Автору романа-исповеди «Тайный советник вождя» Владимиру Успенскому случай помог встретиться с Николаем Алексеевичем Лукашовым, в течение трёх десятков лет игравшим сложную роль тайного советника и друга Сталина.

Имя, отчество и фамилия этого таинственного человека вымышленные. Загадочным он решил остаться до конца, хотя где-то скупо, но с гордостью подчёркивает своё дворянское происхождение и то, что является потомком целого поколения военных чинов царской службы, отличавшихся героизмом и отвагой в служении царю и Отечеству.

Быть может, подполковник царской службы в период Гражданской войны, попав в плен на Царицынском фронте, чем-то услужил члену Реввоенсовета фронта Сталину, а затем, оказавшись в железной клетке сталинского «зверинца», поддавшись дьявольской воле вождя-дрессировщика, смирился с участью, считая, что безопаснее жить в сытой неволе.

Вот только непонятно, почему, когда грешная душа вождя предстала перед Богом, тайный советник не раскрылся, а продолжал действовать инкогнито? Придерживался строгой конспирации и действовал осторожно даже после того, как Хрущёв развенчал культ личности Сталина и Берия понёс заслуженное наказание.

Можно представить, каким неподавляемым страхом была скована душа Лукашова, если он был вынужден обращаться по телефону к писателю Владимиру Успенскому, назначить ему свидание для переговоров на «нейтральной полосе» в сумерках загородных рощ.

А всё для того, чтобы передать два чемодана, наполненные тетрадями, отдельными листами с записями, различными документами и фотографиями, заложенными в папки.

И происходила встреча в середине семидесятых, когда можно было, уже не боясь вездесущих сталинских ищеек, доставить чемоданы на такси в дом писателя или поручить сделать это дочери.

Но как бы там ни было, а многолетние труды тайного советника вождя не пропали даром.

Безусловно, Владимиру Дмитриевичу — писателю даровитому, прошедшему Отечественную войну, — пришлось приложить немало усилий, чтобы из бессистемных набросков, случайных записей, отдельных фраз, воспоминаний, справок и прочего создать стержень и вокруг него объединить бессвязные, сумбурные плоды творчества Лукашова.

И наверное, Успенский поступил правильно, ведя повествование от лица самого Лукашова — участника и очевидца личной жизни генсека.

Николай Кузьмин в своём отзыве на роман о вожде пишет, что к нему неоднократно обращались с вопросом, а существовал ли в действительности такой человек — разумеется, Лукашов. На что Кузьмин отвечал контр-вопросом: «Так ли это важно?» На мой взгляд, очень важно, ибо спрос с тайного советника вождя, много лет прожившего рядом неотлучно со Сталиным, один, а с писателя В. Успенского, который, быть может, и в глаза не видел генсека, — другой.

И можно опять-таки не согласиться с Кузьминым, который пишет: «Но если даже Лукашова не было, если он придуман писателем, давайте признаем, что выдумка великолепна, что этот приём даёт литератору возможность избежать фальши».

Приходится удивляться такому заключению цензора. Как же можно позволять автору исторического, а тем более биографического произведения, касающегося личности деятеля государственного масштаба, заниматься выдумкой, включать вымысел в произведение такого характера?

И ничего великолепного не может быть в высосанном из пальца сочинителя при наличии документальных данных. Именно этот приём приводил и приводит к фальши пишущих исторические и биографические произведения, при чтении которых слегка поташнивает тех, кто не ограничивался заучиванием перлов «Истории ВКП(б)».

Весьма характерным для таинственного автора исповеди является и тот факт, что он в ходе всего повествования ведёт двойную игру, изображая вождя то в ярко-белых, то в густо-чёрных тонах.

И, пожалуй, ни один из биографов Сталина не сумел раскрыть в столь образной форме его мрачный внутренний мир, враждебную порочность души с периодическими расстройствами психики и припадками, граничащими с безумием.

Кажется, этого не заметил Н. Кузьмин. Иначе не стал бы он сегодня выступать в роли сталинского адвоката, хотя где-то вынужден признаться в том, что «все мы стали свидетелями своеобразного маятника в оценке Сталина и его места в нашей и мировой истории — от гения всех времён и народов до преступника, люто ненавидящего инакомыслящих». Это в наши дни, а в дни его царствования многие из его поклонников денно и нощно трубили по всей стране о божественной святости «отца народов», но не все поддавались внушению.

Что же касается всего мира и мировой истории, мне думается, что здравомыслящим иностранцам, знавшим, что творится в нашей стране, Сталину, как и Гитлеру, определили соответствующее место в истории.

Кузьмин, говоря о том, что не собирается защищать Сталина, и призывая читателей к спокойному, объективному размышлению, сам с непонятной горячностью возносит тирана до небес, говоря о его «ошеломляющих успехах, которые вызывали восхищение всей планеты».

Может быть, жалкой кучки из населяющих одну шестую часть земного шара? А индейцам, папуасам, тасманийцам на кой чёрт он нужен? И не только они, но и многие другие народы мира о Сталине понятия не имеют.

Кузьмин неубедительно пытается уверить доверчивого читателя ещё и в том, что Сталин-де боролся не с «невинными овечками», а с чудовищным разливом троцкизма как с первым приступом сионизма, «стремившегося к захвату Республики Советов».

Только не добавил защитник вождя — «республики, захваченной сталинистами».

И что, мол, те опытные троцкисты с ног до головы были обрызганы кровью, о чём свидетельствуют трагедии Ипатьевского подвала в Екатеринбурге, алапаевской шахты, расказачивание и прочие преступные деяния.

Также утверждает, что в 1919 году не по воле Сталина, а по воле Троцкого погибли сотни тысяч людей.

Трудно поверить! Не мог самолично всё это творить Троцкий. А где же был Ленин? Ведь именно в двадцатых годах вся власть в Стране Советов была сосредоточена в руках Владимира Ильича. Все остальные, в том числе и Сталин, руки которого по локоть обагрены кровью, были лишь исполнителями воли вождя.

А что касается красного комиссара, члена Реввоенсовета некоторых фронтов Иосифа Сталина, то он, находясь в непосредственном подчинении наркома Красной армии и Военморфлота — Троцкого, прислужничал последнему.

И позднее, в партийно-политических дискуссиях при Ленине поддерживал Троцкого.

