#img_27.jpeg

С наступлением летних каникул для поселковых мальчишек началось горячее время. Занятия в школе кончились, и ребята опять разделились на два враждующих лагеря. Колупаевцы и никольцы дрались теперь каждое воскресение. И только трое приятелей — Валя, Митя и Николай — впервые в этом году ни разу не участвовали в драках и даже с ребятами не играли.

До того ли было? Начинала осуществляться самая заветная мечта. У них появилось оружие. Да, да у Валентина Кошельникова, Дмитрия Губанова, по кличке Механик, и Николая Осипова появилось настоящее оружие. Тут были «бульдоги», и «смиты», и «велодоги».

Правда, оружие это ненадолго оставалось в руках ребят.

Теперь чуть не каждый день они получали то один, то два револьвера. Все это было старое, испорченное оружие, неизвестно откуда добытое и требовавшее тщательного ремонта. Вот ребятишки и таскали его в Заручейный поселок к веселому хромому кузнецу Никанору.

Какое это счастье — идти и нести за поясом под рубашкой настоящий револьвер. Правда, он испорченный, не стреляет, но зато как это здорово — чувствовать прикосновение холодной стали. Одно огорчало приятелей: нельзя было похвастаться перед ребятами. Вытащить бы из-под рубахи, хотя и неисправный, «смит». Вот бы онемели от восторга поселковые ребятишки. А если бы еще иметь исправные! — Пальнуть бы во время драки с колупаевцами, хотя бы и холостыми.

Однажды Степан сказал приятелям:

— Бегите к кузнецу и возьмите три починенных револьвера.

Вот когда припустили ребята! Ног под собой не чувствовали от счастья! Ведь сегодня они понесут исправные, готовые к бою револьверы.

Дед Никанор дал им три исправных «смита».

— Ну, марш! — сказал он, сердито шевеля лохматыми бровями, из-под которых смотрели на ребят ласковые, улыбающиеся глаза. — Да, чур, смотреть в оба, чтоб не нарваться на иродов! Дело-то не шуточное. А это в карманы положите, да смотрите, чтоб ни одного не обронить! — И он дал каждому по десятку патронов.

Ребята засунули под рубашку револьверы, рассыпали патроны по карманам и отправились. Теперь они не бежали, наоборот, шагали медленно, степенно. К чему торопиться? Прибежишь к Степану — оружие отдавать надо. До темноты долго, еще часа четыре.

— Айда через кладбище, — предложил Николай. — Ближе, пожалуй.

И хотя торопиться было некуда и дорога через кладбище не короче, ребята согласились. Очень всем троим хотелось поближе рассмотреть исправные револьверы, а на улице этого не сделаешь.

На кладбище было тихо. Березы стояли одетые сережками и точно купались в лучах майского солнца. Ребята присели на одну из могил. Не сговариваясь, сразу все трое вытащили револьверы. Даже сердце забилось чаще, когда они почувствовали в ладонях шершавые рукоятки «смитов».

Валентин вытащил из кармана патроны.

— Вот как это делается, — сказал он, переломил револьвер, заложил патроны в барабан и поставил его на место. Потом он встал в позу заправского стрелка: отставил правую ногу немного в сторону, левую руку заложил за спину, а правую с револьвером вытянул вперед на уровень прищуренного глаза.

Приятели, конечно, не отстали. Мигом зарядив свои револьверы, они тоже стали целиться в стволы берез.

— Видали, — крикнул Валентин, не оборачиваясь. — Учитесь у меня. Целиться надо так… — Он увлекся, нажал гашетку, и вдруг — бах! — прокатился по кладбищу выстрел.

— Валька, сдурел! — крикнул Механик, но сейчас же и сам нажал гашетку.

— Ах, вы так! — И Николай, чтобы не остаться в долгу, тоже спустил курок. Выстрелы оглушили и напугали ребят. Они растерянно поглядели друг на друга.

— Услышат! — почему-то шепотом сказал Николай.

— Бежим! — крикнул Механик. И все, сунув револьверы под рубашки, кинулись со всех ног бежать. Выскочив с кладбища, они увидели, как от тюрьмы по дороге пылило трое верховых. Приятели свернули с дороги и, юркнув в кусты, отсиживались там часа два и, только убедившись, что их никто не ищет, выскочили из своего убежища и побежали к Степану.

Степан стал рассматривать принесенное оружие, а мальчики стояли ни живы, ни мертвы.

— Кто?!

Все трое молчали, потупившись.

— Кто, спрашиваю, а?

