ГЛАВА 1

Чулманск.

Леонид Соболев

Кафе бывают для смакования глотков под хорошую беседу и немножечко под еду, для понтов и чтобы отсидеться. Для оперативной работы годится все, но работа со вкусом требует разборчивости. Заведения второй категории сгорают довольно быстро, потому что понты относятся к быстропортящейся продукции. Третья разновидность повсеместна и вечна. Первая — редкая драгоценность, которую следует лелеять, пестовать, нежно обкусывать со всех сторон и ни в коем случае не палить, как рыбное место.

Для Соболева рыбным местом был весь Чулманск, правда, не в удилищном, а в неводном смысле. В таких условиях разборчивость и пестование канали слабо. Тем сильнее радовало случайное попадание в цель.

Кафе было на удивление уютным и теплым. Соболев протер платком обледеневшую, кажется, голову и сказал официантке:

— Нет-нет, только чай, спасибо. Без пирожных. Худеть надо. Или, может?

Он вопросительно посмотрел на Артема. Артем сказал:

— Мне тоже без всяких, одно капучино.

Девушка улыбнулась, забрала меню и красиво удалилась. Была она тоненькая и чернобровая. Соболев тренированно перевел взгляд на Артема и спросил:

— Ну как Шамайко, рассказала чего-нибудь интересное?

Артем облизнул губы и, кажется, хотел еще раз попросить у Лени удостоверение. Похоже, это желание иссушало всех жителей Чулманска, имевших счастье беседовать с блестящим, особенно с мороза, гостем более двух минут. Артем опустил глаза и пообещал:

— Теперь мы всем отделением будем крысу искать. Все равно ведь найдем.

Соболев кивнул и сказал:

— Искать крысу — это всегда полезно бывает. Ну или интересно. Но я готов сэкономить некоторую часть ваших усилий, Артем Александрович. Нет крысы, по крайней мере у меня. Мне Шамайко говорила, что на сегодня вызвана.

— А что она вам еще говорила?

— Да ничего практически, — ответил Соболев, радуясь редкой возможности ответить честно. — Ничего не знаю, ничего подозрительного не замечала, болела и до сих пор болею, все дела. А вам?

— Да она, по ходу, эту речь наизусть выучила, — буркнул Артем и снова уткнулся в стол, пережидая нашествие чернобровой.

Чернобровая красиво все расставила, ответила на улыбку Лени и упорхнула. Я все еще женатый человек, напомнил себе Соболев. Не дождался реакции организма и добавил: я государев человек. Я офицер. Я оперативный работник под прикрытием. Не убеждает? Ну и иди на фиг, пес. Согрелся, значит.

— Жаль, — сказал он, наливая бледный настой в чашку и обратно. — Я полагал, у вас лучше получится — к тому же казенная обстановка иногда помогает. А по ощущениям как: ей реально нечего сказать, или девушка Зою Космодемьянскую строит из себя, чтобы скрыть там?.. Ну, что-то там.

Артем отхлебнул кофе, пожал плечом и сообщил, держа чашку на весу:

— Денис Валерьевич, я все-таки не понимаю, что московский фээсбэшник копает в таком деле. Причем вы же не столько по хозделам, сколько из-за того… Из-за убийства, так? А это громкая, но бытовуха, так?

— Артем Александрович, — сообщил в ответ Соболев, внимательно следя, чтобы парящая струйка равномерно раскидывалась по стенке чашки в обе стороны, — а я все-таки не понимаю, что чулманский дознаватель по экономическим преступлениям копает в деле об убийстве и тем более в, скажем, не имеющих признаков состава преступления сменах собственников в ряде регионов. А вы это копаете, так?

— Ну, я, допустим, могу объяснить.

— Объяснить и я могу. Вопрос в том, нам оно, это объяснение, надо — или нам надо ворье за почку взять?

Он поводил чашкой под носом, вздохнул и вопросительно посмотрел на Артема. Артем думал, почти сомкнув белесые ресницы. Соболев отхлебнул, покивал и предложил:

— Артем, а может, на ты, а? Что мы как в зеркальной комнате — нас же немного по правде-то. Давай?

— Давай, — сказал Артем, чуть разжмурившись, и они отсалютовали друг другу чашками. И Артем без паузы поинтересовался:

— Денис, а ты, часом, не от Никулина?

— Кого?

— Проехали.

— Чего-нибудь еще желаете? — спросил официант.

— Нет, спасибо, — сказал Артем, что-то обдумывая. Соболев оглянулся и удивился. Фартук с логотипом был тем же, черные брови остались и даже выросли во все стороны, а остальное убийственно изменилось. Вместо молоденькой девушки у столика предупредительно, голову набок, торчал мужик средних лет — местного такого вида и с соответствующим говором.

— Нет, все нормально, спасибо, — подтвердил Соболев. — А нас же вроде девушка обслуживает?

— Да, я знаю, — сказал официант и ловко поменял пепельницу — тоже с логотипом и чистехонькую.

— Друг, мы не курим, — четко произнес Артем, глядя в стол.

— Я знаю. Извините, положено, — объяснил мужик, стрельнув глазами в сторону бара. — Приятного аппетита.

— Положено, — с уважением пробормотал в спину ему Соболев, пытаясь зацепить за хвост какое-то мутное воспоминание. Хвост был скользким и прозрачным. Артем сказал:

— Вопрос ведь не в том, что Шамайко видела там или не видела. Вопрос в том, как она сейчас сможет то, что вот тогда было, интерпретировать.

