***
— Послушайте! — Николай похлопал себя по коленям, возможно, пытался придать словам больше убедительности. — Как это выяснить? Можно вообще? Посмотреть там, в каком доме у них Нептун? Или что? Эра Водолея склоняет к алкоголю?
Аглая внимательно смотрела на то, как Николай сдерживается, чтобы не начать метаться по кухне. Ей было весело, и кофе был как раз необходимой температуры.
— Заведи себе еще одну любовницу, — сказала она.
— Зачем?
Николай даже перестал покачиваться на стуле. Замер и посмотрел на Аглаю, пытаясь найти на ее лице ответ.
— Проверим. Вдруг это рядом с тобой женщины начинают спиваться? От тоски, например. Мне вот тоже, знаешь, прямо сейчас захотелось накатить. Коньяку. Или кальвадосу. Но нет. Ни того, ни другого.
Николай запустил руку в волосы и прикрыл глаза.
— Аглая, зачем вы так шутите? Я же серьезно! Женский алкоголизм…
— Неизлечим, я слышала эту теорию.
— Вы что? Сомневаетесь? Вот у нас один сотрудник разводится.
Николай встал со стула и подошел к окну. Аглая глотнула кофе, посмотрела на него и приготовилась слушать про сотрудника. И Николай рассказал, все время сбиваясь и переключаясь на внезапное пьянство Софии и Гели. Слава богу, не совместное, гневно отреагировал Николай, когда Аглая решила уточнить.
История развода сотрудника, видимо, поразила Николая.
— Они стали жить вместе лет десять назад, ему еще двадцати не было. Прекрасно, по-моему, жили. Не знаю, что там случилось, но два года назад у них родился ребенок, и они расписались. Он тогда еще всю зарплату потратил на праздничный банкет. Сын, долгожданный ребенок, такая радость. Если бы Жанка не догадалась собрать со всех денег, то покупать ребенку всякие там памперсы и распашонки было бы не на что. Так радовался!
А недавно, продолжил Николай, пришел и сказал, что жить так дальше не может и надо уходить. Бросать ее и больше не иметь с ней дел. Столько она подпортила крови, и вообще выносить ее больше невозможно.
— Я ему говорю, ты башкой-то своей подумай! Как она одна будет ребенка растить? А он говорит, ничего не знаю, надоели истерики и все это. Домой не хочу, ничего не хочу, устал, тяжело. Я ему говорю, тебе тяжело, потому что ты пузо отрастил, куда больше-то. А жену на работу пристрой, все заняты, не до скандалов. Да и ребенок, говорю, маленький. Ну и он тогда говорит, мне неудобно такое рассказывать, но она пьет.
И опять про неизлечимый женский алкоголизм, который начинается с пива, и у этой самой жены сотрудника уже начался. Он даже фотографию видел, это же опустившаяся женщина, а была такая хорошенькая, работала в бухгалтерии, ухаживала за мамой. У нее мама болела сильно, и он платил за лечение и лекарства. А сейчас села ему на шею и каждый день пьет пиво с подругами. Ребенок ползает возле. Не слишком присмотрен. Так что развод, пусть и не выход, но тенденции!
— Да какие же тут тенденции? Ты сам наливал бедной девочке текилу, что ты теперь хочешь от меня?
— Я не ожидал! Эффекта. Она же просто сразу, в момент, я даже не успел заметить, какой именно, перестала что-либо соображать. Пела песни про вишневый сад и что-то еще такое. Народное.
— Песни — прекрасно. Что ты ждал? Гумилева или, может быть, Мандельштама?
— Ничего я не ждал, — уже несколько раздраженно сказал Николай. — Просто сначала Геля, теперь вот… Я же говорил! И на море, кстати, она то и дело просила бокал вина. На ужин. Потом сразу засыпала, даже не разговаривала со мной.
— Ну, я не знаю, Коля. Сам почитай Мандельштама. Чтобы с тобой было интересно разговаривать. Не понимаю, что ты от меня хочешь?!
Николай сделал круг по комнате. Круг получился небольшой, кухня была обычной, вмещала стол, стулья, холодильник, плиту и раковину. Мест для хождения в ней не предполагалось.
