Звук зуммера с каждой секундой становится громче и пронзительнее, и, соскакивая с кровати, я знал, что пробудился меньше чем за секунду. Готов поклясться, сначала он мне приснился - я спал и слышал звук задолго до того, как он возник в реальности. Такое случалось несколько раз. Может быть, это просто игры сознания, может быть, сны создаются, только когда пытаешься их вспомнить. А может, он мне снится каждую ночь, каждое мгновение сна, на всякий случай.

Свет над зуммером был красным. Не учебная.

Оделся я на бегу, устремляясь через комнату к кнопке подтверждения. Едва зуммер заткнулся, стало слышно приближающуюся сирену. Я долго возился, зашнуровывая ботинки, подхватил пристроенный возле кровати ранец и включил питание. Ранец замигал диодами, проходя процедуры самодиагностики.

Я вышел на обочину. Патрульная машина шумно затормозила, открылась задняя пассажирская дверца. Я знал водителя, Анжело, а вот второго полицейского раньше не видел. Пока мы набирали скорость, на терминале машины в обманчивом инфракрасном изображении появился логотип Воронки - непроницаемо черный круг посреди узора из разноцветных фигурок. Через мгновение его сменила карта местности - один из новеньких микрорайонов на северной окраине, сплошь тупики да дома кольцами, с отмеченным центром и границей Воронки. Пунктирная линия показывала, где должно быть Ядро. Оптимальные маршруты не были обозначены: слишком сильно это сбивает с толку. Я уставился на карту, пытаясь ее запомнить. Не то чтобы у меня не будет к ней доступа там, внутри, но если просто знаешь, экономишь уйму времени. Когда я закрыл глаза, чтобы понять, преуспел ли, запомнившийся узор расположения домов казался ничуть не лучше лабиринта из книжки с ребусами.

Мы выскочили на автостраду, и Анжело дал полный газ. Он хороший водитель, но иногда я задумываюсь, не самая ли это рискованная часть всего предприятия? Полицейский, которого я не знал, похоже, так не считал. Он обернулся ко мне:

- Я тебе вот что скажу. Я уважаю то, что вы делаете, но вы, должно быть, чертовы психи. Я бы внутрь этой штуки не полез и за миллион долларов.

- А сколько нобелевка? Больше миллиона? - ухмыльнулся в зеркале заднего вида Анжело.

- Сомневаюсь, - фыркнул я. - Не думаю, что Нобелевскую премию дадут за бег с препятствиями на восемьсот метров.

Средства массовой информации, похоже, решили выставить меня классным экспертом, не знаю почему. Может, из-за того, что я однажды в интервью употребил термин «радиально анизотропный». Я, конечно, провел один из первых научных «прогрузов», но такое мог сделать любой бегун. Сегодня это обычное явление. На самом деле, по международному соглашению никому, имеющему даже микроскопический шанс внести вклад в теорию Воронки, не позволено рисковать жизнью и лезть внутрь. Если уж я чем-то и отличаюсь от прочих, так это недостатком подготовки: большинство добровольцев имеют за плечами опыт работы хотя бы в обыкновенной службе спасения.

Я переключил часы в режим секундомера и синхронизировал их с показаниями терминала, потом проделал то же самое с таймером ранца. Шесть минут двенадцать секунд. Проявления Воронки подчиняются точно такой же статистике, как и радиоактивная нестабильность ядра атома элемента с периодом полураспада восемнадцать минут. Семьдесят девять процентов существуют шесть минут или дольше. Чтобы получить вероятность для любого конкретного времени, нужно умножить 0,962 на себя столько раз, сколько прошло минут, и вы не поверите, как быстро это число способно уменьшаться. Я заучил вероятности вплоть до одного часа (десять процентов), что, возможно, было разумно, а может, и нет. Вопреки тому, что подсказывает чутье, Воронка по прошествии времени не становится опаснее, «нестабильнее», равно как и произвольное отдельное радиоактивное ядро. В любой данный момент она может спокойненько задержаться на лишних восемнадцать минут, если, конечно, еще не исчезла. Ровно десять процентов проявлений длятся час или больше, половина Воронок все еще бывают на месте восемнадцать минут спустя - и с каждой минутой опасность не увеличивается.

Прежде чем задаться вопросом, какие сейчас ставки, бегун внутри Воронки должен оставаться живым. И тогда кривая вероятности заново начинается с этого момента. Прошлое не может причинить вреда. Шанс остаться в живых за прошедшие икс минут равен ста процентам, если тебе это уже удалось. Когда неизвестное будущее становится неизменяемым прошлым, риск так или иначе сразу превращается в определенность.

Верит ли во все это кто-нибудь из нас, вопрос другой. Нельзя избавиться от внутреннего ощущения, что время уходит и шансов остается все меньше. Когда материализуется Воронка, каждый начинает следить за временем, как бы «теоретически необоснованно» это ни выглядело. Правда в том, что все эти рассуждения в итоге ни на что не влияют. Ты все равно делаешь, что можешь, и так быстро, как можешь.

Два часа ночи, автострада пустует, и все же для меня стало неожиданностью, что мы так шустро проскрежетали по съезду. Мой желудок болезненно свело. Хотел бы я чувствовать, что готов… но этого мне никогда не удавалось. Моя мечта - иметь вдоволь времени, чтобы настроиться, хотя я понятия не имею, к какому душевному состоянию стремлюсь, не говоря уже о том, как его достичь. Какая-то сумасшедшая часть меня всегда надеется на отсрочку. Если я действительно рассчитываю, что Воронка исчезнет, прежде чем я до нее доберусь, то мне здесь вообще нечего делать.

