Стоя во дворе и дожидаясь прибытия своего гостя, Ялда насчитала две дюжины бледных разноцветных полос, которые медленно двигались по послеполуденному небу зеркально симметричными парами. Наблюдая за их неспешным движением, Ялда сделала вывод, что эти гремучие звезды пролетали не так уж близко — возможно, чуть дальше самого Солнца — однако тот факт, что они были видны днем и на таком расстоянии означал, что светились они намного ярче, чем крупинки, которые можно было заметить только по ночам.

Ярче почти наверняка означало больше.

Она заметила, как Евсебио пересекает двор, и подняла руку в знак приветствия.

— Здравствуйте, Советник.

— Рад снова тебя видеть, Ялда, — ответил он.

— Взаимно.

Он посмотрел на небо.

— Теперь это кажется почти нормальным, да? Люди к любым странностям привыкают.

— Иногда это идет на пользу.

— Но не в этот раз, — высказал свое мнение Евсебио.

— Может и так.

Они покинули двор и отправились на прогулку по университетскому городку; Ялда предлагала организовать комнату для переговоров, но Евсебио хотел избежать любых намеков на то, что кто-то из них выступает в качестве официального лица. Двое старых друзей решили встретиться, чтобы предаться воспоминаниям, только и всего.

— О твоей теории насчет гремучих звезд я узнал только из третьих рук, — сказал он. — Но этого оказалось достаточно, чтобы я начал беспокоиться.

— Вся эта идея довольно-таки спорная, — сказала Ялда. — Я бы пока не спешила расставаться с жизнью.

— Пока? — изумился Евсебио. — Уж поверь, я этого делать точно не собираюсь — ни раньше времени, ни когда-либо еще.

— Но ты же сказал, что начал беспокоиться.

— Да, меня это беспокоит. А разве не в этом смысл? Зачем еще ты бы стала поднимать этот вопрос?

Ялда не знала, что ответить. По правде говоря, когда она впервые стала обсуждать эту идею с несколькими коллегами, она не относилась к ней на полном серьезе. Это была всего лишь смелая гипотеза, взятая с потолка — к тому же, — думала она, — чересчур заумная, чтобы грозить паникой.

— Возможно, для начала ты могла бы кое-что мне объяснить, — сказал Евсебио. — Несколько лет назад ты выступала с докладом, на котором рассказывала, что космос имеет форму плоского четырехмерного тора. Но тогда… если ты проследишь, как развивается во времени некоторый пучок историй, то разве они не будут все время оставаться более или менее параллельными? И когда они встретятся друг с другом, разве они не замкнутся в обыкновенную петлю? — Он нарисовал двумерную версию — сначала в виде квадрата, — а затем скрутил ее так, чтобы искусственные края склеились друг с другом.

— Плоский тор — всего лишь идеализация, — объяснила Ялда, — простейший случай, при котором уравнение световой волны имеет хорошие решения. Топология космоса может оказаться более сложной, а геометрия — отличаться от плоской. А может быть, истории миров, в отличие от твоего рисунка, не были сосредоточены внутри узкого пучка; в конечном счете истории действительно должны соединиться друг с другом, но это не обязательно произойдет так аккуратно. Если некий первородный мир распался на части, которые разлетелись в обоих направлениях, причем одно из них мы воспринимаем как будущее, а другое — как прошлое, а сами части впоследствии рассыпались на более мелкие осколки и так далее…, ― то в итоге фрагменты из прошлого могут столкнуться с нами практически под любым углом.

Ялда изобразила схематичный рисунок, иллюстрирующий эту идею.

— Я не буду обматывать эту фигуру вокруг тора, но ты и без того можешь представить возможные последствия, к которым приведет наложение этих двух ветвей.

— Получается, первородный мир взрывается и в сторону будущего, и в сторону прошлого? — восхищенно прощебетал Евсебио с долей скептицизма в голосе.

— Я знаю, что это звучит странно, — согласилась Ялда, — но если первородный мир — это состояние, в котором энтропия достигает минимального значения, то взрыв будет одинаково допустимым в обоих направлениях. Представь себе, что космос заполнен огромным клубком беспорядочных нитей — историй всех материальных частиц — а затем потребуй, чтобы в каком-нибудь месте они были плотно уложены и идеально параллельны друг другу. Я не уверена, что такое место обязательно должно существовать, но если на нити не наложено никаких дополнительных условий, то по обе стороны от перетяжки они будут вырываться из пучка с равной силой — порождая две локализованные стрелы времени, направленные в противоположные стороны.

— Детали — это отдельный вопрос, — сказал Евсебио. — Если космос конечен — а именно на это указывает уравнение световой волны — гремучие звезды в потенциале могут оказаться предвестником кое-чего посерьёзнее.

— В потенциале. Вот именно. — Ялде не хотелось, чтобы он упускал это из вида. — Даже если мы признаем, что где-то в космосе траектории двух множеств миров пересекаются друг с другом, это вовсе не означает, что они должны пересечься здесь и сейчас.

— Если не считать того, что объяснить здесь и сейчас каким-то альтернативным способом у нас не очень-то получается, — возразил Евсебио. — Если гремучие звезды — это просто осколки гигантского взрыва, разве со временем скорость фрагментов не должна становиться меньше?

— Да, — ответила Ялда, — но удастся ли нам измерить разницу в скорости всего за несколько лет — это уже другой вопрос. Даже оценить эту скорость было не так-то просто.

Евсебио это не убедило.

— А почему, собственно говоря, разница в скорости должна быть такой неуловимой? Я могу представить, как вокруг взорвавшегося мира образуется волна высокоскоростной пыли, за которой следует залп более медленных камней. Но если эта гипотеза действительно все объясняет, разве изменение скорости не должно бросаться в глаза так же сильно, как разница в размерах?

