокорных, сильных духом.

Знали и те бездарные, невежественные его ставленники, которые, как зайцы перед удавом, ползли к нему на животе.

Не зря ведь Лазарь Каганович — один из ярых сторонников репрессий, который с бездушностью заносчивого надсмотрщика мог шлёпать по мордам подчинённых, потеряв власть при Хрущёве, — слёзно умолял Никиту Сергеевича, робко напоминая: «Мы же знаем друг друга много лет, прошу не допустить, чтобы со мной расправились так, как расправлялись с людьми при Сталине».

И Генриха Ягоду (Гершеля Иегуду) вы, Николай Алексеевич, характеризуете как скользкого типа: «Женат на внучке Свердлова, с двадцатого года в органах ВЧК. С 1934-го возглавляет ОГПУ».

Это он, оказывается, внедрил систему доносов, насадил во всех учреждениях, организациях, предприятиях и в руководстве в центре и на местах секретных сотрудников, следящих за каждым, начиная с начальников и кончая дворником.

Это Ягода умножил количество тюрем, лагерей и усеял массовыми захоронениями расстрелянных, ни в чём не повинных людей, лесные трущобы и степные просторы страны. Не по собственной воле, конечно.

И вдруг сам оказался в камере предварительного заключения как враг народа, бывший сексот царской охранки, польский шпион, агент гестапо, убийца Кирова, отравитель Максима Горького и Куйбышева.

Вы, Николай Алексеевич, говоря об этом, недоумевали, лгал Ягода или говорил правду. «А если лгал, возводил на себя напраслину, то зачем, от кого отводил подозрение?» — вопрошаете вы.

Ясно, что из Ягоды все эти признания выбили так же, как он выбивал когда-то из других «врагов народа». А подозрение он отводил от Сталина, чью волю беспрекословно выполнял, в надежде, что генсек помилует, учтя его старание и преданность. Но увы!

Подобным образом вели себя и многие другие фанатичные чекисты, кагэбисты, партийные работники, попавшие в тюремные застенки, готовые терпеть муки и умереть, если потребует партия.

Наша тоталитарная система постоянно порождала и порождает общественные мнения, либо возносящие всех подряд, либо чохом охаивающие всех стоявших и стоящих у власти.

Так, например, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Михаила Ивановича Калинина нынешние историки превратили в безвольного старикашку-склеротика. А ведь он был единственным государственным деятелем того времени, который смело поднимал голос против произвола властей, необоснованных арестов, сомнительных смертных приговоров, исчезновения арестованных в годы деятельности Ягоды, Ежова, Берии.

Когда арестовали Тухачевского, Якира, Уборевича, Правдина, Шотмана, Енукидзе, «всесоюзный староста» с резким протестом обратился к Сталину, но вождь не отреагировал.

Когда в 1938-м арестовали Блюхера, Рудзутака, Крыленко, Михаил Иванович немедленно потребовал у генсека аудиенции.

Сталин уважил его, принял, разговор состоялся, но после встречи с вождём старик был настолько потрясён, что слёг.

А Сталин, когда ему сообщили о болезни Михаила Ивановича, с ухмылкой сказал: «Калинин всегда был либералом!»

Оправившись от тяжёлого стресса, Калинин не унялся. Он продолжал с прежней смелостью вмешиваться в дела органов НКВД, осаждая то Гаглидзе, то Кабулова, то самого Берию, требуя ответов на заявления, жалобы и просьбы членов семей и родственников арестованных органами НКВД.

Возмущённые настойчивыми требованиями неугомонного старика, на которого трудно было подобрать компромат, да и Сталин не видел в Калинине соперника, Кабулов, Гаглидзе и Берия, договорившись со Сталиным, арестовали жену Калинина, чем и угомонили единственного «возмутителя спокойствия».

Судя по вашим характеристикам членов советского правительства во главе со Сталиным, создаётся впечатление, что страной в течение многих лет правила разнузданная банда убийц, наёмников, пьяниц и проходимцев. И что каждый из них по личным соображениям мог схватить неугодного и уничтожить его, невзирая на заслуги и положение.