Координаторы повторяют нам снова и снова: «Вы можете вернуться в любой момент. Никто о вас плохо не подумает». Это, конечно, правда (до того момента, когда возвращение становится физически невозможным), но я обойдусь без подобной свободы. Отступить можно, но если я принял вызов, то не хочу тратить силы на проигрывание вариантов, не хочу бесконечно подтверждать свой выбор. Я взвинтил себя так, что почти поверил: я не смог бы примириться с собой, если бы отступил, в то же время понимая, что другие смогли бы. И это немного помогает.

Я не выискиваю тень на фоне неба, знаю наверняка: мы уже близко. Во всех домах свет, во двориках собрались семьи. Многие машут руками, приветствуя нас, когда мы проезжаем мимо - это зрелище меня всегда угнетало. Когда группа подростков, распивающих на углу улицы пиво, стала выкрикивать оскорбления и неприлично жестикулировать, я невольно почувствовал какое-то извращенное воодушевление. «Твари безмозглые», - пробурчал не знакомый мне полицейский. Я счел за лучшее промолчать.

Мы повернули за угол, и высоко справа я увидел тройку вертолетов, поднимающих на тросах огромный проекционный экран. Неожиданно край экрана потемнел, и по этой тоненькой дуге мой взгляд восстановил наползающий объект во всей его головокружительной завершенности.

Снаружи, днем Воронка представляет собой внушительное зрелище: отхвативший изрядный кусок неба гигантский черный купол, абсолютно тусклый. Ночью, однако, все по-другому. Контур, заполненный бархатной чернотой, рядом с которой даже самая темная ночь кажется серой, по-прежнему ни с чем не спутаешь. Но нет впечатления твердости - только ощущение пустоты иного рода.

Воронка появляется уже почти десять лет. Всегда в виде совершенной сферы радиусом чуть больше километра, обычно с центром, расположенным вблизи уровня земли. Известно, что в редких случаях она возникала на море и немного чаще - на необитаемой земле. Но подавляющее большинство ее проявлений приходится на населенные области.

Самая популярная на сегодняшний день гипотеза следующая: цивилизация будущего попыталась создать червоточину, которая позволила бы им исследовать прошлое, перенося образцы древней жизни в будущее для изучения. Они переборщили. Оба конца червоточины отлепились. Штуковина сжалась и деформировалась от (предположительно) чего-то вроде межвременного туннеля, соединяющего геологические эпохи, до воротец, которые теперь ведут сквозь меньший отрезок времени, чем потребовалось бы, чтобы пересечь со скоростью света атомное ядро. Один конец - Воронка, радиусом километр, другой - раз в пять меньше, пространственно концентрический с первым, но расположенный на почти неизмеримо малый промежуток времени дальше в будущем. Мы называем внутреннюю сферу, место назначения червоточины, которое как будто бы расположено внутри нее, а на самом деле нет - Ядром.

Вопрос, почему этот сморщенный ошметок сломавшейся темпоральной техники отвалился в нашем времени, остается открытым. Может, мы просто оказались на полпути между начальной и конечной точками, а эта штука сжалась симметрично. Чистое невезение. Проблема в том, что она еще отнюдь не успокоилась. Она материализуется где-нибудь на планете, несколько минут остается на месте, потом ослабляет хватку и исчезает, чтобы долю секунды спустя появиться на новом месте.

Анализ данных не принес сколько-нибудь заметного результата. И спустя десять лет не родился метод прогнозирования точек появления. Однако у Воронки, должно быть, сохранились какие-то остатки навигационной системы, иначе почему бы червоточина цеплялась за земную поверхность (явно отдавая предпочтение обитаемой суше), вместо того чтобы по случайной траектории уйти в межпланетное пространство? Похоже, какой-то исполнительный, но выживший из ума компьютер отважно пытается привязать Воронку к области, которая отвечает запросам его ученых хозяев. Палеозойскую жизнь обнаружить не удается, так сгодятся и города двадцать первого века, коли уж все равно больше ничего нет. И каждый раз, когда не удается установить постоянное соединение, соскользнув в гиперпространство, он с бесконечной самоотверженностью и безграничной тупостью повторяет попытку.

Представляют интерес плохие новости. Внутри червоточины время связано с одним пространственным измерением, и то ли в силу своеобразия конструкции, то ли по физической необходимости любое перемещение, эквивалентное путешествию из будущего в прошлое, запрещено. В переводе на язык геометрических особенностей червоточины это означает, что, когда вокруг тебя материализуется Воронка, никакое движение в сторону от центра невозможно. Есть неопределенное количество времени - может быть, восемнадцать минут, может, больше или меньше, - чтобы в этих причудливых условиях найти дорогу к безопасности, к Ядру. Более того, свет подвержен такому же воздействию: он распространяется только внутрь. Все, что находится ближе тебя к центру, лежит в невидимом будущем. Ты бежишь во тьму.

Я слышал, как люди смеялись над тем, что это в общем-то непросто. Я не такой садист, чтобы пожелать им узнать правду на собственной шкуре.

