Полупацан, полудевочка, от него пахло неземной утонченностью. Это был даже не запах, а нечто идущее на ступень легче и неуловимей запаха. Дышишь им – не надышишься, и пьянеешь с каждым вздохом. Сплошное головокруженье!
Шелковистые темные волосы, нежная, почти девичья шея и тут же, круто парусом вздымающаяся мальчишеская спина. Голубоватые выпуклые жилки на худющих руках, угловатые мальчишеские манеры, грубые сапоги на толстой подошве и аромат дыхания, как у младенца. Кожа его была нежной, как лепестки роз.
Чем больше он осыпал меня ласками, тем больше прояснялось у меня в глазах и тем сильнее становилась моя душа. Восстанавливалась моя способность жить. Чем больше прояснялось у меня в глазах и восстанавливалась моя способность жить, тем больше я начинала мучиться сознанием, что убиваю драгоценное время с человеком, с которым у меня никогда ничего серьезного быть не может.
Он был как приятный наркотик, этот Алик.
Я еще сама не знала, как я буду выходить из приятных, но пустых отношений с ним, как судьба сама все решила, за меня.
Снежным вечером, после того как мы с Аликом провели целые сутки вместе и мое чувство вины и неудовлетворенности собой достигло того уровня, когда стало перевешивать удовольствие, которое я получала от общения с Аликом, я, категорически отказавшись остаться еще на одну ночь, попросила его отвезти меня домой.
Снег искрился. Все дороги замело, и это опять больно напомнило мне, что неразрешенный тупик моей жизни терпеливо ждет меня, как бы я от него ни убегала. Машина мягко подкатила по снегу, освещая фарами подъезд моего дома. Мне нужно было побыть одной, привести в порядок свою квартиру, свою жизнь, и я решила пока не забирать Сашеньку. Теперь, после пережитого с Аликом, я с удвоенной силой готова была взяться за свою жизнь.
Не успели мы войти в подъезд, смотрим, стоит Леня.
– Ты чего здесь стоишь? – не поняла я.
– Где ты была? – тихо говорит Леня. – Я здесь всю ночь на морозе прождал. – Леня поворачивается к Алику, смотрит на него пристально. – Ты с ним была?
Мы с Аликом стоим, оба молчим, ошарашены.
– Давай выйдем, поговорим, – говорит Леня Алику.
– Чувак, – говорит Алик, нервно похохатывая, – холодно там! – Да и о чем нам с тобой говорить? Я тебя не знаю. – Леня физически раза в три мощнее Алика.
– Не знаешь… А то, что она моя жена, – ты знаешь?
– Это неправда! – говорю я с возмущением.
– Она сказала мне, что разошлась с мужем, – говорит Алик.
– Кому ты веришь, – говорит Леня, – бабе или мне?
– У меня нет никаких оснований не верить бабе, – говорит Алик. – Тем более, что тебя я не знаю.
– А то что у меня с ней сын, ты знаешь? Знаешь, я тебя спрашиваю?
Мне стало стыдно. О сыне я умолчала. Язык не поворачивается, хоть убей. Мне все время кажется, что, скажи я любому двадцатипятилетнему парню, что у меня есть сын, я сразу умру для него. Не знаю даже, почему я интуитивно постоянно скрываю сына. Сволочь, Леня. Зачем он это Алику говорит?!
* * *
Каким-то образом, почуяв, что в моей жизни впервые после развода кто-то появился, Леня просто-напросто сошел с ума. До этого исчезнувший, как если бы его и вовсе никогда не было, Леня теперь выламывал мои двери и окна, обрывал телефон, подстерегал Алика у моего дома, лупил его.
Наконец Алику это надоело и он сказал.
– Мать, ты знаешь, ведь такой мужик, как твой Леня, и убить может. С этим надо быть поосторожнее. Что-то у меня нет желания каждый день с ним драться или чтобы он в конце-концов меня убил на почве ревности. Давай пока временно не будем встречаться. Ты успокой его, приведи в чувство, объясни ему как-нибудь. Иначе это становится уже невозможно.
Вот тебе и Любовь! Каков Алик? Да я на его счет никогда не заблуждалась, всегда знала, что он не мой человек. Простого Леню испугался. А где борьба за любовь? Где готовность идти на подвиги, в огонь и в воду за любимую?
«Ну и хорошо, что так все кончилось! – сказала я себе, повесив трубку. – Нечего прожигать время даром, все равно это был – не он».
В глубине души мне было немного обидно, что Алик так легко отошел в сторону. Грош цена была всем этим его восторженным взглядам, ахам и охам, комплиментам и нежным словам. Вот как все обманчиво. Столько любви – а за этим – ничего не стоит…
При этом, Леня – скупой на ласки, холодный Леня, а вон как, оказывается, готов бороться за меня. Удивительно просто.