Например, взять того же командарма 1-й коммунистической дивизии Николая Акимовича Худякова, много раз спасавшего крайне тяжёлое положение, складывавшееся на Царицынском фронте, которым, как было сказано ранее, командовал Климент Ворошилов с членом Военного совета фронта Иосифом Сталиным.

Сокращённо цитирую: «Худяков, закончив Александровское военное училище, воевал на Юго-Западном фронте в Галиции. Светлого ума человек и отчаянной храбрости офицер. Награждён тремя крестами Георгия, орденами Георгия Победоносца, Святого Станислава с мечом и бантом, именным Георгиевским оружием. В начале 1917 года этот смелый офицер выступил открыто против напрасного кровопролития, бессмысленной войны. По распоряжению Керенского был разжалован и заключён в Каменец-Подольскую крепость. Генерал Корнилов настаивал на его казни. Революция помешала исполнению приговора. Бывший штабс-капитан перешёл на сторону революции».

В 1918 году вступил в партию большевиков. Воевал на Волге, затем командовал 3-й Украинской социалистической Красной армией. (Ворошилов в то время был членом украинского правительства.) Худяков громит формирования атамана Григорьева, ведёт бои за Одессу.

Восемь раз ранен. Награждён орденом Красного Знамени, дважды — Почётным революционным оружием. И при этом Худяков, который нёс все тяготы боевой жизни, оставался при Ворошилове скромным военным специалистом, хотя всеми победами под Царицыном и на Украине Ворошилов был обязан полководческому таланту Худякова.

После окончания Гражданской войны Ворошилов, возглавив Наркомат обороны, старался держать Худякова подальше от центра.

Со временем его отозвали из армии и отправили на хозяйственную работу на Северный Сахалин, где он возглавил разведку дальневосточных нефтяных залежей.

Несмотря на то что Худяков в Москве не бывал и нигде не напоминал о себе, Ворошилов думал о нём и побаивался, что он напишет правду о былых сражениях под Царицыном, на Украине и развеет легенды и мифы о воспеваемых на все голоса героях Гражданской войны — Ворошилове и Будённом.

Худяков, уже в годы после чистки рядов Красной армии, был тоже арестован и расстрелян. Причём эта смерть, согласно вашему утверждению, Николай Алексеевич, лежит на совести Ворошилова.

Вы это подчёркиваете, говоря, что нельзя всю ответственность за массовые репрессии сваливать на одного Сталина, и в завершение вопрошаете: «Кто, например, заставлял члена политбюро В.М. Молотова написать резолюцию о расстреле жён «врагов народа» Кассиора и Постышева?»

Также вы обвиняете Ворошилова и Будённого в том, что они не только убирали неугодных, но и выдвигали на должности комдивов, комкоров бездарных, полуграмотных людей из числа знакомых подхалимов, служивших в 1-й Конной.

Рисуя многосложный образ разноликого вождя, вы, Николай Алексеевич, приводите довольно удачный анекдот, характеризуя его как типаж. Цитирую: «Приходит человек к психиатру: «Что со мной, доктор? Думаю одно, говорю другое, делаю третье». «Извините, — отвечает доктор, — но от сталинизма мы не лечим».

К великому сожалению, эта болезнь оказалась весьма заразительной, как СПИД, только, в отличие от чумы XX века, не смертельной, к сожалению.

Разве не наводит на грустные размышления громкая фраза, брошенная вождём с трибуны: «Сын за отца не отвечает», подхваченная заболевшими сталинизмом и разнесённая по стране?

Но ведь вскоре после этого «отец народов» издаёт изуверский закон, согласно которому даже малолетние дети с матерями и ближайшими родственниками несут ответственность за совершившего военно-политическое преступление.

Этих людей, в зависимости от степени родства, либо расстреливали, либо ссылали. У матерей отнимали даже грудных детей, водворяя в приюты.

