Утром приехал Руперт. Он был худ и черноволос, его лицо украшали роскошные холеные усы; манеры Руперта отличались той подчеркнутой и слегка наигранной сердечностью, которую приобретают со временем политические деятели. Его живой взгляд и веселый нрав напоминал Барнаби, но на этом сходство между братьями исчерпывалось.

Руперт крепко пожал руку Эммы.

— Сожалею, что не смог приехать на вашу свадьбу. — Он окинул молодую женщину восхищенным взглядом. — Да, везунчика Барнаби можно поздравить.

— Так же, как и тебя, не правда ли? — ответствовал Барнаби.

— Да, ты попал в самое яблочко, старина. Мне не на что пожаловаться. Джин чертовски мила, а ее старик способен оказать мне неоценимую помощь. С женитьбой мы не торопимся. Сперва я намерен завоевать место в палате общин. Но боюсь, что для победы мне придется изрядно потрудиться. Я слышал, что вы опять привезли сюда детей. Кем мы заменим Сильвию на этот раз?

— Я усиленно занимаюсь этим сам.

— Вот и славно. Я нечасто бываю дома, но Дадли свято оберегает свой покой. Тебе необходимо быть уверенным, что новая гувернантка не выкинет какого-нибудь номера и не пустится наутек… Кстати, каким образом ты довел Сильвию до того, что ей пришлось бежать? Я давно разочаровался в ней. Но признаю, что юная блондинка была милашкой, как выражалась наша мать. Потерпи немного, и я познакомлю тебя с моей шотландской избранницей. Ну что ж, Эмма, пора откланяться: у меня безотлагательные дела. Увидимся за обедом.

Это было мучительное утро. Мегги и Дина превзошли самих себя в изощренных выходках. Сначала они с благословения Дадли вырядились в неподобающие случаю уродливые джинсы; потом стали вихрем носиться по комнатам и лестнице, оглашая дом воплями и диким хохотом.

Барнаби уединился в своем маленьком кабинете на первом этаже, строго предупредив, что ему надо поработать. Дадли, выглядевший неуклюжим и по-особенному домашним в своем поношенном твиде, быстро и как-то воровато пересек холл и вышел наружу, надеясь, что его никто не заметит. Руперт тоже исчез. И старый особняк оказался во власти женщин.

Гомон резвящихся близнецов сливался с зычным смехом Ангелины, пышнотелой, добродушной служанки, которая бесшумно разгуливала в мягких тапочках и непрестанно улыбалась.

Эмма услышала ее слова, обращенные к миссис Фейтфул:

— У нас опять весело, как под Рождество. Должна вам сказать, я люблю, когда собирается вся семья, играют дети. Суета меня совсем не тяготит. Она правда его жена?

Раздался негодующий возглас миссис Фейтфул, но гнев экономки не смутил Ангелину, которая продолжала свою болтовню:

— Да вы не волнуйтесь, я просто вспомнила о той красотке, которая была с нами в прошлое Рождество; кажется, ее звали Сильвией. Как она заботилась о детях! Такие симпатичные гувернантки встречаются нечасто. Одному мистеру Дадли было не по себе: он не привык к общению с женщинами, да еще с такими хорошенькими. Но может быть, в эти праздники они развлекут его. Я всегда говорила, что он просто робеет, и больше ничего. Миссис Фейтфул, вы неловко повернулись и разбили салатницу. А она была фарфоровая, из дорогих. Ничего, милочка, это не ваша вина: ведь вы не видите даже того, что находится у вас под носом, не так ли? — Снова послышался зычный хохот. — Дорогие женщины, дорогой фарфор… В этом доме небрежно обращаются с ценностями. Только ваш почтенный возраст и моя молодая сила защищают нас, правда? Иначе нам тоже пришлось бы упаковать чемоданы и бежать куда глаза глядят. — Ангелина, довольная своим, как ей показалось, остроумием разразилась громоподобным смехом.

«Я пообещала Барнаби не ворошить прошлое», вспомнила Эмма. Бессвязные речи Ангелины — всего лишь сплетни, которыми тешатся слуги. Она же должна быть выше кухонной болтовни. Ангелина была такой же сочинительницей, как и Мегги, но ее «легенды» воспринимать в комическом свете. Она тоже любила преувеличивать… В конце концов, какое это имеет значение, если в прошлое Рождество Барнаби флиртовал с хорошенькой девушкой по имени Сильвия?

Эмма не сомневалась — ее ожидает нелегкий месяц. Погода дождливая; придется сидеть дома, смотреть на поблекшие гравюры с батальными сценами, урезонивать девочек; против своей воли выслушивать сплетни слуг; быть сдержанной, чтобы не смутить целомудренного Дадли: не дай Бог, показаться ему слишком развязной или соблазнительно женственной. А тут еще Руперт со своей «сердечностью» заядлого политика.

Да! Ну и медовый месяц!

Бедный Барнаби… Бедная Эмма…

Перед самым обедом, когда объявились запропастившиеся мужчины, раздался телефонный звонок. Барнаби поговорил несколько минут, заслонил трубку ладонью и сообщил новость.

— Это мисс Джеймс из лондонского агентства по найму. Она посылает нам молодую женщину, Которая прибудет послеобеденным поездом. — Он выглядел довольным. — Я же говорил вам, что, как только появится гувернантка, все уляжется само собой.

Раздался легкий стук: это Дадли уронил свою трубку. Он нагнулся, чтобы ее поднять. Его лицо покраснело.

— Надеюсь, старина, что к нам едет не вторая Сильвия…

— Можешь не беспокоиться, брат. Я дал мисс Джеймс четкие указания. — Дальнейшие слова Барнаби проговорил уже в трубку: — Как она выглядит, мисс Джеймс? Да… да… Ну и отлично. Очень мило с вашей стороны. Луиза… как? Пиннер. Хорошо. Мы встретим ее на станции. Да, уверяю вас, судя по вашему описанию, это как раз то, что требуется. Благодарю вас от всего сердца. До свиданья.

Барнаби повесил трубку. Он улыбался. У него было шаловливо-ребяческое настроение. В этом состоянии муж нравился Эмме, хотя и по-прежнему не вызывал у нее особого доверия.

— То, что я сейчас скажу, принесет тебе облегчение, Дадли. — Мисс Луиза Пиннер, девица двадцати восьми лет, не блещет красотой, благоразумная. Обожает деревню и детей. Мечтает о длительных прогулках под дождем и любит комнаты с камином, в котором потрескивают дрова. Из музыкальных инструментов предпочитает фисгармонию…

— Барнаби! — Эмма пыталась унять буйную фантазию мужа, но не выдержала и рассмеялась.

— Не понимаю, какое мне до всего этого дело, — смутился Дадли. — Женщины меня не интересуют.

— Но она будет жить в одном доме с тобой. — Теперь Барнаби был серьезен. — Наш привычный быт осложнится, если она будет вести себя легкомысленно. Но я уверен, что этого не произойдет. Мисс Джеймс сообщила мне, что девица посвятила всю свою неотразимую любовь маленькой собачке по имени Скромница.

— Повторяю, что это не мое дело, — прорычал Дадли и вышел из комнаты.

— Бедный старый Дадли. Сильвия и в самом деле его допекла. Бывают женщины, которые холостяков воспринимают как свою добычу.