Так зачем закрывать на это глаза? Призывая к объективности, надо прежде всего быть объективным самому.

Обвиняя прессу в шараханье из стороны в сторону, якобы ведущем к разжиганию внутренней вражды, Кузьмин так же, как и тайный советник вождя Лукашов, необдуманно или преднамеренно обостряет межнациональные отношения русских с евреями.

Я уже заявляла, что не все евреи сионисты, так же как не все немцы — фашисты. Антисемитизм тоже есть форма расового шовинизма, свойственная тупым фанатикам.

Что касается сионистов, тешащих себя бреднями о мировом господстве, пусть с ними выясняют отношения коммунистические, националистические деятели других различных партий, рождённых в России перестройкой. Сегодня в нашей стране стало модным, повторяю, копаться в биографиях видных политических, общественных и научных деятелей в поисках присутствия в их крови опасных генетических наследий иудеев.

Так вот, до этих последних страниц своей полемики с тайным советником я воздерживалась, не желая касаться дошедшей до меня ещё в юные годы версии о том, что участковый жандарм, от которого забеременела мать Сталина Кето, был грузин, исповедующий иудаизм, то есть грузинский еврей.

Об этом у нас в Буйнакске, бывшей столице Дагестана, открыто говорили многие националистически настроенные старики, бывавшие в Грузии, называя Сталина, как и Троцкого, жидом — при обсуждении в узком кругу политических новостей, в особенности касающихся схваток и «скрещивания шпаг» Сталина и Троцкого в борьбе за власть.

Когда же Сталиным был издан указ, предусматривающий определённый срок тюремного заключения за оскорбление гражданского достоинства евреев словом «жид», слово это исчезло из употребления в разговорной речи советских людей, хотя в соседней Польше слово «жид» в паспорте обозначает национальную принадлежность польских евреев и вовсе не считается оскорбительным.

Хочу ещё раз подчеркнуть, что в своём послесловии к роману Владимира Успенского «Тайный советник вождя» Николай Кузьмин явно выражает свою благосклонность и сыновние чувства к «отцу народов». Он пишет: «Исторические заслуги, засвидетельствованные такими мировыми деятелями, как Рузвельт и Черчилль, — премьер-министр, например, произнёс слова, которые следовало бы начертать эпитафией на могиле нашего последнего генералиссимуса».

Хотелось бы спросить: а знаете ли вы имена генералиссимусов России? Отождествление Сталина, и в руке не державшего винтовки, не имеющего понятия о военной науке, с великим русским полководцем, генералиссимусом Александром Васильевичем Суворовым, с ближайшим сподвижником Петра I Александром Даниловичем Меншиковым со стороны окружения вождя величайшее легкомыслие. Воинские звания испокон веку присваивались истинным героям — за боевые заслуги, но не правителям, даже если они брали на себя общее руководство военными действиями в роли Верховных главнокомандующих.

А в том, что «Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой», ничего необычного для XX столетия и хорошего для русского народа не было и нет.

Америка заимела атомную бомбу раньше, чем Советский Союз. Японцы, жители Хиросимы и Нагасаки, испытавшие на себе адские муки воздействия атомных бомб, до сих пор шлют проклятия тем, кто её изобрёл, и тем, кто её применил, так же как и бесчисленные жертвы катастрофы на Чернобыльской АЭС.

Напомню ещё раз, что русский мужик, пользуясь несчастной сохой, кормил досыта всю Россию и ещё подкармливал европейские страны, вывозя зерно за границу.

В искренности слов Черчилля могут усомниться те, кто знает, что именно этот хитрец и тонкий дипломат в период Первой мировой войны нацеливал гарпуны своих морских охотников на ту же русскую соху. Похвала же дипломатов зачастую бывает рассчитана на глупцов, как ловушка.

Кузьмин очень озабочен «затаптыванием в грязь» прежнего кумира. Наверное, тот, кто это делает, считает, что именно там ему и место. Зло всегда порождает ответное зло.

За тридцать лет царствования в России Сталин непрерывно втаптывал в грязь миллионы лучших людей, если не считать нескольких десятков сионистских прихвостней Троцкого. К гражданскому озлоблению, к разжиганию внутренней вражды Сталин приступил с первого дня проникновения в правящие круги Советского государства.

Это он с пристрастием маньяка беспрестанно твердил об обострении классовой борьбы и обострил так, что эта борьба у нас сегодня перешла в вооружённое межнациональное противостояние.

Так что Сталин не есть порождение системы. Эту систему породил он сам.

Сегодня, когда наша страна развалена и загнана в тупик, очень трудно молодым, не привыкшим к лишениям.

Трудно и сталинской элите, привыкшей есть при любимом вожде чёрную икру ложками.

А тем, кто всю жизнь честно вкалывал, довольствуясь жалкой зарплатой, пережил голод после Империалистической, Гражданской, в тридцатых годах, в Отечественную войну и после неё, к трудностям не привыкать. Они рады крыше над головой, куску хлеба и талонному пайку.

Такие не объединяются в партии, не становятся в ряды противоборствующих сторон, не разжигают и не накаляют националистические страсти, ибо привыкли жить и защищать своё Отечество бок о бок со всеми народностями и национальностями своей страны.

Но не ворошить прошлое они не могут, ибо сама природа вопиет ветрами, водой и осыпями, вскрывая тайные массовые захоронения жертв сталинских репрессий, разбросанные по всей стране.

Ветераны войны и труда, прошедшие свой тернистый путь, не запятнав совесть, хорошо знают тех оборотней и перевертышей, бросавшихся с распростёртыми объятиями навстречу каждому очередному пришедшему к власти генсеку, а теперь клеймящих их позором на всех перекрёстках и с высоких трибун. А ведь ни один из тех генсеков не был хуже Сталина.

Зря пытаются они запугать обретших голос, что если, мол, вы «выстрелите в прошлое из пистолета, то прошлое выстрелит в вас из пушки». Сами же они не ждут выстрелов пушек из прошлого, понимая, что прошлое — это прах — пройденный этап, а потому, будучи вооружены, умело используют весь свой арсенал средств против безоружного народа.

Только не думают они о том, что прошлое, превращая в прах всё живое, сохраняет для грядущих поколений память, отражённую в писаниях, воспоминаниях, сказаниях и песнях. А неподкупный суд сотворят и справедливый приговор вынесут потомки.