Но что не просто жестоко, а чудовищно безумно — с достижением двенадцатилетнего возраста их судили и отправляли в лагеря для спецконтингента.

В Отечественную войну, когда осложнилась обстановка в стране, а фашисты штурмовали Сталинград, Верховный главнокомандующий, трясшийся от страха днём и ночью, не позабыл о «врагах народа», томящихся в тюрьмах.

По его распоряжению тысячи заключённых расстреливались из пулемётов.

Вы же сами, господин Лукашов, пишете, что, когда речь заходила о врагах народа, об обострении классовой борьбы, «Сталин становился страшным, вроде бы лишался рассудка».

Сам Сталин признавался, что «самое большое удовольствие в жизни доставляет внимательно следить за врагом, всё тщательно подготовить, без жалости отомстить, а затем спокойно пойти спать». Это ли не явные признаки садистского гнева параноика?

Под стать ему и Берия, которого вы называете «мастером всяческих подлостей, специалистом по растлению душ человеческих».

С детьми расстрелянных отцов и матерей, вернувшихся после отбытия сроков в ссылках, он поступал, как вы говорите, «по-бериевски» — взяв всех на учёт, приставил к ним сексотов, которые устраивали «молодёжные вечеринки», вели вольные разговоры и вылавливали несмышлёнышей, доверительно делившихся с предателями. Их вновь хватали, приписывали 58-ю статью и снова передавали ГУЛАГу.

Но тех, кто роптал на власть, обвиняли в готовившихся «покушениях» на Сталина и его свиту, приговаривали к высшей мере — расстрелу.

Непонятна, Николай Алексеевич, и ваша подчеркнутая двойственность оценки личности Сталина.

Приведу ряд цитат: «Конечно, Иосиф Виссарионович был менее образован, менее умён и гибок, чем Ленин. Но он, во всяком случае, не был заурядным. Это, видимо, не только по сравнению с Лениным, но и его окружением», которых вы характеризуете так: «Я знал много, очень много людей, занимавших высокие посты. Чем они меня поражали? — своей обычностью, заурядностью, даже ограниченностью».

Это был фон Сталина. Если бы члены правительства, политбюро ЦИКа были людьми одарёнными, мыслящими, образованными рядом с ним и внешне, и по содержанию и культуре, наш вождь выглядел бы ничтожеством. Это Сталин хорошо понимал. Вы же, Николай Алексеевич, отмечаете, что сам Сталин в общем-то дилетант, но, оказывается, «Иосиф Виссарионович терпеть не мог дилетантов. Если Сталин видел, что специалист не может дать чёткие и ясные ответы, — горе тому верхогляду. Не знаешь, не можешь — катись ко всем чертям! На Колыму пустую породу снимать с золотых жил!» Ни больше ни меньше! Вот как дозволено было вождю сорить людскими жизнями.

Зная лучше других о быте, режиме дня вождя, строго расписанного врачами, и о праздных повседневных застольях, времяпровождении на дачах вместе с вами, вы с непонятной целью стараетесь убедить легковерного читателя в том, что Сталин был великолепный труженик, работал на износ. Работал и днём и ночью.

Тут и из вашего сознания пробиваются истины: «Однажды в полдень, то есть время, когда он пробуждался после ночных бдений и обильных излияний за столом», Сталин пригласил вас к себе, и вы увидели «бледное, испитое лицо, словно неподвижная маска».

Вот только надо было добавить: с остекленевшими глазами под отёкшими веками, какие наблюдаются у пропойц после сна.

Ну а для человека, знакомого с психиатрией, вполне достаточно и такое описание: «Иногда он погружался в полузабытьё, полусонное состояние. Неподвижный, с потускневшими глазами».

Вы же прекрасно знали — то были моменты погружения в состояние болезненного ступора, и беспочвенно философствуете, что в такие минуты «его внутренние силы сосредотачивались на осмыслении чего-то важного». При таком состоянии душевнобольные вообще не могут мыслить.