Таких оборотов от простенького дознавателя Соболев никак не ожидал. Но уточнить сумел, почти не поперхнувшись:

— И почему это вопрос?

— Потому что она не хочет пока. И не то чтобы боится — по ходу, у тетки реально с нервами фигня какая-то. Как услышит про «Потребтехнику» — в истерику. А по уму-то ей проще всех рассмотреть, что Филатов делал, и сказать: здесь все как обычно, здесь вот мы не так сделали, но не подкопаешься, а здесь четко подстава.

— Можно же найти, кто еще справится, — предположил Соболев, выцеживая из чайника последнее.

— Можно, — согласился Артем. — А сколько времени это займет? С другой стороны, отчетность, подставы, да хоть подмена документации — это все фигня, по большому счету. Тут куда серьезней вещи.

— Какие, например?

— Да разные, — отрезал Артем и вернулся к изучению скатерти.

— Артем, — осторожно сказал Соболев, отодвигая в сторону чашку. По данным Цехмайстренко, Терлеев имел склонность к необдуманным поступкам, так что следовало позаботиться о сведении тяжести последствий к минимуму. — Разрешишь откровенно?

— Ну, — буркнул Артем, не поднимая взгляда.

— Вот ты скажи, пожалуйста, — для тебя, скажем так, смысл этого дела в чем? То есть чем оно закончиться должно, чтобы ты понял, что все сделано как надо?

— Раскрытием преступления и наказанием преступников, — сказал Артем, не отрывая глаз от тощих пальцев.

— Каких-то конкретных преступников?

Артем не повелся. Поднял глаза и тяжело пояснил:

— Конкретно тех, кто совершил преступление.

— Ага, — легко согласился Соболев и все-таки уточнил: — То есть личного интереса у тебя нет?

— Денис… У тебя задача какая — меня как-то разоблачить, от дела отпихнуть, еще чего? Это можно проще сделать, без таких вот встреч. Я человек маленький, ты большой.

— Артем. Артем. При чем тут это вообще?

— Ну как при чем — ты ж курсе, что все с Юльки началось и чего у нас там с Юлькой было. Все в курсе. И это правда — у нас с Юлькой было, а у Юльки с Обезьяной не было, бред это, хрень вообще, что бы ни говорили. Вот до того — ладно, неважно. Все мне уже, блин, душу вытерли этими, бляха, вопросами, взглядами своими, сочувствиями. Даже мать Юльки — сперва-то, как на врага, гнала, все такое, а теперь… Да, у меня есть личный интерес. Но он же мне не, ну как это. Не двигает он меня в какую-то сторону от нормального расследования. Кабы двигал — думаешь, Новикова с Газизовым сидели бы и смотрели? Выпнули бы меня куда подальше. С ба-альшим удовольствием, я тебе точно говорю.

Соболев неопределенно пожал плечами. Похоже, склонность Терлеева к необдуманным действиям была преувеличена — ну или вдруг осталась в прошлом. Возможно, вместе с упомянутой Большаковой. И сменилась склонностью к обдумыванию. Во всяком случае, Терлеев после паузы спросил:

— А для тебя идеальная концовка какая?

— Концовка чего? — осведомился Соболев.

— Дела. Этого вот дела.

— Да как и у тебя — найти и наказать виновных.

— Любых?

Соболев, улыбнувшись, откинулся на спинку кресла.

— Или конкретно Глухова и этих его братков? — продолжил Артем.

Соболев привычно придал лицу выражение «Ну хвастайся же, чтоб я мог снисходительно похвалить». В голове загудели колеса.

— Ну, Забыхин там, Филатов тот же самый и так далее. Ты против них копаешь, так? Иначе смысла нет никакого. Все остальное в этом деле вашего интереса не стоит. Вы или за эту бригаду рубитесь, или против нее. Если бы за, все было бы по-другому. Короче, против, так?

Соболев важно кивнул, лихорадочно формулируя ответ, и даже придумал — но решил не торопиться. Пусть Терлеев еще чего выдаст.

Терлеев не подвел:

— А где они остановились, кстати? Ты же в курсе, да? Может, свистнешь? Нам все спокойней будет.

— Я уточню, — пообещал Соболев.

Артем кивнул и снова уставился на костяшки бледных пальцев.

Соболев осторожно спросил:

— А у вас есть уже понятии, как все с Неушевым было? Четко против него работали, с ним втемную сыграли или он подставился, а они воспользовались?

— Да все может быть, — сказал Артем неохотно. — Этих раскрутим — поймем.

— А он пока сидеть будет?

— Кто, Неушев-то? А куда он денется. Будет. А что?

— Ну как. Арест же на этой неделе должен продлеваться. Если все так резко меняется, он ведь и соскочить может.

Артем вздохнул, подцепил пальцем чашку, неровно раскрашенную кофейной пенкой, и сказал, возя донышком по скатерти:

— Так ты из-за Неушева, короче.

Соболев обругал себя и осведомился:

— А ты против?

Артем выпятил губу, подумал и сообщил:

— Да мне все равно — это ж, типа, не мое дело. По этому… сто два — сто одиннадцать, короче, я формально не слежу совсем. Но там все вроде гладко. Так что продлят арест, не беспокойся.

— Так он же не убивал, говорят.

— Он не уверен.

Артем ухмыльнулся, остановил чашку и поднял глаза. В глазах была чистая серая злоба.