— Возможно, — согласилась Ялда.

— Посредник, от которого я узнал о твоей теории, дал понять, что ты в общих чертах предсказала это, — он указал на разноцветные следы, заполнившие собой небо, — почти два года тому назад. Скопление миров и звезд, очень похожее на то, в котором, по всей видимости, находимся и мы сами, должно быть окружено ореолом мелкодисперсной пыли. По мере продвижения вглубь его границ, мы можем ожидать появления более крупных объектов.

— Узнать точную структуру этого скопления довольно сложно, — сказала Ялда. — Мы не знаем, как происходил распад миров, не говоря уже о долговременном воздействии гравитации и столкновениях между самими фрагментами.

— И тем не менее, — настаивал Евсебио, — утверждение о том, что разреженная пыль будет расположена по краям, а более плотная материя — в глубине, не полностью лишено смысла, верно?

— Да. — Каким бы сильным ни было ее желание преуменьшить значимость этих выводов, Ялда не могла отступиться от своей идеи как таковой.

— Значит, если наше представление о времени соответствует одному из пространственных направлений с точки зрения этого скопления…, то нам следует ожидать появления все более крупных объектов, движущихся примерно с одной и той же скоростью. Верно?

Он предложил ей иллюстрацию.

— А ты не мог нарисовать хотя бы скользящий удар? — взмолилась Ялда. — Мы же не обязательно влетим в самую гущу, как на твоем рисунке.

Евсебио уступил. — Я знал, что мне надо было стать физиком, — сказал он. — Если тебе не нравится, как устроен мир, нужно просто подправить свободный параметр, и все становится идеальным.

— И что я, по-твоему, должна сделать? — спросила она. — Поставить крест на судьбе наших внуков?

— Отнюдь. Я хочу, чтобы ты представила наихудший вариант, а потом рассказала мне, как его пережить.

Ялда издала короткое язвительное жужжание.

— Наихудший? Гремучие звезды продолжат прибывать и будут становиться все крупнее, а их количество будет увеличиваться, пока шансы на столкновение не приблизятся к 100 %. Если нам удастся это пережить, мы, скорее всего, столкнемся с ортогональным газовым облаком, которое превратит весь наш мир в некое подобие гигантской гремучей звезды. В процессе нам придется иметь дело с гравитационными возмущениями, которые окончательно оторвут нас от Солнца — или, наоборот, закинут на него. А если и это не кажется таким уж страшным, то столкновение может полностью разрушить нашу стрелу времени, лишив нас и прошлого, и будущего. Наш мир превратится в безжизненное месиво тепловых флуктуаций в состоянии максимальной энтропии.

Евсебио спокойно выслушал ее, не вступая в споры. Затем он спросил:

— И как нам это пережить?

— Никак, — прямо ответила Ялда. — Если удар не придется вскользь и нас зацепит сильнее — то есть, если ты не согласен с моим выбором параметров столкновения — то нам крышка.

— Ты хочешь сказать, что защититься от удара мы не сможем просто физически?

— Не сможем физически? — Ялде еще ни разу не приходилось слышать подобную фразу от инженера. — Да нет, почему же. Мы могли бы защититься или уклониться от всех этих ударов или просто сбежать от катастрофы — физика этого не исключает. Чудесная машина, которая перенесла бы наш мир в безопасное место, не нарушила бы ни одного фундаментального физического закона. Но мы не знаем, как ее построить. И времени, чтобы этому научиться, у нас тоже нет.

— И сколько времени нам потребуется? — спокойно спросил Евсебио. — Чтобы узнать все необходимое для обеспечения собственной безопасности.

Ялда не могла не восхититься его упорством.

— Я не могу сказать наверняка. Эра? Век? Мы до сих пор не можем ответить на самые простые вопросы о строении материи! Каковы ее базовые составляющие? Как они переупорядочиваются в ходе химических реакций? Что удерживает их вместе или, наоборот, не дает приблизиться друг к другу? Как материя создает или поглощает свет? А ты хочешь, чтобы мы построили барьер для защиты от снарядов с бесконечной скоростью или двигатель, который сможет сдвинуть с места целую планету.

Евсебио оглядел группу студентов, которые весело болтали возле столовой — как будто решили принять вызов, подслушав этот перечень нерешенных проблем.

— Хорошо, предположим, что мы располагаем одним веком, — сказал он. — Дюжиной гроссов лет. Сколько времени у нас есть в запасе, пока угроза не станет критической?

— Я могу только предполагать.

— Так сделай предположение.

— Несколько дюжин лет, — ответила Ялда. — Говоря по правде, мы совершенно не представляем, что нас ждет; может быть, уже завтра целый мир, целая пылающая ортогональная звезда готовится нанести по нам удар. Но если судить по изменению размеров гремучих звезд, которые мы наблюдали до настоящего момента, то при условии, что удача не отвернулась от нас окончательно… — Она замолкла. А в чем разница? Шесть лет, дюжина или гросс? Все, что ей оставалось — это продолжать жить день за днем, всякий раз отводя взгляд от непостижимого будущего.

— Нам нужен целый век, которого у нас нет, — сказал Евсебио.

— Именно.

— Я так и думал, — добавил он. — Но для полной уверенности мне нужно было услышать твое мнение.

Его голос звучал печально, но отнюдь не безнадежно. Ялда остановилась и повернулась к нему.

— Извини, что не смогла тебя обнадежить, — сказала она. — Может быть, я ошиблась на этот счет. Возможно, нам повезет куда больше, чем…

Евсебио прервал ее, подняв руку.

— Нам нужен целый век, которого у нас нет, — повторил он. — Так что мы поищем время в другом месте.

Он стер со своей груди рисунок, изображающий столкновение двух скоплений. Затем он нарисовал две линии — прямую и извилистую — и добавил к ним несколько простых пояснений.