Сталин был не только тираном — сторонником железной диктатуры, опирающимся на силу, но и создателем фашистского государства. Доминирующей идеей его болезненной психики была мировая революция наряду с индустриализацией страны и созданием мощных вооружённых сил. Внешне же со свойственной ему многоликостью призывал к дружбе народов и миру.

Если эти суждения необоснованны, тогда ответьте, уважаемый советник вождя, для чего создавались во всех странах мира коммунистические партии с огромной сетью тайной агентуры, на содержание которых наше правительство тратило колоссальную сумму денег? И это при беспросветном каторжном труде и нищете основной массы собственного народа!

Одновременно с этим затрачивались большие средства для создания и умножения военного потенциала под видом оборонительных мер от угрозы вражеского окружения.

Зная об этом, не сидели сложа руки и те из наших противников, которые были расположены рядом — за «железным занавесом». Так было положено начало противостоянию.

В июле 1938-го в Приморском крае у озера Хасан, на границе с Кореей, японцы попытались отторгнуть часть нашей территории. Но в результате двухнедельных боёв наши границы были восстановлены.

Не увенчалась успехом и вторая попытка японцев — захватить восточную часть Монголии у берегов Халхин-Гола. Советско-монгольские войска разгромили захватчиков за короткое время.

Но по мелкомасштабности и непродолжительности этих схваток трудно было судить противным сторонам о военной мощи той и другой стороны.

В июле тридцать шестого, когда в Испании вспыхнул мятеж, поднятый генералом Франко, с помощью гитлеровской Германии, с целью захвата власти, испанские коммунисты возглавили борьбу народа за свободу и независимость.

Сталин, в свою очередь, счёл необходимым оказать помощь живой силой и техникой испанским республиканцам.

Но среди восставшего народа оказались предатели от правых социалистов, анархистов, троцкистов, и потому к власти пришёл генерал профашистской ориентации — Франко, союзник Гитлера.

В конце ноября 1939-го реакционные силы Финляндии, поощряемые, как и в описанных выше случаях, «правящими кругами США, Англии и Франции, спровоцировали советско-финскую войну». Вот только советская военная история умалчивала, какую именно из сторон спровоцировали эти вечные провокаторы.

На самом же деле спровоцировали войну с белофиннами советские военные деятели во главе со Сталиным, Ворошиловым и Будённым.

Считаю благородством с вашей стороны, Николай Алексеевич, признание, что в том числе и вы, как военный советник, были «поджигателем» советско-финской войны, поскольку считали границу с финнами на Карельском перешейке несправедливой и опасной.

Несправедливой вы считали потому, что эта граница была навязана большевикам, захватившим власть в то время, когда молодая Страна Советов испытывала большие трудности, стараясь спасти революцию от врагов, наседавших со всех сторон.

Как известно, граница эта проходила очень близко от «колыбели революции», которую финны могли обстрелять из крупнокалиберных орудий, то есть один бросок от границы до Ленинграда.

Сталин предложил финнам отдать нам часть территории Карельского перешейка. Но финны отказали.

Сталину оставалось одно: отодвинуть границу штыками.

Генералитет советских Вооружённых сил считал Финляндию ничтожной бывшей провинцией России, территориально равной Архангельской области.

На военном совете, который собрал Сталин, было решено «закидать Финляндию танками». После совещания

был подготовлен оперативный план с учётом дислокации войск противника с его укреплённым районом. Определили число наших войск с техническим оснащением, способных мощным сокрушительным ударом завершить кампанию.

В успехе Сталин не сомневался. Он был уверен в способностях преданных ему полководцев.

Однако развернувшиеся военные действия при отчаянном сопротивлении вооружённых сил Финляндии, с безуспешными операциями советских войск, не только погасили оптимизм самоуверенного вождя, но и ввергли его в замешательство.

Войска нашего Ленинградского фронта в несколько раз превосходили численность пятнадцати финских дивизий. И, конечно, финны не выдержали бы внезапного удара русских, но преградой на пути наших сил оказалась линия Маннергейма — целая система первоклассных оборонительных рубежей.