— Я! — Валентин шагнул вперед. — Это я первый начал. Попробовать захотелось. Никогда в жизни не стрелял.

— Мы тоже только попробовали, — в один голос сказали Митя и Коля.

— Попробовали, попробовали! Да знаете ли вы, что нам каждый патрон на вес золота? А вы вон сколько добра на ветер перевели. Где пробовали! В городе?

— На кладбище… — пробурчал Валентин, красный от смущения.

— А если бы задержали вас, тогда как? Вы когда-нибудь подведете организацию. — Он помолчал. — За эту вашу недисциплинированность вы никогда больше не будете переносить оружие.

Ребят как громом поразило. Этого они никак не ожидали.

— Мы собирались вам дать еще одно серьезное поручение, но теперь не придется, а жаль: вы бы могли его хорошо выполнить. Но озорников, которые каждое серьезное дело могут в игру обратить, мы не можем послать на такое дело.

Ребята не выдержали.

— Степан, честное слово, ей-богу, больше никогда не будем, — в один голос закричали они. — Мы это только один раз.

— Один-единственный, — проговорил Валя, чуть не плача. — Если бы не я первый, они бы ничего…

— Посмотрим… — неопределенно сказал Степан. — Скоро настанет время, и у вас, может, будет работа, но на оружие не рассчитывайте.

…Дней пять ребята не знали, куда девать себя. Они потеряли покой, никак не могли примириться с тем, что по глупости лишились доверия. Вечерами они сидели на крылечке у Кошельниковых или без дела слонялись по улице. Состояние было подавленное: ни играть, ни разговаривать не хотелось.

Особенно скучали Николай и Дмитрий. У Валентина было меньше свободного времени, но и для него вечера были тягостными, пустыми.

А давно ли, кажется, всего только с год тому назад, каждый свободный час был заполнен играми, озорными развлечениями. Вот и сейчас в прозрачной тишине майского вечера, далеко за огородами, звенят ребячьи голоса — идет игра в сыщики-разбойники. Но трем приятелям не до того. Ну разве будет Валентин с увлечением прятаться от какого-нибудь Степки-сыщика, когда он удирал от настоящего шпика с нелегальной литературой. Интересно ли Дмитрию Губанову изображать арестованного, когда он пережил настоящий обыск и сумел перехитрить самого полицейского пристава. Какое удовольствие сидеть в старой бане и воображать, что это тюрьма, когда они постоянно носят туда передачу. Нет, ребячьи игры их теперь не волновали. Скучно… скучно… скучно.

Ребята до сих пор бегали в тюрьму, но передачи теперь были неинтересные.

— Почему, Степан, ты ничего теперь не передаешь Даниле, ни записок ни… — спросил однажды Валентин своего старшего друга.

Степан улыбнулся.

— Данила получил все, что надо. А зря не стоит гусей дразнить.

Вынужденное безделье томило ребят. Они решили что-нибудь придумать. Но почему-то ничего интересного не приходило в голову даже изобретательному Механику. Да и что придумаешь? Можно, конечно, устроить какую-нибудь пакость станционному жандарму, да что толку! Снова драться с колупаевцами ребят тоже не тянуло.

Степан, очевидно, понял состояние ребят. Он видел: Валентин избегает его, ходит все время хмурый, недовольный, да и работает не так, как прежде.

— Валька, — сказал однажды Степан, — не удирай раньше меня. С работы пойдем вместе.

— Ну, говори, что задумали! — сразу начал Степан, когда они отошли от депо и поблизости никого не было.

— Ничего! — пробурчал мальчик.

— Да брось ты дуться-то! Надо привыкать ответ держать. В партии будешь, там не так, брат, влетит, если заслужишь. Большевики не должны падать духом. — Он оглянулся. — Сядем, товарищ Кошельников, — тихо и серьезно произнес он, спускаясь с насыпи и усаживаясь на траве.

Мальчик недоуменно взглянул на него: что он смеется, товарищем называет? Но Степан не смеялся.

— Ну, так вот, слушай, товарищ Кошельников. Ругал я вас потому, что считаю хорошими ребятами, надежными, смелыми. По-моему, вы уже отыгрались, взрослыми стали. Из вас могут настоящие большевики вырасти.

У Валентина даже дыхание перехватило.

Степан еще раз оглянулся и прислушался. Стояла чуткая вечерняя тишина. В такие минуты каждый звук за версту слышится.