Вообще-то движение вовне исключено не во всех случаях. Иначе любой, кого поймала червоточина, умирал бы на месте. Сердце должно гнать кровь, легкие - вдыхать и выдыхать, нервные импульсы - распространяться во всех направлениях. Каждая живая клетка зависит от циркуляции химических веществ, и я даже представить не могу, что творилось бы на молекулярном уровне, если бы электронные облака могли колебаться только в одном направлении.

Есть лазейка. Так как всем восьмистам метрам червоточины соответствует крохотный период времени, то размеру человеческого тела соответствует еще более малый промежуток, достаточно короткий, чтобы в игру вступили квантовые эффекты. Квантовая неопределенность допускает небольшие локализованные нарушения ограничений классического закона.

Таким образом, вместо мгновенной смерти происходит повышение кровяного давления, сердце бьется чаще, дышать становится труднее, мысли путаются. Ферменты, гормоны и другие биологически активные вещества слегка меняются, и оттого менее эффективно выполняют свою задачу, что в какой-то степени влияет на все биохимические процессы. Например, гемоглобин легче отдает кислород. Вода уходит из тела, потому что броуновское движение вдруг становится не столь хаотичным, и это ведет к постепенному обезвоживанию.

Люди очень слабого здоровья в такой ситуации могут умереть. Других просто тошнит, они слабеют, теряются, и все это на фоне неизбежных шока и паники. Они принимают неверные решения. Попадают в ловушки.

Короче говоря, при каждом своем появлении Воронка уносит несколько сотен жизней. Бегуны могут спасти десять или двадцать человек - признаю, успех не бог весть какой. Но до тех пор, пока какой-нибудь гений не придумал, как с наименьшими потерями избавиться от этой червоточины, это все же лучше, чем ничего.

Когда мы подъехали к «Южному оперативному центру» - паре фургонов, напичканных электроникой и припаркованных на чьей-то лужайке перед домом, - экран парил над нами. Появился план незнакомой части города, изображение стабильное и совершенно четкое, хотя оно проецировалось с четвертого вертолета, а вся четверка плясала на сильном ветру, дующем внутрь. Люди в Воронке, конечно, видят происходящее снаружи, и данную карту, и остальные, и прочие вспомогательные указатели, - это спасет десятки жизней. Теоретически, довольно просто пройти по улице прямо к Ядру. В конце концов, нет направления, которое проще найти, нет пути, по которому легче двигаться. Неприятность в том, что прямая дорога к центру, скорее всего, приведет к препятствию, а ситуация, когда нет возможности вернуться по своим следам, попросту может убить.

Поэтому карта пестрит стрелками, показывающими оптимальные пути к Ядру (при условии, что на дорогах безопаснее). Другие два вертолета, зависшие над Воронкой, заняты еще более полезным делом: при помощи управляемых компьютером высокоскоростных красящих пушек и лазерно-кольцевой инерциальной системы наведения, постоянно сообщающей попавшим в болтанку компьютерам их точное положение и ориентацию, они рисуют флуоресцентно-отражающей краской такие же стрелки на невидимых улицах внизу. Ты не видишь стрелок впереди себя, но можешь оглядываться на уже пройденные. Это помогает.

Возле фургонов собралась небольшая толпа координаторов и пара бегунов. Подобная картина всегда казалась мне жалкой: этакое короткое, дешевое и доморощенное спортивное мероприятие, несмотря на воздушное движение… Когда я выскочил из машины, Анжело закричал: «Ногу сломаешь!». Я отмахнулся, не оборачиваясь. Громкоговорители выстреливали стандартные рекомендации поведения в Воронке, на дюжине языков, по очереди. Краем глаза я заметил: прибыла съемочная группа телевидения. Я бросил взгляд на часы - девять минут. Невольно подумалось: «Семьдесят один процент», хотя Воронка, несомненно, на сто процентов еще была здесь. Кто-то хлопнул меня по плечу. Элейн. Она улыбнулась, сказала: «Джон, увидимся в Ядре», - и вбежала в стену тьмы, прежде чем я успел ответить.

Долорес раздавала задания на чипах памяти. Она написала большую часть программ, используемых бегунами по всему миру, но потом посвятила жизнь созданию компьютерных игр. Она даже написала игру, моделирующую Воронку, но продажи не особенно впечатляли, рецензенты сочли ее безвкусицей: «Что дальше? Поиграем в Авиакатастрофу?». Наверное, они считают, что в авиасимуляторы должна быть заложена неизменно тихая погода. Тем временем телепроповедники продают молитвы, отводящие червоточину: «Чтобы получить мгновенную защиту, просто вставьте вашу кредитную карту в слот «Магазина на диване».

Что ты для меня припасла? Трех младенцев. И все?

Ты поздно пришел, получай крохи.

Я вставил картридж в свой ранец. На панели дисплея появился сектор улиц, обозначенный тремя яркими точками. Я закинул ранец на плечи и поправил дисплей на подвижном шарнире так, чтобы при случае на него можно было взглянуть. Особым образом изготовленную электронику можно заставить надежно работать внутри червоточины.