— Геля не хочет никакого ребенка! А вы мне говорили…
— Я просто сказала — странно, что у вас до сих пор нет детей. И если ты сейчас опять начнешь мне рассказывать про Эру Водолея и про Нептун, я не знаю… Выгоню тебя. И всех дел. Нет ни у одной из них в натальных картах намеков на алкоголизм.
— Ну вот! Что же вы сразу-то?! Я же как раз это и хотел. Так что мне делать? Не настаивать про ребенка? Просто София…
— Слушай, ты путаешь, дорогой. Я тебе не обещала слушать про твои сексуальные похождения и давать советы, как ловчее справляться с твоими бабами. Не нужно меня впутывать!
— Да я не впутываю, — Николай шумно опустился на стул, повертел в руках чашку с кофе и отодвинул. — Просто я не знаю, что мне делать! Я запутался. Геля не хочет рожать, София хочет, но в браке. А я не хочу… Разводиться. Зачем?
Даже Аглае Николай не мог признаться, что боялся. Глупо боялся, что они умрут. Как это бывает? Некачественный алкоголь, превышение нормы, летальный исход.
Николай всегда боялся ее. И жил с ней постоянно. Словно кто-то смеялся над ним не слишком добрым смехом и все время подсовывал информацию. Он почти не брался за художественную литературу, потому что даже если жанр предполагал вовсе иное, Николай запоминал строки только об этом.
Картины, фильмы, новости, анекдоты, демотиваторы, случайные фотографии — все это говорило ему только об одном: смерть рядом.
Деловая пресса, учебники по бизнесу. Он сделал свой выбор, но она все равно смотрела на него отовсюду. Молодой девушкой, найденной в помойном баке, маленьким котенком, угодившим под колеса автомашины, лицом известной актрисы, заболевшей раком, кровавыми остатками тел в сюжете о войне.
Ему казалось, смерть преследует его. Каждый раз, когда он читал или слушал о ней, о чужой потере близкого человека, переживал так, словно это его бросил на этом свете самый родной человек. Единственно важный.
Родители пытались отвлекать его, когда он впервые заговорил о ней. Папа тут же отдал на секцию по борьбе и заставил прыгнуть с парашютом. Мама отвела его к доктору, специалисту по китайской медицине, и заставила пропить превентивные курсы от всех болезней, которые могли грозить ему.
Но Николай все равно не перестал ощущать ее, хотя решил больше не обсуждать этого с родителями. Вообще ни с кем лучше не обсуждать, решил он.
Так часто, как он, никто не переживал о том, как весь мир тускнеет, перестает иметь значение, жизнь лишается цели и смысла. Каждая потеря, каждая смерть, даже не имеющая к нему никакого отношения, грозила острым приступом паники.
Однажды он представил, как теряет собственного ребенка, и после этого вообще не мог смотреть на детей. Чувство беспомощности, тщетности любых усилий, злость и ощущение несправедливости охватывали его, и он переставал дышать.
Задержка дыхания тут же вызывала очередной панический приступ. Он не мог говорить, бледнел, мышцы лица застывали. Не помогали никакие таблетки, никакая терапия. Отпускало только после того, как он мысленно доводил ситуацию до ужасов, которые не мог описать. Кровавые сцены, громкие пронзительные крики, тотальный хаос, страшные, безумные поступки. Месть, кровь, еще больше смертей. Только после таких фантазий он приходил в себя и начинал дышать. Двигаться, говорить. Смерть брала паузу и давала ему снова жить и делать вид, что он такой же, как все, ничем не отличается от других людей. Радуется, занимается сексом, вкусно ест.
Однажды он попробовал вызвать смерть на очередной мысленный фантазийный бой сам. Представил, что он теряет родителей. Ничего. Ни приступов удушья, ни близких слез, ни панической атаки. Пустота. Тогда он представил себе смерть Ангелины. Потом Софии. Без результата. Подготовленный, он был неинтересен своей виртуальной смерти. Ей нравилось играть с ним только на собственных условиях.
С того момента, как в его жизни появилась Аглая, смерть перестала им интересоваться. Он даже попробовал почитать новый модный роман, посвященный трагической атаке на башни-близнецы. Ничего. Картины не вставали перед его мысленным взором, он сочувствовал герою, понимая, а не переживая чувство потери.