— Победы добиться, всего себя надо отдать, — продолжал Антипов негромко. — Большевик себе не принадлежит. Его жизнь — служение народу, партии, поручения которой он обязан выполнять безоговорочно. Ясно?

— Ясно, — почти шепотом отозвался Валентин.

— Любого из нас в любую минуту может ждать тюрьма, каторга, и каждый пойдет на все, лишь бы дело общее победило. Большевик не может сказать, получив задания: «не хочу, не могу». Да, брат, железная у нас дисциплина. А иначе нельзя…

Он помолчал.

— Первое время у нас в организации разные люди были. Иные только числились в партии, а для революции палец о палец не ударяли. Как до серьезного доходило, такой — голову под крыло. Ему бы все по-мирному, по-тихому, забастовки, чтоб без политических требований, с восстанием бы пообождать. Такие в силу рабочего класса не верили. С этим покончено. Большевики от таких отмежевались раз и навсегда, те в меньшевиках теперь… Понял?

— А то нет!

— Оружие видел?

Валентин покраснел.

— Ладно, про то забудем. Так вот, дружину боевую укреплять будем.

— Нас в дружину? — Мальчик даже привстал.

— Ну и порох! — Степан засмеялся. — Какой же ты дружинник? Да ты не обижайся, я ведь тебе все, как взрослому рассказал. И рассказал для того, чтобы ты понял и дружкам своим разъяснил, что помощь большевикам — не игра, а работа и не легкая, опасная. Она осторожности и серьезности требует.

— А мы разве не понимаем: помогали ведь!

— То еще цветочки были, а ягодки впереди.

Они помолчали немного, и Степан спросил:

— А как ты думаешь: Дмитрий Губанов на серьезное дело может?

— Митька-то! Ну, как же! Вон, когда Данилу арестовали, он что устроил? Листовку за сараем выбросил, так прикинулся, хитрущий он парень.

— Так. А Николай Осипов?

— Этот деловой. Самый смелый в поселке. Могила, в жизнь не проболтается.

— А как же у вас всякое там получалось?

Валя помолчал, потом решительно тряхнул головой:

— Так это все больше я. С листовками первый раз — я, в гимназии — я, да и с оружием — я! Но только, честное слово, никогда этого не будет. Поверь, товарищ Антипов.

Степан пристально посмотрел мальчику в глаза.

— Руку, товарищ Кошельников.

Валентин горячо пожал сильную, загрубевшую от работы руку слесаря.

— Ну, а девочкам доверять можно?

— А то как же! Они любое задание выполнят. Потом, знаешь, что я тебе скажу, — он опять зашептал, — у Веры Кочиной отец в ссылке умер, революционер он был. Раз я у них одного незнакомого видел, такой большеволосый, с бородой. Вера по секрету говорила — скрывается, бежал.

— Да, про Верину маму я лучше тебя знаю. Кто, кто, а уж Нина Александровна Кочина нам известна. Она, правда, не большевичка, но немало услуг организации оказала. Да и этому, как ты говоришь, большеволосому мы тоже помогли за границу уехать. Но я спрашиваю не про Нину Александровну, а про девочку.

— Ни-ни, и не сомневайся! Вроде нас. Нет, даже лучше.

— Вот то-то, разве, что лучше, — засмеялся Степан. — Ты вот что, расскажи своим орлам обо всем, посоветуйтесь и, если на настоящее дело решитесь, приходите ко мне… Получите уже задания посерьезней. Но, запомни, и ребят предупреди — никаких фортелей! От тех, кто дисциплину нарушает, да еще потом и сердится, пользы нам никакой, и мы их исключаем из организации. Понял, товарищ Валентин? — и Степан, сорвав с головы мальчика картуз, взъерошил его густые каштановые волосы.

— Все ясно! — крикнул Валентин и, сорвавшись с места, помчался, ног под собой не чуя. Он спешил к друзьям.

Ребята даже не сразу поверили Валентину.

— Вот это здорово, коли не брешешь! — воскликнул Механик.

— Да, это, брат, дело настоящее, — поддержал приятеля Николай. — Только, если набрехал, Валька, — берегись!

— Берегись, берегись, неужели я буду… дело-то серьезное. Это вам не игра!

Ребята насилу дождались следующего вечера и, встретив Валентина и Степана у ворот депо, пошли вместе с ними. Степан, как взрослым, рассказал им подробно о дружине и о предстоящей забастовке, а возможно даже о вооруженном восстании. Доверие заставило ребят подтянуться, и они внимательно выслушали новое задание — отнести часть прокламаций на архиповскую мельницу и в чаеразвесочную. Ребят там уже знали многие революционно настроенные рабочие и поэтому поручение было выполнено быстро и без всяких происшествий.