— Мы построим ракету, — сказал он, — достаточно мощную, чтобы улететь с нашей планеты. Мы отправим ее в пустоту и будем ускоряться, пока ее скорость не сравняется со скоростью гремучих звезд. После этого вероятность столкновения с ортогональным скоплением будет очень мала — хотя нам, вполне вероятно, придется скорректировать ее положение на старте, чтобы избежать столкновения с газом и пылью в нашем собственном скоплении. В целом путешествие пройдет так, как я нарисовал. С точки зрения нашего мира его длительность будет равна времени, за которое история ракеты совершит полный оборот — четверть оборота уйдет на ускорение, половина оборота — на ее разворот и еще одна четверть — на торможение. Если ускорение ракеты будет соответствовать нашей силе тяготения — то есть пассажиры будут весить не больше обычного — то здесь на каждую четверть оборота будет приходиться около года, а все путешествие займет около четырех лет. Ход времени в самой ракете на данных этапах путешествия будет не так уж сильно отличаться от нашего — длина каждого искривленного сегмента превышает его высоту лишь в π/2 раз. Но когда история ракеты станет перпендикулярна нашей, течение времени в нашем мире остановится. Иначе говоря, с точки зрения пассажиров ракеты путешествие может длиться столько, сколько потребуется. Если для решения задачи им понадобится больше времени, они смогут продлить свой полет еще на одну эру или век; их возвращение это не задержит ни на один высверк.

Ялда потеряла дар речи. Они действительно поменялись ролями — восхитительная простота физики, которую описывал Евсебио, заставила ее почувствовать стыд оттого, что она не додумалась до нее сама — хотя бы даже и повинуясь тому причудливому веянию, которое первоначально натолкнул ее на мысль о том, что гремучие звезды представляют собой движущиеся назад во времени осколки первородного мира.

Но если говорить о практической стороне вопроса, то с чего ей начать?

— Что за ракету ты надеешься построить, — спросила она, — если в ней поколения людей смогут прожить целый век — не говоря уж о том, чтобы развиться настолько, что у них появится хоть какой-то шанс достичь поставленной цели? Самая большая ракета, которую я видела своими глазами, была размером с мою руку; самая большая ракета, о которой я слышала, по размеру меньше меня самой. Если ты сумеешь запустить в космос мою оптическую мастерскую, в Зевгме об этом будут говорить в течение целого поколения, но я не представляю, где мы разместим пшеничные поля.

Евсебио замешкался, обдумывая свой ответ, хотя слова Ялды его, по-видимому, нисколько не обескуражили.

— Ты, кажется, уже бывала на горе Бесподобная? — сказал он.

— Конечно. Там находится университетская обсерватория.

— Тогда ты должна знать, что поблизости нет ни одного постоянного поселения.

— Разумеется. — Ялда думала, что знает, к чему он клонит — изолированная площадка на большой высоте станет идеальным местом для испытания новых видов ракет.

— Геологи сообщили мне, — объяснил Евсебио, — что сердцевина Бесподобной состоит из чистого солярита. Я собираюсь пробить к нему тоннель, а затем поджечь и запустить в небо всю гору целиком.

Ялда забрала детей из школы и отвела их обратно в мастерскую оптики. Амелия и Амелио с удовольствием играли на полу с ящиком бракованных линз, собирая из них импровизированные телескопы и истерически жужжа при виде искаженных фигур друг друга. Валерия и Валерио проходили этап рисования воображаемых животных, которых они настойчиво требовали охранять от вымирания; Ялда дала им старые студенческие домашние задания, которые были чистыми с одной стороны листа, и несколько горшков с краской, которую Лидия принесла с завода.

Затем она встала у своего стола и стала наблюдать за ними, пытаясь тем времени принять какое-то решение насчет плана Евсебио.

Джорджо привел в мастерскую группу студентов, чтобы воспользоваться гелиостатом для эксперимента с поляризацией. Дети подбежали, чтобы поздороваться, и он без малейшего раздражения или смущения принял их в свои распростертые объятия, после чего ласково кшыкнул, призывая вернуться к своим занятиям. Ялда достала стопку домашних заданий по механике и занялась их проверкой, удивляясь тому, что чувствует себя виноватой, отнимая от своих привычных обязанностей пару курантов, чтобы поразмыслить об адекватных способах предотвращения катастрофы планетарных масштабов. Она поделилась с Джорджо своими соображениями насчет гремучих звезд — и в ответ он, как обычно, предложил ей ряд вдумчивых замечаний и возражений, хотя в конечном счете по-прежнему относился ко всей этой идее, как к какому-то упражнению из области метафизики.

Ялда пришла домой вместе с детьми как раз в тот момент, когда Лидия вернулась со смены.

— Ты принесла еще краски? — стала приставать к ней Валерия. Вместе с Валерио она истратила последние запасы на рисунки гигантских червей, вдоль туловища которых красовались шесть зияющих ртов.

Лидия развела руками и шутки ради раскрыла шесть пустых карманов.

— Не сегодня. Бракованных партий не было.

Валерия надулась и, как водится, обхватила своего ко шестью руками, пытаясь оторвать ему голову. Ялда трижды сделала ей замечание — с каждым разом все строже — пока, наконец, не вмешалась и не распутала их своими руками.

— Вот вечно ты на его стороне! — завизжала Валерия.

Ялда изо всех сил пыталась заставить ее стоять смирно.

— На какой еще стороне? Что такого сделал Валерио?

Не найдя ответа, Валерия сменила тактику.

— Мы просто играли, а тебе обязательно надо было все испортить.

— Теперь ты будешь вести себя благоразумно?

— Я всегда веду себя благоразумно, ты, жирная уродина.

Лидия осуждающе пророкотала.

— Не смей так разговаривать с тетей Ялдой.