— Ты хочешь сказать, что она преследовала Дадли?

— Он три недели бегал от нее. Потом сбежала она, то ли от обиды, то ли от тоски, а может быть, в приступе гнева. А ты что подумала, дорогая?

— У меня совсем другая версия, — лукаво сказала Эмма, разрешив Барнаби себя поцеловать. Затем вернулась к прерванной беседе: — Дорогой, в прошлое Рождество ты ведь тоже был вожделенным для одиноких женщин холостяком, не так ли?

— Только еще более неприступным, чем Дадли.

— Мне трудно в это поверить. — Эмма снова разрешила Барнаби поцеловать себя и прошептала: — Как странно.

— Что?

— То, что мир становится устойчивее, когда ты меня целуешь.

— А до этого он колебался?

— Немного.

— Не тревожься, родная. Мисс Луиза Пиннер развяжет нам руки. Через несколько дней, когда она освоится, мы поедем в Испанию.

— И покинем Дадли на произвол судьбы?

— Старый броненосец. Пускай он укрывается под своим воображаемым панцирем.

— Но почему он так любит этот мифический панцирь?

— А Господь знает. Так уж он создан.

— Попробую-ка я поощрить мисс Пиннер к тому, чтобы она вытащила нашего затворника на свет божий.

Брови Барнаби удивленно приподнялись.

— Ты коварная маленькая интриганка.

— А почему бы и нет? Ведь надо же чем-то заняться в дождливую погоду.

— Можно было бы придумать что-нибудь поинтереснее.

— Для нас да, а как быть с Дадли? Я думаю, что в глубине души он страдает от одиночества. Мы с Луизой рискнем перевоспитать его.

— Не пренебрегай своим мужем.

— Что за беда! Ты всегда можешь найти какую-нибудь очередную Сильвию. И если не хочешь, чтобы я прожужжала тебе все уши расспросами о беглянке, ты должен заставить Ангелину прекратить сочинять басни о Сильвии.

* * *

Услышав телефон, дети подумали, что наконец-то звонит их мать. Это показалось истосковавшейся Дине, но было ясно, что и Мегги, скрываясь под маской скептицизма, тоже лелеет надежду увидеть мать живой и невредимой. Они ворвались в столовую, неряшливо одетые, с растрепанными волосами, спрашивая взрослых почти сквозь слезы:

— Когда она к нам вернется? Сегодня?

— Сегодня приезжает мисс Пиннер, в этом я уверен, — заявил отец.

— Не мама? Это была не мама?

По щекам Дины потекли слезы, но глаза Мегги метали молнии.

— Перестаньте ныть, — пригрозил Барнаби, но тут же переменил тон. — Ах, вы подумали, что по телефону… Извините, малышки, но это была всего лишь новая гувернантка. Очень милая особа по имени мисс Пиннер.

— Плевать мы хотели на ее дурацкое имя, — вспылила Мегги; она стояла в воинственной позе, черные глаза девочки яростно пылали.

— Мегги!

— Правда, нам плевать, Дина? Мы будем обращаться с ней еще хуже, чем с Сильвией. Мы будем ее щипать, подбрасывать ей в постель всякую гадость, мы отравим ей чай и наконец убьем ее.

Услышав страшные угрозы из уст сестры, Дина в ужасе замерла. Слезы словно застыли на ее бледных щечках.

— Мегги, отправляйся в свою комнату!

Эмма впервые видела Барнаби таким разгневанным; его темные брови вытянулись в прямую линию, ноздри раздулись.

Мегги гордо вскинула голову и топнула ногой.

— Мы поиграем в заколдованную свечу. Ты знаешь, Дина, это та игра, о которой говорила нам Ангелина… И когда булавка выпадет из свечи, мисс Пиннер умрет! — Мегги, не зная, смеяться ей над невольным каламбуром или разыграть какую-нибудь мелодраму, еще раз топнула ножкой, вызывающе глядя на отца.

Барнаби взял ее за плечи и вывел из комнаты.

— Вон! — кричал он. — Марш в детскую комнату! Останешься без обеда! Мне очень жаль, но твое поведение становится нестерпимым.

Мегги — сама воплощенная ненависть — снова распахнула дверь.

— А мне плевать! Могу и не есть. Меня тошнит от вашей еды! — с этими словами она бросилась наверх.

Дина сделала робкую попытку последовать за сестрой.

— Погоди, — обратился к ней Барнаби. — Ты можешь остаться и пообедать с нами, как воспитанная и послушная девочка. И перестань плакать.

— Барнаби, — проговорила Эмма, взяв мужа за руку, — не забывай, дети подумали, что звонит их мать… Я хочу сказать, что они испытали глубокое разочарование.

— А с какой стати они решили, что звонит их мать, если она не соизволила забрать их из школы? Они просто валяют дурака.

Эмме показалось, что глаза мужа стали ледяными. «Он разочарован, как и дети, — подумала она. — Барнаби втайне надеялся, что Жозефина приедет». И Эмма, терзаемая противоречивыми чувствами, ощутила себя одинокой.

Теплившаяся в сердцах детей надежда, что мама вернется, опровергала легенду о ее смерти. Жозефина, скрывавшаяся где-то в неведомой дали, может быть даже в Южной Америке, жива; ей достаточно было, повинуясь минутной прихоти, лишь поманить почти любого из семейства Кортов изящным пальчиком — и все они сломя голову помчались бы к ней.

Грядущий приезд мисс Луизы Пиннер был на время позабыт. Обед проходил в тягостной обстановке; Дина роняла слезы в тарелку с супом, Барнаби ел молча, нахмурив брови; Руперт углубился в чтение газеты, а Дадли, склонив голову над столом, тайком присматривался к Эмме, будто стараясь привыкнуть к присутствию этой молодой зеленоглазой женщины в ореоле рыжеватых волос.

Жалобы Дины на боль в животе прервали угнетающее всех молчание. Эмма собралась отвести ребенка наверх в ванную. Внезапно появилась вездесущая Мегги и разоблачила сестру.

— Напрасно беспокоитесь. Ничего у нее не болит. Ей только кажется, что ее тошнит.

Эмма, глядя на бледное заплаканное личико Дины, подумала, что ее детское оружие — слезы — действуют сильнее, чем вызывающая наглость Мегги.

— Я думаю, что вы обе перевозбуждены, — спокойно заметила она. — Ваш отец прав: небольшой отдых в постели пойдет вам только на пользу. А потом вы нарядно оденетесь, и мы поедем на станцию встречать мисс Пиннер.

* * *

Через два часа, сидя на вокзальной скамейке, Эмма размышляла о том, что Луизу едва ли ждет теплая встреча обитателей Кортландса. Хорошо еще, если она, увидев мрачные враждебные лица Мегги и Дины, тотчас не обратится в бегство и не вернется в Лондон следующим же поездом. Хотя Барнаби подавил гнев и делал все возможное, чтобы заставить дочерей хотя бы улыбнуться, его отцовские усилия пропадали даром.

Эмма, испытывая жалость к Барнаби и к детям, пребывала в смятении; она ожидала чуда: вот, вместо жалкой гувернантки, веселая и улыбающаяся, выйдет из поезда Жозефина. Закутанная в меха, сверкающая бриллиантами; у нее в руке клетка с экзотическими колибри. Сказочная фея, озарившая своим блеском унылый пейзаж пригородной станции.

