Известный в прошлом веке русский историк и публицист К. Д. Кавелин представлял русскую историю как генезис национальной русской личности. Он утверждал, что в отличие от германских племен русско-славянские племена не обладали чувством личности. Быт этих племен характеризовался господством общинных отношений и родового начала. В результате длительного исторического процесса в 18 веке, согласно Кавелину, в России, наконец, сформировалось начало личности. Однако, на первоначальном этапе это личностное начало сформировалось лишь как основа, «только как форма, лишенная содержания». Поэтому в начале, в 18 веке, эта русская форма была заполнена чужим, европейским содержанием, подготовляясь к самостоятельности. Собственно русская самостоятельная личность начинает появляться и заявляет о себе лишь в середине 19 века. Хотя внешность и быт этой новой исторической личности еще остаются европейскими, но содержание уже появляется свое, самостоятельное – связанное с глубинными народными корнями. Появление народничества ознаменовало рождение национальной русской личности. С этого момента образовался раскол и среди российского образованного общества – появилась радикальная русская интеллигенция, которую Петр Струве выделил из русского образованного общества в особый слой.

Теперь в России имелось два типа личности, две различные личностные сущности. Основное различие двух русских типов личности того периода лежало в области культуры, религиозности и нравственности. В сборнике «Вехи» П.Б. Струве отметил основные черты этого нового типа личности. Эта часть интеллигенции явилась, во-первых, продолжательницей и преемницей «смуты» начала 17 века, а затем разиновщины, пугачевщины и казачества, как противогосударственных методов борьбы за освобождение народа. И, во-вторых, характерной ее чертой, помимо противогосударственности, являлась безрелигиозность. Это особенно важно подчеркнуть – для радикальной российской интеллигенции были характерны, прежде всего, противогосударственный характер деятельности и безрелигиозность. Как первое, так и второе имело глубоко народные корни. Еще одной главнейшей чертой нового типа личности являлась антибуржуазность. Небуржуазность или вернее добуржуазность на протяжении многих веков являлась наиболее характерной особенностью русской жизни.

По мнению Струве таким первым русским интеллигентом был Бакунин. Михаил Бакунин (1814–1876) – известный русский анархист, идеолог народничества (среди революционных народников его последователи были одной из самых многочисленных групп) поразил европейских анархистов и социалистов своей безнравственностью. Бакунин сблизился с приехавшим в Европу Нечаевым, который убил не подчинившегося ему студента Ивана Иванова и бежал за границу. Нечаев придерживался принципа «цель оправдывает средства». Сотрудничество Бакунина с Нечаевым, о котором он сам позже писал, как о человеке бесчестном, способном шпионить и лгать, не могло не скомпрометировать и самого Бакунина. В 1864 году на конференции в Лондоне Карл Маркс создал I Интернационал – Международное товарищество рабочих. Через несколько лет Бакунин вступил в этот интернациональный союз рабочих. А в 1872 году съезд Интернационала заслушал доклад Н. Утина, обвинявшего Бакунина в создании организаций, не признающих основные принципы союза, а также в сотрудничестве с Нечаевым в его безнравственной деятельности. В результате Бакунин был исключён из Интернационала.

Струве пишет, что достаточно сопоставить Новикова, Радищева, Чаадаева с Бакуниным и Чернышевским, чтобы понять, какая идейная пропасть отделяет светочей русского образованного класса от светочей русской радикальной интеллигенции. Новиков, Радищев, Чаадаев – это глубоко религиозные люди. Тогда как Бакунин и Чернышевский – атеисты. «Разница между Новиковым, Радищевым, Чаадаевым, с одной стороны, и Бакуниным и Чернышевским, с другой стороны, не есть просто историческое различие. Это не звенья одного и того же ряда, это два, по существу непримиримых духовных течения, которые на всякой стадии должны вести борьбу. В 60-х годах с развитием журналистики и публицистики интеллигенция явственно отделяется от образованного класса, как нечто духовно особое… Чернышевский по всему существу своему другой человек, чем Герцен. Не просто индивидуально другой, а именно – другой духовный тип». [21]