Но страх оставался с ним все равно. Ему необходимо было знать, что об этом думает Аглая. Что ни с ней самой, ни с его женой, ни с любовницей ничего не произойдет. Ему нужны были гарантии. Он не представлял, как заставить Аглаю дать их. И был уверен, что она это сможет. Ведь с ее появлением смерть оставила его в покое.
***
По плану все должно было быть иначе. Мелкий вывих, например. Но чтобы челюсть…
Это был уже третий промах. Значит, нужно было впредь действовать точнее. Право на ошибку было утрачено еще в прошлый раз. А тут — такое. Но она, конечно, сама виновата! Упрямая тетка! Сказано же было: не дергаться и уходить тихо. Если бы она обернулась, проблем было бы гораздо больше.
Толчок был не слишком сильный, пришлось даже репетировать. Отрабатывать на этом кретине, лохматом соседе, который посчитал это забавным.
Все было так четко, так хорошо спланировано. Получиться должно было красиво. Но что же эти придурки вечно все портят?! Одна глотает сок на голодный желудок, другая дергается и разворачивается, когда не нужно!
Если бы она просто ушла, ничего бы не случилось. Впрочем, достаточно оправданий. Все живы.
Чего еще? Подумаешь, отдохнут немного в больничке.
Неужели и сейчас Николай не догадается, что во всем виновата проклятая Аглая с ее глупыми звездами? Собрала кружок идиотов и развлекается, играет в кукловода. Наверное, даже ощущает свое превосходство, чувствует себя богом.
***
— Иди тихо и спокойно, — сказал голос. — И больше не смей являться к этой паучихе. Вашей астрологине. Поняла?
Голос звучал глухо, со свистом. Человек шептал, но делал это очень агрессивно. Свет горел двумя пролетами ниже и было не ясно, кому принадлежит голос и тень, метнувшаяся за спиной.
Ангелина решила оглянуться, даже затормозила на очередной ступеньке.
А потом все исчезло. Не было больше подъезда Аглаи, куда она пришла чуть ли не выяснять отношения, потому что Кулагин не отставал от нее с внезапной и навязчивой идей родить наследника. Не было разговора с Аглаей про то, что ребенок, пусть и не наследник, нужен Ангелине, а не Кулагину.
Больно стало внезапно, она даже не поняла, где именно. После этого, наверное, она потеряла сознание, потому что потом она почувствовала, как постепенно возвращаются звуки, запахи, ощущения. Во рту, казалось, была земля, вкус, который она помнила с детства, когда однажды глотнула грязную воду из лужи. В подъезде сильно пахло сыростью, пылью и грязными половыми тряпками, от бетонного пола тянуло холодом. Противная промозглость достала ее до костей, тело ломило, в голове стоял неприятный гул, во рту было сухо.
Казалось, что язык провалился в горло и мешает ей дышать. Поэтому сейчас она просто задохнется. Вдруг она поняла, что ей трудно двигаться, а прямо перед глазами оказался бетонный пол, украшенный мелкой керамической плиткой, местами выщербленной, потрескавшейся и очень белой в сравнении с остальным полом. Словно кто-то специально мыл только эти маленькие кусочки, наплевав на остальную грязь. Каждую плиточку обрамлял особенно грязный обод.
Язык все еще болтался внутри горла, но воздух до сих пор поступал. Давило на грудь и было страшно пошевелиться, казалось, что тело сильно повреждено.
Ангелина закрыла глаза и решила больше ничему не противиться. Очень хотелось уснуть: ей казалось, что сон обязательно ей поможет. Воздух снова станет нормально циркулировать по органам дыхания и прекратится давление на грудь. Она пошевелила пальцами. Пальцы были целы, а про остальное тело даже думать было страшно.
Что-то ужасное произошло. Не поддающееся контролю. Ей нужна помощь, но при попытке позвать кого-нибудь или что-то произнести становится невыносимо больно. Воздух сильнее застревал, а язык никак не желал возвращаться из горла на место.
Надо расслабиться. Попробовать обездвижить все мышцы, приказать себе беречь ресурсы. И не думать о том, что произошло. А еще лучше — уснуть. Во сне не больно умирать — в этом Ангелина была уверена.
