#img_21.jpeg

К выполнению задуманного шестеро друзей готовились почти месяц. Решили, что девочки проберутся в гимназию в последний день зимних каникул, шестого января.

Мальчики писали листовки, делали рисунки.

Собственно, рисовал один Николай. Митя подписывал под рисунками текст. Часть карикатур придумали сами ребята, а часть — девочки.

Они были разнообразны, эти ядовитые рисунки. Тут было и изображение крысы, лизавшей тарелку с надписью: «Софочка Горюнова» (придумала Люба). Была тут и кошка с человеческим лицом, с надписью «начальница», гнавшаяся за маленькой мышкой с двумя косичками (придумал Митя).

Валя внимательно посмотрел на этот последний рисунок.

— Дописать малость надо, — сказал он.

— Чего дописать-то? — спросил Коля, не поднимая головы от очередного рисунка.

— Стихи. Вот слушайте:

— Здорово! — восхитился Митя.

— Это ты правильно написал, — похвалил приятеля Коля.

Написали и несколько листовок. В них ребята призывали гимназисток бороться против самодурства учителей, высмеивали таких, как Крыса, Каланча, говорили, что нужно слушаться только хороших учителей, вроде естественницы Марии Петровны и историка Алексея Михайловича.

Все листовки кончались призывом:

«Девочки, объединяйтесь! Защищайте свои права!»

Листовки и карикатуры передавали девочкам на катке. Подруги тоже не теряли времени даром. Им нужно было сделать слепок ключа. Все ключи были у швейцара — старого солдата Агапыча, такого сурового на вид, что девочки не знали, как к нему подступиться. Однако способ был найден.

Однажды подруги принесли в школу осьмушку табаку, купленную в лавочке по дороге. Вбежав в школу, они не стали даже снимать пальто, а Вера подошла к Агапычу. Тот, как всегда, стоял у дверей, посматривая на большие часы, — не пора ли звонить.

— Послушайте, — вполголоса обратилась к нему Вера. — Можно вас на минуточку, на одну только минуточку?

Агапыч посмотрел на лукавое, улыбающееся лицо девочки, крякнул, расправил пышные усы с подусниками и пробасил:

— Говорите, барышня, слушаю.

— Нет, нам по секрету, — и она отошла к подругам.

Старик не то поворчал, не то покряхтел и нехотя отошел от дверей.

— Мы сейчас по улице шли и вот нашли это, — проговорила Вера, вынимая осьмушку.

— А нам не надо, понимаете, совсем не надо, — помогла подруге Фатьма.

— Вот вы и возьмите, пожалуйста, — попросила Люба.

— Да зря вы, барышни, ей-богу, зря, — нерешительно протянул он, растроганный не столько подарком, сколько заботой этих симпатичных девочек.

— Берите, берите, пожалуйста! — и Вера положила табак в его большую загрубевшую руку.

— Вы знаете, Агапыч, — сказала Люба, — а завтра я вам еще трубку принесу, ей-богу. У меня есть совсем новая трубка. Правда, правда! У папы их много, а из этой он не курил и не будет курить. Она у меня в детской и лежит, я поменьше была, все в пушку играла. — Девочки засмеялись.

Осьмушка табаку и обещанная трубка сделали свое дело: растроганный старик, провожая девочек после уроков домой, открыл дверь и посмотрел на них такими добрыми глазами, что подругам на секунду стало даже совестно: ведь он не догадывается, чем вызвано это неожиданное к нему внимание. Но они отогнали раздумье. Так требовало дело.

Наутро Агапыч получил хорошую трубку с костяным мундштуком. Его расположение было завоевано окончательно. Теперь предстояло главное. Перед концом большой перемены, минуты за две до звонка, Вера, вскочив на подоконник, стала в форточку вытряхивать салфетку, в которой она принесла завтрак. И вдруг салфетка вырвалась из рук растерявшейся девочки и упала на снег, шагах в десяти от окна. Вера и Люба кинулись на первый этаж. Они подбежали к швейцару.

— Агапыч, голубчик, откройте нам запасной выход, — наперебой стали они просить старика. — Салфетка упала за окно, я в форточку крошки высыпала, — проговорила Вера и посмотрела на часы, — время самое подходящее, сейчас пора звонок давать.

— Сейчас, сейчас, барышня, — засуетился старик, желая услужить этим славным девочкам. Он взглянул на часы, схватил колокольчик. — Погодите, ужо, вот позвоню, барышни, и через пять минут пойдем.

— Ой, поднимет кто-нибудь! — с притворным испугом воскликнула Вера. — И нам тоже на урок.

— А мы сами, — предложила Люба, будто осененная счастливой мыслью. — Вы дайте ключик, и мы мигом сбегаем.

— Снег там, холодно. Я сам схожу.

— Да ничего, мы быстро.