Какое это было бы счастье — увидеть девочек счастливыми, веселыми, а не угнетенными и не по-детски молчаливыми. Хотя молчание и тихая грусть лучше, чем вспышки безнадежного отчаяния. Эмма чувствовала себя пока бессильной вернуть девочкам душевное равновесие, и она сомневалась, что Луиза Пиннер хоть как-то справится с этой гримасой судьбы.

Однако ее опасения оказались преждевременными. Ибо когда поезд остановился, будущая гувернантка так и не появилась на перроне. Мисс Пиннер не приехала.

Мегги обуяло неудержимое веселье.

— Я думаю, она испугалась! — Девочка была безумно рада, что услуги Луизы Пиннер больше им не угрожают.

— Что же могло ее испугать? — раздумывал Барнаби. Он снова был зол, его массивный форсайтовский подбородок выдался вперед. — Что происходит с людьми в наше время? Теперь уже ни на кого нельзя положиться.

— Думаю, она просто опоздала на поезд, что может с каждым случиться, — заверила Эмма.

— Человек с такой «остроконечной» фамилией? Ну уж нет, все Пиннеры этого мира приходят на вокзал как минимум за полчаса до отправления поезда. Это фанатики точности. Суетливые и беспокойные. Вскоре сама убедишься.

Вы принесли нам много бед.

Мисс Пиннер, стынет ваш обед,

— продекламировала Мегги и разразилась истерическим смехом.

Барнаби вздохнул:

— Нам предстоит веселенькая обратная дорога. Хорошо, что по крайней мере Дадли сможет на время успокоиться.

Эмма ласково улыбнулась двум злорадно усмехающимся девочкам.

— Я думаю, мы все можем теперь успокоиться. Ведь никто из нас не возлагал слишком больших надежд на мисс Пиннер. — Эмма вспомнила о тяжелом предчувствии, овладевшем ею в ожидании приезда этой, скорее всего, тусклой и невзрачной молодой особы, и неожиданно для себя воспрянула духом. — Давайте вернемся домой, и приготовим вафли к чаю. Кто любит вафли?

— Я обожаю это лакомство с детства. — Барнаби хотелось сказать жене что-то приятное. Никто из детей не проронил ни слова, но, глядя на девочек, Эмма заметила, что их откровенная враждебность сменилась безразличием к происходящему. Видимо, даже маленьким комедианткам оказалось не под силу злиться и шутить в одно и то же время. Теперь Мегги усердно сочиняла вариации нового юмористического стишка о мисс Пиннер, а Дине отводилась роль восхищенной поклонницы таланта своей сестры.

По возвращении дом показался им пустым. Дадли, желая отложить столь тяжкое испытание, как встреча с новой юной женщиной, потихоньку улизнул из дома. Руперт отправился в деревенскую пивную, которую по каким-то политическим соображениям неукоснительно посещал. Ангелина удалилась в коттедж, а миссис Фейтфул проводила большую часть вечера в своей комнате. Холл принадлежал дедушке Корту с его высокомерным носом и слепым взглядом, гостиная — мебели в стиле чиппендейл, батальным сценам, мерно тикающим часам и фисгармонии, безмолвно стоявшей в углу. Вся обстановка была в строго выдержанном викторианском духе. Эмма подумала, что они овладели старинной семейной крепостью, как современные узурпаторы. Она сама, ее муж и девочки нарушали привычный уклад, а Дадли с его затворническими повадками гармонично вписывался в него. Под стать кортландскому отшельнику была и миссис Фейтфул: сгорбленная фигура, полуслепой взгляд и бессвязное бормотание почтенной экономки нарушали покой дома не больше, чем шуршание мышки. Они же были пришельцами из другого, динамичного мира, равно как и Жозефина, хорошенькая Сильвия и кто-то, испугавший детей в ночь под Рождество…

Эмма почувствовала себя спокойнее, оказавшись в большой кухне и занявшись поисками посуды и продуктов, необходимых для приготовления вафель. Барнаби пошел звонить мисс Джеймс в агентство по найму, девочки остались с Эммой. Она показала им, как отмеривать и смешивать все, что полагалось для выпечки. Темнело, и Дина подошла к окну, намереваясь спустить занавески.

— Пока еще можно обойтись дневным светом, — заметила Эмма.

Мегги, смягчившись, оторвалась от увлекшей ее работы с миксером и объяснила, чем вызван поступок сестры:

— Она не любит, когда темнеет. Это ее пугает.

Дина смущенно оправдывалась:

— Иногда случалось, что кто-то стучал в окна.

— Кто? — насторожилась Эмма. — Мы не знаем. Никто не знает.

— Когда же это происходило? — Эмма не удивилась надуманным страхам девочки. Дина была нервным ребенком, и старинный уединении дом был для нее не самым надежным местом, где бы она чувствовала себя в полной безопасности, а своего рода пугалом.

— Когда здесь была Сильвия. Она тоже боялась. Она говорила, что кто-то стучался к ней, и если бы она вышла на улицу, то попала бы им в руки.

— Что за бред! — воскликнула Эмма. — Она просто тебя пугала. И это было дурно с ее стороны.

Мегги окунула маленький пальчик в приготовленную сладкую смесь и облизнула его.

— Но ведь она исчезла, не так ли? Значит, она попала кому-то в руки.

В эту минуту вошел Барнаби. Появление на кухне мужа, сильного, уверенного в себе человека, далекого от всякой мистики, внесло умиротворение в душу Эммы.

— Не могу дозвониться, — пожаловался он. — Кажется, агентство закрыто. Значит, нам придется обойтись без мисс Пиннер еще одну ночь. Может, это и к лучшему.

— Твои дочери учатся готовить, — похвасталась Эмма.

Барнаби обнял жену за талию:

— Ты умеешь преодолевать препятствия; тебя не смущает ни Босуэлл, занимающий большую часть моего кабинета, ни сыгранная наспех из-за моего нетерпения свадьба, ни кукушка Жозефина, оказавшаяся за тридевять земель, ни две маленькие разбойницы, ни дом, напоминающий викторианский музей, ни загадочная мисс Пиннер, которая почему-то не приехала…

Эмма осторожно высвободилась из объятий мужа. Она заметила ревность, снова вспыхнувшую во взгляде Мегги. Эти дети походили на пугливых диких птичек. Приютившись в теплой кухне, они на время забыли о Жозефине и своем недавнем разочаровании. Теперь опять все в них всколыхнулось.

— Пожалуйста, разожги огонь в гостиной, — обратилась она к мужу. — Мы там будем пить чай. И найди Дадли. Теперь, когда мы одни и совершенно безопасны, он, я думаю, присоединится к нам.

Дадли и вправду согласился. Он даже вел себя непринужденно, улыбался своей широкой, робкой улыбкой; его пухлые щеки лоснились и блестели, отражая, словно зеркало, огонь в камине; Мегги и Дина смиренно примостились на коврике у ног дяди.

— Почти как в старые времена, — мечтательно произнес он.

Какие старые времена? Эмме хотелось задать ему этот вопрос. Имел ли он в виду прошлое Рождество, когда здесь была Сильвия, или вспоминал мимолетный визит Жозефины, о котором Барнаби ничего не знал? Но Дадли вспоминал далекое детство…

— Помнишь, как мама играла на фисгармонии, — обратился он к Барнаби. — Я так и вижу перед собой: милое открытое лицо, изящная маленькая фигура… Она всегда носила шелковые платья… как голубка.

