Я встретил Франсину в аэропорту, и мы поехали через Сан-Паулу сквозь завесу дождя. Меня изумило, что ее самолет не направили на посадку в другой аэропорт - на побережье, как раз посередине между нами и Рио, обрушился тропический шторм.

- Вот тебе и экскурсия по городу, - посетовал я. Улицы по ту сторону ветрового стекла стали почти невидимыми, а то, что мы все же могли узреть, нечто светлое и сюрреалистически раскрашенное, делало езду похожей на разглядывание трехмерной карты изнутри работающей автомойки.

Франсина была то ли задумчивой, то ли усталой после перелета.

Я же с трудом воспринимал Сан-Франциско в качестве далекого города, поскольку разница во времени была небольшой, и даже когда я летал на север навещать ее, этот перелет казался пустяком по сравнению с трансокеанскими марафонами, которые я прежде выдерживал.

В тот вечер мы рано легли спать. Наутро мы с Франсиной отправились в мою тесную рабочую комнатушку в подвале инженерного факультета университета Сан-Паулу. Я гонялся за грантами и искал помощников по всему миру, медленно и по кусочкам собирая устройство, которое вызывало скептическую улыбку многих моих коллег. Сама по себе теория квантовых вычислений в последние годы стала вязнуть, потому что на ее пути встали нехватка практических алгоритмов и предел сложности суперпозиций, которые оказалось возможным поддерживать. Квасп же подталкивал технологическую границу в нескольких многообещающих направлениях, не выставляя при этом чрезмерных требований - состояния, которыми он жонглировал, были относительно простыми, и им лишь требовалось оставаться изолированными на несколько миллисекунд.

Я познакомил Франсину с Карлосом, Марией и Джун, но они ретировались, когда я стал показывать ей лабораторию. На рабочем столе все еще стояла установка для демонстрации принципа «сбалансированной развязки», собранная на прошлой неделе перед визитом одного из наших корпоративных спонсоров. Что заставляло неидеально экранированный квантовый компьютер декогерировать, так это факт, что каждое из возможных состояний устройства воздействовало на окружающую среду несколько иначе. Само экранирование могло быть усовершенствовано, но группа Карлоса отработала способ добиться чуть большей защиты за счет чистой изобретательности. В демонстрационной установке поток энергии, проходящий через устройство, оставался абсолютно постоянным, потому что любое снижение энергопотребления в главном наборе квантовых ворот компенсировалось его увеличением в наборе уравновешивающих ворот, и наоборот. Это лишало окружающую среду еще одного намека на угадывание внутренних различий в процессоре и не позволяло разорвать любую суперпозицию на раздельные и несвязанные ветви.

Франсина знала всю теоретическую основу, но никогда не видела эту установку в действии. Когда я указал ей на ручки управления, она повела себя, словно ребенок перед игровой приставкой.

- Тебе действительно следовало бы присоединиться к команде, заметил я.

- А может, я это уже сделала, - возразила она. - В другой реальности.

Франсина перевелась из университета Нового Южного Уэльса в Беркли два года назад, вскоре после того, как я переехал из Дельфта в Сан-Паулу - географически это была ближайшая подходящая должность, какую она смогла отыскать. Первое время я сожалел о том, что Франсина отказалась пойти на компромисс и поселиться со мной - при всего лишь пятичасовой разнице во времени было вполне возможно преподавать в Беркли, живя в Сан-Паулу. Однако позднее я принял тот факт, что она хочет и далее испытывать меня. Точнее, нас обоих. Если у нас не хватит сил остаться вместе после про верки длительной разлукой - или если у меня не хватит преданности проекту, чтобы смириться с жертвами, которых тот от меня потребует, - то и она не захочет, чтобы мы перешли к следующей стадии.

Я подвел ее к столу, на котором стоял невзрачный серый ящик длиной около полуметра. Потом сделал жест в направлении ящика, и его изображение на наших сетчатках изменилось, «открыв» лабиринт с прозрачной крышкой, встроенный в верхнюю часть устройства. В одной из ячеек лабиринта неподвижно сидела слегка мультяшная на вид мышь - не мертвая, но и не спящая.

- Это и есть знаменитая Зелда? - спросила Франсина.

- Да.

Зелда представляла собой нейронную сеть, освобожденный от всего лишнего и стилизованный мышиный мозг. Имелись и более новые и хитроумные версии, сильнее приближенные к оригиналу, но для наших целей вполне годилась и десятилетней давности Зелда, к тому же доставшаяся бесплатно.

В трех ячейках лежали кусочки сыра.