— Да ты сама еще большая уродина! — заявила Валерия, обернувшись в ее сторону. — Ялда, по крайней мере, не виновата в том, что у нее нет ко. Может, она его случайно проглотила еще до рождения, а вот ты своего ко прибила камнем — об этом все знают.

Ялда постаралась пустить в ход свой запас терпения, напомнив себе, как хорошо Валерия вела себя в мастерской.

Собственно говоря, Дария предвидела, что на третьем году школы дети Туллии начнут бунтовать против своих приемных родителей, наказывая их за все те издевательства, которые им приходилось терпеть от своих одноклассников, с каждым разом проявлявших к ним все меньше сочувствия. Поэтому перед началом учебного года Ялда сподвигла их вчетвером обсудить окружавшие их невежество и враждебность, а заодно попыталась предложить стратегии решения проблемы. Выслушав ее совет, дети дали обещание, что ни одна сила в этом порочном мире не сможет поколебать их любовь и преданность своим тетушкам.

Амелио, который до этого равнодушно взирал на происходящее, решил, что теперь самое время устало-обреченным тоном заявить:

— Женщины предназначены для того, чтобы рожать детей, а не воспитывать их. Не стоит ждать от них успехов на этом поприще.

Сейчас только гремучих звезд не хватает, — подумала Ялда.

— А почему бы нам самим не сделать краску? — предложила Лидия. — Мы можем сходить на рынок и поискать нужные ингредиенты.

Лицо Валерио просияло от восторга.

— Да!

— Я тоже хочу пойти, — стала упрашивать Амелия.

Валерия выждала несколько пауз, а затем решила, что все это было ее собственной задумкой.

— Я знаю, куда нам стоит пойти в первую очередь. Я уже составила список у себя в голове.

Ялда обменялась взглядами с Лидией в благодарность за то, что ей удалось разрядить обстановку.

— А давайте пойдем все вместе, — сказала Лидия. — Пока еще не стемнело.

Ялда проснулась с первой склянкой после полуночи. Дария еще не вернулась; по вечерам она иногда уходила из университета прямо в клуб Соло, а затем проводила ночь в собственной квартире. В такие дни Ялде или Лидии — в зависимости от того, в какую смену работала Лидия — приходилось на следующее утро отводить детей в школу, но было грех жаловаться, что Дария не тянет лямку вместе с остальными — как-никак на ней держалось больше половины арендной платы.

На полу рядом с окном виднелся блик с размытыми, едва заметно расцвеченными краями. Ялда поднялась и бесшумно подошла к нему. В окне она увидела четыре пары разноцветных шлейфов — медлительных, но достаточно ярких, чтобы на их фоне померкла большая часть звезд.

В былые времена все описанные гремучие звезды пролетали быстро и близко — предположительно из-за того, что более отдаленные из них были недостаточно яркими, чтобы их можно было увидеть невооруженным глазом. Если бы хоть одна из теперешних гремучих звезд приблизилась на такое расстояние, зрелище было бы по-настоящему впечатляющим. Возможно, этого бы хватило, чтобы вывести ее из ступора — если, конечно, не привело бы к куда более печальным последствиям.

Если одна ее часть продолжала сомневаться в том, что их мир может попасть под шквал камней из далекого прошлого, то другая часть, которая все-таки верила, прилагала еще большие усилия, пытаясь найти способ избежать этой колоссальной космической мясорубки. Возможно, в каждого человека с самого рождения была заложена надежда на то, что нормальная жизнь будет идти своим чередом — и несмотря на все преимущества, которые давало ее образование, пересилить эту врожденную уверенность с помощью довода, основанного на прямоугольных треугольниках, которые ей удалось отыскать в графиках на горе Бесподобной, было непосильной задачей для ее животного мозга.

Ялда окинула глазами спящих детей. При всем негодовании, которое они подчас вызывали в ее душе, она ни в коей мере не была равнодушна к их судьбе. Ялда однако же не могла испытать глубокой, внутренней уверенности в том, что теперь их жизни вместе с жизнями их собственных детей находятся в руках ее бывшего ученика — убежденного, полного энтузиазма и, вполне вероятно, слетевшего с катушек.

А как бы поступила Туллия? Стала бы шутить, рассуждать, насмехаться, спорить, искать слабые места во всех альтернативных теориях, пытаться пролить толику света на пробелы в чужих познаниях, а затем, как и любой другой человек, последовала бы собственным несовершенным инстинктам. Ялде ее по-прежнему не хватало, но она и без того была достаточно сбита с толку, чтобы просить совета у призраков.

Свет на полу стал ярче; Ялда снова повернулась к окну. Перед ней возникла новая, ослепительно яркая полоса фиолетового света; она медленно ползла по небу параллельно остальным.

Ей нужно было принять какое-то решение, хотя бы для того, чтобы уснуть. Так вот… она проявит интерес к планам Евсебио и предложит ему любую посильную помощь — постарается помочь ему вовремя заметить те препятствия, с которыми ему придется столкнуться в своем амбициозном начинании. Все это она могла сделать, не давая согласия самой стать пассажиром его безумной летающей горы и не оставляя надежды на то, что космическая пиротехника, которой они вдвоем были одержимы, вполне может оказаться столь же безобидной, как рой зудней.

Последние несколько проминок по пыльной бурой равнине Ялда шла за Евсебио пешком.

— Извини, что заставляю так далеко идти, — сказал он. — Но подъезжать слишком близко на грузовике — не лучшая идея.

Ялда не сразу поняла, что он имел в виду. Либератор, применяемый в грузовиках, отличался от солярита, но перекрестная реакция, тем не менее, была возможной. Щепотка серого порошка, просочившаяся из бака и занесенная в неподходящее место порывом ветра, могла довольно быстро накалить обстановку.

— А как же ты тогда сам солярит сюда доставил? — спросила она.

