– Год рождения?

– Тысяча девятьсот шестьдесят пятый.

– Место рождения?

– Советский Союз.

– Это понятно. Город какой?

– Город Нальчик. Кабардино-Балкарская автономная республика.

– Сколько лет проживаете в США?

– Скоро будет два года.

– Обращались ли за помощью к психиатрам или психотерапевтам раньше?

– Да, в Союзе.

– Сколько раз?

– Один раз.

– Вы принимали какие-либо препараты?

– Нет.

– Были ли вы когда-либо госпитализированы в связи с психическими или эмоциональными проблемами?

– Нет.

– Страдает ли кто-либо в вашей семье психическими заболеваниями?

– Нет.

– Какая проблема привела вас сейчас?

– Мне… трудно это объяснить…

– Ну объясните, как можете.

– Приступы боли… неожиданно… ни с того ни с сего. Это происходит со мной вдруг. В кинотеатре, например. Или вышла на улицу. Такая боль… Я даже не могу вам передать, что я чувствую… (Слезы.)

– Приступы боли… – повторяет доктор за мной, словно взвешивает каждое слово.

– Да.

– Без всякой видимой причины?…

– Да.

– Расскажите, как это было в последний раз.

– Это было вчера. Я вышла из дома, я была с ребенком, светило яркое солнышко, в воздухе совсем весна, птички щебечут… и вдруг скрутило меня так – хоть вешайся! Боль ведь бывает разная. Эта боль совершенно парализует, ее невозможно выдержать…

– Вы обратились к врачу, потому что вам плохо. Вы чувствуете, что не можете бороться с этим сами. Правильно я вас понимаю?

Вместо ответа – обильные слезы.

– Давайте вернемся ко вчерашнему дню. Было ли вчера что-нибудь, что могло послужить поводом для боли?

– В том-то и дело, что никакого повода!

– Вот так, ни с того ни с сего, вы выходите на улицу, и приступ боли настигает вас.

– Если бы была причина, то я бы знала, почему я так чувствую и не обращалась бы к врачу. А так… никакого другого объяснения не вижу, кроме того, что я тю-тю!

– Давайте сконцентрируемся с вами на вчерашнем случае. Подумайте хорошенько, может, все-таки повод был?

Пауза (думаю).

– Знаете, то, что мой дедушка смертельно болен или что я несчастлива с мужем, эти поводы со мной каждый день.

– Ваш дедушка смертельно болен? Вы несчастливы с мужем? Это разве не поводы?

– Мне плохо, но я научилась с этим жить и уже давно, да и вообще не плачу из-за этого. Если это поводы, то я должна плакать постоянно. Почему именно вчера? Именно в этот конкретный миг?

– Давайте вместе с вами проживем еще раз этот момент. Вот вы выходите из дома… Вспоминайте… Каждую деталь, каждый оттенок изменения вашего настроения, расскажите мне.

– Я открываю дверь подъезда, у меня в квартире все время сумерки, а тут на меня набросилось необъятное солнце, яркий свет! Я помню именно это ощущение контраста, осознания что ли, что за порогом дома так хорошо, светло, ярко, жизнь играет… (Слезы снова перебивают речь.)

– Вам от этого воспоминания опять больно?

Я закрываю лицо руками и несколько минут пытаюсь подавить набегающие слезы.

– Постарайтесь объяснить, что в этом моменте так больно вас задевает?

– Я не знаю. Был бы это серый день, дождь… хандру, вызванную этим, еще как-то можно понять, хотя и это ненормально – так плакать, оттого что дождь… а уж тем более от солнца и счастья вокруг…

– Вы не знаете. Ну хоть какие-то догадки у вас есть? Хоть какие-нибудь?

– Наверно, я больна.

– Хотите, я как доктор с большим опытом, скажу вам свое мнение?

Я внимательно смотрю на доктора.

– Вы не больны. Вы вполне здоровый психически, нормальный человек. Здесь другое.

– Что же?

– А вот мы сейчас с вами вместе и выясним, что же. Расскажите мне ваши ощущения. Вот вы вышли на улицу, яркий свет ослепил вас, и тут же боль набросилась следом. Похоже, что яркий свет и весенняя природа и были инициаторами вашей боли.

– Да, похоже… но ведь это ненормально.

– А с чем ассоциировался для вас этот яркий свет солнца, вы можете рассказать?

– О, ну ассоциаций много!

– Расскажите любую. Любую, которая придет вам на ум.

– Любую? Ну… яркий свет ассоциируется с радостью жизни, с энергией, бодростью, счастьем.