Выразительные брови Барнаби взметнулись, слегка подмигнул Эмме. Возможно, он хотел сказать: «Старина Дадли слишком много времени проводит в одиночестве. Живет в прошлом…»

— Помню, как она заставляла нас петь церковные гимны, — продолжил вслух воспоминания брата Барнаби. — Если не ошибаюсь, тебе предоставлялось право выбора.

Дадли просиял от удовольствия. Разрумянившийся и возбужденный, он походил на раскормленного школьника-переростка.

— «Соберемся у реки». Это был мой любимый гимн. Думаю, я и сейчас смог бы его сыграть. Может быть, попробовать?

Мегги и Дина вскочили на ноги:

— Дядя Дадли, ты никогда не играл для нас на фисгармонии.

Дадли повертел перед ними своим толстым указательным пальцем:

— Если я сыграю, вы должны будете петь. Мама всегда просила нас подпевать ей. В каждый субботний вечер.

Он встал с кресла и присел к фисгармонии. Инструмент натужно хрипел, поскольку им давно не пользовались. Первые ноты едва можно было расслышать; это были какие-то вздохи с присвистом, которые, тем не менее, выражали угнетенное настроение семейства Кортов, с трудом возвращавшегося к полноценной жизни.

Вскоре под крепкими пальцами Дадли зазвучала сентиментальная мелодия, и он запел густым сочным басом:

Соберемся у реки,

Там, где ангел белоснежный…

— Давайте, девочки, подпевайте. Разве вы не разучивали такие гимны в школе? Не может быть! Это часть моего детства. Я буду помнить их всегда. Давайте попробуем еще раз.

Вошел Руперт, приветствуя всех хорошо отработанным театральным смехом, и с воодушевлением присоединился к поющим.

Эмма, нежась около ярко полыхавшего камина, нащупала руку Барнаби. Он ласково погладил ее пальцы; статный, надежный мужчина, вытянувшийся в кресле. Его четкий силуэт выделялся на фоне стены: крупная голова с высокомерным профилем прадедушки Корта… Но на добром, не мраморном, а теплом человеческом лице — таком близком, любимом лице Барнаби… Возможно, их медовый месяц окажется не столь безнадежно плохим. В Кортландсе веяло духом прочной семьи, укорененной в прошлое, в те давние времена, когда очаровательная маленькая женщина заставляла петь гимны трех своих сыновей, передавая через них свет материнской любви Мегги и Дине…

Как все это странно… И в то же время неизбежно.

Идиллию нарушил стук в окно.

Дина вскрикнула. Мегги крепко вцепилась в руку Дадли; ее черные глаза резко выделялись на побледневшем, бескровном лице. Дадли застыл на стуле, склонив голову и прислушиваясь. Руперт повернулся к окну, теребя свои роскошные усы.

За окном царила ночь. Никто не позаботился о том, чтобы опустить занавески. Капли дождя блестели на стеклах. Больше ничего не было

Барнаби лениво пошевелился в кресле, ничуть не обеспокоившись.

— Кто это? — спросил он. — Может быть, Вилли что-то понадобилось? Дадли, старина, сходи посмотри, в чем там дело.

— Вилли вошел бы через дверь, — рассердился Дадли. Но все же встал и подошел к окну.

— Это Сильвия! — завопила вдруг Дина. — Это Сильвия! Не впускайте ее!

И тогда, словно выплывая из ночной мглы, в окне показалось лицо; оно прижалось к стеклу: бедное, перекошенное лицо, к впалым щекам которого прилипли редкие мокрые пряди волос; открытый рот звал кого-то, но слов нельзя было разобрать.

Эмме показалось, что она видит перед собой утопленницу…

Барнаби вскочил на ноги, Дадли замер на месте. Руперт продолжал смотреть в окно сузившимися глазами. Все в комнате оцепенели, словно играя в спектакле немую сцену.

Тут женщина, стоявшая снаружи, вновь застучала по стеклу, делая какие-то знаки руками; охваченные страхом девочки бросились к Эмме и вцепились в ее платье.

— Знаете что, — весело проговорил догадавшийся Барнаби, — мне кажется, это наша пропавшая мисс Пиннер. Нам давно пора починить звонок. Неизвестно, сколько времени простояла бедная девушка под дверью, нажимая на кнопку.

Он вышел из комнаты, и лицо в окне исчезло. Теперь за ним не было ничего, кроме успокаивающей пустоты. Но белое умоляющее лицо запечатлелось в памяти Эммы. И ее мрачные предчувствия снова дали о себе знать…

Она почувствовала, что дети немного смягчились, оттаяли. Обрадовалась тому, что в минуту опасности они инстинктивно бросились к ней. Из холла донесся голос Барнаби, задававшего вопросы, и высокий голос женщины, отвечавший ему.

— Вот видите, — обратилась она к детям, желая их успокоить, — это всего лишь оказалась мисс Пиннер. Вам нечего было бояться. Дина, позволь мне вытереть твои слезы. Глупышка. Не забудь поздороваться с мисс Пиннер. Дадли, куда это ты навострился?

Последнюю фразу Эмма произнесла игриво, заметив, что Дадли пытается незаметно скрыться. Несмотря на громоздкую фигуру, он обладал свойственной полным людям способностью двигаться совершенно бесшумно.

— У меня кое-какие дела, — отмахнулся затворник.

— Подожди немного и познакомься с мисс Пиннер. Бедная девушка. Мы должны оказать ей теплый прием.

Когда Барнаби ввел мисс Пиннер в комнату, все было готово для новой немой сцены. Огромный и застенчивый Дадли затаился в уголке, Руперт разглядывал гувернантку с нескрываемым любопытством, девочки кидали на нее пронзительно-злые взгляды, даже радушная Эмма натянуто улыбалась.

Знакомство прошло бы гораздо проще, если Мисс Пиннер не нагнала на них такого жуткого страха. Именно жуткого. Возникло ощущение, словно все ожидали, что лицо в окне принадлежит кому-то другому…

Растерянность Эммы вскоре сменилась чувством жалости к Луизе Пиннер: промокшая насквозь, девушка дрожала от холода и нервного напряжения. Когда Барнаби представлял ее всем по очереди, она стояла рядом с ним и доверчиво улыбалась, из последних сил стараясь унять дрожь.

— Никто так и не услышал дверного звонка, — как-то униженно извинялась она. — Вы все пели. Очень красиво. И мне пришлось постучаться в окно. Потом я поскользнулась, кажется, на мокром камне. — Она показала на рваный чулок и смущенно усмехнулась. — Вы, наверное, подумали, что я затеяла какую-то страшную игру: стучу в окно и исчезаю.

— Мисс Пиннер опоздала на поезд, — спокойно объяснил Барнаби. — Ей было необходимо позаботиться о собачке, и это заняло больше времени, чем она ожидала.

— Мне очень жаль, — быстро проговорила мисс Пиннер высоким писклявым голосом. — Но я не могла уехать в деревню, пока не убедилась, что за маленькой Скромницей как следует присмотрят. Мне надо было дождаться домохозяйку, а она задержалась.