Маннергейм — бывший офицер царской службы России, отличный военспец, подобный тем, которые, перейдя на сторону революции, обеспечили большевикам победу в Гражданской войне и в благодарность за это были уничтожены Сталиным и его невежественными в военной науке партизанскими командирами, — к счастью, оказался в Финляндии.

В те предвоенные годы, после 40 тысяч репрессированных и расстрелянных только за один 1937 год, сменился высший командный и начальствующий состав Красной армии. Теперь выдвиженцы из конармии Ворошилова, готовясь к мировой революции, делали ставку на кавалерию и «царицу полей» — пехоту, вооружённую штыковой винтовкой образца 1891 года.

А тут перед нашей пехотой оказалась крепко укреплённая приграничная полоса сплошных минных полей и колючей проволоки в тридцать-сорок рядов вместо обычных трёх-четырёх, составлявших линию обороны.

За этой полосой следовали доты со стенами толщиной в полтора метра, состоящие из бетона и железа. Основу бетона составлял цемент марки «600», который выдерживал удар любых снарядов. Сверх дотов была трёхметровая насыпь камней. В таком доте могло укрыться и вести огонь до десяти пулемётчиков и три-четыре артиллериста с орудиями.

Для хранения боеприпасов, продовольствия и воды были сооружены особые подземелья, соединённые ходами сообщений. Доты и дзоты были построены так, что каждый мог защищать подступы не только к себе, но и двум соседним, расположенным справа и слева, с соответствующим расположением основных точек.

Кроме того, в местах труднодоступных, за укреплённой линией, советскую пехоту встречали целые подразделения белофинских лыжников в белых маскировочных накидках, вооружённых пистолетами-пулемётами, которые, укрывшись в кронах деревьев, прицельным огнём с близкого расстояния косили красноармейцев, сами почти не имея потерь.

В ту суровую зиму морозы достигали более сорока градусов. Наши бойцы, в особенности раненые, гибли и теряли боеспособность ещё от холода, обморожений.

Несмотря на колоссальные потери в живой силе, советское командование в надежде, что линия Маннергейма будет прорвана, враг покажет спину, а им достанется громкая слава победителей, гнало, как скот на бойню, тысячи наспех обученных новобранцев, к тому же плохо обмундированных, на минные поля, на сорок рядов колючей проволоки, навстречу шквальному огню врага.

Каждый метр продвижения стоил десятков солдат. На подступах к дотам и дзотам образовывались валы закоченевших трупов.

Тогда командование фронта разработало план обхода линии севернее Карельского перешейка. Но там путь нашим бойцам преграждали дремучие, непроходимые леса с сугробами, в которых красноармейцы увязали по грудь, а финские снайперы тут же их расстреливали.

Две наши дивизии, посланные в обход, на этом пути были уничтожены.

О продвижении какой-либо техники и речи быть не могло. Тогда было решено вновь идти в лоб, наплевав на бесчисленные потери, тем более что Сталин лихорадочно ждал победы и торопил командование.

Как вы пишете, Николай Алексеевич, за месяц тяжёлых боёв Ленинградский фронт преодолел только предполье, только приблизился к основным укреплениям линии Маннергейма, а штурмовать уже не было сил.

Побыв несколько дней на фронте, вы, Николай Алексеевич, убедились, что положение наше катастрофично — мы не достигли успеха.

Скомплектованные, согласно решению Ворошилова и Щаденко, воинские части из отдельных рот и батальонов приграничных частей и военных округов, брошенные на помощь терпящим поражение силам Ленинградского фронта, оказались небоеспособными.

Командиры не знали, какие силы слева, какие справа и кто поможет им в трудную минуту.

Тогда-то и встретились вы со Сталиным. Доложили ему о положении дел, высказались о необходимости коренных изменений для улучшения положения на фронте.

— Каких изменений? — спросил вас Сталин, наполняя бокал мускатом. (Сидели вы в его домашнем кабинете.)

— Немедленно прекратить наступление. Надежды на успех нет, если даже удвоим число войск.