Лежать так становилось все труднее с каждой минутой. Видимо, она упала головой вперед и вниз, и ноги остались словно задранными. На грудь могла давить одна из ступенек, а что случилось с языком и горлом, было непонятно. Если бы свернули шею, решила Ангелина, я бы уже вообще ничего не ощущала.
— Девушка! Девушка! Вы в порядке?
Ангелине очень хотелось ответить. Даже пошутить. Но она больше не решалась произносить хоть что-то. Она напряглась и пошевелила ногой. Просто, чтобы человек понял, что она жива и ей нужна помощь.
— Ах ты! Да что же это?! Лежите тут! Сейчас я вызову скорую помощь! — пообещал человек, и все стихло.
Ангелина услышала, как шумит лампочка, горящая на два пролета ниже. Или уже на один? Она попробовала открыть глаза, но и от этого незначительного движения стало больно. Она снова закрыла их и приготовилась ждать.
Звук сирены стал нарастать, хотя сначала Ангелина решила, что у нее с каждой секундой все больше обостряется слух и она все громче слышит, как трещит от нагревания лампочка в подъезде. Но совсем скоро звук сирены стих, зато хлопнула входная дверь, послышались голоса и шаги.
Она услышала по приблизившемуся дыханию как над ней склонилось несколько человек. Запахло больницей и мятной жевательной резинкой. Чьи-то руки быстро, больно, но легко ощупали ее тело. Потом коснулись лица. Ангелине показалось, что вся имеющаяся в голове кровь взорвалась от этого прикосновения. Кричать не получалось и она забила ногами, больно стукнувшись о ступеньку.
— Вот это да! — сказал кто-то. — Тащите носилки, челюсть вывихнута. Других травм вроде бы нет.
— Аккуратнее!
— Сразу введи ей обезболивающее, что ты ее мучаешь?
Ангелина ощутила, как ей прямо через одежду проткнули кожу, в месте прокола онемело и заболело сильнее. Потом ее развернули и положили на носилки.
Шумел мотор, слышались голоса, язык постепенно уменьшался, стало легче дышать, все стало расплываться и исчезло.
Ангелина очнулась и увидела перед собой белый потолок, на котором, позвякивая, неровно гудела лампа дневного освещения. Сколько времени прошло — было трудно понять. Запах изменился, ощущения почти нет. Теперь остро пахло больницей, среди которых отчетливо проступал резкий запах хлорки. Лицо болело, особенно нижняя его часть, грудь сдавливало так, словно она все еще лежала на ребре подъездной ступеньки. В голове шумело. Во рту было сухо, но привкус грязи из лужи уже не ощущался.
Шевелить хоть чем-то, кроме пальцев, она все еще побаивалась.
— Очнулась? Ну и молодец, — непонятно похвалил ее женский голос. — Сейчас позову твою мать.
Ангелина дернулась, движение неприятно отозвалось в груди и челюсти. Никакой ее матери быть здесь не могло. Откуда? Не могла же она приехать из своего деревенского домика, который не хотела оставлять даже тогда, когда Ангелина настойчиво пыталась вывезти ее на море? Да и зачем ей сейчас нужна мать? Как она сможет успокаивать и утешать ее, если сама как-то не вполне цела?
— Не надо, — сказала она и удивилась, что говорить не так больно, как она себе представляла. В сущности, боль в нижней части лица от этого не увеличилась, но голос был слабый и сухой. В горле моментально пересохло еще сильнее и воздух, пробравшийся в рот, напоминал сухой песок, больно простучавший по всему горлу.
Никто не отозвался, и она услышала, как в коридоре тот же женский голос кричал:
— Женщина! Эй, как вас там? Дочка ваша очнулась. Зайдете, что ли?
Ангелина закрыла глаза. Она не хотела видеть мать, не хотела говорить. Почему ей не предложили выпить воды? Разве не с этого начинается общение с очнувшимися в больнице?
— Как ты? Очень больно? — спросил знакомый голос, который точно не принадлежал матери. Голос был больше спокоен, чем встревожен, и в нем вообще не слышалось паники и слезливости — непременных составляющих голоса матери.
Ангелина открыла глаза и увидела, что рядом с кроватью сидит Аглая в накинутом на платье больничном халате.
— Пить, — сказала она.