- Сейчас она ничего не знает о лабиринте, - пояснил я. - Давай включим ее и понаблюдаем, как она станет его исследовать. - Я снова сделал жест, и Зелда засуетилась в лабиринте, проверяя его коридорчики и проворно возвращаясь после каждого попадания в тупик. Ее мозгом управляет Квасп, но сам лабиринт находится в памяти обычного классического компьютера, поэтому, с точки зрения когерентности, он не отличается от лабиринта физического.

- И это означает, что всякий раз, когда Зелда получает информацию, она связывается с внешним миром, - предположила Франсина.

- Совершенно верно. Но перед этим всегда происходит пауза, пока Квасп не завершит текущий вычислительный шаг, а каждый кубит не будет содержать или четкий ноль, или четкую единицу. У нее ни за что не наступает раздвоение сознания в тот момент, когда она впускает в него внешний мир, поэтому процесс квантового сцепления не расщепляет ее на отдельные вероятностные ветви.

Франсина продолжала молча наблюдать. Наконец Зелда отыскала одну из ячеек с наградой. Когда мышь съела сыр, ее подняла виртуальная рука и вернула на исходную позицию, а затем положила в ту же ячейку новый кусочек сыра.

- Вот результаты десяти тысяч предыдущих опытов, в наложении.

- Я воспроизвел данные. Все выглядело так, как если бы по лабиринту бегала одна-единственная мышь, перемещаясь именно так, как мы видели в последнем эксперименте. Возвращаемая каждый раз в совершенно одинаковые исходные условия и встречая каждый раз совершенно одинаковую окружающую среду, Зелда - подобно любой компьютерной про грамме, работающей без влияния истинно случайных факторов - попросту делала одно и то же. Все десять тысяч опытов дали одинаковый результат.

Для случайного наблюдателя, не знающего о контексте, результат стал бы совершенно заурядным. Попадая в одну и ту же ситуацию, виртуальная мышь Зелда вела себя абсолютно одинаково. Ну и что? Если бы имелась возможность с такой же степенью точности «отмотать обратно» память живой мыши, то разве она не повторила бы свои действия?

- А ты можешь отключить экранирование? - спросила Франсина. И балансировку?

- Да. - Я сделал, что она просила, и запустил новый опыт. Теперь Зелда выбрала другой коридор и принялась исследовать лабиринт по другому маршруту. Хотя исходное состояние нейронной сети было идентичным, происходящие в Кваспе процессы переключения были теперь постоянно открыты для окружающей среды, и суперпозиции (наложения) нескольких различных собственных состояний - то есть состояний, в которых кубиты Кваспа обладали четкими бинарными значениями, которые, в свою очередь, побуждали Зелду делать конкретный выбор - оказывались «сцепленными» С внешним миром. В соответствии с копенгагенской интерпретацией квантовой механики, это взаимодействие случайным образом «схлопывало» суперпозиции в единственное собственное состояние; Зелда и сейчас продолжала совершать лишь по одному поступку на каждом шаге вычислений, но ее поведение перестало быть детерминистическим. В соответствии же с ИММ взаимодействие трансформировало окружающую среду включая меня и Франсину - в суперпозицию с компонентами, которые были соединены с каждым собственным состоянием; Зелда действительно пробегала лабиринт многими различными маршрутами одновременно, и другие наши версии наблюдали за тем, как она избирает все эти маршруты.

Так какой же из сценариев правильный?

- Сейчас я изменю конфигурацию, чтобы поместить всю установку в дельфтскую клетку, - сказал я. Так мы на своем жаргоне называли ситуацию, о которой я впервые прочитал семнадцать лет назад: вместо того, чтобы открывать Квасп окружающей среде, я подключу его ко второму квантовому компьютеру и позволю ему играть роль внешнего мира.

Мы уже не сможем наблюдать за перемещениями Зелды в реальном времени, но когда испытание будет завершено, станет возможно подвергнуть комбинированную систему из двух компьютеров проверке на соответствие гипотезе о том, что она пребывала в чистом квантовом состоянии, в котором Зелда пробежала лабиринт сотнями различных путей, причем одновременно. Я вывел на дисплей репрезентацию гипотетического состояния, построенную наложением всех путей, которые виртуальная мышь прошла во время десяти тысяч опытов без экранирования.

Результат высветился одним словом: СОВМЕСТИМЫ.

- Одно измерение ничего не доказывает, - заметила Франсина.

- Конечно.

Я повторил опыт. И вновь гипотеза не была опровергнута. Если Зелда действительно пробежала лабиринт всего лишь одним путем, то вероятность, что система компьютеров пройдет этот несовершенный тест, составляла около одного процента. Но вероятность прохождения его дважды снижалась уже до одной десятитысячной.

Я повторил опыт в третий раз, потом в четвертый.