Поискам совершенного общественного строя, начиная с древнейших времён, посвящали себя религиозные деятели, философы, передовые мыслители всех народов мира.

Это и первобытный, родовой и общинный строй, и первохристианские коммуны, и неустойчивые древние демократические государства Востока.

К наиболее известным относились древнегреческие учёные, такие как софисты Протагор, Гиппий и другие, хотя и отличавшиеся по своим взглядам.

Одни являлись идеалистами, признававшими первичным, исходным идею — дух.

Другие, материалисты, первичным считали материю.

Были и третьи, которые колебались между идеалистами и материалистами.

Большинство из них по профессии являлись учителями, обучавшими детей привилегированной прослойки населения философии и риторике, ораторскому искусству. Таковым был малоазиец Анаксагор, учивший тому, что миром должен править разум.

Последователем его учения являлся афинянин Сократ, а позднее голландский учёный Спиноза, философские взгляды которого разделяли немецкие расисты, именовавшие себя национал-социалистами (фашисты), возносившие над всеми народами мира арийскую расу.

Софисты же по своим политическим взглядам были сторонниками рабовладельческой демократии, идеи которых, судя по действиям, практически осуществляли Троцкий и Сталин с первого дня установления «народовластия» в России.

В.И. Ленин если и не благословлял своих соратников на подвиги, свойственные феодалам, то, во всяком случае, закрывал глаза, оправдывая «красный террор» в ответ на «белый» и считая закономерным экспроприацию экспроприированного. Говоря простыми словами — грабёж награбленного, превративший пролетарских экспроприаторов в новый класс паразитирующей советской знати.

С удивительным легкомыслием образованный человек Владимир Ильич уверовал в гегемонию и существенность диктатуры пролетариата, считая, что всякая кухарка должна учиться управлять государством.

Вероятно, об управленческих способностях женщин из низов Ленин судил по той бойкой, пронырливой, болтливой кухарке-француженке, которая во времена его эмиграции сумела соблазнить его, человека неравнодушного к слабому полу, и оставила о себе роковую память на всю жизнь.

Сократ же, выросший среди демократического устройства Афин, на этот счёт был противоположного мнения. Великий греческий мудрец считал, что во главе народа должны стоять мастера управления, обученные делу правления государством, так же как обучаются всякому искусству.

Ученик Сократа Платон тоже был противником демократии. В своём сочинении «О государстве» Платон говорил: «Равноправие не годится. В государстве каждому необходимо указать своё место, разумеется, согласно умственным и физическим способностям».

Платон делил людей именно по этим качествам: на философов, воинов и рабочих. К рабочим он относил всех, занимающихся физическим трудом, — крестьян, ремесленников, всякого рода кустарей и разнорабочих, то есть тружеников, которые обеспечивали жизнь и благополучие привилегированных. В самом корне слова «рабочий» скрыто понятие социальное или классовое — «раб».

К рабам относилась масса, уровень мышления которой был низок, а потому их удел — физический труд, именно подневольный, поскольку они склонны к лени и безделью.

Критически оценивая качества человека, те философы не учитывали эпоху, общественный строй, порождающий умственный застой, наблюдавшийся у рабов, с детства приученных к подневольному труду.

Когда на смену рабовладельческому строю явилась новая общественная формация, нёсшая просвещение народу и прогресс развивающимся странам, среди рабочих и крестьян, обученных грамоте и совершенствованию своего труда и ремёсел, стали появляться люди, критически мыслящие и даже талантливые.

Наряду с ними в условиях возникших демократических начал, при развивающемся капитализме, рядом с трудовой прослойкой стали появляться люмпены-трутни, которых отвращала трудовая деятельность, а для умственной не хватало ума.

Они-то, мечущиеся между эксплуатируемыми и эксплуататорами, начали порождать недовольство и смуту среди трудящихся.

Их провокаторские и подрывные способности недооценивали правительства и буржуазия развивающихся стран, в том числе и российские.

Сегодня, глядя на разваливающуюся русскую державу (1992. — Ред.), доведённую до обнищания и бессилия, невольно задумываешься над пророческими словами бывшего железного канцлера Германии Отто Бисмарка, который, одбряя жестокое подавление Французской революции в конце XVIII века во главе с якобинцами Маратом и Робеспьером, говорил: «Революция недопустима. Она несёт беды не только монархии, но и трудящемуся народу. На революцию вдохновляют гении, совершают её фанатики, а к власти приходят авантюристы, прожектёры, проходимцы».

Гений — в древнеримской мифологии дух, покровитель человека. Позже гений считался олицетворением добра. В наше время гений — человек, обладающий высшей творческой способностью — талантом.

Хотелось бы спросить сталинистов: какому из этих определений соответствовал наш великий вождь?

Читая, перечитывая и полемизируя в ходе чтения романа-исповеди, я невольно задумывалась, почему вы, Николай Алексеевич, поставив последнюю точку в биографии главы государства, не дали ему оценку как военному деятелю?

После смерти генералиссимуса на страницах нашей печати появилась масса противоречивых суждений о его роли в деле победы над фашистской Германией. В этом отношении вы, как никто другой из окружения вождя, пользовавшийся особым доверием, с мнением и советами которого он считался и вводил в курс самых секретных государственных дел, могли бы внести больше ясности, чем в описание выдумок, касающихся молодости Иосифа Джугашвили.

Писать и приводить в порядок ворох своих заметок и воспоминаний вы, наверное, начали после смерти Сталина, в особенности когда был развенчан Хрущёвым культ его личности. К тем годам уже должен был ослабнуть ваш животный страх перед всевидящими очами и всеслышащими ушами разогнанных Хрущёвым сталинско-бериевских опричников.

Предвоенные годы особенно были насыщены разнообразными событиями, происходящими в нашей стране и за рубежом. Они в какой-то мере и форме оглашались органами нашей массовой информации, хотя многое и утаивалось от народа.

В этом нет ничего предосудительного, ибо в государстве, окружённом мнимыми и истинными врагами, не всё должно выноситься на суд общественности.

Но когда окончилась война, некоторые участники, в особенности неучастники, начали отражать в своих мемуарах были и небылицы о вожде и тех событиях.

Ваши описания, как непосредственного свидетеля всего происходившего в те дни, могли, повторяю, представлять определённую ценность, не уступающую ценности мемуаров Хрущёва.

