— Почему ты не хочешь даже говорить на эту тему?

Диана откатилась от меня и замерла в позе эмбриона:

— Мы обсуждали это две недели назад. С тех пор ничего не изменилось, так что какой смысл говорить снова?

Мы провели этот вечер с моим другом, его женой и их шестимесячной дочкой. Теперь я не мог закрыть глаза без того, чтобы снова не увидеть выражение восторга и изумления на этом хорошеньком детском личике, не слышать звук её невинного смеха, не ощутить снова то странное головокружение, которое я почувствовал, когда Розали, её мать, сказала:

— Конечно, ты можешь подержать её.

Я надеялся, что этот визит изменит настроение Дианы. Вместо этого, он тысячекратно умножил моё, переходящее в почти физическую боль, желание стать отцом, а её оставил равнодушной.

Ну ладно, итак, мы биологически запрограммированы любить детей. Ну и что? Так можно сказать о девяноста процентах человеческой деятельности. Мы биологически запрограммированы получать удовольствие от полового акта, но никто, кажется, не возражает, никто не жалуется, что был обманут злой природой и вынужден делать то, что иначе никогда бы не сделал. В конце концов, если кто-то обстоятельно, шаг за шагом, изложит физиологическую основу получения удовольствия от прослушивания Баха, не предстанет ли это удовольствие примитивной реакцией, биологическим мошенничеством, переживанием столь же пустым, как приход от наркотика, вызывающего эйфорию?

— Ты что, ничего не чувствуешь, когда она улыбается?

— Фрэнк, заткнись и дай мне поспать.

— Если бы у нас была дочка, я бы за ней ухаживал. Я взял бы отпуск на полгода, чтобы ухаживать за ней.

— Ого, полгода, очень щедро! А что потом?

— Потом ещё. Я могу вообще бросить работу, если хочешь.

— А жить на что? Я тебя не буду содержать до конца жизни! Да ну на хрен! Ты ещё потом, небось, и жениться захочешь, а?

— Хорошо, я не перестану работать. Когда она достаточно подрастёт, мы сможем отдать её в детский сад. Почему ты так настроена против? У миллионов людей есть дети, это обычное дело, почему ты выдумываешь все эти препятствия?

— Потому что я не хочу ребёнка. Понимаешь? Вот и всё.

Я посмотрел немного в тёмный потолок, прежде чем сказать не вполне ровным голосом:

— Знаешь, я сам мог бы выносить его. В наше время это абсолютно безопасно, есть примеры тысяч успешно завершившихся мужских беременностей. Из тебя по прошествии пары недель могут взять плаценту и эмбрион и прикрепить к внешней стенке моего кишечника.

— Ты болен.

— Если необходимо, делают даже так, что в пробирке проходит и оплодотворение, и ранее развитие. Тогда от тебя всего лишь потребуется стать донором яйцеклетки.

— Я не хочу ребёнка. Выношенного тобой, выношенного мной, приёмного, купленного, украденного, любого. Заткнись и дай поспать.

* * *

Когда я на следующий вечер пришёл домой, в квартире было темно тихо и пусто. Диана съехала; записка гласила, что она уехала жить к сестре. Это произошло, конечно, не только из-за детей; в последнее время я вообще начал её раздражать.

Я сидел на кухне и выпивал, задаваясь вопросом, был ли какой-либо способ убедить ее вернуться. Я знал, что был эгоистичен: без постоянного, сознательного усилия я был склонен игнорировать чувства других людей. И я никогда, казалось, не был в состоянии выдержать это усилие достаточно долго. Но ведь я старался, не так ли? Чего большего она могла ожидать?

Когда я совсем напился, я позвонил её сестре, которая даже не пригласила её. Я повесил трубку и огляделся вокруг, ища что бы сломать, но потом вся моя энергия иссякла, и я улёгся тут же на полу. Я пытался плакать, но ничего не получалось, так что вместо этого я уснул.

* * *

Суть биологических стимулов в том, что мы легко можем обмануть их, мы научились удовлетворять наши тела, устраняя эволюционные причины действий, доставляющих нам удовольствие. Непитательная еда может отлично выглядеть и быть вкусной. Секс, не приводящий к беременности, может, несмотря на это, быть так же хорош. Думаю, в прошлом, животное было единственной возможной заменой ребёнку. Купить кота — вот что мне надо было сделать.