- Достаточно, - сказала Франсина. Вид у нее был такой, словной ее подташнивало. Изображение сотен смазанных мышиных маршрутов на дисплее не было буквальной фотографией чего-либо, но если старого дельфтского эксперимента оказалось достаточно, чтобы наградить меня интуитивным ощущением реальности мультивселенной, то эта демонстрация, возможно, сделала то же самое для нее.

- Можно показать тебе еще кое-что? - спросил я.

- Оставить дельфтскую клетку, но возобновить экранирование

Кваспа?

- Правильно.

Я так и сделал. Теперь Квасп снова был полностью защищен, но зато сейчас он периодически экспонировался уже не внешнему миру, а второму квантовому компьютеру. Если Зелда снова расщепится на множество ответвлений, то прихватит с собой только ложную окружающую среду, а все доказательства и теперь останутся у нас в руках.

И после проверки гипотезы о том, что расщепления не произошло, мы увидели вердикт: СОВМЕСТИМЫ. СОВМЕСТИМЫ. СОВМЕСТИМЫ.

***

Мы отправились обедать со всей командой, но Франсина пожаловалась на головную боль и рано ушла. Она настояла, чтобы я остался, и я не стал спорить.

Когда Франсина покинула нас, Мария спросила:

- Так вы в самом деле собираетесь завести ребенка Франкенштейна?

Она поддразнивала меня с тех пор, как мы познакомились, но, очевидно, у нее не хватило смелости заговорить на эту тему при Франсине.

- Нам предстоит все хорошенько обсудить. - Сейчас мне самому было неловко, потому что я согласился говорить об этом, едва за Франсиной закрылась дверь.

- Почему бы и нет? - небрежно спросил Карлос. - Ведь ребятишек создано уже немало. Софи. Линус. Тео. Возможно, еще сотня, о которых мы даже не знаем. Похоже, ребенку Бена будет с кем поиграть.

Последние четыре года «арии» - автономно развивающиеся искусственные интеллекты - появлялись на свет каждые несколько месяцев, озаренные сполохами яростных дебатов. Швейцарская исследовательница Изабелла Шиб взяла старые модели морфогенеза, которые привели к созданию компьютерных программ наподобие Зелды, усовершенствовала технологию на несколько порядков и применила ее к генетическим данным человека. Совмещенные со сложными телами-протезами, создания Изабеллы обитали в физическом мире и обучались на собственном опыте, совсем как обычные дети.

Джун неодобрительно покачал головой:

- Я не стал бы растить ребенка, не имеющего юридических прав.

Что с ним будет после моей смерти? А вдруг он в конце концов станет чьей-то собственностью?

Это мы с Франсиной уже обсуждали.

- Не могу поверить, что лет через двадцать в какой-нибудь стране таким детям не дадут гражданства.

- Двадцать лет! - фыркнул Джун. - Сколько времени понадобилось Соединенным Штатам, чтобы покончить с рабством?

- Да кто станет создавать ария только для того, чтобы сделать из него раба? - вмешался в наш спор Карлос. - Если кому-то нужна покорность, то проще написать обычную компьютерную программу. А если нужно сознание, то люди дешевле.

- Вопрос сведется не к экономике, - заметила Мария. - То, как

с ними станут обращаться, будет определяться природой вещей.

- По-твоему, они столкнутся с ксенофобией? - предположил я. Мария пожала плечами:

- В твоих устах это прозвучало как «расизм», но мы говорим не о человеческих существах. Как только ты получишь программу с собственной волей, свободную делать все, что ей захочется, то чем это завершится? Первое поколение сделает следующее лучше, быстрее, умнее. Второе двинется еще дальше. Мы и ахнуть не успеем, как окажемся муравьями по сравнению с ними.

- Господи, опять это бородатое заблуждение! - простонал Карлос.

- Если ты действительно веришь, что аналогия «муравьи относятся к людям так, как люди относятся к иксу» есть доказательство того, что ее можно решить относительно икса, тогда я назначаю тебе встречу там, где южный полюс подобен экватору.

- Квасп работает не быстрее, чем органический мозг, - сказал я.

- Нам необходимо следить за тем, чтобы скорость переключений не

форсировалась, потому что это снижает требования к экранированию. Возможно, со временем эти параметры удастся изменить, но пока я не вижу ни одной причины, в результате которой арии окажутся более способными мыслителями, чем я или вы. А насчет того, станет ли умнее их следующее поколение… даже если группа Шиб добьется полного успеха, то они всего лишь перенесут развитие человеческой нейронной структуры с одного субстрата на другой. И этот процесс они никак не «усовершенствовали» - что бы вы под этим термином ни подразумевали. Поэтому если арии и имеют над нами какое-то преимущество, то оно не превышает того, которым обладают все дети из плоти и крови: передачи культурного опыта, накопленного еще одним поколением.