Еще нет десяти минут, пока нет. Я схватил со стола за одним из фургонов чашку воды. Предлагалась также разведенная смесь углеводов, предположительно оптимизированная для нужд нашего метаболизма; я это как-то раз попробовал и сильно пожалел. Мое брюхо не было заинтересовано в поглощении чего-либо, оптимизированного или нет. Кофе тоже имелся, но именно сейчас я в последнюю очередь нуждался в возбуждающем средстве. Глотая воду, я услышал свое имя и непроизвольно вслушался в речь телерепортера: «…Джон Нэйтли, преподаватель средней школы и при этом почти герой, прибыл на свой одиннадцатый вызов в качестве бегуна-добровольца. Если он сегодня уцелеет, то установит новый национальный рекорд. Но, конечно, его шансы пройти через Воронку уменьшаются с каждым вызовом, и на данный момент… »

Придурок несет чушь: шансы не уменьшаются с каждым вызовом, человек бывалый не подвергается дополнительному риску. Но не время наставлять его на путь истинный. Я несколько секунд махал руками в вялой попытке разогреться - без особой надобности: все мышцы моего тела были напряжены и не собирались расслабляться следующие восемьсот метров, что бы я ни делал. Я попытался прояснить голову и сосредоточиться на пробеге, чем быстрее пройдешь Воронку, тем меньше потрясение. И прежде чем сумел впервые за сегодня спросить себя - а правда, какого хрена я тут делаю? - оставил позади изотропную Вселенную, так что вопрос перешел в разряд чисто умозрительных.

Темнота не проглатывает тебя. Это, наверное, самое странное. Ты видел, как она проглатывает других бегунов, почему же она не проглатывает тебя? Вместо этого она расступается при каждом твоем шаге. Квантовая неопределенность вызывает постепенное затемнение, отодвигая границы видимости примерно на шаг. Днем это зрелище абсолютно сюрреалистичное, известны случаи, когда люди никак не могли привыкнуть и впадали в истерику при виде отступающей пустоты. Ночью же это выглядит просто неправдоподобно, будто охотишься за разумным туманом.

Сначала все идет даже слишком легко, воспоминания о боли и усталости кажутся смехотворными. Благодаря частым тренировкам в специальных сжимающих ремнях картина сопротивления при дыхании почти знакома. Бегуны когда-то принимали специальные препараты для снижения кровяного давления, но при достаточной тренировке систему саморегуляции организма можно сделать довольно гибкой и постараться своими силами справиться с давлением. Странное тянущее ощущение в ногах при каждом шаге, возможно, свело бы меня с ума, если бы я не понимал (в общих чертах) его причин: движение внутрь затруднено, когда тянешь, а не толкаешь, ведь информация идет изнутри к периферии. Тащи я за собой десятиметровую веревку, я бы и шагу не смог ступить. Волоча веревку, я бы передавал информацию о своем местоположении в точку, ближайшую к наружной стороне. Это запрещено, и только квантовая неопределенность позволяет мне вообще переставлять ноги.

Улица осторожно поворачивала вправо, постепенно теряя радиальную направленность, а удобной возможности свернуть все не представлялось. Я держался середины дороги, двойной белой линии, когда граница между прошлым и будущим качнулась влево. Поверхность дороги всегда кажется идущей под уклон к темноте, но это просто очередной эффект червоточины. Нарушение теплового движения частиц, которое вызывают дующий внутрь ветер и медленное обезвоживание, порождает силу - или псевдосилу, - действующую и на твердые тела, отклоняя естественную вертикаль.

«…мне, пожалуйста!» - мужской голос, отчаянный и изумленный. Почти негодующий, как если бы кричавший думал, что я все это время слышал его, но прикидывался глухим по злобе или из равнодушия. Я обернулся на бегу - я выучился делать это так, что голова почти не кружится. Все казалось нормальным, вот только фонари не горели, и основным источником света были прожектора вертолетов и гигантская карта в небе. Крик доносился из павильона автобусной остановки (конструкции из противоударного пластика и армированного стекла) по меньшей мере метрах в пяти позади меня. С таким же успехом павильон мог стоять на Марсе. Проволочная сетка покрывала стекло, я различал за ним только смутный силуэт. «Помогите!»

К счастью, для этого человека я уже исчез во тьме. Мне не надо было придумывать уместный в этих обстоятельствах жест. Я отвернулся и прибавил ходу. Я не привык к смерти незнакомых людей, но уже притерпелся к собственной беспомощности.

За десять лет явлений Воронки возник международный стандарт: обозначать зону потенциальной угрозы в общедоступных местах особыми символами. Как и все остальные меры, это помогало… слегка. Есть и стандарты, призванные окончательно устранить опасность: исключить углы, где могут оказаться заперты люди. Но это будет стоить миллиарды и займет десятилетия, а истинной проблемы - помещений - даже не коснется. Я видел демонстрационные административные здания и дома без «ловушек», с дверями или занавешенными дверными проемами в каждом углу каждой комнаты, но этот способ распространения не получил. Мой собственный дом далек от идеала: узнав расценки на перестройку, я решил, что дешевле держать по кувалде у каждой стены.

Я свернул влево как раз вовремя и увидел цепочку светящихся стрелок, с шипением занимающих свое место на дороге у меня за спиной.

Я уже почти видел первый пункт своего назначения. Нажав кнопку на ранце, я стал изучать подходы, когда дисплей переключился на план нужного дома. Как только становится известно местоположение Воронки, программное обеспечение Долорес начинает рыскать в базах данных, составляя список мест, где есть реальная возможность помочь. Наша информация никогда не бывает полной, а временами вообще неверна. Статистические данные зачастую давно устарели, планы зданий могут оказаться неточными, перепутанными или просто отсутствовать. И все же это лучше, чем вслепую соваться в случайные дома.