* * *

Спустя две недели после того, как Диана покинула меня, я купил набор «Милашка», через систему электронных платежей с Тайваня. Ну, когда я говорю «Тайвань», я имею в виду, что первые три цифры кода системы платежей означают Тайвань. Иногда, это означает что-то географически реальное, но обычно — нет. У большинства из этих маленьких компаний нет помещений, они — лишь мегабайты данных, которыми манипулируют при помощи программного обеспечения международной торговой сети. Клиент связывается с их локальным узлом, выбирает компанию и код продукта, и если подтверждается банковский или кредитный баланс, заказы размещаются у различных производителей компонентов, транспортных контор и фирм, занимающихся сборкой. Сама компания ничего не перемещает, только данные.

Хочу особо отметить: я купил дешевую копию. Пиратка, клон, аналог, контрафактная версия, называйте её, как вам больше нравится. Конечно, я чувствовал себя немного виноватым, и немного жадиной, но кто может позволить себе платить в пять раз больше за подлинный, сделанный в Сальвадоре, американский продукт? Да, это грабёж по отношению к тем людям, которые потратили время и деньги на исследования и разработку этого продукта, но что они ждут, когда ломят такую цену? Почему я должен оплачивать кокаиновые предпочтения шайки калифорнийских спекулянтов, которые десять лет назад сделали удачную ставку на некоторую биотехнологическую корпорацию? Лучше уж мои деньги пойдут какому-нибудь пятнадцатилетнему хакеру из Тайваня, или Гонконга, или Манилы, который занимается этим для того, чтобы его братья и сестры не должны были трахаться с богатыми туристами, чтобы выжить.

Понимаете, какие у меня были прекрасные устремления?

«Милашка» имеет почтенную родословную. Помните куклы «Детишки из капустной грядки»? Свидетельство о рождении прилагается, врожденные дефекты по желанию. Беда была в том, что эти вещи просто были, а реалистичная робототехника для куклы просто слишком дорога, чтобы быть практичной. Помните видео Бэби? Компьютерные кроватки? Идеальный реализм, так долго, пока вы не захотите, открыть стекло и приласкать ребенка.

Конечно, я хотел не «Милашку»! Я хотел настоящего ребенка! Но как? Мне было тридцать четыре года, недавно неудачно закончились очередные отношения. Какой у меня был выбор?

Я мог бы возобновить поиски женщины, которая (а) хочет иметь детей, (б) пока их не имеет и (в) способна вытерпеть совместную жизнь с таким дерьмом, как я, подольше, чем пару лет.

Я мог попытаться проигнорировать или подавить мое неблагоразумное желание быть отцом. Интеллектуально (во всех смыслах) у меня не было потребности в ребенке; в самом деле, я мог бы легко придумать с полдюжины безупречных аргументов против принятия такого бремени. Но это было как будто сила (бесстыдно наделённая человеческими качествами), которая ранее направляла меня заниматься безудержным сексом, наконец, узнала о контроле над рождаемостью, и так ловко решила сместить мое внимание на одно звено дальше по испорченной причинно-следственной цепи. Как подросток постоянно мечтает о сексе, так и я постоянно мечтал об отцовстве.

Или.

Ах да! Хвала современным технологиям! Ничто не сравнится с третьей возможностью — создать иллюзию свободы выбора!

Я мог бы купить «Милашку».

По закону, «Милашки» — не люди, поэтому, независимо от вашего пола, процесс рождения сильно упрощён. Адвокаты не нужны, нет нужды информировать ни единого бюрократа. Неудивительно, что «Милашки» так популярны сейчас, когда контракты на усыновление, суррогатное рождение или даже ЭКО с донорскими клетками занимают сотни страниц, а пункты брачного контракта, связанные с детьми, требуют больших переговоров, чем соглашение о разоружении.

Как только с моего счёта списали деньги, управляющее программное обеспечение загрузилось на мой терминал. Сам набор прибыл через месяц. Этого времени мне хватило, чтобы, играя с моделирующей графикой, выбрать внешность, именно такую, как я хотел. Голубые глаза, лёгкие светлые волосы, круглолицая, с пухлыми ручками и ножками, с курносым носом…, мы, программа и я, построили такого стандартного маленького херувима. Я выбрал девочку, ведь я всегда хотел девочку. Однако, «Милашки» живут не так уж долго, так что пол не имеет особого значения. Они неожиданно и тихо уходят в четыре года. Смерть такой крохи трагична, и разбивает сердце. Можно уложить её, всё ещё одетую в праздничное платье с четвёртого дня рождения, в обитый сатином гроб и в последний раз поцеловать, желая спокойной ночи, прежде, чем она уйдёт на небо «Милашек».