— Звоните, звоните! — воскликнула Люба. — Пора ведь!

Старик растерянно взглянул на часы, быстро подал девочкам большой ключ и затряс переливчато зазвеневшим колокольчиком. — Да закрыть не забудьте! — только и успел он крикнуть умчавшимся девочкам.

Через минуту, когда старик только что кончил звонить и пошел им навстречу, девочки вбежали, размахивая салфеткой. Они вернули старику ключ. Он больше им был не нужен. Сделано два четких восковых слепка.

В воскресенье на катке девочки получили очередную партию самодельных листовок, а мальчики — слепки ключа. Через неделю им вручили сделанный Валей ключ. Оставалось проверить — подходит ли он. Труды не пропали даром. Ключ подходил.

Вечером 6 января Вера и Люба прибежали в Пушкинский сквер, недалеко от гимназии. Фатьма уже дожидалась их. У всех в муфтах были листовки. Когда еще больше стемнело, они направились на Большую улицу к гимназии…

Вот и знакомый забор. Теперь надо, не спеша, осмотреться. Прошлись по улице. Никого. Прошлись еще раз. Оглянулись. Маленькая калитка открыта. И вот они во дворе.

Девочки замерли. Им показалось, что у противоположного забора кто-то стоит. Они вглядываются. Тень определенно шевелится. Пропали! Бежать! Выручила хладнокровная Люба.

— Это тень от дерева, — прошептала она. — Приглядитесь. — Успокоившись, девочки пошли, слегка согнувшись, вдоль забора. Вот и нужная дверь. Теперь самое рискованное: пробежать как можно быстрее освещенное уличным фонарем место. Девочки приготовились.

— Бежим! — и Люба бросилась вперед, а за ней, пригнувшись, так же быстро одна за другой проскочили светлое пятно Фатьма и Вера… Ключ легко повернулся в скважине, и они вошли в здание.

Перед ними лежал длинный высокий коридор, величественный и жуткий в этот час вечерней тишины.

Люба кивнула головой: это означало «идем». Они тронулись крадучись вдоль стены, стараясь ступать на носки и сдерживая дыхание.

Вот и лестница. Все так же осторожно, друг за другом стали они подниматься по мягкой дорожке.

Люба шла первой. Она поднялась на площадку и вдруг резко остановилась, оторопев. У противоположной стены в темноте стояла и смотрела на нее девочка, лица которой рассмотреть было нельзя. У Любы похолодели руки и ноги. Выглянув из-за спины подруги перепугались и Вера с Фатьмой. Напротив них стояли три девочки.

«Бежать, бежать!» — мелькнула мысль. Вера отпрянула. И, о ужас! То же сделала и девочка напротив.

— Ззз-ер-ккаллло, — прошептала Вера, заикаясь от непрошедшего волнения. — Понимаете, девочки, зеркало, — еще раз прошептала она и шагнула вперед. И тогда девочки окончательно увидели, что это действительно их отражение в большом, стоявшем на площадке лестницы, зеркале, про которое они совсем забыли.

Это происшествие немного развеселило их, уменьшило чувство страха.

Вот и классы. Половинки дверей, как обычно, открыты. Тихо вошли девочки в классные комнаты, бесшумно разложили в парты листовки. Осторожно, знакомой дорогой двинулись назад.

И только благополучно выйдя из калитки, они вдруг почувствовали, как устали, какой опасности подвергали себя.

— Уф, хорошо! — проговорила Вера, шагая по улице и глубоко вдыхая морозный воздух.

— Гора с плеч! — сказала Фатьма.

— Скорее, скорее домой! Хватиться нас могут, — заторопила подруг Люба.

* * *

7 января девочки шли в гимназию со смешанным чувством любопытства и страха. Прибежали они все трое вместе, пораньше.

Агапыч удивился.

— Что так спозаранку, барышни?

— Соскучились, — ответили девочки на ходу, приветливо улыбнувшись старику.

Они хотели видеть все, что произойдет в гимназии. Все, от начала до конца, и шли по коридорам не спеша, то и дело останавливаясь у больших окон.

Ждать пришлось недолго. Вот из дверей четвертого класса выскочила гимназистка. Она размахивала бумажкой.

— Девочки, девочки, — крикнула она стоявшей в коридоре группе своих подруг, — смотрите, в парте… картинка про начальницу.

— Где, где? — группа бросилась в класс, и через минуту из открытых дверей послышались удивленные голоса:

— А у меня-то, у меня-то… смотрите!

В классе хлопали крышки парт.

Подобная сцена повторилась и в другом конце коридора.

Шум, крик, стук крышек нарастали. Из учительской выглянула помощница классной наставницы. Ее еще розовое с морозу лицо было недовольно.

— Что за шум? — крикнула она.

