Все это произошло месяц назад, в другую эпоху, в другом мире… Куда девались эти чудесные дни ранней осени, эти счастливые мгновенья, полные радужных надежд? Да и были ли они когда-нибудь? Теперь ей казалось, что реальная жизнь началась только тем злополучным утром, когда с нею случилось несчастье. Предшествовавшие шесть лет, прожитые с Фергюссоном, были лишь прекрасным сном. Ей на долю выпало принести искупительную жертву за все злодейства, учиненные предыдущими поколениями Темплеров. Разве она имела право на счастье? От судьбы не уйдешь, — просто ей были подарены шесть лет передышки.

Случай был совершенно абсурдным. Тетушка Аннабель проводила у них уик-энд; дядя и брат Брижитт приехали, чтобы отвезти ее в Лондон на машине. Все они решили остаться к ужину, и Брижитт пришлось срочно отправить Присси за покупками, так как она на это совершенно не рассчитывала. Дядюшка сидел в садовом кресле и разглагольствовал на излюбленную тему: о том, каким образом его племянница и ее муж расходовали свое время и деньги. Брижитт с трудом переносила его уколы — ее состояние давало о себе знать и она была здорово раздражена. С минуты на минуту ожидала она возвращения Фергюссона после восьмидневного отсутствия, и перспектива встречи с ним с Темплерами в качестве зрителей ее отнюдь не вдохновляла.

— Смотрите-ка, а вот и девушка Фергюссона! — кивнул Саундерс головой в сторону входившей в калитку Присси. — Маловата на мой вкус. А ты что об этом думаешь, Ги?

Девушка приближалась к ним стремительной, словно летящей, походкой. Ее черные волосы развевались на осеннем ветру, ярко красная юбка колыхалась над стройными икрами, словно лепестки огромного мака. Как обычно, она излучала радость жизни и оживление, которые составляли основу ее притягательности.

Ги ничего не ответил дяде; его взгляд был прикован к Присси, а лицо утратило свойственное ему брезгливое выражение. Брижитт сумела сосредоточиться на интересе, проявленном ее братом по отношению к бонне и на мысли о том, как было бы чудесно, если бы ему удалось наконец найти свое счастье; таким образом приступ гнева, вызванный дядюшкиной бестактностью, был преодолен.

— Дядя Саундерс, я предпочла бы, чтобы вы не говорили о Присси, как о «девушке Фергюссона», — произнесла она достаточно спокойно.

Старик взглянул на нее с искренним недоумением.

— Но, дорогая, ведь это именно он привел ее в дом, не так ли? Вероятно, она показалась ему привлекательной, иначе зачем бы он это сделал? Ведь ваш бюджет явно не позволяет вам нанять няньку, компаньонку, или как вы там еще ее называете! Неужели я не прав? Разговоры Фергюссона о том, что ты могла бы выбрать вместо нее серьги с бриллиантами совершенно беспочвенны: вряд ли это смогло бы тебе помочь в подобной ситуации.

Слова его содержали явный подтекст, а улыбка была невыносимо двусмысленна. На сей раз, это уже чересчур! Только бы не поддаться своему гневу и не дать волю ярости — ведь тогда она сама им уподобится! И она так и не закричала, но ее ненависть все же выплеснулась наружу, хотя она и говорила, не повышая голоса.

— Мне отвратителен ваш скабрезный умишко! Да и можете ли вы иметь другой, — ведь вы — Темплер. Возможно, и я бываю похожа на вас, даже не отдавая себе в этом отчета; Никки и Сарра тоже могут стать подобными вам! А теперь мне предстоит произвести на свет еще одного Темплера!

Все поплыло у нее перед глазами; волна непреодолимого ужаса и отвращения затопила ее сознание.

— Я надеюсь, что мой ребенок никогда не родится! — выкрикнула она и бросилась бежать прочь по садовой дорожке.

У нее оставалось единственное желание: поскорее очутиться рядом с Фергюссоном. Только его надежные руки и спокойный голос могли защитить ее от нестерпимого ощущения собственного морального упадка, каждый раз вызываемого общением с ее семьей.

При мысли о скорой встрече с мужем она немного расслабилась. Вероятно, он уже подъезжает к соседнему городку. Дорожка вывела ее к конюшне. Она встретит его верхом, и они смогут хоть немножко побыть вдвоем, без ее милых родственников и даже без «компаньонки». Она решила оседлать старую и смирную лошадку Полли, что было вполне разумно, учитывая ее состояние. Они смогут даже поужинать в «Митре», и к черту все это безумное семейство!..

Потом… она уже ничего не помнила, кроме шарфа, привязанного к палке, внезапно появившегося прямо перед ней из-за живой изгороди. Его взмах испугал Полли, тут же резко шарахнувшуюся в сторону…

Много дней она не приходила в себя. Потом ей рассказали, что это Фергюссон нашел ее на дороге; она была без сознания и не могла услышать ободряющих слов, которые он, несомненно, произносил. Она ехала ему навстречу, так нуждаясь в других словах: о том, что дядя Снаудерс — просто старый дурак, а Присси была нанята только для того, чтобы облегчить жизнь ей и детям, и ему никогда не приходили в голову другие соображения на ее счет…

Повод для того, чтобы задать ему все эти вопросы, был упущен навсегда. С переломом позвоночника ее поместили в госпиталь, и было похоже на то, что молодой и полный жизни Фергюссон до конца дней своих будет связан с женой-калекой.