Вскоре Степан наказал Валентину, чтобы все шестеро в воскресенье, под вечер, пришли на берег Миасса к рощице, верстах в трех от моста. Валентин знал это место. Они как-то ходили туда со Степаном. Оно было за чертой города. Река здесь протекала по пустырю, вдали от дорог.

— Девочки пусть оденутся попроще. И чтобы у всех удочки были. Это ты обеспечишь!

Ребята не заставили себя ждать. Когда Антипов пришел в назначенное место, мальчики сидели у воды, внимательно наблюдали за поплавками, а девочки возились с уловом, готовя рыбацкую уху, варить которую научил их всезнающий Механик.

Подсев к ребятам, Степан тоже закинул удочку. Уха сварилась. Дмитрий, Валентин и Николай быстро осмотрели окрестности, и только тогда все уселись вокруг котелка с ухой и вынули ложки.

— Дело на этот раз, друзья, особенно серьезное. — Степан помолчал. — Даже опасное. Надо быть отважным и очень осторожным. Ничем себя нельзя выдать. Если провалитесь, ни вам, ни нам несдобровать. Но и лучше вас никто не сделает. Подумайте, и, если не чувствуете, что справитесь, или робеете, не стесняйтесь, откажитесь. — И он объяснил, в чем дело. Нужно было перенести оболочки баббитовых бомб из поселка в город, там их будут начинять взрывчаткой.

— Мальчик, идущий с девочкой, да еще с гимназисткой, не вызовет подозрения, — продолжал Антипов. — Носить будете по очереди, то одна пара, то другая, то третья — тоже не так подозрительно.

Никто из ребят, конечно, не отказался. Они разбились на пары: Валя был с Верой, Николай с Любой, а Митя с Фатьмой.

Дело шло на лад. Ребята брали на квартире у одного старого литейщика оболочки из баббита, величиной чуть больше утиного яйца, укладывали их в корзину, накрывали тряпкой, а затем доверху наполняли корзину овощами. Шагать было не близко, но за разговорами незаметно доходили до небольшого домика на Азиатской улице. Там встречали их курчавый, белозубый, похожий на цыгана, студент и реалист-старшеклассник.

— А, пирожное принесли! Замечательно, замечательно, покушаем, — каждый раз одинаковой шуткой встречал их студент.

Работа подходила к концу. Степан говорил, что еще раза два всего и сходить-то придется. На этот раз Николай взял ношу потяжелее, и они с Любой направились окольными путями к знакомой квартире.

Ребята никогда не ходили одной и той же дорогой, Николай решил пройти по глухой Оренбургской улице.

Вот и нужный двор близко. В это время из-за угла показалось трое ребятишек. Один из них, проходя мимо, слегка толкнул Николая плечом. Тому бы пройти мимо, но он, забыв про корзину, ловким движением левой руки столкнул мальчишку с тротуара.

— Ах, ты пихаться! — в один голос воскликнули все трое задир.

— А вы?

— Дай ему, Васька! — крикнул парнишка постарше.

Васька размахнулся и ударил Николая в плечо.

— Возьми корзинку! — крикнул тот Любе.

Завязалась неравная драка. Николай дрался ловко, но против троих ему приходилось туго. Люба не знала, что делать, она бегала около дерущихся и кричала со слезами в голосе:

— Ребята, мальчики, бросьте! Коля, бежим! — Наконец она не выдержала и своим маленьким кулачком ударила по спине одного из ребятишек и сейчас же, испугавшись, бросилась бежать.

— Кешка, догони девчонку! — крикнул старший мальчик, очевидно, коновод, — мы им обоим всыплем.

Средний из ребятишек кинулся за Любой.

Николай испугался не на шутку за Любу и того, что мальчишка может вырвать корзинку, уронить ее… Он оттолкнул обоих драчунов и бросился следом за Кешкой, который преследовал девочку.

Это была странная картина. По улице бежала перепуганная девочка, изнемогая под тяжестью корзины. Ее догонял белобрысый парнишка, за ним бежал Николай, и дальше опять погоня — двое разъяренных задир.

Люба чувствовала, что вот-вот упадет. Корзина, казалось, притягивала ее к земле. Ноги подкашивались, во рту пересохло, под ложечкой так кололо, что девочка не могла дышать. Вот она завернула за угол. Преследователь был близко, она отчетливо слышала не только топот, но и его свистящее дыхание.