С. Л. Франк в статье «Этика нигилизма» отмечает еще одну очень характерную и обобщающую черту нового российского духовного типа – противокультурную (речь идет о культуре, основанной на европейских ценностях) направленность, имеющую также глубоко народные корни. Согласно Франку, слою русской радикальной интеллигенции «чуждо и отчасти даже враждебно понятие культуры в точном и строгом смысле слова», ему вообще не доступно чистое понятие культуры, и он «инстинктивно чует в культуре врага своего миросозерцания, культура для него – ненужное и нравственно непозволительное барство», борьба против культуры «есть одна из характерных черт его духа». Франку, как никому другому, удалось глубоко понять корни русской радикальной интеллигенции: «Русский радикальный интеллигент – разночинец по происхождению, обычно, в подавляющем большинстве, был семинарист, попович. Духовенство было основным и едва ли не единственным сколько-нибудь значительным промежуточным слоем между дворянством и народными массами, и формировавшаяся из него радикальная интеллигенция сыграла в России, за отсутствием настоящей сложившейся буржуазии, роль третьего сословия. По своему социальному, бытовому и образовательному уровню она стояла гораздо ближе к низшим слоям, чем к господствующему классу. И потому она первая подняла знамя бунта и явилась авангардом того нашествия внутренних варваров, которое переживала и переживает Россия».[22]

Замешанная на безрелигиозности и противокультурности радикальная интеллигенция обладала всеми качествами для того, чтобы возглавить борьбу архаичной неевропеизированной России с чуждым европейским миром: фанатичной верой в народ, отрицанием западной «буржуазной» культуры и ее носителей, аскетическим самоограничением и самопожертвованием. Обожествление «народа» и неприятие абсолютных ценностей (истины, красоты) – элементы одной и той же языческой (нехристианской) сущности, сохранившейся в России с древнейших времен. Безрелигиозность и противокультурная направленность неизбежно вели к беспринципности в выборе средств достижения цели и радикализму, поскольку радикальные средства (заговор, террор, восстание) кажутся наиболее верным и быстрым путем обеспечения счастья и процветания народа. Оставалось только выбрать подходящую политическую и социальную теорию из тех, что в достаточном количестве рождались на Западе. Популярными были лишь те теории, которые, как казалось, способствовали скорейшему достижению поставленной цели. После неудачи «хождения в народ» и краха народничества, марксизм показался революционной интеллигенции выходом из тупика, наиболее подходящей концепцией народного счастья, к которому стремилась новая русская личность. Часть русской радикальной интеллигенции, по-своему интерпретировав марксизм, превратилась из народников в большевиков. Появление партии большевиков отражало окончательный раскол русской интеллигенции.

Партия большевиков, как никакая другая российская политическая сила, была партией людей нового духовного типа, другой личностной сущности. Прежде всего, таким новым духовным типом был ее вождь Владимир Ленин. Как отмечает Ричард Пайс: «Полное отсутствие щепетильности и диктаторские методы, к которым прибегал Ленин, отвращали самых последовательных его сторонников… К началу 1912 года, после того как Мартов предал огласке нечистоплотные финансовые операции Ленина и то, как незаконно полученные средства использовались для захвата власти, обе фракции оставили всякие попытки быть единой партией. Меньшевики сочли, что действия большевиков компрометируют социал-демократическое движение. На собрании Международного социалистического бюро в 1912 году Плеханов открыто обвинил Ленина в воровстве».[23]

Вспомним, что главное отличие новой русской личности от европейской было в области нравственности. Именно безнравственность будет главной отличительной чертой партии большевиков от всех других социалистических партий. Нравственные сомнения были чужды радикальной русской интеллигенции. Поэтому лидеры большевиков не испытывали страх перед возможными последствиями их деятельности и не чувствовали ни малейшего раскаяния. Многие издаваемые ими после Октябрьского переворота декреты обрекали на смерть тысячи ни в чем неповинных людей. Это качество Ленина и его соратников было привлекательным для определенного типа русских интеллигентов и многих полуграмотных рабочих и крестьян. Политическая система созданная этими людьми после Октября 1917 года была воплощением их идеологии, миропонимания и этических норм. Партия большевиков, как и вся послеоктябрьская политическая система, была их детищем, главным образом детищем их вождя – В. Ленина. Захватив власть, они сразу начали подавлять всякое сопротивление и всякую оппозицию в стране, а затем и в своей партии. С другой стороны, состояние российских масс и их ментальность были хорошей «питательной почвой» радикальной русской интеллигенции, способствовали укреплению власти такой партии. Развитие послеоктябрьских событий ясно продемонстрировало, что большинство народа и новый русский тип личности быстро «нашли общий язык», слились и растворились друг в друге.

Упоминаемый выше Гергий Федотов очень точно сформулировал суть происходящего в России 18-го – начала 20-го веков: «Мы уже – задним числом, конечно, – пытались показать неизбежность революционного срыва. Раскол был серьезным доказательством неспособности московского общества к мирному перерождению. В атмосфере поднятой им гражданско-религиозной войны («стрелецких бунтов») воспитывался великий Отступник, сорвавший Россию с ее круговой орбиты, чтобы кометой швырнуть в пространство».[24]