— Так же, как его обычно и перевозят — мелкими кусочками и в надежной упаковке.

Они добрались до экспериментальной ракеты — твердолитового конуса примерно с Ялду высотой. Сквозь отверстия, проделанные рядом с вершиной конуса, виднелись замысловатые агрегаты, состоящие из закрепленных внутри пружин и зубчатых колес.

— Большая часть механизма отвечает за управление пространственной ориентацией, — пояснил Евсебио. — Неравномерное горение солярита придает ракете крутящий момент, из-за которого она начинает сбиваться с курса. Механизм должен это обнаружить и быстро среагировать, подкорректировав поток либератора между точками горения.

— И как именно он это обнаружит?

Возле устройства стоял ящик с инструментами; Евсебио достал из него заводную рукоятку и начал закручивать главную пружину.

— Гироскопы. Три колеса быстро вращаются в кардановых подвесах; если их оси смещаются относительно кожуха, значит ракета отклоняется от прямолинейного курса.

Покончив с заводом пружины, он присел на корточки и указал рукояткой на основание конуса — шесть приземистых ножек удерживали его на расстоянии в пол-поступи над землей.

— Мы просверлили в солярите четыре дюжины клиновидных отверстий, которые изнутри почти полностью покрыты слоем пассивита. Конические соляритовые затычки, которые мы извлекли, чтобы проделать эти отверстия, также покрыты пассивитом и вставлены обратно. Предварительно в них были вырезаны желобки, благодаря которым между фрагментами остается зазор. Либератор просачивается через эти зазоры и воспламеняет ту часть топлива, которая лишена защитного покрытия. По мере горения солярита покрытие разрушается, постепенно обнажая новую порцию горючего.

Ялда встала рядом и стала разглядывать аккуратную решетку из неплотно закрытых отверстий. В соляритовых лампах использовались мельчайшие порции либератора, разбавленного одной из разновидностей инертного песка — этого было достаточно, чтобы лампа полыхала в течение всего вечернего представления в Варьете-Холле — и даже несмотря на это каждый год из-за них погибало несколько беспечных прожектористов. А в глубине этой ракеты находился бак, заполненный очищенным либератором, готовым в любой момент вступить в контакт с топливом.

— Я помню, как когда-то ты боялся зайти на химический факультет, — сказала Ялда.

— Ничего я не боялся! — возразил Евсебио. — Ты сказала, чтобы я не тратил время на химиков, потому что они не могли навести порядок в своих таблицах энергий.

— Ну разумеется, именно так я бы и сказала. — Ялда выпрямилась и отошла от ракеты.

Евсебио бросил рукоятку в ящик с инструментами, затем оглянулся и посмотрел в направлении Амандо, который находился по ту сторону равнины; Амандо был одним из трех ассистентов, работавших на стартовой площадке на момент прибытия Ялды. Евсебио сделал несколько широких взмахов двумя руками и получил аналогичный жест в ответ. Затем он запустил руку внутрь конуса и отпустил рычаг.

— Для чего он нужен? — спросила Ялда.

— Зажигание через один курант.

— Спасибо, что предупредил.

— Один курант! — с насмешкой повторил Евсебио, забирая ящик с инструментами. — К тому моменту мы уже давно будем по другую сторону барьера.

Ялда уже была на десять поступей впереди.

— А твой отец действительно позволил тебе проектировать для него поезда? — прокричала она в ответ.

— Да, но я просто немного подправил проект, который был разработан до меня, — признался Евсебио. — Поезд — сложная штука. Мне бы не хотелось изобретать его с нуля.

Когда Ялда добралась до ближайшего к ракете грузовика, она увидела двух других ассистентов, Сильвио и Фридо, которые лежали на платформе спиной вверх. С одной стороны к машине был присоединен прочный деревянный барьер высотой около четырех поступей; двое мужчин, лежа на локтях, расположились позади узких амбразур с установленными в них теодолитами. В теории ракета должна была взлететь вертикально вверх, истощить запас горючего, подняться еще немного за счет накопленного импульса, а затем камнем упасть на землю, оставив после себя кратер примерно в том же месте, где произошел запуск. Зная высоту, на которую поднимется ракета, команда сможет рассчитать количество выработанной энергии, которая по факту была потрачена на некую полезную работу. Одно дело — оценить результат сгорания солярита, когда вы находитесь в мастерской и проводите эксперимент с четвертой частью чахлика, а газы, образующиеся в закрытой камере, сопротивляясь нагрузке, приводят в движение поршень. Было бы слегка оптимистичным рассчитывать на точно такую же выработку энергии в ситуации, когда газ просачивается из щелей по бокам ракеты, а фрагменты горючего, испещренного термическими трещинами, могут свободно разлетаться по пустыне.

Евсебио догнал Ялду и вместе с ней и Амандо спрятался позади барьера.

— Один мах до старта, — сообщил Амандо; он синхронизировал собственные небольшие часы с теми, которые Евсебио установил внутри ракеты. Ялда с тревогой наблюдала за циферблатом. Если горение солярита будет более интенсивным и быстрым, чем ожидалось, то пламя вполне может подняться вверх и, опустошив полный бак либератора, переработать весь запас горючего в одну мощную вспышку — в тот самый момент, когда ракета будет слишком высоко, чтобы барьер смог их защитить.

— Что я здесь делаю? — пробормотала она, пытаясь решить, как низко нужно присесть, чтобы обезопаситься от взрыва и при этом полностью не закрыть себе обзор.

— Наблюдаешь за тем, как вершится история, — ответил полушутя Евсебио. Ялда мельком взглянула на Амандо, но его лицо было непроницаемым.

— Три, два, один, — сосчитал Евсебио.

Барьер скрыл вспышку зажигания, но когда Ялда ощутила дрожь земли, ослепительно яркая линия белого света уже находилась в зоне видимости. Мгновение спустя воздух пронзил оглушительный свист.