Неожиданно Люба бросилась наискосок, через улицу и подбежала к стоящему на перекрестке городовому.

Кешка остановился буквально в нескольких шагах.

— Он… он… — проговорила девочка, задыхаясь, — он… дерется!

Тогда преследователь круто повернул и столкнулся с Николаем. Тот успел крепко ткнуть врага в подбородок и подлетел к Любе.

— Ты драться? — пробасил городовой и схватил Николая за шиворот.

— Я? — изумился мальчик. — Да я…

— Нет, он мой… мы шли с ним. За ним тоже бежали…

— А, — протянул городовой. — Их уж и след простыл, идите себе спокойно.

— Они за углом… — не могла успокоиться Люба.

— Я провожу вас, — сказал городовой. Николай взял корзинку и двинулся поспешно вперед. За ним пошла Люба, а следом степенно зашагал бравый городовой.

Люба совсем избавилась от испуга, а Николай только сейчас по-настоящему стал бояться. Шутка ли, а ну, как городовому придет на ум узнать, что в корзине? Ведь видно, что она тяжелая. Тут и попасться можно. Хотя бы отстал городовой. Николай прибавил шагу. Люба поняла его.

— Спасибо, господин городовой, — сказала она. — Мы теперь сами дойдем.

— Ну, шагайте!

На всякий случай Николай и Люба сделали большой круг, пробродили около часу и только тогда прошли на квартиру к веселому студенту.

Вскоре задание было выполнено. Ребятам, правда, хотелось носить и заряженные бомбы, но Степан не разрешил. И начиненные оболочки возвращались по другой цепочке.

* * *

В депо шла обычная, на первый взгляд, работа. Но Валентин уже давно примечал, что назревают какие-то события. Вот и сегодня: он видел, как утром пришел из медницкого цеха рабочий, пошептался со Степаном, с Папуловым и еще несколькими слесарями. Лицо этого человека было мальчику знакомо. Он долго думал, где видел его и, наконец, вспомнил: в лесу, на маевке.

Потом два раза уходил Степан. Многие рабочие были заметно возбуждены. Это чувствовалось по отрывистым многозначительным фразам. Казалось, люди чего-то ждут. До обеда, однако, ничего не случилось, и Валя увлекся работой. Свое дело он любил и очень хотел скорее стать таким мастером, как Степан.

Обеденный перерыв только что кончился, и мальчик взялся было за молоток, как вдруг в депо влетел такой же, как он, двенадцатилетний ученик из товарновагонного цеха и, задыхаясь от бега, закричал громко и взволнованно:

— Идут наши! Сюда идут! Работу бросили!

Степан вскочил на паровозный скат.

— Товарищи, — крикнул он, — бастуем, кончай работу!

— Шабаш! Бастуем! Конец! — пронеслось по депо. Шум работы мгновенно стих. Степан, а за ним еще с десяток человек кинулись к паровозам. Валя вместе со всеми подбежал к пузатому локомотиву, только перед обедом зашедшему в депо. Седобородый, сухощавый старик-машинист сосредоточенно проверял регулятор и немало удивился, увидев около паровоза слесарей.

— Тимофеич, — крикнул Степан, — кончай работу, брат! Воронка твоего надо малость того, чтобы не ездил больше.

— Чего, чего? — не понял старик.

— Забастовка, Тимофеич! Приводи паровоз в негодность. Смотри, — он показал на стоящие рядом локомотивы. Машинисты спускали пары, сливали воду. Паровозы, точно понимая, что с ними делают, тяжело и продолжительно вздыхали.

Степан взялся за рычаги управления.

— Брось! — крикнул Тимофеич. — Уйди, говорю, не смеешь!

Антипов недоуменно остановился. Он не ожидал этого.

— Ишь, какой прыткий! — продолжал кричать Тимофеич. — Остановить?! Нет, брат, я на своем паровозе знаешь, сколько лет работаю? С Николаевской на нем сюда приехал, и никто его у меня не останавливал. Понимаешь ты это?

Степан даже плюнул с досады. Уже все локомотивы были потушены. Люди выходили из депо…

— Да ты послушай! — крикнул он.

— И слушать не хочу! Не хозяин ты моему паровозу. Сам справлюсь. А ты беги, вишь, народ тронулся, — и старик подошел к рычагам управления.