Ну, да Бог с ним! Даже лучше, что так получилось. У самой бы у меня не хватило силы воли все прервать.
* * *
Я не из той категории людей, которые легко сдаются. Я вообще никогда не сдаюсь! Если человек сделал несколько попыток найти нормальных людей и ему это не удалось, это не значит, что во всей Америке нет ни одного нормального человека.
После того как я увидела благодаря Алику, какой могла бы быть жизнь, после того, как я реально вкусила, что такое счастье, возвращаться назад в старую жизнь было уже невозможно.
Надо его найти – этого одного человека, от которого зависит моя жизнь.
Моисей учил: нужно разработать стратегию и тактику. Нужно сесть и поразмыслить, как и где можно познакомиться с нормальными людьми?
Для этого нужно прежде всего определить, что значит «нормальный человек». Давай четко определим, что именно мы ищем.
Первое – мне нужны только «русские», т. е. выходцы из Союза. Второе – это должны быть мои ровесники, восемнадцать-двадцать пять лет. Третье – это должны быть творческие и интеллигентные люди, с которыми можно о чем-то поговорить. Вот и все. Разве это так много?
Давай поразмыслим: где люди вообще друг с другом знакомятся?
Я пытаюсь вспомнить, когда и как приобрела я всех своих друзей и подруг дома, в Нальчике. Такое впечатление, что я уже с ними со всеми родилась. Маша и Илюша уже были, когда я родилась. Все их друзья и знакомые, соответственно. Эмка, Райка, Зухра… все эти девчонки жили на нашей улице и, сколько помню я себя, помню я и их.
Одноклассники появились, когда мне исполнилось пять лет. За десять лет, которые я провела с ними в одном классе, само-собой получилось, что со многими я дружила. У этих многих были тоже какие-то друзья-подруги вне школы, как у меня, соседи, родственники… Через них я знакомилась. Таким образом, знакомых и друзей у нас в Нальчике было хоть отбавляй. А с тех пор как Маша вышла замуж за москвича Толика, появилась еще куча знакомых в Москве. Толикины друзья и родственники, Машины новые однокурсники из Первого Медицинского института. Маша даже мне там нашла жениха. Его звали Павлом. Он так и не успел приехать к нам в Нальчик, чтобы со мной познакомиться. Хотя друзья в Москве у нас были и раньше. Папины однокурсники, их семьи, друзья, родственники. Именно так Маша и нашла Толика, через наших каких то знакомых, которые жили в Москве.
Да-а-а…. Похоже, что в Нью-Йорке, дело обстоит не так просто. Здесь, во-первых, мне идти некуда… Ох, если бы я знала куда идти!.. А во-вторых, куда ни пойдешь, русских нигде нет. Встретить здесь своего, это все равно, что найти иголку в стоге сена. А жизнь уходит… Как же быть? Нужно, нужно, нужно что-то придумать!
Как воздух (!) мне необходим всего-навсего один-единственный человек. Без этого одного человека – я инвалид. Я не могу жить, не могу учить язык, не могу растить ребенка, не могу вставать с кровати по утрам… и ничто, ничто на земле мне не в радость! Как я зависима от этого одного человека. А его нет!..
* * *
Сваха… вы думаете, никогда до такого не опуститесь? А что делать, если шанс познакомиться с кем-то естественным путем равен шансу найти иголку с огромном стоге сена? Так и жизнь можно проиграть.
В блокадном Ленинграде, во время голода, по рассказам очевидцев, в городе не осталось ни одной крысы или кошки. Их всех съели. Люди ели даже мертвых людей. Меня всегда передергивало от отвращения, и мысленно я уверенно говорила себе: «Как можно… Как можно так опускаться!» Сейчас я невольно вспоминаю эти истории и уже задумываюсь: а как бы я поступила, если бы оказалась на их месте? Легко презрительно фыркать, когда суровый голод не касается тебя. Когда ты не знаешь, что это такое…
Обратилась к свахе.
Если бы мне сказал кто-нибудь, что я когда-нибудь дойду до такого, я бы ни за что не поверила. Позвонила. А что делать? Сваха тут же сказала, что, прежде чем она начнет со мной работать, я должна привезти ей двести долларов и свою фотокарточку. Это депозит, то есть задаток. Если позже состоится брак, между мной и тем, с кем она меня познакомит, то каждый из нас – я и он – ей должны будем доплатить еще по тысяче долларов. Согласна. И на такое унижение согласна. На все согласна, только бы найти его. А можно без карточки?..