Ялда прикрыла глаза и попыталась отыскать ракету в верхней части остаточного образа, но что-то пошло не так; к линии, выжженной в ее поле зрения, присоединилась дуга, которая превратилась в целую окружность, а потом в расширяющуюся спираль. Затем светящаяся точка, за которой тянулся криволинейный след, скрылась за барьером, и земля содрогнулась. Чтобы защитить свой тимпан, Ялда придала ему жесткости, заглушив в своем восприятии звук удара, а затем напряглась в ожидании более сильного взрыва.

Но взрыва так и не последовало. Либо горючее было полностью истрачено, либо либератор разлетелся в разные стороны.

Ялда повернулась к Евсебио. Он выглядел потрясенным, но быстро вернул самообладание.

— Высота была приличной, — произнес он. — Путин десять, наверное.

Больше склянки они колесили по пустыне, прежде чем нашли то, что осталось от ракеты. Если бы она не развалилась на части, в месте удара мог бы получиться впечатляющий кратер, однако фрагменты твердолитовой обшивки и зеркалитовые шестеренки, разбросанные по земле, оставили на поверхности едва заметные борозды, а некоторые уже наполовину погрузились в пыль. Если бы Ялда случайно на них наткнулась, то обратилась бы за помощью к археологу.

— Управление пространственной ориентацией, — произнес Евсебио. — Ему просто требуется небольшая настройка.

Он поручил остальным разобраться с обломками ракеты, а сам отвез Ялду обратно в город.

— А как ко всему этому относится твоя семья? — спросила она. Ялда ничего не говорила ни Дарии с Лидией, ни своим коллегам; Евсебио попросил ее воздержаться от упоминания проекта в разговоре с другими людьми, пока он не устранит какое-какие «административные недоработки».

— Я сумел убедить своего отца, что цель оправдывает денежные риски, — ответил он. — Даже если гремучие звезды не угрожают нашему миру, любое изобретение, сделанное во время путешествия, может запросто удвоить наше состояние.

— А твоя ко?

— Она думает, что я спятил. Но я сказал ей — и своему отцу — что не могу позволить своим детям прийти в этот мир, пока не будет запущена ракета, которая даст им гарантию будущего…, и их обоих это, похоже, обрадовало.

— Как так?

Евсебио удивленно прожужжал.

— Она рада, что этот день наступит нескоро. Он, наоборот, рад, что ждать осталось совсем недолго.

Ялда ничего не ответила. Евсебио обернулся к ней и добавил:

— Хочу заметить: она действительно может ждать столько, сколько захочет.

Ялда подавила желание сказать в ответ язвительное «Как это великодушно с твоей стороны». Если Евсебио действительно поддерживал свою ко вопреки отцовским придиркам, не стоило ссориться с ним только потому, что он говорил об этом с таким самодовольством.

— Ты уверен, что не разоришься с такими расходами? — спросила она. — Сколько сейчас стоит целая гора?

— Я уже выкупил лицензии на добычу полезных искупаемых у всех Советов, которые претендовали на юрисдикцию. По деньгам вышло прилично, но банкротство мне из-за этого не грозит.

Гора Бесподобная находилась примерно на одинаковом расстоянии от пяти разных городов; получить неоспоримое право на эту землю можно было только одним способом — подкупив все пять Советов.

— А разве лицензия на добычу не подразумевает право на часть прибыли? — спросила Ялда.

— Конечно. И если проект действительно принесет мне прибыль, я заплачу Советам их долю.

— Но все они думают, что ты планируешь заниматься добычей и продажей солярита?

— Я не стал развенчивать их иллюзии на этот счет. — Грузовик вздрогнул на каменистой дороге. — Но ты и правда хочешь, чтобы я начал преподавать другим советникам вращательную физику? Мой отец был готов поверить мне на слово — вложив столько денег в мое образование, — но я не представляю себе, как Ачилио со своими дружками смогут проделать путь от формулы, связывающей скорость с длиной волны, до изменения хода времени при высоких скоростях.

— Да уж. — Имя Ачилио напомнило Ялде о человеке, о котором она старалась не думать. — Как идут дела с университетом?

— Я веду переговоры насчет денежной компенсации за перенос обсерватории, — ответил Евсебио. — Дело еще не решено, но учитывая сумму, о которой идет речь, они смогут построить новый телескоп вдвое большего размера.

— Но не на той же самой высоте.

— Нельзя получить все сразу. Тебе не кажется, что это важнее?

— Тебе не меня придется убеждать, — предупредила его Ялда. — Ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Меконио?

— Меконио? Я думал, он давно умер.

— А дух его живет. — Возможно, университет примет деньги Евсебио и согласится пойти на сделку, прежде чем Людовико заметит связь между «проектом по добыче полезных ископаемых» и ненавистной отраслью новой физики.

— Сколько, по-твоему, в этой горе солярита? — спросила она.

— Где-то две трети, по массе.

Ялда набросала расчеты у себя на спине.

— Этого, может быть, и хватит на четверть поворота в 4-пространстве, но уж точно не на все путешествие.

Евсебио посмотрел на нее с удивлением.

— Ты полагаешь, что спустя полвека разработок выработка энергии нисколько не увеличится?

— Может, и увеличится, но если после ускорения солярита почти не останется… на какую же выработку ты рассчитываешь?

— Я вообще не рассчитываю на то, что путешественники будут сжигать солярит на более поздних этапах полета, — ответил Евсебио.

Ялда опешила.

— Ты хочешь, чтобы они превратили в топливо твердолит и пассивит?

— Либо так, либо избавились от самой потребности в топливе.

Ялда думала, что Евсебио шутит и как-то себя выдаст, но так ничего и не заметила.