— Не уверен, а? Прикинь. Двум бабам бошки в брызги, как тыквы, — а он не уверен. Тварь.

Соболев помедлил, но все-таки спросил:

— А ты уверен?

Артем обмяк и снова принялся наблюдать за фарфоровым танцем. Сказал неохотно:

— Да похер разница — уверен, не уверен, он, не он. Кабы не он, они жив-здоровы были бы. Это стопудово.

— Несмотря на Глухова с Филатовым?

Артем резко остановил чашку, но ответил по-прежнему вяло:

— Да кто его… Может, и нет. Если бы они вариант без Юльки нашли. Хотя вряд ли — там ведь все с Сочи шло.

Не переспрашивай, велел себе Соболев. Слушай. Сам все скажет.

Терлеев сам все сказал:

— Ну да, по ходу, без вариантов. Осталось понять, чего Неушев рыдает и кается. Каждую ночь, говорят. А на допросах молчит. Адвокаты у него вешаются уже, второй грозится уйти, невозможно так, говорит.

Он поднял голову и устало пожаловался:

— Башка не варит. Два и два сложить не могу.

— Знакомо, — сказал Соболев и с силой растер лицо, а потом затылок.

Артем неожиданно уставился в Соболева, в самое глазное дно. Радужка у Терлеева была почти белая, а зрачки как стволы.

— Слушай, — прошипел он. — Ты же москвич, ушлый и вообще. Ты скажи, ведь бывает такое, чтобы человек лежит-лежит, а потом раз — встал, и нормальный? Я понимаю, не бывает, это в кино, Сигал там десять лет в коме лежал, потом встал и всех порвал, в сериалах, все такое, — но вдруг бывает, а?

Соболев неопределенно кивнул и спросил:

— А может, доктора какого надо? Я бы попробовал…

— Да чего доктор, — тоскливо оборвал Артем и опять уронил взгляд в чашку. — Током он ее будить будет, что ли? Там по докторской линии, сказали, все, что можно, сделано, и по пределу. Ей даже горло не разрезали — обычно дырку делают, чтобы легкие чистить, а наши обходятся пока как-то. Говорят, дальше или очнется, или не очнется. Пятьдесят на пятьдесят, блин.

Он криво ухмыльнулся и добавил:

— Только каждая неделя — это минус процент не в пользу того, что очнется. Спящая красавица, блин. Она же как в жизни сейчас, понял? Даже красивей. Спокойная такая, белая. Загар сошел и…

Терлеев, не поднимая головы, судорожно уткнулся в давно опустевшую чашку. И глухо, в чашку, спросил:

— А чего тебе Неушев?

— Долгая история. Он как таковой не сильно ценность какая, но на него завязано там кое-что…

Грохнуло. Артем подскочил и развернулся, Соболев вытянул голову. В дальнем углу топтались три, нет, четыре человека — один вроде ромашки собирал, остальные советы давали. Понятно: официант нес поднос, а клиенты подрезали. Бывает.

Артем, успокоившись, плюхнулся на стул, прищурился, вспоминая, и сказал:

— А, ну да. Оборонные дела. Понял. Ну что, просим счет?

— Ага, — сказал Соболев, задирая руку. — Ты мне в двух словах скажи, что вы по Глухову накопали.

— Смысл?

— Ну надо мне. Я по официальным каналам к вечеру данные получу, а время, сам понимаешь… В долгу не останусь.

Артем прищурился, но кивнул и коротко, но толково рассказал про прибывшую в Чулманск четверку, неизменно возникавшую в похожих обстоятельствах.

— Спасибо, — сказал Соболев. — За мной не… Спасибо. Не-не, это мне.

Он ловко увел от руки Артема узкую кожаную папочку, поданную официантом. Вернее, официанткой — той самой, чернобровой.

Соболев улыбнулся ей и сказал:

— Милая, вы вернулись.

Чернобровая засияла, кивнула и собралась красиво удалиться.

— Ой, постойте, — торопливо сказал Соболев. — Я прямо сейчас, погодите минутку, ладно?

Он глянул в счет, поразился его малости, вложил в папочку удвоенную сумму — все равно сдачи не было, — и протянул чернобровой, заговорщицки шепнув:

— А с дядькой тем можете не делиться.

— Простите?

— А, забудь. Спасибо, было очень вкусно.

— Вам спасибо, — сказала девушка и удалилась. Красиво, как и ожидалось.

Я женатый офицер и суперагент под прикрытием, напомнил себе Соболев, пожимая руку Артему, который сказал, что зависнет еще минут на десять.

Напоминание оказалось своевременным, но почти бесполезным.

 

ГЛАВА 2

Чулманск.

Михаил Шелехов

Лысый влупил так, что Миша силой удержал себя от гонки преследования, которая сдала бы преследователя сразу. Вышел лысый на крыльцо, почесал свое лицо. Не лицо, конечно, а лысину, и не почесал, а растер, торопливо натянул шапку, поежился — и влупил, почти не оскальзываясь на паршиво убранных и не слишком удобренных песком тротуарах.

А Мишины исключительные подошвы скользили. Наплевательски канадский производитель относится к потребителям, вынужденным перемещаться по паршиво убранному тротуару. Достоин предъявы. Дворники и чулманские власти тоже достойны. Все достойны, по большому счету, — но в первую голову лысый. В лысую голову. Больно шустрый потому что. Поди догони. И поди не спались, догоняя.