— Конечно, конечно, — согласилась Аглая.
Ангелина снова закрыла глаза и услышала, как льется вода, она сглотнула и почувствовала сухость, движение получилось судорожным, не было слюны.
Ангелина почувствовала, как Аглая сунула ей в руку стакан, и открыла глаза. Глотать было немного больно. Ангелина снова прикрыла глаза. Почему-то казалось, что ее пинали, потому что было больно почти везде.
— Слушай, я вызвала скорую, сказала, что мы родственники, оплатила стационар, но надо же позвонить твоему мужу…
— Не надо ему звонить! Я не хочу сейчас видеть Кулагина!
— Почему это?
Она не помнила, как это произошло. Скорее всего, именно такое неопределенное время принято называть одним прекрасным моментом. Она вдруг поймала себя на том, что ей неприятны его прикосновения. Даже самые дежурные, те, которые называют джентльменским набором, вроде подать руку, чтобы она вышла из машины, поцеловать в щеку, обнять после разлуки.
Никакого отвращения она не испытывала, просто спокойно и холодно понимала: ей неприятно. Не настолько, к сожалению, чтобы набраться сил и сообщить об этом. Как сказать собственному мужу, чтобы он больше тебя не касался? Чтобы не подходил слишком близко?
Все в нем стало не отталкивающим, но не слишком симпатичным. Его манера есть, привычка теребить браслет часов, внимательно осматривать свое лицо в зеркале, широко расставлять ноги при неприятном разговоре, складывать руки на груди при малейшем недовольстве происходящим.
Его запах стал посторонним. Он ощущался и мешал, не смешиваясь больше с ее собственным, не образуя при этом единой композиции. Муж стал посторонним человеком.
Сначала она убеждала себя, что это временное. Гормоны? Очередной жизненный цикл? Нарушение обменных процессов? Что-то такое. Простое, физиологическое. Хотя нет, к физиологии она подошла не сразу. Это было чуть позже. Второй защитной реакцией на происходящее. Первой было игнорирование. Она просто не желала замечать этого. Сознательно, прилагая усилия, переключая себя. В конце концов, это она сама и ее собственный организм, и она прекрасно может управлять этим.
Сейчас она уже созналась себе во всем, но все еще старалась справиться с собственными реакциями. Чаще шутила, старалась быть милой, делала комплименты. Не помогало. Он становился неприятен ей все больше.
Ну что за сентиментализм в середине жизни, ругала она себя. Что за тоска в духе стихотворения, которое то и дело декларируют в программе «Давай поженимся» про то, как много тех, с кем можно лечь в постель. Такой феномен возрастного кризиса? Переоценка ценностей? Но почему объектом стал Кулагин, а не она сама?
Ангелина устала уговаривать себя, но завершающая стадия, принятие, все никак не наступала. Что должно произойти? Стошнить, может быть, ее должно? Вдруг именно так и отреагирует ее ослабленный организм? Пожалуй, лучше не видеть Кулагина, пока она себя не контролирует. Но что сказать Аглае?
— Почему? Потому что я ужасно выгляжу. Потому что хочу спать. Потому… Да мало ли! Потому что именно сейчас готова разводиться с ним, если он не перестанет втягивать меня в это торг!
— Какой еще торг?
— Идею продолжения рода вы ему внушили? Так вот, я не желаю продолжать кулагинский род. Вообще не хочу рожать. Не хочу детей. А он постоянно пытается торговаться.
Ангелина еще раз сглотнула.
— Вообще, я бы осталась одна. Если вас это не затруднит.
— Не затруднит, милая, — усмехнулась Аглая. — Но завтра я зайду. И следователь тоже. Сегодня я велела тебя не беспокоить. Так что ты уж вспомни до завтра все, что сможешь.
— Что вспомнить?
— Как на тебя напали.
***
Алиса почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Так, что немного закололо в затылке. Стараясь не паниковать, она обернулась и увидела Сергея. Он смотрел на нее, как в тот самый первый раз, когда их взгляды встретились в фойе университета.
Алиса улыбнулась. Сергей улыбнулся ей в ответ и стал пробиваться к ней через толпу.