– Как же ж без карточки! Кого ж я им показывать буду? Если хочешь парня, вези и карточку.
Получив деньги, Людмила, так звали сваху, уверила меня, что найти парня для такой симпатичной восемнадцатилетней девочки, как я, не составит никакого труда.
– Однако, – добавила она, – то, что ты оплатила, это обычный сервис, то есть за обычные знакомства. Если хочешь, у меня есть «сервис-экспресс», но это будет стоить экстра.
– То есть как? – не поняла я.
– Ну обычный сервис – это примерно по одному знакомству в месяц. А экспресс-сервис – десять женихов тебе сразу! Вот сейчас платишь – и сразу десять женихов тебе на выбор выложу.
– Сразу?
Я привезла Людмиле еще двести долларов.
* * *
Картотека свахи.
Садится, перебирает. Наконец достает одну карточку.
– Есть у меня тут Миша из Нью-Джерси, двадцать пять лет, хороший мальчик. Красавец…
Набирает номер.
– Алле-е! Алее-е, Миша? Миша, у меня тут для тебя есть женщина. Она здесь сидит, на поговори! Что? Ты женился? А-а… Ну будь здоров.
Дальше перебирает. Одну, другую, третью… Этот тебе не подойдет, этому пятьдесят лет… этот тоже уже пожилой…
Я смотрю на Людмилу, уже добрый час перебирающую карточки, и удивляюсь, почему нельзя разложить все карточки по категориям: от 20 до 25 лет в одну пачку, от 25 до 30 лет в другую пачку… Зачем нужно держать все пачки вперемешку и потом по сорок лет искать каждого двадцатилетнего? Я уже не говорю о том, что всех двадцатилетних тоже нужно разбить на категории: в одну пачку всех технарей, в другую всех творческих людей, в третью – всех, кто без образования, ну и т. д.
– Нет, этот не годится… Этот тебе не подойдет… – продолжает перебирать карточки Людмила. – Та-а-ак… вот! Рудичек… Из города Бердичева. Красавчик. Прилично зарабатывает! Что значит, это не важно?! Бохгатство, еще как важно! Ну и интеллихгентный, конечно, конечно! Очень интеллихгентный! Очень, я тебе говорю… Верь мне.
– Рудичек? А? Рудичка нету? Уехал? А, ну будь здоров, будь здоров.
Сколько же должно было пройти времени, с тех пор как эти люди обратились к Людмиле, если один уже успел жениться, второй уехать? А что если во всей ее картотеке моих ровесников – раз два и обчелся?!
Уехал. Ладно, – говорит Людмила. – Знаешь что, ты иди домой, они тебе все сами позвонят.
* * *
Когда я принимаю какие-то меры, пусть даже глупые, мне сразу становится как-то легче на душе. Я приехала домой в приподнятом расположении духа. Сашенька, как всегда, был у мамы. Снова я почувствовала в себе энергию – убрать в квартире, разложить все, что валялось вокруг, по местам. В квартире сразу стало легче дышать, как-то просторней, уютней. Приняла душ, оделась во все чистое, уложила волосы…
Боже, сколько сил у меня, когда настроение хорошее! Такая, казалось бы, не жизненно важная вещь, как настроение, а как может влиять на весь ход жизни!
Закончив намывания, начищения и прихорашивания, я села в посветлевшей кухне и стала ждать звонка.
Звонок раздался.
– Алле-е… – сказала я.
– Алло! Здрасте! Это вам нужен сексуальный партнер?
– Что-о?
– Я спрашиваю, это вы ищите себе партнера?
– Партнера? Какого партнера!
– Я же сказал, сексуального.
– Нет, боюсь, что вы ошиблись номером.
– Триста семьдесят пять девяносто два ноль пять – это ваш номер? Вы к Людмиле ходили?
– К Людмиле ходила, но я боюсь, что тут какое то недоразумение…
– А что тебя так пугает? Сразу видно, только приехала!
– Да? И как это видно?
– По закомплексованности. Тебя пугает, что я называю естественные вещи своими именами. Все, кто только что из совка, такие.
– Возможно. И все-таки «сексуальный партнер» мне не нужен.
– А что тебе нужно? Любо-овь??? Предпочитаешь свою естественную потребность в мужчине называть высокопарным словом? Хорошо, я могу…
Я повесила трубку. Возмущение, отвращение… Сейчас позвоню этой Людмиле, дам ей нагоняй!
– Людмила! Вы что это таким субъектам даете мой номер?! Я же вам четко сказала, интеллигентным, образованным…
– Ой, что же ты так кричишь? Что случилось? Он что? Что-то ужасное сделал?