Миша был недоволен тем, что его отправили пасти лысого. Обоими пунктами недоволен. Славка под такие дела лучше заточен, это раз, а два — главной задачей, требующей незамедлительного решения, был белобрысый дознаватель. Чего ж отвлекаться и разбрасываться.

Но надо ведь понять, кто таков этот лысый — внештатный стукачок белобрысого, друг его недобитой юности или внезапный развиртуал из социальной сети. Надо — спорить с этим невозможно. И с боссом спорить невозможно. Так сказать, физически. Миша, крайний раз мазнув взором по сверкающему затылку, посмел уточнить лишь пару моментов: можно ли вступать с лысым в контакт, в том числе плотный, и до какого срока не поздно присоединиться к остальным, чтобы посодействовать отработке белобрысого. Босс ответил: «Первое — на твое усмотрение, второе — не парься». Славка, ухмыляясь, сделал ручкой. Миша кивнул и пошел на выход, ловко обойдя страйк из официанта, трех мордастых кофеманов и грохнувшего разлета осколков.

Ждать пришлось недолго, но Миша отчаянно замерз и к тому же не угадал с направлением, в котором двинется лысый из кафе. А бежать было нельзя — следовало держать темп, не сильно отличающийся от среднестатистического на этой улице. Спасибо морозу и ветру за выгодную статистику, но серьезное ускорение все равно было приметным. Пришлось идти рваным зигзагом, правая нога спешила, левая тормозила, ледяная корка под подошвами радостно дирижировала. Изматывает такой ход страшно, зато редкий снайпер попадет. Мы умеем находить позитив в стаканах любой наполненности.

На втором перекрестке, у проспекта Мира, лысый пропал. Миша обмер. Но тут между двумя мадамами в шубах — мама толстая и в облезлой норке, дочь толстеющая и в сомнительном еноте — мелькнула согнутая почти в шар спина под коротким серым пальто. Миша возликовал, наддал и наконец приноровился больше не терять объект. Теперь можно было пошуршать соображениями на тему того, кто этот объект есть и с чем его есть.

Объект выглядел по-народному: одет не бедно, но и не богато, не броско, но и не совсем совок, так — легкая старомодность, при этом не с папиного плеча. Обувь Миша разглядеть не сумел, но судя по быстрому уверенному ходу, она была неплохой, а подошвы — не лысыми. Жаль, было бы гармонично.

Вот лысина лысого как-то характеризовала. То есть сам факт раннего облысения со лба мало о чем говорил. В теории, связывающие природное скинхедство с умом, потенцией или хитрованством, Миша не то чтобы не верил — просто не находил для них прочных оснований. Косвенные признаки были выразительней. Во-первых, преследуемая лысина старательно обновлялась — так, что участок выпадения от участка выбривания практически не отличался, в том числе на затылке. Парень за собой следил и либо регулярно бегал к парикмахеру, либо обзавелся специальными бритвами, а также умением поглядывать за ухо и закидывать руку за лопатку. Ну или покладистой женой. Во-вторых, лысина была сравнительно модной. Очень сравнительно — мода уже подыхала, но с учетом альтернативы (пучки вокруг самурайской тонзуры либо роскошный зачес подрощенной височной пряди через всю голову) могла подыхать до полной победы лобковых трансплантаций. Стало быть, товарищ за модой следил — ну или относился к себе с уважением. Показатель не слишком редкий, но все равно достойный. В-третьих, лысина категорически не соответствовала погоде. Пешеходы такие прически редко носят, а для чулманских пешеходов столь отточенный подход грозит выстуживанием всех пазух и мозолистых тел, а также превращением пешехода в еле живое пособие для каждой мамы, грозящей бесшапочным отпрыскам жуткой болезнью под названием менингит. Болезнь на самом деле вирусная и отрицательным градусом не передается — тем значимей будет подвиг превращения мамы в пророчицу, а угрозы — в болезненную правду.

В общем, не пехотной эта прическа была. С высокой долей вероятности можно было предположить, что и лысый не был пехотинцем. Вопрос в том, где и почему шевалье оставил свою шваль.

Допустим, он старый чайник не телом, так духом, и на зиму припарковал машину в дальнем гаражике, над залежами картошки и посреди банок с вареньем, а также неизрасходованных обойных рулонов.

Не похож.

Тогда допустим, что у лысого машина сегодня не завелась из-за мороза. Но минус двадцать для местных условий вполне рабочая температура, а ветер, выжимающий дух из людей, на аккумуляторы и свечи особо не влияет. Вряд ли местные покупали авто, не приспособленные к рабочим условиям.

Еще допустим, что лысый машину разбил — вчера или неделю тому. Вот это хороший вариант. Потому и с белобрысым встречался — тот мог чего полезное подсказать по поводу разматывания ДТП его коллегами — да хоть бы и ментами. Пусть эта версия будет опорной, а с краешку мы положим еще один непротиворечивый вариант — лысый такой же приезжий, как и Миша, вот пешком и бегает.

Обе версии развязывали руки. Если лысый проходит по делу о ДТП и дело это требует консультаций с перцем из СКР, значит, есть в этом деле сильно обиженные стороны, которые могут лысого сильно не любить. Коли с лысым чего случится, то первый косяк как раз на терпил и упадет. А второго мы и ждать не будем. А если лысый приезжий, то случай с ним никого сильно не взволнует — кроме тех, к кому он приехал, ну и, может, белобрысого дознавателя. Наша задача — устранить почву для волнений. Дознавателем босс со Славкой займутся — уже занялись, очевидно, — а принимающая лысого сторона на мне. Не забыть уточнить этот момент, подумал Миша и плавно зашагнул за наращенное остекленными рамами крыльцо очередного магазина. Лысый затормозил и полез в карман джинсов.