– Та-ак… хорошо…

– Солнце само по себе – это такой мощный прожектор счастья. Потом… этот весенний запах… он так и прожег меня… Все на улице жило, двигалось, сияло, бурлило, в то время как я, будто в тюрьме, была заперта в своей темнице. Жизнь текла мимо меня, рядом со мной. Когда я открыла дверь подъезда, я как бы это осознала.

– Отлично! Вы «как бы» осознали. Осознание произошло на уровне подсознания. Да? Через ассоциации, не прямо. Ваше сознание не успело зарегистрировать объяснения боли, поэтому боль кажется вам беспричинной.

– Вы не понимаете! Боль, оттого что жизнь проходит мимо, совершенно несравнима с той гигантской болью, о которой я говорю.

– Хорошо, хорошо. Вы сказали ассоциаций много… А какие еще ассоциации? Вы открыли дверь подъезда, яркий свет хлынул на вас…

– Потом эта коляска, без которой я теперь никуда. Я и так тону по жизни, а мне вместо спасательного круга еще тяжеленную коляску с младенцем как камень на шею повесили, чтобы уж наверняка утонула. (Слезы снова перебили мою речь.)

– При упоминании о коляске, ваша боль снова усилилась?

– Не знаю. Может, это просто случайно, именно в этот момент я заплакала.

– Но ведь заплакали вы именно, когда стали говорить о «тяжеленной коляске с младенцем, которую как камень на шею повесили, чтобы уж наверняка утонула».

– Не знаю, может, я случайно заплакала, когда говорила об этом, я теперь всегда так плачу – в самые неожиданные моменты, без причин.

– А если допустить, что не случайно, что бы вы могли сказать?

– Мне обидно… конечно, мне особенно это больно, что я о маленьком ребенке, о своем ребенке (!) – слезы снова стали душить меня, – так говорю.

– Видите, вот вы снова плачете при воспоминании о ребенке.

– Мне ужасно жаль этого несчастного бебичку. Я чувствую себя бесконечно виноватой. Но вместе с ним мне не выплыть! Мне и одной, может быть, не выплыть, а с ним уж точно! А бросить я его не могу! Я же ответственна за него, это же мой ребенок!

– Посмотрите, как вы волнуетесь, говоря о ребенке. Вы и сейчас считаете, что случайно заплакали, когда заговорили о коляске?

– Не знаю.

– Вы сказали: «Вместе с ним мне не выплыть». Что вы имели в виду? Откуда «не выплыть»? Вы чувствуете, что где-то тонете?

– Я потеряна, я эту страну ненавижу, я хочу вернуться на родину. Мне и так тяжело всех своих близких бросать, да еще ребенок. А остаться здесь значит умереть. Увезти ребенка в Союз – это такая ответственность. Я не представляю… как я там буду жить и сама, а еще и его взять!..

– Вы опять плачете.

Несколько минут я ничего не могу говорить от слез.

– Посмотрите, сколько у вас поводов! Вы сидите в «своей темнице», как в тюрьме, в то время как жизнь, где веселое солнце, движение и счастье проходит мимо. Вас мучает чувство вины перед ребенком, которого вам жаль и которому вы не можете ничего дать. Ребенок сковывает вас по рукам и ногам в то время, как вы сами не знаете, как жить. Бросить вы его не можете. У вас возникает конфликт: с одной стороны, ребеночка жалко, чувство вины… с другой – он вас «топит», как вы говорите. Внутренний конфликт – это всегда боль. Это естественно. Далее! Страна, в которую вы приехали, вам не нравится, вы не знаете, как в ней функционировать. Вы хотите вернуться, но не можете бросить близких. Опять конфликт. Вас рвет на части – между любимой страной и любимой семьей. Вам больно! Далее! Отношения с мужем не сложились. Дедушка ваш умирает… Посмотрите, сколько на вас навалилось конфликтов и несчастий одновременно! Слон бы и тот сломался.

– Но ведь я не думала обо всем этом одновременно в тот момент! Я просто вышла на улицу. Я ни о чем этом не думала.

– Ваше сознание не думало. А ассоциации? Посмотрите их сколько! И все они для вас одна другой болезненнее. Ассоциации срабатывают на уровне подсознания, молниеносно. Сознание не успевает зарегистрировать их. Боль, которая была результатом вереницы ассоциаций, кажется беспричинной, но это только кажется. Вы сами только что рассказали мне, как ассоциации, вызванные ярким светом солнца, провели вас по всем вашим наболевшим местам, и боль была вполне обоснованная! Помните, когда мы с вами обнаружили первую болезненную ассоциацию – жизнь проходит мимо, – вы сказали, что эта боль не идет ни в какое сравнение с той болью, которая была вчера.