— Девочки, девочки, смотрите, смотрите, — раздался крик и в классе, где учились Фатьма, Вера и Люба. Это Зина Коробова нашла у себя в парте листовку.

— Мария Николаевна, Мария Николаевна! — закричала она минуту спустя и со всех ног бросилась в учительскую.

— Ябеда побежала, — шепнула Вера, и почему-то ей сейчас стало по-настоящему страшно. — А что, как узнают? — шепнула она Любе.

А в коридоре творилось что-то невообразимое Мария Николаевна, Крыса, Каланча, Агапыч бегали от класса к классу, выхватывали у девочек из рук листовки. Гимназистки кричали, смеялись, кто-то перепуганно плакал, а в конце коридора несколько голосов распевали:

По коридору из своей квартиры, которая находилась на третьем этаже, забыв обычную чопорность, бежала начальница гимназии. Ее лицо было красно от гнева, волосы растрепались. В руке она комкала несколько листовок, очевидно, принесенных ей кем-нибудь из классных дам.

Затрещал звонок, поданный раньше времени. С шумом и смехом девочки повалили в классы. За ними торопливо пошагали классные дамы.

— Девочки, девочки, — слышалось из классов. — Не берите в руки эту гадость! Мы соберем, соберем. — И классные дамы бегали вдоль рядов, вынимая из парт двумя пальчиками, с брезгливыми минами, злополучные листовки.

Вечером девочки с ребятами встретились в Пушкинском сквере. Они подробно рассказали обо всем.

Ребята задумались. Не очень ли они увлеклись?

— Наверно, в полицию заявят, — высказала догадку Фатьма.

— А если сторож догадается, зачем мы ключ брали? — спросила с испугом Вера.

— Да, уж если полиция возьмется, она дознается, — безнадежно махнув рукой, решил Митя.

Ребята замолчали и весь вечер об этом не сказали больше ни слова, но на душе у всех было тяжело. И только по дороге домой Митя произнес:

— А помнишь, Валька, мы хотели с тобой в полицию попасть? Вот, пожалуй, и угодим.

Дня два крепились ребятишки, ежеминутно ожидая, что за ними придет полиция, и, наконец, не выдержали, рассказали обо всем Даниле. Парень только головой сокрушенно покачал.

— Эх, вы, горе-мстители! Говорил я вам, чтобы без моего ведома ничего не делали. Ну трудно ли было посоветоваться? Теперь, если оплошность какую допустили, неприятности будут.

— Какую оплошность? — спросил Митя.

— Может, где на тетрадном листе, на обороте какая фамилия была написана или еще что. Жандармы, конечно, крепко возьмутся за это дело. Да и на девочек подозрение может пасть. Исключат с волчьими билетами. Начальница, ясно, это дело так не оставит.

— Ну, да не вешайте носов! — решил все же успокоить ребят Данила, видя, что те не на шутку перетрусили. — Может, ничего и не будет. Вообще-то нынче жандармам не до вас: работенка поважнее есть. А вам наука. Запомните раз и навсегда: если хотите быть настоящими помощниками, исполняйте только то, что поручит вам организация, и еще раз повторяю, никогда, ничего не делайте самовольно.

— Да ты нам с осени ничего не поручал.

— Потерпите, ребятки, немного, — парень улыбнулся, — работа будет — держись только!

Данила не ошибся, когда говорил, что начальница гимназии так этого дела не оставит. Крыса в разговоре с начальницей высказала подозрение, не замешана ли в этом деле Вера Кочина? Свое подозрение она подкрепила еще и тем, что отец Кочиной умер в ссылке, — возможно, и мать была из неблагонадежных. О происшествии был извещен жандармский ротмистр Барткович. Он дал распоряжение установить наблюдение за гимназией, не встречаются ли гимназистки с кем из подозрительных. Ознакомление с листовками позволило жандармам прийти к выводу, что листовки написаны школьным почерком и что в этой истории была больше всех заинтересована гимназистка Кочина или ее подруги. Впрочем, могло быть и не так, кто-то просто решил использовать этот случай, чтобы раздуть скандал политического характера, и привлек к писанию листовок двух учеников, поскольку все листовки были написаны двумя почерками, определенно принадлежащими мальчикам.

Одиннадцатого января вечером должен был собраться педагогический совет, на котором надо было решить, какие принять меры.

Начальница гимназии не без основания считала ученицу Кочину если не прямой, то косвенной виновницей, а этого было достаточно, чтобы над головой Веры собралась гроза. Девочку ожидало самое страшное: исключение из гимназии без права поступления в другое учебное заведение, то, что Данила назвал «волчьим билетом».

Но гроза не разразилась. Педагогический совет не собрался, и ротмистр Барткович забыл про слежку за гимназией: он вынужден был послать своих агентов на другую работу.

Над страной пронесся первый шквал надвигающейся революции.

#img_22.jpeg