***
Первым, кого она увидела, когда очнулась, был Николай. Конечно. На тумбочке у кровати стоял какой-то глупый букет цветов, корзина с фруктами и ананасом торчала над букетом. Оригинально, красиво, немыслимо в больничной палате. Чем вообще он думал, когда тащил сюда ананас? Что она прогрызет его до мякоти, залив кровать липким соком? Что санитарка по доброте своей метнется на кухню больничной столовой и принесет фрукт разделенным? Сдобрит шампанским из закромов завотделения? Ананас добил.
— Уходи. Я не хочу тебя видеть.
— Милая моя, не надо так говорить, — дернувшись и нервно оглянувшись, сказал Николай. — Это у тебя шок.
— Нет у меня никакого шока. Просто уйди, меня тошнит от тебя!
— Тошнит? Сильно? Позвать врача? Это последствия отравления, мне говорили, что такое возможно. Тошнота, головокружение, боль в животе. Живот у тебя не болит?
— Какое еще отравление?!
— А ты думаешь, почему ты здесь?
Она думала, что оказалась самой настоящей кисейной барышней. Из тех, что хлопаются в обморок от вида мужского члена. И ей так подурнело тогда, когда Жанна сказала, что они спали. С Жанной! Разве могло ей прийти в голову, что у ее любовника уже есть любовница? Давняя. Которую он время от времени навещает.
Сработала психологическая защита. Она читала недавно у этого мужика, про которого Николай ей и рассказывал, у него еще еда и секс сравниваются. Много желудочных аналогий, вот и про тошноту тоже. Нежелание усваивать, или что-то вроде.
Усваивать информацию о том, что у ее любовника, не мужа, а женатого любовника, есть еще одна постоянная любовница, ей не хотелось. Так не хотелось, что ее вырвало прямо в курилке. Прямо на глазах у Жанны. Что случилось потом, она не помнила.
Она ненадолго приходила в себя, видела палату, каких-то людей, слышала сердитый голос санитарки, которая елозила вонючей тряпкой рядом с ее кроватью. Хотела извиниться. Но сил на разговор не набрала и заснула.
Теперь перед ней был Николай, притащивший в больницу ананас. При чем тут отравление?
— Я не знаю, — сказала София. — Мне стало плохо, вызвали скорую. Теперь я здесь.
— Это было отравление, милая! И лучше тебе вспомнить, что ты ела и пила в тот день.
— В какой — тот день?
— Ну, когда тебя скорая забрала. Позавчера. Что ты ела?
София со стоном откинулась на кровать. Что вообще происходит? Какое еще отравление? Ничего такого она не ела и не пила. Утром, как обычно, глотнула апельсинового сока, стараясь не шуметь на кухне, не ставила чайник, не хлопала дверцами шкафов в поисках хлеба для бутерброда. Потом, на работе, прежде чем Жанна вытащила ее курить…
Жанна! Она сказала, что они с Николаем… Так, стоп. Об этом лучше подумать завтра или не думать вообще. Просто убить Николая. Вот, к примеру, отравить.
Значит, до обеда было еще далеко, а утром был одинокий сок, выпитый натощак. Как раз сварили кофе. Кофе тоже, когда его пьешь без еды, словно переваривает тебя саму. Но он был горячий и так вкусно пах, что она налила себе, глотнула и чуть не умерла от того, какой голодный спазм выдал ее желудок. Она вслух пожаловалась, что хочет есть, что ужасно голодная и проглотила бы слона. Кабана или лошадь. Или медведя? Кого положено глотать от голода? Какое-то большое животное. Она сказала, все посмеялись, а потом кто-то притащил ей бутерброд. Обычный. Кусок батона, кружки докторской колбасы.
Она даже «спасибо» внятно сказать не смогла, тут же стала откусывать от бутерброда. Съела в два укуса, залила кофе. И что? Ей специально подсунули отравленный бутерброд?
Неужели кто-то хотел ее убить? Все будет продолжаться дальше, а ее уже не будет? Дикость какая-то. Так не бывает. Не может быть. Ну и потом. Нужен же этот, как его, мотив. Ищите, кому выгодно. Или женщину.