– Да.

– Теперь прибавьте сюда все остальные «боли», которые мы сейчас с вами вытащили из вашего подсознания. Все вместе они составляют очень тяжелый, запутанный клубок. Итак, мы с вами поняли, что вас переполняют конфликты, несчастья, безысходные ситуации. Теперь наша задача найти выход из каждой проблемы. Будем решать одну за другой. Вас перестанут мучить приступы боли.

* * *

Его звали Моисей. В Америке не принято называть людей по имени и отчеству, а только по имени. Даже этот маленький штрих характеризует Америку: у них нет понятий «старший», «младший», «почитаемый по чину или положению», они всем говорят «ты» и всех зовут просто по имени. Он был тоже эмигрант из Союза, из Львова. Возможно, из-за того же английского языка или по каким-то другим причинам он не мог получить «лайсенс» на медпрактику, поэтому работал на дому и брал за визит вместо восьмидесяти долларов в час двадцать долларов за два, а иногда и три часа.

Он принимал меня в полностью затемненной комнате (такой профессиональный прием, по его объяснению, располагал пациента к полной откровенности), и хотя Моисей ни разу и пальцем ко мне не прикоснулся, я все время слегка недоверяла ему. Во-первых, не поликлиника, а квартира одинокого мужика, во-вторых, плотно зашторенные окна, запертые двери…

Однако я остро нуждалась в помощи, а за двадцать долларов принимал только Моисей. Я была еще слишком зеленой, слишком, несмотря на самоуверенность, глупой, чтобы сразу оценить этого мудрого человека. Я часто думаю, может, Моисей – это его вымышленное имя, под библейского Моисея. Или имя соответствовало сути прямо с рождения?

Моисей – это мой университет, моя научно-исследовательская лаборатория, мой доктор, мой тренер, мой первый учитель уровня вуза. К сожалению, оценить я смогла все то, что дал мне этот человек, только по истечении многих-многих лет. А вначале я даже не могла усвоить, что он, так тщательно разжевывая, осторожно клал мне в рот.

* * *

Ну-у, как вы себя чувствуете? – спрашивал Моисей.

– Как? Все так же, – отвечала я. – А с чего бы мне могло стать лучше?

– Вам помогают наши встречи?

– Помогли бы, если бы мы наконец перестали болтать и занялись лечением.

Мудрый Моисей не возражал. Он не сказал мне, что никакого «лечения», как я ожидала, в виде таблеток или уколов никогда и вовсе не будет. Он не сказал, что все лечение и состоит в этой самой «болтовне». Скажи он мне это, я перестала бы ходить и никогда, никогда не обрела бы тот сильный стержень, которым я обязана только ему.

На всю жизнь осталось со мной удивительное, так помогающее мне в жизни умение анализировать себя. Мне страшно даже представить, насколько бедной, слепой, несовершенной была бы моя жизнь, если бы этот мудрый старик (он мне казался тогда стариком) не научил меня важнейшим азам психологии и психотерапии. Это было для меня на уровне чуда. Спасибо вам, мой любимый, мой дорогой учитель Моисей. Моя жизнь была бы настолько бедней, не случись мне встретить вас.

Школы конца двадцатого века обучают детей многому. Детей учат читать, писать, решать задачи, составлять химические формулы, танцевать, рисовать, водить автомобиль, наконец. Но самому важному, что необходимо в жизни каждому человеку, нас не учат: разбираться в самих себе. А Моисей меня этому научил.

* * *

Интуиция – это то, чем Бог щедро наградил меня. И хоть не хватало еще по тем временам ума, но была интуиция, чтобы наброситься на Моисея с таким же энтузиазмом, с каким рыба, оказавшаяся на берегу, стремится в воду. Наслышанная о том, что в Америке даже дипломированные врачи, неважно откуда они приехали, все шарлатаны, я не доверяла врачу без «лайсенса», который только и думал о том, как бы на мне побольше заработать (так я воспринимала всех врачей в Америке).

Не доверять врачам я научилась не без причины. Как-то пришла на прием к дантисту: у меня разболелся передний зуб. Раз болит, значит, придется пломбировать канал, решила я. Смотрю, на меня надевают спецжилет, щипцы на стол кладут. Я спрашиваю, уж не собираются ли мне удалять зуб?

– Да, – отвечает доктор.