У мисс Пиннер были карие глаза, казавшиеся огромными на худом узком лице. Зубы тоже были слишком крупными, отчего создавалось странное впечатление, будто ее лицо — это лишь глаза и лучезарная лошадиная улыбка. Мокрая шляпа сползла на лоб. Девушка не располагала к себе, но производила впечатление слабого и деликатного человека, нуждавшегося в снисхождении.

Надо отдать ей должное: сияющая улыбка не исчезла с лица мисс Пиннер и после того, как она заметила девочек, похожих на маленьких хищных зверьков.

— Таковы дети, — мудро изрекла она. — Но я надеюсь, что вскоре мы станем большими друзьями.

Эмма вдруг спохватилась, что на ней сейчас лежат обязанности хозяйки дома.

— Вам хотелось бы подняться к себе в комнату и переодеться? Кажется, вы промокли насквозь.

— Мисс Пиннер шла со станции пешком, — сочувственно обронил Барнаби. — Я уже говорил, что ей надо было всего лишь позвонить со станции.

— Ах, я не хотела этого делать, потому что опоздала на поезд по своей вине. Это ничего, что я промокла. Я так счастлива, что нахожусь в деревне.

Эмма обменялась взглядами с Барнаби. Гувернантка была забавной, но вызывала чувство жалости. Она не представляла угрозы для Барнаби, привыкшего флиртовать с хорошенькими девушками. Но сумеет ли такое субтильное существо обуздать неукротимых близнецов — Мегги и Дину?

Ну, может быть, она произведет лучшее впечатление, когда переоденется и поест. Не будем терять надежды, решила доброжелательная Эмма.

Глава 8

Показав Луизе ее комнату и отправив детей в ванную, Эмма спустилась вниз и застала мужчин за обсуждением непрезентабельной личности гувернантки.

— Она здесь не задержится, — пророчил Барнаби. — Мегги доведет ее до нервного расстройства. Сильвии еще кое-как удавалось с ней справляться, но эта нескладная Луиза… Боже, о чем только думала мисс Джеймс?

— Что можно сказать о вкусе женщины, назвавшей свою собачонку Скромницей? — вопрошал, забавляясь, Руперт. — Эмма, что ты думаешь о новоявленной гувернантке?

Эмма уже успела проникнуться состраданием к этому нелепому созданию и дипломатично ответила:

— Уверена, у мисс Пиннер самые добрые намерения. С двумя нормальными детьми — я имею в виду спокойными и воспитанными… извини, Барнаби, но ты должен признать, что Мегги и Дина этими добродетелями не обладают, — она бы прекрасно справилась.

— Я пригласил Луизу только на месяц, — заметил Барнаби. — Думаю, какая-то польза от нее все же будет.

Дадли, который все это время молча сидел за фисгармонией, задумчиво перебирая клавиши, вдруг сказал:

— Дайте ей шанс. Лишь бы у нее выдержали нервы, и тогда все будет хорошо. Даже Сильвия иногда приходила в отчаяние, а красотка была довольно уравновешенным человеком и с характером.

— Из-за чего? — Эмма сознательно задала этот вопрос. Мегги говорила, что Сильвия чего-то боялась но ночам, Дина от испуга занавесила окно в кухне, а потом, когда в окно постучала Луиза, закричала, что это Сильвия…

— Ну, например, миссис Фейтфул имеет обыкновение по ночам бродить по дому и разговаривать с совами. Бывает, заскрипят половицы; или лиса поймает цыпленка; или овца, потерявшая ягненка, блеет всю ночь. Городские девушки не привыкли к деревенским звукам. Не сомневаюсь, что это относится и к вашей мисс Пиннер. — Дадли задумчиво, почти нежно присовокупил: — Она была похожа на мокрую курицу, — и от смущения провел пальцами по клавишам. — Я думаю, эта справится со своими обязанностями намного успешнее кокетки Сильвии.

— Что происходит? Старина Дадли защищает женщину! — Руперт не мог скрыть изумления.

Эмму же внезапно охватило теплое чувство признательности к этому большому неуклюжему Человеку, который едва умещался на стуле перед фисгармонией и напоминал упитанного подростка. Луиза не оттолкнула его, подумала Эмма. Напротив, она растрогала одинокого Дадли. В присутствии Жозефины и Сильвии, образованных и красивых женщин, он тушевался, уходил в себя, но в Луизе распознал родственную душу, неуверенное в своих силах человеческое существо, которое нуждалось в поддержке.

Забавно все складывалось. Еще недавно она грозила Барнаби, что использует Луизу, что бы вытащить Дадли из его психологическою «панциря», но, возможно, в этом и не будет необходимости. Луиза интуитивно начала оказывать благотворное влияние на кортландского затворника.

Однако не Дадли пришел на помощь Луизе поздно вечером, когда насмерть перепуганная гувернантка издала душераздирающий вопль, обнаружив на подушке мертвую мышь.

— Я откинула одеяло, и вот она, здесь, — дрожа как осиновый лист, запинаясь, жаловалась Луиза вбежавшей в ее комнату Эмме.

Стоя босиком в хлопчатобумажной ночной рубашке, худая, похожая на страшненькую девочку, Луиза страдальчески прижала руки к груди и попыталась улыбнуться.

— Простите за учиненный мною переполох. Я понимаю, что это просто детская шалость. И эта… мышка совсем мертвая. Но я всегда страшно боялась мышей, испытывала к ним непреодолимое отвращение. Сгоряча мне показалось, что она живая.

Эмма припомнила угрозы Мегги, предупреждавшей, какую веселую жизнь она устроит новой гувернантке. По всей видимости, шалунья начала осуществлять свой замысел. Жестокая шутка с дохлой мышью — определенно изобретение Мегги. Но сейчас ничего нельзя было предпринять, поскольку девочки час назад сами улеглись в постель и уже спали. Лучше не будить детей, а воспользоваться дарованными взрослым драгоценными часами затишья, чтобы отдохнуть от изобретательных проказниц.

— Будьте великодушны, — сказала Эмма гувернантке. — Боюсь, что без матери дети отбились от рук. Мы вынуждены относиться к ним снисходительно, потому что на их долю выпали тяжкие испытания. Я должна была предупредить вас: в первые дни, пока дети к вам не привыкли, подобные непозволительные выходки могут повторяться. Так что мужайтесь.

— Они выглядели как две маленькие мятежницы, — простонала Луиза.

— Удачное сравнение! Но надеюсь, вы не допустите, чтобы, запугав, они заставили бы вас покинуть Кортландс, — предостерегла Луизу Эмма и подумала: не жестокость ли детей заставила Сильвию сбежать, хотя Барнаби целовал ее?

— Ах нет, миссис Корт, — заверила ее Луиза. — Я чувствую, что мне здесь понравится. Я это знаю. Такой милый старый дом. — Она обвела взглядом свою большую, обставленную в викторианском стиле комнату, украшенную обоями с выцветшими розами, кроватью, покрытой белым одеялом с кисточками. — Моя лондонская комнатенка чуть больше этою гардероба. Вообразите, каково жить в этом гардеробе! — Луиза оправилась от шока, стала разговорчивой и даже шутливой; она усмехнулась и продолжила: — Я не хочу сказать, что моя лондонская квартира меня не устраивает. Очень даже устраивает. Она настолько дешевая, что я могу платить за нее, когда приходится уехать куда-нибудь по работе, а домоправительница настолько любезна, что соглашается присмотреть за Скромницей. Собака — единственная причина, из-за которой я не люблю оставлять город, но, в конце концов, я пробуду здесь всего лишь месяц, а человек когда-нибудь же имеет право выехать на природу и подышать свежим воздухом!

