Проблема определения истоков исламского экстремизма назрела в российском экспертном сообществе. Свидетельство тому – дискуссии, «круглые столы», ток-шоу, а также лавинообразный рост публикаций, которые обязательно затрагивают тему исламского экстремизма, идет ли речь о событиях в Юго-Восточной Европе, на Ближнем и Среднем Востоке, в Центральной Азии и на Кавказе или в России.
Проблема истоков исламского экстремизма формулируется как альтернатива– «нутряное», то есть обусловленное сугубо внутренними условиями, факторами, обстоятельствами того или иного общества, той или иной страны, или «ветряное», то есть занесенное извне, результат внешнего воздействия. Общая, предварительная и в определенном смысле априорная установка оказывается крайне необходимой для экспертного сообщества при оценке конкретных ситуаций. И дело здесь не только и не столько в поисках фундированной научной истины, сколько в практических ограничениях, которые налагаются и на аналитиков, и на субъектов политического действия, на чьи позиции эксперты призваны воздействовать. Аналитик трудится в условиях дефицита времени и информации при оценке ситуации и выработке позиции. Для него исключительно важно увидеть главное, определяющее, не отвлекаться на несущественные аспекты ситуации. Политик действует в условиях дефицита ресурсов (силовых, политических, дипломатических, экономических и так далее), и для него принципиальное, порой жизненно важное значение имеет то, как он этими ресурсами распорядится, куда их направит.
Политик, например в Узбекистане, стоит перед выбором: если исламский экстремизм – явление «нутряное» (скажем, «протест мусульман против ухудшения жизни и зажима политических свобод»), то он должен изменять условия социально-экономического бытия и политическую систему страны (мы не говорим, в какую сторону – ужесточения или либерализации). Если же он убеждается, что это – явление «ветряное» (результат внешнего воздействия), то, наверное, ему надо минировать границу с Таджикистаном, задабривать «Талибан», призывать на помощь Россию или США, участвовать в двусторонних и многосторонних антитеррористических военных союзах (с Киргизией, Казахстаном), перекрывать внешние источники исламистской пропаганды, фильтровать Интернет и так далее.
Кто-то может сказать, что здесь нет дилеммы. Вполне вероятно и то и другое, а именно – исламский экстремизм в том же Узбекистане есть явление и «нутряное», и «ветряное». И следовательно, необходим комплекс действий. Но даже если согласиться с этой логикой, осмысленное разделение внутренних и внешних источников необходимо. И только в этом случае можно понять, что происходит (и что делать) не только с Исламским движением Узбекистана (ИДУ), но и с движением «Талибан» в Афганистане, Фронтом освобождения Восточного Туркестана, Исламской партией освобождения (арабское название «Хизб ат-тахрир») в разных государствах Центральной Азии, ваххабитами в Чечне и во всех субъектах нашей Федерации на юге, с «Освободительной армией Косово» (ОАК) в Югославии и «Освободительной национальной армией албанцев Македонии» (ОНААМ), с ХАМАСом и «Исламским джихадом» на территории Палестинской автономии, с «Хизбаллой» («Партией Аллаха») в Ливане и так далее.
Аналитики, сторонники «нутряного» подхода к исламскому экстремизму, как мне представляется, ориентируются на концептуальные стереотипы, унаследованные от прошлых эпох, когда в условиях относительной изолированности обществ эти стереотипы были более-ме-нее адекватными формами концептуализации. Соответствуют этим стереотипам и рекомендации.
Плохо усвоенный марксизм дает о себе знать в рассуждениях о том, что кризисные явления в социально-экономической области обязательно порождают политический протест. А поскольку в условиях стран распространения ислама эти массы, само собой, являются исламскими, то и протест принимает форму исламского экстремизма. (Помните? – «Бытие определяет сознание».) Нам уныло возвещают, что исламский экстремизм – явление, неизбежное для любого кризисного общества, где есть мусульмане. А преодолеть этот экстремизм можно только в том случае, если изменить социально-экономические условия бытия мусульман – развивать экономику, инвестировать деньги в депрессивные регионы их проживания, ликвидировать безработицу и так далее.
Вот был бы рад Георг Вильгельм Фридрих Гегель, если бы услышал, что движение «Талибан» исполняет историческую миссию (говоря иными словами, реализует замысел Абсолютного духа) по объединению разноплеменного Афганистана, который в качестве некоего идеального субъекта в этом «нуждается». И воплотится этот замысел обязательно с учетом линии Дюранда, то есть остановятся талибы в границах Афганистана, ибо рукой британского чиновника тоже, надо думать, водил Абсолютный дух. «Все действительное разумно, все разумное действительно». Рекомендация: надо признавать «Талибан».