Слова Брижитт о будущем ребенке оказались пророческими: ему не суждено было родиться. При мысли об этом слезы неудержимо текли по ее щекам. Передал ли кто-нибудь Фергюссону то, что она сказала, убегая в сторону конюшни? Ей было необходимо об этом знать.

Она снова представила себе его лицо, склоненное к ее изголовью. Ей так хотелось погладить его по щеке, но она не была способна даже на это: ее руки намертво сковывал гипс.

— Ты уже знаешь о ребенке? — ее голос доходил до нее словно сквозь толстый слой ваты и казался чужим.

— Конечно, милая, но тебе не стоит отчаиваться — у нас еще куча времени впереди для того, чтобы успеть обзавестись другими.

— Нет! Ну нет же! Я на всю жизнь останусь калекой!

Фергюссон склонился над нею и гладил ее лицо, не сводя с нее полного нежности взгляда.

— Ты сможешь ходить, — только не торопись.

— Скажи, они передали тебе, что именно я им кричала?

— Мало ли что можно выкрикнуть в гневе, а уж дядюшка Саундерс — большой мастер доводить до этого состояния!

— Фергюссон, ведь ты не считаешь, что я специально убила ребенка?

— Ты совершенно сумасшедшая! Что за глупости приходят тебе в голову?

Она прижалась щекой к его ладони.

— Милый мой, я не делала этого нарочно. Всему виной красный шарф, которым кто-то взмахнул прямо перед лошадиной мордой. Как ты думаешь, кто мог это сделать?

— Никто. Просто большой носовой платок зацепился за живую изгородь.

— Да нет же, нет, — он был привязан к палке, и кто-то размахивал ею! Я должна знать, кто это сделал!

Она говорила слишком громко и привлекла к себе внимание больничной сиделки, выразительно посмотревшей на Фергюссона и приблизившейся к Брижитт, чтобы сделать ей укол успокоительного.

Фергюссон поцеловал ее и направился к двери; Брижитт попыталась взглядом удержать его. Может быть, он даже рад, что она потеряла этого ребенка?

В то же время ей удавалось держать себя в руках. Она довольно спокойно встретила известие о том, что из больницы ее решено перевезти в фамильный особняк на Монпелье-Сквер.

— А ты сам хочешь этого? — спросила она Фергюссона.

— Лучше ничего не придумаешь! Ты должна находиться в Лондоне, чтобы продолжать курс лечения, и тебя вряд ли устроит перспектива и дальше оставаться в клинике. Дом на Монпелье-Сквер просто огромен, а его обитатели будут счастливы принять тебя. Дети и Присси прекрасно там себя чувствуют. К тому же, это ненадолго!

Тоскливый взгляд Брижитт вызывал у него жалость. Он улыбнулся ей с привычной нежностью; но она нуждалась в нежности совсем другого рода, ей так хотелось прочитать в его взгляде страстное волнение и, чувство равного к равному, ощутить прикосновение нетерпеливых губ к своим губам. Неужели это было потеряно навсегда?

— Доктор сказал, что твой паралич может исчезнуть со дня на день — он не органического, а нервного происхождения. Но тебе необходимо как следует отдохнуть, расслабиться, перестать изводить себя. Ты меня поняла?

Он перебирал ее волосы. Брижитт прошептала:

— Фергюссон?

— Да, моя милая?

— На меня все еще … приятно смотреть?

— Да не будь же ты такой идиоткой! Сейчас я принесу тебе зеркало!

Ей показалось, что она сильно похудела и побледнела. Огромные глаза занимали пол-лица, полукружья темных бровей оттеняли белизну кожи и бесцветность губ.

— Фергюссон, дай-ка мне быстренько мою губную помаду! Мог бы и сказать, на кого я стала похожа!

— Зачем тебе помада? Я все равно не позволю ей долго продержаться на твоих губах!

— Ради Бога, только не в присутствии сиделки!

Как странно было вновь улыбаться, чувствовать себя почти здоровой! Выписка из клиники станет, может быть, первым шагом к исцелению. Она решила во что бы то ни стало победить свою странную неподвижность и сделать это как можно скорее.

— Фергюссон, ты будешь часто приходить к нам на Монпелье-Сквер?

— Я буду проводить там все время, свободное от полетов; а во время моего отсутствия тебе составит компанию сиделка, — ее зовут Эллен, и она очень симпатичная.

— Сиделка? Неужели я больна до такой степени?

— Дурочка! Но ведь должен же кто-то помогать тебе, когда меня нет, приносить тебе еду и оставаться с тобою ночью!

Брижитт молча посмотрела на него. Значит, он уже знает о ее кошмарах, когда перед глазами у нее мечется красный шарф!

— К тому же, я не могу позволить привидениям тетушки Аннабель напугать тебя! — весело добавил он.

— Каким еще привидениям, Фергюссон?

— Она мне рассказывала, вообще-то, только об одном: о невысоком человечке в коричневом пальто, имеющем обыкновение молча стоять у ее изголовья. По-моему, в глубине души она его очень любит и надеется, что в один прекрасный день он с нею заговорит.

Брижитт не смогла удержаться от смеха. Потом ей стало ясно, что Фергюссон именно этого и добивался. Как жаль, что ничего другого она не могла для него сделать!

«Фергюссон, милый! А вдруг я никогда не смогу ходить? Любимый мой, что же тогда с нами будет?»