Если, например, пакт о ненападении, подписанный 23 августа 1939 года в Москве министрами иностранных дел Германии фон Риббентропом и Советского Союза Вячеславом Молотовым, порождал положительные эмоции, то имевший место секретный протокол, приложенный к нему, о котором стало известно после смерти Сталина, приводит к грустным размышлениям. Ведь этот протокол отражал общность интересов главы фашистской партии Гитлера и генсека коммунистической партии Советского Союза Сталина относительно разгрома, захвата и раздела Польши.

Ведь вы, Николай Алексеевич, наверное, знали, а может, и советовали при этом сговоре Сталину запросить при дележе Польши Люблинское воеводство. Если Англия и Франция разобьют Германию, то ваш вождь выступит как благодетель польского народа, сохранивший часть его государственности, свалив всю ответственность на немцев.

Вероятно, также вам, Николай Алексеевич, было ведомо и то, что, выполняя обязательства, вытекающие из секретного договора, Сталин одновременно с Гитлером отдавал приказ о введении советских войск в пределы Польши, с лицемерной мотивировкой, что мы-де вводим вооружённые силы в Польшу с целью защиты проживающих там украинцев и белорусов.

Защищаем от кого?

Как известно, 17 сентября 1939 года Красная армия вторглась на территорию Польши с востока, положив начало своему участию во Второй мировой войне. При этом оба бесноватых вождя в последовавшем коммюнике заверяли, что действия их войск не преследуют целей, идущих вразрез интересам Советского Союза и Германии.

А Сталин прямо заявил германскому командованию, что он против сохранения всякой государственности в Польше.

Не потому ли, прибрав к рукам часть польской территории, Сталин на правах оккупанта и победителя приказал очистить оказавшуюся на советской территории часть Войска польского — от командующего и начальствующего состава численностью более полутора тысяч?

Все эти кадровые польские офицеры, как мною было упомянуто выше, были вывезены под Смоленск и без суда и следствия неведомо за что расстреляны в Катыньском лесу.

Наряду с новым договором между Германией и Советским Союзом «О дружбе и ненападении» последовал новый конфиденциальный протокол, скрепляющий германо-советское сотрудничество.

Ободрённый им, Сталин, с согласия Гитлера, в июне 1940 года прибрал к рукам Латвию, Литву и Эстонию и, конечно же, не замедлил начать жесточайшие репрессии по отношению к прибалтам — только за то, что кто-то чем-то владел, исповедовал свою религию, выражая недовольство в адрес бесчинствующих новоявленных диктаторов.

И началось всё то, что было сотворено в тридцатых годах в России, — расправы, аресты, ссылки в Сибирь целыми семьями с реквизицией имущества, порождая всеми этими мерами антисоветизм и антикоммунизм даже у эксплуатируемых бывшими буржуями и помещиками пролетариев, из сознания которых до настоящих дней не удалось вытравить ненависть к русским.

Но немцы ничего не позволили творить Сталину и его приспешникам за так — бесплатно.

Ещё до захвата Польши и посула части её территории Советскому Союзу Гитлер договорился со Сталиным о том, что советские радиостанции будут передавать ежедневно метеорологические сводки Генеральному штабу германских военно-воздушных сил. Сначала в виде непрерывных сигналов для немецкой авиации, бомбившей Польшу, а после её захвата с той же целью — для облегчения налётов и бомбёжек городов, гаваней и военных объектов Великой Британии.

Более того, по распоряжению Сталина для создания немецкой военно-морской базы, обеспечивающей стоянку и ремонт военных судов, подводных лодок и прочего водного транспорта, была отведена укромная гавань недалеко от Мурманска. Отсюда начиналась операция немцев по захвату Норвегии.

Одновременно с этим советский ледокол старательно прокладывал арктический путь немецкому рейдеру в Тихий океан, где фашистские пираты успешно отправляли ко дну суда с продовольствием и боеприпасами, следовавшие к Британским островам.

Этими и многими другими действиями Сталин пытался убедить соратников и генералитет армии в том, что он стремится поддерживать «мирную инициативу», рассчитывая не только на сотрудничество, но и на союз с национал-социалистической Германией. К числу истинных же опасных агрессоров он относил Англию и Францию, поскольку эти государства являлись капиталистическими.

Интересно было бы услышать из ваших уст, Николай Алексеевич, как военного советника Сталина, думал ли он, нападая на Финляндию, что обретёт в лице ближайшего соседа непримиримого врага? Может быть, лучше было бы хорошо укрепить имеющуюся границу, чем отодвигать её за счёт территории потенциальных противников.

А главное — война с Финляндией обнажила перед всем миром и, в частности, перед мировым агрессором — фашизмом слабость наших вооружённых сил.

То же самое можно сказать в отношении Польши, Латвии, Литвы, Эстонии. Можно ли грубый захват с беззаконием, чинимым над невинным народом, считать оправданным в целях каких-то территориальных выгод и проведения оборонительных мероприятий? Ведь благодаря этим необдуманным действиям «корифея всех наук» была окончательно разрушена наша и без того служившая ненадёжной преградой старая граница, позволившая вместе с новой силам вермахта пройти парадным шагом по землям Украины и Белоруссии в июне 1941 года.

Непонятным остаётся и отношение Сталина с первых дней его прихода к власти к Версальскому договору. Он открыто выступал за ликвидацию этого договора. Именно на этой почве возникло тесное сотрудничество Красной армии с рейхсвером. Гитлер, в свою очередь, придя к власти, сразу не стал признавать условия Версальского договора.

Вы, Николай Алексеевич, наверное, смогли бы уточнить, чем объяснить благосклонное до лести отношение вождя-гордеца к социал-националистам Германии. Не находил ли он нечто общее у социализма фашистов и социализма коммунистов? Не казалось ли вам, Николай Алексеевич, что Гитлер в своей проституированной политической игре ловко дурил Сталина вместе с бездарными, раболепствующими перед генсеком членами политбюро, которые не смели возразить ему ни в чём?

Не потому ли обер-бандит германского фашизма без каких-либо усилий превратил Советский Союз в главного поставщика продовольствия и стратегического сырья для своей страны? Цель известна: реализация планов, основанных на бредовых идеях мирового господства, аналогичных коммунистическим.