– Как?! Даже не предупредив меня, не спросив моего согласия? – возмутилась я.

Доктор принес свои извинения, он думал, что я не понимаю по-английски. Хорошо еще, что я такая зануда, всегда смотрю, что там со мной делать собираются. А будь я чуть менее внимательна, получила бы сюрприз: помимо ужаса самой процедуры удаления зуба, еще и беззубую улыбку в шестнадцать лет.

– Почему вы хотите удалять зуб, а не пломбировать канал? – спрашиваю доктора.

– Ух, ты… какая образованная – смеется доктор. – Медикейд не оплачивает рут-канал. Только удаление зуба, потому что удаление стоит пятьдесят долларов, а канал запломбировать триста пятьдесят.

– Ничего себе. И это причина, чтобы удалить мне передний зуб?

– А что делать? Ты же не можешь платить сама?

От возмущения у меня все слова из памяти повыпадали.

– А если я заплачу, зуб запломбируют?

– Да. Триста пятьдесят долларов.

– А если не заплачу, значит, удалят?

Доктор пожал плечами, дескать, что делать.

Когда я работала в «Century 21», моя зарплата была, включая сверхурочные, 210 долларов в неделю. Запломбировать канал – 350 долларов. А главное, даже не спрашивают. Таких историй много.

Я не доверяла Моисею, как и любому врачу в Америке. Однако я не могла не восхититься тем, как он четко подметил, что я заплакала именно при упоминании коляски. Другой бы не обратил внимания на это совпадение, счел бы его случайным. А оно, оказывается, не случайно! Или еще, когда я заговорила о ярком свете, – я даже не придала значения тому, что именно на этих словах слезы стали душить меня. А он заметил сразу и мне подчеркнул. Вы, говорит, именно заплакали на этих словах, значит, именно в этом ярком свете разгадка. Почему яркий свет причиняет вам боль?

Меня также восхитила эта штука – с ассоциациями. Вот, как хитро мы, оказывается, устроены. Я стала внимательней. Зайду в комнату: хоп – у меня настроение определенное. Я тут же: что в этой комнате? Я уже знаю – ничего не бывает случайного!

Начинаю анализировать. Перечислю, что первым приходит мне на ум при мысли об этой комнате. Затем, какие это вызывает ассоциации. Так, ассоциация за ассоциацией – обязательно выйдешь на какой-нибудь удивительный ответ. Сейчас все это уже стало частью меня настолько, что я и не замечаю. Ведь мы не замечаем, как мы ходим. Зато, как восхищает младенца то, что он делает первые шаги!

* * *

Кудесник колдует в затемненной лаборатории. Нерассеивающийся свет крошечной лампы. Я хожу на встречи с Моисеем с большим интересом. Другие в это время в Москве, посещают лекции в университетах, по-настоящему учатся. Я получаю знания из доступного здесь, в тюрьме, «университета».

Он был высокого роста, худощавый, крепкий. Что-то благородное во всем его облике. Густые прямые волосы, седые вперемежку с черными, зачесаны назад. Толстые очки с поблескивающими стеклами, поверх которых он любил смотреть на меня. Пытливые, умные, пронизывающие глаза, немного похожие на глаза японца или киргиза.

Как сейчас вижу я Моисея, сидящего напротив меня в своем кресле, заложив одну долговязую ногу за другую. Свет яркой ночной лампы освещает его так, что, увидев Моисея где-нибудь на улице, при естественном свете, возможно, я не сразу узнала бы его.

Сколько раз он сидел передо мной и мир казался мне не таким безысходным, тупики все показывали, что в конце тоннеля обязательно есть какой-то выход. Он все знал и все умел, этот Моисей. Все было очень просто: садишься в 68-й автобус, доезжаешь до остановки 18-я Авеню по Кони-Айленд, потом мимо бензоколонки «Амоко» пешком до Оушен-парквей. Он жил между 18-й Авеню и Дитмас. Сколько раз приходила я к нему? Сто? Двести? Или более? И что было бы со мной, если бы не сыскался среди русских эмигрантов третьей волны один такой человек, как Моисей? Что было бы со мной?!

* * *

– Что означает «занимается любовью, как взрослые, семейные люди»?

(Смех.) – Ну это обязательно в двуспальной постели…

– Та-а-к.

– Прямо перед сном, как по графику: утром – завтрак, вечером – ужин, перед сном, лениво улегшись в постельку, – секс.

– Та-а-к (усмехнувшись).

– Ну и больше такой, тяжелый секс…

– Это как?