— Неужели обстановка так уж безнадёжна? Чего недостаёт? Артиллерии? Авиации? Мы можем дать и то и другое.

Вы ответили:

— Артиллерия застревает в сугробах и отрывается от пехоты. А которая на передовой — используется плохо. Взаимодействие не налажено. Пушкари сами по себе, пехотинцы тоже, с авиацией у них практически никакой связи. Радиосвязь нигде не налажена.

Сталин с наивностью первоклассника спрашивал:

— Почему застревают в сугробах? Объясните мне, Николай Алексеевич. Мы дали туда много автомашин, тракторов из народного хозяйства.

— Стоят эти машины и трактора. Без горючего. В заносах. Нет для них обогревательных пунктов, ремонтных мастерских.

И главное, что вы подчёркивали, — это то, что большинство командиров полков и дивизий по уровню своих знаний военного дела не отличались от подчинённых, добавив, что для исправления положения, пока не поздно, надо освободить из тюрем и лагерей бывших военачальников, которые ещё живы.

Короче говоря, со второго захода, с большими потерями живой силы, боеприпасов и техники, линия Маннергейма была прорвана, правительство Финляндии пошло на уступки и заключило мир.

В той короткой «зимней войне» Советский Союз потерял 70 тысяч убитыми и вдвое больше обмороженными и ранеными.

На этом последнем хотелось бы остановиться. Допустим, что Сталин был и остался полным профаном в военной науке. Но вы-то, Николай Алексеевич, имели познания уровня Академии Генерального штаба, обогащённые практикой участия в германской и Гражданской войнах. К тому же в течение ряда лет были не просто советником вождя, как военспец, но и ближайшим его другом. Судя по тому, как вы могли, глядя на «бледное, испитое лицо» вождя с одутловатыми щеками и опухшими глазами, продиктовать:

— Прошу подойти к зеркалу.

Сталин послушно подходит. Вы укоризненно произносите:

— На кого вы похожи?

Сталин отвечает:

— На ночное страшилище! На вурдалака!

А вы безапелляционно заявляете:

— Ответы оставьте при себе, Иосиф Виссарионович. Вам нужен немедленный отдых. По праву старого друга беру командование на себя. Всё в сторону! Едем за город.

Правда, не очень верится в то, что кто-то мог позволить себе подобный тон в разговоре с вождём. Но, видимо, в состоянии болезненной депрессии он мог терять свою дьявольскую волю.

Однако дело не в этом. Вы, Николай Алексеевич, как военспец, конечно, глубоко разбирались в вопросах стратегии оперативного искусства, тактики. Наверное, в деле организации и подготовки к войне необходимо учитывать не только сумму социально-политических и моральных факторов своей страны и своего народа, но и географическую специфику страны противника, а также и сезон года, наиболее удобный, эффективный для активных действий живой силы и техники. И прекрасно знали, что Финляндия расположена в северной части Европы, где зимы снежные, а морозы лютые.

И даже не будь укреплённой первоклассной системы оборонительных сооружений, всё равно потери от обморожений наряду с потерями от огня противника были бы большие.

Так как же вы, военный советник, не воспротивились Сталину и позволили начать войну с наступлением зимы? В какие времена, в какой стране самый посредственный воевода решился бы идти при сорокаградусном морозе войной на врага?

Вы же были инициатором, как сами признались, «пожирателем» этой войны.

Вас больше заботили те километры, которые позволили отодвинуть границу от Ленинграда, кстати сказать, не сыгравшие никакой роли при нападении на нашу страну фашистской Германии.

А вот более двухсот тысяч убитых, искалеченных, раненых и обмороженных молодых солдат, чьих-то сыновей, отцов, братьев, вам не было жаль, когда вместе со Сталиным, Ворошиловым и другими военачальниками вы гнали их на верную смерть — не священной оборонительной, а захватнической войны?

Игроки! Вам легко было сидеть в тепле, сытости, уюте царских хором и демонстрировать свою мощь за спинами гонимых на бойню мальчишек.