Итак, за полтора года после подписания торговокредитного соглашения Германия сумела вывезти из Советского Союза, народ которого и без того испытывал нужду в товарах и продовольствии, более полутора миллионов тонн пшеницы, тысячные поголовья крупного и мелкого скота, более 100 тысяч тонн хлопка-сырца, 11 тысяч тонн льна, 865 тысяч тонн нефти, 140 тысяч тонн марганцевой руды, 14 тысяч тонн меди, миллион кубометров лесоматериалов, тысячи тонн никеля, платины, фосфатов и прочего.

Всё это было отдано в обмен на станки, военную технику (вероятно, устаревшую), которые разнесённая и разрушенная войной Германия, не обладавшая такими сырьевыми богатствами, как Советский Союз, смогла произвести у себя за каких-то двадцать лет, чего не сумела сделать коммунистическая Россия за тот же период.

Наш гениальный вождь не сомневался в том, что всё на свете покупается и продаётся, если невозможно взять силой. В лице Гитлера он видел своего брата, такого же, как и он сам. И потому старался всяко угождать ему, не отказывая ни в чём и даже способствуя поставкам сырья со стороны.

Так через советскую территорию был проложен транзитный путь из Ближнего Востока и других стран для вывоза стратегического сырья: олова, каучука, вольфрама, необходимых для растущей бешеными темпами военной экономики, готовящейся к мировой войне Германии.

Зато наша страна, возглавляемая единовластием генсека, страдающего болезненной манией величия, наверное, занимала первое место в мире по возведению посмертных и прижизненных монументальных памятников идеологам коммунизма и вождям революции, тратя на это миллионы трудовых денег народа.

Тысячи художников, поэтов, писателей, певцов и борзописцев денно и нощно ублажали взгляд и слух покоящегося во хмелю, на лаврах райского благополучия вождя, уверовавшего, что опасный соперник куплен.

Но вождь ошибся, не учёл он того, что продажная совесть, как и покупная любовь, зиждется на сухом песке, уносимом ветром. А потому Гитлер, как и Сталин, неразборчивый в средствах для достижения своих целей, убедившись, что Англия, несмотря на все успехи вермахта, не только не собирается капитулировать, но даже не желает начать вести мирные переговоры с Германией, надеясь на помощь Америки, отказался от намеченных планов действий.

Отказался потому, что меньше всего доверял Сталину.

Не сомневался фюрер, что в критический момент вождь коммунистов не задумываясь может пойти на соглашение с Великобританией и Соединёнными Штатами.

А потому бесноватый рейхсканцлер посчитал целесообразным неожиданным, молниеносным, мощным ударом в короткий срок разгромить Советский Союз и поставить Великобританию перед фактом предъявленных ей условий.

Для реализации этих намерений последовал приказ Гитлера генералитету вермахта — срочно приступить к разработке оперативного плана «Барбаросса».

При этом созданная военная коалиция предусматривала развёртывание военных действий начиная от советско-норвежской границы на севере и кончая у дельты Днестра на юге.

Этого, конечно же, великий вождь не мог не только знать, но даже предполагать. Не мог или не хотел осознать. И это несмотря на то, что агенты госбезопасности, наводнившие почти все страны мира, обеспечивали Сталина обширной и достоверной информацией, касающейся начатой подготовки Германии к нападению на Советский Союз.

«Великий стратег», знакомясь с донесениями, продолжал сомневаться. Он верил Гитлеру. Верил даже тогда, когда за считаные месяцы до начала войны обеспокоенное руководство Наркомата обороны пыталось убедить его, приводя факты открытой переброски всех родов войск вооружённых сил Германии не только на территорию Польши, но прямо к граничащим с нашей страной районам.

А где же в это время были вы, Николай Алексеевич? Что делали как тайный советник вождя? Повторяю, единственный, с мнением которого он считался.

Правда, на последней странице первого тома вы коснулись этого вопроса, подтвердив изложенное выше: «И вот по секретным каналам поступило сообщение от нашего главного европейского агента, на которого возлагались большие надежды. Сталин познакомил меня с донесением. В общем-то агент не открывал ничего нового, он утверждал, что война должна начаться 22 июня». Упрямство тупых объяснимо, а гениального вождя — непонятно. Вы, Николай Алексеевич, пишете, что Сталин расценил и это донесение «как попытку англичан подтолкнуть Советский Союз на войну с Германией». А потому «мудрейший из мудрых» самоуверенно изрёк: «Из таких замыслов ничего не выйдет! Мы дадим через ТАСС сообщение, что ни на какие провокации не поддадимся».

Если вы, Николай Алексеевич, «при этом испытывали жуткое ощущение», думая, что это может оказаться суровой правдой, почему же не постарались убедить, как военспец, полного профана в военном искусстве, стратегии, дипломатии, от которого зависела судьба страны и народа?

Ведь вы знали и как никто другой осветили в своей исповеди выраженные психические отклонения, часто проявляющиеся в поведении Сталина.

И что толку с того, что вы хорошо знали, что «Сталин привык к мысли, что он не ошибается, и думал тогда не о том, как вести большую войну, а как избежать её».

Хорош советник, нечего сказать!

Наверное, и вас он держал три десятка лет рядом потому, что пели ему осанну, ни в чём не возражая. Жили ведь в царских условиях.

О том, что война на носу, кричали со всех сторон, а вы «с Иосифом Виссарионовичем часто гуляли по лесу, ходили слушать соловьёв в зарослях над речкой Медведкой. Настроение было хорошее, и хотелось верить, что самые трудные годы, самые тяжёлые испытания остались позади».

Это у вас-то? Как вы можете говорить такое? Ведь с 1922 года вы жили в непосредственной близости с узурпатором, захватившим власть в стране, рядом с бывшим махровым преступником, всплывшим с самого грязного социального дна и потому с особой жадностью упивавшимся самыми высшими благами бытия, называемого коммунистическим раем.

Конечно же, Сталин не хотел войны — слишком велик был риск потерять власть. Врагов у него было много не только за «железным занавесом», но и внутри страны и даже среди его близкого окружения, в лице того же Берии.

С одураченным народом, превращённым идеологами коммунизма в фанатиков, Сталину было легче. Пугало окружение — бездарное, льстивое, раболепствующее, властолюбивое, каждый из него считал себя более достойным и не менее способным править государством.