Конечно, это было отвратительно. Я знал, что это непристойно, внутри меня всё сжималось от боли и отвращения к тому, что я делал. Но это было возможно, а я считаю, возможному трудно сопротивляться. Более того, это было легально, просто, и даже дёшево. Поэтому, я продолжил, шаг за шагом, прислушиваясь к себе, поражаясь, ожидая, когда же я опомнюсь, приду в себя и отброшу всё это прочь.

Хотя «Милашки» формируются из человеческих зародышевых клеток, их ДНК подвергаются сильному воздействию до оплодотворения. С помощью изменения гена, кодирующего один из протеинов, используемых для построения стенок клеток крови, формирования эпифиза, надпочечников и щитовидной железы (тройная поддержка, чтобы наверняка), к критическому возрасту вырабатываются энзимы, разрывающие эти модифицированные протеины, гарантируя младенческую смерть. Из-за экстремального искажения генов, контролирующих эмбриональное развитие мозга, гарантируется неполноценный интеллект (и, следовательно, неполноценный юридический статус). «Милашки» могут улыбаться и ворковать, гулить, смеяться, лепетать, пускать слюни, плакать, хныкать и толкаться, но на пике своего развития они глупее обычного щенка. Обезьянки намного умнее их, золотая рыбка лучше выполнит (тщательно выбранный) тест на интеллект. Они никогда не научатся как следует ходить, или есть без посторонней помощи. Понимание речи, не говоря уже об её использовании, полностью исключено.

Короче, Милашки идеально подходят для людей, у которых сердце тает от очарования маленького ребенка, но кто не хочет в перспективе грубых шестилеток, бунтующих подростков или стервятников средних лет, которые, сидя у смертного одра родителей, думают только о завещании.

Пиратская копия или нет, но сам процесс был определённо хорошо отлажен: всё, что я должен был сделать, это подключить Черный ящик к моему терминалу, включить, оставить его так на несколько дней, пока различные ферменты и вспомогательные вирусы шьют заказ, а затем залить свою семенную жидкость в трубку A.

Трубка A предлагала убедительный псевдо-вагинальный дизайн и реалистично пахнущее внутреннее покрытие, но, должен признаться, что несмотря на мое отсутствие концептуальных трудностей с этим действием, мне понадобилось сорок минут, чтобы завершить его. Неважно, кого я вспоминал, неважно, что воображал, какая-то часть моего мозга постоянно использовала право вето. Но я где-то читал, что умный исследователь обнаружил, что собаки с удалённым головным мозгом всё ещё могли механически осуществлять совокупление; спинной мозг, очевидно, это всё, что требуется. Ну, в конце концов у моего спинного мозга получилось, и терминал вспыхнул саркастическим сообщением «молодец»! Надо было мне пробить его кулаком. Надо было мне изрубить черный ящик топором и бегать по комнате, крича бессмысленные стихи. Надо было мне купить кошку. Хорошо когда есть о чём сожалеть, не так ли? Я уверен, что это является важной частью человеческого бытия.

Спустя три дня я должен был лечь рядом с черным ящиком и подставить своё пузо под его жестокий коготь. Оплодотворение прошло безболезненно, даже несмотря на угрожающий внешний вид приспособлений робота; участок кожи и мышц был локально обезболен, а затем быстрое погружение иглы доставило предварительно упакованный биологический комплекс, защищённый специальной оболочкой от ненормальной среды моей брюшной полости.

Дело сделано. Я забеременел.

* * *

Через несколько недель беременности, все мои сомнения и отвращение, казалось, исчезли. Ничто в этом мире не могло быть прекраснее и правильнее того, что я делал. Я каждый день выводил на свой терминал имитацию плода, может, и не вполне реалистичную, но определённо, милую, она была тем, за что я заплатил. Потом, положив на живот руку, я глубоко задумывался о магии жизни.

Каждый месяц я ходил в поликлинику на УЗИ, но от предложений провести систему генетических тестов отказывался; мне не понадобилось бы отказываться от эмбриона не того пола или с неудачным цветом глаз, ведь я сразу позаботился об этих параметрах.