За два дома до цели я сбавил скорость почти до шага, чтобы дать себе время лучше приспособиться к последствиям. Бег внутрь уменьшает составляющую циклических процессов в организме, направленную вовне относительно Воронки. Всегда кажется, что замедлять бег не стоит. Мне часто снится такой сон: я бегу по каньону не шире моих плеч, и стены расступаются, только если я передвигаюсь достаточно быстро. Вот как мое тело ощущает замедление.

Улица здесь отклонялась от радиуса почти на тридцать градусов. Я пересек лужайку перед соседним домом, потом перешагнул через невысокую, до колен, кирпичную стену. С этого угла открываются неожиданные вещи: большую часть того, что скрыто, так легко восстановить, что скрытое представляется почти видимым - для мысленного взора. Слева появился угол нужного здания. Я определил свое положение относительно него и направился прямо к боковому окну. Вход через парадную дверь стоил бы мне доступа почти к половине помещения, в том числе и к той комнате, которую «Предсказатель использования комнат» Долорес ошибочно назвал наиболее пригодной для детской. Информацию о назначении комнат можно передавать непосредственно бегунам, но мало кто дает себе такой труд.

Ломиком разбив стекло, я открыл окно и влез внутрь. Оставил на подоконнике маленький электрический фонарь - брать его с собой не имело смысла - и медленно прошел в комнату. Меня уже тошнило, голова кружилась, но я заставил себя сосредоточиться. Один лишний шаг, и спастись будет в десять раз сложнее. Два шага - и уже невозможно.

Когда показался туалетный столик, загроможденный игрушками, присыпкой, детским шампунем и другими мелочами, часть которых свалилась на пол, стало ясно, что я попал в нужную комнату. Потом слева под неожиданным углом появился угол детской кроватки. Она, наверное, сначала стояла вплотную к стене у входа, но затем почему-то оказалась отодвинутой.

Я осторожно подобрался к ней, затем продвинулся еще на дюйм вперед, пока не стал виден холмик под одеялом. Ненавижу этот миг, но чем больше медлишь, тем сложней это дается. Я бочком подошел и поднял ребенка вместе с одеялом. Пинком откатил кроватку и двинулся вперед, постепенно подводя руки к груди, пока не опустил ребенка в сумку «кенгуру». У взрослого может хватить сил, чтобы немного продвинуть маленького ребенка наружу.

Ребенок не шевелился, он был без сознания, но дышал. Меня пробрала короткая дрожь - своего рода сокращенная эмоциональная разрядка, - затем я двинулся дальше. Взглянул на дисплей, чтобы перепроверить путь извне, и наконец-то позволил себе вспомнить о времени. Тринадцать минут. Шестьдесят один процент. Что более существенно, до Ядра оставалось две-три минуты - под горку, не останавливаясь. Выполнить одно задание - значит отказаться от остальных. Выбора нет: ребенка нельзя таскать с собой по домам, его даже нельзя положить где-нибудь, чтобы после вернуться за ним.

Когда я вышел сквозь парадную дверь, от облегчения у меня кружилась голова. Или от того, что восстановился приток крови к мозгу. Пересекая лужайку, я набрал скорость и лишь краем глаза заметил женщину, кричавшую: «Подождите! Стойте!».

Я притормозил, и она поравнялась со мной. Я положил ей руку на плечо и, слегка подтолкнув вперед, сказал:

- Продолжайте двигаться как можно быстрее. Захотите говорить, зайдите мне за спину. Я поступлю так же. Хорошо?

Я обогнал ее. Она сказала:

- У вас моя дочь. С ней все в порядке? Умоляю, скажите… Она жива?

- С ней все нормально. Успокойтесь. Сейчас мы отнесем ее в Ядро, хорошо?

- Я хочу ее подержать. Дайте мне.

- Подождите, пока мы не окажемся в безопасности.

- Я сама отнесу ее.

Черт! Я покосился на женщину. Ее лицо блестело от пота и слез. Одну руку покрывали синяки и пятна.

- Я действительно считаю, что будет лучше оставить все, как есть.

- Какое вы имеете право? Это моя дочь! Отдайте ее мне! Женщина негодовала. Ее можно было понять: она слишком много

пережила. Я даже не могу себе представить, каково это: оставаться в доме, отчаянно надеясь на чудо, в то время как все соседи бегут мимо, а побочные эффекты делают тебя все слабее и слабее. Как ни бессмысленно, ни глупо было ее мужество, я не мог им не восхищаться.

Мне повезло. Бывшая жена и наши дочь и сын живут на другом конце города. У меня нет друзей, живущих поблизости. Мой эмоциональный профиль и география знакомств тщательно подобраны, мне не надо переживать за кого-то, кого я, возможно, не сумею спасти.

Что же делать? Убежать от нее, пусть гонится за мной с криками? Может, и стоит. Но если я отдам ей ребенка, то смогу проверить еще один дом.

- Вы знаете, как обращаться с девочкой? Ни в коем случае не пытайтесь отодвинуть ее от темноты.

- Я знаю. Читала все эти статьи: как и что полагается делать.