– Ну сам половой акт, как у животных.

– Ну-у-у…. Почему же так о половом акте?

– Не знаю. Подростки больше ценят поцелуи. Ласки там… (смотрю в пол, чувствую, что краснею).

– Значит, подростки ценят больше поцелуи…

– Да. Подростков рвать тянет, когда их запихивают в кровать, да еще двухспальную, как у родителей… И хоть бы в кровати была любовь, нет. Грубый, тяжелый секс.

– А любовь – это поцелуи?

– Нежность. Да.

– А где же подростки занимаются любовью?

– Где угодно. Только не в постели. Главное, чтобы спонтанно. В лесу можно… в парке, среди деревьев, в подъезде…

– Вы бы хотели, чтобы ваш муж целовался с вами в подъезде собственного дома?

– Я бы хотела, чтобы вы и все, и он сам, перестали говорить это старческое слово.

– Вам не нравится слово «муж»?

– Нет.

– А какое слово вы бы хотели использовать взамен?

– Парень.

Пауза. Моисей молчит, кивает головой. Думает.

– Хорошо… Хорошо… – говорит он. У него такие мягкие, интеллигентные манеры. – Ваш парень, возможно, не очень опытен, плохо образован в любви. В Союзе нас всех так воспитывали – невеждами в любви. Мы ничего не знали. Об этом не принято было говорить. Не было литературы. Откуда ему знать, как устроена женщина! Приведите его ко мне. Я объясню ему, как надо обращаться с женщиной.

– И он будет целовать меня по вашей инструкции?

– А что в этом плохого?

– Лучше умереть.

– Тогда у вас остается другой выход – разойтись.

– Разведенная женщина… с ребенком, к тому же… Лучше умереть дважды.

– Вот видите, опять конфликт. Это очень больно, когда конфликт. Представьте себе: за левую руку вас тянет влево то, что вам с мужем, простите, с вашим парнем, плохо, а за правую руку вас тянет вправо то, что моральные устои не позволяют вам увидеть себя разведенной женщиной с ребенком. Вас рвет на части конфликт. Нужно уступить или правому или левому тянущему, иначе они вас разорвут.

– Я не знаю, что мне делать. (Глубокий вздох.)

– Вы можете принять Леню таким, какой он есть? Принять и быть счастливой с ним.

– Это вопрос или насмешка?

– Я правильно понимаю, что остается два выхода вместо трех? Или мы должны воспитать Леню, сделать его таким, каким вы хотите его видеть, или вы должны разойтись с ним.

– Воспитать Леню… Разве вы можете сделать его тем, кем он не является? А если ему не хочется поцелуев и романтики? Вы можете заставить его играть для меня, но его искренние желания от этого не изменятся.

– Жить с ним и быть несчастной – только приведет вас к неврозу. Вы должны выбрать из двух зол меньшее.

– Я не могу выбрать ни первое, ни второе. (Снова тяжелый вздох.)

– Вот – конфликт. Один из многих ваших конфликтов. Именно от этих конфликтов, зарытых в вашем подсознании, и идет ваша боль. Мы замечательно продвигаемся! Видите, мы вытащили один из ваших конфликтов из подсознания в зону, где уже ваше сознание все проанализировало. Вы осознали проблему. А осознать проблему значит наполовину разрешить ее. Далее, мы будем искать выход. Он рано или поздно найдется. Главное, вы теперь поняли, кто ваш враг: не беспричинная боль, как вы думали, когда пришли ко мне, а целый пучок серьезных, я бы сказал, трещащих конфликтов. Мы будем их решать. Мы будем работать над каждым конфликтом по отдельности. Мы будем работать над этим до тех пор, пока вы наконец не созреете для того, чтобы сделать выбор. В одну или в другую сторону. Конфликт должен быть разрешен. Тогда вы перестанете болеть.

* * *

– Человек входит в комнату и вдруг, без всякой видимой причины, им овладевает страх. Ему кажется, что кто-то прячется в комнате. В ужасе он выбегает оттуда. В психиатрии это называется фобией.

Какова же причина?

Человек не видит никаких причин, отчего бы ему могло стать страшно. Его сознание не регистрирует ни одного объяснения. Тогда мы начинаем анализировать. Какие ассоциации? Может, воспоминания… В одном таком случае, после долгого анализа, пациенту удалось вспомнить вот что.