О том, что сделал, я не говорил ни с кем из знакомых; я поменял врачей, и договорился уйти в отпуск после того, как стало слишком заметно (до этого мне удавалось отделываться шутками о количестве выпитого пива). Под конец на меня уже начинали таращиться в магазинах и на улице, но я выбрал низкий вес при рождении, и никто не мог с уверенностью определить, что я не просто страдаю ожирением. (На самом деле, по рекомендации инструкции по эксплуатации, я мог бы намеренно набрать вес до беременности; это очевидно полезный способ запасти энергию для развития плода). И если кто-нибудь, кто видел меня, угадал правду, так что из этого?

В конце концов, я не совершал преступления.

* * *

Освободившись от работы, я дни напролёт смотрел телевизор, читал книги по уходу за детьми, расставлял то так, то эдак кроватку и игрушки в углу моей комнаты. Не помню точно, когда я выбрал имя: Энджела. Тем не менее, решения своего я никогда не менял. Я вырезал это имя на спинке кроватки ножом, представляя, что пластик — вишнёвое дерево. Я подумывал вытатуировать его на плече, но потом мне показалось это неуместным между отцом и дочерью. Я громко повторял это имя в пустой квартире, слишком долго, чтобы проверка акустики послужила бы оправданием; я время от времени брал телефонную трубку и говорил:

— Вы можете быть потише, пожалуйста! Энджела пытается спать!

Не будем искать оправданий. Я был не в своём уме. Я знал, что был не в своём уме. Я винил в этом, с прекрасной неопределённостью, гормональные эффекты из-за секреции плаценты в мою кровь. Конечно, беременные женщины не сходят с ума, но они лучше приспособлены, как биохимически, так и анатомически, для такого состояния, как моё. Пучок радости в моем животе рассылал все виды химических сообщений в, как он думал, женское тело, так стоило ли удивляться, что я стал немного странным?

Конечно, также присутствовали и более приземленные эффекты. Утреннее недомогание (на самом деле, тошнота в любое время дня и ночи). Обостренное чувство запаха, а иногда сбивающая с толку гиперчувствительность кожи. Давление на мочевой пузырь, опухшие икры ног. Не говоря уж о простой, неизбежной, изнуряющей неуправляемости тела, которое не просто потяжелело, но изменило форму на самую неудобную, какую только я мог себе представить. Я говорил себе много раз, что я получаю бесценный урок, что, испытав это состояние, этот процесс, так знакомый многим женщинам, но неизвестный для всех, кроме горстки, мужчин, я наверняка стану лучше, мудрее. Как я уже говорил, я был не в своём уме.

* * *

Ночью, перед тем как лечь в больницу на кесарево сечение, я видел сон. Будто ребенок появился, но не из меня, а из черного ящика. Ребёнок был покрыт темной шерстью, у него был хвост и огромные, как у лемура, глаза. Возможно он был красивее, чем я думал. Поначалу я всё не мог понять, похож ли он больше на молодую обезьянку или котенка, потому что иногда он ходил на четвереньках как кошка, а иногда приседал, как обезьяна, а хвост, кажется, одинаково подходил для обоих вариантов. В конце концов, я вспомнил, что котята рождаются с закрытыми глазами, так что должно быть это была обезьянка.

Он промчался стрелой по комнате, а потом спрятался под моей кроватью. Я достал его оттуда, но затем оказалось, что у меня в руках лишь старая пижама.

Я проснулся от невыносимого желания пописать.

* * *

Персонал больницы занимался мною без единой шутки. Что же, полагаю, я заплатил достаточно для того, чтобы меня не высмеивали. У меня была отдельная комната (как можно дальше от родильного отделения).

Десять лет назад, моя история, возможно, просочилась бы в прессу, и операторы с репортёрами толпились бы у моей двери. Но, к счастью, рождение «Милашки», даже отцом-одиночкой, давно не новость. Сотни тысяч «Милашек» уже жили и умирали, так что я не был первопроходцем. Газеты не станут предлагать мне десять годовых зарплат за странную и шокирующую историю моей жизни. Телеканалы не будут претендовать на право показать в прайм-тайм крупным планом мои слёзы на похоронах моего милого неполноценного ребёнка.

Споры об изменениях репродуктивных технологий полностью себя исчерпали. Если их исследователи хотят вернуться на первые страницы — им понадобится квантовый скачок. Без сомнения, они над эти работают.

Всё было сделано под общим наркозом. Я очнулся с головной болью, похожей на удары молотка, и с таким вкусом во рту, как будто меня стошнило тухлым сыром. В первый момент, я шевельнулся, не подумав о своих швах, и это был последний раз, когда я сделал такую ошибку.