За крыльцом удачно торчал щиток с пестрыми рекламками и объявлениями, лохмы которых застыли на морозе, как мгновенно высохшая ромашка. Миша невнимательно чирканул взглядом по диагонали, запоминая на всякий неправдоподобный случай: банк, секонд-хенд, банк, ломбард, русская семья снимет, татарская не отстанет. Босс мог потребовать отчета даже по такому поводу.

Щит и остекление не позволяли ни видеть, ни слышать черта лысого. Но даже если он отвечал на самый важный в жизни звонок, — а в карман так резко полез за телефоном, не за табакеркой же, — должен был или договорить уже и помчаться дальше, или добалтывать на ходу, как все нормальные люди. А Миша, как нормальный топтун, не должен был отставать.

Миша выступил из укрытия и чуть не ухнул в корявый сугроб. Черт лысый топтался на прежнем месте, но лицом к Мише, и вещал в прижатую к шапке трубку, рассеянно водя глазами. Запускаем план Б, он же упреждающий.

Миша так же рассеянно взглянул на лысого и неторопливо зашагал к нему. Лысый отвернулся, бубня в микрофон, — слегка, потом всем корпусом, сутулясь, чуть поводя плечами и задирая свободную руку к голове. Сигнал здесь был ни к черту. Миша прошел мимо серой перчатки, прижатой к серой шапке, и зашагал дальше, прикидывая, что вернее — замедлить ход, чтобы лысый обогнал снова, или подождать вон за тем обделанным багровой плиткой углом девятиэтажки. Навигатор, показания которого Миша вызубрил еще в кафе, утверждал, что в складках причудливо изогнутого многоподъездного дома ховался премиленький тупичок. Где можно глушить, крошить и потрошить — в зависимости от обилия прохожих.

Миша ускорил шаг и чуть не спикировал башкой в пунктирную ледовую дорожку, раскатанную безмозглыми пацанами. Посреди серо-коричневого снега, пересыпанного всякой химией, она была как черный глазок между серыми пальцами и виском лысого. Только что увиденный Мишей глазок. Который смотрел на Мишу. Потому что был не просто кусочком телефонной спинки, а кусочком с фотообъективом.

Лысый не рассеянно и не застенчиво отворачивался — он, не переставая, снимал Мишу.

Красавец.

Я тебя уже жду.

Миша совершенно естественной походкой зашел за угол, в том же темпе сделал несколько шагов, забирая вправо, огляделся и, аккуратно обойдя сугроб, по газончику вернулся к багровой стене. Вблизи она не была багровой — по низу здания шел пояс блестящей черной плитки, а выше плитка была матово-вишневой, по-кондитерски симпатичной. Трепыхнется — в череп эту вишенку получит, как пироженка, подумал Миша, приготовясь. Лысый должен был уже подойти. Странно, что так беззвучно — с далекого проспекта докатывались вялые отзвуки машин, во втором подъезде за спиной сквозь не закрытую от общей перекошенности дверь посвистывал ветер — а лысый не выдавал себя ни скрипом подошв, ни щелчками фотозатвора.

Плохо.

Миша опустил руки, соображая, и вскинул снова — за углом заскрипел снег. Медленно так. Крадись-крадись, подумал Миша на излете запала, послушал еще немного и выскочил из-за угла — напрямую, без окружных маневров. Тетка в облезлой норке крупно вздрогнула, прижала к себе могучую сумку и распахнула рот, чтобы заорать. Дочки при ней не было, лысого тем более. Лысый был сильно вдали — у проспекта Мира. Миша всмотрелся, пошел к нему, всмотрелся внимательней и рванул, чуть не уронив тетку. К лысому подруливала «Гранта» с оранжевым горбиком на крыше.

Миша бежал, отчаянно оскальзываясь и с трудом огибая неповоротливых встречных, редких, но ведь секунду назад ни одного не было. Встречные неорганизованно шарахались и робко выдыхали обидные слова, куда более обидные слова перестукивались меж ушей, ледяная дорожка кинулась под ноги и попыталась поцеловать Мишу в переносицу. Миша проходил все препятствия, как чемпион Кении, но все равно не успевал. Лысый уже сел в такси и захлопывал дверцу, даже не покосившись в Мишину сторону. Миша крикнул «Стой!», глупо выбросив руку. «Гранта» пыхнула в его сторону облачком и покатила. Как раз когда Миша достиг обочины.

На полминуты Миша потерял лицо: принялся метаться, махать руками, выбегая чуть ли не на середину дороги. Потом бросился к застенчиво стоящей у обочины серой «Приоре» с таким же оранжевым горбиком, рванул дверь и попробовал упросить водителя, молодого чернявого пацана, броситься в погоню — а пассажирку, дохлую блондинку с недовольным видом, уступить или подсадить. Пацан отнекивался и строил из себя грозу микрорайона. Блондинка отворачивалась и цедила через губу, что опаздывает и вообще, мужчина, в себя придите уже.

Миша чуть было не пришел в себя. Им бы понравилось, обоим. Но и без того позора для одного дня накопилось более чем достаточно. Да чего там, полугодовая норма набралась.