– Да нет, ничего ужасного он не сделал. Только тип, который мне только что позвонил от вас, совершенно не соответствует тому описанию, которое я вам дала.
– Так подожди! Он только позвонил? Значит, ты его еще не видела?!
– Ну да! Такого типа парням не давайте мой номер, это совершенно не моя опера.
– Как же ты можешь знать, что он не твоя опера, если ты ни разу не видела человека?!
– Да мне и не нужно его видеть!
– Не-е-ет! Я отказываюсь так работать! Если бы ты его увидела, он тебе не понравился, я готова это понять. Но отказываться от человека, даже ни разу не взглянув на него, я такое не принимаю. Так работать я не буду.
Я минуту помешкала. Просить вернуть деньги было бесполезно. Да и зачем они мне. Нужно было уступить, потому что Людмила была одна на всю эмиграцию. Пообещала, что в дальнейшем буду обязательно встречаться с ее кандидатурами, но она должна помнить, мне нужен только интеллигентный человек.
* * *
Кандидатура вторая. Подъехал за мной на машине. Я села. – Куда едем? – спросил меня Дима.
Я пожала плечами и улыбнулась. Для меня было совершенно неважно, что он был невысокого роста, невзрачной наружности, худощавый. Важно было – что он будет говорить. По пути к какому-то живописному месту, куда он меня обещал привезти, Дима говорил очень мало. Все общие вопросы: сколько мне лет, из какого я города… Приехали. Место действительно живописное: съезд со скоростной дороги, похожий на обрыв, с высоты которого виден весь Бруклин. Остановил машину. Сел поудобнее. Я – вся внимание. Вдруг уверенная рука, хозяйски опускается на мое колено.
– Откуда такая уверенность в себе? – с возмущением скинула я наглую руку.
– А что, тебе неприятно? Разве ты этого не хочешь?..
– Отвези меня домой.
– Да расслабься ты… что ты такая вся напряженная? Я что, тебя съем?
Когда через пять минут после знакомсва или через час, или через день – молодой человек хозяйски хватает меня за колено, он автоматически, сам того не осознавая, подписывает себе приговор. Он еще меня не знает, не может знать, за такой короткий срок, а уже хочет физической близости. Значит, понятно, что ему нужно. Ему, наверно, все равно с кем, а нужно только одного. Умер Дима для меня мгновенно.
На пути обратно я все-таки решила извлечь хоть какую-то пользу из этой встречи: спросила его, почему он уехал из Союза? Как никак, это еще одно мнение.
– Свобода! – сказал он.
– Что конкретно ты имеешь в виду? – допытывалась я.
– А все что угодно! Захочу, выйду на улицу и сниму штаны! Захочу, могу Рейгена громко, во всеуслышанье, обматерить! Все что захочу, то и сделаю!
– И ради этого стоило сюда ехать? – не верила я. – Ради того, чтобы в открытую материть Рейгена? Или снимать штаны на улице?
– А у нас в Союзе попробуй Брежнева при всех обматери! Увидишь, где ты окажешься! Не нравится мне жить в той стране, где ничего нельзя!
– Да что именно нельзя? Ты мне нормальный пример хоть один приведи!
– А это, по-твоему, не нормальный? Почему я не имею права говорить все, что думаю, вслух? Почему на курорте, возвращаясь с пляжа, я должен одевать рубашку и брюки, чтобы зайти в ресторан покушать? А здесь на пляже, в ресторане, где угодно, ходи в чем угодно, никто тебе слова не скажет. Здесь я свободно дышу! Разве можно сравнить Союз с Америкой?! Закомплексованные все там, вот как ты. Моральный кодекс коммуниста… и вся там подобная чушь. Секса боишься. А это же естественно! А там всем так внушают, что секс это что-то постыдное. Даже анекдот такой был, знаешь?
– Какой анекдот?
– Ну задают вопрос американке, француженке и русской: «Что такое хороший секс?» Американка рассказывает: «Хороший секс – это, когда я с ее мужем, а мой муж с его женой»… Француженка говорит: «Хороший секс – это когда залезешь на Эйфелеву башню и там… на самой вышке… О-о-о!!!» Выходит советская женщина и говорит: «А в Советском Союзе секса нет!»
Черт его знает! Может, и в самом деле меня в Союзе закомплексовали! Не знаю… не знаю, что правильно, а что неправильно. Действительно, секс – это очень естественно, и относиться к нему, может, и нужно проще….
Только уж здесь другая крайность. Переспать с кем-то для них здесь, как яичницу сожрать. Как кошки или собаки на улицах, увидел, понюхал и вперед! Мы же все-таки люди, нельзя ж так совсем «без комплексов»!