— То есть ты надеешься, что ракета будет лететь на Вечном Пламени? Этим ты обнадежил своего отца?

Евсебио втянул голову в плечи в знак защиты.

— Если в девятом веке какие-то шарлатаны написали о нем кучу разного бреда, это еще не доказывает, что Вечное Пламя физически невозможно.

— Пламя, которому не нужно горючее?

— Назови мне причину, по которой оно не может существовать! — потребовал он. — Я не говорю о волшебном камне, который в воображении философов должен был стоять на полке, просто излучая свет, — это противоречит закону сохранения энергии. Но если свет и кинетическая энергия создаются одновременно, то нет никакой причины, которая помешала бы им точно сбалансировать друг друга, и никакой химической энергии для компенсации разницы бы не потребовалось. Расходовать топливо вовсе не обязательно; просто с теми видами топлива, которые есть у нас сейчас, по-другому не получается.

Ялде нечего было возразить по поводу энергетического баланса, и хотя она не могла сходу рассчитать соответствующие величины энтропии, создание света обычно означало ее увеличение. В обычном пламени горячий газ, образующийся за счет расхода топлива, помимо всего прочего вносил свой вклад в увеличение энтропии, но не было никакой причины, указывающей на невозможность других вариантов. При поверхностном рассмотрении простая каменная пластина вполне могла стать источником света, сбалансировав энергию и импульс луча без каких-либо изменений самого материала — просто за счет движения в противоположном направлении — и не нарушив ни одного из известных Ялде принципов.

Но согласиться с утверждением теории — это одно. Совсем другое дело — застрять в пустоте, разогнавшись до бесконечной скорости и не имея возможности вернуться домой, пока вам, как по волшебству, не удастся призвать Вечное Пламя.

— Не могу сказать, что это невозможно, — согласилась Ялда, — но тебе все равно нужно позаботиться о том, чтобы после ускорения в ракете было достаточно солярита — даже если половину горы придется сбросить, чтобы частично избавиться от мертвого груза. Дай им возможность развивать существующее — это лучше, чем выбирать между воплощением в жизнь мифа из девятого века и путешествием в один конец!

— Давай сначала посмотрим, что скажут более подробные исследования, — сказал Евсебио, постаравшись вложить в слова примирительный тон. — Две трети — это всего лишь консервативная оценка.

Ялда пристально разглядывала окружавшую их пустыню. Кто по собственной воле захочет участвовать в этом безумном приключении, если пережить его, на первый взгляд, сложнее, чем нашествие гремучих звезд?

— Пожалуйста, скажи мне, что не ждешь от пассажиров изобретения собственной системы теплоотвода.

— Конечно нет.

— Значит..?

— Я собираюсь отвести часть выхлопных газов, — объяснил Евсебио. — Если дать им возможность расширяться, приводя в движение поршень, то в условиях теплоизоляции газ будет охлаждаться и совершать полезную работу, а дальнейшее понижение давления по ходу циркуляции вокруг жилых помещений будет вытягивать из них тепло. Большая его часть уйдет в пустоту, но кое-что останется для поддержания давления в жилых помещениях — если этого не сделать, то со временем оно будет снижаться по мере утечки первоначальной атмосферы.

— Получается, что для этого тебе придется сжигать солярит, даже когда ракета не используется?

— Да, но по сравнению с количеством, которое будет использоваться для создания тяги, это не так уж и много.

Ялда не смогла найти в этом плане ошибки или предложить какие-то очевидные поправки, но этого все равно было недостаточно.

— Раз уж ты доказал, что не боишься взрывов, — сказала она, — как насчет сделать крюк до Ампутационного переулка?

Евсебио посмотрел на нее с подозрением.

— Зачем?

— Там работает один человек по имени Корнелио — он знает о теплоте больше, чем любой из нас. Тебе стоит с ним посоветоваться.

— А ему можно доверить конфиденциальную информацию?

— Понятия не имею, — с раздражением ответила Ялда. Корнелио всегда поступал с ней по чести, но она не собиралась ручаться за то, что он будет следовать прихотям Евсебио по собственной воле.

— Ладно, не важно, — сказал Евсебио. — Я найму его в качестве консультанта и заставлю подписать контракт.

Ялда потеряла терпение.

— Ты что, правда думаешь, что сможешь в тайне запустить в космос целую гору? С помощью нескольких дюжин консультантов? Возможно, тебе бы и удалось поднять в воздух мертвую гору, полагаясь исключительно на метод проб и ошибок, но ведь нам придется рисковать жизнями людей! Тебе нужно, чтобы об этом узнали лучшие в мире люди, чтобы они этом думали — критиковали все твои идеи, все твои системы, все твои стратегии. И я имею в виду лучших в мире, а не лучших из тех, кого ты можешь зачислить на денежное довольствие и связать обетом молчания.

— У меня есть враги, — многозначительно заметил Евсебио. — Люди, которые, узнав о наших планах, с удовольствием потратят изрядную часть своего состояния, лишь бы увидеть, как я потерплю неудачу.

— Мне все равно, — невозмутимо ответила Ялда, подавив желание напомнить Евсебио, что от задетого самолюбия его врагов она пострадала гораздо больше, чем он сам. — Если мы хотим дать путешественникам хоть какую-то надежду на выживание, то каждый биолог, агроном, геолог, химик, физик и инженер на планете должны беспокоиться об их судьбе не меньше тебя.

— А почему они должны беспокоиться о горстке незнакомцев? — резко возразил Евсебио. — Ты сама не очень-то спешила распространять новости о катастрофе, которую должно предотвратить это путешествие.

— Я была неправа, — признала Ялда. — Сначала я не отнеслась всерьез к собственным доводам, а потом во мне заговорило самомнение, и я решила, что если не вижу решения сама, значит, его нет вообще. Ты доказал мне обратное, и за это я тебе признательна. Но мы должны идти дальше.