Либеральный подход тоже «нутряной». Народ продуцирует демократию, как пчела мед, и, если этот мед у пчелы отнять, она начинает жалить. Другими словами, если мусульманам не дают мирно установить режим, какой они хотят, а он обязательно будет демократическим, то они берутся за оружие и становятся исламскими экстремистами. Вон как в Алжире повернулось: военные отменили второй тур парламентских выборов в начале 1992 года, когда могли победить исламисты из Исламского фронта спасения (ИФС), и тем ничего не оставалось делать, как уйти в подполье и создать вооруженные группы. И в Узбекистане точно такая же ситуация: «тиран» Ислам Каримов не дает мусульманам демократически себя заменить каким-нибудь халифом или эмиром. Что делать? Дать развернуться мирной демократической исламской оппозиции, холить и лелеять каждого оппозиционера, который выступает с лозунгами установления исламской власти в стране, ибо он и есть истинный демократ.
Вполне в духе социал-дарвинизма позапрошлого века рассуждения о демографическом приросте мусульман и расчеты соотношения жителей тех или иных вероисповеданий в Боснии и Герцеговине, в Косове как части Югославии, Македонии, Черногории, других регионах совместного проживания мусульман и православных в Евразии. Из этого рекомендация: усиленно размножаться славянам (православным).
Уж не знаю, куда отнести многократно слышанные рассуждения о том, что ислам – молодая религия. Пожалуй, на счет провинциального европоцентризма позапрошлого века. Предполагается, что ислам эволюционирует так, как эволюционировало христианство. Были в истории христианства религиозные войны – например, в XVI веке, когда христиане воевали за разное понимание веры? Были. Потом, правда, все успокоилось, и сытая бюргерская Европа стала оплотом веротерпимости. Так и с исламом – сейчас воюют, потом успокоятся. Что делать? Ждать и терпеть.
«Нутрянисты» крепко стоят на почве. Их любимый довод– «Я там был и видел это своими глазами» (вариант– «Я там был и этого не видел»), «Талибы – не монстры, которыми их изображают, а вполне приличные, добрые и гостеприимные люди. Они говорили, что хотят восстановить в Афганистане мирную жизнь». Ваххабитская кадарская зона Дагестана? «Мне тамошние салафиты сказали, что они страдали от рэкета милиционеров и потому взялись за оружие». Ваххабиты в Узбекистане? «Я там облазил на собственном животе все подполье и не встретил ни одного ваххабита». Мовлади Удугов? «Никакой он не исламист! Мы с ним водку вместе пили». Иностранные инструкторы? «Да был я в этих лагерях! Там пузатые резервисты проходят переподготовку с одним ржавым „Калашниковым“ на всех, и никаких международных террористов там нет». Любимое возражение «нутрянистов» – «Вы там не были. Вы этого не видели».
Читающая и слушающая публика, в том числе многие политики как потребители экспертных рекомендаций, с энтузиазмом воспринимает все эти «нутряные» рассуждения. В первую очередь потому, что политическое сообщество само заражено этими стереотипами. И не очень владеет фактурой.
А события последних трех десятилетий прошлого, двадцатого, века и начавшегося, двадцать первого, демонстрируют, что исламский экстремизм был и остается по преимуществу, если не исключительно, явлением «ветряным». Едва ли не в каждом конкретном проявлении исламского экстремизма удается обнаружить наличие внешнего воздействия как определяющего. Исследователь с «нутрянистскими» установками просто не в состоянии это воспринять. Ему для этого нужно было бы находиться одновременно в двух и более местах, чтобы «своими глазами» увидеть взаимосвязанные процессы, параллельно протекающие в нескольких точках земного шара. К тому же внешнее воздействие нередко осуществляется с использованием методов тайной войны, и обнаружение внешнего воздействия очень часто оказывается возможным только по прошествии времени – например, в мемуарах победителей холодной войны.
Исламский экстремизм используется как инструмент внешнеполитического влияния теми государствами, где ислам распространен, в борьбе друг против друга. Это делалось и делается в таких формах, как создание или поддержка уже существующих организаций и группировок радикального толка, их финансирование, обучение, использование с конкретными политическими целями, направленными в конечном счете на внутриполитическую дестабилизацию противника (программа-минимум) или установление дружественного, точнее, зависимого, политического режима (программа-максимум). Наиболее яркий и известный пример связан с глобальной по охвату активностью Ирана после победы исламской революции в этой стране в 1979 году. Известные факты – создание исламистских плацдармов в Ливане и Судане, в конечном счете неудачные попытки создать такие плацдармы в Алжире, Египте, Турции, Боснии. (Правда, справедливости ради надо отметить, что в последние несколько лет идет сворачивание этой активности, выражающее стремление иранской религиозно-политической элиты реинтегрироваться в мировое сообщество.)