* * *
Мне кажется, я начинаю понимать, почему меня так магически усыпляет письменный стол. Когда в колледже нам учитель давал задание, меня всегда бесило то, какими мизерными шажками мы продвигались вперед. Я решила, что дома, сама, я могу охватить гораздо больший диапазон. Я ставлю перед собой столь непосильно-огромную задачу, что меня отрубает. Надо ставить малюсенькую цель. Ее легко осуществить. Тогда сонливости не наступит. Вот в чем, оказывается, секрет!
Написала и повесила у себя над столом:
НЕ ОСВАИВАЙ ВЕСЬ АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК
СРАЗУ! ПО КУСОЧКУ. ТОЛЬКО ПО КУСОЧКУ.
Меня бесит медленность продвижения, когда «по кусочку». Огромный же кусок – застревает в горле. Хочешь быстрее, а в итоге совсем застреваешь.
Выбор у меня тупиковый. Как видно, на английский нужно махнуть рукой.
* * *
Зазвонил телефон.
– Привет! Меня зовут Стасик. Я от Людмилы. – Голос веселый, добродушный.
– А… Стасик… От Людмилы… Да-да. Очень приятно, – мой голос сонный, я еле ворочаю языком.
– Предлагаю встретиться.
– Встретиться? Ну вы хоть расскажите немного о себе.
– А мы можем на «ты»? А то как будто мы на партсобрании.
– Ну хорошо, давай на «ты».
– Что ты хочешь знать?
– Ну все, что расскажешь. Сколько тебе лет, из какого ты города, кто по профессии… мне все интересно.
– Я из города Винницы.
– Откуда?
– Город Винница. Есть такой город на Украине.
– А!
– Работаю слесарем. Что еще… Мне двадцать четыре года… Ну вот и все.
– А какие у тебя хобби? Есть у тебя хобби?
– Хобби? Е-е-сть! Очень люблю рыбалку. Могу все свое свободное время рыбачить.
– Рыбалка? А… это я тоже люблю. А еще?
– Еще? Люблю с друзьями посидеть, водочки выпить. Знаешь, когда водочка еще потненькая, прямо из морозильничка. Рыбку на костре поджарить. Ух, это ка-а-айф! Здесь это редко выходит. Здесь все заняты. В Виннице мы часто сидели с друзьями…
– А почему ты уехал из Союза? Что побудило тебя?
– Если бы мы не уехали, меня бы забрали в армию. У меня еще брат. Мама страшно не хотела отпускать нас в армию. Мы решили уехать в Америку.
– А почему именно в Америку?
– Куда еще? В Израиль? Там тоже бы забрали в армию. Зачем менять шило на мыло?
Что ж, слесарю, пожалуй, не страшно поменять страну, где вместо русского языка и русской культуры, туземцы и папуасы, если у него хобби – только потненькая водочка да рыбалка. Рыбу удить, действительно, здесь тоже можно. Там армия – здесь нет. Действительно, для него был прямой смысл.
* * *
– Людочка, он хороший парень, но мне не подходит.
– Не подходит? Что значит «не подходит»? Чудесный, интеллихгентный, красавчик, бохгат! Как не подходит? Ты знаешь, ты скандальная! Ты скандальная! У тебя очень тяжелый характер. Вот почему ты и замуж не можешь выйти. Ты, как пришла, я удивилась, что такая молодая красивая девочка замуж не может выйти. Я теперь поняла, у тебя очень тяжелый характер… Ты никогда не выйдешь замуж! Я буду давать твой телефон еще, но я вижу, это тебе не поможет. Ты никого не найдешь.
* * *
Телефонный звонок.
– Сколько вам лет? – спрашиваю я.
– Двадцать четыре. А тебе?
– А мы, что, уже на «ты» перешли?
– Почему не-ет? – опять этот эмигрантский акцент… «пачему-у не-е-е-ет?»
– А-а-а… Мне скоро девятнадцать.
Пауза. В трубке сопение, возня…
– А из какого ты города? – спросила я после долгой паузы, надо же в конце концов хоть кому-то что-то сказать.
– Я? Из Бобруйска. А ты?
– А я из Нальчика.
Пауза. В трубке опять сопят. Опять молчат.
– Тебе нравится Америка? – снова, не выдерживая столь долгой паузы, помогаю ему я.
Пауза. Сопение. Кряхтение.
– Я зна-а-ю…
– Ты не знаешь, нравится тебе Америка или нет?
– Или мне нравится Америка-а?… Нра-а-вится. Почему нет?
Опять длинная пауза, которую снова прерываю я.
– А чем ты занимаешься?
– А?
– Ну что за профессия у тебя?
– Лимо-драйвер.
– Что?
– Лимо драйваю.