А если это кто-то, с кем Николай спал, кроме нее и Жанны? Или кто-то, кто хотел быть вместо нее и Жанны? Вдруг этот человек, эта женщина расчищала себе путь в постель? Может, это все-таки случайность? Например, колбаса была немножко испорчена? Потом она еще подышала мерзким табачным дымом. Она же вообще почти ничего не ела, вот все так и сложилось. Зачем эта ненормальная Жанна потащила ее в курилку?
— Господи, и ты спал с Жанной! Нет! Ты до сих пор с ней спишь! У тебя неуемное либидо!
Николай дернулся.
— Про любовь ты всем говоришь или только мне? Обещаешь вселенную и всякое такое? Всем?
О чем я думаю, удивилась София. Меня хотели убить. Отравили. А я устраиваю сцены. Так глупо.
— Солнышко, ну что такое ты говоришь? При чем тут Жанна? Ни с кем я не сплю.
София покивала. Может, все-таки, это от сочетания крепкого кофе, кислоты от апельсинового сока и малого количества еды? Плюс удушающая курилка и неперевариваемая информация. Как ей жить дальше? Вот она выжила, ее спасли, и что теперь? Любимый мужчина ее обманывал. Предал ее!
— Только с тобой. Я тебя люблю, ты же знаешь. Я вообще никогда и никого так сильно не любил. Помни об этом всегда, что бы ни случилось.
— Меня хотели убить? — спросила София. — Из-за тебя?
Она сказала это просто так, чтобы позлить его, заставить нервничать, чтобы он снова уверял ее в своей любви и клялся, что никогда не спал с Жанной. Чтобы он прямо сейчас пообещал ей, что они непременно будут вместе, осталось только немного подождать его развода. Можно строить дом, сажать деревья и рожать сыновей. Но Николай дернулся, почти что отпрыгнул от нее, но через минуту снова стал расспрашивать про еду.
— Ты вспомнила, что ты ела, это очень важно. Я не очень понял все, что говорили, но, кажется, речь идет о крысином яде. И тебе очень, очень повезло. Я бы не пережил, если бы с тобой что-то случилось.
— А разве еще не случилось?
***
Она шагнула из темноты, Николай чуть не закричал.
— Привет. Я к тебе.
— Яна? Яночка, что случилось?
— Ничего. Я просто соскучилась. А ты? Ты разве не скучал по мне?
Николай приказал себе думать быстро. София будет в больнице еще пару дней, Гелька не хочет с ним даже разговаривать. А он живой. И девочка… Он вспоминал о ней, она была такая отзывчивая, такая наивно стонала, делала все так неумело, но с большим энтузиазмом. Все это ему очень польстило тогда. Иногда он думал о ней.
Николай был уверен, что их первая встреча будет последней, случайным приключением, эротическим перекуром, ничего серьезного. Просто девочка, просто секс. Обещания, в которые никто никогда не верит. Он сам читал, как в гламурных журналах женщин честно предупреждают, что секс в день знакомства грозит окончанием знакомства после секса. Так что все честно.
Но вот Яна стоит перед ним, облизывает губы ничуть не призывно, а нервно, заглядывает в глаза и видно, что она опять готова быть ведомой.
Против подобного предложения не устоит ни один мужчина. Будет ли это нечестно по отношению к Софии или Гельке? Нет. Это просто второй раунд единичного матча. Шанс на реванш должен быть даже у случайной партнерши. Ведь не станет же эта девочка убеждать его в своей любви и верности.
— Ну и как ты меня нашла?
— Просто несколько раз приходила в тот двор… Помнишь? Квартира твоего друга, кажется? Или что-то такое.
Николай совершенно не помнил, что именно наврал Яне про квартиру. Рисковать не хотелось, лучше бы она там больше не появлялась.
— Мы сейчас не можем туда пойти.
— А куда можем? — спросила девушка и снова облизала губу, а потом еще провела ладонью по впадине на шее.
— Если ты готова поехать со мной в гостиницу… Видишь ли, я женат…
Николай, несмотря на подступающее возбуждение, испугался. Ему еще предстояло доказывать Софии свою непорочность, возможно, увольнять Жанну, потом улаживать дела с Гелей. Еще одна женщина — это слишком. Если девочка сейчас разрыдается и уйдет, он переживет. Но вдруг она поедет? Вдруг она просто хочет повторить их внезапный страстный опыт?
Он верил, что рано или поздно встретит женщину, которой не нужно будет ничего, кроме секса с ним.