На подоконнике лежал ошейник, который забыла соседка. Подсознание ошейник зарегистрировало, а сознание не придало ошейнику, забытому соседкой, никакого значения. Ассоциация, связанная с ошейником: когда-то давно, в детстве, под диваном нашли дохлую собаку, она спряталась там перед смертью. Это впечатление вызвало у пациента, тогда еще ребенка, холодный ужас, страх. Сознание это впечатление забыло, а подсознание живо вспомнило его при виде ошейника собаки на окне (с тех пор ни собак, ни ошейников в доме у пациента не было). Отсюда страх, который, на первый взгляд, не имел объяснения…»

* * *

Значит, ни одна эмоция, ни одно настроение, ничего, что происходит в нашей внутренней жизни, не случайны?!

(Восторг, удивление.)

– Вы сами такой вывод сделали.

– Я? Ведь вы меня на такой вывод навели!

– Я ничего не утверждал. Я рассказывал вам случаи из моей практики. Выводы сделали вы сами!

– Но я правильный сделала вывод? (Я готова схватить Моисея и трясти его от нетерпения.)

– Вы умная девушка. Думайте сами.

– Нет, вы скажите! Я хочу знать ваше мнение! (Я подпрыгиваю на диване, не решаясь прикоснуться к Моисею.)

– Давайте я вам еще интересный случай расскажу…

* * *

Какой блестящий пример подал мне Моисей своим гениальным искусством общения. На себе испытав его чудодейственные приемы, я усвоила от него золотые правила:

Никогда не возражай человеку, не осуждай, не критикуй его, не противоречь. Иначе его потеряешь.

Осторожно, посредством вопросов и ответов, подводи его к самостоятельным выводам так, чтобы он этого не заметил. Он должен сам думать, сомневаться, правильно ли он все понял, трудиться над выводом, а не получать его готовым.

Убедить (переубедить) человека очень хорошо помогают рассказы о ком-то, примеры из чьей-нибудь жизни, нейтральные истории.

* * *

Вы выглядите очень потрясенной. Что-нибудь случилось? (Вместо ответа слезы.)

Моисей ждет некоторое время.

– Что же произошло? Что потрясло вас так сильно?

Я собираюсь с силами, утираю лицо и начинаю говорить.

– Вчера вечером… (слезы снова перебивают мою речь) мы… ездили к океану…

– Та-ак… Хорошо-о… Что же случилось у океана?

– А в том-то и дело, что ничего не «случилось». Я увидела океан… и…

– …И что? – спрашивает Моисей.

– Одурела!..

– Увидела океан и одурела… – задумчиво, как бы взвешивая каждое слово, повторяет Моисей.

– Я не могу вам передать, что со мной произошло…

– А вы попытайтесь! Как сможете. Пусть плохо. Рассказывайте, как можете.

– Когда я увидела океан… эту гигантскую мощь, эту тайну, эту красоту – я никогда раньше не видела океана, только море, это так сильно подействовало на меня… Это было такое сильное впечатление, просто невозможно выдержать! Я пришла домой больная. Я поняла, что стены душат меня, жизнь моя душит меня, все это я больше не смогу ни одного часа терпеть… Океан просто сделал меня сумасшедшей.

– Давайте по порядку. Спокойно и по порядку. Вот вы приехали к океану. Что было первое, что вы помните?

– Первое… Мы вышли из машины, и на меня набросился этот полный дурмана, озона и свежести воздух, воздух взморья, воздух мечты. Он вмиг прожег меня до самых костей. Я сразу почувствовала безудержную боль, отчаянье, еле-еле держала себя в руках.

– Вы почувствовали безудержную боль… почувствовали отчаянье… Попытайтесь объяснить – отчаянье из-за чего?

– Впервые за все время в Америке я почувствовала… природу, запахи, красоту… до этого я жила, словно во сне, а тут все чувства словно прорвало, и это было так интенсивно, так больно… Я не могу объяснить!

– С вами кто-то был?

– Да, был Леня и его друг Иосиф со своей девушкой. Мы приехали прогуляться. Было около семи часов вечера, над океаном начинало смеркаться, огни загорались где-то вдали, еще было не совсем темно, а в этом предвечернем мерцании воды – еще больше поэзии. Эти вековые камни, эти гигантские просторы, какие-то корабли, баржи вдали… а главное, этот воздух!

– Все это прожгло вас нестерпимой болью…

– Знаете, на этот раз даже больше… Я просто, в полном смысле этого слова, озверела!

– Что это значит «озверела»?

– Ну все! Настал предел! Не могу больше терпеть!

– Терпеть что?