Мне удалось поднять голову.

Она лежала на спине в центре кровати, которая теперь выглядела большой, как футбольное поле. Её розовое в складочках, как и у любого другого ребенка, лицо морщилось, глаза закрыты. Вдох, потом стон, ещё вдох, снова стон, как если бы плакать было столь же естественно, как дышать. У неё были густые темные волосы (программа говорила, что так и будет, и что вскоре они выпадут и отрастут светлые). Я с трудом поднялся на ноги, не обращая внимания на пульсирующую боль в голове, наклонился над спинкой кроватки и нежно потрогал пальцем её щеку. Она не перестала стонать, но открыла глаза, и, да, они были голубыми.

— Папочка тебя любит, — сказал я, — папочка любит тебя, Энджела. Она закрыла глаза, очень глубоко вздохнула, потом громко заплакала. Я нагнулся, и с ужасом, с головокружительной радостью, с бесконечной осторожностью в каждом движении, с тщательным вниманием, взял её на руки, прижал к груди, и долго-долго держал.

Через два дня они отправили нас домой.

* * *

Все работало. Она продолжала дышать. Она пила из своей бутылки, пачкала пеленки, иногда плакала в течение нескольких часов, и даже спала.

Каким-то образом мне удалось перестать думать о ней как о Милашке. Я выбросил черный ящик, его задача выполнена. Я сидел и смотрел, как она следит взглядом за блестящей игрушкой, которую я подвесил над кроваткой, я смотрел, как она учится следовать глазами за движениями игрушки, когда я её раскачиваю, кручу и позваниваю ей, я смотрел, как она пытается тянуться к игрушке ручками, пытается тянуться всем телом, разочарованно кряхтя, но иногда очаровательно воркуя. Тогда я подбегал, наклонялся над ней и целовал её в нос, отчего она хихикала, и повторял снова и снова: «Папа любит тебя!» Да, люблю!

Я уволился с работы, когда мой отпуск закончился. У меня было достаточно сбережений, чтобы скромно жить годами и не столкнуться с перспективой оставлять Энджелу с кем-то ещё. Я брал её с собой в магазин, и все в супермаркете были покорены ее красотой и очарованием. Я жаждал показать ее моим родителям, но они задавали бы слишком много вопросов. Я порвал со всеми друзьями, никого не впускал в квартиру и отказывался от всех приглашений. Мне стала не нужна работа, не нужны друзья, не нужен никто и ничто, кроме Энджелы.

Я был так счастлив и горд, когда она впервые протянула руку и сжала мой палец, когда я им помахал перед ее лицом. Она пыталась тянуть его в рот. Я сопротивлялся, дразня ее, то отбирая мой палец и отодвигая его подальше, то вдруг предлагая его снова. Она смеялась этому, будто с полной уверенностью знала, что, в конце концов, я прекращу сопротивление и позволю отправить свой палец прямиком в её липкий рот. И когда это произошло, и вкус оказался ей неинтересным, она оттолкнула мою руку с удивительной силой, не переставая хихикать.

Она опережала график развития на месяцы, сумев сделать это в ее возрасте. «Ты моя маленькая умница!» — сказал я, наклонившись слишком близко к ее лицу. Она схватила мой нос и разразилась ликованием, пиная матрас, издавая воркующие звуки, которых я никогда не слышал раньше, красивой, нежной последовательности тонов, где каждая нота перетекала в следующую, почти как в птичьей трели.

Я фотографировал ее еженедельно, наполняя альбом за альбомом. Я покупал ей новую одежду, прежде чем она вырастала из старой, и новые игрушки, прежде чем она хотя бы прикасалась к купленным неделю назад. «Путешествие расширит твой кругозор,» — сообщал ей я каждый раз, когда мы готовились к прогулке. После того, как я стал возить её в лёгкой детской коляске, где она могла сидеть и видеть больше, чем просто небо, её удивление и любопытство стали источниками бесконечной радости для меня. Проходившая мимо собака могла заставить её подпрыгивать от радости, голубь на тропинке был причиной шумного праздника, а на автомобили, которые вели себя слишком громко, Энджела гневно хмурилась, отчего я смеялся до изнеможения, увидев как картинно её крошечное лицо выражает неприязнь.