Как бы внешне ни крутил, но внутренне Сталин прекрасно сознавал, кто есть истинный агрессор, угрожающий миру вообще и его державе в частности. Сталин боялся Гитлера.

Скажите, Николай Алексеевич, разве не чувством страха перед Гитлером был порождён наивный до смешного вопрос, заданный Сталиным Гитлеру в своём конфиденциальном послании в начале 1941 года: «Не собираетесь ли вы воевать против СССР, иначе для чего перебрасываете крупные силы в Польшу?»

Как известно, на это обер-бандит немецкого фашизма ответил: «Да, в Польше действительно находятся крупные немецкие силы. Но они введены туда для переформирования и перевооружения с Запада, дабы избежать налётов английской авиации».

При этом Гитлер ручался честью главы государства, что будет строго соблюдать верность заключённому пакту.

Вот ведь тоже блестящий образец дорвавшегося до власти германского пролетария, для которого честь и совесть — нечто свойственное Дон Кихоту и тому же Чудаку — императору Вильгельму II, считавшему необходимым объявить войну России в 1914 году.

И на сей раз не веривший ни родным, ни близким, ни соратникам наш вождь поверил такому, как сам.

Верил, стараясь всяко ублажать продовольствием и сырьём до последнего часа вероломного нападения.

Верил, пренебрегая донесениями, не только дезориентируя командующих войсками приграничных военных округов, но и запрещая приказами реагировать на провокации со стороны противостоящих сил на протяжении всей границы.

Русские победили. Победили потому, что война была священной, оборонительной, а не захватнической. И чем больше зверствовали фашисты, тем крепче становился боевой дух наших бойцов, поднявшихся на защиту Отечества. А правящие и в таких случаях солдатам бывают безразличны, как и солдаты для правителей, в которых последние видят «пушечное мясо».

Я уже писала, что Сталин располагал обширной информацией зарубежных разведывательных служб. Но поскольку не сомневался в своей гениальности и прозорливости, то пренебрёг ими.

Гитлер же, видимо, верил и не сомневался в достоверности донесений агентов своих разведслужб.

Теперь, много лет спустя после окончания Второй мировой войны, из документов, извлечённых из архивов вермахта, стало известно, что в Генштаб вооружённых сил Германии даже в начале июня 1941-го поступала свежая информация из Союза, как, например, о том, что «проект советского Генерального штаба ответить на сосредоточение немецких войск соответствующим контрсосредоточением сил Красной армии Сталиным отклонён».

Об этом проекте, представляющем собой строжайшую государственную тайну, могли знать нарком обороны, начальник Генштаба, Сталин, Берия и, конечно же, вы, Николай Алексеевич, — советник, от которого Сталин ничего не таил. Если исключить Сталина, Ворошилова и Жукова, то от кого из двух остальных могла просочиться столь значительная информация в Генштаб врага?

Ведь в течение тридцатых годов все без исключения работники посольства, торговых, военных представительств и даже просто побывавшие в Германии по разовым поручениям люди были схвачены, обвинены в шпионаже и расстреляны. Значит, контакт высокопоставленного двурушника должен был быть непосредственный.

Позволю себе ещё одно цитирование. Обращусь к воспоминаниям маршала А.М. Василевского, работавшего в должности начальника Генерального штаба с 15 октября 1941 года: «Вот говорят, что без тридцать седьмого года не было бы поражений сорок первого, а я скажу больше. Без тридцать седьмого года, возможно, и не было бы вообще войны в сорок первом году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошёл. Да что говорить, когда в тридцать девятом году мне пришлось быть в комиссии во время передачи Ленинградского военного округа от Хозина Мерецкову, был ряд дивизий, которыми командовали капитаны, потому что все, кто был выше, были поголовно арестованы».

И далее: «В сорок первом году Сталин хорошо знал, что армия не готова к войне, и всеми правдами и неправдами стремился оттянуть войну. Он пытался это делать и до финской войны, которая в ещё большей степени открыла ему глаза на нашу неподготовленность к войне. Сначала он пытался договориться с западными державами. К тому времени, когда уже стало ясно, что они всерьёз договариваться с нами не желают, стали прощупывать почву немцы. В результате чего и был заключён тот пакт с Гитлером, при помощи которого он обвёл нас вокруг пальца».

Как известно, концентрацией всех родов войск у наших границ Гитлер начал заниматься с первого дня захвата Польши.

Кому же, как не вам, Николай Алексеевич, следовало объяснить невежественному в военном деле генсеку, что для переброски, переформирования, перевооружения, то есть приведения в готовность номер один, согласно данным наших военспецов, потребовалось бы не менее месяца.

А у нас, благодаря генсеку, для подготовки и отражения нападения не оказалось ни минуты.

А потому ответственность за миллионы первых жертв должен был нести Сталин.

Вот ещё несколько строк из интервью с маршалом Василевским: «Сталин, как я уже сказал, любыми средствами, всеми правдами и неправдами старался оттянуть войну. И хотя мы располагали обширными сведениями о сосредоточении крупных контингентов германских войск в непосредственной близости от наших границ уже начиная с февраля сорок первого года, он отвечал категорическим отказом на все предложения о приведении наших войск где-то, в каких-то пограничных районах в боевую готовность. На всё у него был один и тот же ответ: «Не занимайтесь провокациями» или «Не поддавайтесь на провокацию». Он считал, что немцы могут воспользоваться любыми сведениями о приведении наших войск в боевую готовность для того, чтобы начать войну. А в то, что они могут начать войну без всяких поводов с нашей стороны, при наличии пакта, до самого конца не верил. Больше того, он гневно одёргивал людей, вносивших предложения об обеспечении боевой готовности в приграничных районах, видимо, считая, что и наши военные способны своими действиями спровоцировать войну с немцами».

А вот на этой фразе я хотела бы и закончить цитирование: «У меня лично вызывает удивление и то, что он объявил себя генералиссимусом и стал носить маршальскую форму. Тем более это было странно, что к его полувоенному облику давно привык весь мир и этот облик, известный всем, вполне вязался с войной. В звании и форме было что-то мелочное, шедшее откуда-то из молодости, с тех времён, когда он был маленьким по общественному положению человеком — наблюдателем тифлисской метеостанции. Как-то странно сочетать положение вождя партии со званием генералиссимуса, с желанием носить маршальскую форму с брюками, на которых красные лампасы — одна из самых одиозных примет царского времени. Мне невольно вспоминается снимок тех ранних лет — знаете, тот, с шеей, замотанной кашне, и по контрасту с этим снимком торчащая из-под стола нога в шевровом, хорошо начищенном ботинке и брючина с красным лампасом и штрипкой».