Миша оборвал себя на полуслове, извинился и выпустил дверь, которой водитель немедленно грянул. Миша нагнулся, снова постучал в окошко и извиняющимся тоном уточнил у пацана, не с его ли фирмы уехавшее такси. Тот открестился — недовольно и вроде искренне. И добавил, что без понятия, у кого такие, — у нас, сказал, пятнадцать таксишных фирм по городу, я всех запоминать не нанимался. Миша еще раз извинился и спросил, как позвонить диспетчеру.

— Жаловаться будешь? — уточнил пацан, снисходительно подавая ему паршиво напечатанную рекламную карточку.

— Ну что ты. Уехать хочу. Спасибо.

Диспетчер подтвердила, что у них в парке «Грант» нет, весело отказалась проконсультировать по этому поводу и пообещала прислать к Мише машину в течение пяти минут. Еще одна серая «Приора», приветственно бибикнув наглому пацану, подрулила через три минуты. То есть кабы Миша изначально знал, куда звонить, вполне мог бы угнаться за лысым. А лысый, кстати, мог его и не фотографировать, а реально такси вызывать. Потому что резко устал быть пешеходом. Ищи-ищи позитив в пустом стакане, Михал Юрьевич.

Миша попросил подвезти его к «Пятерочке» у зачуханной квартиры, вошел в нее, немного подождав, вышел и отправился получать люлей в заранее условленное кафе «Гевара». Пока шел, насчитал штук по пять «Грант» и «Приор» с оранжевыми горбиками. Как они выживают-то с такими цыплячьими тарифами?

Люлей Миша не дождался, а блондинку не заметил.

 

ГЛАВА 3

Чулманск.

Ильнур Фахрутдинов

Суханов позвонил, когда блондинка, обошедшая все магазинчики с крупными витринами, дождалась наконец открытия кафе «Европа» и вломилась туда, едва не размазав халдея.

— Можешь приехать? — спросил Суханов.

— Э, — сказал Фахрутдинов. — Ну, в принципе могу — тут как бы пауза пока. Но чего-то, Вовк, я торчу, какая карусель.

Он даже начал рассказывать, потому что накопилось, но Суханов прервал:

— Погоди. Форсаж какой ожидается?

— Да вроде нет. По кафешкам сидят. Красавчик жрет, баба его через улицу пасет — во, сигарет купила, дорвалась. Дымит, ты что.

— Красавчик один?

— Ага. По ходу, ждет кого-то. Грустный.

— Я думаю, мою парочку ждет. Ильнурыч, они, по ходу, «коня» гасить будут.

— Почему так решил?

— Ну вот есть ощущение. Он где живет, напомни.

— Э. Щас. Так. Мира, девять.

— Это от кафе если идти, в сторону управления как бы получается?

— Так. Нет, в другую. А ты про Химиков говоришь, это центральный у нас… Ага. Там мать его живет, Химиков, пятьдесят три.

— Понял. Ильнур, «конь» к матери чешет, а они следом. Так. Разделились. Важный ушел.

— Отбой, что ли? — спросил Фахрутдинов, поглядывая то на блондинку, высасывающую третью сигарету, то на затемненные окна кафе, в котором печально отъедался прокинутый красавчик.

— Ну, не знаю… Наверное. Борзый не отстает.

— Так, — сказал Фахрутдинов, еще раз осмотревшись, и щелкнул поворотником — мотор и не выключался во избежание заморозки на боевом посту. — Давай-ка я к тебе подъеду. Ты где сейчас?

— Ну, ты прямо к дому матери его подъезжай. То есть не совсем прямо…

— Учит, учит. Понял. Если вдруг не туда забуритесь…

— Сам-то. Перезвоню, конечно.

На часах было начало шестого, трафик не набрал вечернюю массу, поэтому Фахрутдинов оказался на месте уже через четыре минуты. Он бросил Focus на въезде во двор пятьдесят первого дома, вышел и огляделся. Телефон защекотался. Суханов писал: «Третий подъезд, быстро». Фахрутдинов, ускоряя шаг, двинулся к изогнутой девятиэтажке, в которой жила мать следака. Во дворе не было ни души. Несколько заснеженных машин и одна чистенькая: черный корейский паркетник, услада небогатой быдлоты, у первого подъезда. Суханов вышел из-под козырька третьего подъезда, закурил. Фахрутдинов подошел и спросил:

— Важный уже здесь?

— Не знаю, — сказал Суханов, с недовольным видом нашаривая пачку и извлекая из нее новую сигарету. — Должен быть. Следак вон в магазинчик пошел, борзый его там пасет. Я так понимаю, до дома доведет, а дальше что-то будет.

Сроду не куривший Фахрутдинов принял сигарету с благодарным кивком, но от зажигалки ее увел.

— Не, не пали пока. Наши действия?

— Ну, мы как бы в Бэтмены не нанимались всяких «коней» спасать.

— Это как бы не всякий.

— Тем более, — жестко сказал Суханов. — Немножко-то в голове должно быть. Где живет и где работает, попутал, что ли? Прогулка ему тут, блин, не оглянулся даже ни разу.

— Негодяй вообще, — согласился Фахрутдинов. — А давай поцев вызовем.

— И что скажем? Хотя… Давай.

— То есть добро даешь? — уточнил Фахрутдинов, доставая телефон.

Суханов кивнул. Фахрутинов смотрел ожидающе. Суханов ухмыльнулся сквозь глубокую затяжку, чуть не поперхнулся и сказал:

— Вот ты бюрократ. Капитан Фахрутдинов, как руководитель операции приказываю обеспечить вызов ментов на предполагаемое место происшествия.