Почему меня бесит манера здешних русских вставлять куски английского, когда говорят по-русски? Хотя английский у них такой, что лучше бы они вообще молчали. «Драйваю» – от слова to drive. Я драйваю. «Лимо» – «лимузин». Это нечто вроде элитного такси, для богатых. Водитель лимузина. Я знаю, что здесь в Америке по этому ответу вывод делать нельзя. Помню, помню, что самые интеллигентные люди здесь работают водителями, так что это ничего не значит.
– Ну а хобби у тебя есть? – продолжаю допытывать я.
В трубке снова раздается молчание. Мой собеседник кряхтит и сопит.
– Кх… кх… хобби?… кхм… ммм… я зн-а-а-ю… какие хобби ты хочешь?.. Почему у меня должны быть какие-то хобби? А если я просто нормальный человек, то это тебе не подходит?! Без всяких хобби.
– Послушай, а почему ты уехал из Союза? Вот что тебя там не устраивало, что ты вдруг решил уехать?
– Что? Почему уехал? Кхм… Я зна-а-а-ю… Все уехали, и я уехал.
– Это как? Вот так прямо все и уехали? Все – это кто?
– Ну братья мои, отец, мать…
– А они почему решили уехать?
– Они? Кхм… Ты такие вопросы задаешь… Кхм… Как можно не понимать, почему люди едут из Союза?
– А я вот не понимаю. Я всех спрашиваю. Я пытаюсь понять, почему люди уезжают из Союза? Я буду тебе очень признательна, если ты мне объяснишь.
– Кхм… почему все уехали… ты такие вопросы задаешь… кхм… я зна-а-а-аю…
* * *
– Людмилочка! Милая! У меня уже нервный тик! Прошу вас, умоляю вас – мне нужен интеллигентный человек! Вы понимаете слово – «интеллигент»!!!?
Людмила пообещала на этот раз точно познакомить с интеллигентом. Я пообещала, что сто процентов с ним встречусь, а не забракую его по телефону.
Интеллигент был худенький двадцативосьмилетний парень, по имени Фима. У него был вострый носик, птичий подбородок, коротко постриженные волосы и круглые маленькие очки. Он был одет в костюм с иголочки. Пригласил меня на чашку кофе в дайнер «Эль Греко».
У Фимы не было никаких затруднений с речью. Он говорил легко, много и без этого жуткого специфического акцента, который был почему-то присущ всем эмигрантам. Фима был москвич.
Мы зашли в уютно освещенный, красочно оформленный дайнер. Симпатичная метродотельша, улыбаясь, приветствовала нас. На роскошно освещенных неоном витринах красовались суперразмеров, сногсшибательной красоты торты, пирожные. Пахло молотым кофе. Нас усадили за уютный столик.
Фима сразу рассказал мне, что автомобиль, на котором мы приехали, стоит девять.
– Что девять? – спросила я.
– Девять тысяч!
– А-а-а… – сказала я, и Фима продолжал.
Из его рассказа я узнала, что Фима программист. Если бы он сказал раньше, что он программист, я бы с ним не встретилась. Отторжение у меня, просто рвотная реакция на программистов. Неприязнь, как к классовым врагам. Сама не знаю, почему. Может, потому что здесь все поголовно (если не считать таксистов) стали программистами. Программист – это значит человек без личности, человек, позволивший себя загнать в стадо, который пошел по течению, на поводу у общества, без борьбы, без сопротивления. Упрямство во мне что ли говорит или принципы: только я знаю точно, пусть меня четвертуют, облив предварительно смолой для позора, но и тогда они не сломят меня и не сделают программистом. Так же я никогда не смогу полюбить программиста, а уж тем более стать женой его.
Отчего я так ненавижу программистов?
Может быть, потому что я ревную? Или отторгаю то, что мне больше всего в рот пихают, со всех сторон и, чем больше пихают, тем больше мое отторжение. Постоянно всюду их ставят мне в пример. Вот Ириночка, наша соседка, устроилась на сорок тысяч со старта, а ее муж Володя уже получает семьдесят! Вот это интеллигентная чистая профессия! Какой нормальный человек в Америке может всерьез думать стать писателем… Программисты задавили собой мое пространство, заблокировали мне кислород, забрали то, что принадлежало не только им, но и всем остальным. Я ненавижу программистов! Но сейчас я уже здесь, вынуждена буду досидеть до конца встречи. Хоть спрошу, отчего такие, как он, уехали из Союза.
Нам принесли дымящиеся чашечки: мне чая, а Фиме кофе. Фима заказал себе поесть и настаивал, чтобы я тоже заказала.
– Я не голодна, спасибо.
– Ну хоть что-то сладкое возьми.