У маршала Георгия Жукова ещё жёстче: «В конце войны в нём как отрицательная черта заметна стала некоторая ревность, стало чаще и яснее чувствоваться, что ему хочется, чтобы все победы и успехи были связаны с ним, и что он ревнует к высоким оценкам тех или иных действий тех или иных командующих. Я, например, остро почувствовал это на параде Победы, когда там меня приветствовали и кричали мне «ура», — ему это не понравилось; я видел, как он стоит и у него ходят желваки».

Я хочу подчеркнуть, что правда о войне, её вершителях, сказанная тогда, когда её не так-то просто было говорить, имеет в глазах читателей дополнительную нравственную ценность.

Таковы и наши маршалы — Жуков, Конев, Василевский, — которых я цитировала.

Стремление в меру своих сил сказать правду о войне всегда владело ими. Далеко не всё можно было сказать по обстоятельствам того времени. Но в их мемуарах об одних и тех же обстоятельствах и разные взгляды на ход исторических событий, и разная мера мужества в их изображении.

В идеологии того времени были сильны ещё настроения, порождённые предыдущим периодом, когда в обстановке репрессий 1937–1938 годов заикнуться о силе противника или о нашей недостаточной готовности к большой войне значило совершить политическое самоубийство.

И всё-таки, считает Константин Симонов, и я с ним согласна, — мы знаем это по многим перекрещивающимся между собой мемуарам, — находились люди, старавшиеся хоть в какой-то мере довести до сознания Сталина истинное положение вещей и, ежечасно рискуя головой, принять хотя бы частичные меры для того, чтобы не оказаться перед фактом полной внезапности войны.

Быть может, и на вашей совести, Николай Алексеевич, слишком много грехов, коли вы до конца своих дней пожелали остаться безымянным. Видимо, сознавали, что предательство, измена, двурушничество и клевета свойственны слабым духом и бедным умом.

Считаю небезынтересным и следующий факт.

В начале Гражданской войны Лениным было вынесено постановление, согласно которому люди, выдвигаемые на руководящие и ответственные работы в советско-партийные органы, комиссариаты, штабы фронтов и прочие ведомства, должны отбираться по знаниям, деловым качествам и способностям.

Выдвигаемые в центре и на местах обязательно должны, согласно биографическим данным и рекомендации предлагаемых, утверждаться руководством страны и органами, ведающими кадрами.

Сталин, который всю жизнь пренебрегал государственными, общественными и нравственными законами, будучи членом Реввоенсовета Царицынского фронта, ввёл в состав штаба означенного фронта неведомо откуда появившегося пленного офицера царской службы.

За это самочинное действие он, как член Реввоенсовета Царицынского фронта, и был вызван в Москву и получил выговор с предупреждением от Ленина.

Не берусь утверждать, но сдаётся мне, что вы, Николай Алексеевич, есть тот самый человек. Не вы ли были изображены третьим на одном из фотоснимков Сталина с Ворошиловым? Личность его не была установлена (фотография опубликована в каком-то журнале). Не вы ли офицер Сытин? На эту фамилию я обратила внимание случайно, читая биографический очерк Льва Никулина «Тухачевский», где сказано: «Сталин был отозван с Царицынского фронта из-за назначения беспартийного пленного специалиста Сытина».

Если моё предположение ошибочно, считаю своим долгом принести извинение советнику вождя, изображённому на обложке «Роман-газеты» безликим (без головы), рядом с сидящим Сталиным.

Возможно, что у читателя, ознакомившегося с моим диалогом с тайным советником вождя, возникнет вопрос: откуда брались сведения, касающиеся детства, юности и жизни вождя, ставшего главой Советского государства?

Как было отмечено, судьбе было угодно свести меня в юности со старым греком, где-то в 1937–1938 годах бежавшим из Гори.

Вторым моим просветителем был человек, относившийся ко мне как к дочери, — это старый большевик, соратник и близкий друг Серго Орджоникидзе — Саид Габиев.

И, наконец, третьим источником, из которого я почерпнула многое из того, что было сказано, — это моя работа в течение 35 лет в Кисловодском санатории «Десять лет Октября», подведомственном Управлению делами ЦК КПСС, начиная с 1949 года — от Сталина по 1986 год, то есть до Горбачёва.

Специфика работы лечащего врача способствует сближению с больными, тем более с приезжающими на лечение повторно. В особенности они становятся откровенными при перемещениях, понижениях в должности либо вовсе при освобождении от партийной работы.

Кому, как не лечащему врачу, да ещё давно знакомому, живущему в провинции, излить накопившееся на душе?

Несмотря на беспартийность, независимый характер, некоторую резкость и излишнюю прямоту, отношения с больными у меня всегда складывались дружеские, порождённые искренним вниманием и заботой, невзирая на занимаемую должность больного.

И если быть откровенной до конца, я никогда не испытывала и не испытываю сегодня чувства неприязни к основной массе партийных работников, хотя среди них был какой-то процент тех, кого сегодня называют партократами и обвиняют во всех грехах, к которым большинство из них не имело никакого отношения.

А прохвосты всегда были и есть вокруг нас, в гораздо большем количестве, чем в партийном аппарате.

За долгие годы работы в гуще авангардного отряда строителей нового общества я разделяла их на три категории, соответственно периодам со значительными переменами и историческими событиями.

Первый период: годы торжества сталинщины — рядовые партийные работники суровые, немногословные, замкнутые и подчёркнуто официальные со всеми окружающими. Представители высших инстанций имели нечто сходное с кардиналами иезуитских монастырей, окружённых, вернее, охраняемых бессловесными послушниками.

Ко второй категории можно отнести партийных работников времён от Хрущёва до Горбачёва. В этот период аппарат ЦК и партийные органы разных республик укомплектовывались людьми, прошедшими фронт, начиная от генералов и кончая боевыми офицерами, многие из которых после демобилизации обучались в Высшей партийной школе или Академии общественных наук.