Луиза глубоко вздохнула, и вдруг из коридора донесся застенчивый голос Дадли:

— Что-нибудь случилось? Мне показалось, что я слышал крик.

Луиза в растерянности бросилась к стулу, на котором висело ее домашнее платье. Эмма подумала о том, что гувернантка — такая же викторианка, как и ее комната. Молодая женщина подошла к двери, чтобы успокоить встревоженного Дадли.

— Ничего страшного. Просто дети сыграли злую шутку с мисс Пиннер. Утром потребуем у близнецов ответа.

— Как это прискорбно! Я предупреждал Барнаби. Он балует детей. А таким сорванцам нельзя давать ни малейшего послабления. Они требуют строгости. Школа не пошла им на пользу.

— В чем они поистине нуждаются, — возразила Эмма, — так это в родной матери. И раз ты уже здесь, Дадли, унеси, пожалуйста, тело.

— Те… — Блекло-голубые глаза Дадли стали круглыми.

— Бездыханный труп. — Эмма брезгливо взяла мышку за хвостик и направилась к громоздкому неуклюжему джентльмену; Луиза нервически посмеивалась, спрятавшись за кроватью.

— Ну и ну! — возмутился Дадли. — Как это мерзко. Маленькие дьяволицы. — Он заковылял по коридору, держа дохлую мышь на вытянутой руке и кому-то угрожая.

Эмма вернулась в комнату.

— Успокойтесь — все страхи уже позади. Надеюсь, вам удастся хорошо выспаться.

— Вряд ли, мисс. — Щеки Луизы немного порозовели, но девушка была еще очень возбуждена. — Вы не находите, что мистер Корт — я имею в виду мистера Дадли Корта — очень мил? Я не хочу сказать, что другие братья равнодушные люди, но мистер Дадли как-то особенно добр, он производит впечатление чистого сердцем душевного человека. Ах, я говорю глупости, не так ли? Но все равно — мистер Дадли просто прелесть.

— Луиза — подлинный осколок викторианского прошлого. — Вернувшись к себе, Эмма поделилась впечатлениями с Барнаби. — Завтра она начнет подрубать салфетки или вышивать тамбуром «Считай часы». Этот девиз, столь почитаемый в семье Кортов, очень подходит мисс Пиннер: она-то прилежно считает и пытается обратить неумолимо бегущее время в свою пользу. Правда, до сих пор ее достижения воплотились в жалкой собачонке по кличке Скромница.

— Если ты закончила краткий пересказ биографии мисс Пиннер, — Барнаби был настроен шутливо, — то не объяснишь ли мне, почему наш осколок прошлого так истошно вопил.

— Представляешь, у нее в постели оказалась дохлая мышь. Вспомни, как Мегги грозила, что намерена извести гувернантку. Первым номером ее программы устрашения была дохлая мышь. Знаю — твоим детям пришлось нелегко, но они должны понять, что их выходки недопустимо жестоки.

— Не горячись, — остановил жену Барнаби. — Давай спокойно обсудим случившееся. Допустим, сегодняшнее безобразие учинила Мегги, но где она взяла мышь?

— Боюсь, что это не так уж и сложно: в доме полно мышей.

— Живых, моя дорогая. И даже Мегги, при всей ее ловкости, не смогла бы поймать такое увертливое создание, как мышка.

— А кошки у вас есть?

— Только на конюшне.

— В таком случае дети, возможно, сбегали на конюшню и отняли бесценный трофей у одной из кошек. Независимые маленькие леди заранее знали о приезде мисс Пиннер, который их, мягко говоря, не радовал.

— Возможно, ты и права, — согласился Барнаби. — Такой сценарий вполне реален. Хотя не бесспорен.

Эмма была настроена воинственно.

— Так как же, по-твоему, мышь попала в постель к бедняге Луизе?

— Колдовство, дорогая, — улыбнулся Барнаби. — По правде говоря, я подумываю о том, чтобы использовать похожую комическую мизансцену в своей новой книге. Ты знаешь, что Ангелина считается признанным авторитетом в области колдовских чар? Ее муж Вилли порою страдает из-за «сатанинской» репутации своей жены, ее таинственных связей с нечистой силой.

— Ангелина? — Эмма представила себе полную, неряшливо одетую, громогласную служа некоторую, кажется, не интересовало ничто, крое сплетен. — Вот если бы ты назвал колдуньей миссис Фейтфул, я бы не удивилась.

— Миссис Фейтфул далека от всяческих бесовских наваждений. Правда, сейчас у нее путаются мысли, но она всегда была строгой, чопорной и суровой. Посещение церкви каждое воскресенье, неукоснительное соблюдение всех библейских заповедей. Непорочный Дадли именно потому такой истовый пуританин, что всегда был любимчиком добродетельной экономки. Мы с Рупертом, к счастью, избежали ее благочестивого воздействия.

— Вот это похоже на правду, — развеселилась Эмма. — Трудно себе представить, что безликая миссис Фейтфул вдохнула завораживающий блеск в твои голубые глаза, мой милый.

— Тебя смущает блеск моих глаз?

— Дорогой, мы отклоняемся от главного. Тема нашей беседы — дохлая мышь в постели мисс Пиннер.

— Забудь о всякой чепухе! — В порыве нежности Барнаби положил голову ей на плечо.

А ночью он подарил Эмме камею. Барнаби сказал, что эта семейная реликвия принадлежала его матери. А теперь она по праву собственность его любимой жены.

Эмма смотрела на тяжелую брошь, которую он вложил ей в руку. Это была старинная, необычайно тонкой работы камея. На мгновение Эммой овладело мистическое чувство: ей показалось, что она ладонью ощущает биение сердца матери Барнаби.

— У мамы было не так уж много драгоценностей. Эту брошь с камеей она любила больше всего, — Барнаби погрустнел.

Эмма подняла на него глаза:

— Почему ты не подарил ее Жозефине?

— Ей она не подошла бы, — коротко ответил муж.

Больше ничего не было сказано, но Эмма ощутила себя на редкость счастливой. На протяжении своего супружества она часто вспоминала эти мгновения ничем не омраченной радости…

* * *

Утром Мегги и Дина истово отрицали свою причастность к злой проделке с мисс Пиннер. Они таращили круглые детские глаза и в один голос твердили:

— Но мы этого не делали. Честное слово, мы не виноваты. Мы сразу легли спать, как нам велели. Да и как бы мы смогли поймать мышь? У нас нет когтей.

Сострила, разумеется, Мегги, чем страшно развеселила сестру, которая тут же попыталась изобразить кошку, выпускающую когти.

— Ах, пожалуйста, миссис Корт, — взмолилась Луиза. — Я уверена, эту подлость совершили не они.

Эмма холодно посмотрела на самоотверженную мисс Пиннер:

— Если не они, то кто же, по-вашему, мог так изобретательно поступить?

Вопрос смутил мисс Пиннер, которая нервно сжала свои костлявые руки и робко заметила, что еще не успела познакомиться со всеми обитателями Кортландса.

— Может быть, это кошка, — предположила Луиза.