- Хорошо. - Я, должно быть, свихнулся.

Мы перешли на шаг, и я передал ребенка матери. Я понял почти в последний миг, что мы достигли поворота ко второму дому. Когда женщина исчезла в темноте, я закричал ей вслед: «Беги! По стрелкам, быстро!».

Я проверил время. Пошла шестнадцатая минута. Хотя я все еще жив, а значит, шансы, что Воронка продержится еще восемнадцать минут, как всегда, пятьдесят на пятьдесят. Конечно, я в любую секунду могу умереть, но это имело ровно такую же вероятность, как в тот момент, когда я только зашел сюда. Сейчас я не глупее, чем тогда. Это чего-нибудь да стоит.

Второй дом пустовал - легко понять почему. То, что компьютер полагал детской, на самом деле оказалось кабинетом, а спальня родителей располагалась ближе к внешней части. Открытые окна ясно показывали, какой путь избрали жильцы.

Странное чувство охватило меня, когда я оставил дом позади. Внутренний ветер, казалось, дул сильнее обычного, дорога поворачивала прямо во тьму, а меня затопило необъяснимое спокойствие. Я бежал изо всех сил, но боязнь внезапной смерти пропала. Мои легкие, мои мышцы испытывали прежние трудности, но я казался себе странным образом отделенным от них. Осознавая боль и напряжение, я оставался непричастным.

По правде говоря, я точно знаю, зачем я здесь. Снаружи я бы никогда в этом не признался: слишком уж диковинно, слишком странно это звучит. Разумеется, я рад спасать жизни - возможно, в этом тоже есть зерно истины. Без сомнения, я жажду славы героя. Настоящая же причина чересчур необычна, чтобы отнести это на счет самоотверженности или тщеславия.

Воронка делает осязаемой главную часть бытия. Нельзя видеть будущее. Нельзя изменить прошлое. Вся жизнь состоит из бега в темноту. Вот поэтому я здесь.

Мое тело не то чтобы онемело, но стало каким-то обособленным - приплясывающая и дергающаяся заводная кукла. Я отвлекся от этих ощущений и сверился с картой - как раз вовремя. Мне пора было круто повернуть направо, и это вывело меня из состояния сомнамбулы. От зрелища раздвоенного мира заболела голова, поэтому я уставился под ноги, пытаясь вспомнить: застой крови в левом полушарии должен сделать меня более рациональным или менее?

Третий дом оказался в промежуточном положении. Спальня родителей несколько сдвинута вовне относительно детской, но дверной проем дает доступ только к половине комнаты. Я влез через окно, которым не смогли бы воспользоваться родители.

Ребенок был мертв. В глаза мне сразу бросилась кровь. Неожиданно я почувствовал страшную усталость. В двери виднелась щель, и я понял, что, должно быть, произошло. Мать или отец протиснулись внутрь и обнаружили, что могут дотянуться до ребенка - взять за руку, но не больше. Сопротивление не позволяет тащить внутрь, это сбивает людей с толку. Они этого не ждут, а когда замечают, то начинают бороться. Пытаясь вырвать самое дорогое из лап опасности, будешь тянуть изо всех сил.

Мне нетрудно выйти через дверь, но это чуть сложнее для человека, который этой дорогой пришел, особенно для отчаявшегося. Я обратил лицо в темноту внутреннего угла комнаты и крикнул: «Пригнитесь как можно ниже!». Потом показал как. Я выдернул из ранца пистолет с разрывными зарядами и высоко прицелился. В обычном пространстве я бы от отдачи полетел кувырком, а здесь почувствовал просто сильный удар.

Я шагнул вперед, лишая себя возможности воспользоваться дверью. Не было никаких признаков того, что я мгновением раньше пробил метровую дыру в стене. И правда, вся пыль и осколки - только с той стороны. Наконец я добрался до мужчины: он стоял в углу на коленях, обхватив руками голову. На миг мне почудилось, что он жив и принял такое положение, чтобы защититься от взрыва. Ни дыхания, ни пульса. Вероятно, переломанные ребра - проверять не хотелось. Одни люди могут продержаться час, стиснутые между каменными стенами и невидимой третьей, безжалостно зажимающей их в углу, если догадываются немного отступить. Другие исправно делают худшее: забиваются в глубь своей тюрьмы, подчиняясь некоему инстинкту, который в других условиях наверняка небесполезен.

А может, этот мужчина вовсе не был жертвой паники. Может, он просто хотел, чтобы все побыстрей закончилось.

Я пролез сквозь дыру в стене. Шатаясь, прошел через кухню. Чертов план врал, врал, врал! Двери, на которую я рассчитывал, не существовало. Я разбил кухонное окно - и порезал руку, выбираясь наружу.

Я отказывался смотреть на карту. Мне не хотелось знать время. Теперь, когда передо мной маячила единственная цель - спастись самому, - все потеряло смысл. Я смотрел в землю, на пробегающие волшебные стрелки, стараясь не считать их.

Заметив гниющий на дороге брошенный гамбургер, я сразу понял: что-то не так. Здравый смысл обывателя подсказывал мне, что нужно повернуть обратно, но я еще не настолько глуп. Горло и нос защипало, словно от кислоты. Когда я смахнул слезы, случилось нечто невероятное.

