Остынь-остынь – и дует на ладонь. Рассвет уж вот, весь животом наружу, весь рыже-красный, с голой требухой, бухой, волочится и воет, и потом ложится истекать и иссякает, и между звеньев, будто между дел, как, между тем, он жалобно дудел в свою дыру внутри Его сплетенья, а датчик изнутри как принц бил в темя истерикой морзянки кровяной. Давно распалась цепь и больше ничего за этими словами кроме  имя , не ими ли мостится тропка в ад ад будет свет, сказал mon couer и плакать о том, что ничего не стоит ни- чего и ничего не объясняет из этой беготни и еботни и ничего ничто не означает и зайчик мой, который там, внутри, умри. Глухой озноб, как боже мой берет и режет изнутри свои узоры и достает из ящика на свет из черепной продавленной коробки фарфоровую крошку бытия которой нет белее и похоть рук Его, по локоть в чешуе, плоть рыбака разделывает; разве не навзничь Он в разверстое кладет свои игрушки: сломанных солдат, безглазых мишек, ишаков, мышей, конфеты голые без кожаных оберток и балерин в беретках без ноги не говорит им «сгинь», но зашивает прилежно внутрь все это зверье безгласное в постели но падкое на межутробный вой и это полный боли короб Твой а ключ потерян.