— Мяу! Мяу! — затянули в унисон Мегги и Дина, прыгая по комнате. Мисс Пиннер едва сдерживала слезы.

— Пожалуйста, забудьте об этом неприятном случае, миссис Корт. Уверена, что подобные «шутки» больше не повторятся. Я буду внимательно следить, чтобы дверь в мою комнату была надежно закрыта, и, если во всем виновата кошка, теперь она не сможет ко мне проникнуть.

— Муж говорил мне, что кошки обитают только на конюшне. Ну да ладно. Отведите детей вниз, им пора завтракать. А я поговорю со слугами.

— Это Ангелина, — уверенно заявила Мегги. — Я видела, как она вчера вечером выходила из комнаты мисс Пиннер. Вы знаете, она носит всякую дрянь в своих бездонных карманах. У нее там лягушачьи лапки и пауки.

Мисс Пиннер жалобно застонала. Мегги с презрением окинула Луизу своими злобными черными глазками.

— А еще Ангелина умеет колдовать и предсказывать судьбу. Это она напустила злые чары на Сильвию.

— И что, они подействовали? — ужаснулась несчастная мисс Пиннер.

— Она зажгла смертельную свечку. Поэтому Сильвии пришлось сбежать, иначе бы она погибла.

— Мегги, все это твои глупые фантазии, — строго оборвала ее Эмма. — Если ты и дальше будешь нести этот бред, мне придется пожаловаться твоему папе.

Мегги аж подскочила от злости, переполнявшей ее существо.

— Думаешь, я испугалась?! Сегодня к нам приедет мама. Или мы получим от нее письмо, — бравировала маленькая интриганка.

— Не ты ли уверяла нас, что она мертва? — напомнила девочке Эмма.

— Мама жива! — с неожиданной страстью воскликнула Мегги. — Она приедет к нам сегодня.

Но тут взгляд Мегги затуманился. Эмма уловила в ее повлажневших глазах глубокое горе, но девочка пересилила себя, убежденно заметив:

— Мама могла не забрать нас из школы только в одном случае: если бы она умерла. А не потому, что забыла о нас.

— Ах, боже, — расстроилась мисс Пиннер. — Бедная маленькая…

Эмма жестом попросила ее замолчать. Она взяла Мегги за руку.

— Отправляйся вниз. Пора завтракать. Кто знает, что может оказаться в сегодняшней почте? Но предупреждаю: если не будете вести себя как добрые воспитанные дети с мисс Пиннер и со всеми остальными взрослыми, поблажек не ждите.

Эмма понимала: нужно превозмочь себя; она должна пойти на кухню и продолжить расследование; необходимо узнать, как попала мышь в постель Луизы. Она нашла там Ангелину и ее мужа Вилли; супруги сидели за большим столом и завтракали, озабоченная мисс Фейтфул сновала по кухне, убирая посуду.

Когда Эмма вошла, все обернулись к ней. Ангелина заулыбалась, ее полное лицо покрылось сетью тонких морщинок. Вилли, лохматый и молчаливый, пробормотал что-то невнятное и склонил голову над овсянкой. Миссис Фейтфул замерла, чутко прислушиваясь. Ее смутило появление жены Барнаби.

— Ваш завтрак в столовой, мадам, — сказала она своим пронзительным скрипучим голосом. — Вам что-нибудь нужно?

— Мне нужно кое-что узнать. Кто из вас увлекается ловлей мышей?

Вилли подозрительно поднял голову. У него была грубая, обветренная и глуповатая физиономия.

— Я ставлю мышеловки, — ответил Вилли. — Это входит в мои обязанности. Иначе весь дом бы кишел мышами. Каждую ночь попадается по крайней мере парочка этих тварей. Разве не так, миссис Фейтфул?

— Тебе же известно, что я не имею ничего против мышеловок, если ты сам аккуратно следишь за ними. Я ненавижу и боюсь мышей. — Экономку передернуло от омерзения.

Ангелина громко захохотала, содрогаясь своим грузным телом.

— На самом-то деле вы ничего не боитесь, миссис Фейтфул. Только прикидываетесь.

— Дохлых мышей я боюсь, — возразила миссис Фейтфул. — Прошу прощения, мадам, почему вы задаете такие странные вопросы? — Экономка на сей раз обратилась к миссис Корт. Эмма заметила, что Ангелина держит одну в просторном кармане передника. Мегги утверждала, что служанка носит в карманах червей, пауков и прочую дрянь. Но вряд ли это правда, скорее безудержная фантазия Мегги. У Ангелины такой приветливый, жизнерадостный и доброжелательный вид!

Итак, тайна водворения дохлой мыши в кровать Луизы открылась. Если на кухне и в кладовой были расставлены мышеловки, для Мегги и Дины не составило бы большого труда извлечь из одной из них дохлую мышь и осуществить свой жестокий трюк. К сожалению, близнецы все-таки лгали.

— Я не хотела никого обидеть, миссис Фейтфул, — мягко ответила Эмма. — Ночью зло подшутили над мисс Пиннер, нашей новой гувернанткой. Я просто пытаюсь выяснить, кто это мог сделать.

Но дальше произошло нечто совсем непонятное. Вилли пристально посмотрел на Ангелину.

— Ты опять взялась за свои штучки? — Он был взбешен. — На прошлое Рождество…

Смеющееся лицо Ангелины стало темнее тучи. Она сердито взглянула на мужа:

— Что за чушь ты несешь? На Рождество я предсказывала Сильвии судьбу, только и всего. И она бы жестоко поплатилась, если бы не послушалась меня.

— Ангелина! — Эмма вздрогнула, услышав голос Барнаби, прозвучавший суровее, чем обычно. Его брови нахмурились, в глазах появился стальной блеск. — Чтобы я больше не слышал о твоем даре ясновидения! Мало того, что это сущий вздор, эти бредни вредны и опасны. Вилли, проследи, чтобы твоя жена прекратила обманывать и пугать людей!

Вилли смущенно кивнул головой:

— Я исполню ваш приказ, сэр.

Ангелина покраснела и, бросая на Барнаби злобные взгляды, встала из-за стола, подошла к раковине и начала греметь посудой. Миссис Фейтфул удовлетворенно кивнула головой, в душе она гордилась своей мудростью. Барнаби взял Эмму за руку.

— Пойдем в столовую, ты еще не завтракала.

Прежде она должна объяснить мужу, зачем пожаловала на кухню, решила проницательная Эмма.

— Я только хотела прояснить бессмысленную историю ночного переполоха, Барнаби. Если Ангелина и предсказывала судьбу, я уверена, она никому не собиралась причинить вреда.

— Подобная ворожба может оказать болезненное воздействие на такую трусливую и впечатлительную особу, как Луиза Пиннер.

Эмма почувствовала, что ее муж испытывает неприязнь к гувернантке и вряд ли им движет гуманное желание защитить Луизу. Барнаби нисколько не походил на Дадли, чье сочувствие к слабому, забитому существу возвышало его в собственных глазах: он почувствовал себя мужественным и сильным. Эмме показалось, что она догадалась о причине исчезновения Сильвии, Ангелина наворожила девушке нечто такое, что выбило ее из колеи и заставило бежать из Кортландса. Исчезновение хорошенькой гувернантки, которая нравилась детям, огорчило Барнаби.