Высоко во тьме впереди, слепя мои привыкшие к темноте глаза, возник сверкающий голубой свет. Я заслонил лицо, потом принялся вглядываться через щели между пальцами. Приспосабливаясь к яркому свету, я начал различать детали.

В воздухе, подобно перевернутому стеклянному органу, висел, купаясь в яркой плазме, пучок длинных, тонких, светящихся цилиндров. Их свет нимало не высвечивал дома и улицы внизу. Должно быть, галлюцинация. Я и раньше видел тени в темноте, но ничего столь потрясающего, ничего - так долго. Я побежал быстрее, надеясь, что видение выветрится из головы. Оно не исчезло и не дрогнуло. Только стало ближе.

Я замер, глядя на невероятный свет и не в силах подавить дрожь. Что если он не только у меня в голове? Есть лишь одно возможное объяснение. Какая-то часть скрытого механизма червоточины проявила себя. Идиот навигатор показывает мне свою никчемную сущность.

Пока один голос в моей голове вопил: «Нет!», а другой доказывал, что у меня не остается выбора и что такой случай может больше не представиться, я достал пушку с разрывными зарядами, прицелился и выстрелил. Как будто хлопушка в лапках козявки могла повредить мерцающее творение цивилизации, чьи ошибки заставляют нас съеживаться от страха.

Однако сооружение растрескалось и взорвалось - бесшумно. Свет сжался в тонкий ослепительный луч, полоснувший меня по глазам. Только повернув голову, я понял, что на самом деле свет уже исчез.

Я снова побежал. Испуганный, ликующий. Я понятия не имел, что сделал, но червоточина пока не изменилась. В темноте задержалось остаточное изображение, неотвязно маячившее передо мной. Могут галлюцинации давать остаточное изображение? Навигатор решил показаться, решил позволить мне уничтожить его?

Я обо что-то споткнулся и пошатнулся, но не упал. Обернулся и увидел человека, ползущего по дороге. Я резко остановился, пораженный столь обыденным зрелищем после своей трансцендентной встречи. Ноги у человека были ампутированы до бедер, он волокся по дороге практически на одних руках. Это было бы довольно тяжело и в обычном пространстве, а здесь усилия, наверное, убивали его.

Существовали специальные инвалидные коляски, которые функционировали в червоточине (колеса больше определенного размера прогибались и деформировались, если коляска останавливалась), и знай мы, что такая понадобится, прихватили бы ее с собой. Но они чересчур тяжелы для того, чтобы все бегуны брали с собой по штуке просто на всякий случай.

Человек поднял голову и прокричал: «Не останавливайся, придурок безмозглый!» - явно не сомневаясь, что кричит не в пустоту. Я смотрел на него и гадал, следует ли воспользоваться его советом. Он был силен: широкие кости и мощные мышцы под изрядным слоем жира. Сомневаюсь, что сумел бы его поднять, и уверен, что даже если сумел бы, то тащился бы вперед медленнее, чем он полз.

Вдруг меня осенило. Но и повезло тоже: взгляд наткнулся на дом, входная дверь которого, хотя и невидимая, определенно находилась в метре-двух по направлению внутрь от того места, где я стоял. Я сбил петли молотком со стамеской, вынул дверь из проема и вернулся на дорогу. Человек уже догнал меня. Я наклонился и похлопал его по плечу: «Не желаете на санках покататься?».

Я шагнул вперед во времени - и до меня донеслись обрывки ругательств, а перед глазами предстала крупным планом безрадостная картина: его окровавленные предплечья. Я бросил дверь на дорогу перед ним. Он полз; я подождал, пока он снова сможет меня слышать:

- Да или нет?

- Да, - пробормотал он.

Моя неуклюжая уловка сработала. Он сидел на двери, откинувшись на руки. Я бежал сзади и толкал, наклонившись и положив руки ему на плечи. Толкание - одно из действий, которым червоточина не препятствует, а внутренняя сила создает впечатление, что бежишь под горку. Временами дверь разгонялась так, что приходилось на пару секунд ее отпускать, чтобы не перевернулась.

Мне не надо было видеть карту. Я знал карту, я точно знал, где мы, знал, что до Ядра меньше сотни метров. Про себя я повторял, как заклинание: «Опасность не возрастает. Опасность не возрастает». А в душе знал, что придумка с «вероятностями» бессмысленна: червоточина читает мои мысли, ждет первого проблеска надежды, и тогда, сколько бы - пятьдесят, или десять, или два метра - ни отделяло меня от безопасности, она возьмет верх.

Какая-то часть моего «я» спокойно оценивала покрытое нами расстояние и считала: «Девяносто три, девяносто два, девяносто один…» Я принялся бормотать случайные числа, а когда это не помогло, начал считать произвольно: «Восемьдесят один, восемьдесят семь, восемьдесят шесть, восемьдесят пять, восемьдесят девять…»

Новая вселенная света, застоявшегося воздуха, шума - и людей, бессчетного количества людей - взорвалась вокруг меня. Я продолжал толкать человека на двери, пока кто-то не подбежал и осторожно не отстранил меня. Элейн. Она подвела меня к крыльцу; другой бегун подошел с аптечкой к моему окровавленному пассажиру. Группки людей стояли или сидели подле электрических фонарей, заполняя улицы и дворики, насколько хватало глаз. Я указал на них Элейн:

- Посмотри. Разве они не прекрасны?

- Джон? Ты в порядке? Отдышись. Все позади.