— Ну, милый, — обратился он к паровозу, точно к разумному существу, — отдыхать пока надо. Попорчу я тебя, брат, малость, чтоб не ездил ты. Ничего не попишешь. Нельзя, брат! Народ весь поднялся. Против мира не пойдешь. Так-то! Побудь, братец, инвалидом, а там посмотрим.

Степан и Валя бросились догонять ушедших. Толпа подходила к мастерским среднего ремонта. Впереди рабочих бежали ученики, Валентин догнал их и вместе с такими же, как он, орущими, свистящими парнишками, влетел в мастерские.

— Забастовка, забастовка! — кричали ребятишки. Рабочие бросали инструмент, спешили навстречу толпе. Впрочем, не все. Некоторые, особенно пожилые, продолжали работать. Тогда другие подбегали к ним, насильно отбирали инструмент, выкидывали из тисков заготовки и, подхватив под руки упиравшихся, вместе с ними вливались в толпу и двигались дальше.

Вот и центр всех мастерских — токарный цех. Валентин первый вбежал туда.

— Дяденька! — крикнул он пожилому рабочему, хватаясь за рукоятку и моментально переводя ремень на шкив холостого хода. — Дяденька, товарищ, шабаш, мы бастуем!

Ошарашенный рабочий хотел было выругаться, но в эту минуту в цех вошли рабочие.

— Забастовка! Забастовка! — Слово это, казалось, имело крылья. Оно летело над толпой, обгоняло ее. Оно проникало в сердце каждого. Почти разом замолчали станки и только тихонько, по-пчелиному, жужжала под потолком трансмиссия.

Цех за цехом останавливал работу. Оставалось одно машинное отделение.

Рядом с Валей бежал теперь худой, высокий, лет четырнадцати, вихрастый и корявый парнишка — ученик токаря.

— Телефон! — крикнул он. — Бери ножницы! — Валентин понял сразу: в конторе мастера Врублевского был телефон.

Ребята быстро отыскали ручные ножницы для резки железа и кинулись со всех ног к конторке. Валентин взобрался на спину нового товарища и мигом перерезал провода. Однако ребята опоздали. Только перед этим перепуганный Врублевский позвонил в жандармское отделение. Об этом сказал Степану рабочий, случайно оказавшийся в конторке. Следовало ожидать прибытия жандармов и, возможно, казаков.

— Товарищи, скорее к машинному!

В дверях машинного отделения толпу встретил широкоплечий чернобородый машинист.

— Стой! — крикнул он. — Не позволю останавливать машины.. Я не желаю бунтовать! И все машинное будет работать!

Толпа остановилась. Это было первое сопротивление. Степан понял, если машинисты не бросят работы, то и среди бастующих найдутся маловеры и трусы. Кой-кто сразу побежит к станкам. Уступать нельзя. Не долго думая, он, оттолкнув чернобородого, бросился к двигателю. Машинист кинулся было следом за Антипиным, но десятки рук крепко схватили его.

— Останавливай! — крикнул Степан молодому помощнику машиниста. — Чего стал, разиня? Против рабочего класса?!

— Мы-то? — Парень испуганно глянул на Степана. — Мы-то завсегда за, — и он быстро остановил машину.

Депо замерло окончательно. Забастовка началась.

— Валентин! — крикнул Степан, выйдя из машинного отделения и увидев Кошельникова. — Собери ребят да живо к вокзалу. Смотрите там в оба. Если полиция или жандармы, предупредите. Организуй!

— Ребята, за мной! — крикнул тот и для верности свистнул, что было силы. Сразу около него сгрудилось человек пятнадцать учеников.

— Побежим к вокзалу. Ты, — он сказал своему новому приятелю, высокому парню, — останься здесь. Десять человек я расставлю так, чтобы друг друга видели. Мы вперед побежим, смотреть будем. Если нагрянут, махнем да свистнем, а вы сигнал по цепочке передадите. Айда!

И веселая гурьба помчалась вприпрыжку, растягиваясь постепенно в цепочку. Связь получилась быстрой и надежной.

В мастерских начался митинг. На паровозные скаты, привезенные для обточки бандажей, положили доски. На эту самодельную трибуну поднялся пожилой рабочий — один из руководителей забастовки.

— Товарищи, — крикнул он. — Не сдаваться! Пока не уступят, работать не начнем.

— Правильно! Держись! Не отступай! Верно! — пронеслось над толпой.

— Дружно будем держаться — никто не страшен, — продолжал рабочий. — Только, товарищи, без дела казакам на нагайки не нарываться.

В это время толпа зашевелилась и раздалась, пропуская к трибуне маленького, полного, круглолицего начальника станции. За ним шагал Врублевский и кое-кто из администрации депо.