Но что было, то было… Эмма крепко сжала руку Барнаби, заметив:

— Да, я согласна. Предсказание судьбы опасно и рискованно. Дорогой, какие у нас планы на сегодня?

Все еще погруженный в свои невеселые мысли, он рассеянно ответил:

— Мне надо поработать. Я уже на неделю задержал сдачу новой части романа. Придется позвонить Марку и как-то умиротворить его.

— Ты не имел права тратить свое драгоценное время на женитьбу! — Ответ Эммы был ироничен, и в нем сквозила обида.

Барнаби засмеялся:

— Дорогая, я обожаю, когда ты совсем по-детски злишься. Но сегодня утром тебе придется потерпеть. Все вы, очаровательницы, одинаковы: вам бы только отвлечь мужчину от серьезного дела.

Дождь прекратился, и, хотя небо было затянуто тучами, в такую погоду дети отправились погулять. Эмма смотрела, как они выходят из дома, в плащах, шлепая резиновыми сапогами, болтавшимися на длинных, тонких ножках. За ними едва поспевала хрупкая, исполненная чувства ответственности мисс Пиннер; она семенила, перекинув через плечо парусиновый мешок. Он предназначался для еще оставшихся цветов, опавших листьев — гувернантка увлекалась составлением гербариев.

Впервые за последние два дня Эмма ощутила душевный покой. Ей захотелось поделиться своими впечатлениями и мыслями с родной тетей Деб, и она принялась за письмо. Эмма подробно излагала все события последних дней; оставшись одна в спальне, созерцая сквозь высокое окно серенький деревенский пейзаж, она вспомнила афоризм мудрой пожилой леди: «Люби его, но не доверяй ему».

«Я все еще доверяю ему, — исповедовалась Эмма, — несмотря на то, что у Барнаби оказалось две дочери, свободолюбивых, как дикие лани, а также разведенная с ним демоническая красавица жена, образ ее — я со стыдом вынуждена это признать — преследует меня и днем и ночью; еще досаждает мне изваянный в мраморе прадедушка, который словно наблюдает за каждым моим шагом. Не говоря уже о призраке хорошенькой Сильвии, гувернантки, исчезнувшей в прошлом году в ночь под Рождество…»

Через два часа, когда Эмма спустилась вниз, Барнаби разговаривал по телефону, а дети возвращались с прогулки; за ними чинно следовали Луиза и Дадли, поглощенные беседой, которую они вели, не обращая внимания на вновь заморосивший дождь.

— Хорошо, дорогая, напиши мне сразу, — говорил Барнаби, когда и комнату вбежали девочки с порозовевшими щеками.

— Теперь уж это точно мама! Дай нам поговорить с ней, пожалуйста!

Барнаби повесил трубку и с нескрываемой болью спросил детей:

— Почему каждый раз, когда звонит телефон, думаете, что это ваша мать? У меня полно знакомых, которых…

— Которых ты называешь «дорогая», — вмешалась Эмма; она расстроилась, увидев разочарованные мордашки девочек.

Барнаби ответил, отчетливо выговаривая каждое слово:

— Это была секретарша Марка, которую, если ты хочешь знать, я всегда называю «дорогая». Такая уж у меня старомодная манера обращаться к подчиненным, особенно хорошеньким женщинам.

Руперт, оторвавшись от газеты, похвалил брата за твердость характера:

— Так держать, старина!

Мисс Пиннер вошла в комнату, самодовольно посмеиваясь. Ее спутник — Дадли — выглядел смущенным. Он торжественно нес парусиновый мешок Луизы. Увидев, что на него все смотрят, Дадли незаметно отбросил свою ношу в темный угол, объяснив, что случайно встретился с детьми и гувернанткой.

— Барнаби! — обратилась к мужу Эмма, заметив, что у Дины подрагивает нижняя губа. — Неужели нет никакой возможности связаться с Жозефиной?

— Я уже говорил тебе, — Барнаби еле сдерживал раздражение, — что если бы я мог, то давно бы связался с ней. — Но он тут же смягчился и улыбнулся детям; в его глазах светилась грусть и доброта. — Будьте терпеливыми, не горюйте. Может, завтра придет письмо.

Дина робко кивнула кудрявой головкой и сдержала слезы. Но Мегги, привыкшая выражать свое разочарование более ярко, скорее — агрессивно, вовлекла сестру в головокружительную беготню по холлу, с дикими воплями, от которых задрожали картины на стенах; затем девочки вприпрыжку понеслись по лестнице и стали, громко топая, бегать по коридору второго этажа. Мисс Пиннер, едва не плача от бессилия справиться с буянившими разбойницами, устремилась за ними.

— Дети! — молила она. — Дети, немедленно остановитесь!

Мегги, издав оглушительный боевой клич, скатилась вниз по перилам, но через мгновение она снова оказалась наверху, продолжая летать по коридору вместе с сестрой, словно ведьмы на помеле.

— Дети! — продолжала умолять мисс Пиннер. — Мегги! Ты дрянная зловредная девчонка. Мне придется тебя строго наказать.

Барнаби, не зная, злиться ему или потешаться, молча пожал плечами.

— Боже милостивый, она бессильна. Голос вопиющего в пустыне.

— Я говорила тебе, что эта хилая особа — жалкий осколок прошлого, — напомнила мужу Эмма, даже не пытаясь скрыть смех. Дурацкая экскурсия на природу, нелепый парусиновый мешок для экспонатов, горячее стремление подышать утренним деревенским воздухом — и вот теперь беспомощные попытки обуздать диких птиц, которых, как ей казалось, она уже приручила.

— Что же нам делать? — вопрошал жену тоже растерявшийся Барнаби.

— Повторяю — дай ей шанс! — Это был разгневанный голос Дадли. — Чего ты ожидал? Кто виноват, что дети неуправляемы? Ты и твоя бездушная эгоистка первая жена. Вы не дали близнецам должного воспитания, позволили им одичать и попасть в сети болезненных комплексов — и теперь ты без зазрения совести полагаешь, что достойная интеллигентная девушка сразу обуздает норовистых лошадок?!

Возмущенный Дадли воззрился на брата; его голубые глаза сверкали, щеки стали багровыми. Но затем, словно подавленный обрушившейся на него яростью, он опустил веки. Его одутловатое лицо приняло обычное робкое выражение, и он взмолился:

— Простите меня за эту непристойную вспышку! Но вы же знаете, что я прав.

— То, что ты сказал, бесспорно, — смиренно ответил Барнаби. — Я не собираюсь этого отрицать и признаю долю своей вины.

Дадли с чувством похлопал брата по плечу.

— Твоя вина, старина, состоит только в том, что в жены выбрал не ту женщину. Но может быть, сейчас ты сделал правильный выбор. — Его взгляд застенчиво скользнул по стройной фигуре Эммы. — Судьба подарила тебе Эмму и… Луизу. Мисс Пиннер попросила, чтобы я ее так называл. — Теперь Дадли покраснел до корней волос. — На бедную девушку навалилось все сразу. На твоем месте я дал бы ей время, и вот попомни мое слово — она еще проявит себя!

— Хорошо, — согласился Барнаби. — Но пока приводить в чувство расходившихся детей выпало на мою долю.

И он смело направился в самый центр бури. Дадли, словно извиняясь, сказал Эмме:

— Знаете, у нее есть собачка. Все, что у нее есть, — это маленькая собачка.