- О черт, - я взглянул на часы. - Двадцать одна минута. Сорок четыре процента, - я истерически рассмеялся. - Я боялся сорока четырех процентов?

Мое сердце работало раза в два быстрее, чем нужно. Я немного походил; головокружение стало отпускать. Потом плюхнулся на ступеньки возле Элейн.

Немного погодя я спросил:

- Снаружи еще кто-то есть?

- Нет.

- Отлично, - сказал я почти беззаботно. - Ну… а у тебя как? Она пожала плечами:

- Нормально. Хорошенькая девчушка. Она где-то здесь, с родителями. Никаких сложностей, расположение удачное.

Она снова пожала плечами. В этом вся Элейн: удачное расположение или нет, для нее всегда «ничего особенного».

Я перечислил свои достижения, опустив видение. Нужно поговорить с докторами, узнать, какого рода галлюцинации возможны, до того как начну рассказывать, что стрелял наугад в сверкающий голубой орган из будущего.

Вообще-то, если я сделал что-то полезное, то узнаю об этом довольно скоро. Если Воронка начала дрейф с планеты, новость не заставит себя долго ждать. Понятия не имею, с какой скоростью будет происходить отделение, но следующее появление вряд ли произойдет на поверхности Земли, это уж точно. Глубоко под земной корой или на полпути в космос…

Я потряс головой. Преждевременные надежды бессмысленны, я ведь даже не уверен, было ли что-нибудь на самом деле.

- Что? - спросила Элейн.

- Так, ничего.

Я снова проверил время. Двадцать девять минут. Тридцать три процента. Я нетерпеливо посмотрел на улицу. Разумеется, для нас червоточина прозрачна, но граница четко обозначена тускнеющим освещением, ведь проникнуть наружу свет не способен. Хотя, когда Воронка переместится, высматривать тонкие оттенки света не понадобится. Пока червоточина на месте, она нарушает второй закон термодинамики (для начала, смещение теплового движения сильно уменьшает энтропию). Отбывая, она, мягко выражаясь, компенсирует это. Она действительно делает все занимаемое ею пространство однородным, на уровне до микрона. Скала в двухстах метрах под нами и атмосфера над нами уже довольно однородны, им это не важно, но все дома, все деревья, каждая травинка, все, что видно невооруженным глазом - все исчезнет. Не останется ничего, лишь концентрические полоски тонкой пыли, которую взвихрит отпущенный наконец на свободу плотно сжатый воздух Ядра.

Тридцать три минуты. Двадцать шесть процентов. Я оглядел утомленных людей, оставшихся в живых. Даже у тех, кто не потерял сейчас никого из семьи или друзей, чувства облегчения и благодарности за то, что они в безопасности, без сомнения, уже померкли. Они - мы - просто хотели, чтобы ожидание закончилось. Все связанное с течением времени, все связанное с неопределенной продолжительностью жизни червоточины - все утратило значение. Да, эта штука может отпустить нас в любой момент, но пока не отпускает, мы запросто можем проторчать здесь еще лишних восемнадцать минут.

Сорок минут. Двадцать один процент.

- Сегодня уши действительно полопаются, - сказал я.

Это плохо: изредка давление в Ядре возрастает настолько, что последующая декомпрессия вызывает кессонную болезнь. Но для этого должен пройти еще по меньшей мере час, и если нечто подобное станет действительно вероятным, с воздуха сбросят препараты, смягчающие эффект.

Пятьдесят минут. Пятнадцать процентов.

Все затихли, даже дети перестали плакать.

- Какой у тебя рекорд? - спросил я Элейн. Она подняла глаза:

- Пятьдесят шесть минут. Ты там был. Четыре года назад.

- Угу. Я помню.

- Просто расслабься. Наберись терпения.

- Ты не чувствуешь себя немного глупо? Я вот о чем: если бы знал, то использовал бы это время.

Один час. Десять процентов. Элейн задремала, положив голову мне на плечо. Меня тоже стало клонить в сон, но беспокойные мысли не давали уснуть.

Я всегда полагал, что червоточина перемещается, потому что ее попытки закрепиться в конечном счете проваливаются. Но что если все обстоит с точностью до наоборот? Что если она перемещается, потому что ее попытки передвигаться успешны? Что если навигатор тщится повторить попытку как можно быстрее, но его увечное оборудование не может дать ничего лучше, чем пятидесятипроцентная вероятность на каждые восемнадцать минут стараний?

Может быть, я положил конец этим стараниям. Может быть, я наконец успокоил Воронку.

В конце концов, давление может возрасти настолько, что само по себе станет смертельным. Для этого потребуется пять часов, и произойти это может в одном случае из ста тысяч, но так уже однажды было, и нет причин, по которым это не могло бы повториться. Что меня больше всего беспокоит: я не узнаю. Даже если увижу, как вокруг меня умирают люди, никогда не придет миг, когда я точно пойму, что это - последняя жертва.

Элейн пошевелилась, не открывая глаз:

- Все еще?

- Угу. - Я обнял ее одной рукой; она, похоже, не возражала.

- Что ж, не забудь меня разбудить, когда все закончится.

Перевел с английского Олег КОЛЕСНИКОВ

© Greg Egan. Into Darkness. 1992. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 1992 г.

This file was created

with BookDesigner program

[email protected]

05.08.2008