Эта категория партийных работников в своём большинстве была наилучшей по всем человеческим, гражданским и партийным качествам, если так можно выразиться. Возможно, что на их сознание, души и сердца как-то повлияла невиданная по своей жестокости, тяжести и лишениям Отечественная война со зверствами фашистов.

Повторяю, большинство из них были люди простые, приветливые, скромные, отзывчивые и очень внимательные к простым смертным, начиная с сотрудников аппарата ЦК и кончая сотрудниками периферийных партийных организаций.

Конечно, где-то в самых верхах, возможно, были грешники. Но их прегрешения порождала не в меру старательная обслуга — своим раболепием, угодничеством и приторной лестью, сохранившимися со времён Сталина.

О них много было сказано в начале перестройки, говорят и теперь, после развала СССР, потому что деяния стоящего высоко оказываются на виду у всех, а то большее и худшее, творимое простыми смертными, теряется в гуще, копошащейся внизу.

И, наконец, к третьей категории, или разряду партийных работников, относится масса молодых, не пришедших, а прорвавшихся к власти с первых дней начатых Горбачёвым реформ в нашем государстве.

Именно из этих молодых да ранних, бескультурных и хамоватых за короткое время сложился конгломерат партократов.

Большинство из них, невежественные дилетанты, могли позволять себе поучать учёных, требуя при этом от подчинённых специалистов стоять перед ними по стойке «смирно» и, изобразив глупое выражение лица, повторять: «Бу сделано!» Эти последние молодые перевёртыши тоже повинны в распаде мозга страны, приведшем к развалу государства, относившегося к числу великих держав.

Реформы в стране с утверждением истинных свобод и демократических начал нужно было проводить не революционным, а эволюционным путём, позволяющим количественным накоплениям постепенно перейти в новое качество, говоря языком философов-марксистов. Но это между прочим.

И ещё один уникальный штрих к биографии вождя. Долгие годы ходили слухи, что генералиссимус имел двойника, да не одного, а четверых. Коба боялся покушения! Но кто они были, в каких случаях заменяли вождя — тщательно скрывалось.

Долгие годы все разговоры оставались в области догадок и легенд. И вдруг в Москве узнаю, что реальный двойник живёт в столице, народный артист СССР, мало того — мой земляк, из высокогорного аула Дагестана Кази-Кумух. Но ни родственникам, ни жене Феликс Дадаев ни разу не обмолвился о своей тайной и очень опасной роли.

Молчал, чтобы сохранить себе и им жизнь. О его существовании знали только несколько сотрудников спецслужб.

Артист в течение длительного времени снимался в кинохронике как… двойник Сталина. Делалось это, разумеется, с ведома самого Иосифа Виссарионовича.

Готовили Дадаева несколько месяцев, часами крутили киноплёнку, заставляя повторять мимику, копировать движения, запоминать интонации голоса.

Делали фотопробы, искали точное сходство.

Обладая удивительным внешним сходством с вождём, Дадаев читал доклады, подражая его голосу, и добился-таки абсолютного сходства в поведении и имитации голоса. Специально для него одежду не шили, двойник пользовался гардеробом вождя.

Берия лично участвовал в его подготовке и однажды Феликсу Гаджиевичу поручил отыграть «отлёт» главы государства в Тегеран на встречу тройки лидеров. Организовал два рейса — один отвлекающий. Дадаев в образе Сталина в назначенное время сел в автомобиль и вместе с охраной отправился на аэродром. Всё делалось для того, чтобы привлечь внимание иностранной разведки. А настоящий Сталин уже был в Тегеране.

Сразу после войны, стоя вместо Сталина на мавзолее, Дадаев принимал парад физкультурников. А все думали, что на трибуне стоит и приветливо машет рукой настоящий вождь. Тот парад отсняли на киноплёнку, его и в наши дни часто крутят по телевизору.

Под прицелом объективов кино- и фотокамер у двойника ни разу не дрогнул ни один мускул, его не выдал ни один неверный жест, не сдали нервы.

Позже ему стали доверять более сложные задания: читать за вождя доклады и даже общаться с разными делегациями. Риск был огромный, не меньше — страх у всех причастных к этим авантюрам.

«Дрожали все, — вспоминает Феликс Дадаев, — даже на самом высоком уровне чувствовалась непривычная дрожь. Что касается меня, то я был строжайше предупреждён сотрудниками органов госбезопасности, они меня инструктировали, вели личные беседы. Все «режиссёры» нажимали на мой гражданский долг. Главное, говорили они, постараться провести первую пробную встречу с членами правительства. Я должен больше молчать, быть как бы не в настроении. Но если вдруг доведётся что-то сказать, говорить коротко и, конечно, голосом Иосифа Виссарионовича. Кого запомнил? Власика, Хрусталёва, Соловьёва…»

Когда его представили Поскрёбышеву, то удивление и лёгкое замешательство сразу выдали его состояние.

А генерал Власик вообще оторопел, развёл руками и одобрительно покачал головой. Внимательно осмотрел двойника с ног до головы: от кителя до нависших на голенища брюк, обратил внимание на зубы (Сталин много курил, Дадаев — нет, поэтому ему желтили зубы), провёл ладонью по наклеенным седым вискам, даже всмотрелся в следы от оспы, вкрапленные в щёки.

Как всё прошло? На мой немой вопрос земляк ответил: «Твёрдым шагом я вышел навстречу к уже стоящей у дверей группе членов правительства. Все сразу подтянулись перед привычным, знакомым жестом поднятой руки. Шёл чуть впереди и по взгляду идущего сбоку Молотова понял: всё в порядке, никаких сомнений и подозрений. Парад прошёл успешно!»

Судьбы других двойников неизвестны. Да и выжили ли они в то кошмарное время?

Повторюсь: все эти рискованные спектакли ставили смелые режиссёры из всех страшнейших комитетов и были строжайше засекречены.

В заключение же остаётся просить прощения у тех, кого ненароком я задела в своей полемике с тайным советником вождя.

Классический диалог, как и спор с глазу на глаз, не обходится без проявления эмоций.

Также прошу извинить за неточные и, возможно, ошибочные высказывания, касающиеся политических, исторических, военных и прочих вопросов, учтя, что при недостаточности познаний я старалась быть объективной, а главное — не допускать выдумок и отсебятины.

Тема не исчерпана, кто-то, быть может, напишет лучше, убедительнее, обходя острые углы.