— Я знаю, — просто сказала Яна.
На этот раз Николай не хотел долгих прелюдий, ему нужно было выместить все то, что накопилось из-за последних событий. Нападение, отравление, две его женщины в разных больницах, утверждение Аглаи, что оба случая объединяет он, Николай.
Ему надоело чувствовать бессилие и злость. Ему хотелось кого-нибудь наказать. Яночка подвернулась очень кстати. Он даже хотел ее напугать, чтобы она сбежала. Вдруг Аглая права, и с девочкой тоже что-то случится по его вине? Пьяный водитель, разбойное нападение. Лучше он накажет ее сам.
В лифте он сжал горло девушки и больно, он сам знал это, укусил ее за ухо. Она вскрикнула и он услышал в ее голосе испуг.
Тогда он с силой оттолкнул ее от себя так, что она стукнулась затылком о стенку кабины, потом схватил за руку и резко дернул на себя. Начав целовать ее, он снова укусил Яну, теперь за губу, и ощутил соленый вкус крови.
— Ты можешь уйти, ты же понимаешь это, моя хорошая?
Девушка кивнула и провела пальцем по его щеке.
— Прекрасно, — одобрил Николай.
Впрочем, он отлично себя контролировал и не рвал одежду. Это слишком пошло.
Аккуратно раздев Яну, он толкнул ее на кровать. Сам он не стал раздеваться.
Все произошло быстро и грубо. Девушка не кричала, закусив губу. Только по лицу ее почти сразу заструились слезы.
Застегнув ширинку, Николай скатился с Яны, встал с кровати, взял бутылку с водой с тумбочки, выпил, кинул бутылку на кровать и пошел к двери:
— Можешь остаться здесь до утра. Номер проплачен.
Не дожидаясь ответа, Николай вышел.
Ему очень хотелось вернуться, извиниться и объяснить Яне, что его жестокость — просто признание поражения перед неизвестными силами, которые последовательно портят ему жизнь. Ему хотелось рассказать ей, как он переживает за Гелю, которой, похоже, нужна будет пластическая операция, как он жалеет Софию, которая все еще злится на него и только это мешает ей осознать то, что ее пытались убить. Он мог просто поговорить с Яной. Отвезти ее в тихое кафе, напиться там коньяка и рассказать ей, как ему плохо.
Но лучше так. Вдруг на него охотится маньяк, который для начала решил убить его жену и любовницу? Яна могла стать следующей жертвой. Хотя Жанне же ничего не сделали. Может быть, это она? Сошла с ума и мстит Николаю за то, что он ее бросил?
Николай посмотрел на часы. Еще не поздно, он успеет поговорить с Аглаей. Ее-то его персональный маньяк-преследователь трогать не должен.
***
Oblako_pamyati.livejournal.com
Знаешь, какая основная любимая иллюзия человечества? Вторая после желания получить гарантии на все, что угодно: любовь, отношения, здоровье, благополучие, стабильность?… Так вот, вторая тоже связана со стабильностью — иллюзия контроля.
Мы ничего не контролируем, моя дорогая. Даже себя. Сейчас, если ты вдруг станешь, я не готова с тобой спорить, но когда я приеду, у нас будет на это время. Это третья иллюзия. Связана с первыми двумя. Время нам тоже неподвластно. Наше с тобой вообще может истечь в любой момент.
Боюсь, что ты заподозришь меня в минорном настроении, это не так.
Но я все чаще задаю себе вопрос, банальный, исследуемый во всех направлениях философии и психологии: что если это мой последний день? Или месяц? Или год?
Постоянно сверяюсь сама с собой. Что бы я сделала, если бы точно знала, сколько времени мне осталось? И снова отвечаю себе: ничего. Ничего из того, что я не делаю всегда.
Ну что? Перестала бы мыть полы и посуду? Стала бы есть только чипсы и запивать их пивом? Переспала бы с сотней мужчин? Перекрасили волосы в зеленый? Прыгнула с парашютом? Сказала бы ему правду?
Нет. Всегда — нет. Самое ужасное, что меня устраивает моя унылая жизнь. С мытьем полов. В остальном я всегда позволяла себе. И не экономила чувства и эмоции впрок. Чего же еще?