(Пауза.) – Хороший вопрос… Неполноценности своей жизни что ли… Я все время живу в каком-то подавленном состоянии, знаете, как в стихах:

Я не живу, а существую. Океан взмутил во мне мощную жажду полноценной жизни. Причем безудержную жажду, когда это необходимо позарез, срочно, крайне!!!

– Жажду жизни… А сейчас вы не живете… Только существуете.

– Такое у меня ощущение.

– Было что-либо со стороны ваших попутчиков, что могло способствовать вашей реакции? Может, кто-то что-то сказал или сделал?

– Наоборот. Они вели себя так, будто ничего такого в океане нет. Они даже не заметили этой до одури потрясающей красоты, наготы природы… Вы знаете, я сейчас поняла… впервые, с тех пор как я в эмиграции, я почувствовала природу. Наркоз отошел, и боль страшная проявилась. Эта природа была такой трепещуще живой, в ней было столько поэзии, что даже мертвый проснулся бы.

– А ваши попутчики ничего не заметили.

– Да. Они говорили, шутили, красота океана их не трогала. Я почувствовала так остро, что все они чужие мне люди.

– Какие были у вас ассоциации?

– О, ассоциаций было много! Вмиг почему-то вспомнила Жюля Верна, нет, не то что бы вспомнила, а так, очень отчетливо пронеслось в подсознании… и захотелось вслух прочесть стихи Гейне:

– Вы хотели бы уплыть с кем-то в легком челне в открытый океан? Или это грезы?

– Я понимаю, что это грезы… но мне этого позарез не хватает. Ну хоть сесть в лодку и уплыть подальше, там целоваться, вбирать в себя эту вековую красоту… с тем, кто это все так же чувствует, как я, с таким тонким, чувствительным, как Генрих Гейне.

Моисей смеется.

– Там была еще парочка, они сидели на камнях и целовались. Волны бились у их ног, луна взошла над водой, а они самозабвенно пили друг друга… У меня онемели ноги от этой картины. Я была подавлена. Я чувствовала, что моя жизнь проиграна. Я замужем. У меня ребенок. Никогда уже в моей жизни не будет поцелуев на камнях у океана, не будет легких челнов и открытого моря… Никогда… этого всего не произошло со мной, и уже теперь не произойдет. Главное, ради чего стоит жить, – никогда со мной не случится. А я не могу с этим смириться!!! Я все на свете готова отдать за один сумасшедший поцелуй у воды!

– Вы пробовали поцеловаться с Леней?

– Нет, не с Леней… Поцелуи с Леней – это не то.

– А с кем?

– С тем, кто меня понимал бы, кто все чувствовал бы так же, как я. Леня – это не то.

– Может быть, вы еще встретите, этого «того»?

– Как это возможно? А ребенок? А муж? Куда все это теперь деть?

– Но смириться с тем, что все для вас кончено, вы не можете…

– Не могу!!! Не могу!!!

– Что же делать? Опять у нас конфликт. Конфликт – это то, что вас разрывает на части, это очень больно. Мы должны работать над этим. Главное, мы сегодня поняли, что есть еще один конфликт. Да? «За один сумасшедший поцелуй у воды готова все на свете отдать!» Да? Но тут же возникает конфликт: «А муж? А ребенок? Куда все это деть?» Да? Нет на свете неразрешимых конфликтов, поверьте! На каждый замок есть своя отмычка. Главное, отмычку эту найти. Вот мы с вами и будем искать.

* * *

– Вечер у океана словно пробудил меня от спячки. Я проснулась и поняла, как позарез мне хочется Любви. Я, как затравленный зверь, попавший в капкан. Любви я ждала всю жизнь. И вдруг, представьте, обнаружила себя в семейном быту, погрязшей в каком-то мещанстве, а того главного, той Любви, о которой я так мечтала, и не было.

– У океана вы это осознали…

– Да.

– Вы мечтали о Любви… Вы произносите слово «любовь», как я вижу, вкладывая в него особый, свой смысл. Расскажите об этом подробней. О какой Любви мечтали вы? И почему ваши отношения с Леней не соответствуют тем мечтам?

– Ну это было всегда, сколько я себя помню. Еще детьми мы сидели с девчонками у кого-нибудь во дворе и разговаривали по душам. Мне было лет семь-восемь, другим девчонкам столько же или на год-два побольше. Те, кто постарше, рассказывали о своих любовных приключениях. Они все сочиняли, я знаю, но рассказы их сильно волновали меня. После, оставаясь одна, я слушала шорохи листвы, смотрела на сияющую в небе луну и мечтала, когда же и со мной произойдет нечто похожее.

– Вы помните это?