Мария нахмурилась, но не нашла аргументов. - Плюс бессмертие, - сухо напомнил Джун.

- Что ж, да… и это тоже, - признал я.

***

Когда я приехал домой, Франсина не спала.

- у тебя все еще болит голова? - прошептал я.

- Нет.

Я разделся и забрался к ней под одеяло.

- Знаешь, чего мне больше всего не хватает? - спросила она. Ну, когда мы общаемся по чертовой сети?

- Надеюсь, чего-то не очень сложного. А то я давно не практиковался.

- Поцелуев.

Я поцеловал ее, медленно и нежно, и она растаяла в моих объятиях.

- Еще три месяца, - пообещал я, - и я переберусь в Беркли.

- Чтобы сидеть у меня на шее.

- Я предпочитаю выражение «не получающий зарплаты, но высоко ценимый опекун». - Франсина напряглась. - Но об этом мы сможем поговорить потом. - Я начал целовать ее снова, но Франсина отвернулась.

- Я боюсь, - призналась она.

- И я тоже. Это хороший знак. Все, что стоит сделать, обычно пугает.

- Но не все, что пугает - хорошее.

Я перевернулся на спину и вытянулся рядом с ней.

- На одном уровне размышлений это легко, - заговорила она.

Можно ли подарить дочери нечто большее, чем власть принимать реальные решения? И можно ли избавить ее от судьбы худшей, чем необходимость действовать против своего же здравого смысла - снова и снова. Если вопрос поставить именно так, то ответ прост.

Но каждая клеточка моего тела все равно бунтует против него. Как она станет воспринимать себя, зная, кто она такая? Как станет заводить друзей? Как найдет родственную душу? Сможет ли не презирать нас за то, что мы сделали из нее урода? А что если мы лишим ее чего-то ценного для нее: возможности прожить миллион жизней, но без вынужденной необходимости выбирать между ними? А вдруг она решит, что наш дар ее чего-то лишил?

- Она в любой момент сможет убрать экранирование Кваспа, ответил я. - И как только разберется, что и как работает, то сможет выбирать сама.

- Верно. - Судя по голосу, Франсина ничуть не смягчилась. Наверное, я озвучил ее давние мысли. Все обычные человеческие инстинкты вопили нам о том, что мы ввязываемся в нечто опасное, неестественное, амбициозное - но эти инстинкты в большей степени оберегали нашу репутацию, нежели защищали нашего будущего ребенка. Ни один родитель, за исключением самых нерадивых, не будет пригвожден к позорному столбу, если их ребенок из плоти и крови окажется неблагодарным. Если бы я стал бранить своих родителей за то, что они не обеспечили мне в детстве должных условий, то нетрудно догадаться, на чьей стороне оказались бы симпатии общества. Однако все неудачи и промахи с нашим ребенком - сколько бы любви и душевного тепла мы в него ни вложили - станут поводом для линчевания: мы, видите ли, не захотели довольствоваться той судьбой, которую любой другой с радостью пожелал ребенку собственному.

- Сегодня ты видела Зелду, размазанную по вероятностным ветвям, - сказал я. - И теперь в глубине души знаешь, что то же самое происходит и со всеми нами.

- Да. - Когда Франсина выдавила это признание, внутри меня что-то оборвалось. На самом деле мне никогда не хотелось, чтобы и она это ощутила. Так, как это ощущал я.

- И ты сознательно приговоришь к такому собственного ребенка?

- не унимался я. - И своих внуков? И правнуков?

- Нет. - Теперь она меня отчасти ненавидела - я слышал это в ее голосе. То было мое проклятие, моя навязчивая идея; до встречи со мной она ухитрялась верить и не верить, не придавая собственному восприятию мультивселенной серьезного значения.

- Я не могу сделать этого без тебя.

- Прекрасно сможешь. Намного легче, чем любую из альтернатив.

Тебе даже не понадобится анонимный донор яйцеклетки.

- Я не смогу этого сделать, если ты не поддержишь меня. Скажи только слово, и я остановлюсь на том, что уже есть. Мы построили Квасп. Доказали, что он способен работать. Даже если мы не сделаем этого последнего шага сами, то его сделает кто-то другой, лет через десять или двадцать.

- Если мы этого не сделаем, - язвительно заметила Франсина, то мы же просто сделаем это в другой реальности.

- Верно, но думать так бесполезно. В конце концов, я не могу действовать, если только не притворяюсь, что передо мной стоят реальные варианты выбора. Сомневаюсь, что кто-либо способен на иное.

Франсина надолго замолчала. Я уставился в темноту, упорно стараясь не думать о том, что ее решение почти наверняка окажется двояким.

Наконец она заговорила:

- Тогда давай сделаем ребенка, которому не нужно будет притворяться.