— Слушаюсь, — сказал Фахрутдинов, надавил кнопку быстрого вызова и затараторил в трубку: — Леш, ты? А, Толик, здоров. Быстро давай поцев на Химиков, пятьдесят три, второй подъезд, покушение на убийство. Серьезных, не участкового — фигуранты еще здесь. Очень быстро, понял? Извини. И да, «коней» поставь в известность. Ну да, СКР, не ЦСКА же. Тут их человека, по ходу, гасят, Терлеев такой, следак. Стоп. Не следак, дознаватель. Я тоже плакать не буду, но наш священный долг, ага. Как? А, за меня так сильно не переживай, найду, чем заняться. До связи.

Он убрал телефон, пробормотав: «Козел». Суханов нетерпеливо сказал:

— Ок, теперь по твоим. Что там наш красавец?

— Ну, потерялся. В кабак забурился — по ходу, точка встречи там, сидит, грустит. Не-не, не ушел, я этот кабак знаю, там без второго выхода.

— Я не про этого.

— А, наш. Наш. Ну, он прикольный. Он, я так понял, красивого сразу срисовал, пару раз потерялся, чтобы удостовериться. Этот дурачок не всосал, знай такой чешет, уверенно так. Потом прятаться вздумал, но это вообще цирк. А наш решил с ним, по ходу, поиграть сперва, даже на обострение пошел.

— В смысле?

— Я издали не уловил, но он как-то дал товарищу понять, что его заметил. То ли чтобы выяснить, насколько красавчик дерзкий, то ли сразу придумал раскачать, чтобы тот задергался и побежал куда велели. А баба отследит и все про него поймет.

— А бабу ты сам когда срисовал?

Фахрутдинов замялся, но решил не врать:

— Да, считай, в последний момент. Они к дороге синхронно повернули, ну и по тачкам согласованно так разошлись, когда две приехали. То есть у них или маневр отработанный, или на ходу договорились.

— Значицца, у них связь постоянная, — задумчиво сказал Суханов. — И она профи тоже.

— Ну само собой. А что?

— Ну как что. Значицца, у нас тут не единичное злоупотребление, а то ли сговор, то ли заговор.

Фахрутдинов поежился и сказал:

— Чего-то не вылазит следак. Сейчас поцы приедут, а тут тишь-гладь. Заманаемся объясняться. А в чем разница — сговор, заговор?

— Сговор значит: два офицера сговорились меж собой и вылезли за пределы полномочий. А заговор: офицеры не просто вылезли, они лелеют далеко идущие планы, а то и выполняют заведомо преступный приказ.

— Чего уж сразу преступный-то. В пятнашки играют, никому в бошку не бьют, наоборот…

— Ильнур, у внешников нет права здесь что-то делать. Ни разу. Тем более вдвоем. Кабы они на рыбалку или там попихаться приехали — это одно, а тут явно оперативная работа… Ну ты понял. Слушай, а почему ты говоришь «поцы»?

— А как еще? Менты, что ли? Полиция — поцы.

— Ильнуг, ви евгей?

— Таки догадался, гоим. Опа. Выходит. Стоим тут?

— Нет. Ты влево и страхуй, я за ними. Все, пошел.

Суханов все-таки запалил сигарету и Фахрутдинову, и тот не спеша зашагал вдоль дома, стараясь обойтись без глубоких затяжек и без того, чтобы нести вонючку на отлете. Терлеев, обеими руками обхвативший огромный неровно забитый пакет с торчащим батоном, проскочил за его спиной не останавливаясь. Зато перед кодовым замком на двери подъезда тормознул.

Рук не хватает, ага, злорадно подумал Фахрутдинов, замедляясь, чтобы обойти джип и сунуть сигарету в заснеженную урну у первого подъезда. Сейчас тебе помогут, а ты, ишак, и не поймешь ничего.

И впрямь помогли. Борзый, который так и шагал за Терлеевым от магазина, подошел вплотную, покосившись на Фахрутдинова, кашлянул за спиной Терлеева и что-то сказал.

Терлеев молча отодвинулся в сторону. Борзой, не снимая перчатки, ткнул несколько кнопок. Дверь противно заныла. Терлеев что-то неслышно сказал, борзой, виновато усмехнувшись, затыкал снова. Дверь закурлыкала. Борзой распахнул ее и придержал высоко поднятой рукой. Терлеев поблагодарил и скользнул под рукой борзого в подъезд. Борзой осмотрелся мимо стартовавшего Суханова, юркнул следом — и прихлопнул дверь за собой. Суханов, подскочивший через пару секунд, распахнуть ее не сумел.

Он выругался и требовательно глянул на Фахрутдинова. Тот на бегу уже взмахнул руками, типа я-то откуда. Суханов рявкнул: «Стой там пока!» — и впился глазами в кнопки. В подъезде гулко хлопнуло — не как выстрел, как доска по пузу. Фахрутдинов судорожно огляделся, но поцы так и не подъезжали — только какой-то мужичок в синей куртке торопливо шел к ним от пятьдесят первого дома. Мужичок выглядел неопасно и к компании важного, очевидно, не относился. И от поцев толку ждать уже не приходилось — пока доедут, пока вскроют подъезд.