– Да. Помню, как мы проходили в школе «Дубровского», «Ромео и Джульетту», «Евгения Онегина»… Каждое из этих произведений сделало свое дело. Кино… Помню, весь город говорил о фильме, который привезли из-за рубежа. Даже помню, как он назывался – «Майерлинг». Фильм рассказывал о страстной бескомпромиссной любви. Герои решили уйти из жизни вместе, потому что родные были против их отношений. Такая душещипательная история. Но в детстве это сильно потрясает. Добавляло еще и то, как весь зал на это реагировал. Все плакали, говорили об этом фильме. Это было целое событие в жизни Нальчика. Вообще о Любви были почти все фильмы, все книги, все разговоры девчонок. Даже сказки… Помните фильм: «Василиса Прекрасная»?

– Помню, помню… – усмехается Моисей. – Герой фильма проходил испытание за испытанием. Он должен был убить кащея, разыскать дерево, в дупле которого лежит яйцо, а в яйце – игла… Словом Любовь была не на шутку. Она требовала борьбы за нее, причем не на жизнь а на смерть.

– Именно. А «Руслан и Людмила»… Вспомните, через что прошел Руслан, чтобы отвоевать свою Людмилу. Сколько соблазнов его ждало на пути, сколько женщин, а он все отметал и твердо следовал за своей Любовью.

– Словом, все эти истории «промыли вам мозги», что называется. Заложили образец, к которому вы теперь подсознательно стремитесь. Простая любовь для вас теперь пресна. Вам нужны сценарии из произведений искусства…

– Не знаю, но как-то так получилось, я для себя усвоила: со мной должно когда-нибудь случиться такое сильное потрясение, о каком говорилось во всех фильмах и книгах.

– А ничего похожего не произошло…

– И самое страшное – не произойдет!

– А вам бы очень хотелось…

– Это необходимо мне как воздух!!! Какой смысл в жизни, если этого никогда не будет?

– Насколько я понял, вы говорили, что смысл жизни для вас состоит в том, чтобы оставить после себя нечто великое и бессмертное. Теперь я слышу другое? Так в чем же все-таки смысл вашей жизни: пережить сильную Любовь или создать великие произведения?

(Задумалась…) – Знаете… я теперь понимаю, что и то и другое одинаково важно. Мне нужно и то и другое. Я не могу выбрать.

* * *

– Я хотел бы сегодня поговорить о вашем детстве. Вы уже однажды обращались к психиатру. Это было еще до того, как вас увезли из страны, в которой вы считаете, вы могли бы быть счастливы. Что же было причиной тогда?

– Вы хотите сказать… Я понимаю. Это, наверное, действительно так. Нормальных людей увозят или не увозят из страны, это на них не действует так, как на меня. А если у человека проблема, то даже в родной стране он страдает.

– Я хочу повторить вам: я считаю вас абсолютно нормальным человеком. Никаких психических заболеваний у вас нет. Вы просто гиперчувствительный человек. Вы острее, чем другие, воспринимаете жизненные конфликты. Давайте вспомним, что привело вас к психиатру в Союзе?

– Это долгая история.

– Пожалуйста. У нас есть время.

– У вас, возможно, есть время. Не обижайтесь, но у меня времени нет. Каждый день, каждый час моей жизни уходит впустую, я не могу этого допустить. Я не могу тратить время на лирику. Что было в Союзе, – теперь безвозвратное прошлое. Что сейчас об этом говорить? Сейчас меня интересуют другие вещи, мучают другие проблемы. Давайте решать проблемы сегодняшнего дня, а не столетней давности.

– Вы как личность сформировались в Союзе. Правильно я вас понял?

– Да.

– Как вы думаете, могу я работать над продолжением вашего сознания, не затрагивая его начала? Сознание – это ведь нечто целостное. Мы не можем работать только с его хвостиком, мы должны работать с ним в целом.

– Я не смогу рассказать вам за полчаса или за час или за два то, что составило несколько лет моей жизни, причем самых важных лет.

– Почему вы считаете, что это были самые важные годы вашей жизни?

– Это были годы, когда я сформировалась как личность. В двенадцать лет я была еще ребенком. В пятнадцать – я была уже взрослым, вполне сформировавшимся человеком. Да-да, пусть вам не кажется, что это рано. В четырнадцать-пятнадцать лет человек уже полностью сформирован. За два-три года произошло невероятное превращение.

– Ну это же очень интересно! Как же оно произошло?

– Это целый процесс, в двух словах мне не рассказать.

– Расскажите подробно. Это очень важно.