В последние три десятилетия не прекращалась менее глобальная игра с использованием вовне исламского экстремизма.
Пакистан– Индия; Пакистан – Афганистан; Иран – Афганистан; Алжир – Марокко; Марокко – Алжир; Судан – Египет; Ливия – Чад, Египет; Афганистан («талибанский») – Узбекистан, Киргизия, Россия (Чечня). И так далее. У Китая есть подозрения в отношении Пакистана (Синьцзян-Уйгурский автономный район). У Узбекистана есть подозрения в отношении Таджикистана. Список далеко не полный.
Но все затмевает Саудовская Аравия1. С начала 70-х годов она внедряла исламистские группировки в Египте и других арабских странах. Затем, после 1979 года, в сотрудничестве с США и Пакистаном она сформировала исламский экспедиционный корпус иностранных, по преимуществу арабских, моджахедов, который сначала действовал на территории Афганистана, а затем стал рассадником исламского экстремизма (в форме ваххабизма) по всему миру. Схема такая: Саудовская Аравия– Афганистан – Египет, Алжир, Судан, Нигерия, Югославия (Босния и Герцеговина, Косово), Западная Европа, Филиппины, Индонезия, Китай (СУАР), постсоветская Центральная Азия, Палестина, Россия (Дагестан, Чечня и вообще весь российский Юг) – Саудовская Аравия.
В последнем пункте подразумевается то, что исламский экстремизм в качестве возвратной волны ударил (теракты в Эр-Рияде и Эль-Хобаре) и, не исключено, еще ударит по королевству. Олицетворением этой возвратной волны является саудовский диссидент Усама бен Ладен.
Есть фактура, которая заставляет думать, что государства Запада активно эксплуатируют исламский экстремизм, выступая в качестве его внешнего (относительно самих стран распространения ислама) патрона, спонсора или как минимум тыловой базы. Очень активны американцы: США—Афганистан (участие в создании иностранного экспедиционного корпуса моджахедов), Алжир (поддержка Исламского фронта спасения), еще раз Афганистан (участие с Саудовской Аравией и Пакистаном в создании движения «Талибан»), Босния и Герцеговина, Югославия (Освободительная армия Косово), Македония (Освободительная национальная армия албанцев Македонии), Ирак (Высший совет исламской революции в Ираке) – США.
В последнем пункте подразумевается, что и тут исламский экстремизм ударил возвратной волной – имеется в виду взрыв Всемирного торгового центра в Нью-Йорке (1993). Ряд событий 2000 года свидетельствует о том, что члены алжирского Исламского фронта спасения готовили теракты на территории Соединенных Штатов. Досье исламского экстремизма в США еще не закрыто.
Британия2 превратилась в тыловую базу для исламских экстремистов со всех концов света по схеме: Британия – Египет, Алжир, Йемен, Индия (Кашмир), Россия (Чечня).
Есть подозрения в отношении существования линии: Израиль – ХАМАС (эта исламистская организация, по мнению ряда экспертов, создавалась как противовес светскому, нерелигиозному в своих идейных основах Палестинскому движению сопротивления под руководством Ясира Арафата).
Если соединить все эти стрелки, получится реально существующая глобальная сеть исламского экстремизма. Группировки исламского экстремизма в полной мере используют Интернет3. И в каждом отдельном случае некие проявления исламского экстремизма оказываются чем-то «ветряным» – результатом внешнего воздействия. Скажем, теракт планируется в одной стране, люди для него подбираются из иммигрантов или их детей, проживающих в другой стране, финансы поступают из третьей страны, взрывчатка закупается на месте, разведка осуществляется местными жителями, инструкции идут по Интернету, связь – через спутники, пропагандистское прикрытие реализуется через сеть скупленных или подкупленных СМИ в разных концах света и тот же Интернет. К слову сказать, пропагандистское прикрытие представляет собой изображение всех проявлений исламского экстремизма в качестве «нутряных».
И думать надо не о «нутряных» истоках исламского экстремизма, а о том, как воспрепятствовать его «ветряному» распространению.
Примечания
Впервые: ВВВ.Ру [http://www.vvp.ru]. 2001. 26 марта.
1 См. статью «Исламский радикализм как побочный эффект холодной войны» в наст, книге.
2 Игнатенко А.И. Британия экспортирует джихад//Эксперт. 1999. 15 февраля.
3 См. статью «Зеленый InternetunoHan» в наст, книге.