– Нет, нет, спасибо, я ничего не хочу.
– Bring her a strawberry cheescake please, – сказал Фима на отвратительно нарочито-правильном английском.
Официантка в коротенькой юбочке (здесь все любят показывать задницу, даже там, где это вовсе неуместно, даже в съестном заведении!) повторила весь заказ: «Хамбургер делакс, хорошо сделанный»…
– Почему «хорошо сделанный»? – удивилась я. – Что у них бывает и плохо сделанный?
– Это оборот речи, – пояснил Фима. – Означает хорошо прожаренный, не полусырой.
– Но разве это не «вэл кукед»?
– Ты права. Но они почему-то говорят так: «вэл дан».
– В меню написано: «де люкс», а произносите – «дэлакс».
– Такой английский, – улыбнулся Фима.
– Звери. Это они, чтобы эмигрантов помучить все так перековеркали, – злобно пошутила я, хотя злилась не на шутку.
Ни одно блюдо в меню не читалось так, как писалось. Ох уж этот английский…
Не успели мы моргнуть и глазом, как нам принесли наши заказы. Таких размеров я в своей жизни не видела никогда. Это были блюда мутанты. Пирожное – гигант, наверное, для слонов. А гамбургер «дэлакс» был рассчитан, похоже, не на одного человека, а на группу голодных людей. Если бы этот кусок мяса, картофель, салат и все прилегающие гарниры, соусы и хлеб разделить на десять частей, на десять человек, я сомневаюсь, что хоть бы один из десяти доел бы свою порцию, – так много принесли на одной гигантской тарелке. Это были блюда из какой-то сюрреалистической кухни, из музея увеличительных стекол, где все раздуто в размере до нереального. Но Фима не удивился. Спокойно принялся есть и продолжал спокойно беседовать.
Его годовой доход – сорок тысяч. На счету в банке у Фимы уже скопилось двадцать тысяч. Костюм, в котором он приехал на свидание со мной, – двести баксов! Очки от Армани – сто пятьдесят. А зубы, – Фима широко растянул губы, чтобы показать весь ряд передних зубов, на которые он только что надел каронки, – зубы – пять тысяч! Да, читать он любит, но ему некогда, нет времени читать. Очень занят на работе. Здесь вообще такая жизнь, здесь никто не читает. Здесь все заняты выживанием, деланьем денег.
– Вы имеете в виду, зарабатывают деньги? – переспросила я.
Фима опять ухмыльнулся.
– М-м-м… да to earn money – это «зарабатывать деньги», да? Ты права. Но здесь никто так не говорит. Говорят: to make money. «Делать деньги». Ты привыкнешь, – отвлекся Фима на минутку и опять продолжал.
Возможно, уже в будущем году ему прибавят, и он будет получать все сорок пять!.. Есть перспектива роста…
Уговорил меня заехать к нему, посмотреть, как он живет. Лакированный паркет. Шикарная мягкая мебель. Стереосистема – 21-й век. Телевизор – другая планета.
…. И ни одной книжной полки!
Ни одной книги во всем доме. Как может у человека не быть в доме книг? Такое я видела впервые. Человек, у которого в доме нет ни одной книги, для меня не человек, а просто биологический организм. Программист – одно слово!
– В Москве я читал, – говорил Фима. – А здесь ведь совсем другая жизнь! Здесь некогда!
– А что ты читал, когда жил в Москве?
– О-ой!!! О-ой! Вот уж не помню! Это было так давно! Я вообще люблю фантастику.
– Ну а что именно? Какие писатели-фантасты тебе запали в душу?
– Ну нет такого одного конкретного… Вообще фантастику.
– И ты не помнишь ни одного произведения?
– Давно это было… – усмехнулся Фима.
На прощанье я все-таки спросила его:
– А почему ты решил уехать из Союза?
– Ну ты даешь! – искренне удивился Фима. – Ты действительно всерьез задаешь этот вопрос?
– А что? Что в этом вопросе такого сверхестественного?
– Ну не знаю. Просто я впервые вижу человека, который такой вопрос задает.
– Так всем понятно, почему люди эмигрируют из Союза?..
– Сколько тебе было лет, когда вы уехали?
– Пятнадцать с хвостиком…
– Все понянто. И, скорее всего, инициатива была не твоя…
– Не моя. Папа увез.
– Ну да… Ты понимаешь… ты уехала маленькая, ты жизнь там не видела. Поэтому тебе непонятно. Человек, который там жил, таких вопросов бы не задавал.
– И все-таки можно же объяснить словами.
– О-ой! – выдыхает Фима. – Ну, я не знаю… Как объяснишь словами всю жизнь?..