Евсебио сосредоточенно смотрел куда-то вперед и молчал.

— Мы больше не станем молчать, — заявила Ялда. — Мне нужно убедительно доказать реальность проблемы, а тебе — обосновать ее решение. Пусть люди спорят, поправляют нас, поддерживают, разносят в пух и прах. Если мы хотим все сделать правильно, другого выбора у нас нет.

Когда Ялда пришла домой, Дария уже была в квартире и помогала Валерии и Валерио вдохнуть чуточку анатомического реализма в их наброски, на которых гигантские ящерицы опустошали Зевгму.

— Ящерицы могут придавать своей плоти практически любую форму, — объясняла Дария, — но предпочитают придерживаться одного из пяти осанок, которые используются в различных местах и для различных целей. Если бы они находились на земле и вот так крушили здания, то, скорее всего, переместили бы большую часть своих мышц в задние ноги и хвосты. А рисовать их так, будто они бегут по тонкой веточке, никуда не годится.

Дети были очарованы. Ялда сидела, слушала и почти все время молчала — в надежде, что желание приобщиться к их интересам будет расценено как проявление симпатии. Когда она старалась чересчур усердно, то Валерия в ответ начинала над ней глумиться, а если держалась на расстоянии — сталкивалась с обвинениями в равнодушии. Необходимость проявлять подобную расчетливость выматывала, но даже если что-то и помогало порой добиться непринужденных отношений между ребенком и его опекуном, в случае с детьми Туллии и тремя подругами, согласившимися взять на себя их воспитание, это что-то себя почти никак себя не проявляло. Их труд был бескорыстным, но от этого отнюдь не переставал быть самым сложным делом, за которое Ялде приходилось браться в своей жизни.

Лидия повела Амелию и Амелио к доктору, но скоро они должны были вернуться. Когда ночью дети уснут, — решила Ялда, — она обо всем расскажет Лидии и Дарии.

Они имели право знать правду — но что, если они просто начнут сомневаться в ее вменяемости? Наблюдая, как Валерио с сестрой перекраивают друг у друга рисунки ящериц, добавляя к ним все больше нелепостей и уточнений, и как весело щебечет Валерия, Ялда снова почувствовала, как слабеет ее уверенность в том, что гремучие звезды представляют какую-то угрозу. Всякий раз, погружаясь в обыденную жизнь, она замечала, что вместо обостряющегося чувства опасности за жизнь других людей ее все больше охватывает бесчувственность и неверие. Не так уж сложно было вообразить времена, когда этот дом окончательно опустеет — с годами это становилось неизбежным. Однако от мысли, что каждая женщина и каждая девочка, живущая на планете, разделит судьбу мужчин, не оставив после себя детей, которые бы их пережили, ее разум лишь начинал бунтовать и ставить под сомнение всю цепочку рассуждений, которая могла привести к столь абсурдным выводам.

Дария на мгновение отвлеклась от уроков анатомии, чтобы обратиться непосредственно к Ялде.

— Тебе пришло письмо — оно лежит на серванте.

— Спасибо. — Ялда решила, что художники так поглощены своей работой, что ее недолгое отсутствие пройдет незамеченным.

Письмо было от Лючии. Их общение происходило урывками, хотя со времени последнего посещения фермы Ялда писала ей несколько раз.

Она сняла крышку с деревянного цилиндра, вытащила из него свернутые в трубку листы бумаги и расправила их. Местами символы были изображены неровно — как будто у Лючии не всегда получалось удерживать форму рубцов, пока бумага была прижата к ее коже.

Дорогая сестра Ялда.

Прости, что так давно тебе не писала. Мне жаль, что ты до сих не смогла навестить нас и посмотреть на новую ферму, но понимаю, что за заботой о детях твоей подруги, Туллии, и работой в университете, у тебя, скорее всего, нет на это времени. (Ты не удивишься, если узнаешь, что когда я, наконец-то, рассказала о детях Джусто, он сказал, что такого просто не может быть, и что тебе надо разыскать нерадивого ко или супруга, который приложил к этому руку.)

Пару черед тому назад к нам на новой ферме присоединился Клавдио со своими детьми. Так приятно увидеть рядом столько людей спустя долгие годы, проведенные наедине с Лючио. Конечно, мы наведывались и на старую ферму, но раз уж по традиции фермы должны находиться как минимум в крае друг от друга, происходило это не слишком часто.

Но именно сейчас я пишу тебе, в первую очередь, затем, чтобы сказать: это письмо станет последним. Я помню, как больно и грустно тебе было оттого, что до тебя не дошли ни новости, ни предупреждения насчет Аврелии и Клавдии, поэтому хотела, чтобы между нами все было иначе. Так вот: завтра я стану матерью.

Я бы покривила душой, сказав, что не боюсь, но вместе с тем меня наполняет невероятная надежда и радость от осознания того, что мы с Лючио сделали все от нас зависящее, чтобы обеспечить будущее своих детей. Ферма пользуется отличной репутацией, денег мы сберегли более, чем достаточно, так что пока дети Клавдио будут работать под бдительным взором своего отца, Лючио будет по большей части свободен и сможет позаботиться о детях. (И пожалуйста, не злись на него, это решение настолько же мое, насколько и его.)

Видишь ли ты в Зевгме эти прекрасные падающие звезды, которые пролетают над нами? Я знаю, что ты занимаешься их изучением, так что для тебя это время должно быть по-настоящему волнующим. Я просто не могу поверить, как чудесно они выглядят, даже днем, и мысль о том, что мои дети будут воспринимать такую красоту как нечто самом собой разумеющееся, меня одновременно удивляет и восхищает. Вот же они удивятся, когда их отец расскажет им, что в былые времена небо пустовало куда больше.

Твоя сестра Лючия.