Дверь заныла раз и другой. Суханов выругался и снова прицелился в кнопки — и тут дверь с визгом распахнулась, едва не оторвав ему щеку. Суханов отшагнул, пропуская Терлеева, который вывалился спиной вперед — как кнопку-то нажать сумел, — и так же, спиной, грохнулся на обледенелый асфальт.

Суханов отшагнул еще, чтобы то ли подхватить Терлеева под плечи, то ли под удар не попасть, но все равно попал. Борзый вылетел из черного прямоугольника будто кобра и снес Суханова одним хуком. На скользком это не трудно. Суханов упал как в комедии, быстро и ногами вверх. Борзой, не теряя хода, пнул в голову Терлеева, который пытался подняться, мелко переступил и звучно пнул еще раз — в бок.

— Э, мужик, хорош уже! — крикнул Фахрутдинов, ускоряясь.

Борзой бегло посмотрел на него, сделал мелкий шаг и снова пнул Терлеева, теперь в лицо, которое тот старался спрятать.

— Хорош… — начал Фахрутинов снова, но оборвал себя, потому что бесполезно и бить пора.

Бить не вышло — борзой, не глядя, ловко уклонился от налетевшего Фахрутдинова и проводил его тычком в шею. Фахрутдинов умудрился упасть на колени, тут же вскочил, поскользнувшись, но сохранив равновесие, и ушел борзому в ноги. Успешно — тот ждал атаки в голову, к тому же запнулся о неподвижного Терлеева и рухнул через него. Правда, рухнул мягко, легко выдернул ноги из захвата, двинул ботинком Фахрутдинову в висок так, что зазвенело, и вскочил на ноги.

Копец, подумал Фахрутдинов, пытаясь быстро подняться сквозь звон — но асфальт мягко подался под пальцами и кувыркнулся вперед, через секунду сильно ударив плечо и сразу лоб. Во лбу бумкнуло. Фахрутдинов зашипел и приподнялся, сам не понимая, чем отталкивается от земли.

Отталкивался он занемевшими локтями, а бумкнуло, похоже, не во лбу. Борзый, оскалившись, сидел в двух шагах, сжимая обеими руками правую голень.

— Следующая в лоб, — сказал Суханов вяло.

Фахрутдинов с трудом перевел глаза чуть левее и обнаружил, что Вовка лежит, как лежал, на спине, но обеими руками держит пистолет, нацеленный на борзого. «Вот паразит, а мне велел оружие не брать», — подумал Фахрутдинов, улыбнулся и услышал что-то за спиной. Он еще не успел понять, что это такое — шелест это был, — а уже крикнул:

— Справа!

Вовка послушно повел ствол вправо, но не успел — что-то мелькнуло, звучно стукнуло его в голову, отлетело на метр и тихо покатило дальше. Вовка обмяк и уронил голову наземь, а руки с пистолетом на живот. Борзый, не меняя оскала, перевел взгляд с пластиковой бутылки молока, застывшей наконец поодаль, на метнувшего ее человека за спиной Фахрутдинова, на пистолет, на самого Фахрутдинова и предупредил неожиданным басом:

— Спокойно сиди.

Фахрутдинов, оттолкнувшись опять непонятно чем, кинулся вперед. Борзой, нарастив оскал, метнулся навстречу, но не успел: Фахрутдинов всем телом накрыл Вовку вместе с пистолетом — и вцепился в Вовкину куртку пальцами и зубами.

Он не собирался стрелять — ни сил, ни зоркости для этого уже не было. Он не собирался спасать табельное оружие или прикрывать собой Вовку — это нелогично было бы. Он просто хотел выиграть немного времени для себя, для валяющихся тут же парней и для поцев, которые должны были, в конце концов, уже подъехать.

Голова треснула красным, бок, кажется, порвался с дикой болью, что-то треснуло снова — и стало тихо и черно. Фахрутдинов больше не чувствовал боли. Он не слышал ни криков, ни хэканья, ни спокойного разговора в черном корейском паркетнике, тихо стоящем у первого подъезда:

— Слышь, его убивают вроде.

— И чо?

— Ну, некрасиво. Кровь, грязь, мозги.

— Вот ты эстет. Ну пошли поможем.

— Га. Кому?

— Ну и разберемся заодно.

Фахрутдинов не услышал, как борзого и важного, которые быстро допинывали и добивали его, пытаясь оторвать от Вовки, окликают два вышедших из джипа хорошо одетых молодых человека. Он не почувствовал, как важный все-таки сумел просунуть руку ему под живот, выдернул ствол и почти не глядя двумя выстрелами срубил заступников. Он не увидел, как важный, побежавший проверять, не остался ли кто в джипе, заметил вылетевшую на проспект милицейскую «десятку», экипаж которой только тут врубил сирену и гаркнул приказ стоять на месте с поднятыми руками — а важный в ответ выстрелил всего раз, но так, что машину понесло юзом и воткнуло в сугроб близ обочины. Он не узнал, что важный, не опуская ствола, несколько раз приказал борзому бежать к джипу, а тот пытался подняться и снова падал — и когда из-за поворота вылетели две надрывающихся «синеглазки», важный выстрелил еще раз, под отчаянный скрип и грохот сел в джип и рванул задним ходом на полном газу, пнув одну из судорожно выворачивающих «синеглазок», и с ревом скрылся. И он не заметил, конечно, в какую сторону сумел ухромать борзой. Не заметили этого ни жильцы, ни зеваки. Лишь мужик в синей куртке.

Которого, в свою очередь, не заметил совсем никто.