— Господа! — взобравшись на трибуну, начал начальник высоким, почти писклявым от напряжения голосом.

— Долой, долой! — пронеслось в толпе.

— Товарищи! — неожиданно выкрикнул перепуганный начальник станции.

— Брысь! Проваливай! Какие мы тебе товарищи?!

Какой-то молодой веселый рабочий вскочил на трибуну и подбежал к незадачливому оратору.

— Киренский волк тебе товарищ, ваше благородие! — Он дернул козырек форменной фуражки и нахлобучил ее начальнику станции почти на нос.

Толпа загоготала, заулюлюкала, засвистела.

Засвистели и замахали в это время и ребятишки, стоявшие в цепочке, а к трибуне подбежал рыжеволосый и восторженно крикнул:

— Казаки! Казаки едут!

— Товарищи, — загремел над притихшей толпой голос Степана. — Расходитесь по домам спокойно! Мы вполне успеем уйти. Не бежать.

Толпа не спеша повернулась и пошла, тут же начав распадаться на группы, группочки, пары — как обычно уходили с работы. Когда казаки прибыли к месту митинга, им ничего другого не оставалось, как повернуть восвояси. Вдали чернели фигуры удаляющихся рабочих.

Валя догнал Степана.

— Началось! Началось! — с сияющим лицом повторил мальчик. — Смотри-ка, смотри, — со смехом сказал он, показывая на базарную площадь.

Точно перепуганные куры, метались торговки и торговцы, они закрывали свои ларьки и лавчонки, складывали с лотков в тележки товар и торопливо уезжали.

«Забастовка, забастовка!» Это слово теперь носилось повсюду, радуя одних и пугая других. Им, казалось, был заполнен воздух. А кое-где звучало, как колокол, тяжелое и суровое слово «бунт». Его с ужасом произносили бородатые торговцы, истово крестясь при этом на маковки далекой церквушки.

Не заходя домой, Валентин побежал к приятелям.

— Забастовали мы, забастовали! — крикнул он с порога, бомбой влетая в избу Губановых.

Вот когда Валя оказался героем дня. Едва они с Механиком подошли к дому Осиповых, навстречу им выбежал Николай. Слушая сбивчивый рассказ Валентина, он чаще обычного проводил левой рукой по ежику рыжеватых волос. А вскоре приятелей окружила толпа ребятишек, среди которых не было только Степки Аршинника. Отец строго-настрого запретил ему знаться со смутьянами. И снова пришлось юному забастовщику рассказывать о событиях в депо и, конечно, о своей роли во всем. Ведь он собственноручно обрезал телефон в конторке мастера, сам остановил станок в токарном цехе и, наконец, не кому-нибудь, а ему было поручено охранять митинг. Это он догадался расставить ребят цепочкой.

Рассказ Валентина взбудоражил не только трех приятелей, но и всех Никольских ребятишек. И они гурьбой, во главе с неразлучной троицей, побежали к железнодорожным мастерским.

Вокзал и мастерские были оцеплены войсками. На станции стояла непривычная тишина, точно все здесь вымерло. Вдали на путях чернело несколько потушенных паровозов.

До позднего вечера крутились ребятишки около мастерских, не подходя, однако, близко к солдатам, и разбегались каждый раз, когда в их сторону направлялся казачий разъезд. Этих чубатых оренбуржцев ребята боялись, как огня.

А вечером приятели сбегали в город — поделиться новостями с девочками.

…На второй день в обед все шестеро были уже на площади недалеко от вокзала. Народу собралось множество. Толпа гудела взволнованно и возбужденно. Она напоминала реку в весенний паводок. Казалось, еще немного — и хлынет эта река, сметая все на своем пути. Как зайцы во время половодья жмутся на каком-нибудь островке, так жались небольшой кучкой представители управления дороги и несколько жандармских офицеров со щеголеватым полковником во главе.

А в стороне, сдерживая гривастых коней, стояла полусотня казаков. И это еще больше раздражало воинственно настроенную толпу. То тут, то там вспыхивало готовое прорваться наружу возмущение.

— У, черти, пугают!

— Не из пужливых!

Но вот шум стих. Из толпы вышли двое — Степан и Папулов. Они направились к группе офицеров и остановились шагах в пяти от полковника.

— Мы делегаты рабочих железнодорожных мастерских, — четко и раздельно проговорил Степан.

Полковник шагнул вперед.