И только когда я сидел слишком долго, наблюдая, как она спит, слушая слишком внимательно ее ровное дыхание, шепот в моей голове пытался напоминать мне о предопределённости её смерти. Я заглушал его криком, безмолвно крича ему всякую ерунду, непристойности, бессмысленные обвинения. А иногда я принимался тихо петь или мурлыкать колыбельную, и если Энджела шевелилась под моё пение, я считал это знаком победы, верным доказательством того, что злой голос лжёт.

Но в то же время, в определенном смысле я не обманывал себя ни на минуту. Я знал, что она умрет, когда придёт время, как сто тысяч других умерли до неё. И я знал, что единственным способом мириться с этим было ожидать ее смерти, делая вид, что это никогда не произойдёт, и лечить ее так же, как настоящего, человеческого ребенка, в то же время сознавая, что она не более, чем очаровательное домашнее животное. Обезьяна, щенок, золотая рыбка.

* * *

Вы когда-нибудь делали что-нибудь такое неправильное, что это утащило бы всю вашу жизнь в душное черное болото в мрачной стране ночных кошмаров? Вы когда-нибудь делали выбор настолько глупый, что он отменял одним махом всё хорошее, что вы когда-либо сделали, делал недействительными все счастливые воспоминания, превращал всё, что в мире было красивым, в уродство, а последние следы самоуважения в уверенность, что вам лучше бы никогда не родиться?

Я делал.

Я купил дешевую копию комплекта Милашка.

Надо было купить кота. Котов в нашем доме держать запрещено, но, всё равно, надо было купить. Я знал тех, у кого есть коты, я люблю котов. Коты — сильные личности. Кот мог бы быть компаньоном, которому я дарил бы привязанность и внимание, не потакая своей одержимости: если бы я попытался одеть кота в детское платьице и покормить из бутылочки, он расцарапал бы меня в клочья, а потом заставил бы съёжиться моё чувство собственного достоинства своим презрительным, уничижительным взглядом.

Как-то раз я купил Энджеле новые бусы, сделанные наподобие счётов из десяти ярких разноцветных шариков, чтобы подвесить над ней в её кроватке. Она смеялась и хлопала в ладошки, когда я всё установил, её глаза сверкали озорством и восторгом.

Озорством и восторгом?

Я вспомнил, что читал где-то, что улыбку у совсем маленьких детей вызывает ни что иное, как запах, и вспомнил своё раздражение; не самим фактом, а автором, которому обязан за его самодовольное распространение такой нудной истины. И я подумал, что эта за волшебная вещь называется человечностью вообще? Может это свойство, по крайней мере наполовину, мы сами приписываем тому, что наблюдаем?

Озорство? У тебя? Никогда! Я наклонился и поцеловал ее.

Она захлопала в ладоши и сказала, очень ясно: «Папа!»

* * *

Все врачи, с которыми я встречался, были полны сочувствия, но ничего не могли поделать. Бомба замедленного действия у неё внутри — это слишком значительная её часть. Эту функцию набор прекрасно выполнил.

Она день ото дня становилась умнее, постоянно подхватывая новые слова. Что же мне было делать?

(a) Не обращать на неё внимания?

(б) Не кормить?

(в) Уронить её? Или

(г) ни один из вышеперечисленных вариантов?

Ладно, я немного не в себе, но ведь ещё не совсем ненормальный: я ещё немного вижу разницу между взломом её генов и нападением на живое, дышащее тело. Да, если я сконцентрируюсь изо всех сил, клянусь, я увижу разницу.

На самом деле, я думаю, что я справляюсь на удивление хорошо: Я никогда не показываю слабость перед Энджелой. Я прячу всю свою тоску, пока она не засыпает.

Аварии случаются. Никто не идеален. Ее смерть будет быстрой и безболезненной. Дети умирают во всем мире все время. Видите? Есть много ответов, много звуков я могу издать моими губами, пока я жду проходит желание убить нас обоих, прямо сейчас; чисто эгоистичное желание закончить свое собственное страдание. Я не буду делать это. Врачи и все их тесты все еще могут быть неправильным. Еще может быть чудо, которое может спасти ее. Я должен продолжать жить, не смея надеяться. И если она умрет, то я последую за ней.

Есть один вопрос, ответ на который я никогда не получу. Он преследует меня бесконечно и ужасает меня больше, чем мои чернейшие мысли о смерти: если бы она никогда не сказала ни слова, я бы действительно обманывал себя, полагая, что ее смерть была бы менее трагичной?