– Ну зачем всю жизнь. Вот чего конкретно тебе не хватало? Почему ты двинул? Это же так просто, взял да объяснил!
– Ну вся жизнь… Она убогая там! Начиная от этих серых улиц, от этой слякоти на дорогах, луж, грязи, хамства людей, пробок в метро… Нет ни одного светлого воспоминания о жизни там.
– Постой-постой! Там – пробки в метро! А здесь их нет? Там – лужи на улицах? А здесь нет луж?
– Они, может, и есть! Но как-то я их здесь не ощущаю… Может быть, оттого, что вся жизнь здесь другая.
– Как она другая? Чем другая?
– Люди не хамят на каждом шагу. Идешь по улице, здесь все тебе улыбаются. А там все, как с цепи сорвавшиеся.
Я попыталась вспомнить, но не припомнила ни одного случая, чтобы здесь кто-то мне на улице улыбнулся. Все несутся куда-то, всем просто на меня наплевать. Так же не могла я припомнить, что в Союзе люди особо отличались хамством или грубостью. Нормальные были люди. Если ты ведешь себя нормально, вежливо обращаешься сам с ними, они тоже вежливо отвечают. Ерунду он несет.
– Что-то ты не то говоришь… – сказала я. – Но даже, если допустить, что это было так, разве это повод, чтобы поменять свою страну на чужую?
– Но не только это!
– А что же?
– Ну много, много таких деталей. Приходишь в магазин, например, тебе нужно купить батарейки, а батареек нет. Вот мелочи, а как они достают. Как приятно здесь, зашел в магазин: и тебе батарейки, и тебе салфетки для лица, и тебе туалетная бумага… все есть! Здесь не бывает такого, что чего-то нет. А одноразовые полотенца! А бензин! Не надо ходить, унижаться, иметь своего знакомого механика, чтобы твой автомобиль обслуживал… Приехал в любое время, на общих основаниях – и тебя обслужат! Не надо иметь своего знакомого мясника в магазине, делать из простой покупки мяса бог знает что. Пришел, купил – все есть. Там же все было по блату. Подумать только! Туалетную бумагу (!) просто так нельзя купить! Даже из туалетной бумаги сделали дефицит. Нужно было отстоять трехкилометровую очередь и пройти через кучу унижений, чтобы купить элементарную бумагу, чтобы зад подтирать. Что это за жизнь? Ты еще спрашиваешь, почему…
«Да, но все это материальное, а что насчет духовного, которое мы потеряли в обмен на батарейки и туалетную бумагу?» – подумала я про себя, но не стала говорить этого вслух.
* * *
– Людочка! Хорошо, давайте не будем спорить о том, что означает слово «интеллигент». Я просто хочу парня, который очень любит хорошие книги и хорошее кино. Все! Это единственное, что обязательно должно быть. Все остальное неважно. Неужели я так много прошу?
Звонок.
– Я обожаю хорошие фильмы!
– Да??? Скажи, какой твой любимый фильм? Фильм, ну который сформировал, можно сказать, тебя?
– Любимый? «Бриллиантовая рука»!
Разочарованье. В нашем кино столько глубоких, серьезных фильмов, а он – «Бриллиантовая рука».
– А еще?
– Еще? «Операция “Ы” и другие приключения Шурика». Классный фильм!!!
– Ну а любимая книга?
– Любимая книга? А сколько хороших книг у нас в Совдэпе было? Там всего и было две книги. Остальное – говно.
– Допустим, что я не согласна, с такой установкой. Если по мне, то нет богаче и прекрасней ничего в мире, чем русская литература. Это же бездонный мир… И все-таки, какие две книги?
– Известно какие. «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Какие ж еще?!
* * *
Я сваха всей эммихграции. Я выдала замуж и поженила стольких… но таких, как ты, я не видела. У меня больше никого нет. В твоей возврастной катехгории – нет. Если хочешь, есть у меня один интеллихгент. Вот этот уж точно всем интеллихгентам интеллихгент! Скульптор! Начитанный! Смерть. Только что разошелся с женой. Она бросила его одного с ребенком и ушла к любовнику. Он даже не обращался ко мне, просто в нашем доме живет. Но он постарше. Ты просила до двадцати пяти лет. А ему-то побольше.
– Сколько же ему лет?
– Тридцать два… тридцать три… я точно не знаю, что-то в этом роде.
Я представила старого семейного мужика, который жил с женой, ребенком… Зачем мне это? Тридцать два, или сто два для меня было одно и то же, за пределами цифры «двадцать пять» уже молодость кончалась. А уж за цифрой «тридцать» были одни дядьки. Мне хотелось влюбиться в парня. Зачем мне дядька?..