— Излагайте ваши требования, господа, — чувствовалось, что полковник разозлен, но сдерживается.

Делегаты стали зачитывать требования. Точно камни в спокойную гладь пруда падали веские и суровые слова рабочих требований:

— Восьмичасовой рабочий день!

— Уплата мобилизационных денег!

— Вежливое отношение к рабочим!

— Увеличение жалования на двадцать пять процентов всем, без исключения, железнодорожникам!

— Признание выборных постоянных делегатов от рабочих!

И как по глади воды, кругами расходился по толпе гул одобрения после каждой прочитанной Степаном фразы.

Вера, Люба и Фатьма стояли в первых рядах. Черные глаза Фатьмы блестели, ее смуглое лицо было бледно. У Веры, наоборот, горели щеки, ветер растрепал ее белокурые волосы, она нервно теребила подол черного форменного передника. Люба казалась, как и всегда, спокойной. И только руки выдавали ее. Она, сама того не замечая, нервно накручивала на указательный палец распустившийся конец длинной каштановой косы, переброшенной на грудь.

Делегаты кончили чтение рабочих требований.

В толпе оживленно заговорили:

— Вот это по-нашему, по-рабочему.

— Восемь часов — и шабаш.

— Главное, чтоб мобилизационные деньги отдали, — горячился смазчик, — а то работай от темна до темна, а денег — шиш.

— Прибавки обязательно добиваться надо.

Над площадью стоял гул, напоминавший рокот далекого прибоя.

Офицеры начали перешептываться, посматривая на казаков. Молодой бравый казачий есаул глядел на полковника, готовый по первому знаку двинуть полусотню на толпу.

Делегаты заметили это.

— Мы вас предупреждаем, господин полковник, — сказал Степан спокойно, но так громко, что его услышал народ и казаки, — кровью вы нас не запугаете, и напрасно господин есаул коня горячит, этак и из седла вылететь можно.

В толпе вспыхнул смех. Полковник, очевидно, понял, что угрозами ничего не добьешься Он решил действовать уговорами. Отчеканивая слова, чтобы не выдать волнения, он стал говорить о том, что забастовка задерживает движение воинских эшелонов на Дальний Восток.

— Смотрите, господа, — с пафосом воскликнул он, делая широкий жест рукой, — сколько скопилось в вашем городе солдат. Их ждет фронт, их ждет победа! Эти доблестные защитники отечества рвутся на передовые позиции, где истекают кровью их братья, ваши братья! Рвутся и не могут уехать.

— А ты не рвешься? — прозвучал молодой озорной голос.

— Ваше высокоблагородие, — крикнул кто-то, — поезжай на фронт, мы тебе целый поезд подадим. — По толпе снова прокатился смех.

Полковник побагровел.

— Вас мутят студенты! — крикнул он, не будучи в силах сдержаться. — Они подстрекают, чтобы вы помогали нашим врагам японцам, они…

— Долой, долой! — загудела толпа. — Хватит петь! Мы знаем, кто наши враги! Нам японцы ни к чему. Вы сами япошкам не уступите, эвон казачье, как воронье слетелось. Дело говори, господин полковник! — гремела толпа, подавшись вперед и плотнее сжимая кольцо вокруг кучки администрации и офицеров. Есаул опять тронул горячую лошадь и даже положил руку на эфес шашки.

— Долой палачей, жандармов и казаков! — пронеслось над толпой. — Да здравствует революция!

Дмитрий, Николай и Валентин, не сговариваясь, засунули по два пальца в рот и пронзительно засвистели. Этот свист мгновенно поддержала молодежь и он, пронзительный, сопровождаемый улюлюканием и криками, оглушил полковника и его свиту.

Полковник поднял руку. Свист и шум постепенно стихли.

— Рабочие! — крикнул полковник. — Вы во власти черной агитации. Однако для блага нашего отечества мы постараемся прийти к соглашению, чтобы железная дорога могла снова работать бесперебойно. А вас попрошу сейчас разойтись. Ответ мы передадим делегатам.

— У нас еще одно требование, — сказал молчавший до сих пор Папулов, — пусть казаки уедут, тогда мы сможем разойтись спокойно. Мы не хотим, чтобы наши спины отведали нагаек.

Полковник подумал немного, затем, повернувшись, что-то сказал поручику. Тот козырнул, щелкнул каблуком и, пробравшись сквозь толпу, побежал, поддерживая шашку, к полусотне. Через несколько минут полусотня уже пылила вдали, а толпа стала расходиться.

#img_28.jpeg